здесь и далее - с мастерами.

Джеймс Клайвелл

20 февраля 1535 г.

Серая стена управы пестрела цветными лоскутами. Некоторые из них были связаны нитками, но большинство висели одиноко, приколоченные гвоздиками. Сбежавший от жены с утра пораньше Джеймс думал.
Думалось плохо. Лик Фанни размывался то рутиной писем (коллеги продолжали вешать на Брайнса всё, что не ушло в ассизы), то жалобами купцов на лесных, то кражей гуся прямо с реки. Замерзшей, между прочим, реки. И потому Джеймс метался между стеной, гусем и "Уважаемые законники, констебулат Шрусбери обращает ваше внимание на то, что известный как Гарольд Брайнс похитил из церкви св. девы Марии что в Шрусбери золотой потир, облачение священника, расшитое золотом и разбил статую гаргульи на фасаде. Приметы совпадают полностью". Приходилось отписываться, что понял, меры будут приняты, аще сей негодяй появится в констебулате Бермондси, указывать, что означенный Брайнс имеет свойство называться Джеймсом Гротом... И - снова возвращаться к стене, глядя на алый лоскут, призванный обозначать Фанни. Скрайб, кажется, порчи стены не одобрял, но ничего не говорил, а значит, можно было не обращать внимания, рассуждая вслух.
- Ездить в Лондон бессмысленно. Пока двери Морли не откроются или не найдут новую жертву - это трата времени. Значит, не будем его тратить и будем думать.
Арена все не отпускала. Думал Джеймс теперь, отжимаясь от пола, размахивая мечом или попросту расхаживая по управе. Это, несомненно, разражало еще и Хантера, но ничего с собой Джеймс поделать не мог. Мысли будто запускали привычку заставлять работать тело. Почему Фанни пошла с мистером Потрошителем, еще не остыв от прошлого клиента, не вернувшись на точку? Хотела утаить эту выручку от сутенера, держащего угол Дубовой и Холлоу? Знала своего убийцу? Вопросов, уже традиционно, было больше, чем ответов. Кто вообще держал этот угол и почему Джеймс не спросил этого, когда был у Гленголл? Воистину, дурная голова... И ведь теперь не было даже Дженни, готовой за соверен сбегать с запиской...
Судьба мисс Хейзелнат беспокоила ничуть не меньше, чем убийство Фанни. Джеймс не уставал себя корить, что не настоял тогда, не отправил на мельницу. Что не взял за руку, чтобы привести к себе домой и воспитывать со своими детьми. Впрочем, Мэри и без того теперь занималась его дочерью, навязывать ей еще и уличную воровку, наверное, было неправильно. К тому же, Бермондси скро начнет шушукаться, что констебль ночует дома, а миссис Клайвелл так и не понесла. И наплевать им, что Мэри всего пятнадцать, что с венчания еще и месяц не прошел, что дети появляются тогда, когда этого хотят оба. Приюти он Дженни, шушукались бы не меньше, приписывая ему внебрачных детей. Но сердце болело, точно он и впрямь отправил с Брайнсом собственное дитя.

К полудню, когда и Скрайб, и Хантер сбежали обедать, Джеймс настолько утомился от размышлений, что решил думать лёжа. Разумеется, на лавке, скинув на пол кольчуги, дубинки и невесть откуда взявшийся серый плащ. Последний, впрочем, после некоторого колебания, он свернул и положил под голову. Раскидывать умом стало значительно приятнее, хоть глаз и упорно цеплялся за трещинку на потолочной балке. Трещина была похожа на ехидную улыбку - и потолок будто говорил ею: "Ничего у тебя, констебль Клайвелл, не выйдет". В самом деле, Нерон помогать обязан не был, сколько бы Джеймс не рассуждал об этом, убийца ловиться - не должен, а следующим трупом он порадует нескоро. Скорее всего, он вообще тихий, скромный, ничем не примечательный и добропорядочный семьянин. Такие чаще всего становились жестокими душегубами. Но могло быть и обратное - обаятельный, яркий, заметный... Умный и тщательно планирующий свои преступления, не убивающий вблизи своего жилья. Джеймс досадливо стукнул кулаком о стену. Ему нужна была новая жертва - хотя бы для того, чтобы представить личность злодея. Не выкапывать же Фанни из могилы, чтобы понять, насколько педантичен или неряшлив мистер Потрошитель. Поди найди еще ту могилу, среди сотни таких же, бесприютных, над которыми некому было даже крест поставить. Крест поставить... Не вовремя, а быть может - вполне, припомнился брат-лекарь и колокольня, над которой высоко в небеса возносился крест. Облюбовавших его крикс михаилиты выбили из луков. Рассказывали, будто они даже состязание устроили, соревнуясь, кто больше пристрелит. Жаль, что безумный инквизитор не был тварью, Джеймс валялся бы в ногах у шерифа, умоляя оплатить его голову Ордену. С людьми приходилось справляться самому.
Дверь скрипнула сразу, как раздался отрывистый стук. Еврейка-Брунхильдочка, твёрдо ступившая в помещение управы, как и прежде несла с собой атмосферу лёгкого безумия. По крайней мере, не успевшего подняться Клайвелла она оглядела одобрительно и как-то мечтательно. А ещё она, как и в прошлый раз, несла пачку бумаг, правда, уже потолще.
- Отдых в тёплых краях, а теперь с новыми силами за работу. Кажется, наш добрый король платит лучше, чем я думала. Эх, продешевила с переводом... Добрый день, мастер констебль. Скажите, вы специально отсылаете своих людей к моему приходу? Даёте надежду невинной девушке?
- Разумеется, мисс Кон, - с удовольствием, какое, должно быть, не приличествовало женатому человеку, согласился Джеймс. - Даже лег, как видите. Чтобы обнадежить во всей красе.
Встать, а точнее - свалиться с лавки, все же пришлось. И даже одёрнуть тунику, мысленно посетовав на то, что Мэри никак не озаботится новой. В этой порой было опасно пожимать плечами - трещала. Джеймс вздохнул, алчно уставившись на стопу бумаг.
- В следующий раз - заодно раздевайтесь, - посоветовала еврейка, раскладывая листы на столе - по неравномерным кучкам. - Итак. Что я могу сказать точно, так это то, что в вашем учёном злодее нет ни капли еврейской крови. Никогда не отмечал он бар мицву, не изучал Тору, иначе не стало бы для него столько вещей сюрпризами. Значит, так, здесь, - она припечатала самую жидкую стопку ладонью, - Механика. Ритуалистика, мистицизм, королевские маги, наверное, пищать от восторга будут. Исследование природы перехода материального в нематериальное и ухода нематериального - сиречь души. На небо, в ад, куда угодно. Но этот человек вывел - и смог доказать хотя бы себе - что после смерти что-то всё же остаётся. Боль, кровь, впитывают и земля, и воздух... нет, - поправилась Бруха. - Не совсем воздух, потому что эти... эманации не уносит ветер. То, что за воздухом и землёй. Само пространство. Так что, на бойнях, на старых местах казней мистики и без того замечали странности, так? Некромагия, медиумы. Но эффективность - никакая, потому что обычный маг работает с энергией, а здесь речь о призраке энергии. Душе души - если переводить его жуткий немецкий, смешанный с латынью. Но это, конечно, для обычных магов. Скажите, констебль, вам дорог Лондон?

- Помня, что Бермондси - часть его? Поневоле приходится дорожить, мисс Кон.
Брат-лекарь, кажется, не читал еще и итальянцев, того же Самуила Парниа, который изучал и смерть, и процессы перехода ее в не-жизнь и даже взвешивал тела, чтобы доказать, что от них отделилась некая духовная часть. Трупы при этом становились тяжелее, но Парниа не отчаивался, объясняя это тем, что душа придавала организму легкости. А вот о душе души, animam meam, с интересом послушали бы не только королевские магии, но и михаилиты. И, пожалуй, орденским исследователям стоило это увидеть раньше, чем кромвелевским. Хотя бы потому, что теперь это касалось и Артура.
- Это хорошо, - Брунхильда провела ладонью по лицу, и внезапно стало видно, насколько она устала. Резче стали складки от носа, чётче проступили тёмные круги под глазами. - Хорошо. Потому что, не беря чужой опыт, раз за разом изобретая колесо, наш учёный, кажется, нашёл способ использовать эти остатки душ, эмоций, чувств, людей - называйте, как хотите. Научился их... усиливать. Концентрировать. Он даже в журнале не пишет, как именно, но ошибиться нельзя. Вы знакомы с ритуалистикой, констебль? Знаете, что энергия движется по линиям и между точками? Разумеется, со всей этой белибердой про углы, линии Земли, пересечения, дуги, ориентацию по свету? Если нет, не суть. Просто представьте огромную алхимическую фигуру вокруг Лондоне. Рисунок, где аббатство Бермондси - лишь точка на карте. Точка, в которой текущая в мире сила отклоняется и следует к другой точке. Что-нибудь жуткое там, что-нибудь жуткое здесь, тут и вот там, семь раз, четырнадцать - и Лондон начинает меняться, собирать силу внутри себя. Вбирать, пока она не начнёт переливаться через край - но края нет, и она бьёт в небо.
- Вся беда констебулата, мисс Кон, в том, что унизительно мало людей умеют работать с ориентировками. Я мог бы описать его так, как запомнил. Уточнить, что характером он педантичен и даже методичен, склонен к поиску величия, блестяще образован и начитан. - Джеймс досадливо стукнул кулаком по раме окна, рассеянно, по привычке поправив волосы, будто они были всё ещё длинными. - Мог бы сказать, что вся эта его исследовательская лихорадка не более чем мания. Но представьте, сколько невинных ученых будет задержано. А сколько казнено? На скольких переложат всё нераскрытое? Увы, всё это слишком много для Джеймса Клайвелла, к тому же эти ритуалы не дают нам даже имени.
Ничего не дают, кроме того, что слабой стороной ритуалов всегда были рисунки и точная последовательность. Алгоритм. Вмешательство в который нарушало колдовские процессы. Но пока Джеймс безнадежно отставал, не знал ровным счетом ничего, а в папке с бумагами по брату-лекарю лежала лишь записка от Циркона, в которой он сообщал, что случайно наткнулся на следы монаха в Блите. Идти по следу оттуда? Но в Лондоне... Чёрт, в Лондоне же! Там был еще один одержимый манией - и оставить его было нельзя. Джеймс зашагал по управе, пытаясь ногами уложить мысли в порядок, привести их к чёткой последовательности. Не выходило. Красный лоскуток - Фанни - накладывался на рясу брата-лекаря и в этом было какое-то жуткое, рациональное безумие, отдающие привкусом очередного культа. На ум приходили все эти вавилонские практики, в которых тоже расставлялись фигуры богов в строго выверенную по звездам схему. По разным городам и священным местам. И... приносились жертвы. Почка, матка, печень, сердце, кровь - в столице. Тоже - в столице!
- И без Иштар и жизнь остановится, и продолженье рода,
И обернутся вспять Евфрата воды...
Иными словами, наступит конец света, а чтобы это не случилось, надо питать эту самую Иштар и мужа ее, Баала-Мардука, который без жертвы не мог... привести себя в боевую готовность. Что поделать, мужские проблемы бывают и у богов. А вот думать о том, что кто-то пытается воспроизвести ритуал поклонения вавилонским богам - и тем самым обрести власть или отсрочить Армагеддон, не хотелось. Джеймс повернулся к Брухе, улыбнулся мягко и спокойно.
- Спасибо вам, мисс Бруха, - проговорил он, - без вас я бы возился с этим годами.
- Не за что! Хотя нет, есть. Не то чтобы я переводила по доброте душевной, - оживившись, уточнила Брунхильда, вытащила из толстой папки и помахала им в воздухе. - А так у меня, кажется, есть и хорошая новость. Правда, может быть, и плохая. В аббатстве этом что-то случилось. Что-то такое, что отвлекло его от прежних планов. Не вы, конечно, этого в дневник он занести не успел. Ритуал почти разрушила какая-то странная фэа, и они его теперь очень интересуют. За гранью ереси, замечу, потому что именно так называют приписывание фэа божественных, а не дьявольских, сил. А вдруг и в самом деле бросит, что бы там ни придумал? - особенной надежды в голосе не прозвучало, но еврейка тут же улыбнулась, скупо, одними губами. - Зато, наверное, если получится понять, что это ваш учёный что-то натворил, а не просто, хм, обычное для Англии кровопролитие, то, наверное, я смогу постепенно проследить фигуру. И время. А то ведь переезды нынче дороги, да и где ещё такое спокойное и приятное место найдёшь.
"Вот фэа-то мне и не хватало, для пущего счастья."
- И такого попустительского констебля, - охотно согласился Джеймс, - однако же... Я вынужден просить вас, мисс Кон, посещать мессу вместе с батюшкой. Мне нужно, чтобы ваш отец числился при управе на совершенно законных основаниях. Должен же я как-то платить вам жалованье.
В аббатстве этом что-то случилось... Медленно, неохотно всплыла в памяти сестра Магдалена, лежащая в центре пенткаля, смазанные линии схемы и пузырек чернил, упавший со стола. Также неохотно вспомнилась и Эмма Фицалан, помрачневшая при вопросе о дверях, которые мечтал открыть брат-лекарь. Джеймс прищелкнул пальцами, злорадно усмехнувшись. Что ж, если монах решит потягаться с Фламбергом за жутко очаровательную Берилл, то Джеймс, пожалуй, поставил бы на михаилита.
- А пока мы не знаем, что успел натворить чертов монах, подумайте вот о чем, мой очаровательный experitum...
И Джеймс снова зашагал по управе, излагая свои наблюдения и мысли о Фанни Пиннс, её убийстве и пока неявном modus operandi мистера Потрошителя. И пока рассказывал, понимал, что связи между братом-лекарем и лондонским убийцей нет.
- Подумайте на досуге, мисс Бруха, нельзя ли здесь уловить ритуальный подтекст, - закончил он со вздохом. - У вас все спокойно? Кумушки не обижают?
- Почти нет, не больше, чем... - Бруха нахмурилась, словно прокручивая что-то в голове. - Простите. Мне послышалось, вы сказали что-то про жалованье. И про управу. Наверное, виновато отсутствие... сна в моей скучной еврейской жизни.

С трудом остановив себя на полушаге, Джеймс развернулся и вздохнул. Ему в последнее время удивительно везло на женщин, думающих не о новом платье и туфельках, а о делах. Причем так, что эти мысли делам же мешали.
- Мисс Бруха, - улыбнулся он, - при управе Бермондси полным-полно должностей. Медика, консультанта, помощников палача, консультанта-алхимика... Мы относимся к констебулату Лондона и обязаны иметь штат, как в столице. Но всех этих знатецов сыскать не просто. Волей случая и неприязнью к Мавру у меня есть вы. Но женщину я принять на службу не могу. Зато могу её отца. Он будет числиться и приходить за скромным жалованьем, вы - работать. Однако, мы снова не можем обойтись без нюансов. Ваша семья должна ходить к мессе и подписать Акт о Супрематии. Для короля это служит признаком благонадежности.
Как часто ходила к мессе его Мэри? Впрочем, святость и благолепие в дом с лихвой приносила матушка.
- Это... интересно, - медленно проговорила Брунхильда. - Знаете, господин Клайвелл, вы - очень необычный констебль. Наверное, почти такой же, как я - необычная еврейка. Мы подпишем акт, а месса... место для работы не хуже иного другого. Знаете, эти монотонные голоса, запах ладана и тепло. Самое то - думать о ритуалах, хотя то, что вы описали, больше подходит востоку. И, кажется, югу, - она задумчиво кивнула. - Пожалуй, да. А вот учёный брат, кажется, куда ближе к западу. Но я подумаю, посмотрю, почитаю. А насколько жалованье скромное?
- Восемьдесят золотом каждый месяц, - виновато вздохнул Джеймс, - чуть больше того, что получает сержант стражи. Но казначейство думает, что головой работать проще, чем дубинкой, да и не так опасно. И вы мне безбожно льстите, мисс Бруха, констебль я самый обычный.
Ленивый попуститель, думающий лишь о том, как бы сбежать домой. Настолько же охотно, насколько раньше думал, как сбежать из дома. Чёртов, точнее - Неронов, Актёр, видящий во сне арену, слышащий вой трибун и чующий солоноватый запах смерти - запах крови. Джеймс мрачно хмыкнул, подумав еще и о том, что если цезарь снизойдет к просьбе, то снова придется ломать комедию, надевая маску гладиатора - опасной игрушки для любого, кто смог заплатить. Это подходило и востоку, и югу, но отдавалось болью в отметинах от зубов Фламиники, всё еще пятнавших тело жёлтым.
- Я определённо продешевила с блокнотом, - пожаловалась еврейка в пространство и улыбнулась Джеймсу искренне и тепло. - Пусть обычный, господин Клайвелл, если хотите, но для меня, кажется, вы всё-таки останетесь особенным, ничего? А заработок сержанта стражи... да. Да, пожалуй, этого... хватит. Разумеется, до повышения!
Пока она говорила, дверь скрипнула снова,и в управу, сбивая с сапог снег, вошёл Хантер и уставился на еврейку, нахмурясь.
- Повышения? Мисс Брунхильда.
- И этот занят, - вздохнула еврейка, почти не сменив тона. - Что за горькая судьба!
- У нас Скрайб свободен, - проворчал Джеймс, с дрожью принимая из рук Хантера записку, скрепленную знакомой печатью с маской и поспешно разворачивая её. Нерон назначал свидание на одной из улочек Ист-сайда, обещая прогулку. Право же, худшего места для того, чтобы говорить о делах, да и гулять, цезарь придумать не мог. Однако же, выбирать не приходилось. Джеймс глубоко вздохнул, прогоняя нервный трепет и улыбнулся сержанту. - Мистер Кон будет числиться при управе, Том. Нам нужен консультант по этим чёртовым культистам, ритуалам, сам знаешь. Глядишь, может быть, перестанем твои ножи терять.
"Ещё одна?!" не прозвучало, но читалось явственно.
- Всего-то один и потеряли... а второй я для этой сволочи особенным сделал. Авось потом и искать не придётся, - но, помедлив, Хантер вздохнул и кивнул Брухе. - Но что ритуальных сволочей чем дальше, тем больше, и не поспорить. Так что знатица... знаточка... мастер по магии и пригодится.
- Знаточка, - восхищённо пробормотала еврейка и присела в книксене. - Ой, буду стараться! А ведь если ещё и мечом научиться работать - за это двойное жалованье положено?
"Тогда я бы разбогател..."
Мысль бахвальная, хвастовская и даже самонадеянная, но Джеймс и в самом деле смел надеяться, что мечом владеет прилично. А вот сама идея, что Брухе может понадобиться такой навык, ему не понравилась. Женщины в рейде по злачным местам... Или в погоне за ритуальными сволочами - к беде.
- Увы, мисс Бруха, - вздохнул он, выуживая из папок Скрайба листы Акта о Супрематии, - если бы нам платили двойное жалованье за то, что умеем, Том давно бы стрелял из золотого лука. И помните, по бумагам здесь служит ваш отец. Не стоит давать кумушкам лишний повод поточить о вас зубы.
С кумушками Джеймс сделать ничего не мог. Пока они не переходили грань, Кромвель не знал о том, что в церкви Бермондси служат по католическому правилу. А грань старые мерзкие кошки не переходили.
- Ладно, - вздохнула Бруха, забирая бумаги - и акт, и принесённое. - Отец так отец. Вот только в управу придётся ходить часто. Тут почитать, там почитать. Вы ведь эти милые папочки вряд ли разрешите унести? Вот и я думаю, что вряд ли. Что ж, благодарю, мастер особенный констебль. И не хмурьтесь, мастер старший сержант, иначе ваша Клементина проклянёт страшным проклятием гадкую еврейку, из-за которой появляются новые морщины!
Хантер только хмыкнул, а еврейка, кивнул напоследок, степенно проследовала к двери.
Проводив её тоскливым взглядом, Джеймс вздохнул. Бруха была... Вот именно, Бруха просто была, говорила то, что думает, ставила в тупик своими вопросами-шуточками и привносила нотку хаоса в жизнь управы. И отчего-то, когда она уходила вместе с этой ноткой, становилось тихо и тоскливо. И хотелось сбежать домой.

21 февраля 1535 г. Лондон.

Актон, один из самых грязных районов Лондона было найти просто - по запаху, даже если бы дорога была незнакома. Еще бы, ведь бедой и особой гордостью актонцев были выгребные ямы, в которые свозили нечистоты со всего огромного Лондона. Впрочем, то ли золотари промахивались, вываливая своё содержимое свое тележек, то ли обитатели здешних трущоб чистоплотностью не отличались, но дерьмом здесь было заляпано все - от нищих лачуг до тропинок, вдобавок захламленных горами мусора. Но, казалось, актонцев это не смущало. В грязных дворах бегали неумытые, но веселые ребятишки, женщины в живописных, разноцветных лохмотьях судачили у колодца, хмуро посматривали на чужака мужчины, на чьих лицах отчетливо читалась вчерашняя попойка. Пьяницы спали повсюду, вповалку, глубоким сном, прижимая к себе початые бутылки так нежно, как никогда не обнимали жен. Им не нужны были теплые одеяла, перины - все это заменял им снег, и лишь горячо парящие желтые лужи под ними говорили о том, что они пока еще живы. На углу странного пузатого строения, в котором с трудом угадывался трактир стояла торговка. Выглядела она как живое воплощение госпожи Чумы: худая, черная от худобы, замотанная в дерюгу женщина держала в руках лоток с пирожками, накрытыми ветошью.
- С требухой, господин, - развязно, громко и без особой надежды прокричала она, когда Джеймс прошел мимо.
С собачьей, кошачьей, крысиной, человечьей... Джеймс отмахнулся от нее, сожалея, что заколол свою брошь под оверкот, да и оделся как для Гленголл - скромно, но чисто. Сюда нужно было идти одетым в рубище, извалявшись в золе и нечистотах, чтобы уподобить себя местным. Но зато теперь становилось понятно, откуда столько дерьма в голове у Брайнса. Уроженец здешних мест просто не мог стать иным.
Нерона не узнать было невозможно. Небесно-голубой оверкот и зелёные штаны бросались в глаза ещё от начала улицы. Не меньше внимания привлекала толпа чумазых ребятишек, глядящих на невиданного гостя, открыв рты. Взгляды жителей постарше, впрочем, выражали вовсе не веру и любовь к сказкам и принцам.
"Главное - не простынь", - сказала утром Мэри в ответ на полупросьбу-полуизвестие о том, что Джеймс пойдет "гулять" с Нероном. А надо было: "Главное - не умри", кажется. Одеться в цвета дома Риверсов для того, чтобы пройтись по Актону мог только эпатажный цезарь. Джеймс досадливо вздохнул, одергивая собственный черный оверкот, и поспешил к этому... владельцу арены, стараясь не думать матерно о внешнем виде императора, его умственных способностях и том, какой развеселой будет прогулка. Не думал он об этом и склоняясь в вежливом поклоне, заставляя себя произнести вбитое Квинтом:
- Хозяин.
Нерон досадливо вздохнул, оглядел его одежду и преувеличенно вздрогнул.
- Доброе утро, мастер Клайвелл. Прошу вас, никаких хозяев. Не на арене же, право. Ну разве похоже? - он обвёл рукой домики, канавы и, кажется, особенно - жителей, после чего приложил палец к губам. - Впрочем, действительно похоже... но и не совсем, верно?
- Не вижу разницы, - пожал плечами Джеймс, бросая монету детишкам, - нечистоты везде одинаковы, сидят ли они на трибуне, валяются ли на улицах. Впрочем, воля ваша.
Столь внезапной отменой правил он не обольщался. Квинт, а он не был склонен к излишним наставлениям, достаточно внятно пояснил, что гладиатор - это навечно. И, кажется, способен был достать с того света, если вдруг некто Актёр понадобится, но уйдет раньше срока.
- Я осмелился просить встречи, потому что мне нужна помощь. Особняк на Морли, увы, закрыт для меня без протекции...
Рассказывать о Фанни и её убийце было сложно. Что за дело Нерону до того, как умерла женщина, до её дочери и многих других женщинах, которых зарежет Потрошитель, пока его не поймают? Ровно такое же, как и до головной боли Джеймса, до этих поисков. Но в этот раз Джеймс говорил о том, что волнует его самого, лишь скользом упомянув, как некрасиво, неумело разделал убийца несчастную. Пытался сказать, что убийство Фанни тронуло его, что даже на арене он думал об этом, не в силах отрешиться от мыслей. И что остался лишь один крючок - чёртов особняк.
- Мне некого просить о протекции, кроме вас. Я понимаю, что вы не обязаны помогать, да и я задолжал вам. Но всё же - уповаю.
Какое-то время Нерон размышлял, потом двинулся дальше по улице, заложив руки за спину. На поясе качнулась та же сабля, от которой так недавно погиб неудачливый, глупый Задранец.
- И всё же, разница есть, пусть и заключается лишь в завитках на боках кувшина. В иллюзии отличия. Впрочем, речь не об этом - хотя и о том тоже. Морли... место, где внешнее возводится во внутреннее куда чаще, чем наоборот... Вы правы, констебль, я могу помочь. Захочу ли? Сам я вас туда не проведу, значит, придётся просить. Но тем, кого придётся просить, лучше не позволять задумываться о том, что ты им обязан в мелочах, пусть даже обязан всем. После такого они могут шагнуть чуть дальше, понимаете?
- Понимаю.
Долг - хитроумная выдумка, позволяющая надсмотрщику обойтись без цепей и кнута. Но для философии, пожалуй, можно было найти иное место, иное время и иные слова. Сейчас следовало спросить о другом.
- "Захочу ли", - сказали вы. - Джеймс швырнул еще одну монету мелюзге и махнул им рукой, дабы отстали. - Что я могу вам предложить, чтобы желание возникло?
- Действительно, что? - Нерон аккуратно перешагнул через горку вонючих отбросов и лучезарно улыбнулся хмурой женщине с тележкой, которая попалась навстречу. - Рано ещё, слишком рано, но... Когда придёт время, вы выполните одну мою просьбу из двух. Не так много, если подумать. Не так мало.
"Дорого".
Не по силам, особенно, если Нерон попросит жизнь Бесси, Мэри или Артура. Очень много, если ему снова потребуется гладиатор Актёр. Но зато - умеренно, если цезарю будет нужен констебль. Закрывает же глаза Джеймс на проделки Гленголл? Дружит с лесными? Он закусил губу, понимая, что уговаривает себя согласиться. Но ведь можно было попробовать попасть в особняк самому. Не попади Джеймс на арену, не познакомься с Нероном, как бы пришлось выкручиваться, где искать протекцию? И всё же, так было проще. Пусть - дорого, пусть - новый долг, но время убегало слишком быстро, а следующую жертву мистера Потрошителя Джеймс себе не простил бы.
- Хорошо.
- Чудно, - сказал Нерон таким голосом, словно убеждал в этом самого себя. - Тогда Фламиника. Она из самых разумных, и вы уже знакомы, так что...

- Штанишки-то какие, - раздался ломкий, юношеский голос из-за спины, - зелёнчатые, понимаешь. Цвету напрочь королевского.
Говорил щуплый парнишка с когда-то светлыми, а теперь - серыми волосами, сальными сосульками свисающими на рваную одежду. Руку он держал вычурно, кистью на излом, точно собирался пуститься в какой-то куртуазный, придворный танец. Но, всё же, заговорить так он бы не осмелился, не будь с ним двух невысоких сутулых мужичков, хмуро насупившихся и поигрывающих дубинками.
Нерон вскинул бровь.
- А что это ты имеешь против королевского зелёного? Цвет не по душе? Может, тебе и его величество не нравится? И реформы? Еретик, фу. А то ещё и испанский шпион?
Устало порадовавшись, что не поленился надеть кольчугу, да и брошь не забыл, Джеймс вышел вперед, закрывая собой цезаря. Магов он не любил, но парнишке этому был рад: он сумел разогнать отчаяние, в которое привело само это имя - Фламиника и мысли о предстоящем объяснении с Мэри. И слова Нерон подобрал самые подходящие, разумеется. Актонцы славились своей любовью к королю. Еще бы, ведь нечистоты сюда свозились из королевского дворца тоже.
- Э-э, - выдавил из себя он, - господа, а где здесь живут Брайнсы?
"Господа", кажется, удивились. Настолько, что на лицах дубинконосцев возникло глубокомысленное выражение, перекосившее их в маску безумия. Да и мальчишка не сдержался, взмахнул рукой, из которой вырвался длинный язык пламени. Брошь сработала, как и всегда, хорошо. Пламя, а точнее та его часть, что подпитывалась силами юноши, осыпалась к ногам Джеймса, точно натолкнувшись на невидимый щит - и угасло, зашипев на снегу. Оставшиеся язычки, жалкие, слабые, затанцевали на рукаве оверкота.
- Ой, мамочки, - растерянно выдал парнишка, тряся рукой.
- Как неаккуратно, - поцокал языком Нерон.
- Чертовы маги...
Огонь пришлось прихлопнуть рукой, поспешно, досадуя на неровные дырочки с опаленными краями, отнюдь не украшавшими старый, потрепанный оверкот. Мэри наверняка хотя бы вздохнет, глядя на них. Может быть, даже неодобрительно покачает головой.
- Так где живут Брайнсы-то? - Ворчливо поинтересовался Джеймс, отступая назад, ближе к цезарю, чтобы добавить тихо. - Вы не возражаете посмотреть на родителей предмета нашего пари? Я очень не люблю драться в таких вот крысятниках.
- Драться? Не совсем то слово. Мне больше нравится "избиение", - проворчал Нерон и, судя по шуршанию ткани, выразительно пожал плечами. - не возражаю. Я думал посетить одну из этих новых курилен, но ваше предложение куда интереснее. Этот Брайнс промелькнул так быстро...
Парнишка, пока он говорил, почесал голову, почесал шею, не прекращая почесываться, сплюнул на снег - и поскреб ногу с тем мерзким звуком, с каким по клинку ходит точило.
- Брайнсы-то? - Переспросил он. - Дык, в домике аккурат посерёд. Его спутать сложненько будет, самый хороший туточки. Дык вы за долгом, штоль?
- За долгом?
Кажется, долги чертова торговца настигли его родителей. Если, разумеется, у них своих не было. Но глянуть на тех, кто породил... вот такое, было и в самом деле любопытно, раз уж все равно судьба занесла в Актон.
- Ну, за долгом, - еще больше удивился парнишка, - бумажка надысь пришла, что сын еейшниих - жуть какой страшный... этот... иритик. Заплатить за него надо... аблокату, во.
- На редкость плохой сын, - едва слышно вздохнул на ухо Нерон. - Но это надо обязательно утащить на арену. Публика будет в восторге от этого милого... языка. Платить аблокату за иритизмы... это ли не прекрасно?
- Я вам таких воз и маленькую тележку притащу, - также тихо вздохнул в ответ Джеймс, припоминая Дженни и её "чуйства", - хотя вот такое "еейшний" я слышу, признаться, впервые.
За совереном пришлось лезть за ворот, сняв перчатку.
- Проводишь к Брайнсам, малый? За монету? Еретик, говоришь? А родители его, значит, правильно веруют?
Юнец пинком прогнал своих спутников, алчно глядя на монету.
- Спровожу, чего же нет? - Радостно согласился он, зашагав в сторону домов. - А родителев у него и нету. Так-то старый башмачник сам был христьянин, нешто ж нет? К мессе аккурат приходил, в церкву нашу. Ну и пошел он с дочкой своей тудысь, на апостола Андрея. А тут карета, вся резная, фу-ты ну-ты, в свиньях и лиопёрдах. Шибко неслась, да и зашибла, не остановимшись. Брайнсу ноги перебило с рукой, а Брайнсочку чутка зашибло.
- Свиньи и леопёрды, - с явным удовольствием повторили сзади. - Ну, это, как пить дать, молодой Херли.

- А дальше чего было? Почему родителев... тьфу, родителей-то нет?
Джеймсу порой хотелось взять за ухо этих уличных грамотеев, отвести в школу и посадить за парту. Их привязчивый говорок, сдобренный жаргоном, частенько сбивал с мысли, вызывая улыбку. А апостол Андрей... Выходило, что случилось все по осени, на языческий Самайн. Полгода прошло, и за это время Брайнс изволил побывать в Бермондси и Лондоне, но, кажется, не был у родителей, иначе в повествовании актонского Харона звучало бы его имя не только в связи с бумагой от "аблоката". Не заехать, не спросить о нуждах и бедах... Даже при всей нелюбви к матушке, Джеймс бы так не смог. И надеялся, что ни Бесси, ни Артур, ни еще не рожденные дети Мэри не покинут его в старости. Если он, конечно, до неё доживет.
- Вон чего было, - туманно пояснил паренек, но тут же исправился. - Брайнс-то калекой стал, токмо побираться. Негодящий для башмаков. Обнищал. Брайнсочка крышей подвинулась с того, все чудесатости какие-то видела, херли, как господин изволил сказать, ей и днем, и ночью являлись всякие. А как письмо от аблоката пришло, так и Брайнсиха за ней следом, особливо опосля, как старого Брайнса в Тайберн за долги кинули. Ну да Брайнсочка кудысь-то пропала, а мать еейная в дому, а какжить?
Если разобраться, то в этом была и вина Джеймса. Но ведь любой другой не слишком дорогой, не слишком дешевый законник точно также вогнал бы Брайнса в долг! А законопослушному подданому Его Величества короля Генриха адвокат вообще не понадобился. Но... Совесть даже не колола, резала саблей цезаря, шептала на ухо: "Это ты... ты лишил их дома, свободы и разума". И это было тем горче, что Джеймс всё равно ничего поделать не мог. Прецеденты и уложения были удивительно единодушны в вопросах возврата долгов.
- "Аблокат" - это я, - мрачно и тихо просветил он Нерона, - а письмо пришло из адво... хм, аблокатской коллегии. Чего ж ты решил, что мы за долгом, - громко поинтересовался Джеймс у юнца, - если уж и в Тайберн бросили?
Парнишка вздохнул и остановился у небольшого домика, который и впрямь был лучше многих.
- Ну дык, - проговорил он, - надысь приходили, а у одного вот такая же сережка, значит, как у вас была. Токмо с рисунком другим. Я и заподумал. Они всё на Брайнсиху про долг орали, да она совсем того, кукукнутая. Пришли, вот оно как. Тутысь Брайнсы и живут.
Серьга с розой и бокалом, вросшая намертво, так что только с мочкой отрезать, тоже напоминала о том, что в трущобах возможно обойтись и без хозяев, но это ровным счетом ничего не меняло. Была арена, был ее владелец и был гладиатор Актёр, Джеймс Клайвелл, который принадлежал этому ланисте. И были другие вольноотпущенники, не сумевшие приспособиться к жизни вне арены, а потому ставшие выбивателями долгов. Джеймс коснулся уха, грустно взглянув на Нерона - и вздохнул. Мэри помогла вернуться ему к обычной жизни, и хотя бы из благодарности за это не стоило соглашаться на такую сделку с цезарем. Но... Ведь когда-то он свято верил в торжество закона, в справедливость?
- Чужих вольноотпущенников много, господин?
Хозяином называть запретили, имя не назвали, а обращаться как-то было надо. И если в речи оно прозвучало окрашенным в ироничное "хозяин", то Джеймс был тут совсем не причем. Не дожидаясь ответа, он толкнул дверь дома.

Внутри царил полумрак. Невысокая, когда-то полная, а сейчас попросту усохшая женщина со следами былой красоты сидела у потухшего очага, раскачиваясь из стороны в сторону. Монотонно, страшно, вперед-назад, вправо-влево, в каком-то ломаном ритме, напоминающем языческие пляски. Скрип двери и звук шагов заставил её вскинуть голову - и просиять безумно-счастливой улыбкой.
- Гарольд, сыночек, - Нерон удостоился крепких объятий и материнского благословления, - я не верила, не верила тому, что о тебе говорят! Ни единому слову! Не мог ты, я знаю, оговорили, оговорили, оговорили....
- Миссис Брайнс, - Джеймс бережно коснулся руки пожилой женщины, благодарно кивнув цезарю, погладившему несчатную по спине, как это сделал бы сын. Наверное, сделал бы сын,- миссис Брайнс, сын с вами, всё хорошо, он больше никуда не уйдет. Присядьте.
В поисках того, на что могла бы присесть женщина, он огляделся. К несчастью, в бедном доме не было ничего, кроме скамеечки у очага, но сгодилась бы и она. Оставлять старушку в пустом и холодном доме не годилось, но лучше ли ей было бы в монастырском приюте? И одобрит ли Мэри, если бедняжка переночует у них, до того как отправится в женскую обитель в Суррее? В конце концов, не виновата была миссис Брайнс в том, что у нее был такой нерадивый сын.
Женщина послушно оторвалась от цезаря и уселась на скамеечку, укоризненно глядя на него.
- А ты, Джеймс, отчего так с женой? Совсем в тюрьме ум потерял? "Миссис Брайнс", ой... Одри я, Одри, как ты меня звал ласково, помнишь?
- Одри, - согласился Джеймс, памятуя, что с сумасшедшими не спорят, - не помню... Веришь ли, память отшибло. А где... дочь? Что с нею?
- Коралина... Наша девочка... Она ушла, ушла, - Одри закивала головой, быстро, размеренно, - ушла, ушла... Ушла!
Говорить сейчас было бесполезно, в привычной обстановке женщина жила в своем маленьком мирке, где домой могли вернуться муж и сын, а дочь попросту ушла. Джеймс вздохнул, поворачиваясь к Нерону.
- Вы всё ещё хотите этого засранца на арену, господин?
- Вы, маменька, правильно не верили, - Нерон врал, как дышал, как на арене. Даже говор стал попроще. - Я ведь спешил, как мог, да вот только задержали... Разбойники. Да. Насилу отговорился, едва сбежать смог так, чтобы и товар сохранить, и самому в целости. А от пари я не отказываюсь. Может, даже наоборот?
- Тогда я хочу бой с ним. И сведем пари к ничьей?
Увы, но, кажется, констебль Клайвелл не получил бы столько удовольствия, вешая эту сволочь Брайнса, сколько испытал бы его Актёр, прирезав того, как зверя, в доспехе бестиария.
Не заглянуть домой, не спросить о нуждах, не помочь... Называвший себя плохим сыном Джеймс никогда бы не смог... так. Всё же, миссис Элизабет, несмотря на нелюбовь к невестке, несмотря на битые статуэтки, жила подле него, не голодала и даже нянчила внуков. У этой женщины не осталось ничего, ведь даже эта скамеечка уйдет за долги. И, что страшнее - никого, ведь Гарольда Брайнса нельзя было считать сыном.
Одри счастливо кивала, слушая их, мелко и беспрерывно крестилась и всё порывалась встать со скамеечки, кинуться к Нерону.
- Благослови тебя Господь, сыночек, мой сыночек, мой Гарольд, - утирая слезы, говорила она.
- О, какая готовность вернуться, - пробормотал Нерон, потом повысил голос. - Ну как тут откажешь при оказии. А вы, мама, не волнуйтесь, не переживайте. Папа и сын, - он приятно улыбнулся, - о вас позаботятся. Да, папочка?
- Разумеется, сын мой, - важно подтвердил Джеймс, хмурясь. Готовности вернуться не было, но... Стоило признать хотя бы самому себе, что испытавший песок арены раз, тянулся к нему, будто одурманенный. И потому, пожалуй, изредка, нечасто, не отрываясь от Мэри и Бесси, от управы, он мог бы... выходить гладиатором, чтобы вновь почувствовать вкус риска и азарта, услышать вой толпы, почуявшей кровь. - Скажите ей, чтоб собиралась. Она, кажется, сына послушается охотнее. Переночует у меня, а потом... В Суррее есть неплохой монастырь для таких, как она. И... спасибо вам.
Нерон удивлённо вскинул бровь.
- За что? Это всё вполне увлекательно. А вам, маменька, лучше пойти с папой. Видите же, дом в ремонте, вещи даже вынесли, а там уже заплачено за новый домик, временный, пока...
По описаниям, монастырь в Суррее наверняка был куда лучше, чем был, принадлежал явно к какому-то иному миру. Но в чем-то цезарь, всё же, был прав. Там хотя бы не обижали старушек и сытно кормили. А что приходилось заниматься рукоделием, так это ведь даже на пользу.
Ответил Джеймс императору, уже выведя на улицу безропотно одевшуюся в какую-то дерюгу женщину.
- За помощь - спасибо. За науку арены, хоть это следовало сказать еще на том ужине, но... Пользу осознаешь только, когда есть с чем сравнить. Когда начинаешь дорожить женой и дочерью, скучать по сыну... Даже жалеть мать того, кого повесил бы. К слову, а что Эспада?
- Свет! - Одри замерла, вцепилась в руку Джеймса и глубоко вздохнула. - Солнце! О Господи, где же... Что же... Сыночек, какая наука? Арены? Джеймс, дорожить, скучать? Но ведь... Свет! Воистину это - благодать божия!
Стайка детей приостановилась, тыкая пальцами и оживлённо обсуждая происходящее. "Тайберн!" - "Гляди, какой яркий-то! Тоже хочу!" - "Нельзя, дурак, королевское же" - "А этот здоровый какой! Ух ты!" - "Выба... выбиватель, во!" - "Да что тётке Тайберн, не помнит ничего..."
Взрослые же просто шли мимо, едва удостаивая взглядом.
Нерон помахал детям рукой.
- Воистину! Свет вечен, что с ним станет? Поди погаси ещё. Детишек вот освещает.
Значит, Эспада всё еще был жив. Джеймс по нему не скучал, но узнать о его благополучии было неожиданно приятно, точно весточку получить от дальнего родственника. Он покосился на зевак, с тоской подумал, что лошадь оставил на конюшне стражи Ист-Сайда и добраться со старушкой туда будет ой как сложно... А ведь еще предстояло объясняться с Мэри! Писать письма констебулату о судьбе родственников разыскиваемого всеми Брайнса! К ночи бы закончить...
- Как вы посоветуете держать себя у Морли? С Фламиникой?
- Какое странное имя, сыночек, - умиленно вздохнула Одри. - Это твоя невеста? Ты ее из Испании привез? А когда познакомиться приведешь?
- Сама приехала, матушка, - вздохнул Нерон и едва заметно скривился. - Прилетела даже, как на золотых крылышках, из самого Вулфхолла. А знакомиться - как сговоримся, так и приведу. Подарок ищу, какой бы ей подошёл. Вот распродам, что натороговал, и сразу. Ведь держаться везде стоит так, словно ты хозяин, верно? И что ничем тебя не удивить, после путешествий-то.
"Сеймуры?!" Джеймс на мгновение прикрыл глаза, даже не пытаясь разобраться в ситуации и понять, что одна из самых родовитых леди королевства делала на арене. Точнее, понятно - что, но... Оставалось надеяться, что ему оказала честь не сама новая фаворитка короля... Впрочем, она, кажется, блондинка? Ругаться, грязно, по-валлийски, как это бывало делал отец, хотелось неимоверно. С трудом напомнив себе, что он с утра был воспитанным, Джеймс благодарно наклонил голову, не желая давать пожилой женщине повод к новым переживаниям. Они ей были вредны.

До Бермондси Джеймс добрался нескоро, к вечеру, когда наспех написанные письма пришлось рассылать голубями. В первую очередь - крупным констебулатам. Мелкие получат их позже, гонцом. Миссис Брайнс нервничала, ёрзала в седле, недоумевала и пахла тем острым, терпким потом, каким пахнут давно не мывшиеся старушки. Джеймс терпел - ванну ей было взять негде. Терпел, скупо отвечал на вопросы. Не потому что с сумасшедшей говорить было не о чем, нет. Он снова боялся за семью, ведь Нерон, этот любитель открытых услуг, так и сказал, чего хочет. И от этого меркло даже воспоминание о Фламинике... Леди Сеймур, мать ее всем Вулфхоллом! Чего не хватает этим высокородным леди, что им так наскучило, что заставляет искать перчинку в жизни вот так? Джеймс хмыкнул, понимая, что задается вопросами риторическими. И совсем неуместными. Но - не думать не мог, даже когда писал, рассылал, вёл старушку через Бермондси к собственному дому. И уже у порога сообразил, что видел Нерона иным. Не цезарем, но человеком.

22 февраля 1535 г. Бермондси.

- Матайр ди-диа Дану
Ау-кесих эр снехда кэлль
Аннс ант сагад алинтен Эррах...
Бесси пела негромко, но отчего-то слышен был каждый слог, протяжный, нежный, восторженный со старательно раскатистым "рр". На голос накатывал звук капели, которая словно отмеряла такт, но вот в музыку вступили новые инструменты. Шарканье шагов, сиплый кашель несчастной матери Гарольда Брайнса. И, конечно, знакомый с детства голос.
- Мисс Элизабет Клайвелл, - миссис Элизабет, как это было у нее в обычае, говорила громко, с трагичным надрывом, но тоже - в ритм, только в другой, собственный. - Вы глупы, неосмотрительны, небогобоязненны и непочтительны! Не следуй влечению души твоей и крепости твоей, чтобы ходить в похотях сердца твоего, и не говори: «кто властен в делах моих?», ибо Господь непременно отмстит за дерзость твою! О, пресвятая Маргарита, и это - вместо заутрени! Вспомни, дитя мое, что сталось с Вавилоном, с градом сильным! Вспомни - и устыдись, ибо рассеял Господь по всей земле языки, всяк в свою землю! А посему, не пристало юной леди распевать песни языческие, языческими же наречиями!
Песня замерла, но ненадолго. И когда она продолжилась, стало ясно, что Бесси Клайвелл отлично освоила науку обращать внимание только на то, что было удобно.
- Землю отогрев дыханьем,
Ручейки журчать заставит,
Лишь одним своим желаньем
Так спешит весну прославить.
Трагический вздох миссис Элизабет прозвучал почти контрапунктом. Наверное, она схватилась за сердце. Возможно, оно действительно пропустило удар или два.
- Где богини ножка ступит,
Отступают снег и холод.
Она всех сердечно любит,
Тех, кто стар и тех, кто молод.
- Мисс Элизабет Клайвелл!
- Кажется, славный английский язык не лучше, - сонно заметила Мэри, прижимаясь плотнее под одеялом. - Может быть, миссис Элизабет больше понравился бы французский?
- Рукавом взмахнет тихонько
И, глядите! Из-под снега
Потянулись нитью тонкой
Вдруг зеленые побеги...
- Pour faire des pousses vertes, vous devez agiter la manche*, - сквозь дрёму перевел строчку про рукава и побеги Джеймс, и лишь потом сообразил, что дочь поёт какую-то почти культистскую бесовщину, а чтимая матушка упрекает Бесси в этом. И делает это так громко и вместо заутрени, что стоило бы проснуться раньше. - Сомневаюсь, Мэри. Французский - это исковерканный английский, ведь эти пакостные норманны... О!
Трагический надрыв получился бы почти, как у матушки, но смех... Смех сдержать не получилось, хоть дом с каждым днем всё больше напоминал одну из этих лечебниц, куда свозили душевнобольных.
Мэри, тоже не удержавшись от смеха, стукнула его кулачком по груди.
- Ну, латынь! Неважно! - посерьёзнев, она добавила: - И всё-таки с этой учительницей стоит поговорить... наверное. Представь: спускаемся, а там посреди гостиной алтарь Дану! Вот между камином и шкафом, чтобы утренний свет из окна падал. И вода журчит, потому что Бесси пробила стену и устроила небольшой ручеёк во имя природы. Ветерок гуляет, потому что ни окна, ни дверей... И зелень, зелень вокруг! Пенёк удобный вместо твоего кресла, плющ по стенам, аромат роз и ирисов, - голос её стал мечтательным, и Мэри вздохнула. - Хотя песня красивая.
Словно услышав, Бесси продолжила:
- На проталинке, у ели
Забелел лесной подснежник
И снега кругом осели,
Удивил цветок их нежный.

- А латынь - это почти наверняка: "Безбожные римляне, язычники, захватившие славные зеленые берега", - вздохнул Джеймс, не торопясь выбираться из-под одеяла. - Ну, и тебе ведь понравились бы и зелень вокруг, и пенёк, и плющ по стенам, и даже невесть как крепящееся ко всему этому окно, из которого падает утренний свет. Алтарь, конечно, в Бермондси был бы лишним. О него непременно разобьют грудь кумушки, а первая - миссис Мерсер.
Разумеется, с миссис Фионой следовало поговорить. Но не о том, что дитя распевает по утрам гимны языческим богиням, а поинтересоваться успехами дочери. Конечно, Мэри бы справилась, но перекладывать на юную жену, у которой было слишком много забот, беседы с учителями, не годилось. И вместе с мыслями о наставниках, а может быть - в связи с ними, пришли воспоминания о прогулке с Нероном, о Фламинике и особняке на Морли.
- Знаешь, - проговорил он, притягивая к себе Мэри, чтобы коснуться поцелуем шеи, - она вскоре может стать членом королевской семьи. Как там поют про Джейн Сеймур? "Старой Англии нежный цветок?" Эта её родственница если и цветок, то с футовыми шипами.
- Она? - уточнила Мэри. Голос её чуть изменился; остатки сна ушли, зато влились нотки настороженности и прохлады.
- Вчера Нерон сказал, что к Морли меня введёт Фламиника, вопреки чаяньям. И намекнул, кто она и как следует держаться.
Конечно, это следовало сказать еще вчера, не портить этой новостью утренние часы, самые томные, самые беззащитные. Но могло статься так, что уже завтра он уедет в Лондон - и Мэри снова придется искать его. Да... и будет ли вдругорядь? Джеймс пригладил белые, пушистые локоны, вдыхая их запах, прочно связавший его с домом.
- И по тому, что он сказал, выходит, будто она из Сеймуров. А еще я должен ему услугу, характер которой он не озвучил. А Нерон задолжал мне, кажется, новый потрепанный оверкот.
- Я перешила тебе пару туник и рубашки, - невпопад ответила Мэри, - Чтобы лучше сидели в плечах. Ту, которую вышивала - тоже.
- По снегам богиня Дану
Нежной поступью проходит,
Для весны готовит место!
С давних пор твердят в народе...
Бесси замолчала, зато песню сменила возмущённая скороговорка миссис Элизабет.
- Это не дитя, а наказание Божие! - Кричала она, уже не сдерживаясь, как то подобало бы леди. - Ибо кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему! Сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет?! Ох, воистину, сын мудрый радует отца, а сын глупый – огорчение для его матери. Ибо не следовало давать ему воли в юности и потворствовать неразумию его!
- Странно, - задумчиво протянул Джеймс, садясь на кровати, - не помню, чтоб она мне потворствовала хоть в чем-то. Мэри...
Рубашки, туники - и эти слова о Фламинике, напоминающей ей об измене, которой не было. Но которая, всё же, была.
- Мэри, с миссис Фионой мы поговорить еще успеем, думаю. А вот удивительно спокойного дня, когда мне никуда не нужно спешить, может больше и не быть. Ты ведь хотела посмотреть, как там справляется Джек?
Звучало это скорее как "Прости меня, я не знаю, как искупить. Ведь такого никогда не было со мной - и больше никогда не будет." Но Джеймс и впрямь не знал, как загладить эту вину, а говорить - не получалось.
Секунду Мэри молчала, а потом со слабой улыбкой кивнула.
- Хотела. Не столько Джека, правда, сколько... как вообще так вышло? Почему я сама не настояла на том, чтобы проверить? Ведь чувствовала. Но ведь... как не верить человеку, которого помнишь с детства? И всё же - может быть, в другой раз? Можем ведь просто погулять? Никуда не ехать, ничего не выяснять.
Не верить человеку, которого знал с детства выходило легко. Слишком религиозна была матушка, слишком жарко пылали костры веры еще так недавно - при Томасе Море, чтобы доверять ей и не беспокоиться о Бесси. Ведь сочти миссис Элизабет, что душу ребенка может спасти лишь аутодафе... Джеймс тряхнул головой, мимоходом порадовавшись, что выкроил время на цирюльника, иначе отрастающие локоны бы лезли в лицо. И улыбнулся Мэри. Пожалуй, стоило забрать жену и дочь, чтобы прогуляться по реке. А потом, может быть, навестить эту миссис Фиону.

Чтобы оценить семейное счастье, необходимо терпение. Нетерпеливые предпочитают несчастье. Джеймс терпением похвастаться не мог, но - терпел. И любопытные взгляды праздношатающихся горожан, гуляющих по еще не вскрывшейся, но уже потрескивающей Темзе терпел, и холодок Мэри, и безмятежную болтовню Бесси, на которую уже заглядывались мальчишки. И мыслей не было никаких, потому как никто не может быть мыслителем вечно. Лишь манил знакомый обрыв, поблескивал окнами капитанской каюты из стрижиных норок, хлопал парус на мачте-дереве, но и туда Джеймс не пошел. После. Когда-нибудь. Быть может, однажды придется уйти туда насовсем, забрав семью. Главное - "Горностай" его ждет. А пока стоило посетить наставницу дочери.

Домик Фионы Грани окружала живая изгородь в рост человека - зелёная и совершенно неаккуратная, словно её никогда не касались ни нож, ни топор, ни магия. Шипастые ветки торчали во все стороны и мирно шелестели под злым и холодным, несмотря на приветствие весны, ветром. А за распахнутой калиткой, прямо посреди дорожки, выломав плиты, поднимался красивый мощный дуб. Точнее, вначале казалось, что деревьев там два, но, видимо, когда-то в крону ударила колния, расщепив ствол надвое, и теперь две половинки одного дуба стояли, переплетя ветви, словно братья - вместе и всё же порознь. Всё бы ничего, но дуба этого не было ещё месяц назад, это точно. Даже в виде саженца. Остального двора просто не было - ни огорода, ни беседки, хотя на последнюю намекали особенно густые заросли в углу. Всё пространство занимали кусты, стелющиеся по земле деревца в плетьях мха и цветы - разные, странные, какие в Англии можно было увидеть, наверное, только в оранжереях. Фиона даже не оставила дорожек, чтобы как-то ухаживать за... низким лесом; возможно, её магии это и не требовалось. Возможно было так же, что кумушки были недалеки от истины, и миссис Фиона всё-таки заключила договор с дьяволом и просто пролетала над всем этим приземистым великолепием. На метле.
Дом, впрочем, не изменился совершенно. Потрескавшаяся штукатурка на грязно-жёлтых стенах, бурая, как почти везде, черепица с пятнами мха, резные, видавшие виды ставни на окнах. И дымок из трубы поднимался белый и уютный, обещая тепло и, возможно, что-нибудь горячее.
- Это очень странное место, - заметила Мэри, остановившись перед калиткой. - Тёплый воздух поднимается в небо, в на его место течёт понизу холодный, но здесь? Он просто... кружит за оградой?
Джеймс, у которого на уме крутились лишь ругательства, просто кивнул. Цветы в самом начале весны, дуб посередине дорожки и весь этот лес живо напомнили ему чёртов Балсам. К тому же, он был почти уверен, что если поискать, то в этих зарослях можно найти таких же карликовых разбойников. Тварей. Мелких михаилитов, чем миссис Фиона не шутит. Кого угодно, в общем. Но... Наверное, было бы неправильно выписывать штраф за ненадлежащее содержание двора учителю собственной дочери? Джеймс вздохнул и пропустил Бесси вперед. Ребенок ведь как-то попадал на занятия? Значит, мог провести и родителей.
- Веди, Бесси.
Бесси просто кивнула и шагнула в заросли. Кусты расступались, отодвигали колючие ветки и снова смыкались не сразу, пропуская всех троих. И, если в траве кто-то и бегал и пищал, то увидеть, кто именно - или что - Джеймсу не удавалось. Идти было недалеко - и всё же на то, чтобы добраться хотя бы до дуба, ушло несколько минут, словно тепло ещё и растягивало пространство. Зато у подножия дерева оказалось, что идти дальше вроде бы незачем. Миссис Фиона сидела в развилке, читая небольшую, но толстенькую книгу в яркой обложке. Никакой тёплой одежды - женщине хватало чёрной юбки и платья в бело-синюю полоску, а рядом на ветке покачивалась шляпка с чёрными ленточками. По околышу золотыми буквами вилось слово "Реформация". Подняв взгляд, учительница широко улыбнулась:
- Гости! Какая радость!
- Здравствуйте, миссис Грани.
Шляпка была странной. Очень. И Джеймс теперь в полной мере понимал, что так не нравилось матушке в "этих лондонских модах", а кумушкам - в "этой ведьме Грани". Потому что шляпка, похожая на лепешку, надетый на околыш, к которому пришиты две ленты приковывала взгляды больше своей обладательницы. И вызывала один-единственный вопрос, отнюдь не касающийся обучения Бесси, хоть и заставляла порадоваться тому, что на лифе платья не вышит портрет Кромвеля.
- Реформация, миссис Грани?
- Я покажу оранжерею? - негромко спросила Бесси и потянула Мэри куда-то в сторону, откуда доносилось самое активное шевеление и раздавались взвизги. - Там такие цветы!..
Учительница захлопнула книгу и спрыгнула с дерева, оказавшись Джеймсу едва ли по плечо. Чёрные глаза с остренького лица смотрели внимательно, но в ночной глубине плыли облачка смеха.
- Мы всецело поддерживаем инициативу его королевского величества, мистер Клайвелл. Душой, сердцем и вот шляпкой.
- Приятно видеть столь законопослушную подданную короля, миссис Грани, но... Король еще почему-то против того, чтобы в городских дворах рос лес и... гимнов богиням.
Джеймс вздохнул, оглядев дуб. Будущее его дома глядело на него из-под шапки ветвей и, казалось, дерево ухмыляется корой, обещая скорую встречу на Эсмеральд.
- Я допускаю, миссис Фиона, что песни - часть обучения и не вижу ничего плохого в изучении языков, но... Здесь живут очень... праведные христиане, назовем их так. И мне не хотелось бы однажды вернуться домой, чтобы обнаружить аутодафе с дочерью и вами. Пожалуйста, объясните Бесси, что гимны - сакральны, что их не распевают, сидя у окна. Коль уж вы разучиваете их с нею.
- Гимны, мистер Клайвелл? - Фиона улыбнулась. - Там, откуда я родом, это просто бессмысленные песенки, уж простите провинциалку. Ладно. Аутодафе мы, разумеется, не хотим. Будем осторожнее, вы правы.
Из кустов с шуршанием высунулась плокая рыжая морда и просительно уставилась на Джеймса зелёными бусинками глаз. Создание чем-то походило на лису, но у лис обычно мех был не таким плотным и без белых кругов вокруг глаз и носа, а уши - не такими округлыми и толстыми. Но пыхтело оно очень жалостливо. Женщина, не обращая на тварь внимания, продолжала.
- Жаль, даже слова не заменить. Хотя... можно петь о том, как весну призывает Мария Магдалина? Понимаете, если весну вообще никто и никак не призыает, она ведь может обидеться и не прийти, верно?
- А это будет уже ересь, - в тон ей вздохнул Джеймс, глядя на лисичку и размышляя, можно ли её приравнять к собакам. И отчаянно сожалея, что не взял с собой сыр. - Но, миссис Фиона, быть может, вы расскажете мне об успехах дочери?
- Куда ни посмотри - всё ересь, - пожаловалась Фиона, вздохнула, но тут же просияла. - Зато у меня на ночной рубашке портрет Кромвеля! Прямо на груди! Такой мужчина!.. - она чуть посерьезнела. - А, Бесси. У вашей дочери, мистер Клайвелл, настоящий дар, из тех, что приходят в мир так редко, а ещё реже - расцветают. Она одновременно знает - и пытается понять. Принимает то, что понять невозможно, откладывает то, что не совпадает с пониманием. А мир, мастер констебль с розой, по-настоящему работает именно так, только изнутри. Стихийные маги обманывают, навязывают волю, Бесси же сможет просто жить. Просто идти. Понимаете?
Лисичка вытащила из куста короткое плотное тело, подобралась ближе и принялась с интересом обнюхивать сапоги, шевеля длинными усами.
Никто никогда не отвечал на вопросы точно, так, как они задавались - в этом Джеймс за годы констеблем успел убедиться. Вот и сейчас, вместо того, чтобы просто сказать, что Бесси - способная и гордость любого учителя, ему читали лекцию по магии и обнюхивали лисами, которые таковыми не были.
- Понимаю, - согласился он, не понимая решительно ничего и отказываясь думать о Кромвеле на ночной рубашке. Но лорд-протектор настойчиво возникал перед глазами, ухмылялся и всем своим видом демонстрировал, что на груди Фионы находиться приятнее, чем в королевском совете. - Хоть и странно, что у Бесси обнаружился такой дар.
Фиона с интересом склонила голову к плечу.
- Почему?
Лисичка, почти в точности повторив движение женщины, со вздохом положила морду на сапог и задумчиво лизнула носок. Язык у неё оказался фиолетовым.
- Клайвеллы никогда не были магами, - просветил ее Джеймс, аккуратно вытаскивая ногу из-под морды, - а мать Бесси растения любила только в букетах, а животных - только в жарком. Но... Если дар, то надо развивать. Правда, конфузно, что вы делаете это бесплатно.
И подозрительно, после таких-то обычных песенок, леса во дворе и лисичек. Однако, запрещать что-то Бесси сейчас, когда её разлучили с братом, когда уехала Дженни, было неправильно, обидно для дочери.
- Когда-то, мастер Клайвелл, в жилах нынешнего армейского архимага не текло ни капли магии. А потом - фьють! - Фиона всплеснула руками, изображая фонтан. Даже приподнялась на цыпочки от усердия. - Иногда мать-природа творит интересные вещи. Возможно, где-то угас род, в котором магия была сильна, и облака в тот день несло в нужную сторону? Возможно, сошлись звёзды? Господь обратил благосклонный взгляд с небес? А я... муж, как видите, оставил мне неплохую пенсию. Знаете, ему очень везло в жизни. Не считая того копья, разумеется. В тот день у кого-то удачи оказалось больше. Но, - она погрозила пальцем, - не думайте, что всё за так! Я беру удовольствием - и будущим. Компанией. Пониманием. Какой прок от знаний, если их некому передать?
- Воистину, миссис Фиона.
Джеймс вздохнул, озираясь. Его девочки не спешили возвращаться из оранжереи, а ему самому уже хотелось попасть в управу. Мать - природа и впрямь делали интересные вещи, но ему они доставались не в виде фонтанов и облаков, а всевозможными ошибками творения. Возможно, так сошлись звезды, возможно, это был не слишком благосклонный взгляд с небес, но кто-то предначертал ему устранять эти огрехи. Звучало это все излишне выспренно, но вот в этом уж точно была виновата Фиона. И её философия.

-------------------
*Чтобы появились зеленые побеги, необходимо взмахнуть рукавом (фр)

23 февраля 1535 г. Бермондси.

Плотная кремовая бумага. Синие чернила. Каллиграфический почерк. Записку в управу просто подкинули, в корзину для прошений, и счастье, что Джеймс открыл её раньше Скрайба.
"Завтра в пять часов вечера на месте. Подобающую случаю одежду вам принесут.
Ф."
Джеймс, вздёрнув бровь, читал записку, написанную сухо и повелительно - и понимал, что протестует против... такого. Его захлестывало удушливой синей волной чернил, обвивало кремовой лентой бумаги, зубы букв вонзались в руку. Что, черти её задери, Фламиника думала о нём? Да, он нуждается в помощи! Да, он не знатен! Да, не посчастливилось оказаться в её постели! Но право не выполнять приказы Актёр откупил своей кровью, а Джеймс внезапно для себя обнаружил, что горд. И грехом это не считает. Подобающая случаю одежда, надо же!..
Он заметался по управе, досадуя, что Скрайб уже утвердился за своей конторкой, что так быстро светает и долго не темнеет, что эта весна пришла так рано, так грязны и слякотны стали улицы, что... Подобающая случаю одежда, мать её!
Даже красный лоскуток-Фанни, от которого по всей стене тянулись нити, теперь бесил. Не сиделось же ей у себя, в том местечке, не воспитывалось дочь! Если бы не она, не поехал бы Джеймс в Лондон, не попался бы...
Впрочем, если его продал Скрайб, то все равно оказался бы на арене - и Фанни тут была не причем. Нельзя было обвинять других в собственной глупости и неосмотрительности, но так хотелось! Одежда ведь! Случаю подобающая!
Ход мыслей оборвал скрип двери, и на пороге возник михаилит Фламберг, неловко сбивая снег с сапог одной рукой. Во второй он держал объёмистый свёрток, с которым обращался преувеличенно осторожно. Отчего-то по управе отчётливо потянуло дымком.
- Мастер Клайвелл. Давно не виделись. Мистер?.. - он бросил вопросительный взгляд на клерка.
- Скрайб, - секретарь управы удивленно поднял голову.
- Сэр Фламберг?
Джеймс остановился на шаге, разворачиваясь к михаилиту. Такие визиты не бывали дружескими, да и друзья, зашедшие навестить, обычно не пахли дымом.
- Мистер Скрайб, не хотите сходить позавтракать? И если встретите Тома, то пусть тоже... позавтракает.
Клерк с явной неохотой поднялся, неспешно сложил перья в коробочку, и только потом вышел, аккуратно закрыв дверь. Фламберг же аккуратно поставил на стол свёрток и развернул верх, давая разглядеть содержимое: герань с ярко-розовыми цветочками.
- От Эдварда для Бесси, - с ухмылкой пояснил михаилит. - Кажется, ваша дочь производит незабываемое впечатление не только на хухликов. Жаль, меня тогда не было в резиденции.
Джеймс хмыкнул, убирая горшок на камин. В доме, где рос даже цветок, сорванный Мэри на Тортуге, воистину не хватало герани из михаилитской резиденции.
- Сэр Фламберг, - проговорил он, жестом предлагая сесть на лавку, - ни за что не поверю, что вы решили уподобиться Амуру и разносить цветочки. Что-то случилось с леди?
- А у вас интересно, - Фламберг задумчиво оглядел управу и уставился на стену под окном. - И мистер Скрайб, кажется, не слишком голоден. Даже странно. Холодное утро, человек в возрасте, а сидит у стены, как какой-то мальчишка. Так ведь и заболеть недолго.
Снаружи отчётливо донёсся удаляющийся хруст снега, и михаилит, кивнув сам себе, опустился на лавку и с силой провёл по лицу ладонями.
- Простите. Тяжёлая ночь, поганое утро, да и будущее не лучше. И я немножко зачаровал стражника на крыльце, ничего? И заодно само крыльцо тоже. Но с леди всё в порядке, не считая того, что в этот момент, она, кажется, злобно швыряется подушками в стену потому, что её не взяли с собой.
- Ничего, - обреченно согласился Джеймс. - Харрису полезно зачароваться. Не лучшее будущее, говорите?
Люди, у которых была легкая ночь и чудесное утро, обычно в управу не приходили. Если сами в ней не работали, разумеется. Но удивляться или злорадствовать тому, что надменный Фламберг пришел сюда, Джеймс не мог. Не потому, что проникся невольной симпатией к михаилиту, укравшему Эмму Фицалан из монастыря, лишь только увидев её братца. Не от того, что вместе были в Билберри. Просто казалось неправильным, когда такие гордые люди были вынуждены просить помощи. И это перекликалось с его собственной гордыней.
- Да. Кажется, я всё-таки нашёл тварь, которая меня переиграла. И беда в том, что играет она на вашем поле, не моём, и - является человеком. Поверите ли, мастер констебль, с нежитью оно куда как проще. Если коротко, - Фламберг наклонился вперёд, сложив руки на коленях в замок. Глаза его вспыхнули злостью и огнём - не тем, что горел в Билберри, а чем-то ещё более тёмным, худшим, тяжёлым. - То меня поймали в ловушку, подставили. На мне висят обвинения в убийстве, изнасиловании, ереси, измене короне, а теперь ещё и в том, что я скрываюсь от правосудия, потому что отказался сдать меч и расстаться с Эммой в Суррее. На землях, где Эд Фицалан, который всё это и устроил - младший брат синьора. Иными словами, сейчас я... где-то и, вероятно, продолжаю делать что-то ещё не менее гадкое где-то ещё. И это ставит передо мной несколько интересных вопросов. Перед вами, - он наклонил голову, - наверняка тоже, за что прошу прощения. Вероятно, голуби ещё не успели добраться до Бермондси.
Обалдел Джеймс, должно быть, еще на середине речи. Иначе почему бы к её концу он обнаружил себя сидящим в кресле за своим столом и привычно поигрывающим ножом для взрезания конвертов?
- Вы не примирились с Фицаланами? Нет, не тот вопрос... Как давно?
Допустим, теперь, когда Фламберг сидел в управе, он не был где-то еще и ничего не делал. Но... тогда зря отослали Скрайба, дотошно записавшего бы каждый вздох. Ставшего свидетелем, наконец. Голубя из Суррея, в самом деле пока не было. А до того времени, как коллега известит...
- Сутки? Двое? Почему младший Фицалан так... озаботился?
- Эта ночь, - уточнил Фламберг, прислонившись к стене. - Это утро. Почему - сложнее, но если говорить попросту, то Эдмунд Фицалан принадлежит к секте, которой очень нужна Эмма. Почему озаботился именно так? Потому что он так мыслит. Я не могу этого объяснить, нужно просто видеть этот взгляд, слышать голос.
- Я не уверен, что хочу знать, как вы за пару часов оказались в Бермондси. - Джеймс с досадой швырнул нож на конторку и принялся расхаживать по управе, зачем-то считая шаги и сбиваясь со счета. - Но если так... Это все усложняет и упрощает одновременно. Я вам верю. Хотя бы потому что не видел ни одного насильника и еретика, поспешившего сдаться. Но этого мало, понимаете? Вам - или моему отчету - должны поверить ассизы. А для этого нужно дознание... и тюрьма. Которая обеспечит вам алиби. Бойд, - мрачно резюмировал он, - меня убьет. Несколько раз. И, всё же, иного выхода я пока не вижу. Два-три дня, не больше. Но то, что Эдмунд припишет вам - обратится в ничто. А для всего остального у нас есть госпожа Инхинн.
Тюрьма в Бермондси - это не душные подземелья арены, но - несвобода. Джеймс сочувственно вздохнул, невольно припоминая высокие потолки и зарешеченную стену, через которую можно было рассмотреть лишь Задранца да Эспаду. Его тогда насильно разлучили с Мэри. Фламберг был сильнее - он ушёл сам.

Фламберг вздохнул тоже.
- Если важно, как - то я просто растворился в тумане. Вы же знаете, как они скрадывают расстояния. Сам не замечаешь, и вот уже резиденция. Что до остального, то так я и думал, но, - он снова подался вперёд, - никак не могу избавиться от мысли о том, нельзя ли как-то это всё обернуть. Прижучить эту падлу. Устроить свою ловушку, сыграть в приманку. Допустим, никто не знает, что я в тюрьме. Если так - а у Эдмунда есть свои источники информации, и отличные - то игра продолжается. Если кто-то знает, что я в тюрьме, то Эмма - цель, но только вне резиденции ордена. Поэтому я морочил стражу, и просил отозвать клерка, и прикрылся щитом. Варианты, возможности, но это всё впустую. Дьявол его забери, - он раздражённо ударил себя по колену кулаком. - Не думается. К слову, что за госпожа Инхинн?
Фламберг, кажется, был хорошим охотником и совсем не умел быть приманкой. Джеймс задумчиво уставился на красный лоскут, ставший на время просто лоскутом.
- Госпожа Инхинн - палач. А что до прижучивания... Мы с вами ведь почти одного роста. И волосы у обоих темные, да и кто их разглядит под капюшоном плаща? И мне так кстати завтра необходимо в Лондон. Как думаете, если михаилит Фламберг снимет комнату в таверне, посетует на то, что жена на сносях и осталась в резиденции, а в ночь уедет по своим михаилитским делам?.. И, скорее всего, не вернется, потому что Джеймсу Клайвеллу нужно будет переодеться, но зато одежда обнаружится, скажем, в Билберри... А уж как она туда попадет - дело моё.
Глаза Фламберга вспыхнули интересом.
- Если так, то, конечно, в резиденцию Эдмунд не полезет, а если и полезет, то зубы обломает. Допустим, всё будет так, и, конечно, мои наряды - ваши наряды, - но что в итоге?
- А в итоге, о том, что вы наслаждаетесь гостеприимством мистера Клоуза, сэр Фламберг, будут знать ровно те, кому это необходимо. - Джеймс достал из-под стола бутылку кьянти и две глиняные кружки. С тех пор как Хантер стал сержантом, посуда оставалась целой. А вино Фламбергу сейчас бы не помешало. - Я в своих людях уверен. А вот ловля на живца... Это любимая забава у нас, мужланов из городской стражи. Потому что тогда вне закона оказывается сам Эдмунд. Его слова теряют вес и смысл, титул - ценность, а клевета и наговор сами по себе - тяжелые преступления. Доказать, что он насильник и еретик становится совсем просто: следуя от противного и руководствуясь принципом "Is fecit qui prodest". Я люблю закон, сэр Фламберг. Ибо это - не толстенная книга, забитая параграфами, не трактаты и бредни о справедливости... Это даже не безопасные дороги и тракты, не таверны, из которых можно выйти в сортир, оставив кошелек на столе. Это - дышло. А я - умею его вертеть. Иногда, конечно, выходит рискованно. Но кто не рискует, тот не пьет кьянти.
Одна из кружек перекочевала к Фламбергу, сам Джеймс снова уселся за конторку. Разумеется, можно было бы красиво, напыщенно, с дракой арестовать михаилита где-то на тракте, оставить леди в таверне, чтобы потом её забрал Бойд, но... Время! Если этот Фицалан был так хорош, как описывал его Фламберг, ему хватит и нескольких минут, чтобы добиться своего. Джеймс не стал бы рисковать Мэри. Потому не мог рисковать Эммой.
- Чудно, - михаилит кивнул, потом снова, увереннее, и улыбнулся, поднимая кружку в знак одобрения. - Хорошо! Только осмелюсь добавить ещё один штрих. Плащ защитит от взглядов, морок обманет слух, но чтобы в Лондоне и дальше те, кто умеют смотреть глубже, поверили в то, что комнату снял именно михаилит Фламберг, потребуется чуть больше. Но это уже моя забота. Вы ведь не против помощи, которую не услышите и не увидите - или хотя бы не узнаете?
- Я не против помощи. Более того, нам не нужно, чтобы в Бермондси знали, что в тюрьму Харрис проводит сейчас именно вас, а не кого-то более приметного с уродливым шрамом на лице. Чем уродливее - тем лучше. В узилище, разумеется, чары падут, но там они уже и не нужны.
Говоря, Джеймс быстро писал, досадуя на то, что Скрайба нет. Приказы об аресте, о размещении в теплую камеру, о довольствии как для рыцаря... Он ненавидел это крючкотворство, избегал его, но порой... Вот как сейчас, когда уже предвкушал азарт погони - даже наслаждался. Хоть с ужасом и думал, как скажет об этом Мэри.
- Я зайду к вам вечером. Принесу смену одежды. Возможно, книги. На работы не проситесь, прачечная не для вас. И, хоть это нелегко, спите. Не стоит метаться по камере, терять силы, думать. Меч доверите?
Фламберг кивнул и припал к кружке. А когда опустил, лицо выглядело заметно мрачнее. Михаилит потёр шею, словно та болела.
- Он очень опасен, мастер Клайвелл. Этот человек не погнушался бросить мне в спину отравленный нож. Умеет зачаровывать животных. Смог уйти от огня, а Эмма его не ощущает. Даже не хочу думать, за что ещё он продался. Наконец, он просто безумен, как безумен бешеный пёс. И надо сказать, крайне погано ощущать, что подставляю вас - вместо себя. Хотя, - он неожиданно усмехнулся, - дознание и палач, конечно, тоже не слишком радуют. Не говоря о том, что Бойд убивать будет не вас, а меня. Но благодарю, мастер Клайвелл. Как михаилит Фламберг и как Раймон де Три. За такое не отплачивают, но если когда-то пригожусь...
Джеймс вздрогнул, услышав имя. Эти двое, михаилиты, Циркон и Фламберг, не уставали его удивлять. То благодарили за то, что он выполнял свою работу. То открывали имена - и вот мимо этого жеста пройти было нельзя. Потому что когда тебе говорят бережно оберегаемое - приобщают к тайне. К той части себя, в которой живет настоящее, искреннее.
- Джеймс. И никто вас пытать не будет, госпожа Инхинн - телепат. Разумеется, допросная совмещена с пыточной, но... Не стоит благодарности, иначе мне придется быть в долгу за тварей на тракте. У каждого своя работа.
В дверь, подзывая Харриса, пришлось постучать. И улыбнуться широко, открыто Фламбергу. Нет, Раймону де Три.

Уже стихли шаги стражника и михаилита, уже вернулся Скрайб, весьма раздосадованный, что вода отсвятилась без него, а Джеймс всё также сидел за своим столом, уставясь на герань. Цветок нахально расправил листья и лепестки, одуряюще пах и, кажется, наслаждался своей растительной жизнью. Цветку было хорошо, тепло и, наверное, радостно. Констеблю Джеймсу Клайвеллу было тоскливо. Дочь росла, ей дарили вот такое розовое великолепие михаилитские юнцы и, кажется, скоро один из них утащит Бесси с собой на тракт, по примеру Фламберга. А Джеймс ничем не сможет ему помешать, потакая прихоти любимой дочери. И дом осиротеет, замолчит, не услышит больше песенок о богине Дану, смолкнет воркотня матушки. А Мэри... Мэри не сможет развеять эту тишину, потому что дом жив, пока в нем есть дети. Иди дети детей. Представив себя дедом в окружении табуна внуков, Джеймс хмыкнул и, попрощавшись со Скрайбом, вышел из управы.
Розу, фламбергову лошадь, уламывать пришлось долго. Красивая, статная, рослая кобыла, гнедая до черноты, фыркала, отворачивала морду от сухаря с солью и смилостивилась, когда разъяренный Джеймс купил ей фиалки. Фиалки оказались способны проложить путь к сердцу любой женщины, даже лошадиной, и Роза, поартачившись для проформы, послушно пошла на конюшни стражи. Удержаться от смешка было трудно. Фламинике покупать цветы он не будет, но и водить себя за поводья не позволит. Наплевать на подходящую случаю одежду. Наплевать на ее титулы. Всего-то высокопоставленная шлюха, с неуемным зудом, ищущая остроты жизни от неуверенности в себе. Ей, должно быть, очень понравился бы этот Эдмунд Фицалан, черти б его разодрали. Впрочем, людей Джеймс не боялся, хоть и почитал за опаснейших чудовищ на свете. Лорд Эд был всего лишь человеческим монстром, таким же, как брат-лекарь или Потрошитель. Но при всем, он оставался человеком, а значит - был слаб.

К вечеру Джеймс устал. Настолько, что малодушно возмечтал нарушить свое слово, не навестить Фламберга. Но, всё же, взяв из дома сменную одежду, пару книг, теплое одеяло и вкуснейшие пирожки с мясом, на которые расщедрилась миссис Элизабет, он поплелся к городской тюрьме, прихватив записки от коллег из Суррея.
Тюрьма к вечеру была тихой. Мистер Клоуз уже оставил свою контору, и начальник ночного караула вступил в свои права. Он поморщился, но проводил Джеймса до камеры Фламберга, отметив, что постоялец спокойный и тихий. И это - радовало. Михаилит не шумел, не скандалил, отчего у Джеймса появлялась надежда, что удастся все спустить без подков. Если заключенный уверен в себе и своей правоте - ассизы ему тоже верят. Ведь виновный себя так не ведет.
Этот арестант если и боялся чего-то, то никак об этом не говорил. Потому что спал. Крепким сном измученного усталостью и дорогой человека. И глядя на него, накрывая толстым одеялом, Джеймс невольно задумывался о том, почему помогает. Ведь мог бы попросту закрыть это дело раньше коллеги их Уорнхема, а пытка - сломит любого, вынудит признаться даже в том, что совершит кто-то другой в будущем. Можно было бы получить премию за этого человека и купить Мэри алхимическую лабораторию, но... Наверное, это был бы не он, не Джеймс Клайвелл, который носит в себе ад и рай. Не констебль, постоянно находящий на страже врат, стоящих на границе ада и рая. Не муж своей жены, учащийся у неё верить в людей. Не отец рыжего мальчика, смирившийся с выбором сына... Артур ведь тоже может оказаться в такой вот камере, но только Джеймс уже вряд ли сможет помочь ему. Фламберг, пусть он всего-то несколькими годами моложе, тоже был чьим-то сыном. Быть может, где-то до сих пор тосковала о нем мать. Быть может, однажды кто-то поможет и Артуру.

24 февраля 1535 г. Лондон.

Порой Джеймсу казалось, что ему следовало бы всё бросить, уйти в оставку и жить если не спокойно, то хотя бы просто семейно. Вот как сейчас, когда он неспешной рысью ехал в Лондон на чужой лошади, в чужой одежде и под чужой личиной. Еще и со слегка потрепанной вороной, назойливо кружащей над деревьями. Удивительно крупной и упитанной. И это так будоражило, так волновало, что понималось совершенно отчетливо - спокойная жизнь не для него. Иначе не был бы он ищейкой Норфолка, не тянуло бы к "Горностаю", а стал бы каким-нибудь клерком в чьей-нибудь конторе. Или даже управе. Или... Джеймс хмыкнул, с трудом удерживая себя от того, чтобы коснуться шрама на виске - Фламберг так не делал. И вместо этого потер подбородок. Дурацкий жест и почти наверняка он это сделал не к месту, но личины было мало, если уж казаться приманкой - то во всём.
Светловолосый мужчина, похожий на Ричарда Фицалана - только моложе и беззаботнее - выступил из-за тонкой берёзы, где никак не хватало места спрятаться, словно соткался из теней. Алый оверкот искрился под солнцем серебряной и золотой вышивкой, а шёл Эдмунд с нарочитой ленцой, давая себя разглядеть.
- Любезный зять, какой сюрприз. Вас ищут, а вы спокойно разъезжаете. Не подскажете, в каком борделе оставили мою милую сестрицу? А то ведь сгниёте в Тайберне, а мне - ищи, старайся.
- Разумеется, в Бермондси, милый шурин.
Разговаривать с шурином, кажется, входило в обычай. Правда в этот раз, для разнообразия, его звали не Джек, да и вообще он был чужим родственником. "Теперь - моим", - напомнил себе Джеймс, заставляя Розу попятиться назад, благо, что лошадь согласилась слушаться за одну из гераней Бесси, которую пришлось утащить тайком. Представлять, как договаривался с ней Фламберг, не хотелось совершенно.
- Замечательное место, верите ли? Зеркал много, дом теплый. Не то, что ваше поместье фамильное.
Эдмунд с улыбкой пожал плечами.
- Что же делать, если Ричард не умеет устроиться в жизни. Когда повиснете за то, что пытались согреться - обещаю обнять вашу якобы жену так пылко, что замёрзнуть у неё уже не получится. Конечно, после ваших прикосновений её сначала придётся долго отмывать, но отдам должное, разодели вы игрушку со вкусом. И эти светлые волосы - прелесть! Знаете, не у каждой шлюхи такие.
Джеймс хмыкнул, смешком выражая согласие, несогласие и надежду, что мальчишка не будет трепаться весь день. Михаилитов не вешали. Им рубили голову, но откуда это было знать юнцу?
- Рекомендую сразу снять кожу. Не отмоете, дражайший шурин.
К тому же, этот Фицалан не умел в скабрезности так, как стражники. И потому они не задевали Джеймса, хотя, без сомнения, могли бы взбесить Фламберга. Но, к счастью, щенок полагал, кажется, что михаилит не дорожит своей супругой.
- Но вы ведь сюда явились не для того, чтобы обсудить прелести Эммы? Хотите показать новый нож? Похвастать ядами? Продемонстрировать вновь трусость?
На лицо Эда нашла тень, но он тут же пришёл в себя.
- На каждую дичь, мой любезный михаилит, своя тактика. Свой цвет оверкота. своё настроение. Но хамам простительно путать трусость с брезгливостью, это только добавляет проценты к ударам плетью. Но так вышло, что вы угадали. Я действительно хотел показать вам одну игрушку.
Он сунул руку за дерево и взял словно из воздуха небольшой изящный арбалет чёрного дерева, похожий на тот, что висел сейчас у седла Джеймса. Наконечник тонкого болта слабо поблескивал.
- Понимаете ли, смазано тем самым чернокнижным ядом, который вы варили в подвале, одновременно призывая демонов. Отличная штука, надо сказать, вы, орденцы, знаете в этом толк. Мышцы сводит так, что человек бьётся в припадке не меньше получаса. С каким хрустом ломаются суставы... я думаю, вы ведь могли по ошибке глотнуть капельку, правда? Когда злоумышляли очередное действо вроде сожжения беспомощного священника?
- Воистину, - охотно согласился Джеймс со всем сразу, раздумывая, не пора ли падать с лошади, но вместо этого лишь подался вперед, поглаживая Розу по гриве. Для рывка было рано, для падения - поздно, а в Лондон все равно - нужно. К тому же, страшно не было совершенно, точно после доброй чарки рома. - Игрушка хороша, но... Понимаете ли, чтобы злоумышлять что-то, не достаточно взять арбалет, выйти из тени, надеть яркую тряпку, поймать настроение. Еще нужно смотреть по сторонам. И, - он заговорщически приглушил голос, - знать, что творится за спиной.
За спиной не творилось ровным счетом ничего, но кто мог помешать улыбнуться и приветственно подмигнуть крепкому ясеню, который вполне мог бы сойти за магистра?
Эдмунд Фицалан не стал оборачиваться. Он просто отпрыгнул в сторону, на ходу спуская тетиву арбалета - и втянулся в тень. Последними исчезли вспыхнувшие азартом глаза - и широкая белозубая улыбка.
Выругаться Джеймс не успел - Роза рванулась по щелчку, повинуясь коленям. А потому, о том, что у него пробит плащ и дыра слегка дымится, он узнал только спустя пару десятков ёлок, дубов, кустов и нескольких ям на дороге. Но узнав - ничуть не огорчился. Эд Фицалан, конечно, был безумен, но мало чем отличался от всех тех засранцев, что довелось определить к мистеру Клоузу. Фламиника, пожалуй, сейчас была страшнее.
По Лондону Джеймс разгуливал долго, петляя, заходя в разные таверны, но - пешком. Оставив Розу на платных конюшнях и улпатив за нее на трое суток вперед. И, наконец, найдя подходящую таверну-бордель неподалеку от Морли, остановился там. Пожалуй, было даже любопытно, сунется ли Эд в особняк, но мысли эти до поры стоило выбросить из головы. Думать и разыгрывать из себя поддатого михаилита, жалующегося на то, что жена так не вовремя решила порадовать пополнением семейства, было сложно. Впрочем, трактирщик слушал сочувственно, кивал, изредка вставляя грустное "Женщины..." Эда видно не было, но он, без сомнения, гадко хихикал в какой-нибудь тени. И лишь когда Джеймс поднялся в комнату, появилось время чуть поразмыслить о Фламинике. Переодеваться из фламбергового он не собирался. Не потому, что одежда была роскошнее присланной. Наряды все равно не пригодились бы - в пику благодетельнице. Но если шитый серебром оверкот, такую же рубашку и даже штаны запомнят на Морли, пусть и без личины - это неплохо. Останется лишь попросить валлийца подкинуть все это великолепие какому-нибудь купцу, едущему из Лондона. Ворона, точно прочитав мысли, согласно каркнула за окном, а Джеймс откинулся на кровать. До вечера следовало подремать, помечтать о Мэри и доме, подумать о Бесси и Фионе.

К пяти часам он был у памятного особняка, оставив прожженый плащ в таверне. Прислонившись плечом к решетке, Джеймс ждал, зажав сверток с одеждой подмышкой. И, кажется, было уже всё равно, как его примет Фламиника, потому как во главе была работа, а не своенравная бабёнка. Фламинику он узнал ещё издали, несмотря на длинный плащ с капюшонами. Женщина прятала лицо, но походка выдавала аристократку с головой, а ещё лучшей приметой служили лапочки, которые тянулись следом, мрачно нахмурясь. Лапочкам, кажется, это место не нравилось.Пришлось отлипнуть от забора, не слишком низко поклониться и бросить в одного из лапочек сверток с одеждой.
- Держи, дарю. Замечательный вечер, госпожа.
- Неплохой, - согласилась та, блеснув глазами из-под края капюшона, и оглядев Джеймса, неохотно продолжила. - Вижу, одежда не пригодилась. Интересно. Кажется, вы всё-таки не совсем... ладно. В конце концов, это не имеет значения. Идите за мной - и постарайтесь не испортить мне репутацию.
Кивнув, она шагнула к воротам.
Джеймс лениво улыбнулся, в душе радуясь, что Мэри не видит его таким... наглым. И вздернул бровь.
- За вами, госпожа? Позвольте предложить вам руку и напомнить, что если кто и рискует репутацией, так это я.
- Вы?! - Фламиника даже остановилась, но ладонь на его предплечье положила. - Актёр, пройдя туда - со мной! - репутацию только улучшит. Констебль из Бермондси, оказавшись в таком изысканном обществе - тоже. Ни от того, ни от другого не будут ждать изящества и обхождения, но я в случае скандала рискую утратить право входа!
- Хм-м, - протянул Джеймс, улыбаясь. - Я, пожалуй, согласился бы с вами, но... Для Актёра являться с одной и той же женщиной в общество, где его знают - слишком мало, для констебля Клайвелла - постыдно, а для Джеймса - еще и унизительно. Так что, госпожа, придется вам поверить, что я все-таки не совсем.
- Что ж, - тонко улыбнулась в ответ Фламиника. - Вы, кажется, женаты? В следующий раз упросите Нерона достать семейный пропуск. Это, кажется, подойдёт всем троим. Но ведите же, чем стоять перед воротами как барану, козе и, - она оглянулась на лапочек, - двум боровам. Возможно, немножко веры будет... освежающе.
- Вы ведь сами велели забывать в вашем присутствии, что женат, - напомнил ей Джеймс, придерживая руку Фламиники заботливо, будто сопровождал Мэри. - А потому не вижу ни единой причины приходить сюда с супругой. Как точно сказал об этом Платон, которого никто еще не смог упрекнуть в невоспитанности: "Женщине - её место".
- Там, где она сама выберет, - согласилась Фламиника. - Предложите. Вдруг?
- Непременно, госпожа. Когда-нибудь.
"Когда научусь не думать о вас".

Внутри особняк можно было бы принять за дом благовоспитанных, зажиточных купцов. О таком убранстве говорили "пошлая роскошь". Множество свечей переговаривались с тенями портьер алого, тяжелого бархата, играли с позолотой зеркал. Кровью отливало желтовато-багряное вино в тяжелых кубках дорогого венецейского стекла, а откуда-то сверху, с балюстрады, доносились звуки мелодий. Тех, что играли трубадуры великолепной Алиенор. И отовсюду за Джеймсом следили любопытные, но такие знакомые глаза. Юная белокурая прелестница, когда-то возлежавшая на трибунах в одеяниях, усыпанных звездами, а теперь - в закрытом под горло платье, улыбалась с низенького диванчика. Томности её улыбка не растеряла, но зато прибавила во властности. Виной ли тому был мужчина, весьма скудно одетый, у ее ног, цепь от ошейника которого держала она в нежных ручках? Кто знал? Но неподалеку от нее стояла женщина с пирожными. Сластей у неё в этот раз не было, но бирюзовое платье, а точнее - тряпочка, прихваченная у горла лишь серебряной нитью, не скрывала ничего. Она беседовала с роскошно одетым мужчиной, когда-то предлагавшем за Джеймса триста фунтов. И тот вежливо улыбался ей. В дальнем углу холеные, надменные аристократы тихо переговаривались о чем-то. Рочестер, Бреретон, Уайетт, о'Тул - и в этой толпе неожиданно простое, незнатное Смитон... Сэр Генри Норрис, который, как говорили, сватался к родственнице королевы, флиртовал с некрасивой девицей, увешанной изумрудами так густо, что трудно было угадать, какого цвета у нее платье.
Впрочем, по сторонам Джеймс больше не смотрел. Рассеянно, вежливо улыбаясь, он глядел на виконта Рочфорда. Джорджа Болейна. Среди всех, среди толпы, именно от него необъяснимо тянуло опасностью. Именно он, этот темноволосый, смуглый мужчина, о котором болтали всякое, казался самым грязным, самым темным, самым... Джеймс опустил глаза, не желая верить, что "чуйство" указывало ему на Потрошителя. Не могло быть так, что брат королевы!.. Всему виной, без сомнения, был Эд Фицалан, его арбалет с ядом и слухи. Болейну приписывали и мужеложество, и жестокость, но убийцей он быть не мог. Мог и не быть. Черт возьми, злодей вообще не обязывался присутствовать сегодня здесь! И, всё же, Фламиника была в опасности.
- Госпожа, - наклонив голову, точно говорил любезности, он тихо обратился к Фламинике, - не сочтите за дерзость, но... Насколько лапочки способны вас защитить?
Женщина удивлённо взглянула на него и улыбнулась, подняв бровь.
- Смотря от чего, мой милый. Но не думаете же вы, что я обхожусь только ими? Когда сильный с оружием охраняет свой дом...
- Не думаю, что он придет в ваш дом. Не знаю, насколько цезарь посвятил вас в суть дела, однако же, считаю обязанным предупредить, что могут осмелиться мстить за помощь мне. Подумайте сами, если тот, кого я ищу - здесь...
И как, черти б его драли, расспрашивать этих выскородных о проститутке Фанни? Они ее, наверное, и не помнят. А уж поймать на несоответствиях, зацепить за слово убийцу - задача и вовсе неразрешимая, ведь репутация Фламиники, мать её... Репутации, разумеется, не дамы.
- Вы ведь можете позволить себе усилить охрану, госпожа? Нанять тень, которая будет беречь вас?
- Возможно, - Фламиника, не выдав удивления, поразмыслила и кивнула. - Я найду, у кого спросить на тему таких услуг, пусть это и кажется лишним. Мстить - мне? Да ещё в таком деле? Это слишком безвкусно даже по меркам высшего общества.
Снобство у этой женщины, кажется, было неизлечимо. Джеймс вздохнул - и поклонился, признавая право Фламиники самой решать, как умирать.

Откуда-то сверху спустился уже немолодой, крепко сложенный мужчина, одетый хоть и роскошно, но как-то безвкусно. Точно напоказ. Точно хотел выставить все свои драгоценности. Завидев Фламинику, он просиял, поспешил к ней, но раскланявшись, завел беседу, всё же, с Джеймсом.
- Я помню вас на арене, да! - Затараторил он. - В вихре клинков! Где вас учили так? Чья школа?
Джеймс от такого нежданного признания даже вздрогнул. И, памятуя о репутации своей спутницы, сначала слегка поклонился, не роняя своего достоинства, но и вежливо.
- Лестно, - признал он, - но меня учили в городской страже Бермондси. А потом - на улицах.
- Жаль, жаль, - погрустнел мужчина, но быстро оживился, - но, быть может, вы согласитесь... Фламиника, дорогая, я украду у вас вашего Актёра?
Фламиника холодно улыбнулась.
- Разумеется, Генри. Он ведь не моя собственность.
"До чего же приятная женщина..." Джеймс тоскливо вздохнул, позволяя увлечь себя куда-то к центру зала - и сочувствуя Эдварду Сеймуру. Жениться на этой гадюке в алом - это подвиг. За который нужно сразу возводить в святые великомученики. Но... хотя бы он теперь не был собственностью - и это радовало.
- Позвольте спросить, на что мне необходимо согласиться?
- Моему отпрыску учитель фехтования необходим. И работа почетная, и платить больше, чем вы сейчас зарабатываете, стану.
Покосившись на него, Джеймс покачал головой. Во-первых, в воздухе повисли слова о дополнительной плате за некие услуги, каких, несомненно, потребовали бы от Актера. Во-вторых, без Бермондси и броши на груди, он не жил. Выжить - мог, но только ради моря и "Горностая". Золоченая клетка Джеймса не прельщала.
- Простите, я вынужден отказать вам. Благодарю вас за лестное предложение. Скажите, быть может, вы знаете... Фанни сегодня будет?
Генри покивал, выслушав отказ. А вот на вопросе о проститутке задумался.
- Фанни, Фанни... А кто это?
В самом деле, откуда бы им всем помнить Фанни? Даже особняк, кажется, её не запомнил. Или Джеймс попросту не мог представить здесь несчастную.
- Кто же может знать, будет ли сегодня Фанни, господин?
- Распорядитель, разумеется. - Генри резко взмахнул рукой, точно рубил мясо. - Но если вы сами не хотите стать... учителем, быть может, кого-то посоветуете?
- Увы, я не знаю никого, кто подошел бы вам.
Пожалуй, стоило это дело передать в ведоство Кромвеля, оставив право допроса за собой. В пыточной у Инхинн не продержался бы ни один из них, пели бы соловьем. Джеймс снова поклонился и оглянулся, выискивая Фламинику. Спрашивать о распорядителе и Фанни было лучше у нее. Для начала. Женщина, по крайней мере, была осведомлена о его поисках. А обнаружив - поспешил, лавируя между людьми, которых становилось всё больше.
- Я помешал вам, простите, - покаялся он, провожая взглядом кавалера, прервавшего любезный разговор с Фламиникой и ретировавшегося, - но коль уж я не могу допрашивать, чтобы не рисковать вашей репутацией... Скажите, госпожа, а вы-то помните Фанни?
- Фанни? Одна из девчонок для тех, кто любит попроще. Скучная, - Фламиника выгнулась, закинув руки за голову. - Хорошо, чёрт побери! Знаете, за что я люблю это место, Джеймс Клайвелл? И арену тоже? За то, что там можно быть собой, без оглядки. Ну, почти, - она проследила взглядом за тем, как Рочфорд с галантной улыбкой уводит собеседницу к алькову, занавешенному чёрным. - Вам так уж хочется их допрашивать? Знаете, если подумать, у Морли найдутся и те, кому это понравится.
Собой быть у Джеймса не получалось. Ни здесь, ни на арене. Черт побери, быть собой у него получалось только с Бесси! Но пришлось кивнуть, соглашаясь, просиять улыбкой и вздохнуть.
- Увы, госпожа, допрашивать тут я не могу. Лишь беседовать. И это так... неэффективно, что не стоит об этом и говорить. Скажите, здесь есть какой-то распорядок? В какой момент появляются девчонки попроще?
Фламиника задумалась.
- Пожалуй, ближе к полуночи. Когда старое уже отошло, а новое ещё не настало, но солнце не видит.
- И кто их приглашает?
Дожидаться полуночи не хотелось. Мэри, наверное, ждала, ревновала и злилась. Эдмунд Фицалан почти наверняка готовил ловушку, а в тюрьме томился Фламберг, которого следовало как можно скорее отпустить к его Эмме. Впрочем, хуже спешки была только... ничего не было хуже спешки, неприятия места, бегства. Джеймс уже досбегался из аббатства - и получил сестру Делис, кровавое пиршество и сумасшедшую Аливию. Хантеру повезло больше, ему досталась Клементина.
- Распорядитель, - Фламиника небрежно ткнула пальцем в пузатого мужчину с аккуратно подстриженной бородой. Объёмистое чрево, обтянутое парчой, перетягивал алый кушак, а с лица не сходила приятная мягкая улыбка: декольте юной его собеседницы позволяло заглядывать, кажется, до пупа. - Зовут... - она замялась, нахмурилась. - А бес его знает. Распорядитель, что ещё надо.
Знала ли Фламиника имя хоть одного из тех, кто был ниже её? Странно, что она Джеймса-то запомнила.
- Вы позволите оставить вас ненадолго?
Обычная учтивость, но с Фламиникой она звучала будто раболепие. Или казалась таковой ему. И мыслей, как заговорить с распорядителем о Фанни - не было.
Фламиника с улыбкой склонила голову.
- Развлекайтесь, мой милый.
"Гадюка. Ядовитая гадюка с зубами в четыре... нет, в шесть рядов!"
В который раз Джеймс посочувствовал лорду Сеймуру, которого никогда не видел. Кажется, эта женщина даже родила бедолаге двоих детей? И говорили, что ни один из них на Сеймура не похож. Должно быть, кто-то из гладиаторов постарался, иначе трудно было представить мужчину, осмелившегося напроситься в опочивальню к этой... гюрзе. Откланявшись, Джеймс направился к распорядителю, чувствуя, что скептически заломленная бровь становится привычным его выражением лица.
- Распорядитель? Простите, я хотел бы узнать у вас о Фанни Пиннс. Как вы поняли, что она подходит для заведения?

- Фанни? - Распорядитель призадумался, подхватывая его под руку и увлекая наверх, на балюстраду. - Фанни, Фанни... А! Эта, худышка, которая когда-то была прекрасна. Понимаете, мой драгоценный, посетители хотят видеть женщину, которая могла бы... помочь им в их наслаждениях. Достаточно опытную, достаточно слабую... Или достаточно сильную. Так вот, Фанни была достаточно доброй. Не вульгарной. Обычной. Да, - кивнул сам себе мужчина, - пожалуй, это то слово.Гостям часто хочется обычности.
Необычно обычная Фанни, пожалуй, и не знала, что удостоилась столь лестной похвалы. Особняк на углу Морли не нравился Джеймсу до того, как он в него вошел, не нравился и сейчас. А его обитатели и вовсе вызывали отвращение.
- И кому же чаще хотелось обычности?
- Но откуда же мне знать? - Всплеснул руками распорядитель. - Господа бывают в масках, да и не запоминаю я. Ни к чему.
- В самом деле. Простите.
Визит к Морли все больше окрашивался бесполезностью. Впрочем, Джеймс не роптал. Даже если он ничего не вынесет отсюда, то встреча с Эдом Фицаланом была бесценна. Особенно - в деле оправдания Фламберга. Для госпожи Инхинн будут важны не только мысли и воспоминания арестованного, но и того, кто ведет дознание. Которое Джеймс вести и не собирался. В чулане томилось ежевичное вино, поставленое летом миссис Элизабет, а Мэри почти наверняка согласится испечь пирог. Суровые допросы - для убийц, насильников, воров. Михаилиту, который полезнее на тракте, сойдет и беседа.
Внизу, под балкончиком, тем временем разыгрывалось действо. Мужчины, женщины под пение скрипок поспешно раздевались, бросались в объятия друг друга, приведенных собак и коз. Свальный грех, содомия, скотоложество... То, за что были разрушены Содом и Гоморра. Джеймс равнодушно скользнул взглядом по вакханалии у его ног, не отворачиваясь, но и не выказывая интереса. Где-то там, в этом месиве, сверху напоминавшем белесых червей на куске мяса, в этих стонах и криках удовольствия была и Фламиника. И теперь она не вызывала ничего, кроме гадливости. И сам он у себя вызывал только отвращение. Лучше бы, право, стукнул её тогда вазой по голове! Касаться после нее Мэри... чистой, невинной Мэри! Джеймс вздохнул, понимая, что эту грязь будет смыть очень непросто.
- Даже не забавно, не так ли?
Рочфорд подошел тихо, мягко, будто шел по лесу, а не по бальной зале. И остановился рядом, почти прижимаясь плечом.
Будто с равным. Джеймс согласно кивнул, снова - и в этот раз тщетно - пытаясь избавиться, что его дичь, его потрошитель - здесь.
- Да, милорд. Особенно - для вас, должно быть.
- Путешествия меняют вкусы, - пожал плечами Джордж Болейн, скучающе глядя вниз, - точнее, утончают их. Верите ли, всё это... примитивно. Вульгарно.
- Вкус чужой крови, без сомнения, напоминает дорогое вино, - охотно, даже слишком, согласился Джеймс, поворачиваясь к нему. - Особенно, если эта кровь добыта.
Репутация? Ха! Репутация Фламинике, кажется, больше не понадобится.
Рочфорд хмыкнул, опираясь локтями на балюстраду.
- Вы понимаете толк в охоте, мастер констебль. Это заставляет уважать вас. Обычно игрушки Нерона быстро становятся скучными и послушными. Любопытно.
- Вдвойне любопытно, милорд, что я отнюдь не игрушка. У каждого свои игры.
С трудом унимая нервную дрожь, дрожь ищейки, поставленной на след, Джеймс закусил губу, болью отрезвляя себя. Доказать он ничего не мог и сейчас лучше было вообще увеличить расстояние между ним и дичью, не позволять себе говорить с Рочфордом, чтобы не связывать себя плотнее, чем это нужно. Личные отношения между законником и престуником только мешали.
Болейн тихо рассмеялся.
- Разумеется, вы правы. Забавно, что вас все полагают пешкой, в то время, как вы сами их двигаете. Знаете, порой мне хочется сказать всем... этим, что внизу, кто они. Но... репутация-с.
Джеймс досадливо закатил глаза. Какая, к дьяволу, могла быть репутация у людей, приходящих сюда? И, коль уж дело дошло до откровений, пора было уходить. Совсем.
- Репутация, несомненно, важна, милорд. А потому, позвольте откланяться.
- Позволяю, - великодушно кивнул Рочфорд, - но вы пропустите прелюбопытнейший момент, когда сонм избранных уйдет в отдельную залу.
"Переживу". Джеймс поклонился и спустился вниз, пробиваясь через уже утихающую оргию к выходу. Пожалуй, стоило запомнить тех, кого Болейн назвал избранными. Пожалуй, это пригодилось бы после. Непременно бы пригодилось, поскольку такой гнойник, как Морли, нельзя было забыть, он непременно бы прорвал. Ошибка, за которую бы попеняла сестра Делис? Пусть! Гораздо опаснее сейчас не сдержаться, бросить обвинение в лицо брату королевы. И тем самым спугнуть добычу, оставить Фламберга в тюрьме, а Мэри - соломенной вдовой, ведь такие слова без доказательств - вина обвинителя.
Холодный воздух, пусть и с запахом миазмов, был несравненно приятнее, нежели надушенные залы особняка. И даже крики из бордельной таверны, где остановился лже-Фламберг уже не могли встревожить. "Фламберг, о боже мой, это он! - Вопила какая-то женщина, мерзко и пронзительно. Трещали доски, лобызаемые начинающимся пожаром. К дьяволу Эда Фицалана. Хотя бы сегодня. Завтра Джеймс проснется пораньше и отправит одежду михаилита валлийцу с просьбой подбросить ее в обоз какому-нибудь купцу. Завтра он займется рассылкой писем о невиновности Фламберга, проведет дознание и, быть может, посетит Ю с просьбой помочь в восстановлении репутации твареборца. А сейчас он просто поспешил на платную конюшню за Розой, не обращая внимания на то, что к таверне уже бежали пожарные.

здесь и далее с Leomhann и Хельгой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

22 февраля 1535 г. Уорхем, Суррей. К вечеру.

Двухэтажный охотничий домик стоял именно там, где помнила его Эмма - у большого дуба, в который когда-то попала молния. Дерево выжило, но вместо одной вершины у него теперь было три, а в расщелине вольготно расположились сороки, надстраивая одно гнездо над другим, пока не превратили своё жилище в многоэтажный особняк. Они и сейчас встретили стрёкотом, плеском крыльев, суматохой - и кричали еще долго, даже когда Эмма, наконец, нашла ключ, который Дик зачем-то прятал под крыльцом.
Внутри было тихо и пыльно, но мебель, шторы, посуда и подсвечники содержались в полном порядке, точно брат жил здесь, а не в усадьбе, да и в камине был толстый слой пепла. Дрова аккуратной поленницей лежали у очага, кресла - укутались в плотную ткань, книги - составились на сундук. Спальня Дика была заперта, а вот вторая, гостевая, гостеприимно распахнула дверь, демонстрируя широкую кровать и еще один камин. У двери стоял старый арбалет, за которым явно ухаживали - и рогатина.
- В детстве мы здесь бывали чаще, чем дома, - задумчиво сообщила Эмма, смахивая пыль со стола, который тут же заалел дорогим красным деревом. - Отец не увлекался охотой, зато братья... Может быть, они меня не любили, но и не гнали. И делились мясом, когда им удавалось загнать оленя или подстрелить кролика. Дик, кажется, здесь спасается от Клариссы.
Брат ощущался в стенах, стульях, мисках и жаровне - во всем. Даже зеркало на стене помнило о нем. Но здесь Ричард был иным, спокойным, даже умиротворенным, будто воистину приходил домой - и отдыхал.
- В chatelе de Trois был охотничий домик? Или ты не помнишь?
- Не такой ухоженный, - Раймон, войдя, так и стоял у дверей, не проходя дальше, и оглядывал домик настороженно, хмурясь. - Отец был слишком горд. Если домик нельзя поддерживать в подобающем состоянии, значит, с тем же успехом его нет вовсе. Лучше ночевать в шалаше, под еловыми ветками, чем там, где видишь лишь тень былого. Так что наш домик скорее походил на... домик с привидениями, а не охотничий. Не уверен, что сейчас от него уцелела хотя бы крыша. Старался не заезжать в те края.
Эмма вздохнула, протанцевала к нему. Легко коснулась нахмуренных бровей, разглаживая их. Спрямлять лезвие фламберга становилось все сложнее, всё отчетливее понималось, что имя ему это дали не только за склонность ранить тяжело, неизлечимо, но и за характер.
- Здесь все были людьми, понимаешь? - Тихо проговорила она, заглядывая в глаза. - Здесь нет боли, нет отца, нет... поместья, которое будто проклято чьей-то злобой. Входи. И разожги огонь, иначе я провожусь весь вечер.
А еще сюда отдавали бумаги, чтобы братья сжигали их в камине, в кострах. Но волей Дика они оказывались на втором этаже, и Эмма сомневалась, что брат всё уничтожил.
Раймон послушно сложил поленья и, не утруждаясь растопкой, щёлкнул пальцами. Дрова занимались медленно, неохотно, но магия оказалась сильнее - и не отступала. Фламберг отступил, отряхивая ладони, и пожал плечами.
- Пока что - не понимаю, несмотря на то, что проклятья вроде бы по моей части. Надо взглянуть на это поместье, чтобы понять точно, но в основном во всех "проклятых" местах, с которыми приходилось иметь дело, просто жила какая-нибудь сволочь. И люди не слишком менялись, переезжая в другой дом. Например, в Лондон.
Эмма в ответ лишь вздохнула. Если уж Раймону что-то не нравилось, то убеждать его в обратном было бесполезно. А с Фламбергом говорить - тем паче. Пообещав себе подумать об этом позже, она взбежала по лестнице на второй этаже. Большая, пыльная комната была сплошь уставлена стопами бумаг, аккуратно увязанных бечевой. Чтобы изучить их все, понадобилась бы не одна жизнь. К сожалению, у них с Раймоном была только эта - и тратить ее на копание в архиве Эмме не хотелось. Вряд ли отец сослал бы сюда что-то важное, завещание бабки де Молейн они не найдут тут почти наверняка. Но любопытство всегда было худшим врагом Эммы. Оно толкнуло ее навстречу Раймону в монастыре, оно же сейчас заставило потянуть листок из ближайшей стопки. А остолбенеть от прочитанного ей пришлось с изумлением.
"Нет ничего вокруг, - писал отец, - лишь тьма, которая поглощает поместье. В ней не слышно голосов, не видно никого. Я выхожу во двор - и даже собаки пропали. Нет жены, нет мальчишек, не переговариваются слуги. А когда все снова появляется, деньги проиграны, супруга избита, дети - прячутся в страхе. Лишь Ричард не боится, волчонок. Дерзко глядит, хмурит брови - и от этого снова тьма."
С этой страницей, исписанной пьяным почерком отца, Эмма спустилась вниз. И, вручив его Раймону, заперла дверь. Здесь всегда запирали двери, как говорила нянька - "от лиха". И сейчас Эмма сожалела, что не расспросила - от какого. Какое-то время в домике царила тишина, потом Раймон покачал головой.
- Ого. Да уж, хороший человек был. Может быть, даже радушный - если делил с кем-то или чем-то голову... пусть это одновременно похоже и не похоже на одержимость. Кстати, никогда не замечали, что здесь вокруг маловато тварей? Следы есть, но скорее так, на бегу, не гнездовья.
- Раймон, - Эмма оторвалась от выбивания постели и с упреком посмотрела на него, - от тварях мне рассказываешь ты, забыл? Я о них знаю, кажется, меньше всех в королевстве. Здесь их никогда не видела, а в Бермондси... Там констебль чуть что вызывал твоих братьев. Тот анку для монастыря был, как пришествие антихриста.
Рядом с Раймоном удавалось всё: пыль и грязь выбивалась из белья, отчего то начинало пахнуть морозной свежестью, складки разглаживались - и с тех пор, как Эмму стали называть леди де Три, ни одна рубашка, ни одна юбка не были прожжены. Но делать все это при нем Эмма по-прежнему стеснялась. Раймон понимал, как работает магия, умел объяснять и находить основы. Эмма - просто делала так, как научила нянька, теми же жестами. Которые почему-то работали.

Ночью за ней пришли. В том, что пришли именно за ней, Эмма не сомневалась. Чужое присутствие чувствовалось за дверью, за окнами, за стенами домика. Кто-то осторожно поскребся в ставни - и Эмма готова была поклясться в том, что это не ветви дуба. И как всегда, когда ей было страшно, она прижалась к Раймону, пряча голову у него на плече. В ставни снова постучались, настойчивее, но первая жуть уже отступила, а думать стало проще. Явилась ли за ней тьма, которая посещала отца - и почему именно за ней? Ведь Дик никогда не жаловался на помрачения, лишь на головную боль... Теперь стучались в дверь, тихо, будто мягкой лапой.
- Я не боюсь, - вздохнула Эмма в плечо, на котором пряталась, забывая о наставлениях Раймона. - И дверь не открою.
Говорить с жутью было нельзя, но от звука собственного голоса становилось легче.
- Почти невежливо, - заметил Раймон голосом, в котором сна не слышалось вовсе. - Может, они погреться хотят? Горячего вина выпить? Чему только учат в монастырях юных послушниц.
- Сбегать с умудренными опытом михаилитами, разумеется, - любезно просветила его Эмма. - Каждая послушница только и ждет, когда такой неосторожно заедет в монастырь, на гобелены полюбоваться. Знаешь, сколько кос мне пришлось выдрать, чтобы выйти к тебе?
За стеной озадаченно замерли, точно прислушиваясь к совсем уже улетучившемуся страху - а затем начали стучать в стены, не пропуская каждый камешек, вырисовывая звуком странную ломаную линию. Эмма потянула к себе платье - спать в корсете она так и не научилась, после него болели бока, ныла грудь, а спину и плечи спасал Раймон, разминая. Еще и спать в этой костяной клетке? Увольте. Одеваться, когда это нужно, она давно умела так быстро, что не прогорела бы лучинка.
- Сколько? - живо заинтересовался Раймон, быстро натягивая штаны, пояс и проверяя, как ходит в ножнах кинжал. - Интересно же знать себе цену. А то только кусочек поймал во время всенощной. Даже дослушать не получилось.
- Нисколько. - Получилось несколько злорадно, но Эмма решила, что сойдет. - Травницам всегда лучшие достаются. Остальные-то приворотные зелья не умеют варить. Не открывай дверь, пожалуйста. Постучит - и уйдет. Всё равно ведь никто не заплатит, так?
Жуть, впрочем, уходить не спешила. Она перетаптывалась на крыльце, поскрипывая досками, чем-то скребла по стенам и тихо пыхтела. Вдобавок ко всему, неподалеку, должно быть - на дубе, начал громко, тревожно кричать ворон. Как ни странно, этот звук успокаивал тоже. К опеке черноволосой богини Эмма уже почти привыкла, находя такую заботу полезной.
- Оно ж спать мешает, - резонно возразил Раймон. - Да и невежливо как-то получается. Оно, значит, старалось, в гости шло... - он прижал ладонь к стене, помедлил несколько секунд, затем продолжил: - Летело. Появлялось. В общем, как-то добиралось, возможно, издалека. И что ему, даже тепла жалеть?
Эмма упрямо нахмурилась, напоминая сейчас себе Дика. Возможно, нужно было снова уступить, согласиться с решением Раймона, но все чувства вопили, что ни дверь, ни окна открывать нельзя, что Это только и ждет, когда можно будет обнять одну из Фицаланов. Оно звало выйти, манило, обещая то, чего Эмма никогда не желала - безграничную мощь. Только выйди, Эмма Фицалан, только выйди...
- Я - де Три, - напомнила она сама себе шепотом, и добавила уже громче, - но мы его в гости не приглашали, для чего быть вежливыми?
Раймон прислушался снова и покачал головой.
- Боюсь, оно будет напрашиваться. И придёт снова... теперь, возможно, и не только сюда. Привязчивый пёсик. Но воля госпожи - закон, пообщаемся в другой раз. Надо - так приплетётся, - тёмные глаза вспыхнули неожиданным весельем, которое никак не сочеталось ни с шумом вокруг домика, ни с нависшей угрозой. - Или прилетит, или появится. Но что же нам делать? Если уж законопатить окна и двери, зажечь огонь, чтобы метались по комнате блики, а тени не знали, куда и спрятаться... жаль, что здесь нет ванны, правда?
- Есть, - напоказ обиделась за домик Эмма, - на втором этаже бадья.
Вот только за водой все равно пришлось бы идти к ручью. Он бил из земли, был горячим - а потому не замерзал и на вкус казался препоганым. Для умывания годился, а для похлебки воду привозили из поместья. Эмма со вздохом подошла к Раймону, приникла щекой к спине. Пальцы привычно зашагали по шрамам - и это не понравилось жути. В дверь грохнуло так, что толстые дубовые доски затрещали, а в карканье ворона послышались отчетливо ругательные нотки. Жуть ответила на них недовольным пыхтением и, кажется, что-то уронила у порога. Судя по грохоту - полный доспех, вместе с защитой лошади.
- Впрочем, - спина была теплой, широкой и надежной. За ней можно было и порассуждать, - мне уже почти любопытно, что оно там делает.
- Таран? - предположил Раймон. - И ещё были ведь сказки про ходячие деревья. Берёшь такое, наряжаешь в доспехи - и вперёд, ломать крепости. Огненные стрелы уже не берут, а если зонтик сделать, то и маслом не полить. Тут есть масло?
- Мой стратег! - Восхищенно и умиленно выдохнула Эмма, не спеша отрываться от спины и бежать за маслом. - Только коровье, на леднике. Но я бы предпочла его видеть за завтраком на столе, а не на дереве в доспехах.
По стене чем-то проскрежетали, а потом домик затрясся. Жуть старательно пугала, ярилась от того, что ее не боятся - и подкапывала ледник чужими лапами, не обращая внимания на то, что ворон уже слегка охрип. Нежить из лесов, отчаянно сопротивляясь чужому приказы, боясь и злясь, неохотно рыла лаз. Чувства тварей сливались и понять, сколько их там, было сложно. Тишина Раймона, подвеска магистра мешали, скрывая от Эммы несчастных зверей.

- На дерево его намазывать неудобно, - признал Раймон голосом гурмана. - И дерево невкусное. Помню, как-то пытались на спор грызть кору... Господи, кто же это предложил... не Шафран ли? Дескать, кролики жрут, а мы чем хуже? Ну хоть болели потом недолго. Не то, что эти несчастные твари, которые зачем-то лезут не ко вкусной еде, а к огню, рябине и шиповнику.
В этом Эмма ничего смешного не находила. Ей часто приходилось есть кору - мать размельчала её, смешивая с остатками муки и пекла хлеб. Таким караваем вполне можно было стрелять из пушки или бросать со стены крепости во врагов. Но его ели - и никто не болел. Раймон, не любя Орден, не считая резиденцию домом, всё же, рос в тепле и сытости. У него оставалось время на проказы - на детство. У Эммы Фицалан коровье масло на столе появилось только когда Дик взял себя - и хозяйство в руки, купил трех коров и разбил нос Клариссе, отдавшей первый надой первому же нищему. Нищий тоже не дошел до приюта в церкви, но о его судьбе ни Рисса, ни Эмма не спрашивали. Да и некогда было думать об этом. Приходилось собирать хворост и травы, ягоды и коренья, яйца птиц, делать настойки и чаи. Печь этот самый деревянный хлеб, который под оленей и коз, приволакиваемых Диком, был даже съедобен. Наверное, вырасти Эмма в достатке, в неге, не было бы в ней этой практичности, которой так умилялся Раймон, втайне гордясь. Стала бы она иной - нежной, беззащитной и жалостливой. Такой, какой положено быть настоящей леди. От её грусти, от боли затихло даже то, что пыталось копать ледник и стучаться в окна. А пальцы тускло засветились темнотой.
- Даже жаль, что ты убьешь Дика, - задумчиво проговорила она. - Всё же, он делал всё, чтобы на столе было мясо, пусть и с хлебом из опилок.
За стеной стало тихо - но лишь для того, чтобы взорваться новой какофонией голосов. Воронов стало двое и сначала они согласно наорали на жуть, а затем, кажется, сцепились друг с другом. Порыкивали твари, оставшиеся без поводыря. Копать они не прекратили, и хоть и полыхали желтым замешательством, но было ясно: куда идти, что делать и кого съесть - знают точно. Внутри домика были вкусные человеки. За стенами домика были вкусные лошади, но это тварей, кажется, не волновало вовсе.
- Хм-м, действительно, - не менее задумчиво протянул Раймон и моргнул, жалобно глядя на Эмму. - Но теперь я могу добывать мясо! Я же не хуже Дика? Хочешь лесавку?
Не выдержав, она рассмеялась, уткнувшись ему в плечо. Порой Эмме казалось, что Раймон попросту покупает её. Если не драгоценностями, то хотя бы лесавками. Но лишь - казалось.
- Звучит заманчиво, - признала Эмма сквозь смех, - но, пожалуй, откажусь. Только не уверяй меня, что лесавки съедобны!
Съедобно-несъедобные лесавки - или кто они там были? - недовольно ворчали, огрызались друг с другом, но копали, хоть пара тварей и направилась к лошадям. Вскоре от денника раздался визг - Роза не церемонилась с теми, кто желал ее сожрать. Раймон вскинул голову, прислушиваясь, но, судя по выражению лица, это его не слишком встревожило. Зато звуки подкопа... он задумчиво смерил взглядом стен, пол и покивал.
- А это там не ход в подвал, случаем, в углу? Я думаю, стоит всё-таки утащить одну. Ты отказываешься просто потому, что никогда не пробовала лапку лесавки, маринованной в крепком бренди. Знаешь, когда долго охотишься по лесам, то... У вас ведь есть крепкий бренди? - вопрос прозвучал почти испуганно, словно сама возможность того, что выпивки может не оказаться, только сейчас пришла на ум.
И мелькали странные образы, менее всего похожие на мирные угли у шалаша под звёздным небом.

Крепкого бренди в подвале не оказалось - Дик почти не пил, напуганный примером отца. Впрочем, желающих говорить ему, что надменный Ричард Фицалан чего-то боится, не было, а потому братец просто - не пил. Зато странных образов было хоть отбавляй. По стенам висели пучки трав и шкуры зверей, какие-то старые вожжи, чучела, а в углу поблескивал облупившейся позолотой рождественский вертеп, из недр которого сурово и печально глядели на мир волхвы. Впрочем, там нашлось и конопляное масло, чей запах Эмма ненавидела так, что на бочонок указала взглядом.
- Лесавки, маринованные в конопляном масле, вряд ли также хороши, как те, что томились в бренди. Но, - она пожала плечами, - хотя бы не пригорят.
- Шкура всё равно невкусная, - рассеянно заметил Раймон, разглядывая угол, в котором пыхтение и звуки раздираемой земли слышно было лучше всего. - Отодрали бы.
Тяжело вздохнув, он скинул оверкот и принялся оттаскивать связки сена, связанные стопки пожелтевших от времени, погрызенных бумаг и мешки в сторону. Закончив, опёрся на заступ, чтобы отдышаться.
- Что у вас в этих мешках? Тяжёлые, как черти.
- У нас?
Думать, что Раймон ел лесавок почему-то не хотелось. Эмма плохо представляла, кто из тех, копающих угол, был лесавкой, но отчего-то казалось, будто есть их также полезно, как пить талый снег.
- У нас там ничего нет, - любезно просветила его она, - а Дик хранил в них овес для лошади. Ой, это кто?
Земля под стеной осыпалась и в дыру просунулась лапа, больше похожая на ветку или корягу.
- Еда же, - удивлённо ответил Раймон, с размаху проломил заступом крышку у бочки с маслом и пнул её туда, где начинался лаз. По подвалу разлился тяжёлый густой запах. - Лесавки, как обещал. Хотя, конечно, по ним не скажешь. Видишь, мох растёт? Вот когда такая херня сидит на ветке, ни в жисть не заметишь. А когда их десяток, да ещё пяток вокруг пнями притворяется... им же главное - что? Глаза прикрыть, чтобы не светились лишний раз. Ну и не тявкать, конечно.
Обещанные лесавки, будто в пику ему, тявкнули, завозились, а в лаз заглянул круглый, кошачий глаз с вертикальным зрачком. На смену ему пришла лапа - но уже другая, пятнистая, тоже кошачья.
- А это кто? - С любопытством, которое напомнило ей саму себя, поинтересовалась Эмма, морщась от мерзкого запаха конопляного масла. Оно всегда пахло для неё рыбой, речной, поднятой со дна, пахнущей илом, дешевой. Часто - лежалой, от которой потом мутило и болели животы.
- А это - десерт. Или закуска. Главное - чтобы не выпивка.
Поглядывая на то, как расширяется дыра, Раймон отступил на несколько шагов, увлекая её за собой. В лужу масла полетел сноп душистого сухого сена, ещё несколько связок Раймон раскидал по полу. А потом потянул из ножен кинжал.
- Ладно, с убивать я, кажется, погорячился. Охотники - люди полезные. Но всё-таки. Представь, что надо будет быстро... - он покосился на другой угол, откуда тоже начали доноситься скребущие звуки. - Ну, например, убегать. А в это время у твоего брата болит голова и хочется совета по травкам.
- Представила, - покладисто кивнула Эмма, брезгливо отбрасывая на сено какую-то просмоленную тряпку, упавшую на нее с потолочной балки. - Мне будут мешать юбки. А без юбок бегать, должно быть, неприлично.
Высоко, тревожно заржал Солнце, ему глухо вторила Роза. Трещали наверху двери. Тварям было невкусно, занозисто прогрызать ход в толстом, старом дубе досок. Но упрямства им было не занимать. Почти как Раймону. С Раймоном, полагала Эмма, в этом не сравнится никто, даже старый баран, стоящий перед новыми воротами. Вот и лесавки ломали дверь почти также, как это сделал бы дражайший супруг, будь он похож на корягу - упорно, повизгивая, когда щепки вонзались в десны, но не отступая. Странно, что страшно не было. Тревожно - за лошадей, грустно - что испортится мебель и книги. Но... Бояться Эмма де Три, кажется, разучилась. В подвале лаз в ту пору увеличился так, что первая, мелкая тварь с хитро поблескивающими глазами смогла просунуть плоскую морду, украшенную длинными усами. Увиденное ей, кажется, понравилось. Лесавка радостно вякнула, заскребла лапами, ввинчиваясь.
- Зато красиво, - возразил Раймон. - Просто холодно. Штаны, а сверху юбки, которые легко сбросить? Но каковы твари. Почти правильная осада ведь!

За первой тварью в подвал пролезла вторая, в лазе мелькнули хищные голодные глаза третьей. И в этот момент полыхнула пропитанная маслом солома - жарко, жадно. И сразу же Эмму опалило чужой болью - одна из лесавок, в азарте влетевшая в огонь, визжала, каталась по полу в надежде сбить то, что грызло её. К счастью - или к сожалению, весь ум зверей пошел на почти правильную осаду. Иначе нипочем бы не полезли туда, где неспешно и жарко разгорались масло и солома, где пламя уже принялось лизать просмоленные балки.
- Надо было сумки оставить с лошадями, - меланхолично заметила Эмма, поспешно отступая с Раймоном к лестнице, - откапывать их из-под завалов будет сложно и грязно.
Услышав её голос, лесавки ощерились, вздыбили мох и шерсть на холках, и на негнущихся ногах медленно пошли к ней. Твари нещадно дымили, отчего казались не лесавками, а чем-то вроде мерзких восточных ифритов. И ещё казалось, что с каждым шагом всё больше уходит из их движений кошачья ловкость.
- Да, иногда не хватает воздушника, - повинился Раймон, поднимая руку. - И лесавки, кажется, будут скорее вялеными. Ты же не против?
Он сжал кулак, и огонь, который до того упорно расползался по сторонам, жадно гудел и рвался вверх, рванулся к нежити, словно ему пообещали много вкусных сухих дров, хороших, сосновых, с сучками, которые так приятно трещат. К потолку взметнулись новые клубы светлого пара, на удивление приятно пахнущего влажным мхом и грибами.
- Воздушника, должно быть, в жертву принесли уже.
Вышло ворчливо, но, чего уж греха таить, в первую очередь Эмма ворчала на себя. Потому что не думала до этого момента, как выкрутился Бойд - и выкрутился ли? Нянюшка назвала бы её бездомовницей, наверное.
Взбежав по лестнице, Эмма остановилась на верхней ступеньке, наблюдая, как усыхают твари, как истошно визжат, срываясь на сип. Как, наконец, затихают на полу, рассыпаясь углями. Под одну из полок закатилась обугленная лапка и теперь трогательно подёргивалась, оставляя на полу чёрные следы.
- Надеюсь, они не воскреснут?
- Если полить кровью - могут. Но мы же не хотим домашнюю лесавку? Или?..
- Нам хватит домашних ворон.
- Ты хочешь больше одной? Ладно. А воздушник, - Раймон хмыкнул, сочувственно глянул в подпол, где всё ещё танцевали язычки обиженного огня, которому вместо вкусного подсунули какую-то гадость. - Ха! Если его и принесли в жертву, то наверняка по его собственному плану, желанию, и культистам от этого будет только хуже. Подавятся.
- Я вообще бы обошлась без ворон, - рассеянно ответила Эмма, пропуская мимо ушей культистов, планы и жертвы: Солнце ржал надсадно, кричал испуганным младенцем. Роза только возмущенно всхрапывала, и, судя по гулким шлепкам в стену, по лесавкам не промахивалась.
А вот дверь, если что-то испытывала от дыры в досках, то молчала. За неё говорила нежить, спешно влезающая в маленькую каминную комнатку. И снизу снова доносилось копошение. Может, твари и не умели регенерировать после сожжения, но новые через подкоп лезли исправно. Да и гул огня снова набирал силу. Раймон, посерьёзнев, резко кивнул на лестницу на второй этаж. К спальням. К бумагам. И голос его стал куда серьёзнее.
- Много их. Знаешь, обычно на стаю лесавок уходят группами. М-м. Тебе этот домик очень дорог как память?
- Дика удар хватит, - юбки, однако, не помешали взлететь по лестнице быстро, будто за пятки уже хватали твари. - Он здесь от Клариссы отдыхает.
Дверь жалобно всхлипнула, рассыпаясь трухой, когда в домик вошли те самые энты, которых Раймон собирался наряжать в доспехи. Точнее, их миниатюрные копии, не выше годовалого ребенка, но зато с такими когтями, что любая мамаша бы упала в обморок, увидев такое у своего чада. Мощные лапы, будто из скрученных веток, какой-то сумасшедший творец прибил острыми сучками к пню, пень - оснастил пастью с зубами, над пастью проковырял глазницы, и, следуя своей прихоти, украсил макушки кокетливыми хохолками из голубоватых перьев, похожих на лесной подснежник. Твари сопели и отдувались, но дорогу к лестнице нашли сразу, засеменили, смешно переваливаясь.
- Хм, а это кто? - Заинтересовалась Эмма, протягивая Раймону латную перчатку, лежащую на столике у перил. Перчатка принадлежала отцу и вот её-то было не жаль.
- Спасибо. Зыбочники, - процедил Раймон. - Как-то не слышал я, чтобы они с лесавками одной стаей бегали. Впишем новую страницу в бестиарии. Трактат. Привычки зыбочников по ранней весне в условиях нехватки пищи, мать их природу.
Пока он говорил, руки работали, запихивая в перчатку обрывки тряпок, впитавших за свою жизнь многие слои дёгтя. За доспехами здесь ухаживали от души - металл даже не успел проржаветь, только покрылся рыжеватым налётом. Но дождаться скребка ему было не суждено. Раймон подкинул перчатку в руке и легко бросил ближайшей твари, у уха которой покачивались красные ягоды волчьего лыка.
- Лови!
Пакость, названая зыбочником, перчатку, раскалившуюся в полете, поймала. Зубами. То, что она потом взвыла, зашипела от влаги и выплюнула железяку, Эмму уже не задело. Да и понимать чувства тварей, по чести, было некогда, приходилось споро, будто мешочки травами, набивать доспех тряпками и передавать эти снаряды Раймону. Нежить бесновалась, рычала и даже пыталась бросаться на горячие перчатки, поножи и шлем, обжигалась и сгорала. А вот нагрудник съел остаток тряпок и часть бумаг, потяжелел так, что его пришлось подтаскивать с жутким грохотом и мерзким скрежетом по доскам.
- Мои платья, - грустно проговорила Эмма, глядя, как сквозь пол уже начинают проглядывать язычки пламени из подвала. - И плащик. И эта ночная рубашка, которая тебе нравится... Сгорят же. И почему я утащила наверх твои сумки?
- Потому что внизу они бы уже сгорели, - наставительно заметил Раймон и, крякнув, поднял доспех к груди. - А так всё сгорит вместе с нами, и горевать уже не придётся. Правда, хороший план?
Последнее слово на выдохе прозвучало как "пла-а-ан". Доспех улетел недалеко. Только до начала лестницы, где и сгрудились в дыму, мешая друг другу, монстры. Тлеющие доски нагрудник не удержали. Из проломленного пола взметнулись языки пламени, вспорхнули, обугливаясь на лету, бумажные бабочки. Возможно, именно в этих бумагах были ответы на все вопросы. Но, возможно, и нет.
- Воистину, - злобно согласилась Эмма, размышляя, стоит ли оборачивать красивую кованую кочергу в бумагу или же она сойдет за пику и без упаковки, - а если не сгорим, то мне придется покупать всё новое. Моя сумка-то аккурат там, где пролом, была. Отличный план. Расточительный, как мы любим, правда?
Кочергу она, все же, всучила Раймону, хоть твари, истошно воя, и проваливались одна за другой в огненный зев подвала. Лишь одна, особо прыткая лесавка, ухитрилась уцепиться зубами за перила и теперь быстро карабкалась наверх.
- Хм, - глядя туда, где разверзлась, поглотив сумки, геенна, Раймон задумчиво почесал в затылке. - Перестарался, что ли... А мы любим? И вообще, - он посветлел лицом - покупать необходимое - не расточительство! А новая одежда теперь ведь необходима. Значит, полный гардероб... два... или три? С украшениями?
Меч скрежетнул об оковку, выходя из ножен. Несмотря на ночь, в домике было светло, как днём: огонь радосто поедал старое сухое дерево, а дым пока что клубился под крышей, хотя и угрожал опуститься ниже. Дику Фицалану, кажется, тоже предстояли необходимые траты, причём не на наряды. Впрочем - в том числе.
Лесавке покупать было нечего, но выражение морды тоже было каким-то смущённым. Возможно, оттого, что способа спуститься вниз после предполагаемого ужина она тоже не видела. Конечно, оставались окна, но...
- И телега, - тяжело вздохнула Эмма, живо представляя сундуки с вещами, из под полуоткрытых крышек которых почему-то свисали нити жемчуга. - Телега тоже нужна, чтобы все это увезти. Убей ты её уже, она тебя боится.
Лесавка и впрямь боялась Раймона так, что виделась в синем цвете. Но, всё же, оскалила крупные, похожие на человечьи, зубы, кинулась бестолково и суетливо.

Иногда фламберг с его жутким волнистым лезвием был не нужен, хватало обычного меча. Раймон сбросил лесавку с лезвия, и нежить с визгом покатилась вниз по лестнице, скребя когтями. Твари никогда не умирали так легко, но внизу ждал огонь - и он жрал всё. С костями. Но какого дьявола?! Лесавки, зыбочники... они никак не могли собраться в одну стаю и уж тем более действовать настолько согласованно. Одновременный подкоп и выламывание двери? Спасибо ещё, в окна ломиться не додумались, а то ведь чуть больше скоординированности, и они с Эммой скорее всего остались бы внизу. Нет, само по себе такое произойти не могло. Мороки? Но на нежить они... в памяти всплыло кладбище чёртова фокусника, и Раймон поморщился. Ладно, мороки на нежить действовали, ещё как - если был кукловод. Та тварь снаружи - не то демон, не то скоге...
Пол под ногами дрогнул и перекосился, а пламя внизу взревело громче, почти победно. Балки. Раймон ухмыльнулся Эмме через плечо.
- Хотел предложить выкинуть мои ценные вещи в окно и выпрыгнуть за ними, но шалаш делать откровенно лень. Подождёшь здесь, дорогая?
Со стороны, должно быть, это выглядело самоубийством. Изнутри - тоже, но только если не говорить с огнём, не чувствовать, где балки ещё не прогорели, где доски оказались чуть толще, чуть мокрее, чуть лучше сопротивлялись стихие. Нужно было всего лишь закрыть глаза и точно знать, куда прыгаешь. Ну и, конечно, умение создавать опору из прототумана тоже не мешало. Раймон приземлился мягко, как кот, спружинил и хотел театрально всплеснуть руками, но помешал кашель. Чёртов дым! А ещё здесь было... жарко!
"Огневик, умирающий от огня. Захлебнувшийся маг-водник. Есть ли в ордене книга, куда вписывают за подобные поступки? Какой-нибудь толстый том, который магистры вытаскивают раз в год, чтобы посмеяться? Например, на Йоль, язычники старые".
Раймон припал к полу и сделал глубокий вдох. Выдохнул, выгоняя напряжение, страх, который там, в подвале, чуть не выбивало за браваду. Хорошо! Хорошо, чёрт подери! Воздух рвался от подкопа к прогрызенной двери, раздувал огонь, но и сдувал часть дыма, позволяя дышать. С огнём он мог справиться. В теории. Правда, этого самого огня тут было до чёртиков. Но не прыгать же, в самом деле, за окно, чтобы потом видеть в лесу, ожидая, пока вернётся тварь. И лошади... пожар мог добраться до конюшен быстрее.
Жадная стихия. Непослушная стихия. Опасная, непредсказуемая, только и ждущая возможности укусить. Раймону доводилось видеть гравюры, на которых маги втягивали воздух в себя или гоняли вокруг мановением руки. Художники порой обладали излишне богатым воображением - или нездоровым чувством юмора. Раймон легко мог представить, как какой-нибудь герр Хейндрих Хайнц смеётся, хрюкает в пышную грудь фрау Магды, представляя, как какой-то идиот попробует вдохнуть огонь. Художники, по его мнению, были порой ещё более странными, чем михаилиты.
"В конце концов, нельзя же просто так взять и нарисовать. В портретах вот точно заключены души. Хотя бы частично. Идёшь мимо, а они так смотрят... забирает ли художник часть души у пейзажа? У натюрморта?"
Пейзаж взвихрился оранжевым, пытаясь облизать оверкот, рассыпался радостными искрами, и Раймон вытянул руку, позволяя облизать рукав. Игривая стихия. Раймон шагнул к дверям. Плиты из морока под ногами слабо пружинили, словно пытались подменить рассыпавшиеся доски. Может, так и было. Дом всё ещё помнил, что у него когда-то был пол, крепкий, надёждый. По нему так же гремели сапоги, так же хозяева шли к выходу, чтобы затем вернуться. Правда, кажется, прежде не тянулось за ними лисе-рыжего шлейфа, но среди тысяч теней дом не был в этом уверен. Может, это было и правильно.
"Так, правильно. Туда".
Собирать огонь было почти больно. Стихии хотелось есть, а дома оставалось ещё много. Или нет? Дом окружал снег. Мерзкая мокрая вода, с которой всего проку - взрываться клубочками пара. Скоро - слишком скоро останется лишь обугленный остов, в котором огонь просто умрёт. Стихия рванулась, отказываясь принимать эту истину, и Раймон до крови закусил губу. Обещания. Мороки всегда оставались ложью, даже когда были правдой. Интересно, что скажет на это всё Дик Фицалан, которому зачем-то нужны травы от мигрени? Хм. Пожалуй, действительно, зачем его убивать. Пусть живёт и cтрадает. Не все ли они в этой же лодке?
- Заплатить за сожжённый дом сожжённым лесом, - Раймон задумчиво покатал мысль в голове, чувствуя, как заинтересованно вскинулся огонь.
Стихия могла не понимать слов, но вот образы, которые за ними стояли - другое дело. Все балки, все доски когда-то были частью чего-то целого. Большого. Просторного. Вкусные, трескучие сосны, берёзы, береста на которых так красиво тлеет по краям, прежде чем займётся целиком. Сладкая, прочная сердцевина дуба. Достаточно было просто идти за ветром. Он и так уносил искры наружу, словно в трубу, следовало просто немножко помочь. Роб Бойд справился бы лучше, но здесь хватило бы и Раймона де Три.
Должно быть, со стороны это смотрелось безумием. Изнутри? Изнутри было всего лишь трудно дышать.
Огню не хватало пищи, и он ел, что мог, нетерпеливо рвался туда, где продолжали граять вороны. Откуда, чуя беду, разлетались нормальные птицы.
Роб Бойд. Наверное, Эмма права, и они действительно слишком мало думали о близких. Это было легко - не думать. Потому что если задумываться, то получалось, что Роб Бойд, что бы он о себе не говорил, был слишком велик для Раймона де Три. Там, в таверне, когда Бадб Ката спускалась по лестнице, ему на миг показалось, что Роб Бойд слишком велик и для неё. Слишком размыт. Отбрасывает слишком много теней. Неуловимое, странное ощущение, дурацкое чувство морочника, почти такого же безумного, как художники.
Позволяя огню обглодать очередное дерево по пути, Раймон покачал головой. Скорее - просто чувство человека, который привык заботиться только о себе самом. Теперь ещё - об Эмме, которая стала им самим, но и только. И ощущение потери контроля, ощущение, что он со всех сторон - лишь пешка в игре, которую не понимает - злило. Заставляло замыкаться. Враждебность Великой Королевы и забота Роба Бойда качались на весах, и он отметал и то, и другое. Возможно, зря. Возможно - нет. В любом случае, за магистра он не боялся, но... голубя послать стоило. Обязанности, обязанности...
Подходящая роща нашлась не сразу, но всё же нашлась - недалеко от широкой тропы, по которой вполне могла проехать телега. Хорошее место для нового поля, под распашку. Лес было жаль, но... на этом месте скоро взойдёт что-то новое. Главное - не переборщить. Вести снаружи - внутрь, ловить искры, которые пытаются удрать. Светлячки. Второй раз за эту зиму он сжигает рощу, и в этот раз - хладнокровно и осознавая, что делает. Плохо ли? Хорошо? Или... просто пожар.
Раймон переступил с ноги на ногу. Огонь - огнём, но ветер в спину казался тёплым и сырым тоже. Пах... ещё не весной, а обещанием её.
Просто пожар просто весной.
Вздохнув, он прислонился к сосне на границе выжженного леса. Дальше деревья стояли обугленными, мёртвыми, обвиняюще вздымая почерневшие сучья к небу, словно обвиняя в том, что оно не пролилось дождём. И всё же, в земле жизнь оставалась. Он чувствовал медленный могучий пульс, биение, которое вскоре станет быстрее, зажурчит вместе с настоящими ручьями, согреется солнечным огнём. Раздумывая, не стоит ли извиниться перед лесом, Раймон потёр подбородок. Пожалуй, нет.
- А перед Диком Фицаланом? - спросил он себя и решительно потряс головой. Губы сами собой растянулись в усмешке. - Чёрта с два! А вот рассказать или показать - стоит. Хотя бы ради того, чтобы посмотреть на выражение лица.
Конечно, он говорил, что не стоит встречаться с братом Эммы, но... некоторые поводы того стоили. Да и ведь было что-то там про шансы?
Не переставая усмехаться, Раймон повернулся к наполовину сгоревшему охотничьему домику. Если он всё-таки не развалился окончательно, на втором этаже ждала кровать. Только сперва нужно было выкопать сумки Эммы из подвала. И убедиться, что накинутая в последнюю секунду оболочка из протоморока их спасла. В конце концов, та рубашка ему действительно очень нравилась.

23 февраля 1535 г. Там же, те же.

К утру они, всё же, уснули, хоть для Эммы это и было непросто. Она жадно читала листы из дневника своего почти дьявольского отца, хмурилась и бледнела. Покойный Ричард Фицалан любил писать, делал это много, охотно и подробно. Он описывал приступы своего безумия, до дрожи напоминающие ту тварь, что римляне, а следом за ними - и михаилиты именовали веспертилом. Рассуждал о том, что прабабка де Молейн так отчего-то боялась появления в потомстве "и света, и глади", что запретила учить Фицаланов магии. Сетовал на няньку Эммы, "старую язычницу", увидевшую в девочке нечто, заставившее отца натравить на дочь сыновей. "Свет гасится тьмой, гладь раскалывается яростью, - писал он, - пусть ненавидят друг друга, иначе..." Что будет иначе - пропойца, картежник и сумасшедший не уточнял, но зато рисовал. Кажется, своей кровью: лошадей, ворон, рогатых и когтистых тварей. И выходило, что был отец Эммы той еще сволочью, ибо веспертил-веспертилом, а пить, избивать и стравливать он начал по своей доброй воле. И когда Эмма, наконец, задремала в начавшем остывать домике, зябко прижавшись к Раймону под одеялом, раздались крики. Уставшую Эмму они не разбудили, она лишь недовольно вздохнула, но вопли становились всё ближе.
- О, господи! - Визжала женщина.
- Спаси Христос! - Вторил ей мужчина, с хэканьем рубивший что-то. Точнее, отбивавшийся, судя по глухим ударам. "Что-то" знакомо взрыкивало голосом полетухи, должно быть, привлеченной вчерашней жутью. И судя по всему, вся эта милая компания двигалась к домику.
- Вот оно нам надо? - задумчиво спросил Раймон у закопчёного потолка. - За что, Господи? За какие грехи? Ну почему их не могли сожрать где-нибудь подальше? Поглубже в лесу? Ещё на тракте? Ещё вчера? Как там этот чёртов мастер управлял временем... если убрать их во вчера... нет, лучше в завтра...
- Ты не Христос, - сонно пробурчала в плечо Эмма, - значит, зовут не тебя. К тому же, про деньги они тоже ничего не кричат.
Раймон тяжело вздохнул.
- У нас лошади снаружи. И если шальную лесавку Роза прибить может, то вот эту тварь - уже вряд ли. Разве что полетуха быстренько схарчит мужика... вместе с бабой, да, и задрыхнет, - надежды в его голосе было откровенно мало: судя по звукам, пришельцы и в самом деле не собирались позволять себя жрать.
Недовольно хмыкнувшая Эмма на подвиги его отпускать не спешила. Напротив, для верности еще и обхватила ногами.
- Тогда... просыпаться и уезжать. Не будут же они гнаться следом с криками... Ну, скажем: "Сто! Двести! Спаси, Фламберг!"
Раймон прислушался к крикам повнимательнее. Аристократической наглости в них не слышалось, купеческого самодовольства - тоже, но, может, хотя бы богатые ремесленники?.. Здесь? Ранним утром? Скорее простые лесорубы, да ещё и нарушители. И лошадей выводить как раз с той стороны - дальняя стена не успела прогореть, и конюшня почти не пострадала. В отличие, разумеется, от остального дома. Впрочем, спальня уцелела, а что ещё нужно?
- Я боюсь, они напрыгнут на нас по дороге, - он сокрушённо вздохнул. - Причём, все втроём. Но проснуться, наверное, всё-таки нужно. Двери нет, а эти невоспитанные люди могут и сюда вломиться. Невзирая на отсутствие половины лестницы.
Вламываться, впрочем, никто не спешил. Напротив, причитания женщины стали тише, сменились болезненными стонами, которые эхо разносило с удовольствием, разбрасывая по лесу. Полетуха уже не рычала, а выла тем незабываемым охотничьим кличем, какой первым делом дают послушать тиро-практикантам, вышедшим на тракт. А вот мужик-лесоруб, кажется, вошел во вкус. По крайней мере, богохульствовал он так, что святые, должно быть, с облаков падали. И во всю эту какафонию вклинивался голос Эммы.
- О боже мой, моё бархатное платье! Эту сажу никогда не отчистить! Твоя льняная рубашка!.. Новый колет!.. Раймон, нам все равно нужен новый гардероб! Это всё пропахло дымом и испачкано сажей, и...
Раймон, натягивая кольчугу, умиротворённо кивал, соглашаясь со всем сразу. Дымом, действительно, пропахло всё. И, наверное, он припозднился с магией. И перестарался с магией, пусть даже в ином случае их бы сожрали - оставив гардероб в целости.
- И с некоторых вещей её не так просто... А что это?
Раймон повернулся, удивлённый сменой тона. Эмма, перед тем сокрушенно рассматривающая черные разводы на белом льне, вскинула голову и прислушалась. Должно быть, заглянула внутрь себя, как это уже бывало, когда она не понимала происходящего. А потом лицо построжело.
- Странное ощущение, будто в лесу кто-то еще. Точнее, был кто-то еще. Как тогда, в Кентерберри, где тебя утащили в гобелен. Или когда эту ворону подстрелил.
Богинь, демонов и прочие странные сущности планы на отдых не включали. Жаль, что те этого совершенно не хотели понимать. Раймон нахмурился, механически проверяя, легко ли ходит оружие в ножнах, не перетянут ли ремень.
- Почему поговорки на самом деле сбываются так редко? Или от той, про любопытство, страдают только кошки? А то ведь любопытствуют все вокруг, а по голове получаем, кажется, только мы, - вспомнив поединок за гобеленом, он невольно ухмыльнулся. - Не считая, разумеется, отдельных приятных моментов.
Эмма, всё еще прислушивающаяся к чему-то с самым рассеянным лицом, пожала плечами.
- Им скучно, - проговорила она, - вот и любопытствуют. Бессмертие, должно быть, очень утомительно и лишено развлечений. Ты, всё же, хочешь побеседовать с этой... полетухой?
Полетуха, в отличие от бессмертных, отнюдь не скучала. Она выла и ревела, громко хлопала крыльями, но и к остаткам домика вылетать не спешила. Да и вообще, казалось, что она гоняет несчастного холопа кругами. По спирали. В центре которой стонет женщина.
Общаться с опасной тварью не хотелось категорически, до мыслей о том, что всё-таки можно было бы пробраться в конюшню вдоль задней стены, а потом - пустить лошадей в галоп. Но спускаться через окно означало пусть ненадолго, но разделиться, что, по мнению Раймона, плохо сочеталось со скукой бессмертных и их развлечениями. Он взглянул на дверь. Лестница, конечно, пострадала, но через прожжённый участок вполне можно было перепрыгнуть.
- Беседовать, может, и не получится - пасть у неё больно неподходящая, - а вот посмотреть, что там такого интересного, я бы посмотрел, только, наверное, не...
Досадливый вздох за спиной заставил обернуться - как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эмма, швырнув в окно сумки, прыгает следом за ними, цепляясь за чуть обгорелую, но все еще крепкую плеть дикого винограда. Если юбки и мешали двигаться, этого было совершенно не заметно. Спустя миг девушка уже скользнула вниз, спрыгнув на снег, где тот был почище.
- Никогда не видела полетух, - радостно заявила она.
Раймон закатил глаза и тяжело вздохнул.
- Женщины... михаилиты в юбках. Вот была бы там вторая полетуха под стеной...
Не переставая ворчать, он потянул за лозу, убедился, что та выдержит, и тоже полуспрыгнул-полускользнул вниз.

- Ты бы вытащил меня прямо из пасти, - отмахнулась от ворчания Эмма, - как и положено рыцарю в... хм... хорошо продымленных доспехах.
В лесу, откуда доносилась брань лесоруба, мельтешили яркий красный джеркин, рыжая голова ему подстать и красивая, полосатая полетуха. Даже от домика было ясно видно, что желто-черными полосками боевого окраса были украшены и суставчатые когтистые лапы, и ядовитый отросток на спине, и даже голова с огромными желтыми глазами. Раймон пожевал губу.
- Какая отъевшаяся.
Нежить явно наслаждалась охотой, и заканчивать её быстро не собиралась. Должно быть, недавно уже удалось перекусить, или просто умертвие попалось на диво игривое. Поразмыслив несколько секунд над вариантами, Раймон кивнул сам себе.
- Выведем лошадей, подъедем поближе. Не каждый день видишь, как кого-то жрёт такое вот полосатое, верно?
Эмма пробурчала что-то невнятное про жён михаилитов, но послушно направилась к конюшне. Полетуха, на мгновение прервав свою погоню, проследила за ней взглядом, мгновение же поразмыслила, кинуться ли за этим ярким зеленым человеком - и вернулась к красному джеркину. А вот мужик, глянув вслед за ней к домику, явно обрадовался. И завопил громче, выбегая из леса и подслеповато щурясь.
- Лорд Ричард! Лорд Ричард! Счастье-то! Спаси Христос!
Отбиваться от нежити при этом он не прекращал.
"Лорд Ричард?"
Откуда?! На миг у Раймона закружилась голова. Даже полуслепой крестьянин вряд ли спутал бы его со светловолосым лордом, и вряд ли Фицалан любил на досуге наряжаться в зелёное платье, да ещё показываться так крестьянам. Да и смотрел лесоруб не на него, не на угол, а на сам домик, где не оставалось ничего живого.
Додумывал он, уже доставая меч и прыгая следом за Эммой. Обойти домик с другой стороны было бы ближе, но... "но" было большим, жирным и опасным. Особенно потому, что того, что видел лесоруб, Эмма явно не чувствовала.
На дорожке, ведущей к домику, восседал светловолосый, сероглазый мужчина, удивительно похожий на Эмму и Дика одновременно. Точнее, восседал он на пеньке, виден был замечательно и издали его вполне можно было бы спутать с Ричардом Фицаланом.
- Он тихо подошел, - пролепетала Эмма, вышедшая из конюшни с лошадьми, - я даже не услышала. И... Это Эд. Эдмунд, второй брат.
Эдмунд Фицалан с интересом наклонил голову, явно прислушиваясь к испугу в её голосе и ничуть не смущаясь тому, что его обнаружили. Под воротом добротного, темно-зеленого оверкота блеснула кольчуга.
- Когда мне сказали, что Дик этот брак благословил, я не поверил даже, - задумчиво сообщил очередной шурин. - Ну разве мог Ричард Фицалан, глава семьи и наследник титулов, одобрить союз михаилита и леди из Говардов? А выходит, братец-то с ума сошел, в папеньку весь.
Он поднял руку, чтобы пригладить длинный локон, выпавший из хвоста и под обшлагом мелькнула татуировка, украшающая запястье. Почти, как у Бойда, но и иная тоже: широкий браслет, кажется, тянулся до локтя.
- Даже не знаю теперь, дорогой зять, убивать вас сразу или смириться с решением Дика? Впрочем, убивать вас тоже запретили. Здравствуйте, дорогая сестрица.
Эмма молча и весьма резво взобралась в седло, не удостаивая его даже кивком. Быть может, в этом была виновата полетуха, рычавшая уже совсем близко.
"Надоела".
Раймон коротко глянул через плечо, и полетуха зашлась жалобным визгом: лесоруб вздрогнул, качнулся влево, занося топор, и неожиданно прыгнул вперёд и вправо, всаживая тяжёлое лезвие в голову умертвия. Зачем убивать самому, когда рядом есть инструмент получше. Которого не жаль, если заденет коготь-другой. Впрочем, кажется, лесорубу повезло, или морок лёг удачнее, чем обычно. Всё-таки мужик был крепок и ловок.
"Запретили. Надо же. А у Ричарда, кажется, гордости было побольше. В конце концов, кажется, илот - это то, что идёт не только снаружи. По крайней мере, если судить по тому мальчику с браслетами по локоть".
Словно и не глядя на Эдмунда, Раймон убрал меч и вскочил в седло Розы, потрепал лошадь по холке и усмехнулся, когда та довольно всхрапнула.
- Дорогая, что мы там сжигаем дальше по плану?
Эмму заметно потряхивало. Даже с Диком она была спокойнее, не бледнела так мертвенно. А вот Эдмунд поглядывал на неё довольно, точно ожидал чего-то.
- Впрочем, на михаилита даже обижаться лениво, - презрительно констатировал второй Фицалан, поднимаясь на ноги. - Как на холопа, разве что. Но тогда придётся в плети. Однако, я не с того начал. Госпожа моя, Великая Королева, Госпожа Призраков, Та, Которая в Тени, Морриган предлагает Эмме союз. Раз уж Зеркало теперь принадлежит её сестре, то Светоч должна служить Королеве, во имя гармоний.
Эмма охнула, вцепилась в поводья так, что было ясно - никакой королеве она служить не будет. Охал же, почесывая затылок рукоятью топора, крестьянин. Правда, делал он это удивленно, осторожно тыча носком сапога нежить.
- Эт как так? - Восхищался он. - Эт я ж никогда...
Спутница его, все это время стонавшая в леске, затихла, отчего мужик встрепенулся, оставив в покое полетуху и припустив туда.
"А ведь вырос здесь. Может, даже знает и этого лесоруба, и ту женщину. Говарды - Говардами, а в бедных поместьях полностью закрыться от крестьян - тяжело".
Он бы попробовал сам, но... поворачиваться спиной к Эдмунду Фицалану не хотелось, невзирая ни на какие запреты. От него исходил тонкий, но отчётливый запах безумия, как от бешеной собаки, которая ещё не брызжет пеной из оскаленной пасти, но уже больна. Опаснее Ричарда, опаснее Бойда, потому что тех сдерживал разум, правила, а здесь оставалась лишь вязь татуировок. Только желание, порыв, над которыми вздымался холодный разум Великой Королевы. Что угодно, лишь бы это не нарушало законов впрямую. И что выторговал молодой Фицалан, кроме защиты?
Раймон упёр левую руку в бок и выпрямился, надменно глядя на Эдмунда со спины Розы. Рукоять кинжала в пяди от ладони звала, заранее жгла пальцы.
- Мы подумаем. На этом можно и закончить.

- Время на раздумья было, - сообщил Эдмунд, с нескрываемым любопытством прислушиваясь к горестным воплям крестьянина. - Всему свое время, дражайший зять, знаете ли. Время жать и время собирать камни... Ну, да вы знаете. Пора делать выбор. Или я осмелюсь сделать его за вас. Не сегодня, так завтра.
"А может быть, он как раз знал ту девушку и... ждёт. Яд полетухи может убить, а может нет, но вот сопротивляться человек уже не может. И чем дальше, тем..."
- Что будет - то будет, ибо всё в руце Божьей, - вздохнул Раймон, но тут же, словно извиняясь, махнул рукой. - Впрочем, простите. Вы ведь, кажется, обменяли стадо на... ящик с игрушками. Прощайте, милорд.
Он сжал колени, и Роза послушно шагнула вперёд, подстраиваясь к Солнцу.
- Прощайте, дорогой зять, - охотно согласился Фицалан. - С возлюбленной сестрицей распрощаться не могу. Простите.
Возлюбленной он Эмму назвал не как это было бы положено брату, а с таким плохо скрываемым вожделением, что Эмма дёрнулась в седле, рванула поводья, напугав Солнце. Жеребец взвился на дыбы, чуть не выронив её, а Эдмунд ухмыльнулся: мерзко, нахально, жадно. И протянул руку. Солнце немедленно успокоился, пошел к нему, хотя до сих пор не признавал никого, даже Бойда. Даже Эмму, которую терпел, но хозяйкой не считал. И это укололо почему-то сильнее, чем затягивание в гобелен или даже похищение Эммы прямо из рук. От магии ждёшь всякого, за свои ошибки платишь, но красть преданность лошади, которой доверили то, что дороже всего? Злость на Эдмунда полыхнула алым, и Раймон сам мысленно потянулся к Солнцу, похлопывая по тёплой шкуре, вспоминая, как случалось вести его в поводу, слова и уверенность. То, что обычно недорого стоило, когда речь шла о повелителях зверей. Их связь шла глубже мороков, но, дьявол, разве он - и Эмма через него не были связаны с Солнцем куда дольше?!
"Ну же. Ты ведь везёшь то, что моё, а не его".
Жеребец недоуменно всхрапнул, остановился... и радостно заплясал, сдавая назад, чтобы ухватить за рукав. Эдмунд лишь рассмеялся, отступая на шаг назад.
- Уедем, - Эмма, точнее - Берилл, говорила спокойно и холодно. - Я не желаю говорить с безумцем.
Эдмунд не мешал, и это настораживало ещё больше. Прикрывая собой Эмму, Раймон вёл Розу широким полукругом, чтобы хоть краем глаза ловить силуэт - и, вероятно, только поэтому остался жив. Заметив резкий взмах руки, он дёрнулся, и засапожник только взрезал кожу на шее, сразу над воротником кольчуги.
- На добрую память, дорогой зять!
Раймон крутнулся в седле, вскидывая руку, и кусты, куда отступил шурин, вспыхнули тенью прошлой ночи. Увы, криков боли не последовало - лишь смех, который растаял в воздухе. Скотство! Он прижал перчатку к шее, чувствуя, как горячие струйки пробираются под рубашку. Кровь отстирывалась не намного лучше сажи. Лес перед глазами чуть расплылся, потом снова собрался чёрными стволами, упёршими вершины в сизое небо. Раймон принюхался к окровавленным пальцам и закатил глаза. Болиголов. Немного, не на него, здорового михаилита. А вот Эмма, которая, порой казалось, питается воздухом, скорее всего потеряла бы сознание, а потом - паралич. И делай, что угодно.
От места, куда упал ножик, с шипением поднялся клуб пара - свою кровь оставлять, кому ни попадя, Раймон не собирался, хотя и проливал, казалось, на каждом углу. Шеи коснулись прохладные пальцы Эммы, легло шершавое- для раны - полотно.
- До Уорнхема час, - виноватый вздох пощекотал ухо, - в поместье нельзя. Потому что это - его дом. А значит, и она туда может войти. И нам лучше убраться из графства...
"Потому что Суррей - ленное владение Говардов." Озвучить это вслух Эмма не посмела, но образ передала чёткий.
- Ты права.
Вопреки словам, Раймон направил Розу обратно к домику, туда, где осталась лежать нежить с раскроенным до самых челюстей черепом. На то, чтобы вырезать четыре длинных клыка и отростки с ядовитыми железами, много времени не ушло - а пригодиться они могли, ещё как.
"Время собирать камни. Верно, шурин, всё так", - подумал Раймон, заворачивая добычу в кожу и пряча в сумку.
Закончив, он глянул туда, откуда доносились причитания мужика. Возможно, полетуху привели для того, чтобы он ринулся в лес, оставив Эмму внутри, в доме, который был родным и для Эдмунда. Лесорубу, скорее всего, просто не повезло оказаться рядом. Если только это всё не было игрой на два акта, а не на один. Снова вскочив в седло, он улыбнулся Эмме.
- Сбежим. Героически! Так, что только пятки засверкают! Но я бы взглянул и на то, что там в лесу творится. Потому что...
Потому что Эдмунд действительно мог бы вернуться. Что в этом случае делать, Раймон пока не знал, стал бы он что-то делать - тоже. Но оставлять... игрушку для игрушки не хотелось тоже.
- Сэр рыцарь Опущенного Забрала...

Эдмунд не вернулся бы - это Раймон понял сразу, стоило только охватить взглядом истоптанную прогалину. Незачем ему было возвращаться. Потому что полетуха, конечно, умела парализовывать людей ядом, могла драть когтями и кусаться, но...
Лесоруб в алом, не по размеру джеркине стоял на коленях над молодой девушкой. Яркие, явно господские юбки раскинулись по снегу, едва прикрывая бёдра, на которых застыли потёки крови. И порезы на обнажённой груди оставили не когти нежити, пусть даже ей хотелось играть, а не драть. Здесь же кто-то резал, как по дереву, оставляя то ровные линии, то прихотливые завитушки. Раймон скривился от отвращения. Мужчину полетуха отогнала почти к домику, и в это время... картина рисовалась настолько мерзкая, что теплело в пальцах. И всё же, девушка дышала. Редко, слабо - но дышала. Чудом - или наоборот. Тяжело спрыгивая в снег, подавая руку Эмме, Раймон пытался думать - но в голове вертелись только строчки из гримуаров и бестиариев. После такого, после такой смерти, не спасали даже освящённые кладбища. А всей вины девушки было, что они решили пособирать хворост именно здесь. Да и то, сами ли?
Шаги звучали громче, чем обычно. Полетуха - и Эдмунд - разогнали зверей и птиц, а больше звуков и не было. Лесоруб рыдал беззвучно, содрогаясь всем телом. Не выл, не молился, не проклинал, не богохульствовал, только держал девушку - дочь? - за руку и гладил, по усыпанному веснушками бледному лицу, по тёмно-рыжим волосам.
- Смертью пахнет, - прошептала Эмма, чуявшая костлявую госпожу раньше других.
Тихо, но крестьянин обернулся, слепо глянул на неё - и сник.
- Силле, её зовут Силле, - сипло проговорил он. - Силле!
Если бы Раймон пошёл в лес один, в самом начале, то, наверное, мог спасти эту девушку - и при этом потерять Эмму. Выбор на самом деле был прост, на самом деле прост, до отсутствия его, и всё же чувство вины копошилось где-то глубоко внутри. Мог защитить, но не защитил. И это чувство не зависело ни от устава, ни от заповедей, ни от размера оплаты. Просто некоторых вещей... не должно происходить в мире, где ты живёшь. Забрало или нет. Примешивалась и тень вины за то, что если бы не та дуэль с глейстиг, не привязались бы богини, не устроили бы этой ловушки с выбором, который не был выбором.
"Не привязались бы? Эмма, кажется, виновата Великой Королеве уже тем, что родилась".
От них двоих, как от брошенного в мир камня, расходились круги, захватывая других людей не хуже, чем иной водоворот. Раймон опустился на снег рядом с крестьянином.
- Я - Фламберг, михаилит. Леди Берилл - травница. Вы позволите?
Эмма разрешения не дожидалась. Расплескав юбки по снегу она поспешно рухнула на колени подле девушки. И покачала головой, показывая, что здесь бессильна. Сопереживание, со-смерть давались ей нелегко, но ни вливать настои трав в уже синеющие губы, ни пускать кровь она не стала. Лишь прижала руку девушки к груди.
- Холодно и страшно.
- Холодно и страшно, - эхом повторил за ней лесоруб, стягивая с себя джеркин, чтобы бережно накрыть им умирающую, - доченька...
Раймон кивнул и сам протянул руку, стараясь не касаться кожи. Он не был жрецом или друидом, не мог создать вокруг Авалон или Туата - зато мог вспомнить ощущение тёплого ветра, одеряющий запах трав и цветов, жужжание толстых, чуть не с воробья, шмелей. Страна настоящего лета - не того бледного подобия, которое дарила Англия, когда вообще удосуживалась вспомнить о том, что дождю не обязательно лить неделями. Пусть его самого тогде меньше всего волновала погода, но разум запомнил всё, сохранил и готов был отдать умирающей девушке.
Но Туата ещё не был всем. Раймон коснулся плеча крестьянина, но тот даже не обратил на это внимания. И хорошо. Мороки умели отнимать и давать, но у них плохо получалось смотреть глубоко. Зато это умела Эмма, и по мосту, выстроенному из умения понимать и иллюзии от отца к дочери потекла память, смешанная с ощущениями михаилита от тракта. Прохладное английское лето, когда радуешься солнцу, даже когда оно всего на час выглянет из-за тучи. Запах леса, где так славно ломать хворост, яркие кусты боярышника и ароматная пыль скошенного сена накладывались на мелкий тёплый дождь, стук топора за домом, дорогу между старых деревьев, на пение птиц поутру и полёт стрижей перед тем, как опустятся светлые сумерки. Любовь стала перилами, опоры стянула подаренная яркая одежда, а страха, чужих рук, ножа на мосту не было, как не было и боли.

Зато констебль, вышедший с отрядом стражи из леса - был. Пусть его уже не видела девушка, не слышал её отец, убитый горем, но зато остальные его слышали и наблюдали отчетливо. Невысокий пожилой мужчина с розой на груди постарался, чтоб никто не упустил его присутствия.
- Да, - громко и задумчиво произнес он, - все, как сэр Эдмунд и сказал. Только, гляжу, еще и домик успели сжечь, да и девушку еще одну прирезать. Соблаговолите отдать меч, сэр Фламберг, и прогуляться с нами в Уорнхем, в управу.
Эмма гордо вскинула голову, недовольно глянув на констебля, и нахмурила брови, явно не желая подобной прогулки.
По мере того, как констебль говорил, Раймон всё сильнее стискивал зубы. Грусть исчезла, словно и не было. Так подставиться!.. Нет. Так подставить!.. Представилось, как Эд тщательно просеивает пепел, убирая остатки лесавок, как прямо сейчас заставляет исчезнуть тушку полетухи. Или делает что-то ещё, поинтереснее. Очень, очень способный человек! Раймон мысленно безрадостно улыбнулся.
"Дорогая, если каждый новый твой брат заставляет пожалеть, что ты плохо отнёсся к предыдущему, то я не уверен, что хочу знакомиться с третьим".
Прежде чем подняться, он склонил голову. Слова прозвучали не столько вслух, сколько дыханием.
- Госпожа Немайн, вам отдаю эту душу.
Лучше так, чем нежить, которая выроется из могилы на Белтайн. Лучше так - с шансом, который был у Листа. Чтобы приблизить смерть, не потребовалось даже подправлять морок.
Выпрямившись, Раймон, склонив голову, оглядел констебля, стражников, оценил хруст в кустах, такой, словно там паслось стадо кабанов. Лучники? Наверняка. Как и Эмме, ему в управу не хотелось до... ну, почти до смерти. Почти. Констебль мог оказаться таким же, как в Кентрбери, не признать брака, и тогда Эдмунд мог просто войти к сестре по праву старшего брата, пока Раймон читал бы Библию в камере. Если бы ему дали что-то почитать. Эдмунд Фицалан подготовился хорошо, не оставил и лазейки. Раймон медленно развёл руки, показывая, что в них нет оружия.
"Вот Бойд обрадуется!.."
Он свёл ладони, как тогда, в другом мире, и туман пришёл, надвинулся на поляну седыми клубами. Взять Эмму за руку. Под удивлённые и испуганные возгласы стражников найти Розу, от которой умный Солнце не отошёл далеко. А потом оставалось только шагнуть туда, к мосту в резиденцию ордена. Шагнуть, ведя с собой небольшой караван и море проблем, которые, вероятно, стоили куда дороже того, что мог за всю жизнь начудить Ворон.
И щурясь на яркое солнце, опускающееся за зубцы донжона, Раймон ухмыльнулся Эмме.
- Дорогая, ну а хотя бы этого брата мне убить можно?
Эмма медленно, подражая святой Маргарите с одной из фресок в Уэльбеке, подняла руку в благословляющем жесте. И будто в ответ на это, на плечо грузно рухнул иссиня-черный ворон.
Немайн выглядела чуть ощипанной, взъерошенной. Она встряхнулась, выронив перо, заглянула в ухо и подцепила клювом присыхающую к ране повязку.
- Жив, хвала Дагде, - выдохнула богиня.
Раймон закатил глаза. Воистину, Немайн бывала очень непосредственной. Краем глаза поймав ошарашенное выражение лица послушника, который в этот день стоял на воротах, он пожал плечами.
- Да, не повезло. Так бы лежал и ни о чём уже не думал. Снежок, птички клюют, солнышко светит... красота. В следующий раз, кажется, там и окажусь, если ничего не буду знать о таких сюрпризах.
Судя по взгляду, Эмма с трудом удержалась от затрещины. Зато от нее не отказалась Немайн. Птица больно клюнула в макушку и огрела крылом.
- И это благодарность за то, что повыщипывала нынче ночью перья у Старшей! - В голосе богини появились почти трагические нотки. - Не успела, виновата, Немайн - дура, а как же иначе?
Раймон вскинул руки, признавая поражение.
- Ладно, ладно! Умирать не стану, за перья - благодарен! - он посерьезнел. - И всё же... что ещё эта скотина натворила? За что откупаться от короны? Что ещё натворит - не спрашиваю, скорее всего он и сам не знает.
- Двух шлюшек в Уэльбеке придушил, - А еще Немайн не задумывалась о выборе слов. Совсем. - Страшных, что дерьмо единорога. В одну воткнул орденский кинжал, другую хорошенько поджарил и в подвал домика бросил. Понарисовал этих... пентаграмм и кости зверей разложил, будто ты там призывал кого-то. В фигурки восковые булавки навтыкал и в спальне борделя оставил. А фигурки-то в виде короля и королевы...
"Очень талантливый человек. Должно быть, быстро сгорит на этой работе".
Раймон тяжело вздохнул. Сколько событий - и всё без него.
- Кажется, нам нужен корабль в эту... Америку.
Или королевский телепат, вот только сопутствующие их методы как-то не радовали. К тому же, один лишний вопрос, и... значит, нужен был способ этих лишних вопросов избежать.
Хлынувшая из ворот толпа мальчишек чуть не смела вместе с лошадями в ров. Наставники безуспешно пытались придать этой стихии хоть какое-то подобие порядка, но дети просто радостно неслись на свободу, оставляя обрывки слов.
- ... в Лондоне. Оружейная - это...
- Миланский кинжал и пирожок с творогом. И наставник Лис говорит, что...
- ... лучше всего - это кнут. Кожаный...
- и чтоб с рисунком.
Детей вели выбирать первое в жизни оружие. Дети не хотели ждать. Наставники проходили мимо, здороваясь и ничуть не удивляясь тому, что на плече сидит ворон, лишь Эмма огорченно вздохнула, когда Эрдар пробежал, бросив поспешное: "Здрасьте."
- В Америку, - повторила Немайн, когда мальчики, наконец, закончились. - Я вот думаю, сказать Неистовой сейчас, или пусть они там на балу отдохнут?
Раймон хмыкнул.
- Порадовать всегда успеется, а теперь спешить уже, кажется, некуда. Пусть отдыхают. Хотя, конечно, - он усмехнулся, - трудно представить себе Роберта Бойда, который наслаждается королевским балом.

Резиденция. Полдень.

Подушки, которые Эмма, злясь, бросала в стену, закончились. Они лежали сиротливо у окна, у дверей и даже у кровати, жалобно глядя на неё вышивкой и вопрошая: "За что?!" Но отвечать им не хотелось. Было пусто и одиноко. Раймон ушел.
Его окровавленная рубашка еще пахла можжевельником и железом. Еще слышались голос и шаги. Но этим было не обмануться, не забыться ни рубашкой, ни сном.
Она долго не могла его отпустить, разжать руки, хоть и слышала доводы, понимала, что Раймон говорит. Но расстаться было выше её сил, а потому Эмма упрямо держалась за пояс, непреклонно сопела, уткнувшись ему в плечо и не позволяла себе плакать.
И лишь когда равнодушно хлопнули ворота резиденции, отдавая его тюрьме, она поняла - есть такие разлуки, которые как будто протекают спокойно, но они полны отчаяния. Горько, проникающего в самую глубину души, горящего неугасимым адским пламенем. Оно отравляло ум, заставляло швырять эти подушки и... молчать. Так открылась вторая истина, которую Эмма знала давно: молчание не перекричать.
Зеркало отражало холодное, надменное лицо и глаза, наполненные тихой грустью. Ведьминский облик, веющий чарами безумного безразличия к себе, колдовством тревоги за него. Капли непролитых слез будто наблюдали за ней сверху, с яркого расписного неба-потолка, кружили в танце меланхолии, норовили сорваться вниз, коснуться щек, пробежать по подбородку, но... Их крепко держали ангелочки. Пухлые, светловолосые, розовощекие. Дети, наверное, такими и должны быть, но Эмме сейчас представлялся черноволосый мальчик с темными, почти черными глазами. Мальчик, которого не было. И которого не будет. Он мог бы скрасить сейчас одиночество, отодвинуть в сторону холодный мир, заглядывающий в глаза с немой печалью. Потому что если в ком-то есть часть тебя - это почти цельность.
А пытка жизнью все длилась. Нужно было жить эти мгновения. Что-то делать. Быть. Слушать капель за окном, радоваться уже совсем весеннему солнцу. И осознавать, что горе лучше всего переносить в стужу, когда дни коротки, а ночи длинны и темны. Когда кажется, будто мир погрузился во тьму вместе с тобой.
И ведь во всем виновата была она одна! Останься Эмма в монастыре, не вспыхнул бы феникс в ответ на... любовь Раймона? Странно, что до сего дня она не задумывалась, как это называется. Раймон просто был. Всегда, даже когда его не было. Он не нуждался в словах, в определениях и наверняка сейчас вылил бы на голову содержимое вон той вазы с цветами. Потому что, злость - хорошо, а самоуничижение - плохо! Всё просто, когда перестаешь искать того, кто виноват и берешь себя в руки. Вот только сейчас это не работало. Потому что преследовал их Эд Фицалан, с которым не связывался даже Дик. Эд, должно быть, уже родился безумным. Эд закапывал заживо кошек, прижигал лапки лягушкам, а однажды, прочитав о том, как татары пируют, сидя на своих живых пленниках, чуть не задушил крестьянского мальчика. Они вечно дрались за первенство, двое старших, Эдмунд и Ричард, но Дик был упрямее и злее, он побеждал. А Эмма каждый раз боялась той ярости, что полыхала в Ричарде и того странно-болезненного наслаждения, вспыхивающего в Эде.
А теперь братец хотел её. Сначала для себя, как женщину. Потом - для своей госпожи. И Раймона он хотел тоже. В той же последовательности, но... Раймон был для него еще и дичью. Опасной, а потому интересной добычей.
Эмма рухнула на кровать, обхватывая руками голову. "Всё будет хорошо, Эмма."
Надежда - самая великая и самая трудная победа из всех, какие человек способен одержать над своей душой. И умирает она, как известно, последней. Жаль, что тогда её некому похоронить... Но она же - и врач. Всё будет хорошо? Наверное. Солнце есть всегда, даже за облаками. И Раймон есть. А если думать, что он всего лишь взял контракт, то даже получится уснуть. Хоть ждать - трудно и долго.

Бермондси. Тюрьма. Полдень.

Говорили, у Роджера Мортимера было развлечение - охотиться за вороном, который подлетал к оконной решётке. Раймон скептически оглядел окно и вздохнул. Что за гадская судьба. Окно дали, решётку тоже, а вот ворон, которого вполне можно было бы подманить, развлекался в Туата, дёргая за перья старшую сестру. Конечно, в такой ситуации жаловаться было грех. Тёплая светлая камера с постелью, мебелью, даже матрасом и подушкой не шла ни в какое сравнение с той, откуда его вытащил Кранмер. Джеймс обещал принести книги, а любезный и словоохотливый мистер Клоуз с удовольствием провёл экскурсию по тюрьме, похваставшись и чернокнижником, и какими-то неудачливыми контрабандистами, и даже тем, что в этой самой комнате сидел странный тип, продавший Гленголл товары, за которые уже уплатил налог. Камера Гарольда Брайнса. Что ж, это была почти честь. Раймона подставили, а вот торговец, кажется, влипал в неприятности исключительно по собственной воле. Уникум.
В общем, жаловаться было не на что - его по сути даже пообещали избавить от пыток. К ним Раймон вроде бы приготовился, выходя за ворота резиденции... и, разумеется, не был готов. И всё же он жаловался. Жаловался тощей подушке, кровати, колченогому столу, решётке и расчерченному в клетку клочку высокого неба. Жаловался вдумчиво, детально, но - про себя, чтобы не мешать соседям и не тревожить лишний раз стражу. Пусть их сидят, пусть их работают. А глупости некоего Раймона де Три касались только его самого. Ну и, вероятно, этих надписей на стенах, которых Раймон, меряя шагами комнатку, насчитал ровно десять - и собирался добавить одиннадцатую, исключительно для симметрии. Что-нибудь вроде: "Свободу михаилитам!" или "Блаженны идиоты, полагающиеся на авось".
Хотя, нет. Прокручивая раз за разом события той ночи и утра, Раймон не находил ошибок. Да, можно было бы отреагировать на вороний грай, но - как? Да, можно было уехать, не заходя в лес утром, но тогда обвинения настигли где-то в городе, неожиданно, так, что можно было бы и не уйти. Проверить дом? Он не успел бы убрать улики до прихода констебля. Проклятый юнец. Вряд ли он заживётся на свете, но неприятностей устроит ещё на караван констебльских записок. Дьявол, всё-таки он, Раймон, был крайне паршивой, неумелой дичью. Он остановился, разглядывая надпись как раз под окном.
"Элли, счастье".
Эмма, его счастье, злилась, грызла себя и уже даже не швырялась подушками, и это было хуже всего. Кольцо ещё как-то держалось, несмотря на зачарованные стены, но слабо, слабее, чем тогда, с гобеленом, тоньше, чем тогда, на Авалоне. Он ловил только отголоски чувства, а сам обратно не мог передать спокойствия потому, что его не чувствовал. Инхинн или нет, без пытки или нет, но он сидел в чёртовой тюрьме! Причём подставляя под удар Клайвелла. Ещё по дороге Раймон в красках представил, как Эдмунд всаживает констеблю отравленную стрелу в спину на тракте - и всё потому, что некий михаилит не смог придумать собственного способа выкрутиться. Но дьявол! Если бы не тюрьма, не алиби, не помогло бы даже убийство Эда. После этого оставалось только бежать из страны, а это было - он не знал, почему, но чувствовал - рано. Ещё не все дела здесь были закончены. И всё же, возможно, уехать из резиденции было ошибкой. Пусть она и стала бы просто тюрьмой чуть большего размера - зато с Эммой, цельным, не балансирующим на грани Фламберга, как какой-то чёртов оборотень. Бойд бы, вероятно, что-то придумал - он тоже умел выворачивать закон, но... наверное, не так. И Клайвелл был хорош. И предупреждён. Если Эд клюнет, легко ему уж точно не будет. Нет. Это тоже не ошибка, пусть и кажется таковой, пусть от неё дерёт, как от больного зуба, пусть поперёк гордости - просить о таком, признавать слабость, неуверенность, бессилие. Впрочем, гордость стоит дёшево, особенно если ей всё-таки можно купить счастье. Продолжение его. И Клайвелл сделал всё, чтобы просить было... легко. Нет, не легко, но - легче.
"Хм, интересно, зачем ему эта одежда вечером в Лондоне? Ведь мог бы переодеться и на следующий день?"
Следующую надпись кто-то выцарапал - чем? - на столе.

"Душа моя, душе..."
И не злись, душа моя. По крайней мере, на себя. На меня - можно, на Эда - нужно, а вот отвар на голову в моё отсутствие придётся лить себе самой. Или попроси Бойда. А так - было нужно. Наверное, я недостаточно сильный, чтобы просто взять и уплыть в Кале, хотя мы бы успели. Наверное, слишком гордый, чтобы смириться с таким... остатком. Не оправдание. Но, возможно, объяснение?
Интересно. Надпись казалась недоцарапанной, и всё же на удивление завершённой. Душа - душе. Всё правильно. И рядом кто-то нарисовал то ли лилию, то ли ирис. Раймону приятнее было думать, что - ирис.
Следующие две надписи обнаружились над нужным местом и стояли рядом, словно специально, хотя писала их явно не одна рука.
"Но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся".
Раймон только хмыкнул.
"Как про меня".
Бесчинно, впрочем, по мнению церкви поступали все михаилиты поголовно, а уж суетились так, что жуть брала. А он, кажется, больше всех. Был бы с этого ещё какой-то прок... Впрочем, насколько Раймон помнил послание Фессалоникийцам, желательно было работать в поте лица - и молча. Увы, такое было определённо выше его сил. Уж лучше суета. И уж точно он отказывался признавать врагов за братьев - хотя и наличие некоторых братьев во врагах радовало как-то не слишком. Возможно, потому, что тоже оказывались на редкость, просто невероятно суетливы, а конкуренции Раймон не любил. Ни в чём.
"Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную".
Вера, вера, вера. Верить может любой дурак. Понять - вот это уже посложнее будет, а без этого Господу Богу требовалось не только пожертвовать сыном, но и проявлять поистине божественное терпение, принимая тех, кто верил, не понимая, каялся, не раскаиваясь, грешил, чтобы очиститься. С богинями всё было и проще, и сложнее. Они, в отличие от христианского бога, были ближе - и это сбивало, потому что за близостью, за частушками и перьями крылась та же бездна, только наполненная отнюдь не терпением. Раймон мог понять, чего они хотят. Мог понять, что предлагают - пусть устами Бойда. Но вот понять, чего хочет он сам? Хочет ли быть частью этого ренессанса? Кем нужно быть, чтобы спокойно взглянуть в глаза Немайн и понять, увидеть и принять всё сразу? Со скрижалями, заповедями - легко. Без них... ты или такой, или нет. С другой стороны, разве можно со скрижалями стать - не собой? Разве что притвориться.
"Эмме не нравятся богини, но, помилуйте, если и женщина, и богиня хотят стукнуть тебя одновременно - у них точно больше общего, чем кажется!"
Неровные буквы на потолке над кроватью: "Мама, помолись за меня".
Раймон задумался, не торговец ли Брайнс это писал? Ведь была у него где-то мать, отец, может, братья и сёстры. Большие семьи - не редкость. Странный человек, и чего ему дома не сидится? Впрочем, торговец... небось, ноги по дороге скучают. А сам он? Даже когда получил перстень - не заглянул домой. Впрочем, домой? Раймон остановил шаги, всмотрелся в себя, в отражение серо-голубых глаз и кивнул. Всё просто: свой дом он теперь возил с собой, а до того его просто не было: то, что осталось за спиной - лишь место, где случилось родиться. Он ещё раз взглянул на надпись и покачал головой. Даже если бы эти молитвы помогали... сама просьба казалась странной. И всё же он надеялся, что тому, кто это писал, молитвы помогли. Потому что больше, скорее всего, уповать ему было не на что.
"Стыд отцу рождение невоспитанного сына, дочь же невоспитанная рождается на унижение".
Старший Фицалан уже умер, и не мог испытывать ни стыда, ни унижения, ни боли - и это было жаль. С ним определённо стоило бы поговорить о воспитании - после отлова веспертила. Впрочем... к дьяволу его. Теперь проблемой стали явно слишком хорошо воспитанные сыновья. Впрочем, Ричард, глава семьи... Раймон улёгся на скрипучую кровать и закинул руки за голову. Эмма была права. Что-то там происходило такое, отчего судить слишком поспешно не хотелось. Фицалан мог оказаться и актёром, лишь изобразить потрясение, но в таком случае - актёром он был великолепным. И этот вопрос про травы. Для себя? Веспертил, конечно, тварь территориальная, со своими охотничьими угодьями, но он вполне мог и последовать за Ричардом... куда-то. В этом случае... стоило помочь? Странная идея, но, в конце концов, Эмма, вероятно, знала лучше. И чего стоило просто ей довериться? Ничего, кроме собственного упрямства, выкованного годами одиночества на тракте. Жаль, что для этого понимания пришлось посидеть в тюремной камере. И, даже если она ошибалась, это стоило выяснить. И это не учитывая того, что Эдмунд, вероятно, теперь не прочь стать главой семьи. Может, играть в приманку Раймон и не умел, но вот охотником всё-таки был неплохим.
"Хотя бы пока речь идёт и тварях. Но так ли он отличается? Та же тварь, просто - умнее обычных и легче может сойти за человека. Нужно просто чуть изменить угол зрения".
Угол зрения менять оказалось неожиданно тяжело: глаза упорно пытались закрыться и не хотели смотреть на серые стены. Оставшиеся надписи расплывались - да по правде говоря, писавшие и не старались сделать их разборчивыми. И вставать было лень, так что Раймон сдался и закрыл глаза снова. Гораздо приятнее было думать о ваннах. Ваннах с горячей ароматной водой, пушистой пеной и Эммой. В резиденции ни на что не хватило времени, а жаль. Очень-очень жаль. Два-три дня. Оставалось надеяться, что Бойд её хоть как-то успокоит. Разумеется, после того, как успокоится сам. Хм. Возможно, стоит надеяться, что Эмма успокоит его. Это ведь ещё после чёртого бала... о, как Роберт Бойд не любил официальные приёмы!.. Танцы, завистливые взгляды, бессмысленные разговоры и осмысленные угрозы, запах мускуса, жеманное хихиканье и кудряшки... Говорят, фрейлины похожи на овечек с отравленными копытами. Ха. Плохо, что он вернётся так поздно. Бал, да ещё ужин. Не раньше ночи. Дьявол. Хорошо, хоть Лондон недалеко, а то ведь Роб мог оказаться в Портенкроссе.
За стеной кто-то постанывал, в коридоре стучали по камню сапоги стражников, и это почему-то усыпляло. Возможно, потому, что здесь, в отличие от Тауэра, ему было, чего ждать, и было, кому ждать. Будущее всё-таки казалось не таким уж плохим. Особенно, если действительно обойдётся без пыток. Потому что если до них дойдёт, то придётся срочно учиться закрывать кольцо, а это, как Раймон подозревал, удовольствие то ещё. Проверять не хотелось категорически. Да и за такое Эмма потом, вероятно, гнала бы его пинками до Нового Света. Хм. Они так и не успели попасть на бал у Грейстоков. Жаль. Было бы очень любопытно посмотреть, как же танцуют... эти. И как выглядят. Вряд ли - овечками. Интересно, кто победит, если стравить их с фрейлинами? Это, должно быть...
Додумать помешал сон, в котором Роб Бойд почему-то водил хоровод с Эме, Немайн и Айме, а в центре отплясывала Бадб - вприсядку, как, говорят, принято у диких славян.

И получалось это у неё весьма плохо. Не в такт. Потому что провансальская мелодия, которую кто-то негромко насвистывал, не годилась для таких плясок. Да и звуки двигаемой мебели сну не способствовали.
- Спите? Отлично, - одобрительно произнес Клайвелл, вторгаясь в сон. - Но лучше проснуться, иначе ночью спать не будете. А это здесь - самое тяжелое.
Он уже успел разложить на столе книги, смену одежды, выставить бутыль с вином и сверток с пирожками. И даже накрыть Раймона толстым одеялом. И теперь раскачивался на шатком стуле, опасно балансируя то на одной, то на двух ножках.
- Я уж не говорю о том, что ночи тут слишком холодны, чтобы бодрствовать. Час назад прилетел голубь из Уорнхема. И из Норвуд-Хилл. Держу пари, наш лорд Эд уже в Лондоне. И потому, не могу не спросить вас, сэр Фламберг, в преддверии дознания, о некоторых вещах. Потому как в присутствии госпожи Анастасии это может быть весьма... чревато дыбой. Мой коллега из Уорнхема пишет, что вы убили двух проституток в местном борделе. Заколов одну орденским кинжалом и вырезав на лбу меч Архистратига, а вторую - утащив в охотничий домик Фицаланов, чтобы сжечь ее вместе с жертвенной нежитью, судя по пентаклям - во славу Люцифера. К тому же, он утверждает, что вы изнасиловали и зарезали крестьянку с ленных владений лорда Ричарда, принуждая леди Берилл держать несчастную за руки. А потом сбежали. Призвав, разумеется, уже упомянутого демона. Исчезли в сиянии, аки Денница. Несомненно, только для того, чтобы осквернить алтарные чаши в Норвуд-Хилл! - В голосе Клайвелла звучал смех, а губы кривились в тщательно удерживаемой улыбке. - Да еще таким... норманнским способом. Чаши, думаю, они теперь выбросят. Вместе с восковыми фигурками короля и королевы, утыканными иглами. Но всё это - чепуха, если вы скажете мне, что из рассказанного похоже на правду.
Раймон протёр глаза и широко зевнул. Не спать ночью? После прошлой-то? Ха! С удовольствием втянув носом запах выпечки, он соскочил с кровати и потянулся.
- Сколько всего на одного меня! Неужто проститутку прямо при всех в охотничий домик волок? Но, если серьёзно. Начну с простого. В Уорнхеме я в последний раз был больше чем полгода назад и совершенно точно так не развлекался - запомнил бы. В Норвуд-Хилл не заглядывал ещё дольше, столько, что уже и не помню, восковых фигурок не лепил и не тыкал. Охотничий домик и лесок рядом я действительно сжёг - отбиваясь от нежити. Стая или две лесавок, несколько зыбочников - отбиться иначе было бы невозможно. С утра к этому добавилась полетуха, но её я убил руками крестьянина, - Раймон пожал плечами, - хотя признаю, что звучит странно. Но в этом доме никаких демонов я не призывал, в жертву никого не приносил, пентакли не рисовал. Сбежал при помощи магии - обычной, стихийной. С девушкой... - он помрачнел, - впервые мы увидели её уже изрезанной и изнасилованной. Да, Эмма держала её за руку - чтобы попытаться помочь, она ведь лекарка. Да, я мороками скрасил ей последние минуты жизни, создав мостик между девушкой и отцом. Насиловал я её или резал? Нет!
- Неправильный ответ, - не без удовольствия просветил его Клайвелл, качнувшись слишком сильно и поспешно уцепившись за край стола. - Я же не просил вас рассказать жизнь от рождения, а задал вопрос, на который нужно было ответить: "Ни слова истины". С полным осознанием своей правоты. Не говорите лишнее, прошу вас. Потому что иначе я вынужден буду спросить: "Вы сказали, что в этом доме демонов не призывали... А в каком вы это делали?" Чем больше вы говорите - тем легче вас поймать на несоответствиях, понимаете? Даже если их нет. Итак, если на допросе я спрошу вас... Допустим, призывали ли вы, сэр Фламберг, когда-либо демонов, чтобы поклоняться им?
- Нет, - со вздохом ответил Раймон. Искусство отличать разговор от допроса до сих пор от него как-то ускользало. К счастью. И он искренне надеялся, что в будущем и не пригодится.
- А чтобы приносить жертвы? Быть может, просто так, для беседы? Впрочем, - констебль встал со стула и зачем-то перевернул его, - последнее я спрашивать не буду. Какой михаилит не беседовал с демонами хотя бы в экзорцизме?
Говоря это, он расшатывал ножки, пока не остановился на одной, по виду ничем от своих товарок не отличающейся.
- Не думал, что когда-то буду это говорить и показывать... Но! Предприятие наше с вами опасное, я могу и не вернуться завтра. И тогда вы останетесь здесь, пока в Бермондси не появится новый констебль. Знаете, в нашей работе бывает всякое. Заключенные могут и по голове огреть, и в камере закрыть. И вот для таких случаев...
Ножка стула выскочила, наконец, из своего гнезда и в ней обнаружился толстый, острый железный кол.
- Если двадцать пятого после полудня не будет дознания, если его не будет и двадцать шестого утром, вы найдете на двери три гвоздя. Там, где могла бы быть замочная скважина. Выбьете отверстие между ними вот этим. - Джеймс потряс своим странным орудием и прикрутил ножку обратно. - А затем откроете камеру ключом и будете пробираться в резиденцию. Тоже самое вы сделаете, если вдруг начнется пожар, но тогда вы уйдете только до двора тюрьмы.
- Чтобы приносить жертвы - тоже, - откликнулся Раймон, наблюдая за действиями констебля, вскинув бровь. - Не думал, что когда-либо такое увижу... или услышу.
"Интересно, а не смог бы я уйти отсюда через туманы?"
Конечно, тюрьма отсекала чары, но чары ли это? Попробовать было искусительно. Останавливала только возможность застрять, например, в зачарованной стене. И отсутствие того самого алиби в случае успеха.
- Надеюсь, что пользоваться не придётся, но... благодарю. От души.
И за способ, и особенно - за доверие. Впрочем, последнего говорить, кажется, было не нужно. Понятно и так.
- Ключ найдете в вещах, - Продолжал свои наставления Клайвелл, отмахнувшись от благодарностей, - и его лучше спрятать. Мистер Клоуз настолько гостеприимен, что старается уберечь своих постояльцев от побега. А теперь скажите мне, о чем не спрашивать на допросе. Вы уж простите, но в вашей истории я усматриваю провалы. Хотя бы потому что в ней нет Эдмунда, который выступает чуть ли не главным свидетелем обвинения, по словам коллеги из Уорнхема.
"Ещё бы он не был главным свидетелем. Небось, такое удовольствие получал, всё это готовя, что запомнил накрепко каждую деталь".
Раймон скупо улыбнулся. Эдмунда и его связь с кельтскими демонами он заложил бы с огромным удовольствием и без оговорок. За одной небольшой деталью.
- О том, что именно я сделал, чтобы умирающая девочка не поднялась такой нечистью, что сровняла бы ближайшую деревню с землёй, если не глубже. Цеховая тайна. Стандартные орденские методики.
Джеймс кивнул, показывая, что понял, предлагая продолжать, и Раймон прислонился к стене, задумавшись. Про Эдмунда он знал слишком мало, а доказать не мог вообще ничего. Больше было догадок, и всё же...
- Эдмунд Фицалан появился в истории совсем недавно. Я знаю лишь, что он присягнул на верность сущности, которой очень нужна Эмма - древнему кельтскому... демону, которому мы перешли дорогу на тракте. Эд продал душу и тело, если угодно, получив метку - широкие татуировки на руки. Я почти уверен, что их нельзя ни срезать, ни сжечь... хотя доказать этого не могу. Но он исполняет то, что должен - так, как хочет. И, помимо приказа, он хочет Эмму для себя тоже. Пока мы вместе - я могу её защитить, а так... - он пожал плечами и обвёл рукой стены. - Разделяй и властвуй. Покончив со мной, он, вероятно, прикончит старшего брата, если не сумеет с ним договориться, а мне что-то подсказывает, что не сумеет. Ричард Фицалан тип не слишком приятный, но гордость у него есть.

- Ни срезать, ни сжечь...
Клайвелл коснулся серьги в ухе, потер шрам на виске, заметно помрачнев. И долго молчал, глядя в окно.
- К дьяволу, - наконец, выдохнул он. - Quis attero mihi tantum, planto mihi validus*. В конце концов, судьбы вершат люди, а не древние боги. Позвольте совет, сэр Фламберг, перед тем как я уйду. Когда все это закончится - а оно закончится хорошо - уезжайте на время. Обвинения я могу снять, а вот поправить репутацию, увы, не в моих силах. Магистр, кажется, шотландский лэрд? Быть может, он не откажет вам в гостеприимстве. Люди должны забыть то, что натворил Эдмунд. А я сделаю все, чтобы ему отрубили голову. Унизительно для Фицалана - в Тайберне.
- Продолжить отпуск в Суррее не получится точно, - мрачно проворчал Раймон.
Уехать было бы славно. Если бы не необходимость искать куски чёртова венца. Они, конечно, могли бы оказаться и в Шотландии, но не грабить же все монастыри подряд! Ирландия и Слив Голри? Но фэа они пока что и так были сыты по горло. Или уезжать, или... дьявол, сколько же выстраивать репутацию заново даже после того, как утихнут страсти? Заново? Словно он когда-то занимался таким нарочно, а не просто жил, как душа лежала. И что, люди просто так всё забудут? Крестьяне, которые договорились с мавками, будут ворчать, что лорды друг друга покрывают, родители Тина и Тины покачают головой и попеняют за то, что напачкали в комнате? Староста проклянёт, что дочь лишили разума? И все в один голос примутся жалеть о деньгах, пошедших наверняка прямиком на чёрную мессу. Верить в это не хотелось настолько, что до сих пор об этом почти и не думалось. А зря. В дурное верить было легче. Чёртов Эдмунд Фицалан, слуга Великой Королевы! Уехать далеко - всё равно, что сбежать. Только подпитает слухи. Сбежал, затаился, и ведьму свою уволок, значит точно что-то в этом есть. Оставаться - рисковать теми же вилами в брюхо в ближайшей деревне. Верит ли он в людей настолько, чтобы рискнуть, да ещё не только собой, а Эммой? Да и так ли хорошо он выглядит для этих крестьян и горожан? Возвращаться по следам доводилось редко. А где приходилось, порой случалось всякое. Билберрийский палач. Разоритель. Раймон скривил губы.
- Кажется, я подумаю об этом совете даже не завтра, а послезавтра. Сначала - обвинения и Эдмунд. А то ведь может статься, что завтра он учудит что-то такое, за что резиденцию ордена горожане в осаду возьмут. С факелами.
- Им сначала придется пройти мимо банды валлийца, - также криво и совсем невесело улыбнулся в ответ констебль. - Да и кто пойдет жечь притон гадких мракоборцев? Впрочем, время лечит всё. И мне пора, кажется. Мэри ждёт. Постарайтесь спать эту ночь.
Гадкий мракоборец кивнул и неожиданно улыбнулся так, словно и не в тюрьме.
- И у меня тоже есть совет на завтра, Джеймс. Личина, брошь, верёвки - это всё хорошо, но не отмахивайтесь от встрёпанной вороны, особенно если та говорит частушками. Нет. Пожалуй, только когда она говорит частушками.
Клайвелл тяжело вздохнул, неопределенно хмыкнул и, ворча, направился к двери.
- Говорящие вороны, цветы в начале весны, лисички...
Дверь за ним захлопнулась, и шаги вскоре стихли. Но пирожки - остались, и Раймон с удовольствием откусил от одного, а потом не заметил, как умял его до последней крошки. Пирожки оказались удивительно нежными, ещё мягкими после печи, а в тюрьме и вовсе сходили за пир получше того, что сейчас наверняка задавали во дворце. Второй пирожок последовал за первым, а затем Раймон, наконец, снова смог думать. Задумчиво откусив третий пирожок и чуть не сломав зуб, он выплюнул на ладонь ключ и уставился на него. Клайвелл поверил. Мало того - принял, не стал спрашивать лишнего, понял опасность, придумал план, а теперь рискует собой. Отрывая себя от себя, закрывая за собой дверь, кивая послушнику на воротах, Раймон надеялся только на справедливость дознания и на то, что этого хватит. Но возможные вопросы... у каждого михаилита слишком хватало на совести такого, что нежелательно было рассказывать на суде, а он, кажется, выделялся в этом даже по меркам магистров. Надеялся на дознание, на то, что обойдётся не слишком жестокой епитимьей - хотя какое там. На тот момент он думать почти не мог, только чувствовал то, что волнами уходило от Эммы, поднималось из сердца. И где-то там всё же сверкало и приятие Клайвелла, одобрение, понимание, что он - свой. Не только из-за трактира Тоннера и церкви, а просто. Чувство за пределами разума, логически обоснованной надежды и мыслей всё ж оказалось право. И это, несомненно, было - хорошо.

-----------
* что не убивает - делает сильнее (лат)

24 февраля 1535. Резиденция.

Гибискусы, кроваво-алые, невиданные в Англии, пышно цвели в оранжерее. Эмма потянула цветок, сорвала с ветки, забрызгав рукав зеленым соком. И тут же с досадой вздохнула. Глупо. Уже к вечеру лепестки увянут, к ночи - умрут. Не засушишь в книге, не сохранишь, даже в духи не сгодится. Слишком быстро умирал цветок смерти, символ женской красоты. Увядал, как девичья прелесть. Не ирис, не лаванда, но пахнет также нежно, с горечью... Раймону понравилось бы. Наверное.
Жизнь женщины - ожидание. Чьей бы женой она не была. Мужчина свободен, он может покидать дом, чтобы путешествовать, воевать, гулять... сидеть в тюрьме, наконец. Женщине же оставалось хозяйство, дети и тоска. Первого и второго у Эммы не было, а третье - надоело. Нельзя вечно страдать, а если занять себя делом, то на это еще и времени не останется. И Эмма села за парту. Вместе с мальчишками, на задних рядах, она постигала то, что не успела узнать в монастыре. Наставники косились, но не прогоняли.
И если в травничестве, в лекарстве она сама могла кое-что порассказать, то магия камней захватила её. Эмма и раньше ощущала теплоту самоцветов, понимала, что они способны взять на себя печаль, тоску, подарить радость. Но теперь - понимала. Видела сосредоточенные в них краски природы, в наплывах яшмы и агата усматривала рощи, горные склоны, русла рек, будто рука неведомого творца навсегда запечатлела их. Глядела в них - и улавливала, как камни откликаются на настроение человека. А вслед за этим пониманием приходило пока еще неуверенное осознание: самоцветы можно подбирать эмоциями, усиливать - травами, огранкой, металлами.
Когда аметист, вышедший из ее рук, ощутимо уколол наставника, Эмма возликовала. Пусть маленький, но успех. Уж теперь-то её не зря будут называть михаилитской ведьмой! Но день все равно тянулся, никак не хотел заканчиваться. Бойд не возвращался из Бермондси, вестей никаких не было, а гибискусы все также цвели, точно насмехаясь алым и желтым над ее тоской. Слышал ли Раймон её успокоенность, чувствовал ли аромат этих цветов? Наверное, нет. Но думать, что он всё ещё понимает - было легче.

Час, два, три... Игла тянула за собой нитку, нитка пятнала полотно ирисами, надоевшими настолько, что Эмма невольно задумалась о том, чтобы сменить духи. Но Раймон бы не одобрил, должно быть. Он ирисы-то сначала находил чересчур терпкими, впрочем, валериана, которой долго пахли волосы, ему нравилась меньше. Эмма хихикнула, вспомнив, как отмывали они тот отвар над тазом. И тут же укололась, окрасив цветок в алый. Сестра Маргарита непременно бы отходила её линейкой за испорченную вышивку. Раймон... При Раймоне она не вышивала - незачем.
Иногда ей казалось, будто эта кровь на ткани - отголосок тех ран, что он приносит, возвращаясь и прогоняя ожидание. Что ранит она себя как раз тогда, когда когти или зубы вонзаются в Раймона. Но это, разумеется, было глупостью. Сентиментальной, с розовым и малиновым оттенком, как в рыцарских романах. Как в этих томных лангедокских песнях, которые наигрывал констебль Клайвелл в Билберри. Любопытно, обзавелся ли он лютней и играет ли эти мелодии своей жене? Странным он казался человеком. Жестоким, суровым, но при этом - способным петь так страстно, так... Снова уколовшись, Эмма досадливо ойкнула и засунула палец в рот. Эдак недолго и вышивку испортить!
- Простите, миледи, я, наверное, помешал...
Эмма подняла глаза. Эдвард? Эдмунд? Светловолосый юноша с вечно выбивающимися из длинного хвоста локонами. Ему лет четырнадцать, должно быть, но все дети здесь выглядят старше. Забавно, что все взрослые при этом - бесконечно молоды, даже если убелены сединами и испещрены морщинами, как Ёж. Даже Раймон порой - мальчишка, хотя в его возрасте уже многие становятся государственными мужами, принимают управление наследством. Бойд магистром уже стал к этому времени... Впрочем, он тоже - юнец. До сих пор.
- Нет, Эдвард, - кажется, его звали так, всё же. - Вышиванию помешать нельзя, а мыслям - тем паче.
- А матушка вечно... - Эдвард осёкся, сплёл пальцы на животе, потом решительно убрал руки за спину. - Простите, миледи. Я хотел у вас спросить... просто это, наверное, настолько невежливо, что брат Ёж будет до утра таскать за уши по замку, но - скажите, прошу, как это? Когда вы на тракте, с сэром Фламбергом?
Сложнее вопроса Эмме еще не задавали. Хотя бы потому, что она никогда не задумывалась - как это? Эмма улыбнулась, подобрала юбки и подвинулась, предлагая место на узенькой каменной скамеечке подле себя.
- Поначалу было любопытно и страшно. Но когда... Знаешь, Эдвард, когда доверяешь кому-то больше, чем себе - уходит страх. И ты просто привыкаешь, живешь, находя сладость и в тракте, и в тавернах, и даже в тварях. А брату Ежу мы не скажем, верно? Уши тебе еще пригодятся.
Послушник улыбнулся и устроился рядом.
- Говорят, вы отравили целый приход, чтобы сбежать. Или заколдовали. Но я хочу спросить, если можно, а как вы поняли? Что... доверяете? Я хочу сказать, - он заторопился, - это ж тракт. Встреча, расставание, постоянно новые люди, и сэр Фламберг никогда нигде не задерживается - по крайней мере, так говорят, и...
Эмма фыркнула, скрывая смех в ладони. Дети, разумеется, сплетничали. Слишком редко михаилиты женились, чтобы это не обсуждали даже малыши. Но целый приход?
- Сэр Фламберг и в самом деле перекати-поле, - согласилась она. - И доверие пришло позже. После того, как отравишь целый приход, Эдвард, выбора не остается. Только сбежать с первым же, кто позовет. Иначе заколдованный монастырь начнет мстить.
Особенно - отравленная абатисса. Эмма вздохнула, вспомнив розги и холодные камеры, которые в Бермондси именовались молельными. Каменные полы, каменные стены без окон, двери с решетками, запирающиеся снаружи. Только за них мать-настоятельница заслужила всё произошедшее. Но - и не только, конечно. Просто... не хотелось вспоминать.
Эдвард кивнул неожиданно серьёзно, словно разделял мнение о проклятиях монастырей, и вздохнул.
- Понять бы, что делать, когда нельзя этот приход отравить.
- Кто у тебя в монастыре?
Порой дети-шестилетки понимают и запоминают больше, чем думают взрослые. Вырастая, проносят эти воспоминания через жизнь. Раймон никогда даже не говорил о том, месте, где родился, не называл его домом. Вихрь неохотно пояснял, что его нашли на улице, а родителей он и вовсе не помнит. И лишь Бойд с нескрываемым удовольствием вспоминал детство, с теплотой говорил о матушке и братьях. А Эдвард, кажется, душой всё еще был дома. Или в том монастыре, где... Эмма поморщилась, понимая, что не хочет глядеть в Эдварда, чтобы увидеть цвета его чувств. Гораздо приятнее было просто говорить и просто слушать.
- Не в монастыре, конечно, да и увезти не получилось бы - характер у неё, у Бесси Клайвелл, - Эдвард улыбнулся, но тут же помрачнел. - Я ведь даже не знаю, нравлюсь ли. Наверное, нет. Письма... просто вежливые, понимаете? - он вздохнул. - Простите, миледи. Сам не знаю, почему об этом рассказываю. Здесь ведь никто, кроме меня самого ничего и не сделает, верно? А пока что я здесь - а она там... ой! - это прозвучало совершенно по-мальчишески. - Простите! Сэр Фламберг же на охоте, а я тут... но он наверняка вернётся. В спальнях говорят, ещё такой твари не народилось, чтобы его прожевала.
- Боюсь, это не правда, - смешок сдержать не удалось. Да и незачем было. Мальчикам нужны герои, но больше - осторожность на тракте. - Но вот, чтоб переварила... Да, таких, пожалуй, еще не встречалось.
Эмма поколебалась мгновение и обняла мальчика за плечи, совершенно не зная, что ему сказать. Наверное, когда... если у нее будут свои дети, она найдет слова, чтобы объяснить: первая любовь редко бывает прочной, хоть и забыть её невозможно. Сейчас же... Но ведь Эдвард не пошел к кому-то из наставников, задал этот вопрос ей, а это накладывало неожиданную ответственность, которой было всё равно, знает ли Эмма, чем утешить ребенка.
- Что до Бесси... Она просто еще слишком мала, Эдвард. Ты же - уже воин. К тому же, подозреваю, чтобы понравиться мисс Клайвелл, надо походить на её отца. А потому, время, которое ты проводишь тут - только на пользу. Твоя дама сердца повзрослеет, ты - закончишь учиться, и оба взглянете друг на друга уже другими глазами.
Вышло, наверное, плохо. Совсем неутешительно. Но зато - правдиво? Разлуки - на пользу? Эмме с этим было трудно согласиться. Приходилось принимать.
- Не знаю, - эхом отозвался Эдвард, потом вздохнул, расправил плечи и кивнул. - Наверное, вы правы. Но это больно, да? И ждать, и уезжать одинаково.
Эмма кивнула, с тревогой глядя на возникшего в зарослях померанца Бойда. Тот хмурился, держа в руках тоненькую трубочку голубиной бумаги. Но Эдварда одарил улыбкой и похлопал его по плечу, отпуская. И протянул бумагу Эмме.
Первые пару ударов сердца она не дышала, боясь разворачивать. Следующие - еще и не жила, потому что первое, выхваченное из послания слово, было "ранен". Но снова забилось сердце, задышалось, и она поняла: Раймон просит приехать. Несмотря на то, что уже вечерело, несмотря на свои же запреты и возможного Эда на дороге. Впрочем, после известия о ранении, Эмма сама бы сбежала. В ответ на взгляд, вопрошающий о том, кто сопроводит, Бойд лишь вздохнул, кивнул и всучил ей кольчугу, которую, должно быть, клепали для мальчика - так была мала. Но ей бы - подошла. И когда он бешеным галопом увозил её через лес, в своем седле, собой же прикрывая, Эмма нашла ответ, которого ждал Эдвард. Разлуки - нет, есть лишь расстояния.

Тюрьма в Бермондси. Вечер.

Не унывать. Совет, бесспорно, был хорош. Проблема состояла в том, что заниматься в камере было решительно нечем, не считая чтения, мыслей, воспоминаний и составления бесплодных и оторванных от реальности планов. Всё это помогало не слишком, к тому же Раймон заметил, что камера значительно сужает кругозор, ограничивая его теми же стенами. Ехать на запад или на восток? Без ветра в лицо, взглядов крестьян и грефье вопрос оставался исключительно академическим. Что делать с Эдмундом? Это тоже зависело от того, как повернётся дело на тракте и в Лондоне. Поэтому Раймон поступил просто. Когда нечего делать, нужно придумать себе занятие. Отжимания сменялись перечнем тварей из бестиариев и мыслями о том, переварят ли они при случае Эдмунда Фицалана. Это, в свою очередь, переходило к бою с тенью, а после этого - к размышлениям о том, что за тварь таки водилась в Суррее, куда определённо ещё предстояло вернуться, подготовившись получше. И, конечно, оставалась Великая Королева. Сила. Пусть её чемпионам было запрещено убивать Раймона, но всё-таки они вынуждали становиться сильнее тоже - и, как и прежде, он едва ли мог это игнорировать. Можно ли убить богиню? Нужно ли ради этого принимать браслеты - и всё связанное с ними? Бойд, Ричард Фицалан, Эдмунд Фицалан, прочие. Сила и обязанности. Нет. Пока ещё он до такого не дошёл. Конечно, можно было, вероятно, подчиняться, не подчиняясь, возможно, это было к лицу шуту, и всё же - нет. Пока ещё нет. Встряхнув головой, Раймон снова принялся отжиматься от пола. Это хотя бы прогоняло бесплодные мысли. И помогало заменить их полезными - например, тем, как именно составлять ответы на дознании. С уверенностью в своей правоте, надо же. И как удобно, что Немайн он с чистым сердцем мог не называть демоном, а вот Морриган - вполне. Не менее искренне. А это означало, что и про себя, и про Эдмунда можно говорить чистую правду. Главное - не увлекаться.
Сосредоточившись на дыхании, он едва расслышал, как кто-то поскрёбся в дверь. Не постучал, не грохнул сапогом, а именно поскрёбся, словно Раймон сидел не в тюрьме Бермондси, а в богатом трактире. Хмыкнув про себя, он поднялся, отряхнул с ладоней соломинки и пригладил волосы. Раз уж уважение - и встречать нужно соответственно.
- Прошу.
Мистер Клоуз вошел тихо, стараясь не стучать каблуками. Любезно поклонился и его бесцветное, ничем не примечательное лицо расцвело от вежливой улыбки. Он неспеша оглядел камеру, окно, лежанку, стол, жестом отпустил стражника и закрыл за собой дверь.
- Сэр Фламберг. Это честь - принимать вас здесь, в "Тишине". И я бы мог, наверное, долго говорить о том, как замечательно и даже престижно, что у нас гостит такой прославленный рыцарь, но мистер Клайвелл приучил всех говорить точно и по делу. Потому перейду сразу к сути, надеясь, что вы не откажете в помощи вашему временному дому. Извольте припомнить, здесь гостит Ролло. Живет он у нас уже довольно-таки давно, от предшественника Джеймса остался, но на волю не спешит и, кажется, находит определенную сладость в своем положении. Рисует свои схемы, пишет стихи и грезит сокровищами, которые где-то спрятал. Правда, позавчера...
Клоуз вздохнул и замялся, взглянул на Раймона с опаской.
- Позавчера он нарисовал "Ногу друида". В крайне любопытной модификации. И отказывается закрывать, а из нее лезет, простите, всякая дрянь. А сколько налезло до того, как стража заметила - я и не знаю. У-у, бездельники... Сами понимаете, репутация заведения страдает, и я даже не могу никого из ваших братьев пригласить. Вы же - человек уже свой. Не откажетесь взглянуть?
На слове "свой" Раймон едва удержался, чтобы не скривиться. Задерживаться даже в таком чудесном заведении больше, чем необходимо, не хотелось совершенно. А вот чернокнижник... сдержать удивление у него не получилось: брови сами собой поползли вверх, и он недоверчиво уставился на Клоуза.
- Вы что, позволяете чернокнижнику проводить ритуалы?..
Ритуальная магия, пожалуй, была единственной из всех, что знал Раймон, которая имела шанс сработать за зачарованными стенами. Разрешать чертить графы и символы в тюрьме!.. Перед мысленным взором возникала раскидистая сеть знаков и иероглифов. Царапина в этом коридоре, штрих в той камере, царапина в прачечной. Нет энергии, которая бы питала чертёж? Ха! Магия была везде, даже там, где её впитывали камни. Да и то сказать: если впитывали, то неизбежно должны были отдавать, хотя бы для того, чтобы не допускать перегруза. Да и кровь - та же магия, а рисунок опытного мага искажал реальность так, что уже не имело значения, что там вокруг.
- Это одна из его привилегий, - кивнул Клоуз, разводя руками. - Понимаете ли, Ролло - не совсем чернокнижник. Он теоретик, скажем так. И сбежать отсюда не может - некуда, да и безопаснее ему тут. Три тома по ритуальной магии, извольте знать, написал! Но порой Ролло ведет себя, как ребенок. Известно, что старый, что малый... Впрочем, до такого, как сейчас, никогда не доходило.
Раймон только вздохнул. Кажется, это была самая уютная тюрьма из всех... двух, где доводилось бывать. Он понимающе кивнул:
- Ладно, давайте взглянем. Раз оно сугубо между своими, то мне нет нужды потом отчитываться в работе перед капитулом. Ведите, мистер Клоуз. Скажите, впрочем, а ведь этот Ролло небось рисовал не только в своей камере, верно?
- Он постоянно ведет свои изыскания, - кивнул смотритель тюрьмы, - но обычно не активирует свои творения, а мы потом стираем их.
Распахнув дверь, он посторонился, пропуская и долго вел коридорами, пока не остановился напротив камеры, расположенной в башенке. И протянул ключ.
- Полагаю, вам лучше самому открыть дверь.
- Разумно, - согласился Раймон, не спеша открывать. - Мистер Клоуз, а что именно за дрянь лезет? Та, которую успели заметить.
Дрянь, привычная михаилитам, обычно оставляла следы в виде луж крови и тел, но Клоуз выглядел достаточно спокойным, не слишком торопился, да и сопровождал их всего один стражник. Так что оставалась надежда, что Ролло открывал дорогу всё-таки не нежити.
- Последним стража поймала карлика. Черного, как смоль, с острыми зубами, копьем и в набедренной повязке из серого меха, - невозмутимо пояснил Клоуз, точно такие чудеса в тюрьме были обычным делом. - Он откусил палец Сеттеру, это стражник. Мы держим эту тварь в седьмой башенной. А до него - гадкая зверюга с длинными лапами. Когтистая. За ней пришлось погоняться, слишком ловко бегала по стенам и потолку, что дьяволова обезьяна. Все полы слюной закапала, а куда сгинула - неведомо. Ну, на нижних этажах в общих камерах отыщется, должно быть... Там - сброд, сэр Фламберг.
- Поймаете - продайте ордену на опыты, - рассеянно посоветовал Раймон. - Капитул на такое не поскупится. А то вдруг они сбегут и размножатся?
Ему самому всё равно не собирались возвращать оружие, так что охотиться на когтистых зверюг никакого желания не было, пусть сброд и было жаль. Менее полугода назад он сам мог оказаться в такой вот общей камере, которую хоть затопит - никто не пожалеет. Ну разве что о том, что теперь придётся писать много бумаг о бандитах, которые так и не дожили до ассизов, чтобы их вздёрнули по правилам. А мог и позже, как ренегат. Интересно, что на самом деле чувствует смотритель тюрьмы? Раздражение оттого, что неведомые твари нарушают порядок? Удовольствие от нежданного развлечения? Злость на Ролло? Или просто тревогу, потому что старый чернокнижник, которому некуда идти - почти родной, - может пострадать? Они ведь не стали бить его по голове, уговаривали. Конечно, прерывать многие ритуалы было опасно, но... оставалось только гадать. За плечом было до жути пусто, так, что хотелось оглядываться. Эмма могла бы сказать точно. И что позади, и что впереди, и что рядом. Без неё отвечать на эти вопросы оказалось сложнее настолько, что это на миг лишило уверенности. Осознаёт ли он, что происходит? Правильно ли оценивает людей? Граница между знанием и пониманием поплыла, а потом рывком вернулась. Какая разница, что именно чувствовал Клоуз? Главное - что он делал и говорил, чего хотел. А это всё он выражал достаточно определённо и тем, что делал, и тем, чего не сделал. Достаточно было просто смотреть, слушать - и обращать внимание.
"А ведь то, что лезет, обратно скорее всего не загнать, если не менять ритуала. Ай, к дьяволу".
Не испытывая особенной уверенности, кого именно он туда послал - или пошлёт, - Раймон постучал в дверь. Тюрьма или нет, а чернокнижник-теоретик, автор трёх книг - и, вероятно в процессе написания четвёртой - заслуживал хоть толики уважения. Никогда не стоит злить тех, кто могут выпускать всякую дрянь.
После короткой паузы изнутри раздалась скороговорка, едва разборчиво, на грани слуха.
- Толь...итрый, то ли ...упый, пролетит свой путь и встанет...
Звучало как приглашение. Насчёт хитрости он уверен не был, но лента на руке вполне определённым образом говорила о разумности. Так что Раймон пожал плечами и под мелодичный звон колокольчиков повернул ключ в замке.

На чернокнижника, сидевшего с блокнотом и карандашом в центре ритуального... не-вполне-круга Раймон едва взглянул. В первую очередь стоило осмотреть комнату на тот случай, если когтистые дряни успели появиться прямо здесь. Тварей не обнаружилось, зато в углу обнаружился щуплый светловолосый парнишка едва ли старше Эммы. И успыпанное веснушками лицо было чем-то знакомо. Где-то, и, вроде бы, не так давно... Раймон нахмурился, присмотрелся, и парень вскочил, прижимаясь к стене, а потом начал отступать к окну. И он явно берёг руку. Точно! Раймон мысленно хлопнул себя по лбу и хищно улыбнулся лесному разбойнику, который, можно сказать, познакомил его с Эммой, вначале познакомившись с анку.
- Вижу, оба глаза на месте. Сидеть! И не шевелись.
Неудачливый грабитель не сел, а буквально упал на каменный пол и затих, не моргая. Кажется, даже перестал дышать. Раймон хмыкнул и, наконец, осмотрел внимательнее странный... трискель. Пять лепестков ромашкой раскинулись в пятиграннике, отмеченном знаками стихий, а в дополнение к этому их пересекал круг, деля поле на внешнюю и внутреннюю части. И северные руны... Раймон присмотрелся и хмыкнул снова. Снаружи Ролло вписал общую схему, помогающую в достижении цели, открывающую путь, значит, внутри круга, на самих лепестках должно быть направление - так или иначе. Он осторожно, не приближаясь, обошёл схему по кругу. Ролло сидел лицом к руне отал. Наследие, прошлое, связь отдельной ветки с великим древом. Карлик, говорите? Обезъяна?
Раймон тяжело вздохнул и присел на корточки лицом к Ролло.
- Добрый вечер, мастер. И как далеко вы ушли?
- Ordo sancti Michaelis Archangeli, - задумчиво констатировал старый чернокнижник, не отрываясь от своих записей и лишь мельком глянув на него, - кошку видно по походке. Не советую, юноша, носить шутовские амулеты просто так. Вы знаете, что шут - это переход от Рыб к Овну? И значение его - искупление? Ваши бубенчики несут вам начало нового цикла жизни, сложную и тернистую дорогу, в конце которой - счастье, если вы примите благословение тишины, если выстоите между Судом и Миром! Кто подарил вам эту ленту? Отвечайте одним словом, юноша!
"А где-то там, наверное, появляется очередная дрянь".
- Ветер. А как вы заставили стихии работать на зачарованных камнях?
- Ветер... Посланник богов, приносящий их волю, - пробормотал под нос Ролло, - свобода, страсть, возрождение. Если камни были кем-то зачарованы, юноша, то кто-то может и воспользоваться этим. Тюрьма может быть большим накопителем, понимаете? Черточка там, руна тут, зодиак здесь... Память камня, зеленый и серый, немного алого, чуть мела и самую капельку веревок! И вы - это узилище. А узилище - это вы.
Представив слияние с тюрьмой, Раймон невольно вздрогнул. Хуже, наверное, было бы только с бойней, но ритуалисты часто воспринимали мир иначе, снаружи, через простыню символов, и для Ролло, скорее всего, здание оставалось лишь инструментом. Или... Или нет. В любом случае, он покосился на престарелого чернокнижника с новым уважением.
За спиной досадливо вздохнул смотритель, но Раймон только мысленно фыркнул. Надо быстрее - пусть сами делают. Он лично не видел никакого способа нарушить ритуал, не рискуя жизнью Ролло - или, если на то пошло, целостью тюрьмы. Можно было разве что удалить всё, что маг раскидал по тюрьме. Стереть, зашлифовать, чтобы и следа не осталось. Схема уже набрала энергию, но зачем оставлять ей лишнее? Не говоря о связи с другими коридорами, камерами и комнатами. Он бросил назад, не оборачиваясь.
- Мистер Клоуз, не могли бы ваши люди заняться этими нежелательными модификациями?
- Разумеется, сэр Фламберг, - голос Клоуза не выражал ничего, - однако, хочу заметить, что мессир Ролло дорог нам. Пожалуйста, постарайтесь ему не навредить.
За спиной фыркнул стражник, занявший место смотрителя, а сам Клоуз поспешно удалился. А вот разбойнику все это не понравилось настолько, что он осмелился подняться на четвереньки и быстро, вдоль стены, поползти к двери. Раймон повернулся к нему.
- Что тебе непонятно в словах "не шевелиться"?
- Ой, - испуганно сообщил ему разбойник, тыча пальцем в Ролло, - дык...

Парень, который в аббатстве разливался соловьём, сейчас не мог выдавить и пару слов. Боялся настолько, что говорить не мог, а вот действовать, да ещё так осознанно - вполне? Очень сомнительно. В том же аббатстве боязнь ему ничуть не мешала. Так зачем бы ему уходить от интересного зрелища туда, где тут же поймают, где дряни появляются? Да ещё так, чтобы пройти за спиной страшного михаилита, а не про противоположной, подальше от него? Пусть даже там надо пройти мимо рисунка дважды. Подальше от злодейского гада, который угрозами добыл правду и, небось, лично прислал констебля.
- Дык сидит, тебя не трогает, - резюмировал Раймон, снова поворачиваясь к Ролло и устраиваясь поудобнее. - Но понимаю. Страшные рисунки, непонятные. Коли так - давай, вали.
Он снова повернулся к Ролло.
Мороков не хватало просто до смерти. Без них приходилось полагаться на стук и шуршание грубых ботинок, на тени, скользившие вокруг, на звуки дыхания и расчёт времени. На чувство, без которого морочника просто не существовало, магия там или нет. Нападать на него было бы самоубийством, но... парень ведь уже смертник, чего ему терять.
Когда шаркающие звуки за спиной внезапно смолкли, Раймон чуть не закатил глаза. Какой идиот, спаси Господи. Словно на михаилитов никогда не кидались со спины. Словно их не учили... он резко развернулся, входя корпусом между руками разбойника - придурок толкал обеими, не одной! - поймал за правую и с выдохом рванул.
Лепесток пентакля, в который попал разбойник, не вспыхнул, не взорвался, даже не стерся. Сверху посыпались голубоватые снежинки, а парень исчез, не попрощавшись. Зато вместо него из угла выглянула усатая, морщинистая рожа тюленя с трепыхающейся рыбой в пасти. Животное с интересом огляделось, плюнуло своей добычей в Раймона и нырнуло в пол, окатив солено-горькой морской водой.
- Любопытный эффект, - равнодушно заметил Ролло, что-то помечая на бумаге.
- Весьма, - пожал плечами Раймон, вытирая брызги с лица. Вода оказалась просто ледяной, но, по крайней мере, в апартаментах чернокнижника было тепло и сухо. Он повернулся к стражнику и вскинул бровь. - Про этого типа смотритель ничего не говорил. Наверное, он был не очень дорог? Рыба, признаться, выглядит лучше. Честный обмен.
Стражник оглядел рыбу, поспешно прыгающую к дверям, Ролло, все также безмятежно пишущего, мокрого Раймона и вздохнул:
- Констебль будет очень зол...
- И в линиях тонких проявится тайны печать,
И в душу вольется огнем сокровенный поток!
И я расскажу все, что было и будет - опять -
Словами богов из нашептанных нескольких строк, - судя по тону, согласился с ним чернокнижник.
- Я принесу констеблю нового, - отмахнулся Раймон, глядя на Ролло. - И всё же, мастер. О какой же тайне речь? Об ответе на какой вопрос?
- Назовите цвет, юноша, - потребовал чернокнижник. - О котором думаете.
Почему никто никогда не говорит по делу? Даже тюлень выглядел более определённо. И хотя бы принёс свежую рыбу. Раймон поднял очи горе и застыл, только сейчас заметив узор на потолке, куда почти не доставал свет свечей. Цветной вычурный узор из трискелей-лепестков Ролло нарисовал как раз над кругом, заключённым в пятиугольник. Алый, жёлтый, зелёный и белый, огранённые чёрным закручивали вокруг себя небесную лазурь.
- Ирис.
Рядом с контуром валялся кусочек мела. Раймон поднял его и задумчиво оценил расстояние до стены. Могло хватить, могло и нет.
- Ирис - это цветок. Мужество, доблесть, достоинство и страдания. Конь через коня перепрыгивает.
Ролло досадливо вздохнул и впервые оторвался от своего листка, положив его на пол.
- Попробуйте думать о зеленом, - посоветовал он, наблюдая за Раймоном. - Ибо мел помнит. Почти как камень.
- Зачем? - удивился Раймон, подкидывая мел. Колокольчики согласно звякнули. - Я просто порисую тут в сторонке. Один уголочек вам ведь не жалко? Думал было про плоскость, но может быть слишком ой. Так, конечно, тоже, но шанс меньше, согласны?
- Чему вас в вашем ордене-то учат, - сокрушенно покачал головой Ролло, вставая на ноги и обнаруживая под собой еще один круг. - Стыдно, юноша, таким необразованным быть. Чем вы на уроках занимались? Горохом в потолок плевали? Мел - структура кристаллическая. Он запоминает, что им рисовали, как рисовали, с какими мыслями. Вы хотите перемкнуть контур, если я верно понял ваш замысел, а значит, чтобы оно тут не шарахнуло, вы должны учитывать активационные свойства. Я замыкал старт-ключ не на руны, но на цвет мысли, понимаете? На ощущения. Эмоции. И их цвет - зеленый.
Пока он говорил, из неприметной черточки на стене высунулась корявая, больше похожая на куриную лапу, рука. И пошевелила когтистыми пальцами.
- Бывало, что и плевал, - повинился Раймон. - Думаете, правильный, нормальный михаилит в тюрьму попадёт? Но придётся обойтись тем, кто есть, - он глянул на лапу, на дверь, на лицо стражника. - Хм. Мистер... а, неважно. Мечом не поделишься? У тебя наверняка в арсенале ещё есть, а тут вот... дрянь.
Стражник нервно кивнул, поспешно отцепил ножны и, бросив меч на пол, тут же захлопнул дверь с такой силой, что даже гул пошёл. В замке скрежетнул ключ. Подобрав оружие, Раймон повернулся к Ролло.
- Мне кажется, или эксперимент может прерваться слишком резко, если на контур плеснуть крови или затереть мел, как... - он скосился на пролом в стене, - курица лапой?
- Отнюдь, юноша, мы можем получить весьма любопытные наблюдения, - отмахнулся Ролло, поднимая бумагу. - И рекомендую очертить себя кругом.
Вслед за куриной лапой, по пристальному рассмотрению оказавшейся вполне человеческой, но с обглоданными пальцами, выглянула голова, а потом нечто выпрыгнуло на пол. Должно быть, это была женщина. По крайней мере, длинные волосы и черты лица указывали на это. Однако же, возраст женщины угадать мешали шрамы: правая сторона её лица была изуродована так, что не открывался даже глаз. Лохмотья прикрывали изуродованное тело, а когда тварь повернулась, стало видно, что у нее красные глаза. Старуха потянула носом воздух, как это делала вся нежить, и прытко запрыгнула на стену.

Арсеналы не баловали стражников - это Раймон понял, едва бросив взгляд на лезвие меча. Паршивая сталь, и ковка не лучше. Но чертить круг не спешил - быть прикованным к месту пока что не хотелось. Вместо этого он пошёл по кругу - вокруг контура и лепестков. В конце концов, если в схеме исчезали разбойники, почему бы ей не есть и нежить? Не хватало только кольчуги - и Раймон с ностальгией вспомнил туманы Авалона, способные стать всем, ибо они были ничем.
На ходу он продолжал следить за необычной тварью, которой не помнил по бестиариям, но, сделав четверть оборота, всё-таки глянул в лист, который держал Ролло.
"котенок, поделенный на гуся, помноженный на Меркурий - это больше часа, меньше минуты".
Спорить было сложно. Хотя отчего-то упорно казалось, что котёнок, поделенный на гуся и помноженный на Меркурий должен быть равен Луне. Или для этого нужно ещё сложить с Марсом, Венерой и Юпитером?
- Исключительно из академического интереса, мастер Ролло, а что будет, если не перемкнуть контур, а создать зеркальную проекцию?
- Изнанка изнанки, юноша, корни мироздания вывернутся нутром и вы сможете... Слышали ли вы о том, что в мире некогда были Светоч и Зеркало? Хотя, откуда? Сие - тайна старых гримуаров. Таких старых, что они и написаны не были. Старая некромантка Кэт де Молейн долго изучала этот вопрос, но сожгла записи отчего-то... Так вот, Зеркало, должно быть, видело мир также. От изнанки к истине, блеском разрезая тьму, светом разгоняя мрак. Зеркальная проекция была бы любопытна, разумеется. Но пока сдерживающие функции этих камней недостаточно изучены, молодой человек, а потому такие эксперименты ставить небезопасно.
Старуха, впрочем, его объяснениями не прониклась. Она споро поползла по стене навстречу, вывесив изо рта фиолетовый, покрытый язвами язык.
Раймон с усилием свёл руки. Туманы пришли неохотно, тяжело, выглядели так, словно их не было, казались высушенными, да и вовсе дробились стенами и дверями, но - пришли, и повернуть комнату вокруг твари получилось. Почти. Вместо того, чтобы просто появиться на стене, старуху словно оттащили туда за подол чёрного платья. Застыв на миг, она открыла рот, и комнату наполнил скрежет непонятной северной речи.
- Фёрбаннада фитта! Ден котта йавен скулле кюнна кнюлле син еген систер!
Раймон удивлённо хмыкнул, покосился на руки и покачал головой. Языка он не понимал, но куда послали, было ясно и без переводчика. Будь у него ещё эти сёстры. Впрочем, тогда папенька был ещё не стар... Как назло, Ролло поднял свой листок. Большую часть надписей закрывали длинные пальцы чернокнижника, но вот там, в самом низу...
"семь сестер и третий сын третьего сына?"
Нет. Семи папенька бы не наплодил. Наверное? Почти наверняка?
- Слышал. Сожгла, мастер Ролло? И ничегошеньки не осталось? Не похоже на учёного.
Ричард, значит, отражает свет? Зеркало. Но зачем Молейн было пытаться закрывать то, что закрыть невозможно?
- А в ордене учат лучше, чем я думал, - вздохнул Ролло, дорисовывая внутри своего круга черточки посолонь. - Говорят, Кэт узнала нечто такое, что заставило её пересмотреть свой взгляд на магию. Она сочла, что штука это опасная. Даже потомков своих обучать запретила. Говорят, её труды в библиотеке герцога Нортумберленда хранятся, ибо ближе держать их опасно. Однажды, юноша, я и туда открою дверцу.
Старуха, тем временем, попыталась упасть на пол, но была снова втянута на стену. Тюрьма воистину действовала на туманы очень необычно. Раймон кивнул чернокнижнику.
- Любопытно. Разумеется, я мог бы заглянуть в эту библиотеку и, хм, попросить книги. Пожалуй, стоит так и поступить, потому что теоретические труды о Светоче и Зеркале - тематика крайне интересная, и я бы с удовольствием занялся ею более плотно. Особенно исследованием природы Светоча во всех проявлениях.
Старуха упала на пол плашмя, рванулась, точно ее держали на веревке, взвыла нечто вроде "Фёрбаннелзе!" И бросилась, нелепо растопырив обглоданные пальцы. Ролло лишь грустно вздохнул, наблюдая, как тускнеет пентакль. Видимо, стражники и кто там ещё всё-таки находили и стирали оставленные символы, которые питали контур.
- Загляните, юноша, - не обращая внимания на старуху, проговорил он, - быть может, из вас выйдет толковый исследователь.
Скрипнув зубами, Раймон рубанул от плеча, горячо надеясь, что паршивый клинок не сломается. Проверить, впрочем, не удалось - на удивление вёрткая нежить, уйдя от удара там, где уходить было некуда, взбежала по стене и кинулась на него сверху с жутким воем. Раймон успел только повернуться вслед за ударом, пригибаясь к полу. Отсвечивающие сталью когти прошлись по левому плечу, но сама тварь, не успев остановиться, влетела в контур Ролло. Исчезла она под мелодию, напоминавшую частушки Немайн, сверху кто-то звонко захихикал, и на Раймона, больно стукнув по макушке, свалился орех. Почти настоящий, с золотой шапочкой и изумрудным ядрышком, которое просвечивало сквозь треснувшую скорлупку.
Мысленно зарекшись в ближайшее время посещать леса у Бермондси, он, шипя сквозь зубы, тоскливо оглядел разодранную одежду. Шкура-то заживёт, а вот штопать такую бахрому!.. И объяснять Эмме, как так получилось.
- Разумеется, я с удовольствием бы разделил удовольствие, но... скажите, мастер Ролло, каковы цели и задачи вашего текущего эксперимента?

- …А мы - дети павших Домов,
Безымянные дети Великих Домов,
Чьи глаза затуманены бликами снов
Об утраченном лете.
По бескрайним дорогам миров,
Мы идём по бескрайним дорогам миров.
Одинокие искры полночных костров
Освещают нам путь к нашей смерти, - с чувством продекламировал Ролло, принимаясь стирать лепесток, из которого не так давно вынырнул тюлень. - Грядущее - вот цель, минувшее - задача.
Раймон на секунду закрыл глаза. Он не понимал решительно ничего. Бессмысленные стихи были хуже, чем котята в Меркурии, а пульсирующая боль в плече ещё и мешала сосредоточиться, попытаться понять... впрочем, было ли тут, что понимать, или Ролло всё-таки сошёл в тюрьме с ума и сам не понимал, что говорит, не видел разницы между этой белибердой и нормальными ответами? Что хуже, накатывало гнилое, болотистое ощущение собственной беспомощности. В этой идиотской патовой ситуации он, обученный михаилит, не мог сделать ровным счётом ничего. Рисовать контур? Он не переиграл бы Ролло на его поле, не смог бы отключить схему, не взорвав бы при этом... что-нибудь - вместе с собой. Не мог вытащить чернокнижника из пятиугольника - даже если бы удалось провернуть пространство, схема без управления скорее всего просто пошла бы вразнос. По этой же причине не годилось просто дать ценителю науки по лбу и вытащить за пределы кольца. И, наконец, Раймон не видел ни одной возможности его уговорить прекратить эксперимент, несмотря даже на то, что книга Ролло явно интересовала. Рассказывать о Светоче? Увольте. И без того хватало странных типов, которым только отвернись - тут же цапнут на опыты.
"Ладно. Стихи отбросить вместе с котятами - и что останется? Задача, которую нужно решить, цель, которой нужно достигнуть".
- И что именно вы хотите изменить в прошлом ради будущего? - устало поинтересовался Раймон
Скорее всего в ответ он получит ещё больше абракадабры, но в конце концов, вариантов не оставалось. Ну разве что сесть у стены и ждать, пока вернётся Клоуз с претензиями по поводу исчезнувшего заключённого.
- Ох, юноша!
Из Ролло будто вытащили стержень. Он устало обмяк в своей схеме, где вместо лепестка успел нарисовать остроконечный треугольник. Отложил в сторону мел и покачал головой.
- Легко ли быть архимагом? Вы когда-нибудь задумывались, каково это? Особенно, думаю, тяжело стихийникам. Чихнул - и развалил половину мира. Хе-хе, - дребезжаще засмеялся чернокнижник, - утрирую, разумеется. Большая сила - большая ответственность, молодой человек, вам наверняка твердили об этом наставники. А еще - это цепи и стены, надёжнее тюремных. Ведь я когда-то сдался сам. Не выставил охранные контуры, не повесил заклинания, просто лёг спать - и ждать стражу. А теперь... Теперь я хочу ветра и солнца, весны! Перед тем как снова запереть себя, но уже в монастыре. Знаете ли вы, что спираль - это и грядущее, и сущее, и, самое главное - прошедшее. Где-то там, в начале своей спирали, Ролло-Чернокнижник еще был просто Роллоном Егером, уличным мальчишкой с задатками, но не способностями. И сейчас, когда я почти подошел к тому, чтобы совместить, сжать спираль в точку, стать снова не-магом... Вы можете задавать вопросы, но если не можете помочь, прошу: не мешайте.
Раймон осторожно сел, прижимаясь спиной к прохладному камню, поднял орешек и подкинул его на ладони.
- Зачем монастырь, мастер, когда хочется весны и тепла?
- Во искупление, юноша, - чернокнижник поднял мел, принимаясь вычерчивать новый луч. - Ведь только на небесах я смогу встретить свою Мадлен, заглянуть в её глаза. Они были похожи на ваши, такие же темные, почти черные, провансальские... Вас ждет кто-то, молодой господин, на воле?
Само осознание служило переломным моментом, после которого можно - нужно было! - жить дальше. Кем бы ни был Ролло во времена молодости, сейчас перед Раймоном сидел просто старый человек, который хотел лишь касания солнца на лице - и покоя. И Мадлен. Впрочем...
- Простите за вопрос, но почему вы думаете, что она на небесах?
- Потому что я её заколол на алтаре, - просто ответил Ролло, скептически рассматривая новый луч и тут же стирая его. - Криво. Руки не те уже, вот лет сорок назад...
- И... кому вы её посвятили? - осторожно поинтересовался Раймон.
Даже если ангелам, он здраво сомневался, что небеса принимали подобные жертвы, невзирая на вид покрывала и цвет свечей. А вот преисподняя ещё и облизнулась бы с осквернённого алтаря.
Чернокнижник глянул на него удивленно, оторвавшись от рисунка.
- Никому, юноша, - просветил он, - она просто умерла в мучениях. Потому что жизненные силы влюбленной женщины - отличное наполнение для кадавра. Рекомендую попробовать.
"И действительно. Глупый вопрос".
Ладно, порой осознания было определённо недостаточно. Правда, в данном случае, кажется, не помог бы и монастырь. А Мадлен, скорее всего, бродила где-то призраком или тварью, если за прошедшие годы никто её не упокоил. Любовь и жизнь действительно обладали могущественной силой. Редкостной. Раймон со вздохом поднялся и шагнул к чернокнижнику.
- Непременно. Ох, мастер... если действительно хочется избавиться от своего дара - позвольте предложить сугубо прикладной вариант. На тракте к ним как-то привыкаешь - потому что они на самом деле работают.
- Это ж какой?
Чернокнижник настороженно замер, и Раймон приостановился, крутя орех в пальцах.
- Дар, мессир учёный, можно просто вышвырнуть. Хотя бы в это самое изумрудное ядрышко. Конечно, мне понадобится ещё немножко силы на то, чтобы закрыть его в золотой оболочке, но после этого - финита.
- И какой же вы вариант ритуала предлагаете, юноша? На крови, на доброй воле, на огне и мече?
Говорил Ролло, впрочем, без особой заинтересованности.
- Я предлагаю четвёртый, - Раймон переступил с ноги на ногу, поморщился, повёл раненым плечом. Левая рука двигалась не так хорошо, как хотелось бы, ну да к дьяволу. - Чего только не нахватаешься в пути по спиралям, особенно когда они - на Авалоне. Видите ли, мастер, направлений там нет, но если двигаться...
Удар пришёлся как раз в опущенный на кивке подбородок Ролло. Раймон едва успел его подхватить, не давая упасть на пол. В воздухе сладко повеяло магией, но... чёртова тюрьма. Даже такая малость пахла пиром, но брать её было бессмысленно. Стены всё равно не дали бы ничего использовать. Зато рука ныла приятно. Монастыри - монастырями, жизнь там часто бывала несладкой, но лично наложить руки на любителя кадавров из любимых женщин приносило мало с чем сравнимое удовольствие. Особенно, опять же, в тюрьме и особенно учитывая, что он так и не договорился с Клоузом об оплате, поддавшись на желание развеять скуку. Зря.
- Авалон... нет, мастер, боюсь я, вы бы там слишком прижились. Пожалуй, обойдёмся кровью.
Золотая скорлупка хрустнула о рукоять, и на ладонь Раймона выпало изумрудное ядрышко.
"Вот животные, которые никогда не будут бедствовать".
Кровь суть жизнь, суть душа. Раймон прижал изумруд к ранке на руке чернокнижника и подождал - недолго, достаточно лишь, чтобы камень запомнил, с кем связан. Мудрость и осознание. Ролло хотел вернуться туда, где были задатки, но не способности? На монастырь это походило куда меньше, чем на желание начать всё с нуля. Возможно, в ином направлении, возможно, нет, но что Раймон знал точно - так это то, что магия исходит из мира. И неважно, кому посвятил себя чернокнижник, неважно, что вокруг были стены тюрьмы.

Окно было зарешечено, но без стекла, и ладонь с камнем вполне пролезала наружу.
- Госпожа Немайн, хозяйка Великой Рощи. Прошу, верни дар этого человека туда, откуда он пришёл.
- Как ты это делаешь?
Немайн, должно быть, ночевала на крыше. Потому что ворона, щеголяющая новыми, приглаженными пёрышками, не столько слетела, сколько спрыгнула. И цапнула клювом изумруд, что ей совершенно не мешало укоризненно говорить.
- Снова в крови весь. И ведь в тюрьме сидишь.
Раймон пожал плечами.
- Нас этому с детства учат ведь. Те, кто доживают до моего возраста - уже профессионалы, - он коротко оглянулся на Ролло. - Кто же знал, что в тюрьме твари ещё почище тех, что на трактах водятся?
- Вас с детства учат находить неприятности? - Ворона покрутила головой и проглотила камень. - Забавно... ой!
- О, Мадонна! - Мистер Клоуз, поспешно распахнувший дверь, кажется, забыл, что деву Марию поминать нельзя. И не обратил внимание на спешно рухнувшую с окна птицу. - Сэр Фламберг, да вы весь в крови! И где... Томас?
- Кто? - поинтересовался Раймон, опускаясь на колени рядом с чернокнижником - прямо на листочек с записями. - А, этот! Боюсь, я не успел его остановить. Несчастный дурак решил покончить с собой и упал в пентакль. Возможно, мастер Ролло сможет сказать, что с ним стало, а я был бы признателен, если бы нашёлся целитель... или хотя бы лекарь. Ваш учёный подопечный был, скажем так, полон дряни.
- О, Мадонна! Мистер Клайвелл будет очень недоволен! - Продолжал сокрушаться смотритель тюрьмы. - Заключенный до пыточной ранен! Другой арестант пропал! Мессир Ролло... О, Мадонна! К лекарю его!
Когда суета стихла, плечо было промыто и перевязано, а Раймона вернули в камеру, Клоуз явился снова. С горячим вином и тарелкой жареного мяса.
- Вы не назвали плату, сэр Фламберг, - любезно и безмятежно проговорил он, будто не случилось ничего, а Раймон отловил в тюрьме случайно забредшего импа.
- Верно, не называл, - Раймон с удовольствием принюхался. Как и магия, еда здесь казалась вкуснее обычного. Впрочем, может, виновата была опасность - и необходимость чем-то заесть воспоминания о Ролло. Всё-таки он определённо предпочитал тварей. - Что же, о золоте говорить не станем, но я бы не отказался от свидания с женой. Если бы вы позволили визит и сообщили в резиденцию?..
- Разумеется, это ваше право, - кивнул Клоуз. - Немедленно пошлю голубя, хоть они и неохотно летают ночью.
Дверь глухо стукнула, закрываясь за ним, но ключ в замке не проскрежетал. Зато поспешные шаги любезного хозяина тюрьмы простучали по лесенке, вниз, послышались во дворе. Раймон же довольно кивнул и отрезал ещё мяса. Хоть какая-то польза от этого нелепого приключения. Нет, поправил он себя, не какая-то. Всё обернулось куда лучше, чем можно было надеяться. За пару царапин и час времени, в которое он ощущал себя идиотом, получить визит Эммы? Отличный итог. Оставалось только придумать, как рассказать ей о том, что снова ухитрился порвать и одежду, и шкуру - причём по-глупости. И появлялось у него странное ощущение, что объяснения здесь не слишком-то помогут, даже самые витиеватые.

Предвестниками Эммы явились ширма, которой стражи спешно загородили отхожее место, голубая скатерть на столике, свежая солома на полу и шаги за дверью. Знакомые, неспешные, шуршащие шелком. А потом дверь скрипнула, отворяясь, и в изумрудно-голубом вихре, в аромате ирисов, трав и гибискуса, взметая солому, в камеру ворвалась Эмма. Не задумываясь ни на мгновение, не разглядывая, ничего не говоря. Лишь слегка нахмурилась, нащупав повязку на шее. Лишь коснулась щеки пальцами, точно не веря. И поцелуй под аккомпанемент захлопнувшейся двери был горяч. Как и всегда у Эммы. И только спустя несколько слишком быстрых секунд, Раймон выдохнул:
- Определённо, стоило слушать ругань на странном языке и отбиваться от страшных тварей, которые вылезают прямо из стен.
- И твари, разумеется, лезли оттуда легионами, - промурлыкала Эмма, не спеша отстраняться и требовать хоть каких-то объяснений, - но Бойд все равно запретил шить рану, потому что раненого пытать не будут. Как он это сказал? "Не реви, твою мать?" М-м, это не то... "Леди Эмма, ваш брат, кажется, самоубийца?" Нет, это верховный и очень мрачно... "Деточка, скушайте хоть бульон?" Но это брат Сапфир... Раймон, я рядом с тобой глупею!
Жалоба вышла у нее неубедительно. Наверное, потому что Эмма льнула вьюном и норовила прижаться губами то к шее, то к подбородку. Раймон поцокал языком.
- Это значит, ты хочешь расставаться чаще? Хотя... возможно, ум переоценен. Этому чернокнижнику он точно радости не принёс. Но я надеюсь, бульон всё-таки был съеден, а твой брат самоубился?
На последнее, конечно, надежды было мало, но вдруг? Бывают же праздники в мире. Осталось понять, какой святой мог отвечать за пожелания смерти другому человеку. Наверняка же такой был? Если нет, его стоило придумать. Святой Раймон внял молитвам и свернул ублюдку шею. Отличная идея, как люди без такого вообще живут? И сейчас, когда он держал Эмму в объятиях, впервые с того момента, когда за спиной закрылись двери резиденции, думалось о таком - легко и приятно, словно спал с плеч груз и зачарованных камней, и ухмылки Эдмунда.
Эмма потянула его к лежанке, удобно устроилась на коленях, замирая и прислушиваясь к сердцу.
- Нет, - умудрилась ответить она сразу на все вопросы. - Но я посмотрела на них, на магистров. Может быть, у них в капитуле игры, интриги, но перед внешней опасностью они как пальцы, которые тут же складываются в кулак. Знаешь, как сказал тот, что за безопасность отвечает? "Братья, пусть наш мальчик немного поиграет с этим засранцем, а потом уж и мы." И они все с этим согласились, даже Бойд. Правда, этот исхитрился еще и постареть за то время, пока приводил меня в чувство. И глядя на него, на то, как он переживает нашу беду своим горем, я не могла не подумать, что сказал бы или сделал твой отец? Тот, что де Три?
Раймон удивлённо взглянул на неё. Странная женщина Эмма. Как вообще мысль могла перейти от Бойда на природного отца, которого в последний раз довелось видеть... он задумался, потирая подбородок. Получалось, что в шесть лет, или даже ещё дальше? И какая разница, что он сказал бы? Или, тем более, сделал? Что он говорил и делал тогда, пока вздымающиеся стены резиденции не закрыли собой память о поместье посреди пустошей, о рыбацкой деревушке. Об отце. Каким он вообще был? Раймон попытался вспомнить, но не смог. Только ощущение кого-то большого, вечно хмурого. Память о глубоком бухающем голосе. Он покачал головой.
- Не имею представления. Но, думаю, ничего. В конце концов, родовое имя михаилит Фламберг не позорит, расходов не требует. А если за все эти годы не вспоминали и не пытались искать - тем более, верно? Там и заботы более насущные, чем беспокоится об отданном. Знаешь... там ведь даже не было леса. Только поля - и море.
Эмма, лесной ребенок, завозилась на коленях, заглянула в глаза.
- Но ведь морем не прожить. Рыба... Где рыба - там и морские твари, и ты говорил, что твои родители были очень бедны. Тебе не хотелось на них взглянуть? Хотя, - она поежилась, вздохнув, - наверное, нет. Особенно, после того, что мы прочитали о моем папеньке. Меня не отпускает мысль - во всём виновата де Молейн. Она... что-то сделала. Кого-то призвала, может быть, чтобы оно бдило, не позволяло силам пробуждаться в Фицаланах.
Нежить, которая не только нежить. Возможно, пусть заговорить что-то на срок дальше своей жизни - удовольствие не для среднего мага. Силы, плата...
- Старый чернокнижник, Ролло, тот самый, который навыпускал тут дряни, - медленно заговорил Раймон. - Вроде как знал Кэт де Молейн, называл некроманткой. А ещё говорил, что её интересовали светоч и зеркало. Что её труды могли остаться в библиотеке герцога Нортумберленда. Мне начинает казаться, что наш отпуск всё-таки стоит продолжить, несмотря на временные трудности. Только выбрать другую сторону. Впрочем... нам сейчас что запад, что север.
Пальцы Эммы, давно вышагивающие по резным пуговицам рубашки, расстегнули одну из них, поднырнули под повязку на шее.
- Север, - сморщив нос, проговорила она, - пока мы туда доберемся, дороги развезет так, что по ним проще будет плыть. И уговаривать герцога... Сколько же лет этому Ролло, ведь с тех пор, как бабка умерла, сменилось четыре поколения?
- Некромант же, - удивился Раймон. - Если и не при своей жизни, так после её смерти мог. Можно будет спросить у Клоуза, но... потом. Об этом - и... наверное, о любившей Ролло Мадлен, которую он убил на алтаре ради силы. Хотя бы узнать - где.
- Ужасная судьба, - довольно согласилась Эмма, расстегивая последнюю пуговицу.
Раймон, не выдержав, рассмеялся и привлёк её к себе, откидываясь на кровать. Мадлен, пусть и зудела неотвеченными вопросами, могла подождать. Могли подождать и репутация, и чёртова де Молейн со всеми прочими некромантами, и даже эта тюрьма, оставившая очередной шрам. В конце концов, даже до дознания оставалась ещё целая ночь, а пока что мир вполне можно было сжать до этой комнатки. Очередной трактир на дороге, не более того, да ещё и бесплатный. И холод камня утонул в аромате гибискуса, цветах ирисов и мягкости трав. Дом.

здесь и далее с Leomhann

Роберт Бойд

20 февраля, Нортгемптон. Таверна.

Рассвет розовел над Маг Туиред, и цвет его был отблеском крови, заливавшей долину. Ард устало оперся на копье, жадно запоминая, как солнце несмело выглядывает из-за горизонта, точно страшится увидеть везде - на утесах, на холмах, на траве и на стенах фортов воронов, терзающих мертвецов. Точно не хочет оно узреть, как фоморы стоят на коленях, глядя на племя богини Дану, на богов-победителей, а пуще того - на сестер. Морриган, Бадб, Немайн, и чуть поодаль, как и всегда - Фи. Ни старшая, ни младшая, она то ли помогала в битве, то ли мешала, то ли вовсе устранилась. Бадб, Немайн, Морриган... Три сестры, три Войны, но лишь одна - госпожа. На плечи легли крепкие руки - Беван и Корвин приветствовали своего генерала - и побратима. Они тоже выжили - и победили, хоть и текла из ран кровь, смешиваясь с кровью фоморов. Ард повел плечами, делясь с ними силами исцеления - и Роб проснулся.
В окно нахально заглядывало солнце, гомонили на торговой площади горожане, а он лежал, замотавшись в одеяло, на трактирной кровати. В ногах, а точнее - поверх них, утвердилась Девона, что ей было строжайше запрещено. Свесив лапы по обе стороны кровати, гончая похрапывала, не выражая недовольства неудобством и не задумываясь о запрете.
- Вот же сучья дочь, - задумчиво констатировал Роб, с усилием спихивая собаку с кровати. Выбираться из-под приятно тяжелого одеяла не хотелось. Устал, должно быть, от гонки последних дней, мечталось о малой толике покоя, пусть мнимого, трактирного - но ничем не омрачаемого.
Но вставать, всё же, пришлось. В Нортгемптоне его ничего не держало, а потому нежиться под одеялом резона не было. Клоака, носившее гордое название Бирмингем, ждала.
Голубь, постучавший в окно, отвлек от сборов. Запутавшись в широком облачении, которое было призвано скрывать не только лицо, но и кольчугу, отчаянно чертыхаясь, Роб поспешил впустить птицу.
И выходило, что зря спешил. И в Бирмингем - тоже. Тонкая вощеная бумага вспыхнула от щелчка пальцами, точно была виновата в том, что на ней написали.
"Лорд Роберт, - у королевского секретаря почерк был мелким, но четким, будто напечатнным, - Его Величество велит вам и вашей супруге явиться ко двору, дабы леди Бойд украсила своим присутствием бал-маскарад в честь прибытия посла из Милана. Ожидаем вас к числу двадцать третьему сего года."
На подпись и печать Роб уже не смотрел, с досадой и яростью вышвыривая голубя за окно. Значит, леди Бойд призвана украсить своим присутствием бал? А он - для этого явиться ко двору? Привести неистовую на ложе короля, за которого приходится думать, пусть Тюдор этого и не знает?
- Focáil sasanach.
Хотел сказать, а получилось змеиное шипение. Ну что же, если уж придется беседовать со змеями, то хотя бы на их языке.

23 февраля 1535 г. Лондон.

Любимая ваза Розали мелодично, хоть и весьма недовольно звенела, когда в нее попадали плотные комки из дорогой, вощеной бумаги. Комьев этих на полу валялось уже превеликое множество - скучающий Роб часто промахивался, а разъяренная служанка, которую он прежде не видел, убирать их не успевала. Она металась между гардеробом и гостиной, и судя по взгляду, собиралась отравить если не вино, то хотя бы пропитать ядом рубашки. Их Роб выбирал долго, вдумчиво, смакуя процесс. Первую, белую, плотно расшитую золотом так, что сошла бы за доспех, он посоветовал продать. Потому что стоила она, как половина Портенкросса, и была неудобна, что кираса. Вторая, синяя, полетела в камин. Темно-зеленая оказалась мятой, в алой зеркало отражало какого-то цыгана, серый шелк был унылым, а черный... черным. Щегольские бархатные колеты, какие носили при дворе, его устроили мало, дублеты - подверглись нещадной критике, а на гульфик посмотрел так, что служанка спешно унесла его с глаз долой. Иным словами, Роб капризничал, не желая идти на чертов бал - и соглашаясь с самим собой, что похож сейчас на девицу. Правда, вряд ли девица позволила бы себе восседать лишь в штанах и сапогах в гостиной, да и татуированные, что твой пикт, барышни не встречались давно. К слову, сапоги тоже были неудобны - узкие, с острыми носами, раздражающе блестящие и пахнущие новенькой кожей.
В вазу полетел следующий ком. Двор, балы... Он никогда не мечтал о них, довольствуясь трактом и воспитанниками. И хоть не отрицал важности всего упомянутого в деле ренессанса, предпочел бы остаться в стороне, наблюдая за этой игральной доской как советник. А теперь его низводили до пешки, одним росчерком королевского пера. К тому же, при дворе было, должно быть, очень скучно. Все эти королевские лизоблюды, с которыми порой доводилось встречаться на тракте, придворные дамы - сколько их за полвека перебывало в постели? - Роба бесили. Они не были глупы, но - лживы, не всегда чистоплотны и несли за собой атмосферу курятника, помноженного на змеиное гнездо. О том, что на змеиный курятник он обрек Бадб, Роб предпочитал не думать.
Спустя пару часов служанке, наконец, удалось уговорить его на узкий, расшитый серебром по темному бархату, парадный джеркин. В прорези рукавов кокетливо выглядывал выбеленный лен рубашки, ноги обтягивали черные шерстяные штаны, заправленные в узкие сапоги - и недовольный всем этим, хоть и смирившийся, Роб чувствовал себя мулом.
Весной часто случались ярмарки, когда хозяева конюшен и заводчики сгоняли своих породистых скакунов, принаряженных в лучшую сбрую, чтобы похвастаться, продать или купить, договориться о случках.
Балы при дворе, кажется, от таких базаров отличались мало, даром, что хвастались там отнюдь не полезной скотиной, но украшениями, одеждой, доходами, и - жёами. Или мужьями. Впрочем, в вопросе случки двор почти наверняка не сошелся бы с конюшнями, ведь пары здесь подбирались не для получения лучшего потомства, а по зову похоти.
- Шут веселит глупца, признавшего в шуте своих собратьев, и в грусть ввергает мудреца, который видит в нём себя, - пробормотал он себе под нос, примеряя узкую черную маску - и тут же отбрасывая ее на низенький столик, усыпанный лепестками роз. Для чего ему эти наряды, когда быть самим собой - лучшая личина для маскарада? Магистру над трактом скрывать лицо было ни к чему, а лорду Портенкроссу, нет - лэрду прибрежья, позволительно явиться к чужому королю так, как то принято - но не более. И лишь когда тартан на талии перехватил пояс с дозволенным при дворе кинжалом, Робу стало если не легче, то хотя бы проще. Оставалось дождаться жёнушку.

Хемптон-корт. Поздний вечер.

Воздух - верный соратник - подводил. К чести стихии и в ее оправдание стоило признать, что придворные сделали все, чтобы сделать его удушливым и неподвижным. Бал - это не тихая лощина осенью, когда чувствуешь даже все оттенки запаха мокрой земли, а в хрустальной тишине слышишь шелест падающего листа. Или чуешь одуряюще-сладкий аромат малинника, колючего, царапающегося, будто в сваре куста с огромными, покрытыми бархатистым пушком ягодами.
Здесь же в нос били резкие, подобные крикливым торговкам, благовония, смешанные с запахом пота и спесью. Они кувалдами дробили мир, вызывая едва уловимую, за гранью мысли, головную боль.
Ваниль, мускат и гибискус - канареечно-желтое платье дамы еще больше выбеляет её кожу с россыпью веснушек, бросает желть на лицо и бриллианты на шее. Она давно больна - и за улыбкой прячет страдание, что причиняет ей незаживающая язва на груди.
Огнем, испепеляя на миг сознание, кичливый запах дамасской розы - женщине с карими глазами к лицу ее парчовый наряд, и она не одна. Её спутник, а быть может - спутница, хрупкий мальчик с невинным и чистым лицом испуганно озирается, будто ищет кого-то, не находя.
Удушливая горчинка лимона - и зеленое платье a la Badb. В глазах - безудержное желание обратить на себя внимание. Личико милое, но этот громкий с подвизгиванием смех...
Земляника... Легкий, едва уловимый аромат черешни... Серое, жемчуга, глаза - хрусталь, в котором отразилось небо, затянутое тучами. Тонкий стан - и презрение на лице.
Лаванда... Женственный хлыщ, с узкими плечами и тонкой талией, туго затянутый в колет. Рыжие кудри рассыпаны по плечам, взгляд томный и манящий, а на поясе - богатый кинжал.
Коричная вспышка... водопад золотых волос, небрежно уложенных под арселе, неряшливое платье - и нежная, белая кожа, розовые щечки, припухшие от поцелуев губы... Ей небольше пятнадцати лет, этой девушке, но выглядит куртизанкой.
И жар свечей, жирный запах плавящегося воска, вонь человеческих тел, которую не перебьешь и озерами духов.
Пёстрый хоровод бала жил по своим правилам. И казалось, что его цепкие лапы, прикидывающиеся птичьим щебетом дам, хохотом и повесничаньем кавалеров, прячущиеся в мельтешении цветов и пустых разговоров, сжимались на горле.
- А ведь сейчас меня мог бы убивать Армстронг, - мечтательно вздохнул Роб. - И даже убить.
Бальный зал Хемптон-корта, высоко вознесшийся к небу в резьбе, розетках и ангелах, давил. Робу нравились камень резиденции, низкие потолки Портенкросса, он любил даже балки трактиров - все они сулили тепло и уют. Но этот дворец, предназначенный скорее для любования им, нежели для жизни, казался неживым. И обитатели его тоже не жили. Раскрашенные, надушенные куклы, марионетки, что улыбались, плясали и плакали по воле кукловода.
Впрочем, ноги ступали мягко и бесшумно, будто по лесу - и новые сапоги этому ничуть не мешали. Да и музыканты, хоть и играли набившую оскомину безделицу о зеленых рукавах, но делали это искусно.
В сердце, неожиданно и обидно, больно укололо тупым шилом, заставляя запнуться на шаге. Увы, но исцелять сам себя - да и других - он мог лишь с потерями. Шрамы оставались не только на коже, но и на сердце. Чёртова Джеки, нужно же ей было демонстрировать свои силы именно так! Теперь, когда умирать не хотелось вовсе, этот рубец начинал мешать. Умри он от приступа, от того, что не смог удрать от оборотня или задохнулся, отбиваясь от стайки лесавок - и в мир Роб никогда бы не вернулся. Не смог бы. Ведь тогда придется посмотреть бессмертными глазами в глаза своих смертных мальчиков, которые и без того с трудом приняли его прошлое. Нет уж! Бадб воспитает себе нового генерала, да хоть и Фицалана, а советы давать можно из шатра. И медленно истаивать, ожидая ее визитов, которые будут все реже. Жизнь слишком заманчивая штука, чтобы проводить ее с затворником в Туата. Однажды неистовая и вовсе не придет, а Роб исчезнет в небытие, обретя если не покой, то забвение. Глубоко вздохнув, чтобы проглотить ком, вставший в горле и прогнать боль, он улыбнулся, пряча за этой улыбкой горечь.
- Тебе к лицу будет траур, рыжая ведьма с морем в глазах и безумной улыбкой до слёз. Если, конечно, ты его наденешь.
Кажется, он сказал это вслух?
- А что, уже умирать собираешься? - с искренним любопытством спросили из-за плеча, и в этот же миг его обняли горячие руки, с которых стекал зелёный шёлк платья. - Даже не проводив меня на первый в жизнях бал? Хоть бы пару десятков лет подождал для приличия. А то ведь будут говорить, что жена... ножнами забила. Что за репутация для генерала, воина, магистра!
"Для илота. Ты забыла об илоте. Смертельно уставшем рабе."
Роб вздернул бровь, взглядом останавливая чересчур ретивого кавалера, уже заскользившего по изразцам пола к Бадб. Дикий шотландский варвар, свято верящий в супружескую верность, он показывал, что к своей женщине не допустит никого.
- Отличная репутация, - не без удовольствия проворчал он, поворачиваясь к неистовой, чтобы обнять в ответ. - К тебе очереди будут выстраиваться, чтобы узнать, чем мы таким занимались. Испытать. Однако же, леди Бойд, это дико неприлично - обнимать своего мужа на глазах всего двора. Добро бы чужого!
- Это совет, милорд Бойд? Рекомендация неопытной провинциальной даме, как вести себя при высоком дворе? Это... хм-м. Ну-у, если так принято, - Бадб с тяжёлым вздохом оглянулась. - Допустим, я обнимаю во-он того рыцаря в чёрном - посмотри только, как смотрит! Какой взгляд! А вы между тем проводите время в компании вот этого милого барашка? Прости - овечки.
Пухленькая "овечка", поймав взгляд Роба, сладко улыбнулась и вскинула голову, демонстрируя светлые кудряшки, тяжёлые серьги - и заодно грудь, под напором которой чуть не лопался лиф, вышитый золотом и жемчугами. Красивые светло-карие глаза казались совершенно пустыми - впрочем, возможно, виной тому были свечи.
"Скучно. Как говорит этот рубака, султан Сулейман? Лучше ласка одной львицы, чем гарем гиен?"
Должно быть, он слишком многое черпал от Бадб. Иначе почему бы и эта пикировка, и толпа, и музыка, и, конечно же, горячее тело в руках так ударили в голову? Не только в голову! Роб равнодушно оглядел черного рыцаря, хмыкнул алчности в его глазах и крепче прижал к себе неистовую, вопреки приличиям и обычаям.
Сутолока бала обтекала их, роняя слова, взгляды, обрывки мыслей, которые читались на лицах. Они осуждали, завидовали, жадовали, смеялись, но дела до этого не было никакого. Лица в масках и без масок, яркие пестрые одежды, тяжелые запахи, музыка и свечи, и над всем этим - отчаянные, полные слез глаза хрупкой девушки в углу.
Принцесса Уэльская Мария. Леди Мэри, незаконнорожденная дочь короля, как её велено было называть теперь, тосковала в компании своих фрейлин. Вздохнув, Роб наклонил голову, приветствуя её,- и тут же устыдился этому из-за удовольствия, которым вспыхнуло лицо забытой принцессы.
Мимо, величаво и даже величественно, точно была королевой, прошествовала Анна Стенхоуп, леди Сеймур. Мельком глянув на её руку, где на пальце кичливо сверкал сапфир в брачном кольце, Роб поморщился. Об этом следовало позаботиться раньше, но... Так нелегко сделать этот шаг, отсекая для самого себя путь к эфемерной свободе. Так легко сделать его сейчас, когда кровь шумит в ушах, мечами о щиты колотится в виски, вскипает в сердце!
Нефрит, что носила матушка. Дорогой, темно-зеленый камень, удерживаемый в оправе листьями лавра, сплетениями веточек. Зачем и почему он взял его с собой сегодня? Пожалуй, это был один из тех вопросов, что ответа не требовали. И, дьявол раздери, он совсем разучился это делать! А еще над Раймоном потешался!
- Это не той... не Розали, - счел за лучшее предупредить Роб, надевая кольцо на палец неистовой. - Матушкино. Она... когда умирала, передала его для меня... для моей жены. Надеюсь, это достаточная плата за то, чтобы мне досталось хотя бы два танца, леди Бойд?

Скрипки ныли, им подпевали лютни. Нудно. Заунывно, точно коты в марте. Точно коты в марте, которым прищемили всё, что вообще можно прищемить коту. Недовольными кошками подвывали флейты. Глядя на какую-то толстушку, отклячившую в реверансе зад так, что хотелось её пнуть, Роб кланялся неистовой и предавался унынию. В самом деле, чем еще заниматься на балу?
"Поразительно. Поразительно скучный танец. Шаг вперед, два назад, поклон. Сдохнуть, как весело."
Да уж, павана была отнюдь не хайландом. Танцуя хайланд, шотландцы не улыбаются. Ведь это танец воинов, танец-битва, а можно ли смеяться во время побоища? Но, всё же, мало кто может удержаться от улыбки, когда каблуки дробят щиты, ладони - отбивают ритм по шлемам, клинки звенят друг о друга, пляшут в руках, а в крови бушуют пряная горечь бесстрашия, упоение боевого неистовства, солоноватый привкус чести... Павана же напоминала путь из таверны домой после хорошей попойки, заплетала ноги неспешностью. Шаг вперед, один в сторону, поклон, поднять платок... Павана напоминала Гарольда Брайнса. Она шла только вперед, чуть в сторону и немного назад, была назойлива, как комар на болоте и скучна, как... как... Как Брайнс, дьявольщина!
- Замечательный бал, моя Бадб, не находишь? Милые, приветливые, умные лица. Несколько галлонов розовой краски, которой облились девицы на выданье. Кружева, оборки, бантики, бусины, ленточки... Отчего у меня такое ощущение, будто я залез в гнездо гарпий?
Богиня повела плечами и поморщилась так, словно у неё болела голова.
- Наверное, это потому, что каждая третья думает, как кого-нибудь отравить? Кстати, если тебе предложат лебедя, фаршированного жаворонками - не ешь.
"Охере... То есть, гарпии, кажется, погостеприимнее будут".
- Не буду, - покладисто согласился Роб, - хотя, признаться, вместо ужина у меня были другие планы... Тебя снова кто-то тревожит?
Жена-богиня не принадлежит своему супругу, как обычная женщина. Она его - и всего мира одновременно. И сложно понять, кто чью фамилию носит в таком браке, ведь именно мужу приходится терпеливо ждать, когда дела отпустят вторую половину, и в вихре перьев, в шелесте шелков подруга жизни, наконец, почтит своим присутствием если не дом, то хотя бы комнату в таверне.
- Торговцы бывают назойливы, - кивнула Бадб, плывя рядом, как тот самый лебедь. - Не мог бы ты при встрече объяснить ему ещё раз, что Ворона - обращение не для всех? Три раза за последние пять минут. И ещё дважды - по имени.
Павана была похожа на Гарольда Брайнса, Гарольд Брайнс - на павану, а их сочетание было похоже на дрянной ром - продирало. Роб запнулся на шаге, пробормотав извинения какому-то хлыщу в широченном дублете.
- А ты его тоже поминай, mo leannan, - ухмыльнувшись, предложил он, - пусть его икота мучает. И что же он хочет?
Вороной, Занозой, Жалом её называл Ард. Как раз перед тем, как хорошенько вздуть надоедливого, что торговец, Кухулина. Робу нынче доставались люди помельче, хоть после Фицалана пачкать кулак Брайнсом было почти обидно.
Бадб незаметно поддержала его под руку и хлопнула ресницами.
- Кажется, стать гэлом.
Циркон ржал самым неприличным образом, катаясь на задворках сознания, стуча ладонью по ноге и всхлипывая "Ой, больше не могу!" Роб с радостью присоединился бы к нему, но приходилось считать шаги, поворачиваться и кланяться. Наверное, поэтому он всего лишь ограничился длинным, певучим, неприличным и изумленным:
- Tá tú ag tabhairt dom roinnt seafóid*, моя Бадб?
Богиня укоризненно покачала головой, но сдержать улыбку не смогла, хотя и пыталась.
- Кажется, ему было очень интересно, стоит ли приносить в жертву аду мою дочь. Поверишь, так упорно обо мне думал, что это пробилось даже через защиту катакомб Бирмингема. Я даже не думала, что такое возможно - чаровали там так, словно Мерлин ожил и всё-таки переспал с Моргейн.
"Дочь?! Аду?!"
Выходило несправедливо. Двое - но один, а веселился все равно Циркон. Робу оставалось лишь широко улыбаться, отчего спотыкались уже девицы, да стараться не пропустить очередной поклон дурацкого танца.
- Продолжай, жёнушка, - одобрил он. - Бал становится томным.
- Как скажешь, муженёк, - Бадб присела в книксене, блеснула глазами. - В общем, попеняв мне, что бросаю самое дорогое на произвол судьбы, Брайнс решил, что ему нужна защита. Ну и узнать побольше о гэлах. Ну и обо мне заодно. И как же не ответить на такую милую искренность?
"Муженёк..."
- Никак не ответить, mo leannan?
В том, что он снова споткнулся, были виноваты новые сапоги. И улетучившееся веселье. И эти дьяволовы скрипки, воющие, точно стая баньши на крыше. Только ласковое "муженёк" согревало, заставляя заподозрить, что неистовая, всё же, ответила Брайнсу.
- И упустить шанс рассказать почти последователю, как именно мне надо молиться и кого и как приносить в жертву? - удивилась та. - Так Брайнсов не напасёшься. Разумеется, на такое обязательно нужно отвечать, - музыка оборвалась, и в этот миг тишины Бадб невозмутимо добавила: - Я послала Ларк.
- Твою мать, Бадб!
Роб с поклоном выпустил руку неистовой и её тут же подхватил король, утаскивая жёнушку для тарантеллы.

"Рисковый парень."
В полной мере мысль относилась и к Брайнсу, и к Тюдору. Последний хоть пока и не надоедал, но взгляды, которые он себе позволял ронять в декольте Бадб, заставляли вспоминать об этом боге викингов, как бишь его? Один? Королю к лицу будет черная повязка на оба глаза... Роб сладко зажмурился, представив тюдоровы наглые очи в клюве любимого ворона Старшей. Видение на мгновение даже отогнало мысли о том, что могла бы наговорить паршивка-Ларк чертову торговцу. Но лишь на мгновение, потому что мелкая рыжая бестия способна была разве что продать неистовую. Фунтов за пятьсот, не мать-оборотница, всё же, целая богиня!
Кто-то сочувственно поцокал языком.
- О, милорд Бойд, осторожнее! Опасно закрывать глаза при дворе. Правда, милая?
Обезъянка, сидевшая на плече Уилла Соммерса, лизнула его в напомаженную щёку и согласно чирикнула.
- При дворе, кажется, только и стоит это делать, - проворчал Роб, ревниво наблюдая, как король с хищной улыбкой прижимает к себе в танце Бадб. Ближе, чем предполагали фигуры танца. Теснее, чем он мог бы позволить себе сам. - Когда не видишь льстивых улыбок и угодливых лиц, слова и запахи обретают истинный смысл, мистер Соммерс.
Шут короля. Надо же, какая честь... Пожалуй, было даже интересно, правда ли этот пожилой, но еще крепкий мужчина, помогал королю в составлении нового Символа Веры? Впрочем, какое дело Робу было до того, во что велел верить Тюдор, если он попросту - знал? А значит, и любопытство было ни к чему, особенно сейчас! Когда Его Грёбаное Величество так жадно глядит на неистовую!
Соммерс поцокал снова, на этот раз укоризненно.
- Ну, нет! Во-первых, могут решить, что вы недовольны тем, что у нашего Величества такой изысканный вкус в отношении... предметов искусства. Во-вторых, могут срезать кошелёк - поверьте, этим так или иначе тут занимаются все, кроме короля. И, наконец, - он поднял палец, продемонстрировав аккуратно подстриженный и выкрашенный розовой краской ноготь, - в таком случае вы даёте им ложку.
Кошелек у него, кажется, уже вовсю срезали - слишком многое было отдано неистовой, чтобы не почитать её за депозит наподобие того, какими жили братья-тамплиеры. А у ихнего величества губа, разумеется, была отнюдь не дура. Роб бы и сам приударил за этой женщиной, не будь она его женой.
- Я все равно себя чувствую не в своей тарелке, - пожал плечами он, провожая взглядом очередного щеголя. - Думаю, будет разумно дать им еще и нож. И, пожалуй, вилку. Храни Господь королеву за то, что они у нас есть!
- Храни, - согласился шут и сунул руку за пазуху. Раздалось звяканье, и на свет божий медленно потянулась яркая лента с нашитыми бубенчиками. Серебряными. - Но, милорд, эдак вам могут вручить весло, и тогда останется только чувствовать себя в своей лодке, и хорошо, если не одному! Причём резиденция ордена михаилитов - ещё не корабль.
- Страшнее, мистер Соммерс, когда лодку цепляют крюком, заставляя барахтаться в стоялой воде.
"Бал только начался, а танцы, завистливые взгляды и бессмысленные разговоры с потайным смыслом уже были..."
Роб хмыкнул, выискивая глазами фрейлину, хихикающую пожеманнее. Густого варева королевского двора следовало зачерпнуть полной ложкой.
Шут, проследив его взгляд, закатил глаза и фамильярно подхватил под руку, увлекая в глубину залы.
- Ну, дорогой мой, если так не хочется барахтаться, зачем же вы входите в одну реку дважды? Надеюсь, хотя бы не макаете в неё рукав?
Мог ли королевский шут обойти вниманием молодую физиономию пятидесятилетнего магистра? Разумеется, нет. Роб только вздохнул, позволяя утащить себя туда, где человеческое месиво из запахов, нарядов, взглядов и слов казалось стозевым чудовищем. Сциллой.
В одну реку дважды... Уилл Соммерс даже не подозревал, насколько был прав.
- Макать рукав? - Роб привычно раскатил свое "р-р", поморщившись этому. - Я предпочел бы каплю, из наруча в протоку. Так интереснее, не находите?
Соммерс всплеснул свободной рукой, чуть не задев лентой по носу одной из фрейлин Анны Болейн. Девушка испуганно взвизгнула, но шут под звон колокольчиков уже тащил Роба дальше, говоря на ходу.
- Ну конечно, друг мой. Разумеется, это интереснее даже, чем стирать рубашки в Темзе! Но, помилуйте, как здесь не запутаться в протоках? Тут рыбак-бабник, только удочкой махать, там - бандиты, тут торговцы, здесь вообще прачки бельё полощут. В конюшнях.

При Флоддене Темзы не было. Зато была артиллерия, король Яков за номером четыре, излишне энергичный и самоуверенный, чтобы хладнокровно командовать, бросившийся в бой. И было сражение, под дождем, в грязи. Долгое и жестокое. Робу было тогда тридцать лет и он потерял в этой битве двух братьев - Александра и Якова, которых упорно именовали Лексом и Джейми. От воспоминаний снова закололо в сердце. Сильно, вынуждая морщиться и сожалеть о том, что некому задать участливый вопрос: "Тебе больно?"
- Я полагаю, мистер Соммерс, не путается в протоках лишь тот, кто плывет по Стиксу. Даже подземные реки опасны. Но ведь главное - умудриться не утонуть. Или не получить удочкой по голове. К слову, а куда вы столь любезно меня сопровождаете?
Соммерс внезапно остановился, оглядываясь, словно действительно забыл, куда шёл.
- Веду, милорд? И впрямь. Но я ведь просто шут - откуда мне знать? Скажите, скорее, куда вы столь любезно позволяете себя вести?
"Эта ночь всех превратит в шутов и сумасшедших". Впрочем, иные шуты были царственнее королей.
Роб вздернул бровь, отвечая кивком на поклон какого-то юнца, которого, кажется, никогда и не видел.
- Вперёд, разумеется. Ибо кто лучше лодочника знает, в какое русло нужно заплыть?
Соммерс поклонился, ухитрившись одновременно каким-то образом зацепить ленту за обшлаг его рукава.
- А куда бы не плыли, всегда получается - к красоткам. Пусть не каждый день, но уж точно каждое воскресенье, благословлённое Господом как раз для отдыха от гребли. К слову.
Резко повернувшись, шут поймал пухленькую фрейлину за локоть и чарующе улыбнулся, с поклоном указывая на Роба.
- Мисс Лили, какая удача! Вот милорд Бойд как раз восхищался вашей неотразимой красотой и тонким вкусом... пожалуй, я оставлю вас, чтобы не мешать. Наслаждайтесь, голубочки мои сизые.
Оглядев прелестницу, декольтированную так низко, что поневоле возникали сомнения в тонком вкусе девицы и становилось любопытно, как платье держится, если эта Лили забыла о рукавах, Роб тяжело вздохнул. И завязал ленту вокруг запястья.
- Скажите, мисс Лили, что вы думаете о философии Платона?
Фрейлина хлопнула ресницами, глядя на него с обожанием.
- Фило... Какой вы умный, милорд Роберт! И мужественный! Хи-хи! Ради таких мужчин и травиться стоит, как эта дурочка де Бель!
С трудом подавив внезапное и малообъяснимое желание перекреститься, Роб уцепил с подноса проплывающего мимо лакея кубок с вином. Беседовать с такими женщинами следовало хорошенько напившись. Иначе не получалось - отвык.
- Мужчина есть существо несовершенное, стоящее ниже любой самой обыкновенной женщины, - назидательно проговорил он, с тоской мечтая о спасении, - а потому травиться не стоит. Только вешаться.
Мисс Лили закивала так, что из волос едва не посыпались заколки.
- Какое совпадение, я тоже предпочитаю сверху! Но верёвки... - она хихикнула и подалась ближе. - А вы шалун! Скажите, милорд, а каким кремом от морщин вы пользуетесь?
- Видите ли, мисс Лили, человек молод, пока делает глупости. Вы, должно быть, никогда не состаритесь.
"Потому что еще их и говорите".
Вино пахло терпко, алело в кубке, но пить его не хотелось. Оно было похоже на кровь, нацеженную из вен этого дворца и почти наверняка в нем были афродизии. К тому же, чтобы развеять скуку, Робу пришлось бы попросту надраться. И отнюдь не бордо.
- Но я не делаю глупостей! - неожиданно запротестовала фрейлина. - А когда люди делают глупости, они умирают, это я точно...
- Милорд муж, - Бадб оттеснила девушку плечом - одним движением, даже не оглянувшись. - Перед разговором с Его Величеством о поэзии вы, кажется, хотели что-то сказать о моей матушке. Всё ли с ней благополучно?
Спасительница... Облегченно выдохнув, Роб, вопреки этикету и приличиям, привлек её к себе, уводя подальше от этой Лили.
- Никогда её не видел, - напомнил он, когда пухленькая фрейлина осталась позади. - Но, миледи жена, я еще не настолько стар, чтобы забыть, что это вы рассказывали о нашей воспитаннице. Значит, говоришь, отправила Ларк?
Это было бы даже забавно, не будь Брайнс так невоспитан, непостоянен, склонен к вранью, труслив и жаден до наживы. Играя с ним, Роб понял: пока ты делаешь торговцу то, что он почитает добром - его легко купить. Но как мало стоит преданность, как дёшево слово такого человека! А за Ларк, хоть она и была паршивкой, теперь приходилось отвечать.
- Ну да, - богиня повела плечом. - Они поговорили о культе, друидах, жертвоприношениях, а потом он начал нюхать какую-то вонючую дрянь из лаборатории некроманта, и девочка ушла. Ты знал, что он - оборотень? А нюхает при этом такое... Ларк потом ещё час в ванне отмокала, пытаясь избавиться от частичек грязи и запаха. До сих пор к себе принюхивается. Одежду пришлось бы выкинуть, если бы она не осталась у этого Брайнса.
- Твою мать, Бадб...
Из Брайнса, наверное, был такой же оборотень, как из меча - орало. И отчего-то становилось вдвойне обидно, что демоны послали за ним вот... это. Неумелое, лишившее дитя балахона, да еще и оборотня!
- К слову, mo leannan, - остановившись у одной из колонн, он оглядел зал, - если доведется говорить с демонами и им вдруг взбередет в голову притащить Брайнса... А им взбредёт, чтобы унизить его и напомнить мне, что я раб... Так вот, нам нужен этот альянс, а потому, пусть он там думает и даже пытается говорить - не обращай внимание. Лучше, - Роб помедлил и тяжело вздохнул, - потом сорвешься на мне, как это уже бывало.
- За отсутствием друидов в Англии, девочка отправила Брайнса к тебе, - обрадовала Бадб, сама подхватывая с подноса большой позолоченный кубок, украшенный бирюзой. - Но, знаешь... для человека, который хочет к нам, он очень интересно думает. Ларк ведь говорила ему про имена - а он даже к ней ни разу правильно не обратился. Не говоря обо мне. А ещё я не хочу повторять, что он подумал о родителях, когда узнал, что на них упали его собственные долги. Думаешь, этот мародёр сможет подумать, почувствовать или сказать что-то, что обидит меня ещё больше?
Если уж Брайнс и был в чем-то талантлив, так это в обидах. Он с явным удовольствием обижался и обижал других. Роб обреченно кивнул сам себе, понимая, что всех его умений не хватит объяснить торговцу, что такое быть человеком.
- Думаю, моя вспыльчивая госпожа. И, наверное, я не буду спрашивать, как одежда Ларк оказалась у него. Слишком много внимания мы уделяем этому... существу. Мы ведь на балу, здесь столько всего: шпионы, фрейлины, любящие сверху, шуты и эти... ложки, плывущие по течению.
Бадб, которая уже приготовилась сделать глоток, подозрительно уставилась на него.
- Это который по счёту кубок? И я ведь предупреждала про яды! Если это та овечка, я вырву ей...
- Первый, - напоказ обиделся Роб, - недопитый. И в нем, кажется, малая толика опия.

- Сэр Роберт! Именем закона арестовываю вас за то, что прячете от нас такое сокровище в Портенкроссе, - герцог Саффолк, как и положено бывшему грабителю, охотнику и соблазнителю, подобрался неслышно, как кот. И, обращаясь к Робу, улыбался - Бадб.
Улыбался широко, мальчишески - так же, как, вероятно, когда ему было пятнадцать. Судя по реакции дам вокруг, с тех пор ничего не поменялось. Пришлось продемонстрировать свою - не менее мальчишескую - улыбку, хоть Робу и хотелось попросту удрать. Быть может, даже перекинув Бадб через плечо, как положено дикарю. Хотя, благовоспитанный варвар должен ведь сбегать с чужой женой, а не со своей?
- Помилуйте, сэр Чарльз! - Кошачье мурлыканье прилагалось к улыбке, а вкрадчивость - к мурлыканью. - Разве это поможет? Ключ-то от сокровища - на моем поясе.
Саффолк только вскинул бровь.
- Ну, сэр Роберт, ведь не первый раз при дворе. Вас разве не предупреждали, что здесь теряются и ключи, и кошельки, и даже, простите, сундуки вместе с содержимым? А орден, как мы видим, не способен уследить даже за распоясавшимся молодняком.
- На всяк пояс свой узел, как говорят у нас в Портенкроссе, милорд Саффолк. А кошель тем дороже, чем больше в него доверия положили. Но, - Роб поклонился, улыбаясь снова, по-цирконьи, кошачьей усмешкой. - Капитул благодарит Вашу Светлость за высочайшее внимание к проблемам ордена. Засим откланяюсь, чтоб низость высоту не оскорбила.
Воистину, сносить оскорбления - удел принцев и придворных. Роб не мог стать королем, не хотел быть принцем. Он был Бойдом.
"Надоело! Чёртов бал, грёбаные придворные и дьяволова музыка!"
- Идём, моя Бадб.
Уподобившись Уиллу Соммерсу, он подцепил неистовую под руку, и отвешивая любезные поклоны, улыбаясь, направился к выходу из бального зала Хемптон-корта. Тартан вился вокруг коленей, щелкал триумфальным знаменем на ветру; парча и шелка, лица, прически, руки слились в одно пятно, лишь прекрасные глаза Клариссы Фицалан, за которой приударял какой-то рыжий баронишко, успел выхватить Роб, прежде чем проскользить через длинную галерею, пролететь Часовые ворота и, наконец, оказаться на мосту, где львы держали щиты. И лишь там, подозвав пажа с Фениксом свистом, подсадив неистовую в седло, вздохнуть. С облегчением и удовольствием, припадая к родной стихии.
- Скажи, ты ведь не выбросила шкуру дахута, mo leannan? Ту, что несчастная дурочка Розали упрятала в кладовую? Хор-рошо...
Конечно, маленькая каминная в особняке не была бальным залом, а иссиня-черная с проплешинами шрамов шкура - изразцами, но разве не лучше глядеть на то, как тени пляшут на коже Бадб, пятная её причудливыми узорами, как отблески огня рисуют спирали, как медные локоны сплетаются с жесткой шерстью? Не лучше ли потом вместе пить вино из одного кубка, окончательно скрепляя брачные узы? И если так, то этот бал, пожалуй, сойдет за свадебный. И ничего не сможет испортить утра.

------
*что за дерьмо ты сейчас сказала?

24 февраля 1535 г. Бермондси.

- Вот tolla-thone!
Первый раз сердце разнылось еще на конюшне, где он обнаружил Солнце, но не увидел Розу. Эмма без Раймона была также невозможна, как Англия без дождей. Как Эвридика без Орфея. Как, дьявол её задери, Этейн без Мидхира! Можно было даже не искать эпитеты, чтобы признать, что случилось что-то поганое. Второй раз случился, едва Роб узрел Эмму, окаменевшую в своем горе настолько, что теперь она не выглядела даже Берилл. Просто... беглая послушница. Такой её, наверное, увидел когда-то Раймон: молчаливой, бесцветной, не поднимающей глаз. А уж разговорить невестку было отдельным приключением, девушка позволила себя обнять, но рассказывать не спешила. Приходилось гадать, пока случайным перебором того дерьма, в какое мог бы влипнуть Раймон, Роб не набрел на слово "тюрьма". И вот тут Эмму прорвало. Слезы хлынули вперемешку со словами и оставалось только менять платки и кивать. И гладить рыдающую испуганную девочку по голове, сдерживая дрожь в руке, хоть впору было рыдать самому. Дьяволов королевский бал! Впрочем, даже не потратив на него время, Роб все равно бы не успел. Потому что не узнал бы. Чёртова кукла Немайн так и не научилась понимать, что важно по-настоящему! И так и не осознала, что ренессанс сам по себе, а за этого своего, пусть и уже взрослого, ребенка, он выщипает ей все перья. Не нянька, но... Не досмотрела! И начхать, что сама навязалась!
А потом боль в сердце поселилась постоянно, принялась грызть его, напоминая о рубце. Эд Фицалан не понравился Робу уже по рассказу его сестры, хоть и стоило поговорить с Раймоном. По крайней мере, сын почти наверняка не рыдал, а значит - говорил разборчивее. Но больше, чем сопляк Эд, его беспокоила Морриган. Грёбаная Великая Королева, от величия которой остались лишь лохмотья! Она - уже мешала. Тянула возрождение веры назад, упорствуя, как овца у забора. Посягала на детей. И, что бы не говорила Бадб, была лишней. Жаль, что богов убить не так-то просто.
- Прекрати реветь! - Не выдержав, рявкнул Роб, когда слезоразлив уже грозил перейти во вселенский потоп. И тут же устыдился этого, смягчил голос. - Раймон из тех, кто всегда приземляется на четыре лапы, дочь моя. А у него их теперь восемь. Ступай, умойся и спокойно жди. Думаешь, ему захочется увидеть вот такую тебя? И поешь, что ли... Скоро кости сквозь кожу светиться начнут. А я к нему съезжу.
Разумеется, Эмма хотела поехать с ним, это читалось на лице и в глазах. Но она всего лишь послушно кивнула, вздохнув. Умная девочка понимала все. Особенно, когда прекращала реветь.
Но утро, всё-таки, было испорчено. Раймон и тюрьма, в понимании Роба, были совместимы примерно также, как он сам - и королевский двор. И хоть Джеймс Клайвелл вряд ли бросил молодого михаилита в пыточные застенки, было все равно... страшно. Увидеть своё дитя в тюрьме, на дыбе - пытка. Узнать, что какая-то сволочь подставила ребёнка - адское наказание. Наверное, поэтому Роб пролетел дорогу от Форрест-Хилл до Бермондси таким галопом, что случайно попавшийся на пути крестьянин принялся креститься, разинув рот. Оттого-то и влетел он в управу, сметя с дороги стражника глуповатой наружности у двери. И - чуть успокоился, когда непривычно стриженый и смуглый Клайвелл, ничуть не удивляясь ни встревоженному виду, ни поспешным вопросам, невозмутимо пояснил, что Фламберг - благополучен, Эдмунд Фицалан - влип в дерьмо по уши, а сам он, констебль, собирается утопить его поглубже, а для этого ему надо ехать в Лондон.
Констеблю - в столицу, Тракту - в тюрьму. Посетовав самому себе на несправедливость судьбы и не поверив в жалобы, Роб направился туда, где бывал чаще, чем в резиденции. В острог.