Роберт Бойд

25 января 1535 г. Резиденция.

Путь от оранжереи до кабинета Роб проделал, как настоящий партизан, перебежками, опасаясь встретить садовника. Или кого-то из магистров. К счастью, было утро, магистры только просыпались, садовник был на обходе в заснеженном саду, а воспитанники настолько привыкли к спешащему Циркону, что просто не обращали внимания. И лишь в кабинете, где все осталось также, как и до ухода, Роб с огромным наслаждением приложился к графину с вином на долгие несколько минут, а затем рухнул в кресло. Камин он зажег щелчком и расслабленно вытянул ноги к огню. Глядя на рыжие, сродни локонам Бадб, пряди, что весело плясали на яблочных дровах, он невольно вспомнил Антисфена: "С политикой следует обращаться как с огнем: не подходить слишком близко, чтобы не обжечься, и не очень удаляться, чтобы не замерзнуть." Вот уж никогда бы ни Тростник, ни Роб Бойд не подумали бы, что будут плясать еще и с этой капризной девкой. Первый считал своим призванием войну, второй - жизнь и Орден. И никто - политику. Но - приходилось, и Роб не мог сказать, что ему это не нравится.
Однажды Робу довелось беседовать с Эразмом Роттердамским, который считал войну варварством, а воинов - варварами. К счастью, мудрец и друг Томаса Мора не видел его полка. Иначе утвердился бы в этом мнении окончательно и, чем черт не шутит, написал бы пару-тройку книг. Когда Роб уходил в мир-как-он-есть, полку выдали новую одежду и кольчуги. И даже сейчас, когда эти воины, привыкшие сражаться лишь в легком кожаном доспехе, а то и - обнаженными, приспосабливались к тяжести металлических рубах, к весу стальных мечей и шлемов, когда со скепсисом поглядывали на пятнистые, в цвет лесных кустов, штаны и туники... В общем, даже этот переодетый полк уже выглядел достойно. Правда, шум тренировочного лагеря к отдыху не располагал: орали сержанты, привыкающие называть себя так, бегали, дрались, лязгали оружием, ели, с фырчаньем мылись, воины. И пахло это уже - дисциплиной и воинским единством, грозным строем копий и чеканным шагом, от которого содрогалась земля. Роб с удовольствием подумал, что еще необходимы тартаны - и потянулся в кресле. В конце концов, теперь даже неистовая носила килт, который он так и не успел с неё снять. Впрочем, время у него еще будет. И нужно было проехать хотя бы до Бермондси. Бадб хотела груш, а волкодавы нуждались в самоцветах и овечьей шерсти.

Все же он, должно быть, заснул, хотя и собирался работать с письмами. Или просто нырнул в то забытье перед сном, когда звуки кажутся приглушенными и громкими одновременно. Так или иначе, стук в дверь кабинета заставил вздрогнуть. Новости, который принес Ёж - еще и выругаться. Юный Артур Клайвелл сбежал из дома, чтобы стать михаилитом. Мальчика Роб застал в холле, под охраной одного из воспитанников. Рыжеволосый, с чистой белой кожей, Артур был неуловимо похож на своего отца - и на кого-то еще. Упрямо-задумчивое выражение лица, определенно, было констебльским. Завидев Роба, мальчик нахмурился, будто в раздумьях, и кинулся вперед, ловко увильнув от рук воспитанника, финтом обманув Ежа.
- Магистр! - Заорал он, вцепившись в ногу. - Я не пойду домой! Я от бабушки ушел, я от Бесси ушел, я даже от сержанта Хантера ушел! А папы дома нет! И он не против будет, я знаю! Не хочу я быть юристом или этим... богословом!
Роб, тяжело вздохнув, опустился на корточки перед ним, чуть отодвигая от себя. В михаилиты мальчишка годился - и рослый для возраста, и крепкий, и огонь в нем бьется жарко, не находя выхода... Да и таланты отца по части драки явно унаследовал. Спрашивать, уверен ли Артур в своем выборе, он не стал. И без того ясно - из прихоти до Форрест-Хилл не бегут. Да и четырнадцатую спальню только начали формировать и мальчик был бы в ней всего вторым. Роб потрепал ребенка за рыжий вихор на макушке и согласно кивнул Ежу. Дети - душа Ордена, они продлевают ему жизнь. Старый замок будто радовался, светлел окнами и переходами, когда в него приходил новый мальчик, отдаривался теплом стен, оберегал воспитанников от случайных травм. Уильям Тревон, построивший сначала монастырь, а потом перестроивший его в крепость, дело свое знал туго. Он говорил с каждым камнем, с каждой крупицей раствора, вкладывал себя, свою тоску по детям, свою любовь к ним. И ушел в эти камни подностью, слился с ними, также, как и магистры, что покоились в капелле. Духи-хранители, что ждали своего часа, чтобы явиться на помощь замку. Роб не напрасно мечтал, чтобы его похоронили именно здесь. Воин - и в посмертии воин. Ни в ад, ни в рай - в резиденцию. Исида, которую посетителям выдавали за египетскую Мадонну, память о крестовых походах, в капелле стояла неслучайно. Точнее - намеренно. Единственная женщина в резиденции, чье платье на коленях было затерто от прикосновений детских ручек, была не только воплощением женственности и материнства, но и покровительницей мертвых. И, как ни странно, детей. Вместе с нею Основатели привезли в резиденцию и обряды, и единство, и правила, каким следовали при избрании в капитул. Магистром мог стать лучший воин из лучших, разумный, верный Ордену и себе. Посвящаемого вводили в круг капитула и открывали те тайны и практики, что не знали остальные воины. И новый магистр узнавал, что ему не грозят котлы преисподней, скука райских кущ. Отныне - и довеку, он будет хранить покой замка и детей.
Не самое худшее посмертие - встать плечом к плечу в призрачном воинстве, когда тебя призовут, еще раз почувствовать, как самая душа твоя трепещет от предвкушения битвы, увидеть страх в глазах врага. Не самая худшая участь - хранить этих детей. Какие бы жаркие споры не кипели в капитуле, какие интриги не плелись бы, в одном магистры были единодушны: пока дети живы и верны Ордену - жив и Орден. И Бадб верно поняла, что замок ждет, предвкушает. Это магистры и наставники ждали и предвкушали в своем смертном сне. Это их незримые руки тяжело пригнетали к каменным полам чужаков: богов, демонов, святых. От их взглядов ломило крылья у неистовой. И это они радовались, когда воспитанники возвращались с тракта, привествовали новых детей и долго смотрели вслед тем, кто покидал эти стены для пути. К счастью, Роба воины не отвергли, несмотря на договор и брак с Вороной. И Роберт Бойд, магистр Циркон, надеялся, что рано или поздно они примут и богиню. Ведь Бадб могла дать им тоже самое, что и Исида - и даже больше.

с Леокатой

26 января 1535 г. Бермондси.

Бермондси Робу всегда напоминал муравейник. И он искренне сочувствовал Джеймсу Клайвеллу, которому выпала участь быть стражем порядка и закона в этом городке. Здесь всегда было много проходимцев и торговцев, различного рода перекати-поле. Люди спешили из Лондона, в Лондон - и миновать Бермондси им было никак нельзя. Впрочем, сейчас сам Роб ехал не в столицу.
Когда Феникс, огненно-рыжий жеребец, игриво помахивая хвостом, который воспитанники в очередной раз заплели в косицу, зацокал копытами по мощеной Эсмеральд, к дому констебля, из окон домов принялись выглядывать любопытные физиономии старушек. Пожилым дамам Роб откланялся со всей любезностью, на какую был способен, и спешившись у небольшого двухэтажного дома Клайвеллов, стоящего наособицу, постучал в дверь.
Внутри почти сразу прозвучали частые шаги, и дверь, даже не спрашивая, кто пришёл, распахнула Бесси Клайвелл. И тут же, увидев Роба, отступила на шаг, прижимая руки к груди. Девочка выглядела несчастной и до крайности встревоженной, что только подчёркивали красивое новое, нежно-лиловое платье и чуть более тёмные ленты в волосах. Но в глазах её вспыхнула надежда, впрочем, тут же погасшая.
- Господин Бойд! Вы... я только отправила голубя, а он же никак не успел бы. Значит, вы к отцу?
- Голубь не успел, дорогая Бесси, зато Артур благополучно добрался, о чем и сообщаю, - Роб снова поклонился, но на этот раз девочке, и сокрушенно покачал головой. - И в отчий дом отказывается возвращаться наотрез. Не хочет быть ни законником, ни богословом, ссылаясь на то, что Джеймс не против стези михаилита.
Пожалуй, не стоило огорчать девочку тем, что её брат обещал стать отличным михаилитом.
За несколько секунд на лице Бесси Клайвелл поочередно отразились непонимание, облегчение, негодование, пока девочка не вспыхнула чистой злостью. Она сжала кулаки и выпрямилась. Казалось, даже волосы попытались возмущённо встать дыбом - но их держали и ленты, и гребешок.
- Отказывается?! Я этого чёртова стервеца за уши притащу! Или просто оторву! Как он мог?! Не предупредив! Я с ума сошла! Мистер Хантер с ног сбился! И что подумает отец, когда получит моё письмо?!
Эта дама, хоть и весьма юная, хотя бы не плакала. Роб облегченно вздохнул, радуясь, что в этот раз платок не понадобится. Объяснения с родственниками были частью работы магистра над трактом, но Бесси была уже чуть больше, чем просто сестра сбежавшего Артура.
- Джеймсу я напишу, - успокаивающе улыбнулся ей он, - и если ваш отец решит, что Артуру лучше вернуться домой - я его привезу. Пусть пока в резиденции поживет. А то ведь снова сбежит.
Сказал - и слегка оторопел, неприлично и изумленно уставившись на молодую женщину, что спешно, чуть ли не вприпрыжку, приближалась к двери из глубины дома. На Фи! Но, черт побери, если бы эту Фи увидела Королева, ее хватил бы удар! Особенно от черного платья с корсажем в синюю и белую полоску и странной формы шляпки с двумя черными лентами и надписью "Renaissance" по околышу. Золотыми буквами. Роб даже тряхнул головой, чтобы прогнать это видение, но то не исчезало, а напротив - становилось все ближе.
- О... - Бесси оглянулась тоже и с улыбкой протянула богине руку. - Господин Бойд, это - миссис Фиона Грани*. Моя учительница магии. Помните, то, о чём всё вздыхал ваш брат-проверяющий в резиденции?
- Да, конечно, - чуть отстраненно согласился Роб, заставляя себя отвести взгляд от шляпки Фи. - Кажется, я уже встречал где-то миссис Фиону, вот только не помню - где. И явно не знаком с мистером Грани.
Однако, Фи умудрялась вывести его из равновесия, как с этим не справилась бы иная. Но лучшего учителя магии для почти друидического таланта Бесси Клайвелл было не найти. Хотя Джеймс, наверное, был бы против, узнай, кто эта милая миссис Фи... То есть, Грани.
- Он большую часть своей жизни провёл награнице с Шотландией, там и умер в стычке с какой-то бандой. Кажется, из-за яблоневого сада, - светски заметила Фи, не выказывая признаков горя. - Или вишневого? Или от копья под дубом? Как бы там ни было милорд, мы с вами едва ли встречались. Где бы? Разве что вы проезжали мимо нашего скромного дома, когда-то давным-давно? Маленький розовый домик, у реки, все берега в тростниках, весь садик - в розах?
- Да, - честно изобразив раздумья, согласился Роб, - помнится, там еще стая ворон на воротах каркала. И розы были удивительно колючими. Прошу прощения, мисс Клайвелл, миссис Грани, вынужден вас оставить.
Груши для Бадб и самоцветы для волкодавов не терпели промедления. Тем паче, что Роб уже отправил голубя в Портекросс, уведомляя о своем скором прибытии. В замке он обычно бывал раз восемь за год, но с неистовой подобные путешествия становились быстрее, да и проще. Он с удовольствием бы купил самоцветы и для нее, но что такое драгоценные камни для той, что видит их суть? Ненужный знак внимания?

Со Спектром

На рынке его поджидал ещё один сюрприз, словно мало их было для этого чересчур уже затянувшегося дня. У лавки ювелира торчал наглый ленивый Рысь, подкидывая на руке кусочек тёмного, почти чёрного янтаря. И лениво переругивался с каким-то... какой-то попрошайкой. У девочки лет десяти, бледной до прозрачности, с русыми волосами, слишком маленькой для своего возраста, левый глаз был закрыт аккуратной повязкой, и она явно припадала на одну ногу. Попрошайка хмурилась, а михаилит выглядел совершенно довольным собой, чему Роб устало порадовался. По крайней мере, Рысь был жив. И, кажется, здоров. Хотя и весьма опрометчиво показался в такой близости от резиденции - верховный уже пару раз успел обмолвиться, что неплохо бы темницы украсить чучелом рыси, для устрашения. И Роб был склонен считать, что фон Тек говорил отнюдь не о животном с далекой Руси.
- Брат Рысь! - Окликнул он михаилита, и пошел к нему, ведя Феникса в поводу.
- Магистр Циркон, - титул этот Рысь всегда произносил крайне уважительно. И часто. - Какой приятный сюрприз. Вот так заедешь передохнуть от трудов непосильных, - обратился он к девочке, - а въехать не успел, и сразу приятно встречают. Дружеские лица, морды... морды лошадиные, конечно.
Попрошайка нахмурилась сильнее и отступила в сторону. Рысь, кажется, не нравился ей вовсе.
- И лучше бы выехать, - не менее уважительным тоном посоветовал Роб, тяжело вздыхая снова прорезавшемуся акценту. - Птичка на крыле принесла нечто, заставившее верховного мечтать о чучеле из большого, пушистого, пятнистого и очень наглого кота.
Подумать только, четвертый десяток разменял Теобальд Батлер, а склонности к жульничеству не утратил! А ведь ремесло знал получше многих, да и фехтовальщиком был отменным. Может быть, именно поэтому Роб и не предложил капитулу отлучить Рысь от Ордена и выдать властям. А может быть, из-за того, что михаилитов было мало, и даже такие, как негодяй Батлер, делали работу хоть как-то.
- О, Господи, - вздохнул Батлер, возводя очи небу. - Сплошные завистники вокруг. Но ведь я только приехал. Хочется отдохнуть, ванну, пару-тройку женщин, восхищения послушников. Хотя, ладно, без последнего обойдёмся. Неужели старый друг-магистр не сможет пригладить пёрышки верховного, чтобы красивый котик мог продолжать жить в своё удовольствие, как уж привык? Ну, подумаешь, боевые холопы жалуются. Зато ордену двойная прибыль. Или вовсе тройная.
Роб хмыкнул, с трудом подавив желание хорошенько съездить Рысю... Рыси... Батлеру по челюсти, и покосился на попрошайку. Говорить при ней не хотелось, но девочку, такую худую, маленькую, да еще увечную, было жаль. Он вытащил из кошеля золотой и протянул нищенке.
- Возьми, дитя. Рысь, котику лучше уехать куда подальше. В Эссекс, к примеру. И честно выполнять контракты, хотя бы через один. А то ведь старый друг-магистр может утомиться от приглаживания перышек. Да и на вилы обычных, не боевых, холопов напарываться очень уж не хочется.
Где-то в Эссексе был Раймон. И была надежда, что Рысь попадется ему по пути, если согласится. И если Роб сам не мог устроить мордобой в Бермондси - михаилиты, ровняющие городок с землей, чести Ордену не принесли бы - то Фламберга ничего не сдерживало. А морду Рыси мог набить и он - с удовольствием и без лишних раздумий.
Девочка, меж тем, поймав монету, сверкнула улыбкой, на миг чем-то очень напомнив мелкого проказливого импа, поклонилась и исчезла, скрывшись за спиной объёмистой леди в меховой накидке. Рысь в свою очередь кивнул чуть в сторону, предлагая пройтись.
- Не люблю Эссекс. Сыро, холодно и никаких развлечений. Может, всё-таки здесь? Глядишь, котик ведь и пригодиться может. Вечно же то тут что услышишь, что там. Но от одного упоминания Эссекса, не поверишь, всё из памяти куда-то девается. Или от мыслей о чучелах.
- Поразвлекался уж, - проворчал Роб, с тоской покосившись на лавку ювелира, - что тебе стоило тех хобий в Глостере добить? Полчаса работы - и никаких чучел.
Мерзкий Рысь отвлекал от груш и самоцветов. И потому Роберт Бойд со вздохом уступил место магистру Циркону.
- К тому же, желание приглаживать перья зависит от того, что котик хочет сказать. И как много готов слышать, - закончил он уже холодно.
- В Глостере? - Рысь на миг задумался, потом закивал. - Так они за тварь платили, которая грызёт? Я и убил тварь, которая грызла. Ну и погода была... только по лесу и шарить. Следы замело и вообще. Да и место богатое, явно могли заплатить дважды. Ничего страшного. А вот что я хочу сказать... - михаилит приостановился и поднял янтарь, разглядывая через него тусклое зимнее солнце. - Странное дело. Довелось недавно встретить человека, который ну очень на тебя похож. На того, которым был, конечно. Со шрамом, и постарше... кстати, ты просто обязан поделиться рецептом. А то морщины начали появляться.
- Удачный брак - залог молодости, - недовольно буркнул Роб, - но я уже чувствую, как котячье... тьфу, кошачье чучело в темницах становится все менее вероятным. Дальше.
Мистер Армстронг, кажется, поспевал везде и всюду, как и сам Роб, с которого этот ренегат брал внешность. Счастье, что он еще не знал о молодости своего двойника.
- М-м, у твоей жены сестры нету? С таким же эффектом? - поинтересовалось наглое животное, но всё же продолжило. - Так вот, стало мне интересно. Ну, прогулялся, натурально... а, да, в Бирмингеме дело было. Отличный город, в последнее время - мой любимый. Ну да ты и сам знаешь, что там творится.
- У моей жены три сестры. Особенно младшая, хотя, - Роб вспомнил странную шляпку Фи и усмехнулся, - вполне возможно, что она старшая.
Чертов акцент! Ну вот кто так говорит - "особенно младшая?" Только тот, кто был шотландцем тогда, когда и Шотландии-то не было.
- Дальше, - подбодрил он Рысь, - то, что творится в Бирмингеме - не важно. Оно, кажется, уже традиция.
Михаилит покачал головой.
- Традиция, которой всего пара лет, и всё никак не... утрадичится? В общем, там нынче весело. Иначе, чем когда пареньки Дадли впервые вошли в город, но всё же хорошо. Развлекательно. Этот твой двойник развлекаться-то не дурак. И девки на него вешаются... слушай, если ты так помолодел, втрое больше будет, что ли? Надеюсь, жена не ревнива. В любом случае, живёт он там у самой дорогой девочки. Молоденькая, рыжая, прямо огонь! Для аристократов. А если и не живёт, то бывает часто. Так, а что там с чучелом? И знакомством со свояченицами?
Вот тут Армстронг просчитался. Женщины действительно липли к Робу, как мухи к мёду - или чему иному, тоже привлекающему мух, - но жить со шлюхой... Или бывать у нее часто... Проститутками Роб брезговал даже в Форрест-Хилл, где приходилось следить за тем, чтобы воспитанники посещали здоровых. Он не мог назвать их грязными, не презирал, но от ощущения лжи избавиться не мог. Отчего-то изменница, что пользовалась отсутствием мужа, чтобы завлечь в постель, казалась менее... лживой? Слово было не то, и Роб досадливо прищелкнул пальцами. К тому же, с тех пор, как умерла Розали, рыжей у него не было ни одной. И, кажется, видели все, как он от них шарахался, точно от прокаженных. Неистовая - не в счет. Жена. Он снова глянул на Батлера. Медленно и очень вдумчиво поправил манжету оверкота, в который раз подивившись тому, как Эмма за ночь успела вышить такой сложный рисунок.
- Сдается мне, друг мой Тео, - проникновенно заговорил Роб, глядя в переносицу собеседника, где действительно уже начали намечаться морщины, - что водишь ты меня за нос... Впрочем, в Бирмингем все равно сейчас не поеду. А что до девок... Ну, пусть развлекается под моей личиной, раз уж со своей не повезло бедолаге.
Странный мистер Армстронг, право. Репутации Роба подобное навредить не могло - михаилиты способны были отличить своего Циркона от чужого, а способ выманивать на живца и вовсе был нелепым. Если уж хочешь мести - приходи сам, где найти - знаешь.
- Да и чучело пока, кажется, даже от ордена еще не отлучено, - прозвучало, должно быть, чуть злобно, но Роб заметил лоток с фруктами, среди которых были и груши, и персики, и даже огромный ананас, - и котик явно хочет сохранить свои привилегии, я верно понимаю?
- Когда и кого я водил за нос?! - возмутился Рысь. - Ну, может, и не живёт он там, но бывал - точно. Два раза. Но привилегии, несомненно, греют мне сердце... и остальные части тела. Так что?..
Роб хмыкнул, наблюдая за ловкими, уверенными движениями, которыми очаровательная, хоть и слегка полная торговка, наполняла корзину грушами.
- И где, и когда, и зачем, и почему... Ты думаешь, я шучу, когда говорю о чучеле в темницах? Ты там, кажется, не был ни разу, верно? Воздух в камерах настолько сухой и горячий, настолько разреженный, что тело не гниет, а усыхает. Несчастный брат Демон до сих пор висит там на цепях, в назидание. А ведь всего-то нарушил почти все пункты устава. Прилюдно. Я тебе искренне советую убраться подальше от резиденции. Вот, хотя бы и в Бирмингем.
Повторять слова о необходимости почаще честно исполнять обязательства контрактов, Роб не стал. Дураком Рысь не был, все же.
- А магистр над трактом напишет уж отчет, что провел беседу, разъяснил и раскаял. В который раз.
- И что же делать в славном городе Бирмингеме, за исключением издевательств над населением?.. За которое, между прочим, ещё и не платят. Или плохо платят.
- Писать письма, конечно же, - удивился Роб, меняя несколько монет на корзину и улыбаясь торговке, - с интересом почитаю. А уж с заработком ты не оплошаешь, не сомневаюсь.
Если Рысь и почувствовал разочарование, то этого не показал.
- Ладно. Будем считать, что я проведён, разъяснён и полностью раскаян. Аж самому на душе легче стало, веришь.
- Не верю.
Впрочем, по плечу Батлера Роб хлопнул, прощаясь, вполне мирно. Мерзкая и ленивая скотина Рысь теперь поутихнет на некоторое время, как всегда и бывало. А значит, теперь можно было заняться Портенкроссом и не менее мерзким нахалом и бретером Вороном.

Следующие несколько дней прошли в орденской суете. Заседания капитула, разбор писем и жалоб, беседы с воспитанниками... Ночными вспышками - тоска по жёнушке, без которой было одиноко в комнате под крышей.
Сны о прошлом, отрывистые, тяжелые, в которых по лицу стекала чужая кровь, снова тревожили его, заставляли подниматься на крышу, чтобы ветер и снег прогнали эти тени, выстудили их. И Роб с трудом дождался, когда Бадб утащит его в Портенкросс.

________
* от gràinean - песчинка

с Леокатой

31 января 1535 г. Портенкросс, Шотландия.

Против орденского замка Портенкросс был маленьким. Очень маленьким, продуваемым всеми ветрами, несмотря на обилие каминов. И очень уютным - несмотря на ветра и на то, что во время шторма погреба и кухня были полны моря, а повариха, подоткнув повыше юбки, порой ловила рыбу прямо под столом для готовки. В нем было мало окон, но свет давали свечи, а тем, кому требовалось солнце, достаточно было подняться на башню. Или просто выйти на утес, где стоял замок. И тогда становились видны древние холмы, окружавшие долину с деревней, и бескрайнее синее небо, с бегущими по нему белыми овечками-облаками, и море, свинцовое зимой. Вечношумящее и белопенное.
- Доброе пожаловать домой, - обратился Роб к самому себе и пустил Феникса в галоп.
В деревушке, из которой уже видно было небольшой, почти квадратный замок со штандартом Бойдов над покатыми крышами, его узнали сразу, хоть и заезжал редко. Узнали - и обрадовались так, как, пожалуй, только раз, когда гарнизон разгромил шайку заезжего младшего сына кого-то из незначительных пограничных лордов. В это время каждый, у кого хватало сил захватить паршивую башню, уже считал себя вправе носить титул...
- Добро пожаловать домой, милорд, - повторивший его слова Каллум, старейшина, вовсе не походил на птицу. Скорее на рыжего медведя. И говорил почти так же, с удовольствием раскатывая "р". - И благодарствуем.
Если новый облик лэрда старейшину и смущал, он этого не показывал. По крайней мере, те части лица, которые не покрыты были бородой, удивления не выражали. Впрочем... насколько помнил Роб, Каллум вообще принимал мир, как он есть. Очень полезное качество. Зато жена его, Айли, любопытства не скрывала. Судя по горящим глазам, вскоре о помолодевшем лэрде должно было узнать всё графство. Если не дальше. Наложившись, несомненно, на новости о новой госпоже. Феникс, недовольный тем, что прервали такой увлекательный бег по заснеженной долине между высокими холмами, скрывающими и море, и горы, принялся пританцовывать, переступать с ноги на ногу. Вот же тварь норовистая! Сохранять невозмутимость и достоинство лорда на пляшущем жеребце было непросто, а уж когда Феникс неожиданно и резко остановился, Роб и вовсе с трудом удержался в седле.
- Go maire tú*! - Поздоровался он со старейшиной, приветливо улыбаясь. - За что благодарствуете-то, почтенный Каллум?
- А-а, - Коллум кивнул, словно что-то поняв. - Госпожа ваша cìsean*, значит, на четверть сняла. А сейчас, такой зимой, оно совсем хорошо. Мало ли ещё, какая весна будет.
- Так миледи и благодарите, меня-то не за что, - еще шире улыбнулся Роб, втайне радуясь этому самоуправству неистовой. Пусть. Пусть наслаждается жизнью, не чувствуя скуки безвременья, пусть управляет землями, покоряет сердца крестьян. - Как она решила - так и будет. Все ли спокойно, почтенный Каллум?
- Ну, - старейшина расставил ноги шире и пригладил бороду. - Значит, в пещерах, говорят, снова кто из чужих завёлся, но пока не лезли. Но на всякий случай солдат-другой всегда наготове. Посматривают, послушивают. Погоды, значит, паршивые, но, глядишь, пояса затягивать не придётся, - и добавил снова: - оно, конечно, весной будет видно. С купцами, конечно, сейчас туго, так что мелочь всякую прикупить бы, но и то недавно караван был. С наших-то, знаете, проку нет, кто в заливчиках пристаёт. Так что, выходит, хорошая зима, - последние слова прозвучали без особенно оптимизма и даже как-то с настороженностью.
- А миледи - ну прям Бадб, как есть, - подхватила Айли, умилённо улыбаясь. С предвкушением. - А вот, лэрд, насчёт весны-то... ведь сколько уж правильного благословения не было. С того, небось, и зима такая. Этой весной-то ведь порадуете землю?
- Помилуйте, уважаемая Айли, - взмолился Роб, оглядывая деревню, где дома были отстроены не чета господскому - с почти лондонским шиком купцов средней руки. Вест-Килбрайд, в каждом дворе которой мычали коровы и ржали лошади, громко орали гуси, блеяли овцы, а жители были румяны и крепки. И чтили старые обычаи, хоть и украдкой, прячась от священника, отца Дункана. Жгли костры Белтейна, после которых у многих девиц животы лезли на нос, радостно отмечали Самайн и Йоль. И даже Имболк праздновали, оставляя Бригит кусочек масла в маслобойке. - Какое благословение? Вы сами с этим на Белтейн справляетесь. Отец Дункан венчать не успевает.
В каждый его визит, староста, сокрушенно вздыхая, свой доклад заканчивал словами о том, что земля-то оскудела и неплохо бы лэрду, значит, по старому обычаю ее освятить и благословить. По старому обычаю - с какой-то деревенской девчонкой, которую назначили исполнять обязанности жрицы, прямо на пахоте. Роб чтил обряды, но именно этот ему исполнять не хотелось. А уж учитывая, что результатом такого обряда чаще всего была беременность... Роб желал ребенка больше всего на свете. Что об этом думала Бадб? Пожалуй, спрашивать он не стал бы.
- Сами - то, да не то, - неожиданно упрямо ответила женщина. - Не мы ведь - земля эта, а лэрд и лэди, скажете, нет? Никогда лучина костра не пересветит.
- Весной и поговорим, - в который раз малодушно отговорился Роб, понукая жеребца. Феникс лениво покосился на него, мотнул головой и неспешно, шагом тронулся, заставив обреченно вздохнуть. Верный в битве, норовистый в быту. Будь он светлым, Роб признал бы в этом коне себя. Но тот был огненно-рыжим, а потому во всем была виновата неистовая.

В одном, как оказалось, она была виновата точно. Управляющий, пухлый, жеманный, всегда хорошо одетый, спал с лица и прошмыгнул мимо мышью - не забыв, правда, низко поклониться. Даже недешёвый оверкот выглядел каким-то выцветшим. Ещё одним сюрпризом стала новая-знакомая служанка с красивым именем Ларк. В отличие от управляющего, девочка цвела, но наглость, которую помнил Роб, словно пригасла, сменившись явным удовольствием и от платья, и от замка. Даже книксен был лёгким, приятным, почти напоказ. И сколько бы дней Ларк ни провела в замке, к Бадб она провела безошибочно. Внутри было также скромно, как и снаружи - Роб не считал нужным тратить на обстановку деньги. Простой длинный стол в трапезной, окруженный табуретами и с единственным роскошным креслом для лэрда - на этом настаивал управляющий и Роб, махнув рукой, сдался. Шахматный столик, пара шкафов с книгами и письменный стол - в библиотеке, она же кабинет, она же приемный покой для крестьян. Скудно обставленные комнаты для гостей и хозяйская спальня под самой крышей. В ней и вовсе была лишь большая кровать да сундук. Даже ковров и гобеленов почти не было, но зато имелись огромные камины. И была конюшня, огороженная стеной, а рядом с нею - псарня.
Богиня обнаружилась у камина в библиотеке, небрежно завернувшись в тартан поверх платья, она читала - "Commentarii de Bello Gallico". Четвёртую книгу. Вдумчиво.
- О друидах он изрядно наврал, - заметил Роб, опускаясь на пол у её ног и прикасаясь к руке, - но в остальном... Я бы сказал - был велик.
- Подготовка, организация, скорость и изменение. Приспособление, - с некоторой горечью ответила Бадб и закрыла книгу, заложив страницу. - Всё, что нужно для завоевания мира. Хотя, конечно, богатство Рима ему не мешало тоже. Держать в поле столько легионов... кстати, с этого дня поместье будет приносить на десятую долю больше.
Роб поморщился, не желая говорить о делах именно сейчас, и поднялся на ноги.
- Это радует, но... Для чего мы сидим в стенах, под присмотром слуг?

Со Спектром

Утес, куда Роб привел свою неистовую, казался невысоким. Но - только казался. Еще в детстве Робу довелось убедиться, что глубина под скалой ужасающая, не прогреваемая даже в жаркие летние дни. А уж до дна, ярко играющего в прозрачной воде цветными камешками, и вовсе донырнуть могли немногие. Но зато под этой, почти отвесной скалой, жили перловицы, украшая её наростами своих колоний, врастая в камень. Перловицы напоминали его самого - каким бы сильным, холодным не было течение, Роб всегда удерживался, укрепляясь все новыми корнями.
- Знаешь, - задумчиво проговорил он, стягивая рубашку, - в детстве я боялся, что здесь есть фоморы. Из тех, что в море ушли. Казалось обидным умереть, только начав жить по-настоящему. Лишь потом я сообразил, что их не может быть рядом с местом силы.
Рубашка упала на расстеленный тартан, и вскоре к ней присоединились штаны и сапоги. Роб с наслаждением потянулся, подставляя обнаженное тело холодному ветру.
- Разведешь костер, моя Бадб?
Ледяное, зимнее море обожгло кожу и на мгновение показалось, что оно сковало руки и ноги. Но холодные недра расступались и обнимали, принимали, признавали за своего, кровь быстрее текла по венам, а Роб все глубже опускался вниз. Туда, где на дне светились кусочки янтаря. Этот камень, хранитель времени, застывшие слезы солнца, всегда напоминал ему Бадб. Воплощал злость, ненависть и боль - тогда. И благодарность, приязнь, страсть - сейчас. Назад он возвращался с пригоршней камней. Выгрузив их в подол неистовой, он нырнул снова. На этот раз с ножом в зубах - за перловицами.
Ракушки обгорали в костре, раскрывали свои раковины от страшного жара, шипела выходившая из них влага. А закутанный в тартан Роб прижимал к себе свою неистовую, наслаждаясь тишиной и слушая море.
- Весной этот утес покрывает зеленая трава. Такая зеленая, что в ней можно потерять твое платье, mo leannan. И прилетают крачки. Они вьют гнезда среди камней, и иногда можно даже найти смешных, пушистых птенцов, разевающих желтые рты. А потом алыми звездами распускаются дикие лилии, что кланяются земле, морю, ветру и кажется порой, что плывешь над ними. В детстве я часто приходил сюда, говорить с ветром. Плел из этих цветов венки и дарил матушке и сестре.
Роб умолк, прикусив губу. Матушка, Хелен Бойд, урожденная Сомервиль, была англичанкой. Но какой! Златокосую, суровую красавицу уважали крестьяне и откровенно побаивался даже отец. Твердой рукой леди Бойд управляла замками и поместьями, носилась верхом по полям и лесам, решала, где, что и как сеять-рубить-расчищать-строить. И при этом успевала веселиться на балах и каждое лето привозить детей сюда, в Портенкросс. Роб не помнил, как она умерла - он был уже юношей последнего года обучения, готовился к имянаречению и не видел даже похорон. Брат писал, что мать сгорела в одночасье, точно свеча, угасла, когда узнала, что любимицу семьи Кинни убили, изнасиловав, Дугласы. Отец недолго пережил её, не смог, не выдержал разлуки. Умерли с годами братья Александр и Яков, от некогда дружной семьи остались он да Роберт Джордан. Окруженные толпой племянников, а в случае Джордана - еще и детей.
- Тебе к лицу была бы корона из этих цветов, моя Бадб. Или из кистей рябины, что краснеет у старых холмов по осени. Крестьяне поклонялись бы тебе, как богине, а за глаза отчаянно хвастались тобой на ярмарках, прославляя ум, красоту и хватку. И балагурили бы о том, какой ушлый у них лэрд, коль уж отхватил себе такую женщину. И как смирен он с нею, с настоящей-то хозяйкой...
А вот Розали им не понравилась бы. Слишком покладистая и спокойная, хоть и умница. Здесь ценили хватких, сильных душевно и физически, живых женщин. "Огонь и ветер" - восхищенно говорили о таких. "Размазня" - так назвали бы Розали. Роб прикоснулся губами к макушке Бадб, усмехнувшись. Должно быть, неистовой было скучно сейчас с ним. Но не говорить с нею об этом он не мог. Не с кем было. Лишь неистовая, с которой он теперь был связан навечно, лишь ветер и море. И перловицы в костре, что уже пахли одуряюще. Роб потянул одну из них, беззащитно открытую, бесстыдно розовеющую от огня и подал жёнушке.
- Попробуй, моя Бадб. Это вкусно. А для меня, поименованного собственной женой focáil robin, еще и полезно, кажется... Значит, говоришь, прибыль?
- А-а, теперь, значит, ты готов слушать о делах, - беззлобно проворчала Бадб, но взяла угощение губами. Судя по вспыхнувшим глазам, ракушка оказалась вполне съедобной. Руки богини были заняты - она перебирала камни, вглядываясь в каждый по очереди. - Часть мира, который ушёл давным давно, но остался в памяти. Осколки, тени. Жаль, я никогда не умела показывать картинки. А прибыль... здесь это кажется таким неважным. Далёким. И, всё же, это - жизнь. Новое, словно вспоминаешь что-то давно забытое. Высвечиваешь знания, которые просто где-то лежали и лениво ждали. Слишком долго. Я, наверное, кажусь тебе скучной, Роб Бойд. Грубой. Простой. Наверное. И всё же ты привёл меня сюда, в место, о котором я знала, не зная. И всё же...
Роб удивленно вздернул бровь. Скучной? Разве может быть скучной самая взбалмошная, самая непостоянная и самая неистовая из богинь, пусть и тревожно угасшая сейчас? Грубой? Простой? Но ведь ему зачастую нужна толика грубости, чтобы осознал и вспомнил, что Бадб также, как и он, нуждается в помощи, что она пытается искупить прошлое, спасая тем самым будущее. А простой богиня никогда не была. Скорее - филигранно-утонченной, что само по себе опровергало и скучность, и грубость. И Роба не удивляло, что неистовая справлялась с управлением поместьем, вспоминала что-то давно забытое. Слишком умна, чтобы не сложить свои наблюдения за другими, не вывести из них что-то своё.
- Кого же еще я мог привести сюда, моя Бадб? Портенкросс - твой. Как и этот утес. Как и я.
Рисунки на руках, оковы, все еще тяготили его. Скажи неистовая, что Роб нужен ей для возрождения веры - он точно также встал бы рядом. Но свободным, не илотом, не рабом. Для Вихря свободы не было жалко, для Бадб... До сих пор было больно, не рукам, но душе. Еще одна черная прядь в брачный браслет? Нет, всего лишь - прядь. Она не окрасит тьмой солнечную рыжину, не погасит блеск стали. К тому же, эта клятва и этот брак, кажется, больше поработили неистовую, нежели его. Пригасили, смирили, сделали... покладистой? Роб горько улыбнулся, плотнее прижав к себе богиню.
- Ты не скучная, mo ghaol, а значит - не простая. А что грубая... Так ведь я и не против. Подзатыльник иногда даже полезен - мысли направляет в нужную сторону. Гораздо важнее, что тебе, надеюсь, здесь нравится.
- Этот твой manaidsear** забирал себе почти две трети сборов, - пожаловалась богиня и довольно усмехнулась. - Я боюсь, он был против подзатыльников. Но, надеюсь, пинки направили мысли из задницы в голову. И всё-таки найти такого, чтобы не крал - сложно, так что я оставила ему немножко. Пусть, лишь бы не наглел так, словно он... бог. А остальное поделила между деревней и поместьем.
- Наш manaidsear, - поправлять неистовую Роб был намерен до тех пор, пока она не запомнит это простое слово, означающее общность. - Разумно, mo reusanta. Гарнизон тебя устроил?
Гарнизон устраивал его самого - солдаты справлялись с набегами лэрдских сынков, ищущих бранной славы, сдерживали контрабандистов и следили за порядком. Но раз уж эти солдаты должны были влиться в нечто большее, то и присягать им придется Бадб. Этому рыжему царю Соломону, так мудро распорядившемуся делами поместья.
Бадб задумчиво кивнула.
- Гарнизон очень неплохой. Но, конечно, чтобы стать армией, нужно людей на ком-нибудь отточить. На чём-то более серьёзном, чем полтора десятка разбойников или полтора дезертира. Я думаю, если примут, можно открыть врата в... - она осеклась, взглянула за спину Роба и недоумённо нахмурилась. - Кажется, мы не успеем съесть весь янтарь и рассмотреть все ракушки.
- Лэ-эрд!
Голос, чистый и радостный, был ему определённо знаком. Движения - тоже, а вот внешность... хотя Бадб явно накладывала личину без особенного старания, лишь бы было. Загорелое лицо, обычные человеческие уши, чуть приглаженная шевелюра. Штаны и шерстяная туника, которые позволяли быстро бегать, но наверняка изводили и крестьян, и солдат. И всё же Флу не узнать было сложно.
- Вести, господин Бойд. Из Фэйрли прибежал мальчишка, говорит, деревни больше нет.
Пожалуй, Флу обещала стать неплохим адьютантом. Говорить по существу уже почти выучилась, осталось убедить не называть его по имени. Михаилит до смерти остается таковым, от привычки беречь своё "я" избавиться было сложно, да и не хотелось. Лишним это не было, все же.
- Лэрд. Командир. Милорд. Циркон, чем черт не шутит. - Медленно перечислил он желаемые обращения. - Не "господин", не "Роб" и не "Бойд", когда мы в пути, в бою или в присутствии чужих людей, Флу.
Фэа вытянулась во весь невеликий рост.
- Лэрд-командир-милорд-Циркон! По словам мальчишки, кто-то убил всех жителей Фэйрли. Мужчин, женщин, детей, - Флу с замечательным презрением к бойне пожала плечами. - В общем-то, ничего больше он и не говорит. Просто повторяет одно и то же.
Роб жалобно покосился на Бадб, молчаливо прося дать ему немного, хоть немного терпения, и поднялся на ноги, ловя ехидную усмешку неистовой.
- Собирай гарнизон, - буркнул он фэа, - поедем смотреть.

-----------------
* подати
** управляющий

с Леокатой

Вечер, Фэйрли

Фэйрли была прекрасна. Деревушку, где жили едва ли больше полусотни человек прижимали к берегу плавно поднимащиеся холмы, с которых открывался красивейший вид на Большой и Малый Кумбри. Летом Фэйрли утопала в зелени, радовалась синеве но даже сейчас голые ветки и свинцовое море не навевали тоски, скорее заставляли ещё больше ждать весну. На вогнутую линию залива с шумом набегали волны... и это стало единственным звуком, встретившим гарнизонный отряд на подходе к частоколу с распахнутыми воротами. Не лаяли собаки, не мычали коровы, не носились с криками дети, не перекликались рыбаки, возвращаясь с лова. Только безмолвные следы копыт. тележных колёс и сапог, плохо различимые в свете факелов. Как и говорил потерявший разум парнишка, Фэйрли - убили, и ощущалось это в самом воздухе. Здесь не осталось души. Пусть даже постройки стояли нетронутыми, за исключением пары ещё курившихся дымом развалин, жизни в поселении не стало. И неизвестно было, когда кто-нибудь решится поселиться здесь вновь. Снова расставить сети на богатых рыбой проливах. Запустить кошку в дом.Прогнать этот сырой запах крови, что ветер доносил с моря.
Живых, кажется, не было вовсе, тот же морской ветер, погуляв между домами, приносил отголоски движения сродни сохнущему белью. Да впереди, в конце улице, почти у пирсов шевелились трое, в сумерках похожих на людей. И сделали это ни соседи-лэрды, ни пираты - работорговцы, дьявол их раздери, ибо - куда они дели бы за такое короткое время скот, собак и даже, мать их, кошек? Да и на кой х... черт скотина работорговцам или лэрдским сынкам? Последние могли вырезать деревню, угнать скот, но... Роб выругался под нос, спешиваясь. Чувствовать себя михаилитом среди людей, уважительно именующих лэрдом, было необычно. Настолько, что Циркон лишь угрюмо наблюдал, не спеша занять своё место.
- Трое и Флу - к морю. Разведкой. Не ввязываться, слышите меня, Фихедариен-на-Грейн? Остальные - тройками, в пределах видимости друг друга - прочесываем деревню. Я - к пирсам.
Если в деревне остался еще хоть кто-то живой, его нужно было найти до полной темноты. Иначе - отпускать солдат и оставаться самому, дожидаясь нежить, привлеченную запахом крови.
Почти сразу он наткнулся на мужчину, лежавшего ничком с копьём в руках. На наконечнике не было крови, на мужчине - следов ран. Словно он просто умер на бегу.
- Мать твою, здесь все мёртвые, - донеслось справа от тройки, выбравшей для осмотра крепкую хижину с крышей в два ската. - Две женщины, ребёнок. В кроватях, как спят.
- Тут тоже, - мрачно откликнулись слева. - И не дрались тут. Что за дьявольщина?! Украшений нет, хотя дом справный...
- Скотину забили.
Солдаты наполняли деревню шумом, но шум всё равно был неправильным, пришлым. В отличие от рычания, донёсшегося от причалов. В сумерках Роб видел разбросанные тела, словно часть жителей зачем-то собралась именно там, чтобы умереть. И над добычей поднимались, сверкая запавшими глазами, гули, успевшие прежде отряда. Нежить всегда чувствовала смерть, а здесь она была... странной. Неправильной. Нападать твари не спешили, угрожающе горбились на чужака, пришедшего отнять легко доставшуюся пищу.
"Ta neart teine agam air." Силы огня больше не было, но сейчас она не помешала бы, хотя бы для того, чтобы упокоить в огне жителей. И гулей, мать их мертвячку всей преисподней... Трупоеды и расхитители могил были самыми мерзкими обитателями кладбищ, самой грязной главой в бестиариях. Не всегда тупые, если в стае имелась альфа-самка, но всегда опасные, не чувствующие боли и страха. И - не моющие лапы с цепкими, когтистыми пальцами, в которых еще можно было угадать человеческие руки. Роб не спеша вытащил меч. Он не владел мороками, как Раймон, не мог убедить тварей, что перед ними - кусок протухшего сала, заставить бросаться друг на друга. Не были они и животными, чтобы поддаться заговорам - и тем самым облегчить ему задачу. Нежить, как есть. Но для хорошей резни магия зачастую была и не нужна. Лишь меч да твердая рука. И немного тактики. Помнится, братья Горации... Роб ссутулился, втянув голову в плечи, как это делали самцы гулей, отстаивая свою добычу, и зарычал. Низко, перекатывая рык в горле. Не лэрд. Не полководец. Михаилит, которого с детства учили убивать таких - и не только - тварей, вбивали в голову их повадки, привычки. Заставляли препарировать в вивисектарии, копаясь во внутренностях еще живого чудовища. Принуждали корпеть над бестиариями, заучивая и конспектируя до тех пор, пока эти знания не врастут в кровь и плоть, чтобы тело не думало, чтобы решения приходили быстро. И тело не думало, оно рычало само, очень медленно отступало назад - тоже само, а плечо и меч к удару готовы были давно - и тоже сами.
На вызов ответили сразу. Самый крупный гуль, с костяными наростами на висках, рыкнул громче, мимоходом разодрал когтями голый живот лежавшего лицом вверх пожилого мужчины и бросился на Роба, как на одного из сородичей: припадая к земле, боком, готовясь закогтить, прижать к земле, разорвать. Увернуться трупоед не успел, хотя, должно быть, хотел. Уйти от него пируэтом было легко, также, как и поймать тварь на косой удар снизу, в фехтовальной науке именуемый синистром. Два других гуля, оторвавшись от созерцания, и Роб был готов поклясться, что философского, трупов, бросились к нему, расходясь в стороны, как опытная боевая двойка, пусть даже управлял ими инстинкт: окружить на открытом месте, где негде спрятаться. Судьба сородича их не интересовала.
Солдаты, не вмешиваясь в бой лэрда, продолжали обшаривать деревню, всё более коротко и зло отмечая новые находки. Тела. Тела. Снова. Тут успели схватить меч. Здесь дом выгорел до костей. Убитые люди. Мёртвые животные прямо в стойлах и домах. Неожиданный выкрик раздался, как раз когда гуль, который заходил справа, рванулся вперёд, норовя зацепить бедро.
- Эй, тут женщина живая! Шевельнулась! Сейчас...
- Не трогать! - Только и успел рявкнуть Роб, бросившись, в свою очередь, на гуля и располосовывая его наискось, в ход с рывком. - Отойти!
Нежить из мертвецов получалась на удивление быстро порой. Особенно в таких местах, как эта деревня, окруженная древними холмами, у священного озера. Где даже сама смерть недоумевала, как погибли люди, явно опоздав к раздаче душ.
Последний гуль, самый мелкий, нерешительно приостановился, щеря клыки и порыкивая, а потом внезапно бросился мимо Роба, к сторону ворот - и гарнизонных солдат. И одновременно справа, от частокола, из полумрака, расцвеченного факелами, раздался крик, переливающийся изумлением и болью.
- Ах ты, сука драная! Кусается!
- Эй, ты чего?! - тот же солдат, которому Роб приказывал отойти, пятясь, не глядя по сторонам, показался в дверях - и оказался как раз на пути гуля.
Он даже успел всадить в нежить короткий меч, но гуль сбил с ног, навалился сверху и вгрызся так, что полетели звенья кольчуги. "Ta neart gaoith agam air." Нет, сила ветра сейчас была лишней. Нет нужды чародействовать там, где можно обойтись без магии, а всего лишь быстрым бегом, сильным пинком под ребра и мечом, воткнутым в тело. Гуль еще сопротивлялся, размахивал лапами, пытаясь зацепить руку, но лишь взвыл от боли, когда сломал когти о наруч. Ожог на этой же лапе Роб рассмотрел уже после, выдергивая меч и хмуро поглядывая на испачканный мерзкой слизью и мозгом твари сапог. Раздавить ногой череп гуля было несложно, гнилые кости разлетелись с хрустом, охотно, провалив ногу до самой земли. Из дома, откуда вышел бедолага-солдат, доносилась грязная ругань и звуки ударов. И из двух других - тоже.
- Горе-вояки, умертвие в доме убить не могут, - процедил под нос Роб, размышляя, где носит Флу и разведчиков, а затем добавил громко, перекрывая голосом шумы, - в клещи, в угол зажать! Бить в корпус и голову!
Больше гадостных фэа он ненавидел только некромагов и их творения. А в том, что здесь поработали именно они - или кто-то похожий - сомневаться не приходилось. Деревню, кажется, придется выжечь дотла, а весной отстроить новую. Ни колеблясь больше ни мгновения, Роб направился в ту избу, где обещали ожившую женщину. Внутри оказалось светло. Кто-то уронил факел прямо под колыбель, и та горела ярким, весёлым пламенем, озаряя сцену словно прямиком из ада. Один солдат сидел у стены, зажимая шею над воротником гамбезона. Между пальцами толчками била тёмная кровь, и мужчина явно еле-еле сохранял сознание. Второй яростно рубил и колол кинжалом прижатую к стене красивую светловолосую женщину. Лицо её, пустое, голодное, с покрытым кровью подбородком, каким-то чудом осталось неповреждённым, зато от белого ночного платья остались только алые ошмётки. И всё же она сопротивлялась, тянулась к мужчине рассечёнными до кости руками с длинными тонкими пальцами.
- Да сдохни!
- В голову бей, cù, - просветил его Роб, опускаясь к раненому и заменяя его руку своей. Обычный лекарь такую рану принялся бы промывать, зашивать и, скорее всего, потерял бы своего пациента. Минус один в гарнизоне, плюс один в райских кущах. Чувствуя под рукой пульсацию сердца - пульсацию жизни, Роб вздохнул и заговорил, глядя солдату в глаза.
- Однажды мы умрем, чтобы уйти в вечные селения, где ждут нас родные. Ведь смерти - нет, и нет боли. А с ними - и страха, - то, что скрепляли бы нитки, сшивала магия: дар целительства, что жил в глубинах души, там, где когда-то полыхал огонь. Звучали слова и слышал ли их солдат, Робу было неведомо, но зато на голос отзывались ткани, тянулись к руке - и друг к другу, срастаясь в рубец. Чуть ускорить рост волокон, заставить скорее кровь уплотниться там, где были разорваны сосуды, закрыть те канальцы, по которым от раны бежала боль... Когда он убрал руку, на шее солдата остался лишь розовый, горячий рубец. - Однажды мы все умрем. Но ты - не сейчас.
- Благодарю, лэрд, - просипел тот и попытался подняться, но ноги ещё не держали.
- Ха! - второй солдат, наконец, вогнал кинжал снизу, под подбородок женщине, по рукоять, и та с каким-то жалобным вздохом повалилась на пол. - Что это за херня такая?!
- Умертвия, - пожал плечами Роб, поднимая своего исцеленного, - не самое обычное дело, но и не редкость. В седле сможешь удержаться?
Солдата необходимо было вернуть в крепость - слишком слаб был от потери крови. И передать весточку Бадб, которая и без того знала все, зачастую - не зная. И стоило поторопиться в другие дома. Из михаилита мог получиться солдат, а вот из солдата михаилит - с трудом.
Снаружи пятеро солдат с руганью добивали мужчину, пригвоздив копьями к земле. Получалось плохо, пока какой-то здоровяк не махнул двуручной секирой. Да ещё пнул отрубленную голову подальше.
- Командир, - Флу возникла за спиной, словно соткавшись из дыма и сумрака. В отличие от приданных ей гарнизонных солдат, фэа даже не запыхалась. - На восток в бухточке борозды от тяжелых лодок, не рыбачьих. И несколько пустых крытых телег. Кто-то приставал к берегу, забрал кого-то или что-то и уплыл. Получается, не позднее, чем утром, потому что с тех пор снега не было.
- Mo sheacht mbeannacht ort, Флу, - задумчиво похвалил девочку Роб, поглядывая на кучу тел у причала, - братцы, добивайте все, что шевелится и готовьте костер. Все тела нужно сжечь, даже несчастного, которого подрал гуль.
Из домов пропали драгоценности, животные были мертвы, а люди почти не сопротивлялись своим убийцам. Или вовсе не сопротивлялись. Что им было нужно, кроме золота и серебра? И мертвяки... Способов поднять их было много, но почти все сводились к обездушиванию тела. Кому могло понадобиться столько душ? Роб недовольно повел плечами и направился к телам, с которых согнал гулей, кивком пригласив Флу следовать за ним.
- Странно всё, - Флу говорила из-за плеча, не обгоняя. Сзади доносился грохот, с которым солдаты, не колеблясь, начали собирать будущие костры, и фэа вынужденно повысила голос. - Будто кто-то просто выпил то, что составляет жизнь - и ушёл. Даже слоа не делают... так.
"Не такая" смерть глядела на них изумлённо, испуганно, смирённо, с яростью. Тех, кто успели выбраться из домов, кажется, гнали до причалов - но не дальше. Если жители и успели прихватить кого-то с собой на грань, неведомые враги унесли своих. Мужчины, женщины, старики, дети. Перешагнув тело немолодой расплывшейся женщины, в глазах которой застыл мучительный страх, Роб заметил краем глаза движение. Из груды тел медленно поднимался мальчик едва ли восьми лет в дорогой, вышитой густыми узорами рубашке.
- Как думаешь, Флу, - поинтересовался Роб, рассматривая мальчика и удивляясь собственной надежде на то, что он жив, что его сберегли тела умерших, - за частокол успел кто-то уйти?
Иногда под рукой очень не хватало арбалета. Всякий раз он зарекался обзавестись - и всякий раз забывал. А еще сейчас не хватало Девоны и всех восьмерых её щенков. Сочетание гончей и фэа-разведчицы было бы просто чертовским, а уж учитывая, что Флу вполне бы смогла ездить на собаке верхом... Роб подавил смешок и отрубил голову ребенку. Кажется, последнему из не-живых. По крайней мере, больше ни одно тело не пыталось шевелиться.
Фэа, прикрыв глаза, потянула носом воздух и пожала плечами.
- Здесь слишком много... пустоты. Но, возможно. Туда, - взмах руки обозначил направление в холмы, к озеру.

Со Спектром

В заснеженном лесу вокруг озера Мьюирхед Флу двигалась ничуть не медленнее, чем в джунглях Туата, но - молчала. Проводник на самом деле оказался не нужен, стоило выйти на след. Разве что фэа сокращала путь, срезая там, где нежить зачем-то делала петли или просто блуждала меж деревьев. Но цепочка была видна ясно, что давало и пищу для весьма неприятных размышлений. Вначале следы выглядели смазанными, словно идущий волочил ноги, но уже через час тёмные отпечатки в снегу стали гораздо более чёткими, уверенными. А затем - сменились на бег трусцой. Хотя направление тварь всё так же теряла, описывая порой широкие круги и снова возвращаясь на путь к берегу. Почему - стало понятно, когда они подошли ближе. Охотничья избушка, маленькая, покосившаяся, из потемневших брёвен, стояла здесь, сколько Роб себя помнил - как Роб. И обычно, ночевал здесь кто, или нет, дверь и ставни закрывали всегда - от зверей. Сейчас же она, несмотря на мороз, висела скособочившись, на одной петле. Внутри в печи пылал огонь, отбрасывая за порог странную сдвоенную тень.
Женщина, обнажённая, не считая обрывка платья на бёдрах, была красива суровой красотой горянки - с широкими плечами, высокой грудью, резко очерченными скулами, сильной челюстью. Гордость любого мужчины, которого с неё сталось бы учить и кулаком, и ножнами. И то, как она сидела на трупе неудачливого траппера, казалось издевательской пародией на любовь. Нежить прижималась к нему грудью, тёрлась, оглаживала руками, покусывала за плечи, с которых сполз тартан цветов Бойдов. Только после каждого укуса на коже оставалась рана. Небольшая, аккуратная, словно тварь каким-то образом помнила про приличия. Голова траппера безжизненно моталась - судя по всему, ему просто сломали шею, хотя мужчину не назвать было маленьким.
- Флу, посмотри через окна, что в доме происходит.
Нежить есть нежить, кем бы она ни была при жизни. Быть может, Роб даже видел эту женщину в деревне, втайне любуясь ловкими и плавными движениями. Может быть, даже помнил её имя. Важным это сейчас не было, как не было жалости к умертвию. А скорбь придет позже, когда несчастная будет гореть на одном костре с охотником. И лучше бы тем, кто сотворил это на землях Роберта Бойда из клана Бойд, не попадаться на пути никогда. Ни михаилит, ни лэрд, ни полководец не забудут этой ночи и этих людей, не забудут охваченную огнем деревню, которую проще было сжечь, чем очистить от скверны. Летом он отстроит новый Фэйрли, на другом берегу озера, а на пепелище расцветут маки. Но их не увидят эти люди, что полыхали на погребальных кострах, не украсит голову венком из них эта женщина, что даже сейчас была прекрасна. Роб вздохнул, опустил с плеча меч и пошел к нежити. Женщина вскинула голову резким, змеиным движением и поднялась, вытирая губы и подбородок совершенно человеческим жестом.
- Приятного аппетита, - вежливо пожелал ей Роб, не удержавшись от того, чтобы смальчишествовать, - замечательная ночь, правда?
Нежить склонила голову набок, прислушиваясь к звукам, которых явно не понимала. А потом, ощерившись, кинулась на Роба длинными, плавными прыжками. Любоваться тем, как во время бега колыхались несдерживаемые ничем перси, как развевались волосы и согласно работали ноги, было недосуг. Не хотелось, прямо скажем, хотя иной, должно быть, поглазел. Тот же Брайнс, к примеру. Припомнив, как торговец пялился на полуобнаженную Немайн, Роб хмыкнул и ринулся навстречу. Братья Горации, как известно, применяли три метода: атаковать, когда противник атакует, убегать, когда противник атакует и убегая - атаковать, в уже известном случае. Те еще паяцы, должно быть, были эти римляне. Но тактика их иногда работала. Особенно с умертвиями. С людьми - реже, для этого человек должен был быть либо азартен, чтобы увлечься боем, либо пустоголов, как нежить. Впрочем, эта покойница была вдобавок и увертливой, успела поднырнуть, уйти в сторону, да еще и руку с мечом перехватить - за наруч и гарду. Мерзко, сладковато запахло паленой плотью, жареной человечиной, что, кажется, смутило только Роба. Силушки и выносливости у мертвячки было, как у ярморочного силача, вдобавок она отчаянно дергала гарду, пытаясь вырвать меч. "Ta neart gaillinn agam air". Но к чему ему сейчас сила шторма, разве похож этот резкий, отточенный обучением и трактом, рывок меча вниз с подбивом ноги нежити на порыв ветра? И удар на противоходе, почти располовинивший женщину? Черт их знает, на что это было похоже, в бою Роб не искал поэтики созвучий предсмертных хрипов, брызог крови и блеска стали. Не размышлял о красоте окровавленного снега ("Зеркало, зеркало на стене...") Особенно сейчас не размышлял, когда покойница, падая, успела располосовать голенище сапога и ногу - через штанину и чулки.
- Téigh i dtigh diabhail! - Высказался Роб, отрубая ей голову. И лишь потом позволил себе сесть на снег, осматривая раны, неглубокие, но грязные - еще шрамы в копилку. Он оглядел убитую сначала неведомым врагом, а потом им самим женщину, и вздохнул. Скорбеть придется после, в замке, распив с солдатами бочонок виски, что хранился в подвале. А сейчас необходимо было дать погребение несчастным. Хотя бы огненное.

с Леокатой

Ночь на 1 февраля, Портенкросс

Скорби, меж тем, не получалось и при распитии. Несмотря на то, что у солдат, должно быть, имелась в Фэйрли и родня, и друзья, гарнизон отнёсся к потере деревни как к военным потерям. И скорее горел желанием повстречаться с теми, кто воюет - вот так. Очень хотел. И павших поминали как солдат - выпивкой, песнями и весельем, отгонявшим смерть.
- Да что ты, малявка, понимаешь в настоящих мечах! И не поднимешь, небось!
Джек Скарроу, приблудившийся когда-то ветеран шотландских войн с другой стороны, а теперь - сержант под знаменем Бойдов, взлохматил шевелюру Флу, вызвав возмущённый вопль. Феечку гарнизонные солдаты приняли не сразу, но прочно. У большинства были собственные дети, так что Флу успешно сходила за приёмную дочь полка. Гарнизона. И заодно, как ни странно, за некий деревенский талисман. Чего именно - Роб так и не выяснил, зато услышал занимательную историю о том, как фея, не стесняясь взглядов, с удовольствием пила молоко из выставленных на улицу мисочек. Каким образом в душах людей это трансформировалось в приятие - оставалось только гадать. Возможно, молоко с лёгкой руки местных женщин стало мостиком. Пьёт - значит, почти своя. Не тронет. Выпивку, впрочем, ей не предлагали - по общему молчаливому сговору.
Флубудифлуба с возмущённым фырканьем схватила поданный с поклоном клеймор и, утвердившись на ногах, ударила с плеча так, что свистнул воздух. К сожалению, весила она меньше сержанта раза в два, если не три, и замах увёл фэа на бабочку следом за мечом. Два неуверенных шага закончились вздохом от удара о стену, но уголок всё равно взорвался одобрительными криками, сдобренными старым, выдержанным в сухих подвалах виски, и стуком кружек по общему столу.
- Ладно, убедила! Будешь настоящим горцем! Откормить только...
Рядом Баллард - соответствующий имени немолодой, сухой как щепка солдат, вещал, качая головой:
- И двигается, значит, как молния какая-то. Не знаю уж, где так наловчился, но дьявол меня забери, если наш лэрд кому в бою уступит. Нежить эту порезал в два движения, а то в одно, пока мы копьями тыкали-то.
- Михаилитская выучка, - не без зависти добавил Томакхэн Маккой, у которого отродясь не было не только близнеца, а и брата - зато имелось пять сестёр одна другой красивее - и вреднее. Поговаривали, что именно из-за того, что они сдружились с его женой, Томакхэн предпочитал жить в замке, а не в собственном доме. Хотя бы иногда. - Наши-то послабее будут, пожалуй. Сына в науку отдал бы, да мал ещё...
- От таких-то херней людей беречь, - поддержал кто-то, чьего лица Роб не видел, а по голосу не узнавал. - Как танцует...
- Хорошие у нас люди, - негромко заметила Бадб, улыбаясь тем, кого узнала лишь несколько дней назад. Хотя, что для всеведущей было время?
- Хорошие.
С очевидным соглашаться было просто, особенно, когда виски неожиданно оказался крепче, чем мог бы, а Роб опрометчиво залпом осушил кружку и лишь потом вспомнил, что с утра не ел ничего. Та часть души, в которой жило целительство, попыталась возмутиться таким поступком, но телу почти сразу стало тепло и чуть весело. Следующие пара кружек только убедили его в этом, и целитель со вздохом отступил, готовясь сражаться с похмельем на утро. Для самого Роба в тризне нужды не было - обычная ночь михаилита, разве что платить за упокоение гулей и мертвяков было некому. Хотя... Роб покосился на неистовую, будто впервые заметив точеную шею и горделиво развернутые плечи, изящные руки и то, как высокая грудь приподнимает ткань платья, как подол обрисовывает колени и... Неспешно отвел взгляд, который, несомненно, заметили все. Фэйрли, должно быть, еще догорало - вместе с жителями, животными и домами, оставляя еще один уголек в душе, частичку тьмы среди прочих. Завтра в деревне разберут пепелище и похоронят все найденные кости. А сегодня живые провожали мертвых, хоть Роб и не был уверен, что души их обретут покой.
- И наручи хорошие, - слегка нетрезво и не о том продолжил он, - удар когтей выдержали.
Наручи, как и остальной доспех, лежали наверху, в спальне. Вместе с драными, почти новыми, но уже разношенными сапогами. Должно быть, теряет мастерство, коль уж вторые сапоги за две недели меняет. Роб снова приложился к кружке, поминая еще и обувь, вкупе с тамплиером и Дугласом. То, что после этого он привлек к себе неистовую, чтобы крепко поцеловать, иначе, как хмелем и не объяснить было. Ну, и толикой благодарности, разумеется. И самую чуть - трезвым размышлением о том, что солдаты должны видеть лэрда и свою госпожу в полном согласии.
Судя по одобрительным воплям, гарнизон оценил - так, что богиня чуть вздрогнула. И возмущённо фыркнула сквозь улыбку.
- Что я тебе, деревенский кузнец?! Ещё не родились те когти, которые бы... ну, я таких не видела. Хочешь ещё латные сапоги? По бёдра? А то откусят же рано или поздно, а безногим ты станешь и вовсе невыносим.
Роб вздрогнул, представив, с каким грохотом будет ходить, и как этому будет радоваться нежить, слыша его за милю. И поспешно потянул к себе ломоть ветчины, подстегивая ею отрезвление... отрезвение? Вступая на тропу трезвости. Звучало пафосно, но ничего лучшего он пока придумать не мог, а с Бадб станется заковать его в броню полностью, пользуясь опьянением.
- Не хочу, mo leannan, - отказался он, - благодарю за заботу. Подумаешь, буду хромать на деревянной ноге, зато с лихим и героическим видом!
- Двенадцать келпей на сундук мертвеца
Хэй-хо - и бочонок виски! - со странной улыбкой, непонятно напела Бадб и прислонилась к плечу. - Верю. Без малейшего сомнения. Знаешь, сорок дней назад будущие взвихрились пургой, путались, распрямлялись вновь. Словно вместо одного бесконечного древа стало много, а потом снова - одно. И я - я Бадб Ката! Я - проводник! - не знаю, почему так и зачем. Но, наверное, это не важно.
Сорок дней назад Роб радовался тому, что сердце заболело не на тракте, а в резиденции, не мог помыслить, что ему подарят молодость и все завертится с пугающей, но и радующей скоростью. В которой, возможно, были виноваты все эти завихрения, о которых говорила неистовая. К сожалению - и к счастью - Роб ничего не понимал в пророчествах и будущих, а потому лишь повел плечом, укладывая голову Бадб так, чтобы ей было удобнее.
- Cорок дней назад мне было важно то, что не важно сейчас, - задумчиво ответил он, отодвигая от себя кружку с виски, - и наоборот. Я не думал о renaissance, о преисподней и Брайнсе, не беспокоился так о Раймоне и Джерри. Не размышлял, что делать с этим Ричардом Фицаланом. Не выводил полк из Туата и не был убит Старшей. Не помышлял о служении тебе, mo chreach-ruadh.
Роб замолчал, вспомнив то полное нежности "Во имя Бадб", с которым закалывал чужим кинжалом Кейт Симс. Тростник клялся в вечной и безграничной верности, не задумываясь, с обожанием глядя на госпожу. Бежал по кровавой дороге уже не Fuar a'Ghaoth, еще не Роб. Но о клятве помнил - всю жизнь. Не желая возвращать ярмо на шею, все же - служил, посвящая достойные жертвы неистовой. Продлевая ей существование, подкармливая. Наблюдая за ней издалека, отмечая её присутствие в мире - и прогоняя каждый раз, как она посещала его. Снова мельком глянув на оковы, он на мгновение задумался, не попросить ли свободу. Освобождая его, Бадб не потеряла бы ничего - брачные узы держали его крепче присяги. Но - отказался от этой мысли. Не только потому, что демонстрировал их, уговаривая примкнуть к рядам последователей, не от того, что спасался ими от всевозможных чаровниц. Нельзя было отнимать у неистовой эту победу.
- Не тосковал по тебе, - продолжил Роб, обманывая самого себя, но и говоря правду, ведь сейчас он воистину жил от визита до визита, - забыл, что такое твоё неистовство в бою, когда кровь стучит в висках, а тело движется так быстро, что мысль не поспевает за ним.
Но зато - не мог забыть Розали. Впрочем, помнил он ее и сейчас, но уже иначе - с тихой скорбью, что смягчает душу. Роб вздохнул и сказал то, что прозвучало, как признание в любви - в мыслях и вслух:
- Что бы не произошло сорок дней назад, я не жалею ни о единой минуте последних пары недель. Ни о клятве, ни о браке. Да и... так уж я невыносим?
В дальнем углу, где затеяли игру в метание ножей, поднялся радостный гомон, в котором почти утонул вздох богини.
- Нет. Определённо нет.

Со Спектром

3 февраля 1535 г. Портенкросс.

Первая мысль после пробуждения и нащупывания рядом неистовой, была о том, что к этому, пожалуй, Роб привык бы легко и с огромным удовольствием. Без труда бы привык, предоставь ему Бадб такую возможность. Но - увы. Дни покоя и мирных семейных пасторалей были коротки - и не для них. Ему нужно было возвращаться в резиденцию, ей - в Туата. Его снова ждали тракт, михаилиты и нежить, её - стихии и пути, смертные и бессмертные. Не удержавшись от того, чтобы поцеловать Бадб, он сладко, по-кошачьи, потянулся и подошел к окну, распахивая створки ставень, с наслаждением вдыхая морской, холодный воздух - ветер странствий. Улыбнувшись напыщенности мыслей, потянул темно-зеленую рубаху, кажется, ту же самую, что надевала неистовая для явления к брату Эммы. Ричард Фицалан упорно воспринимался именно как жестокий брат невестки, иначе на него Роб и посмотреть-то не мог. Хотя не мог не признать, что есть в них что-то общее, в этих Фицаланах. Упорство? Жёсткость? Отчаявшись сравнить несравнимых, Роб вздохнул, глядя туда, где все еще дымился Фэйрли, пережитый, оплаканный и забытый - до времени. Пожалуй, стоило бы привлечь к охране берегов пиратов, но... Пока Роберт Джордан не вернется в Шотландию - об этом не стоило и думать. И без того, пятитысячный полк в маленьком Портенкроссе привлечет слишком много внимания. И было еще одно дело, требующее внимания.
- Mo leannan, - позвал он, выуживая из корзины на подоконнике одну из тех груш, что купил в Бермондси, - что ты думаешь о маленьком Жаке? Сыне той недожрицы, что я... Быть может, нам забрать его в Портенкросс?
- По некоторым причинам я бы предпочла мир за разрывом, - Бадб неслышно встала - оказалась - рядом, глядя на дымы. Пахнуло жаром. - Но ты прав. Здесь ему будет лучше. Проще. Скоро... я думаю, что через несколько дней, мне понадобится в Эссекс, а оттуда - в Лондон. Медленно и неспешно.
Эссекс и Ворон, почти наверняка сбежавший из-под венца. Резиденция - и капитул, воспитанники, бумаги...
- Мне нужно и в Эссекс, и в резиденцию, и в Туата, - задумчиво проговорил Роб, - и... что будет в Эссексе?
Богиня глянула на него искоса и ухмыльнулась.
- Всё очень неопределённо. Некоторые стены мешают видеть, но, кажется, твой сын расширит гарем из послушниц. Придётся представлять их ко двору, а то что они, как незнатные.
Роб со смешком привлек к себе богиню, обхватив за талию. А ведь Раймон говорил, что больше не будет воровать монашек. Впрочем, Фламберг всегда был сентиментален и наверняка спасал очередную девицу от драконицы-настоятельницы.
- Хотя бы кому-то гарем дозволяется, - сокрушенно посетовал он небу за окном. - Послушницы, трепетные и робкие... Наверняка - покладистые.
Триста жен рождают мечты о таинственной, непознанной и заставляют приобрести триста первую. Поддразнивая Бадб, Роб и в самом деле слегка тосковал по тем временам, когда не надо было взвешивать каждую улыбку хорошенькой барышне. Он вообще устал от божественного настолько, что мечтал об обычном, рутинном: о тракте и снеге в лицо, паре-тройке лесавок, чудящих воспитанниках, которых полагалось называть братьями Ордена, но почему-то упрямо не получалось. Грезил мимолетной улыбкой подавальщицы в трактире, интересными людьми, и даже не отказался бы от очередной кровавой бани с культистами, как в Билберри. Но вместо этого собирался отправиться в Туата, искать focáil Бевана, которому шило в заднице мешало сидеть на месте спокойно, также, как и ему самому. А еще взамен обычной жизни михаилита, которую он так любил, ему предлагалось схлестнуться с преисподней и чужими богами, приспособить к жизни в изменившемся мире пятитысячный полк, и не попасть под жертвенный нож к - подумать только! - Брайнсу. От этого хотелось опуститься на четвереньки и выть по-волчьи, бегая кругами. К сожалению, те времена, когда Роб мог себе позволить подобное, прошли давно. Герои не воют на луну, не отправляют посыльных за загулявшим командиром засадного полка и одной левой повергают к ногам своей госпожи адские легионы. Но, черт побери, как же Роб не хотел быть героем! Проклятье, да его прошлое имя сохранилось лишь в мифах, что помнили дети не ушедших в Туата воинов! В конце концов, подвергаться смерти для того, чтобы жить в истории, – значит заплатить жизнью за каплю чернил.

Леоката, всецело и исключительно

5 февраля 1535 г. Резиденция.

В Туата Роб собирался, наплевав на обычаи и правила. Нельзя в доспехе? Ха! По крайней мере, если эти чертовы великаны, за которыми пошел Беван, растопчут, будет не так обидно. Хотя, безусловно, больно. Запрещены припасы и алкоголь извне? Наплевать! В чем прелесть быть консортом богини и не пользоваться привилегиями? Не нарушать запреты? И все же, звать Бадб он не спешил, хотя все уже было готово. И даже ложь для капитула состряпана - нужда повидать жену в лондонском доме влекла почти также сильно, как дорога в Эссекс, к Ворону. Медлил Роб, глядя на обилие писем в корзине, требующих прочтения и ответа, прислушиваясь к гомону воспитанников, рассматривая распятье на стене, которое держал для набожных посетителей. Старичье... Любитель комфорта и шотландский кобелина... О нет, m 'inntinn, откобелировался и отлюбил этот самый комфорт, кажется. Даже помыслов о побеге не было уже - неистовая приучала к себе, подманивая лаской и заботой, сладкой негой и страстью укорачивала поводок. И Роб покорно придвигался все ближе и ближе, вздыхая об утраченной свободе, но уже как-то лениво, свыкаясь и смиряясь.
Первый, горячий укол-ожог в сердце он привычно пропустил, не обратил внимание, продолжая разглаживать измятый свиток. Ко второму уже прислушался, призадумавшись о том, с чего бы разболеться, если ему теперь всего-то тридцать пять, а выглядит - и того моложе. И... Третьего укола не было - лишь боль, скручивающая, лишающая разума. Роб поднял руку, побелевшую с посиневшими ногтями, отрешенно отметив, что она двоится. Остатков сознания хватило лишь на призыв Бадб.

Бадб, ты Ворона Сражения, я обращаюсь к твоему имени,
И к имени Немайн, и к имени Фи,
И к именам всех духов красных владений,
Оградите меня в грядущем сражении,
Оградите меня в грядущем сражении,
Когда рот должен быть закрыт,
Когда глаз должен быть закрыт,
Когда дыхание должно застыть,
Когда сердце должно прекратить биться,
Когда сердце должно прекратить биться.
Когда я поставлю свою ногу на борт ладьи
Которая заберет меня к дальнему берегу,
O Немайн, жрица Авалона, огради мой дух,
O славная Фи, упокой мою голову на своих коленях.
O Бадб, дочь мудрости, веди ремесло моего духа!

Бадб всё не было. И тела не было - оно сидело в кресле с самым безмятежным видом, точно во сне. Роб прикоснулся к собственным плечам, тронул волосы и пожал плечами - рука проваливалась не только сквозь себя, а и сквозь кресло. Но почему - так? После смерти он принадлежал неистовой - и должен был уйти к ней во плоти. А если в замок, то где магистры? Подивившись собственному спокойствию, а потом тому, что еще может удивляться, Роб повернулся, оглядывая кабинет, и понял, что стены нет. Там, где должен был быть книжный шкаф, простиралась долина, объятая огнем и ужасом, наполненная криками и стонами. Каменный пол резиденции плавно переходил в красноватую, растрескавшуюся почву. Пожалуй, именно так и представлял себе Роб врата в преисподнюю. Он снова оглянулся на себя - дыхание едва заметно поднимало грудь, целитель отчаянно сражался с чужой, жестокой, черной рукой, сжимающей сердце, которую Роб сейчас видел - и не видел. И которую даже не мог отбросить. Вступать в Ад было нельзя, ждать - бессмысленно, никто из богинь не смог бы попасть в резиденцию без призыва или приглашения. Примыкать к магистрам - рано. Заметавшись по комнате в безысходности, на ходу проскакивая через мебель, он, наконец, осуществил свою давнюю мечту - завыл. Вой, к сожалению, никто не услышал, зато стало как-то легче. Проще. Не взирая даже на то, что сквозь стены кабинета он пройти не мог - все еще держало тело. Пришлось вздохнуть - отчего судорожно вздохнул и сидящий в кресле, и опуститься на пол рядом. Добровольно в преисподнюю Роб идти не собирался. Даже ради зыбких теней там, ради Розали, что манила, глядя с болью и отчаяньем, протягивала руки к нему.

Когда бы я с рыжей ведьмой
В обнимку по небу мчался,
То голос мой звонкой медью
Над селами раздавался,
Пугая селянок старых
И кметов кряжистых ночью,
А юных сзывая даром
На праздник взглянуть воочью.
И в небе паря, как птица,
Прелестницу веселя,
Я тенькал бы ей синицей,
Выписывая кренделя.
И, врезавшись в чей-то ясень,
Врезался бы с ходу в диспут,
Латынью – ну пень же ясен –
Редуты беря на приступ.
Потом в хороводе-трикселе
Ликуя, Белтейн встречал бы
С веселою ведьмой в танце,
С мечтою – моей печалью...

Ад у каждого свой. Робу он обернулся одиночеством, стылым и напряженным, созерцанием того, как прогорает свеча, как сдается целитель, старыми, полузабытыми песнями. И не сказать, что ощущение было незнакомым - он всегда был один, всегда сражался за себя сам, цеплялся за жизнь, запирая душу на ключ. А если ты заперт изнутри, то как можно попасть в самого себя? Разве может вернуться к себе гневный? Пораженный страхами и тревогами? Вечно сражающийся с собой? Ад - это ты сам, единственный на свете, в котором другие - вымысел. И некуда бежать. И неоткуда тоже. Есть лишь ты и место, где ничто ни с чем не связано. Роб снова вздохнул, подумав, что божественные создания и люди - не такие уж разные: держат мир в своих руках, чтобы он не канул в небытие, не затуманился, не ускользнул. Несмотря на то, что мир, полный смутных надежд, порой напоминает преисподнюю. Хмыкнув, он встал на ноги, попутно отметив, что сквозь пол тоже не проваливается. Повел плечами, и шагнул к собственному телу. Он не был Фи, чтобы отбросить существующую - и нет, руку. Не был Эммой, чтобы проложить себе путь. Он был всего лишь Робом Бойдом, человеком, который не хотел умирать.

Со Спектром

Тайну я знаю и верю, удастся
Руки свои в холода отогреть.
Просто навью на озябшие пальцы
Рыжих волос непокорную медь.
Пряди коснутся, как солнце лучами,
Грейся, живому теплу улыбнись.
Спутай и вновь расчеши их руками,
Хочешь, щекою, губами прижмись…

Удержаться от чертыхания: при открытых вратах - это все равно, что добровольно отдать себя. Коснуться призрачной косицы на призрачной же руке - есть ли у Бадб душа, или это он настолько свыкся с браслетом, что носит и в почти посмертии? И со всей яростью, со всем неистовством, что заключался в этом даре Бадб - не взятом, но отданном - ринуться в самого себя, изумившись тому, как тесно и горячо в теле. И тут же целителем - нет, собой! - осознать тяжелую руку на сердце.
Борьба всегда напоминала Робу игру в кости. Бросок - и ты повержен, еще бросок - повержен враг. С тихим шорохом, с громким стуком покатились костяшки по столу, когда он с усилием поднял длань и положил на грудь туда, где затухая, билось сердце. Его противник, кто бы он не был, кажется, выбросил меньше. Целитель, что тщетно сражался изнутри, привычно и радостно, мурашками по затекшей руке, перебежал, заходя с тыла. Если уж ты полководец - будь им во всем. Даже в сражении с тем, что лишь только чувствуешь. "Я целительство сделал своим ремеслом..." Враг отступил не сразу, а уходя - оставил на сердце рубец. И - довольную, кошачью усмешку на лице Роба. Воистину, не так страшен черт, как его...хм... tarraing*.
Стена разошлась трещиной в мире, с треском, и из пролома, за которым жужжали пчёлы, вышла Муилен Фихедариен-на-Грейн, с интересом оглядываясь.
- Я услышала вой. Было очень громко. Это призыв к... как... волкодавам, да? Только, кажется, поздно? Вы уже собрались.
Проникшее вместе с ней глупое насекомое, недовольно жужжа, тыкалось в стекло, не понимая, что снаружи царит зима.
- Нет, это было отчаяние, - закрыв глаза сообщил Роб, улыбаясь фэа, - люблю иногда повыть, знаете ли.
Мю, как ее покровительница Фи, кажется, была безразлична к тому, куда и как приходить.
- Флу теперь тоже любит повыть, - со вздохом отозвалась Муилен и сгустком тёплого воздуха переместилась к полке. - Сколько здесь всех... можно, я погуляю?
Словам вторил настойчивый стук в окно.
- Погуляйте, Муилен.
Окно распахнул он поспешно, предчувствуя гнев и даже оплеуху неистовой. Кажется, призыв услышали все - когда это уже было не нужно. Роб снова усмехнулся, подумав, что смерть собирает вокруг него больше людей (богинь, фэа), чем жизнь.
Бадб перекинулась, ещё не долетев до пола.
- Mhàthair-mhàthar a thuit à daraich**! Какая наглость!
- Mo anam***, - растроганно и умиленно произнес Роб, теперь уже сам, сознательно, подтягивая поводок, на который сетовал несколько минут назад, - просто пугали ведь. Не умер бы. А если бы и умер... Я им не завидую.
Бравада, за которую он порицал воспитанников, насмешила. Но Роб и впрямь не завидовал демонам, которым зачем-то понадобился в преисподней. Человек, сумевший уйти от богини, которой все эти падшие и в подметки не годились, сумеет уйти из Ада. А уж что с ними сделает эта богиня... Здравые сомнения в этом он попросту легкомысленно вдавил сапогом поглубже. Если сомневаешься - старайся говорить и думать убедительно, и - уверуешь.
- Если бы ты от такого умер, я бы тебя убила, - остывая, проворчала Бадб и огляделась. Поморщилась. - Пока - пугали. Любопытно, что дальше. Не постучит же сейчас в двери этот Гарольд Брайнс, неся щепотку яда в перстне и лук за спиной, - еще не успев договорить, она задумалась, глядя в стену. - Или постучит...
Можно подумать, неистовая не убила его бы, если придется умереть от яда или стрелы. Роб улыбнулся и подхватил Бадб на руки.
- Я тебя сейчас в окно выброшу, - нежно сообщил он, сделав паузу, дабы полюбоваться на выражение лица жёнушки, - чтобы встретить у ворот и перенести через все пороги на пути до комнаты под крышей. Мне надоело открыватьставни.
По мере того, как он говорил, возмущение на лице Бадб сменялось на откровенно позабавленное выражение, а в конце речи богиня фыркнула.
- Ладно! Но я хочу, чтобы меня пронесли по главным коридорам!


------
* рисуют
** упавшие с дуба ублюдки
*** душа моя

с Леокатой

Лондон, после полудня.

Лондонский дом, куда Роб увез свою неистовую сразу после триумфального шествия с нею по лестницам и дверям, под аплодисменты наставников и восторженные крики мальчишек, встретил усталой прохладой. И едва уловимым запахом Розали. О ней здесь напоминало всё - если бы Роб хотел вспоминать. Никогда не нужны ему были эти тяжелые шторы и пушистые коврики на полу, эти пейзажи, эти амфоры, что так любила Розали. В человеке он прежде всего ценил самого человека, а не ту пеструю обертку, какую носил и сам. Розали была прекрасна, умна и без этих побрякушек, а потому Роб запомнил ее не по вазам с цветами или не за простое коричневое платье, он помнил о веселой хохотушке, серьезной умнице и заботливой хозяюшке.
- Поможешь уйти в Туата, моя Бадб? В лагерь и, желательно, с Флу?
Сколько бы Беван не увел с собой людей, Робу нужны были все, каждый из них. Он был ответственен за их судьбы и до того, как разразится гроза, грянет битва, запах которой чувствовался воздухе, намеревался дать им хоть чуть жизни, живого солнца и неба. К тому же, Роб не привык проигрывать.
- В лагерь?
Бадб оглядывалась так, словно не была уверена в том, что ей хочется расколотить больше. Впрочем, без особенного интереса. Слова, сказанные на мельнице явно были пусть небольшим, но преувеличением. Либо - привыкла.
- Можно. Только, пожалуй, дай сначала кольчугу. И я не могу обещать за Флу. Дети не мои. Но передам.
Кольчугу пришлось стягивать, демонстрируя, что под ней из поддоспешного - только длинный колет поверх туники. Впрочем, если Беван находился в краях лета, в гамбезоне было бы жарко - кольчуга, нагревающаяся под солнцем,поджаривала тело не хуже жаровни. А если дини ши унесло в заснеженные вершины, то холодно было бы в любом случае. Роб покосился на шелковый шарф Розали, так и лежавший в её кресле, и на миг пожалел, что Бадб не носит подобного. Повязать на голову зеленый платок, чтобы уберечь волосы от капюшона кольчуги казалось заманчивым. И, проклятье, героическим!
- Mo shòlas, у тебя не найдется... платка или шарфа?
Бадб подняла бровь, смерила взглядом колет, затем кольчугу, но пожала плечами и промолчала.
- Может, и найдётся. Погоди.
Связку клёпаных колец она без особенных усилий держала в одной руке, и металл посверкивал так, что виноваты в этом были явно не лампы. А ещё одно из полений, лежавших рядом с камином, ощутимо таяло, словно тонкая свеча. Наконец, Бадб бросила кольчугу обратно и хмыкнула.
- Платок... нечасто мне приходится слёзы кому-то утирать. Пожалуй, так сойдёт, - подняв подол, она провела по тёмно-зелёной ткани кончиком пальца, и большой, хоть и не совсем ровный квадрат шёлка мягко опустился на пол, открыв ногу выше колена. - Хм.
Изуродованное платье замерцало, и разрез пополз вверх, вытягиваясь, заостряясь. Край дополз до бедра, помедлил и двинулся ещё выше, до талии. Бадб выставила ногу, критически оглядела и с удовольствием кивнула.
- Теперь даже не сказать, что из-за некоторых становишься чуть ли не, спаси Дагда, этим... святым Мартином.
Роб хотел было уточнить, которым из многочисленных святых Мартинов пытается стать Бадб, потому что он навскидку мог припомнить пятерых, но взглянул на старое-новое платье неистовой и промолчал. В таком наряде Ворона, пожалуй, соблазнила бы и любого из этих отшельников, что с упоением отдавались святости в пустошах.
- Тебе к лицу. То есть, к ногам. - Одобрительно кивнул он, завязывая импровизированный платок на пиратский манер. - Мне нравится. Только вот...
Повязка на голове требовала широкого кушака под пояс с оружием. А потому пришлось уже самому укоротить подол Бадб и повязать получившийся длинный, бахромчатый по краям шарф поверх ледяной и ставшей очень легкой кольчуги.
- Вернусь - дорву, - пообещал Роб самому себе, задумчиво глядя на свою неистовую.
- Э-э, - протянула зеленокожая феечка, едва прикрытая полупрозрачным платьем, и покраснела, точнее, потемнела. - Генерал, вы та-ак смотрите... и, простите, что вы делаете в моём доме?
Вокруг круглого столика, застыв, сидели три мелких полуфэа и солдат явно из его же полка. В кольчуге на голое тело и набедренной повязке. На столе дымилась супница, а в окна лилось яркое летнее солнце, сливаясь с отчаянным щебетом.
- Как что? - Улыбаясь, удивился Роб. - Стою. Аромат похлебки был так силен, а слухи о вашей красоте разошлись так далеко за пределы Туата, что даже дверью ошибся. И теперь вижу, что не лгали. Счастливчик.
Последнее, с нарочито-завистливым вздохом, досталось уже солдату. Также, как и дружеский хлопок по плечу. После чего пришлось раскланяться и выйти из домика, довольно хохоча в мыслях. Платье он все равно дорвет, пусть даже на неистовой будет надето другое. Героически дорвет и очень пафосно, медленно отрывая полоску за полоской, клочок за клочком, разбрасывая их по комнате и демонически смеясь. Иногда стоило позволить себе толику безумства.

Туата, день 1.

Туата изменился - и изменения эти не спешили останавливаться. Знакомая по прошлому разу дорога обрывалась вскоре после дерева несчастной дриады. Стоило пройти ещё несколько сотен шагов, как спереди ударил грохот, от которого сорвались, испуганно пища, птицы. Потом ещё и ещё, до сотрясения самой земли под ногами. В просвете мелькнули вздымающиеся в небо столбы воды, перемешанной с паром. Безумием хранительниц мира долина родников обретала новые формы.
Флу, чьи волосы от влажности стали, казалось, ещё объёмнее, присвистнула - долго, заливисто, на зависть Свиристелю.
- Красиво!..
- Красиво, - согласился Роб, у которого волосы приподнимали повязку не только от влажности, но и от силы, источаемой водой. Она поднималась, насыщала воздух, вливалась в тело и в накопитель, заставляла самому уподобиться воде, быстро перетекая по дорожке. И в то же время, Роб не мог не задаваться вопросом, когда в этой земле снова будет спокойно. Ссоры сестриц, ренессанс меняли Туата, но меняли опасно. Ходить к мельнице каждый раз новой дорогой представлялось утомительным занятием.
- Скажи, дитя мое, тебе внешний мир нравится?
Вопрос этот Роб хотел задать еще в Портенкроссе, но не успел. Мертвяки, управляющий, невозможность и нежелание отрываться от неистовой... Не до Флу было, откровенно говоря.
Какое-то время Флу молчала, разглядывая фонтаны.
- Нам нравится всё новое. Яркое. Быстрое, - и спросила эхом: - Вам нравится мир, лэрд?
- Мне нравится жизнь, Флу. Она яркая, быстрая и всегда новая. А мир - лишь дополнение к ней.
Идти Роб решил сквозь воду, хоть Флу и ворчала, что не любит горячую воду и запах соли в волосах. Пришлось раскинуть над ней щит из восходящего, очень теплого и шаловливого потока, который так и норовил приподнять тунику феечки. Себя закрывать не хотелось - не часто приходилось говорить с вольной, буйной водой, что несла в себе частички земли и огня, напоминала об утраченном и позволяла к нему прикоснуться.
- Конечно, - рассуждал он, лавируя между столбами, - некоторые просто влачат свою жизнь. Существование. Не видят её красок, а потому жизни приходится насильно раскрашивать саму себя. Вот, к примеру, есть такой забавный негодяй по имени Гарольд Брайнс... Невезуч, как чё... Оэнгус в худшие циклы. К тому же, продал душу преисподней, получил четыре гейса за то, что оскорбил Хозяйку Рощи, и хочет меня убить. Ему жизнь, кажется, скоро будет картины рисовать, чтобы он её поднял из грязи...
- Гарольд Брайнс, - после короткой заминки откликнулась Флу. - Когда быль приходит в сказку - это забавно. Когда сказка переходит в быль - это страшно. Когда сказка, когда быль? Когда отличать волка от белки? И есть - есть ли? Предлог не знает, когда, цветок не знает, где - иные в нём. Странники, которые...
- Да быть не может, чтобы как Оэнгус! - возмутилась Флу, с явным удовольствием сдувая выбившуюся из ленты прядь. - Смеётесь, генерал?! Чтобы всё вот это - и один человек?!
Роб вздрогнул, осознав, что неслышно услышал другую Флубуди - древнюю, древнее его самого, дитя-неожиданность Фи.
- Я вообще редко смеюсь, - с самой нарочито-серьезной миной, на какую был способен, сообщил он, - особенно по таким смешным поводам. Особенно, когда быль приходит в сказку, которая уже давно - всегда была - быль. А сказка, эта древняя девочка, разгуливает по шотландской деревне и пьет молоко из мисочек. Как тебе Портенкросс, дитя мое?
Какое-то время Флу молчала, разглядывая фонтаны. Потом улыбнулась и закинула голову к безбрежному небу, к каплям, которые разбивались о щит, рассыпались брызгами.
- Конечно, нравится! Даже без вкусного молока. Там такие холмы! Столько следов, снег! Только, - она украдкой взглянула на Роба и вздохнула. - Вы не могли бы сказать в деревне, что из кружек пить удобнее?.. Мне они не верят. Вам ведь там тоже хорошо, лэрд? И душе не тесно.
- Душе нигде не может быть тесно, - струя воды обожгла паром и Роб потер щеку, с удовольствием стирая с нее влагу, - даже в Лондоне, где нет этого моря, и этих холмов, и... я буду просить госпожу, чтобы она распорядилась насчет кружек.
И все же, Туата был чудесным местом. Роб вслед за Флу поднял голову, чтобы взглянуть в небо - и рассмеялся. Высоко, там где уже клубились облака, переплетались радуги. Яркие, каких не бывает извне, чистые, радостные. Должно быть, такое же небо, под которым были неуместны вражда и битва, было в крае священной тишины. Там, где мужчины не сражаются, а лица прекрасных женщин преисполнены достоинства, где гудит пчелиный рой над яблоней, и в зарослях малины смеются дети. Но не войти в тишину по крови, не выпуская меча из руки.

с Леокатой

Лес за гейзерным полем изменился мало, разве что деревья, казалось, стали больше и росли реже, а лианы обвивали ветви гуще, чем в прошлый визит. И птицы верещали истерично и отчаянно, негодуя то ли на чужаков, то ли на землю, до сих пор едва ощутимо подрагивавшую под ногами. И поначалу тихое верещание показалось просто частью хора, пока Роб не заметил чешуйчатую морду, высовывающуюся из-за поваленного дерева. Двуногое существо казалось небольшим, едва ли ему до пояса, но клыки в узкой вытянутой пасти внушали уважение. Тем более что массивные губы их не закрывали. Шею по бокам покрывали трогательные жёлто-рыжие перья, а короткие скрюченные передние лапки заканчивались длинными пальцами с крючковатыми когтями. Разглядывала Роба ящерица с откровенным интересом, по птичьи наклоняя голову. Роб, впрочем, отвечал ей тем же, размышляя, охотятся ли эти зверушки стаями, в пользу чего говорили их стати, или же достаточно будет этой, чтобы пожевать ему сапоги.
- Флу, это те самые ящерки, о которых ты так много говорила?
Фэа нахмурилась, посмотрела на морду, перевела взгляд на вторую, высунувшуюся из кустов поодаль.
- Да, но именно таких я прежде не видела.
Последнее слово слилось с переливчатой трелью твари. Ей немедленно ответил тонкий высокий писк спереди, широкой аркой. Один, второй, третий... существо не торопясь забралось на бревно и зевнуло, показав алую пасть и два ряда треугольных зубов.
- Они тоже тебя прежде не видели, - глубокомысленно изрек очевидное Роб, поспешно отступая назад и вытаскивая меч, - спешат рассмотреть как следует.
Ящерицы, конечно, были красивы. Роб с удовольствием прогулялся бы в такой компании, если бы рептилии слышали что-нибудь о подчинении. Он снова глянул на узкие морды, сильные ноги ящериц - и потянул ртом воздух, уподобляя себя им. Почувствовал кожей солнечное тепло, что заставляет живее бежать кровь и без которого так зябко ночами, прислушался к охотничьему зову, к жажде и азарту, что он пробуждал - и взглянул в глаза ближайшей рептилии. В зелёных, с вертикальным зрачком глазах он не видел и следа узнавания, не видел вообще никаких чувств. Ящер легко спрыгнул вниз, взрыхлив когтями землю, и бросился на Роба, делая длинные прыжки. Лес же взорвался верещанием и треском - судя по всему, стая насчитывала не меньше десятка, а то и полутора тварей. Первого ящера Роб встретил мечом, снеся сходу голову с крепкой шеи, что так мило окаймляли перышки. А потом начался бег - долгий и утомительный. Пробежать, петляя между деревьями, развернуться, проткнуть излишне резвую ящерицу мечом - снова побежать, периодически сбрасывая с себя бегунов, что запрыгивали на плечи и пытались драть кольчугу. И ноги, когда приходилось добивать прыжком на грудь. Флу мерцала, оставляла за собой тела рептилий, укоризненно глядящих на неё стынущим взглядом. Дух перевести удалось лишь когда тварей осталось трое, да и те, вереща, сбежали в лес.
- Дитя мое, тебе нехорошо?
Роб снова говорил очевидные вещи. Конечно же, слегка посеревшей, напрыгавшейся феечке было нехорошо.
На миг и вовсе показалось, что фэа, застыв, сливается с зеленоватой шкурой ближайшей твари. С перьями. С морщинистой корой. Но Флу, широко улыбнувшись, уже шагнула дальше.
- Ничего! Просто уж слишком они прыгучие. И надеюсь, что дальше нет ещё одной же такой стаи! Или двух. А так - только голова кружится. И, лэрд, не могли бы вы мне сказать что-нибудь, чего я ещё не знаю? Только не про Брайнса!
К черту Брайнса, кому он, в конце концов, был нужен? И все же... Если Роб правильно понял неуслышанное, то его убийцу втянуло в Туата - и тогда этот tolla-thone воистину здесь был лишним. Ниточка, тонкая, слабая, но в руках преисподней. Мир за пологом и без того трясло, чтобы оставлять такие ниточки здесь. А вот рассказать Роб мог о многом - начиная с натурфилософии Платона и заканчивая китайским трактатом об искусстве ведения войны, что прочитал недавно. Но рассказывать о греческих философах, рассуждавших о природе божественного, девочке, что сама сродни была богиням... К тому же, Платон не получал по шее от нематериального, не делил ложе и не воровал персики для бестелесного. Да и надоела Робу вся эта болтовня о надсущностях до полного ainnis. Chan eil mi airson bruidhinn mu dheidhinn seo*.
- Хм... А вот, к примеру, ты знаешь, что можно взять в левую руку, но нельзя в правую?
- Хм, - Флу задумалась, потом просияла. - Если оторвать правую руку, то в неё вообще ничего будет не взять!
- Локоть правой руки, beagan cùlagan**, - Роб рассмеялся, взъерошив и без того пышную шевелюру феечки, - нельзя взять правой рукой. Особенно, если ее оторвать.
- Эй! - Флу вывернулась из- под руки и пригладила волосы - насколько получилось. - Если разорвать её на две части, то можно!
Роб мог бы уточнить, что рвать пришлось по суставу, а это значит, что столь желанный локоть все равно будет сломан на мелкие части. Так, что и не возьмешь. Но глянув на Флу, решил не пояснять. С нее сталось бы начать рассуждать, что руку можно порубить. Проще было признать победу феечки и с шутливым поклоном вручить ей тигровый глаз на тонкой цепочке, извлеченный из кармашка на поясе - любая победа нуждалась в своей награде.
------------------------------------------------
* нецензурное обозначение крайней усталости и нежелания говорить о серьезном. очень нецензурное.
** маленький волкодав

Мельница мерно пощелкивала крыльями, постукивала водяным колесом, точно отсчитывала что-то. И, скорее всего, действительно отсчитывала - мгновения и ветви. Прислушивайся к этим звукам - и услышишь, как дышит вселенная. Впрочем, Робу было не до того.
Барру Беван... Рыцарь дини ши, от которого так и веяло лихим задором, безумной отвагой. Отчаянный, улыбчивый негодяй, любимец Немайн. Будто воочию увидел сейчас Роб этого фэа, с которым они были похожи, как братья - ростом, глазами, улыбкой. Они оба жадно ловили тогда каждое мгновение битвы, почитая её за жизнь, искали приключений - и находили их. Ох, как злилась неистовая, когда оба однажды явились в лагерь с фоморками! Бевану-то все сошло с рук, а вот Тростника долго гоняли по шатру всем, что подворачивалось под руку... Тогда было больно и почти обидно, сейчас же - вспоминалось с усмешкой. Роб улыбнулся, понимая, что после таких мыслей его выбросит к неистовой, и продолжил вспоминать. Воплощение авантюризма, Барру Беван, был вдобавок еще и смелым, чуть безрассудным воином, ровно настолько, чтобы рисковать собой, но сберечь свой полк. "Дерзосердным" напыщенно именовали его барды. Отсутствие его ощущалось так остро, будто оторвали пальцы, особенно сейчас, когда нужно было обучать полк, а Хоран явно зашивался, пытаясь успеть и в строй, и на стены. Рисковый дини ши Барру Беван... Думал ли он когда-то, что его caraid Ard* будет пытаться припомнить все то, из чего складывалась дружба, вложить в мысли те доверие, шутки, песни и грязные приемчики в драках, что их связывали? Роб протянул руки своим волкодавам, шагая через занавеску под шорох и стук разноцветных бусин.

----------------------------------------------
*дружище Тростник

Со Спектром

Где-то, когда-то

Статуя выглядела, как живая. Розовый мрамор казался живым даже под низкими тучами, готовыми вот вот разродиться дождём. Не портили каменного Бевана даже сколы и потёки краски: казалось, дини ши вот-вот уберёт в ножны меч и шагнёт с постамента, отпнув с дороги какую-то клыкастую тварь. Тварь ваяли из гранита, и она почему-то осталась целой, хотя одно ухо сияло нежно-голубым потёком.
Впрочем, куда идти потерявшемуся искателю приключений, оставалось неясным. Площадь, покрытая снежной крупой, выглядела не слишком привлекательно. Часть домов - каменных, солидных - выгорела, часть выглядела брошенными, а при взгляде на оставшиеся создавалось впечатление, что их спешно переделывали в крепости. Ратуша взирала на это всё осколками стёкол под закопчёными стреловидными проёмами. Когда-то окна явно были красивыми витражами. Впрочем, таверна выглядела работающей - из-под железных ставень и массивной окованной крест-накрест двери выбивались полоски света, хотя подпьяного шума, характерного для вечерних гостей, Роб не слышал. Что хуже, двигались в переулках, в тенях под черепичными арками какие-то тёмные фигуры, не спеша выходить на площадь. Сновали очень специфически и с намёком. Ибо добрые люди обычно так не двигались. Муилен пробормотала под нос что-то неприличное про коврики и прислонилась к постаменту, оглядываясь. Флу тут же устроилась рядом, но смотрела по большей части на зубастого монстра. С немалым восторгом.
Мраморного Бевана Роб обошел кругом пару раз. Если уж Барру и поставили бы памятник, то он обязан был быть именно таким - чертовски героическим. Увы, каменный дини ши устраивал его мало - для полка такой эльф сгодился бы разве что на таран. И что, черт побери, произошло в этом городке? Война? Бунт? В том, что к подобному исходу привели подвиги Бевана, Роб не сомневался. Чувство меры частенько отказывало командиру засадного полка, приходилось одергивать и на пальцах объяснять важность баланса. Правда, тогда Роб и слова такого не знал, полагаясь на чутье и здравый смысл больше, чем на воинскую науку. "Обдуманность действий умного человека заключается в том, что он обязательно соединяет выгоду и вред", - учил восточный мудрец в своем трактате, и Тростник с этим согласился бы непременно, не согласись за него Роб. Проклятье на голову дини ши Барру Бевана, но найти его нужно было просто-напросто для того, чтобы узнать, куда он дел остатки своего полка. Оглядев напоследок попираемую статуей тварь, Роб вздохнул и направил стопы к странной таверне. Дойти, впрочем, не успел. Ожидаемо. Из тёмной арки, преграждая путь, выдвинулась тёмная кряжистая фигура, припадая на правую ногу. Необычно широкий фэа с наполовину выбритой головой был до самых острых ушей замотан в серый платок, и поигрывал мерзкой на вид ржавой булавой с шипами.
- Эта что у нас тута?
Позади него кто-то грубо хохотнул, и тени шевельнулись, разделяясь ещё минимум на троих. В туском свете блеснул металл.
- А он эта, даню нам принёс, значит, - пояснили из темноты. - Вот одну за вход, вторую за выход, а как уходить будет, может, и вернём.
Краем глаза Роб увидел, как Муилен поправила волосы.
- Отлично, - миролюбиво и даже покладисто согласился он, подтягивая рукава кольчуги повыше и по-привычке попытавшись подтянуть наручи, - берите. Если сможете. А то ведь и договориться можно. Вы уходите, а я, так и быть, возьму за это золотом.
Разбой, к несчастью, был таковым в любом мире, и от того, что им занимались фэа, приятнее не становилось. Напротив, вспоминались все эти пакостные скоге и хобии, глейстиг и слоа, начинал просыпаться михаилит, который и не засыпал толком... В общем, вольно или невольно, но Роб принялся оценивать, во что обойдется городу упокоение этой банды, хотя брать с этого места явно было нечего, да и остроухие скорее должны были опасаться местного остроухого же Клайвелла.
- Возьмёт золот-кха!.. - тот же голос даже захлебнулся от возмущения и раскашлялся.
Главарь же задумчиво и с намёком покачал булавой.
- Ты тут, господин, новенький. А площадь-то наша. Нехорошо мимо хозяев без подарка. Кошелек давай, или феечек, нам без разницы. А то ведь и возьмём, но погано тут лежать-то тебе будет, с ногами ломаными. Хотя и недолго. Кротокрысы зажрут. К ночи выходят, знаешь ли.
Кротокрысы, кажется, уже вышли и даже успели прикинуться фэа. По крайней мере, грабители были слепы, как кроты, если усмотрели у Роба кошелек, который преспокойно лежал в резиденции. Правда, в потайных кармашках на поясе было много полезных и ценных мелочей, включая чеки на предъявителя. Роб представил лицо Гренвилля-казначея, когда к нему явится вот такой вот крысофей и начнет требовать оплату в счет грабежа - и расхохотался. Не смог удержаться, уж слишком забавной была картинка.
- Я тут скорее старенький, - уняв смех, сообщил он булавоносцу, ничуть не кривя душой: Туата, быть может, и изменился, но Тростник видел, как он создавался. - Но так и быть. Налог с грабежа возьму серебром, из уважения к кротокрысам.
Вспышка света как вспышка ярости, как священное неистовство ríastrad. И сквозь временную слепоту - растения, обильные влагой, подчиняющиеся чьей-то воли, устремившиеся к нему. Вот их было почти жаль, как всякого, кто принужден исполнять приказы, не умея возразить. Достаточно лишь чуть неловко, будто ослепнув, будто в испуге, махнуть руками перед собой, выбивая всю влагу, что была в этих плетях. Хватит нарочито неуклюжего, заманчиво-пафосного кульбита назад, от которого самому стало противно. И совершенно незачем вытаскивать меч, если его можно слепо нашаривать на поясе подрагивающей рукой, глядя якобы незрячими глазами в одну точку. Пожалуй, еще уместно было бы...
- Tolla-thonen an mic ráicleach, которую в кустах драли кошки!
- Водник, м-мать!..
В темноте неприятно щёлкнули взводимые арбалеты, заглушив ругань, но главарь вскинул руку и шагнул вперёд.
- Так. Недооценили. Уважаю выучку. Но, господин хороший, в обновлённом Танелле, оно так не работает. Или платите хоть чем-то, или нас тут всё одно, что нет. А это... - заканчивать он не стал.
Роб вздохнул, отстегивая брошь, что удерживала завязки плаща. Золотую фибулу, ювелирной ковки, на которой пламенеющий меч архангела Михаила обвивали листья лавра и четырехлистный клевер. Тонкая работа лондонского златокузнеца, еще один подарок Розали... К чертям его!
- Так сразу и говорили бы, - пожал плечами он, перебрасывая её главарю, - а то кротокрысы, вход-выход...
- Этот меч... - фэа взял брошь из воздуха движением, которое напоминало скорее кошку, чем крупного мужчину, и всмотрелся. - И рисунок. Словно из прошлой жизни. Однако. Что ж, верно и верно, - он обвёл площадь рукой и ухмыльнулся. - Будьте, как дома, господин. И, если позволите совет, не ходите в западные кварталы. Плохое там место даже для боевого мага.
- Наемники? Или из полков Великих?
Роб отблагодарил фэа полупоклоном, снова оглядывая каменного Бевана. Кажется, для того, чтобы выяснить, какого черта Таннел обновился так, что стал походить на лондонские трущобы, идти в таверну ему было уже не нужно. А если выяснится, что эти черти... крысолюды... бойцы, из тех, кого увел дини ши... Лучше бы Барру оставаться каменным вовеки.
- Там когда-то стояла башня местного мага, - объяснил главарь. - До того, как наш герой с ним не поссорился. А теперь там странно. Магом Лар был хорошим, способным, но уж очень увлекался разными тварями. Экспериментировал, выводил породы. А как всё рухнуло, клетки-то тю, и магический фон на весь квартал. Ну и домов несколько придавило, когда падало, а потом ещё взрывы, потому как лаборатория-то наверху была. Туда теперь как на войну ходят. Комтивами. Потому как не всё разбилось-то...
Хоть что-то не менялось в подлунном мире: никто и никогда не отвечал на заданные вопросы, предпочитая рассказывать своё, несомненно, волнительное и интересное. Роб глянул на главаря, улыбнулся так, как это делал всегда - углом. Пожалуй, знакомство следовало начать не с кротокрыс и драки...
- Fuar a 'Ghaoth, - представился он, протягивая руку ладонью вверх, как это было принято издревна, - здесь есть местечко без этих... кротокрыс, где вы могли бы рассказать мне, из-за чего поссорился Беван с магом? И главное - почему воины грабят путников?
Открытая ладонь - открытое сердце. В большом мире давно забыли это правило. Но человек не может жить без постоянной веры во что-то нерушимое и незыблемое. И пусть в мире-как-он-есть уличный разбойник вряд ли пожал бы руку магистру михаилитов - это не мешало Робу предлагать знакомство его коллеге в Таннеле.

с Леокатой

Местечко нашлось за той же аркой. Фэа, которого поэтично прозывали Трепещущим листиком, провёл Роба с феечками по ней, отодвинул стальной щит, закрывавший проход и двинулся наверх по явно узкой приставной лестнице. Следом двигалась часть "команды": пятёрка оборванных, крайне неприятного вида бойцов, вооружённых до зубов. Арбалеты, длинные ножи, пылающие магией кольца и жезлы странно смотрелись в сочетании с серой, запыленной одеждой, но оружие выглядело ухоженным и на удивление хорошо сделанным, пусть не новым.
- Только за сталью и можно ночевать, - на ходу пояснял Листик. - Её пока ещё не научились прогрызать, хотя... слухи с окраин приходят разные.
За лестницей открылась огромная комната, почти зала. Когда-то её делали на части перегородки, но теперь большая их часть была разобрана, и камень явно использовали для того, чтобы заложить окна, оставив только узкие бойницы. В стенах мерцали хрустальные сферы, давая хрупкий беловатый свет. На стук выглянула из уцелевшей "кельи" чья-то лохматая голова, получила кивок от главаря, и тут же скрылась. Через миг из комнатки выкатился бочонок, внутри которого что-то многообещающе побулькивало. Появление встретил одобрительный хор, состоявший наполовину из ругани.
- Не лучшие вина, господин Тростник, но - чем богаты. Не побрезгуете?
Роб, все еще размышляя о том странно - легком принятии его имени, которое продемонстрировали эти фэа, согласно кивнул, распуская застежки наручей и сдвигая их выше - отчего-то теплели оковы на запястьях, будто бы он натворил что-то, заставил злиться неистовую. И потянул из сапога фляжку с бренди, передавая её Листику, который, к счастью, не был похож на мсье Листа.
- Не откажусь. Что у вас произошло тут? Город выглядит, будто орды орков пронеслись. И куда делся Беван?
В том, что дини ши нужен, Роб уже начинал сомневаться, но уходить из города, где была работа для михаилита... И пусть даже за нее никто и не заплатит, поразмяться и отвлечься от божественного никто же и не запретит.
Прежде, чем ответить, фэа кивнул и сделал глоток из фляжки. Брови его взлетели вверх, и он глотнул ещё. И ещё.
- Недурно! Здесь кроме старых запасов только самогон, но зерна хорошего мало, вот беда. А из фруктов... я уже поминал магический фон, да? Но коли так, рассказ будет долгим. Устраивайтесь. За свечами да выпивкой, чего бы не поговорить?
Подавая пример, он опустился на одну из скатанных лежанок, наброшенных под стенами. Остальные разбрелись по залу, словно позабыв о гостях, но легко было заметить, что оружия никто не отложил даже после того, как лестницу втянули наверх. Кудрявый вместе с хмурым тощим фэа в зелёном меж тем вкручивали в бочку изящный краник.
- Чтобы начать с простого. Барру Беван, герой и спасение Таннела ушёл в поисках мага, который сможет снять с него проклятье, - главарь передал Робу наполненную кружку - тоже металлическую - и поднял бровь. - Но, кажется, это не вполне... отвечает?
От янтарного напитка пахло одновременно яблоками, виноградом, снегом и почему-то, слегка - углём.
Какого дьявола Барру не попросил об этом одну из богинь - для начавшего удивляться Роба было загадкой. Равно, как и то, почему дини ши несло все дальше по Древу. В ушах чуть зашумело от пары глотков этой наливки и внутренний лекарь устало вздохнул, принимаясь сражаться с очередным зеленым змием. С янтарным. Походившим на виски, смешанный с яблочным соком и сладким вином. "Покуда пьешь - смакуй букет: вина в загробном мире нет..." Загробный мир, в который Робу довелось недавно заглянуть, на место, где подают хотя бы такое вино, не походил. Скорее, наоборот, от того местечка можно было ждать вечного похмелья. Оковы вспыхнули жаром, точно напоминая о геенне, вызывая недоумение, ведь кроме порванного платья, Бадб не на что было... Или было? Не самое подходящее место, чтобы припоминать грешки, которых было такое великое множество, что проще спросить Ворону, от чего теплеют все эти вороны и триксели на запястьях.
- Не вполне. Аm atharrachaidh* нынче и мне нужен мой командир засадного полка. И полки. Чем его прокляли-то?
Рядом опустилась Муилен, подозрительно принюхиваясь к собственной кружке. В дальнем углу, у двух расположенных рядом бойниц Флу размахивала руками перед носом высокого фэа. Судя по ответным жестам, обсуждалось что-то большое. Грибовидное. В небе.
- С полками трудно, - признал главарь. - У нас тут так, одни недобитки, но не из, хм, ваших. Наёмники. Ну, а Беван - ну, господин, это надо было видеть. Слова не передают. Совершенно. О! У А'Хига была картинка! Зарисовал сразу, как Беван из таверны выскочил... Правда, - фэа вздохнул, - художник сгинул вместе с альбомом. Наивный юноша, романтичный. Был. Вечно тянуло то в западный, то в шахты. То, что от них осталось.
Гостеприимство - закон не только для хозяина, но и для гостя. Наверное, только поэтому Роб вежливо и с интересом слушал Листика, наблюдая за грибовидным нечто в небе в исполнении обоих фэа.
- Умираю от любопытства, - проникновенно заверил он, - и горю желанием узнать, что так поразило Бевана. Не в ба... женщину же его превратили?
Пожалуй, только это и могло бы заставить выскочить бравого рыцаря из таверны так, чтобы его еще и зарисовали. Что уж поделать, Беван всегда чуть презрительно поглядывал на воительниц, красноречиво тыча пальцем в немытые котелки и бросая драные рубахи с небрежным "Зашей". Худшего проклятья для ши Роб придумать не мог.
- Ого, - Листик посмотрел на него с новым уважением. - В точку ведь. Сразу видно знатока. Да, именно так. Стал бы иначе А'Хиг рисовать? Он на тех, у кого меньше, хм, кулака и не смотрел вовсе.
Грудастым Беван не представлялся вовсе. Равно, как и в платье. И это явно нужно было запить, причем срочно. А потому, наплевав на последствия, Роб махнул залпом кружку и некоторое время сидел молча, пытаясь осознать и принять то, что услышал. Осознавалось плохо, принималось - еще хуже. Воображение то рисовало картинки того, как Барру запихивает свои роскошества в кирасу, то вовсе отказывалось работать и показывало вовсе странные видения Бевана в алой броне небывалого вида, но зато с клеймором.
- А с шахтами что?
От мыслей о дини ши следовало отвлечься. Хотя бы ненадолго. Погонять местную нежить по шахтам, не думая о том, почему так горячо запястьям, почему в глубинах сознания, у самого дна, шевелится чувство вины. Чёртов Беван, из-за причуд которого Роб сидел здесь, в этой не то крепости, не то норе, распивая вино, в то время, как в большом мире явно что-то происходило! Вздохнув от невозможности разорваться между мирами, он снова приложился к кружке, внезапно и без всякой связи с действительностью подумав о Раймоне. Но не о рыцаре ордена, который, все же, был гордостью наставников, несмотря на всю фламберговость. А о том упрямом мальчишке, тиро, не слишком прилежном в науках, но зато отчаянно любящим сказки. Олл, на которого Раймон был похож лишь чернотой волос, сказки, наверное, не любил. Да и как их можно было сравнивать, если неистовая отняла детей Розали, дав взамен пусть чужих, но родных более, чем свои?
"Жил - был на свете мальчишка по имени Крошка-Малышка и была у него корова по имени Рогатая-Бодатая..." Сказок и легенд, которых Роб пересказал восьмерке мальчишек в полумраке их спальни, больше похожей на улей, было не счесть. Об Айнери и феях, Вилли и поросенке, о Барру Беване и семи воительницах. О батраке и феях Мерлиновой скалы. Маленькому Раймону понравилась бы история о Танелле, герое Беване, которого превратили в женщину и двух феечках, что отправились спасать рыцаря. Себя Роб в этой сказке не упомянул бы - ни к чему. А взрослый Раймон и без того поймет всю неприглядную правду ренессанса, когда приходится собирать осколки прошлого, соединять их даже не в зеркало - в необычную, ломаную картину, вклеивать в полотно новые и старые кусочки, прикрывая швы причудливой вышивкой.
Листик меж тем вздохнул и тоже выпил, заглотнув почти полкружки разом. Впрочем, выпитое на нём пока не сказывалось, словно фэа тоже был целителем. Хотя, возможно, у него просто было много, много опыта.
- Когда Беван зачистил нижние уровни, владельцы... обрадовались. Теперь можно было бить штреки дальше, глубже, понимаете? Там, где самые богатые жилы. Таннел ведь славился своей сталью, так что все предвкушали, как польются в город новые деньги, много денег. Тем более что за охрану теперь можно было не платить. Нам, значит, и прочим. Сплошная выгода. Но в какой-то день - дорылись. Не знаю уж, до чего, никто из шахтёров не выбрался, чтобы рассказать. А отряды, которые туда посылали... в общем, возвращались не все. А кто возвращался, говорили только о кошмарных тварях - всегда разных, словно там, мать их, тоже сидит любитель выводить новые породы. Ну а потом они начали подниматься всё ближе, так что шахты пришлось запечатать все. Хорошо ещё, пока щиты держат.
Если бы Роб был героем, он ни минуту не задумывался бы, не колебался и не рассуждал. Просто пошел бы и зачистил то, что недочистил Беван. Или - сложил героическую голову. К счастью, Роб был михаилитом - безбожным и своекорыстным. Более того, магистром, а от того - вдвойне негодяем. Шахты давали городу работу - добытчикам, оружейникам, купцам, наемникам. А значит, полностью вычищать их было попросту нельзя - пара гнезд неприятной мелочи, если там такая водилась, обеспечила бы необходимый тонус всем. К несчастью, у михаилита Циркона не было боевой группы, способной взять на себя шахты, феечек же, несмотря на их бойцовские качества, туда не потащил бы уже Роб Бойд. Можно быть великолепным бойцом, отличным разведчиком, но при этом сдохнуть в зубах первого попавшегося анку просто потому, что тебя не учили думать, как тварь - любая тварь, пусть даже ты ее и видел впервые. Или потому что не умеешь работать в спарке-тройке-четверке, перехлёстывая круги силы друг друга, не давая не единого шанса прорваться через цепь. Флу совершенно не умела ходить в команде и, кажется, не вполне осознавала, что такое боевая группа. Муилен и вовсе бойцом была лишь отчасти. Красиво и будто случайно убила Корвина, расправилась с единорогами... Раймон был позером, часто - перед самим собой, но с ним бы Роб пошел в шахты. С феечками - нет. Впрочем, выбора у него все равно не было. Либо эти древние дети, под которых он мог подстроиться, либо одному, что представлялось и вовсе безнадежным.
- И ведь за это никто не заплатит...
В последние пару месяцев эти слова превратились в девиз Ордена, их только что на мечах не чеканили. Впрочем...
- Я, конечно, не герой, как focáil Беван, но с тварями, живущими в шахтах, мог бы познакомиться поближе, если это хоть кому-нибудь в городе нужно.
- Мэр порадуется, - задумчиво заметил Листик. - Да и те, кто ещё в здравом уме. Не все, конечно, но остальным можно будет объяснить. С оплатой, конечно, хуже. Но ведь всегда есть что-то заначенное, что-то спрятанное, так? И, если вам всё ещё нужен Беван?.. - он вопросительно поднял бровь.
Роб досадливо отмахнулся, услышав о заначенном. Брать последнее в умирающем городе было сродни мародерству на остывающем трупе: низко и мерзко.
- Мне нужен Беван. А еще мне нужны опытные воины в полк, но брать оплату людьми... malairt nan tràillean, bark**? Если уж принимать, то тех, кто хочет изменить свою жизнь добровольно. Так что, пожалуй, поменяю пару-тройку голов тварей на одного Бевана.
- Так вышло, что я знаю человека, который знает, куда ушёл Барру, - ничуть не смутившись, ответил фэа-головорез. - Хотя бы направление, а, может, и точнее. И, может, сохранилась копия того рисунка, так? Если даже тело в шахтах не найдёте.
Роб согласно кивнул, предлагая Листику говорить дальше. За сведения он раньше не работал, но ведь все бывает когда-то впервые? В его собственном случае, этих впервые становилось все меньше, что забавляло. Вторые первые шаги - и второе первое отрытие, что лбом биться о пол, черти б его побрали, больно. Вторые первые слова, хотя Роб не помнил самые первые - но они ведь, несмоненно, были! Вторая первая женщина... И среди всего этого вторично первичного - работа за портрет Бевана, мать его ши всем полком...
- Ещё, конечно, будет некоторая проблема с тем, чтобы выбраться за перевалы, - так же задумчиво продолжил тот и налил себе новую кружку. - Потому что после того, как Беван убил тёмную Госпожу и разрушил её замок в поисках сокровищ и замученных пленников, остатки армий где-то там всё ещё шляются. Хер знает, что они там жрут, в горах, но, видать, находят. Или кого. Госпожа была не очень разборчива.
Ничего не оставалось делать, как последовать примеру Листика и припасть к кружке. Кажется, Беван нашел здесь столько приключений на свою беспокойную задницу, сколько ему не могли дать даже вековые войны с фоморами.
- Из кого же эти армии состоят? И, самое главное, что еще натворил этот ё... - Роб осекся, глянув на своих феечек, и продолжил уже так спокойно, как смог, - замечательно героический дини ши?
Листик пожал плечами
- Кроме того, что разрушил полгорода, ругаясь с архимагом? Почти ничего. Хотя начал он с того, что вынес из города все банды - пинками. Мэр, опять же, радовался - поначалу. Преступности никакой. Страже можно было меньше платить, да и гвардию сократили вдесятеро. Потом-то, конечно, после того, как всё одновременно жахнуло...
В жизни - в жизнях - Роб сделал немало недостойного звания магистра рыцарского ордена. Некоторые из его деяний были откровено порочащими. Но вот так, как Беван, добрыми делами разрушить город, не смог бы даже он. Барру стоило найти хотя бы для того, чтобы спросить, какой дьявол его так укусил за причинное место, что эльфа несло столь неудержимо.
- Думаю, шахтами я займусь с утра. Не будем портить хорошую попойку дракой с тварями. Скажи, друг мой Листик, а знаешь ли ты, кто такие суккубы? Такие грудастые разбитные девки из Ада? Голые - ну прямо совсем, разве что какими-нибудь цепочками золотыми самое интересное прикроют. И до любви охочи, что твой риборотень...

-----------------------------------------------------------------------
* время перемен
** работорговля, не так ли?

Филиппа, Спектр, Лео

Ричард Фицалан

25 января 1535 г. Волфиш. Поместье.

Зимнее поместье Эдцартов, больше похожее на небольшой замок, защищенное со всех сторон добротной каменной стеной, возвышалось на холме над деревней, оберегая и надзирая за ней. Особняк белого камня, большой, прочный, уверенной стоящий на своих колоннах, походил на на Карла Эдцарта, как единоутробный брат. Та же жажда жизни, та же усмешка блестела в окнах и витражах. Даже статуи греческих богов были коренастными и рослыми, онемеченными. Упорядоченность и довольство сквозило во всем - в ровных дорожках, окруженных подстриженными кустами, с которых стряхнули снег, в чисто крыльце, в комнатах, оставленных со вкусом, но так, чтобы в доме было много пространства и воздуха. А вот деревня казалась уныло-праздничной. Сквозь веселые улыбки крестьян, одетых, как заметил Дик, во вполне добротную и тёплую одежду, пробивались хмарь, печаль, и отчаянно-тягучее ожидание. Несмотря на явный достаток.
Впрочем, о пейзанах забылось почти сразу, стоило Кат с Карлом утащить его на осмотр поместья, где жили, охотились и умирали многие поколения Эдцартов. Судя по тону, последнее было практически предметом гордости. Эдцарты упорно выживали в боях, путешествиях, на охотах и удачливо выбирались из чужих постелей, чтобы изводить молодые поколения до преклонных лет.
Дом же выглядел совершенно обычно, безлико и старомодно, с кучей безделушек в псевдо-восточном стиле на солидных шкафчиках и столиках - впрочем, этого стоило ожидать. Всё изменилось, стоило Кат с хитрой усмешкой навалиться на створку широченных высоких дверей, похожих больше на замковые ворота, покрытые зачем-то резьбой со странными орнаментами. Карл без видимых усилий отворил вторую половину врат, и перед Ричардом открылась охотничья зала родового поместья Эдцартов, которую пополняли долго, со вкусом и явным неприкрытым удовольствием. И, кто бы ни обставлял остальной дом, сюда этому человеку хода не было. Зато молодые Эдцарты чувствовали себя тут свободно. Ласково кивнув согнувшемуся в поклоне слуге, Кат горделиво обвела рукой помещение, которое язык не поворачивался назвать комнатой. Здесь вполне можно было бы проводить балы; правда, для этого пришлось бы сначала вынести всё то, что составляло обстановку. Например, скалившего зубы льва на основании из плоского неровно обтёсанного камня. Подставки со странными вытянутыми статуэтками чёрного дерева и желтоватой кости. Лица, толстогубые, с разинутыми ртами, смотрели бессмысленно и жутко. Развесистые рога и чучела птиц, в изобилии украшавшие стены, впрочем, не помешали бы, как и тяжёлые кабаньи головы, а вот красивого белоснежного волка под высоким окном танцующим пришлось бы обходить, цепляясь одеждой за крупные, внушающие уважение зубы. На отдельном столе лежали пожелтевшие слоновьи бивни и ещё странный, широкий у основания массивный рог. Там же, занимая целый угол, Эдцарты расставили плетёные овальные щиты, которые по виду не выдержали бы хорошего удара мечом, короткие копья то с костяными, то вовсе деревянными наконечниками, луки и дубинки.
Отдельная стена была отведена под более привычное оружие, включая несколько инкрустированных мушкетов, а потолок украшало панно со скупым пейзажем. Песок, сухой камень и редкие деревья да колючий кустарник, каким погнушался бы любой приличный олень. Смотрела на Дика, пугливо вскинув голову и насторожив огромные уши, косуля с витыми, очень длинными прямыми рогами.
Обычной мебели здесь почти не было. Стол и несколько кресел - причём ножки и спинки неведомый искусник собрал из переплетённых оленьих рогов. Оставалось только гадать, как они не разваливаются - и выдержат ли вовсе. На столике разместились кувшии и несколько кубков.
Африка... Путешествие, о котором Дик мог только мечтать. Несбыточная, невероятная мечта, сбыться которой было не суждено. Откуда средства, если даже сейчас он думал о том, все ли благополучно в поместье, сыты ли дети и уже всерьез размышлял, не отдать ли, действительно, младшего, Генри, Ордену? Ведь тогда хотя бы он будет одет, накормлен, получит образование и станет воином. И ещё эти сны... Сегодня он видел суд на тем странным мужчиной, что в ранних видениях лежал на дыбе. В этот раз он был уже с бровями и длинными, черными волосами, но, кажется, удачливости ему это не прибавило. С удивлением, но уже стынущим, вялым, Дик отметил и того светловолосого михаилита, которого видел раньше, и рыжеволосую, огнеглазую... Бадб! От этого имени, услышанного им четко и ясно, стало жутко. Бадб, неистовая демоница, внушавшая язычникам волю к победе, превращавшая их в безумных, одержимых лишь победой... Дик вздрогнул, прикасаясь рукой к креслу. Если это она возвращала его из лабиринтов отражений, то не все ли равно, была ли она демоницей или богиней? Ричарду не грозило попасть в райские кущи, скорее уж - на вертел в адскую кухню. Грехом больше, грехом меньше... Клариссе уж точно не отмолить их, а самому Дику этим заниматься некогда - полуразрушенное хозяйство передавать наследникам было никак нельзя. Видел в новом сне Ричард и Эмму, читающую книгу. И Фламберга, не скрывающего удовольствия от того, как его рука скользит по телу сестры. Эти видения Дик старался забыть, отбросить от себя, не желая чувствовать то же, что и Эмма.
- Африка? - Поинтересовался он у Эдцартов, не спрашивая никого из них отдельно, но улыбаясь Кат. - Впечатляет, всегда мечтал... Но - увы, вряд ли исполню мечту.
Карл фыркнул, глянув на сестру, и снял со стены арбалет.
- Наш дед тоже так думал. Неугомонный был старикашка, доложу тебе, так и норовил сбежать из дома, что очень бесило бабку. А все же - побывал там.
- А божился ведь всего-то до Родоса добраться, помочь иоаннитам в святом деле, - лицемерно вздохнула Кат, подхватила тяжёлый, инкрустированный золотом пистолет и прицелилась в окно. Рука не дрожала. - А оттуда - пафф! Уверяет, оглянуться на море не успел, а уже какие-то зулусы вокруг. Хотя в сердце пустыни он так и не дошёл. Те, кто там живут... говорил, их не понимают даже те дикари.
- А почему у деревенских такое настроение... противоречивое? И веселы, и нет.
Вопрос этот интересовал Дика еще с Волфиша, когда он впервые увидел крестьян и понял, что ждут и предвкушают они обреченно, точно надеясь на избавление, но и не желая его. Чего могли бояться люди из деревни, принадлежащей Эдцартам - Дик и представить не мог. Но жаждал узнать.
Кат быстро переглянулась с братом и непринуждённо пожала плечами.
- Да ведь, милый Дик, вы и сами знаете, что никогда крестьяне довольны не бывают. И достаток есть, и поборы мы облегчили, да что тут - я сама хожу к ним, лечить, если нужно. Но всё равно, как ни старайся, поглядывают так, словно жить им страшно.
- Волков боятся, - добродушно буркнул Карл, рухнув в кресло у столика, отчего ножки скрипнули и, кажется, чуть прогнулись, - праздник какой-то волчий себе придумали, как язычники. Забавный, в лентах все ходят, чучело из соломы вертят. Правда, - подумав, добавил он, - давно они его уже отмечают, так, Кат?
- Карл, ты позволишь пригласить твою сестру на прогулку по деревне? Кат, вы не откажете?
Было любопытно взглянуть поближе на этих волкобоязненных крестьян. Не менее любопытно, чем расспросить о празднике. И, чего уж греха таить, просто хотелось побеседовать с Кат наедине. Без Карла, дуэньи, слуг. В толпе - но одни. Не вовремя, не к месту вспомнившаяся Кларисса, которая сейчас, должно быть, стояла на коленях в деревенской церкви, заставила полыхнуть яростью. До сжатых кулаков и нахмуренных бровей, которые пришлось оправдать нарочитым потиранием колена, которое уже и не болело.
Эдцарт кивнул, и понимающе усмехнулся, глянув на Кат смешливо.
- Да я-то что, как Кат решит, - улыбнулся он, - ну, или если её нянька отпустит.
Кат с улыбкой закатила глаза, скользнула к брату и ввернулась ему под руку, умильно заглядывая в лицо.
- Ох, миссис Уоллес. Она вечно так занята, так занята! Особенно когда требуется принимать гостей, а маменька в сотый раз переставляет безделушки в гостиной. Дорогой братец, ты ведь очень хочешь её найти и поговорить? Хотя бы о чае? Хотя бы недолго? Славной женщине со мной так не хватает общества. А потом - пусть ищет?
Карл Эдцарт деланно вздохнул, не менее театрально поморщился, но всё-таки вышел, не забыв дёрнуть возмущённо фыркнувшую сестру за нос. Проводив его взглядом, девушка пируэтом, взметнув платье, повернулась к Ричарду.
- Что ж, путь свободен. Но если вы меня съедите, за вами до конца жизни будут охотиться волки. Семейная традиция, - голос звучал абсолютно серьёзно - если бы впечатление не портили весёлые искры в глазах.
- Я не ем девушек до ужина, - буркнул Дик, наверное, излишне мрачно. В чем, конечно же, было виновато не столько двусмысленное замечание Кат, а воспоминания о Клариссе. Жена всегда была виновата во всем, иначе и быть не могло.

с Филиппой и Леокатой

Деревня и правда готовилась к какому-то празднику. На добротных, крепких домах, сколоченных в сруб из толстых бревен, вились ленты, полыхали разноцветным огнем, трепыхались хвостом диковинной птицы. Впрочем, в домах, кажется, сейчас никого и не было. Крестьяне сновали по обширной площади в центре деревни, устанавливая шест, наподобие майского, но вместо цветов и венков украшенный волчьей головой с подведенными черной краской глазами. С ушей которой тоже свисали ленты, придавая ей слегка дурашливый и чуть изумленный вид. К огромному дому старосты подвозили телеги, груженые снедью, из которых торчали то гусиные головы, закатившие глаза в смертной муке, то телячьи ноги. На одной из повозок, украшенной колокольчиками, рядками лежали замороженные поросята, покрытые нежной изморозью, розовые и какие-то... невинные. Мычали телята, печально глядящие из-под длинных ресниц бархатистыми, темными глазами на мясника, точившего внушительных размеров нож. И люди... Люди радовались будущему кровопролитию открыто, предвкушая его, одобрительно похлопывая несчастных телят по бокам. Почти также одобрительно, но с почтением, они стремились прикоснуться к платью Кат, к её рукам, заглянуть в глаза или хотя бы просто поклониться.
Клариссу почитали также, но её еще и жалели. Впрочем, сейчас Дика это не только не интересовало, но даже не волновало. Странная волчья голова привлекала внимание гораздо больше, нежели крестьяне, боготворившие Кат. На кой черт они её увесили лентами, да еще и глаза подвели. Как у... пумы? С иллюстрации из жизнеописания какого-то путешественника. И телята... Неужели они этому волку еще и жертвы приносят? Дик недовольно нахмурился, рассматривая все эти ленты, колокольчики, поросят.
- Кат, неужели здесь так много волков, что они им чуть ли не поклоняются? - Поинтересовался он, придерживая девушку под руку.
Девушка доброжелательно кивнула худой женщине, прижимавшей к груди маленького ребёнка, и пожала плечами.
- Здесь всегда хватало волков, конечно, но я никогда не думала прежде, что наши люди будут... ну, вот так. Но, правда, в нашей глуши так мало развлечений. Отец говорил, пускай. Они ведь никому не мешают, хотя и не по-христиански это. Странно, даже проповеди не действуют. Отец Себастьян так старается, а они всё равно... не понимаю. Волк - просто зверь. Уж я-то знаю, мы с Карлом на них ходили не раз.
- И люди после этих развлечений не пропадают?
Скепсису в голосе Дика сейчас мог позавидовать и Цицерон. А то и Тит Лукреций Кар. Отчего-то не верилось, что эти странные волкопоклонники обходятся телятами. Не то, чтобы Дику было жаль чужих крестьян, если уж Эдцартам все равно, но... Прежний Ричард Фицалан лишь улыбнулся бы, позабавившись причудам холопов. Нынешний - крепко призадумался, пытаясь уловить этих людей гладью своего зеркало, отразить - и тем самым понять их суть, сокровенные мысли, увидеть души.
- Люди... бывает, - нахмурившись, медленно говорила Кат. - Но, Ричард, здесь глушь, не Лондон. Кого-то не досчитываются постоянно, не только во время фестивалей. Здесь не так уж просто жить. Но мы стараемся защищать людей, как можем. Помогать.
Крестьяне отражались по-разному. Суматохой картинок, точно в театре теней, управляемым неумелым рассказчиком. Темные, будто вырезанные из бумаги силуэты: тонкий девичий профиль, мать и дитя, отчаянно заламывающий руки мужчина. Силуэт волка, но странный, ломанный, со вздыбившимся загривком и алыми, светящимися глазами. Палочки, наподобие тех, какими учат счету, с одной короткой среди них.
Жребий! Они тянут жребий на жертву волку! От этого осознания Дик вздрогнул, сжал сильнее локоть Кат, отчего ей, должно быть, стало больно, но это его не трогало вовсе. И крестьяне, казалось, не должны были беспокоить. Что ему за дело, режут ли они друг друга просто так - или в жертву? И Ричарда ведь не волновали. А Зеркало - переживало, отражало варианты будущего, где среди жертв была и Кат.
- Кат, - Дик порывисто схватил девушку за запястье, забыв о приличиях, - вы понимаете, что они жертвы приносят? Жребий тянут?
Кат вздрогнула, но руку вырывать не стала, лишь взглянула на него с неприкрытым изумлением.
- Но, милый Ричард, право, откуда вы это... взяли? Такие обвинения?
- У меня дар, Кат, - честно и просто ответил Дик, не размышляя ни минуты, - иногда я просто вижу. Наверное, это можно назвать так.
Объяснять, что он видел отражение того, что видели люди, Ричард не стал. Потому что сам не до конца понимал, как и что делает. Но, все же, чуть понимал и потому - немного получалось.
Младшая Эдцарт улыбнулась и потянула его дальше, к краю деревни, от площади и толпы, туда, где стеной поднимался лес.
- В таком случае, наверное, Карлу тоже будет интересно узнать про это побольше. И про жребий, и про то, что вы видите. Впрочем, мне тоже. Интересно. Говорите - иногда?
- Кажется, чаще, чем хотелось бы, - снова сознался Дик, невольно думая о том, как призвать эту самую Бадб. К сожалению, он не слушал няньку Эммы, считая все это глупыми старушечьими сказками. К сожалению же, даже читать об этом он начал недавно. Но даже если Бадб не могла помочь с отражениями, то она была богиней войны. А он - хоть и шутовским, турнирным, но воином. - Скажите, Кат, в поместье есть библиотека?
- Конечно, - даже удивилась девушка. - Правда, не очень большая, если не считать собрания об охоте. Дедушка уже отошёл от дел, отец пропадает в Лондоне, а Карл, боюсь, больше любит меч. Я редко бываю в городе, и торговцы сюда заезжают редко... Вы любите читать? И что значит - чаще, чем хотелось бы? Разве это плохой дар? Простите, если я слишком назойливая. Это, кажется, уже не исправить.
- Это странный дар, - хмыкнул Дик, не зная, как внятно объяснить то, что получалось у него совсем недавно, - боюсь, я сам его не понимаю до конца.
"Хоть и пытаюсь". На миг Дик задумался, что слышала о Ричарде Фицалане Кат. О Ричардах Фицаланах - и отце, и сыне. Злые - и радующиеся этому. Черствые, алчные, жаждущие хороше жизни. Интриганы и чудаки. Но... Зеркало, ответь, был ли Дик таким? Можно ли было его обвинить в этом, если проистекало все от отсутствия любви в семье? Деньги не сделали и не сделают его счастливее, а вот родная, понимающая душа рядом - вполне. Отблеском, откликом, неверным отражением сестры ловил Ричард отблески счастья, единства и единения. И понимал, что даже рад за нее - хотя бы одна из Фицаланов была счастлива.

Вечер.

Ужин, накрытый в просторной столовой, должно быть, призван был носить семейный оттенок. И был бы таковым, но младшие Эдцарты и держались за столом наособицу от матушки и дуэньи Кат, и Ричарда к себе увлекли. Впрочем, Карл, слегка утомленный, но не растерявший добродушия, успевал поддерживать беседу за обоими концами стола, вовремя и в тему поддакивая рассуждениям матушки, леди Эдцарт, настолько хрупкой и маленькой женщины, что становилось неясным, как она вообще смогла породить такого великана-сына.
- И эти замечательные ткани! - Продолжала восторгаться леди Эдцарт, изящно приподнимая массивный кубок. - Скажите, сэр Ричард, какие ткани ваша супруга предпочитает для штор?
Карл досадливо хмыкнул и состряпал странное выражение лица для сестры, глазами указав на мать.
- Не знаю, леди Эдцарт, - пожал плечами Ричард, пытаясь припомнить, есть ли у него в поместье шторы. Припоминалось плохо. Точнее, Дик был уверен, что они есть, но из какой ткани и даже цвет он представить не мог. Равно, как и то, где они могли бы висеть. Впрочем, подобные вещи его занимали мало. В поместье и без того хватало дел, а обсуждение цвета штор с Клариссой и вовсе вылилось бы в очередную вспышку гнева, избиение жены. К тому же, Дик подозревал, что мог счесть эти самые занавески расточительством и просто-напросто запретить.
- Вы очень кстати заговорили о тканях, матушка, - без паузы вступила Кат. - Я как раз хотела спросить вашего мнения, хорошо ли сочетаются тёмно-зелёные занавески и серебряная посуда? Мне кажется, зелёнь делает кувшин во второй гостевой комнате слишком тёмным, и это может...
- Вы полагаете, дочь моя? - Удивилась леди Эдцарт, аккуратно сложив салфетку. - Но зелень придает серебру благородный оттенок и это...
Карл досадливо вздохнул и наклонился к Ричарду, заговорив тихо.
- Считаешь, они жребий тянут?
Дик вздохнул, недовольно глянул на излишне болтливую Кат и, уговорив себя тем, что все женщины таковы, также негромко ответил:
- Да. И боюсь, что они могли Кат... тоже посчитать в числе счастливчиков.
Карл изумленно воззрился на него, а затем расхохотался, вызвав недоуменно-огорченный взгляд своей маменьки.
- Ну пусть, - сквозь смех с трудом проговорил он, - пробуют... Слушай, а ты очень десерт хочешь? В библиотеке замечательный бренди и бисквиты...
- Бренди и бисквиты лучше любого десерта, разумеется. Кат, вы составите компанию?
Все же, девушка спасала его от разговора о шторах, а потому Дик чувствовал себя обязанным ответить тем же.
- Я присоединюсь к вам через некоторое время, - с достоинством кивнула Кат, но глазами в их сторону сверкнула с явным и не особенно скрываемым озорством. - Возможно, ещё придётся поспорить о батистовых платочках.

В библиотеке, где книг, действительно, было так мало, что размещались они всего в трех шкафах, Карл подвинул к камину три широких, сродни дивану, кресла и рухнул в одно из них, прихватив бокалы и бренди.
- Так вот, Дик, - заговорил он, - это очень кстати, что ты сам заговорил об этом. Потому что мы с Кат как и подступиться не знали. Хоть и наслышаны о твоих талантах охотничьих. Оборотень у нас, должно быть, а королевскому егермейстеру и не пожалуешься. Да и михаилиты... Ну, пока до Ордена письмо, пока приедут... А праздник-то уже вот-вот. Признаться, каждый раз, как волка убиваем, надеемся, что вот оно - избавление.
Оборотни были не худшей дичью, хоть для них следовало, все же, пригласить михаилитов. Но Дик все равно не знал, что сделать с любознательностью и интересом к миру, что внезапно вспыхнули в нем, а потому пожал плечами.
- Оборотень так оборотень. Не нужно быть михаилитом, чтобы толпой загнать одну тварь на колья.
Но - оборотень ли? Для чего крестьяне подводили глаза волку, точно он был огромной кошкой? Дик принюхался к бренди, глотнул и отставил кубок на столик. С гораздо большим удовольствием он перерыл бы сейчас библиотеку, в поисках книг Цезаря или Гая Британника, описывавших древние обычаи кельтов. Потому как, если эта богиня существовала на самом деле, если Дик видел во снах то, что происходило на самом деле, её можно было призвать. И просить научит этому странному дару, а то и... Ричард Фицалан из Говардов мог бы сгодиться и как воин.
- Но отчего - оборотень? Почему вы сочли, что это именно проклятая тварь, а не, скажем, странный зверь или иная тварь из бестиариев михаилитов?
- Потому что наш дед был настоящим чёртовым крестоносцем.
По коврикам Кат шагала бесшумно: и впрямь, как кошка. Устало рухнула в кресло и протянула Дику тетрадь. Под новой обложкой из простой кожи без надписей или рисунков обнаружилась грубо переплетённая стопка пожелтевших листов. С первого глянула обнажённая женщина, лежащая на низком диванчике, развернувшись лицом к художнику. Округлое лицо с чуть горбатым носом, высокие тонкие брови и чёрные жгучие глаза с поволокой. На руках, щиколотках - браслеты, жемчужная подвеска на лбу.
- И кабаном. Наперевес с бело-синим, значит, которое - о, матушка! - хорошо сочетается с любым цветом кожи.
Карл кивнул, протягивая стакан с бренди сестре.
- Мы уже говорили, что он много путешествовал. - Продолжил он рассказ Кат. - Уж не знаю, как это терпела бабушка, но он коллекционировал. Женщин. В каждом уголке, где побывал, дед находил особенную, необыкновенную и... Соблазнял. Подробно описывая детали в своем журнале.
На следующей странице убористо и очень мелко можно было с трудом разобрать описание утех, коим старый Эдцарт предавался с волоокой красавицей, перемежаемые восхвалением красот и пейзажей и жалобами на влажную жару.
- Да будто бабушку спрашивали, - фыркнула Кат. Стакан она катала в ладонях и с видимым удовольствием принюхивалась к напитку, но пить не спешила.
Дик недоуменно оглядел рисунок, не менее недоуменно выслушал рассказ Кат и Карла.
- И кто из них его проклял?
Подобные похождения не могли остаться безнаказанными для достопочтенного дедушки. Болезни, ревнивые мужья, проклятья... Чего только не подцепишь в охоте за юбками.
- Она.
Карл пролистал страницы, на которых были изображены то карты, то женщины, то животные. И остановился на листе со странной и уж точно необыкновенной прелестницей. Грубые, чуть обезьяньи черты лица, полные губы и приплюснутый нос выдавали в ней негритянскую кровь, но кожа и курчавые волосы были светлыми, почти белыми. Старый Эдцарт даже специально оттенил это мелком, равно, как и подкрасил синим глаза.
- Дед изнасиловал ее, жрицу-королеву этих дикарей. А о проклятии уже догадались потом. По пумам.
- Мерзкая тварь, - добавила Кат, не уточняя, кто именно удостоился этого лестного титула.
Дик недовольно пожал плечами, не видя ничего дурного в том, что милый дедушка Кат развлекался подобным образом. Да и в проклятьях он не разбирался. Пока не разбирался. Но за гостеприимство принято было платить, а потому ничего не оставалось, как снова перелистать дневник.
- По пумам?
- Ну да, - Карл задумчиво поболтал бренди в бокале. - По пумам. А что это - пума, поняли по следам. Ну, и шерсть, конечно, остается на кустах. Светлая. Крестьяне думают, что это волк. Глупцы, точно волков никогда не видели!
- Дед в памяти?
Ричард Фицалан недовольно хмыкнул, услышав этот вопрос Дика, но смолчал. Кат разочаровывала - и речью, и бренди, но хоть он и поддавался этому слишком охотно, все же, на пум-оборотней никогда не охотился.
Карл заглянул в свой бокал, будто надеялся найти там деда. Или хотя бы пуму.
- Много лет как нет, - ответил он, - лежит бревном. Ни поговорить, ни в большую кошку перекинуться. Так что, поохотимся?
- Разумеется, Карл.
Дик поднялся из кресла и подошел к книжным шкафам. Вергилий там соседствовал с Макиавелли, а труды Мора - с трактатом о лечебной науке. Но, все же, Британник с его "Жизнеописаниями" нашелся, пусть и задвинутым за книгу о травах.

с Филиппой и Леокатой

В распахнутое настежь окно заглядывала стужа. Но Дик не чувствовал ее, сжимая в руках наскоро прочитанную книгу. Готовясь позвать древнюю богиню, он не сомневался ни минуты, не колебался, точно не был воспитан в вере христианской, не ходил - хоть иногда - к мессе. Его не волновало, что богиня - женщина, а значит, может быть глупа. Не беспокоило даже то, что эта Бадб попросту могла оказаться демоном. Наплевать - ему нужна была ее помощь. Он еще раз заглянул в книгу и в который раз за последний час возмутился тому, какой невозможный язык у этих дикарей-шотландцев.
- Badb! Badb Catha! Failite!
Двойной хлопок воздуха за спиной почти слился с высокомерным:
- Feasgar math.
Рыжеволосую женщину, которая уселась в кресло, закинув ногу за ногу, он видел во снах, хотя и не такой. Узкий приталенный колет о шести кованых застёжках поверх тёмно-зелёной рубахи явно с чужого плеча и с подвёрнутыми рукавами, едва сходился на груди, несмотря на расстёгнутый верх. Чёрные штаны были заправлены в сверкающие сапоги телячьей кожи до колена, и качались в ушах тяжёлые серьги из красного золота в виде парящих воронов. Руки гостья спокойно сложила на рукояти длинного и очень узкого меча с пламенеющим клинком, висевшего на тиснёной золотыми узорами перевязи. Но глаза оставались - теми же.
Мужчина в светлой рубашке и серых штанах, что возник следом за ней, был также знаком и тоже по снам. Тот самый светловолосый михаилит, которого Дик видел то в разрушенном поместье, то в разрушенной же церкви. Этот и вовсе не удостоил Ричарда и взглядом, но зато почтительно поклонился женщине, опускаясь на пол у её ног.
- Добро пожаловать, госпожа, - счел за лучшее тоже поклониться Дик. В конце концов, кланялся же он королеве, когда приходилось. И даже не испанке Арагонской, а торговке Болейн... Поприветствовать так богиню было даже честью. Наверное. - Прошу простить меня, что приглашаю в чужой дом, но мой собственный далеко, а к помощи вашей я смиренно взываю сейчас.
- О, любезный рыцарь, - Бадб Ката чуть наклонилась вперёд, глядя ему в глаза. - Приятно видеть человека, который всегда вежлив. И чего же вам угодно? Какой помощи алкаете? - говорила она совершенно без акцента, каким порой грешили шотландцы.
Михаилит же взирал на сцену без особенного интереса.
Замявшись с ответом, Дик оглядел наряд богини, воина, и придя к выводу, что рубашка явно снята с мужчины, вздохнул.
- Я вижу то, что было и иногда - то, что будет, - честно ответил он. - Отражаю, как я называю это для себя. Я видел вас и каждый раз, когда вы видели меня, я возвращался из грез. Я прошу вас, госпожа, помочь мне справиться с этим даром, овладеть им. Взамен же я готов предложить свою верность и свой меч.
Вздохнув, богиня вытянула руку, и в ней возник его меч, без ножен. Бадб махнула им на пробу раз, другой, отражая сталью желто-алые огоньки лампы и свечей, потом пожала плечами и разжала ладонь. Клинок исчез, а Ворона снова обратила внимание на Дика.
- Жёсток, неудобен и, кажется, чуточку устарел. А ведь время идёт, всё изменяется. Скажи, рыцарь, доводилось ли тебе слышать о фуа? О клятве илота?
Разумеется, Дик слышал о ней. Принося оммаж королю, он всегда помнил, чем заканчивалось подобное для древних. Несвободная свобода. Рабство, не отнимающее права привычно жить, но требующее безусловного служения и подчинения. Ни помыслом, ни делом не дозволяющее предательства. Или отказа в исполнении приказа. Любого, самого бесчестного, ибо нет большлей чести, чем служение господину... Или госпоже, принявшей фуа. Фуа отнимало, но и давало многое, особенно - если клялся богине. Дик, забыв о приличиях, заметался по комнате, отбросив в сторону ненужную книгу. Решение приходило тяжело, с болью. Но... Ведь он не терял ничего, почти ничего, зато приобретал покровительство богини.
- Я согласен.
- О, вежливый и решительный рыцарь!..
Бадб гибко поднялась из кресла; в тёмных глазах мерцали, сплавляясь воедино, лёгкое удивление, предвкушение и на дне - Дик готов был поклясться, - толика злорадства. В руке сверкнул небольшой кинжал с золотистым лезвием. Михаилит легко вскочил на ноги, оставаясь у богини за спиной.
- На колени, - негромко подсказал он, - и протянуть руки.
Дик удивленно взглянул на воина, услышав его голос - глубокий, чистый, но, все же, опустился на колено перед богиней, протягивая руки.
Лезвие было настолько острым, что рассекло кожу, почти не причинив боли. Из глубоких порезов медленно, словно нехотя, но потом всё быстрее заструилась кровь, пятная серый камень. Словно ягоды рябины на фоне осеннего неба. Бадб же охватила его ладони своими - тёплыми, даже горячими. Скрывающими силу за тонкой белой кожей.
- Повторяй, - все также негромко проговорил михаилит, - я, Ричард Фицалан, признаю...
- ... своей полновластной госпожой и хозяйкой жизни моей...
Собственная кровь обжигала руки, стекая на пол, обвивая запястья лозой. Повторяя слова за воином, возложившим руку с браслетом-прядью на плечо богини, Дик заколебался было снова. Еще не поздно было прервать клятву, отказаться, перевязать запястья и просить уйти эту странную пару. Но он лишь стиснул зубы на миг, давая себе мгновение на то, чтобы справиться с дрожью рук и нарастающей болью в запястьях.
- Заявляю во всеуслышание: отныне и довеку служить покорно, пока госпожа не освободит меня.
Кровь на руках застывала чёрными узорами, шевелилась под кожей, устраивалась, и даже капли с пола противоестественно поднимались вверх, присоединяясь к товаркам, словно небо тянуло сильнее. И жизни - самой души его - ушло немало. Стиснули руки, остывая, широкие браслеты, запечатлев летящих воронов, вытянувшихся в галопе благородных лошадей, обрамив всё листьями рябины. А Бадб, что называли Неистовой, уже тянула его вверх, обжигала губы поцелуем сквозь улыбку - приятную и одновременно хищную, сияющую полётом и воинскими кличами.
Дик опустил голову, глядя на рисунки, а затем, вопреки приличиями и покорности, что требовала клятва, поднял глаза на богиню. Огнеглазая, полногубая, как у арабских поэтов, с точеной, изящной шеей и высокими скулами, с бровями-полумесяцами... О красота, ты и блеск, и призрак!
- Чужая жена всегда красивее, - задумчиво произнес михаилит, медленно подворачивая рукава рубашки, под которыми обнаружились почти такие же рисунки, как и у Дика, но и - рыжая косица, обвившая запястье. - Особенно, когда своя дома в забвении.
- То мой сладчайший плен,
Сладчайшее безумие неволи.
То тень кинжала на моей груди,
То сгусток крови, приступ боли,
То корабля крушенье.
О, пламя, погоди
Тянуть меня в свою пучину.
Моя кончина -
Предвкушенье, - продекламировал Дик, вздернув бровь, и не сводя взгляда с богини. Что ему за дело до того, является ли михаилит мужем Бадб, если он такой же раб? Кларисса, невинная овечка из стада Христова, без сомнения, не одобрила бы и эту клятву, и наряд Неистовой.
К счастью, Дик никогда её не слушал. И к сожалению - увлекся созерцанием красот под узким колетом, иначе он нипочем не пропустил бы то, как богиня отступила с ухмылкой. И хлесткий, короткий удар по челюсти тыльной стороной ладони, заставивший упасть на пол, не пропустил бы тоже. В ушах еще звенело, а челюсть уже начала наливаться болезненной тяжестью, когда Дик аккуратно поднялся на ноги и встал, опираясь на стол.
- Придай мне сил,
Придай мне мужества и воли.
О скольких женщин я любил,
Не счесть имен.
А здесь сладчайший плен,
Сладчайшее безумие неволи... - Пробормотал он едва слышно, спокойно, с прищуром, глядя на михаилита, не потрудившегося даже встряхнуть руку после удара.
Было унизительно, горько, а унижения Ричард не терпел. Хотя, стоило признать, если бы к Клариссе кто-то столь же нагло приставал, кулаком в челюсть этот человек бы не отделался.
- Странно видеть, как ошибается зеркало, принимая отражение за небо, - заметила Бадб, вскинув бровь. - Так легко и утонуть. Целеустремлённо. Мужественно. Только бывает ли мужественным путь не к своей женщине? В этом ли мужественность?
- Простите, госпожа, - потирая челюсть, опустил голову Дик, - но можно ли женщину, который ты не нужен - никогда не был нужен, считать своей? Следует ли идти к той, кому дороже Христос, а не голодные дети, у которых она отняла последий хлеб, чтобы накормить нищего? А с сестрой я примирился.
Богиня усмехнулась, качая головой.
- А связанную клятвами с другим - можно? Нет счастья с Клариссой - расходитесь и ищи свою женщину, рыцарь. Но лучше - там, где этому рады. Ищи свою луну, перед которой можно раскинуться гладью. Главное - чтобы она не раскололась, bark?
Развод Кларисса бы ему не дала - иногда она была удивительно похожа на Екатерину Арагонскую и часто произносила те же слова: "Я ваша жена перед Господом и людьми, Ричард!" Да и как узнать эту луну, если сам Дик не был гладью? Но спорить он не стал, лишь поклонился молча.
Бадб же отвернулась, глядя сквозь стену куда-то на северо-запад. И заговорила негромко, задумчиво, словно и не было только что разговора об ином - и удара.
- Leacan-teann. Маленький город. Маленькая прореха, от которой чешутся пальцы. Провал, в котором зеркало могло бы многому научиться. Особенно если сможет вбирать мир во всей полноте - и возвращать без искажений. Как он есть.
- И как же он называется теперь? - Осторожно поинтересовался Дик, раздумывая, как будет пояснять Эдцартам, где успел своротить челюсть, за ночь-то.
- Балсам, - ответил михаилит, складывая руки на груди, - недалеко от Хантигдона.
Об этом городе Дик никогда не слышал, но желание побывать там оказалось таким ярким, что затмило и охоту на оборотня, и Кат, которую не мог назвать своей луной, хотя ее общество и было приятно ему.
- Благодарю вас, - ответил он, снова коротко поклонившись.
- Ну в самом деле, не вежливый ли рыцарь? - поинтересовалась Бадб у михаилита.
После этого ухмыльнулась Дику, коснулась плеча спутника - и оба исчезли, словно и не было, только взвихрился воздух, притягивая язычки свечей.

29 января 1535 г. Там же.

Если бы Дика спросили - прежде, чем бить - отчего он так повел себя с богиней, Ричард ни за что бы не смог ответить. Будто безумие, смешанное со страстью, коснулось его вместе с губами Бадб, обожгло душу, снова пробудило странные сны-отражения. Вот констебль Бермондси с опаской и изумлением взирает на восхитительную куклу на вывеске. Вот Эмму с торжествующим хохотом выдергивают из рук Фламберга и сестра, воспылав, ловит отраженный свет Дика, идет по ленте, дорожке, пока её михаилит беснуется в бессилии. Снова пожалев и восхитившись, Ричард потянул руку к ряби отражения, пытаясь сгладить, отразить этот луч к Фламбергу - и понял, что ему помогают. Черноволосую тень он увидел не сразу, слишком занят был Эммой. Но ту гармонию, спокойствие, истинность, с которой эта женщина направляла сестру на пути, запомнил. И облегченно вдохнул, когда Эмма снова оказалась в объятиях Фламберга. Кто бы ни разлучал их - он получил в лице Ричарда Фицалана еще одного врага. Мелькнул и пропал этот михаилит, муж Бадб. Опухшая челюсть и синяк на ней были хоть и заслуженны, но смириться с ними Дик не мог. Даже если теперь ему необходимо было подчиняться еще и этому михаилиту. Не жалея о том, что отдал себя, Ричард сожалел о пропущенном ударе. Впрочем, теперь он еще и сожалел о согласии поохотиться. В этот Балсам ему хотелось гораздо больше, несмотря на принуждение к нему. Но... Человек любого звания свободен, если он делает, пусть по необходимости, только то, что идёт ему на пользу; рабом следует считать лишь того, кто принужден делать нечто вовсе ему бесполезное. На этой мрачной, беспокойной мысли Дик решил остановиться, спускаясь в гостиную Эдцартов.

"Для графини травили волка"... Этих, волков, кажется, травили для Кат. Бессмысленная, жестокая охота ради забавы. Эцдарты не нуждались в теплых, рыже-серых шкурах, чтобы одеть мерзнущих сыновей, им не нужно было волчье мясо, чтобы накормить семью и челядь. Не были серые хищники и оборотнем-пумой. Травля ради травли. Быть может, Дик месяц назад и радовался бы ей, но сейчас ему было просто жаль. Благородные, сильные животные, гордые воины и воительницы погибали от рук людей, бросались на флажки, где их поджидали охотники, волчицы в смертной муке прикрывали своими телами щенков-сеголеток, смешных и нескладных, длинноногих. Бедняжки не понимали, что их детям не суждено дожить до следующего лета, не будут они драться из-за хорошенькой суки, не огласят лес под Волфишем победным воем... Когда под зубами одного из волкодавов пискнул щенок, совсем маленький, меховой комочек, что лизал мертвой волчице нос, Дик не выдержал, спрыгнул с лошади, отгоняя пинком собаку и прижимая к себе волчонка. Тот рванулся было из рук, но затих, когда Ричард заглянул ему в глаза. С волком можно быть лишь на равных, не лишая воли и уважая его. Принимая не из жалости, но как напарника. Что увидел волчонок в глазах Дика? Быть может, одиночество сродни собственному? Или шепоток волчьей молитвы? Звериную ярость и силу? Ричард не знал. Он хмуро оглянулся на Кат и спрятал щенка за пазуху, прислушиваясь к тому как быстро бьется его сердечко. Лишь одно Дик осознал сейчас точно - он шел по волчьей тропе людскими шагами, не видя пути и огрызаясь. Молясь не тому богу - и страдая от этого. "Положи жизнь на любовь и добро, а врагам - воздастся," - учили пастыри. "Ты грешен, - говорили они, - ты недостоин войти в небесный Иерусалим". Но ведь... Не очень-то и хотелось. Лучше уж Дик научится беречь крупицы свободы и правды в душе, но зато те, на кого он поднимет меч, уже не загубят ничью беззащитную жизнь.
Пусть он будет издали смотреть на этот пир праведников, но будет счастлив, ведь туда соберутся однажды спасенные им же. Не бывало на свете тропы без конца, и хотя Дика никто не ждал там, вдалеке, в суррейском поместье, у него теперь рядом было маленькое сердечко под оверкотом, волчонок, пахнущий лесом и молоком.

Слава Богине Воронов!
Слава предвестнице Смерти!
Под черным твоим крылом
Мы заглянем в лицо своим страхам.
Слава Владычице Битв!
Слава предвестнице Сечи!
Под алым твоим крылом
Мы изведаем честную схватку.
Слава Хозяйке Ветров
И предвестнице Перерождения!
Под рыжим твоим крылом
Мы отыщем дорогу сквозь Хаос...

с Филиппой

Охота за это время ушла дальше, но всё равно короткий крик откуда-то слева - на сей раз человеческий - он едва уловил за лаем, да и смолк тот быстро, захлебнувшись воплем. Тут же раздался басовитый лай, угрожающий, сдвоенный, полный жажды крови.
К тому времени, когда Дик, перебираясь через поваленные стволы, добрался до источника звуков, один волкодав был мёртв, другой, жалобно воя, уползал, волоча задние лапы, а поляна, расположенная за линией флажков, говорила о том, что охоту Эдцарты, всё-таки, устроили не зря. Хотя бы в одном смысле. Животное - оборотень? - было огромно. Почти с Дика длиной, ростом ему по пояс, огромная кошка весила, должно быть, не меньше тридцати фунтов. И выглядела по-настоящему царственно, со снежно-белым коротким мехом, мощным стройным телом. Даже дремучий, полный ленивого любопытства взгляд зелёных глаз сделал бы честь и королеве. Кровь, пятнавшая морду, выглядела на фоне чистой белизны особенно яркой. Алой даже в сгустившихся сумерках.
А под лапами зверя лежал неудачливый егерь, почему-то отбившийся от остальных. Рядом уткнулся в снег охотничий нож, и лезвие тоже шло тёмными пятнами, хотя на шкуре кошки ран не было видно. Мужчина был уже мёртв- да и неудивительно. Пума разгрызла лицо, разодрала живот и грудь когтями так, что в изломе рёбер виднелось сердце.
"Вот же дьявол..." Дик прижал рукой завозившегося за пазухой волчонка и оглянулся, надеясь, что к поляне не вздумала идти Кат. Кат, эта Диана-охотница, что волновала и бесила одновременно, не должна была пасть от лап оборотня. Как там говорила богиня? Стать гладью, чтобы отразить луну... Стать луной, чтобы отразить гладь? Дик фыркнул, понимая, что думает чушь и опустил глаза, не желая провоцировать огромную кошку к нападению. Что делать дальше - он решительно не знал. Стрелять? Но тварь наверняка была способна зарастить раны во мгновение ока. Отражать? Отчего-то именно сейчас зеркало не работало. Не придя к определенному решению, Дик взглянул на мертвого егеря и вздохнул, пытаясь понять, как увидеть человеческое обличье зверя.
Пума, убедившись, что ей не станут мешать, вдумчиво облизала пальцы егеря, надкусила, а потом с хрустом перегрызла и проглотила. Волчонок завозился снова, заскулил, и кошка вскинула лобастую голову, глухо заворчав. Потянула шеей, словно уставший человек, и мягко шагнула к Дику.
Не дергаться резко, не бежать, отступать назад и в сторону, кошки видят перед собой... Все, что Дик читал и слышал об охоте на таких больших котов, пронеслось в голове за долю секунды. Вместе с частью жизни, кажется. Впрочем, тело отступало назад и в сторону само, пока Ричард запоминал и жест, и странную для кошки воспитанность в приеме пищи. Назад - и вправо, снова и снова, пока не уперся спиной в дерево. А потом он вздохнул, заставляя себя успокоиться и успокаивая волчонка, дотронулся до мягкой шерстки, вспомнил янтарные, полные бесконечного бега под золотой луной, глаза матерого волка, которого недавно видел в лесах под поместьем. Почти коснулся рукой холодного, любопытного носа, острых, белоснежных зубов. И - увидел его воочию, поспешно подхватывая эту личину, разворачивая плоскость своего пусть не гладкого, но зеркала, к пуме. Реакция превзошла все ожидания. Оставалось только гадать, что именно увидела кошка, но она изумлённо фыркнула, безуспешно попыталась перевернуть голову, посмотрела с одной стороны, с другой и, наконец, с коротким рёвом отскочила назад, а потом и вовсе метнулась в сторону и исчезла среди заснеженных деревьев. Как раз в ту стороны, откуда ещё доносились, слабея, звуки охоты.
Тяжело вздохнув, Дик быстрым шагом пошел за ней, размышляя на кой дьявол ему понадобилось пугать кошку, чтобы потом догонять? И зачем ее догонять, если такую здоровенную тварь только на рогатину взять можно? А еще лучше - повесить в человеческом облике.
Сомнения разрешили вопли впереди, смолкшие на полуноте охотничьи рога. Почти сразу добавилось характерное щёлканье арбалетов, которые перекрыл гром выстрела, от которого, казалось, вздрогнул сам лес. Вспышка указала точное направление, и Дик вышел в сцену, больше напоминавшую ночной кошмар. Уцелевшие факелы почти не давали света, и пума, сцепившаяся с крупным мужчиной, казалась ожившим демоном. Сильным и быстрым - очень быстрым. Карл Эдцарт просто не успевал. Спасала его до поры только кольчуга, на которой уже виднелись кровавые прорехи. Егеря бестолково метались вокруг, скорее мешая, чем помогая, и тычки копьями и рогатинами издали уходили раз за разом в снег. Один, недалеко от Дика, упал в снег, сбитый вырвавшимся из тьмы крупным волком, и теперь катался по земле, стараясь отбиться от зверя.
Кат с мертвенно-спокойным лицом отбросила дымящийся пистолет с длинным дулом и вытащила из-за пояса второй.
Карл Эдцарт не успевал, впрочем, и за Диком. Рогатина, скорее копье, по моде басков, с длинным наконечником и обвитым шнуром древком, мечом, конечно, не была. Но рыцарь должен был уметь владеть копьем. По крайней мере, Его Величество считал именно так. Дик вздохнул, отнимая у одного из егерей длинный охотничий нож и подошел к Кат, вытаскивая из запазухи волчонка.
- Сохраните его для меня, Лорелея?
На снег полетел оверкот, прикрывавший кольчугу, щенка пришлось запихать в рукав. Дик взвесил в руке рогатину, привыкая к весу, зажал в зубы длинный нож и пошел вперед, не задумываясь о том, кто приглядит за сыновьями и что будет с поместьем, если его сейчас убьет оборотень. О Клариссе он не думал вовсе. Пума меж тем не обращала на него никакого внимания. Сжавшись, она прыгнула на грудь Карлу, и на этот раз тот опоздал уклониться. Вес зверя опрокинул его на снег, и рыцарь едва успел подставить окольчуженную руку под клыки, а вторую - под горло. Но вывернуться из-под оборотня - не мог. Упущенный кинжал почти по рукоять ушёл в бок зверя, но, казалось, почти не мешал.
- Эй! - Окликнул зверя Дик, толком не понимая, что делает. - Я знаю, кто ты. Ты ведь из свиты Карла, верно? Оруженосец или мелкий барон. Я ведь узнал тебя. И запомнил, как ты дергаешь шеей.Не того убиваешь. Не брат - её заступник. Я. И в жертву ты не получишь ее из-за меня.
Идея оборотню не понравилась вовсе. До злого рёва, до прыжка. Рогатина вошла в тело кошки глубоко, чисто, и Дик невольно подумал, что батюшка непременно похвалил бы этот удар. А вот за то, что ударом лапы пума сломала копье, вместо того, чтобы грызть, как то и положено благовоспитанной пуме - Дику достался бы подзатыльник. Если бы затылок остался. Дик крепче закусил нож, перехватывая остаток древка, как дубинку и уставился на пуму, глядя ей прямо в глаза. Он не знал, кем был этот человек. Не видел в отражении. Но где-то там, под белоснежной шкурой был человек. Который точно знал, как выглядит. Видел себя в зеркале. А кем был сам Дик, как не зеркалом, пусть и кривым? И кто, черт побери, приютит Клариссу, если его убьют? Неуместная мысль, ненужная жалость... Но они замерцали, зарябили и на миг Дику показалось, что он может потрогать рукой эту рябь. Кто ты, пума? Покажи самому себе - себя! Оборотень застыл, изумленно разглядывая кого-то, кого Дик упорно не видел, и этим воспользовалась Кат, чтобы с пяти шагов, держа волчонка в руках, выстрелить. Пуля, жужжание которой Ричард даже услышал, выбила в шее и плече кошки приличную дыру, а пума, припадая на переднюю лапу, с каким-то обиженным вскриком развернулась к Кат, открывая бок Дику. Любите ли вы короткий охотничий меч так, как любил его сейчас Дик? Достаточно длинный, чтобы достать до сердца и прочего важного внутри тела, достаточно короткий, чтобы вытащить из петли быстро. Не раздумывая, он потянул клинок и рванулся к оборотню. Хруст ломающихся ребер слился с коротким рыком пумы и его собственным вздохом. Но - снова эти осточертевшие но! - будь пума нормальной, хоть и очень большой кошкой, она бы издохла. Оборотень всего лишь стряхнул Дика с себя и, обиженно ноя, скрылся в чаще. Не вернув меч.

Спектр и Филиппа

Когда говорят: на поле боя опустилась тишина - это враки. Скорее, одни звуки сменяются другими. Стылый воздух полнился повизгиванием недобитых животных и густыми, нутряными стонами егерей. Уцелевшие переходили от одного к другому, добавляя к симфонии затишья треск разрезаемой ткани и вскрики раненых. На ногах осталось, не считая Дика и Кат, не больше трёх человек. Ещё двое-трое были ранены не тяжело, но смотрели тяжело, осоловело. Распорядитель охоты в дорогом чёрно-зелёном кафтане недвижно лежал в розовом снегу. Рядом валялась разорванная клыками нашейная цепь. На низкую еловую лапу с хлопаньем крыльев опустилась ворона, обрушим маленькую лавину. Почти сразу к ней присоединилась ещё одна.
- Карл!
Кат, прижимая к себе пищащего волчонка, упала в кровь рядом с братом. Ещё дымящийся пистолет она сунула за пояс, не обращая внимания на то, что дуло оставляет чёрные следы по бежевой накидке. Старшего Эдцарта можно было принять за мёртвеца - если бы рваная кольчуга на груди не поднималась едва заметно. Крови он потерял столько, что выглядел обесцвеченным, словно с лица стёрли краски.
- Кат, - Дик опустился рядом, мягко отнимая щенка и прикасаясь к руке девушки, словно это могло помочь. - Не время для... Надо сделать носилки и перенести Карла в усадьбу, а самим... Кто из его людей делает шеей вот так?
Воспроизвести потягивание-подергивание было несложно, тем паче, что Дик запомнил этот жест хорошо. И присутствовала странная уверенность - оборотень направится в деревню, где продолжит свой пир уже в человеческом виде, пытаясь осознать и принять свою звериную суть. Или же, что вряд ли, в зверином, чтобы справиться с человеком.
Кат провела рукой по лицу, оставляя разводы подкрашенного талого снега, и глубоко вздохнула. Затем резко махнула рукой егерям, привлекая внимание.
- Эй! Ты и ты - вяжите носилки и волокуши. Сучья на костыли. Займитесь Карлом. Перевяжите, укройте теплее... лишней одеждой. Кто-нибудь - Вернитесь за лошадьми, если не разбежались. Пусть займётся матушка, и пошлите в город за лекарем. Ответите лично, - голос её почти не дрожал. Закончив с поручениями, она повернулась к Ричарду, сверкнув глазами. - Бен Лоулесс. Оруженосец отца.
- Пума делает так. - Дик поднялся на ноги, пряча щенка за пазуху и подавая руку Кат. - Такие привычки... они из тех, что въедаются в кровь. Где он остановился? Его нужно поймать и замуровать где-то. Чтобы проклятье хотя бы временно не перешло на другого.
С куда большим удовольствием Дик прикончил бы мерзкую тварь, но осторожность вкупе с жестокостью советовали сохранить оборотню жизнь. Кто знает, на кого перекинулось бы проклятье после его смерти. Уж не на Кат ли?
- Дом на северном краю, чуть на отшибе. Большой, в два этажа, с белыми резными наличниками на окнах, - говоря, Кат подобрала и второй пистолет, богатое, инкрустированное золотом и костью оружие. - Пропустить трудно, - она заколебалась. - Но у нас здесь никогда не было много солдат. А оборотень... стоит дождаться дня?
- А если он пошел в деревню и устроил резню? Или вовсе сбежать решит? Да, и вам лучше отправиться с Карлом, дорогая. Если уж кому-то придется оплакивать Дика Фицалана после этой ночи, я предпочел бы, чтобы это делали вы.
Несчастный волчонок снова перекочевал в руки Кат, меч одного из лесничих - в петлю на поясе. Дик не был чертовым героем или каким-нибудь сэром Гавейном, но отказаться от преследования оборотня уже не мог.

с Филиппой

Дом, указанный Кат, был тёмен и пуст, как и вся окраина. Жил лишь центр. Жил - и молчал. Площадь с шестом, гирляндами и лентами, вмещала много народу. Всех, кто не сидели сейчас тихо по избам, прижав к себе детей. Подкрашенную голову волка сняли - в ней больше не было нужды. Вместо неё в центре возвели - явно наспех - подобие трона. Огромная деревянная колода, накрытая шкурами, стояла меж двумя ревущими кострами. Огонь ярился, потрескивал, рвался в небо и жарил так, что доставало даже до темноты, до самого ряда богатых, красивых домов. И взгляд упирался в ряд спин, ряд лиц напротив - разгоряченных и одновременно спокойных, в странных ломаных узорах из линий и точек чёрной краской. И огонь бросал резкие тени, подписывал рисунки оранжевыми бликами, отчего узоры казались живыми. Все, мужчины и женщины, смотрели в одну точку, не замечая больше ничего - на зверя, который больше не был зверем, но и не стал человеком.
Оруженосец - мускулистый мужчина с длинными льняного цвета волосами, лениво раскинулся на волчьем мехе, возвышаясь над всеми - паря между столбами огня. Он был наг - голым назвать не поворачивался назвать - и прекрасен в белизне кожи, в грации, в играющих мышцах, присплюснутом кошачьем носе и когтях, выступавших из кончиков пальцев. Был прекрасен - и говорил негромко, но так, что непонятные, отрывистые слова, казалось, впитываются в пламя и возносятся к звёздам. Словно каждый слог, странный, гортанный, был лишь язычком, плящущим на дровах и хворосте. Деревня же - слушала молча. И жила.
Человек, возомнивший себя божком. Дик оглядел оборотня и повел шеей, невольно скопировав его жест. И лишь сделав это - испугался, не желая перекидываться в такого вот... кота. Но ведь зеркало - это щит? Оно отражает все, что идет к нему, преломляя и даже искажая. Мог ли Дик вернуть оборотню его ярость и силу, его быстроту, удесятерив тем самым свои, когда тварь нападет? Или когда он сам нападет на этого... кошколюда? Шея дернулась еще раз. И еще. Что это было? Травма на тренировке? Ушибла повитуха при родах? Наверное, не самое важное, когда идешь на оборотня, но - хотелось узнать. Понять. Потому что без понимания зеркало было кривым. Потому что Кат не должны были, не имели права отдать этому... оруженосцу. Дик устало потёр глаза, как маленький сын, Генрих, понимая сейчас лишь одно - он хочет спать, но тряхнул головой и пошел вперед, чувствуя, как тяжелеет шаг от того, что могло отразить суть твари. И понимая, что эта незримая броня врастает, вырастая, из самой его сути, из глубины души, оттуда, где все еще теплилась надежда на то, что когда-нибудь Дик не будет одинок.
То, что некогда было Беном Лоулессом, чему Дик вернул самого себя, что очнулось - и проиграло, обратило на него ленивый янтарный взгляд, и в лицо словно ударил горячий ветер, сбивая с шага. Мягкие лапы совершенно не вязли в сыпучем красноватом песке, и каждый шаг приближал его к небольшому озерку. Оно было там всегда, было снаружи и внутри, частью его, полыхая алым в закате, отливая розовым на рассвете. Ровная, покрытая жёсткой травой и кривыми деревцами земля билась в сердце, простираясь, насколько хватало взгляда и даже дальше, охватывая всё, от насекомых до танцующих вокруг костра людей - его людей. Его часть. Бесконечный круг, в котором есть жизнь, есть смерть и есть постоянное возрождение, и вкус крови на клыках, солоной, вкусной, сбился, ожёг болью, заставил вскинуть лобастую голову и выпустить клыки. Тень...
Браслеты на руках полыхнули так, что, казалось, должны были прожечь оверкот, сердито, яро.
Пума отдёрнулась, словно получив удар, и её глаза ярко вспыхнули.
- Igazi ngegazi. Igazi ngegazi. Igazi ngumphefumlo, - глубокий, безграничный женский голос хрипел, насилуя горло. - Ukushiya isigodlo esiqalekisiweyo. Lu xanduva lwam.
Дик понимал, не понимая, отголоском гнева Бадб, зеркала. Кровь есть душа. Расплата. Повеление оставить. Ответственность перед...
- Ну да, - не менее лениво согласился Дик, с трудом удерживаясь от того, чтобы потереть запястья, - расплата, душа, ответственность... Тебя же крестили, наверное, когда-то. И клятву господину своему давал. Впрочем, не мне стыдить тебя, зверь. Ни тебя, ни эту... милую даму, что тебя прокляла.
Памятуя о том, что госпожа его - женщина, приходилось драную белую кошку называть милой дамой и нельзя сказать, что Дику это не нравилось. Порой возникало ощущение, что он будто во времена мадам Алиеноры вернулся, со всем куртуазием того века. А вот что делать - Дик совершенно не знал. Равно, как и понимал, что крестьяне бросятся на помощь своему новому кумиру. А значит... Стоило попробовать дать им его? Но - иного? А уж отражать то, что видел перед собой, Ричард научился, хвала... Бадб. Горькая гримаса, что исказила лицо, напоминала оскал хищника, другого самца, пришедшего оспорить территорию и стаю, отнять ту, что уже слилась с душой оборотня. Точнее, Дику хотелось в это верить. Чужие богини... Хорошо, все же, что он озаботился выучить воззвание к своей, несомненно - перевранное Британником. "Великая Богиня, Бадб, пусть твой крепкий щит будет между мной и всем злом и опасностями, пусть твой острый меч будет между мной и всеми, кто нападет на меня. Пусть твое магическое искусство будет между мной и всей враждебностью и дурными помыслами..."
Британник или нет, но жар татуировок перешёл в приятное тепло, смывая боль, и каркнул ворон, устроившись на коньке покатой крыши.
Круг распался и сжался снова, заключая его внутри. Лица крестьян оживились всполохами со всех сторон - бледные, но и оражневые, и чёрные тоже, вспыхивая и огнём, и возбуждением. Мужчина в утеплённом волчьим мехов оверкоте притопнул ногой первым. Глаза его, смотревшие прежде равнодушно, устало, загорались предвкушением. Вначале топот звучал мягко, приглушённо, по тонкому снегу, но всё усиливался по мере того, как обнажалась чёрная, промёрзшая земля. И почти сразу круг двинулся, с запада на восток под яркими звёздами. Двинулся - и распался на два, один в другом, в противоход.
- Ух-ха, хэйа-хай. Ух-ха хэйя...
Существо мягко соскочило с трона и выпрямилось во весь рост. Щёлки глаз отражали костёр, горели возбуждением.
- Ingumfazi wakho? Usisi? - голос женщины, срывавшийся с узких губ, ломался в непонимании, удивлении, в силе, для которой этого тела было просто мало. И переливался в нём настойчивый вопрос. - Uyintoni? Kutheni ulwa nam?
Слова раскатывались, сливались с хором, и в зеркале отблескивали образы, странные, узнаваемые. Лёгкая соломенная хижина, перетекающая в пещеру с ещё одной пумой и котятами. Воин с копьём, закрывающий вход в дом от льва. Что ты такое? Кто она тебе? Почему? Отражалось и осознание правоты, жёсткое, бескомпромиссное.
- Я - пляска теней, что влюблен в чары красоты. Я - тайна мгновений для жизни, усталой от грез. Я - воин, что видел, как сплетаются виденья. Это - земля моей госпожи и той, которую ты не получишь. Потому что она - белый цветок в садах моей души.
Вычурно, но если уж вспоминать о госпоже де Пуату... Как бы то ни было, батюшка, мир его праху, сделал все, чтобы Дик был настоящим рыцарем. Таким, как того требовали правила. Правда, Ричард никогда не подумал бы, что умение вести речи трубадура пригодится ему в беседе с чужой богиней-кошкой-оборотнем.
Мужчина протянул руку, и не глядя поймал брошенное из-за всё ускоряющего движения круга короткое копьё.
- Oko ndifumanayo? Ngoko njengentlawulo, intlawulo yam intlungu?
Брошенный образ отразился, оставив боль, страх и кровь, сплавляющуюся с душой. Чувство потери. Железная необходимость возмездия.
- Скорблю вместе с вами и порицаю. Однако, эти люди уже оплатили свои долги перед тобой. Не должны нести наказание те, что виновны лишь сродственностью. Мелочная месть не красит тебя, не возносит над преступником, но низвергает до него. Пусть этой ночью долги смоет кровь.
"И, желательно, не моя."
Мысли отразились в чужой улыбке, обнажившей заострённые, нечеловеческие клыки. Оборотень гортанно рыкнул, и второе копьё, пролетев над костром, вонзилось в землю перед Диком. Древко отливало странным тёмным блеском, словно напиталось искрами. Мужчина с женским голосом огладил себя по голым бёдрам и отступил на шаг.
Кольчугу, гамбезон и рубашку, что вышивала Кларисса, пришлось снять. Лишь рубаху Дик на мгновение задержал в руках, глядя на поспешные, широкие стежки, что образовывали незамысловатый узор, веточки вьюна. Отчего-то именно ее, из простой холстины, небеленую, безыскусно украшенную, Ричард предпочитал надевать на охоту. Вряд ли она приносила удачу, но... Допустить мысль, что так он пытался отблагодарить жену за внимание, Дик не мог. Но рубашку сложил бережно, поднял копье, махнув им в воздухе пару раз. И пошел по широкому кругу, пригнувшись и прикрывая свободной рукой бок, раз уж не выдали щита. Оборотень мягко, по-кошачьи, двинулся, закрывая круг. Оружие он держал двумя руками, легко, с уверенностью, которая говорила о немалом опыте. И ударил первым, с подскока, наметив вначале острием по ногам и тут же ткнув в лицо. Копье Дик перехватить успел, подтянув рывком оборотня к себе и как следует приложившись сапогом по колену. А вот от когтей уйти не смог и вскоре лицо украшали царапины, а мерзкая тварь снова плясала поодаль. Страшно не было, будто игра не шла сейчас на жизнь Дика: турнир - да и только. О своей беспечности пришлось пожалеть, когда пролилась первая кровь. Копье оборотня вонзилось в плечо и в пылу боя Дик не сразу понял, что ему больно и горячо, что мерзко пульсирует рана. Он просто придержал древко рукой, вонзая своё оружие туда, где у людей была печень. К счастью, там же она имелась и у этого кошколюда. И, к счастью же, он разучился заращивать раны. Добить оборотня его же копьем было несложно, и вскоре Ричард выпрямился во весь рост, салютуя рыжеватому ворону на крыше. Замершие было крестьяне до жути одинаково и одновременно повторили жест, опустившись на колени. В свете костров ворон расправил крылья и склонил голову. Бывший оборотень - обычный мужчина в летах нагим лежал на земле. И казался он теперь маленьким, уменьшившимся. Опустевшим. Бадб сорвалась с крыши, сделала короткий круг и с криком ушла в чёрное небо, уронив крупное перо.
Перо - случайный, а быть может - намеренный, дар богини Дик спрятал за пазухой: мороз уже начал покусывать тело, холодить рану и потому пришлось накинуть на плечи оверкот. Убийство его опечалило, хотя, казалось, не должно было. Не знал он этого оруженосца, не говорил с ним и даже не видел. Но - сожалел. А потому в особняк отправился лишь после того, как прикрыл наготу убитого волчьей шкурой с помоста. За спиной остались крестьяне, которые, казалось, лишь начинали осознавать, что происходит. Остался испуганный священник, только в самом конце высунувшийся из дома и так и всё не решавшийся заговорить с паствой или с Диком. И шест, на котором не висела уже волчья голоса с обведёнными чёрными кругами глазами.

Спектр и Филиппа

Стражники, которые мёрзли под воротами, схватились было за оружие, но, узнав гостя, распахнули створку - тут же закрыв снова и заложив тяжёлым брусом. Поместье же сияло огнями изо всех окон, кроме дальнего угла левого крыла, словно в праздник. Внутри царила суматоха, но суматоха странная, организованная, в которой плачущие возгласы матери семейства без труда перекрывало властное сопрано Кат Эдцарт. Слуги же сновали по коридорам, как муравьи тёплым апрелем. Возможно, без особенного толка, но, по крайней мере, им всегда было, чем занять руки. Маг-целитель, как стало ясно из встревоженного полушёпота, ещё не прибыл, да и не ждали его так скоро, пусть даже отправленному гонцу и дали инструкцию привезти его хоть в мешке.
Младшая Эдцарт встретилась в коридоре в сопровождении служанки, которая несла кипу полос чистого полотна. За прошедшее время девушка не успела переодеться, лишь оставила где-то накидку, зато лицо и руки были отмыты добела. Увидев Ричарда, она остановилась так резко, что служанка врезалась в спину и ойкнула.
- Дик! - в голосе слышалось нескрываемое облегчение. - Вы вернулись! Я так рада!
- Как и все мерзавцы, я потрясающе живуч. Что Карл?
Кольчугу и вещи пришлось сгрузить служанке, а самому плотнее завернуться в оверкот, понимая, что браслеты на руках, которые Дик скрывал под лацканами рубашки, теперь видны. И, несомненно, вызовут вопросы. Но Кат... Конечно же, виной тому были хмель от победы, шумевший в голове, боль от раны. Дик глядел на девушку глазами, полными восхищения - и видел это сам, отражая себя. На миг он ужаснулся, каким его видит Кат - жесткая складка между вечно нахмуренных темных бровей, холодные серые глаза, полные злобы и страсти... Но тут же просветлел, угадывая и то, что сохранила в себе сестра - сострадание. Кат нахмурилась, продлевая взгляд, но без неодобрения. Без страха.
- Пока ещё жив. Порван жутко, но... Дик, вы и сами ранены! Так, - девушка оглянулась на служанку. - Алисия, пришли горячей воды с кухни.
- Это пустяки, Кат, - начал было протестовать Дик, но умолк, понимая, что скрыть рисунки на руках не получится все равно. Да и не стоит: знаками некой избранности следовало гордиться. - Пошлите кого-то в деревню, необходимо похоронить оруженосца. Он сражался достойно.

Слуги в особняке были вышколены отменно. Вода и мешочек с травами появились словно по волшебству, и вскоре Кат уже осторожно промывала рану в плече тёплой водой. На наручи она не обращала внимания почти демонстративно, хотя и было видно, что девушке интересно до крайности. Пальцы и руки у неё оказались лёгкими, умелыми, и словно бы успокаивали тупую ноющую боль одними только касаниями, ещё не дожидаясь подушечки с тысячелистником, медовицей и кирказоном. И ещё от Кат успокаивающе пахло свежей влажной хвоей - или так лишь казалось. Голова кружилась. То ли от близости девушки, то ли от потери крови и озноба, что уже начал потряхивать тело мерзкой, мелкой дрожью. То ли от того, что рядом с Кат Дик чувствовал настоятельную необходимость вернуться домой и поговорить с Клариссой о разводе. Иначе он не мог даже просить позволения хотя бы просто видеть эту Артемиду-врачевательницу. Впрочем, Ричард все равно собирался в поместье, перед тем, как отправится в Балсам. Определить старшего в дом леди Леони, младшего - к михаилитам, чтобы не задумываться хотя бы о том, сыты ли они.
- Верю, Карл выживет, - отводя глаза, неловко проговорил Дик, - иначе и быть не может.
- Он сильный.
Не вдаваясь в детали, Кат обернула полосу ткани через плечо, вокруг груди и закрепила. И продолжила негромко:
- Значит, всё закончилось. Так или иначе. Скажите всё же, откуда эти татуировки?
Дик вздохнул, опуская глаза на запястья. Соврать, что они там были всегда? Но Кат ухаживала за ним обеспамятевшим.
- Это знак принадлежности к общности воинов, что принесли клятву верности... богине войны, Бадб.
И снова вздох, тяжелый, и ощущение того, что сейчас Кат отвернется и уйдет. А то и церковников позовет.
Руки девушки на миг замерли, но тут же двинулись снова, разглаживая узел, обрезая кончики небольшим кинжалом. Изгоняя из плеч напряжение, что таилось глубже мышц.
- В этих лесах сильваны и тролли по зиме заглядывают в окна, зовут. В метели слышат порой дикую охоту, а подлунные поляны звенят стонами Тевтобургского леса. Отец Себастьян говорит, говорит, но вера и знание - не одно, и так неблизки каменные храмы Лондона. Неблизки, и иногда куда более странны, чем вороны - для диких птиц, что взлетели из оленей.
И опять Дик вздохнул, на этот раз - с облегчением. Оставалось договориться с Клариссой и... сказать главное, что просилось, рвалось от зеркала, и что отрицал для себя сам Ричард.
- Как жаль, что я женат, милая Кат. Но если мне удастся получить развод, вы позволите просить разрешения навещать вас?
Генрих-король, да и только. Сколько он так уговаривал купчиху Болейн? Пять, шесть лет? Кларисса была столь же упорна, как и мадам Арагонская, а Дик не хотел ждать целую жизнь.
На этот раз Кат молчала дольше. Аккуратно складывала ткань, разглаживая бугристые складки, досадливо вздыхала, проведя пальцами по глубокой трещине в столешнице.
- Я рада, что не замужем, милый Дик, но не знаю, могу ли я о таком думать, пока ещё не затянулись все... раны? Потому что Карл пока что совсем разбит, вы понимаете. Не знаю, могу ли я ответить до тех пор.
Хотя бы не сказала "нет", не отвергла. Дик не знал, станет ли он когда-нибудь гладью, затянутся ли раны, но у него было время, была надежда, подаренная Кат. И был волчонок. И становилось непривычно тепло, настолько, что щемило в груди и хотелось обнять девушку. Но вместо этого Дик с благодарностью поклонился, бережно коснулся её руки и вышел, направляясь в свои покои, надеясь на сон без видений.

Филиппа и Леоката

11 февраля 1535 г. Суррей, поместье Фицаланов.

Иногда привычная, даже желанная, дорога домой становится тоскливо-долгой, полной тяжелых раздумий. Когда едешь в стылое поместье, где никто не ждет, где вечно голодные дети и бледная, унылая ханжа жена, дорога кажется вдвойне долгой. Просто потому, что растягиваешь ее, отвлекаешь себя на игры с волчонком, который то семенил впереди лошади, то ехал за пазухой, облизывая давно небритый подбородок; заезжаешь во все городки и деревушки на пути, чтобы, все же, купить сыновьям подарки и даже жене, памятуя, что не видит ничего красивого, найти четки из зерен граната с изящным крестиком. И даже не сожалеешь о том, что награда за победу на турнире тает. Как сказал Карл, будут состязания - будут и деньги. К тому же, с покровительством богини войны, Дик рискнул бы ходатайствовать о мелком придворном чине, не обязывающем присутствовать при королевской особе, но приносящем небольшое жалованье. Малое, но достаточное, чтобы подновить особняк, точнее дом из теплого желтого камня, что прадеды везли из Палестины, в котором могло быть уютно и воистину по-домашнему душевно, если хватало свечей, дров, и Кларисса не чудила. Но уныние - преходяще, и завидев знакомые дубы и ясени леска перед домом, Дик даже приободрился, и вышло у него это столь хорошо, что отца Мартина, священника, которого приходилось содержать тоже, он даже не убил. А ведь мог - пресвятой пастырь душ из поместья неторопливо ехал из особняка, что Ричард в иное время стерпел бы, стиснув зубы. Нынче же - лишь холодно кивнул, проезжая мимо.
- Кларисса! - Голос разлетелся по пустому, холодному холлу дома и долго блуждал эхом, пока Дик, не дожидаясь явления супруги, стягивал оверкот и кольчугу.
- Милорд муж?
Кларисса вышла из боковой двери, за которой скрывалась кухня и откуда пахло теплом и стряпней. Женой лорда она не выглядела. Впрочем, как и обычно. Серое платье с высоким воротом уродовало прелестную шею и делало тусклее голубые глаза, чудные белокурые волосы прятались под глухим арселе, да и руки леди Фицалан спрятала под передником. Если глаза на миг и вспыхнули смесью страха и радости от лицезрения мужа, то Кларисса поспешила это скрыть, опустив голову.
- Рисса? Вы снова приглашали священника?
Жену, как ни странно, было жалко. Запуганная, забитая, угасающая, грустная... Проблеск радости в ее глазах и огорчил, и порадовал Дика. Быть может, ждала. Скорее всего, напрасно.
- Я просил вас не делать этого, Рисса, - привлекая ее к себе, чтобы коснуться губами лба, проворчал Дик, - каждый раз, как вы это делаете, из дома исчезают деньги.
- Простите, Ричард. Но... Отец Мартин так одинок, а грехи нашей семьи так велики...
Кларисса испуганно оцепенела в объятиях, съежилась, не поднимая головы и тихо лепеча в плечо.
Великие грехи семьи, по больше части надуманные самой супругой... Дик сжал кулак, но глянул на случайно обнажившийся под обшлагом рисунок - и заставил себя успокоиться, уговаривая себя, что в их неустроенности, в их неудачном браке виноваты оба. Нельзя винить Риссу в том, что ее воспитали набожной. Нельзя обвинять Дика в черной злобе, зародившейся в сердце, должно быть, еще в утробе матери.
- Дети здоровы? Сыты?
Дик разжал руки, выпуская испуганную жену. Мешочек с четками он просто вложил ей в ладони, не говоря ничего, и с наслаждением опустился в старое, еще отцовское кресло, у камина.
Изумленное лицо Клариссы, прижимающей к груди четки, он мог видеть даже оттуда.
- Ричард, вы здоровы? - Озадаченно спросила она, но тут же потупилась снова. - То есть, дети, конечно же, сыты. Генри выучил две главы из Писания, пятый псалом, и... О боже, что это за рисунки у вас на руках?
Дик вздохнул, снова уговаривая себя пропустить мимо ушей главы и псалмы. И вопрос бы он проигнорировал тоже, но развод ему, все-таки, был нужен.
- Ключ к благосостоянию, - коротко пояснил он, - считайте, что это также почетно, как быть кавалером ордена Подвязки. Что касается Генри... Я решил, что псалмы он продолжит учить в качестве тиро михаилитов.
Выпрямившаяся во весь свой невеликий рост Кларисса решительно уперла руки в бока и нахмурила брови.
- Вы можете продавать свою душу кому угодно, милорд муж, - заявила она, - но я не позволю вам осквернять Генри михаилитской ложью! Господь милосердный, лучше бы вы его убили, чем обрекать его душу на адский огонь!
Дик выглянул из кресла, с интересом оглядывая жену и дивясь нежданно-негаданно прорезавшемуся характеру. Впрочем, когда дело касалось веры, Рисса могла быть на диво упряма. Или глупа. Рука сжала подлокотник так, будто это была рукоять кнута - и только.
- Я не спрашиваю вашего мнения, Рисса, - с холодом ярости в голосе сообщил он, - и с этого дня мы будем спать в отдельных постелях. Приготовьте мне комнату. Я буду ходатайствовать о разводе. Впрочем, вы можете воплотить мечты о жизни в святости и выбрать для себя обитель.
Кларисса охнула и села мимо скамейки, на пол. Долго, мучительно долго она молчала, утирая слезы передником, унимая всхлипывания.
- Господь свидетель, я была честной, верной вам, покорной супругой все эти годы. Я родила вам двоих детей, которых воспитываю христианами, в вере и любви к Господу. Как могу, стараюсь, чтобы у вас было чистое белье и...
Не договорив, она разрыдалась, пытаясь подняться на ноги, но лишь рухнула, будто обессилев.
Сбежать в Балсам прямо сейчас хотелось отчаянно, но Дик вместо этого лишь встал из кресла и поднял жену на руки, усаживаясь вместе с нею в кресло матери. Странно, что именно в этом обветшалом кресле, где матушка коротала вечера за штопкой, он осознал, что никогда не был ласков с Клариссой, даже в самые сокровенные моменты.
- Полно, Рисса, не рыдайте, - покачивая жену, как маленького Генри, почти нежно проговорил он, - Ричарду пора получать рыцарское воспитание, Генри уедет в орден, меня зовут дела в Хантигдоншир... Вы останетесь одна. К тому же, я никогда не был люб вам, а монастырь освободит нас обоих.
- Почему, Дик? - Кларисса еще всхлипывала, но говорила уже внятно, прижималась к груди доверчиво. - Вы приглядели себе такую же язычницу, как и вы нынче? Почему - в монастырь? Сейчас, когда эта реформация, и их закрывают, а монахинь выгоняют на улицу? Почему бы вам сразу не прогнать меня в приют, куда рано или поздно попадают все обитательницы публичных домов и нищенки? Почему бы вам не оставить меня в доме хотя бы служанкой? Отчего бы не дать время на то, чтобы... тоже измениться?
- Я не верю в тайну исповеди, Рисса. Вы расскажете отцу Мартину, или кому иному о том, что носит ваш муж на запястьях и меня просто-напросто сожгут. Для кого тогда вам меняться?
Теплая, хрупкая, несмотря на двое родов, Кларисса. Ярая католичка, вполне способная ответить сейчас, что главное в очищении души пламенем. И все же, Дику было жаль её. И хотелось верить в слова, в обещания, но влекло к Кат. Ах, Кат! Богиня-охотница, богиня-врачевательница... Подле нее Рисса была мышонком - маленьким, испуганным. Тощим. Но тут уж была, наверное, его вина? Дик еще помнил ту красавицу, на которой женился и которой сломал руку в первую брачную ночь. Право же, его можно было понять - не каждый способен выдержать трехчасовую молитву, когда после длинного дня не утех хочется, а просто-напросто спать.
В этот раз Кларисса думала дольше обычного. Она вздыхала, утирала слезы ладонью, снова порывалась плакать - и снова умолкала.
- Я не расскажу, Дик. Клянусь вам, я даже упрекать вас не буду за отречение от спасения. Если вас сожгут - мне останется лишь шагнуть на ваш костер, ведь родные меня не примут, в монастырь - тоже, без денег, а в приют... Ох, нет!
Волчонок, который уже начал откликаться на Феба, заснувший было в тепле оверкота, кажется, сообразил, что он не слышит стука сердца, да и рукав давно остыл. С недовольным тявканьем он выбежал на середину комнаты и, ничтоже сумняшеся, напрудил лужу. И уселся поодаль, разглядывая дело лап своих с таким удивленным видом, точно хотел сказать, будто напакостил кто-то другой, не он. Дик усмехнулся, стягивая с Риссы арселе и принимаясь поглаживать густые локоны, что послушно льнули к пальцам.
- Будет, Рисса, прекрати слезоразлив. Мы попробуем начать всё сначала, обещаю.
Зеркало нескоро обретет гладь. Не сразу проявятся изменения в Риссе, не тотчас войдет в привычку не злиться на нее. Но уже сейчас, сквозь боль сожаления, горечь утраты, Дик понимал о каких трещинах говорила мудрая жрица Кат. В его силах было залечить эти раны, но это означало отказаться от девушки... И заново обрести жену, снова узнать Клариссу - такой, какой она никогда не была.

ГАРОЛЬД БРАЙНС И АУРЕЛИО ДОМИНИКО МОРЕТТИ


23 января 1535 г. Саутенд-он-Си. Полночь

Саутенд-он-Си, кроме своих пирсов и замков был знаменит ещё и чуть ли не чудотворным источником минеральных вод, о котором однажды доводилось слышать даже Гарольду, причём ещё в море, когда он только подплывал к Англии. Как оказалось, для умывания и полоскания рта вода была слишком солёной, поэтому её приходилось упаривать и обессоливать, чем он и мог заработать. Конечно, даже приближаться к солёной воде было опасно, но платили хорошо, а главное, работу можно было сделать быстро. Гарольд не слишком далеко отъехал от Корстенда, а слухи, как известно, распространялись быстрее пожара, который явно уступал в скорости английскому правосудию. Только крайняя необходимость в деньгах заставила его остановиться так недалеко от оберегаемой Немайн деревни, и, конечно, надо было, как можно быстрее, эти деньки раздобыть и отправиться дальше. С хозяином - мистером Сэмом Смитсоном, крепким, плечистым мужчиной, они сошлись на пятидесяти фунтах, что важно именно за работу, а не за время. Источник, действительно, был очень красивым - вода текла прямо из скалы, а отверстие было оформлено под неплохо сделанную голову льва. На вкус вода была жутко солёной. Что было и хорошо и одновременно непривычно - опреснить её надо было не полностью, а примерно на две трети. Сделать это было можно, но каждый новый кувшин слегка отличался бы по солёности от предыдущего, да и следить за степенью обессоливания было утомительно. Поэтому Гарольд решил просто смешивать две полностью очищенные пинты, с одной неочищенной, добиваясь нужной пропорции. Её он выяснил с помощью сырого куриного яйца, хозяин требовал, чтобы оно едва держалось на поверхности воды.
Просто очистить воду, как он это сделал в прошлый раз было нельзя - там Гарольд просто дробил, использую много силы и мало контроля над ней. Эта вода должна была сохранить свою особенность и потерять только соли. Это можно было сравнить с подбором сита, когда против проклятья он ударил максимально плотным заклинанием, больше походящим на жернова. Радовало то, что вся вода была из одного источника. Для него всегда было очень важно место истока - речная вода была более весёлой, бойкой, озёрная - томной, сонной, а в океане всё смешивалось давая жизнь чему-то невероятному. Гарольд подтащил к себе первый, в длинной очереди, кувшин. Ни особым цветом, ни магией вода в нём ни отличалась. Он опустил руку в кувшин, обращаясь к воде, и зубы сразу свело от мятной свежести, на языке заиграл привкус соли. Соль не была чужда воде, она была её органичной частью. Гарольду бы не стоило практически никаких усилий очистить воду от искусственно добавленного элемента, он бы сразу почувствовался его, и вода бы сама бы вытолкнула грязь. Всё в этой воде было переплетено крепко-накрепко, и вырвать его стоило немалых сил. Но с таким Гарольд встречался не впервые. Отыскав у хозяина источника немного соли, он размешал в кувшине несколько щепоток и подождал секунду. В такие моменты вода становилась, как бы растерянной, как будто она не могла понять чужда ли ей эта соль или нет. В этот момент можно было почувствовать в воде всё, что было схоже с инородной примесью. И Гарольд уловил это чувство, солёности, только солёности. Соль была самой резкой, самой большой и угловатой в воде, на это и надо было ориентироваться. Он вынул руку, несколько секунд потёр пальцы друг о друга, как бы подбирайся то самое сито, опустил руку в воду и ещё раз обратился к ней - добавленная соль уже почти стала органической частью общего, но ещё слегка выделялась. Гарольд послал импульс, выдавая всё большое и колючее за чужое и грязное. От руки почти сразу пошла мелкая рябь, ещё через мгновение вибрация переместилась
вглубь кувшина, а пальцы защекотали частицы дробящейся соли, привкус которой исчез, уступив место нарастающей мятности. Дальше дело пошло куда быстрее и легче.
Закончив с утомительной работой, которая мало того, что здорово его вымотала, так ещё и чуть не одарила вторым вороном, Гарольд наконец-то смог позволить себе купить потенциально полезных мелочей.
Он вообще любил иметь таки вещи под рукой, тем более стоили они не слишком дорого. Две из четырёх иголок и треть из пяти фунтов конского волоса он спрятал в сапогах, туда же, уже на привычное место отправился старый нож, к которому Гарольд приделал новую, крепкую рукоять. Несколько часов пришлось потратить, чтобы смастерить небольшие сани под плиту. В Англии он никогда таких не видел, зато в Новгороде их использовали повсеместно. Подешёвке нашел на рынке две деревянные миски, из которых можно было сделать компас, и использовать по назначению, при необходимости. Верёвка, несколько листов бумаги и всё прочее, необходимое для письма, обошлись уже значительно дороже, но тоже могли пригодиться. После потери сумки со всем содержимым, во время ночной пробежки по лесу, Гарольда временами посещало чувство, похоже на наготу. В чужой одежде с покойника, без привычных вещей. Если задуматься, после тюрьмы у него не осталось ни одной именно своей вещи. Всё было украдено, недавно куплено, незаконно, случайно, недавно. Только сейчас он привык к ножу и атаму, а вот устаревшую одежду хотелось, по возможности, сменить, она ему всё больше не нравилась.

Гарольд устало зевнул, залезая в седло. Лошадь, хоть он и шел периодически пешком, всё равно каждый раз очень уставала, что и не удивительно - чёртова плита, казалось, весила с каждым днём всё больше. Быстро смеркалось.
- Вальтер, как думаешь, успеем к ночи найти ночлег? - Он оглянул опушку.
- Да вроде бы недалеко осталось, если не врали, - северянин тоже огляделся, не выказывая особенного энтузиазма от перспективы ночевать в поле. - Очень надеюсь, что не врали. Потому как устраивать лагерь нужно было начинать сильно раньше. Не люблю в темноте светиться на милю, а без света чёрта с два что сделаем. А это что за херь?
Неожиданное ругательство вызвала яркая вспышка за лесом дальше по тракту. Там, где, по уверениям встреченного ранее крестьянина на подводе, находилась деревня с гордым названием Сафрон-Уолден. Спустя пару секунд после вспышки до них докатился раскат грома. Почти одновременно слабый ветерок, сменивший метель, донёс далёкий собачий лай.
Гарольд несколько долгих мгновений смотрел в сторону удара. Магия была достаточно сильной, но вполне в пределах человеческих сил, не его собственных, конечно. Не к добру это было, такими ударами вряд ли кто-то разбрасывался для потехи.
- Ну, что, идём посмотрим, что там? Если, что-то серьёзное, то я предпочёл бы узнать об этом до того, как лягу спать. - В голову приходили самый очевидный вариант - какой-нибудь михаилит пытался прикончить очередную тварь. В Англии не так много людей владели колдовством на достаточном для таких игр уровне, и ещё меньше открыто ей пользовались.
- Ты точно хочешь посмотреть на то, что умеет так бахать? - с некоторым сомнением отозвался Вальтер. - С этой плитой и убежать-то быстро не получится, если вдруг оно против свидетелей. В такие места лучше спешить так, чтобы ни в коем случае не оказаться первыми.
Гарольд с сомнением ещё раз взглянул вдаль.
- Думаешь заночевать тут? - Он повернулся к Вальтеру. - Как по мне, это вероятнее всего михаилит, разбирался с какой-нибудь тварью. А значит, либо он её прикончил, и тогда нам особо бояться нечего. - Он пожал плечами. - Либо она его, и тогда я бы вовсе не стал ночевать.
Вальтер усмехнулся.
- Твоя правда. Что же, едем. Не торопясь.

Всадник, который встретился у самой деревни, сначала показался обычным путником, зачем-то решившим путешествовать в ночь. По крайней мере, для гонца, которым плевать и на время, и на погоду, он двигался слишком медленно. И только когда они оказались близко, а всадник неожиданно остановился посреди дороги, ожидая, Гарольд разглядел в полумраке жёлтые глаза без радужки, увидел искры цитринов на синем оверкоте и лошадиной упряжи.
Гарольд прищурился, пытаясь получше разглядеть всадника. Зачем князю тьмы устраивать конные прогулки в этих местах, он придумать не мог, но на всякий случай спешился и уважительно поклонился.
- Моё уважение, князь.
Краем глаза он заметил, что Вальтер наклонил голову, оставаясь в седле.
- Неудачливый Брайнс, - хрипловатый баритон звучал крайне лениво, и слышалась в нём насмешка. Велиал, не торопясь, обвёл сверкающими глазами Гарольда от сапог до татуировки на щеке. - Как продвигается прополка?
- Скверно. - Гарольд указал рукой на татуировку. - Но я хотя бы понял, с кем имею дело.
Задание Велиала было крайне сложным, но в Гарольде ещё тлела надежда на получение вечной земной жизни. В любом случае, и получение гримуара и добыча коров, скорее, были полезны для приношения Циркона в жертву - Гарольд становился сильнее и узнавал больше о Бадб и её муже. Было интересно, явился ли причиной грома Велиал, да и что вообще тут произошло?
- Уже не так скучно, - одобрил Велиал и потёр подбородок. Казалось, что с каждой минутой на дороге становилось светлее, и, чтобы рассмотреть собеседника, уже не приходилось напрягать глаза в снежном полумраке. - Юлить начал. Прямо как в котёл захотелось. Словно думаешь, что у преисподней нет возможностей... воздействовать.
- Да я ощутил, что есть, - Гарольд пожал плечами, - но перспектива при любом исходе попасть в котёл, меня тоже не радует.
Тем более, что Циркона надо было не просто убить, а обездвижить и принести в жертву, и при этом молиться, чтобы Бадб не спохватилась за мужа, и не отправила Гарольда в котёл намного раньше запланированного. Так что дело казалось гиблым, и в любом случае выгодным для Велиала.
Велиал со вздохом покачал головой, и вокруг него в воздухе заплясали комья снега, поднявшиеся с обочин. На лету снежки меняли форму, пока не превратились в небольшие копии головы Берилл. Укоризненные, с надутыми губами.
- И всё же скучен ты. Ладно. Чего же тебе хочется, унылый Брайнс? Трубача, как у Пилата? Легион в шесть сотен, шестьдесят и шесть демонов? А, может быть, хочешь стать демоном сам? Не теми, кто кипят, а силой, что стоит за всей преисподней, лишь на ступень ниже Светоносного? Силой, с которой считаются, которой боятся?
"Скучен". - согласился Гарольд. По сути Велиал предлагал именно то, о чём он думал. А хотел ли он всего этого на самом деле? Стоило ли оно того? Сил, к выполнению этого, Гарольд в себе не чувствовал. Мало того, что он не хотел убивать магистра, так он просто не мог. Речь шла не о доверии к демону, и не о цене вопроса, а об элементарном, нежелании вредить Циркону, и осознание своей неспособности выполнить задание. А с чего он так озаботился жизнями других именно сейчас? Ни когда убивал, ни когда планировал убить тех же треклятых стариков, которые вручили ему книгу? Может это был элементарный страх? И всё-таки безумного желания нажиться на чужих страданиях в себе просто не находил.
- Прошу, позвольте мне подумать, я смертный, а смертным свойственны сомнения и неуверенность. - "Слабым смертным".
Снежные головы завертелись сильнее, расширяя круг. Велиал же улыбнулся, с интересом наблюдая за их кружением.
- Что-то раньше тебя сомнения не мучали. Не позволю. Выбирай же. Одно или... другое, - угрозы в голосе демона не было, только издевательская ленца.
Демон вызывал в нём всё большую неприязнь. И эти глаза, способные посоревноваться в высокомерии с самим Фламбергом. А выбора у Гарольда по сути не было. Либо он соглашается, либо ад. Спокойствие и удовольствие, которое он последние дни получал от жизни сменились тоской - он вынужден был попытаться отправить Циркона в ад.
- В таком случае я смею просить: вечную жизнь на земле, сильнейшее колдовство на свете и пять любых душ, принадлежащих аду, на мой выбор, и бычка с коровой из стада, что породил Финнбеннах. - Гарольд порой сам удивлялся своей наглости. Но, может быть, у него бы вышло освободить хотя бы души тех, кто заслуживал рая.
- Корову и бычка, - неожиданно задумчиво протянул Велиал. Хрипотца из голоса куда-то делась. - Животновод, значит. Надо было тогда и ферму просить, - взмах руки, и пропали снежные головы. Предварительно подмигнув. - Что же, такая чудесная формулировка, прямо отсутствие души радуется, - щелчок пальцами, и цитрины с одежды и сбруи исчезли. Сгинули и жёлтые глаза, сменившись тёмными, почти чёрными. Фламберговыми. Очень злыми, и при этом какими-то необычно внимательными. Глазами змеи, которая вместо мыши внезапно увидела что-то другое. И голос михаилита зазвучал нежно и проникновенно. - Что же ты, собака подколодная, так дёшево жизни ценишь? Сам дохнешь - пожалуйста, но других-то зачем тащить? Привет, Барсук.
Вальтер, с явным трудом удержавшийся от слов, кивнул. Слегка деревянно и прищурившись. Оценивающе, словно не мог решить, как относиться к происходящему. А на плечо Фламбергу, хлопая крыльями, опустился крупный чёрный ворон. И нагло каркнул, глядя на Гарольда поочерёдно то одним, то другим глазом.
Первым желанием было как-нибудь скинуть михаилита с лошади, хорошенько ему врезать, а уже потом разбираться, что именно произошло. Порыв остановило сознание плачевных последствий такой затеи - мало того, что Фламберг был опытным воином и мог оказать летальное для Гарольда сопротивление, так ещё и лошадь была специально обучена. Он имел право злиться, по всей видимости, Циркон был ему близким человеком - другом или наставником. Гарольд вздохнул, успокаиваясь. То, как всё это было реализовано, он пока понять не пытался. Проблемы надо было решать по мере их поступления, и одна чертовски большая проблема сидела сейчас перед ним верхом, а ещё одна проблема, казалось бы, поменьше, но на деле ещё более опасная, устроилась у Фламберга на плече. Даже не так, маленькая проблема, почему-то опасаясь за жизнь Циркона, притащила большую проблему. Иначе объяснить это дурацкое представление Гарольд не мог. Он ещё раз себя одёрнул. Всё-таки, он вроде бы планировал убить близкого Фламбергу человека, и ещё возмущался. Гарольд скрестил руки на груди, и всё-таки было, что-то излишне высокомерное в этом человеке. Как он бойко судил Гарольда, будто у самого руки не были по локоть в крови, он был уверен, и невинных людей - тоже. Но это было не его дело. Вопрос был в Цирконе. Надо было уже что-то решить. Или Гарольд делает всё, что может, чтобы не убивать Циркона и других, и не выполнять прихоти, ада или начинает всерьёз думать над решением поставленных перед ним задач.
Такая неопределённость казалась ему лучшим вариантом, но сейчас он увидел, что это не работало, треклятый демон всё равно видел его насквозь и мог потребовать однозначного решения. Да и сейчас, михаилит легко воспользовался даром своей женщины, чтобы проверить слова Гарольда. Как ему всё это надоело, порой действительно хотелось уйти в монахи. Он не будет пытаться убить Циркона. Хотя бы потому, что это почти невероятно и его всё равно обманут в конце, а не от того, что он страдает какими-то глупостями. А может и из-за глупостей, из-за того, что он вообще больше не хотел убивать людей, и тем более - тех, которые ему помогли. В этом не было ничего постыдного, Гарольд был не обязан оправдывать всё чистой выгодой. Не хотел, значит - не хотел. Теперь надо было искать выход.
- Я ценю чужие жизни, сэр Фламберг, может быть - и больше вас. - Гарольд подошел к своей лошади. - Циркона я убивать не буду. Даже пытаться не собираюсь. Но обхитрить Велиала - дело не простое, а для меня это вопрос жизни и смерти - он может загнать меня в тот же угол, что и вы сейчас. А скорее всего ещё хуже, - искренне произнес Гарольд, взбираясь в седло. - Но, быть может, такой разговор лучше продолжить в таверне? А не здесь, на морозе?
- Он не собирается, - задумчиво проговорил Фламберг то ли ворону, то ли своей лошади. И вздохнул. - Какое облегчение. Что же, таверна так таверна. Разговор о демонах и убийствах, действительно, стоит продолжать в тепле.

Таверна. Поздний вечер.

Таверна встретила Гарольда теплом и запахами еды. Пахло жареной рыбой и пряностями, свежим хлебом и горячим вином. А еще пахло ирисами - от лекарки Берилл. Девушка, должно быть, или почувствовала приближение своего михаилита, или увидела из окна, но не успела вся честная компания войти в таверну, как она горной козой, поспешно, слетела по лестнице, чтобы броситься в объятия Фламберга.
- Ты руки от невинной крови хорошо помыл? - Буднично осведомилась Берилл, счастливо повисая на его шее.
- На этот раз обошлось без неё, - с удовольствием ответил михаилит, обнимая её в ответ. - Этого ребёнка я просто отдал демонам, бескровно.
Лекарка одобрительно кивнула, приникла к губам Фламберга в долгом поцелуе, и лишь потом, оторвавшись, просияла искренней, радостной улыбкой Вальтеру.
- Вальтер, рада, что вы тоже здесь! И... - серо-голубые, каким бывает небо перед грозой, очень красивые глаза пробежали по лицу Гарольда, задержавшись на вороне у виска. Странно, но в голосе Берилл зазвучало сочувствие, - мистер Брайнс. Вижу, ваши ожоги затянулись?
Огонь в камине весело приветствовал его, обещая уют и тепло, несмотря на скромное убранство заведения. Таверна ему нравилась, он любил такие скромные залы - в них редко водились оккультисты. Гарольд пообещал себе посидеть у камина перед сном, в последнее время это становилось его привычкой - приятным окончанием дня. Несколькими минутами тепла и уюта, после длинной и часто нелёгкой дороги.
- Да, - искренне и благодушно ответил Гарольд,- благодаря вашей мази, спасибо.
Что имелось в виду, под передачей ребёнка демонам? Может, это просто была шутка, и Фламберг имел в виду обучение на михаилита? Вряд ли, хоть обучение, как слышал Гарольд, и было строгими, человек, реально имеющий дело с адом, не стал бы называть так своих товарищей, даже в шутку. В любом случае, он услышал слишком мало, чтобы делать какие-либо выводы. После экскурсии по аду, было даже удивительно видеть Берилл такой живой и искренней, что ли. Не упустил Гарольд и упоминания невинной крови, могло быть так, что михаилит и Берилл были как-то связанны на расстоянии, да и объяснить такой удачный образ Велиала по-другому не получалось. Конечно, оставалось решительно не понятным, как она умудрялась так точно понимать людей, видя только эмоции, но сейчас это не имело значения.
- Давайте сядем. - Долгий путь, часть которого Гарольд проделал пешком, давал о себе знать.
Берилл кивнула так, будто была хозяйкой таверны, явно привычным движением уложила свою руку на сгиб локтя Фламберга, повела за собой в полутемный зал. Кажется, она успела переполошить трактирщика и всех служанок, потому что один-единственный стол у камина был покрыт скатертью, а подле него уже стояла подносчица с ужином - сыром, окороком, овощами и мягким хлебом. И ароматным, явно дорогим вином. Удобно устроившись на коленях Фламберга, она снова улыбнулась Вальтеру и серьезно обратилась к Гарольду:
- Вы так истощены. Неужели после потери крови еще не пришли в норму?
Гарольд не без веселья посочувствовал хозяину таверны. Бедняга, не способный приобрети себе стулья вместо скамеек, должно быть, немало удивился, когда с него потребовали скатерть. Пара за это время, казалось, стала только ближе, а Берилл всё больше чувствовала себя женой. Усевшись на скамью, Гарольд пообещал себе купить лук. Если до этого он мог не есть мяса достаточно долгое время или из-за финансовых проблем, или из-за пребывания в не особо хорошо - он помянул несколькими недобрыми словами пару своих приятелей - спланированном плаванье, то сейчас ему чертовски хотелось именно хорошо прожаренного, с хрустящей корочкой, щедро посоленного мяса. За браконьерство наказывали, но рано или поздно он должен был оказаться в достаточно глухих местах для охоты.
- Вы меня недооцениваете, за прошедшее время я успел нарваться ещё на несколько весьма серьёзных, м, происшествий. - Гарольд досадливо улыбнулся. - В основном по глупости.
Он позволил мышцам расслабиться, а сам наслаждался ароматами стола и простым уютом места.
- А что касается обработанных вами ран, они отлично зажили, уже почти не чувствуются. - Особенно учитывая, что каждый раз появлялись новые, заставляющие забыть о старых. Но свою работу лекарка сделала, действительно, хорошо, тут преувеличивать не было смысла. Гарольд вообще отбросил все попытки необоснованно льстить, выкручиваться, обманывать. Во-первых, ему просто не хотелось, а во-вторых, это было бессмысленно в разговоре с лекаркой. Начинать разговор о демонах в присутствии подавальщицы не стоило, хотя соблазн был. "Так вот, насчёт продажи души, договоре с Велиалом и древних богах". Мысли о богинях не вызывали особой злости, к ним Гарольд относился достаточно нейтрально, может слегка корил Бадб за её изобретательность при выборе гейса. Да и за задание, вынуждавшее его плыть в чёртову Ирландию.
Берилл бережно расправила воротник белоснежной рубашки своего михаилита, сосредоточившегося на еде. На безымянном пальце изящной, белой ручки зеленой искрой блеснул изумруд в обручальном кольце. Лекарка вообще очень похорошела с тех пор, как Гарольд видел её, расцвела еще пуще. Желтое простое платье, обнажающее плечи и чуть приоткрывающее соблазнительные округлости, удивительным образом оттеняло белокурую косу, небрежно перекинутую через плечо.
- У вас замечательный рисунок на виске, мистер Брайнс, - мягко произнесла она, отпивая из своего кубка и слизывая каплю вина с уголка губ, - вам очень к лицу. Но отчего же вы не едите?
Надо было подыскать себе женщину - если до этого раны и вызванная ими слабость не ставили вопрос так остро, то теперь, когда он чувствовал, как к нему возвращаются силы... Гарольд, понимая, что Берилл могла читать его эмоции, попытался перенести внимание на еду, что вышло не сразу.
- Рисунок, действительно, неплохой. Ходи я по морю, может, бы и набил себе похожего ворона, не на лицо, конечно. Жаль, что ещё пара таких - и мне конец. Гейс, вы когда-нибудь слышали о таком? - Гарольд внимательно следил, чтобы случайно не съесть чего-нибудь мясного, а вот за выпивкой ему в скором времени надо было сходить самому.
- А как же, - Фламберг с удовольствием прожевал кусочек окорока и продолжил. - Старая ирландская традиция. Говорят, придают смысл жизни - хотя бы тем, что появляется много лишней головной боли. За что благословляли?
- За осквернение священного места древних богов - та плита, которую я тащу за собой, я выломал её из пола заброшенного храма, построенного на месте капища Немайн. - Как ни в чём не бывало, ответил Гарольд. - Головной боли, надо сказать, оно действительно добавляет. Радует то, что гейсы, видимо, всё-таки можно снять. Одна из богинь обмолвилась о "светоче". Но я, к сожалению, пока не знаю, что или кто это, да и проблемы есть понасущней.

Вспоминалась выжженная пустошь ада, души, потерявшие всё человеческое, отчаянье, но больше всего, почему-то именно воздух. Для Гарольда этот воздух, приправленный ароматом яблока, стал противоположностью, любимого им, прохладного морского бриза. Именно этот воздух, лишенный жизни, первым приходил на ум, когда он вспоминал ад.
Берилл с нескрываемым сочувствием глянула на него, сокрушенно вздохнула. И резким кивком прогнала служанку, которая как раз несла на блюде запеченные яблоки.
- В человеке главное - свет, - тихо и грустно, точно настроение Гарольда передалось и ей, произнесла девушка, - все, кто во тьме, ищут его. Но найдя - слепнут от сияния, чувствуют боль. Ибо тьма не всегда означает зло, а свет не всегда несет добро. Но все же, мы мечемся в поисках его, рождаемся ради него... И у каждого он - свой. Знаете, Гарольд, это как с небом: если один в весеннем небе умудряется разглядеть серые тучи, то уж другой-то непременно увидит море, корабли, далёкие.
Лекарка замолчала, ласково провела рукой по щеке своего михаилита и улыбнулась Гарольду, будто не он когда-то называл её козой и мошенницей.
Метания, да? Да он метался, и пока смог найти небольшую радость в своей жизни - возможность вечером посидеть у огня, размять онемевшие ноги, вдохнуть наглый утренний ветерок, выезжая из очередного постоялого двора. И то, ради этой простой истины и радости, пришлось побывать в аду. Должно быть, было замечательно иметь вот такого близкого человека, доверять кому-то больше, чем себе, ставить чьё-то благо намного выше своего. Иметь не куда, а к кому возвращаться. Его желание купить себе дом было, во многом, попыткой заменить это чувство. Да, он чувствовал, что у него нет опоры, нет того, ради кого, с кем, благодаря кому. Берилл, поняв эту простую истину раньше Гарольда, не зря пожелала ему найти такого человека. И он пытался, искренне пытался найти это в Амалии, покупаясь на её наигранную доброту, как ребёнок. Но не всем везло. Да и он сам вряд ли был достоин чего-то такого, вряд ли проявил к кому-то достаточно добра. Гарольд видел это в себе, он легко вёлся на чужую доброту, любил её, оценивал людей по первому её проявлению, а сам... Сколько раз он сам первым проявил искреннюю заботу о ближнем? Первым, не имея никаких оснований? Оставаясь тёмным, он искал света, и, конечно, не находил. Гарольд, вспомнил, что его эмоции открыты и видны, и жестко их приструнил, стесняясь такой мягкости.
- И всё-таки, сэр Фламберг, не могли бы вы помочь мне с поиском выхода из этого проклятого контракта? - Гарольд представил удивляющегося его глупости михаилита, но делать было нечего.
Фламберг переглянулся с Берилл и устало вздохнул.
- Это очень... непросто, мистер Брайнс. Ад крепко держится за своё. Я не знаю и не хочу знать, что вы получили - хотя, по разговору выходит, что немногое, - но можно попробовать разве что отыграть душу. Или выторговать, но цена, как вы сами понимаете, может оказаться не лучше этого контракта. Пусть и, - он ухмыльнулся, - проще.
Гарольд тоже слегка улыбнулся. Да, если бы он всё-таки попробовать убить магистра, это было бы ой как непросто. Невольно вспоминалась манера общения Циркона с оккультистами. Но одна жизнь другой не стоила, конечно, такой выход мог уменьшить риски для него, но не совсем этого он искал.
- Я предположил, что можно было бы выскользнуть из этого договора, поменяв, так сказать юрисдикцию.
- Ого, - Фламберг взглянул на него с неприкрытым интересом и опустил подбородок на сплетённые пальцы. - Любопытно, но есть определённые сложности. Юрисдикция, мистер Брайнс, не безусловна. Никто не любит хвоста из старых долгов. Если человек не расплатился однажды - он ненадёжен. Если он меняет юрисдикцию только из страха - он ненадёжен. А те властители, что не разбирают, - он помедлил, словно подбирая слова, - у них с таким договором и на порог не пустят.

Фламберг был чертовски прав, и более того, от смены хозяина, необходимость лаять и кусаться могла никуда и не деться. Хотя и тут, скорее всего, были нюансы, о которых не мешало узнать. Ему вообще стоило отказаться от поспешности, которой он был так верен последние годы.
- Да, вы правы, и всё-таки не хотелось бы просто менять убийство одного человека, на убийство другого, но более простое. - С самого начала он вообще предполагал, что можно было отдать левую руку или глаз, может, и сейчас это стало бы выходом, хоть и не самым приятным.
- Не меняйте, Гарольд, - улыбнулась Берилл, снова переглядываясь с Фламбергом, - если не хотите.
Михаилит же, порывшись в кошельке, достал оттуда три пожелтевшие от времени кости и со слегка удивлённым видом подкинул их на ладони.
- Вот жеж вещь, которая и лечит неприятности, и доставляет, мистер Брайнс. Не единственная, но из того множества, что так любят все, или почти все. И, как всегда и во всём, вопрос в ставках.
Не успел он договорить, как по лестнице с восторженным визгом скатился мальчишка, лет девяти на вид, одетый в синюю тунику по размеру и серые штаны, заправленные в новехонькие сапоги. Карие с прозеленью глаза сияли от счастья, а чуть влажные после мытья черные волосы вились крутыми кудрями. Точно такими же, какие закручивались в хвосте косы Берилл.
- Сэр Фламберг! - Радостно напрыгнул ребенок на спину михаилита, сходу, не задумываясь. - Леди Берилл велела спать, а я спать не хочу! Ну потому что, как же спать, когда вы вернулись наконец-то? И сапоги новые мне купили, а вам леди оверкот вышила! Красиво! Только спать я все равно не хочу, потому что дахут же! И молнии - вжухх, вжухх! А вы еще тварь убили? О, какой ворон! - Это уже адресовалось Гарольду. - А можно мне тоже такого, только на плечо? О, сыр! Сэр Фламберг, а вы меня на охоту еще возьмете? Это так интересно!
Берилл, улыбаясь, погрозила мальчику пальцем и взглядом указала на лавку. Вместо этого ребенок попытался ввинтиться под руку Фламберга, но тот, взяв парнишку за плечо, всё же усадил рядом и покачал головой.
- Никаких охот. На какое-то время тебе хватит дел и в резиденции.
Гарольд сдержал улыбку. Фламберг и Берилл относились к ребёнку так, как мало кто относился к родным детям. Это было видно сразу. Мальчик, наверное, должен был стать михаилитом, но ни несчастным, ни ободранным, ни тем более забитым он не выглядел. Опасное занятие, но всяко лучше смерти и многого другого, что могло произойти с беспризорным ребёнком. Мысль о том, что мальчик либо беспризорник, либо потерял родителей в играх богов и демонов приходила в голову первой. Иначе покупка обуви вряд ли стала бы необходимой, да и ребёнок бы не относился к тем, кто забрал его из семьи, как к родителям. Но он отнимал слишком много чужого времени, тем более михаилит только вернулся с охоты, да ещё и потратил немало сил на иллюзию.
- Спасибо вам - обратился Гарольд и к Берилл и Фламбергу. - и за совет, и за ужин.
Он поднялся из-за стола. Теперь можно было купить себе эля и устроиться у камина. Здешний огонь был на редкость приветливым.

Пока Гарольд договаривался с трактирщиком о цене и спускался в подвал за элем, все разошлись и он смог устроиться у огня. Сделав большой глоток такого прохладного эля, что заныли зубы, он протянул левую руку к огню. Рассказывая ему о тяжёлой дороге, о холоде, и приятном и утомительном, отдавая своё тепло, открывая свои чувства. И огонь откликнулся волной тепла, покалываньем в пальцах, чувством уюта и защищённости. За прошедшую неделю, Гарольд всё больше времени проводил у костров и каминов. Хоть он и намного больше стал говорить с Вальтером, до конца довериться человеку было сложно и опасно. А огонь, огонь ничего не расскажет, ничего не купит и не продаст, только выслушает. Это пламя было скромным и одновременно уверенным, как дубовые столы и скамейки в таверне. Гарольд сделал ещё глоток. Тепло дошло до ног, приятно потекло по ним.
Огонь был интересной стихией. Являя собой разрушение, он давал тепло и уют, напоминая этим самого человека. Да, если бы Гарольд выбирал, то огонь был бы ближайшей к человеку стихией. Сейчас, когда он обдумывал свои предыдущие способы его использования они казались не то что глупыми, а скорее хамскими и саморазрушительными. Он переложил кружку, чтобы погреть и вторую руку. Огонь всегда требовал материала для горения, плотного, сухого материала, которого и в природе было не так много, как могло показаться. Так, чем же должен было питаться то же пламя, которое он много раз безуспешно пытался применить? Его энергией, может быть и самой душой.

1 февраля 1535 г. Сафрон-Уолден, Эссекс.
Имболк

Узкие улочки Сафрон - Уолдена, почти до окон занесённые вчерашним снегом, были непривычно безлюдны. Город казался очень уютным - маленькие домики, из труб которых лениво плыл дым, резко контрастировали с холодными стенами нависающего над ними замка. Искать работу в такую погоду было почти безнадёжно - казалось, все до единого жители города наслаждались защищённостью и теплом своих домов. Гарольд долго пробирался по извилистым и приземистым переулкам, пока не нашел работу в одной из добротно сделанных лавок. Здание остыло и было необычно тихим, как будто пребывание живого человека в нём было неуместно. Из прикрытой двери за прилавком веяло чем-то забытым, но неприятным и отталкивающим. Только через несколько минут появилась очень худая женщина с впалыми щеками и холодно- бледной кожей. Она представилась Беллой Уэйд, задала ему пару вопросов, после чего спешно объяснила обстоятельства и условия работы. Из-за двери веяло покойником - муж миссис Уэйд скончался на днях, и Гарольд должен был заменить его у прилавка. Вот-вот должен был приехать ещё не знающий о горе сын почившего, но занесённые снегом тракты заставляли волноваться. Вдова предлагала работу на два дня и обещала хорошую плату, при условии, что торговля пойдёт хорошо, и он не будет уличён в обмане.
Выпросив себе покрывала - после новости о хозяине лавки внутри стало ещё прохладней - Гарольд устроился за прилавком. Вдова несколько раз возвращалась, то и дело впуская сквозняк из-за двери. Она показала цены и велела звать её, в случае если что-то не ясно и ни при каких условиях не продавать товар, точно не зная сколько он стоит. Один за другим появлялись посетители, каждый пытался стряхнуть с себя уличный холод и согреться, но не мог, и от того спешил уйти. Хозяйка лавки то и дело проверяла, сколько чего продано и пересчитывала каждый пенни, что не особо волновало Гарольда - даже её появление приятно оживляло комнату.
Медленно и нехотя город оживал - по улице начинали мелькать горбящиеся от холода прохожие. Атмосфера вызывала воспоминание о детстве и доме, заставляла добро позавидовать тем, кто сейчас устроился у тёплых каминов. В такие времена особо остро ощущалось одиночество. Хотелось подыскать себе женщину, но что толку, если он должен был ехать дальше, а способных на путешествие, как Берилл было немного. Да и втягивать кого-то в хитросплетения своих проблем Гарольд бы не стал. Но желание купить какой-нибудь домик в Бермондси, жениться, и греться вечерами у собственного камина, вместо того, чтобы тащиться за холодное море в Ирландию, никуда не делось. Если бы он и стал где-то селиться, ища покоя, то выбрал бы участок Клайвелла, правда, пока стоило быстро проскочить город и лишний раз не рисковать встречей с констеблем.
Да, если бы ему удалось выкрутиться, он бы купил дом, но, для этого были нужны деньги. Заниматься торговлей Гарольд не особо хотел - она навевала неприятные воспоминания, но сейчас, после всего, он не видел в ней ничего фатального.
К вечеру дело пошло лучше, так что он перестал скучать и грезить поглощённый привычной торговлей. Угол за прилавком, в который Гарольд забивался каждый раз, когда не было посетителей, казался самым тёплым местом в здании, и стал ему почти родным, так что было даже жаль покидать его, уходя переночевать в таверну.
Уже совсем стемнело и очертания узких улочек вычерчивались только мягким светом редких окошек. Снег часто скрипел под подошвой, а уши и нос пощипывал вечерний мороз - Гарольд пробирался по незнакомому городу быстрым, уверенным шагом. Для Англии зима выдалась слишком холодной - он бы не удивился, если бы по приезду в Лондон, увидел полностью скованную льдом Темзу. Такая возможность не радовала - слишком откладывать путешествие в Ирландию не хотелось. Нехватка денег тоже заставляла задуматься - из-за проклятия Гарольд больше не мог работать на корабле. Он свернул за угол и вдалеке показались очертания таверны, размытые несколькими желтыми огоньками окон. Продавать гримуар сразу не хотелось - он всё-таки мог оказаться полезным.
Предложи орк ещё какое-нибудь поручение, от него, наверное, стоило отказаться - это был ненужный риск. С другой стороны, деньги стали бы хорошим стартовым капиталом. Возвращение от сервизии к сервизиям заставляло задуматься - дорога всегда стоила денег, а Гарольду надо было пару раз пересечь весь Альбион. Он мог останавливаться и подрабатывать, как сегодня, но такими темпами можно было и не успеть. Со скрипом открылась дверь таверны, и Гарольд насладился тёплым и дымным воздухом зала. Неприятные мысли ушли сами собой уступая место предвкушению вкусной еды и прохладного эля.

3 февраля 1535 г. Стратфорд.

Стратфордский бордель, куда Гарольд забрёл от скуки и призрачной надежды, был грязен. Настолько, что невольно вспоминались публичные дома в испанских портах, где в душном, липком полумраке, под громкие и лживые стоны, вершилось таинство, что людям было дано свыше. Здешнее заведение с веселыми девочками располагалось в подвале таверны, уподобляясь римским lustris. Обставленно заведение было столь же скудно: клетушки у стены, разгороженные лишь плетеными из ивы ширмами, за которыми виднелись ложа, нет, толстые одеяла, брошенные прямо на пол. Длинная кушетка, на которой чинно сидели несколько темноволосых девиц с алыми губами, которые они беспрерывно покусывали. Пара стульев с настолько низкими спинками, что у барышень, облоктившихся на них, вываливалось из декольте все. Абсолютно все. И была видна молочная желтизна грудей, темные, заостренные соски и капельки пота, стекающие в ложбинку. Воздух нестерпимо вонял потом, дешевыми духами и какими-то лекарствами, лип к коже, пачкал, осквернял своим прикосновением. И казалось, что повеяло свежим ветерком, когда из одной из клеток вышла юная девчушка, спешно оправляя одежду и утирая слезы. На вид ей было не больше пятнадцати, а то и меньше - угловатая, тонкая, чуть неуклюжая, она была неформленна, а в низком декольте не было видно никаких округлостей - лишь тонкие, почти птичьи косточки ключиц, лишь легкая рябь там, где ребра сходились в грудину. На Гарольда она взглянула со страхом, пригладила светло-русую косу и, опустив голову, направилась к кушетке. Следом за нею вышел толстый, мерзко толстый, мужчина с сальной усмешечкой на губах. Волосы давно разбежались с его макушки и теперь испуганно жались у ушей, закручиваясь в сальные кудри и издали напоминая двух червяков. Но одет он был хоть и неопрятно, но богато. Объемистое пузо обтягивала шитая серебром алая рубашка, а зеленые штаны были заправлены в дорогие сапоги из кожи жабдара.
- Какой приятный сюрприз! - Расплылся он в улыбке, завидев Гарольда, точно ждал торговца всю жизнь. Зубы у мужчины оказались неожиданно крупные и белые. - Сладкий Герберт - так меня кличут, а это - мои девочки!
Гарольд чуть не прыснул смехом, услышав кличку владельца, кроме неё ничего смешного в подвале не было. Бордель казался ему могилой - сырой, заросшей плесенью ямой в чернозёме. Женщины были страшными кадаврами, а Гербет разожравшимся их плотью червяком. Единственным живым человеком, кроме Гарольда была несчастная девочка, вся в синяках, закопанная заживо и уже медленно остывающая. А червь вился вокруг неё, уже начиная ввинчиваться в ещё дрожащую плоть.
- Здравствуйте, Герберт, и во сколько мне обойдётся одна из ваших девочек, скажем на час. - Он прошелся взглядом по шлюхам и девочке, специально не обратив на неё особого внимания, и задержавшись на упитанной. В памяти сама собой всплыла старая, отвратительная история. Гарольду тогда было не больше двадцати, они с капитаном с вечера сидели в избушке деревенского старосты. Огонь приятно потрескивал в раскалённой и дымящейся печи, и всё вокруг было пропитано запахом трав и ореховым дымом. Хозяин покосившейся избы щедро разливал рябиновую настойку от чего разговор шел хорошо. Просоленное сало приятно таяло на языке, а чеснок был, пожалуй, самым ядрёным, что он только пробовал. В этой деревне они не имели никаких дел, просто остановились на ночь, опасаясь таскаться в потёмках по холодным и диким новгородским лесам. Было за полночь, и истеричный стук в толстую дубовую дверь заставил немного протрезветь.
- В двадцать шиллингов, мой сладкий, - причмокнул губами Герберт, кокетливо подмигнув Гарольду, - девочки - первый сорт, пробу поставить негде. Сам проверяю частенько. Вот, к примеру, пышка Амели, - он ткнул пальцем в пухлую блондинку, на которую глядел Гарольд, - так вообще на вес золота
Бледная как труп женщина с дрожащими руками и челюстью влетела в открывшуюся дверь и тут же рухнула на пол. Она простонала, что-то непонятное на новгородском, от чего до этого красное лицо упитанного старосты быстро начало бледнеть. Он, ругаясь, кинулся за печь и с одной только саблей в руке, босяком выскочил из избы. Гарольд с капитаном, которые были обуты, толком ничего не понимая, побежали за мужчиной. Тот как сумасшедший петлял между хатами и заборами, пока они не выбрались из деревни и у опушки не показалось местное кладбище.
Он, как бы оценивающе, даже серьёзно прошелся взглядом по предложенной бесценной красавице.
- А если за ночь? - Гарольд с капитаном едва успевали за старостой, тот, похожий на разъярённого медведя, широкими шагами пробивался сквозь сугробы. Косые деревянные кресты на фоне хвойного леса и звёздного неба приближались всё быстрее.
- А если за ночь, то дороже, - удивился Герберт, потирая пухлые руки, - это ж, сладкий мой, какую девочку выбрать изволите. И чего запросите. Сюзанна, вон та, чернявая, в желтом платье, так вообще все сделает, что повелите.

Гарольд вздохнул.
- И сколько за какую, на ночь? Скажем, если я попрошу всё, что захочу? - При этом он уделил чуть больше внимания остальным женщинам, которые внимания, как и лже-Амалия совсем не стоили, и опять проигнорировал избитую девочку. - Только не заламывайте цену, до Бермондси недалеко, а я за день - другой точно не изойду. - Когда они были уже совсем близко, лунный свет отразился от двух безумно выпученных голубых глаз. Мужчина с такими же длинными чёрными волосами, как у Гарольда жадно прижимал к себе замёрзший женский труп. Гарольд замер в шоке и ужасе. Блеснула отполированная сабля и голова безумца чмокнув слетела в разрытую могилу. Тот, жутко похожий на стоявшую перед ним девушку, труп Гарольд бы не забыл никогда.
Герберт всплеснул руками, отчего на Гарольда повеяло яблоками, потом и удушливым запахом мирры, округлил глаза так, что стали видны красноватые жилки в них.
- Мы же не на мясном рынке, мой сладкий, - с апломбом заявил он, - это приличное заведение. Вы девочек-то поглядите вблизи, а уж какую выберете - о той и говорить будем.
Девочки, заслышав предложение своего хозяина, оживились и приосанились. Упомянутая Сюзанна так и вовсе попыталась подтянуть корсаж, но получилось почему-то наоборот - он опустился еще ниже, открыв и бархатистую, золотистую кожу, и яркие, подкрашенные кармином, острые соски.
Отвращение, подогнанное преследующим его запахом нарастало. Подвал, что невероятно, показался ещё более душным и грязным. Жалко было только избитую девушку, он мог хотя бы накормить её, может быть разрешить переночевать в таверне.
- Ну, сколько, скажем, хочет за свои услуги Амелия, насколько я понял, больше других. - Гарольду никогда не нравились содомиты, а этот ещё и избивал женщин. Можно было предположить, что девочку побил клиент, но этот лысый хрен мог заняться чем-то кроме жратвы и виртуозного торга.
- Больше других, ягодка моя, берет Никто, - Сладкий до приторности Герберт небрежно махнул рукой в сторону избитой, похожей на жалкого мышонка, девочки. - Амели же за ночь просит всего-то фунт.
Гарольд изобразил удивление, внимательнее рассматривая девочку, и как бы не находя в ней ничего выдающегося. Та - худая, расписаная синяками, что китайская ваза, казалась всё более испуганной. Очевидно, что за ребёнка брали больше, особенно в таких дырах. Если где-то опыт, умение себя вести, говорить и прочее, могли играть роль, то тут всё решалось только внешним видом, который, учитывая условия, был напрямую связан с возрастом.
- С чего Никто, и почему больше?
Герберт со значением глянул на него, вытянув губы трубочкой, и покачал головой.
- Пирожочек мой, ну как еще называть Безымянку? А больше - так потому, что именно Никто же. Особая сладость - обладать ничем.
Хозяин борделя вызывал в Гарольде уже не только отвращение, но и агрессию. Этот человек достаточно успешно пытался сочетать в себе всё плохое, что было в мире. - он изобразил крайне скептическое выражение лица.
- И сколько стоит ничто?
- Полсотни серебром, медочек, за ночь.
Девчушка забилась в дальний угол кушетки, сжалась комочком и крупно дрожала - то ли от страха, то ли от озноба.
Было не похоже, что она просто талантливо изображает страх.
- Ну как, девочка, подойти сюда, я хоть посмотрю на тебя.
Отчаянно захотелось выбраться из подвала, вдохнуть морозный воздух, стряхнуть с себя противные запахи.
Никто медленно, оттягивая момент, поднялась и шагнула к Гарольду, опустив голову. Руки её сжимали узкий поясок. Как и показалось с самого начала, серому платью было просто нечего обтягивать и подчёркивать, но Герберт всё равно оглядел девочку с такой гордостью, словно та была не меньше чем знаменитой куртизанкой.
- Посмотри мне в глаза. - спокойно, но настойчиво потребовал Гарольд. Больше не хотелось заставлять девушку мучаться, но денег у Гарольда было не много, а большинство шлюх такого поступка бы не оценило.
Никто дёрнулась. Было видно, что она еле удержалась от того, чтобы отступить на шаг. Возможно, не сделала этого только потому, что смотрел и Герберт.
- Господин.
В покрасневших от слёз светлых глазах видна была обречённость.
Девочка не притворялась.
- Тридцать пять, больно уж тощая. - Надо было заканчивать этот цирк, из веселья всё превращалось в немой ужас, который и емы было терпеть трудно, не то что ребёнку.
- Полсотни - и ни пенни меньше, - неожиданно грубым, твердым, сильным голосом ответил Герберт, уперев руки в бок, - а что тощая, так не беда - рыпаться не будет.
Гарольд, напротив, слегка улыбнулся.
- Тогда посидит со мной до обеда? Всё равно днём мало кто берёт, и покажите мне чёрный ход в таверну.
- Посидит, сахарок, - согласился хозяин борделя, возвращаясь к елейному тону, - а выхода в таверну нет. И деньги вперед, сладенький, вдруг попортишь?
- Трактирщик не против таких игр? - Гарольд потянулся за деньгами. Идя в бордель он всегда брал с собой ограниченное количество средств, это почти всегда были мутные места, мутных районов и шуметь в них толстым кошельком не стоило.
- А ему дело какое? Комнату господин купил, выпивку купил, девочку купил. Всем сладенько! Да и крошка эта молчать приучена, не беспокойтесь.
- Ну и хорошо. - Гарольд расплатился и открыл дверь перед дрожащей девочкой. - Пошли.

Комната хоть и была неуютной и сырой, зато на втором этаже, в углу. Все пространство занимала кровать, рядом с которой стоял колченогий стол. Вот на него-то служанка и водрузила поднос со снедью: отварной рыбой, яйцами и сыром, рядом с которым лежали зелень и хлеб. Кувшин с травяным настоем и две кружки она принесла позже, понимающе хохотнула и плотно закрыла дверь.
- Садись. - Гарольд указал рукой на кровать, сам опёрся спиной о стену. - Вне подвала дышалось легче и приятней, после этого случая, он твёрдо решил, что больше не будет забредать в подобные заведения. Гарольд ожидал найти там, какой-нибудь уютно обставленный домик, со старой раскрашенной, как голландская картина хозяйкой, и несколькими чистыми и опрятными девушками, а наше то, что нашел. Девушку было очень жалко - синяки, могли быть как следами непокорности, так и просто выражением чей-то неполноценности, но глаза, показались Гарольду живыми. Трудно было представить, более ужасную участь, а эта девочка ещё и попала к конченному уроду.
- Как тебя зовут? И не говори, что никак. - Уже с полтора года он не видел таких детей, с тех самых пор, как перестал заниматься работорговлей. Эта, скорее всего, была сиротой, может быть, имела младшего брата или сестру, которых надо было прокормить.
Девочка села на край кровати, сложив руки на коленях и опустив взгляд.
- Я - Никто, господин.
Гарольд вздохнул, давя раздражение, и совершенно без угрозы в голосе заговорил.
- Послушай, ты же знаешь, что я могу с тобой сделать. Скажи мне имя, которым тебя крестили. - Он подошел к столу, налил кружку настоя и поставил её перед девочкой. - И не упрямься. - Гарольд бы просто подождал пока девушка наесться, но перед тем, как решить, оставить её на ночь или нет, хотелось узнать хотя бы имя.
На первых словах девочка вздрогнула и сжалась. И кружку брать не спешила.
- Хизер, господин, - имя прозвучало еле слышно, но различимо.
"Ну вот, только напугал".
- Ты местная? - Он налил себе немного эля из отдельно стоящего кувшина, который принёс в комнату сам. Должно было уйти некоторое время, прежде чем девочка смогла бы хоть как-то заговорить. - Сделай пару глотков, у тебя наверняка пересохло в горле от надрыва и слёз. - Он, как бы подавая пример, попробовал эль.
Хизер взглянула на кружку, потом на кувшин, из которого наливал себе Гарольд. Пить не стала.
- Да, господин. Местная.
Гарольд мягко взял из рук девочки кружку, и вылил содержимое в окно, предварительно проверив, не попадёт ли кому-то на голову. Толстая шлюха очень походила на Амалии, даже именем, после всего он бы не удивился, если бы это что-то значило. Налив в кружку эля, Гарольд поставил её перед девочкой.
- У тебя есть семья? Братья, сёстры? - Вопрос был задан немного от праздности, немного, чтобы узнать несчастную получше. Если бы её выкрали, было бы в его сила вернуть девушку домой.
Эль Хизер всё-таки попробовала, и начала пить маленькими глотками.
- Близких нет. Только тётя, господин.
- Это она определила тебя к этому... предпринимателю? - Может быть, ему бы удалось, устроить её в какой-нибудь монастырь, за скромную плату. Хоть они сейчас и закрывались, надежны на лучшую жизни это давало больше, чем было у Хизер сейчас.
Девочка кивнула, всё ещё поглядывая настороженно, словно ждала, когда же этот странный человек перейдёт к делу.
- Насколько тебе не нравится твоя нынешняя жизнь? Не подумай, что я злорадствую, и просто постарайся честно ответить на вопрос. - Не каждый согласился бы на постижение, даже находясь в таком положении, как она. Гарольд лично знал дюжину людей, который бы скорее удавились, правда они не были избитыми маленькими девочками.
Хизер замерла, не отводя от него взгляда.
- Как будет угодно господину?..
В груди появилось неприятное чувство - он был слишком груб. И высокомерен, лез не в своё дело и давал ложную надежу. Гарольд посмотрел на Хизер - изодранная, несчастная. Захотелось обнять её, не как женщину, как человека, который страдал. Он сам не заметил, как лицо слегка смягчилось, Гарольд разделил кусок сыра надвое, один положил перед девочкой, другой укусил сам. Двигался он спокойно, избегая резких движений. Кушать после той вони не хотелось, но Хизер вряд ли бы начала есть сама.
- Ни бить, ни тем более насиловать тебя я не собираюсь. - Он слишком мало вошел ей в доверие, но как войти в доверие к настолько измученному ребёнку? - Ты хочешь поужинать со мной? Просто поесть, ничего больше?

Девочка, которую больше не звали Никто, помедлила, потом кивнула и взяла сыр, с видимым удовольствием, хотя и не без настороженности, вдыхая его аромат.
- Зачем вам это, господин?
Это был хороший вопрос - ему всегда хотелось освободить запертых в каютах рабов, но он никогда не мог этого сделать или не осмеливался. Гарольд пожал плечами.
- Когда-то я занимался чем-то не лучшим, чем этот жирный бурдюк внизу, а теперь меня мучает совесть. Просто так случилось, что на пути мне попалась ты.
"Да и разве нужен особый повод, чтобы помочь ребёнку, которого избивают и насилуют?"
- Так что, пользуйся моментом и перекуси.
Хизер, которая всё больше походила на мокрого несчастного утёнка, покосилась чуть недоверчиво, но кивнула и продолжила есть.
Гарольд налил себе ещё эля, лениво покрутил кружку в руке, вглядываясь в содержимое. Затея была глупой, но стоило, хотябы посмотреть на реакцию девочки.
- Глупо было бы спрашивать, нравится ли тебе такая жизнь. Вопрос в том, готова ли ты рискнуть последним, что у тебя осталось - жизнью. Если ты согласишься, я определю тебя в какой-нибудь монастырь, где жизнь тоже не сахар, но точно не хуже той что есть. Но это риск. Я могу оказаться убийцей, оккультистом и ещё черт знает кем. Всё может провалиться по тысячи разных причин. Но это хоть какой-то шанс, который зависит от твоего решения. - Он сделал глоток.
Хизер поперхнулась сыром и закашлялась, сильно, до слёз. Потом изумлённо уставилась на Гарольда.
- Это... интересный выбор, господин. Между смертью и... смертью. Покаянием. И, вы простите меня, господин, но монастырь стоит ведь очень, очень дорого.
Гарольд вздохнул - было не ясно, что творилось в английских монастырях, но Хизер, почему-то, уверенно ставила их в один ряд с борделями. Связей в Альбионе у него не было, а без них деньги ничего не решали. Да и в самой девочке он отчегото не увидел огня.
- Может быть, ты владеешь каким-нибудь ремеслом? - Умей она делать что-то необычное, был бы шанс найти работу. Было бы удачно, окажись она, например, дочкой травницы.
Вопрос вызвал сухой смешок.
- Могу работать по дому, господин. Могу шить. Как все. Ничего особенного. А вы, господин, жениться хотите? Так спрашиваете...
Гарольд грустно улыбнулся - девушка была не в его вкусе. К сожалению, он не мог ей ничем особым помочь, и чем дольше продолжался этот глупый разговор, тем хуже было.
- Ладно, доедай и можешь идти, как и обещал, трогать тебя я не стану. - Он не решился даже позволить ей переночевать в комнате, не хотелось рисковать пропажей денег или документов, тем более, когда он был так близко к Лондону.

5 февраля 1535 г. Окрестности Бермондси

Привычные и уже даже почти родные леса за Гринфордом, недалеко от Бермондси, были залиты ярким солнечным светом. Березки, ели, можжевельник и дубы весело приплясывали на опушках мореску, сплетаясь ветвями-руками, отбрасывая снежные кудри за спину. Тишина и умиротворение царили над трактом, нарушаемые лишь стрекотом соек да резкими потявкиваниями лисиц где-то в чащобе.
Гарольд полной грудью вдохнул морозный воздух, пронзительно красивый день радовал своей чистотой и свежестью. Наконец-то, хотя бы одно из его путешествий подходило к концу. Он уже предвкушал редкое и от того ценное чувство завершенности. Только одна мысль отвлекала с самого утра - стоило ли попытаться встретиться с Цирконом. После разговора с Фламбергом, самым разумным, казалось - просто явиться в резиденцию михаилитов и сказать магистру, что он не хочет его убивать. С соседней ветки с шумом взлетела птица, роняя на землю пригоршни снега и чуть не задевая Гарольда крылом. Сцена могла получиться очень глупой.
- Как думаешь, успеем сегодня добраться до Лондона?
Если Вальтер и хотел ответить, то не успел. С резким, неприятным свистом, каким, должно быть, подзывала лошадь сама Смерть, мимо уха Гарольда пронеслись две стрелы. Рухнула на снег, забилась в смертной муке та самая птица, пронзенная первой, а вторая стрела застряла в дереве напротив.
- В Лондоне вас не угостят такой олениной и таким вином, как у нас, - раздался насмешливый голос сбоку. Говорил молодой, лет двадцати пяти, парень с тонкими черными усиками над губой, статный и вооруженный длинным луком. Одет он был в белый балахон с капюшоном, в котором сливался с кустами и снегом, казался сугробом.
- Метко. - Улыбнулся Гарольд, спешиваясь. - Но за выбитый глаз я бы на вас обиделся.
Если бы его хотели убить и ограбить - уже бы убили и ограбили. Странно, что он так свободно охотился, так близко к Бермондси, но у Клайвелла, по слухам, и без того хватало работы.
- Джеймс Грот, рад знакомству.
Вальтер, который до того оглядывался вокруг, не упуская и крон деревьев, выдал короткую тираду по-шведски. Короткую, но очень ёмкую. И с тяжёлым вздохом тоже соскочил с коня, одарив почему-то Гарольда раздражённым взглядом.
- Приятно иметь дело с джентльменами, - просиял улыбкой браконьер, с интересом оглядывая Вальтера, - Фрэнсис Осбальдистон, к вашим услугам.
Вальтер мог ворчать сколько хотел - без пятидесяти монет Гарольд бы как-то прожил, а вот со стрелой в затылке вряд ли, тем более, ему-то не была уготованна гарантированная дорога в ад. Стоило попробовать подойти поближе, чтобы показать свою небогатую одежду и иметь хоть какое-то преимущество против лучника. Он спокойно, без резких движений прошагал к дереву и вытащил одну из стрел. Жар и желание действия быстро приливало к мышцам.
- Не знал, что так недалеко от Бермондси водится столько дичи, с другой стороны, из-за запретов её почти не стреляют.
Мимо уха свистнула еще одна стрела, вонзившись точно в то место, откуда Гарольд выдернул свою пусть маленькую, но добычу. Фрэнсис Осбальдистон, казалось, и не двигался вовсе, но зато на одном из деревьев мелькнула тень, скрываясь в ветвях. И послышался заливистый свист, к которому Фрэнсис прислушался, а затем с улыбкой кивнул Вальтеру, предлагая отступить на шаг назад.
- Так что, мистер Грот, - поинтересовался он, - изволите отобедать с нами?
- Я не против. - Гарольд пожал плечами и оставил вторую стрелу на месте. Оставалось только надеяться, что борцы за равенство обойдутся отъёмом денег и вещей. Если верхом были хоть какие-то шансы прорваться, то теперь их не было вовсе. А после второго выстрела, Гарольду от чего-то показалось, что с бегством он повременил не зря. Было не столько страшно, сколько досадно - надо же было этим гадам выскочить прямо возле Бермондси, когда он уже предвкушал свежесть белья в Лондонской таверне.
Тотчас же из кустов вышли двое таких же, как мистер Осбальдистон - стройных и в балахонах. Вооруженных небольшими арбалетами и длинными, неприятного вида ножами.
- В таком случае, пожалуйте ваше оружие, мистер Грот, - не переставая приветливо улыбаться, вежливо предложил Фрэнсис, - у нас, как на королевском пиру: за стол, покуда меч на поясе, а нож - за сапогом, не пускают. Мистер Барсук, а вас в гости Буревестник к себе зовет, если помните такого и если желаете, а нет - так не держим.
Гарольд потянулся и медленно отстегнул меч. Выходила какая-то бессмыслица - глава разбойников знал Вальтера, но не поинтересовался, не по поручению ли Рика он здесь проезжает. Гарольд хотел просто прикрыться именем орка, что было бы непросто, учитывая что их собрались вести в лес - пришлось бы убеждать разбойников, что Рик сможет выяснить, на каком именно участке дороги они пропали и так далее. Ситуация с Вальтером значительно всё облегчала, хоть и заставляла задуматься, знают ли гады о Рике вообще.
- Вальтер, лучше бы тебе поехать дальше. - Он протянул меч и нож одному и мужчин. Хорошо, что с ним была плита, которая была нужна орку.
Северянин кивнул и покосился в лес.
- Пожалуй, что и в самом деле, на ужин в другой раз. Может даже на обратном пути. А то друзья в Лондоне заждались.
Фрэнсис приветливо кивнул ему и воззрился на Гарольда, к которому уже подходил разбойник с полоской черной ткани в руках. Прохладная ткань легла на глаза и стало темно.

Вели Гарольда долго, но аккуратно, не давая спотыкаться на корнях, увязать в сугробах. Сначала было тихо и морозно, пересвистывались разбойники и скрипел снег под ногами. А затем запахло дымом и жильем, застучали сапоги по дощатому полу, повеяло жареным мясом и элем - и сдернули повязку. Гарольд стоял посередине просторной, жарко натопленной комнаты в доме и перед ним был накрыт стол. Оленина соседствовала с караваями хлеба, с каш стекало желтое, жирное коровье масло, исходили ароматным паром пироги.
- Прошу к столу, мистер Грот, - радушно повел рукой Фрэнсис и подал пример, усаживаясь первым. За ним расселись все остальные, оставляя Гарольду почетное и самое теплое место у камина.
- Спасибо. - Гарольд не смог скрыть удивления, но послушно сел на отведённое место. Атмосфера была приятно простой, что, впрочем, мало интересовало сбитого с толку гостя. Может быть, разбойники хотели забрать плиту, как бы выторговав её, а не открыто ворую у орка? Зачем тогда было отпускать Вальтера? Может, они были как-то связаны с древними религиями и заинтересовались татуировкой? Или это была просто причуда их лидера? Могли ещё набирать добровольцев в свою братию? Но зачем тогда брать первого встречного, а не родственника или друга из родной деревни?
- Угощайтесь, - один из разбойников, скинувший балахон и оставшийся в зеленом джеркине и темных штанах, подлил Гарольду эль и щедрой рукой отвалил кус оленины на тарелку, одновременно подвигая к нему блюдо с огромной рыбиной.
Все остальные уже полным ходом ели и пили, так что Гарольд кивком поблагодарил разбойника и принялся за еду. Понять, что происходит и соответственно придумать, как действовать он никак не мог, так что оставалось только ориентироваться на обстоятельства. Всё равно он бы не смог придумать, зачем разбойникам его травить, тратя при этом еду и время. Вместо оленины Гарольд попробовал совсем неплохие сыр и кашу, запил всё элем.
- Братия! - раздалось из темного угла, где ворочалось то, что можно было принять за борова. - Сегодня замечательная ночь для веры!
И на ноги воздвигся монах, с выбритой тонзурой, лет тридцати восьми - сорока и около пяти футов росту. Столь малый рост возмещался удивительной соразмерностью пропорций, ибо все что священник потерял в высоте, он приобрел в ширине, а потому в поперечнике имел примерно три фута. Между поистине геркулесовыми плечами располагалась дюжая шея, на которой, словно канаты, выступали могучие мускулы. Разбойники на речь своего пастыря не обратили внимания, зато пастырь воззрился на Гарольда.
- Отчего ты не ешь мяса, сыне? - Пробасил он, возлагая длань на плечо. - Брезгуешь дарами, что ниспослал нам Господь? Неужто гринфордские олени слишком жилисты?
Гарольд улыбнулся. Что этот сундук имел в виду, говоря о ночи для веры, было непонятно, скорее всего, ничего хорошего.
- С чего бы мне брезговать мясом и не брезговать кашей? Нет, святой отец, меня просто угораздило дать обет не есть плоти зверя, которого я не убил сам. - Он сделал глоток эля. Это вполне мог быть их лидер, ради веселья нарядившийся монахом, в любом случае, такие вопросы были не к добру. Здоровенная фигура неприятно нависала над ним, нарастало чувство незащищённости. Хотелось поскорее узнать, что от него хотят разбойники, потому что просто убить и ограбить его могли гараздо раньше. Создавалось ощущение, что его просто пытаются сбить с толку.
- Силою креста и вина, отрешаю тебя от всех обетов, сыне!
Монах схватил чей-то кубок и, омочив в вине щепоть, обрызгал Гарольда.
- Ешь смело, ибо нет на тебе ничего отныне!
Гарольд на секунду сжал зубы от боли, давя желание закатить глаза. Видимо, этот цирк мог продолжаться до вечера.
- И всё-таки, святой отец, чем я обязан такому приглашению? - Недосвященник ему очень не нравился, за этими шутками, наверняка, скрывался очень опасный и непредсказуемый человек.
- Брат Вамба, - поморщился Фрэнсис Осбальдистон, все это время уплетавший пирог и с интересом наблюдавший за Гарольдом, - ты бы присел, выпил...
Монах кивнул, перекрестил Гарольда и уселся рядом, отпихнув объемистой задницей.
- Как вам наша стряпня, мистер Грот? - Вкрадчиво продолжил Фрэнсис, одобрительно поглядывая на тоненькую, черненькую и нарядно одетую девицу, что вышла из-за занавески, отгораживающей соседнюю комнату. В руках у девицы был кувшин.
Гарольд тоже на мгновение отвлёкся на симпатичненькую девушку. Она явно выделялась на фоне братии и условий леса, наверное, была дочерью или женщиной главаря. Лидером толстый священник точно не был, да и говоривший больше походил на заместителя.
- Очень вкусно, ещё раз спасибо. - Он вернулся к разбойнику. - Всегда приятно встретить таких гостеприимных джентльменов в пути. - Гарольд был так же вежлив и вкрадчив, как и разбойник. - Я, если говорить по правде, даже не знаю, чем заслужил такой радушный приём.
Девушка меж тем, улыбнувшись Гарольду, плеснула в кружку эля: сначала ему, а потом и Фрэнсису. Но ответил на вопрос не Осбальдистон. Занавеска прошуршала снова, и в комнату, согнувшись, вошёл ещё один мужчина, высокий, тощий, с длинными рыжими волосами, схваченными в хвост. Он явно был с дороги, потому что на ходу отряхивал снег с плаща. И на Гарольда уставился с таким интересом, словно никогда ничего подобного не видел. И тянуло от него и лесной свежестью и - довольно ощутимо - виски.
- Родошный прием, господин, мы окажем всем. Ведь добрые христиане должны, во имя Господне, жить и делиться. Мы делимся едой, гости... чем получится. Только, господин, мало ешьте - много дарите. Потому что важниченье! Нет... увожение. Честно? - спросил он, наклонив голову набок, словно птица, и ответил сам же: - Честно.
"Да..." Этот малахольный мог не то, что о Рике не слышать, он, видимо, едва понимал, где находится и как сюда попал, по крайней мере странная манера речи вызывала такое впечатление. Наверное, это и был их главарь, это бы многое объяснило, например, такое наглое нападение на территории Клайвелла, да ещё и на посыльных Рика.
- Да. - Добродушно согласился Гарольд. Стоило ли упоминать орка? Банды вполне могли враждовать. - Тем более, гостеприимство, в отличие от многого другого, ни за какие деньги не купишь, да и Рик будет вам благодарен, что приняли его посыльного.
Этот дурной на вражду с орком никак не тянул. Гарольд медленно потянулся за пазуху, чтобы достать деньги. Лучшим исходом было бы сохранить лошадь и плиту.
- Лошадь и то, что она тащит я оставить не могу - они не мои, а вот часть своих скромных сбережений - вполне.
Валлиец всплеснул руками и плюхнулся на скамью рядом с ним. Подносчица тут же наполнила и его кружку, к которой мужчина припал. Пил он долго, жадно, так, что кадык на шее только и прыгал вверх-вниз. И лишь потом снова повернулся к Гарольду.
- Нет-нет. Розве пир плох? Стоит лишь части, еще и скромной? Почти обидно. Нет! А раз больше стоит, зочем лошодь, коли денег нету? Кормить не но что, помрет. А комень тем более не нужон, если лошоди нет - тащить. Ты же не бык. И не теленок. Камень с лошоди до без лошоди - человеку легче! Идешь пеш, думоешь о душе, о Боге. Птички поют, родуются. А что не твои они - не плохо. Кто-то был щедрым, теперь ты будешь щедрым. Равновесно! И ты не ешь, не пьёшь. Даже за наше здоровье? Новых добрых другов? Ну же, - он кивнул на полную кружку, стоявшую перед Гарольдом.
- Лошадь и кореньев из-под снега поест, а там дальше не моя, а Вальтера забота. Его лошадь - его забота. А что до камня. - Гарольд потянулся и отрезал себе кусок сыра. - Ну, послушайте. Раз вы так честны и гостеприимны, то я попробую проявить такую же честность. - Он, действительно, говорил очень открыто. - Можно подумать, что камень хоть чем-то да ценен, раз его тащат. Но зачем вам ссориться с одним из королей улиц и волочь к себе в лагерь проклятую плиту, даже не зная, что конкретно вы получаете? Я протащил её уже немало миль. - Гарольд надкусил сыр. - И чтоб я сдох, если она кому-то до этих самых пор понадобилась, кроме Рика. И кому вы её сбудете? Моему же нанимателю? То, что вы обосновались в этом лесу, наверняка, приведёт к конфликту. - Гарольд достал все деньги и атам, положил их на стол. - Этот камень стал бы началом более радушных переговоров. В конце концов, всё это -жизни. - Он вздохнул. - Что, в общем-то не моё дело. Ничего особо ценного у меня больше нет, позвольте мне, пожалуйста, пойти. Эти леса опасны, а мне было бы где переночевать, доберись я до Лондона, к родителям.
- Улицы? Ты где-то видеть тута улицы? - искренне удивился главарь. - Вот ведь городской. Пей лучше. Выпьешь - и перестонешь видеть, чего нет, - подавая пример, он отпил добрый голоток, вытер рукавом губы и причмокнул от удовольствия. Затем указал подбородком на атам. - Мы тут - добры христиане, во имя Господа. Пока пьёшь - скожу, что делаем мы с чёрными колдунками в родной земле. Берешь токого, вяжешь к четырём коням. И хлыстом, хлыстом. Коней, не колдунов, конечно. Порою долго надо, но всегда - хрусь! Со временем. Лошодей у нас тут всего три, но... теперь четыре! Но тут - добрые! Вежливые! Так что херню эту оставляй себе и делай с ней, что душеньке угодно, - последняя фраза прозвучала абсолютно чисто и холодно, а потом валлиец снова расплылся в улыбке и поднял кружку. - А деньги - спосибо! Ибо от души. Гуляем ещё. Пей со мною, проще будет. Облегчаться-то. И переночуешь.
Боль эхом, как от брошенного в колодец ведра, прозвенела в ушах. Дело шло к худшему - ладно деньги и плита, но за миски Гарольд был готов стоять до последнего. Рыжий явно переоценивал его состояние, что вызвало лёгкую улыбку. В том, чтобы не иметь ничего ценного, кроме жизни, были свои плюсы - не было соблазна трястись за пожитки. Атам Гарольд вытащил, предполагая, что его и так хорошенько обыщут, но, видимо, не судьба.
- Почему бы и нет, но сделайте мне одолжение. - Он говорил почти виновато. - Мне совсем нельзя пить хмель, принесённый девушкой, какой бы симпатичной она не была. - Тут надо была осторожно намекнуть, что и чёрненькой он не брезгует, и не переборщить, хваля чужую жену. Гарольд заговорил веселее. - Если захотите, я расскажу почему, пока будем пить. - Выдумывать пятое колесо было себе дороже, это он хорошо усвоил за прошедшие несколько недель. Рыжий показался Гарольду совсем неплохим человеком, хоть и нагло обворовывал его - валлиец явно умел наслаждаться алкоголем, а как следствие - и жизнью.
Фрэнсис, слушавший все это с весьма позабавленным видом, поднялся на ноги. А следом за ним и монах. Во мгновение ока Гарольд был воздернут на ноги, вверх ногами, потрясен над расстеленной на полу скатертью, чтобы выпало все, до последнего пенни и поставлен на место. Бережно и даже нежно. Чтобы через мгновение получить чем-то тяжелым по голове...

Форрест-Хилл, ближе к вечеру.

Орденский замок, а это был несомненно он - или нет, вольготно расположившийся на холме, возвышаясь и даже нависая над Форрест-Хилл, был виден издали. Над башенками, в лучах заката реяли флаги с пламенеющим мечом, а когда Гарольд подошел ближе, то стало видно, что во рву, оскалившемся клыками кольев, суетливо роются крестьяне, выбрасывая лопатами жидкую, вопреки зиме, грязь. Грязь эта попадала и на мост, перекинутый через ров, вынуждая браниться наблюдающего за работниками пожилого мужчину.
Такая резкая смена обстановки не могла не повлиять на отношение Гарольда к жизни и к людям - рыжий, конечно, был тем ещё сукиным сыном. Захотелось, чтобы вместо переговоров Рик решил вырубить банду. Тогда у Гарольда появилась бы хотя бы призрачная надежда засунуть валлийцу в задницу два его же отрубленных пальца. Только эта мысль, от которой он отказался бы уже через час, и согревала по дороге. Ещё больше хотелось, чтобы Циркона не оказалось на месте. Гарольд не боялся магистра - если бы тот хотел его убить, давно бы уже управился, ему просто надоело таскаться по всей Англии и каждый раз быть в униженном положении. И именно в последнем случае он не видел никакой ошибки или глупости. Даже зимняя прогулка не убедила его, что отказ от побега был неразумен. Хоть ему и следовало радоваться, что остался в живых, ситуация навевала грусть, причём не столько от потерянных денег, которые можно было заработать ещё, сколько просто от неизменности своего положения. Гарольд подошел и как можно вежливее обратился к старику.
- Извините, могу я вас побеспокоить? - В следующий раз надо было прятать деньги ещё и в сапоги, обыскивать их бравые вояки поленились.
- Окажите честь, - любезно согласился мужчина, ловко уворачиваясь от очередного комка грязи.
- Со мной случилась неприятность - ограбили разбойники совсем недалеко отсюда. Скажите, могу я здесь поработать взамен на ночлег? - Бездельников никто не любил, да и незачем это было, раз была работа. По крайней мере у него оставалось относительно здоровое тело, к сожалению, в последнее время это приходилось всё больше ценить.
Мужчина глянул на Гарольда с удивлением, разворачиваясь к нему быстро и плавно.
- Орден обычно не нанимает прохожих, - проговорил он озадаченно, - но я всего лишь инженер и мне хватает работников во рву. Возможно, вам стоит спросить брата-управляющего или кого-то из магистров?
Гарольд ещё раз подумал, что ненамного хуже было бы окоченеть от холода где-нибудь под деревом, чем в таком положении объясняться с Цирконом.
- Не подскажете, где я могу их найти? - С другой стороны, в замке его могло просто не быть, да и умирать сейчас было никак нельзя, впрочем, как и в любое другое время.
- В ворота постучите, - отмахнулся инженер, вглядываясь в ров, - постовые всё знают.
На стук в ворота откликнулись сразу. Юноша, темноволосый и рослый, в синем оверкоте и таких же штанах, заправленных в добротные, каких у Гарольда давно не было, сапоги без усилия приоткрыл тяжелую дверцу в массивных, окованных железом, воротах замка.
- Слушаю вас? - С ленцой обратился он к Гарольду, оглядывая его цепким, взрослым взглядом.
- Здравствуйте, не подскажете, к кому можно обратиться, чтобы попросить ночлега? - Гарольд говорил вежливо, но просто. Начинало по-настоящему холодать, ночь быстро захватывала окрестности, разливаясь из оврагов, выползая из-за углов, поднимаясь во весь рост над опушкой. Реши он сейчас прогуляться до Бермондси - простым синяком бы уже не отделался.
Юноша понимающе кивнул и открыл ворота шире, приглашая Гарольда войти.
Замок, величественный, из теплого террактового камня, какого не бывает в Англии, но зато часто встречается на итальянском побережье, вырос за воротами. К нему вел широкий, круглый, мощеный таким же камнем, двор. Снега на нем не было вовсе, даже лед был сколот. И по этому кругу молча бежали мальчишки. Их было много, босых, без рубашек, в светлых холщовых штанах, одинаково рослых, как на подбор - красивых. В центре круга стоял такой же полуобнаженный воин, сложивший руки, покрытые шрамами, на груди. Он являл собой образчик мощи, мужской красоты. На Гарольда он глянул без интереса, скользом, больше наблюдая за воспитанниками, покрикивая на них без злобы. Юноша, меж тем, ввел торговца в портик с колоннами, где стены были украшены барельефами - переплетением копий, мечей, щитов и выглядывающих из-за них отвратных морд то ли демонов, то ли тварей.
Замок, вопреки ожиданиям, не казался ни мрачным, ни угрожающим. В нём как-то особо бойко чувствовалась жизнь, а от того - и близость к людям, защищённость. Всё вокруг источало какую-то надёжность и уверенность.
Брат-управляющий (должно быть, это был он) обнаружился именно там, он по - хозяйски оглаживал особо мерзкую тварь ладонью, что-то бормоча под нос.
- И тут выбоина, - удалось расслышать тяжелый вздох, когда юноша подвел Гарольда ближе, - мальчишки...
- Сэр Ричард, - обратился юный воспитанник, указывая на Гарольда, - вот он про ночлег спрашивает.
- Хм...
Управляющий пригладил волосы и быстро начал складывать из пальцев фигуры. Юноша, судя по всему, их понимал, кивал и даже изредка отвечал в такой же манере. А затем, поклонившись, поманил Гарольда за собой.
Тот, уважительно поклонился рыцарю, и только затем последовал за своим провожатым. Гарольд несколько раз видел язык жестов, когда-то даже думал его выучить. Сэр Ричард явно использовал его, только чтобы лишний раз потренировать молодого михаилита. Гарольд не знал, используют ли они какой-то общий язык жестов или это особенный внутриорденский вариант. Как он ни старался, значения жестов разобрать совсем не удалось.
В замок они не пошли, снова пересекли двор и вошли в небольшой каменный домик недалеко от ворот, очень чистый, теплый и уютный, с кроватью, накрытой ярким одеялом, столиком у окна, на котором колыхнулась занавеска, и табуретом. Свечу, что стояла на подоконнике, юноша зажег по-цирконовски, щелчком пальцев, и радушно повел рукой.
- Устраивайтесь. Страноприимство у нас закрыто, но это привратницкая и здесь, наверное, даже лучше будет.
Гарольд не пытался скрыть лёгкого удивления.
- Как вас зовут? - Даже в неплохой таверне не приходилось рассчитывать на лучшие условия. Было слегка неудобно, очень уж просто и хорошо его приняли в замке.
- Сова, - улыбнувшись, сообщил юноша. - Tiro Сова.
- Большое спасибо, Сова. - Он протянул руку, отвечая улыбкой на улыбку. - Гарольд.
Было приятно общаться с такими людьми, жалко, только он, как обычно, был им обязан и ничем не мог отблагодарить.
Мальчик вздернул бровь, снова напомнив Циркона, но руку пожал, осторожно, точно боясь раздавить.
- Господь заповедовал помогать, - пожал плечами он, - вам нужно еще что-то, мастер Гарольд?
Боль просвистела между ушами, пробив голову насквозь. Гарольд постарался никак этого не выказать. Заповедовать-то заповедовал, да только гостеприимство, как показал прошедший день, каждый проявлял по-своему.
- Немного воды, если вас не затруднит. - Гарольд бы спросил, где колодец, чтобы самому достать себе выпить, но он не был уверен, разрешалось ли посторонним свободно перемещаться по резиденции.
- Вам умыться? - Живо поинтересовался Сова, наклоняя голову набок. - Я передам, чтобы принесли. Сами не выходите во двор, пожалуйста. У нас хухлик здесь бегает, и Девона со щенками... Гончая холмов, слышали? Здоровенная лохматая псина, размером с теленка. Голову откусит - и не заметит. Хотя, - юный михаилит повернулся к выходу, - она добрая... В общем, если надо что-то, пожалуйста, скажите сейчас.
- Умыться и выпить. - Кивнул Гарольд и задумался на секунду. Лучшее время для встречи с магистром вряд ли могло представиться, пусть даже его обокрали и вытрусили, как дырявый мешок. Было не похоже, что тот собирается вредить Гарольду, но одно дело, когда его ловят в дороге, а другое дело, когда он пришёл сам. - И, если магистр Циркон в резиденции, я бы хотел просить его меня принять.
- Магистр, к сожалению, уехал сегодня, - грустно вздохнул Сова, - но вы можете оставить записку, я закину ее в его корзину. Вернется - прочитает. Все так делают. А воду... Сейчас.
Он улыбнулся, выходя за дверь, в уже опустившуюся на замок тьму. Спустя пару минут дверь тихо распахнулась, пропуская Сову с деревянной шайкой в руках, над которой поднимался пахнущий вереском пар. Водрузив ее на стол, юноша сдернул с плеча белоснежное полотенце, протягивая его Гарольду. Следом в домик заглянула любопытная рожица с темными бровями и ресницами, а затем в комнату запрыгнул мальчик, рыжий, что огонь. Он сунул Сове плошку с мылом и стопку белья, и радостно ускакал на одной ноге во двор.
- Вам позже принесут ужин и кувшин с водой, и... - юноша на мгновение замялся, доставая из-за пазухи небольшую книгу, - вот. Чтобы скучно не было.
- Ещё раз спасибо. - Чувство неудобства никак не хотело покидать Гарольда. Михаилиты обходились слишком хорошо с совершенно незнакомым человеком. Он слегка прищурившись, быстро читая название книжки, по-доброму улыбнулся. - Особенно за книгу, будет чем отвлечься от дурных мыслей. Писать письма я не стану.
Он не доверял бумаге, особенно в делах касающихся языческих богов и планов по убийству магистра ордена.
- Спокойной ночи, мастер Гарольд, - уходя, Сова плотно закрыл дверь, за которой немедленно что-то завозилось и громко, очень громко, гавкнуло с рыком.
- Спокойной ночи.
Гарольд ещё раз взглянул на дверь - он предпочёл бы обойтись без встречи с телёнком, откусывающим головы. Затылок ещё слегка побаливал и он уселся на кровать. Завтра надо было добраться до Лондона - узнать, как на всё это смотрят Рик и Ю. В худшем случае они могли сказать, что проблема их не касается и тогда фига ему, а не книга. Правда, предсказывать реакцию азиатки он не брался вовсе. Гарольд поднялся и начал умываться. Что-то с его жизнью было не так - он уже третий раз за месяц терял все вещи. "Хоть бы нож, заразы, оставили". Ножа из деревни с источником было особенно жалко, Гарольд просто с отцовской любовью подбирал ему рукоять. Он пытался уговорить рыжего не забирать плиту. Ю вряд ли стала бы действовать грубо, но, в любом случае, это вело к конфронтации. Плита была нужна Рику, иначе бы он не платил за неё гримуаром, а рыжий был уверен, что в лесу его сам дьявол не добудится.

Обещанный ужин принесли спустя час. Или, точнее, он оказался в домике, потому что Гарольд не слышал, чтобы открывалась дверь, не видел, чтобы кто-то вошёл. Невысокая стройная девушка с тёмно-каштановыми волосами до пояса и скуластым лицом словно появилась прямо из стены. Вежливо кивнув Гарольду, незнакомка, наряженная в узкое платье чёрного шелка, шитое серебряными лотосами, поставила на стол поднос с несколькими глубокими тарелками. Кормили в ордене как на убой: исходила паром каша на молоке, розовел в окружении нарезанных овощей кус жареного мяса, плакал солёный сыр. На отдельной тарелочке красовался кусок сладкого пирога с мёдом и орехами. Девушка пристроила рядом два серебряных кувшинчика, которые ухитрилась принести в одной руке, внимательно оглядела картину и задумчиво кивнула.
- Кажется, всё так, - потом подняла на Гарольда тёмные глаза. - Здесь так принято?
- Не знаю - Честно пожал плечами Гарольд, слегка улыбаясь. До этого он так же вежливо ответил девушке кивком, и, упоённый, наблюдал, как она расставляет тарелки. Было не ясно, потайной ход это или магия, но Гарольд не слишком удивился - всё-таки он был в резиденции михаилитов. На прислугу девушка совсем не походила, да и среди прислуги он не ожидал увидеть молодых женщин.
- Но большое спасибо. - Мир казался ему всё менее понятным - одни грабили, другие угощали, третьи угощали и грабили., чётвёртые вот - ходили сквозь стены.
- Я этого не готовила, - уточнила незнакомка. - Просто принесла, а делали всё другие. Стоит ли это большого спасибо? Обычного? Странные порядки. И все - смотрят. Знаете, я играю с ними в игры. То тут, то там, то нету. Они забавно теряются, когда не понимают, куда смотреть. Впрочем, еда здесь очень вкусная. Проверьте, если не верите.
- Попробую - утвердительно кивнул Гарольд. Девушка говорила очень странно. Может быть она, как и Берилл, владела каким-то даром от рождения? - Если честно, меня вы тоже запутали. Как вы смогли так незаметно зайти в комнаты?
Почему-то она напоминала ему Фи, наверное именно манерой речи.
- Совсем легко, нужен только хороший предлог. Делаете шаг, другой, потом проходите между складками. Лишь бы видеть мир как огромный гобелен, - девушка задумалась. - Или лоскутный коврик. Они бывают толстые, понимаете? Просто через дверь было неудобно. Там спит Девона, и мне очень трудно её добудиться.
- Всё-таки надо будет взглянуть на эту чудо-собаку, только издалека, а то съест чего доброго. - Гарольд улыбнулся, возвращая взгляд от двери к девушке. - Наверное, не каждому под силу так видеть мир. - Почти задумчиво предположил он. - Мне кажется, большинство людей просто расшибут себе лоб.
Гарольд не то чтобы сильно любил стихи, скорее просто хотел сделать приятно доброму парню, а с девушкой, хоть она и была странной, а может быть - именно поэтому, было интересно, необычно.
- Может быть, - девушка пожала плечами, демонстрируя сугубое равнодушие к разбитым человеческим лбам. - Но кто знает? Может, если бы они пробовали чаще, стены бы пропадали. Как минимум - рушились. А, может, научились бы находить двери и понимать, куда они ведут. Это ведь важно, - договорив, она помедлила, склонив голову, словно прислушивалась к чему-то, слышному только ей. Потом вздохнула. - Кажется, мне пора домой. Удачи вам, мастер Гарольд.
- И вам удачи и спасибо. - Таких необычных детей он, пожалуй, ещё не встречал. Но безумной Гарольд бы её точно не назвал, девочка была... как не от мира сего? - Но перед этим, не скажете мне своё имя?
Показалось, что если он не узнает, как её зовут - сцена будет, какой-то незаконченной, что ли.
Девушка, которая уже направилась было к глухой, без окна, стене, оглянулась.
- Муилен Фихедариен-на-Грейн.
С последним словом она шагнула... не в стену, а сквозь, заставив камень рябить, как горячий воздух. Размылась, исчезла Муилен мгновенно, без звука. И после её ухода кусок оштукатуренной кладки продолжал мерцать. Плыли за ним странные видения зелёного леса, ярких птиц, тянуло запахами лета, какого в туманной Англии Гарольд и не припоминал. Он мог бы поклясться, что даже слышит жужжание насекомых.
Циркон был мужем одной из богинь, а девушка, наверное, была фэа. Влекомый волшебной картинкой, Гарольд встал с кровати и зашагал к стене, больше следя за птицами и лесом, чем за ногами. Оттуда веяло мягким теплом, бодрящими запахами свежей зелени, цветочной пыльцой. Это был другой мир. Он прикоснулся к стене левой рукой, и комната вместе с принесённым ужином, вместе с домом схлопнулась вокруг, сжалась в точку, в центре которой был Гарольд. И tenebris cecidit, пожрав lux Dei.
_____
tiro- кадет, адепт (лат)

Где-то, когда-то
День 1

Первое, что услышал Гарольд, был птичий щебет. Малиново-синие птицы с ярким желтым хохолком, сидящие на усыпанных фиолетовыми ягодами лианах, глядели на Гарольда черными бусинами глаз и заливались пением так, будто жили первый и последний день. И им нужно было непременно исполнить эту бесконечно-мелодичную песню, чтобы умереть. Под ногами мягко пружинил мох лесной дорожки. То есть, это несомненно был самый обычный мох. Только лиловый. И из него кокетливо выглядывали шляпки грибов, которые покрывали розовые крапинки. Эта приятная на ощупь дорожка - или выглядящая таковой - петляла между высокими деревьями, чьи мощные, в два обхвата стволы тоже поросли мхом, но так причудливо, что кора напоминала черты лица, а сама поросль - бороду, усы или буйные кудри над бровями. Деревья улыбались, хмурились, с хищным оскалом глядели на дорожку и даже переглядывались между собой. По их ветвям, узловатым, покрытым янтарной, прозрачной листвой скакали совершенно обычные, рыжие белки, перецокиваясь и роняя орешки, отливающие золотом.
Волосы встали дыбом. Гарольд, выдавая стразу несколько многогранных и древних выражений, рванулся назад и рухнул всё на тот же лиловый мох. "Чтоб я сдох!" Очень недальновидно было прикасаться к порталу. Он поднялся и развернулся - лес - чужой, и от чего-то именно древний, казалось, окружал его от горизонта и до горизонта. Тропинка, будто вылетая кровью, змеёй извивалась между мясистыми корнями. Муилен всё ещё могла быть недалеко - Гарольд, как мог быстро, побежал по тропе.
Тропинка петляла так, будто черти ее узлами вязали. Иной раз она огибала одно и тоже дерево разнонаправленными кругами, и чтобы это осознать, приходилось пройти по ней пару раз. Из-под широких листьев, похожих на лопух и чертополох одновременно - любой из них сошел бы Гарольду за плащ - выглядывали пучеглазые изумрудные жабы с алыми полосками на спине, каждая с кулак Гарольда. Они изумленно таращили глаза на пришельца, вскрикивали утробным голосом, вопрошая то: "Кха-ак?", то "Кх-то?", то "Кху-да?". И пытались ловить длинными фиолетовыми языками неосторожных комаров, которые, впрочем, были больше похожи на стеклянных мух или даже бабочек.
Первый, точнее - первая, кто повстречалась на пути из разумных существ, была тонконогая, но округлая во всех нужных местах, зеленокожая девушка. Она весело, вприпрыжку, бежала по тропке, размахивая корзинкой, полной пирожков, а нужные места, прикрытые полупрозрачной тканью, заманчиво колыхались от этих прыжков, отчего девушке приходилось их даже придерживать рукой. Светлые волосы её были собраны в высокий хвост, схваченный пышным алым бантом. Завидев Гарольда, девушка остановилась, испуганно расширив глаза и приоткрыв полный маленький ротик. А затем пронзительно завизжала, выронила корзинку, в прыжке развернулась и помчалась туда, где за деревьями виднелся просвет, а в просвете - горы.
- Он вернулся! - Испуганно кричала девушка. - Помогите! Спасайтесь! Он вернулся!
Гарольд остановился и несколько секунд пытался надышаться. Девушка была очень прыткой, так что догнать её всё равно бы не вышло. "Как только бегают с такими формами?" Было интересно, с каким зверем его перепутала местная, что так скоро поспешила удалиться. В любом случае, она бы не гуляла так спокойно в дали от деревни, а догнать Муилен одним рывком не получилось, так что Гарольд удовлетворил своё любопытство и поднял один из орешков. Тот оказался обычным, просто золотого цвета. Голод ещё не чувствовался, так что Гарольд, наученный случаем порталом, не стал пробовать орех на вкус. Всё ещё хотелось верить, что получиться быстро вернуться в замок. Выбросив его, он подошел к просвету.
Тропка из мха заканчивалась вместе с деревьями, врастала в обычную, полевую стежку. Тень от листвы еще некоторое время испуганно падала на опушку, усеянную звездочками лилий, но вскоре исчезла и она, отступив перед долиной, пестрящей васильками и маками, ромашками, невиданными желтыми цветами, похожими на золотые шары, пионами и гиацинтами. У подножия синеватых, увенчанных белыми шапками гор дымками курилась небольшая деревня с маленькими, уютными домиками, построенными прямо в ветвях больших деревьев. Туда-то и мчалась девушка, вереща почти без перерыва.
Гарольд размеренным шагом пошел к деревне - местные, явно, были не в восторге от чужаков, так что силы ещё могли понадобиться, на намного более спешную дорогу обратно, к опушке. Наверное, это тоже были фэа, отчего-то особо крикливые. Было жарко - его одежда явно не подходила ко времени года. С собой, как на зло, не было ни меча, ни ножа, так что в лесу пришлось бы нелегко. Правда, он был неуверен, водились ли там твари - очень уж спокойно гуляла по чаще прыткая девушка. В деревне должны были знать, куда убежала Муилен, или хотя бы - где её искать.
К тому времени, как Гарольд подошёл ближе, его уже ждали. Добрых два десятка жителей и жительниц древесной деревушки выстроились неровной шеренгой, и наблюдали за его приближением довольно-таки мрачно и испуганно. Общее впечатление усиливали сжатые в руках копейца и пращи. Кое-у кого руки, державшие оружие, дрожали. Но не у всех. Выделялся здесь фэа на полголовы повыше других, с более светлой кожей, широкой грудью и мускулистыми руками. У этого в богато изукрашенных ножнах на поясе висел недлинный, но - меч с вычурной гардой. Девушка же, которая сбежала от Гарольда, стояла во втором ряду, опасливо выглядывая из-за плеч и что-то шептала, временами всплескивая руками. Но вперёд, говорить, вышел именно высокий фэа.
- Что нужно здесь тому, кто отверг Великую Королеву?
Речь, наверное, шла о его татуировке, правда было непонятно, какую именно богиню фэа называл великой. Деревня необычная и даже причудливая не была похожа ни на что другое, но в пёструю картину леса и мира она вписывалась, как родная. Девушка, которую он напугал всё больше походила на жутко встревоженного кролика - жалко он забыл взять выроненную ей корзинку.
- Послушайте, вы, наверное, перепутали меня с кем-то. Но - это не суть, не могли бы вы сказать, как выбраться из этого... мира, и где я могу найти Муилен Фихедариен-на-Грейн? - "Лишь бы они просто показали пальцем на соседнюю деревню, где-нибудь в нескольких милях". Он как будто всё больше увязал в непривычном мире.
- Кухулина Могучего, Кухулина Ужасного не узнать невозможно, - после некоторого раздумья просветил его фэа, - кто ты еще, как не он? Гейсами проклят - ворон на челе, сердцем черен - волосом темен, силу звериную, силу нездешнюю несешь, - парень ненадолго замолк, разглядывая Гарольда, покачал головой и со вздохом продолжил, - а Муилен мы никакой не знаем. Да и про то, что из Туата выйти можно, слышали лишь в сказках. Дед моего деда говорил, будто врата у корней Древа находятся. Чем же тебе Госпожа Призраков не глянулась, человек, что ты отверг её, а теперь еще и другую ищешь?
Гарольд вздохнул - быстрая прогулка и благополучное возвращение к завтраку уплывали вдаль. Высокий фэа напоминал упёртого старика из деревни с плитой, его манера речи, больше подходящая проповеднику, начинала раздражать. Может быть девушка просто представилась ему другим именем? В любом случае, спешить уже было некуда.
- Я не знаю местных обычаев, но я бы продолжил разговор под крышей. - На улице было жарко и спешно. - Я клянусь, что не стану вредить никому из жителей.
Вряд ли это могло успокоить фэа, но попробовать стоило.
Фэа наклонил голову, снова погрузившись в раздумья.
- Поклянись сначала своим копьем, испившим крови той, кого ты отверг, своей женой и своими тремя подвигами, что не причинишь нам вреда ни мыслью, ни словом, ни делом, - решительно потребовал он.
Наверное его путали с каким-то древним героем. Понятное дело, Гарольд был готов клясться всеми жёнами, копьями, подвигами и матерями, какого-то там Кухулина. "Но если в этом мире клятвы работают?!" Своим мыслям он точно был не хозяин - взять хотя бы случаи с пыточной.
- Я не Кухулин, я не владею копьём, не совершал никаких подвигов, да у меня даже жены нет. Но я клянусь своей жизнью. - Гарольд задумался. Видимо, они думали, что герой не боится смерти и от того требовали таких дифирамбов вместо клятвы. - И честью, что ни словом, ни делом сознательно вам не наврежу.
Фэа недоверчиво осмотрел Гарольда еще раз, задержав взгляд на вороне, и кивнул.
- Будь гостем, путник. Отдохни в сени наших деревьев. Я прозываюсь Дуллег Уайн.
Толпа расступилась, открывая тропку туда, где под крышами древесных домов суетились ласточки, а сам вид их обещал прохладу и укрытие от палящего солнца.
Гарольд слегка поклонился.
- Благодарю. Меня зовут Гарольд Брайнс. - Может быть не стоило представляться свои настоящим именем, но вредить местным он всё равно не собирался. Да и не разбойниками они были.

Уайн предложил умыться и переодеться, от чего Гарольд не отказался. Его одежда просто не подходила по времени года - ощущалась непривычно тяжелой, кололась, выделялась на фоне ярких полян и деревьев. Непривычной была и чистота, которой он, наверное, никогда до этого и не видел. Гарольд почувствовал себя каким-то дикарём вылезшим из своей пещеры к людям. Фэа провёл его к весело бегущей речке, в приятно прохладной воде не чувствовалось ни примесей ни магии. Гарольд умылся, искренне наслаждаясь процессом - ему уже давно надоела зима, а в этом непривычном мире было самое приятное время года. Ушастая, так он нарёк убежавшую от него фэа, принесла целый набор одежды: светло-серую тунику длиной до колена, такие же штаны, мягкие и лёгкие сапоги, тисненый пояс, и даже повязку для волос. За то, что его уже второй раз даром одевали, было неудобно. Одежда больше подходила времени года - чувствовалась легко и приятно, была тонкой, ткань походила на лён, но точно им не была. Туника и штаны были украшены красивой синей вышивкой, непривычно яркого глубокого цвета.
- Вы очень добры, спасибо. - Местные, наверняка, были не в курсе христианских добродетелей. По идее, они должны были жить по законам четырёх богинь, которых Гарольд почти не знал. - О какой Великой Королеве вы говорили? Может быть у неё есть другие имена, известные и в моём мире? - Могло быть так, что земли делились между четырьмя богинями и здесь поклонялись, например, Морриган, а за двести миль отсюда - Бадб.
Уайн пожал плечами, то ли соглашаясь с добротой, то ли принимая благодарность, и кивнул в сторону деревни, приглашая идти.
- Я не знаю, как её прозывают там, откуда ты пришёл. Мы зовем их Mór-ríoghain, Великой Королевой, чтимых во всех мирах со сестры своя.
Гарольд кивнул.
- Значит, Морриган - это не единственная правительница этого мира, и помимо неё правят сёстры? - Старшая сестра могла быть главное среди остальных. Как бы одной из них и одновременно общим воплощением. А если территории, действительно, делились - было интересно, отличаются ли жители в зависимости от того, какая богиня ими правит. К примеру эти земли больше подходили Немайн, чем Морриган, земли Бадб представлялись, как военный лагерь, а Фи... А земли Фи вообще никак не представлялись.
- Hа северных островах земли были Племена Богини Дану, - начал он тихим голосом, - и постигали там премудрость, магию, знание друидов, чары и прочие тайны, покуда не превзошли искусных людей со всего света. В четырех городах постигали они премудрость, тайное знание дьявольское ремесло - Фалиасе и Гориасе, Муриасе и Финдиасе. Из Фалиаса принесли они Лиа Фаль, что был потом в Таре. Вскрикивал он под каждым королем, кому суждено было править. Из Гориаса принесли они копье, которым владел Луг. Hичто не могло устоять перед ним или пред тем, в чьей руке оно было. Из Финдиаса принесли они меч Hуаду. Стоило вынуть его из боевых ножен, как никто уж не мог от него уклониться, и был он воистину неотразимым. Из Муриаса принесли они котел Дагда. Hе случалось людям уйти от него голодными. Четыре друида были в тех четырех городах: Морфеса в Фалиасе, Эсрас в Гориасе, Ускиас в Финдиасе, Семиас в Муриасе. У этих четырех филидов и постигли Племена Богини премудрость и знание. И случилось Племенам Богини заключить мир с фоморами, и Балор, внук Hета, отдал свою дочь Этне Киану, сыну Диан Кехта. Чудесным ребенком разрешилась она, и был это сам Луг. А Эрнмас из Племени Дану взяла в мужья Кайлитина и родила от него Морриган и Бадб, сестра же ее Кеаск, взяв в мужья его же, родила Немайн. И стали три сестры от разных матерей, но одного отца суть одним, но разными. И было тесно им на островах, где жили сильные воины и прекрасные девы, где яблони цвели круглый год, а люди не знали болезней. Немайн взяла в мужья Нуаду мак Этлиу, короля Туата, но над всеми стояла Великая Королева, Верховная Жрица - Морриган. Ворона Битв, Пророчица, Проводница, Бадб Катха мужа не брала, ибо дороже брачных уз ей было неистовство боя. От того так и прозвали её - Неистовой, потому что воины, вкусившие от ее дара, становились сильны и отважны.
И вёл божественные легионы Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник, полководец, раб, наложник Неистовой. На Самайн пришли они в эти земли, ведь тогда Туата де Даннан назывался не так и был слит с твоим миром, чужак. Три битвы им дали хозяева этих земель, Фир Болг, фоморы! И первую битву отдал им Тростник, но выиграл две другие. Длились же эти битвы годы и годы. Гнали боги Туата фоморов в море, а тем, кто присягнул на верность - оставляли жизнь. Нарекла Бадб, возвышаясь над всеми, эту землю отныне и довеку землей богов Туата де Даннан. А Морриган установила законы, по которым живем мы. Немайн принесла нам благословение Хозяйки Рощ - и обрели мы благо и мир. От того и почитаются сестры как одна, но трое. Ведь без Великой Королевы и порядка царила бы тьма, не узреть в ней пути без Бадб, некому ободрить на пути без Немайн.
Захотелось остановиться и посидеть несколько минут. От вала всего стало грустно. Как он - обычный человек, должен был пытаться убить этого полубога или выполнить желание Бадб? Гарольд зашагал медленнее, остановился. Он знал, что Велиал дал ему задание, не ожидая выполнения, а только, чтобы получить ещё одну душу, но, видимо, и Бадб не ждала никаких бычков, а просто хотела снять с него кожу. Он проиграл и был убит, как только ввязался во всё это, а теперь ещё и залез чёрт знает куда. Рука потянулась к тому месту, где должна была находиться фляга с элем, но её, как всегда, в самый нужный момент не было. Сейчас, когда он увидел целый мир, который поклоняется этим богиням и Циркону, было совершенно понятно, что ему не под силу убить полубога, и добыть то, чего хочет и не имеет одна из властительниц - богинь. Убивать магистра он и не хотел, но разорвать контракт с Велиалом, вряд ли, было возможно, и выполнить пожелание богини тоже. Зачем они вообще играли с ним, давая целых пол года? Могли назначить вечер следующего дня.
Захотелось вернуться в матушку Англию, продать треклятый гримуар и хорошенько напиться, и не раз, а каждый чёртов день, всё оставшееся у него время. Гарольд вспомнил, что он шел за фэа.
Тот не успел уйти далеко. Было неясно, был Циркон магистром или полководцем, наложником, мужем или кем там ещё. Гарольд впервые слышал это слово в том, что касалось богов, ну и дурные же обычаи были у этих гэлов. Это вообще как -"наложник"? Видимо, главенство богинь подстёгивало главенство женщин в семье, правда, фэа казался ему именно главой деревни. Гарольд поравнялся с несправедливо ущемлённым в правах фэа.
- Где сейчас находится Тростник? - Он не знал, зачем Циркон спас ему жизнь - может быть, у него были свои интересы, может быть, он мыслил совершенно иначе, чем проживший три десятка лет человек. В любом случае, пусть Гарольду и не хотелось лишний раз просить его о помощи, это был возможный путь в мир людей. Безысходность накатывала всё сильнее. Надо же было, при многом прочем ещё и угодить сюда.
- Все знают, что он сбежал, вылил себя в кровавую дорогу и был наказан смертностью. Где он - мне не ведомо. Должно быть, несет свое наказание или умер давно. Хвала Великой Королеве, все имеет свое благо и своё наказание.

Незаметно, шаг за шагом, мысль за мыслью, Гарольд оказался в деревне. Чтобы попасть в небольшой, но очень уютный домик, сплетенный из прутьев наподобие корзины, пришлось карабкаться на дерево. Но прохлада, множество пестрых подушек на полу и низенький стол, на котором красовался зеленоватый каравай, ярко-желтый сыр и кувшин с соком, от которого сладко пахло неизвестными фруктами, искупали этот подъем. Пожилая светлокожая фэа, с очень ясными зелеными глазами, подведенными синей краской, с материнским теплом погладила Гарольда по плечу, протягивая ему чашку с этим золотистым напитком, в котором, точно в янтаре застыли пузырьки воздуха.
- Спасибо. - Гарольд слегка поклонился, принимая чашку. - Это был странный, очень странный мир. Ему не нравилось, что уже второй раз он доставлял кому-то хлопоты, носил чужую, даром полученную, одежду. Никогда не было такого, чтобы он кому-то помог. И даже не от того, что не хотел, а от того, что не мог никому особо помочь. Старая женщина, наверное, была чем-то вроде мудреца или жрицы.
- Он пытался сбежать в мой мир?
- Он пытался сбежать из Туата, - пожал плечами Уайн, бережно придержав руку старушки, помогая ей опуститься на подушки. - Куда... Разве это ведомо нам? Ведомо лишь то, что он променял богиню на смертную, был неверен. А ведь высшая честь для воина - служить Великим вот так, не нуждаясь в молитвах и воззваниях. Говорили, что воины толпились, чтобы заслужить хотя бы взгляд...
- И это воистину так.
Голос пожилой женщины был низким и глубоким, молодым. И говорила она с серьезным лицом, хотя и посматривала ласково.
- Молодые не помнят уже... Уходят воспоминания... Но мы, sagartachd, помним всё. Они были сильны и горды собой, эти мужчины, красивы и умны. Отблески их силы я до сих пор вижу и в народе Туата, и в тех чужаках, что забредают сюда... Ешь, мальчик, - старая жрица улыбнулась Гарольду, - гейсы не испортят тебе жизнь, а усталость и тоска - пройдут. Ты слишком долго бежишь, рвешься за тенями, думая, что они - счастье. Вот увидишь, сон на наших благословенных дубах тебя утешит. Верь мне, той, что наречена Сгейл Усаи.
Сейчас, Гарольд, вряд ли, особо опечалился бы из-за ещё одной татуировки. Он сделал несколько глотков - жижа была каким-то необычным соком, достаточно приятным и вкусным. Чем больше он узнавал о богинях, тем меньше понимал, с чего они взялись именно за него. Наверное, он стал одной из первых жертв их желания снова править и судить на Альбионе. Что бы не говорили местные - Бадб, действительно, была пылкой, Морриган - справедливой, а Немайн - исцеляла крестьян, поводов для восхищения богинями у Гарольда было немного. Не ему судить, но если в этой культуре было распространено рабство - прекрасной он бы её не назвал. А Бадб, если подумать, так и вовсе вела себя не как божество - вызвала его на дуэль, хотя сама была бессмертной. С другой стороны, хотела бы убить - убила бы.
- Спасибо, Сгейл Усаи. Меня зовут Гарольд Брайнс. - Может быть, ему и правда стоило поспать - он очень устал, а вернуться в Англию быстро всё равно было нельзя. Если подумать, это тут был день, а в Альбионе уже должна была быть поздняя ночь. Надо же было залезть ещё и сюда, примерно сейчас Вальтер должен был доехать до орка, а Сова очень удивится, не обнаружив его в комнате. А ведь он даже не сказал юноше простого "спасибо".
Женщина кивнула, не прекращая улыбаться.
- Удел мирный - радость избранных, - произнесла она спокойно, глядя на свои руки, украшенные рисунками на запястьях, браслетами-вязью из воронов, собак и чертополоха.
Рисунки на запястьях женщины были очень похожи на татуировки Циркона. Может быть, каждый элемент обозначал одну из богинь, или ворона символизировала поклонение богиням, а собака и чертополох назначение и функции в культе. По словам женщины ей было очень много лет, так много, что она чуть ли не участвовала в захвате острова.
- И часто к вам попадают чужаки из моего мира?
- Хвала Королеве, мы живем здесь так, как заведено было исстари, и гости у нас редки. Только вот...
Сгейл Усаи вздохнула, переводя взгляд на Уайна, будто предлагая ему говорить. Тот покачал головой:
- Нет, о мудрая, этот герой не станет делать этого за золото...
"Ой, герой!" Было даже жалко, что местные не видели, как разбойники проверяли его на наличие лишних денег. И золото Гарольду, действительно, сейчас было не нужно. Ему нужно было вернуться в Англию, и раз дело могло касаться таких же невезучих путешественников, как он - стоило послушать.
- Героем я бы себя не назвал. - Искренне улыбнулся Гарольд. - Но расскажите мне, если это как-то связано с моим миром, я попытаюсь помочь. - Да даже если не связано - за одежду и еду стоило как-нибудь отплатить.
Уайн снова покачал головой.
- Дракон поселился в западных холмах. Девушек ворует, коров, разоряет ульи. Провидица говорила, что придет герой из чужих земель... Если бы ты согласился помочь, нареченный Гарольдом, мы щедро заплатили бы тебе!
Было бы интересно хоть раз в жизни взглянуть на настоящего дракона. Зверь не противоречил сказочности этого мира, с другой стороны, на охраняемой богинями земле казалось чем-то из ряда вон убийство драконом девушек. В отличие от христианства, эти боги были вполне осязаемы и было как-то странно, что они наказывали за нарушение законов кого-то в Англии и не следили за собственными почитателями, дозволяя дракону убивать невинных.
- Я заранее прошу прощения за свой вопрос - я совсем не сведущ в ваших обычаях, но почему вы не попросите богинь о помощи?
- Судьбы вершатся руками людей, - задумчиво проговорила Сгейл. - Герой, тот, кто творит подвиг, человек... Боги лишь вдохновляют на подвиг, делают же все люди - и для людей. Так было всегда - от веку, когда мир только зародился. Так будет всегда - я прорицаю это. Ты совсем юный, мой мальчик, и задаешь вопросы впору Тин-ду, которую и похитил дракон. Ей всего тринадцать лун, нашей бедняжке...
- Почему вы не снарядите отряд, не скормите ему отравленную овцу или корову, в конце концов? - Гарольду был не понятен образ мысли местных. Этак можно было и до второго пришествия ждать, ну или до последней девушки на острове. Это было не его дело, и не в его силах было прикончить дракона, но прямо-таки христианское смирение местных поражало. Молодую девушку было жалко, но её, наверняка, уже нельзя было спасти - почему-то Гарольду казалось, что у дракона была не самая ласковая хватка.
- Но он прекрасен, этот дракон! - Уайн смотрел на Гарольда так, будто осуждал и удивлялся одновременно. - К тому же, отравление - это подлость, лишь трус и негодяй, недостойный причислять себя к сонму воинов, способен на подобное. Такой человек, пожалуй, и места силы может уничтожить, вынув священные камни...
"Ты дурак?" Видимо Гарольд был окончательно потерянным человеком, совершенно не разбирающимся в вопросах чести. Его так возмутил ответ фэа, что он даже пока проигнорировал места силы.
- Я правильно понимаю, что дракон ест заживо ваших соплеменниц, молодых и несчастных девушек, и вы не пытаетесь его убить?
Тот же вопрос читался во взгляде фэа. Он даже голову наклонил набок, чтобы лучше рассмотреть Гарольда.
- Он их не ест, в жены забирает, - сухо пояснил Уайн, наконец, - и мы, потомки рыцарей дини ши, не убиваем там, где это не принесет чести.
Воображение терялось в догадках, о том, как именно дракон берёт в жёны молодых девушек. Благо не в его пещере был портал и Гарольду, которого даже разбойники побили, не надо было туда лезть. Девушек было жалко, но раз даже их братья, женихи и отцы смирно сидели на задницах, что мог сделать он? Оговорка о местах силы была интересна, но Гарольд уже прогулялся к одному месту силы и теперь пугался девушек с кружкой в руках, как огня.
- А почему в убийстве дракона нет чести? - Удивился Гарольд. - Раз вы потомки рыцарей, наверное, выстроилась целая очередь из отважных мужей, желающих искупать свои мечи в его крови?
Сгейл покачала головой, кладя руку на локоть Уайна.
- Он устал, вождь, потому и не знает, что говорит. Пусть поспит - и идет своею дорогой, мы, дети A 'Bhanrigh Mhòr, Великой Королевы, не в силах научить тому, что он не впитал с молоком матери. Отведи его в дом, где жила Тин-ду.
Увайн кивнул престарелой жрице в ответ.
- Идём, нареченный Гарольдом, я покажу тебе дом, где на ночь ты станешь хозяином.
Гарольд кивком поблагодарил женщину, поднимаясь. Надо было быть осторожней, видимо, он оскорбил смелых, но слишком занятых лыцарей.

Домик был маленьким и стоял на раскидистом дубе, за окраиной деревни. Настолько маленьким, что Гарольду пришлось пригнуться и едва хватило места, чтобы вытянуться во весь рост. Но, сплетенный из красноватых прутьев неведомого дерева, крытый широкими, глянцевыми листьями, увешанный изнутри вышивками, устланный коврами и подушками, он был очень уютным. На плетеной из бус и ремешков косичке свисали с потолка медное зеркальце, деревянный флакончик, пахнущий апельсином и чем-то еще, сладким, дурманящим, незнакомым. На подушках валялся тонкий, светло-зеленый платочек, от которого пахло также. И в углу, хотя в круглой хижине не было углов, стоял глиняный кувшин, полный того самого сока, каким Гарольда потчевала старая жрица. И сияла, заглядывая в щели плетенки, невероятная, огромная Луна.
- Ещё раз спасибо. - Он слегка поклонился фэа. Необычно быстро стемнело и Гарольда всё больше клонило в сон. Домик, слишком маленький, чистый и приятно пахнущий для него - грязного и неуклюжего, казался чужим, даже больше чем остальные похожим на гнездо. Гарольд сел прямо на пол и наконец-то расслабившись, с удовольствием вытянул уставшие ноги, зевнул. Куда можно было пойти дальше? На что ориентироваться, кого искать? Он ещё раз осмотрел домик - вещи были оставлены так, как будто хозяйка отлучилась всего на пару минут, и вот-вот должна была вернуться. Он зря так быстро брался судить фэа, но и понять их пока не мог. Гарольд лёг, положил руку на атам. Как ни странно - это была самая привычная и близкая его вещь, с которой он дольше всего не расставался. Оказалось, что даже в этом разноцветном и куда более чистом мире было место для горя и несправедливости. Гарольд ещё раз зевнул и медленно начал погружаться в сон.

Туата. День второй.

Над головой сияла все та же яркая, ослепительно полная Луна и ей кланялись высокие голубые ели, тянулись к ней острыми вершинами, но звезды - ах, эти упоительно большие звезды, грозили полупрозрачными, желтоватыми пальцами, шаловливо прыгали по ветвям, играя с белками в салки. Лицо стягивало, точно на него вылили рыбный клей, медно пахло кровью и сыто тяжелел желудок. Руки были в крови, кровь же стекала по изодранной, а вчера еще - нарядной одежде. Ноги лишились сапог, жалкие остатки голенищ болтались вокруг голеней - и тоже были в крови. В чужой крови и в грязи, навозе, налипших листьях и шерсти. Из-под огромного валуна выползла толстая, сизая, как спелая виноградина, змея. Она оглядела Гарольда, зашипела и свернулась клубком, напевая удивительно мелодично четвертый мотет Томаса Таллиса, под который белки и звезды принялись танцевать, взявшись за руки и хвосты, высоко и бесстыдно выбрасывая ноги. На этот же валун откуда-то прямо с Луны спикировал белоснежный заяц, улыбнулся клыкасто, складывая кожистые крылья. А кровь все стекала с рук и лица, отдавалась тяжелой сытостью, пачкала бирюзовую траву и черные цветы.
"Твою мать!" - Гарольд вскочил, cплёвывая кровь. Очень давно у него не было таких бредовых и одновременно реалистичных снов. Безумно болели ноги и голова. Он поднял с земли ком красноватой шерсти, длинная и жесткая - она больше всего походила на коровью. Ладно летающий заяц и поющая змея, но с чего бы ему снилось, что он сам оборотень или ещё какая тварь? Гарольд попытался вытереть лицо, но всё было в крови и руки и лицо и одежда и волосы - всё. И проснуться, как на зло, не получалось, а сон был каким-то особо неприятным. Гарольду от чего-то стало страшно, что шерсть его собственная, а загрыз он не корову.
- Змея, не подскажешь, где тут можно умыться?
Змея подняла хвост и качнула им сначала влево, потом вправо. Петь она больше не пыталась.
Гарольд посмотрел вправо - там был лесистый склон, очень напоминающий горный перевал. Он пожал плечами, кивком, как до этого старуху, поблагодарил змею и зашагал вниз. Кровь ощущалась всё неприятнее, хотелось побыстрее её смыть, прополоскать рот. Ну и дурь ему снилась, ну и дурь. Может быть вообще весь мир с разноцветным лесом и деревней был частью этого бредового сна, а догадался он только сейчас? Может учебная магия михаилитов так на него повлияла или кто-то из послушников решил подшутить? А дорога, широкая, двум повозкам впору, все длилась, раздвигала крутобедрые ели, ныряла в укромные уголки кустов, откуда выглядывали любопытные рыбьи мордочки. Они хихикали, щурили выпуклые глаза, поводили коленчатыми усиками, а иногда удавалось увидеть и саму рыбку, семенящую через дорогу на длинных ножках. И наконец дорога уперлась в ручей. На поваленном бревне подле него восседал огромный рыцарь, закованный в алый доспех. С правого наплечника смотрели живые и полные страдания голубые глаза, каким-то чудом вшитые в металл. Рядом меланхолично жевала чью-то ногу изумрудного цвета гигансткая ящерица в черных бородавках, на чью спину водрузили золоченое седло. Дымок от костра смешивался с ароматом жарящейся на здоровенном мече рыбины, собирался в женские - и весьма впечатляющих форм - фигуры, которые возносились прямо к Луне.
Гарольд, который уже должен был устать, не уставал осматривать всё широко раскрытыми глазами. Даже в аду он не видел такого бреда, откуда же ему было взяться в голове несчастного торговца? Рыцарь выглядел угрожающе, но меч у него, явно, был занят. Гарольд осторожно обходя манящие фигуры, подошел к ручью с долгожданной водой.
- Доброго времени суток. - Он глубоко поклонился рыцарю, как бы подыгрывая собственным фантазиям. Может это был сок, которым его напоили? Это могло выйти даже не специально, а просто от непривычки.
Глаза с наплечника оглядели его, подозрительно прищурившись, но сам рыцарь не шелохнулся.
- Время, хвала императору - да живет он вечно - в самом деле доброе, - басом согласился он.
Гарольд наклонился над водой - в отражении виднелся ещё один, выбитый на его шее, пепельно-чёрный ворон.
"Да когда ж я уже проснусь?!"
Он начал умываться, с силой отирая с лица кровь. Почему ему снилась такая чушь? Ладно гейс - он его опасался, откуда рыцарь в красных доспехах, да ещё и с глазами на плече? Закончив Гарольд поднялся, поворачиваясь к воину.
- Не подскажете, где я нахожусь?
Рыцарь со скрежетом пожал могучими плечами и сбрызнул рыбу какой-то тёмной жидкостью из фляжки. Дым потемнел, рисуя жуткие, искривленные формы, но почти сразу снова стал полупрозрачным. Серебристая чешуя кое-где чернела, образовав на округлом боку странный знак: что-то вроде капли крови в обрамлении двух крыльев. Но, возможно, это было лишь пятно сажи.
- Рядом с моим костром. У ручья. На выходе с перевала. Выбирай ответ до любого пространства, что объемлет другое пространство.
- Вы не против, если я составлю вам компанию? - Гарольд оценивающе взглянул на ручей, хорошо было бы вымыться полностью - смыть с ног и спины липкую кровь. Было тепло, и даже без костра он вряд ли бы замёрз. - Через пару минут.
Краснолатый степенно кивнул.
- Привал за разговором в некоторые ночи лучше, чем в тишине, а поляна эта мне не принадлежит. Но скажи, путник, что довело тебя до состояния такого? Случилось ли неподалеку сражение, или наткнулся ты на вырвавшуюся из имматериума тварь? Или диковинный это местный обычай?
"Имматериум"?
- Я не знаю. - Он полез в ручей прямо в изорванной одежде - вода приятно щекотала ноющие ноги, обнимала, смывала усталость и грязь. - Я просто очнулся в таков виде совсем недалеко отсюда. До этого... - Гарольд снял тунику и кинул её на берег. - лег спать в одной из местных деревень. - Он окончательно потерял тонкую грань между сном и реальностью. - Со мной такое впервые. - Гарольд принялся умываться, смывая засохшую кровь. Отчего-то он чувствовал какое-то глубокое удовлетворение, так, как будто ещё неделю мог не есть.
- Возможно, дорога приведёт меня и в эту деревню, - пробормотал рыцарь и стряхнул рыбу на большой плоский камень. Меч же, не заботясь обтереть, просто воткнул в землю рядом с бревном. - Что ж, случается ещё и не такое даже в лучшем из миров.
Гарольд принялся оттирать и одновременно массажировать ноги.
- Я забрёл в этот мир случайно и теперь не знаю, как выбраться, а что заставляет путешествовать вас? - Он на секунду прервался, наслаждаясь прохладой воды и медленно утихающем гудением в ногах. - Конечно, если это не тайна.
Какое-то время рыцарь молчал, затем с гулким вздохом стащил округлый шлем, открыв лицо. Оказался он немолод, по виду лет сорока, с бронзовым от загара лицом и наполовину седыми усами под крючковатым носом. Глаза же его цветом до странности-походили на те, что красовались на наплечнике, разве что были чуть светлее. Холоднее. Избвившись и от подшлемника, рыцарь потыкал в рыбину пальцем, решил, что она съедобна и ловко разделал тонким кинжалом, отделив половину вдоль хребта. Нежное розоватое мясо исходило паром и соком. Жестом предложив Гарольду угощаться, как закончит с мытьём, он всё же заговорил.
- Мир полон хаоса, путник. Столь много его, что врата, ветки и варп не могут сдержать того, кто становится закрытой дверью, за которой беснуются дикие звери. Дверь не ищет выхода, а ставится там, где в ней есть нужда.

Гарольд кивком поблагодарил теперь ещё более необычного рыцаря и начал отстирывать одежду.
- И вы путешествуете между мирами? - Кровь отстирывалась плохо, зато одежда была пропитана относительно равномерно - до нитки. Если это был не сон, тогда какого чёрта он проснулся в пещере, с набитым брюхом, весь в шерсти и крови.
Ездовая ящерица догрызла добычу и коротко взревала, требуя внимания или новой пищи. На Гарольда она поглядывала довольно-таки плотоядно. Рыцарь, не обращая на неё внимания, откусил немалый кусок рыбы и вдумчиво прожевал. Запил из всё той же фляги и довольно вздохнул. Питьё предлагать он не стал. Зато ответил.
- Как знать. Обычно я просто вхожу в реку.
- Вряд ли, мне дано путешествовать таким же способом. - Он вылез из воды, повесил тунику на ветку, и уселся у костра. Оторвав себе не слишком большой кусок рыбы, Гарольд рукой и взглядом предложил воину остальное, если тот ещё не был сыт.
- Девушка, последовав за которой, я попал сюда, говорила, что надо видеть мир, как гобелен или лоскутный коврик.
- Не девушка то была, значит, а сущность из имматериума, - прогудел рыцарь. - Только для них мир - не мир, а лоскуты, на которых пастись только. Хотел бы я встретиться с этой твоей девушкой, путник.
- Что именно вы называете имматерией и варпом? - Гарольд убрал мокрые волосы с лица. На вкус рыба была неотличима от говядины. От чего-то он совсем не чувствовал себя чужим в этом месте, как будто он сидел у самого обычного костра, и ел самое обычное мясо в неплохой компании.
Глаза с наплечника смотрели тоскливо, моля. Глаза рыцаря оставались совершенно спокойными.
- Есть материальный мир, каким мы его знаем. И есть имматериум. Тёмное отражение мира, всё то, что нематериально. Мечты, действия, мысли, чувства. Сырые эмоции. Кошмары. В основном - кошмары. Если тебе так проще - хаос. Концентрированное, и одновременно размытое ничто, способное влиять на материальное, принимать его облик, менять. Из имматериума, хаоса мир рождён и одновременно им же создан.
То ли от рыбы, толи от прохладной воды Гарольд почувствовал тревожный прилив сил.
- Я забыл представиться, хотя сижу и ем вашу рыбу - меня зовут Гарольд Брайнс, рад знакомству. - Гарольд посмотрел на то место, где только что мылся - вода уже унесла всю грязь и теперь снова была чиста и безмятежна. Пульс медленно нарастал, отдаваясь вторящим ему гулом в ушах. - Наверное из хаоса и берутся боги? Существа за пределами человеческого понимания.
- Лемартес Дорн, - отрекомендовался рыцарь. - И ты прав, Гарольд Брайнс. Именно в имматериуме, из теней мира рождены четыре сущности, которых слишком многие называют богами. Четыре аспекта. Вездесущие интриги и заговоры. Ярость битвы. Разложение и распад всего. И, наконец, наслаждения плоти.
Захотелось вскочить с места и понестись по перевалу.
- Думаю, богинями их называют в первую очередь от того, что они в силе этого потребовать, взять хотя бы меня. - Было непонятно откуда появилась такая безумная жажда действия - Гарольд с трудом удерживал себя на месте. - Вороны на моём лице и шее, - может быть старуха была девой, а сок перебродил, или он успел за ночь вырвать хвост какой-нибудь вороне. - это их проклятие.
- Печать хаоса, надо же, - задумчиво проговорил Лемартес, приглядываясь к татуировкам. - Что же, у меня есть один совет, и я готов помочь в его осуществлении. Отрекись от них. Покончи с собой, пока порча не распространилась на всё тело. Если хочешь, я сделаю это сам. Быстро.
- Нет. - Серьёзно ответил Гарольд. - Благодарю, но я всё ещё лелею надежду снять эти метки.
"Да и они не самая большая моя проблема".
- Одна из богинь сказала, что мне надо найти светоч, - и всё-таки, сон это был или не сон? Может быть, сон, слившийся с реальностью из-за этого безумного мира? Ну, не мог же он и правда быть оборотнем.
- Светоч? - рыцарь покачал головой с явным сожалением. - Никогда не слушай, что шепчет хаос. Нет никаких светочей. Есть лишь Император, инквизиция и экзорцизмы. Хочешь избавиться от проклятья - найди брата, который может изгнать метку, но шанс невелик, если она уже вросла в душу твою. А меч милосерднее, чем огонь очищающий.
Видимо, всё-таки речь шла о немного других метках, а щедрого на рыбу рыцаря потихоньку понесло. Об императоре он говорил, как о владыке вселенной, борющимся против зла, а учитывая все проклятия и договора Гарольда, он вполне мог быть таковым злом воспринят. Он поднялся.
- Большое спасибо за рыбу и за приятный разговор, мне пора. - Надо было расспросить змея о деталях его появления на перевале, а потом искать ближайшее поселение. Гарольд хотел показать Лемартесу Дорну атам, но император и инквизиция, вряд ли, бы обрадовались инструменту призыва демонов. - Может быть вы знаете, где тут ближайшее поселение?
От этого атама вообще было много проблем - при первом же обыске Гарольд бы снова отправился в тюрьму.
Лемартес Дорн покачал головой.
- Там, - он махнул рукой за ручей, - я видел дорогу. Может, она приведёт к городу, может, нет. Но скажи, путник, как найти ту деревню, о которой ты говорил?
С чего бы рыцарю понадобилось искать именно ту деревню? Гарольд пожал плечами.
- Я, к сожалению, не знаю. Могу только сказать, что она находилась недалеко от опушки. - Вроде бы ничего особо интересного о поселении фэа Гарольд ему не сообщил. - Дело в том, что, пройдя через портал, я оказался в совершенно незнакомом лесу, побродил по нему и вышел к деревне. Жители проявили гостеприимство и даже выделили мне необычный домик. А проснулся я уже тут, по ощущениям прошли где-то сутки. Хотя. - Гарольд взглянул на небо. - Мне кажется время тут течёт как-то по-особенному. - Казалось, что сил ему хватит ещё на несколько суток вперёд. Интересно, если бы он оставил атам в этом мире, получилось бы так от него избавиться?
- Понимаю... - рыцарь кивнул и коротко свистнул. Ездовая ящерица, оторвавшись от обгладывания ствола ели, с шумом втянула ноздрями воздух и издала короткий рёв. Дорн кивнул снова. - Думаю, смогу найти и так. У Мортис хороший нюх, и она говорит, у тебя сильный запах. Что ж, доброй дороги, Гарольд Брайнс. И помни о совете.
- Буду помнить. - Кивнул Гарольд, глядя в ту сторону, откуда недавно пришел. Не хотелось бы навлечь беду на фэа, которые так гостеприимно его приняли. - В любом случае, удачного вам пути и... - Он сделал паузу, подбирая слова. - Если вам всё-таки удастся найти деревню, поблагодарите за меня местных, я, к сожалению, не успел, а жители там очень добрые и миролюбивые.

Ни змеи, ни крылатого зайца на прежнем месте не оказалось. Гарольд ещё раз осмотрел поляну, но та совсем не изменилась, разве что стала менее зловещей и более скучной. Со змеёй стоило поговорить сразу - теперь от неё не осталось даже следа, по которому можно бы было пойти, как будто она испарилась, ну или улетела на зайце. Сейчас Гарольд задумался, стоило ли вообще искать поселение - ладно, если он загрыз какого-нибудь дикого зверя или корову... В то, что он был оборотнем, верить не хотелось совсем. Гарольд энергично забил носком по земле. Ну, с какого бы чёрта ему начинать жрать коров именно сейчас? Почему не в прошлое полнолуние или не год назад? В контракте с Велиалом об этом не было ни слова. Может быть, так его хотели наказать за отказ от выполнения задания? Зачем, если демону всё равно доставалась беспокойная душа в количестве одной штуки? Гейсы тоже, вроде бы, были ни при чём, хотя превращение в волка чем-то напоминало ирландские сказки. В то, что его вдогонку прокляла Бадб или другая богиня не верилось. Судя по тому, как на Гарольда накладывали гейсы, они предпочли бы сделать это более официально. "Даром, что без фанфар". Может быть, каждый раз, когда он получал нового ворона, происходило, что-то подобное, а первый раз просто был исключением? Это звучало хоть сколько-то нибудь правдиво. Что ещё с ним происходило за последнее время? Брукса кусала, но это было давно, да и не слышал он, чтобы после укуса бруксы превращались именно в оборотня. Книга, которую ему всучил еретик, могла быть проклята, но от неё Гарольда быстро избавили, да и не походила она на что-нибудь связанное с оборотнями. Что ещё с ним происходило? Засада твари в лесу вряд ли могла быть с этим связана, да и михаилит, наверняка, был бы в курсе. Вряд ли он мог начать превращаться просто от попадания в Туата. Наверное это был Туата, стоило спросить у фэа хотя бы название мира.
Ещё был атам. Гарольд достал из-за пояса ритуальный клинок, рукоять которого была подозрительно обита волчьим мехом. Гарольд вытащил его из чехла и прикоснулся к клинку указательным пальцем. Ничего не произошло. Ну, атам, точно, не был обычным, раз сам возвращался к нему, прямо за пояс. "Попробовать что ли поговорить с ним?" Никого рядом не было и Гарольд выглядел идиотом только для самого себя. А в Туата и говорящий клинок казался чем-то..., не из ряда вон, во всяком случае.
- Атам. - Он указательным и большим мальцем поднял клинок перед глазами, рукояткой вверх. "Как же это глупо выглядит". Ответа не последовало и Гарольд попытался вспомнить тот раз, когда впервые прикоснулся к клинку - тот образ и те чувства.
Захотелось закататься по земле, до того нелепой казалась сцена. Был ещё один вариант, хоть он знал всего два ритуала, а сов рядом совсем не было, зато ели и измазанная в крови ткань имелись в избытке. Гарольд начертил круг, звёздная карта Туата была южной, по ней он очень примерно определил стороны света, без которых, впрочем, можно было бы и обойтись. Из туники достал нить нужной длинны, сорвал с ели две палочки. Через пару минут всё было готово. Гарольд достал атам, совершенно не зная куда его пристроить и как держать, после недолгих колебаний, взял его в туже руку, что и нить.
- Веди. - Опять не последовало никакой реакции. То ли магия в Туата работала иначе, то ли без собственной крови было никак не обойтись. Гарольд положил атам на камень и повторил ритуал. Нитка опять даже не шелохнулась. Было бы очень нехорошо, если бы рыцарь навредил фэа, которые ему помогли. По сути, Гарольд не рассказал Дорну ничего конкретного о деревне - вряд ли это было единственное поселение, находившееся возле леса. И всё-таки стоило спросить, почему тому понадобилась именно эта деревня. - Гарольд указательным пальцем взял немного загустевшей крови с земли, сделал мазок по атаму и ещё раз повторил ритуал. "Ну, и чем тут пустить себе кровь?" Он осмотрелся, в поисках какого-нибудь острого камня. Подобрав как можно более острый и чистый, Гарольд аккуратно, но с нажимом чиркнул по руке, хорошенько вытер атам в траву, и мизинцем нанёс на него рваную полоску уже своей крови. Снова ничего не произошло. Гарольд со вздохом сел на траву.
- Ну и зачем ты мне нужен? - Если превращение в оборотня было вызвано атамом, имело смысл снова попробовать от него избавиться. С другой стороны, проклятие могло не исчезнуть, а отыскать его в Туата не представлялось возможным. Да и... Гарольд подбросил клинок в руке. Артефакт обладающий такой силой, наверняка, можно было использовать с толком. С поисками деревни не стоило спешить. Гарольд поднялся и начал осматривать поляну, ища собственные следы. Надо было поискать место, где он перекусил прошлой ночью.
Целый час Гарольд бродил в потёмках петляя, теряя и находя след и снова петляя. Только через час он всё-таки нашел место, где человеческие следы сменялись звериными. Было несколько ярдов перехода, пока отпечаток человеческой стопы не сменился следами огромного волка. Следы не оставляли особого простора для теорий и догадок - прошлой ночью он почему-то превратился в огромного волка. Как будто для полного счастья ему не хватало только этого. Гарольд хотел было ускорить шаг, но размытые ночью следы тут же заставили замедлиться. Всё было совсем плохо, если он загрыз человека. А ещё через час утомительного похода по следам существа, которого явно не волновали ни колючки, ни лианы, на журчащей в овражке речке, ему пришлось остановиться и вовсе. Топкий берег с этой стороны сохранил отчётливый след, но вот с другой овражек порос густой сочной травой, отливающей серебром под луной.
И дальше бродить в темноте было бесполезно, так что Гарольд устроился под деревом и стал ждать рассвета. Надо было где-нибудь раздобыть одежду - всё что было на нём стало розовым от крови, и кровью же воняло. Если он убил человека, появляться в таком виде в поселении было нельзя, и даже если он загрыз корову, ничего хорошего в этом не было - оборотень он и есть оборотень. Идеально подошел бы небольшой домик пастуха или кого-то в этом роде. Так получилось бы выкрасть чистой одежды, не попадаясь многим на глаза. На одинокую хижину с набором белоснежной одежды надеяться не приходилось, так что стоило попытаться узнать, кого конкретно он убил, а потом идти вдоль опушки несколько дней и только потом выйти к поселению. Да и в нём не стоило надолго задерживаться, чтобы не дать местным времени сообразить и принять решение. Гарольд вздохнул. Даже если сейчас ему бы удалось выбраться сухим из воды, проблему это не решало. Даже если бы он зашел перед следующим полнолунием глубже в лес, оборотень всё равно мог набрести на деревню и кого-нибудь убить. С этим надо было что-то делать, тем более полнолуние в Таута могло наступить в любой момент.
На знакомую тропинку он наткнулся чуть ли не чудом, делая всё более широкие круги в предрассветной дымке. Свет сбивал, путал, и, должно быть, ушёл ещё час, и то и больше, пока Гарольд наткнулся не на следы волка, но на знакомую тропинку или... Вроде бы там, где вышел из портала - или в очень похожем месте. Может быть с самого начала стоило пойти в другую сторону? Правда, если бы Муилен жила неподалёку, в деревне должны были об этом знать, и всё-таки. И этот рыцарь. Можно было пока осмотреть поселение издалека, может быть, найти тот самый домик, в котором заснул.

На тропке сидел волк. Обычный, серый с рыжиной, с мощным загривком и широким лбом. Опустив морду в корзинку, похожую на ту, что уронила грудастая фэа, он аккуратно извлекал пирожки и заглатывал их, кажется, почти не жуя. Гарольда он оглядел без интереса, невнятно проворчал что-то в корзинку и продолжил предаваться своему занятию с завидным упоением. Змеи в Туата пели, от чего бы и волкам не заговорить, тем более шерсть у волка была с рыжим отливом. У Гарольда создавалось впечатление, что всего, что имеет рыжие волосы, шерсть или перья в этом мире надо опасаться.
- Приятного аппетита. - Если так близко возле деревни водились волки, почему ушастая так спокойно гуляла по лесу?
Волк шаркнул лапой, отвесив почти придворный поклон, с тоской покосился на корзинку, а затем вопросительно уставился на Гарольда яркими желтыми глазами.
Гарольд слегка поклонился.
- Вы случайно не знаете, кого и где я вчера загрыз? - Такими темпами можно было и сума сойти.
Волк с удивлением вздрогнул, опрокинул голову на бок и осмотрел Гарольда еще раз. К определенному выводу он, видимо, не пришел, но совсем по-человечьи вздохнул и ответил:
- Если Фреки знает, кого человеческий сын съел ночью, чем человеческий сын заплатит за ответ?
"Какой меркантильный волк!" Гарольд пожал плечами.
- Человеческий сын, к сожалению, совсем ничего не имеет. - В волшебном лесу разве что орешки не разговаривали, и то только потому, что Гарольд не пробовал их разговорить. Но что вообще в землях богинь делал волк Одина? - Но Фреки мог бы рассказать просто в благодарность за то, что два дня назад я напугал девушку, которая и выронила эту корзинку и сам не стал её подбирать. А если мы ещё раз встретимся и у меня окажется лишний кусок мяса, я с радостью поделюсь. - Улыбаться Гарольд не стал, кто знал, может у волков это было не принято.
- Вижу мчится шальная, белая
Среди белых вихрей метели,
Смертоносная, злая, смелая
Розы крови по снегу стелет.
Но не горе сулит Богиня мне:
Льётся голос Её звенящий,
А в глазах Её - дали синие,
Неизведанны и манящи, - пробормотал Фреки себе под нос, лапой переворачивая корзинку, чтобы заглянуть в нее снова, - девочка пирожки Фреки несла, они - его. А сын человеческий чужую требу не взял - и потому Фреки говорит с ним. Все свою цену имеет, за каждый ответ платить надо.
Гарольд оценивающе осмотрел деревья вокруг волка.
- Мне казалось этот лес принадлежит богиням, с чего бы местным нести требу волку Одина? - Интересней было показать атам и спросить о нём, но Фреки мог обидеться из-за отделки рукояти. Зря он не взял с собой книжку Совы, можно бы было выменять у волка сразу на дюжину ответов, а потом просто купить михаилиту новую. А ведь у Гарольда опять ничего не было, теперь даже одежды, за что бы он потом покупал новую книгу было решительно неясно. - Но я не знаю, есть ли у меня что-либо, что могло бы стать платой за ответ?
- Мы - дети павших Домов,
Безымянные дети Великих Домов,
Чьи глаза затуманены бликами снов
Об утраченном лете.
По бескрайним дорогам миров,
Мы идём по бескрайним дорогам миров.
Одинокие искры полночных костров
Освещают нам путь к нашей смерти.
И мы растворились в веках,
В бесконечных холодных веках.
Мы забыли и ярость, и страх,
Помня только усталость.
Увы! - только пепел и тлен,
В нашем прошлом - лишь пепел и тлен.
Среди нами покинутых стен
Ничего не осталось.
Во снах слышим эхо имён,
Эхо всеми забытых имён
Из навеки ушедших времён.
То не спит наша память.
Но нам ничего не вернуть,
Нам уже ничего не вернуть.
Нам - кострами подсвеченный путь
Да истлевшее знамя… - провыл-пропел Фреки и тоже грустно оглядел лес, надолго замолчав. И лишь насмотревшись на верхушки деревьев, он проговорил, подбирая из корзинки очередной пирожок. - А платою достойной издревна история считается, каковую не стыдно и у костра в кругу равных рассказать, и деву ею потешить, и конунг которой подивится.
Наверное, волк тосковал о закате старых религий и древних богов, и имел в виду, что сейчас им было уже не до ссор. Гарольд уселся в тенёк, перебирая в уме истории и выбирая подходящую по духу и настроению. Подумав ещё с минуту он выдохнул и не спеша, метя паузы начал.
- Любому торговцу, плавающему в суровом, но богатом Балтийском море известна эта история, которую жители Готланда с горечью и тоской рассказывают отдыхающим у их очагов путникам. Немцы часто называют этот остров сердцем восточного моря, за его удобное для торговли положение, которое вместе со множеством бухт и знаменитыми солеварнями сделали его одним из богатейших в мире. С востока на запад и с севера на юг плыли, да и сейчас плывут мёд, шкуры и воск. Жители продают новгородцам ценимую теми соль и взимали плату за ночлег и гостеприимство. Но сколь много благ ни принесло готландцам богатство, бед оказалось куда больше. Конечно, такие деньги не могло не привлечь внимание сильных мира сего, но главной бедой стало не это... - Наверное, стоило спросить не об атаме, а о том, как выбраться из Туата, волк вполне мог знать обратный путь. - Огромное богатство, которого не было ни у кого на всём севере, извратило самих жителей - многие из которых стали грабить проплывающие корабли, требовать чрезмерную плату, обманывать при торге. Тогда и пошли слухи и рассказы о том, что итальянцы были бы самыми жадными людьми на свете, если бы не шведы, которые были щедрейшим народом в сравнении с готландцами. Накопив огромные состояния в своих подвалах и домах жители стали опасаться за их сохранность. Тогда самые богатые из них решили возвести вокруг единственного крупного города на острове высокие и крепкие стены, чем ещё громче заявили о себе миру. В то время впервые явился разлад между теми кто был в городе и черпал всё больше и больше богатств из торговых потоков и теми жителями, кому в городе не хватило места и кто продолжал ютиться у бухт.
В это же самое время в Дании погибает король. Его сын - Вальдемар, проживший многие года при южно-немецких дворах, по возвращению видит свою страну погружённой в нищету и смуту. Феодалы, которые в самое тяжёлое время должны были стать опорой и защитой Дании, ссорились друг с другом, наживаясь на страданиях и бедах народа. Никто и не подумал всерьёз воспринять молодого короля, а зря... - Гарольд с удовольствием вытянул грязные ноги, после нескольких часов блуждания по лесу босиком от прежней бодрости не осталось и следа. - Вальдемар, воспитанный среди интриг германского императора и от того искушенный в придворных делах, быстро собрал страну из осколков. Он раз за разом вмешивался в ссоры феодалов, становясь на сторону слабого, вместе они одолевали сильного, и король забирал его земли себе. Объединив своё королевство, Вальдемар посмотрел за море, ища быстрый способ восполнить казну и вернуть Дании былое богатство. Тут то ему и попался на глаза богатый Готланд...
Вскоре на остров был организован поход. Дания опять почувствовала себя единым целым, собирая в путь закованных в сталь воинов, лучших из лучших. Новость о надвигающейся беде в считанные часы распространилась по всем деревням и дошла до города, когда двадцать сотен датчан высадились на готландских берегах. Жители деревень были достаточно богаты, что бы тоже облачиться в броню, пусть и куда более старую, чем у горожан или датчан. Оно и решили дать захватчикам бой. С городскими они были в соре и от того не захотели просить их помощи, впрочем, те и сами не спешили выходить из-за высоких стен. Через несколько дней против армии Вальдемара встали неровные шеренги местных, которые числом, и как они думали, духом, превосходили грабителей. Неожиданно датчане обрушились на них с невиданной силой, за несколько минут разметав по полю ополчения. Опоённые молодым, сильным королём и первым за многие годы завоевательным походом датчане не боялись ни смерти, чёрта. Разгромленное ополчение волной ринулось к городу, за стенами которого можно было укрыться спастись. Вместе с пятью сотнями горожан они могли бы годами держать осаду и выжидать, когда в войну вмешается Шведский король, издревле считающий жителей Готланда своими подданными.
Но когда готландцы и преследующие их датчане добрались до стен случилось то, чего ни те ни другие не ожидали - горожане не открыли ворот. Воодушевлённые подданные Вальдемара снова накинулись на зажатых у стен мужей и в этот раз перебили всех. Кровь текла рекой, в один день каждый на острове лишился брата, сына, отца, мужа. Датчане почти не понесшие потерь ликовали и готовились было взять город в осаду, но жители и тут смогли удивить захватчиков. Те самые врата, что были намертво заперты перед умирающими соплеменниками, распахнулись перед Вальдемаром и его людьми. Увидев силу датчан, предприимчивые горожане решили откупиться и лишний раз не рисковать своими жизнями. Датчане ворвались в город жаждя разбоя и насилия, но остановились, повинуясь железному кулаку своего короля. Тот не показал своего призрения к трусам, но приказал отыскать самую большую в городе бочку и вытащить её на площадь. Вскоре огромная бочка была найдена, и Вальдемар повелел жителям в качестве откупа наполнить её золотом. Богатые горожане меньше чем за час исполнили приказ короля, радуясь, что тот был в силах сдержать своих солдат. Увидев, что жители так быстро смогли собрать откуп, Вальдемар закричал, что те хотят его обмануть и имеют ещё много богатств. Он приказал наполнить вторую, точно такую же бочку, с чем жители справились уже за два часа, что всё равно не понравилось королю, который приказал вытащить третью бочку. Смекнувшие, что спешить не стоит горожане, со стонами и плачем только к вечеру наполнили её золотом. Увидев богатства, способные пополнить Датскую казну на годы вперёд, Вальдемар удовлетворился и приказал своим воинам разграбить город. Застигнутые врасплох жители не имели ни единого шанса. - Гарольд нашел в траве золотой орешек, может быть выбошенный им самим два дня назад. Подбросил его в воздух. - Три следующих дня датчане убивали тех из мужчин, кто осмелился сопротивляться, а женщин без разбора насиловали. Только после этого Вальдемар покинул остров, который с тех пор на века лишился своего богатства и величие. После этой трагедии готландцы навсегда забыли о своих распрях, оплакивая погибших мужей, и ища способ отомстить. - Гарольд со вздохом поднялся, может быть он немного затянул. - Только сейчас остров опять становится по-настоящему сильным, и многие при датском дворе всерьёз опасаются восстания. - Горло совсем пересохло. - Вряд ли моя история достойна ответа на вопрос, но мне бы очень помогло, если бы Фреки подсказал, как сыну человека - Гарольду выбраться из Туата и вернуться в свой мир.
Все это время Фреки задумчиво жевал пирожки. Наконец, он проглотил последний, и со звонким хлопаньем потряс ушами.
- Врата из Туата де Даннан - у Древа корней. Великие Госпожи вывести могут всех смертных. Помнится, был этот воин смешной... Бегал он чрез врата к смертной любови, но поплатился. Нынче же сам с госпожою своею он ходит, покорно вернувшись.
Гарольд слегка улыбнулся.
- Да, Тростник. О вратах я знаю, но как добраться до ним без помощи богинь или выбраться другим способом? Ведь богини, наверняка, потребуют плату, которой у меня просто нет, а я и так должен Бадб.
Фреки вытаращил на него глаза, отер передней лапой морду и покачал головой.
- Никогда не называй одну из Великих по имени, пусть даже в мыслях. Не дозволено смертным сие. А если же знать ты еще что-то хочешь, то нужно платить.
- Начну издалека. Несколько лет назад, ввиду неподвластных мне обстоятельств, я оказался в Бременской тюрьме. Не лучшее места, как по мне - поросшее мхом снаружи и плесенью изнутри, вросшее в землю здание почти не имело окон. В отведённой мне камере, с холодным полом и сырыми стенами не нашлось даже топчака, но это не главное, потому что именно вэтой камере оказался мой старый знакомый - Ганс Миллер. Ганс был удивительным человеком, постичь всю глубину, взглядов которого мне так и не удалось. Внешностью он особо не выделялся - среднего роста, тёмные волосы, серые глаза, ни худой и не толстый, за несколько месяцев пребывания в тюрьме, к образу добавилась короткая борода, которой до этого он никогда не носил. Ну, и не во внешности дело - Ганс был контрабандистом, разбойником и чёрт ещё знает кем, но главное совершенно необычным человеком.
Я впервые встретил его за год до этого в лесу, недалеко от Аренсбурга, пытающимся стащить сапог с только что убитого попрошайки. Разбойник пыхтел и всё крутился вокруг убитого старика, причём так старательно, что даже меня не заметил. Уже темнело, а бандиты редко промышляли в одиночку, так что я резко развернулся, но неожиданно упёрся в широченного, воняющего квашенной капустой здоровяка - Грайна Штайнера.
Уже через несколько минут я сидел у костра, в компании Ганса, двух братьев Штайнеров и хладеющего трупа. Ни меча, ни ножа, ни тем более денег у меня тогда с собой не было, - Гарольд пожал плечами, - мне периодически очень не везёт с финансами, так случается. Впрочем, тогда это спасло мне жизнь. Ганс с ворчанием рылся в сумке убитого, а двое здоровяков сидели с обеих сторон от меня, ожидая приказа. Тем временем тёмный лес пробитый только светом костра оставлял всё меньше надежды на помощь. Отложив в сторону краюху хлеба и пару медных монет, разбойник вытащил из истёртой сумки кусок вяленой говядины и чуть ли не скрививился выбросил её в кусты. Серые глаза обратились ко мне, Ганс пожал плечами.
- Пост. Не буду тянуть кота за всякое, я б тебя прирезал , но гляжу... - он с грустью осмотрел мою старую одежду - проку с ещё одного покойника будет мало, а вот лишнеи паре рук всегда можно найти применение.
Фреки, слушавший все это со слегка изумленной мордой, устало зевнул и улегся на дорожку, с тоской поглядывая на полоску зари.
- Короче, прохожий, как ты видишь, в благородство я тут играть не собираемся, поможешь мне с одним дельцем и пойдёшь себе, куда шел. Ещё и пару монет докину. Да, да. Не от доброты душевной, а что бы не сдал.
По его сигналу здоровяки, у которых в руках неожиданно появились новенькие арбалеты, грубо помогли мне поднять и разговор продолжился уже на ходу.
- Ты любишь копать, путник? - Ганс достал из кустов две лопаты.
- Смотря, что и зачем.
- Что за глупые вопросы? - он улыбнулся. - Что надо, и зачем надо, а теперь держи лопату и не забывай про арбалеты. Кстати, как тебя зовут, а то неудобно.
- Джеймс Грот - проворчал я, как бы с неохотой выдавая имя. Ганс хмыкнул.
- Ну, пусть будет Грот. Понимаешь, Джеймс, не все планы идеальны, иногда обстоятельства складываются не в твою пользу. - Он пожал плечами, а на опушке тем временем показалось кладбище. - А иногда партнёры по бизнесу наотрез отказываются выкапывать гроб.
Фреки громко, с привизгиванием зевнул, обрывая повествование.
- В тинге побили б камнями, а девы рыдали бы горько. Луна, отраженная в луже, не ровня светилу, - проворчал он, поднимаясь на ноги и встряхиваясь. - Войди в реку, чтобы выйти у корней. Войди в рассвет, пока роса легка, чтобы большой мир раскинулся у твоих ног.
Волк еще раз зевнул и взвился в небо, где восторженно рявкнул, погнавшись за гаснущей луной, перепрыгивая по облакам.
А Фреки, действительно бегал за луной, Гарольд проследил за волком, пожал плечами и пошел к деревне. Наверное, он скучно рассказывал или Фреки не нравились истории о кладбище и засадах. Значит надо было просто попробовать войти в реку, но сначала узнать, всё ли впорядке с местными. И с чего это ему нельзя было называть богинь по именам? Фэа, вроде бы, не видели в этом ничего ужасного. В любом случае, кроме идеи обратиться к богиням и ещё одного предложения искупаться, Гарольд, вроде бы, ничего и не выведал.

Деревня казалась спокойной, даже мирной. Возились с мотыгами в небольших огородах феечки, ретиво выдергивая крупные лиловые цветы, а вместо них оставляя то, что издали можно было принять за обычные одуванчики. Неспешно прошествовала к огромному дубу Сгейл Усаи, вглядываясь в его крону, но с горной дорожки, откуда смотрел Гарольд, ни выражения лица, ни слов разобрать было нельзя. Также, как и увидеть домик, в котором ночевал - деревья сверху казались сплошным зеленым ковром и найти в них хижины казалось безнадежным занятием. Вдобавок ко всему, тропка, по которой Гарольд пришел в деревню в первый раз, изменилась, вознеслась на холмах, поросла серебряными лилиями, что тонко позванивали на ветру рождественскими колокольчиками. Спуск с этого холма казался бесконечным - под ноги то и дело попадали валуны, о которые норовили ушибиться босые ноги, колючий кустарник с огромными черными ягодами и длинными шипами цеплялся за одежду и руки, дорывая то, с чем не справились беспокойные ночи. Но, как и любой путь, он закончился, и Гарольд ступил на мягкую траву, что покрывала лужайки в деревне. Сгейл Усаи заметила его издали, но молитвы - а в том, что это именно молитва, сомнений уже не было - не прервала.
- Я поворачиваю голову
И смотрю в глаза Матери, которая родила меня,
В глаза Девы, которая любит меня,
В глаза Старухи, которая ведет меня к мудрости,
В дружбе и привязанности.
Через твой дар природы, O Богиня,
Одари нас обилием в нашей нужде.
Любовь Госпожи,
Привязанность Госпожи,
Смех Госпожи,
Мудрость Госпожи,
Страсть Госпожи,
Благословение Госпожи,
И магию Госпожи
Творить в мирах
Также, как Нестареющие творят;
Каждая тень и свет,
Каждый день и ночь,
Каждое мгновение в доброте,
Одари же нас, детей твоих, своим Взглядом!
Гарольд неловко стоял в стороне, пока фэа не закончит. Наверное, он всё-таки никого не убил, раз в деревни всё шло своим чередом, а фэа не прервала молитвы. Хотя, местное отношение к жизни заставляло сомневаться.
- Доброе утро. Я никому не навредил прошлой ночью?
- Я буду любить, и никому не пожелаю зла,
Я буду жить, любить, умру и буду жить опять.
Я встречусь, запомню, узнаю и снова обниму своих любимых,
По вольной воле,
И никому не нанесу вреда...
Пожилая жрица закончила молебен и повернулась к Гарольду. Взглянула на него очень молодыми, ясными зелеными глазами и покачала головой.
- Ты клялся не причинять нам вреда, но ночью задрал лучшую телку в стаде! Уходи, мальчик, и не возвращайся. Кара за несдержанное слово сама настигнет тебя, а нам же невместно опускаться до мести.
Гарольд вздохнул с облегчением - всё-таки крови для человека было слишком много.
- Ну и слава... - Он осёкся, сделал паузу. - Кара меня не постигнет, потому что загрыз я её не по своей воле, и не прибывая в сознании, но извините. Мне жаль, и если бы я имел при себе деньги, я бы возместил вам убытки. - Он бы предложил остаться в деревне и отработать, хотя бы часть стоимости коровы, но так на следующую ночь могли пострадать и сами фэа.
- Я знаю, что я и так нанёс вам ущерб, но не мог бы я забрать свою старую одежду? Вам от лохмотьев всё равно никакого проку, а без них я просто замёрзну насмерть в своём мире.
- Уходи, мальчик, - повторила Сгеил, - дети Великой Королевы не так терпеливы, как я, ее жрица. На твоей старой одежде остались семена зла настолько черного, что вовек не смыть тебе его с кожи. Настолько темна и грязна была душа отдавшей тебе её, что пришлось сжечь, дабы не проросли ростки от тьмы в наших землях. Ступай, мальчик, ступай же.
"На нет и суда нет".
- Прощайте. - Гарольд развернулся и пошел к реке, стараясь не приближаться к деревне. Разве в одежде или в ростках было зло? Ему всё-таки казалось, что как раз одежда тут ни при чём. А вот стоило ли вообще возвращаться в морозную Англию без неё и в крови - это был хороший вопрос. Ладно кровь - её с горем пополам можно было скинуть на ограбление, а вот с морозом никакие объяснения не помогли бы, особенно если бы его выкинуло где-нибудь ближе к Шотландии.

Река была очень мелководной так, что и чтобы нырнуть надо было постараться. Гарольд около получаса шел по течению, ища подходящее место, но глубже она не становилась, так что он потерял терпение и залез в воду. Затея была безнадёжной - от чего все так любили говорить загадками? Он посмотрел на ещё утренне солнце и не без труда нырнул. Проку от этого было ровно столько, сколько Гарольд и ожидал - он намочил одежду. Он, уже в какой раз вздохнув, вздохнул, вышел из воды и пошел к лесному ручью, в котором недавно отмывал кровь.
Ноги уже гудели от ходьбы босиком, а в голову не приходило ничего дельного. Может быть, надо было войти в воду, как только выпала росса, или с первым лучом солнца? Он прошел через небольшой перевальчик - между двумя холмами, переходящими в предгорья. Стоило заранее подумать о еде, было неясно, где рыцарь поймал такую огромную рыбу - наверное, где-нибудь неподалёку было озеро. Мало того, что он не мог вернуться в Англию, так ещё и по возвращение его ждал невероятно тёплый приём у первого же констебля и тёплый кров ближайшей тюрьмы. После того, как он бы попробовал ещё раз, скорее всего уже завтра, окунуться в ручей, надо было найти хоть какой-нибудь одежды. Горы медленно уходили на задний план, и через час Гарольд вышел на довольно большой луг. Захотелось немного отдохнуть, полежать на свежей траве, может быть, вздремнуть, но в Туата, впрочем, как и в Англии - это было опасно. Пройдя чуть дальше, Гарольд оглянулся, пытаясь понять, как далеко он ушел от деревни. В глаза стразу бросились чёрные клубы дыма, поднимающиеся в небо где-то в районе поселения фэа. Первой мыслью было нападение дракона, в таком случае ему нечем было помочь местным. "Ещё и обвинят в том, что принёс горе". Но взглянуть на источник дыма стоило - у Гарольда всё равно не было никакого ориентира, так что времени он, точно, зря не терял.

Когда Гарольд, наконец, добрался до окраины деревни, ноги уже порядком заплетались, сердце стучало, как барабан, а зрение порой плыло - сказывались последствия бессонной ночи, отсутствие сна и проклятая жаркая влажность, памятная разве что Испании, но с тех пор успевшая забыться. Да ещё и дорога часть времени шла в гору. Навстречу не попалось ни одной живой души, несмотря на то, что дыма становилось всё больше: огонь и не думал утихать и, несмотря на зелёный лес, разгорался только ярче, словно его питало что-то сильнее простого жара. Лишь странные звери и насекомые выпрыгивали на тропу и неслись дальше, не обращая никакого внимания на человека.
А деревни больше не было. Священный дуб Усаи лежал, срубленный от корня, и по комлю плясали языки странного, тёмного огня, жадные, словно живые. Сама фэа сидела, прислонившись к стволу и, казалось, спала, опустив голову на грудь. Только платье потемнело от крови, и не обращала женщина внимания на то, что огонь подбирается всё ближе к волосам. И, насколько Гарольд видел, не ушёл никто. Пылающие тела лежали то тут, то там, разделив участь с деревьями и собственными домами. И смерть не разбирала. Не делала различий по возрасту, не щадила женщин. Оружия не было видно почти ни у кого, даже у взрослых мужчин, хотя почему - стало ясно почти сразу: рядом с телами в мрачном свете, под чёрным дымом блестели лужицы расплавленного металла.
Центр деревни, за чёрно-сизой завесой озарила новая вспышка и Гарольду услышал стрекотание. Дым разошёлся на миг, открыв троих, которых вскоре стало двое. Лемартес Дорн закованной в латную перчатку рукой оторвал голову хрупкой фэа, небрежно отбросил её в сторону и поднял меч, указывая на странное, чудное создание. Насекомое, покрытое коротким снежно-белым мехом стояло на четырёх тонких суставчатых лапках, подняв две передние, которые заканчивались длинными зазубренными лезвиями. Узкая треугольная голова заканчивалась мощными жвалами, а за спиной трепетали бело-зелёные крылья. Создание, изящное, прекрасное и, несомненно, смертоносное, сделало выпад, но рыцарь, на этот раз надевший и глухой красный шлем, принял удар на наруч и взмахнул клинком. Всего единожды. И отвернулся от пылающего насекомого. В огне чернела шерсть, корчились крылья, словно пытаясь взлететь, унести. Выгорала сама земля, трескаясь от небывалого жара. Дорн же опёрся на рукоять меча и застыл, глядя то ли в дым, то ли в пространство за пределами этого мира. Ездовая ящерица вскинула голову, уставившись туда, где стоял Гарольд, и зашипела, но Дорн, казалось, не услышал.
"Да... Хреново". Гарольд отошел, так чтобы его не было видно с далины. Зря он не предупредил старуху - так совесть совсем бы не мучила. С другой стороны, Гарольд был почти уверен, что никакой реакции за предупреждение бы не последовало, а рыцарь бы нашел деревню и без него - та стояла на открытом месте и обдувалась всеми ветрами. "Хм" Оказалось, что богини защищают своих подданных не больше, чем владыка христиан. Было жалко фэа - создавалось впечатление, что в сказочный мир грубо вторглась реальность, которую тоже неизвестно кто впустил. Жители явно были не готовы к такому, а значит люди, вроде дорна, в мир попадали не часто. А рыцарь был очень опасен и силён. Хотелось подойти и спросить за что он так жестоко истребил несчастных, но это была трата времени и лишний риск. Может, стоило попросить на практике показать, как он входит в реку или попробовать обучиться могущественной магии, как бы желая отомстить богиням за порчу? Тоже, вряд ли - от первой просьбы рыцари бы отделался очередной загадкой, а магии учатся не по щелчку. В то время, как пребывание вблизи Дорна, казалось всё менее безопасной затеей. Одежды на Гарольде было всё меньше, да и тварь могла учуять атам - она ещё возле реки косо на него поглядывала. Теперь при очередной встрече (Гарольд уже не знал, кому молиться, чтобы её не произошло) богини назовут его ещё и "несущим горе" или "горевестником". А фэа было жаль. Самым разумным решением, казалось просто уйти, но... Можно ещё было попробовать призвать какую-нибудь богиню и обратить её внимание на беспредел, пока не пострадали ещё пара деревень. Рискованно, конечно - в порыве могла слететь и его голова. Зато, если бы всё прошло нормально, чем не плата за возвращение в Англию? Конечно, вряд ли, одна из богинь появилась бы по первому его зову, в конце концов, жители наверняка молили их о помощи, но чем чёрт не шутит. Только вот... как можно было их призвать, не получив себе ещё одного ворона? Гарольд несколько минут вспоминал первый куплет молитвы - второго
он не запомнил совсем, и даже в первый пришлось подставить несколько слов по смыслу. Оставалось вспомнить то, как он молился раньше - благо убеждать себя в их существовании было не нужно - богини были для него явнее многого явного.
- Я поворачиваю голову
И смотрю в глаза матери, которая родила меня,
В глаза девы, которая любит меня,
В глаза старухи, которая ведет меня к мудрости,
В дружбе и привязанности.
Через твой дар природы, о богиня,
Одари меня обилием в моей нужде.
Любовью Госпожи,
Привязанностью Госпожи,
Смехом Госпожи,
Мудростью Госпожи,
Страстью Госпожи,
Благословением Госпожи,
И магией Госпожи
Творить в мирах
Также, как нестареющие творят;
Каждая тень и свет,
Каждый день и ночь,
Каждое мгновение в доброте,
Одари же меня, дитя твоё, своим взглядом!
Гарольд искренне попытался возвать к единой богине - Морриган - наверняка неподалёку была ещё одна деревня с потенциальными жертвами Дорна. На ветке раскидистого дуба, чудом уцелевшего в этом кроваво-огненном месиве, каркнул ворон. Он был крупнее обычных своих собратьев, щеголял серебряными кольцами на цевках. Серебром же отливали перья и клюв, а глаза светились зеленью. И глядел он на Гарольда слишком осмысленно для птицы, наклонив голову на бок и перетаптываясь.
Гарольд глубоко поклонился. Главным было не формулировать всё, как просьбу, потому что-то за просьбу могли и спросить. Наверное, богини всё видели и всё знали - всё-таки это были их владения, но остановить Дорна Гарольд не мог, а так был хоть какой-то шанс. И всё-таки, почему рыцарь так свободно хозяйничал в Туата?
- Я прошу прощения, что побеспокоил вас, и благодарю за то, что оказали мне честь. "Да... жизнь учит вежливости". - Просто меня не могло оставить в стороне то зверство, что твориться в соседней деревне - ваших подданных перебили, и воин, который это сделал, скорее всего, нападёт и на другие деревни, если они ему встретятся. - Казалось, именно в Туата богини должны были чувствовать себя в силе, а убийство целой деревни - никак не меньший повод, чтобы появиться, чем осквернение капища, тем более место молитвы тоже пострадало.
- Ты - не дитя Великих, - задумчиво сообщил ворон, оглядев Гарольда, - но Госпожа услышала слова и прислала меня, врана, именуемого Самхайном. Чего хочешь ты, отдавший себя, заблудший и уподобивший себя камню?