- А "под венец" ждать предстоит всё ещё как королеве, или теперь - меньше? - С улыбкой поинтересовалась Хи и потянула его обратно к кровати. - Тебе надо отдыхать, а не бегать по комнате. Восстанавливать силы. Лекарь сказал, что когда проснёшься, надо будет спать, спать и ещё раз спать. Хм, странно звучит.
Отчего-то почти все женщины хотели под венец. Чтобы пел хор, порхали голуби, и священник глядел благостно. И непременно - розовые лепестки. Которыми посыпают. И - платье со шлейфом. Дик кисло поморщился, припоминая, как всё это выглядело с Клариссой. Конечно, Хи не отличалась от женщин почти ничем, но торжеств - снова - ему не хотелось совсем. И спать не хотелось тоже. Но пришлось встать и перебраться в постель, не выпуская из рук заветный свиток и прихватив чернильницу с бумагой.
"Дражайшая сестра, дорогая Эмма. Был счастлив получить от вас весточку. Надеюсь, вы здоровы? Поскольку я сам слегка занемог, и лекарь настоятельно советует спать, спать и спать. Как только смогу выполнить эти предписания, непременно посещу Арундел, если любезный зять советует. Знали ли вы, что леди Леони интересовалась Альфредом Великим и его потомками? Если решите посетить мой - наш - новый особняк, обязательно покажу вам дневники. И да не постигнет меня судьба Эда. Ваш любящий брат, Ричард Фицалан, лорд Грей."
- Нет, - наконец, сообразил ответить он, скручивая письмецо, - ждать не придется. Отправишь? Пока я буду спать, спать и спать.
Что еще оставалось делать, если бегать по комнате запрещали, ссылаясь на какого-то лекаря, а сил на дорогу не было? Дик недовольно вздохнул, заматываясь в одеяло. Видимо, беременная Рисса, тайные навыки Хизер и Гринстоун с Дакром обязаны были ждать.

В этом сне пахло гнилью и перегноем, цветами и сладким горным воздухом.
Дик прихлопнул огромного полосатого комара и сел, брезгливо вытирая ладонь о пятнистые полковые штаны.
"Полковые?!"
"Комар?!"
Недоумению вторили какие-то сонные твари, вопящие в лесу. Наверное, их разбудила пляска Дика, пытающегося рассмотреть себя и смириться с тем, что на нем пятнистая куртка, перехваченная широким ремнем, зеленая туника под ней. Что на ногах - короткие сапоги на толстой подошве. И что на плече сияют хитросплетенные трискели, украшенные гранатами. Гранатов Дик насчитал шесть, бляха оказалась крупной и заманчивой для любого вора, а он сам очутился в каком-то невиданном лесу! И впереди виднелись пушистые деревья!
- Хорошо, - согласился с тварями, трискелями и деревьями Дик, прекращая недоумевать, почему вместо постели и упоительно приятной на свежих простынях наготы, он одет как распоследний лейтенант. - А где Хи?
Хи не обнаружилась ни за спиной, ни под деревом, ни в траве. Наверное, она осталась в особняке. По крайней мере, на это хотелось надеяться.
Вздохнув, он поглядел вперед, на плантацию пушистиков, которая без сомнения, была плантацией, иначе зачем деревья были высажены такими ровными рядами и к ним подводились канавки, похожие на оросительные? Изучил склон холма, на котором раскинулась деревушка из домиков, похожих на корзинки. Даже разглядел мельтешащих там то ли людей, то ли нелюдей, идущих к колодцам. И пришел к выводу, что не понимает ни черта. Ничего. Nihil. Dad. Rien. Ни хера он не понял, выражаясь на старом недобром английском. Ни где оказался, ни почему - именно тут.
- Госпожа, но что я должен был сказать королю?!
- Правда, красивый вид? - Раздался за спиной задумчивый голос богини. - Это, о поспешливый илот - одна из любимых моих деревень, Аn-seo-bidh-sinn-a’fàs-uain-agus-craobhan-agus-mar-as-trice-an-fheadhainn-as-motha.
"Мы тут выращиваем овец и деревья, а сами - великие из величайших", - медленно перевел для себя Дик. Невозможный язык шотландцев становился совсем простым, если сравнить его с немецким и учить прилежно.
Ноги подкосились уже сами, привычно опуская на колено. Должно быть, именно от илотов и пошел этот рыцарский жест почтения?
- Чудесный вид, госпожа, но вы ведь не полюбоваться им меня... пригласили? И, если позволите вопрос, где Хизер?
- Допрашивает богиню и госпожу, - не менее задумчиво проговорила Бадб, не отрывая взгляда от пушистой рощицы. - Врёт так, что потом приходится врать другим - туда или сюда, а всё одно пакостно выйдет. В общем, ведёт себя не как подобает приличному илоту.
Как должен себя вести приличный илот, Дику никто не говорил. Кроме Хорана, явно давшего понять, что ему таковые в полку не нужны.
Дик нахмурился, оглядев вслед за госпожой рощу и не увидев в ней ничего, что даже отдаленно напоминало бы Хи. А ведь вопрос, выдающий беспокойство о ком-то, кроме себя, можно было и поощрить!
Воображение рисовало Хизер, беззащитную и одетую в живописные лохмотья, в котле людоедов. Почему людоеды не раздели ее полностью, Дик затруднялся сказать, но тревожилось от этого только сильнее.
- Но, госпожа, что я мог ответить королю? Откуда мне знать, почему вы оставили двор и не читаете Его Величеству романы, и куда пропал лэрд, и... Где Хизер, госпожа?

Оплеуху Дик осознал, только больно ударившись виском о камешек. Когда от уха разлился огонь, он и не понял, что его ударили. Не поверил в унижение.
Бадб, меж тем, говорила. Холодно и ровно. Посыпая перцем ссадину на гордости.
- Моя способность получать удовольствие от наглости ограничена одним человеком, да и там невелика. Спрашиваешь, что мог ответить? Что-нибудь такое, что не заставит короля через месяц и четыре дня задуматься о том, не доказать ли, что его семя лучше? Что-нибудь такое, что не выжгло бы несколько квадратных миль в Туата? Не напомнило бы мне о потерянных детях? Сказочная, не важная страна за пеленой, когда всё по-настоящему существенное происходит в мире людей... Верно, тебе неоткуда было знать. Ни обо мне, ни меня. И выкрутился хорошо - для себя. Что же, за такой удачный ответ полагается награда. А Туата - чудное место для отдыха и для того, чтобы узнать хоть что-то. И, разумеется, приличный илот заботится о землях госпожи, так? Например, следит, чтобы овечки были счастливы.
- Овечки, госпожа? Могу ли я просить объяснить ваши слова? Из жалости к скудоумию?
Просить о прощении и милости не позволяло уязвленное самолюбие. Пожалуй, надо было даже не вставать, а покорно лежать, не смея поднять головы. Но Дик упрямо поднялся, пытаясь прогнать звон в ушах. Удар с другой стороны повалил его снова, а сверху упал меч в узорчатых ножнах, больно ушибив яблоком. Бадб же отвернулась, изучая усыпанные синими ягодами кусты, под которыми шевелилось что-то приземистое.
- Ума от женщины не ждут, и ничего, когда спесива. Правильные илоты не встают без разрешения. И поосторожнее с таким переизбытком вежливости, о лорд, с ней у меня терпения, кажется, ещё меньше. А объяснять тут нечего. Жителям этой чудесной деревни очень не нравится, когда у них пропадает урожай. И поскольку лично заниматься этим у меня времени нет, всё достаётся тебе - во имя чести госпожи и всё такое прочее. И всё же... - она помедлила, хмурясь, и перевела взгляд на Дика. - Если бы ты знал, то всё равно не смог бы ответить королю, что твоего господина милорда Бойда похитила древняя мстительная богиня, намереваясь превратить в игрушку. Не понимая, что это лишь делает трещины на уверенности, на самости - глубже.
Пожалуй, с избиением был уже перебор. Дик шевельнулся, приподнимаясь - и заставил себя лежать, подавившись злостью и гонором. Отчаянно хотелось съязвить, что отсутствие ума прощается только красивой женщине, но в некрасивости Бадб уличить было сложно, а говорить колкости становилось чревато не только побоями. Впрочем, лэрду всё равно не сочувствовалось - слишком больно Дика ткнули носом в собственное высокомерие. Не сопереживалось, несмотря на то, что сам пострадал от той же богини. Наверное, Дик всё еще был плохим илотом. Злым. Способным возмечтать о том, чтобы хорошенько вздуть эту женщину кнутом.
Дик вздохнул, сжимая в кулаке ни в чем не повинную траву.
- Что происходит с урожаем, госпожа? Вы назначаете меня управляющим? Могу ли я просить еще кинжал и хотя бы флягу с водой? И плащ?

А надо было спросить, жив ли лэрд, умолять простить, вызнать, что с Хи. Но скорбящая богиня выглядела бы иначе, прощать так сразу его не собирались, а с Хизер все было в порядке. Наверное. Трижды.
- Можешь, - милостиво кивнула богиня, - но плащ только скрыл бы этот прекрасный гранатовый цветок, а народ заслужил того, чтобы полюбоваться красотой. Особенно когда урожай травят. Фляга же... я назначаю тебя мэром. И фляги, разумеется, мэр должен получать от народа, разве нет? Хм. Одежду, конечно, тоже, да и меч, получается, зря несла? Да, кажется... ну, наверное, вот так будет лучше.
Туника исчезла, будто её и не было, а куртка немедленно принялась царапать кожу швами. Дик скрипнул зубами, проклиная мэров, народ и урожай.
- Всегда знал, что вы хотите меня раздеть, госпожа, - на всякий случай вцепившись в штаны и меч, не удержался он.
Должно быть, нашкодившие коты чувствовали себя так же - цепкая рука на загривке, глаза, полные бешенства и короткий полёт без лишних слов. Вот только котов выкидывали на улицу, а Дика - в деревню, на окраину рощицы, к тем самым пушистым плодам.
- Разбрасываетесь илотами, госпожа.
Рядом в землю воткнулись ножны с мечом, разбудив один из плодов. Он пошевелился, приоткрыв глаза с горизонтальным зрачком, заставляя Дика схватиться за меч и испуганно отползти в сторону.
Дьявольщина! Он оказался в том самом мире, куда фэа утаскивали людей, его избила женщина, пусть даже она хозяйка! Вдобавок, его вполне могли вернуть к Хизер лет эдак через сорок, когда она станет дряхлой старушкой!
Некоторое время Дик просто сидел на земле, бездумно пялясь на пушистые фрукты и пытаясь принять побои, Туата де Даннан, меч дорогой толедской ковки и отсутствие туники. Фрукты, которых он для себя окрестил овцами, глядели на него с той же осмысленностью, но хотя бы не кусались. Но ожидание не могло вернуть его домой, а потому Дик неохотно поднялся, подвернул рукава до локтя, чтобы стали видны татуировки, препоясал чресла мечом и направил стопы к деревне. Мэрствовать.

У частокола обнаружился колодец. А у колодца - четыре низкорослые девицы, весьма скудно одетые. Рыжая в полосатых чулках и короткой тунике завизжала первой. Потом к ней присоединились брюнетка в зеленом, блондинка в голубом и шатенка в красном, а Дик с трудом отказался от мысли рявкнуть на них, чтобы заткнулись. Начинать управление деревни с запугивания жителей было неправильно.
- Открывайте, - продемонстрировал он запястья неприветливым фейским мордам на частоколе, надеясь, что стрелять они не начнут, - ваш новый мэр пришел. Милостью и волей великой госпожи Бадб - Sgàthan Airgid, лейтенант под началом Гералта Хорана. Добрый день!
Девицы, как по команде, перестали орать и оглядели его с новым интересом, после чего принялись оживлённо перешёптываться, стреляя глазками. Неприветливая ушастая морда над самыми воротами почесала нос и неожиданно широко улыбнулась, блеснув острыми ровными зубками.
- А что же, и хорошо. Прежнего-то мэра так и не нашли, а без него порядка нету. Не обессудьте, лэрд, человека тут отродясь не видели, а кто по старым временам помнит... ну, кто помнит, тот и глаз выбьет, вроде, так у вас говорят? Добро пожаловать в Аn-seo-bidh-sinn-a’fàs-uain-agus-craobhan-agus-mar-as-trice-an-fheadhainn-as-motha.
Ворота, скрипнув, начали было приоткрываться, но застряли через ярд, и за досками раздалась ругань. Девушки же потихоньку придвинулись, и брюнетка нерешительно протянула руку к татуировкам:
- А можно... потрогать?
- Трогай, - со вздохом согласился Дик, подумывая о том, чтобы сократить название деревни хотя бы до какой-нибудь Великоовцеводовки, для удобства. Выговаривать длиннющую фразу, каждый раз как понадобится представляться, казалось весьма утомительным занятием. - А куда делся прежний мэр, мисс... мисс?
"Только не говори, что съели!"
Острые зубки караульничьей морды нравились Дику еще меньше, чем длинное имя для деревни.
- Съели, наверное, - рассеянно ответила феечка, сосредоточенно ощупывая татуировки. Остальные, явно приняв согласие за общее, прилипли тоже, оглаживая руки, плечи и пытаясь залезть под куртку. - Вра. То есть, мисс Вра. А это - мисс Лён, мисс Пух и мисс Мша. А что такое мисс? А вы теперь останетесь? А что Госпожа сказала? А почему вы в земле? А Хоран тот самый? Какие красивые гранаты!
- Хоран - тот самый, госпожа много чего сказала, и где же съели прежнего мэра? Он куда-то ушел?
Куртку пришлось запахнуть плотнее. Хи вряд ли бы одобрила феечек, лапающих то, чего так долго домогалась. Дик подозревал, что она даже нашла бы способ отравить их, невзирая на Туата, Бадб и его возражения. Volens nolens, а он становился однолюбом. Верным однолюбом, что было хуже всего.
- Ушёл, - вздохнула белобрысая феечка, прижимаясь к куртке и ревниво отгоняя товарок взглядом. - Понимаете, надоело ему. Вот надоело, запер дверь и ушёл. А куда - кто его знает? Странный он был. И не такой тёплый. И не такой мускулистый. И пах хуже... очень плохо. Вы чудесно пахнете, господин Ихули, вам это уже говорили?
- С примесью железа, - тоном заправского ценителя запахов подтвердила рыжая. - Вкусно.
Дик поперхнулся воздухом, и несколько мгновений стоял так, даже не в силах стряхнуть с себя девчонку.
- Как ты меня назвала? - с подозрением осведомился он, отстраняясь от неё и от её товарок. Женщины, обзывающие его так странно, не нравились ему, и даже признание того, что пах Дик хорошо, не меняло отношения.
- Так по должности, - удивилась феечка, снова подступая поближе. - Вы ведь теперь мэр Аn-seo-bidh-sinn-a’fàs-uain-agus-craobhan-agus-mar-as-trice-an-fheadhainn-as-motha, и должны называться правильно, чтобы все понимали. То есть: Sùil mhòr air a h-uile càil leis na caoraich.
На этих словах ворота, жутко скрипнув, наконец отворились ещё на ярд, а потом распахнулись во всю ширину, и из них хмуро глянул раскрасневшийся фей.
- Прощения просим, господин Ихули. Вот ведь застряла, прокля... э... возблагодарим богинь за дар из дерева священного дуба.
- Возблагодарим, - кротко согласился Дик, внезапно проникаясь христианским смирением. - Только называйте меня по имени. Меня зовут... сэр Ричард. К слову, пока мы идем к дому, где меня покормят завтраком, дозволяю вам рассказать о бедах с урожаем.
Который, как известно, травят. Кивнув своей благоразумности, он тоскливо вздохнул о Хи, прежде чем шагнуть к воротам.

Домик, небольшой, но уютный, утопал в зелени и изнутри, и снаружи. Часть ползучих зелёных тварей даже пыталась таскать со стола горячие пирожки, но староста лениво отпихивал их рукой. Отпихивал, жевал пирог, щедро сдабривал травяной чай розоватым сахаром и говорил.
- Ну вот, хули сэр Ричард. Городские это всё, точно говорю. Деревня наша им как бельмо на крыле любимого ворона Великой Королевы, вот и гадят, как могут. Урожай травят, топчут, две ночи назад в самые сумерки - пока фрукты ещё сонные и ленивые - попытались вообще вырубить и сжечь, насилу отогнали. Потому что нам без урожая-то как? Никуда нам без урожая. Это ж вся жизнь, получается.
Вкуса пирога Дик не чувствовал. Потому как он предпочел бы, чтобы его называли хотя бы просто Ричардом, без этого ругательного титула. К тому же, за окном маячили феечки, а старосту звали длинно и труднопроизносимо, и если его перевести на родной английский, то выходило странное "кто дозволил говорить". Всё это отбивало вкус еды напрочь, заставляя сожалеть о своих словах королю и мечтать вернуться в сырой, туманный Лондон к говядине, хлебу и элю.
- Урожай, любезнейший Вопрос? Вы говорите о тех овечках на деревьях?
- О них, о пушистиках наших славных, - умильно вздохнул староста, кидая в пузатую кружку ещё кусочек сахара. - Потому как сами подумайте: и шерсть, и шкурки тончайшие, и слёзы, и сладости. Пропадём ведь без них.
Отбивные из славных пушистиков здесь не делали, кажется. Дик попытался представить, куда и почему девалась тушка после того, как сняли с неё шкуру, но ничего не вышло. Почему-то казалось, что овцы способны отрастить новую и снова влезть на дерево. Но в таком случае нечто, способное уничтожить эти фрукты, выглядело устрашающе и обещало вернуть Дика домой в гробу из местного дуба.
- И отчего же вы думаете, будто это город виноват? Кстати, что хотят от меня милые барышни, мельтешащие за окном?
- Эти-то? - Староста коротко глянул в окно, полускрытое зелёной пеленой и улыбнулся, показав зубы. - Так детей, сэр Ричард. Потому как человек вы - вот и тянет их к вам, как меня на сахар этот. Попробуйте, к слову, господин, язык проглотите, обещаю.
- Пожалуй, воздержусь, милейший Вопрос. И от девиц, и от сахара. Так почему - городские?
Детей от феечек Дик не хотел - и знал это совершенно точно. Более того, он вообще не хотел ни низкорослых девиц, ни сладкого. Первые были не в его вкусе, ко второму так и не довелось приучиться.
- А вы мороки на язык не пробовали, с краю поля? - Староста шикнул на пытающуюся влезть в окно феечку и покачал головой. - По ним-то не ошибёшься, если с утренним ветром ловить. Они там, в городе, их с земляничным привкусом делают-то. Добрую седьмую часть выжгли, засранцы, сколько овечек потеряно, а саженцы когда ещё овценосить начнут!
В большом мире волшба могла служить доказательством, только если её использовал судебный маг. Потому как каждый мог наколдовать в свою пользу. Ну, или почти каждый. Дик вздохнул, пожимая плечами.
- Я не умею чувствовать мороки, драгоценнейший. И чем же ваша, то есть наша, деревня так помешала городу?
Пожалуй, только это он и умел - разбирать споры. То крестьяне землю не поделят, то пастушок дочь кузнеца на сеновал затащит, то козлят перепутают. Нищему лорду приходится жить с этими проблемами, решая их самолично, как в старину. Лейтенанту из древнего полка, кажется, тоже.
"Но просить прощения все равно не стану!"
- Исключительно из городской вредности, - староста вздохнул и печально захрустел сахаром. - Много их, и живут, стало быть, скученно, близости к природе нету. За eag-eolas не следят, потому что какое там. Дороги вот прокладывают. И вера у них неправильная, а разврат - ууу! Один фей и с одной феей живет, это где ж такое видано? - Поразмыслив, он пожал плечами. - В общем, как ни посмотри, а гадостность это, а не город. Мало их овечки жрут.
- За чем не следят? - рассеянно переспросил Дик, которому и город, и деревня равно не нравились, потому что были не в Англии. Дороги, вера, гадостность - всё, как дома, вот только домом этот мир не был, несмотря на схожесть проблем. И жрущие горожан овечки это только усугубляли. - Впрочем, не важно. Где этот город находится и есть ли в нем градоправитель?
- А вот как мороки пройдёте, так и по просеке, - охотно пояснил Вопрос. - А градоправитель, конечно, есть. И жрец главный тоже есть, Fear Nach Gabh Ainm Ainmeachadh кличут. И вообще всё есть, кроме порядка правильного.
Жрец главный, значит. Дик задумчиво оглядел домик, зелень в нём, пришел к выводу, что всё это ему не нравится еще больше. Если городом правит жрец, то почти наверняка там теократия, как это называл Цезарь. А значит - странные культы, обычаи и почти наверняка неудобные алтари. Приноситься в жертву местным божкам Дик не хотел совсем, участвовать в обрядах - тоже, а если его, чего доброго, еще и там страстно возлюбят за человечность...
Стон вышел горестным. И голова разболелась так, что впору пить отвары.
По всему выходило - беседовать ему с этим жрецом, чье имя нельзя произносить, на нейтральной территории. Оставалось выяснить, есть ли таковая тут.
- А что, дорогой Вопрос, есть здесь опушка, на которой можно было бы с этим жрецом перевидаться? И найдется ли достаточно витязей в деревне, чтобы у мэра была достойная охрана?
- Так ему ж нельзя из храма выходить, - удивился староста. - А с опушками тут беда, ихули сэр Ричард, не советовал бы я по ним ходить, потому как...

11 апреля 1535 г. Лондон.

За окном щебетали воробьи. Самые обычные, серые воробьи - и никаких феечек. Дик подскочил на кровати, со злобой пнул витой столбик, держащий балдахин и поплатился тем, что и тяжелая ткань, и столбик рухнули, больно ударив по голове.
- Вы издеваетесь, госпожа! Иначе это не назвать никак! Боги, и как же с вами живет лэрд?! Передайте ему моё искреннее сочувствие!
Напоследок пнув скамейку и больно ушибив палец, он рухнул в кровать, только теперь заметив, что на краю лежит одежда и тот самый меч. Он подтянул оружие к себе, крепко обняв и прижимая, будто железяка в ножнах была ребенком. Или Хизер.
- И вот что мне теперь делать? - задумчиво спросил Дик у меча. Тот промолчал, но вопрос разогнал сонную одурь, заставил чуть стряхнуть с себя страшную усталость.
- С чем? - Легко поинтересовалась Хизер, открывая дверь одновременно со стуком. Взглянув на Дика, она вскинула бровь. - Ого. Ты настолько соскучился? Но меч, боюсь, слишком жёсткий и холодный, и совсем уж плоский, и... а что это за запах?
- Запри дверь, - мрачно пробурчал Дик. Дождавшись, когда Хи сделает это, он поймал её за подол, притянув к себе. Могло статься, что ночью ему снова ни на что не хватило бы времени.
- Я наказан, - сообщил он спустя двадцать или тридцать минут, неспешно застёгивая новомодные пуговицы на рубашке. - Госпожа гневается. Поделом - нужно думать, что говоришь и кому, а я еще и надерзил. Однако же, это сильно усложнит жизнь. Боюсь, я не смогу долго существовать в двух мирах одновременно.
Пожалуй, стоило пасть в ноги богине и вымаливать прощение, но...
Гордыня всегда была и злейшим врагом, и второй сутью Дика, и вот так просто сдаваться он не хотел. Сделать это сейчас - сломаться, показать, что труслив и покорен в этой трусости.
Хи вытянулась рядом, закинув руки за голову, и потянулась.
- Какие интересные последствия наказания. Кажется, мне стоит поблагодарить богиню... а вот этот интересный сладковатый запах на вещах и коже - он тоже часть этого самого наказания, да? Странно, прежде я запахи так не различала.
- Это феечки, будь они неладны. И тебе стоило бы одеться. Конечно, слуги уже всё знают, но... И как давно ты начала различать запахи? Я что-то сказал? Сделал? Написал?
Пока Хизер нежилась, Дик успел зашнуровать сапоги, и теперь смог отойти к окну. Просто, чтобы убедиться, что там нет этих четырех назойливых малявок и деревни Овцеводовки. Или что там не стоят шлюхи-дрессировщицы, включившие у Хи обоняние сродни собачьему.
- М-м, и как именно неладны были эти феечки? - Поинтересовалась Хизер. - Или, напротив, ладны? А запахи - кажется, вот только что. Но, может, раньше не было повода?
- Они лезли ко мне под куртку, но я не дался! А запахи женщин не должны тебя смущать, Хи. Я отнюдь не воплощение верности, и изредка могу их приносить. Но скажи, ты ревновала бы к игрушке? Вот и я думаю, что это глупо. И буду очень признателен, если ты не станешь травить каждую из них. Я, в свою очередь, обещаю воздерживаться от других. Хоть и очень не люблю, когда меня пилят. Не будь Риссой.
Речь получилась длинной, задумчивой, да еще и произносилась недостаточно строго, чтобы Хизер хотя бы устрашилась. Но пугать её Дик и не собирался, к тому же мысли были заняты мэрством, которое смешивалось с новыми способностями Хи в такую гремучую смесь, что хотелось кого-нибудь убить.
"Будто это когда-то помогало."
- Рисса - пилила?! - Хи села на кровати, недоверчиво глядя на него. - Вот эта женщина, которая рта боится открыть? Или... теперь - боится?
- С тех пор - боится, - хмуро уточнил Дик, поднимая с пола корсет. - И я ведь предупреждал еще в Балсаме, что... Ты сама оденешься, или мне тебе помочь?
Разговорам о воспитании Риссы он предпочел бы крепкий полынный отвар, чтобы взбодриться, и тракт. Пока госпожа не решила снова вернуться его в наказательную деревню и не нагрянули художники, желающие повесить в Хемптон-корте. Пока Дик мог уехать на Север, к матушке, заглядывая по пути в бордели, где могли затеряться ниточки от странностей Хи.
- Помочь одеться. Звучит интересно и вполне приятно. Необычно, - Хизер со вздохом поднялась, бросив на него взгляд искоса. - У леди Клариссы, прости, не хватило духу даже затянуть у тебя на горле завязки корсета. Хотя бы попробовать. Но обещание звучит хорошо, без сомнений - только, пожалуйста, можно не пахнуть его нарушениями и не рассказывать о них?
"Ого".
Завязки затянулись не на шее у Хи, всего-то на талии. Но тесный корсет обещания не причинять боль никак не нарушал, зато помогал образумиться. Равно, как и тихий, сродни любовному, шепот - шипение.
- Можно.

Ночью за ним пришли. Что было ожидаемо, но Дик всё равно оказался не готов, огорчился открывшейся в стене двери и долго сидел на кровати, печально глядя на путь в Великоовцеводовку.
- Хи,- тормошил он чуть позже мирно спящую в своей комнате Хизер, - просыпайся. Пойдешь со мной.
Брать с собой Дик её не хотел. Но поразмыслив, пришел к выводу, что это самое безопасное решение. Дверь, запертая изнутри, была чревата выволочкой, привязывание Хи к кровати - справедливым недоумением.
- Что?.. Куда?
Уже в хозяйской комнате Хизер аккуратно поскребла стену около врат и нахмурилась, вглядываясь в темноту, из которой доносились раскатистый храп старосты и явно девичьи присвистывания на несколько носов. Лёгкий привкус пота и мускуса уже начинал пропитывать воздух, просачиваясь в особняк через границу нереального.
- Это ты оттуда проснулся в прошлый раз?..
- Оттуда, - хмуро признал Дик, подталкивая её в дверь, пока из домика старосты не вылезла какая-то тварь или лиана. Или - что хуже всего - феечка.
- Прямо совсем-совсем оттуда? А...
Хи сделала шаг, другой, а потом с придушенным вздохом отпрыгнула назад. Из-под ноги, резко зашипев, метнулось прочь что-то тёмное, круглое и, кажется, чуть сплюснутое. В свете врат мелькнули и пропали алые глаза и белоснежные иглы зубов. Пасть у миниатюрной овцы, кажется, открывалась на половину ширины. А Хизер так и замерла, опасливо подняв ногу.
- А это - что?..
- Овечка. И если ты будешь так много болтать и прыгать, я тебя больше никуда не возьму. Потому что некого будет.
В список недостатков женщин вообще и богинь в частности с тихим звоном добавилось еще и недомыслие. Дик живо представил, как остаток ночи он ловит под кроватью этих овечьих детенышей, вышвыривая их в дверь, как злобно глядят на табун деревьев в Гайд-парке михаилиты, услышал пересуды слуг - и мрачно пнул стену. Ордену тоже хотелось есть.
"Ну, госпожа..."
- В следующий раз тогда отгрызут ногу, - приглушенно согласилась Хи, не торопясь идти дальше. - И снова потом никуда не возьмёшь, но в дополнение к этому останусь ещё и без ноги.
- Не уверен, что мне не нравится эта мысль.
В домике было темно и чисто. И тихо, до тех пор, пока не проснулась одна из феечек.
- Ихули сэр Ричард!
Недовольно и неожиданно звонко хлопая по спине подавившуюся воздухом Хи, Дик тоскливо размышлял о превратностях судьбы. Какой-то дьявол непрестанно сподвигал его на глупости. Искать Эмму, охотиться на оборотней, становиться Зеркалом, присягать Бадб и подбирать Хи. Последнее было бы совсем идиотским поступком, но жалеть самого себя Дик не стал. Вместо этого он вспомнил, что его назначили лейтенантом, к тому же феечка начала будить свою товарку, и староста не просыпался, и...
- Dùisg! - продемонстрировал он знания гэльского, усвоенные от Хорана. Даже интонации полковничьи воспроизвел. Оставалось надеяться, что феечки от этого сбегут, а староста - проснется.
Результат последовал немедленно, словно фэа служили там же, причём у того же полковника. Феечки, одетые только в полосатые чулки, положили руки на пышные бёдра и вытянулись, словно собираясь пробить потолок. Старосте понадобилось чуть больше времени, но он тоже поднялся, как был, нагишом, и застыл между девушками, возвышаясь на добрых полторы головы. Все трое - четверо, включая Хи, - уставились на Дика, явно ожидая дальнейших указаний.
- Cuir ort aodach! - не разочаровал их Дик, досадливо закатывая глаза. Убеждать Хизер, что он не устраивает тут солдатских оргий, теперь представлялось занятием безнадежным. - Любезнейший Вопрос, я хочу осмотреть овечковый сад. В вашем сопровождении, разумеется. Девицы остаются дома. Хизер - со мной.
- Но мы одеты, - феечка справа недоумённо покосилась на чулки, потом воззрилась на Дика. - Вам что, не нравится вид, дарованный великой матерью? Жарко ведь.
- И что это вообще за тощая вешалка рядом с нашим любимым сэром? - Подозрительно поинтересовалась феечка, стоявшая слева. - Ни вида, ни запаха, а чтобы грудь выросла, надо не меньше трёх овечек выпить, и тех - с западного края, где посветлее.
- А запад - это тут где? - С искренним интересом спросила Хизер. - И как именно можно пить овечек?
- Запад - это там, где не север, - просветил староста, с кряхтеньем натягивая тунику. - Везде, в общем, где не север, там - запад. Ну а пить - обнакнавенно. Выщипываешь шерсть на шее, там жилки, значит...
У Хорана эти феечки, к счастью, не служили. Иначе даже не пытались бы оспаривать приказы. К счастью - потому что для Дика было бы ударом обнаружить их в составе полка.
- Отставить препираться! Хизер, я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы пить этих овечек! Мша, или как там тебя, варить похлёбку и не сметь называть мою невесту вешалкой! Остальные - помогать варить! Староста, мы идём глядеть на ночных овец или нет?!
- А раньше - трогать разрешал, - громким шепотом пожаловалась товарке левая феечка и вздохнула. - Странные эти люди. Кажется, готовы делать детей только днём.
- Потом ещё потрогаем, - утешила её подруга и тоже вздохнула.
Староста меж тем достал откуда-то вязаную шапку, завязал под подбородком и тоскливо кивнул.
- Вообще-то, господин Ихули, мы туда ночами стараемся не ходить. Но если очень надо, и под ваше, господинье, ручательство...
Отчаянно хотелось убивать. Дик поглядел на феечек, на старосту, на безмятежно внимающую всему этому Хи - и с трудом удержался от мольбы о пощаде.
"Дьяволова гордыня".

Но и уверять Хи, что никаких детей он здесь не делал, Дик не стал. Все равно не поверит, почему-то считая его бабником.
- Почему, дражайший Вопрос?
- А причин тут три, - охотно пустился отвечать Вопрос. - Во-первых, магией там ихней городовой воняет так, что аж голова гудит. Во-вторых у овечек нюх зело острый, а когда воняет, он и портится. Ну а в третьих... в-третьих, значит... ну а если как снова придут?..
- Придут - и отлично. Мечтаю побеседовать.
Зевнув, Дик мотнул головой в сторону двери, приглашая старосту выходить. Госпожа, всё же, была не права. Усталость, желание отоспаться службе не за страх, но за совесть, не способствовали. И раскаиваться не хотелось - только, чтобы его оставили в покое. Тяжело вздохнув, Дик вышел из дома в теплую ночь Овцеводовки.

Эти мороки мог понимать даже он. Должно быть, отголосками Эммы, чувствами старосты и Хи. Так крошился весенний лёд под пальцами - кусками, сквозь которые проглядывала черная вода. Ветки деревьев были то целыми, то обращались пеплом. Пальцы чувствовали кору - и проваливались в воздух. Под ногами хрустели кости, порождая надежду, что - овечьи, чувствовался запах крови и гари. Да и овечек стало поменьше, будто они провалились в ямы, то и дело возникающие под ногами, точно деревья корчевали с корнями. Вопрос, впрочем, даже не спотыкался. Дик прекратил это делать после пятой дыры в земле, напомнив себе, что охотник.
"Придётся идти в город."
Мысль могла бы быть здравой, желай Дик этой прогулки.
- Они снова приходили, Вопрос?
Староста потянул носом воздух и покачал головой.
- Нет, сэр Ихули, всё старое. Видать, ещё не приготовились снова. Дело-то не быстрое. Нужно новых фэй собрать, обряды провести, благословения испросить. Дело-то серьёзное, на много перерождений.
- Понятно, - согласился Дик, хотя понятно ему не было. Вообще и ничего. - Любопытно, к кому из великих они взывают в таком небогоугодном деле?
Вопрос, наверное, был риторическим. Хочешь - не хочешь, а идти в город придется. Вот только там и он, и Хизер будут также незаметны, как вошь на лысине. Два человека в землях, которые этих самых человеков не видели с тех пор, как Бадб была юницей!
- Великой матери, - пояснил староста, пожимая плечами. - Стало быть, всему, что - она. Или наоборот.
- Но ведь тогда и овечки - она, ибо сотворены ею. Послушайте,любезнейший Вопрос. Отвечайте мне так, как если бы спрашивал вас Тростник самолично. Чем вы мешаете городу?
Теософские разговоры лучше было вести с городским жрецом, которого для краткого стоило окрестить Томом Реддлом просто потому, что собственное имя у того было непроизносимым. Дик подковырнул камешек, оказавшийся косточкой, вздохнул, подхватил под руку Хи и неспешно пошел в ту сторону, где староста располагал город.
Староста на ходу вытянулся и, повернув по-совиному голову, уставился поверх головы Дика осоловевшими глазами.
- Не могу знать, господин Как-Тростник! Положение на экосистемной позиции стабильное и не выказывает тенденций к флуктуированию!
Староста раздражал больше всех известных Дику старост. Даже больше кретина Харпера. И при этом почти наверняка воровал, как его менее тупые коллеги из числа людей. Ну неужто так трудно припомнить, когда и почему поссорились с городскими?!
- А овечки им почему не нравятся? - скрипнув зубами в тщательно сдерживаемой злобе, осведомился Дик, прислушиваясь к похрустываниям и причмокиваниям в кустах.
- А кто ж их знает. Странные они там. Это небось потому, что в камне живут, с этими, водопроводами и прочими новомодными штуками, от природы далече, - староста приостановился, отвёл ветки и умилённо покачал головой. - Умнички какие, и нашли, и поймали, и ничего не оставят, всё чистенько будет!
На небольшой опушке, залитой лунным светом, шевелилась груда мохнатых фруктов. Время от времени в тёмном одеяле возникали прорехи, отблескивая тёмной кровью и ошмётками костей. Казалось, фэйский скелет извивается, пытаясь сбросить хищников - и овечки тут же смыкались снова, дружно работая острыми зубами.
"Любимая деревня, госпожа? А лэрду про вот такую тварь, потерявшуюся под моей кроватью, вы уже сказали?"
Еще бы эти овечки нравились горожанам. На вкус Дика, эти новомодные фэа еще слишком милостиво обходились с рощей. Появись такая напасть рядом с его поместьями, он озолотил бы михаилитов, выжег землю ярд за ярдом - и наплевать на розовые сахарные сопли.
- Что, миледи невеста, вы все еще хотите отращивать себе грудь овечками?
Хи, не морщась, оглядела сцену и пожала плечами. Глаза её в свете луны сияли чистым серебром.
- Волки невкусные, милорд жених, но порой и их едят. Да и вообще что угодно, если жить хочется. Большая грудь, конечно, не жизнь, да и сама отрастёт, наверное, но ведь и жизнь я ещё недавно ценила не слишком высоко - а всё-таки жила. Просто чтобы жить. Почему бы не пить хищных овечек, чтобы стать лучше?

Самым опрометчивым обещанием, которое Дик когда-то давал, было " не бить и не делать больно".
- Тебя староста покусал, пока я не видел? И заразил тупостью? Грудь у тебя - хорошая, овечек пить - нельзя. Подумай сама, почему. Где этот грёбаный город, Вопрос?
А еще Дику нужен был полк, десять телег пороха и сто бочек масла. Сжечь к дьяволу деревню вместе с городом, исчерпав тем самым все проблемы.
- Про Гребаный не знаю, - обстоятельно начал староста, - такого тут в округе, кажется, и вовсе нету, если только не вырос со вчера, как бывает. А до местного при такой луне и вот с опушкой - не меньше двух периодов шагать, ежели на своих двоих. А чужих тут вроде как и нету, снова же, при такой луне и с такой опушкой.
Дик непременно треснул бы его по шее, но рука от усталости не поднималась. Два периода так два периода. Может быть, получится сдохнуть без сна, и Хи сможет жрать своих овечек корзинами. Или наоборот - в городе выйдет отоспаться.
- Хорошо, - меланхолично согласился он, - показывайте дорогу.
Вопрос радостно кивнул, направляясь дальше.
- А вот тут прямичко, потом налево, и славно, и...
И Дик до крови закусил губу, вытаскивая из дыры в панелях опочивальни кулак. Госпожа снова повернула миры, возвращая его в утро. К счастью, вместе с Хи.
- Хи, приготовь мне отвар покрепче и распорядись, чтобы седлали лошадей. Мы, - голубю, вздумавшему биться в окно с увесистой запиской, не повезло. Он подвернулся под горячую руку и принес записку от Харпера. - Едем на свадьбу к этому кретину. Я хочу, чтобы ты озаботилась еще и подарками.
Отправилась ли Хизер выполнять эти распоряжения или нет, Дик не глядел. Он лёг на пол, раскидывая рукии уподобляя себя кресту. Это после христиане стали подобным образом поклоняться своему богу, а во времена римлян и раньше так признавали владычество над собою.
Дик и в самом деле не должен был говорить королю - такое. И говорить - так. Теперь каждый раз, когда глядели на него, видели не Ричарда Фицалана, не Ричарда Фицалана - вассала Бойдов, даже не лейтенанта гарнизона, а Зеркало в руке богини. Илота, избранного и отмеченного её знаками. А это был груз потяжелее королевского.
И госпожа совершенно оправданно злилась на его непонимание, так же, как он сам злился на несчастного старосту с грёбаными плотоядными овцами. И если сделать с феями ничего нельзя было, только сложить руки и созерцать, потому как они уравновешивались сами, то разобраться с собой Дик мог.
- Я плохое зеркало, госпожа. Кривое, с трещинами и раковинами. И в голове слишком много гонора. Но клянусь, я стараюсь.
Старался он плохо. Потому что лежать оказалось неожиданно удобно, и глаза предательски закрывались сами. Дик слизнул засыхающую кровь с губы, вздыхая. Так просить прощения не годилось.
- Плохо стараюсь, конечно. Мог бы и лучше. В конце концов, жизнь дворянина - служение богу и синьору. Нас для этого рождают и ради этого мы умираем. Но христианином я всегда был никудышным. Верите ли, на мессах спал, и причастию ходил редко. Всё больше в полях, с землёй. Или на охоте. Или на турнирах. Наверное, уже тогда я был ближе к вам, чем к распятому. Простите меня, госпожа. Мою глупость с королем, мои дерзость и наглость. Я искуплю это в бою, служением, как повелите. Потому что есть только ваша воля.
И самую малость - стремительно взрослеющий Дик Фицалан.

А еще был город. Красивый, высокохолмный и многовершинный, над башнями которого вились ласточки и трепетали яркие флаги. При виде него хотелось петь стихи Гомера и он, несомненно, снился - щекой Дик всё ещё чувствовал ковер опочивальни.
И был в том городе храм, к которому стекались улыбающиеся фэа, принаряженные точно для праздника.
А в храме - огромная ракушка, перловица, богато изукрашенная резьбой - трискелями и зубчатыми колесами. Гордо взирала с её высоты прекрасная черноволосая дева, в волосах которой венок из простых васильков казался короной. На блюде перед нею лежали те самые мерзкие овечки, посыпанные ягодами паслёна и дурманом. Дик поморщился, глядя, с каким аппетитом дева уплетала это подношение, как пачкала она своё белоснежное одеяние овечьей кровью, с каким умилением на это взирали фэа.
- Покатаюся, поваляюся... мясца наевшись, - расслышал он сквозь благоговейный шепот прихожан. И дева сдержала своё слово. Она и впрямь упала на останки овец, выкачиваясь на них, что та кошка. А потолок храма, меж тем, разверзнулся хлябями почти библейским, извергая на жрицу белые потоки. Запахло уютом, молоком и домом, по стенам начали распускаться цветы и плоды, и, казалось, что всё так и должно быть. Пока поток не закончился, а в луже молока не осталась лежать изуродованная дева - молочный столб раздробил у нее все кости, изломав и искорёжив так, что теперь она казалась изразцом плитки.
- А ты, добрый молодец, не изловив лебедь - не похваляйся, - сообщил Дику нежный девичий голос под разочарованный гул фэа.
И Дик проснулся. Он всё также лежал на полу в своей опочивальне, а сон, наверное, означал, что его извинения приняли.
- Благодарю, госпожа.

ДЖЕЙМС КЛАЙВЕЛЛ

29 марта 1535 г. Бермондси.

Сон оказался куда лучшим лекарем. Впрочем, сон неразрывно связан со временем, а когда спишь двое суток подряд, то невольно излечиваешь хотя бы вывих. Джеймс с трудом разлепил глаза, слыша весенний щебет птиц за окном и привычно тряхнул головой, будто всё еще был волосат. Под боком тихо сопела Мэри, нога блаженно молчала, и даже миссис Элизабет совсем по-домашнему ворчала на кухне, стуча ложкой о котёл. Пастораль как она есть, вот только Джеймс не чувствовал себя мирно и счастливо.
Он убил Рочфорда, брата королевы. Убил подло, в спину - и заслуженно. Временно убрал с улиц Лондона Потрошителя. Но совесть от этого не успокаивалась. Напротив, она грызла не хуже лесавок, врываясь даже в сон. Мститель, нарушивший закон, был всего лишь убийцей, презираемым всеми. В том числе, самим Джеймсом, и спасение жены из лап культистов оправданием не являлось. Но зато Фламиника в своем котле могла радоваться - она была отомщена.
И эти слова Кали, не-Мэри...
Проклятье, да с каких пор длина волос меняла характер?! Он стал жёстче от того, что ему пришлось понять в монастыре, от пережитого на арене, от бегства Артура. Но ведь при этом Мэри не могла пожаловаться на мужа! Джеймс всегда был внимателен к ней, заботился и волновался, не принуждал ни к чему, не поднимал руку и хранил верность. Фламиника - не в счет. Он не мог сказать, что любит эту свою хрупкую, юную жёнушку, но о любви хорошо говорить лет эдак в пятнадцать. Когда глаза застит розовым, в голове гуляет ветер, а все помыслы сосредоточены ниже пояса.
"Кретин. Именно, что в пятнадцать".
Джеймс шлёпнул себя по лицу, тяжело вздыхая. Ценя дружбу, сходство мыслей, духовную близость, желание быть вместе, он забывал о том, что могло быть важно для Мэри. Отказывал ей в праве на саму себя.
- Мэри, - тихо позвал он, - как думаешь, мне стоит снова отпустить хвост?
- Хво-ост... - Мэри с улыбкой потянулась и придвинулась ближе, обняв. - А так можно? Я знаю, что ты - это ты, но хвост же...
"Дался им этот хвост".
Кому именно - им, Джеймс уточнить не смог. Но почему-то казалось, что по хвосту тоскуют многие.
- Почему же нельзя? Если Ваше Величество так хочет, то будем отращивать. Но расчесывать по утрам его будешь ты!
И, конечно же, волосы станут лезть в глаза, торчать в разные стороны, уподобляя его одуванчику, и снова придется носить косынку, чтобы они не мешали. Как после смерти Дейзи, когда времени на цирюльника стало не хватать и небритость превратилась в бороду, а короткий ёжик на голове - в хвост. Джеймс вздохнул, понимая, что уже привык к тому, что волосы не путаются в кольчуге. Но лишь прижал к себе Мэри.
- Надо бы в управу идти. Теперь, после бунта, будет затишье, но и новые люди потянутся. Ты сможешь? После того дерьма культистов?
Несколько секунд Мэри молчала, потом кивнула.
- В управе пока что не подвешивают на странные тёплые камни. И зелье это давно выветрилось, хотя мне до сих пор странно себя в нём вспоминать. И почти не верится, что я пнула этого чёртова жреца, хотя это и приятно. Жаль только, не говорят, что женщин шрамы тоже красят...
- Не пни ты его, я бы решил, что это снова морок. И шрамы - ерунда. Ими невозможно испортить совершенство.

Лениво приподнявшись в постели, Джеймс поглядел за окно. Там бушевала весна, но идти к ней не хотелось. Хотелось спать, оберегая Мэри от мира, и никуда не спешить. И приезжие, и местные могли подождать, как ждали всегда. В конце концов, если ему доведется снова повстречать какую-нибудь дотошную до внутреннего мира богиню, она уже не сможет упрекать его невниманием к жене.
Слишком многое ему нужно было осмыслить. Джеймс обязан был принять Мэри-супругу, смириться с переменами в жизни и подумать о Рочфорде. Мир, в котором они жили, Господь Бог отдал не только людям. Рядом существовали богопротивные твари, и михаилиты утверждали, что порой обстоятельства складывались так, что люди превращались в чудовищ. Отчего-то Джеймсу казалось, будто для Рочфорда всё сложилось именно так. А значит, охота не окончилась, к тому же, будь Джеймс на его месте, то первым деянием после воскрешения стала бы месть убийце. Об этом стоило позаботиться, подумать и предотвратить. И Харза очень вовремя решил осесть - пусть и временно - в Бермондси. Конечно, тем самым появлялась вероятность, что михаилит увезет Бруху, но с этим стоило смириться. У Джеймса была Мэри, и негоже ей освещать тропинки к другим женщинам. На этой мысли и пришлось остановиться. Потому как маяк лежал рядом, и тонкий шелк ночной рубашки ничего не скрывал. Скорее, подчеркивал и дополнял. Прогулка в управу стала бы кощунством. Этот день Джеймс твердо вознамерился провести дома.

2 апреля 1535 г. Бермондси.

К управе Джеймс шёл с блаженным видом молодожёна - слегка покачиваясь и глупо, но от души улыбаясь. Дни, а особенно - ночи, дома, рядом с Мэри примирили его с мыслью о том, что он свалял дурака с Рочфордом. А вместе с примирением пришло и осознание - спасал он не маяк, не дочь, не утеху в постели. Жену. Мэри Клайвелл, и без всяких там Берроуз! Осознание, в свою очередь, разрушило мир.
Мир тюрем и заборов в голове. Некоторые из этих узилищ были уже старыми. Они трещали и поскрипывали, когда жизнь стала слишком быстрой. Но пали - только сейчас, освобождая разум от условностей, а интуицию - от цепей. И, право, зря.
Джеймс чуял на языке привкус железа, будто в воздухе витало нечто, напоминающее о пролитой крови, о бунтах, о войне. Ему не приходилось сражаться в бою, но почему-то казались правильными и этот привкус, и мелкая дрожь рук и лихорадочное желание рваться вперед. Но всё это пока гасилось улыбкой и флёром счастья, а потому он не думал об этом, насвистывая песенку о храбрых французских лучниках. Лучники в ней совершали чудеса - попадали в муху за пятьсот шагов, в англичанку - не снимая штанов, а прекрасную Мадлон и вовсе кружили в развеселом победном танце всем полком.
Бермондси, тем временем, разглядывал его с недоверием. Льстиво кланялся торговцами, сухо здоровался кумушками и салютовал стражей, не забывая поглядывать на уже поклеванные воронами тела казненных.
- Не люблю вот такое затишье после бунта, - пожаловался Джеймс Мэри, всё это время бережно поддерживаемую под локоток, - чувствую себя последним Сарданапалом. И, возможно, Навуходоносором. И всем египетскими фараонами сразу. Будто это я заставлял их, а потом еще и гнал до моря колесницами.
Мэри, бросив на него странный взгляд, покачала головой.
- Ты так говоришь, словно сам бунт тебе понравился. Или даже не так. Услал Бесси, забрал меня - если не к Джеку, так в Лондон. Оставил гореть еврейский фитиль... страшно звучит.
- Я же кровожадное чудовище, поедающее младенцев. Даже тебя спасал, потому как жаль было, что кто-то другой съест. Такая аппетитная, юная... Наверняка вкусная. Воздушная. Похожая на пирожное из белков и мёда.
Кивнув очередному стражнику, Джеймс хмыкнул. Ему не нравились бунты, но отрицать свою суть было глупо - порой ему, как и всякому упырю, нужна кровь.
- Но нет. Иногда я просто... чую. Понимаю? Догадываюсь, что назревает. А возить с собой еврейские фитили, палачей и матушек я не могу. Это уже не облава получится, а табор, не находишь?
Мэри покачала головой, хмуря светлые брови.

- Если и пирожное - так безвкусное и ядовитое, а табору на облаве, конечно, не место. Скажи, а это на самом деле так обязательно - закрываться даже от меня, даже когда никто не слышит?
- Нет, - покладисто признал Джеймс, хмурясь в свою очередь, - не обязательно. Привычка. Но я и в самом деле не люблю ни бунты, ни затишья после них, хотя и кровожаден. Осознал себя таковым. После резни, о которой здесь так любят вспоминать, я начал бояться крови на руках. На местах преступлений стирал её занавесками, плащом стражника, счищал снегом и травой. И в голове становилось пусто и легко, как после отравления, знаешь? Будто чужая кровь могла навредить мне. На арене... Там никто не позволил бы мыть руки просто потому, что гладиатору противно. Пришлось смириться, распробовать - и понять, что избегал крови, боясь признать свою сущность. А закрываюсь я, чтобы не разочаровывать. Ни тебя, ни себя. Но больше не буду - с тобой. Постараюсь. Хотя и не согласен с замечанием о пирожном. Знаешь, когда я стал ездить на мельницу, один из стражников кипятком сса... э-э... был очень недоволен этим. Том говорил, он гринфордский. И, кажется, закрываюсь не только я, маленькая? Разве ты не видишь, как на тебя смотрят мужчины? Как глядит твой муж?
Получилось длинно, будто пришлось не с женой говорить, а в ассизах выступать. Но - правильно. Наверное. Уверенности, что надо сказать именно это и именно так, не было.
- Я вижу, - Мэри скользнула по расступающейся толпе спокойным взглядом. - Я понимаю - иногда, когда за ярким оперением появляется хоть дымка образа. Иллюзия полноты. Помнишь, как ты приехал за мной, чтобы отвезти на ярмарку? Тот взгляд почти стёр меня из мира, но он был настоящим. Что ты видел на арене? В оранжерее? Те взгляды говорили, что я - там. На самом деле. Но если приходится брать в руки топор... Прости меня. Знаешь, Джеймс, наверное, я просто слабая женщина. После замаха у меня не остаётся сил ни на что, кроме удара. Это не тяжело, нет, и я понимаю, правда, просто... - помолчав, она коснулась груди. - Я уменьшаюсь. Не насовсем, на время. Словно надеваю ещё одно платье, затягиваю ещё один корсет, словно мир давит ещё больше взглядами. Всё время - взглядами, липкими, пристальными, словно идёшь по льду. Ты правда думаешь, что можешь разочаровать, оттолкнуть, видя каждый раз - чуть больше меня? Показывая себя?
Мгновение, на которое Джеймс закрыл глаза, оказалось очень долгим. Он помнил, как приехал, чтобы отвезти на ярмарку девушку, которой не место было в монастыре - или куда еще собирался определить её брат? Помнил каждое слово, одежду, особенно яркую среди снежного леса, тепло и тяжесть на плече, ветку белого шиповника и то, как старательно отсекал от себя Мэри.
- Ты неправильно задаешь вопросы, маленькая. Разве ты - пустое место, чтобы я видел "что", а не "кого"? И это ты меня прости. В следующий раз, когда тебе покажется, что ты уменьшаешься, бери полено потяжелее и бей по голове. Только уговор - если уж я запрещаю себе прятаться за броней, то и ты изгоняешь из своей головы этих забавных тараканов. Ты не иллюзия, не фарфоровая кукла, не подмёныш, не ведьма и не чудовище. Ты способна зачать и выносить, хоть это лишь желание толпы. И ты можешь быть свободной, как тот ветер на утёсе, с которым ты говоришь. Стоит только захотеть, - Джеймс ухмыльнулся, подпуская в голос уличной развязности. - Что скажешь, миссис Клайвелл, по зубам нам такое дельце обстряпать?
- А то! - Важно кивнула Мэри и цыкнула - почти как Дженни. - Особенно если не за локоть держать, словно щипача какого, а приобнять, да покрепче! Вот ведь, мистер Клайвелл, столько лет прожил, а не знаешь, что от корсетов тараканы только в голову бьют, а от рук - в стороны прыскают.
Ничего не оставалось, только обнять и хмыкнуть. Быть может, от этого тараканы не только разбежались, но и сдохли бы? Если покрепче?

В управе было непривычно жарко и людно. Настолько непривычно, что Джеймс замер на пороге, с изумлением разглядывая то, что мог назвать только балаганом. Во-первых, на лавке сидел Хантер, взирая на мир с безразличием смирившегося со всем человеком. Во-вторых, за столом, некогда принадлежащим Скрайбу, стоял Харза. Михаилит прислонился плечом к стене и снисходительно поглядывал на сидящую за этим самым столом Бруху.
- Ты слишком умная, женщина, - одобрительно и ласково говорил он, - кто же так отчеты пишет? Суше, короче и только главное. Это же тебе не повесть о Мерлине.
- Но оно похоже! - Возмутилась Бруха, не отрываясь от листа. - Вот, почти Моргейна, Мордред, только без древних артефактов, но я уверена, нам ещё просто не обо всём рассказали. Хм. Как думаешь, мавка сойдёт за деву озера? Хотя без меча... ладно, ладно, будет вам суше. Буки. Изверги.
"Бедлам".
Бетлемская больница для умалишенных издавна пользовалась недоброй славой, но отчего-то у Джеймса складывалось ощущение, что его управа - одна из палат в ней.
- Мастер Харза?
- Мистер Клайвелл? - Харза отлип от стены, отвешивая поклон. - Я слышал, вам нужен ехperitum. И что таковому полагается дом на Эсмеральд.
Джеймс досадливо хмыкнул, представляя, как будет объяснять Норфолку, почему в управе Бермондси знатоком числится михаилит, а вместо него работает какая-то еврейка. Впрочем, кажется теперь уже не какая-то, а вполне себе миссис Харза. Отчего-то Джеймс не сомневался, что соответствующая запись есть в приходской книге капеллы Ордена. Усадив Мэри за свой стол, он рухнул на лавку рядом с Томом, разглядывая Бруху. Наверное, так было лучше. Не теряя ни эксперта, обзаведясь новым клерком, Джеймс получал рядом и сметливую еврейку, с которой попросту приятно было перекинуться словом.
- Мне в самом деле нужен и знаток, и клерк, но если вместо отчетов и протоколов будут романы и повести, я не смогу прикрыть этого человека перед шерифом, мастер Харза.
- Я думаю, у вас будут отличные протоколы и отчеты, мистер Клайвелл, - хмыкнул в свою очередь Харза, - как иначе?
Джеймс вздохнул, доставая из несгораемого шкафа ключи от домика и перебрасывая их новоиспеченному знатоку. Улочка, отведенная короной для работников управы, постепенно заселялась. Как и управа.
Вошедший в дверь седеющий, крепкий мужчина в запыленном коричневом оверкоте, неведомо где нашедший пыль среди весенней слякоти, предводительствовал маленькой делегации из хорошенькой брюхатой женщины и девочки лет восьми. Дитя с любопытством оглядывалось, мать изучала пол, в котором Джеймс из примечательного нашел только вмятины от табурета, а предводитель этой толпы тяжело хмыкнул при виде Мэри и Брухи.
- Браен Вайтбрэд, мистер... мисс клерк. Из Йорка. Теперь, стало быть, здесь жить будем.
Почти сразу же дверь открылась снова, явив управе и начавшему удивляться таким намерениям Джеймсу сопливого побирушку в тряпках. Тот тоже удивлялся, но Брухе и Мэри, замерев у порога и комкая шапку в руках.
А потом управа стала напоминать рынок. Под гогот с улицы какая-то кумушка горестно возопила об украденном гусе, и её вопли сделали шепот двух щеголеватых молодчиков, пропахших лошадьми, был особенно громким.
- Михаилит! Значит, борделей штуки три новых будет, не меньше. Как в этом городке на востоке, как его...
- Хокуэлл, - любезно подсказал ему Джеймс, улыбаясь и с трудом сдерживая желание предложить всем этим сукиным детям встать в очередь. - Пожалуйста, подождите за порогом. Все. Отчего же вы решили жить именно здесь, мистер Вайтбрэд?
"Когда разговариваешь с людьми, чаще улыбайся. Люди это любят."
Мужчина с явным облегчением перевёл взгляд на него.
- А оттого, что говорят, будто тут волю его Величества хорошо блюдут. Не то, что в Йорке, где слишком уж не замечают того, что не замечать нельзя.
- Я слышал, в Йорке строгий констебль, - задумчиво вступился за коллегу Джеймс, доброжелательно кивая ребенку. - Это ваша дочь, мистер Вайтбрэд?
А еще следовало внимательно слушать человека, стараясь подвинуть его к разговору о нем самом. Черт его знает, зачем Джеймсу сейчас вспомнилась наука старого сержанта, ведь раньше он никогда так дотошно не опрашивал переселенцев. Клерк проверял разрешения от графа, вписывал в книги, да и отпускал восвояси. Но на Севере, кажется, заваривалась крутая каша. И Джеймс в кои веки не хотел быть в стороне. Рухнет королевство - не станет и его, и Бесси, и Мэри.
Девочка улыбнулась ему, но тут же отвернулась, зачарованно уставившись на Мэри. Переселенец же хмыкнул.
- Верно, мистер Клайвелл, дочка. Гвендой назвали, как в семье принято... сорвиголова та ещё, но Бермондси, чай, не развалит. А констебль тамошний - строгий, кто бы спорил, да только один глаз видеть плохо стал, так что вот, он - там, соседи бывшие тоже там, а мы - тут.
"Странно".
Что именно - странно, Джеймс не взялся бы ответить, спроси его кто. Но этот Вайтбрэд словно отвлекал от своей дочери, рассказывая о внезапно ослепшем, а потому не замечающем того, что должен бы, констебле.
Пришлось встать, унимая нахлынувшее желание вышагивать по управе, жалея о смерти Скрайба. Умный клерк по этому движению понимал, что пора писать, и писать всё.
- Что там, на Севере? Чего ждать, мистер Вайтбрэд, если уж вы тронулись в путь с женой на сносях и маленькой дочерью?
- Задница там, не при дамах сказать, - обстоятельно ответил Вайтбрэд. - Кипит Север, не приведи Господь. Комиссаров вешают да старые знамена подымают. С белой розой-то.
В воздухе так отчетливо запахло войной, что Джеймс поморщился, дабы не чихнуть. У войны был свой, острый, схожий с перечным аромат, от которого ему хотелось бежать, куда глаза глядят. А глаза глядели на "Горностай".
- Добро пожаловать в Бермондси, мистер Вайтбрэд. Будете выходить, пригласите нищего, пожалуйста.
Из Лондона побирушка мог явиться только от двоих: либо Ю, либо Нерон. И от обоих он вряд ли принес бы какую-то приятную весть. Нерону Джеймс был должен, а гадюка Рика любила только понимающих. И понимать становилось всё труднее.

Нищий вошёл кособоко, приволакивая ногу и комкая шапку. Выглядел он настолько жалостливо, что подавать такому должны были и в Лондоне. Кланяться он начал ещё от порога - низко и очень укажительно, всем, включая Бруху. А подойдя, опасливо протянул на удивление чистый конверт и замер, глядя в пол и громко шмыгая.
"Досточтимый господин, хозяин города, где и солнце славит своим восхождением твою защиту, высочайший Нефритовый Сокол..."
Джеймс подавился воздухом, недоверчиво перечитывая начало послания. Ю совершенно определенно была за что-то обижена, если обращалась так велеречиво и... Джеймс не понимал восточных хитростей, но почему-то его не оставляло ощущение, что китаянка обзывается.
"Удивительное событие, о котором я хочу поведать тебе устами пташки, спустившейся с неба, случилось недавно. Восхитительное пение её порадует тебя, и возвратит бодрость столпу, изваянному из благодатной зелени. Найди зерно истины в этой песне, порой чудесной силе таланта под силу то, что не сможет вынести и скала. Припадаю к стопам, Осень."
Невольно глянув на стопы, подле которых, к счастью, не было никакой Осени, Джеймс протянул письмо Хантеру, хмыкнул при виде того, как лицо Тома из хмурого стало уважительным - не иначе сдерживался, чтобы не ржать! - и вопросительно уставился на очень грязную птичку, призванную нести зерна и песни.
- Ну... пой? То есть, говори.
Нищий опасливо глянул на него и прокашлялся, наполнив управу густым запахом солёной рыбы.
- Я, господин констебль, это, лондонский. Даже, можно сказать, ламбетский, потому как там с кухни лучше всего выносят, ежели sua Eminentia Dominus в резиденции пребывают и ужинать изволят. Вот, стало быть, я там почитайте каждый вечер сижу, тихий такой, грустный - просто на всякий случай, понимаете? Вдруг пошлёт Господь хлеба насущного, да с косточкой.
- Замечательно, - доброжелательно согласился Джеймс, двигая ему табурет и доставая из несгораемого шкафа краюху хлеба. - Его Сиятельство известен своей помощью страждущим. Значит, сидите вы, уважаемый, грустите... И чего видите? А то, может, слышите?
Никто и никогда не говорил по делу сразу. Всем нужно было начать с присказки, раззадорить и вывести из себя. И это уже стало такой рутиной, что Джеймс длил разговор сам, стараясь вызнать мелочи.
- А всё вижу, - бесхитростно ответил нищий, благосклонно принимая подношение.
Хлеб тут же исчез за пазухой, а когда рука снова появилась на свет, в ней серел ещё один сложенный лист, только уже серый, замызганный, какие использовали не для красивостей, а только по делу. Например, в управах.
- Воистину благ Его Сиятельство, и поверите, какие только головорезы не захаживают!.. Старый Бруно вот таких за три улицы обойдёт, а поди ж ты. Видать, и впрямь не всякая душа пропаща. Что, конечно, даёт надежду, что хоть там... Ах, да. Сиживаю я там, стало быть, почти каждый день, а раз скучно, то порой и смотришь, конечно, всякое, и находишь тоже. Вот скажем, когда-то мистер Уайт листок обронил, а я подобрал - как чуял, что пригодится. А день-то погожий был, ясный такой, солнышко на небе светило во все лучи. И вот гляжу я, а в двери Ламбетские человек стучит, да вот как-то знакомо так выглядит, что и не передать. Словно свояк. И глазами своими зеленоватыми зыркает - спокойно так, гордо даже. Не люблю таких.
Джеймс даже подпрыгнул. И бежать начал, кажется, еще в воздухе. Впрочем, не убежал, уселся на собственный стол, загородив тем самым Мэри и отмахнувшись от Брухи, чтобы прекратила писать. Если она вообще писала до этого. Брат-лекарь давно стал делом личным, управы и шерифа не касающимся. А на грязном листке был нарисован именно брат-лекарь.
- И как, впустили его?
- А я почему и запомнил, и узнал, - нищий довольно кивнул. - Не хотели сначала пускать. Я-то выражения лиц этого низушка накрепко выучил, за годы. Не хотел он пускать, совсем, хоть хозяин и дома был. Не хотел - а потом всё равно пустил, когда этот старикан на ухо что-то шепнул. Жаль, далековато-то было, но одна фраза - и всё. Короткая.

- И ведь, что за фраза, знаешь? - восхищенно заметил Джеймс, наливая для такой полезной певчей птички в глиняную кружку покойника Харриса крепкое вино покойника Скрайба. - Услышал, небось? Или по губам прочитал?
А в голове было пусто. И только радостно отбивали развеселую мелодию маленькие цветные барабаны.
- А то, - птичка с удовольствием припала к кружке, только кадык заходил. - Эх, хорошее вино, благодарствую! Только с фразы той толку нет. С такой, глядишь, каждый второй в Ламбет-то приходит, потому как затем оно и стоит. Потому и удивился, что пустил низушок, потому и приглядывался. Сказал он, стало быть, вот так: "Я нашёл Бога". Ну так это кажинный верующий скажет, правду говорю?
Из уст брата-лекаря это звучало, как угроза. Но теперь он, кажется, угрожал не только небесам, до которых вряд ли дотянулся, а и королевству. Кранмер, принимающий еретиков и католиков, казался... опасным?
- Еще кого интересного видел? Может, заходил кто приметный? Необычный?
- Может, и заходил, - покладисто согласился нищий и склонил голову набок. - Так-то многие ходят. И убогие, и сирые, и вообще всякие, на помощь его высокопреосвещенства надеясь. Только вот за остатнюю память змейки серебром не звенят, господин, уж не взыщите. Хоть и хорошо, конечно, из Лондона хоть на время выбраться. Славно тут у вас, и рынок, опять же...
Джеймс только хмыкнул, без торга и споров отсыпая из кошеля управы горстку шиллингов. Побирушка не был бы побирушкой, не выклянчи он чего-то сверх заплаченного.
- Рынок у нас хороший, - согласился Джеймс, задумчиво рассматривая портрет брата-лекаря, вспоминая глаза, манеру говорить, заставляя проснуться ищейку. Какого дьявола, всё же, нашел этот ублюдок? - И место Дженни как раз свободно. Так кого вы там видели еще, уважаемый?
- Дженни Хейзелнат, да, да, - нищий горестно и очень натурально вздохнул. - Жаль, что совсем сгинула, но месту-то пропадать не стоит, ибо противно это порядку вещей. Так что как старый Бруно в Бермондси, так в Ламбет - интересные гости. Так-то, конечно, из толпы кого выделить - задача непростая. То бабы, которые то ли шлюхи, то ли наёмницы - видано ли дело, в штанах да при корсете! - то вот михаилиты известные - хотя у них вроде как и своё духовное утешение есть. Ну да конечно, его высокопреосвещенство выше прочих стоит, а всё странно, что сэр Фламберг захаживал. Интересное время началось, очень интересное, только и успевай видеть.
Дженни, надеялся Джеймс, сгинула, всё ж, не совсем. И когда-нибудь вернется, нагулявшаяся и присмиревшая. А вот Фламберг умудрялся стать затычкой во всех бочках. Надо же, и к Кранмеру успевает, и в тюрьме посидеть, и послушниц воровать.
- И когда же это он захаживал?
- А вот под самое Рождество и захаживал, - Бруно задумался, потом кивнул. - Это когда один. А потом когда захаживал, с леди, так его и не пустили - хотя, снова, ведь был его высокопреосвященство дома, по низушку вижу. Видать, слов нужных не знал сэр михаилит.
- Благодарствуй, Бруно.
Вздохнув, Джеймс вручил нищему еще пару монет. И снова рухнул на лавку подле Тома. Из всего услышанного выходила дичайшая каша, на поверхности которой подталым комком масла плавал Кранмер. Брат-лекарь получался теперь фигурой мелкой, зависимой, а потому появлялся другой вопрос - на кой ляд всё это архиепископу? Впрочем, на сегодня оставалась еще пара щеголей, а потом можно было подумать спокойно, не торопясь, у камина, прихлёбывая горячее вино, которое терпеть не мог.
- Том, что думаешь?
- Все знают, что сержантам думать нечем, - ответил тот, тоскливо глядя на дверь, из-за которой вот-вот должны были появиться новые... кто-то. - Поэтому я не думаю. Только чую, что от этого всего бед будет больше, чем от всего прочего вместе взятого. Уж очень нутро тоскливо ноет. Хотя, может, просто надо что-нибудь сожрать.
Джеймс покосился на Мэри, на Бруху, на невозмутимого Харзу, и вздохнул. Излишне людно было в управе, тесно, и даже казалось, что душно.
- Мэри, покажи брату Харзе его дом, пожалуйста. Бруха, мистер Скрайб в это время обычно брал перерыв и отправлялся завтракать. Не вижу ни одной причины это менять.
Когда все вышли, дышать стало свободнее. Привычнее, что ли. Можно было вздохнуть, хмыкнуть и даже развалиться на лавке, чуть потеснив Хантера.

- Увы, Том, тебе приходится думать, с таким констеблем-то. Не нравятся мне ни брат-лекарь, обретший бога в Ламбете, ни переселенцы эти. Что им в Бермондси, мёдом намазано, что ли?
Дверь открылась снова, впустив порыв свежего весеннего ветра и тут же захлопнулась за щеголями - почти одинаковыми, соломенноволосыми, сияющими улыбками. Тот, что повыше, выставил ногу вперёд и заговорил почти шутливо:
- Добрый день, добрый! Что же вы, господин Клайвелл, нищих вперёд зовёте? А, впрочем, ладно, хоть на местных девочек поглядели - и, скажу я, чудесные девочки! Налитые, краснощёкие, чудесный городок для жизни. Собственно, мы с Морреем как раз за этим. Просим, так сказать, любить и жаловать - и стрелами не утыкивать, ха-ха! А, да! Дориан Рейдж и Моррей Стил, к вашим услугам
Пришлось оторвать голову от плаща и без интереса оглядеть щеголей. И сразу же понять, что они не нравятся. Не подходят они Бермондси в целом и констеблю Клайвеллу в частности.
- Здрасьте, - вяло поздоровался Джеймс, нехотя садясь. - Такая честь. Вот и мистер Хантер рад. А стрелами мы тут не утыкиваем, сразу вешаем.
Дориан Рейдж заржал, как породистая лошадь, даже откинул голову назад.
- Ну, шутник вы, господин Клайвелл! А вот баронет всё не верил, что нам в Бермондси понравится - и проспорил! Должен будет, ха. В общем, мы уже и домики славные присмотрели, к.. э, к центру поближе. И хорошие домики, я скажу, чистенькие, отделанные. Говорят, торговцы какие-то жили... Ах, да, кстати.
Он запустил руку за пазуху, покопался там и достал белый конверт, мрачно сверкнувший тёмным сургучом.
- От дяди. Он-то хотел гонцом, но я сразу сказал: а чего так, коли я сам еду? Могу и услугу оказать, чтобы, значит, лучше приняли. А дядька-то улыбнулся, да и согласился. Так-то он тоже весельчак, знаете?
"Баронет. Значит, вешать не будем. Будем рубить."
Джеймс сломал сургуч, с мрачным предчувствием вчитываясь в знакомый почерк. Его Величество, будь он неладен, изволил присвоить для городской стражи символ и штандарт. И предписал подписываться по изображенному на нем нефритового, мать его, соколу. Вот дьявол-то!
"И за что мне это?!"
- Поздравляю, сержант Хантер, - еще более мрачно пробубнил Джеймс, всучая письмо Тому. - Надеремся по этому случаю, пожалуй. Добро пожаловать в Бермондси, господа!
Кажется, Нефритовому Соколу пора было держать курс в таверну. После дозаливки ромом летать над Бермондси становилось проще.

После третьей кружки ром пился, как водица. Джеймс глядел в бумагу от Норфолка, натыкался на нефритового сокола - и опрокидывал четвертую. Смириться с тем, что из него, стражи и даже палача лепят шутов, оказалось сложно.
- Нефритовый, с-сволочь, сокол! Вот скажи, Том, за что нам это? Корону разве что гвоздями не прибиваем, а всё равно держим крепко, шалят у нас не больше, чем везде, бунтовщиков вон, хм, вешаем! За что - соколы? Да еще и, мать их, нефритовые?!
И почему Ю Ликиу узнала об этом раньше самих соколов? Джеймс кивнул собственному возмущению, которое мог даже пощупать, запоздало подумав, что Мэри его сегодня вряд ли пустит хотя бы на порог. Запоздало - потому что после пятой кружки от него должно было разить, как от матроса. Которого споили, чтобы затащить на корабль.
Сержант оглядел пустую кружку, налил себе, подумал, долил ещё и Джеймсу.
- Может, Его Величество про Инхинн прослышал? У неё уже вот эти, перья, значит, почти сокол. Цветастые только. Так что могли бы назвать нефритовыми... этими... попугаями, - он подумал, нахмурившись, и кивнул. - Хотя, пьёт она как три мужика разом. Всё-таки сокол. Или нет. Попугай, но пиратский, во.
Нефритовые попугаи звучали еще хуже, чем соколы. Нефритовые пиратские попугаи вообще пахли бунтом и свержением короля.
- Вот дерьмо! Том, ты это вслух больше не говори! Попугаев я не переживу. Вот как это парням сказать? Что, значит, были они славными воинами в сверкающих кольчугах по семьсот фунтов за унцию, а стали - соколами с зеленой птичкой на котте? И обязаны быть красивыми! Будто до того у нас тут исключительно уроды служили!
Возмущение следовало куда-то выплеснуть. На кого-то. Как назло, Бермондси после бунта был тих, и даже в таверне никого подходящего для драки не наблюдалось. А ходить по улочкам и искать приключения на то, чем сейчас Джеймс думал, пока было лень.
- Ну, по правде, некоторых я бы на королевский смотр не пустил, - признал Хантер и внезапно задумался, качая кружкой в воздухе. - Думаешь, будут? Смотры? С птичками?
О смотрах Джеймс вообще не думал, но теперь задумался. Он заглянул в норфолков... норфкол... в письмо Норфолка снова, точно там об этом что-то написало было, убедился, что ничего не пропустил - и кивнул.
- Тягу к прекрасному надо удовлетворять. Представляешь, идёт он, значит, вдоль строя, а у наших шлемы начищены, кольчуги под коттами жаром горят. И эти, соколы. Зеленые. Будто сожрали что-то не то. Красота же! И все это - за старое жалованье.
Мысли уже начинали путаться, перескакивать друг через друга, размахивать маленькими флажками с нефритовыми соколами. И пора было идти домой, но задница нашептывала что-то о развлечениях.
- За нефритовых могли и накинуть, - мрачно согласился Хантер.
Он явно хотел что-то добавить, но тут от стойки раздался знакомый баронетский голос.
- Да что за дерьмо, Гарри! И ты называешь это - мясом, а себя - трактирщиком? Простолюдинам эти подошвы подавай, купчишкам, каким-нибудь джентри - пусть они давятся, - а мне давай нормальную говядину, сочную и нежную.
- Знаешь, Том, - Джеймс задумчиво кивнул в сторону баронета, - мне очень интересно, почему у него дядька - Норфолк, а оно всего лишь баронет? Пойду спрошу, пожалуй.
А еще баронетов можно было бичевать. И не понравился он Джеймсу сразу. К тому же, для Maestro di Giustizia Анастасии Инхинн в Бермондси работы становилось мало, и с этим стоило что-то сделать. И Мэри все равно будет злиться, что её муж вернулся пьяным. Наверное?
С этим вопросом Джеймс и подошел к трактирщику и его собеседнику.
- Всё хорошо, Гарри?
- Мистер Джеймс, - Гарри заметно обрадовался ему, даже протер замызганным полотном стойку. - Я вот как раз говорю мистеру баронету, что это не говядина, а ягненок. Такой же молодой, как мистер баронет.
- Ах ты, козёл старый! Сраного джентри именовать, как меня?! Н-на!
"А еще он тебя бараном назвал".
Речь баронет выдал хорошую. Длинную. Можно было понять намерения, и даже успеть пнуть молодого барана под колено. Тот тоже поднаторел в трактирных драках, перекатился через плечо, и Джеймс отступил на пару шагов в сторону, пропуская летящую кружку. Спину окатило брызгами осколков, ром ухмыльнулся улыбкой Актёра, а глаза медленно застлало красным.
Очнулся он, сидя на спине баронета, чьи руки связывал с редким воодушевлением. На роскошный оверкот капнула кровь, и Джеймс с удивлением осознал, что это его кровь, что разбитый нос болит, опухает скула, а шея горит, как огнем облитая.
"Мэри меня точно убьет".
- Добро пожаловать в Бермондси, баронет, - миролюбиво заключил он, освобождая узника. - У нас и в самом деле не бывает скучно.

Мэри запихивала скрутку из полотна, пропитанную тысячелистником прямо в мозг. Через нос, как и положено хорошему палачу. Помогая себе словами.
- Бесси и так отца не видит, а когда видит - в крови и рваной одежде. Баронета хотя бы сильнее избил? Порвал? Клювом-то. Вон как распух.
Джеймс - боязливо жмурился, заставляя себя не дергать головой и терпеть. И Мэри имела право на злость. В конце концов, она предупреждала, что ей не нравятся пьяные. И когда муж возвращается на щите.
- Я его скрутил, - гордо заявил он, взмахивая рукой так, будто на ней висел щит. - Правда, потом отпустил под хмыканье Тома. Но, Мэри, я ведь эдак заржавею, если всё буду решать только словами! Даже самого милого из разбойников не смогу вернуть под опеку мистера Клоуза.
Со щитом ли, на щите ли, а достанься мисс Берроуз неудачнику из леса, вряд ли бы она созерцала трезвого мужа каждый ужин. А уж штопать его пришлось бы каждый день. Джеймс виновато улыбнулся, удерживая руку Мэри. Жена помедлила долю секунды, потом легко пожала плечами.
- Не надо ржаветь, а то потом поди отчисти мебель - а простыни вообще придётся сразу выбрасывать. Но можно ведь возвращать под опеку хотя бы после первой бутылки, а не второй? Я понимаю, мастерство не пропьёшь, но - волнуюсь же. И это... действительно настолько плохо? Нефритовые соколы звучат кошмарно, но твои люди, думаю, быстро отучат смеяться, а настоящее значение в символ вкладывает алхимик, а не чтец. И все эти новые люди ведь делают город новым тоже. Новое имя, новый город, новые правила. А правила устанавливаете вы, разве нет?
"Квинт, ты ли это?"
Джеймс закрыл глаза, глубоко вздыхая, когда за спиной, тонко, на грани слуха, завыли, затопали трибуны, почуяв кровь. Нерон бы изъязвился, открывая бои, узнай он об изяществе королевской выдумки тогда. А Квинт... От него стоило ждать такой вот тирады, но теперь Мэри.
- Не буду больше, - не открывая глаза пообещал... констебль? Актёр? Джеймс Клайвелл? Все трое? - Я помню, что тебе не нравится, когда много пьют. Могу даже ночевать уйти в управу. Для покаяния лавкой. Нефритовые соколы и в самом деле не стоят этого. Хотя звучат ужасно, а уж сколько я наслушаюсь от дна!.. И ведь это снова расходы из казны! Менять печать, котты, заказывать новые вензели на бумаги! А если король передумает или снова переименует? В каких-нибудь... бравых пирожков?
От бравых пирожков арена брызнула смехом и исчезла, оставив Мэри, непривычно открыто и прямо говорящую, кухню и заметно подросшего кота, восседавшего у очага.
- Здесь нет надсмотрщиков, - мягко заметила Мэри. - Это ведь дом. А бравые боевые пирожки - звучит очень мило и очень подходит нашему славному королю. Бравые боевые пирожки с начинкой из... из чего?
- Из эля и дрянного рома.
Джеймс покаянно вздохнул, жадно осушая добрую половину ковша с водой. От арены, которую видела теперь и Мэри, он избавится еще не скоро. Возможно, только вернувшись туда и снова пережив её, оплакав гладиатрикс и Задранца, закрыв пари и отдав долги. Но сейчас...
- И ты права, Мэри. Я воистину дома.

11 апреля 1535 г. Бермондси.

С Мэри творилось что-то неладное. Совсем, как с её братом, но и иначе. Джеймс чуял это тем звериным, нутряным, что порой помогало выслеживать убийц и отчего топорщились бы волосы на руках, расти они там. Вот и сегодня жена была бледна, печальна и явно плохо спала, ворочаясь всю ночь и заставляя прислушиваться. Дейзи вела себя так, вынашивая Артура. В Мэри же новой жизни не чуялось, а потому стоило начать тревожиться, невзирая на угрозы Норфолка, обещавшего сослать в Хокуэлл сержантом, ибо в Лондоне снова потрошили. Или - именно благодаря угрозам.
- Ладно, Мэри, - голос звучал сипло, но виной тому был не ром, а томные провансальские романсы, которые Джеймс распевал накануне, - что с тобой?
- Не знаю, - жена устало, но благодарно улыбнулась и потёрлась головой о плечо. - Просто не спалось. Как в мряку какую-то проваливаешься, и никак не выплыть. Погода меняется.
- Во что проваливаешься? Нет, не так... Как выглядит и ощущается эта самая мряка?
Словечко Мэри позаимствовала у Дженни, в этом Джеймс не сомневался. А вот погода в Англии оправданием плохого сна в юные пятнадцать не была. Поскольку менялась почти постоянно.
- Никак не выглядит, - твёрдо ответила Мэри. - А ощущается как повидло, только чёрное и шуршит. Но чёрное наверное потому, что глаза было не открыть.
- Шуршит, Мэри?
Шуршащее повидло Джеймсу не понравилось совсем. Оно шевелило лапками в черноте и настоятельно требовало если не михаилита, то лекаря. Харзу, например. Который хоть и не был врачом, хоть и присвоил Бруху, но в вопросах мряки обязан был разбираться.
- Шуршит. Знаешь, как очень тонкий речной песок пересыпается, ровно. И вроде бы не царапается, а всё равно неприятно и не привыкнуть.
- А кроме шуршания оно ничего не говорит?
Беседа все больше походила на допрос, но Джеймс решил, что сойдёт. Потому что убей - не представлял, как может шуршать песок в повидле. И не хотел представлять. Зато смутно догадывался, что чёртовы, то есть каливы, жрецы опоили Мэри чем-то забористым, да ещё и успели пару ритуалов провести.
- Шуршанием тоже ничего не говорит. Просто шуршит. Почти успокаивающе, только вот не успокаивает. И больше - ничего.
Джеймс задумчиво хмыкнул, поспешно натягивая рубаху. О вопросе шуршания следовало побеседовать с новым знатецом управы. В присутствии алхимика и клерка.

Харза был дома. И явно никого не ждал, потому что сидел в одних холщовых штанах, вытянув босые ноги через всю маленькую кухню. Кинжал он при этом начищал с такой любовью, что было даже удивительно, как тот еще не мурлычет.
- ... а демонов они заклинали именем бога огня, истребляющего всех, - задумчиво говорил он Брухе, хлопотавшей у очага. - Что, в общем-то, верно. Вот только ритуалы этих самых шумеров были кровавы, а их боги жадны до страданий. О, мистер Клайвелл! Хильда, подай рубашку, к нам твой друг-констебль с супругой пришли.
"Хильда".
Джеймс проводил взглядом Бруху и рубашку, рассеянно, вежливо улыбаясь. Как Харза бы не называл бывшую мисс Кон, люди будут глядеть на лицо, а не на имя. А лицо сдавало Бруху с потрохами, громко, навязчиво крича о том, что оно принадлежит дщери Авраамовой.
"Хильда".
- Скажите, брат Харза, о чем бы вы подумали, если клиент вам говорит, что его по ночам беспокоит шуршащее повидло, затягивающее вместо сна во мряку?
Завтракай Харза сейчас, он непременно бы подавился. Михаилит изумленно вытаращился на Джеймса, чуть было не уронив кинжал.
- То есть, его беспокоят сновидные, грёзоподобные переживания, не имеющие внешней проекции и разворачивающиеся внутри сознания, в субъективном душевном пространстве? - осторожно уточнил он, сплетая ноги сложным кренделем.
- Что-то вроде этого, только повидло и мряка, - вздохнул Джеймс, усаживаясь на скамейку рядом с ним. - Это странная и не очень чистая история, брат Харза.
На повествование о Рочфорде, Кали и индийских сектантах, повесивших Мэри на крюк, у него ушло минут двадцать. Всё это время Харза слушал молча, внимательно, задумчиво оглаживая свою рыжую бородку и кивая. Ни осуждения, ни сочувствия Джеймс в нем не увидел, как не приглядывался. Так мог выслушивать пациента лекарь - холодно, беспристрастно.
- Я очень не люблю, брат Харза, когда в мою семью непрошенными лезут повидло и мряка, кем бы они не были, - мрачно закончил Джеймс, глядя на совершенно погрузившегося в размышления михаилита.
- Как в порту побывал, - рассеянно пожаловался Харза Брухе. - Мряка... Обычно люди говорят "к жене вомпер ходить, а потом жена к нему". Или жена к вомперу, а потом вомпер от нее, да по всей деревне. И почему же непрошенными, мистер Клайвелл? Вы самолично пригласили повидло.
- Необразованность наша. В следующий раз обязательно скажу что-то вроде "змей поганый, пожевамши и выплюнувши", - хмыкнул Джеймс, которому частенько писали подобные слезницы и которые он исправно подшивал в папки, не утруждая себя озаботиться расследованием. - Но я бы предпочел обойтись без следующего раза. Мне некогда было думать о том, правильно ли я прерываю ритуалы и стоит ли это делать. Вот только... что теперь?
Харза плавным, звериным движением потянулся.

- Охотиться. Засиделся я. Через четыре дня полнолуние, а в полнолуние меня еще никто не побеждал. Конечно, есть вероятность, что ваше повидло при полной луне вообще Сваран-король, но... как договариваться будем, мистер Клайвелл? В обязанности эксперта охота на мряку не входит, а михаилиты бесплатно не работают.
Четыре дня казались вечностью. За это время можно было умереть, развестись, повесить пару-тройку бунтовщиков и снова жениться. Разумеется, если бы Джеймсу всего этого хотелось. Увы, так развлекаться он не мог. Не с Мэри.
- В обязанности, брат Харза, входит изучение места преступления. Вот и изучайте. И всячески содействуйте законнику. А об оплате михаилиту - сговоримся. Скажем, поднимем жалованье клерку?
- Я думаю, клерку нужна будет еще и доплата за... скажем, хорошо написанные отчеты? И сохранение жалованья на время, пока дети не достигнут трех лет. Ну, когда они появятся, - говоря, Харза глядел на Мэри, точнее - сквозь нее, высматривая ведомое только ему.
Михаилиты почти наверняка были созданы не тамплиерами, а орденом еврейских ростовщиков. Джеймс досадливо хмыкнул, соглашаясь с Харзой. Здоровье Мэри и семья были дороже всех доплат клеркам.

До управы он добрался только к вечеру. И там, почитав вести из Хокуэлла, снова развернул записку от Норфолка.
"Клайвелл. Гляжу, нефритовым соколом тебя не зря назвали, эвон, как зеленью нюх затянуло. В Лондоне снова потрошат, и если ты и на этот раз облажаешься, поедешь в Хокуэлл младшим сержантом. Норфолк."
Угрозы шерифа становились осязаемы и весомы. Потому как в Хокуэлле, если верить донесениям коллег-законников, творилось и вовсе невообразимое. Местные бунтовщики, прикрываясь королевской волей, вырезали католиков, выпустили преступников из тюрьмы и лишили людей нескольких дней, используя беззаконную магию. При помощи этой же магии, они вдобавок обвалили добрую половину города. И теперь в Хокуэлл вошел герцог Саффолк с армией, потому как выяснилось, что статус свободного у Хокуэлла был ложью. Кроме того, тамошний констебль горел желанием побеседовать с неким Уиллом Харпером, как исчезнувшим свидетелем событий.
"Уилл Харпер, значит".
Сопляк-комиссар воистину был сыном Гарольда Брайнса, иначе почему он также влипал в противозаконное и опасное? Джеймс на мгновение засомневался, что любовь к авантюрам передаётся с семенем, но вспомнил себя, Артура - и отбросил сомнения. Правда, авантюризм был обязан сочетаться с разумом, а этого Джеймс в Харпере не заметил. По чести сказать, он не заметил ничего, традиционно видя на месте Харпера черную дыру, как это было с его папенькой.
Но думать о брайнсовом отпрыске не хотелось. Джеймс с наслаждением вытянулся на лавке, прислушиваясь к тишине опустевшей управы. Перед возвращением домой неплохо было бы вздремнуть. Ночью он намеревался побеседовать с мрякой, чем бы она ни была.

"Октябрьским ясным утром,
В июле, в три часа
Луной земля покрылась,
А снегом - небеса..."

Спящая Мэри не была похожа на ангела. Скорее - на себя. На ту, какой она могла бы стать с добрым, заботливым, до одури любящим её мужем.
В полумраке и тишине ночной спальни, в отблесках свечи, Джеймс любовался своей юной жёнушкой, считая время по окрикам стражи и детским стишкам.

"Цветы запели, птички -
Все начали цвести,
А я спустился в погреб
Мансарду подмести."

Не засыпать было лёгким занятием для него, привыкшего к бдениям с городской стражей. Ждать - вот что неизменно изматывало его сильнее отсутствия сна, еды или даже ванны. Ждать, прислушиваясь к её дыханию, движениям, ловя трепет ресниц и пытаясь понять, когда потревожат эти самые мряка и повидло.
Беспокоясь,точно и в самом деле был добрым, заботливым и до одури любящим. Волнуясь, точно эта всенощная у постели безжалостно сдирала латы с души - часть за частью.

"Скорей, к началу ярмарки!
Вперед, мой конь, вперед!
Там финики и яблоки,
И пряники, и мёд."

Латы она, значит, сдирала. Те, что стоило сбросить еще на той ярмарке. И везти Мэри не на мельницу, а к себе домой, не взирая на сплетни и кривотолки. Может, тогда всё иначе сложилось бы. Без Соверена, приманок и арены. Без клеймения на её глазах и Фламиники, о которой вспоминать не хотелось, но все равно вспоминалось.
Фламиника скрывалась в холодном ветре, целующем щеки. В мрачно нависающих над Бермондси тучах. В запахе зверобоя и сандала из аптекарской лавки. В приходящих по ночам кошмарах. Сон - это маленькая смерть. Джеймсу никогда не было страшно умирать. Ему этого никогда не хотелось, но он не боялся. Просто еще один шаг. Финал и завершение жизни. Но теперь казалось, что за порогом смерти его ждет Фламиника. Ждёт, упрекая, что не отомстил, забыл, хоть и странно было думать так - о ней.
Мэри дернула рукой и застыла, помертвев. Застыл и Джеймс, почуяв, как зябко и тревожно потянуло морским ветром. Он посвистывал в вантах, бил в барабаны парусов, рвался с привязи деревенскими псами. Всё это предвещало колючую пеньку на шее, которую нес королевский флот. Дурное, гнетущее предчувствие, заключенное в этой женщине, в бесшумных шагах, оставляющих следы на песке, в скрипе палубы под сапогами. Или это скрипела виселица? Рея, на которой болтался он сам, глядя мертвыми глазами на то, как кто-то невидимый пятнает мокрыми ногами чисто выскобленные доски? Мокрыми, босыми, узкими, женскими. Джеймс невольно подумал о Мэри, глянул на песок - и схватился руками за петлю,оттягивая её. Оставшиеся там следы были больше.
"Какого дьявола? Это мой корабль!"
- Мэри!
Чтобы привести в чувство человека, достаточно посильнее съездить ему в ухо. Кровь прильет к голове, и у бедолаги не останется иного выбора, как вернуться в сознание. Для нежно оберегаемой жены пригодны иные способы. Нужно сильно, но аккуратно растирать эти самые уши, греть поцелуями губы и похлопывать её по щекам, пощипывая кончики пальцев. К чертям повидло, вышагивающее по песку, и к дьяволу босоногую мряку!
Реакция последовала немедленно.
- Хороший удар,- признал Джеймс, потирая челюсть, к которой приложился кулачок Мэри. - Горжусь. Но лучше бы - не меня.
- Это и было - не тебя... - Мэри виновато вздохнула и коснулась ушибленного места губами. - Прости. Просто там - мряка, и так хотелось сделать хоть что-то, а - никак...
- Это мой корабль, Мэри. И если мряка не хочет, чтобы ее протащили под килем, ей лучше уйти. Или хотя бы не беспокоить наш сон сегодня.
Усевшись в постели, Джеймс привлек жену к себе. Увиденное и услышанное следовало обдумать, принять и пропустить через себя. Осознать это даром - или проклятьем. Понять, наконец. Но - не сейчас.

Раймон и Эмма де Три

даже даты нет, ужас. И места. И вообще ничего нет
кошмар. как жить-то теперь? в небытие поместье не упихаешь
так поместья тоже нет
вот неблагодарные. а охотничий домик вам не поместье?
так его тоже нет


13 апреля 1535 г. Ланкастер, Ланкашир.

Ланкастерский замок Эмму не впечатлил. Старое, серое строение, похожее на все прочие замки Англии. Как и все они, построен римлянами. Как большинство - стал тюрьмой. Всей-то разницы, что эта тюрьма принадлежит королю, а значит, деньги с узников идут в его личные доходы. Эмма попробовала было задуматься, каково это - есть с тарелки, купленной за разбойника, но ничего не вышло. Потому что - всё равно. Нет никакого дела ни до короля, ни до тех, кто сидит за этими стенами.
И это её пугало. С некоторых пор ей стало наплевать на всех, даже на самых близких. Её бесила необходимость спасать Бойда, хотя магистр, не задумываясь, не сожалея, закрывал её собой. Раздражали люди вокруг. Даже то, что пришлось отрезать косу - не нравилось. Впрочем, неудовольствие своё Эмма не показывала, пряча так глубоко, что и Раймону не заглянуть.
Женщину ценят не за ворчание и не за кислую мину, а за покой, очаг, верность и ум. А потому, тихая, неутихающая скорбь по Эрдару, к которому Эмма нежданно-негаданно привязалась, отправилась туда же, к неудовольствию.
Хотя жутко хотелось поговорить. О том шлейфе терпкой горечи, который принес Раймон со встречи с магистром. Об Эрдаре. О косе. О первоцветах, которые необходимо собрать для декоктов, но нельзя. Потому что опасно. О том, что опасность преувеличена, отравляет им жизнь, и можно бы хоть изредка о ней не думать. О неудобной серебряной сетке с изумрудами, в которую приходилось прятать теперь волосы. О кокетливой шляпке с белым пером, а-ля Болейн. О северной моде, по которой декольте начиналось под подбородком и там же заканчивалось, но зато так изящно, так изысканно украшались платья! Тонкой вышивкой, оборками, шнурками! О том, что при таких платьях совсем не хотелось становиться мальчиком-пажом. Но приходилось.
Но пока она выглядела женщиной, а значит, жаловаться было не на что.
- Очень громкий город, - тем не менее, пожаловалась Эмма, провожая взглядом отряд ландскнехтов, одетых ярко, вычурно и больше похожих на петухов, чем на воителей. - Все суетятся и ждут.
- Знаешь, - заметил Раймон, мельком оглядев торгующегося за гуся священника с узкими губами и каким-то треугольным лицом, - до ужаса надоело постоянно оглядываться через плечо. И, казалось бы, Эдом меньше - кобыле легче, но нет, не слишком-то. И с глейстиг этой - вроде бы клан мерзких тварей куда как попроще этой самой королевы, а опять же, нет.
- Тебя хотя бы муж мечом не гоняет по дворам трактиров. При каждом удобном случае.
Плечи, руки и поясница очень болели. Потому что Раймон и в самом деле взялся за её образование, отчего Эмма еще больше обиделась на Роба Бойда. Надо же было ему обозвать честную, слабую беглую послушницу михаилитом в юбке, а Раймону с этим согласиться! Теперь приходилось учить все эти финты, блоки, вольты, защиты, свили, и засечные-подплужные-подрезы-и бог его знает, что еще. Вышивать было проще.
Позади раздался громкий стук копыт, за которым последовал оклик: "Гонец!", и Раймон, потянув её за собой, отступил в сторону, к серой стене.
- Зато приходится гонять жену мечом по дворам трактиров при каждом удобном случае, хотя и учитель из меня паршивый. Даже хуже, чем ученик, кажется. Эй!
Эмма только головой покачала. В какой бы тьме не купался Раймон, время для спасения страждущих он находил всегда. Вот и сейчас выдернул прямо из-под гонцовых копыт старика. Как ни странно - чистого, хоть и бедного.
- Громкий город, - снова пожаловалась она.

- Очень, - согласился Раймон. - Особенно когда хочется тишины. Хм. Зачем мы сюда приехали, если хочется тишины?
- Благодарю, господин! Жизнью, жизнью обязан!.. - Старик, не вставая, потянулся к сапогам дрожащими руками и принялся перевязывать кожаные шнуры заново. - Не знаю и как благодарить, храни вас и леди Господь всеблагой.
- Тысяча четырехсотый, - отстраненно заметила Эмма, глядя на сложную, рваную вязь серебра на левом сапоге старика, где линии сплетались так, будто кто-то замыслил изобразить сердечные ритмы нескольких в муках умирающих людей, и сделал это старательно, но неумело. - Обережное?
По совести, ей совсем не хотелось вести беседы о вышивках. Скорее, вцепиться в раймонов рукав, уйти подальше и от престарелого раззявы, и от этого города.
Старик глянул на сапог, словно впервые увидел, и заулыбался, показав гнилые зубы.
- Верно, госпожа, верно. Доченька шьёт, заботится о родителе, как Господь и заповедал. А то какой только дряни не случается, помилуй, Господи, меня грешного. То всадник безголовый, то каменщик криворукий, то лёд с дороги не счистят. Тут только оберегами...
- Ага, - заметил Раймон, и от него внезапно потянуло настороженностью и ленивым интересом. - На плече вот тоже - оберег, стало быть, и на штанине.
- Мне гораздо интереснее, где он видел расчищенные ото льда дороги.
На плече деда и в самом деле красовалась заплатка, узор на которой напоминал неумелые попытки изобразить то ли паука, то ли жабу. И на штанах кто-то нашил такие же изломанные страданием линии, как и на сапогах. Эмма не без меланхолии оглядела все это, сложила узоры в маленькую кучку, помножила на Морриган - и выбросила подальше. Если дедок и был опасен, то никак не потому, что за ним стояла мстительная богиня.
- Почему ты не спасаешь милых котят с одной лапкой, очаровательных щенят, которых кто-то выбросил в ров, синеглазых черноволосых девиц, женщин, избиваемых мужем, поэтов? Ну, или кого-нибудь еще безобидного?
- Это котята-то безобидные? - Раймон глянул на неё так, словно хуже кошек тварей в мире не было, и покачал головой. - Напомни, я когда-нибудь расскажу легенду о магистре, который случайно покормил котят в вивисектарии не тем молоком... впрочем, у тех лапок было шесть, но об одной мне вообще думать страшно. Представляешь, как бы они приспособились к жизни в порядке компенсации за увечье?
- Милорд муж мой, отчего-то мне кажется, что ты снова придумываешь небылицы. Ни разу не видела, как магистры кого-то кормят в вивисектарии.
"Сейчас Раймон скажет, что с тех пор и не кормят, я рассмеюсь и мы пойдем дальше, будто этого старика и не было".
С трудом подавив недостойное леди и жены михаилита желание толкнуть дедка под очередного гонца, Эмма вздохнула, нахмурившись. Дар всё еще молчал, а без него понимать людей было сложно. Приходилось верить глазам и собственным мыслями. А они ничего хорошего не сулили, подталкивали к бегству в таверну, а лучше - из города. Воплощению препятствовало лишь осознание, что со старика станется проклянуть за непочтительность.
- Уже лет пятьдесят как и не кормят, - заметил Раймон. - Брат вивисектарий тогда очень злился. Особенно тому, что часть популяции прогрызла стены и сбежала в лес. Впрочем, речь не о том. Любопытно было бы мне взглянуть на мастера, который эдакие обереги делает. Поучиться, так сказать, а то и... ого. Кажется, намечается что-то поинтереснее.
"Что-то поинтереснее" выглядело как тощий лысый мужчина с добрыми глазами. Он бережно качал на руках ребенка, судя по встревоженному взгляду стоящей рядом молодки - чужого. И вещал, живо напоминая Мерсера.
- Богопротивны деяния Кромвеля и его дьявольских отродий! Поглядите на Хокуэлл! На тьму и стон, спустившиеся на этот город! На распятых и попранных там! Они взывают к возмездию и покаянию! Вы слышите их, слышите?
Толпа, без сомнения, слышала. И одобряла. Так, что даже голова разболелась. Эмма уцепилась за рукав, разглядывая толпу, выхватывая из нее наемника в коричневом, озадаченного священника, юнцов, хмурых мужчин, снова наемника. От того едва уловимо тянуло расчетливостью и запахом денег.
- И впрямь интересно. Вот ведь, во тьме распинают и попирают, истинно что отродья, - Раймон задумчиво перевёл взгляд на старика. - Здесь всегда так богоспасаемо? С детьми на руках?
- Нет, - ответила за него Эмма, вздрагивая от чужих чувств. Дар решил вернуться внезапно, обрушив на неё площадь, людей, даже собак и лошадей. - Мать тревожится и удивляется, толпа негодует, а вон тот наемник интересуется тобой.

- Продажные наемники, - согласился с ней оратор, - прихвостни, обрушившие преисподнюю на славный город, они не должны радоваться сребренникам, полученным от короны! И король обязан возопить перед лицом Господа, скорбя с нами!
- Мне чудится тут некоторое противоречие, - ещё более задумчиво, но не без уважения произнёс Раймон. - Зато обидно только короне, но не всемилостивому королю, который, разумеется, никак не мог вот это, с преисподней. Поскольку благ и свят. И как же повезло тем кто ! Серебренниками, небось, по самые уши... зальют.
- Надо поднять знамя! То, которое было завещано нам Плантагенетами! То, которое по сей день берегут Йорки! Мы должны напомнить короне, что монастыри - последний оплот святости в этой земле, терзаемой раздорами, попираемой пятой бесов! Разве твари - не порождения дьяволовы? Разве не стало их больше, когда корона дерзнула стереть с лица Англии благословение Господне? Не верите - спросите михаилита, что стоит сейчас среди нас!.. А если спросите, то и он, воин Христов, скажет, что сам претерпел от короны! Где же наш король, где заступник? Почему он молчит в горькие часы, когда нас угнетают комиссарьё и Кромвель?!..
Цицерон от народа поперхнулся воздухом, надолго закашлявшись, и Эмма, получившая короткий отдых от его религиозного пыла, глянула на старика. Точнее, на то место, где был старик. Теперь его там не наблюдалось, зато поближе перебрался наемник в коричневом.
- А какое могло бы получиться представление, - Раймон проговорил это настолько тихо, что Эмма скорее почувствовала, чем услышала, а затем чуть повысил голос, принимая сокрушённый вид. - Всё в руке Господней, и лишь Его воля...
Оратор глянул на него без интереса. Ему вообще сейчас хотелось горячего эля с мёдом и добрый кус говядины. Он смертно устал и замерз, а ребенок еще и обгадился.
Эмма тряхнула головой, заставляя себя жить собой, а не чувствами католика-бунтовщика.
- Врёт, - едва слышно вздохнула она, мыслями возвращаясь в монастырь, в лекарскую страноприимного дома, где пахло травами, и грохали сапоги о чисто вымытый пол, а анку обещался доесть разбойника, но так и не доел. - Кстати, ты так и не показал, как можно достать глаз, а потом вставить на место в целости и сохранности.
- Возопим же, братие, ибо приходит час веры, день верности, год судьбоносный! Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва! А всякий, кто слушает слова мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному...
- Куда уж безрассуднее, - согласился Раймон. - А что не показал - как-то повода не было. Вот вы, господин, не желаете стать поводом? Или уже были, потому что откуда-то лицо ваше мне знакомо, а вот откуда - не разберу.
- Для вас, сэр Фламберг, я могу быть хоть чучелом для битья, - задумчиво просветил его наемник, не кланяясь, но держась почтительно. - Жизнь и свобода дорого стоят, дороже всего на свете. Вы с братьями меня из той упыриной деревни вытащили, если помните. Не думал, что буду в толпе спасибо говорить, но лучше - так, чем никак.
Обреченно вздохнув, Эмма вынуждена была признать, что наемник не врет, искренне благодарен, а как вынимать глаз она так и не посмотрит. И самое главное - не узнает, как его вернуть обратно.
- Упыриная деревня, в самом деле, - медленно проговорил Раймон и улыбнулся. - Что же, из толпы легко выбраться, а в какую-нибудь приличную таверну несложно забраться - если знать, что в этом городе приличное, а что - не очень. Потому что чуется мне, история двух таких случайных встреч просто требует кружки-другой.
Эмма улыбнулась, крепче цепляясь за его локоть. Это монаршим особам нельзя было держаться за руки, а они таковыми не были. К тому же, единственное, что могла позволить себе женщина на Севере - это опираться на длань мужа. Почему именно так, а не на десницу, она так и не смогла объяснить. Но верила в образованность Раймона, а потому в таверну позволила себя увлечь без возражений. К тавернам всегда прилагались постоялые дворы. А к ним - ванны.

Ванны ждали наверху, а зал гудел голосами, пах потом, дымом, элем, жареным мясом и отдельно - специями: дородный священник упросил хозяина приготовить что-то несусветно дорогое и теперь истекал слезами над нашпигованным всеми известными трактирщику кислотами каплуном. В углу гоготала компания вояк, стуча игральными костями о стол. Подавальщицы всё так же сновали с кружками и подносами, так же взвизгивали, когда их щипали за выступающие места. Словно - какая жуткая ересь! - не было никакой разницы между реформацией и католичеством. Словно и не менялись люди в зависимости от правил религии.
В общем, трактир ничем не отличался от всех прочих, что на востоке, что на западе, что на юге, и Раймон чем дальше, тем больше задавался вопросом, зачем он здесь. В Арунделе мысль проехать по Северу казалась неплохой, но оказавшись здесь, он понял, что не представляет даже, с чего начать. Втираться в доверие к Аску? Поди вотрись. Поднять Эмму на знамя революции, как сдвоенную розу? Он бы сам не поверил заговорщикам, которых устроил бы подобный консорт, да и где-то там маячили магистры, сверля нехорошими взглядами даже с такого расстояния. Нет. Не ему играть открыто, ещё не сейчас. Да и игра не так уж нравилась. Значит, оставалось крутиться там, где обычно и крутился михаилит. Кухарки, гонцы, стражники часто знали ничуть не меньше высших иерархов. Люди... вот например, такие, как случайно спасённый от гулей наёмник по имени Бо Стерри.
- А где же мне еще быть? - Уже в таверне удивленно рассказывал он Раймону. - Самые деньги на северах и на побережье. Тех монет, что вы тогда дали, сэр Фламберг, мало было. А здесь то купцы наймут охранять, то лордам местным стены покараулить надо. Вот только не отъемся никак. Отъемся - подамся к скоттам. У них всегда война, что-то да ухвачу.
Раймон слушал и кивал, признавая, что монет и в самом деле было мало, сознавая, что его нового оверкота этому наёмнику могло бы хватить минимум на две недели отъедания и не испытывая при этом никаких угрызений совести. Бо Стерри, по крайней мере, не заботили мстительные культисты, богини, архиепископы и прочая чертовщина. И, если верно он верно понимал уставшую до полусмерти Эмму, наёмник при всей своей простоте не врал.
"Даже странно".
Впрочем, эту мысль тут же сменила другая.
"Если подумать, то - с каких пор это стало казаться странным? С какого поворота?"
Развилки, развилки... Перекрёстки. Интересно, каково сейчас там, в Арунделе? Кивнув ещё раз, сам себе, Раймон отпил вина и махнул подавальщице, чтобы принесли ещё тарелку мяса. Бо, казалось, действительно отъедается одновременно и за прошлое, и впрок. Потому что у скоттов тоже ещё неизвестно, как кормить будут.
- Так ведь и мы так же! У столицы-то тварей куда как больше выбивают, а здесь, на севере, чую, работы валом будет. Говоришь, купцы тут беспокоятся, и лорды тоже?
- Упыри тут, будто. То на одной дороге торговца порвет, то на другой, а их здесь от города шесть, сэр Фламберг. То в соседнем Олдклиффе они шалят, то в Халтоне. "Лютые", ну, наемники, с которыми я к купцу нанимался, говорили, что из ваших орденских кто-то даже Ланкастер от особо злого кровососа отбивал. Брат Тимьян, кажется. И еще двое с ним.
"Три михаилита отбивали Ланкастер от упырей - и при этом так и не отбили, что ли? Да и то сказать, стаи упырей на одной территории?.. И что за Тимьян? Не припоминаю такого".
Раймон неопределённо хмыкнул, размышляя, действительно ли тут что-то неладно, или дело всё в тех же развилках, а Бо Стерри вздохнул, глядя на дремлющую Эмму, и наклонился к столу ниже, заговорил тише.
- Здесь рынок есть, сэр Фламберг. Из тех, где товар живой, смекаете? Так этот кровопивец знатно им торги попортил, я слышал.
Эмма шевельнулась под боком, протягивая руку за зеленым яблоком, задумчиво надкусила его. От неё потянуло ленивым, усталым интересом.
"Живой товар".
В памяти всплыла серьга в ухе Джеймса Клайвелла. Констебль... интересно, чего стоит на таком рынке михаилит? Или ничего, или очень, очень дорого. И тот испанец, Хорхе, о котором с тех пор мы с тех пор так ничего и не слышали, а зря, зря. И ещё тот корабль, которого ждал любезный папенька. Тоже ведь небось проплывал?

Получалось, что вполне стоило заодно поинтересоваться, кто и как торгует людьми, только - осторожно. Впрочем, повод вроде как подворачивался сам собой, вот только... зачем бы упырю нападать на караваны? Нежить, конечно, безмозглая и голодная... нет. Не голодная, если охотится так часто, как получается по словам Бо. Стаи? Тоже нет. Любопытно. И всё любопытнее. Что-то тут не складывалось, совсем.
- Попортил, говоришь? Это как же?
- Я так глубоко не знаю. Но там, - Бо оглянулся на игроков в кости, - есть один болтливый караульный. Он это казармами называет. Врёт по пьяни, будто там гладиаторы содержатся. Не верится мне, что здоровых мужиков, умеющих убивать, можно вот так продавать, но враньё пусть его грехом будет. Так вот, говорил он, что упырь в эти казармы пробрался и пятерых зажрал. Из самых дорогих, на которых заказ был.
- Ничего себе, - Раймон даже присвистнул.
Упырь получался очень необычным, таким, что даже хотелось взглянуть и на него, и на местных михаилитов. Потому что нормальная нежить так себя просто не вела даже при полной безнаказанности. Оголодавший упырь мог сожрать пятерых, но скорее набросился бы на кого-то задолго до камер, и уж точно не перебирал. Сытый драть лишнее не стал бы, а уполз в логово переваривать. Логово. Здесь, там... действительно ли их несколько? В любом случае, та троица, михаилиты или нет, парнями были рисковыми в край. Как бы он сам устроил что-то подобное? Пришлось бы, вероятно, брать в долю Снежинку... Раймон мысленно вздрогнул. К чёрту. Обойдётся без упыриных дел.
- Можно, ещё как можно. И ловить, и продавать. Мир - вообще место паскудное и гадкое. И так-то подумать, если упыриную деревню вспомнить - тоже ведь верить не хочется, так? А всё одно - людей ловят, да и в клетки. А потом - приходит упырь и жрёт. Нет, - он покачал головой. - Не думаю, что караульный врал, мистер Стерри.
- А мне и у баб этих не верилось, сэр Фламберг, - вздохнул Бо. - Потому что всегда хочется думать про хорошее. Что снится это. И сейчас проснусь - иничего нет, а только домик старосты и проблядь эта, Сьюли, под боком. Простите, миледи.
Но миледи не конфузилась, поедая яблоко с невозмутимостью целого капитула магистров, раздумывающего над сложной, но важной задачей.
- Что вы все в этой Сьюли находите, - вздохнула она.
- Так проблядь же, - в тон ей вздохнул Бо, и Раймону оставалось только сокрушенно кивнуть.
Действительно, проблядь. Когда-то этого было вполне достаточно. Занятно. Вроде как и недавно, а вроде - и в предыдущей жизни, которую жил вроде как он, а вроде как и не совсем. Точно было одно: теперь в этой Сьюли он находил исключительно гуля. Причём, кажется, даже в той, какой жена старосты была до превращения в нежить. И это всё, что хотелось думать о Сьюли - или о гулеревне.
- А куда именно к скоттам, если не секрет?
- Да мало ли там кланов. К Дугласам можно. Они вроде бы с Бойдами породнились недавно, так что каша заварится знатная. Можно к Гамильтонам. А то и к Армстронгам подамся. Лишь бы платили, а лучше - платили и землю дали. Пора бы и осесть, - Стерри усмехнулся собственной рассудительности, придвигая ближе блюдо с сыром. - Всё это смутьянство, которое Аск творит, не по мне, сэр Фламберг. Здесь даже поговаривать начали, что за ним несчастья ходят. Слышали, что в Хокуэлле сотворилось? Правда, там еще и комиссары замешаны оказались. Этот, как его?.. Харпер!
Эмма едва слышно фыркнула, поправила сетку на волосах и отложила огрызок на край блюда.
"Несчастья, говоряте, ходят?"
Раймон вполне оценил двоякость фразы. Потому как если несчастья ходили следом, туда, куда пойдёт Аск, то возникал вопрос: а куда он двинется дальше? Хокуэлл. Однако, скоро двигался этот проповедник. Эдак несчастий и на всю Англию хватит. Он ухмыльнулся.
- Ну, если там был Харпер, то несчастья Аска могли и не понадобиться. Поверишь ли, он хотел в Саутенде обвалить на нас с миледи таверну! За людоедов принял. А ещё как-то напустил нечисть на женский монастырь - чтобы, значит, монашенки выбежали, как есть. Занятный, в общем, человечек... но на поверенного Кромвелля всё-таки не тянет, да и ведь по слухам - грубо там сработано, так, что аж головой качаешь от глупости такой. И выгодно скорее вот Северу, а, точнее, не выгодно никому. Скорее уж в случай поверю. И даже если так... неужели народ этого Аска слушает? Как считаешь? Я-то думал тут по тварям пробежаться, но если...
Бо глянул на него удивленно и покачал головой. Эмма тоже довольством не лучилась, принимаясь за второе яблоко, которым хрустела так выразительно, будто это были чьи-то кости. Или ветки.
- Кто слушает, кто нет, а зацепит всех. Неужто вы думаете, что когда Саффолк придёт сюда, он будет разбираться и искать виновных? Лично мне не нравится на дереве висеть, уж простите, сэр Фламберг. Укачиваюсь смертно. Вас-то орден вытащит, где за уши, а где и за... простите, миледи.

Раймон покачал головой.
- Я не о том. Если придёт Саффолк - понятно, что будет. Но чтобы он пришёл, должен быть повод. Серьёзный. Ты говоришь, люди начинают сомневаться в Аске. Так, может, и не будет ничего?
- Сколько наемничаю, а если бунтуют, то у людей не спрашивают, сэр Фламберг. Помню, в двадцать седьмом, когда Медичи изгоняли, никто не поинтересовался, сомневаются люди или нет. Потому что деньжищ ухнули в это - море. Я вам так скажу, сэр Фламберг, если бунты происходят, значит, это кому-то нужно.
- А здесь - кому это нужно?
Задумчивый вопрос Эммы заставил Бо вздрогнуть. Он пожал плечами, запивая его вином.
- А короне и нужно. Столпам и молотам.
- Да ладно, - без насмешки, но подпустив в голос толику недоверия, Раймон с улыбкой положил локти на стол и опёрся подбородком на сложенные руки. - Допустим, корона не откажется, да только сложно это всё, разве нет? Деньжищи огромные, а, значит, надо отчитываться, следить, наблюдать. Контролировать - иначе это не корона. Куда они без бюрократии денутся? А тогда, получается, кто-то приезжать должен, инспектировать. Такое ведь не заметить никак. Слуги, не слуги, кто-то всегда знает. А тут - Север бурлит, да и всё на том.
- Столпы, - палец Бо вычертил в лужице вина архиепископский клобук. Он тут же превратилась в кляксу, но угадать очертания еще можно было. Следом на столе появился наемничий фальшинет. - И молоты, сэр Фламберг. Им не нужны отчеты и наблюдения. Да и по совести сказать, толковый шпик приносит больше, чем всякие комиссары, инспекторы и сборщики податей.
В углу затренькали на лютне. Инструмент был старым, рассохшимся, и звуки выходили нестройные. Они заставляли Эмму морщиться, как от зубной боли и нервно теребить рукава.
- Может, и правда не нужны, отчёты-то, - со вздохом согласился Раймон, сдаваясь.
Из него шпион был никакой, а ищейка ещё хуже. Слишком скучное занятие получалось, ещё скучнее, чем писать отчёты, которых никто не требовал. И всё равно что-то не стыковалось. Ну, не нужны отчёты, Велиал с ними, но без контроля и наблюдений? Да ни за что. Наверняка даже за толковыми шпиками был присмотр, а уж за рядовыми исполнителями - тем более. И, кстати, говоря о последних... Одежда, оружие - со времён Ламбета поменялось всё, кроме кольчуги, которую он по-дурости забыл заменить на орденскую - но и кольчугу он выбирал в арсенале сам. Конечно, низушок мог успеть на неё что-нибудь нашептать, но в это верилось слабо. Слишком ненадёжно и заметно. Могут изодрать, могут продать или украсть.
Нет.
С тех пор поменялось всё, кроме самого Раймона. И архиепископ не колдовал, или... или он не заметил, потому что не смотрел и не думал. Совсем не думал и совсем не смотрел, а если и смотрел, то не туда, не за тем и вообще.
Рисунок Бо растекался по столу, занимая всё небо червлёным багрянцем. Шире, глубже, наружу - и в себя, заворачивая края. Белая луна, такая яркая, что не хотелось отводить взгляд, гудела в середине, в центре всего, раскидывая острые щупальца. Соединяя, скрепляя...
"Вот надо было Бо плодить эти кляксы? Как там было? Не воздавайте злом за зло? Нет, не то".
Странные пятна на этой луне. Невкусные, непохожие на сыр. Похожие на тюремную плесень - но не из Бермондси нет, там было чисто. Дальше. Глубже в мрачные пучины идиотизма и безмыслия. Туда, где от мягкого - болезненного? Больного? - света начинают слезиться глаза. Впрочем, их всё равно нет. Ничего нет, кроме Раймона, неба, луны.
"Будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосерды, дружелюбны".
Не то. Раймон задумчиво тронул ленту, и та загудела арфой не хуже чёртова менестреля. Или той закавыки, которая играла очень, очень похоже.
Ничего, кроме бесконечности миров, связанных искрами лент, и прямо посреди - слова.
"Вы к тому призваны, чтобы наследовать благословение".
Да вот же велиалову мать за архиепископову ногу. Кто бы мог подумать, что вот так, в тюрьме... хорош.
"А кольчугу всё равно надо будет обменять. Как знать, может, оружейник даже приплатит? Кольчуга знаменитого Фламберга! С отметинами от когтей! Фунт за потрогать, два за примерить!"
Тёплый ровный свет. Тёплое касание.
Таверна выплывала в мир кусками: гулом огня, завершающими аккордами проклятой песни, стуком костей о стол, удивлением Бо Стерри. Поняв, что опирается на плечо Эммы куда сильнее, чем стоило бы, Раймон моргнул и выпрямился, с удивлением отмечая, что мир перед глазами как-то странно плывёт. Не по-морочьему.
"Спасибо" - мыслью, и одновременно вслух, для наёмника:
- Однако, и устал же. Вот ведь, не замечаешь, а потом в тепле и развозит.
Оправдание получалось слабым - по правде говоря, вообще никаким, - но придумывать что-то другое было как-то лень. Не до того, потому что думалось совсем о другом. О дверях и тоннелях, о лунах и карманных мирах, о Светоче, об орденских мистиках, оставшихся в Бермондси.
- Пойдём наверх? - Без занавесок, прямо спросила Эмма, нарушая все мыслимые и немыслимые правила хорошего тона. - Ванна, немного вина в ней, и никаких лун. Только правильные мысли?
- Да уж, - растерянно согласился Бо. - Вам поспать бы. Лёжа и впрямь думается лучше. Как будто мысли в жо... простите, миледи! Не утекают мысли никуда, в общем.
Снова оставалось лишь кивнуть.
"И впрямь. Да только где их найти, эти правильные мысли? Да чтобы ещё в жопу не утекли?"
Встать оказалось неожиданно тяжело, зато потом дело пошло лучше - настолько, что Раймон даже приостановился у чёртова менестреля.
- Слушай, друг, право слово, научись играть получше, иначе и... что-нибудь другое. А то так недолго и закавыкой стать, а это, я скажу, то ещё удовольствие!
Не дожидаясь ответа, он двинулся дальше к лестнице, стараясь не слишком опираться на Эмму и надеясь, что со стороны это получается лучше, чем кажется изнутри. А то что за михаилит, которого ведёт после жалкой пары кружек разбавленного вина? И Бирмингем был совсем недавно...
А думалось всё равно не о том. Настолько, что после ванны - или ещё во время, потому что бадьи как раз хватало на двоих, он сдался и перестал думать вовсе. И это было - хорошо.

14 апреля 1535 г. Ланкастер, Ланкашир.

- Упырь. Знаете, сэр Фламберг, упыри - они как женщины. Приходят, когда хотят. Уходят, получая своё. А я остаюсь без денег, но с поганой болезнью на конце.
Здешний мэр походил скорее на пирата, чем на мэра. Невысокий, но крепкий, с обветренным усатым лицом и ногами-дубками, он сидел на лавке, задумчиво бросая бумаги в огонь.
Раймон скорбно кивнул, наблюдая, как лист за листом скрываются в очаге. Жаль, но листы в стопке лежали чистой стороной вверх, и пиратомэр очень тщательно их комкал. Конечно, комку-другому почти ничего не мешало промахнуться мимо огня, а огонь мог и пощадить листочек-другой, но... Раймон внезапно почувствовал, что понимает Роба Бойда. Колдовать было до жути лень.
- Возможно, это действительно упырица, - сочувственно заметил он. - Уж очень упёртая. Хотя вряд ли - уж больно неразборчивая. Упырихи-то через одну мужиков предпочитают, да посочнее, потому что ведь не только жрать, а и... Но, господин Щупс, михаилиты определённо лучше упырей любого пола. Может, мы и оставляем без денег, но зато и болезнями не награждаем. Напротив, выжигаем, хм, заразу на корню.
- Выжигатели. Сначала выжигаете, потом дебоширите, а потом прилетает Тракт и трясет привилегиями, - Щупс смял сразу три бумаги и долго комкал их. - Нельзя ли как-то без выжиганий обойтись, но чтоб упырей не было? А то мне уже проще с нежитью договориться, чем вашей братии платить.
"Упыри - испытание Божье, и потому не переведутся никогда", - говорить этого вслух, впрочем, Раймон не стал. Эдак можно было дойти до того, что от нежити надо упоенно страдать, и уж точно не платить михаилитам за её выведение. Выжигание. При всей философичности и уместности здесь и сейчас мысль выглядела очень вредной в перспективе хоть дальней, хоть ближней.
- А брат Рысь у вас тут, часом, не пробегал?.. Ладно, спрошу иначе, - Раймон прислонился к стене, провожая взглядом очередной лист. - Что же наша братия вам такого сделала, господин мэр? Или не сделала. Оставляя в стороне момент, что договариваться с нежитью - дело крайне богопротивное и самопожирательное.
- А ничего не сделала. Эти трое молокососов уже сколько упырей гоняют? То-то же. А результат где? Вот именно. И все с такими словами умными, про некроэкосистемы, доминирующие виды и сукцессии. Выучили вас на свою голову. Вы, конечно, человек солидный и возраст ваш к себе располагает, но славны вы, сэр Фламберг, тем что культы раком ставите и наказываете. С упырями справитесь ли? А брат Рысь у нас пробегал, но давно и работы не брал. Не было её.
Эмма едва слышно вздохнула, пошевелившись у книжной полки, которую рассматривала с превеликим вниманием.
- Сукцессии... Ладно, - Раймон пожал плечами и, подчиняясь невысказанному намёку, опустил взгляд.
Очередной лист по ошибке лежал словами вверх, и мэр почти сразу закрыл его рукой, но кусок фразы увидеть удалось.
"...я стояла лицом к лицу с очередным бойцом, израненным человеком, который лежал на каменном полу в своей кле..."
Хмыкнув, он подошёл к камину, перегородив добрую половину, и повёл рукой, вбирая тепло. Воздушники любили ветер, водные тянулись к воде. Земля любила и ждала, готовилась обнять. Огонь... огонь тянулся к огневикам, но те быстро учились не пускать его слишком близко. Не сразу. За огнём учились ухаживать долго.
- Ладно, господин мэр. Вам что важнее-то, поговорить о воспитании, молодняке и репутации некоего Фламберга, или избавиться от упырей? Мне вот пока интересно, сколько вы платите за голову. С поправкой, конечно, что некий Фламберг внушает и располагает.
- Я слышал, что некий Фламберг удивительно бескорыстен и за нежить берет всего-то двадцать золотых, - задумчиво вздохнул мэр, и собирался было продолжить, но его перебила Эмма.
- Я хочу жемчужное колье, милый. Я уверена, у господина мэра найдутся жалкие пятьсот фунтов за каждую голову?

Щупс вздохнул, и во вздохе звучали скупость и раздражение.
- Возможно, и найдутся, если некий Фламберг для приятного разнообразия предъявит эти головы. Но учтите, сэр-из-Ордена, я не хочу здесь никаких выжиганий и погромов. Не взирая на ваши методики, абиотические факторы и аллелопатии, что бы это не было. И возможно вам лучше оставить леди погостить у миссис Щупс?
- Оставить?! - Раймон удивлённо глянул на мэра, словно тот предложил что-то совершенно дикое. - Дорогой господин Щупс, этого никак нельзя. Леди предпочитает рубить головы добытых упырей самолично, потому что хозяйственная и любит аккуратность, а с михаилита тут какой прок? Я-то просто рублю, не заботясь о том, чтобы ровненько, красиво... восемьсот фунтов, потому что к колье нужны ещё и серьги. Хотя, если подумать... тысяча. Потому что ещё и браслет, хотя бы в одну нитку. А то вдруг ко двору придётся, а браслета нет? Эдак фрейлины от зависти и не помрут, выживут, куда такое годится. А если выживут, то и до опалы недалеко. К слову, как звали того рыцаря, которому недавно не повезло не угодить Его Величеству?..
Щупс глянул на него с подозрением и подвинул бумаги ближе.
- Рыцарей опальных много. Говорят, новый Грей даже умудрился в немилость попасть, хоть француза порубал, как на гуляш. А этот, де Бари... Не заговаривайте мне зубы, сэр Фламберг, тысяча никак не возможна, даже если леди собственными ручками этих упырей цветами украсит. Шестьсот дам - и только.
- Цветами?.. - Раймон с глянул на него с уважением. За головы упырей, украшенные венками, наверняка можно будет накидывать лишнюю сотню-две. Если не три. Скоге так точно смотрелись бы очень умильно. А если подгадать к рождеству!.. - А вы знаете толк в идеях, госпоlин Щупс. Восемьсот. И мне нужны сведения. Где нападали, когда именно... в идеале - карта с отметками и временем. Чем полнее и точнее - тем лучше. Раз уж тут эти, экосистемы. Свидетели, которые могли бы рассказать о поведении... если такие остались.
Солидная пачка бумаг отправилась в камин, вызвав недовольный вздох Эммы.
- Карта. Карта, сэр Фламберг, простая. Вот мы. Вот соседи. Вот четыре дороги к соседям. Квадрат, значит, по-научному. А когда именно - и не скажу, не записывал. Разве что полторы недели тому, как упырь с бизнесом господина Биндрета познакомиться решил. И подзакусить.
Огонь тянулся, пытался достать до сапог, но ему не хватало сил - тяга тянула вверх, хотя хотелось - в стороны. Всегда так. Хочется одного, а делаешь - другое. А то и третье.
"Что я вообще забыл на этом Севере? Зачем мне эта троица, которую и не уговорить, и не поймать, и не убить. Зачем эти работорговцы, с которыми разбираться ну никак не нам?"
Раймон вскинул бровь.
- И что, выходит, по всем углам этого квадрата твари досадить успели, раз уж по всей округе расползлись? И полторы недели как... а в последний раз где объявлялись, и где?
- Сегодня утром, - коротко ответил мэр. - в лесочке возле Ланкастера, что с западных ворот. Купчина ехал, с дочкой. Дочку упырь утащил, двух наемников подрал, а купец еле жив.
- Значит, лесочек. Ладно.
"Угу, утащил, конечно. Как та хобия, только упырь".
Раймон в последний раз покосился на огонь. Так легко было бы придать ему чуть сил, отшатнуться, свалить кипу так, чтобы листы разлетелись по всей комнате... но нет. Может, настоящий шпион и не упустил бы такой шанс, но Раймон им не был. Не был он так же и констеблем.
"Да, определенно. Не констебль, зато знаю одного, кого это всё может заинтересовать. Но всё-таки без бумаг. Даже если там действительно романтический роман в форме дневника. Дьявол. А вдруг в самом деле роман? Как такое - и не взять?!"
Впрочем, эту мысль тут же сменило... не мысль. Ощущение. Чувство. Сосущее ощущение пустоты?
- К слову, у вас нет лишнего котёнка?
- А... зачем вам котёнок? - изумленно осведомился мэр, неловко приподнимаясь с лавки и рассыпая свою драгоценную стопку.
- Суп варить, - немедля ответила Эмма, и Раймон отшагнул от камина. Огонь взвился ярче, с гулом уходя в трубу. На Эмму, прикрывшую юбкой несколько листов, он не смотрел.
- Не знаю. Чтобы был? Приятно знать, что где-то там есть котёнок. Мурчит... все любят котят. Даже нежить. Знаете, даже в упырях ещё остаётся что-то человеческое, что-то такое, что тянет в тепло, к очагу, над которым кипит вкусная похлёбка, в подвал, где крынки с молоком... и вот котята, да. Но не обращайте внимания. Мы найдём другую приманку для ваших упырей. Позвольте, помогу собрать...

"Значит, лесочек.
В лесочке оказалось скучно до выцветания красок, а жаль. Приятный весенний день стоил того, чтобы просто наслаждаться редкой погодой, а вместо этого приходилось любоваться итогами чужого безмыслия. Если до того Раймон и сомневался в экосистемах, то теперь сомнения исчезли, словно их и не было. Упырь, научившийся таскать женщин в логово, а не грызть их на месте - ладно, но упырь, магией стирающий за собой следы? Оставляющие ложные отпечатки? Упырь, которого девица не боялась настолько, что вместо этого оставила в неприметном и чистеньком схроне здоровенный отпечаток предвкушения и радостного волнения?
- Интересно, на какой обочине её искать? - Цинично вопросил Раймон, отряхивая тонкое колечко, вдавленное в землю каблуком.
Девицу было не жаль, даже если с отцом ей приходилось хуже, чем в монастыре - что вряд ли. Троицу идиотов было не жаль тоже, но глядя на тщательно обустроенную сцену нападения, на ведущие в разные стороны следы, становилось как-то задумчиво. Судя по всему, парни ходили в отличниках. Ни одного следа магии, кроме забытой прядки мороков...
- На одной из рекомендуемых капитулом, разумеется. А её надо искать?
А вот Эмма в лесочке оживилась. Причиной ли тому был свежий воздух, или же отсутствие корсета и юбок, но из чопорной леди она превратилась в шуструю разбойницу с короткой косой, поднятой к затылку. Впрочем, брезгливо разглядывать грязь на сапоге не прекратила, да и на схрон взирала, морща нос.
- Боюсь, новое поколение следует рекомендациям капитула ещё меньше, чем наше. Но нет, искать её не нужно, по крайней мере, пока что. Не упырь же, за неё могут и не заплатить.
- За упыря тоже могут не заплатить, - заметила Эмма, отирая пучком травы сапог. - На редкость скуп это мэр-романист. И лес шумный. Сороки орут, будто у них колбасы кто-то отнимает.
- Мэр скуп, но если не заплатит, в следующий раз будет платить за нежить констеблям, - заметил Раймон, поворачиваясь к граю. Для повышенной концентрации упырей и михаилитов здесь действительно становилось слишком оживлённо. А, значит, стоило проверить. - Надеюсь, он это понимает... и сороки, действительно, хотя и странно мне, что они теперь делают колбасы... из загрызенных упырями лошадей, что ли? О такой экосистеме и трактат писать не лень. А если... ой, что это тут у нас?
Дед лет шестидесяти, с луком за спиной, в промокших до колен штанах слепо брёл по лесу, загребая хлюпающими сапогами. Шел с трудом, словно издалека...
"Или долго. Например, с утра".
Снимать чужие мороки не любил никто: слишком глубоко въедалась эта дрянь в разум, а годный морочник ещё и работал так, что внушение становилось частью естественных мыслей. Раймон чувствовал оттиск, след, схожий с лесной косичкой, но снимать?
Для пробы он встал на дороге, но старик, глядя прямо на него, просто сделал шаг в сторону и двинулся дальше. И на Эмму он тоже внимания не обратил, видимо, принимая за особенно живую иву.
- Интересно, они не учли, что человек в лесу будет ходить кругами, или было всё равно?
- Если не ждешь кого-то вроде тебя на хвосте, то почему бы человеку не походить кругами? Он старый, должен был быстро устать и упасть. Особенно, если увидел что-то не то. Или услышал.
Особенно живая ива цепко ухватила старика за руку, но дед только досадливо повел плечом, не останавливаясь и уволакивая Эмму за собой.
- Хотя этот упадет еще не скоро, - пришлось признать ей. - Здоровый, что мул.

- Упадёт, а потом его сожрёт случайная лесавка, - Раймон покачал головой, подстраиваясь к шагу. К счастью, шёл дед небыстро. - Но ведь может и не сожрать. Там вон лошадь недоеденная лежит и пахнет на всю округу. Небрежно получается, хотя морок и хороший, сильный. Хрен снимешь, не зная, каким человек был изначально. Могли ведь не только желание идти вперёд заложить. Вот чего бы ему самому не скинуть лишнее? Человек-то всегда знает, какой он, пусть и глубоко внутри. Хм...
Как бы он сам накладывал такой морок? Нет, не так. О чём бы он сам не подумал, накладывая такой морок. Допустим, если бы не торопился, если бы было время, пока прочие заглаживают следы. Из иллюзий могло выбить неожиданное, то, что не укладывается в заданную схему поведения и восприятия, когда не получается больше принять человека за бревно. Это знали все и, конечно, старались учесть. Но вывести могло и ожидаемое. Та же тропа, только через развилку. Раймон прокашлялся, покосился на Эмму и ухнул, хохотнул так, как прямо ни в сказке сказать, ни пером описать. В общем, так, как гнусно ржёт над случайными путниками лесная нечисть.
- По уханью ты, наверное, был отличником, - хихикнула Эмма, но тут же умолкла, глядя, как старик остановился, перекрестился и прямо в луже принялся стаскивать с себя потрепанный джеркин, чтобы вывернуть его наизнанку.
- Спаси меня Господь, а ведь чуял, что леший водит, - задумчиво ворчал он под нос при этом.
"Воистину, лешехаилиты мерзкие и богопротивные", - мысленно согласился Раймон и прокашлялся, на всякий случай отступая в сторону.
- Благослови вас Бог, отец. Вижу, и без меня с дрянью справились? Сразу опытного лесовика видно.
Дед даже не вздрогнул. Только медленно, вдумчиво шагнул назад, будто невзначай почесав спину и вытащив из-за неё короткий, неприятного вида нож.
- А ты еще что за чёрт? Да с чертовкой?
- Леше... тьфу. Михаилитский чёрт, - Раймон легко пожал плечами, даже не пытаясь тянуться к оружию. - С полумихаилитской чертовкой. За упырём охочусь, да любопытно стало, что же здесь такое творится. А тебе, отец, высушиться бы сперва, а то обидно от мороков отделаться, а с грудной лихорадкой слечь. Есть тут домик какой неподалёку? А то костёр можно и тут рядом устроить.
- Твареборец, значит, - старик понимающе кивнул и вышел из лужи, принимаясь сгребать сухие листья и напихивать их в сапоги. - Бабу эту мертвую ищешь, значит. А нашел, выходит, деда.
- Зато дед, кажется, нашёл бабу, - Раймон прислонился к стволу старого дуба и улыбнулся, вспоминая следы. Когтистые, но нога, не лапа, и узкие. Не столько упыриные, сколько наводящие на неприятные мысли о высших вампирах, носферату. Маленький мужчина? Или таки женщина? Но вряд ли старик видел упыря. Слишком близко был схрон, слишком не совпадало оно по времени. Значит, упырь принёс девку, оставил в схроне на какое-то время и убежал по своим упыриным делам - ложные следы оставлять, например.
"Мёртвая баба, да?"
- Как выглядела баба-то? Да и где? Не вон там ли, поодаль? - Он кивнул по направлению к схрону.
- А вот как твоя и выглядела, - кивнул в сторону возмущенно фыркнувшей Эммы старик. - Жилистая, никакой от неё отрады не будет. Разве что в юбке. А видел там, конечно. Только недолго глядел, леший глаза отвел. Известно, упыриху свою прикрывал.
"Лешие не прикрывают упырей... Ладно, речь не о том".

Жилистая, ярко пылающая чувствами, не боящаяся ни упырей, ни михаилитов-вымогателей. Прямо сказать, не портрет ласканой купеческой дочки. А чей тогда? Кого купец мог везти в этот город, выдавая за дочь? Не служанку, не любовницу, тоже не та рамка получается. Кого-то, кого не ввести законно. Рабыня в служанки? Тогда везли бы другую, мягче, покладистее. Поотраднее. Нет. Это скорее походило на... Бо говорил про арены и здоровых мужиков. А как насчёт жилистых отчаянных женщин? Кольцо ещё это, втоптанное в землю... что-то оно напоминает. В каком-то совершенно определённом смысле. Да, точно, ту самую серьгу Джеймса Клайвелла, только такую, от которой предпочли избавиться сразу же, как смогли. Хм-м.
"Интересно, а что будет, если примерить его тому купцу на мизинец?"
- Наверняка. Нечисть да нежить всегда дружили, того не отнять. А больше ничего интересного не заметил, кроме бабы той? Никого? А то, может, следы на глаза попались, хоть упыриные, хоть ещё чьи?
- Не видел, - пожал плечами старик. - И ты меня не видел, мракоборец, усекаешь? А то спросят потом, кто оленя подстрелил, а ты и скажешь, что старого Арфиста повстречал.
Эмма тоже пожала плечами, показывая, что старый Арфист не врёт.
- Не врёт, - сочла нужным озвучить это она. - Недоумевает, как его так долго леший кругами водил, но не врёт.
- А знали бы вы, как она шьёт единорогов, - вздохнул Раймон, глядя на изумлённое лицо старика, и снял с пояса флягу. Пинок по голени от Эммы он стоически проигнорировал. - Держи, отец, погрейся и изнутри, а не только листьями в сапогах. Так-то оно надёжнее будет. А то скажи как лесной Арфист твареборцу, врал ведь скупердяй этот мэрский, что не округа тут, а прям рассадник упыриный, и всех подряд жрут?
- Вот за это благодарствую.
Старик принял флягу, и долго отирал горлышко то ладонью, то листвой, то очень не очень чистым шейным платком.
- Насчет стаи не знаю, а пара-тройка точно есть, - перестав булькать бренди, сообщил он. - Потому как одному ни за что на восемь дорог не поспеть, хоть разорвись. Да и эти щеглы сопливые то тут, то там свиристят. Да в "Травнице" гуляют, аж девки визжат. У Имари, хозяйки тамошней, знатные наливки бывают.
Снова забывшая про сталь в сапоге Эмма прекратила прыгать на одной ноге и шипеть, как придушенная змея.
- Отдай ему флягу, мы новую купим, а уважаемому Арфисту она приглянулась. Авось скажет нам, что в "Травнице" этой слышал.
Раймон, уже начавший соглашаться, осёкся и невольно глянул на небо - совершенно обычное, с облачками, переходящими кое-где в тучи. А потом посмотрел на Эмму, на старика, почти не брезгующего пить после богопротивного михаилита, и согласно кивнул. Очень серьёзно, потому что этого старика, наверняка чудно знающего лес, всё-таки не убили при встрече, а заморочили на ходьбу.
- Конечно. Где бренди - там и фляга, и жаль, что наоборот - не всегда. К слову, а что наливают в "Травнице"? Небось, как раз уважаемый Арфист ягоды для наливок носит?
Фляги у них упорно не задерживались, но Раймон надеялся, что эта принесёт больше пользы, чем отданная Харперу.
- А то кто же, - Арфист с нескрываемым удовольствием огладил флягу, держа её бережно, как птенца. - Я здесь все дорожки истоптал. Да на что тебе щеглы эти? Они ведь все говорят чудно, про какие-то биотопы судачат да монета у них водится. И какую-то фиалку все поминали. Дескать, цветочек сорвать легко, а утаить как? А рыжий этот, Тамаринд, тьфу ты имя противное какое, пальцами пощелкивает и снежинки ищет. Так и говорит, что, мол, как бы снежинки делали, потому что старый сыч слишком старый.
Говорил старик обстоятельно, не торопясь, растягивая, как глотки дорогого ароматного бренди. Раймону это нравилось: как раз хватало времени снова послушать лес вокруг, потянуться лесом к...
"Безумие и отвага?"

Упырь снова рвал кого-то на соседней дороге, и это говорило о том, что молодняк пошёл непуганый до крайности. Впрочем, чем они рисковали на самом деле? Даже если кто увидит - так это ж они просто за упырём шли, чтобы, значит, пристукнуть тварь. Бежать через лес не хотелось. Всё равно опоздали бы, всё равно если уж сталкиваться, то на заранее подготовленном поле, а не вот так, да и Арфист рассказывал слишком интересно, чтобы вот так взять и бросать.
"Интересно, когда именно такого полезного человека собирались спасать от лешего?"
Ещё интереснее показался всполох морочьего хвоста неподалеку. Кто-то подошёл и... спрятался? Шел, удивился, ушёл в морок и ушёл? Поразмыслив, Раймон решил поставить на последнее и мысленно пожал плечами. Делать что-то с этой ситуацией прямо сейчас он в любом случае не собирался. Слишком мало знал, слишком чужим был лес.
- А где же это они фиалки свои ищут, уважемый Арфист?
- А везде. Мечутся, мальки безголовые. Ровно сетку по лесу нарезают, чтоб поймать упырицу эту, - Арфист неожиданно захихикал, подбросив флягу. - А на что тебе упыриха, твареборец? Тоже целоваться с ней будешь? У тебя вроде баба хоть и тощая, но на мордочку славная.
"Тоже? Значит, всё-таки не только фиалку видел".
Хотелось спросить, один ли целовал, а то, может, все три, но Раймон не знал, насколько ещё хватит старого браконьера. Речь становилась всё более путаной, и оставались куда более важные вопросы.
- К дьяволу упырих, - улыбнулся он Арфисту. - Слушай, а где центр этой сетки? Паутины то бишь. Потому как если сеть - то есть края, а есть и...
- Так в избушке ведьмы этой, Якубы, выходит. Якуба померла третьего года как, а избушка пустует. Ого, какой фазан!
Дедок споро собрал лук, и метнулся в сторону за кусты, провожаемый укоризненными взглядами Эммы.
- Вторая фляжка за две недели, - недовольно пробурчала она.
- Эй, а где изба-то эта якубина? - Крикнул Раймон вслед старику.
О флягах можно было поскорбить и позже.
- Четвертая тропа за дубом, первый поворот, прямо!
- Очень доходчиво, - рассеянно пожаловался Раймон. - Мог бы и поточнее сказать, за флягу-то. И эти... пришли, послушали, ушли. Нет, чтобы подойти познакомиться. Невежливый молодняк, совершенно отбивает желание идти к ним в гости. Что в таверну, что в избу.
Эмма, успевшая найти кочку болотной манжетки и дравшая её с упоением дорвавшейся до растений травницы, неохотно выпрямилась.
- Следует как можно больше заботиться о том, чтобы искусство внедрять настоящим образом нравственность было поставлено надлежащим образом среди юношества, чтобы юношество стало ревностно к хорошему, - назидательно выдала она. - Если мы не идем ни в таверну, ни в избу, то я настаиваю, чтобы на обратном пути меня переносили через все эти чарусы. Мне надоело вытряхивать из сапог изумленных лягушек. Они, знаешь ли, только просыпаются.
- Зачем ты их туда сажаешь? - Удивился Раймон, отвлекаясь от леса. В конце концов, именно сейчас, кажется, никто выпрыгивать и грызть не собирался. И потом, скорее всего, тоже, если только подростки не были куда глупее, чем казались вот так вот навскидку. И всё же, зачем им была нужна эта женщина? Старое знакомство - возможно, но всё равно что-то мешало принять эту причину за единственную. Чего-то в этой упыриной экологии не хватало. - Но я думаю, что мы пойдём в лазарет. Монастырь. В общем, туда, куда отнесли купца, лишившегося не только дочки, но и, судя по возку, части товара. И, если уж об этом речь...
Прищурившись, он примерился к Эмме и кивнул, подступая ближе.
- Думаю, переносить можно начать прямо сейчас. Лес, правда, скользкий, поэтому лягушки в итоге окажутся не только в сапогах, но кто я такой, чтобы отказывать в просьбах!
И если кто и подглядывал за тем, как михаилитская ведьма с визгом удирает от михаилита по изумлённому весеннему лесу - ему было плевать.

Купец - поджарый, бледный и от потери крови, и от природы - спал в своей келье так, что можно было позавидовать. Можно - но не хотелось. Во-первых, замотан в бинты он был, как та египетская мумия, так, что даже проснувшись едва ли смог бы шевелиться. Во-вторых, если бы он всё же смог проснуться и пошевалиться, то скорее всего развалился бы на части, так сильно его подрали. Особенное внимание упырь - или не упырь, или не только упырь - уделял груди и животу. Чтобы, видать, мучиться подольше. Без мага шансов у купца, кажется, не было. Ну и ладно.
Не обращая внимания на хмурого брата-целителя, жутко напоминавшего никогда не виденного такого же из Бермондси, Раймон медленно обошёл вокруг койки, принюхиваясь к лихорадочному сну. Чёртов иоаннит был подозрителен как комиссар. Чтобы проникнуть в монастырь, ему пришлось показать и кольцо, и патент...
"Зачем таки им девчонка? Уж точно не для потехи - эдак куда проще было бы заглянуть в первый же бордель. Или брезгуют? И сеть эта... сеть - значит, гнездо. Вот ведь мелкие паучата на мою голову. А почему на мою? Я даже не магистр! Но допустим, они нашли высшего упыря, смогли захомутать... но ведь не Верховный, и даже не Снежинка. Держать одновременно высшего вампира и выводок прочих? Тяжело, очень. И долго. А, значит..."
Раймон не был некромагом, но общие принципы знал. Упырефикация - процесс долгий, но время можно было скостить, согласись подопытный добровольно. Желай он стать нежитью. Допустим. А зачем это девке? Особенно той, которая видела полуразложившийся ходячий труп... нет, стоп.
Раймон и впрямь остановился, глядя на широкие запястья купца и огрубелые пальцы, больше подходящие воину, а не, допустим, счетоводу. А если труп не полуразложившийся? Допустим, неотличимый от человека или почти неотличимый? Сила, власть, вечность - особенно если не думать о душе, которая суть человек, о его чувствах и эмоциях.
- Он ничего не говорил? Или был вот так, как привезли?
Недовольный брат-лекарь открыл было рот, но тут же осекся и уставился на Эмму. Та, вдоволь назаглядывавшись спящему в рот и глаза, уже водила у него под носом кусочком полотна, мерзко пахнущим струёй броллахана.
- Брат Сапфир говорил, что это самое действенное средство привести в чувство, - невинно пояснила она, - я и позволила себе выпросить немного. А вам, уважаемый брат-лекарь, пора в соседнюю келью. Там старик с бирмингемской лихорадкой пришел в себя.
- Услышь меня, Господи, и вразуми, ибо грешен я и не ведал...
Купец медленно всплывал из забытья, тихо бормоча молитву. Проводив взглядом священника, сердито всплеснувшего рясой, Раймон тяжело и громко вздохнул.
- Ох, грешен, ох не ведал... и раны-то тяжёлые так, что не выжить. Так и уйдёт, болезный, без исповеди и отпущения.
- Тебе облачение подать? - Полюбопытствовала Эмма. - То есть, желаете ли вы надеть облачение, отче?
- Исповедь, - с трудом прошептал купец. - Исповедь... отче?
- Обязательно, - Раймон кивнул и вскинул бровь, глядя на Эмму, которая уже доставала сутану, комжу и стулу орденских цветов. - Желаю. Облачение. Хорошо бы ещё решётку, конечно, защитить духовни... э, оградить кающегося. Не прихватила заодно? В сумку не влезло? Странно, я уже начал думать, что они бездонные и безразмерные... Ладно, в крайнем случае - а наш случай таков, что крайнее некуда - обойдёмся.
Обходиться не пришлось. Эмма с неподражаемым ехидством на лице сдёрнула со стены гобелен и принялась прорезать в нём отверстия кинжалом. Раймон одобрительно и умилённо кивнул, ныряя в сутану. Молитвы он читал скороговоркой - в конце концов, у купца действительно могло почти не остаться времени, а обрывать исповедь на самом интересном не хотелось. Да и что-то подсказывало, что она может быть долгой, если только кающийся не навещал священника на каждом перекрёстке.
Когда гобелен, наконец, повис на распорках для одежды, надёжно закрыв раненого, Раймон с удовольствием подтянул низенькую скамеечку и уселся, обхватив руками колени.
- Вы просили об исповеди, сын мой?

- Я грешен, святой отец. Я торговал людьми. Прощает ли этот грех Господь?
Раймон проводил взглядом Эмму, вставшую под решетчатое окно так, что волосы в свете заходяшего солнца засияли розовым золотом. Рукава короткого кожаного дублета мало походили на крылья, но в остальном - чистейший ангел, никаких мороков не нужно. Разве что штаны... Эмма поспешно задрапировалась в кусок гобелена, и он кивнул. Похоже.
- Дитя мое, Господь милостив и милосерд, но не бывает прощения без раскаяния. Грешил ты, зная, что грешишь, не меняя жизни своей - но почему?
- Вы не видели их, святой отец, - простонал торговец. - Сильные, здоровые женщины, горячие в постели и на арене. Особенно последняя, Виола. За что она так? Я ли ее не баловал? Ей дорога была на лондонскую арену. За что, святой отец?
"Фиалка, да? Лондонская арена... та самая?"
Эмма через прорези в гобелене смотрелась странно, непривычно, но очень уместно - что в тиснёном дублете, что в золотом ореоле. Жаль только, решетка обрезала лицо наполовину, и подвинуться так, чтобы видеть всё, Раймону никак не удавалось. Интересно, ширину прутьев она подгадала специально?
- Прелюбодеяние - тоже грех, сын мой, и грех неизбежно ведёт к страданию и греху новому, но страдания облегчают душу. Что она сделала, эта Виола?
- Она была великолепна, - у торговца заметно окреп голос. - Вы видели когда-нибудь Сирену? Ту, что принадлежит Нерону? Хотя, откуда бы... Виола могла стать звездой арены, превзойти того самого Актёра, но... Зачем Господь сотворил женщин - такими, отче? Почему мальчишка, только недавно отёрший молоко с губ, ей стал дороже и меня, и славы? Видели бы вы, как он смаковал каждую мою рану, как пил кровь с кинжала.
"Я вижу, что этот прилив сил может стать и последним".
Времени на рассуждения о природе женщины, кажется, не оставалось, так что пришлось ограничиться простым:
- Мальчишка, сын мой?
- Юноша. Туманом кличут, - ангел-Эмма метнулась к торговцу, приподнимая подушку так, чтобы унять приступ кашля. И сквозь дыры в гобелене продемонстрировала полотенце, по которому расплывались свежие пятна крови. - Отпустите мне грех, отче. Я желал смерти ему и желал её себе.
"Отпустить? Хочу ли я это делать? Что скажет о таком отпущении апостол Пётр, если - о, греховная мысль! - он действительно стоит у врат рая?"
Эмма хлопотала у постели умирающего, и Раймон мысленно пожал плечами. Какая разница? Принимать душу в рай или нет - дело апостолов и небесной канцелярии. Сам он мог только утишить хотя бы духовные страдания - или усилить их, отказав в отпущении, на что имел право любой священник, если считал, что раскаяние не соответствует грехам. А здесь раскаяния не ощущалось вовсе. Да и понимания. Так что... Простой выбор, даже для работорговца. Наверное.
- Отпускаю тебе грехи вольные и невольные, сын мой.
Роль, не роль. Играют слова смысл там, наверху, или нет - как знать. Отвечал на молитвы и экзорцизмы Бог или просто мир изменялся под принятую механику? Как знать. Был ли по-настоящему выбор там, где эта механика едина для всех? Почти для всех. В тот рай, в этот рай, в эдакий ад... Почему, дьявол подери, нельзя создать собственный?
- Благослови вас Господь, отче, - обессиленно прохрипел торговец, закрывая глаза.
- Спит. Разбудить снова? - Эмма, если судить по тону, о теософии не думала вовсе, отдавая предпочтение практичности.
- Нет, - Раймон поднялся с жутко неудобной скамеечки и с удовольствием потянулся. - Едва ли он скажет что-то ещё полезное, а нам, кажется, стоит поинтересоваться, нет ли у монастыря собственной голубятни.

Занятная штука - время. Почему его не останавливает сдвоенный щелчок арбалета, резко выбивающийся из рёва скота, квохтания кур, льющейся из зала молитвы? Было бы так удобно. Чёртов капризный дар. Чёртовы работающие часы. Чёртов... нет, моргейнов замок, где всё было так легко. Долгий промежуток между мгновениями Раймон смотрел на себя, делающего шаг вперёд, чувствовал себя, отшатывающегося назад, падал на выбитую ногу, пытаясь развернуться и прикрыть Эмму, выходил во двор, поднимался со скамьи... а потом время пошло снова, сливаясь в одно и возвращаясь в себя.
Ногу с протяжным звоном выбило в сторону, и Раймон крутнулся на месте, отталкивая Эмму. Бок обожгло болью и неверием: что за чёртовы болты шьют кольчугу, как масло?! Немая боль с привкусом удовольствия... стена. Каменная, укрытая плющом. Мороки плохо работали с невидимыми противниками, но невидимый - не значит неизвестный. И любой человек - чувствует. Сжав зубы, Раймон хлестнул по бойницам мешаниной образов, вложив туда и боль, и шок, и узнавание яда. Второй залп лишь выбил искры из мостовой, а затем исчезла и тень присутствия, оставив только усмешку:
"Au revoir, старина".
"Надеюсь, не скоро".
Суета вокруг воспринималась в забавной розоватой дымке. Впрочем, иоанниты суетились не слишком. Или были привычны, или были в доле и ждали. В конце концов, почему нет? Зачем бы иначе к ним относили купца, который может заговорить? Зачем бы ещё так тянули время на входе? Забавно. Зря он расслабился, зря...
"Интересно, меня отнесут в ту же келью?"
Когда монахи миновали знакомый вход, Раймон почти разочаровался, но ненадолго. В конце концов, может, купец ещё и не умер. Хотя, получив отпущение, стоило поторопиться. Мало ли, что ещё успеет, а апостол Пётр строг!
Хихикать не получалось - губы отказывались шевелиться. Чёрт, хороший яд, надо запомнить! Болотное, трупное, с привкусом глейстиг, м-м!
Интересно, когда придут добивать?.. Должны бы скоро. Надеюсь, нет. И Эмма слишком походила на гладиатрикс...
Койка покоя не принесла, скорее наоборот.
"Пока несли, хотя бы укачивало!"
И диктовать письмо было никак. Хотя...
Раймон мысленно пожал плечами и начал его думать.
Должно быть сработать и так. Слово за словом... нет, образ за образом. А других дел у него всё равно пока не было - разве что не спать. Скука. Тягучая, почти трупная. Почти?.. Хороший яд. Хороший молодняк. Опытный. Он бы и сам лучше не сделал. Да... достойная смена. Заботливая. Тоже почти до смерти. Или не почти. Вернуться бы всего на час... где эти часы, когда они так нужны? Взять бы молот, и...
Вокруг действительно тикало. Раймон даже сбился с образов, мысленно нахмурившись, пока понял. Кровь. Сердце. Какой странный неровный стук. Медленнее, быстрее, медленнее, медленнее...
"Готовность... экзамены... одному".
Всё. Если бы он говорил вслух, сейчас оставалось только откинуться на подушки. Сейчас оставалось просто... лежать, погружаясь в стук расстроенных шестерней.
Чёртовы часы шли всё медленнее.
Пока не остановились совсем.

Уважаемые сэр Фламберг и леди Берилл, приглашаю вас на свою свадьбу тринадцатого апреля в Рочфорд. Женюсь на лете Алетте де Манвиль. Извиняюсь, что пишу так поздно, сам узнал дату свадьбы только вчера. Обещаю, что если у вас найдётся желание и возможность приехать, я не буду пытаться выгнать вас из ваших покоев.
Уилфред Харпер - де Манвиль.

УИЛЛ ХАРПЕР

12 апреля 1535 г. Рочфорд.

В замке царила суета. Прежде невидимые, а теперь обнаружившиеся в неимоверных количествах, слуги и служанки сновали с перинами, тряпками, серебряной посудой, платьями и прочим хламом, который достается только по праздникам. Пахло пирогами и вином, поссетом и жарким, чесноком и тимьяном. Но Уилла участвовать в этой суете никто не звал. Служанки опускали глаза и лепетали "не велено", слуги просто кланялись и спешили по своим делам. Во дворе лаяли гончие - сэр Рольф уезжал на охоту.
- Оленя, папочка, я хочу оленя!
Голос Алетты долетел утренним жаворонком - и исчез, спрятался за собачьим взвизгом.
- К вечеру гости приезжать начнут, - хмуро беседовали два невидимых мужчины под окном, - а молодой господин встретить и не догадается. }
- Научится, сталбыть.
- ... смородину неси!
- Дык, несу уже, сладкая, зараза!
- Две бочки вина, два теленка, четыре пирога с жаворонками, чоколатль заморский, сушеная вишня, кардамон...
- ... комнаты прибрала, а простыни к вечеру застелю...
- Черные столы накрывать уже нужно. Ничего, не подавятся остывшим-то.
- Лю-у-у-бо-овь! Зачем ты мучаешь меня?!...
- От поганый менестрель-та. Снова завыл.
- Уж я тебя забыть была га-атова, что ж те-ень твоя ко мне приходит сноваааа?!
- А белый лебедь на прудууу...
- Нешто ж второго наняли?
- А то! Еще фокусники будут и огненные потехи с завлекательствами.
В итоге Уилл устроился у открытого окна в своей комнате, читая книгу и краем глаза высматривая в саду Алетту. Велел слугам сказать ему, когда кто-то приедет. Сейчас ещё никто не приехал и можно было побездельничать. Ветер приятно задувал в комнату, занося свежесть и лёгакие запахи с улицы. Уилл читал несколько страниц, а потом опять отвлекался, прислушиваясь к шуму приготовлений. Сил на борьбу со смолой всё ещё не было, и это немного беспокоило. Но он решил, что хотя бы то, что уже получилось сделать, должно было дать время на восстановление. Разговоры на улице велись местами очень смешные и весёлые, было даже немного жаль, что ему не разрешили помочь. Уилл отложил книгу, подставив камень под солнце. Удивительно, что для этого всего он вроде бы ничего и не сделал.
Через полтора часа в воротах показался Дик Фицалан. Стало тревожно - облачённый в кольчугу Ричард ехал на сером жеребце, и вёл на поводу лошадь леди Хизер, а вот матушки видно не было. Уилл вскочил, поспешив спуститься вниз. Выглядел лорд так, будто вот-вот свалится с коня. В лучшем случае, он просто решил не отягощать себя в пути, в худшем - могло что-то случиться. Уилл быстрым шагом зашел в конюшню, где слуги уже помогали обоим спуститься. Следов крови нигде не было, но выглядел Фицалан смертельно уставшим. Уилл низко поклонился.
- Добрый день, милорд, леди. Что-то случилось?
Сюзерен устало откинул капюшон кольчуги. Под голубыми глазами залегли темные круги, вдобавок Ричард почти без перерыва зевал. Тем не менее, силы на подзатыльник он нашел, не потрудившись даже снять окольчуженной перчатки.
- Ваша матушка велела передать, - туманно пояснил лорд, протягивая аккуратно свернутое письмо. - Но ехать она отказалась, несмотря на, хм, мои мудрую волю вкупе с несравненным вкусом, и невзирая на ваш скудный рассудок. Разве что согласилась продиктовать пару строчек для вас. А о том, что случилось, мы поговорим чуть позже, mon cher.
Уилл принял лист, потирая место удара. Бил Фицалан больно. "Руки бы ему за это оторвать, да только начнёт бить ногами и ещё больнее". Уилл быстро пробежался глазами по тексту.

"Уилли! Вы,конечно, баронет нынче и родовитый дворянин, нам за вами и не угнаться, и не равняться с вами. Да только прежде чем ожениться, матушку бы спросить вам. Не думала, не гадала, что придется де Манвиля, прости Господи, ругать, а я нашла вам невесту по происхождению вашему ткаческому. Сразу после побывки вашей последней, а вы и не знали, потому как домой вас и не тянет. Чудная девочка, и невинная, как ангел! А если вы желаете меня видеть на венчании вашем, то скажу вам, что приказа вашего в упор не слышу. Виданое ли дело, осла в лошадиную сбрую рядить! А еще я милорду Ричарду наказала хорошенько вздуть вас за непочтительность, что он и обещался исполнить в точности. Ваша матушка, дочь ткача Харпера и христианка."

Захотелось сломать каждую опору в конюшне и передушить всех лошадей. Что за глупость! И ведь умная же женщина. Уилл взглянул на остальных коней в конюшне. До Лондона он бы успел, особенно если не жалеть коня, а вот обратно... И матушка совсем не умела держаться в седле. И не силой же ему её тащить. Уилл отложил всё негодование, ещё раз поклонившись Фицалану. Хоть мать и не приехала, Дику он был очень обязан.
- Спасибо. - Потом обратился к слугам. - Покажите лорду Фицалану и леди Хизер их комнаты.
Конюшие растерянно переглянулись.
- На конюшне вряд ли знают, где покои гостей, - задумчиво просветил его Фицалан, неспешно выходя во двор. - К счастью, это знаю я. Оскорбительно, конечно, что вы поручаете своего синьора конюхам, но на дуэль, так и быть, вызывать не стану. Скажите, драгоценный вы мой, какого дьявола я получаю письма о том, что баронет Хорли позволяет себе нарушать законы Его Величества? Мне даже любопытно, есть ли что-то у вас в этом котелке, - лорд звонко постучал Уиллу по лбу, - который вы именуете головой?
Фицалан так уверенно пошел в сад, что Уиллу, хотел он или не хотел, пришлось тащиться рядом. Хотя идея просто вскочить на жеребца и поскакать в Лондон ещё не улетучилась. Что вообще хотел услышать лорд? Оправдание и обещание, что больше так не будет? Уилл вздохнул.
- Думаю, что нет. Иначе я, по крайней мере, предсказал бы ситуацию с матерью. Если вы имеете в виду Хокуэлл - то моё нарушение не самое значительное, что случилось. Города вчера просто не стало. Как раз об этом я хотел вам рассказать.
Уилл почесал затылок, думая с чего начать, и как не выглядеть сумасшедшим.
- Вам уже известно, что там произошло?
- Разумеется. Но я предпочту послушать еще раз эту историю. Из ваших уст.
Сад остался в стороне, а лорд быстро, твердо придерживая Хизер, шел к особняку.
- Если не вдаваться в подробности - под городом были катакомбы вырытые бежавшими из Франции тамплиерами. Крестоносцы планировали набраться сил и высадиться на материк. Когда они бежали из Франции, они захватили с собой женщин, которые теперь отделились и обзавелись своими планами. Насколько я понял, у них есть несколько борделей и они готовят... куртизанок, чтобы подобраться к королю и самым знатным дворянам в Англии. Среди их бумаг я нашел и ваше родовое древо, возле имени леди Хизер была нарисована роза без шипов. Может быть, они собирались направить к ней убийцу или что-то в этом роде.
Уилл следил за реакцией Фицалана. Звучала история как полнейший бред, особенно если до этого у лорда не было никаких мыслей по этому поводу. Но на душе стало легче, потому что обязанность свою он вроде как выполнил. Уилл сообщил Фицалану об опасности, а лорд должен был проверить сказанное, даже если история и звучала как бред.

Фицалан замедлил шаг, а затем вовсе остановился, разглядывая Уилла. По лицу было невозможно понять, что он чувствует или думает. Зато вперёд шагнула Хизер, приветливо улыбаясь. В отличие от сэра Ричарда, она вовсе не казалась вымотанной, скорее наоборот - свежей и довольной жизнью.
- Новый хозяин, новые порядки в доме. Возможно, теперь здесь принято решать дела и говорить если не на конюшне, так на ходу? Тогда не будем лезть в чужой монастырь со своим уставом, милый Дик, и последуем примеру. Добрый день, баронет. Сожалея, что ваша матушка отказалась ехать, я всё же надеюсь, что это вас утешит. Вы просили привезти, вот...
С этими словами она протянула небольшой бархатный свёрток в нежно-сиреневых лентах.
Захотелось закатить глаза. Никогда ему не нравились эти дворянские замашки. А в комнате Уилл вообще не был уверен, что его кто-нибудь не подслушает, или, что вероятнее - не услышит случайно. Так что разницы где говорить не было. Его внимание перешло на свёрток. Уилл осторожно принял его из рук Хизер и развернул. Внутри было страшно дорогое по виду украшение. Мелкие алмазы обрамляли крупные камни цвета морской воды. По той части, что должна была идти вокруг шеи поверх алмазов бежала чёрная полоска ещё каких-то камней. Украшение выглядело слегка вычурно, но приятно. Да и какая разница, он всё равно в них не разбирался. Другое дело цена, скорее всего, она была не меньше четырёх тысяч. Долгие месяцы его труда. Уилл выдохнул, пряча обречённость. И всё это нужно было как-то вернуть.
- Замечательное украшение, леди Хизер. Благодарю вас. - Уже обращаясь к обоим.
Жутко захотелось как-нибудь увернуться от дальнейших разговоров и где-нибудь спрятаться. Хоть под землю провалился. Он умудрился поссориться и с невестой, и с матерью. И если до этого церемония казалась просто обременяющей, то теперь ещё и бессмысленной. Уилл обратился к Фицалану, решив лишний раз не напоминать, что он был кем угодно, но не хозяином.
- Вы предпочтёте прод разговор в ваших покоях или в моей комнате?
- Rose sans épines... И зачем же это им? И я предпочту говорить на ходу, мистер УилфреФицала
Фицалан задумчиво провел ладонью по рыжеватой щетине, разглядывая колье с невозмутимостью богатого человека. Не меняя выражения лица, он перевел взгляд на Хизер, чуть подняв бровь.
- Лучшее, что нашлось у ювелира, - Хизер опустила взгляд и вздохнула. - Строго так, как велели - подарок невесте от благочестивого слуги короны, обладающего безупречным вкусом. Разве вы говорили не так?
Лорд пробормотал себе под нос что-то невнятное и вперился в Уилла, явно ожидая ответ.
Уилл сдержал улыбку. Ладно, как-нибудь деньги можно было выплатить, тем более ему наверняка должны были назначить какое-нибудь содержание. Вот на то оно бы и пошло. Он пожал плечами.
- Не знаю. Могу только предполагать, что так они собираются захватить власть. Крестоносцы собирались набраться в Англии сил и высадиться на континенте, так что, может быть, планы мадам Жози как-то связанны с другим путём возвращения на родину. Может быть, с английскими войсками. - Уилл аккуратно завернул украшение в свёрток. - Магистры, кстати, бежали, все кроме одного.
- Дерьмо, - голос Фицалана стал вкрадчивым и мягким, медоточивым. - Как намедни изволила выразиться леди Хизер. Что же ты, засранец, ни бумаг за ворот не натолкал, ни шлюх не допросил, как следует, ни с магистрами не потолковал? Как эти бабы хоть выглядели, ну?

- Выглядели они как французские куртизанки. - Уилл безумно захотелось развести руками. - Они не особо хотели допрашиваться, так что их даже отряд не выловил. То что я не взял бумаги, не страшно, потому что из всего там была одна единственная роза, о которой сейчас не знает и Кромвель. Да и француженки не знают, что я в курсе, просто хотят меня убить. А с магистрами я пытался поговорить, но после того как я разбил первого, остальные стали убегать. Из того, что более-менее понятно, это то, что есть ещё бордели. Что там, вероятно, говорят на французском. Ну и у мадам Жози был обычай вязать своим девушкам красные ленты на шеи, в качестве предупреждения. На это тоже стоит обратить внимание. - Уилл задумался, о том, что ещё могло помочь отыскать шлюх. Немногое. - Над тем, как их искать ещё нужно подумать. Скажите лучше, будем ли мы сообщать об этом Кромвелю? Я думаю, что не стоит. С другой стороны он может что-то знать, и наверняка знает.
Лорд с лёгкой безуминкой оглядел его, снял перчатки, швыряя их Хизер, и медленно двинулся на Уилла, бледнея на глазах.
- Как куртизанки? Не страшно? На французском? Ты - кретин? Как они выглядели, говорили? Они были похожи друг на друга - тогда я хочу знать цвет волос, размер сисек и задниц, акцент и фразы. Не похожи? Тогда мне нужно всё то же, но через призму сходства и различия!
Хизер шагнула следом, мило улыбаясь, положила ладонь на предплечье.
- Милый Дик, я не уверена, что у сэра Рольфа найдётся штатный некромант. И подумайте о несчастных лошадях. Их ведь может испугать запах крови.
Голосок Хизер лорда остановил на полушаге.
- Вы прочитали все документы? Так рассказывайте их содержимое, - выдохнул он.
Уилл остался стоять, пытаясь представить, чтобы будет делать, если Ричард, действительно, начнёт махать кулаками. Временами ему тоже хотелось врезать Фицалану, но закончилось бы это плохо. Господи, только этих страстей ему не хватало, в довесок к выходкам матери и невесты. Видимо, у лорда были основания верить и опасаться, так что оставалось только рассказать всё от начала до конца, чтобы у того были какие-то шансы собрать всё в кучу.
- Я нашел всего три родословных древа. Ваше, Его величества и Реджинальда Поула. Пометка была только на вашем. Жози - черноволосая женщина тридцати лет. - Уилл вздохнул. - Так как вы хотите, чтобы я рассказал всё обстоятельно, может быть продолжим в здании. Я попытаю рассказать всё с начала, и лошадей не испугает запах моей крови.
- А было ли там что-нибудь про нашу дорогую леди Эмму? - Нежным голосом поинтересовалась Хизер. - К слову, баронет, я надеюсь, вы пригласили её на свадьбу вместе сэром Фламбергом? Это стало бы истинным украшением церемонии.
- Хороший вопрос, миледи, - задумчиво и очень одобрительно кивнул лорд, глядя на въезжающие во двор старомодные кареты. Тех было три, и окружали их хмурые, откормленные наёмники. - Особенно, если припомнить, что по завещанию баронет с землями переходит под руку милой сестрицы и её мужа. Впрочем, пока умирать не собираюсь, а говорить и впрямь лучше в доме. Позвольте я вас провожу, дорогая. Быть может, мистер Уилфред чуть позже припомнит что-то еще.
С этими словами лорд зашагал к манору, говоря Хизер что-то очень тихое.
Уилл взглянул вслед уходящему с сестрой лорду, потом повернулся к каретам, которые не предвещали ничего хорошего. Кажется, сэр Рольф специально решил поохотиться именно сейчас, чтобы Уилл побыстрее познакомился с родственниками. День становился всё хреновей и про Фламбергов он забыл. Интересно, можно ли было отправить голубя сейчас?

В первой карете оказалась пышная дама, во второй - семь её дочерей. Все были одеты в розовое и из-за этого жутко напоминали свинью и семь маленьких поросят. Уилл сдержал улыбку, стараясь быть очень вежливым. Представился и позвал слуг из дома, сказал провести леди и дочерей к их комнатам. Некоторые из девушек были вполне симпатичными, да и саму леди Марит Монфор, как стало понятно из разговора - тётя Алетты, уродливой он бы не назвал. Видимо, сказывалось родство с его женой. В третьей карете оказалось мисс Лили. Уилл улыбнулся, размашисто кланяясь и откидывая руку в сторону. И кому только пришло в голову пригласить эту заразу, кто был этим подленьким предателем?
- Добрый день, мисс Лили. Рад вас видеть, вы замечательно выглядите. Надеюсь добрались без происшествий? - Одета девушка была в серое дорожное платье, меховые пелерину и шапочку, самую малость вычурные, но ей идущие.
- О, баронет, - расцвела та, - какая честь! Вы, самолично, хи-хи, встречаете меня! Соскучились?
- Конечно, ну и кроме того, я хотел как-то загладить свою вину. Я вас обидел. - Уилл поклонился ещё ниже, откидывая руку ещё дальше. - И приношу свои ужаснейшие, искреннейшие извинения. - Он поднял голову. - Я надеюсь вы больше не злитесь. - Может быть, Лили пригласила Алетта просто чтобы подшутить над ним? Ладно, по крайней мере можно было извиниться и не тащить десяток лишних миль и не оказываться с этим сисястым чудовищем наедине.
- Ах, милый баронет, я вас ни за что не прощу, - Лили уцепилась за его руку, присев в реверансе. - Вы - негодяй. Опорочили мою репутацию, ах!.. Как же, как же вы загладите это? Я даже и не знаю, ведь вы женитесь на моей подруге. Негодяйка Алетта, хи-хи... Исполните моё желание, баронет?
- Эх, вы так жестоки! - Уилл медленно повёл Лили к манору. Может, хотя бы дружба с Алеттой заставила бы этого демона оставить его в покое. Хорошо, если не наоборот. - И какое?
- Хи-хи, вы так спешите, баронет. Плохое свойство для мужчины. Пообещайте сначала.
Лили хлопнула длинными ресницами, поправляя выбившийся из-под шапочки локон.
- Жизнь так непредсказуема, мисс Лили, что даже я каким-то образом стал баронетом. Зачем давать обещания, если можно просто сделать всё, что сможешь? Тем более, что мне так хотелось бы заслужить вашего прощения. - Уилл вдохнул свежего воздуха, в который вплелись духи Лили. Эта гадюка, которую в него метнула Алетта, стоила всех обид на свете. - Спать спокойно не смогу, зная, что вы меня не простили.
- Всё, что сможете? Хи-хи, я запомнила это, милый баронет. Я запомнила это.
Они дошли до входа в особняк и Уилл поручил Лили одной из служанок, не решаясь остаться с дворянкой даже вблизи пустой комнаты. Видимо, Лили всё-таки решила уцепиться за его увёртки, как за обещание, зря. Он виновато улыбнулся змеюке в юбке.
- Постараюсь, вы главное простите - ведь для женщины это так важно - уметь прощать. Тут я вынужден вас покинуть, было очень приятно прогуляться и побеседовать.
Лили, о неожиданность, хихикнула и последовала за служанкой.
Как только Лили скрылась за поворотом коридора, Уилл сразу послал за своими письменными принадлежностями, написал и отправил приглашение Фламбергам. Ещё несколько часов после этого пришлось принимать гостей, кланяться, представляться, пытаться шутить и быть вежливым. За несколько часов Уилл познакомился с половиной родового дворянства Англии и прошел три круга ада, окончательно решив, что принимать гостей - это не его. Монфоры, Монтгомери, Лидсы, Говарды, Фицурсы, Бошаны - фамилии с трудом ложились в голову. В какой-то момент появилась Алетта. Девушка весело хихикнула и сбежала в особняк, явно забавляясь его страданиями. Потом прилетел голубь с письмом от Кромвеля:
Баронет, невыразимое счастье охватило всю нашу канцелярию от вашего отчёта. Мы были восхищены полётом вашей мысли и решили, что раз уж у вас свадьба, то пусть Вустером займётся сэр Френсис Брайен. А вы празднуйте, совет да любовь вам. И Лонгфрамлингтон, разумеется.
Такой тон начальника не сулил ничего хорошего, так что даже стало не по себе. Интересно, Кромвлель надеялся вызвать переназначением какое-то соревнование или просто стал меньше ему доверять? В любом случае, Уилл сейчас не удивился бы и не огорчился даже увольнению. Хотя увольнение по сути тоже ничего не решало.

Золотистые лучи косо пробивались через голубоватые стёкла оранжереи. Свет падал на листья, разноцветные цветки и выложенную камнем дорожку. Из всех растений в теплице Уиллу были знакомы разве что розы и пара пальм, но место ему очень нравилось. Настолько, что он предпочёл его казалось бы укромной библиотеке. Оранжерея стояла немного в стороне от дома, напоминавшего теперь огромный муравейник. А Уилл, хоть у него теперь почти не осталось сил, хорошо это чувствовал. Фицалан и леди Хизер уже какое-то время внимательно его слушали, сидя в на мягких стульях. В свете солнца и не на ходу Уилл заметил небольшие, но всё-таки заметные изменения с их последней встречи в Саутенде-он-Си. Хизер, одетая сейчас в свободное желтое платье, заметно округлилась во всех нужных местах, и стала ещё симпатичней. Фицалан, кажется, стал ещё смуглее и немного похудел. Из-за загара лорд мало походил на дворянина, и скорее напоминал такого же холопа, как сам Уилл. Дворянские замашки выдавал только спокойный взгляд. Вообще, с сестрой Ричард вёл себя совсем, как не с сестрой, и удивительно любил таскать её за собой. Ну, Уилла оно мало касалось.
- Ну, про чёрта крысиного и проклятого чёрта брата и товарища, я прибавил для украски, но всё остальное правда. Выбрался я в итоге в центре города, потом ещё раз видел бордель, когда гнался за Бьянкой, но в самом конце всё уже было пусто, а Жози, как мне рассказали, сумела таки выбраться. И пред тем, как вы станете задавать вопросы, я хотел попросить разрешения возвращать деньги за подвеску по частям.
После приёма гостей Уилл чувствовал себя измотанным, а рассказ утомлял ещё больше. Здесь в оранжерееему казалось, что он всё-таки сможет привыкнуть к дому и даже полюбить это место, вот только без гостей, без приготовлений, и без Лили. Рассказал Уилл всё, до того самого утра, когда началась чистка. Местами хотелось перескочить от неприятного момента или что-то упустить, но мало ли, Фицалану бы оно пригодилось. Теперь Уиллу хотелось, чтобы его отпустили, хотя он совершенно не представлял, куда пойдёт и чем будет заниматься до свадьбы.
- Не разрешаю. Ни просить, ни возвращать деньги, - Фицалан устало дёрнул крупный алый цветок с ярко-желтой сердцевинкой. Тот немедленно осыпал рукав рубашки пыльцой. - Вот дьявол... Ни просить, ни возвращать, мистер Уилл, равно, как и называть колье подвеской. Это, знаете ли, разные вещи. Значит, говорите, француженки... Пожалуй, с этого дня вам вменяется в обязанности поиск этих французских потаскух. Расследование, как это называют законники. В конце концов, такова обязанность вассала - защищать своего господина. Скажите, вы поладили с леди Алеттой?
Уилл сдержал вздох, упираясь об один из державших стеклянный свод столбов. Из-за солнца приходилось слегка щуриться. Бог с ними с деньгами, пусть Фицалан и сильно упрощал ему жизнь. Как, спрашивается, Уилл должен был опять брать на себя такую ответственность? А если бы Хизер за это время отравили? Правда, Ричард, наверняка, был достаточно умен, чтобы заняться всем самостоятельно, а вассалом просто перестраховаться. Как бы ему всё это не нравилось, за помощь нужно было платиться, а долг как-то исполнять. Но перед этим, нужно было узнать, всё что знал и думал по этому поводу сам Фицалан. Об Алетте, с которой он пока совсем не поладил, думать сейчас не хотелось. Это нагоняло тоску. Уилл взглянул на лорда и леди, использую дарованное демонами умение.

По голове как будто ударили молотком. Ему даже показалось, что он услышал хруст собственного черепа и хлюпанье мозга. Фицалан смотрел на него десятком красных глаз из чёрной прорехи в разбитом зеркале. Он сам был этим зеркалом. Справа зеркало отражало догорающую свечу, слева и вверху был виден рыже-зелёный мазок, как от измазанного в краске рукава. Глаза и тьма надвигались, и казалось под ним сейчас разойдётся пол. Уилл тут же закрыл глаза, с силой растирая их правой рукой. Его даже не успел захватить страх, только ступор. Какого чёрта это было? Уилл никак не ожидал ничего даже близко похожего, даже зараза из ада не вызывала такой боли. Хизер в тоже время выглядела совершенно обычно.
- Извините, пожалуйста, резко заболела голова. Блики.
Кем был Фицалан? Чёрт возьми, даже не демоном! Может это было какое-то проклятие или он просто уже сошел с ума? Временами казалось, что Уилл просто рехнулся и все эти зайцы и невидимые вампирши ему просто чудились. Уилл с трудом выпрямился.
- Нет, вы знаете, ещё не особо поладили. Думаю, со временем это придёт. Насчёт вашего задания, может вы хотели бы мне что-нибудь рассказать, что-то что имело бы значение для поисков?
- Это ведь вы привезли такие новости, - вздохнул Ричард, продолжая теребить несчастный цветок. - Откуда мне знать, что может иметь значение? Но вернемся к леди Алетте. Чем вы ей не угодили?
Раздражающая боль в голове и глазах никак не отступала, а Фицалан и глазом не моргнул. Ни одним. Уилл потёр висок.
- Скверным характером и отсутствием чувства юмора, сэр. Но в первую очередь тем, что я ни черта не смыслю в этикете, и плохо учусь.
Уиллу хотелось кому-то выговориться, о том, что он чувствовал себя дураком потому что сразу стал препираться, а не пообещал золотые горы и вечную любовь, как это делали влюблённые. И потому что не хотел сам идти сейчас к Алетте, чтобы не почувствовать себя ещё большим идиотом. Но если бы он и стал говорить об этом, то наверное, не при Хизер. С другой стороны, когда он вообще видел лорда без сестры? Головную боль хотелось унять силой, но силы не было. Уилл не знал, как относиться к лорду после увиденного. С другой стороны, не сам ли он был посланником ада, и не сам ли разговаривал с Сатаной. Уилл вздохнул, говоря правду.
- Знаете, я чувствую себя дураком, и кажется, что окажусь трижды дураком, если сейчас попробую ей как-то угодить.
Фицалан хмыкнул, глянув на свою Хизер.
- С женщинами... с жёнами всегда непросто. И дело не в этикете, даже не в характере. Мало кому дозволено выбрать себе супруга по душе, и приходится мириться с тем, что отец... или синьор решают земельные и политические вопросами вашими судьбами. Знаете, - он неожиданно светло, мальчишечьи улыбнулся, - я видел свою бывшую супругу, леди Клариссу, до свадьбы ровно полтора раза. Один раз на помолвке и второй раз, когда валял по сеновалу дочку мельника, а леди изволила прогуливаться по деревне. Впрочем, тогда я был слишком юн, чтобы понять - важно находить общее. Музыка. Разговоры. Интересы. Даже брак, потому что вас к нему принудили обоих. А примириться лучше уже после свадьбы. Женщины всегда нервничают накануне. Им кажется, что если у них на венчании локон ляжет не так, то наступит что-то вроде Апокалипсиса и Всемирного Потопа одновременно.

Уилл улыбнулся истории Фицалана. Благо судьба уберегла его самого от таких казусов. Но лорд был прав - оба они - что Уилл, что Алетта оказалась в одинаковом положении, обоим рано или поздно пришлось бы как-то заговорить друг с другом, и времени было достаточно. Он вздохнул, немного успокаиваясь. Удивительно, но несмотря на разбитое зеркало и глаза, Фицалан показался удивительно живым. Уилл отложил проблему с Алеттой и поиском шлюх на потом.
- Спасибо, я воспользуюсь вашим советом. Хотел спросить ещё кое о чём, остановите меня, если дело покажется неважным или скучным.
В общем, когда я готовил церковь в Саутенде-он-Си для оммажа мне понадобились помощники, а рядом оказалась одна старушка. Вся в кое как сшитом рванье, волосы грязные и закрывают лицо. Ну, я и решил, что ей не помешали бы деньги, а найти пару женщины в знакомом городе она смогла бы всяко быстрее меня. Бабка оказалась странной, вроде и юродивой, а вроде бы и вполне при уме. Представилась старушкой Мэри. В общем сначала она требовала, чтобы за работу я её поцеловал, но я настоял на нескольких монетах. Пошел по воду, потому как хоть работа и женская, делать её было больше некому. Да и зять ваш - сэр Фламберг в своё время этим делом не брезговал, хоть коромысло и в крови всё было. В общем к тому времени, как я вернулся, испортив меч об одну из тварей, церковь уже чище чистого была. Так что хоть двадцать пар рук ни за что бы не управились. Решил я, что чёрт его знает как, но сделала Мэри свою работу, так что и заплатить нужно. Предложил ей несколько соверенов, а она отказывалась, а потом решила, что я должен ей две золотых и три какие-то гривны. И начала нести про октябрь, сменяющийся ноябрём. В общем думаю, конкретно чердак у уважаемой старушки износился. А потом она возьми и скажи, что гривны не те, золото не то и вообще хочет она гривны какой-то Этайн. Я конечно пытался уговорить прекрасную бабку удовлетвориться простыми деньгами, но она ни в какую. А потом она показалась странной. Очень странной, и жуткой и величественной и красивой одновременно. Сказала опять про гривны и рассыпалась чёрными перьями. Вот прям перьями.
Потом ещё в Хокуэлле она, кем бы эта Мэри не была, вселилась в несчастную бабку и продолжила про свои гривны. В общем, больше всего жалею, что не согласился на поцелуй. И совсем не знаю, что за лихо неуёмное меня теперь преследует. - Уиллу захотелось выпить, от долгих разговоров пересохло в горле. - Вас хотел спросить, не знаете ли вы кем могла бы она быть и что это за гривны такие?
Ричард сморгнул, дотрагиваясь до шрама на горле, расплескавшегося неряшливой белёсой кляксой по коже.
- Я слышал про Этейн и её височные гривны, а также дивной работы очелье, к которому они крепились. Говорили, будто на нем сплелись чертополохи из золота, а в зарослях запутались зайцы и лебеди. Но полагал это просто красивой сказкой скоттов, коих у них много. Сказкой о женской неверности и мужской преданности, которые могут быть даже среди богов. Что до трижды почтенной старушки Мэри, то кто её знает, кем она может быть?