Тюльпаны или нет, тростники или нет, но собирался Роб долго и вдумчиво. Магистра Циркона в Шотландии знали, должно быть, лишь по подписи в свитках, что гонцы отвозили братьям из здешнего капитула, а михаилита Циркона - не знали вовсе. Счастье, что орден был вне семей, кланов и стран. Что от орденцев ждали странностей - счастье вдвойне. Потому как ходить в рейд с женой, кажется, становилось обычным занятием михаилитов. Тяжело вздохнув, Роб повесил своё кольцо магистра на шею. Конечно, Бадб могла бы превратиться в мужчину, но для Роба, с трудом заставившего себя примириться с платьем как частью тела, это явилось бы предвестником вечного целибата. От вороны у неистовой болели плечи. Да и разве он стыдился своей жены, чтобы просить её принять облик другой женщины? Бадб должна была жить и жить - собой, своей жизнью, постигать эту горькую свободу самости. Робу же оставалось лишь искупать преступления памяти, уводя её из тени. Но боги!..
Он коснулся брачного браслета. Рыжая косичка, пахнущая ветром. Дар, который он взял сам, принудив неистовую к браку. Она отняла привычную жизнь, швырнула в безрадостную суету, лишила его мальчиков, но сорвать косицу с запястья Роб не мог. Не хотел. Дьявол с ней, пусть едет! Будет сложнее, но так хотя бы - не одиночество.
Впрочем, занятый мыслями, заговорить он сообразил позже, спустя несколько часов, когда Портенкросс давно остался за спиной, скрылся за холмами, когда под копыта лошадей послушно и привычно лёг тракт, немного не тот, но... Какая разница, на которой из дорог тебе сожрут сапоги?
- Кто привёз этот мёд, моя Бадб? - Роб проводил взглядом столб, обозначающий начало владений Гамильтонов, и мшанку, блаженно чешущую спину о него.
- Отребье из внеклановых, - пренебрежительно бросила Мэгги Колхаун-Бойд. - Мелкий торговец. Тут купил, там продал. Порадовался, что шею не намылили за мёд, порассказал... немало.
Долина торговала - и это было хорошо. Там, где торгуют, всегда есть работа и для михаилита, и для наёмника. Твари и разбойники почему-то весьма наплевательски относились к благополучию и вероисповеданию тех, кого жрали и грабили.
- Сократи немалое до самого главного, mo leannan. Вряд ли он рассказывал о том, как долина укреплена и сколько там стражи, верно?
- Если подумать... нет, - медленно ответила Бадб. - Хотя и говорил, что воинов будет больше - золотой век же. Еды вдоволь, младенцы умирать перестают. Но и без того понятно, что за таким благоденствием охранять должны хорошо. Даже если про бессмертие правда, оно не даёт всесилия.
А всесилие не даёт ровно ничего, если ты божество. Непреложный закон бытия - всё решается руками смертных. Роб потёр щёку ладонью, в мыслях попеняв себе за то, что не успел побриться. Бессмертие... впору было остаться в той долине, уверовав яро и истово - слишком страшно стало умирать. Бадб мстительна - и возвращение Тростника тогда стало бы самоубийством, а станет ли день смерти первым днем вечности теперь, Роб не знал. Ничего не знал, перехитрив самого себя. Вот уж воистину, оставалась только её воля.
- Май в начале весны, воскресшие воины... Воронов, кружащих в небе, не хватает.
Дьявол с ними. Что толку гадать заранее, если проверить легко. Дойти до долины и умереть. Или наоборот. Лучше, конечно, обойтись без смерти в свои юные, неполные пятьдесят три. Можно сказать, только жить начал, а такие мысли посещают! Но недосказанность мешала, пробуждала недоверие и даже подозрения, что неистовая могла играть на одном поле с Армстронгом. На этой мысли Роб тряхнул головой и глянул на жёнушку.
- Почему ты удивилась этому?
- Этому? - непонимающе глянула Бадб. - Тому, что он не говорил о страже? Отсутствию ворон? Но нас ведь там нет, а у тех, кто есть, наверное, летает или бегает кто-то другой.

Неистовая, кажется, издевалась. Роб недовольно дёрнул плечами, отмахиваясь от мысли, кто может бегать и летать у Дугласов, потому как всё равно ничего, кроме крикс, на ум не приходило, и вздохнул.
- Моим словам. Признанию. Вопросу. Всему сразу.
Несколько секунд богиня молчала, глядя на голые чёрно-коричневые холмы.
- Начав с похоти, продолжив рабством - добровольным тогда! - скрепив разрыв кровью - ты своей, я - чужой, обновив договором с шантажом, играми и обманом, вознеся его в ренессанс и скрепив браком... наконец - став бледной тенью той, от кого ушли по спирали назад! Ты в самом деле спрашиваешь меня, почему я удивилась словам о любви, Роб Бойд? Ты - и не понимаешь? Зачем мне Тростник, ха. Я ответила, а ты не стал спрашивать, что бы я с ним сделала. Но зачем - я? Даже сейчас не уверена, что хочу спросить и услышать.
- Что сделала бы - догадываюсь. Убила, медленно. Возможно, даже скорбя.
Роб придержал Луару, на которой ехала Бадб, за ухо. Лошади это не понравилось, она взбрыкнула и щелкнула зубами, что голодная лесавка, но выворачиваться не стала, лишь злобно покосилась.
- Это странно - взрослеть, знаешь ли. Вырастать из себя же, как... тростник после пожара прорастает сквозь старые стебли. Учиться понимать, жить своей жизнью. Матушка назвала меня в честь отца. Решила, что похож. Это вдвойне странно было - осознавать, что именно ты мне подарила. Ведь могла убить сразу, но дала еще один шанс. И самое главное - семью. Благодарность - не худшая основа для чего-то большего, как думаешь? А еще - одиночество и ревность, жалость и тоска, забота и преданность, хоть в последнюю я и сам бы не поверил. Искупление, наконец.
Он досадливо умолк, понимая, что слов ему не хватает. Как объяснить, не будучи поэтом, настолько простые материи, что сложно говорить?
- Зачем - ты? Этот вояка, за чьими походами я сейчас слежу, Сулейман Кануни, о своей Роксолане сказал: "Она - всё!" Заметь, не утруждая себя объяснениями. Конечно, что дозволено султану, то не дозволено илоту. Но, mo phian*, я впервые в жизни не могу найти слов, хоть и не лгал, признаваясь.
С Розали было говорить легко. Клясться, очаровывать и обещать. Просто потому, что была она лишь игрушкой, призом в пари. Сейчас же истина давалась с таким трудом, что Роб поневоле заподозрил себя в косноязычии. Он сказал бы многое. О том, что никто не должен быть одинок. О том, как следил издали за нею, как подкармливал случайными жертвами, видел во снах. И это - было бы правдой. Быть может, расхвалил бы достоинства Бадб, изрядно приукрасив их. Но лесть - сестра лжи, мать предательства. И выходило, что он снова играл с нею, не желая того, говоря правду.
Луара, наконец, извернулась, ухватила за рукав, попытавшись выдрать из оверкота клок. Роб выругался, отпуская её. Женщины, окружавшие его, сегодня встали не с той ноги. Даже кобылы.
- Ну же, mo leannan, верь мне. Тростника нет, но ведь я - лучше. Умнее, надежнее, обаятельнее и трепливее. Читать умею, к числу прочих достоинств. Чего тебе ещё надо?
Уголки губ Бадб вздёрнулись кверху, и она проворчала:
- А ещё у тебя есть гончая, которая объедает замок. Иногда - буквально, если ей особенно нравится какой-то угол.
- Подумаешь, камень-другой, - отмахнулся Роб, улыбаясь, - зато, пока жрёт - не лает, что, несомненно, хорошо. Потому что, когда она открывает пасть не для еды... Ты знаешь, однажды довелось найти хухлика, который лежал, закрыв уши лапами, чтоб не слышать, как Девона гавкает. Никогда не забуду глаза бедолаги, он буквально умолял взглядом избавить его от мучений! Вся скорбь мира была в очах!..
Неистовая начала улыбаться - и от этого было хорошо. И становилось наплевать, что ждёт его в посмертии, ведь жил он сейчас, а не когда-то после. И лишь одна мысль мелькнула - эту жизнь мог прожить другой, тот, умерший родами, место которого занял Роб. Погребла ли того младенца неистовая или, быть может, кто-то из братьев зарубил очередного поронца, не задумываясь? Может быть, это был даже он сам?
- И ты, небось, безжалостно его зарубил, - попеняла Бадб, улыбаясь уже открыто. - А у самих в саду такой бегает и кормится печеньем. Лицемеры. Представь, как прекрасен был бы мир, если бы всю нежить перевести на печенье! Да, - добавила она небрежно, - твой тёмный с nighean благополучно вернулись в резиденцию.
- Он, кажется, самый светлый из всех, моя Бадб. А хухлика я не тронул, за него заплатить некому было.
Роб вздохнул, хмурясь. Раймон вернулся, и ему нужна была помощь. К тому же, верховный почти наверняка уже отдал ему письмо, о котором Роб запрещал себе думать. Потому что мысли вызвали ревность: нехорошую, собственническую. Папаша де Три отчего-то считал себя вправе писать такие записки, обращаясь к ребенку, которого не растил, как к сыну.
- Спасибо, что сказала, mo leannan.
- Знаешь, кажется, они двинутся на запад, - беззаботно продолжала Бадб, разглядывая чёрные с прозеленью холмы, которые вскоре обещали покрыться цветочным ковром. - Не завидую его старику. Кажется, настроение у твоего самого светлого не очень, а упрямства - как у некоторых магистров.
- Старик швырнул его мне в руки, как щенка, которого лучшая гончая нагуляла от деревенского брехуна. Надменный, холодный, равнодушный. И Раймон быстро забыл его. Не припомню, чтобы он спрашивал о родителях когда-то. Жаль, у нас с тобой... Впрочем, не важно, моя Бадб. Весна всегда нагоняет на меня печаль, напоминает о возрасте.

Роб потрепал гриву Феникса, рыжую, как локоны неистовой, отгоняя этим снова нахлынувшую тоску. К дьяволу хандру. Раймон был тем еще засранцем, и папаше де Три лучше бы потрясти закромами, чтобы найти деньги за его услуги.
- Весна и есть возраст. И верно, жаль, что у нас с тобой... - глухо отозвалась Бадб, но осеклась, вскидывая голову.
Одновременно вхрапнула Луара, и справа, из-за скрытой грудой камней тропы ей ответило жалобное блеянье. Затем на тропинку выскочили три встрёпанные овцы с клеймом Гамильтонов, за ними показались трое... шотландцев. Встрёпанные немытые волосы, заросшие лица, драные килты, наполовину состоявшие из разномастных заплаток. Судя по невероятно волосатым ногам, обутым в разваленные сапоги, штаны эта троица не носила потому, что они просто не требовались - шерсть грела сама по себе. А вот оружие выглядело простым, но ухоженным, и, судя по блестящим рукоятям меча и топоров, в дело пускалось часто.
Заметив Роба и Бадб, пастухи остановились, и самый крупный, с заплетённой в две косицы рыжей бородой, упёр руки в бока.
- Дык, чё т'а... трр'бах?
"Твою мать..."
Сказать, что Роб понимал, о чем толкует ему этот... джентльмен, означало бы солгать. Увы, не все шотландцы правильно говорили по-гэльски, а уж по-английски - и подавно.
- Виски е'? - Полюбопытствовал он, в свою очередь. Метод, которым пользовался Раймон для приведения в чувство Эммы, казался неудобным - поди сыщи в дороге отвар. А бренди выливать на голову неистовой было жалко.
- Е', - хмуро согласился главарь, хлопнув рукой по фляге. - А с'мки кидай. И с коняшки вниз, с л'ди вместях. И к нам - в'куп будет.
- Не будет, - не согласился Роб, невольно заражаясь акцентом, - cам c'три. У жены - тр'пки то'ко. У меня - херня вс'кая, михаилитская. Ё'нет так, что ой. За виски дам десять золотом и нож. Хороший.
А за проезд он и вовсе платить не собирался. К тому же, в его сумках все равно ничего полезного для ватажных не было. Обычная ерунда, которую возил с собой: пепел, веревки, смена одежды, мешочек пороха и несколько амулетов, которые, пожалуй, не стоило держать рядом с порохом, мыло... Да и с кого разбойнички собирались требовать выкуп? С казначея Генри Гренвилля? Роб хмыкнул, стягивая с руки перчатку и демонстрируя кольцо, которое не снимал даже ночью уже много лет. Орденское кольцо.
- Ё'нет? - с некоторым сомнением спросил вольный разбойник, разглядывая орденский знак, и тоскливо кивнул сам себе. - Могёт. От жопа.
Тут вмешался второй, заросший практически от ушей, с колтунами в волосах и предплечьями размером с ляжку нормального мужчины.
- Х' с'ым, б' б'ть, ё-не-ё, 'цы з'бли.
Главарь покосился на удивительно спокойную Бадб и мечтательно сглотнул, но помотал головой.
- Ё'нет.
- Т'к'о? Овцы - не овцы, а жену не дам. А за виски десять хоть и дорого, зато на шлюх хватит. И нож...
Роб потянул из-за голенища короткий нож, скин ду, какой носил почти каждый горец и уж точно каждый равнинник. Нож Роба был украшен в оголовье тамплиерским крестом, сиял эмалью и выглядел, как цена за весь бордель разом.
При виде оружия глаза вспыхнули у всех троих - насколько их было видно. Главарь коротко огляделся на одного спутника, другого и кивнул.
- П'ррр'км. Скин ду, - эти слова отчего-то прозвучали чисто, - з'то, и 'ще... Тврр'бй, так? 'Бй для н'с сл'на - з'мство вык'па и б'.
- Вы в плен еще не взяли, чтоб слонов требовать, - резонно заметил Роб, улыбаясь и маня овец к себе пальцем. Овца - животное тупое и почти безмозглое, но заветам творца-Кернунноса следующее свято. До ордена, в детстве, маленькому Роберту Бойду часто приходилось пасти их именно так, а потому усилий на подчинение скотины почти не потребовалось. - За слона беру овец.
- Э! Мьи 'цы! - Возмутился было заросший, но главарь жестом велел ему заткнуться. По его лицу расплылась довольная улыбка, и он кивнул.
- П'ррр'км. Тррр 'вцы з ррр'зго слна.
- И б'с'п'р'ый пр'хд с женой, лошадьми и всем имуществом, - кивнул Роб, роняя скин ду снова за голенище. - Сл'н-т мн'н-шает. А овцы останутся вам, чего уж. Вместе с виски.
В самом деле, слон или кто там он был, мешал пока только разбойникам и уж совершенно точно вообще никак не волновал Роба. Зато снова волновала неистовая. Молчащая и поедающая мёд Бадб была необычна, но молчащая, терпеливая и невозмутимая жёнушка вызывала самые противоречивые чувства. От "умнеет" до "кто ты, и что сделала с моей Бадб?!" Роб недоверчиво покосился на неистовую, надеясь, что сможет для себя объяснить такие метаморфозы хотя бы позже. После розового слона, на которого уже почти хотелось посмотреть. Бадб смотрела на разбойников с таким невозмутимым спокойствием, такими потемневшими прищуренными глазами, что становилось понятно - до молний осталось недолго. И "овцы, значит, им" по едва шевельнувшимся губам читалось куда яснее, чем жуткий акцент разбойников. Впрочем, долго разглядывать жену ему не дали. Главарю вольных шотландцев потребовалось несколько секунд, чтобы переварить сказанное - возможно, Роб говорил слишком правильно. Зато когда дошло, пальцы на поясе аж побелели.
- Не, т' ч', нож и з'лто за в'ск уж сгов'ррно! С'лн за пр'хд!

Оставшиеся двое поддержали согласным гулом.
Получалось невыгодно. Как ни крутил Роб это дышло, с одной стороны которого были лень, неистовая и упрямство, с другой - разбойнички, а все равно прибыль не выходила.
- Господа, - вышло излишне торжественно, но он решил, что сойдёт. К тому же, до смерти надоело коверкать язык, - я ведь всё равно пройду, так или иначе. Вот только слон останется с вами, а другого сговорчивого михаилита вы вряд ли найдете. Предлагаю договориться к обоюдной выгоде. Я покупаю у вас виски, которое, скорее всего, на вашего же слона и пойдет, за золото. Десятку. Которой хватит на трех девочек и выпивку. Погляжу на вашу тварь. Быть может, даже поговорю с нею. Из уважения к вольным - бесплатно. А вместо скин ду дам записку к Бойду из Портенкросса. Ему нужны такие вот парни, умеющие топор в руках держать. Платит хорошо, кормит, одевает, крышу над головой даёт.
Бойду из Портенкросса такие парни были ой как нужны... Роб припомнил тот сброд, из которого Хоран пытался сделать полк, скептически оглядел троицу, стоящую перед ним и пришел к выводу, что еще десяток таких же полковнику ничего не испортят. Напротив. Эти, кажется, хотя бы слышали про субординацию. Он потянулся к Бадб, бережно взял горячую руку.
"Терпение, mo leannan."
- Бо-ойду? - протянул третий, казавшийся относительно товарищей низкорослым и хлипким. - Поб'режнику? Его д'ма н' бывает вовсе. Г'ррят, всё на бабу свою оставил, кррасотку рыжую. Стеррва. Т'перь и овец тама не добыть, а ведь такой сгов'р был! Пополам делили. На кой хер-р ему топоры?
- А з'лто д'вай, - главарь ожёг товарища злым взглядом, отстёгивая флягу. - И б'магу свою також, гррам'тей.
- Ну ты сказал, брат, - восхитился Роб, перекидывая ногу через седло. Писал в дороге он именно так, спешно, на колене. Впрочем, как и все, кому приходилось вести корреспонденцию на тракте. А вот чтобы скрепить письмо, пришлось достать из-за ворота перстень магистра. Фамильный достался Раймону, но в Портенкроссе были привычны к печати Циркона. - Когда топоры-то лишними были в Шотландии?
Он спешился, торжественно вручая поводья Феникса неистовой. Жеребец и без того не подпустил бы чужих, но увы, Роб был склонен к театральности. К тому же, и дальше вещать с высоты роста и седла было уже совсем невежливо.
- Будь любезна, моя рыжая стерва, пригляди. Так вот, господа, топоры лишними не бывают, особенно, если их умеют держать и хотят получить свою землю. Держи, брат, - платок с деньгами, с привязанным к нему клочком бумаги, полетел главарю. - Отдашь Джеку Скарроу, наверняка знакомы уже. Так что, говоришь, у вас там за слон?
Тварь у границ Портенкросса мешала и ему. Разве можно пасти овец, возделывать поля, охотиться, ловить рыбу, когда по землям ходит слон? Причем, почему-то розовый. А вот сговоры и кражи Роба не смутили - обычное дело, даже для лэрдов, живущих дома. За всем уследить способна только жена-богиня.
- Землю, г'ришь? - главарь встал ровнее, увереннее расставил ноги, явно никуда не торопясь. - Топорами-то могём, но к ней, к з'мле, выходит, и д'рво на хату б, и ск'тины б, и ут'рвь б - а то как бабу в'сти в д'м? Опять грраб'ть пр'дтся.
Раскатистое "грраб'ть" прозвучало с явным удовольствием.
Роб досадливо вздохнул. Вымогательство и упрямство шотландцев также прочно вошли в поговорки, как и их преданность. Но Фэйрли ждал, когда его отстроят заново.
- Утварь баба сама принесет. Приданым, - пробурчал он. - А дерево и барана с овцой дам. Остальное - наживёте. Показывайте слона, что ли.

---------------------
* боль моя

Тварь была странной. Больше похожей на проглота, именуемого ачем, что означало "вечно голодный". Как следовало из названия, проглот заглатывал жертву целиком, переваривал заживо и увеличивался в размерах. Доселе неизвестно, как именно появляется проглот, но это...
-... неизменно происходит на месте творения черной волшбы, - закончил Роб, задумчиво разглядывая большого, размером с лошадь, слизня, которого издали и впрямь можно было принять за слона. Если ты был безнадежным слепым, да и упомянутого слона никогда не видел. К тому же, этот проглот был весьма разборчив в своих предпочтениях и жрал только мужчин, выплевывая после оружие, одежду и кости, которые в больших количествах валялись у логова, никому не нужные. - Розовый, понимаешь ли. Жирный.
Последнее прозвучало почти восхищенно. С такой тварью можно было рубиться годами, а колдовать было лень. Да и попробуй заколдуй такую тушу, которой колдовство влетает в голову, а до задницы не доходит. Потому что во-первых - регенерирует, а во-вторых, еще и волшбой подпитывается.
- Нет, будем по-старинке. Не Сигурд, да и розовый червяк на Фафнира не тянет.
Когда удавалось отловить такую тварь для вивисектария, становилось понятно - бороться с ним непросто, но можно. Слизь, покрывающая проглота, была ему и броней, и бедой. Она вырабатывалась порами кожи, но лишь только удавалось остановить этот процесс - проглот задыхался. Как и все подобные ему твари он дышал через кожу, если это вообще можно было назвать дыханием.
А вот золы, соли и перца в сумке было мало. И мыла - всего одна плошка, зато бренди и виски хватило бы, чтобы с ног свалилась рота таких, как Роб. Но с ачем пьянствовать не хотелось. И жертвовать ему новый плащ - тоже. И ветер был неподходящим, а колдовать - всё еще было лениво.
- Ну вот на кой оно мне нужно? - Устало вопросил Роб, стягивая хороший, длинный и шерстяной плащ с плеч.
- Принял бы постриг, был бы уже кардиналом, - отчитывал он себя, смешивая мыло и воду во фляжке, чтобы вылить все это на такой драгоценный предмет одежды, без которого учился обходиться.
- Или даже Папой. Каким бы я был Папой Римским! - Мечтательно вздыхал Роб, внося в пену перец, соль и золу.
- Может, я его просто сожгу? - прозаически прервала Бадб жалобную песнь. - По-старинке?
По крайней мере сейчас богиня выглядела успокоившейся и заинтересованной. Хотя и смотрела на манипуляции с некоторым недоумением. Ладно, с большим недоумением.
- Нет, mo leannan. Это же проглот. Он жрёт и магию тоже. Жрет, быстро растет, интересуется, чего б еще сожрать. Конечно, есть шанс, что лопнет. Но тогда есть и вероятность получить много маленьких проглотиков. И ловить их по всей Шотландии. А ведь они, в свою очередь, будут расти...
Роб удовлетворенно поглядел на пышную шапку пены, приправленную специями и кивнул сам себе.
- Если уж так хочется побыть михаилитом, то обеспечишь ветер, который унесет все это на проглота. И распределит равномерно по его телу. Сделаешь?
- Мыть... проглота... - Бадб с сомнением потыкала пальцем в кончик плаща, не тронутый пузырящейся массой. - Это ваши михаилитские методики? Ладно.
- Нет, моя Бадб, - терпеливо, как воспитанникам, пояснил Роб, - мыть - это еще и смывать. Нам же нужно его хорошо намылить. Чуешь разницу? Мыло, если не вдаваться в тонкости, заставит слизь отвердевать, кожу - усыхать, а перец, соль и зола последовательно обжигают и не дают набрать влаги, мешают дышать. Должны, надеюсь. При всей своей кажущейся простоте, проглоты - самые сложные твари в бестиарии, требующие комплексного подхода и... Я пошёл выманивать. Если сожрёт - домой не вернусь.
Лекции жене он не читал ни разу. Ни одной из них, жён. И это отчего-то придавало комичности ситуации, хотя видят боги, поводов для смеха не было. Роб дёрнул плечами, по которым бегали мурашки, вдохнул побольше воздуха и неспешно, чтобы тварь успела его учуять, пошел к логову, нарочито громко топая и насвистывая бравурный мотивчик. Кардиналом он не стал, Папой Римским - тем паче, а вот приманкой приходилось быть исправно. И план сработал. Более того, разбойники даже не наврали - за исключением некоторых мелких деталей. Во-первых, тварь, которая медленно, с хлюпаньем выползала из пещерки, прикрытой каменным навесом, была в основном розовой, но глянцевая шку... поверхность так же переливалась сиреневым и жёлтым с прозеленью. Во-вторых сравнение с лошадью безмерно льстило даже французским тяжеловозам. Если в верхней точке проглот возвышался над Робом всего лишь фута на три, то тело тянулось, и тянулось, и тянулось, напоминая, скорее гусеницу. Зато кое-что неожиданно роднило тварь и со слоном - видимо, в числе последних закусок попался кто-то достаточно знатный, так что из условной морды вроде бивня торчал изъязвленный и гнутый меч, а бока кое-где покрывали серые ошмётки кольчуги.
- Хороший мальчик... девочка... тварь, - задумчиво похвалил проглота Роб, отступая назад. Хер бы он сцепился с такой, не обитай зверюга у границ его земель! Заморозка выжала бы его досуха, не пощадив и накопитель, а это означало, что придется осесть в ближайшей таверне на ночь и... Процесс получения сил от неистовой, конечно, был приятен и легко сходил за супружеский долг, но отчего-то Робу казалось, что Бадб не оценит такое отношение к себе.

Впрочем, в основе желе, наполнявшего тело проглота, была вода, любовница, никогда его не предававшая, свободолюбивая, вечно стремящаяся утечь. Наверное, надо было ей помочь покинуть это тело, находиться в котором Роб бы не пожелал никому. И облегчить тем самым работу мылу. Не прекращая отступления, он мельком глянул на небо, где белесовела убывающая Луна, без семи дней - тёмная. Чем больше ночной владычицы на небе - тем сильнее прилив, ведь вода - единственная стихия, что колеблется за нею. Вот уж, воистину светила сложились в плохую картину! Но Луне можно чуть подсобить, напомнить жидкостям в теле проглота, что они - тоже море. Ну ладно, озеро. А значит, подчиняются Рогатой также, как и всё в мире. Он плавно повёл рукой, задавая темп и ширину колебаниям, обращаясь к той красотке-стихии, что стыдливо пряталась в теле розового проглота, делясь с нею силами из накопителя.
Хлынуло так, что Роб едва успел вскочить на камень, чтоб не искупаться в мерзком розоватом студне, пахнущем гнилью и тем особым нутряным ароматом крови и кишок, какой бывает на бойнях. Слонопроглот, прохрипев нечто неодобрительное и почти наверняка ругательное, начал уменьшаться, а Роб, рявкнув "Давай!" неистовой, брезгливо соскочил в жижу, вытаскивая меч и оплакивая сапоги, которые придется покупать новые. Снова. Подошву растворят соки ача, да и вонять они будут так, что вполне сгодятся для травли мелкой нежити. Вглядываясь в тройной набор сердец и желудков, пульсирующих внутри зверюги, надеясь на скорый дождь из мыла, он шел к чудовищу, готовя удар. А потом всё стало очень быстро, Роб и выругаться не успел, когда на проглота рухнул плащ и проехался вдоль тела твари, намыливая. Покровы и жидкости затрещали, ощелачиваясь, обжигаясь и скукоживаясь, слоноглот то ли ревел, то ли матерился, Циркон спешно врубался в его плоть, добираясь до строенных сердец. Получалось из рук вон худо. Твари почему-то не нравилось это, она плевалась, выпускала ложноножки, которыми умудрилась даже огреть по голове под одобрительно-вдохновляющие крики Бадб. Но двигался слон плохо и навалиться всей тушей у него не вышло. Лишь меч ушел глубже, вместе с рукой, и его пришлось с мерзким чпоканьем выдергивать.
Спустя долгие десять минут он сам походил на проглота: был розовым от слизи, гадостно вонял, но зато под сапогом лопнули одно за другим сердца, туша твари сдулась окончательно, став похожей на розовую тряпку и оставив лишь голову, на которую Роб устало присел. Картину безумия дополняли разноцветные пузыри, кружащие по ветру, оседающие ему на волосы, на локоны неистовой, и замерзающие в стынущей жиже.
И хотелось спать. Желательно - в горячей ванне. С, мать их, мыльными пузырями.
- Помолчи, mo leannan, - пробурчал он, горстями стряхивая с себя студень.
- Не могу, - с очень серьёзным лицом возразил богиня. - Это была эпическая битва, достойная занесения в саги. Как рубил меч! Как сияли в солнечном свете отростки! Кстати, тут недалеко есть река. Только лёд разбить.
- Ага...
Роб подцепил уже замечательно нахолодавшую жижу, застывавшую сливовым пудингом, рукой. Подумав, добавил еще горсть гадости. И швырнул розовый ком в жёнушку. Следом - еще один, чтобы опомниться не успела.
- Нет, правда! - под первый ком Бадб подставила руку, но часть слизи всё равно попала на щёку, плечо и грудь. От второго она успела увернуться. - Если такому учат молодых михаилитов - ваш орден нельзя пускать в Туата, феечки поголовно с ума сойдут, а его и так немного. И вообще, - третья пригоршня испятнала лиф платья, четвёртая застряла в волосах, и богиня остановилась в шаге от Роба, явно едва сдерживая улыбку. Глаза её сияли, - если ты хотел искупаться вместе - достаточно было просто сказать.
- Я думал о ванне в Пейсли, но река, пожалуй, тоже сойдёт, - последняя жменя слизи упала на землю вместе с грязными перчатками. - И я не буду тебя сейчас целовать, не заглядывай в глаза. Сначала вымоюсь.
Но обнять пришлось, чтобы не изменять героическому реноме, от которого было уже не отмыться. Ибо что может быть эпичнее михаилита, попирающего ногой жуткого слона и прижимающего к себе полуобнаженную красавицу? Разумеется, только грязный твареборец, стоящий в луже студня с уже не слишком чистой женой в объятьях.

Пейсли, вечер

Ветер здесь пах иначе. Быть может, потому что окно самой дорогой комнаты с ванной и огромной кроватью по прихоти строителей выходило на задний двор, где в хлеву мычала корова, а в загонах блеяли грязные овцы. Быть может, потому что Роб привык к ветрам Англии и совсем забыл, как поют невидимые струны гор. Но скорее, потому что делить комнату с женой было непривычно. Бадб не была случайной девицей, которую можно было выпроводить после, служанкой или крестьянкой. Её нельзя было ставить на одну доску с охочими до ласк вдовушками. Она была женой. Жена требовала уважения, внимания и, наверное, любви. Что, в свою очередь, не позволяло заснуть прямо в остывающей ванне, как часто делал умаявшийся с дороги Роб. Или - рухнуть в постель, закрыв голову подушкой, чтобы не слышать утреннюю перекличку петухов. И, пожалуй, нужно подумать о том, чтобы не храпеть, хоть на это никто и не жаловался. Воистину, женщина на тракте - наказание, вот только казалось, что не нагрешил он столько.
Но ведь это он, Роб Бойд, сетовал на одиночество, желал рядом хоть кого-то? Это его не оставляла тоска. Это...
Роб захлопнул ставни. К дьяволу. Стоило думать не о том, как жить с женой, но о своей стратегии в долине.
Вера всегда конечна, хоть и безбрежна. Пусть друидам и жрицам не помог постулат "Все боги - суть один бог. Все богини - суть Великая Мать", пусть их время ушло, рассыпалось блёстками по ткани бытия. Пусть! Роб намеревался воспользоваться этим, чтобы поменять то, что теософы называли точкой веры. Ведь поклонялись же люди Дугласов кому-то, делали это почти правильно? А значит, могли принести своим поклонением пользу и неистовой. Люди верят в то, что им показывают. Зачастую - не задумываясь. Как эти женщины, что решились на обряд и слились в проглота...
Мысль снова потекла не туда, но, право, это тоже требовало обдумывания, хотя бы потому, что Роб сам мог стать причиной такого! Главарь новых соклановцев Бойдов был охоч до женского пола. Настолько, что влюбил в себя девчонку из Гамильтонов, да с ней и остался, показав фигуру из трех пальцев остальным своим пассиями, коих у него было великое множество. Трое из этого гарема каждый из пальцев приняли на свой счет, объединили усилия и провели ритуал. Чего уж они хотели им добиться - проглот не сказал, но остатки схемы, вещи женщин и украшения Роб нашел за логовом, безо всякого стеснения прибрав побрякушки. Любвеобильного Робина Гуда сдали всё те же трое, а девчонку Гамильтон так повидать и не удалось. Оставалось лишь посетовать на то, что одежда пованивает даже после стирки и отправиться дальше, чтобы остановиться здесь, в маленькой деревянной таверне в Пейсли, где хорошенькая служанка за монету и щипок пониже талии согласилась вскипятить в котле для ванны ветки сосны.
С куда большим удовольствием Роб вскипятил бы Эда Фицалана и Дугласов, но тогда получилась бы похлебка, а в похлебке купаться, как известно, нельзя.
Фицаланы... Семейка, породившая умницу Эмму, гордеца Ричарда и вот... Эдмунда-на-всё-плевать. Где-то в тени оставался и третий брат, но о нем Роб предпочитал не думать. Рано. Хоть и хотелось познакомиться с ним превентивно, уберегая детей от еще одной хитрой скотины. Пожалуй, этим стоило заняться после возвращения из долины. Если оно состоится. Теперь, когда от Арда осталась только память, сил не хватало, хоть Роб никогда бы в этом не признался. Он по-прежнему умел многое, чего никогда не смогли бы другие водники или воздушники, его слушались звери, и лекарь верно служил ему, но... Быть может, это - всего лишь тоска по утраченному, лишь старость? И самую чуть - страх смерти? Наверное, тоже самое испытывает калека, лишившийся руки. Нет! Роб мотнул головой, прижимая затылок к холодной стене. Не руки - пальца. Воин без пальца таковым быть не перестает и силы в руках у него меньше не становится.
Рубашка полетела на пол, вслед за нею - штаны. Горячая, пахнущая сосной вода, узница деревянной кадки, приняла Роба в свои объятия, умиротворяюще зашептала в уши, когда он погрузился в неё с головой. От этого шёпота было чисто и сонно, глаза закрывались тем упорнее, чем шире он их раскрывал. Долина, Эд Фицалан, Грейстоки, даже Брайнс подмигивали ему из сонного марева, сливаясь в одно пятно.

26 февраля 1535 г. Бесконечные холмы, перемежаемые долинами. Где-то под Бишопбриггс.

- Укусить дракона смог
Как-то оборотень-волк,
И - проклятье дало сбой:
Он теперь дракон второй!
Ай-яй-яй, ай-яй-яй, он теперь дракон второй!
Голосить песенки во всё горло, пожалуй, не стоило - в холмах могли водиться не только твари, но и очередные разбойники. Но о серьезном беседовать с Бадб не хотелось, молчать - было уныло, а памятуя о том, что неистовая в последние сутки впадала в апатию, Роб счёл за лучшее веселить её не всегда приличными куплетами, которые сочиняли михаилиты, скрашивая попойки и бесконечный тракт. К тому же, если твареборца, неспешно едущего и напевающего черте что, заметят - тоже неплохо. Обходясь жалованьем магистра и не посягая на кладовые Портенкросса - в одиночестве, сейчас Роб не мог не думать о жене. И поэтому отказываться от работы - тоже.
- Должен я определиться,
Не дошло чтоб до ножей -
От поклонниц сразу смыться
Или драпать от мужей?
Ай...
В пятьдесят два поздновато было начинать карьеру твареборца заново, в тридцать пять - тоже, а восемнадцатилетним Роб и сам не захотел бы стать.
- Наверное, стоило читать томные стихи, mo leannan? - Запоздало поинтересовался он у неистовой. - Скажем, Бертрана-Лангедокца?
- От мужей драпать лучше, - посоветовала Бадб. - Хотя бы будет, о чём сожалеть, если догонят. Автор этого замечательного куплета ещё жив?
Роб смущенно кашлянул. Автором куплета был он.
- Да, моя Бадб. Женился даже.
Над головой лихорадочно захлопали крылья, и в руки рухнул измученный, черно-белый голубь с запиской.
- Магистр Циркон, хотел бы с вами встретиться, чтобы поговорить и попросить совета, насчёт ада. Ещё возникла проблема с ренегатом - Армстронгом. Он специализируется на оборотням и командует отрядом наёмников. Насчёт него тоже хотел попросить совета. Гарольд Брайнс.
Роб вздёрнул бровь, читая это письмецо вслух - и жалел голубя. Послать птицу в такую даль ради блажи... Ведь ясно, чего Брайнс хочет. Ясно, что слова Ларк он не понял. И хоть сложно было от малообразованного торговца ждать высокого слога, не улыбнуться формулировкам Роб не мог. Но Армстронг... Значит, Брайнс успел насолить и ренегату? Тем проще было выманить того с его поля.
Приемными днями у магистра над трактом был каждый третий четверг месяца, но ими Роб исправно манкировал, как и все в капитуле. Посетители мешали детям, ломали режим и отвлекали от обучения. Но ради ответа на такую вот записку, можно было бы и посидеть в своём кабинете, подержав Брайнса пару часов под дверью, для острастки.
- Забавные формулировки, не находишь, жёнушка? Поговорить, попросить совета насчет ада... Прямо-таки хочется уточнить, что рекомендации по собственному жертвоприношению не даю.
- Может, ты ему очень понравился как переговорщик, - предположила с улыбкой Бадб. - Просит помочь договориться. Пригнать коров и им тоже, снять гейсы... хм. Преисподняя даёт гейсы?
- Преисподняя даёт сковороды, - проворчал Роб, перечитывая письмо снова и отпуская голубя. - Может, я ему понравился без рубашки? Ты будешь ревновать, моя Бадб? И одолжи ворона, пожалуйста.
"Проблема у него с Армстронгом возникла, надо же. Как наемному убийце пишет, право!"
Помощь Брайнс просил не у магистра - у консорта богини, хоть вряд ли торговец знал такое слово. Конечно, консорт из Роба был посредственный: ни толка, ни наследников, но не порадоваться затаенно этой своей маленьке победе он не мог.
Королевская семья Туата, с летящим вороном на зеленом стяге... Роб на мгновение закрыл глаза, увидев этот стяг, развевающийся на ветру в пронзительно-синем небе. И - укорил себя за тщеславие. Но голубь уже счастливо улетел, а ответную записку все равно надо было отправлять.
Перо походной чернильницы царапало бумагу, оставляя кляксы, пачкало пальцы, но Роб привык к этому так давно, что даже не замечал.
"Седьмого марта сего года, Портенкросс."
Провожая ворона, тяжело набиравшего высоту, Бадб чему-то улыбалась - весело, почти восторженно. А потом рьяно кивнула.
- Какой мужчина! Вопросы любви решает броском монеты, не какая-то там бабья тряпка. Глава семьи! Только килта не хватает - на голое волосатое тело, - голос неистовой стал пугающе похож на ту овцеобразную фрейлину, как её... Сюзанна? Джинни? Айя? Софи?
Отчаявшись вспомнить, Роб лениво вскинул бровь. Бабья тряпка? Любопытное определение из уст мародёра. Впрочем, что может быть мужественнее стервятничества на останках деревни?
- Смотрю, ты не скучаешь, моя Бадб. Кажется, пора отращивать волосы, везде. Надо же, - он сокрушенно покачал головой, - жену уводят прямо из-под носа, мыслями!
Богиня усмехнулась и тронула лошадь каблуками.
- Король уводил - не увёл, Саффолк уводил - не увёл... - она смерила Роба внезапно очень внимательным взглядом и прикусила губу. - Но, конечно, шерсть везде - это интересно. Пёстрый окрас, средняя длина, чтобы не мёрзнуть... но, дорогой, ты уверен, что этого хочешь? Послушники странно смотреть будут, дети - смеяться и пытаться чесать за ухом, а уж что подумает Брайнс, когда его аж в шотландском замке встретит такой мохнатый лорд?
Дети будут смеяться и чесать за ухом... Роб по-кошачьи фыркнул, представив счастье на лицах орденских мальчишек. К сожалению, теперь они слишком редко его видели, чтобы обрадоваться такому подарку.
- Брайнс умеет думать?! - Восхитился он, улыбаясь. - И почему, позволь узнать, окрас должен быть пёстрым? Белая, под цвет волос, шерсть будет смотреться лучше. Женщины любят белых и пушистых котиков.
- Потому что, - оглянулась богиня, - кто-то не домашний белый и пушистый котик, а вполне себе авторитетный уличный боевой кошак, держащий в страхе всю улицу. За что и любим. Впрочем... - она задумалась, поигрывая поводьями, - иногда и пушистый тоже, но на полосках я настаиваю!
Роб, невольно потирая ладонью излишнюю пушистость на щеках, обернулся назад, услышав стук копыт. По дороге неспешно рысил юноша лет шестнадцати-семнадцати, одетый в сине-зеленую с желтым и красным клетку МакЛаудов. Одет он был небогато, но лошадь была дорогой, а потому юнец казался скорее сынком лэрда, выехавшем на прогулку, нежели путешественником. Роб одёрнул свой старый, потрепанный и однажды даже зашитый Эммой оверкот, вздыхая. "Будь стойким", - гласил девиз этого клана. "Останется только один", - шутили друзья о них. "Сдохнуть всем Чертополохам", - мрачно мечтали недруги.

- Я не хочу полоски, - рассеянно пожаловался он, доставая из сумки пастилку: заманиха, корица, шафран, дорогие китайские травы, листья того растения, что привез Кортес и саженец которого прижился в оранжерее. Спать вдоволь в ближайшее время не доведется, а эти творения орденских травников помогали сохранять бодрость и остроту мышления. - Драться или драпать? То есть, узнал он нас, или нет?
Бадб нахмурилась, не поворачиваясь.
- Гадает. На волосы белые смотрит, но не уверен.
Роб недоуменно глянул на неё, а сообразив, о чем вещает неистовая, закатил глаза. Телепаты... Чёрт дернул жениться на одной из них! Отвечает на гипотетические вопросы вместо того, чтобы просто поддержать в рассуждениях! Как, должно быть, сложно жить Гарольду Брайнсу в этом мире!
Впрочем, гадать мальчику оставалось недолго. Бойды - Беловолосые - получили это прозвище именно за цвет шевелюры, слишком светлый даже для Шотландии. И даже если забыть, что именно поэтому Роб был Бойдом задолго до рождения основателя клана, то все равно получалось, что лучше придержать Феникса и подождать, когда юноша догонит. В конце концов, михаилиту Циркону было незачем прятаться.
- Dia dhuit, - почти радостно поприветствовал он случайного попутчика, демонстрируя ладони в старом жесте приветствия и добрых намерений.
Юноша, подъехав ближе, кивнул и взмахнул рукой. Настроение у него, под стать погоде, явно было солнечным и без туч.
- Господь с вами! Кайл МакЛауд меня кличут, лэрд Бойд, a'mhaighstir. Тоже в Томатин?
Роб, с трудом удержавшись от досадливого вздоха, повел плечами, доставая из сумки кусок подола Бадб и повязывая его на голову. Квадратным подбородком и высокими скулами мог похвастаться почти любой горец, а глаза у него, всё же, были не бойдовскими.
- Брат ордена архангела Михаила, рыцарь Циркон, - улыбаясь, представился он. - И леди Бадб. И только. И не в Томатин, хоть вряд ли откажемся от ночлега там. Что там, в Томатине, Кайл?
- Тишина, покой и женщина, лэрд Циркон, - во вздохе имя прозвучало скорее как типично скоттское "Зир-ркон". - Так вышло, что с год назад встретил там девушку... такую... ну... очень такую. Вот, возвращаюсь, чтобы сговорить за себя. Понимаете?
"Вот скот...тсвто!"
Кто способен переспорить шотландца? Только пьяный ирландец напару с гасконцем. Роб наконец-то позволил себе вздохнуть и согласно кивнул. Чего ж тут было не понимать? Если не сговорит, так умыкнёт. Провезет через половину страны и соклановые земли красотку впереди себя на седле - и даже священник покорно обвенчает потом, не осмелясь спорить с мужчиной из семьи МакЛауд.
- А девушка-то согласна будет?
Молодой шотландец бросил на него удивлённый взгляд.
- Конечно. Правда, я её ещё не спрашивал... и вообще не разговаривал, только смотрел, но какие же тут сомнения? Она ведь на меня тоже посмотрела.
Порадовавшись, что перчатки не окольчужены и потому ударом по лицу себя оземь не повергнешь, Роб устало улыбнулся. О, эта наивная уверенность в будущем, которой грешила юность! Ей достаточно взгляда, чтобы год пылать страстью и тайком сбегать от папеньки за мечтою.
- И батюшка ваш знает, куда вы направились?
- А как же, - уверенно ответил Кайл, с интересом разглядывая усыпанную камешками тропу. - Обязательно.
- И как же напутствовал он вас в дорогу? - Осведомился Роб. - Благословил, посоветовал искать друзей, но пуще того - врагов, и скорее возвращаться с женой?
Мальчишки оставались мальчишками, в ордене или вне его. И занятиям с учителями предпочитали беготню за юбками.
- Сколько же вам лет, дитя моё?
- Четырнадцать, - с гордостью просветил новый спутник. - А как вы угадали, что папенька сказал? Ещё советовал дуэли - потому что они ведь запрещены, верно? Значит, тем почётнее.
- Инверенесс, Гленротес, Лох-Несс или Троссахс, - на выдохе пропела Бадб, заслужив недоумённый взгляд юноши.
Можно было, разумеется, с самым серьезным видом поручить юноше главное сокровище Портенкросса и просить сопроводить её в замок. Но... Роб скривился, толком сам не понимая от чего - то ли от гадостного привкуса специй в пастилке, то ли от предвкушения той взбучки, какую не преминет устроить неистовая. И разве он сам не был таким же искателем приключений в четырнадцать лет?
Пришлось поморщиться снова, сокрушенно покачав головой. Не был. И самым поганым сейчас Роб считал невозможность бросить соклановца в случае опасности. Репутация - вещь жестокая, а когда за твоими плечами не только ты сам, но и клан, и семья...
- Томатин, mo leannan, - поправил Роб жёнушку, - и... если я когда-нибудь отпущу Райна в дорогу вот так - убей меня.

Томатин, вечер и ночь.

Деревушка с радостным овощным названием, куда так рвался нетерпеливый жених и вовсе не хотелось Робу, лежала, как в люльке, между тремя грядами почти голых холмов. Дорога - а скорее тропа - вилась по каменистому склону широкими петлями, заставляя задуматься о том, как вообще сюда можно было заехать случайно. Впрочем, колеи говорили о том, что хотя бы повозки здесь проезжают - наверняка под ругань возниц.
Ворота в частоколе выглядели не слишком приветливо: тяжёлые, из дубовых слег, они были закрыты, хотя ночь ещё не наступила. Над сторожевым помостом, впрочем, горели факелы, и навстречу путникам с высоты выглянули два почти одинаковых лица: неровно выбритых, с тяжёлыми надбровиями, высокими лбами под шапками неопрятных тёмных волос, водянистыми глазами.
Роб, устало оглядывая всё это великолепие, вздохнул. Если девочка, которую приглядел себе этот пылкий МакЛауд, была столь же хороша, как и её родственнички, то папенька юнца непременно огорчится такой невестке. Картина вырождения на лицо. Точнее, на лицах. Похожи, как горошины одного стручка, почти наверняка доводятся друг другу кузенами и родными братьями одновременно, потому что брат обрюхатил сестру и сделал это не из любви к кровосмешению, но потому что так велели старейшины, ведь нельзя брать жён со стороны и отдавать их в другие кланы. Вокруг - враги. Лица этих уже почти убыров, еще не совсем хобий ясно говорили - невест для чужаков тут нет. Чудо, если на колбасы не пустят.
Разведкой обходить ограду было поздно - его уже заметили. К тому же, Роб предпочел бы ночевать в шалаше, чем в компании вот таких обаятельных рож. Сам он, может быть, и рискнул сунуться в логово этих милых и радушных людей. Сам - но не с женой и чужим ребенком.
- Дитя моё, - осведомился он у юнца, - ваши будущие родственники всегда так гостеприимны?
- Пожалуй, что нет, - признал Кайл МакЛауд, покосившись вверх. - Хотя в прошлый раз проезжал, кажется, ещё позднее.
Тоскливо оглядев частокол, Роб покосился на Бадб, на юнца, приходя к выводу, что лучше бы отсюда сдрапать - и подальше, хоть и оставлять такую деревеньку за спиной не хотелось. Пожалуй, стоило отправить мальчика в Бишопбриггс, вместе с жёнушкой. А самому вернуться, чтобы тихо и незаметно прогуляться по частоколу.
- Штурмовать не будем, - твёрдо решил он, отнимая поводья у Кайл и увлекая его лошадь за собой. - Я, кажется, запамятовал имя вашей невесты, мой юный друг.
- Так я ведь его и не называл, - удивился тот. - Да правду сказать, и не уверен... кажется, Исла.
- Исла... А к какой семье принадлежит? Впрочем, имени достаточно. Не откажете в любезности присмотреть за леди Бадб, покуда я возьму на себя честь быть вашим сватом, Кайл?
Роб глянул на неистовую, предвкушая возражения и ворчание о том, что ей снова поручают нянчить очередное дитя. Но мальчик бы только мешал в этой вылазке, а кто лучше богини мог справиться с присмотром за ним? Но богиня только чуть рассеянно кивнула. Юноша же взглянул на неё, расправил плечи и решительно кивнул.
- Обязательно, сэр Циркон. Никто госпожу и пальцем не тронет, пока я жив!
Юный Галахад, а может быть, Гавейн, был умилителен, но Роба не покидало ощущение, что эдак юнец не доживет хотя бы до восемнадцатилетия. Впрочем, это орденские дети в свои четырнадцать оставались детьми и грызли гранит науки. Мир за стенами школы-резиденции спешил жить, торопился всё успевать - и это было неправильно. Спешка, как известно, хороша только при ловле блох. А потому, размышляя об этом, Роб неспешно изучил найденную ложбинку между холмов, чистую и сухую, неспешно же пришел к выводу, что гуляющие по ней мшанки и лесавки Кайлу сойдут за драконов, а приходящие за дровами родственники его будущей жены - за троллей, и неспешно соорудил из жмени амулетов, собранной по сумке, защитный круг, наподобие того, что делал для Эммы, строго-настрого запретив из него выходить. Точно также никуда не торопясь, он скинул кольчугу, что могла случайно зазвенеть и отдал неистовой меч, слишком длинный для вылазок. В тёмно-синее, не уничтоженное еще жёнушкой полностью, тоже пришлось переодеваться не быстро, но для ночей и сумерек оно подходило лучше черного, дирк был удобнее бастрада, а веревка с крюком и арбалет заменяли магию. И через несколько тихих и, конечно же, неспешных минут Роб восседал на частоколе, скрываясь в сумерках и тени.
Селение было обычным. Почти. Напротив ворот распологалась обычная для Шотландии усадьба - добротная, выстроенная в квадрат вокруг приземистого, но с башенкой особняка, окруженного немаленькой каменной деревней. И по улочкам ходили люди. Кряжистые, похожие на караульных мужчины и почти миловидные в сгущающейся тьме женщины. Чутьём зверятника Роб понимал, что здесь есть и овцы, и коровы, и лошади, и даже кошки. Но - нет собак. И это не нравилось тем больше, чем отчетливее осознавалось: в хозяйстве без собаки никак. Кто будет пасти овец, следить за детишками и лаять на чужаков? С кем тропить шустрых диких коз по холмам? Кто предупредит о тварях? Собак не бывало у нежити и у родителей детей-придурков. Роб не удивился бы ни первому, ни второму, но с забора спрыгивать не спешил, перебираясь по частоколу подальше от людей, поглубже в тень. Ислу - или как там её? - отсюда не отдали бы замуж даже за короля Шотландии, да и с неизбывным своим любопытством надо было что-то делать.
Скрутку веревки он перебросил через плечо, арбалет был взведен еще перед вылазкой, а земля мягко ударила в подошвы, когда Роб скользнул вниз.

Первое, что бросилось в глаза - кусочки мяса рядом с мисками у порога. Молоко - обычная жертва для благостных фэа, соседствующее с подношением Неблагому Двору? Роб покачал головой, стараясь попадать в такт колыщущимся теням. Кто вообще кормил слоа и зачем? Переходя от дома к дому, он рассматривал детишек, среди которых девочки были миловиднее мальчиков, глядел на мужчин и женщин, спешащих после вечерни домой. Тех, кто задерживался - звали и влекли, точно на улице оставаться было небезопасно. Невольно припоминая кротокрыс в Танелле, Роб прижался к стене одного из домиков, где уже зажгли лучину, и прислушался к голосам.
- Вот уродился же на мою голову, - брюзжал низкий женский голос, словно пилой по мокрому дереву. - Куда овцу задевал, горе луковое?
- Дык, небось, волк задрал. Не искать же, - без тени вины отозвался мужчина. Раздался стук ложки о миску, затем послышалось чавканье. - А ты готовила б повкуснее. В каше силов нету. На вкус как пепел.
- И каша ему не нравится! Овец теряет, дров носит мало, едва на готовку, охотник вовсе паршивый. Где шкуры, на соль сменять?! В кашу твою... угробище бородатое. Лучшие годы...
Стук прекратился.
- На лучины-то дерева хватит? А то я могу.
- Хватит. Сиди уж. Могёт он...
Всё, как и везде. Она потратила лучшие годы своей жизни на бородатое угробище, он - пропил овцу в кружале, если тут вообще был трактир. Перебиваются с каши на похлёбку из репы, а мясо бывает на столе так редко, что... Оно оказывается у двери. Роб озадаченно нахмурился, пытаясь понять, почему бедняки оставляют то, что могли съесть сами, на пороге. Ловить кого-нибудь из уже редких прохожих и спрашивать не хотелось отчаянно. Потом пришлось бы убегать быстро, не узнав ничего. Досадливо дёрнув плечом, он перебрался к другому дому, на вид побогаче.
Голоса гудели и там, перемежаясь азартными детскими вскриками - кажется, играли то ли в войну, то ли в свадьбу. В гомоне почти терялся унылый мужской тенор.
- Хиреет скотина-то. И чего им не хватает, рогатым? И сено есть, и воды вдосталь носим.
- Чесать нечего будет, - согласилась женщина. - Да запас есть...
- А хватит насколько? - возразил муж. - А ты ещё ленты хотела, как Айлин. Да тише вы! Поговорить не дают.
- Пусть их шумят. Лучше так, сам знаешь.
Кто-то тяжело проскрипел досками пола туда, обратно. Зевнул с подвываниями.
- Устал я, Милли. Завалюсь. Да ты свечи-то не гаси.
- Вот ничего не делал, а устал, - беззлобно фыркнула женщина. - Не погашу уж.
И свечей так не напасешься. Роб беззвучно хмыкнул. Чего-то они тут боялись, в надвигающейся тьме. Чего-то, что можно было отогнать детской вознёй и светом. Нежити? Буки из-под кровати? Всё же, стоило бы отловить одного деревенского поумнее и спросить, какого дьявола тут творится, отчего хиреет скотина и кто загоняет всех в дома с наступлением сумерек. Но те, что поумнее, кажется, уже сидели у очагов. На улице бродили несколько группок, да и тех становилось всё меньше. Подобравшись к ближайшим, Роб приник к стене, выпростал из узелка монетку и чирикнул, подражая воробью, надеясь, что запоздалое пение привлёчет внимание хоть одного уродца.
- О, птица? - действительно, один из жителей дёрнулся было к Робу, но второй тут же подхватил его под руку и потащил дальше, оглядываясь через плечо.
- Ночью? Домой пора. Птицы ночью спят.
- А если?..
- Если птицы ночью спят, то это не птица, - раздельно проговорил второй, и любопытный, словно понял, заозирался тоже и прибавил шагу.
"Грамотеи. Птицы ночью не спят", - мысленно просветил их Роб, досадливо закатывая глаза. Птицы и впрямь не все спали ночью, но петь коростелем или ухать совой уже было неуместно. Пришлось звякнуть мешочком с монетами и бросить одну в сторону от себя. Так, чтобы кто-нибудь неизбежно прошел мимо. А потом - еще одну, ближе. И еще, будто в пристенке стукнув денежкой о камень стены.
- О, монетка! - обрадовался очередной крестьянин, но, стоило ему нагнуться, как вмешался спутник.
Кряжистый бородач оттолкнул более хилого спутника в сторону и схватил добычу сам.
- Я первый заметил!
Первый сжал кулаки и злобно на него уставился, но тут в стороне хлопнули ставни и резкий женский голос позвал:
- Неил, где тебя черти носят?!
Щуплый ещё раз тоскливо покосился на монету и сплюнул.
- Ладно. Сквитаемся же.
Когда он ушёл, бородач ещё несколько секунд смотрел ему вслед, зло улыбаясь, а потом заметил вторую монету и потянулся поднять её тоже.
"Повезло."
Мысль эту Роб думал, выметывая тело из тени, рывком, прижимая мужчину к себе и перехватывая ему горло.
"Хвала Бадб, жадны они, как и все в мире".
Эту, уважительную - когда уволакивал сопротивляющегося мужчину в густую тень за угол:
"Сильный, tolla-thone"
А эту - приставляя к спине всё еще вырывавшейся добыче дирк.
- Тише, - пришлось прошипеть на ухо бородачу, - будешь умницей - дам еще монету. Почему нельзя быть на улице после заката?
- Дурной, что ли? - удивлённо, но вовсе не тихо просипел мужик. - Ежели за дочкой пришёл, так не отдам красавицу, хоть убей. Отпусти уже, домой пора.
Роб хмыкнул и собрался было съязвить что-нибудь неодобрительное о красоте здешних дочек, но вместо этого лишь сильнее сжал горло и почему-то оскорбился.
- Если убью, то кто тебя спросит-то? Почему не отдашь?
- Если убьёшь, так другая родня есть, - объяснил мужчина. - Лэрд, опять же. А не отдам потому, что сговорена уже, понятно. За своего, родного, правильного. Тебе что, других мест мало? Пусти уже.
- А остальные, значит, неправильные? Чего вы боитесь? Частокол высокий выстроили, в сумерках девки с парнями по углам не шепчутся, свет в домах не тушите, птиц ночных страшитесь. Уж не... прокляты ли вы тут?

На миг, на вздох показалось заманчивым просто уйти, сказав Кайлу, что Ислу его замуж выдали. Соврать, не соврав. Сговор - почти свадьба. А потом снова стало любопытно. Все эти браки между своими были ничем иным, как гейсами. Гейсы - почти проклятиями. И можно бы на тот же миг предположить, будто наложены эти проклятые гейсы на деревушку не из вражды со всем миром, а... почему-то. По неясной пока причине.
Остальные звуки в деревне утихали - местные всё-таки разбрелись по домам, а лая разогнать тишину - не было. Только взблеивали порой овцы в загонах.
- Чегой-то прокляты? - обомлел счастливый отец сговоренной дочки. - За что же это? Мы хрестьяне верные, молимся. В самой церкве вот, по книге.
- Аминь, - согласился Роб, давая себе последний шанс понять, что ему тут не нравится, хрестьянину верному - сказать хоть что-нибудь полезное, - тебя домой проводить, тестюшка? Боязно, чай, без собак в темноте такой ходить?
Отца Бадб он, разумеется, не знал. Но отчего-то хотел верить, что тот не был похож вот на этого бородатого и низколобого. И надеялся, что неистовая не оскорбится таким спектаклем.
- Проводи, - неожиданно согласился тот. - Поздно уже. Нельзя тут, да и как бы жёнка искать не вышла. А она-то устаёт сильно, не то, что я. А монета где?
- Почему нельзя?
Иногда Робу казалось, что он снова превращается в шестилетнего. Слишком много задавал вопросов, не требующих ответов, и слишком легко всему верил. Монету пришлось уронить крестьянину за шиворот, из душившей руки, чуть ослабив захват для этого. И уколоть кинжалом бородача, понуждая идти.
Впрочем, толкать не приходилось - мужчина припустил чуть не рысью, волоча его за собой.
- Потому. Быстрее давай. А то... вот зараза, - закончил он будничным тоном.
За спиной, там, где они стояли прежде, раздался шорох осыпающейся земли.
- Воистину. А от чего устаёт жёнка?
Дети, скотина, стирка, готовка, огород, дом поджечь и в него же войти, коня на скаку остановить - мало ли дел у обычной шотландской крестьянки в почти обычной шотландской деревне? Роб полуобернулся, стукнул каблуком в землю, чувствуя, как расползается тепло от амулета - простой деревяшки с выжженными на ней рунами: эваз, альгиз и иса. Ему до смерти надоело ходить в сапогах, которые жрали все, кому не лень.
- И что - а то? - Поинтересовался он, размышляя, известно ли этим земляными шуршальщикам, которые еще и чирикали, что альгиз приписывают мощные охранительные свойства от любой формы воздействия и в любых ситуациях.
- А то худо!
Мужик неожиданно сильно рванулся, от него остро пахнуло страхом. Переспрашивать Роб не стал, лишь чуть придержал крестьянина, взывая к совести лекаря и прислушиваясь к шорохам, которые слышались отовсюду. Сейчас бедолага почти наверняка чувствовал сухость и жжение в горле, а если бы попытался заговорить - не смог. Убивать его было ни к чему, не воевали они, а в деревню эту Роб залез из любопытства, не имея здесь никаких дел. Но и тревогу поднимать не годилось. И лучше бы этому счастливому папаше дочери-невесты онеметь на время, охрипнуть, потерять голос. Пока разберутся, что он вещает - будет время сбежать. А чтобы еще и не написал ничего...
Глянув на несчастного, у которого руки повисли плетями, Роб удовлетворенно кивнул, снимая со спины арбалет. Подумаешь, руки! Зато ногами вон как споро передвигает, любо-дорого посмотреть.
- Ты же рыжая, детка. И руки твои легки,
И в крови твоей яд перемешан с живою водою, - едва слышно промурлыкал он под нос песенку, что с лёгкой руки Генри Руссильона входила в моду. Крыши, как назло, были соломенными. Горели такие хорошо, а вот шестифутовых магистров, которые воображали себя котами, держали плохо. Роб взметнул тело на балку, чувствуя себя распоследним акробатом и стараясь не шуметь, не трясти домик и не ронять солому. В конце концов, его в той ложбине ждала рыжая детка, а руки у нее были ой как тяжелы.
Деревня оживала. Шорохи доносились уже со всех сторон; порой ночной ветерок доносил слабое высокое чириканье. А потом земля в переулке вспучилась. Создание, выбравшееся из тени, походило на помесь боггарта с пауком. Большие серебристые глаза, мерцающие в лунном свете, тонкие руки и ноги. Светлая кожа была лысой и гладкой, не считая костяных наростов на голове. Бёдра создания прикрывала грязная тряпка. Помедлив, оно подняло голову к балке, на которой устроился Роб, но затем решительно двинулось к крыльцу, волоча руки по земле, взрывая её когтями. Вскоре раздалось жадное бульканье и плеск молока, льющегося на землю.
"Вataichean."*
Почему-то не хотелось представлять мамашу этих уродцев. И Роб её честно не представлял, переползая на крышу соседнего домика и отчаянно радуясь тому, что улочки узкие. Не успел он устроиться на новой балке, как ублюдок с недовольным шипением отбросил полупустую миску, и та грохнула в стену, оставляя белые потёки. Изнутри не раздалось ни звука, зато слева, оттуда, куда убежал мужчина, раздался женский визг. Создание вскинуло круглую голову и застыло, не дожевав кусок мяса.
- Ты же рыжая, детка. А значит, танцуй в огне,
Золотые осколки искр вбирая в сердце, - задумчиво пробубнил себе под нос Роб, усаживаясь на балку и вскидывая арбалет. - Что за идиот эту песню писал-то?!
Должно быть, начнись в деревне пожар, жители сгорели бы, но не вышли. С трудом удержавшись от соблазна проверить, он выстрелил, гадая, считается ли такой ублюдок хорошей жертвой для жёнушки. Выходило, что нет - уж очень легко и даже охотно умер этот красавчик. Подозрительно легко. Вызывая вопросы, почему их так боялся крестьянин и боялся ли он именно их, отчего местные сами не посадили ублюдков на вилы и что с этим всем теперь делать? Арбалет снова отправился за спину, Роб перебрался на следующий домик, стараясь держаться поближе к визгам, и призадумался. Выходило, что жениться тут Кайлу ну никак нельзя - наплодит, чего доброго, вот таких МакЛаудов, папенька не порадуется. Задерживаться - не хотелось, хоть и было любопытно узнать если не всё, то хотя бы почти всё. И ведь так близко к чертовой дугласовой долине... Если придётся драпать оттуда, то снова мимо этого гнезда. И потому лучше было бы разыскать их старосту. Лэрда. Священника. Верховную жрицу, мать её всей деревней!
- Как я магистром-то стал? - Вопросил он сам себя, переползая на соседнюю крышу. - Дьяволова привычка работать в убыток...

Далеко за спиной женские крики перетекли в хрипение, а потом всё стихло. Роб, слушая это, только вздохнул. До странности, до боли было всё равно, не трогали судьбы ни женщины, ни оставшегося без голоса и рук мужика, которого могли сожрать тоже. Не насиловали же эти выродки бабу, в самом деле! Он и раньше не слыл добрым или сочувственным, но теперь, когда умирать было страшно, рубашка стала ближе к телу, а неистовая чуть ли не насильно волокла в политику, равнодушие накрывало его плотным, темным плащом, заглушало совесть.
Поместье встретило его наглухо закрытыми узкими окнами, запертыми воротами и на диво скользкими скатами черепичной крыши господского дома. По внутреннему двору белыми призраками расхаживали с полдюжины ублюдков, переворачивая миски, царапаясь в двери и хрипло, совершенно неубедительно мяукали, словно сами не понимали. что им здесь нужно. Временами из-за куска мяса вспыхивали свары, но обходилось без крови и настоящей грызни. Да и дом их интересовал явно больше, пусть и не знали, как открыть двери и окна - или сделать так, чтобы их открыли изнутри. А из-за ставень пробивался то дрожащий свет свечей, то - на втором этаже - ровное мягкое сияние ламп. И там - были люди. По крайней мере, из труб курился дымок, временами доносился скрип пола, а из бокового окна, ближнего к воротам, до Роба донёсся тяжёлый мужской кашель.
Вот в это окно он и постучал, осторожно свесившсь с чертовски неудобной крыши. И тут же подтянулся обратно, чуть не сверзившись вниз.
Наступило молчание, потом раздались шаги, и, наконец, усталый баритон произнёс:
- Уходите. Здесь для вас ничего нет. Только свет, - и, тише: - Значит, теперь они умеют карабкаться. Вот дьявол... что с деревней?!
- Там, кажется, кого-то сожрали, или что они делают с людьми? Но в целом - тихо, - вежливо сознался Роб, не спеша спускаться. - Добрый вечер.
Мужчина удивлённо хмыкнул, помедлил, а потом стукнул замок, ставня приоткрылась, и шаги проскрипели к дальней стене, хоть и было это недалеко.
- Вечер добрый. Заходите, коли гостем пришли.
Поколебавшись мгновение, Роб скользнул вниз, усаживаясь на подоконник. Отсюда можно было порскнуть за окно, в комнату, виделся двор с выродками, а щеки здесь касался любопытный ветер.
- Признаться, не хотелось бы обременять вас гостеприимством, - любезно улыбнулся он, оглядывая комнату и собеседника - мужчину лет тридцати. Его внешность, после морд деревеснких и выродков, радовала глаз - он был обычным. Бородатым, усатым, кареглазым, в хорошей одежде с булавкой, украшенной кусочком горного хрусталя, с кинжалом и рыцарской цепью на груди. Стоял он за тяжелым дубовым столом, на краю которого лежали меч и два пистоля, были разложены бумаги и стояли два кувшина и кубок с вином. - И отрывать от работы, сэр. Но побывать, не нанеся визита... Боюсь, вы сочли бы меня неучтивым, обнаружив тело одного из этих созданий. Если его, конечно, еще не сожрали собратья.
А еще он был Сполдингом, если верить фамильному перстню на пальце. Хорошо, что михаилит Циркон мог не быть Бойдом. Плохо, что представители древних и уважаемых семей встретились вот так: один слез с крыши, будто вор, другой - сидел в собственном осаждаемом доме.
- Шон Сполдинг, - представился рыцарь и иронично поднял брови. - Неучтивым, говорите, счёл бы? Что ж, возможно, хотя в это время - едва ли удивился бы. Но я, кажется, знаю меньше гостя, а хозяину это не пристало. Кто погиб? И как?
Он, не торопясь, прошёл к полке, взял ещё один кубок, плеснул в него вина и долил водой из второго кувшина.
- Управитель купил такую сладость, что приходится разбавлять. Да и не стоит episkythizein, уподобляясь варварам. Не побрезгуете?
- Циркон, михаилит. Увы, погибшие не представились, - сокрушенно развёл руками Роб, благодарно кивая. - Женщина, быть может - мужчина. Оба - по моей вине, уж очень увлекательной и бессмысленной оказалась беседа. И один из этих... ребят, что так любят молоко. Этот - от арбалетного болта, остальные... Это вы знаете лучше, полагаю. Кто они, сэр Шон, эти ночные ходоки?
Снова вяло подивившись собственному безразличию, он вздохнул. Право же, хоть в ноги неистовой падай и проси гейс в наказание за равнодушие к чужим жизням. Он, Роберт Бойд, почитавший жизнь высшим даром, так легко, походя, отнял чужие! Вино было приправлено виной, что чувствовалась даже через густую, приторную сладость. А вот вода, лишенная жизни и теперь восполнявшая свои пустоты за счет лекаря, осозналась не сразу. Что ж, зажженному положено гореть - и Роб отставил едва пригубленный кубок на подоконник, не сожалея о глотке.
- Михаилит? - вот это хозяина удивило. Осушив кубок до дна, он отставил его на стол и устало покачал головой. - Впрочем, это объясняет... или нет. Доводилось встречать брата Кайта, но от Циркона ждал бы иного. Но - душа ваша, а я на орден зла не держу. Особенно в последнее время, но и новых смертей мне не хотелось бы. На том всё. Кто эти ходоки, спрашиваете вы? Это длинная история, но сперва я спрошу сам, если позволите. Зачем? Кто-то дал ордену заказ на нашу несчастную деревню?
- От Циркона я и сам бы ждал иного, - Роб сдернул с руки перчатку, привычным движением демонстрируя кольцо. - В оправдание скажу, что юнец из близкого моей семье клана воспылал страстью к здешней девушке, и... Взгляда на лица караульных хватило для этой вылазки, за которую прошу прощения. Орден пока не знает.
И вряд ли узнает, даже если Роба отпустят отсюда. Отчеты писать порой было лениво, а даже в Шотландии понимали, что означает красная лента, привязанная неподалеку от деревни.
Шон Сполдинг фыркнул.
- К здешней девушке?! Вот уж необычно, клянусь Господом. Но вы ведь понимаете, что такая страсть ни к чему хорошему не приведёт. Даже если каким-то чудом он увезёт избранницу отсюда, то дети... - весёлость с лица исчезла, и он зашагал по комнате, заложив руки за спину. - Это долгая история, мастер Циркон, и не из тех, что приходится рассказывать часто. Но михаилиту... может быть, это имеет смысл. Как вы думаете, сколько поколений здесь живёт эта... семья?
- Больше полувека, полагаю.
Для быстрого вырождения не нужны были столетия, пять-шесть поколений браков между кузенами - и потомки становились похожи то ли на хобий, то ли на обезьян. Странно, что они были так сильны, для вырожденцев-то.
Сполдинг мрачно улыбнулся и вылил в кубок остаток вина с водой напополам. Воды получилось больше.
- Было время, когда ходили ещё по земле великаны... и карлики. Тысячи лет назад, мастер Циркон, сказочное жило рядом с людьми - чтобы ни там ни говорил мой духовник про демонов. Хотя, пусть демоны. И иногда случалось так, что люди жили с ними ближе, чем полагалось. Ближе, чем было безопасно, понимаете? Те, кого вы видели и убивали - сородичи. Если позволите - предки, - он сделала паузу, сделал несколько больших глотков и выдохнул. - Когда-то это работало. Люди тогда отличались... едва ли. У них лучше получалось выращивать зерно, у тех, других - ловить рыбу и собирать подземные грибы. Симбиоз? Совместимость.

Было время, когда небо сотрясали крики легионов и им вторили граем священные стаи воронов, земля дрожала от шагов, а вместе с нею - и фоморы. Карлики и великаны, фэа наземные и морские... Роб мечтательно улыбнулся мысли о том, что демоница духовника Сполдинга ждала в холмах, нахмурился размышлению о странностях Кайла, нашедшего тут красавицу - и отбросил думы до поры.
- Прошу вас, сэр Шон, продолжайте.
- Наследственность, мастер Циркон. Тогда люди и... они скрещивались. И с тех пор в них... в нас что-то осталось. Не у всех. Не всегда. Не у всех одинаково, и целебная магия что-то может - не изменить, но затормозить, пусть это и стоит состояния. Но община останется замкнутой сама в себе - с этим уже ничего не сделать. Мы долго жили так, они - внизу, мы - наверху, в мире и договоре, отвечая за прошлое и настоящее, оставляя молоко и немного хлеба с мясом в память о прошлом, о нашей связи, и проживём ещё дольше. Или, - улыбка стала ещё мрачнее, - не проживём. Несколько месяцев назад что-то изменилось. Священник талдычит о проклятьях, карах господнях, но я не верю. Иисус терпелив, и едва ли стал бы наказывать невинных. И всё же... словно мор, и даже сверх того.
Допив вино, он приподнял кувшин с водой, обнаружил, что тот пуст, нахмурился и крикнул в сторону двери:
- Исла! Ещё воды!
- Вода - мёртвая, - уведомил его Роб, с интересом глядя на дверь. Где-то там бродила неведомая красотка Исла, покорившая сердце юного МакЛауда. - Что изменилось, сэр Шон?
Священники всегда слишком охотно твердили о проклятьях и было даже чудно̀, что здешний не попытался очистить деревню огнём. Ибо сказано: "Но если бы кто противопоставил Мне в нём волчцы и терны, Я войною пойду против него, выжгу его совсем".
- Он хотел аутодафе, подумать только, - с отвращением проворчал, отвечая на невысказанное, хозяин. - И что значит - мёртвая? Из тех же колодцев берём, как и всегда, - он подозрительно принюхался к пустому кувшину и пожал плечами. - Вроде бы... вода и вода. Но, правда, пить хочется постоянно. А случаться - ничего не случилось. Вы ведь понимаете, тут даже гости - редкость. Всё, что случается - случается с кем-то другим, а не с нами. За холмами, за горами, а здесь...
Обрывая речь, скрипнула дверь, и в комнату вошла девушка, при взгляде на которую в голову никак не шли мысли о вырождении и карликах: высокая, статная, в клетчатой юбке горянки и кружевной рубашке, открывающей белоснежные плечи. Тёмные, цвета чёрного мёда волосы Исла заплела в косы, вьющиеся по высокой груди двумя змеями, а на лбу мерцал тонкий золотой обруч. Заметив гостя, девушка приостановилась, прижав к себе поднос, бросила взгляд на Шона, который с явной гордостью махнул рукой.
- Михаилит Циркон, моя любимая дочь - Исла.
- Мадемуазель, - Роб почтительно склонил голову, не пытаясь разглядывать присевшую в книксене девушку. Красота его не трогала сейчас, когда приходилось думать. Пройди перед ним обнажённая Рианнон - не заметил бы. - Понимаете ли, сэр Шон, я - водник. И эта вода для меня - мертва. Её будто опустошили, вытянули из неё жизнь, а теперь она восполняет пустоты от тех, кто её пьёт. Подозреваю, от того и скотина у вас хиреет, да и с урожаями беда.
Могли ли соседи из языческой долины стянуть к себе всё благополучие из округи? Из воды - благостную основу, из земли - плодородие, из воздуха - тепло? И что михаилит Циркон мог сделать для этой деревеньки? Роб недовольно дёрнул плечами, мысленно вздыхая о простых и быстрых решениях.
- Опустошили, - сэр Шон взял у дочери кувшин, понюхал снова - и отставил в сторону. Взгляд его стал острее. - Если опустошили, значит - кто-то или что-то, так? Значит, с этим можно что-то сделать, так? Как минимум - найти это что-то или кого-то и... скажите, мастер Циркон, маг-водник, похоже ли это на контракт для михаилита? Пусть деревня выглядит небогато, и счета не сходятся - я ещё могу заплатить. По крайней мере - выслушать цену.
- Сложно говорить о деньгах, когда не понимаешь толком, что произошло, сэр Шон.
А Роб - не понимал. Живая или мёртвая вода осталась лишь в легендах, сказках, в источнике у корней Древа, в памяти. Но сейчас, когда в мире что-то сдвинулось, изменилось, легенды оживали слишком часто, на его вкус. Дьявольщина, да он сам был взят в мужья богиней!
- Но, пожалуй, я бы взялся, не называя цены, вопреки уставу и уложениям. Если получится - отблагодарите, чем сможете. Лишь одну вещь попрошу заранее. Письмо. Брачный контракт. Что-то, что я смогу показать юному Кайлу МакЛауду, чтобы убедить его: ваша прелестная дочь уже отдала своё сердце другому.
Иначе юнец непременно ринется штурмовать крепость, спасать Ислу от страшных ночных выродков и творить глупости, которые так легко и приятно совершаются в четырнадцать лет.
Отец с дочерью обменялись долгим взглядом, и Исла с тихой улыбкой скользнула к столу, поднимая перо.
- Брачного контракта нет, мастер Циркон, но письмо будет правдой. Моё сердце действительно уже отдано другому, и молодые рыцари, из какой бы знатной семьи ни были - не прельщают ни руки, ни взгляда.
- Избавьте нас от этого проклятья, - Шон Сполдинг протянул ему руку, - а я найду, как отблагодарить, слово.
- Что питает колодцы?
Руку Сполдинга Роб принял. Так, как делали это равнинники - перехватывая запястье. В ладонь застучало уставшее, угасающее сердце, силы которого вытянула вода. Пожалеет ли сегодня о том, что поделился целебством с этим рыцарем, Роб не знал: не успел еще привыкнуть к новому расчёту, новому расходу сил. Доведется ли драпать через Авалон от напоказ злой неистовой - тоже. Не спросил. Он вообще слишком многое не сделал, что должен был. Не собрал живой, точнее - живущей, воды из воздуха для умирающих. Дождь не напоил бы всех жаждущих, но хотя бы чуть притупил эту смертельную усталость, каковой веяло даже от Ислы. Не поспешил к той женщине. Не... Роб на мгновение нахмурился, снова запрещая думать. Сначала - дело.
- Я не зна... - Шон тряхнул головой, словно проснувшись, и задумался. А когда заговорил, речь звучала увереннее, живее, так, что даже Илса оторвалась от письма, взглянула на отца с удивлённой нежностью. - Есть маленькое озеро в холмах на северо-западе, к Дугласам, почти бездонное, и я не помню, чтобы из него вытекали реки. Форель там вкуснейшая, эх. А речки текут из Гадлох, но это восточнее будет. Но какие где стоки, - он виновато пожал плечами, - не скажу, простите. По вкусу помню, что вроде похоже на Лох-Битэг, но уже не поручусь. В последние месяцы всё на один вкус выходит. Но получается, что вода - она ведь и внизу, так? Получается, что малых гонит наверх тоже самое?
Выходило, что так. Вряд ли этим недофэа нравилась водица, утоляющая собственную жажду. А еще выходило, что придётся спускаться в логово к малым. К выродкам. Если уж чего не любил маг-водник-воздушник-лекарь Циркон, так это пещер и подземелий. Конечно, вода была везде, даже там, стоило лишь позвать, и разумеется, там непременно был воздух, но земля будто давила, хоронила его, казалась холодной и чужой. Можно помнить, что угодно. Даже дрожь камней, повинующихся приказу. Понимание не даёт контроля, если из души, из крови уходит нечто, роднящее тебя со стихией. Чтоб они сдохли, малые эти!
- Откуда они приходят?
Роб завладел одним из кувшинов и снова утвердился на подоконнике, вглядываясь в воду. Вода была ленивой, отдавала чужой, наведённой пустотой. И понимания, что произошло, это не давало. Пришлось выплеснуть воду за окно, мстительно метя в одного из ублюдков, ожидаемо не попав, но зато поймав за хвост мысль. Которую немедленно принялся воплощать, как обычно не задумываясь о том, как выглядит. Для начала он уцепил один из кубков, порядочно запыленный. Его пришлось протереть полой собственной туники и лишь потом досадливо хлопнуть себя ладонью по лбу: пыль - это почва. Но сокрушаться и собирать с одежды её было поздно, а потому Роб укоризненно уставился на посудину, наблюдая за тем, как она наполняется чистой водой, пока в другом кубке испарялась её мёртвая сородственница. В воздухе на некоторое время повисла пустота, её ощущение, а потом кубок просто исчез.
- Ой, - меланхолично заметил Роб, вручая чистую воду Шону и любуясь на его изумленно-задумчивое лицо, краем глаза ловя улыбку Ислы. - Кажется, стоит поторопиться. Так откуда они приходят? И почему горный хрусталь на булавке?

Если на краткий миг поддаться упоительной подозрительности, над которой так много смеялись в капитуле, то улыбалась девушка жалким потугам фокусника-михаилита хоть что-то понять. Потому что знала о происходящем и была причиной всему: магом-водником, тщательно заметающим следы, желающим уморить носителей проклятой наследственности. Но только на мгновение, мимолетное, достаточное для воспоминаний о тяжелой руке неистовой, после которой становилось пусто и звонко в голове.
Сэр Шон откашлялся, передал кубок Исле. Та ответила благодарной улыбкой, поднесла кубок к губам и внезапно нахмурилась, глядя туда, где только что был ещё один. А хозяин поместья уже тронул килстин и заговорил.
- Откуда? Снизу, мастер Циркон, из скалистых пещер и коридоров. Я был там один раз, с отцом, когда всё ещё не... изменилось. Я помню мили и мили каменного лабиринта, где порой свет факела не доставал до потолка, а порой и факелы были не нужны, так светились свисающие плети мха, лишайники, странные твари, похожие на слизней. И народ - много, везде, смотрят, щурятся, молчат. Этот кусочек отколот от огромного кристалла в их святилище. Там, где с потолка льёт могучий водопад, растекаясь ручьями по всей их деревне. И свод - как звёздное небо из-за кристаллов и этих... улиток. Только постоянно движется.
"Уж не в катакомбах ли Танелла вы побывали, Шон?"
Роб обреченно стукнулся головой о створ окна, не понимая решительно ничего. Водопад, могучий и растекающийся ручьями, затекающий еще и в колодцы... Что было его источником? Озёра? Реки? Почвенная вода? Слишком много всего, чтобы метаться, проверяя. Слишком опасно вниз, слишком долго наверху, слишком... Как-то тут всё было слишком. Даже Исла была излишне красива для тех, кто вырождался, а на фоне этих низколобых угробищ и вовсе казалась богиней. Как же ему осточертели все эти богини!.. Хоть вешайся прямо на кристалле в святилище выродков!
- Водопад... Откуда он льёт? Подумайте, что может быть его источником?
- Это было так давно, - пробормотал рыцарь себе под нос и снова заходил по комнате от стены до стены. - И расстояния тогда казались другими, вы же понимаете. В пять-то лет. Вашим воспитанникам то, что дома осталось, не кажется больше, чем было? И слизняки меня тогда интересовали куда больше направлений. Но всё же, если вспомнить... отец шёл без карты, но с прутом, и вслух проговаривал всё - так ему было проще. Восток, север, но... пожалуй, всё-таки в сторону Лох-Битэг. Шли мы тогда медленно - чтобы не насторожить охранников, и весь путь туда-обратно да ритуал заняли целый день, так что... если и не озеро, то получается недалеко.
- Нашим воспитанникам зачастую не хочется вспоминать дом. А у многих его вовсе нет. Ритуал, сэр Шон?
Любопытно, как относился к отправлениям ритуалов здешний священник, готовый на аутодафе? Роб устало покосился за окно, где тьма стала густой, чернильной, обещающей сон и покой. Значит, Лох-Битэг...
И развернуться бы сейчас, уйти, и пусть дохнут они тут к дьяволу, но что тогда делать с осознанием, что рано или поздно эта вода опорочит почти все источники в стране, а то и утечёт в море?
Хозяин меж тем пожал плечами.
- Ничего особенного. Это сейчас всё изощрённое, сложное, а этот достался со старых времён. Чуть пения - правда, больше похоже на чириканье, - удар по кристаллу железным зубилом, из которого потом сделают иглу, а прочее расплавят, чтобы ушло в землю. Связь, как я и говорил. Но вода... дьявольщина. Получается, ни местное зерно, ни мясо есть нельзя, а мы?.. Зараза. Что-то можно завезти, пусть и дорого, но ладно. Это я могу. А то, получается, кроме этого чёртова мёда снаружи вовсе ничего не осталось.
- Из долины? - Мрачно уточнил Роб, прозревая простую отцовскую истину, впитанную с молоком матери и вбитую оплеухами братьев: "От Дугласов - беды".
- Торговец из вольных заезжал в конце осени, - кивнул сэр Шон. - И недавно снова. Вроде бы на юг направлялся, но я, право, не стал особенно расспрашивать. Может, и внеклановый, но товары-то оттуда, а Чернолицых не люблю. Но что делать, не слишком-то мы тут балованы.
Муравьи очень любили мёд. Роб почти увидел Ангуса Дугласа, рыжего и смуглого, обмазанного сластью и лежащего на муравейнике. Связанным и обнаженным.
- Ненавижу мёд, - пробормотал он себе под нос, доставая из сапога фляжку, чтобы приложиться к ней. И со вздохом всучить Шону. - Выпейте. Вам придётся пока выпаривать воду и собирать ту, что осядет из пара. Подозреваю, при этом исчезнет немало посуды. Ох, как же к озеру не хочется!..
Исла капнула сургучом на письмо, подула на него и вручила Робу.
- Вот. Если это не отпугнёт вашего Кайла, то даже и не знаю. Тогда придётся ставить капканы.
"Скиснуть тебе в простоквашу, девочка!"

Шон, для человека, живущего на границе клановых земель, был удивительно нерасторопен. Плохо ходил по крышам, не знал, как вывести лошадь, чтоб на неё не посягнули подземные родственнички, но зато к озеру рвался так, будто ему там клад золотой обещали. Роб, всё глубже впадая в Циркона, лишь досадливо закатил глаза, молча соглашаясь с этим. Мало ему было жены и влюбленного сопляка, обзавелся лэрдом. Раймон где-то в Англии, быть может, снова сцепился с Эдом Фицаланом, капитул снова заседал без Тракта, а сам магистр, дерзновенно мечтая об ужине, карабкался в холмы по осыпающейся тропке! К озеру!
Вы же, братия, не унывайте, делая добро. Укрепите опустившиеся руки и ослабевшие колени, ибо в своё время пожнём, если не ослабеем.
Удивительно, как Библия влезала в мысли именно в такие моменты, когда ничего не хотелось. Настроение Писание не улучшало. Напротив, вспоминалась всякая дрянь про то, как праотец Авраам продавал свою престарелую жену фараону; как премудрый, но такой бесхитростный Соломон обзавелся гаремом; и как великий Давид отобрал Вирсавию у своего генерала. Причем, становилось интересно, как Соломон справлялся с таким количеством баб. При самых простых рассчетах выходило, что в день он должен был принимать три с половиной женщины, а при столь плотном графике на премудрости времени не оставалось...
Для ощущения заседания в капитуле Робу не хватало только кубка с вином и бубнящего брата-казначея под ухом. И вот этого мечтательно глядящего на луну анку, что развесил сытое брюхо на колени, сидя на камне.
Впрочем, умиротворенную нежить Роб оглядел бегло, лишь подивившись безмятежному выражению морды. И сосредоточился на озере, покрытом черным, хрустким льдом, стараясь не смотреть на лоснящихся лесавок, что затеяли игру в салки на холме. В озере в самом деле был сток, куда уходила вода - это чувствовалось слабыми отголосками из-под льда, но в завихрениях, в спиралях, подобным тем, что украшали жертвенники древних, ощущалась и пустота.
- Tairbh.**
Де Круа, восприемник и предшествователь, частенько напоминал Робу, что михаилиту платят не только за дело, но и за зрелище. Роб - исправно об этом забывал. Вот как сейчас, когда он просто сидел на корточках у воды и смотрел с задумчивым видом на лёд, подражая анку. Пустота, которую он понизил до херни, текла от полуразрушенного причала с лодочками, куда и пришлось направить стопы.
- Dè a nì thu tairbh?***- тихо поинтересовался лэрд, кивая на лесавок и анку. - А то вдруг кинутся? Никогда таких спокойных не видел. Дурной знак.
Дурным знаком было повстречать на пути Старшую, хромого ворона и Гарольда Брайнса. Всё остальное казалось ничего не значащей ерундой.
- Кинутся - сделаем, - коротко ответил Роб, подходя к причалу.
Неподалёку от причалов на берегу чернели брюхами перевёрнутые лодки. Судя по наметенному снегу без единого следа, пользовались ими в последний раз давно - или аккуратно несли до воды по воздуху. Причалы тоже выдавали запустение. Прочные столбы ещё стояли, но доски кое-где провалились до самой воды. От ближайшего дерева - старой покосившейся ели - уходил под лёд толстый, новый на вид канат, оставленный Робом на сладкое. Пока метался, изучая следы груженых телег, костей животных под снегом - не до веревки было. Лишь потом, подергав канат, чтобы убедиться в его прочности, оглядев ель и не найдя на ней никаких знаков, даже руны завалящей не найдя, обреченно вздохнув, он опустился на потрескивающий лёд, касаясь его ладонью.
На том конце, под водой, были бочонки. Не слишком большие, и почти наверняка не тяжелые, из которых, по ощущениям, сочилась хернёвая пустота.
А еще в неверном свете полумесяца Роб видел, как ветер играет с изумрудной густой шерстью лесавок, глядящих на него с нескрываемым интересом.
- Шон, на дерево!
Под тихую ругань лэрда и звуки карабканья Роб поднялся на ноги, рассеянно потянув из-за спины арбалет. Ему не нравились лесавки нападающие, а уж изучающие - тем паче. Но нежить пока не нападала, и время, силы, внимание доставались бочонкам.
- На кой дьявол вам канат? - Поинтересовался он у нежити, подмигивая крупной и пушистой самке. Лесавка ничего не ответила, но зато приосанилась и повела ушами, точно польщенная вниманием. - Могла бы и ответить, бесстыдница. Жаль, что я не Моисей, мда...
Разверзнуть воды, обнажая дно и два бочонка на одной веревке, казалось заманчивым. Но, увы, почти невозможным. Не в ситуации, когда дрянь надо поднять со дна аккуратно, не расплескивая, не позволяя ей пролиться в почву и не трогая каната. Последнее - из любви к осторожности. Его, разумеется, могли привязать просто так, чтобы поднимать бочонки. Или спускаться к ним на дно. Но пачкать о него руки не хотелось, да и лесавки взирали на это неодобрительно. Роб продемонстрировал заряженный арбалет самке, с которой кокетничал, и уселся у кромки воды, нащупывая пузыри воздуха. Порой не нужно быть Моисеем, достаточно просто припомнить старую кличку.

Подлёдная каверна подходящих размеров обнаружилась почти сразу. И воздух там был правильным - послушным, верным и похожим на пса. По крайней мере, получившийся из него пузырь нырнул вниз охотно, как Девона за мавкой, и также радостно попытался вынырнуть: вода упиралась в саму же себя, окружая воздух незримой для глаза плёнкой, выталкивала и отторгала.
- Если однажды я встречу тебя, - почти нежно пообещал Роб неведомому утопителю бочонков, расставаясь с силами из накопителя, - четвертую.
Пузырь окружил, обтёк бочонки, оттеснил от них воду, приподнимая над дном, а казалось - будто руками тащит Роб их из воды, и налиты они - свинцом. Сокровища медленно всплывали, поднимаясь к поверхности, с гулким уханьем треснул лёд и взору явились бочонки светлого дерева, небольшие, перехваченные обручами, без каких-либо трещин и дыр. Плеснула вода, подталкивая их к берегу, а Роб уставился на свою добычу тем же взглядом, каким баран смотрит на новые ворота. С бочками нужно было что-то делать. Но что?! Трогать руками, пусть даже в перчатках, их не хотелось. Плотного мешка, в который их можно было бы завернуть, под рукой не было, а вечно держать их в воздушной капсуле Роб не смог бы.
Пора было решаться на что-то, хоть и не хотелось. Он глянул на лесавок, что неотрывно следили за каждым движением и несмело коснулся воды в их телах. Со своей ленью надо было бороться, но и с этим можно подождать. Пока же нежити стоило вскипеть если не гневом, то хотя бы выпитой водой, свариться внутри своих шкур.
"Эх, знал я и бога, и чёрта..."
Гляди покойный де Круа на Роба сейчас, непременно бы возгордился. За героическую позу с воздетой рукой, горделиво вскинутую голову, над которой в свете луны должен был светиться нимб белых волос, за эти прямые плечи и суровое лицо в иных местах платили много, а женщины - еще и собой приплачивали. Из женщин, к сожалению, тут была только лесавка, а анку вообще вряд ли впечатлился. Впрочем, изумрудные твари тоже не подкачали. Умирали они небыстро, падали в живописных позах, вываливали фиолетовые языки в судорогах и даже истошно визжали. Их вожачка и вовсе умудрилась добраться до сапог и цапнуть, скорчив недовольную морду от укола обережной руной. Шутовски раскланявшись в ответ на аплодисменты Шона, отдающие иронией, Роб глянул на недовольного анку, что неспешно брёл, явно намереваясь побеседовать с человеком, отнимающим у него такую вкусную мертвую воду.
- Иди-иди, - ободрил его Роб, набирая в ладони воду. - Шон, вы хотите, чтобы дети Ислы гордились своим дедом в веках?
- Допустим, - не без подозрительности в голосе согласился лэрд. - Кто же не хочет. А что?
- Спускайтесь. И одолжите крест вашему будущему крестнику. Вам нравится имя Дионисий для него?
Роб ехидно улыбнулся, благословляя воду. Ему хотелось проверить мысль, вынашиваемую так давно, что она уже почти забылась, но ради неё он носил в сапоге пузырек елея.
Судя по звукам и новой порции ругани, Шон с дерева скорее упал, чем слез. Подойдя к Робу, он скептически оглядел анку и заломил бровь.
- Такая ответственность... справлюсь ли я? Кажется, трудно будет воспитать... это в вере. Да и отвечать за него перед Господом потом не очень хочется. Разве что... - снимая крестик, Шон Сполдинг оглянулся на лодки. - Жизнь окажется недолгой?
- А виру я вам выплачу, - кивнул Роб, подцепляя непременный атрибут любого христианина пальцем.
И вздохнул. Ярая вера и благочестие никогда не были спутниками ни Роберта Бойда, ни магистра Циркона, но в такие моменты, когда совершалось таинство, когда всепрощающий Христос откликался на его слова и призывы, обоих охватывал священный трепет. Казалось, стоит прислушаться - и различишь шорох ангельских крыльев.
- Крещаю тебя, анку, во имя Отца, и Сына, и святого Духа. Нарекаю Дионисием. Аминь.
Крещаемый благодати не обрадовался, рванулся так, точно преисподняя ему дорога была и даже успел порвать оверкот своему крестному, но трижды облитый святой водой, замер, протянув лапы.
- Et nomini Patris, - на шее новокрещенного Дионисия закачался крест, а на лапы лег белоснежный платок из-под обшлага, который сошёл бы и за крестильную рубашку, и за рушник. - Et Filii, et Spiritus Sancti. Иди с миром, Дионисий.
Обряд, как и положено, завершил елей. Начертав крест на сером, шелушащемся лбу анку, Роб невольно подумал, что союзником аду он будет хорошим. Так богохульствовать мог только святой Дионисий, обращавший в христанство сатиров и пингвинов.
- Под крайней лодкой в промасленой коже рядом с острогами и прочим есть топор, - задумчиво проговорил лэрд, трогая прорехи в одежде, под которыми блестела сталь кольчуги. - И дерево хорошее.
- Ай, как неблагочестиво, Шон, - поцокал языком Роб, разглядывая дело рук своих и уже почти видя главу в трактате об упокоении нежити. - А как же "да приступаем с искренним сердцем, с полню верою, кроплением очистив сердца от порочной совести, и омыв тело водою чистою"?
Впрочем, рубить на куски Дионисия, который из новокрещенного быстро стал новопреставленным, разговор не мешал. Напротив, отвлекал от мыслей о бочонках, к которым приходилось возвращаться. Торговцы мёдом, ворванью, маслом и прочим могли перевозить вот такие вещицы среди своего товара, подбрасывая в озера и реки, чтобы потом вытащить... Для чего?
Глядя на то, как неохотно разгорается погребальный костер, щедро сдобренный виски, Роб хмыкнул. А что, если они не отравляли воду, а чем-то, что пряталось в оболочке из досок и обручей, отнимали у неё суть? Известно, вода - подательница жизни. Она сияет из глубин, дарует весть об единстве миров - земных, божественных, мёртвых. Вода первой целует мужчин и женщин, а на земле все подвластно её силе. Итак, воду убивали бочонками, собирали в них жизнь, чтобы...
Чтобы оживлять в долине павших? Дарить Клайдсайду вечное лето?
Роб задумчиво взъерошил себе волосы. Ему нужно было содержимое этих бочонков. Ему оно было незачем, ведь иначе деревня Шона попросту не протянет до оттепелей и таяния снега, до дождей и чистых рек. Циркон не мог переступить через себя. Роберт Бойд - тем паче, ведь на месте Томатина уже однажды оказался Фэйрли. И никто не помог. Со вздохом Роб опустился к одному из бочонков, натягивая перчатки, и аккуратно поднял, удивляясь тяжести.
- Значит, вот какую рыбу теперь ловят в озере? - вот теперь в голосе Шона не осталось ни юмора, ни иронии, только глухое напряжение и упрямая горская злость. - Что это, мастер Циркон?
"Если б я знал."
- Думаю, предмет, которыми лишали воду сути. И если мы поймем, как открыть, не ломая...
Бочонок был по виду обычным, хорошей выделки, с аккуратными ободьями и гладкими донышками. Он обрывал руки тяжестью и совершенно не хотел ни говорить, ни показывать, ни открываться. Утвердив его у ног и только что не облизав, Роб, наконец, нашел под одним из ободов воздух. Едва заметно отставала железка от дерева, самую чуть, будто посудину случайно помяли в повозке. Роб досадливо сдернул перчатку, чувствуя, как жадно к его жизни присосался этот деревянный вампир и подцепил пальцами обод, с трудом проворачивая его. Бочонок щелкнул и донышко приподнялось, прерывая вытягивание сил.
Внутри были руны. Их Роб заметил первыми, привычно считывая - жизнь, здоровье, сила, разделение, смерть. По виду - германские. Одну, особо любопытную комбинацию, он даже зарисовал, вырезая кинжалом на куске лодки. Руны в ней опознавались плохо, будто встраивались друг в друга. Будет о чем побеседовать с Филином долгими вечерами в резиденции, хоть их почти и не бывало.
А еще письмена наводили на мысли о Вальтере Хродгейре, содержании полка и свободном порте в Фэйрли, но сейчас об этом было думать нельзя.
С ожесточением выбивал Роб кинжалом содержимое бочонка, чтобы разломать о колено и выбросить в воду. Деревянные соты, начиненные брусками из серебра, сплавленного с железом, ломались неохотно, с громким треском, ровно по центральной засечке. Германцы... Они тоже были кельтами, почти гэлами, почти людьми. Они тоже почитали древних когда-то, поклоняясь богам-воинам, богиням-воительницам, женщине как Плодородию. Но их никогда не было в этих землях! Или были? С римлянами, в легионах! Наемниками! О, Бадб!..
Вода шипела, принимая отнятое в себя. Но шипела - довольно, как хорошее игристое вино, а в воздухе пряно и свежо пахло силой. Роб с наслаждением, каковое и не думал скрывать, вдыхал эти пары, с трудом удерживая себя от того, чтобы не испить этой воистину живой теперь воды прямо из озера.
- Сэр Шон, ваша вода.
Не смальчишествовать он не мог, хоть и не было для этого настроения. Пастилки из трав подстегивали разум, заставляли бодрствовать, но мрачность и меланхолию лишь усугубляли. Роб взялся за ворот туники, собираясь нырнуть - и тут же передумал. Сердце пошаливало, да и обнаружить однажды, что не стареешь, казалось печальным. Судя по выражению лица, лэрд думал схоже, если не зная, то явно догадываясь, что произошло. Поколебавшись, он опустился на колени рядом с кромкой льда, набрал в ладони воды и осторожно отпил глоток. Потом - ещё и ещё, наливаясь силой и жизнью. Остановившись после третьего глотка, местный владетель решительно вылил из собственной объёмистой фляги бренди и набрал воды над тем местом, где тускло блестели железные бруски.
- Думаю, пригодится. Благодарю, мастер Циркон.
- При повторном обращении - скидка, - пробурчал Роб в ответ, неохотно улыбаясь. Переколдовал лишнего - и от этого начинало знобить. Вздохнув, он вогнал кинжал в ножны. Его ждали жёнушка и этот сопляк Кайл. И, быть может, ночлег в какой-нибудь охотничьей избушке.

Шон вздохнул.
- Надеюсь, второе обращение не понадобится. Когда есть нужда в михаилитах, это значит, что сначала появилась проблема, и немаленькая, и непростая. Но, к слову о скидке. Мы, конечно, небогаты, увы, но в качестве благодарности, пожалуй, мог бы наскрести двести фунтов.
Роб вздёрнул бровь, начиная улыбаться уже искреннее. Начиналась любимая игра Фламберга - торг.
- Двести в иное время я только за лесавок беру. А ведь еще анку-философ. Очень опасная модификация, сэр Шон. Когда убивает, думает о Сократе. Но из уважения к небогатству - тысяча, вместе с озером.
Мелкие волны шуршали тающим льдом, а по берегу разливалось зябкое журчание - снег ручейками сбегал в озеро. Но воздух ощутимо теплел, лаская лицо и руки. Впрочем, лэрд выглядел так, словно им подавился.
- Озеро - фамильный лен, мастер Циркон! Как можно! К тому же... тысяча? В Англии один из ваших братьев взял за анку всего двадцать пять фунтов! И за эти два месяца деньги никак не могли так обесцениться.
- То был обычный, необразованный анку, - просветил его Роб, - к тому же, брат остаток суммы взял послушницей монастыря. Но озеро мне ваше не нужно, тысяча - это лесавки редкого зеленого окраса, за шкуры которых вы выручите гораздо больше, анку-стоик и очистка воды.
Дьяволов акцент подводил снова, но в этот раз не понимали его гэльский. Странно это было - казаться скоттом в Англии, и англичанином - в Шотландии.
Лэрд упрямо сложил руки на груди.
- Триста. Разницу могу дать какой-нибудь из деревенских женщин, даже двумя - по весу будет больше, чем лесавки. Запрет - запретом, но хорошему человеку не жалко. Или... как насчёт поставок горного хрусталя и других минералов вашему ордену со скидкой? Лаборатории жрут их, как тот конь - вереск.
Роб вздохнул, вытаскивая из-за ворота гранат магистра над трактом, что всю дорогу болтался на шнурке. Хрусталь и минералы звучали заманчиво, но в Форрест-Хилл Сполдинг возить их уморился бы. Отступив на шаг, чтобы не мешать расти подснежнику - следу Дану, которым богиня возвещала свой приход и весну, он покачал головой.
- Мне женщины ваши ни в пиз... кхм... никуда, в общем. Женат, а на рынке продавать претит. Так что, восемьсот и минералы.
- Молодые магистры пошли, - удивился Шон, но пожал плечами. - У нас тут таких нет. Что ж, как магистру - четыреста пятьдесят, минералы и каменный цветок для жены, чтобы не била ножнами.
- Тогда она будет бить каменным цветком. - Сознался Роб, в свою очередь складывая руки на груди, - предпочту ножны. Семьсот и минералы. И мне в Самайн будет пятьдесят три, сэр Шон.
Он наклонился, бережно подкапывая один из подснежников кинжалом, поднимая его на ладонь вместе с комом земли. Быть может, неистовая порадуется такому незамысловатому подарку больше, чем каменному цветку.
Лэрд вздохнул, тоскливо оглянулся на вылезший из-под снега у лодок кустик вереска.
- Торгуетесь точно на пятьдесят. Шестьсот, минералы и буду рад, если когда заглянете не по делу. Библиотека у меня, может, и не чета орденской, но интересные свитки о старых временах найдутся. Дневники...
- По рукам, - согласился Роб, баюкая подснежник. Слишком большую цену он назвал за мертвых крестьян, одного выродка и несколько порушенных крыш. Но лэрду, вынужденному думать, как прокормить жену, детей и полк, поневоле приходилось быть жадным михаилитом.
Шон Сполдинг с улыбкой пожал ему запястье, открыл было рот, собираясь что-то сказать, и осёкся.Озеро плеснуло, потом ещё, громче. И волна, плавно катившая на берег, не уменьшалась, а напротив, горбилась тяжелым валом. Наконец, на поверхности показалась вытянутая кожистая голова размером с лошадиную. Огромные зеленые глаза под чешуйчатыми бровями хлопнули на солнце, сфокусировались на Робе, после чего голова равнодушно отвернулась, и создание рывками полезло на берег. За головой показалась шея, которая всё тянулась и тянулась, пока не перешла в толстое гребенчетое тело на огромных ластах. Следом за прыгающим, как огромный тюлень, существом показался длинный мясистый хвост. Не обращая на людей внимания, оно подпрыгало к сосне, попробовало на вкус ветку с рыжеватой хвоей, чихнуло и задумчиво сожрало кустик вереска, перемолов его широкими плоскими зубами.
- Кажется, вода слишком живая, - философски заметил Роб, созерцая дракона, который с явным удовольствием уплетал вереск. И, не оглядываясь больше, направился к выходу из этих холмов, где на мгновение воцарилась почти туатская весна.

-------------------
* ублюдки
** херня
*** А с этой хернёй ничего делать не надо?

27 февраля 1535 г. Хижина.

Порой Робу казалось, что всё происходящее ему снится. Спит маленький Робби в колыбельке, похрапывает рядом кормилица, а все эти богини, выродки, орденцы и твари просто снятся, тревожат в сладких дрёмах, покусывают комарами, что залетели в открытое окно...
Но в начале весны комаров не бывало, жаром дышало не лето, а камин в хижине, и Бадб не похрапывала. Напротив, заставляла спать. Впрочем, сну, как и всему на свете, тоже наступал конец, да и ощущать себя заколдованной королевной из сказки было совсем не забавно.
- ... и анку сидит на камне, брюхо развесил по коленям, луну созерцает, - рассказывал Роб неистовой, поздним вечером утвердившись перед камином и принимаясь чистить репу для похлёбки. - Я окрестил его Дионисием, в честь святого, который обращал пингвинов. И подумал, что надо пробовать гонять нежить именем... ну вот хотя бы Старшей.
Седельная сумка лежала неподалёку, и он на мгновение отвлёкся от своего занятия, чтобы засунуть за щёку новую пастилку.
- Подавишься, - ласково помахала большой деревянной ложкой Бадб, колдовавшая над котлом, от которого уже поднимался пряный пар. С найденным домом им откровенно повезло - за добротной дверью, с которой не справились звери, подземные херни и нежить, нашлись и заботливо сложенные дрова, и даже продукты для путников. Приправы богиня привезла свои - неожиданно много и разнообразно, словно доставала из воздуха. - Вот точно подавишься. Не на этой пастилке, так на следующей - точно. А я скажу, что предупреждала. Что говорила: вредны они, эти твои штуки. Советовала бросить гадость, чтобы не было лиха. Вот как Гарольд Брайнс в этот самый момент говорит некоему констеблю, что у того "туатский загар", - она помедлила, наклонив голову. - А, нет. Прости, спрашивает, не туатский ли у него загар. Легко ошибиться, понимаешь?
Роб задумчиво перекатил мерзкого вкуса пилюлю за другую щеку, игнорируя угрозы неистовой, что решила побыть попросту сварливой и изобразить из себя ржавую пилу. Жену приходилось терпеть, а вот Гарольд Брайнс ему надоел почище Старшей. Риск - дело благородное, но только лишь когда стоит на основе из разума. Брайнс даже не рисковал, он просто был невоспитан, глуп и заносчив, поступки его и слова уважения не вызывали, а способность к верности хотя бы самому себе была сомнительна. Порой Робу казалось, что торговец ненавидит себя и стремится к гибели.
- Понимаю, - покладисто согласился он, опасливо поглядывая на ложку, которая вполне могла при посредстве Бадб пройтись по его спине, - и трепещу. Но Джеймс всё равно узнал бы, кто учит Бесси магии, так или иначе.
Бадб со вздохом отвернулась и отложила ложку на край котла, звякнув ручкой.
- А теперь он говорит, что ты со всем этим связан.
Всё же, она была пророчицей. Нет, Роб не подавился пилюлей, но зато нож соскользнул с репы и вонзился в ладонь, пока он удивлённо таращился на неистовую. За непокорство порой наказывал фатум.
- Я?! Почему?!
- Потому что ты мой муж и полководец, разумеется, - просветила богиня, протягивая руку. - Давай ладонь.
- А...
Роб ошарашенно уставился на порез, только сейчас ощутив боль. Какого дья... торговца происходило в Бермондси, и зачем Брайнс вообще заговорил о богинях и их полководцах?! Скучно гореть на костре в одиночестве, или ад теперь принимает жертвы с аутодафе?!
- Я сам, спасибо, mo leannan. - Кровь капнула на пол, и он, заставляя ранку затянуться, поспешно затёр её ногой. - Скажи, у тебя уже есть вдовье?
Впрочем, вдове еретика не позволят даже темно-синего платья. Отнимут всё, вместе с жизнью, не оставят ни замка, ни земель, ни маленького Райна. Все сгорят в одном пламени, даже Девона.
- Знаешь... - Бадб поглядела на его ладонь, на котёл. Оглянулась куда-то за стену, глядя на юг, и отряхнула руки. - Думаю, мне самое время его пересчитать. Проверить, довольно ли, хватит ли на безбедную старость. Ты выиграл, Роб Бойд, тракт весь твой. Но уж репу я напоследок порезать помогу.

Неистовая исчезла внезапно, резко, с хлопком, заставившим репу разлететься ровными кубиками по хижине, котел - выплеснуть похлёбку в огонь. Роб досадливо пнул поленья, что сам и принёс из-под навеса. Богини... Женщины! Желание уберечь от опасности принимают за пренебрежение, за обидное невнимание. Попытку обойтись без её помощи - за избегание, увиливание, презрение, попирание, гнушение и...
Слова закончились, а в окна робко поскреблось одиночество.
- Badb! Badb Catha, fàilte!
Илот не может ждать хозяйку, возвышаясь над нею - и Роб опустился на колени. К тому же, так было проще каяться и просить.
- Прости меня. - Заговорил он, опуская голову. - Я порой забываю, что жизнь нужно делить на двоих - и это моя вина. Но делаю я это, думая о тебе. Желая, чтобы ты жила сама, не в тени, но рядом. Чтобы на миг забыла о божественном и просто наслаждалась солнцем, ветром, водой, огнем очага, дыханием земли. Жила среди людей, ярко и жадно. Я постоянно забываю, что тобой пренебрегать нельзя. Но и это делаю, думая о тебе. Никто не должен сказать, что твоими генералами становятся через постель, илотами - желая получить блага, мужьями - чтобы хвалиться победой. Много ли чести в том, чтобы говорили: "Его полюбили - за смазливую физиономию; его берегли - за горячее ложе; давали силы - боясь потерять?" Люди, твои будущие последователи, смотрят на меня - и видят тебя. Даже в мыслях я не могу позволить себе взять от тебя что-то. Даже наедине. Я не выиграл. Я проиграл. Вернись, моя Бадб.
"И спаси от одиночества."
В ставни постучали. Пришлось подняться, чтобы впустить рыжеватую ворону, втайне радуясь, что хотя бы моргенштерн на голову не уронила: злая Бадб в окно не стучалась, а значит - была в бешенстве.
Но злость неистовой была понятна. Не хотел Роб брать с собой жёнушку, дорожа не только ею, но и холостячеством тракта. Потому и злился до сих пор, что принудила взять, приучила к себе рядом. А его невысказанное недовольство, зудящее за гранью мысли, его отстраненность, бесили Бадб. Но и радоваться, что ушла, он не мог. Кампания, в которой победивший проигрывает - горька. Да и кто будет превращать брак в поле битвы?
Потери открывают глаза на истину, а истина была в отчаянной, щемящей пустоте, которую птица заполнить не сможет. С птицей нельзя просыпаться рядом, на побасенки вороне наплевать, и даже досаждать ей заботой не получится. Жаль, что такие осознания приходят поздно. Хорошо, что они вообще приходят. Бабья тряпка, говорите, мистер Брайнс? О, нет! Чтобы признать свою вину, необходимо мужество рыцаря, входящего в пещеру к василиску.
- Я не лицемерю, - уведомил Роб птицу, снова опускаясь на колени и изумленно наблюдая, как ворона разгрызает острыми зубами кусочек репы, - да, не хотел брать. Да, молчал о злости. Но понял, что обижаю, лишь сейчас, оказавшись перед лицом совести. И мне нужна рядом ты, пусть даже в птице. Но лучше - вне её. В конце концов, это могло быть - и будет! - отличное путешествие, клянусь. Возвращайся, моя Бадб, ты нужна мне. Муки одиночества нестерпимы.
Возникшая вместо птицы Бадб проглотила репу, и заговорила не оборачиваясь, глухо.
- Я знаю, что грубая, настырная... древняя с привычками, которые уже не умирают. Что отрываю от того, что важно ради того, что важно. Не знаю даже, лицемерие ли игра в жизнь, когда ты мёртв. Жива ли я, или рядом с магистром Цирконом тащится по тракту гниющий труп, сотканный из земли, огня, воздуха и мёртвой воды?
Роб покаянно вздохнул, стыдясь самого себя. Воистину, порой молчание нельзя назвать золотом, скорее - углём, на котором медленно вскипает котёл раздора. И в который раз поднялся на ноги, чтобы подойти ближе. Муж, обидевший жену, обязан был обнять её. Илот, оскорбивший госпожу, даже смотреть на неё не смел. И от этих противоречий Роба трясло, как мальчишку на первом свидании. Он несмело коснулся плеч неистовой, прижимая её к себе.
- Не отнимай у меня вину, моя Бадб. Жизнь - это не лицемерие, не обман, не фальшь и даже не морок. Ты злишься, радуешься, наслаждаешься трактом и поместьем, смеешься моим глупостям, слушаешь и советуешь, управляешь и... Ты живешь. Ну разве может труп обижаться на невнимание мужа? Поверь михаилиту - нет. Разве что, когда надеется его сожрать. А что настырная - так это хорошо. И грубость тоже хороша. А тому, кто назовет тебя древней, я сломаю нос, вечно юная. Об одном попрошу: не прощай, не заслужил. Но - останься.
- Хм-м, - протянула богиня, опёршись на него и запрокинув голову на плечо, - не прощать - это мне нравится. А если выплюнешь пастилку, даже расскажу заранее, за что твоему великовозрастному сыночку верховный магистр завтра поручит оборвать уши.
"Дались тебе эти пилюли..."
Роб послушно сплюнул в кулак и выбросил забытую пастилку в очаг. Раймон-то останется с ушами, а ему еще вину искупать, примиряться и хотя бы на некоторое время становиться белым и пушистым котиком. С, мать их, полосками. Он молча отвёл локон в сторону, чтобы припасть к горячей шее, где под нежной, белой кожей слышалось совсем настоящее, живое, человеческое сердце.

Заговорил Роб уже после неспешного, неторопливого примирения на хлипком топчане: хрипло, унимая дрожь в руках и ногах, ласково кутая неистовую в собственный плащ и превозмогая чудовищную усталость, которая, ак и всегда бывает с пилюлями, нахлынула внезапно.
- Не сбежишь больше, mo leannan? Не гоже, если такой важный гость, как Гарольд Брайнс, застанет нас в раздоре. Особенно, если явится с инквизицией.
Важнее было знать, не бросит ли, не улетит ли, но... Теперь, когда они примирились, невольно думалось об аутодафе. Говорили, что испанские инквизиторы умели сжигать даже богов. И Роб подозревал, что король был достаточно жаден, чтобы заплатить им за сожжение всех михаилитов вместе с еретиком-магистром, женатым на демонессе. Демонессу, сиречь Бадб, они сначала помучают, и выжмут ихор, кровь богов.
Говорили, что в Ватикане была лаборатория, где хранились склянки с ихором. Живо представив ёмкость с этикеткой "Бадб Ката, Ворона Битв", Роб содрогнулся, прижимая к себе неистовую так, будто её уже отбирали.
- Клайвелл его приструнил, - отметила богиня. - Но дело уже не только в этом. Брайнс сказал констеблю, что за его дочерью охотятся чернокнижники. Да ещё потому, что она как-то связана с Вороной. Дитя двух миров...
Бесси Клайвелл теперь следовало охранять. Имп или еще какой-нибудь мелкий фэа вместо телохранителя и двери в Туата, наверное, был бы уместен. Потому что на Фи не было никакой надежды. Сегодня мелкой и младшей, которая скорее всего была крупной и старшей, было забавно возиться с девочкой, а завтра - расправит крылья, и ищи её.
- Кажется, Джеймсу нужен домовой, - задумчиво проговорил Роб, приглаживая рыжие локоны, - что там с Раймоном, моя Бадб?
Мысли богини о Клайвелле были явно созвучны.
- Когда-то Фи потеряла чемпиона потому, что ей показали хор белых мышей в розовых платьях, - пробормотала она. - А твой Раймон с компанией поиграли на дороге в мрачных жнецов, с телегой, наполненной через край кусками нежити.
Роб снова вздрогнул, представив эту картинку и наложив её на аутодафе. Получилось... мрачно. И жутко, настолько, что хотелось снова нырнуть в меланхолию. Но он обещал неистовой путешествие. Не омрачаемое ссорами, обидами, тоской и разговорами о Гарольде Брайнсе. А потому, отвесив себе оплеуху - но мыслями, он лишь улыбнулся, целуя ладонь Бадб. Завтра, быть может, они въедут в долину, откуда возили мёд и где писали странные руны на дощечках бочонков. Но этой ночью в хижине не было ни богини, жаждущей возрождения, ни генерала её легионов, которых не было. Лишь двое людей, мужчина и женщина. Живые.

здесь и далее - Хелла, Леоката и я

Джеймс Клайвелл

1 марта 1535 г. Бери-Сент-Эдмундс.

В дороге Джеймс размышлял, улыбаясь совсем уже весеннему солнцу, грязи на дороге и встречным-попутчикам. Но радостно не было. Бермондси оставался за спиной, с поляками и культистами, грозящими Бесси. И невольно казалось, будто дочери было бы лучше учиться при монастыре, в которых на французский манер открывали пансионы, подальше от опасной профессии отца и беспокойного городка. Но стыдясь этих мыслей, Джеймс прикусывал себя за губу и - улыбался. Разве легче ему было б, убей дьяволопоклонник малышку где-то подальше? Поговорка "С глаз долой - из сердца вон" не работала почти никогда. и оставалось лишь радоваться, что миссис Элизабет, заметно растроганная почтительной просьбой присмотреть и проконтролировать, немало встревоженная торопливым сообщением о культистах и просьбой пока не беспокоить им Мэри, уверила, что не допустит. Ничего не допустит. От её обещания легче не становилось, но можно было подумать о Брайнсе. Жаль, что голубей при управе был так мало - всего-то дюжина, но все они разлетелись по констебулату с вестью о чертовом торговце и уличении его в клевете и лжи на высокопоставленных особ. И о том, что тот скрылся от наказания. Осознание своей безупречной репутации ищейки, благодаря которой поверят его словам, но не словам тщательно утопляемого Брайнса - радовало тоже.
Как жаль, что дьяволова дрянь Гарольд был нужен и Нерону, и Ю! С каким бы удовольствием Джеймс наблюдал за его казнью! К тому же, ведь он обещал голову этого мерзавца Инхинн, да так и не сдержал слова.
- Надо бы что-то привезти миссис Элизабет, как считаешь, маленькая?
Сказал - и порадовался снова. Тому, что сообразил заговорить хотя бы к Бери-Сент-Эдмундс.
- Нужно, - Мэри согласно наклонила голову. - Только что? Если честно, на ум приходят только статуэтки или что-нибудь свя... - она замолчала и нахмурилась. - Знаешь, я только что поняла, что ничего не знаю о миссис Элизабет, кроме того, что на виду. Она горячо и много говорит, но глубина словно размывается под грузом этих слов, ты не замечал? Хотя, наверное, я всё придумываю...
Джеймс согласно хмыкнул. Сколько он себя помнил, матушка всегда была такой, точно за словами прятала себя, искупала рождение сына вне брака. Но следовало быть благодарным. Миссис Элизабет ждала его из управы, растила детей и выхаживала его всякий раз, когда он едва доползал домой израненным.
- Она была замечательно красива в молодости. Отец, увидев её, забыл о хвалёной валлийской верности. А потому, пожалуй стоит присмотреть ей четки. Но - кокетливые, нарядные, которым будет завидовать миссис Мерсер.
И все остальные праведные кумушки, сборище старых толстых кошек, которым всегда до всего было дело.
Мэри кивнула.
- Думаю, ей подойдут янтарные, жёлтые, чтобы ловили свет в церкви. Такие почти светятся изнутри даже в полумраке. И она...
Договорить она не успела: сбоку, со стороны леса, послышался хруст ломающегося под шагами наста, хлюпанье словно кто-то бежал. Секунду, две Джеймс не видел ничего, только возникающие на рыхлом снеге следы, смутную серо-коричневую тень, мелькающую на фоне голых деревьев. И только когда это нечто приблизилось на десяток шагов, словно из воздуха возник юноша лет восемнадцати в разодранной перепачканной одежде. Лицо его пятнали кровоподтёки, а изрезанные о ледяную кромку ноги оставляли алые следы. По остаткам изысканно вышитого джеркина юношу вполне можно было принять за пажа какого-нибудь рыцаря или зажиточного горожанина.
Споткнувшись, он упал на колени и почти выдохнул:
- Пожалуйста!.. За мной гонятся! Прошу вашей защиты!..
Джеймс лишь вздохнул в ответ, спешиваясь иперекалывая брошь поверх оверкота. По этой дороге мог ехать кто угодно, когда угодно, в любую из сторон, но окровавленный, избитый и догоняемый должен был достаться именно ему, старшему констеблю Джеймсу Клайвеллу, следующему из Бермондси в Бери-Сент-Эдмундс вместе с юной женой!
- Извольте, - юношу пришлось вздёрнуть на ноги и закутать в собственный плащ. Новый, с оторочкой тесьмой по краю. - Закон Его Величества всегда защищает невинных и карает виновных. От кого же вы бежите?
- М-меня зовут, - пересиливая дрожь, юноша вцепился в полы плаща, замотался в него так, что походил на кокон, - Эжен д'Альби. Понимаете, я - ученик... и оруженосец, да, оруженосец благородного рыцаря сэра Генриха. Мессир, моего повелителя злодейски убили - и никак иначе, чем по приказу здешнего синьора, поверьте! Я могу поклясться, чем угодно, и теперь они гонятся за мной. Я еле вырвался... - он опасливо оглянулся на лес, и, словно в ответ, из-за деревьев раздался лай гончих.
"Ну разумеется..."
Мечты о простом и лёгком поиске гуся какой-нибудь докучливой крестьянки рухнули с грохотом тяжелого рыцаря, выбитого из седла. Злодейски убитого, между прочим, рыцаря. Джеймс недовольно хмыкнул, доставая из-под кольчуги свои патенты. Бежать от гончих даже верхом было нельзя, вступать в бой - тем паче, а корона всё равно не терпела, когда посягали на неё через её слуг.

- Сэр Генрих? - Задумчиво переспросил он у юноши, подсаживая того на Белку. - Это не тот, который поэт и менестрель?
- Тот самый, - горько кивнул Эжен, не прекращая беспокойно посматривать на лес. - Горьким станет этот праздник... но, милорд, может быть, мне стоит бежать дальше? К стыду своему, не сообразил сразу, но ведь я подвергаю опасности не только вас, но и леди. Те ублюдки могут и не уважить знак короля. В конце концов, они уже раз не уважили его закон.
- Мы - джентри.
Выспренность речи Эжена заставляла говорить лаконично, точно в пику велеречивости, да и милордом Джеймса еще никто не называл, что невольно отталкивало от юноши, будто тот льстил.
- Так от кого вы бежите, Эжен?
- От егерей лорда Уильяма. Жерар... фамилию не знаю, с ним ешё двое, и собаки.
Гончие как раз вырвались из леса, и следом выбежали трое мужчин и остановились при виде компании. Двое сдерживали рвущихся псов, а третий, коренастый, невысокий, в клёпаной коже, вышел вперёд, упёр руки в бока, глянул на Клайвелла холодными серыми глазами. На Эжена он внимания не обращал вовсе, Мэри удостоил только беглым взглядом.
- Жерар Лупо. От имени господина требую выдачи этого человека как браконьера и чернокнижника.
- Старший констебль Джеймс Клайвелл. Именем короны оставляю этого человека на своём попечении до разбирательств его преступлений.
Джеймс нахмурился и только теперь понял, что почти точно повторил позу этого Жерара - позу хозяина земель, победителя. Вызова местным держалам он не хотел, потому сложил руки на груди, бегло улыбнувшись Мэри.
Егерь переглянулся со своими людьми.
- И награду от синьора за чернокнижника тоже вам, звёздам заезжим, а не нам, кто его нашли, подняли и гнали? Далеко-то он бы не убежал, бессапожный, а теперь выходит, полторы сотни в чужой карман? Нечестно получается, старший констебль. Отдайте нам - и треть ваша, как по совести полагается.
- Если вина мальчика будет доказана, вы получите награду сполна, - пообещал Джеймс, тоскливо размышляя о том, что на Мэри лучше бы завязать поясок из этой замечательно противомагической веревки, что была положена законникам и стражникам. Порой в городах очень плохо относились к магам, а уж в Бери-Сент-Эдмундс должны были их вовсе преступниками считать. Здесь когда-то, то ли в восемьсот семидесятом, то ли чуть позже, датские викинги напали на королевства восточной Англии. Короля Эдмунда пленили, а после того, как он отказался поклоняться языческим богам - казнили. Побили, расстреляли из лука, отрубили голову и выкинули её в кусты за ненадобностью. И долго бы англичане искали её, если бы в один прекрасный, но очень странный день, из кустов не вышел волк, во всю глотку голосивший: "Сюда! Сюда!" Голову нашли, приложили к телу, а она возьми и прирасти. Эдмунда сразу объявили святым, нарисовали ему герб с волком и на месте захоронения построили аббатство. А вокруг святилища - город. Налогами тут облагалось всё, даже разбойные набеги! И в тысяча триста двадцать седьмом году жители собрались на площади, где и поклялись избавиться о монахов. На их счастье, мимо города проходил разбойник Дик Уорв со своей шайкой. Идея убийства и грабежа аббатства ему понравилась, а потому приору скоро оторвали башку и насадили на кол. А мощи Эдмунда в тот же год зачем-то спёрли французы и говорили, что они до сих пор хранятся в каком-то тулузском монастыре. В общем, Бери-Сент-Эдмундс был странным, и от местного синьора можно было ждать каких угодно уложений.
- Сполна? Что ж, дело, благодарствуем. Ладно тогда. Тащите его сами, всё нам легче. А вину - докажем, - пообещал ему Лупо, затем смерил Эжена долгим взглядом и хищно осклабился. - А ты, парень, мои слова попомни: всё одно по лесенке на эшафот подниматься придётся. Ну или втащат, это уже как получится. А то ты, вот прям вижу, особо запирательный. Люблю таких. Так что - не радуйся заранее-то. Глядишь, ещё свидимся.
Он махнул рукой, и помощники потащили собак обратно в лес, а сам главный егерь, прежде чем последовать за ними, вежливо поклонился Джеймсу.
Эжен, который вовсе не выглядел радостным, тоскливо смотрел им вслед.
Джеймс, в свою очередь, глядел на него. Не походил мальчишка на чернокнижника, хоть тресни, разве что на очень юного и излишне восторженного.
- Рассказывай. Без лишней поэзии. Почему они хотят тебя?
Эжен с горечью улыбнулся.
- Они нашли меня утром рядом с телом варварски изуродованного рыцаря, а мне хватило ума сказать им, что я всё знаю. Обвинил, пообещал сложить песню, от которой... дурак. Наверное, я был не в себе. Неудивительно, после ночи рядом с телом сэра Генриха...
- Почему вы сразу не сообщили об этом констеблю соседнего города? Зачем вы всю ночь сидели на могиле?
Вздохнув, Джеймс подобрал поводья Белки, направляясь к Бери-Сент-Эдмундс. В тюрьму мальчишку отдавать было нельзя, оставлять подле себя - тоже. Приходилось думать о том, как сразу же попасть на аудиенцию к королевскому судье.
- Я... отстал от сэра Генриха. Нет, - поправился Эжен. - Не совсем так, простите. Он услышал меня в Лондоне и предложил взять в ученики, но я колебался. Понимаете, у меня уже были слушатели, поклонники, семья, наконец, и вот так всё бросить - непросто. Решился только на следующий день, и гнал коня, как мог - и всё же опоздал. Нашёл в ночь, и... я не знал, что делать. Когда всё вот так переворачивается... Скажу откровенно, у меня не было сил немедленно отправляться за стражей - слишком был потрясён, поэтому помолился как мог, как подобает христианину, и устроил шалаш под елью, чтобы утром отправиться к констеблю. Только вот ночью... - он замялся.
- Что было ночью?
Жизнь была бы так легка и проста, отправляйся случайные свидетели преступлений за стражей сразу, вместо того, чтобы молиться на могилах, над телами и в часовнях. Джеймс даже зажмурился, представив себе этот идеальный мир, где все говорят вовремя и по делу.
- Вы сочтёте меня сумасшедшим, - проворчал Эжен и удивлённо оглянулся на смешок Мэри. Пожал плечами и продолжил. - Ночью, когда я всё-таки уснул после молитв, в свете костра мне явился призрак сэра Генриха.
- Сказал что-нибудь? - Без особой надежды осведомился Джеймс
Может быть, хотя бы призраки мертвых поэтов говорили по делу. Например нечто вроде: "Меня убил негодяй, живущий на такой-то улице, и зовут его так-то!" Впрочем, сколько Джеймс знал всех этих пророков, призраков, культистов и стихоплётов, выражались они весьма туманно и часто врали.
- А как же! - удивлённо взглянул на него Эжен. - Всё и сказал. Что, дескать, подкараулил его сэр Генрих, из ревности-то. Даже поединка не дал, приказал егерям забить насмерть, а те и рады стараться. Вроде как частная стража, понимаете?
- Понимаю...
Джеймс даже остановился, услышав такое. Когда это призраки рассказывали о своих убийцах охотно и в подробностях? Тяжело вздохнув, он прибавил шага, надеясь до вечера успеть в город, а к полуночи - на могилу рыцаря.

Вот только к засаде он оказался не готов. И когда щелкнули арбалеты на деревьях, бросился закрывать собой Мэри, не Эжена. Плечо обожгло болью, резкой и острой, горячей от крови, а юноша рухнул оземь с простреленной грудью. Даже лекарь уже не помог бы юному поэту. Стиснув зубы, придерживая раненую руку, Джеймс обошел кусты, заглянул на каждое дерево, но ничего и никого, кроме браконьерского ножа не нашел. И всё же, арбалеты были слишком дорогим удовольствием для лесных, а вот егери эти как раз-таки были вооружены ими. И эта засада пусть косвенно, но подтверждала слова юноши, хоть свидетель обвинения теперь и был убит.
Джеймс тяжело оперся о Белку, чувствуя, как кружится от боли голова.
- Мэри, сможешь болт вытащить?
У лесных случается всякое, и раз уж они дружили с мельником, Мэри почти наверняка доводилось их штопать.
- Смогу.
Оказалось, пока он ходил, Мэри успела приготовить и крепкое вино для промывания, и нарезать чистое полотно, которое прихватила с собой словно как раз на такой случай. И дрожь рук у неё утихла, стоило надрезать рукав и усадить Джеймса на скинутый тюк другим плечом к старому дубу, хотя лицо оставалось мертвенно бледным. Свободной рукой она взяла его за руку и глубоко вздохнула, словно сама готовясь к боли.
- Готов?
- Нет.
Джеймс мотнул головой, жадно покосившись на вино, которое боль приглушить не могло. Но почему-то казалось, что глотнув, будет легче. Точно к ранам можно было привыкнуть, черт побери! Впрочем, Мэри его согласие и не требовалось. С хладнокровием полевого хирурга, не торопясь и не выказывая волнения, она пропихивала болт сквозь плечо, выбивая его.
Молчать - было тяжело. Рукав оверкота, который пришлось закусить, чтобы не орать, и вовсе был мерзким, шерстяным и скрипящим на зубах. И это почему-то казалось важнее простреленного плеча, мертвого Эжена. Важнее бледной Мэри, но не превыше гордости за неё и сожаления, что никто её сейчас не видит.
- Испугалась, маленькая? - Спросил он, когда рана была перевязана, а рука принялась ныть и покалывать той отвратительно-навязчивой болью, какой напоминают о себе швы.
Мэри кивнула и тут же помотала головой.
- Что теперь с ними делать?
- Четвертовать, - допивая остаток вина, просветил её Джеймс.
Корона и в самом деле не терпела посягательств на своих слуг, а потому к тяжести преступлений ассизы всегда охотно плюсовали нападения на констеблей и стражей. Оставалось лишь завернуть тело Эжена в плащ и подвесить на дерево повыше, чтобы его забрали стражи из Бери-Сент-Эдмундс. И отправиться в городок, с трудом удерживаясь от ругани. Без правой руки лучший меч городской стражи Лондона становился посредственным леворучником, а это... Это звучало очень нехорошо. Особенно, рядом с женой, которую надо было оберегать. И лучше бы егерям сознаться самим, вместе со своим лордом и этим... Лупо! Говорят ведь, что неумелый палач хуже опытного, а из констеблей палачи обычно получались плохие. Злые.

Город был странным. В нём не было лавок мастеров амулетов, но зато на площади красовался эшафот, увенчанный плахой и колесом. Впрочем, отсутствие магов, кажется, не отпугивало рыцарей, собравшихся показать свою доблесть - вокруг торговой площади раскинулись шатры, а в центре её, недалеко от эшафота, устроили ристалище. Всё это Джеймс оглядел бегло, равно как и высокие шпили замка здешнего синьора. Плечо ныло немилосердно, верёвка вместо пояска смотрелась на Мэри мило, но забавно, а дорога и приключения на ней тянули в ближайшую таверну, спать. К тому же, было неспокойно за Бесси. И Джеймс, не раздумывая долго, свернул к таверне "Сыр и Ворона", что виднелась аккурат за эшафотом.

В трактире пришлось много говорить. Впрочем, местные, бери-сент-эдмундцы, говорили охотно и много. Так, что Джеймс едва успевал кивать и запоминать. Говорили разное. Что трактирщик недавно пошел, как обычно, за хворостом, а вернулся седым стариком, ибо напал на него призрак. И жаль, жаль, что михаилиты турнирами не увлекаются, ведь тогда всем миром бы скинулись, и...
"И" Джеймс дослушивать не стал, пересел к стойке. Трактирщик, совершенно не седой, назвался Кином Браубергом. Собирал он, значит, хворост... Джеймс поморщился, понимая, что даже думать начал привязчивым, певучим слогом Брауберга. Так вот, собирал хворост трактирщик и наткнулся на свежий холм, в который знаком креста воткнут был рыцарский меч. Оружие Брауберг хотел было взять с собой, но лишь начал вытаскивать клинок, его плеча коснулось нечто. Развернувшись, трактирщик обнаружил, что на него глядит признак и спешно ретировался домой.
Меч он, всё же, принёс - и Джеймс конфисковал его в пользу следствия, выслушав нытье о том, что законники лучше б смертью жены лорда Уильяма занимались, ведь там что-то нечисто! Что именно, Джеймс так и не узнал, но зато наслушался баек про несмываемый кровавый след под окнами и сэра Генриха, часто остававшегося ночевать в таверне.
Мэри и Бесси не были призраками, и именно поэтому они занимали мысли. Не работалось и не спалось, потолочные балки трактира давили. Не спасала даже Мэри, сопящая под боком. Мысли, мысли, мысли кружились, путались и мешались, мерещились то культисты, вооруженные огромными турецкими ятаганами, зажатыми в зубах, то Гарольд Брайнс, поросший серой шерстью, которого оседлала Дженни, то Нерон, целующий Норфолка. Норфолк, кокетливо улыбающийся, подмигнул, и Джеймс, наконец, заснул. Завтра его ждал Ричард Рич. И большой город.

2 марта 1535 г. Бери-Сент-Эдмундс.

Большой город, впрочем, ему не понравился - слишком шумно было из-за чёртова турнира, слишком слонялись повсюду праздные люди, слишком долго пришлось ждать аудиенции у Рича, чтобы получить краткое указание - "Жена Сэра Уильяма Дальберг-Актона странно умерла. Займись".
Над этой формулировкой Джеймс негодовал долго, с чувством, собирая сплетни о синьоре по городу. Гораздо больше выбросившейся из окна взбалмошной леди его интересовал призрак поэта. Но - приходилось слушать горожан. За пару-тройку часов Джеймс стоптал ноги, стер до крови язык и доверху нагрузился бреднями. Сэр Уильям здесь был известен как кулинар, охотник, хороший боец и неплохой правитель, невзирая на то, что в пылу охоты он часто топтал крестьянские поля, а в ярости - был жесток. Наверное, потому и был женат трижды. Первая супруга, навязанная родителями, отравилась грибами. Вторая - ударилась головой о ветку на охоте и умерла. Третья, именуемая Катериной, выбросилась из окна. Аккурат после того, как сэр Генрих выбрал её своей Дамой, посвятил ей победы и спел несколько песенок под окном, коварно исчезнув после.
Порядком замерзнув, Джеймс отправился в замок. Беседовать со слугами и духовником Дальберг-Актона, которого все почтительно именовали отцом Николасом.

Духовника лорда Уильяма найти оказалось легко. По словам дворецкого, священник каждое утро проводил в своей келье, и этот день исключением не стал. Дверь была закрыта, но на стук немедленно ответил раздражённый голос, велящий войти.
Отец Николас, седовласый сухой мужчина с узким лицом, сидел за небольшим столиком, склонившись над толстой тетрадью, исчерченной таблицами с цифрами - по виду счетоводческими. Рядом высилась стопки подшитых разномастных листов - писем, счетов, векселей, насколько удалось разобрать в заметавшемся сете толстых восковых свечей. Точнее - огарков, поскольку они уже почти прогорели. Тени прыгали, и мужчина нахмурился сильнее, поднял, наконец, голову.
- Дурной мальчишка, клади уже... о. Простите, господин. Служку где-то носит, хотя он уже давно должен был принести новые свечи. Боюсь, я принял вас за него, - он близоруко прищурился, вглядываясь в Джеймса. - Кажется, мы незнакомы? Меня зовут Николас, но вы, вероятно, это знаете, раз постучали в мою дверь. Чем могу быть полезен?
"Чтоб я знал..."
Джеймс оглядел комнату, с интересом рассматривая корешки книг. Медицина, натурфилософия, богословие - всё изрядно запыленное. И по всему выходило, что дела лорда вёл его духовник - иначе зачем ему эти кипы бумаг?
- Джеймс Клайвелл, констебль, - кивнул Джеймс, ища взглядом, на что присесть. - Вы позволите задать несколько вопросов?
Список которых был так обширен, что даже надежда вернуться к Мэри до темноты, умирала. Впрочем, Мэри он отправил гулять по лавкам и турнирам, запретив снимать веревку. Наколдует случайно чего-нибудь - и тащи жену с костра или виселицы.
- На топчан, - угадал мысль духовник и со вздохом повернул стул. - Спрашивайте.
Покосившись на этот самый топчан, Джеймс вздохнул вслед за священником - и остался на ногах. Сидеть на чужой постели было неправильно, даже если тебя ранили намедни.
- Скажите, вы и леди Екатерину исповедовали, отче? Я чту тайну исповеди, но, быть может, леди помышляла о чем-то, что сподвигло её выброситься из окна?
Например, о прелюбодеянии. В непорочную и платоническую любовь заезжих рыцарей к прекрасным жёнам местных синьоров он не верил уже давно.
- Помышляла? - Николас хмыкнул и поднялся сам, заложив руки за спину. - Не будем тратить время на околичности, мастер констебль. Как грешила эта прелюбодейка, так в ад и ушла.
- Без околичностей и мне проще, отче. Верно ли, что сэр Генрих Руссильон ухаживал за леди Екатериной?
Джеймс прошелся по комнате, разглядывая книги, стены, пол, изучая потолок и окно. Плечо отчаянно ныло, дергало и намекало на то, что надо бы прилечь, напоминало об егерях.
- Сэр Руссильон ухаживал за половиной города, - с отвращением заметил Николас. - Но, всё же, песни он пел только ей. Выделял, до неприличия. Барды...
- К слову, - Джеймс задержался на полушаге, учуяв от стены у окна слабый запах спирта, - чем провинился этот мальчик, Эжен д'Альби?
Стену, без сомнения фальшивую, хотелось сломать. Но Джеймс лишь отошел подальше, не подавая вида. Перепрячут то, что за нею, и не раскопаешь потом ничего.
- Кто? - священник наморщил лоб. - Не знаю такого.
- Забавно, а некто Жерар Лупо утверждал, что за голову мальчика лорд дает награду, как за чернокнижника.
Вдвойне забавно, что счетовод этого не знает. Джеймс с подозрением уставился на священника, потерев зудящее плечо.
- Какую ещё награду? - Николас взглянул на него с подозрением не меньшим. - Вы мне голову морочите, мастер констебль?
- Золотом. Сотню. Поделиться предлагали, - охотно просветил его Джеймс, - отнюдь не морочу, отче, ложь - грех. К тому же, незадолго до смерти мальчик называл себя учеником сэра Генриха и утверждал, что знает, как тот был убит. Значит, лорд Уильям ревновал, говорите?
Ничего такого священник не говорил, но допрашивать лорда констеблю-джентри никто бы не позволил. Оставалось лишь узнавать нужное через близких к нему людей. А что самоубийство Катерины было связано со смертью барда, Джеймс уже не сомневался.
Николас только пожал плечами.
- Ничего не знаю ни про награду, ни про учеников, господин Клайвелл. Что до ревности, то вы сами не ревновали бы, пой кто-то вашей жене серенады под окном? Заповедано не желать чужого, но нигде не сказано, что нельзя беречь своё.
К счастью, Мэри серенады под окном никто не пел, но если бы такое и случилось... Убивать констеблю ни к чему, достаточно вспомнить об излюбленной ухватке - и задержать певуна за бродяжничество.
- Mea culpa, отче, - вздохнул он, - но ведь сказано: "Не ревнуй до того, чтобы делать зло."
- Кто творит зло, кроме грешников, мастер Клайвелл, если зло в этом городе искореняется? - священник нетерпеливо покосился на бухгалтерию.
- Уйду не раньше, чем закончу, - предупредил его Джеймс, перехватывая взгляд, - не откажите в любезности позвать служанок леди.
Горничные всегда знают всё. Они - почти трактирщик и торговцы, только носят юбки и прислуживают в спальнях. Горничные видят и слышат многое, то, о чем их господа и не подозревают.
Священник вскинул брови, потом нахмурился.
- Откажу, не обессудьте. Здесь не допросная, и присутствие женщин - особенно горничных, которые самые пустоголовые из всех - только внесёт беспорядок и путаницу. Что до поисков, то я уверен, что с ними куда лучше меня справится любой слуга. Или вы сами.
- Увы, отче, не все нынче готовы возлюбить ближнего своего, - сокрушенно вздохнул Джеймс, - кто из девушек служил леди Екатерине?
Удивительно несговорчивый священник... Джеймс улыбнулся так, будто был в арене, а Николас - сидел на трибуне. Он был почти уверен, что этот управляющий-монах выгораживает своего синьора, что это по приказу сэра Уильяма был убит бард и, быть может, лорд сам принимал участие в охоте. Он только не понимал, почему леди Екатерина выбросилась и что делать с призраком. Впрочем, призрака Джеймс намеревался допросить тоже.
- Кэтлин и Питтипэт, - скривившись, ответил Николас. - У одной в голове ленты, у другой - вовсе ничего.
Джеймс благодарно кивнул, удерживая себя от того, чтобы попросить благословения. Хотя... К дьяволу, зачем отказывать себе в удовольствии мешать священнику в его делах? Он благочестиво склонил голову.
- Благословите, отче.
На миг показалось, что Николас едва удержался от того, чтобы закатить глаза сводчатому потолку, но лишь на миг. Священник с торжественным видом овеял его крестным значением и произнёс с чувством:
- Благославляю, сын мой. Да обратит Господь лице Свое на тебя - и даст тебе мир.
Хмыкнув, Джеймс вышел, давая себе зарок выманить священника из комнаты и посмотреть, что он прячет за фальшивой стеной. Почти наверняка - запрещенную в этом городе алхимическую лабораторию или что-нибудь мажье. Любопытно, знал ли здешний синьор, не озаботившийся отменить законы против магов, что его советник и духовник занимался незаконными тут практиками? Впрочем, сам лорд, вспыльчивый по мнению горожан, кажется, сам был причастен к убийствам. И если бы не приказ Рича, не копаться Джеймсу в грязном белье синьора, его жены и сэра Генри Руссильона. Но - констебль подневолен: куда посылают, там и служит. Невзирая на то, что дома осталась дочь, которой грозили культисты. И жену, у которой даже медового месяца не было.
Невесело размышляя, он спустился в кухню, не в силах избавиться от ощущения, что ключ ко всему - в замке.

В кухне, как это водится, судачили.
- На рыцарей я бы поглядела, - говорила та, чьи ленты виднелись даже через приоткрытую дверь, - как по мне, так ничего лучше нет, когда они в доспехе выезжают, блестят - аж жуть. Даже ноги подкашиваются и сердце бьётся быстро-быстро.
- А когда упадёшь, и они в... ворота въезжают - ещё быстрее, - с понимающим хихиканьем вторила девушка с белокурыми волосами, собранными в аккуратную косу с драгоценными заколками. - К слову, какая цаца с этим новым красавчиком приехала. И что он в ней нашёл - ни ущипнуть, не укусить. Может, не зря он её в город отправил, а сам - здесь вот?
- Вот дуры-то, - третий голос, низкий и обстоятельный принадлежал пока невидимой женщине, но так говорить могли только кухарки, - послал же Господь на мою голову этих щебетух, как языки-то не стёрли еще?
- Не ругайте их, госпожа, - подслушивать было невежливо, хоть и полезно. Но Джеймс, не взирая на пользу, толкнул дверь, входя в жар кухни, где топились несколько печей, пахло хлебом и мясом, а над грубым деревянным столом висели вниз головой два упитанных гуся. - Дамы, добрый день, ибо он не может быть плохим в такой очаровательной компании.
Хорошо, что он отправил Мэри в город, потому что слыша она такое... Впрочем, что сделала бы жена, увидев, как Джеймс кокетничает со служанками, придумать не получилось. Прецедентов не было.
- Вы ведь не откажетесь ответить на вопросы, леди?
Лентоносица хихикнула, прикрывая ладошкой рот, ее подружка - еще и порозовела, оправив лиф и смущенно кивнув.
- Джеймс Клайвелл, - улыбаясь, представился Джеймс, - а что, леди, верно говорят, будто вы лучшими подружками госпоже Екатерине были?
"Леди" ошалело кивнули, томно вздыхая.
- Так жаль её, - продолжил Джеймс, сокрушенно вздыхая и подмигивая той, что была с заколками, - а вы, должно быть, и вовсе скорбите по сей день.
Усмотрев скамеечку, он потянул ее к себе тем лихим движением ноги, какое подсмотрел у магистра. А усевшись - потер раненое плечо так, чтобы в вороте рубашки показалась повязка. Впечатление следовало усиливать и поддерживать, а барышни любили героев. Особенно - израненных.
- И помните каждое её слово, должно быть?
- Конечно, - счастливая обладательница лент просияла, бросив торжествующий взгляд на свою товарку, - Питтипэт вот ничего не помнит, волос долгий, а ум короткий. А я помню, про любовь. Госпожа аккурат за три дня, как выброситься изволила, сказала, с лордом ссорясь. "Да, - говорит, - я люблю его, и только смерть разлучит нас!" Вот оно как!
"Вот оно как..."
Джеймс удивленно и восхищенно оглядел девушку, и это было почти искренне. Сама того не ведая, горничная сообщила ему мотив, что сподвиг лорда Уильяма к убийству барда.
- А лорд-то что, милая?
- А лорд-то злющий на охоту укатил, - вступила блондинка, оттеснив вторую горничную. - Потому как конюха ажно плетью ожег, когда тот замешкался, вот. А хотите, покажу то место... - она потупилась и печально вздохнула. - Откуда бедняжка наша, страдалица...
- В другой раз, моя сладкая.
Джеймс поднялся на ноги, не забывая морщиться, как и положено герою. Завладев рукой белобрысой, он припал к длани, будто к королевской. И спешно ретировался из кухни, намереваясь побеседовать с конюхом перед тем, как ему пришлось бы сознаться Мэри, что чуть не соблазнил служанок.

Конюху пришлось сочувствовать, рассказывая байки из тяжелой констебльской жизни, лакеям - совать серебрушки и удивляться их статью. И потому из замка Джеймс не вышел, а вывалился - измочаленным, что лыко. Но зато, вкупе со сказанным горничными, картинка складывалась прелюбопытнейшая. После ссоры с женой, лорд выскочил взбешенный и приказал собираться на охоту, причем вскакивая в седло, сэр Уильям обронил нечто вроде: "Клянусь святым Дунстаном и всеми кругами Ада, что эта проблядь съест его сердце". Вернулся он уже успокоившимся и веселым, велел устроить пир, причем проторчал у плиты сам, что было обычным для него делом, готовя для супруги очередное лакомство. Но когда пришло время подавать на стол, место слуг заняли егери. И всё становилось ясным, а несколько звеньев цепи Джеймс легко мог представить и сам. Лорд накормил леди жарким из тела барда, Катерина этого не снесла и выбросилась. И лишь то, что свидетельства холопов не являются доказательством в ассизах, удерживало Джеймса от написания отчета Ричу. Он любил такие дела - простые, понятные, не заставляющие ломать голову над дневниками сумасшедших священников, искать Потрошителя среди знати и пытаться не повесить Брайнса. В таверну, к Мэри, ноги несли сами, под веселую песенку и совсем уже весенний щебет птиц.

- Ты выглядишь очень довольным для человека, только вчера получившего арбалетный болт в плечо. Как кот, который нашёл незакрытую крынку со сметаной.
Джеймс хмыкнул, не стирая улыбки с лица. Мэри, его маленькая, странная супруга, стояла у окна, разглядывая содержимое длинной деревянно коробочки - янтарные бусы.
- Мне пришлось заигрывать с горничными, беседовать со священником и восхищаться конюхом, но зато, кажется, нашел нить.
Беседу с призраком он счёл излишей. Явиться в ассизы привидение все равно не сможет, а доказать вину лорда без наличия изъятых у тела частей - было сложно. Разве что... Джеймс прокружил Мэри по комнате танцем, припоминая запах спирта в комнате Николаса. Он всё знал, не мог не знать! Мог ли духовник лорда заспиртовать сердце или голову барда? Кажется, именно головы сохраняли в назидание неверным жёнам древние. Но для обыска кельи нужен был повод, для тайной вылазки - турнирный пир, когда ворота замка открыты будут для всех.
- Скажи, маленькая, ты не слышала в городе, когда турнир победителей?
- Завтра к вечеру, - Мэри вскинула брови, обнимая его за шею. - Почему конюх достоин восхищения больше, чем горничные и священник, и что за нить? В городе чего только не говорят, но всё, кажется, не по делу.
- Потому что конюх говорил только о своих статях, - пожал плечами Джеймс, - и через призму его "какой рыцарь со мной сравнится?" приходилось выуживать крупицы истины. А горничные попросту глупые болтушки. Но я почти уверен, - он прижал к себе Мэри плотнее, понизив голос до шепота, - что скоро закончу это дело. Что говорят в городе?
В чужом городе сложно уяснить, где в сплетнях зерно истины: молва всегда раздувает до невиданных размеров и правду, и ложь. Но если истина - это событие рассказанное двумя кумушками, то Джеймс не отказался бы послушать.
- Во-первых, лорд - чернокнижник и по договору с дьяволом обязан убивать не менее одного человека в месяц - потому и убивают, кого ни попадя, - начала Мэри, сосредоточенно нахмурившись. - По этой же причине, видимо, лорд казнит преступников лично, головы потом утаскивает к себе и хранит в особой комнатке с трофеями, а ключ постоянно носит с собой. А когда жертв не хватает, он охотится на людей в лесах - кого найдёт. Катерина, получается, сбросилась с башни, когда смогла сбросить его чары и заглянула в ту комнатку... говорят, придавила при падении двух караульных, но тогда им надо было стоять очень близко друг к другу. Ах, да, его духовник тоже чернокнижник, разумеется, потому что секта. Но есть и версия, что рыцарь-поэт тоже продал душу Сатане - разумеется, за песни. Два приворота на одну Катерину - и бедная женщина бросается к своей гибели, не выдержав такой жизни. А самого рыцаря убил какой-нибудь кузнец, дядя очередной пастушки, которую тот затащил на сеновал, и вообще во всём виноваты тамплиеры и альбигойцы. И вот глядя на эту картину... - Мэри помедлила и со вздохом подытожила: - Правды тут, кажется, ровно на то, что бард был знатный кобель.
Духовник вполне мог быть чернокнижником, хоть доказать это Джеймс и не мог. Пока. И не знал, надо ли. К тому же, в головах преступников, утаскиваемых в потайную комнату тоже чувствовалось зерно истины.
- Мой маленький констебль...
Такой сметливой женой можно было только гордиться. Увы, он делал это недостаточно часто, не уделяя ни толики времени, ни капли внимания. В который раз пообещав себе исправиться и в который же раз усомнившись в своем обещании, Джеймс вздохнул, касаясь губами теплой макушки. Всему свое время, если верить Екллезиасту, но сейчас было время смеяться и любить.

3 марта 1535 г. Бери-Сент-Эдмундс.

Утро и полдень были проспаны самым наглым, беззастенчивым образом. Быть может, турнирные увеселения и прочие прелести больших праздников требовали его присутствия, но Джеймсу было все равно. Его не покидало ощущение отпуска, оно пенилось, бурлило дорогим игристым вином в крови, а такие игрища нужно непременно восполнять сном. А потому выбрался Джеймс из опочивальни лишь к вечеру, направив свои стопы прямиком на пир победителей, хоть глазеть на рыцарей и не собирался. Толкучка в замке - это занятый лорд и не менее занятый его управляющий-духовник, и - самое главное - опустевшие покои, которые можно не торопясь, со вкусом обыскать.

И это ему удалось. Пока люди со вкусом, шумно пировали внизу, в зале, где стены были увешаны охотничьими трофеями барона, Джеймс, тихо позванивая отмычками, обшаривал комнаты, начиная с самой верхней. С её замком пришлось повозиться, пару раз проскальзывая в тень, чтобы пропустить стражу. И, как оказалось, зря. В пыльной комнате не было ничего, кроме пыли, цепей с крюками на конце и поясного портрета какой-то леди на кровати. Оглядев все это и придя к выводу, что на цепях некогда висел светильник, Джеймс аккуратно закрыл дверь, спускаясь к келье Николаса.
Здесь уже было любопытно. Во-первых, книги стояли в шкафах в несколько рядов, что из-за выемки в стене осталось незамеченным в первое посещение. Во-вторых, в этом самом втором ряду находились книги по некромагии и демонологии, что само по себе было преступлением, хоть и пользовались ими уже давно. Перебором - интуиция спала - Джеймс потянул за один из гримуаров, открывая потайную дверь.
В тайной лаборатории священника он не стал разглядывать дневники, склянки и прочее, что составляло обстановку. Голова в огромной склянке, принадлежащая Руссильону - а это был бард! Совпадали приметы! - занимала Джеймса сейчас гораздо больше.
Дальше стало совсем просто. Так просто, что Джеймс невольно разулыбался от удовольствия - он разобрался с этим грязным дельцем. Вернуться за городской стражей и местным констеблем, явиться с ними в замок, глядя на багровеющее лицо лорда Уильяма обыскать замок и комнаты снова. Найти голову, тайную лабораторию, голову - и сочувственно выслушать сникшего синьора, оказавшегося человеком чести.

Дама Катерина, третья жена лорда Уильяма Дальберг-Актона не была счастлива в браке, как ни старался муж ублажить её кушаньями, цветами, украшениями и книгами. Последний шанс лорда Уильяма обрести семейное счастье обернулся великим горем. И Джеймс его понимал. Здешний синьор был чуть старше его самого, леди Екатерина - немногим моложе Мэри. Сэр Генрих Руссильон, в которого супруга влюбилась без памяти, казался обаятельнее обоих, он целовал руки и пел песни на каждом углу, даже под окнами леди. Отче Николас даже посетил его тайно, уговаривая покинуть город, но бард опрометчиво отказался. И когда после семейной сцены Уильям в ярости отправился икать обидчика, то сэр Генрих обнаружился в крайне беспомощном положении - в силке. Он умолял дать ему меч и позволить умереть в поединке, но... Егери забили его ногами, кистенями, древками копий, сердце вырезали и приготовили леди Екатерине, а голову сэр Уильям хотел выбросить, но почему-то передумал и отдал Николасу. Дама Катерина выбросилась из окна, Уильям закончил на это свой рассказ, покорно протягивая руки стражникам, чтобы связали, а Джеймс все глядел на голову рыцаря в банке.
Никогда он не признается в том, что поступил бы также. Его позднее счастье, юная странная Мэри, способная быть и хозяйкой, и любовницей, и маленьким констеблем, не могла достаться больше никому. Особенно - потому что Джеймс был много старше. И наплевать на мнение Феогнида с его якорями-кораблями-веревками! И волнующий вопрос он задал, едва переступив порог комнаты в таверне.
- Ты со мной счастлива, Мэри?
- Прости? - жена, успевшая его обнять, с явным удовольствием вдыхая запах, удивлённо взглянула в лицо. - Откуда такой вопрос - что-то стряслось? Почему бы мне быть несчастной?
- Мысли вслух, маленькая.
Джеймс вздохнул, прижимая её к себе. Грань между счастьем и несчастьем была такой тонкой, такой хрупкой, что вопрос и задавать не следовало. Всё же, Нерон плохо его воспитал, так и не научив не спрашивать, если ответ знать не хочешь.
- Лорд Уильям во всём сознался, но судить его будут в королевском суде, не в ассизах. И мы можем отправляться домой. Или еще куда-то, куда захочешь.
- Домой... - Мэри, которая всё ещё поглядывала на него немного подозрительно, задумалась. - Дома хорошо. Но, может быть, мы могли бы... Хм. В Бирмингем, наверное, не стоит, пусть он и знаменит мастерами. Или, может быть, в Или? Я слышала, король собрал там немецких часовщиков и шкатулочников... если ты не против?
Джеймс был не против. Куда угодно, лишь бы оторваться от рутины, мистера Потрошителя, кумушек, уехать от Нерона. Сбежать от матушки и миссис Фи. Привязать к себе Мэри плотнее. Коварно и самонадеянно? Пусть! Но лучше так, чем уподобиться лорду Уильяму. Джеймс всегда боялся зверя в душе, а теперь когда знал его имя, когда Актёр проснулся на арене - тем паче. И если поездка в Или... в Бирмингем... к дьяволу сохранит его для разума, для мира и жены - то пусть. Мэри имела право на маленькое свадебное путешествие..

Здесь и далее - я и Спектр

Раймон де Три и Эмма Фицалан

2 марта 1535 г. Бини, Корнуолл.

Отсюда уже был виден Тинтагель - в ясную погоду, какой почти не бывало на побережье. Говорили, что в этом замке родилась Моргейна, Моргана Ле Фей, но графы Корнуоллы утверждали: предок их Ричард построил его не далее как в тысяча двести тридцать третьем году, а значит, ножка Игрейны не могла ступать по этим гулким и сумрачным коридорам, не могли слышать эти серые стены детского смеха величайшей волшебницы Британии. Но когда развеивались туманы и хмарь, об этом забывалось. Тинтагель был величествен, монументален и возвышался на своем утесе над окресностями с надменным видом аристократа среди замков. Эмма, одетая в по-весеннему яркое, новое синее платье из дорогого китайского шелка, в зеленый кокетливый дублет, с шапочкой, украшенной пером цапли, на голове вполне бы сошла рядом с ним за феечку, явившуюся почтить память верховной жрицы и владычицы Авалона. Потому и мелькнуло в глазах проезжающих мимо крестьян недоумение, когда такая роскошная дама, наклонившись в седле, сорвала с вестового столба лист с reclamare.
- Роберт Фиц-Рой, лорд Корнуолл, предлагает работу братьям ордена архангела Михаила Архистратига. - Она покрутила лист в руке и вздохнула. - Свежее, еще беспокойство осталось даже.
Теперь, когда пришлось потратиться на одежду для обоих, когда нужно было покупать лошадь, Раймон снова брал работу, не гнушаясь ничем. Заставляя ждать и вышагивать по комнате таверны, считая балки на потолке. А Эмме хотелось танцевать под пение птиц, с каждым днём щебетавших всё веселее. Танцевать, чувствуя твёрдую руку на талии, а под ногами - зеленую траву. А впервые услышав шум моря - еще и на берегу, на камешках и песке, взметая в прибое мокрый подол.
- Повезло, - заметил Раймон и притянул её к себе, опирая на плечо. - Кто первый - того и награда. И, конечно, всё прочее, если, напротив, не повезёт. Но странно это всё. В детстве здесь не бывал, потом - специально не заезжал так далеко на северо-запад, а теперь вот - пришлось, но как-то... поздно? Смотрю - и не вижу. Море - чувствую, им даже дышится, а замок - нет.
- Никогда не видела моря.
Эмма улыбнулась, вдыхая с бумаги беспокойство и пряно-терпкий запах конюшен. Солнце новая лошадь не заменит, но хотя бы заполнит пустоту.
- Никогда? Это определённо нужно исправить, - он повёл было Розу влево, в шум прибоя, но приостановился, перебирая поводья в пальцах. - Дьявол. Записка эта... говоришь, беспокойство? Это значит, что или гадство только случилось, или доросло до такого состояния, что терпеть уже нельзя. В первом случае оно может и подождать, а вот во втором... - он махнул рукой крестьянину, неторопливо плывущему мимо на телеге с прелым сеном. - Бог в помощь, мил-человек. Не знаешь, что такого в замке стряслось, что михаилитов ищут?
Тот встрепенулся, повел кустистыми бровями.
- Ничаво, господин. Чаво в замке будет? Стоит себе.
Эмма вздохнула. На море хотелось отчаянно, прикоснуться к пене, к солёным брызгам, дышать свободой, что обещал прибой. Но - сначала дело.
- Ладно, - покладисто согласился Раймон. - А где стряслось? Даром-то такое не пишут, чай.
- Так в конюшнях лордских. У, чаво было, - оживился крестьянин. - Сперва-т мы и не поняли, как она пришла. Пришла да и села. А теперича - ууу.
Он со значением потеребил куцую бороденку, выглядевшую по мнению Эммы так, будто все волосы ушли в брови и широко развел руками, показывая масштабы "ууу".
- Ничего себе. А что за она-то? И на что села?
- Говорю ж - на крылечко села, конюшни-то. И сидит. Вот замок стоит, а она сидит. А там Некромант уже на случку хочет, деньгов немеряно, лорд Роберт рвёт и мечет.
Крестьянин покачал головой, светло-красным досадуя недогадливости Раймона, который тяжело вздохнул.
- Ну, сталбыть, придётся ехать смотреть, что там такое сидит, пока замок стоит, у конюшни, из которой Некроманты на случку рвутся, из-за которых лорд рвёт и мечет, а деньги уже вовсе не меряются. Бывай и благодарствую!
Монетка сверкнула в воздухе, напоминая рыбную чешуйку, солнечный зайчик на волнах моря, которое всё еще ждало Эмму. Быть может, безнадежно.

Лорд Роберт оказался жилистым мужчиной с седыми усами. Одет он был скорее, как крестьянин - тепло и добротно, хоть кожа на его охотничьей куртке и была выделана получше, чем у иного браконьера. На загорелом до черноты лице светились ярко-голубые, добродушные глаза. И конюшни его, которые скорее были огромным, размером с целое поле, поместьем, были такими же основательными. Здесь ржали нервно красивые лошади, гарцуя и взбрыкивая на выгулах, гомонили люди, дрались за овес птицы. Лишь собаки не лаяли. Завидев своего лорда с михаилитом, люди умолкли тоже. Тишина установилась такая, что сразу стал слышен звук, похожий на стон. Пошарив глазами, Эмма наклонилась и заглянула в собачью будку, чтобы вытащить за цепь здоровенного кобеля, из тех, которые одним своим видом способны напугать банду грабителей. Сжавшись в комок и прикрыв морду лапами, пес тихо выл.
- Извольте видеть, сэр Фламберг, - проговорил Фиц-Рой, - четвертый день уж так. А Лиска так вообще щенят на зады перетащила.
- Вижу.
Раймон оглядел кобеля и хмыкнул. Подход лорда к делу не нравился ему вовсе, но делать было нечего. Не ругаться же? За это только платили меньше, профессионал или нет. И всё-таки, почему было просто не сказать, что случилось вместо того, чтобы тратить время на то, чтобы собеседник угадал нужный вопрос? Смотреть - полезно, бесспорно, но куда важнее часто оказывалось то, чего не увидишь. Что-то в прошлом... наверняка как сейчас. Наверняка, если подумать, в отцовском поместье, потому что в новую связь с Великой Королевой всё-таки не верилось. Прошлое. Он взглянул на хозяина этого лошадиного рая.
- Четыре дня, говорите, лорд Роберт? А ничего необычного в ту пору не случалось? Как раз тогда или незадолго до того?
Лорд нервно хмыкнул, указывая рукой вперед.
В тени, на пороге одной из каменных конюшен, сидела девушка лет семнадцати, уронив руки на колен и тупо глядя перед собой.
- Три дня дома не было, - задумчиво сообщил лорд Роберт, - мы с леди Фиц-Рой не слишком заботились - девка заневестилась, взрослая. По осени сватать думали, а конюхов она все равно уже всех по сеновалам перетаскала. Вот и думали, что с кем-то время коротает. А на четвертый день она вернулась. На рассвете. Собаки вой подняли. А она как вошла на дворы, так вот села. Опять-таки, сегодня четвертый день, как сидит. Некроманта на случку надо бы, но никак не вывести. Анжелина швыряется и двоих уже порвала.
Девушка медленно подняла голову, демонстрируя бледную, водянисто-белую кожу, синеватые припухшие губы, пустой взгляд.
"Прелестно".
Потенциальная цена работы одним скачком выросла в половину этих конюшен - или одного мёртвого михаилита. Двух, если Шафран так и ехал следом. Бедняга. Но поразмыслив, понаблюдав, Раймон решил, что всё-таки неправ. И что лорд, возможно, был прав, предпочитая показать, а не рассказать. За девушкой не тянулось нитей, обозначавших принадлежность к пирамиде, не чувствовалось остатков сорванной паутины, да и вела она себя скорее как недо-стрыга, а не гуль. Вернулась к себе, в то место, которое знала лучше всего. И, в отличие от зародышей гулей или вампиров, просто сидела на пороге, вместо того, чтобы лежать в земле, набираясь сил. Четыре дня на трансформацию, четыре дня здесь... период не имел смысла. Раймон видел, что дозревать оставалось ещё несколько дней, но только в том случае, если Анжелина не начнёт охотиться более успешно. Но это всё не складывалось. Если не пирамида, не вампир во главе стаи, значит, её сделали такой искусственно, без связи, без привязки и чувства покоя, тепла, которое даёт принадлежность к таким же - и к хозяину. Искусственно сделали, нарядили в монастырскую рубаху и выпустили, чтобы... на этом мысли заканчивались. Сажать такого недогуля на пороге - просто привлекать внимание. Или отвлекать от чего-то ещё, но... граф, кажется, и так дневал и ночевал у конюшен, и Анжелина явно никого не пугала настолько, чтобы стягивать дополнительную охрану. Мелкая неприятность, которая внезапно может стать очень крупной. Или мелкая месть с таким же итогом?
- Скажите, лорд Роберт, а кто эта девушка? Кто-то из дворни?
- Воспитанница супруги. - Фиц-Рой нахмурился, глянул на Эмму, к ногам которой жался испуганный пёс, и продолжил. - Сестра графини де Три. Младшая, разумеется. Граф, мой добрый сосед, попросил принять девку, хоть она и купеческой семьи, Анжелина Пайнс. Знал бы, что стаскается... Эх, да что говорить зря. Некроманта-то мы вывести можем и стену разобрав, но ведь она же мёртвая!
- А чего не можете, милорд? - поинтересовался Раймон, чтобы выиграть чуть времени. Значит, папаша на старости лет женился снова, и на деньгах, а на крыльце, получается, сидела сводная тётка? Родня со стороны мачехи, на михаилитский вкус, получалась уж слишком специфическая. Неживая какая-то. Впрочем... Он мысленно вздохнул. Девушка, гулящая или нет, точно не заслуживала превращения в упыря. И всё происходило слишком близко к той чёртовой деревушке для совпадения. - В чем заключается моя работа? Спрашиваю потому, что мог бы её упокоить, но ведь дело не только в этом, так?
- Ну сами посудите, сэр Фламберг! - Всплеснул руками лорд, понизив голос. - Нам доверили потаскушку эту, а она возьми и умри. Я конюхам не говорю, что она мертвячка, вру, будто с ума сошла. А как де Три узнают, что будет? По графству уже слухи ползут, правда, пока что о пакостниках на конюшнях. Сделайте что-нибудь, а за конфиденцию я уж доплачу сверх.
- Что-нибудь, - повторил Раймон и покачал головой. С тем же успехом Фиц-Рой, кажется, мог желать Луну с неба. Даже если бы удалось найти виновника, вовсе не обязательно, что у него обнаружилось бы средство прервать или обернуть процесс. Да и прошло уже четыре дня. - Лорд Роберт, вы просите практически невозможного. Я не слыхал о случаях, когда непробудившихся упырей удавалось вернуть. Только в сказках - и повторять те методики мы не станем, особенно при том, что все гримуары советуют максимально быстрое упокоение. Если бы мне и удалось что-то подобное, даже не представляю, чего бы оно стоило. Возможно, спокойной смирной лошади из ваших знаменитых конюшень.
- У меня нет смирных лошадей, - обиделся Фиц-Рой, - мои лошади огненные! Страстные, как поцелуй испанской донны! Игривые, как мавританка в постели! Вот, поглядите туда, - он ткнул пальцем на один из коралей, где резвился черный, как смоль, жеребец, потряхивая длинной гривой и отливая синью на солнце, - это Шторм. И они все такие, мои лошади!
- Красивый, - вздохнула Эмма, глядя на Шторма.
Раймон вздохнул тоже. Ради такого стоило и расстараться. И не тянуть слишком долго.
- Прошу прощения. Лошадь просто невероятна, как и это задание. Стоит ли одна невероятность другой, милорд?
- Шторма не дам, - предупредил его лорд, - но если вы сможете сделать так, что никто не заподозрит в Анжелине мертвячку... Пусть даже одержимость! Мы сговоримся на лошадь.
Другая лошадь устроила бы тоже. Чёрт, Раймон был готов согласиться и на просто скидку, если речь шла о коне из того же табуна. Оставалась только маленькая закавыка. Он взглянул лорду в глаза.
- По рукам. Но, милорд, гарантий я дать не могу. Вы должны понять, что если что - мне придётся её убить. Окончательно. Или найти способ увезти в резиденцию, в лаборатории. Иначе здесь не сможет жить никто. Но попробовать - я попробую.

"Попробую, мать его..."
Прокушенная и промытая рука ныла мерзко и занудно, как комар. Убить этого неупыря было бы до смешного просто, а вот скрутить, понадеявшись на то, что когти и клыки ещё не выросли - совсем другая история. Гримуары как-то больше упирали на более радикальные методы, почему-то упуская необходимость брать упырей живьём. Немертвьём. Неважно. По крайней мере, связанная девушка молчала, хотя даже засовывать в рот чеснок пришлось аккуратно, чтобы не сломать челюсть. Мало ли, этот недогуль ещё и не умел регенерировать!
И теперь, хотя бы, можно было начать думать снова, не оглядываясь на заневестившуюся упырицу.
Если её действительно такой сделали, то где-то должны были остаться гримуары, элексиры, ритуальные круги... трупы для первичного кормления. Трупы. Причём в идеале не очень свежие, хотя это и не обязательно. Хм. Раймон взглянул на лорда, который так и ходил следом, как хвост за лесавкой.
- Скажите, милорд, а где здесь кладбище? И ещё...
Взгляд, издали, но ощутимо колющий жадным любопытством, чувствовался аж от замка. От балкона, по которому прогуливалась барышня в нарядном красном платье.
- А кто это вон там, если позволите спросить?
- Невестка, леди Лавиза. А кладбище - есть, как без него? Аккурат за замком.
Лорд не удостоил её и взгляда, зато заинтересовалась Эмма. Поглаживая ноющую руку, она глянула сначала на девушку, потом на лорда и горячо зашептала на ухо:
- Сына считает идиотом, возможно - так и есть. Невестка, если верно понимаю аналогии, слаба на передок? И что-то про её брата... Священника?
- Интересно, что её здесь так заинтересовало?.. - проворчал Раймон. - Барышня тоже наведывается на конюшни? Часто ли?
- Она брезгует, - невозмутимо ответил лорд, оказавшийся снова рядом, - навоз, извольте видеть. Пять лет замужем, а до сих пор не понесла. Я уж сказал, что если не родит внука, то имение отпишу... да вот хоть михаилитам!
Раймон хмыкнул. От такого гуля лорд бы не умер, а уменьшать собственное наследство даже при такой любви было как-то совсем уж неразумно. Он подозревал даже, что обзавестись наследником подходящей масти было всё же проще, чем... чем это вот всё на пороге. Или лорд вовсе был ни при чём, а зачем-то мстили именно девушке? Ответов, как обычно, было куда меньше, чем вопросов. Но часть могла найтись на кладбище. Проблема заключалась в том, что тащить с собой девушку не хотелось, а оставлять её здесь было нельзя. На то, чтобы развязать, кому надо, хватило бы нескольких секунд, а на лорда или конюхов надеяться не стоило там, где речь могла идти одновременно о кониках и о семье.

Кладбище впечатляло настолько, что Раймон аж скривился. Обычных могил, увенчанных деревянными крестами, здесь почти не было, зато с каждого надгробия, а то и саркофага, укоризненно, скорбно, весело и задумчиво взирали статуи. Люцифер и его невесты, Наама и Лилит переглядывались с колонн усыпальницы, рядом Гавриил пронзал несчастного, худого змия, больше похожего на червяка, и на это действо с умилением взирала каменная дама в венке поверх чепца. Мрачный жнец с внушительного размера косой восседал напротив, сложив руки на коленях, точно школяр. Ему кокетливо демонстрировала округлую коленку то ли муза, то ли ангел, то ли богиня победы. Казалось, будто кладбище полно людей.
- Мерзкое место, - поёжившись, проговорила Эмма, опираясь на голову ангелочка, что ухмылялся жутко и плотоядно, - будто затаилось и ждёт.
- После праздника, - согласился Раймон, отпуская поводья Розы, на которой всё-таки привёз сводную тётку, и разминая пальцы. - Практически светится.
Выглядело всё так, словно тут палили фейерверки. Мороки, стихии, некромагия, бытовое волшебство, привороты. Даже телекинез и щиты с лёгким привкусом отпирания замков. Подвесных. А ещё где-то на кладбище бродили мужчина и женщина... Раймон прислушался и покачал головой. Женщина бродила, а мужчина сидел на месте. И в этой каше магии, мешанине статуй разглядеть что-то не получалось. А ещё здесь стояли два больших склепа, вполне подходящих для лабораторий и ритуалов. Хотя прежний опыт подсказывал, что искать стоит скорее под землёй, Раймон всё же послал вперёд свою копию. Погулять по дорожкам, вокруг склепов. Какие-то ловушки вполне могли сработать. А могли и нет.
- Два человека... вроде бы, - рассеянно сообщил он Эмме. - Но не вяжется у меня это всё. Не складывается. Допустим, это всё-таки домашние, но зачем? Зачем - так?
- Ну, будь я женой сына лорда и не сумей забеременеть так долго, искала бы способ сжить свёкра со света, - задумчиво ответила Эмма, - пока он завещание не написал. Доводила бы его мелкими пакостями, вроде этой. У него сердце слабое, тревожит его. А без завещания - сын становится владельцем, она - богачкой. А если забеременеть, то можно еще и мужа со света сжить. И остаться хозяйкой всего до совершеннолетия сына.
Раймон понимающе кивнул. Слабое сердце добавляло детальку, которая действительно объясняла многое. Выглядел лорд вполне крепким. Правда, к этой теории полагались дополнения, которые ему не нравились вовсе, несмотря на ожидаемость.
- Одна она бы не справилась. Брат... возможно, это выгодно семье. И священник обычно достаточно знает, чтобы уметь изменить или извратить. Мужчина нужен хотя бы для того, чтобы проще было таскать мясо. Хотя, - он помедлил, - сгодятся и умертвия. Достаточно уметь.
- Уметь? Умелые мужчины так соблазнительны...
Звук незнакомого женского голоса сзади заставил Раймона резко обернуться - и почти сразу, почуяв, что растекается в воздухе, закрыть сознание, успокоить сердце. Леди Лавиза, доселе прогуливавшаяся по балкону, сменила алое платье на бирюзовое, распустила длинные золотистые волосы по белоснежным плечам, прикрытым лишь плащом, подвела зеленые глаза сурьмой, а губы - кармином. Шла она неспешно, давая рассмотреть себя и учуять, вызывая ярую ревность у Эммы. А вокруг расплывалось облако феромонов, которому позавидовала бы иная глейстиг, и Раймон вовсе не был уверен, что всё это - духи. Хорошо хоть, ветер дул с другой стороны, да и та игра в загадки всё ещё отдавалась горечью, помогавшей прочистить мозги. И даже так сознание едва заметно, но вело. Он резко вскинул руку:
- Пожалуйста, миледи, не приближайтесь. Как видите, здесь одержимая. Она опасна.
Эмма тряхнула головой, точно прогоняя наваждение, но руку, как это было с чаровницей из Равенсхеда, хватать не стала. Впрочем, до Леночки - да присмотрит за ней леди Бадб и никогда не выпустит! - этой девушке ещё нужно было расти. Впрочем, Раймон подозревал, что ей просто не хватало опыта. Пока что.
- Неучи соблазнительны вдвойне, - почти промурлыкала Лавиза, игриво улыбнувшись. - Они обычно постигают иные науки. Сколько ты запросил у папеньки, михаилит? Я тебе дам вдвое больше и доплачу за три ночи.
На что магия, если её не использовать? Раймон, не особенно прячась, потянулся за ворота морочными нитями, прыгая с могильного камня на оградку и дальше, упорядочивая разрозненное. И здесь, в отличие от мороков, ответ последовал быстро - нити тасовались, прыгали, переносились с места на место. Кто-то очень не любил порядок. Но попытки нащупать проваливались, словно скатываясь каплями с жирной кожи. Только мелькнуло чужое, почти весёлое: "О, злая мысль! Откуда вторглась ты, чтобы покрыть землю коварством?"
Действительно, откуда? Вот развелось умельцев, с которыми поди придумай, что делать. Раймон взглянул на припухлые губки Лавизы, скользнул глазами по выставленной груди, задержался, оглядывая шею - и улыбнулся. От Эммы текло холодное спокойствие, а, значит, можно было позволить себе смотреть, позволяя белизне кожи отразиться во взоре. И оплата... действительно ли граф отдал бы драгоценную лошадь из своего лелеемого стада?
- Вдвое больше - это две лошадки, прекрасная донна, а вот о доплате скорее говорить мне. Только вот... где? Не в замке ведь. И земля слишком холодна, чтобы проводить на ней ночь.
Вступившая в разговор Эмма, бесцеремонно уцепившая Лавизу за руку и прощупывавшая пульс, говорила лениво, с лекарским пренебрежением и какой-то неуловимо бойдовской усмешкой.
- Скинет, - она пожала плечами, разглядывая ногти леди, - как та, из Равенсхеда. Малокровная, по морозу раздетая вон бегает. Не доносит и не заплатит.
Лавиза выдернула у неё руку, но пахнуть феромонами от неожиданности стала меньше. На Эмму она уставилась так, будто заметила впервые.
- Я заплачу, - поспешно уверила она, - как только... Погодите, вы что - согласны?
- Почему нет? - удивился Раймон, подняв бровь. - Лорду мы ничего не должны, а михаилит работает на тех, кто платит больше. Эта лекарка может провести ритуал, чтобы всё получилось, и... но нам нужны гарантии, ото всех. Зовите вашего... брата, верно? Не люблю, когда за спиной бегают. И уберите феромоны. Вы что, не знали, что под их действием фертильность слабеет, и выносить тяжелее?
- Брата... да, - Лавиза рассеянно кивнула, но пахнуть не перестала, - Джером! Выходи, они согласны!
- Она не может убрать запах, - задумчиво проговорила Эмма, - потому что хочет тебя. У неё это как-то связано.
Вот тут Лавиза уверовала. Она глянула на Эмму с немым обожанием, точно та ей уже о желанной беременности сообщила, и бросилась навстречу вышедшему из-за надгробий субтильному мужчине с неприятным, крысиным лицом, выпирающими зубами. Черноволосый Джером, а это был он, подслеповато щурился и почесывал оттопыренное ухо.
- О, Джером, они согласны!
Глядя, как радостно, совершенно не по-родственному обнимаются брат с сестрой, уже расстёгивая пояс, чтобы приступить к делу, Раймон задумчиво кивнул. Конечно, следовало бы сначала попросить провести себя в лабораторию, прикрываясь тем, что некромагия тоже может плохо повлиять, но... он ещё раз оценил картину, вздохнул и махнул ножнами с мечом. Дважды.
Джером успел дёрнуться, но выпутаться из крепких объятий достаточно быстро не сумел, и заговорщики рухнули на снег почти одновременно. Запах страсти и влечения пропал, как отрезало, оставив слабый привкус в воздухе. Искренне жалея, что не запасся совершенно не законными для обычных людей противомагическими верёвками, он хорошенько приложил и Лавизу, и Джерома по голове ещё раз, и уже потом начал связывать. Тяжело колдовать даже что-то простенькое, когда тебе и лежать неудобно, и мутит, и голова разламывается на части.
- Это уже вторая, - Эмма глядела на Лавизу мрачно и печально, - когда-нибудь тебя приворожат.
- Или пустят в производство, - не менее мрачно согласился Раймон. - Те херотётки привораживать даже не пробовали. Что им всем, других мужиков в мире мало?..
Выпрямившись, он оглядел творение рук своих и кивнул. Огонь мог пережечь веревки, но на нём всё-таки нужно сосредоточиться. Наконец, сложить заломленные и связанные пальцы в жест... хотя бы неприличный.
- Вопрос. Звать хозяина с парой доверенных конюхов прямо сейчас или понадеяться, что они не очнутся, пока мы обшариваем некрофэйскую нору любви?
Эмма согласно кивнула и заговорила. Вкрадчиво, по-лисьи.
- Раймон, я могу сходить за лордом и конюхами, но... а что будет, если нет у них там норы любви, а мы сейчас связали просто любвеобильную дурочку и ее любовника?
- Тогда мне будет очень интересно, за что, по её мнению, собирался мне заплатить папенька, какое отношение это имеет к гулю и почему кладбище напоминает фейерверк магии.
И всё же в словах Эммы был смысл. Лавиза с Джеромом выглядели просто слишком идиотами, чтобы провернуть такой план. Он снова раскинул сеть, но кладбище, насколько хватало нитей, было пусто. Что, разумеется, не означало, что никого и не было и этот кто-то сейчас не бежит убивать лорда Роберта. Или рассказывать ему о злобных михаилитах. Или ещё что. Будь здесь одна из тех матерей!.. Впрочем, тогда у фэа едва ли возникли бы проблемы с деторождением. Не было здесь и ощущения самоуверенного профессионализма. И всё же... Раймон тряхнул головой. Снова нужно было, кажется, оказаться во многих местах одновременно.
- Ты права. Без доказательств говорить бесполезно, а, значит, всё равно нужно искать лабораторию. Причём, - он тоскливо оглядел жертв, прикидывая вес, - вместе с ними.

Каменная лестница оказалась длинной, скользкой, и на ней воняло так, что становилось понятно сразу: внизу далеко не только любовное гнёздышко. И дверь, некогда замурованную, с оббитыми краями, запирал засов, которым, судя по полосам на камне и железе, нередко пользовались. Запирая кого-то - или что-то - внутри. Поэтому прежде, чем войти, Раймон прислушался - но из склепа не доносилось никаких звуков. Ни шарканья гулей, ни скрежета когтей бербалангов, следы которых виднелись на свежих и не очень могилах снаружи.
А сам склеп оказался не таким большим, пять на пять шагов, но выглядел не так, как ожидал Раймон. Не лаборатория, несмотря на выпирающие из поставленных прямо на саркофаги гробов воронки. О научных изысканиях тут напоминал разве что старый потёртый дневник с именем на кожаной обложке - Джером Виктор Мас. Раймон приоткрыл его и мысленно присвистнул: схемы расчлененных тел, строение матки, описание процессов гулизации, извлечение "vi fertilitas"...
Впрочем, вчитываться пока что было некогда, и он с некоторым сожалением передал добычу Эмме.
- Женщина тридцати лет. - С чувством зачитала та, открывая книжицу примерно посередине. - Восковой бледности нет, вваливших глаз нет... Хм, а это он подразумевает, что глаз вообще нет? И радуется, что ввалиться нечему?
- Может, вместо них появились какие-то другие глаза? - предположил Раймон. - Регенерация в принципе... ага, а это уже интересно.
В углу, рядом с наваленной грудой подушек и покрывал, неподалёку от баночек с притираниями стоял кувшин с тёмной жидкостью, и тянуло от него не вином. Тяжёлый земляной запах дышал жизнью - но и смертью тоже. Чем-то... Раймон оглянулся на гробы, воронки, установленные горлышками наружу. Вытяжка? Из тел через фильтры специально обработанной земли? Приходилось признать, что такой подход в принципе мог сработать. Но пока что, кажется, у создателей технологии получалось что угодно, кроме. И Лавиза просто пила - это?.. Рисковая женщина. Или, с другой стороны, испорченная идиотка. Что хуже, Раймон нигде не видел колб или ещё чего с именами, номерами, чего угодно, позволяющего определить, чья жизнь ушла в эту конкретную порцию. Но забор ведь происходил именно здесь. Или... он с подозрением уставился на кувшин. Они что, сливали всё в один кувшин?! Больше силы - эффективнее, и плевать, что оно может не совпадать?
- Там нет ничего про то, что разных людей нельзя смешивать?
- От озарения я распахнул глаза! Во дворе лежало четыре обгоревших тела, завернутых в полотно, - прочитала Эмма задумчивой скороговоркой и пожаловалась, - у него почему-то много про глаза. Они то ввалившиеся, то распахнутые, то мутные, то выколотые.
- Искал себе сменные? Зрение-то у него, кажется...
Раздался скрежет когтей о стенки крайнего гроба, и Раймон осёкся, только сейчас вспомнив о том, что местные гули гуляли даже днём. В довершение, судя по звукам, ворочался в земле далеко не простой упырь, а то, что, кажется, имело шанс вырасти из Гульжелины. Хорошо хоть, ворочался лениво, не торопясь, и это давало время.
Благословение гроба, облатка сверху. Благословение гроба, облатка сверху. Особенного благоговения и религиозного восторга Раймон не ощущал, но этого всё равно должно было хватить хотя бы на время. Знакомиться с остальными гульшами ему не хотелось смертельно - да за них и не платили. О том, что все они, кажется, слились в одном кувшине, он старался не думать.
- Смерть - моя возлюбленная, моя жена и мать... - Эмма захлопнула дневник, прижимая книгу к груди. - Скучный он. Зануда. Вопрошает, пишет ерунду, точно ребенок за мухами наблюдает. Мухи вроде и летают, а зачем это нужно - не понятно. И зачем за ними наблюдать - тоже. Ты долго еще? Я ванну хочу.
- Уже почти.
Земля калилась, может, хуже соли, но выбраться полностью стрыга так и не успела - из гроба только выглянуло худое, покрытое ожогами лицо, схватилась за край, оставляя борозды, рука - и обмякла. Довершила дело брошенная сверху облатка и ещё одно благословение. Оглядев склеп и убедившись, что ничто не пытается выбраться или выкопаться, Раймон довольно кивнул, поддел ногой гребень, в котором застряли длинные золотистые волосы, и взглянул на Эмму.
- Теперь-то можно звать лорда? Хотя... ты говорила про слабое сердце, кажется?
Эмма кивнула, и взбежала по лесенке споро, точно и не в юбках была. Недовольно заржала Роза, простучав копытами по дорожке, а Раймон остался в склепе, задумчиво потирая подбородок. До ванны ещё предстояло потрудиться.

Более внимательный осмотр склепа не дал ничего. Ни отдельных кувшинчиков, ни записей, что означало: лаборатория всё-таки находится где-то ещё. Охотничий домик, который мелькал в чувствах Лавизы? Не занимались же они этим в личных покоях. Хотя... Раймон взглянул на связанных брата и сестру с некоторым сомнением и неохотно кивнул. Эти - могли. Обыск, впрочем, тоже оказался почти безрезультатным. Кошель с деньгами и дилдо из слоновой кости, обнаруженный в декольте девушки, отправились в угол к гребню. Джером же оказался и вовсе скучен. Ни блокнота, ни свитков, только крошечный клочок бумаги в сапоге: "Умерла - и дело с концом", написанное изящным почерком, ничуть не похожим на дневник. Повертев в руках, Раймон отложил и её. Всё-таки он был не констеблем, а михаилитом. Причём михаилитом, которому ещё предстояло что-то делать с новоявленной тёткой.
- Пусть даже одержимость, говорите? - спросил он сам себя, взвешивая на руке кувшин.
Не зная ни доз, ни механизма работы вытяжки, он мог полагаться только на случай, и надеяться, что Анжелина... ну, например, осела на дне, не смешалась, и именно её ещё не успели выпить. Отделить её жизнь, отцедить он не мог в любом случае, даже не был уверен, что это возможно.

Пить Гульжелина не хотела. Недопробудившаяся упырица плевалась, пыталась цапнуть за пальцы, но это Раймона волновало меньше всего. Главное - тело жидкость принимало. Девушку не рвало, а на пятой чашке она и вовсе успокоилась, порозовела, недоумённо нахмурилась. Раймон приложил ладонь к её груди, проверяя, бьётся ли сердце... и опрокинулся на спину, ногами перебрасывая через себя довольно крупного бербаланга. Тварь с глухим уханьем рухнула в угол, где немедленно запуталась в покрывалах, а Раймон перекатился к пленникам, выхватывая кинжал. Днём бербаланги сами по себе не нападали.
- Со-со -зри его, - велел, заикаясь Джером. Обращался он, кажется, к бербалангу, но слюни почему-то летели в Раймона. Бербаланг по-собачьи отряхнулся и ринулся вперед. За спиной плащом развевалась вышитая камиза.
Раймон кувыркнулся снова. Бербаланг приземлился на Джерома, и ему было уже всё равно, кого драть. Связанный полуфэа тонко закричал, а Раймон уже бил кинжалом раз, другой, шипя от боли в задетой когтями руке. И только потом, ногой столкнув мёртвую тварь с тела некромага, увидел, что с ним стало. В агонии монстр сорвал клыками лицо, раздробил кости. И глаза, столь ценимые Джеромом, не уцелели тоже. С такими ранами не выживали, но маг ещё дышал, хлюпал хрящами, оставшимися от носа. Раймон покачал головой. Сочувствия отчего-то в нём не было ни капли. Только усталось и - снова - ощущение выжженности. Почему люди не могли как-то... иначе, что ли? Почему вечно - именно вот так? Покачавшись на каблуках, он пожал плечами и поднял опрокинутый кувшин, в котором ещё что-то плескалось. Если уж ставить эксперименты, то до конца. Всё равно больше ничего не оставалось.

- Господь милосердный! - Раздалось от входа.
У лорда и впрямь было слабое сердце. Схватился за него он так, будто вырвать хотел.
- Господь вседержитель! Леди Берилл сказала, что я должен крепиться! Но! Лавиза? Джером?
В ответ завизжала очнувшаяся Лавиза. Громко, пронзительно, заставляя Эмму морщиться и хмуриться. Анжелина, усевшаяся на подушки, с детским восторгом рассматривала яркую брошь, найденную там же, и глаза её светились удовольствием. Над всем этим возвышался пожилой конюх, не смеющий спуститься с лестницы. Он крестился и оглаживал бороду.
Вопли Раймон отсёк раздражённым взмахом руки - и мороком. Кричать, если так уж хотелось, можно было и про себя.
- Некромаги, милорд, убийцы и, вероятно, любовники. Этого убила тварь, над которой он потерял контроль. Здесь они и сделали Анжелину - и не только.
Лорд ошарашенно кивнул, наблюдая за тем, как Лавиза открывает рот и багровеет, заходясь беззвучным криком.
- Да. А Анжелина как же?
Раймон поморщился.
- К несчастью, вернуть её полностью я не могу. Никто не может. Понимаете, лорд Роберт, эти... чёртовы дилетанты испортили всё, что только могли. Слили всех, кого убили, воедино, а души умеет разбирать только Господь.
Не глядя на Фиц-Роя, он присел рядом с девушкой, вместе с ней разглядывая брошь-бабочку с топазами, и мягко спросил:
- Как тебя зовут?
- Анжи Пайнси, - идиотски хихикая, ответила ему девушка, - Анжи Пэнси? Пэнси Анжи? Пэнси? Анжи?
- Ну хоть таскаться не будет, - обреченно вздохнул лорд. - Может быть. Спасибо, сэр Фламберг, спасли от огласки.
- Ещё, - Раймон со вздохом поднялся, - нужно будет обыскать места, где бывали Лавиза и Джером. Где-то должна быть лаборатория, бумаги, другие жертвы. Но этим лучше заняться не михаилиту. К слову, милорд, вы говорили - сестра графини де Три? Я не слышал, что старый граф женился снова, да и о Пайнсах не слыхал. Что это за женщина, если позволите спросить?
- Друзилла Пайнс, - хмыкнул Фиц-Рой, начавший приходить в себя. - Женщина-огонь. Младше старины Гийома почти на тридцать лет, купчиха. Признаться, Лавиза ей какой-то кузиной приходится. То ли третье родство, то ли четвертое. Мария Мануэла-то, первая жена, умерла давно, родами. Старший сын уехал в Лондон, да и не вернулся по сей день, сгинул, должно быть. Вот и остался старина де Три со средним и дочкой. И без денег. А тут купец Пайнс. Дескать, возьми Зиллу, приданое за ней хорошее. Почетно ему показалось, что дочь к Тулуз-Лотрекам соприкоснется.
Старший сын, действительно, не уехал далеко. Перстень, отданный Робом, так и лежал в кошельке. Возможно, вскоре предстояло его отдать в семью. Возможно, нет.
"Но интересно, много ли счастья приносит прикосновение к Тулуз-Лотрекам? А к Пайнсам, родне этих вот Масов?"
Раймон поклонился.
- Благодарю, милорд. Чем больше знаешь о землях, где странствуешь - тем безопаснее. Разумеется, всё это останется в тайне.
- Лошадь-то леди нужна? - Фиц-Рой улыбнулся, хлопнув его по плечу. - Идём выбирать, что уж. Фиц-Рой слово держит, - и добавил, шепотом, склонившись к уху, - а глаза у вас совсем, как у матери. Испанские.
- Да, милорд, - с улыбкой ответил Раймон. - Леди действительно нужна лошадь.
Узнавание. Даже такое малое, с улыбкой и подмигиванием, пыталось затягивать, словно умаляло то, чем он стал, возвращая то, чем был. Или наоборот, укрепляло? Раймон прикинул мысль так, эдак и выбросил её из головы. После выбора лошади их ждало поместье, и там будет... нет. Ещё не сейчас. Пока что - ждал берег, которого Эмма никогда не видела. Забавно. Для него оно, кажется, будет внове ничуть не меньше.

Море было соленым, бирюзовым и очень тёплым. Лишь изредка, когда в импровизированную каменную купель, устроенную Раймоном из заводи, прибоем захлестывало ледяную воду, на коже высыпали мурашки. Тонкая шелковая рубашка, облепившая тело, ничего уже не скрывала, хоть приличия и предписывали купаться в ней. Впрочем, приличия предписывали делать это за ширмами, не на виду у всего залива и тех, кто хотел бы подсмотреть с утёсов. Но в об этом Эмма не думала. Она перебирала камешки, что достала со дна, выкладывала на плечах Раймона, вдумчиво читающего джеромовский дневник, ракушки и с упоением, какого не испытывала давно, плескалась в парящей воде, беспечно мурлыча под нос песенку о развеселой вдове и моркови, примеряя юбку из водорослей.
- Давай останемся тут жить. Вот прямо тут, в заводи! Будешь морским михаилитом, а в шторм... В шторм придётся прятаться на утесах, любоваться, как волны бьются о скалы.
На утесе, под присмотром Розы, пасся новый жеребец с говорящей кличкой Пират. Он был серыми, почти стальным, норовистым, но каждого шороха не пугался и на Солнце похож не был.
- С утёсов сдует, - убеждённо ответил Раймон, переворачивая страницу, уже изрядно подпорченную солёной водой. - Нужно поместье. Хм... что ты там говорила про планы сжить свёкра со света? Правда, в нашем случае сначала придётся как-то выбить нужное завещание и избавиться от среднего брата. И, наверное, что-нибудь сделать с мачехой.
Эмма пожала плечами, придирчиво рассматривая очередную кружевную плеть водорослей. Муж-михаилит был хорош тем, что в дом не наведывались свекрови и золовки, не требовал наследников свёкр, не отирались рядом девери и невестки. Разве что орденцы. Но эти спокойно принимали странности Эммы, уважительно относились к выбору и ненавязчиво опекали в отсутствие Раймона.
- Я еще не видела этого твоего папеньку, - проговорила она, останавливая свой выбор на ярком камешке. - Но очень сомневаюсь, что он похож на того. Когда Фиц-Рой говорил о нем, то чувствовалась брезгливость, презрение. Когда о мачехе - еще и гадливость. И... кажется, я вовсе не хороша. Ты читаешь дневник с вниманием святого Антония, соблазняемого в пустоши.
- Зенобии казалось, что он разрывает ее на части. Его мужское естество заполняло ее всю, жадно поглощало ее, и она испытывала жестокую боль - с чувством, придыханием процитировал Раймон вместо ответа. - Знаешь, тут можно писать трактат для брата-библиария. Представь эту странную тварь: заполняет мужским естеством и поглощает... изнутри, получается? Что-то обратное относительно vagina dentata.
- Боюсь, - серьезно нахмурилась Эмма, отгоняя от себя видения твари и умалчивая о кратком миге тогда, в Билберри, в который она в полной мере познакомилась с ощущениями этой неведомой Зенобии, - ловить такую тварь придется не иначе, как на живца. Мачеха, вероятно, сгодится.
А еще из водорослей получился шикарный парик, никак не подходящий к светлой косе, но зато преуморительно смотрящийся на Раймоне. Правда, для его надевания, точнее нахлобучивания, пришлось сесть рядом, в опасной близости, когда и ракушки, и морская трава могли оказаться на самой Эмме. Вместо этого её овеяла волна полупрозрачного пламени, высушивая рубашку и волосы, а Раймон поправил зелёную корону и ухмыльнулся, откладывая дневник на холодный песок. Ветер тут же жадно зашуршал страницами, на которых Зенобия соседствовала с десятком других женщин, ритуальными колокольчиками, балами, законами магии и всем прочим, на что натыкался в тот или иной момент пытливый ум некроманта-естествоиспытателя. Раймон же привлёк Эмму к себе, устроив так, чтобы можно было смотреть на сизо-синие волны и капризно орущих белокрылых чаек.
- На мачеху уже приманилось. Думаешь, она многоразовая? Звучит жутко, если подумать, так что лучше бы нет... хм, лорд Роберт поминал ещё и сестру. Вот уж негадано. Стоит не появляться в поместье жалкие двадцать лет, и на тебе.
Эмма вздохнула, наблюдая за жирной, наглой птицей, ковыляющей по песку за крабом. Краб отчаянно щелкал клешнями и споро перебирал лапками, изредка взбрыкивая, как жеребенок. Чайка - грузно прыгала, с размаху клевала его, но промахивалась и недовольно орала.
- На тебя и Королеву похожи, - улыбаясь, Эмма ткнула пальцем в сценку как раз в тот момент, когда крабик скрылся в волнах невредимым, - да и не думал ведь ты, что, отдав тебя Ордену, родители огорчатся и поклянутся в вечном целибате? Я бы удивилась, что только сестра. Впрочем, она тоже не годится. Если до сих пор не замужем, то её ждёт принц. Так всегда бывает: если есть злая мачеха, то где-то обязательно обнаружится Его Высочество на белом коне.
- Если принять тот гроб в гулеревне за мачеху, - резонно возразил Раймон, - то мне не кажется, что их порадовал такой принц. После них порой, как видим, случаются такие руины, что лучше бы не случилось. Нам с сэра де Три ещё предстоит стрясти как минимум восемь сотен, и кладбище для этого никак не годится. Нет уж. Принцы с их повадками обходятся слишком дорого - всем вокруг.
Хихиканье сдержать не удалось. Да и незачем было - Раймону нравился её смех. Эмма прижалась к нему, принимаясь привычно шагать пальцами по шрамам и запрещая себе думать о том, что столь внезапно воспылавший отцовской любовью Гийом де Три ей заочно не нравится.
- Жутко звучит, - поделилась наблюдением она, - будто ты сам с себя эти восемь сотен трясти собираешься.
Раймон неожиданно серьёзно кивнул.
- Знаешь, есть такое ощущение тоже. Что чем бы там ни закончилось, а ничего хорошего не будет, одни потери. Учитывая, насколько в последнее время везёт, уже и сам задумываюсь, зачем мы туда едем.
- Бойд приревновал, - невпопад заметила Эмма, вспоминая, какими недоверием и злостью полыхнуло от магистра, проверявшего голубятню, - настолько, что даже на лице этого не показал. Нам еще не поздно вернуться назад, Раймон. Пока ты не увидел очередных страждущих. Или подготовиться лучше, потому что я почти уверена - это ловушка. Слишком много совпадений. Быть может, мне вообще стоило остаться в резиденции и развязать тебе руки.
Чего Раймон, конечно же, не позволил бы. Но и опекал он её, право, напрасно. Эмма уже не боялась нежити, потому что нежить ждала страха, не удивлялась культистам - потому что те ждали еще и удивления, а на мнение людей наплевать ей было всегда. К тому же, в резиденции она успела взять несколько уроков кинжала, наставник хвалил твердую руку, но говорить об этом Раймону не стоило. От ближайшего оружейника он тут же притащит тяжелую железяку, украшенную дорогим камнем, а потом будет снова рисковать собой, работая.
- Не вижу страждущих - значит, их не существует, - Раймон поднял серый камешек, подкинул на ладони и бросил в чайку. Не попал, но птица удивлённо отпрыгнула, наклонила голову, рассматривая подачку то одним глазом, то другим. Затем, видимо, решив, что камень невкусный и неинтересный, тяжело подпрыгнула и взмыла в воздух, ругаясь на своём чаячьем языке, а Раймон откинулся на песок. - Возможно. Это, кажется, будет уже не первая ловушка, даже не первая из тех, в которые попадаюсь, но зачем так сложно? Заманивать человеком, которому не веришь, которого не любишь, которого если и можно ценить, так это за то, что отдал? В радушие и добрые чувства которого я не поверю даже за плату? Куда надёжнее было бы приманить тем же Свиристелем. Или воспользоваться тем, что Тракта вечно носит то там, то там и подкинуть фальшивку - сработало бы прекрасно. Да что там - хватило даже той не слишком подготовленной засады прямо на дороге! Прятать ловушку там, где её ожидаешь - странная тактика, и, признаться, я не знаю, как к такому готовиться. Или к любому другому, если на то пошло. На михаилитов редко охотятся люди или боги - по крайней мере, вот так, а не с кольями или факелами. Поэтому - да, нам не поздно ещё вернуться, но что потом? Прятаться в резиденции до Самайна, потому что ей, - уточнять, кому, не было нужды, - уже, кажется, не нужен живой герой, что бы там ни говорил Эд, противореча сам себе... не хочу, как и оставлять тебя в резиденции.
- Бойд, перед тем как исчезнуть в очередной раз, дал совет - не останавливаться в поместье. Пусть у крестьян, пусть в таверне, пусть придётся ездить туда. Но - не ночевать, даже если там фамильный призрак. Точно знал, что ты согласишься поехать.
Эмма задумчиво обвела пальцем свой самый любимый шрам - от когтей анку. Казавшийся самым аккуратным, потому что штопала сама. Странно, но со вчера у неё болело горло, хоть и осозналось это только сейчас. Будто боль была не её... а Дика! Она плотнее прижалась к Раймону, начиная зябнуть.
- Кажется, Дик умер.
Полыхнув изумлением, Раймон молчал несколько секунд - но от рук всё равно полилось ровное тепло.
- Кажется?
- Я не уверена, но будто он погас на мгновение, и сейчас едва теплится. Я это еще вчера поняла, но времени не было сказать.
Эмма запнулась, пытаясь подобрать слова для той боли, что разгоралась в горле, для лихоманки, начинающей трясти тело, для ноток отчаяния, слабо долетающих от братца. О чужих чувствах говорить было сложно, о почти своих - вдвойне. И хоть по брату не скорбелось, казалось неправильным, что Дика больше не будет.
- Хм-м, - задумчиво протянул Раймон. - Если умрёт, некому будет мстить за тот несчастный домик...
Вздохнув, Эмма отстранилась, заглядывая ему в глаза. Тьма, из которой Раймон вытащил её, теперь захлёстывала его самого.
- Не смей, - строго заговорила она, - не уходи в сумрак. Я не оставлю тебя, но рядом будет не Эмма, даже не Берилл. А - феникс, который сгорит в бесполезной попытке осветить тебе путь. Ну что нам эта назойливая богиня и её миньоны, какое дело до беременных матерей гулей, до братца Эда и твоего папеньки, когда есть - мы? И есть те, кого ты не считаешь семьей, но они встают рядом, когда это необходимо? И есть - друг, готовый подставить плечо? И есть - жизнь? Своя, яркая... Полосатая. Сейчас мы в тени, но теней без света ведь не бывает. Твой отец будет лишь границей, через которую нужно перейти и жить дальше. Считай, что это - твой монастырь и впереди - побег и свобода.
- А мачеха - за мать-настоятельницу? - Раймон обнял её крепче, и Эмма улыбнулась в ответ на его улыбку.
- За сестру Эмилию. Вряд ли твой отец предпочитает старых и некрасивых женщин, по крайней мере, глядя на тебя, в это не верится. А твою сестрицу сочтем... пока за Клементину. Нельзя же обо всех людях плохо думать.
Дрожь ушла, и волны снова потеплели. Шафран, что бдил на утёсе, досадливо полыхнул раздражением и, кажется, отвернулся. И правильно. Смотреть на этот поцелуй могли только равнодушные чайки, только скалы и крабик, выглянувший из кучи водорослей, чтобы храбро засеменить через заводь. К морю и свободе. Утих даже ветер, который до того игриво заглядывал под подол рубашки, дёргал за волосы и почти ревниво требовал внимания странных людей, не боящихся холода. Бросил и их, и дневник, оставив открытым точно посередине, там, где листы сшивала чёрная нить. В уголке расплывалось мокрое пятно, но небо легко могло прочитать единственную фразу, подчёркнутую дважды:
"Лестница в Аменти, путь через Аменти, пройти вверх и спуститься, чтобы снова подняться".

3 марта 1535 г. Трюарметт, Корнуолл.

Раймон знал, что где-то за пологими почти голыми холмами, где могли пастись разве что козы и овцы, било в скалы море, но от деревушки его видно не было. А сам Трюарметт - Трирукавье по-местному - казался... прост деревней. Не больше, не меньше, просто ещё одна остановка на тракте.
"И что все эти романтики твердят о возвращении в места, где провёл детство?"
Впрочем, наверное, романтики рождались где-то ещё. Местные жители поглядывали на них с искренним изумлением, перешептывались и сплевывали от сглаза на сторону при виде Эммы. Зато Раймон и лошади вызывали искренний восторг: cо всех сторон то и дело слышалось: "Красавчик", и трудно было сказать, кому доставалось это лестное мнение. Раймон предполагал, что Пирату - вряд ли сюда часто заезжали люди за лошадях корнуольской породы, хоть и разводили их недалеко. По крайней мере, сам себя он красавчиком не ощущал, а Эмму вряд ли могли принять за мужчину.
В общем, темная маленькая, насквозь пропахшая рыбой и невидимым морем деревушка взирала на нежданное развлечение с восторгом детей, завидевших слона среди Лондона. Оставалось надеяться, что дети эти не склонны отрывать крылышки мухам и проверять, что внутри у михаилитов.
"Интересно, дошли ли вообще сюда хоть какие-то слухи?"
Уголок выглядел настолько глухим, что оставалось только гадать, заезжают ли сюда торговцы или коробейники. Впрочем, в центре обнаружился трактир под помпезным названием "Рог изобилия", и выглядел он вполне неплохо снаружи - и крайне занимательно внутри. По крайней мере, Раймон, зайдя, едва удержался от свиста при виде красочных фресок. На стенах играли в любовные или не очень игры боги с богинями: целомудренную Диану пленил, схватив в объятия, братец Феб, дерзко ласкающий её обнаженные груди. Не менее целомудренных и чуть более обнаженных подружек Дианы преследовала целая стая жадных сатиров, изголодавшихся настолько, что некоторые даже запрыгнули на соседнюю фреску, где возлежала Венера, бело-розово-золотистая, голубоглазая, красивая. Она нежилась в руках двух чрезвычайно одаренных природой молодых мужчин, пытающихся её ублажить. Троица совершенно не обращала внимания на Юнону, царицу тех счастливцев, что жили на Олимпе. Верховная богиня лежала на спине с широко раскинутыми ногами и выражением экстаза на лице, и над ней с сосредоточенным выражением лица трудился Вулкан. Среди богов и богинь резвились всячески нимфы и кентавры.
И всё это выглядело недавно нарисованным или подновлённым, заставляя задуматься о необычных вкусах хозяина или старшего де Три. Или кого-нибудь другого.
"Если подумать, забор вокруг поместья тоже выглядит относительно новым. Не признаки ли это как раз приданого?"
- Как думаешь, возможны ли такие вещи, если у тебя тело наполовину лошадиное? - с улыбкой поинтересовалась молчавшая доселе Эмма, и Раймон, проследив её взгляд, хмыкнул: в уголке какая-то сочная девица опасно выгнула спину, устроившись под могучим волосатым кентавром пегой масти.
- Думаю, именно такие вещи только и возможны, если у тебя наполовину лошадиное тело... - заметил он. - Хотя бы ноги. Ну и вот ещё кое-что.
- Порвётся, - цинично и очень практично проворчала Эмма, улыбаясь трактирщику, заспешившему навстречу.
Хозяин "Рога изобилия" к фрескам не подходил, будучи низеньким, пузатым, лысым и угрюмым. Да и одет он был бедно, в залатанную тунику и худые штаны, заправленные в какие-то опорки.
- Со шлюхами нельзя, - буркнул он, негодующе оглядев Эмму. - Со своими - так точно.
Удержаться от удара оказалось изумительно трудно, несмотря на волну позабавленного равнодушия от Эммы. Месяц назад он бы просто посмеялся над наглостью этого дурака, а сейчас хотелось ... с хрустом вмять мясистый нос в лицо, оставить корчиться на полу под мороками - на час, два, навсегда, выжечь изнутри медленным огнём, чтобы ни один целитель не смог понять, что случилось. Найти потом домик вместо этого борделя, устроенного наверняка с согласия и одобрения новой леди... Раймон поднял руку и потёр подбородок.
- А с чужими, значит, можно? - уточнил он, натягивая обратно наполовину снятую перчатку. - Как часто принято меняться? Лорд тоже участвует?
Эмма фыркнула в ладошку, снова заслужив неодобрительный взгляд трактирщика. Тот сжал неожиданно маленькие и пухлые руки в кулачки, глянул на заднюю дверь, но сдержался, скорчив на лице нечто, что, должно быть, хотел выдать за улыбку.
- Лорду-то годков много, - уронил он, - полтина и еще пять скоро. Куды ему по девкам? Вы чего хотели-то? Ежели переночевать, то для леди у нас зазорно, так и знайте. Не ночуют у нас леди-то. А ежели не с леди, то можно только с теми, что тут живут. Правило таковое. Вот ежели приглядите какую - так ею и меняйтесь на таковую же тута же.
- Ну как, куды, - Раймон удивлённо вскинул бровь. - Слышал, на молодом огне лорд женился, стало быть, есть ещё стрелы. И кто ж тут такие правила вводит?
- И про графиню говорить надо почтительно, - наставительно сообщил ему трактирщик, - потому что графиня достойна всякого... этого... уважения. Так наследник-то, Альфонс, говорит. Он и правила вот установил. Вам к чему это, господин?
Раймон невольно задумался, пытаясь решить, кто из братьев интереснее - его или Эммы.
"Альфонс борделям правила устанавливает, Эдмунд бордели рушит..."
У Эда Фицалана, конечно, была большая фора - он заодно был убийцей и насильником, не считая прочего. С другой стороны, об Альфонсе они только услышали. И невольно закрадывались подозрения, кого именно грел неуважительный огонь. Графиня. Даже не госпожа - и именно со слов брата, надо же. Какая забота об имени, однако. Имя... Проклятье, этот дьяволов трактирщик явно уже заподозрил, кто он такой. Глаза матери - но и чёрная масть отличалась наверняка не слишком сильно. Хоть Раймон и не думал, что здесь получится остаться Фламбергом, но именно здесь, с этим человеком... к чёрту. Все равно скоро будет знать вся деревня. Он пожал плечами, рассеяно пытаясь нащупать в кошеле рыцарскую цепь. Вместо неё почему-то под пальцы попался соверен - потёртый, старый, скорее всего из доставшихся от разбойников или в гулеревне. Попался, пожалуй, кстати, потому что оставаться должным здесь не хотелось. Оставаться - тоже.
- Чем больше знаешь о местных правилах - тем целее, так ведь? Благодарю.
- Завсегда пожалуйста, - угодливо закивал трактирщик, просиявший искренней улыбкой при виде монеты. А Эмма, снова фыркнув, потянула на улицу, к солнцу, удивлённым взглядам и детскому гомону.

Дети возились в луже талого снега и напоминали скорее поросят, нежели благовоспитанных отроков - впрочем, последних Раймон увидеть и не ждал. Ждал другого - и верно, среди светлых, рыжих, каштановых волос мелькала единственная чёрная. Парнишка лет десяти, темноглазый, высокоскулый выглядел совершенно довольным жизнью, швыряя льдинки в приятелей, и Раймон покачал головой. Порода...
- А вы михаилит, да? - Донесся снизу голос. Обладатель его оказался сероглазым мальчонкой с лукавой улыбкой. В руке он держал деревянный меч - почти правильно.
- Ага, - Раймон опустился на корточки, снял перчатку, демонстрируя кольцо, и кивнул на меч. - Хочешь быть воином?
- Хочу, - согласился мальчик, с восторгом разглядывая орденский знак, - только бабка не позволяет. Она, знаешь, какая строгая? У-у...
Он скорчил рожицу, должно быть, изображая бабку, отчего Эмма рассмеялась в голос. Раймон тоже не сдержал улыбки. Прародительница у ребенка выходила сморщенной, с зажмуренными глазами и вываленным языком. Но продолжалось представление недолго. Дитя приняло торжественный вид и скороговоркой выпалило:
- Я чего сказать-то хотел, что бабка велела, вот!
- И чего же велела-то? Сказать, - уточнил Раймон.
- Я ж говорю, - мальчик глубоко вздохнул, точно досадуя на недогадливость, - что бабка велела сказать, чтоб в позорный дом этот не ходили, а то все уже судачат, а сразу к ней шли. Она маменьке вашей служила, уж как-нибудь и вам... эта... услужит, во!
- Понятно, - согласно кивнул Раймон и тронул пояс. - Хочешь меч поглядеть? Если уж в воины потом идти, так и примерься?
Услужит, несомненно, вопрос - в чём и как. Трактирщик поначалу не узнал, несмотря на то, что братец туда явно захаживал... или просто был великолепным актёром. А бабка, пусть действительно служила матери, узнала с первого взгляда, стоило проехать по улице? Суровая бабка. Старая служанка ласково улыбалась из воображения улыбкой Морриган, и нравилось это ничуть не больше, чем в гулеревне после предложенного ужина. Там ворота чужого домена закрылись за спиной по его же глупости. Здесь?.. Петли на воротах так проржавели, что он бы, наверное, их услышал даже в позорном доме. Конечно, если бы не вмешалась магия. Впрочем, волшбы он не чувствовал. В ребёнке сплетались огонь и земля, но слабые, неразвитые. Да и пояс не светился, значит, и не фэа, хотя, если вспомнить, Королеве служили и обычные люди...
Поняв, что ещё немного, и он придёт к выводу, что деревню надо выжигать, начиная вот прямо здесь, Раймон недовольно покачал головой и вздохнул, отвлекая мальчишку от меча, который тот чуть не облизывал - как и полагалось нормальному ребёнку или же хорошему игроку.
- Как тебя звать-то? Я вот - Фламберг... а, впрочем, всё равно имя знаешь. Скажи лучше, бабка твоя одна такая глазастая, или тут знали, что приеду?
- Молодой господин говорил, что брата ждёт, - мальчик с неохотой оторвался от клинка, - что брат жениться приедет. Только не верил никто, потому что все знают - вас в михаилиты отдали. Старый Генри и вовсе говорил, что вы навроде в Билберри сгинули. Вас сумасшедший констебль зарубил, а какой-то магистр ему помог. А вы уже женились, да? Быстро, я думал, пир будет. А звать меня Джерри.
Эмма уже не смеялась, она просто спрятала лицо в ладошки - и тихо всхлипывала, скрывая смешки. Раймону смешно не было. По всему получалось, что руки культистов доставали ой как далеко - и хорошо, если до ренегатов, а не, например, управы Клайвелла или резиденции шерифа, где осели остальные перстни. И всё же... дурацкие байки даже не о палаче - и точное знание, что он женится? Речь ведь наверняка шла об Эмме, а не какой-нибудь несчастной Анжелине, на которой папеньке приспичило его женить ради ещё одного куска приданого. Или всё-таки?.. И не ради приданого. Билберри, гулеревня, Масы, Пайнс, оженившийся папаша. Во всём этом было нечто общее, не считая чернокнижия - селекция, выведение нужной породы.
- Женился, а как же. Давно уже, ещё до Билберри, где меня зарубили констебль с магистром. Так что - уже не получится, да и без пира, прости уж. Думаешь, сильно расстроятся-то отец с наследником?
- Леди красивая, - пожал плечами Джерри, - я б не расстроился. А вы знаете, что у нас русалку рыбаки притащили? Тело, как у леди, а хвост - рыбный. На пляже валялась, мёртвая уже. Молодой господин ее в бочку с вином велел и в усадьбу увез. А верно говорят, что они могут человека с арфой проглотить? Бабка сказку такую сказывала, а кузнец ей всё про брехню!
Кеаск... сказки Бойда. Откуда бы - здесь? И зачем оно братцу? Или отцу. Или мачехе. Не на продажу ведь запасли? Он улыбнулся уголком рта.
- Могут - но предпочитают без арфы. Человек-то вкуснее будет, чем дерево, а что арфисток жрали - так это скорее всего просто потому, что уши чувствительные слишком. Раздражает их это. Но занятно. Не думал, что они водятся в этих краях. А больше ничего интересного не творилось?
Джерри крепче прижал к себе меч.
- У-у, - протянул он, - у нас тут весело. Бабка говорит, бесы шкодят. То девки эти непотребные визжат, точно их на кол сажают, то графиня рыбу требует возами, а потом молодой господин ругается, чтоб не возили. То вот... вы приехали. Бабка говорила, что будь ваша матушка живая, то первая написала б, чтоб не ехать вам. Потому что, - он наморщил лоб, - сами же ребятёнка вышвырнули, а теперь женить хотят.
- Рыбу, говоришь... - зачем мачехе рыба, Раймон не имел понятия, но оно явно было не просто так. Кусочек головоломки без понимания, что нужно собрать. Он снова запустил пальцы в кошель, доставая монетку. - Ладно. Спасибо, Джерри. И где, говоришь, живёт твоя суровая бабка?

Вернув на место с явной неохотой отданный меч и убедившись, что ребёнок убежал достаточно далеко по своим важным мальчишеским делам, он взглянул на Эмму.
- Это обычная деревня и обычный мальчик, Раймон, - её рука легла на запястье, - они любопытствуют, удивляются, даже жалеют тебя, особенно - старики. Им не нравится графиня и они недолюбливают твоего брата. Вели Фламбергу успокоиться. В конце концов, мне уже почти любопытно посмотреть на людей, отнимающих у меня мужа. Можно, я сниму юбки, раз уж все равно ведьма, нежеланная невестка и почти непотребная девка? В штанах, - она улыбнулась, - проще и драться, и драпать.
- Снимай, - великодушно разрешил Раймон. Успокоить Фламберга, ха, словно это было так легко. Обычность деревни тут уже не играла никакой роли - решали вовсе не деревенские, а его родня быстрым уверенным галопом нагоняла Эда с папашей Эммы и Ричарда Фицаланов по гадостности. И всё же он глубоко вдохнул, выдохнул - и улыбнулся Эмме. - Тем более что очень скоро придётся делать или то, или другое - из поместья уже наверняка едет делегация по встрече. Хотя лично я склоняюсь к драться и не попадаться. Как думаешь, получится в случае чего списать несколько убийств знатных синьоров и сожжённый бордель на Эдмунда?
Эмма растерянно покосилась на него, пожала плечами - и потянула поясок юбки. Судя по взглядам проходивших мимо мужчин, посереди деревни не раздевались даже местные шлюхи. И вряд ли они под юбками носили мужские штаны для верховой езды. Эмма же невозмутимо упихала свои шелка и бархаты в одну из сумок, лихо заломила набок шапочку и снова пожала плечами.
- Не обманывай меня улыбками. Я же чую, что тебя мечет по грани. Скажи, что такого произошло? Ну, кроме того, что Королева отказалась от идеи выращивания героев из упрямых михаилитов? Да, Эд - скотина, рядом с которой Дик становится человеком. Да, деревня гулей была... сложной, но разве это не твоё ремесло? Да, Масы и Пайнсы - чернокнижники и сектанты, но каждый развлекается, как может. И ведь ты не ждал тёплого приёма от семьи, отдавшей тебя твареборческому ордену и не вспоминавшей всё это время. Конечно, откуда они про Билберри знают - отдельный вопрос, но тогда становится любопытно, почему решили спешно женить, ведь после Кентреберри ты представлял меня всем уже женой. Не лучше ли уехать в соседнюю деревню, ну вот хотя бы в Требарвитт - и уже там спокойно, без спешки, решить, что делать? Шафрана я не слышу, но его и у гулеревни долго слышно не было, а рассчитывать, всё же, приходится только на себя.
Раймон устало вздохнул и оглянулся через плечо, высматривая делегацию.
- Делай я тут ловушку, на дороге в Требарвитт уже ждала бы засада. Допустим, предполагали, что не поедем в поместье, трактир... отпугнул. Дальше очень удачно подворачивается бабка, сама того не подозревая - она явно всем говорит, что думает, - и мы уезжаем... чтобы сгинуть не на глазах крестьян. Хотя, честно говоря, я подозреваю, что на их свидетельства всем тут плевать: ну, будут соседи относиться ещё чуть хуже, зато цель - какая-то - достигнута. К тому же, выезд ничего не решает. Дело не в спешке, а в том, что всё равно придётся здесь появляться и говорить - только добавляется несколько миль голой пустоши, - он помедлил, и улыбнулся уже искреннее, успокаиваясь. В конце концов, разве в самом деле он ждал чего-то иного? И что с того, что ничего из того, что случилось в последние месяцы, не было частью работы - не по-настоящему? И что по-настоящему бесило именно отсутствие знаний, понимания и выборов? Что хотелось простых решений и выводов, потому что только они позволяли надёжно сохранить их обоих? Фламбергу хотелось прожечь выход - но пока этого было нельзя. Раймону хотелось протанцевать выход - но пола видно не было, а танцевать вслепую он не любил до жути. Странный и непривычный мир личных дел - но, пожалуй... разве неинтересный? Продолжая улыбаться, он покачал головой и приобнял Эмму за талию, проворачивая в па. - Да и стоит ли уезжать из такого чудного места, раз только что приехали? Это просто невежливо, особенно когда уже... юбки сняты. Это ж какого первого впечатления лишаться!
Эмма недоверчиво взглянула на него, мотнула головой, отчего получилось, что она отмахнулась косой от крестьянина, пробурчавшего что-то негодующее о стыдобе.
- Ничто нам не обходилось так дорого, как вежливость, - вздохнула она, прижимаясь к груди и вызывая новую волну осуждающих взглядов, - как скажешь. Быть может, всё не так и плохо, как этого хочется вам с Фламбергом.
- Мама, смотри, у леди ноги есть! - раздался на всю улицу звонкий детский голос, за которым последовало возмущённое женское бормотание и визг мальчишки, которого поймали за ухо и потащили прочь.
- Бедняга, - заметил Раймон, - такой маленький, а уже душевная травма. Теперь же будет у всех леди ноги искать. Все они. Представляешь, каково придётся следующей гостевой леди?

Эмма отстранилась, оглядывая свои ноги и находя их обычными. Наверное, к штанам можно было даже привыкнуть, если бы не пялились так мужчины и дети. И не осуждали церковники, за что и на костер попасть недолго. Ответить она не успела, хотя и собиралась съязвить нечто вроде "главное, что милорду мужу нравится". Но - в деревню въехал Альфонс де Три. По крайней мере, черноволосый и чернобородый всадник не мог быть никем иным, кроме как деверем. Он выглядел ниже Раймона на голову, но глаза были почти те же - тёмные, те же высокие скулы и узкое лицо. Разве что вихра на макушке видно не было: то ли потому, что Эмма попросту его не видела, то ли - из-за длинных, ниже плеч волос, уложенных волнами. Впрочем, Раймона она находила красивее, а потому нового родственника удостоила лишь беглым взглядом. Альфонс, напротив, оглядел её с интересом - и улыбнулся Раймону. Искренне, будто и в самом деле ждал младшего брата.
- Брат. Уж не знаю, как и называть тебя? Здравствуй.
- Уже и имя забыли? - удивился Раймон. - И тебе здравствовать, Альфонс. Вижу, здоров, хвала Господу... Зови, как зовётся. Всё равно здесь, кажется, все знают, кто такой михаилит Фламберг, и кто такая... А, прости. Позволь представить: леди Эмма де Три, урожденная Фицалан.
- Фицалан...
Эмма присела в реверансе в ответ на новый взгляд деверя. В штанах это, должно быть, смотрелось странно, но не надевать же юбки? Альфонс тем временем спешился, и пахло от него нерешительностью. Ему хотелось обнять брата, но и отчего-то было боязно.
- Счастлив видеть вас, леди. - Серьезно кивнул он. - В поместье не зову пока, Раймон. Сам бы приехал, думаю. Но... Может, поговорим? Где скажешь, но без глаз и ушей крестьян.
Раймон хмыкнул, словно предложение его позабавило, и обвёл рукой деревню.
- Из всех мест здесь я успел узнать только бордель и домик некоей суровой старухи, но и там, и там не обойтись без свидетелей. Отъедем? Хотя бы... - он задумался, наклонив голову набок. - Например, хотя бы к морю?

Всю дорогу Альфонс молчал, разглядывая Эмму так, что становилось неловко. А еще от него болела голова - деверя мотало от недоверия к надежде, от братской радости - к тихой скорби, он то желал прогнать Раймона, то умилялся тому, как тот вырос, то недоумевал. Эмма исправно всё это передавала Раймону, и тоже - молчала. А когда братья оказались на каменистом пляжике, скрытом от деревни утесами, и вовсе спешилась, поспешив к воде. Понимать Альфонса под шум волн почему-то было проще.
- Ты на мать похож, - деверь заговорил негромко, полагая, что она его не слышит. - Она рыдала, когда отец без тебя вернулся, не верила, что оставит. А потом... Эх, да чего говорить. Граф совсем из ума выжил, когда решил, что сын-михаилит тут нужен.
- А я не нужен? - в голосе Раймона звучал вполне искренний интерес. Подобрав несколько мелких камешков он принялся, не торопясь, кидать их в море, стараясь попасть в белые гребни волн. - Тут поговаривают, что я приехал жениться, ты говоришь, что отец сошёл с ума, а я вовсе думал, что вызывают ради работы. Может, расскажешь об этом сумасшествии с начала? Кстати... почему в бордель нельзя привозить женщин со стороны?
- Потому что, если всякий будет ходить в бордель со своей шлюхой, мне жрать нечего станет, - буднично пояснил Альфонс, усаживаясь на выбеленную солью и солнцем корягу. - Можешь осуждать, но мне жену надо и детей кормить, а из приданого досталась только ведьма эта. С начала рассказать, говоришь?
История была долгой. Настолько, что Эмма успела озябнуть, промочить ноги и попасть ракушкой в какую-то особо наглую и жирную чайку. Началось всё, по мнению Альфонса, с того, что их общая с Раймоном мать умерла родами. Гийом де Три, не горюя, споро похоронил гордую испанку, отдал новорожденную дочь кормилице, и начал искать новую жену. Впрочем, занятие это оказалось непростым - никто не хотел отдавать дочерей нищим де Три, да и сыновья тем временем подросли и невесты потребовались уже им. Беренгар, старший, пропал, когда уехал в Лондон, отвозя сестру Лизбетт в монастырь. А потом объявился купец Пайнс, у которого вдовела дочь Друзилла. К счастью, Альфонс недавно женился. К несчастью, Гийом де Три, увидевший огневолосую, зеленоглазую, пышногрудую Зиллу, воспылал страстью почти неприличной.
- Аж трясло его, Раймон. Да и меня тоже. - Деверь горько скривился, махнул рукой. - Чую, что приворожила, а сделать ничего не могу. Не оторваться. Как детьми успел обзавестись - сам не ведаю. К темной луне отпускает чуть будто, могу сбежать вот. А ведь она еще и чудит. Как первого мужа угробила - не знаю, но граф у неё под каблуком, а уж сатрапом стал... Точно всё, что хорошего когда-то было, выпила. И русалки эти... Она ведь держит девок в подвалах, рожать тварей заставляет. От моего семени, от отцова. Спросишь, почему с бабой сам не справился? Потому что моего старшего, Георга, утащили эти чёртовы полурыбы. И пока я молчу - он жив. Не надо ездить в поместье, Раймон, и возить туда жену. Отцу она не понравилась бы, не будь даже Зиллы. А ты... Тебе присмотрели француженку из бургундского дома. Родственницу Риверсов, смекаешь?
Эмма вздохнула, но жаль Альфонса не было. Наверное, она вообще отучилась жалеть кого-то, кроме Раймона. Её упрямец, не нужный семье, кажется, с рождения, должен был стать мужем потомка феи Мелюзины, что была полуженщиной-полузмеей. Русалкой, сиречь. Вот только откуда у графини де Три появилась уверенность, что Раймон согласится на это? Надеялась приворожить михаилита?
В резиденции Эмма насмотрелась, как будущие михаилиты становились невосприимчивы к чарам и ядам. Когда тебе день ото дня в пищу добавляют отраву, феромоны, учат понимать и обдумывать то, что ощущаешь, рано или поздно это становится частью тебя. Частью второго "я", а Фламберга, всё ж, считали одним из лучших.
- М-м... - протянул Раймон. - Приворот и феромоны... у них это семейное, что ли, по женской линии?.. Ладно. Так заставляет их, этих полурыб, или заодно все? Да и, собственно, кого выводит-то? Что за твари?
- Дьявол её знает, - пожал плечами Альфонс, - для меня они все - русалки. Бабы до пояса, ниже - хвост. Спрашивать - опасно, сразу дурмана порцию, и в голове лишь страсть. Но мне пора, а то хватится ведь. Эх, не был бы ты так на мать похож...
Эмму опалило чужой скорбью, и пониманием - деверь только что признался, что память о матери уберегла Раймона от очередной ловушки. Молча она глядела, как Альфонс вскакивает седло, как небрежно-коктеливым жестом отбрасывает локоны за спину. Сочувствия к нему так и не появилось.
- Скажи еще, - крикнул ему в спину Раймон, когда Альфонс уже направил коня к поместью, - в какой монастырь сестру-то отдали?
- В Шафтсбери, - приостановился тот, и Эмма вздохнула. Раймон, разочарованный беседой, пытался ухватить за хвост хоть какую-то пользу. Конечно, сестру он никогда не видел, но не спросить - не мог. Виной ли тому была зазвеневшая о кольцо мысль о Лизбетт-Клементине, о том, что ниточка тянулась еще от лорда Роберта - Эмма не знала. Но могла поклясться, что чувствует этот узелок пальцами.

"Дурацкий разговор".
Тяжело было говорить с чужаком, который почему-то считает тебя братом, вспоминает женщину, которую ты сам едва помнишь. Раймон передёрнул плечами, стряхиваяа это ощущение - и до поры выбросил Альфонса из головы вместе с Шафтсбери. Фамилии и прочее не играли тут почти никакой роли - и жаль, что почти. Хмыкнув, он прошёлся по пляжу, хрустя камешками, и подхватил Эмму за талию. Что бы понимали эти деревенские: леди с ногами смотрелась замечательно. Искусительно. Хм. Возможно, в этом и заключалась проблема... у других. И, возможно, в неуверенности. Неудовлетворённости. Неспособности? В не-всём сразу. В общем, их проблемы, а им с Эммой хватало собственных.
- Лестно, конечно, что эти грибники-любители выбрали для опытов именно де Три, но...
- Но?
Эмме здесь не нравилось - об этом красноречиво говорили чуть нахмуренные брови. Ровные, темно-коричневые брови, между которыми залегла складка. Впрочем, яркий янтарный камешек, найденный в прибое, она продемонстрировала с улыбкой.
- Нянька говорила, что это слёзы русалок. Дескать, плачут утопленницы о своей горькой доле, а слёзы застывают - и становятся янтарем. А потом, в монастыре, я прочитала о Фаэтоне и гелиадах. И снова - слёзы. Что-то в этом есть, как думаешь?
- О, да, - согласился Раймон, бросив взгляд на сизые волны. Там водились живые русалки, оттуда выбрасывало на берег мёртвых, а мачеха-Эмилия как-то уговорила полурыб утащить Георга. Уговорила, купила, или заставила. - Хотя пока что, кажется, все брёвна - на суше. Любопытно было бы послушать историю, которую мог бы рассказать этот камешек, как считаешь?
- Камни умеют говорить, - заметила Эмма, пряча янтарь в кошель, - особенно, когда их с сердца перемещают за пазуху. Впрочем, там они начинают давить на душу. Думаешь, здешние русалки захотят говорить о душе?
- Возможно, если обойдёмся без часовни... - Раймон тяжело вздохнул и сел на песок, стягивая сапоги. Никогда он не любил воду так, как Роб Бойд. Чужая, коварная стихия, в которой приятно плавать - но не слишком далеко, не слишком глубоко нырять. Что может смотреть из-под пологих валов, отражавших только хмурое небо? Теоретически, он подозревал, что мог бы вскипятить тварь, пожелавшую его утащить, но проверять не хотелось, а непонятно откуда взявшиеся здесь кеаск едва ли питали к людям любовь независимо от того, что связывало их с Друзиллой Пайнс, купчихой, ставшей леди. И стоило только представить, как задыхаешься там, в зелёной мрачной глубине... нет. Об этом было лучше не думать вовсе. - Хм. Если подумать, то там, на дне, должно быть полно сокровищ. Может быть, ещё не всё потеряно? Я почти уверен, что смогу вспомнить какой-нибудь пункт устава, который позволяет охотиться на грибы по заказу русалок. Как раз что-нибудь про слёзы.
Эмма завладела сапогами сразу же, как они были сняты, чтобы аккуратно поставить на корягу, подальше от сырого песка.
- Странное дело, - задумчиво проговорила она, - тебе здесь не нравится, мне - тоже, но вместо того, чтобы просто уехать, ты лезешь в море к русалкам.
- Так ведь надо, чтобы не понравилось ещё больше. Для ускорения, - пояснил Раймон, с сожалением доставая из ножен меч. Других железяк под рукой, увы, не было, даже жалкого колокольчика, столь любимого Джеромом, если верить дневнику. Колокольчики, хрустальные шары, карты, жезлы, котёл, курильницы для разных видов демонов... Как вообще ритуалисты перемещаются с такой горой барахла? - Кроме того, при всей лестности, сдаётся мне, что не отстанут эти... грибы-вампиры.
- И меч после чистить часа два, - вздохнула Эмма, усаживаясь рядом с сапогами. - С вдохновенным лицом монаха-стоика. Думаешь, прилетят на крыльях ночи?
Раймон поднял бровь.
- Приползут и выкопаются, на лунном свете. Хотя кто их знает, может, и прилетят, конечно. Вампиры это точно умеют, но то обычные, а тут, кажется, только хорошее выпивают... с другой стороны, кто сказал, что кровь - плохое?
Эмма согласно кивнула, кидая камешком в очередную чайку - сильно, по-мальчишечьи. Ожидаемо не попала, но зато улыбнулась тому, как голыш заскакал по волнам.
- Тогда нам нечего опасаться. Хорошее до них выпили, а от крови, пожалуй, отравятся.
Раймону оставалось только пожать плечами. Ответа на недовольство Эммы у него не было - как и на своё собственное, если уж так. На кой чёрт ему это нужно? Ну, да, раз ему прислали вызов, то, вероятно, не отступятся, но сколько времени пройдёт, пока их с Эммой догонит то, что творится в поместье? Скорее всего речь шла о годах, и то, сначала не станет деревни, что, наверное, привлечёт внимание... или не привлечёт. Сколько лет стояла деревня гулей? В любом случае, он не был ничего должен ни крестьянам, ни Альфонсу, ни племяннику, ни русалкам. Получалось - просто чтобы знать. Ему претило уезжать, не зная точно, что остаётся за спиной. Но узнав - может быть, пришлось бы вмешаться. Дилеммы, дилеммы, и не из приятных. Ремесло, ха!
- Существуют ли страждущие, если их не видишь?
Ответа ожидаемо не последовало.
"И в самом деле".
Он с плеском ступил в волны, задержал дыхание, привыкая к ледяной воде. Огонь, что горел внутри, помогал тоже, но море пило магию так, словно пыталось согреться за его счёт целиком. И меч было жаль. Мутная солёная вода заставляла пожалеть, что он не прогулялся к кузнецу за парой металлических чушек, но ведь и гулять тут не хотелось. Где-то там бродила суровая бабка, способная - и, наверное, желающая рассказать о матери.
Когда море подобралось к поясу, Раймон опустил оружие под воду и с силой ударил кинжалом о меч - раз, другой, третий, с паузой между ударами. Оставалось надеяться на то, что русалки любопытны и реагируют не только на звуки арфы. И что они говорят не только на этом невозможном гэльском.
Несколько минут ничего не происходило, лишь Эмма тихо и грустно принялась напевать о безнадежно влюбленной девушке, готовой утопиться, да шумело море, подпевая. А потом в отдалении, волны взбурлили, и на поверхности появилась хорошенькая девичья головка с зеленоватыми волосами. Когда она подплыла ближе, стало ясно, что к ней прилагаются еще и высокая грудь, и тонкая талия, и изящный рыбий хвост, украшенный раковинами.
- Ка'асона та-ту а'лил уред, - осведомилась она, добавляя понятное и знакомое, - толла-хон?
Кроме последнего Раймон разобрал только слово "зачем", но общий смысл уловил - и, не скрывая, пожал плечами. Чтоб он сам знал, зачем устраивает этот переполох. Может, как раз затем, чтобы хоть кто-нибудь ему это сказал? Но вот беда - на гэльском что угодно сложнее "засранца" или "имп понимать" осталось бы загадкой.
- Dia dhuit ar... - интересно, какие приветствия были в ходу под водой? Доброго прилива, тёплых течений? Насколько глубоко проникает солнечный свет, чтобы разница между днём и ночью играла роль? Глаза у кеаск казались обычными, но, возможно, у них есть собственные источники света там, под волнующейся шкурой моря? - Maidin. Но, боюсь, я слишком плохо говорю на этом языке, прости. Английский? Смесь?
Русалка совершенно по-человечьи вздохнула, поднырнув под волну, и выплыла уже подле берега, приветливо кивая Эмме.
- Выходить?.. Выходи? - Предложила она, раскидываясь в прибое. - От тебя вода... воде плохо. Горячий. И шум.
"Плохо ей... горячо. Словно я действительно способен нагреть море!"
Тем не менее, Раймон послушно выбрался на берег. Волна жара обсушила и согрела ноги, и он присел рядом с Эммой, с тоской размышляя о том, сколько теперь придётся чистить меч и кинжал. Утешало только то, что посланника морские всё-таки прислали, а, значит, им было что-то нужно. Или просто любопытно. И, может быть, он действительно стучал слишком громко? А ещё теперь, когда дошло время для разговора, он снова не знал, что спрашивать. Перебрав мысленно несколько бессмысленных вариантов, он сдался и ограничился простым:
- Расскажешь, что здесь вообще творится?
- Плохое творится. - Кеаск плеснула хвостом, отгоняя чайку. - Если бы твоя женщина не носила ленту Эслинн, не пришла бы, опасно. Но мавка сказала - можно верить. Рыжая ведьма жить мешает, дочерей и сыновей забирает, нам мальчика отдала. Жуть в море выгоняет, знаешь?

Эмма протянула чулки и сапоги, нахмурив брови оглядела босые ноги.
"Простынешь".
Простыть он мог, разве не пользуясь магией, но Раймон всё же принялся натягивать чулки.
- Не знаю, только догадываюсь, потому что раз выводит тварей, а в деревне нет - значит, или их убивают там же, или выпускают. Значит, в море... кто они? И чем она вас держит - заложниками?
- Мёртвые - и живые. Я не уметь... Не умею так сказать. Люди, кеаск, рыбы - их скрепляют вместе, - русалка свела ладони, - и убивают, чтоб оживить. Или они уже мертвые, когда скрепляют? Злые, голодные. Ловят наших, детей - есть... едят. Всё едят, - подумав, уточнила она, - а нам вирой - мальчика. Кому нужен человеческий мальчик, от которого морю плохо? Но Дайорбхоргуил сказала - мальчик не враг.
- Химеры и некромантия, - пробормотал Раймон, кивая. - И всеядные, логично. И наверняка безмозглые...
Получалось, куда ни кинь, а через сколько-то лет здесь не жить не только кеаск, но и людям и даже растениям, если только Друзилла не контролировала ситуацию гораздо лучше, чем он подозревал. Профессионалы среди чернокнижников встречались гораздо реже любителей - не в последнюю очередь потому, что до профессионализма доживали те, кто умел не светиться вот так. Хотя бы не пытаться заманить михаилита, чьё имя было настолько на слуху. Гулям это не помешало, Лавизе - тоже. Мачеха, кажется, была слеплена из того же теста. Оставалось только гадать, как при такой родне у Лавизы возникли проблемы с беременностью и родами.
"Только вот это всё не даёт ответа на то, что же делать. Потому что в море лезть бессмысленно, да и невозможно, а..."
Додумать помешал вскрик русалки и взметнувшийся со дна песок, перемешанный с водорослями, в пузырях воздуха и крови. Тварь, схватившая девушку за хвост, выглядела как оживший - нет, умерший - кошмар. Куски плотной чешуи, наляпанные, как кольчуга на кожаную куртку, расходились, открывая тёмную плоть, а тело - человеческое от живота, но с тюленьими ластами вместо ног и зубастой широченной пастью, извивалось не хуже змеи. Сросшиеся пальцы оканчивались широкими изогнутыми когтями, а глаза...
Впрочем, Раймон, рефлекторно вскочивший на ноги в одном сапоге, не вглядывался. Меч здесь не успевал - да и поди разруби точно одно из сплетённых тел, когда оба частью в чешуе! - но тепло ещё бурлило в крови, несмотря на жалобы русалки. И по крайней мере часть тела умертвия ещё помнила, каково это. Знало волны жара, когда бьёт озноб даже под шерстяными одеялами - и их нужно было только усилить. Море, заполнявшее нутро химеры, сопротивлялось, леденило пальцы и сердце, но результат того стоил.
Кеаск отпихнула от себя тушу и выползла на песок. Из ран на груди, животе сочилась обыкновенная, алая кровь.
- Опасно, - повторила она, баюкая руками бок, - Дайорбхоргуил сказала: мы заплатим. В море никто не найдёт рыжую ведьму, а старик снова возьмет женщину. Дайорбхоргуил сказала: мы отдадим мальчика, мы снимем чары с его отца. Мы скажем Королеве, когда придёт час, что правда - твоя.
Эмма лишь хмыкнула, и по незримой связи кольца прокатилось неверие в терпеливость Королевы, способной дождаться Самайна. Раймон хмыкнул тоже, но по другой причине и куда мрачнее. Кеаск говорила просто и прямо, не скрывая смысла слов за красивостями, просто нанимала убийцу. Но разве сам он жалел ту же Лавизу, того же кукольника или глава культа в Билберри, разве считал их людьми? Да и по мачехе совесть тоже не грызла бы. Нет, слова русалки заставляли злиться на самого себя.
Как он ни крутил ситуацию, а способа решения не видел - никакого. Всё вернулось к той же мысли, на которой прервала его подводная тварь. В море лезть было невозможно, в поместье - самоубийственно, а третьего пути он не видел.
Одна эта донная химера выпила остаток накопителя подчистую, а у мачехи наверняка было припасено больше, интереснее. В конце концов, они заманивали михаилита, который прошёл Билберри. Идиота, попавшегося на яд, да, но сильного идиота. А, значит, там почти наверняка будут существа в броне со вшитыми под чешую брошами констеблей, отказывающиеся гореть сети... нет. Даже двоём с Шафраном - нет. Втягивать Шафрана в личные проблемы, чреватые смертью, не следовало - а он наверняка пошёл бы следом, как положено тени.
Итак, идти вот так, глупо рискуя жизнью ради того, чтобы стало, вероятно, только хуже, не имело смысла. А лучше бы не получилось, скорее - руины. Пусть кеаск могли снять чары, но длительное воздействие феромонов и декоктов? Да и чары надёжнее всего было снимать именно тому магу, который их наложил, иначе всё равно осталась бы пустота внутри, тяга, усиленная собственным телом. Да, Альфонс бы жил, но долго ли? Да, папенька мог найти новую женщину - и что бы он с ней сделал, даже если допустить, что не подсунули бы новую такую же? Не решало убийство и проблем уже выпущенных в море тварей, и тех рожениц, и даже охоты на него самого. Скорее уж наоборот, обострило бы интерес.
Надежда, что кеаск натолкнёт на какое-нибудь разумное решение, здравую мысль, пошла прахом. И, что ещё хуже... Раймон мысленно скривился. За всю чёртову михаилитскую жизнь ему ещё не приходилось говорить, что не может помочь, живите уж как-нибудь сами - и умирайте тоже. Вот без такого пинка по мастерству в довершение к репутации он бы с удовольствием обошёлся. А ведь ещё и сам звал, давая надежду - за ленточку. Не уходить в сумрак, говорите? Нужно было уезжать сразу.
Всей пользы - узнали о будущих проблемах - и на том, как говорится, спасибо. Благодарность эта горчила и колола горло, но больше тут есть было нечего, и обещания Дайорбхоргуил падали в ничто.
- Я не смогу вам помочь, - говорить было трудно, но он всё же взглянул в глаза кеаск. - Прости. Не вижу, как, поэтому ни соглашаться, ни обещать хотя бы попробовать не стану. Но скажи ещё, эта ведьма... она работает одна? Или наезжают чародейные гости? Понимаю, что суша - не ваша стихия, но вкус самой магии? Только эта Друзилла, или ковен?
Кеаск печально опустила голову, но осуждения на лице не было - лишь обреченность.
- Также пахло от её отца. Он долго смотрел на море, когда праздник... свадьба, да? Когда свадьба закончилась. Потом сказал волне: "Моя бы воля - убил." И уйти... ушёл. Мы не знали, почему. Не тревожься, Teine Og, мы уйдём. Берега древней Альбы - родина.
Эмма вскинула голову, поглядев в сторону, слабо улыбнулась.
"Шафран рядом".
- Жаль, что не убил, - согласился Раймон со сказанным, одновременно кивая вести. Шафран, орденская тень и экстрасенс, у которого наверняка голова от этого поместья болела до самых пяток. Интересно, зачем он решил проявиться - неужели там всё плохо прямо настолько? Наверняка ведь обнюхивал всё вокруг. Значит, либо предупредить - но, кажется, им пока ничего не угрожало прямо, - либо... такое "либо" Раймону не нравилось категорически - и ровно по тем же самым причинам, невзирая на смену ролей. - Жаль, что не убил ещё тогда... или ещё раньше. Кстати, о раньше... раньше, до этого дьяволова брака. Отменить...
Простому отцу могло быть наплевать на такую дочь. Забота мужа, чёрная овца, пусть горит. Чернокнижнику культисту - возможно, и нет. Друзилла привлекала внимание, собиралась привлечь его ещё больше - причём проводила опыты и выпускала образцы там же, где жила. Лавиза вообще ставила эксперименты на родственнице. Слишком много связей с кланом, слишком рядом, слишком много проблем, если через год-два какой-нибудь михаилит или констебль пройдёт по цепочке. Отец... глава культа? В любом случае, вероятно, он стоял в пирамиде достаточно высоко. И от идеи идти на поклон к... такому в животе крутило, как от прокисшего вина. Особенно с учётом того, что у него не было ничего, кроме догадок. Может, отец Друзиллы всё знал, наставлял и вообще сугубо одобрял?
Шафран мог подождать. Раймон снова взглянул на кеаск.
- А после того отец не приезжал? И, хм, как тебя зовут? Извини, не спросил сразу.

- Анстис, меня называют Анстис, - кеаск покачала головой, - дочь Дайорбхоргуил. Мы не видели его больше, не чуяли, а импы, что сбежали из поместья, говорили, будто ведьма сказала младшему, что даже вестей не получать... получает.
- Шафран находит здешние пейзажи однообразными, особенно в поместье, и предлагает прогуляться по тракту, - монотонно, без всякой связи с рассказом кеаск, проговорила Эмма и, внезапно оживившись, коснулась плеча. - Раймон, я вот что подумала... Быть может, наши морские друзья согласятся отдать ребенка? Клайвелл настоятельно советовал поразмыслить о бездетности брака, а признать дитя своим - это отмести все порывы Эда потребовать развод, если Дик... не выжил. Я сама буду просить нашего шотландского лорда принять мальчика на воспитание в замок.
Раймон на секунду прикрыл глаза. Сейчас, когда, наконец, появился хоть блик поганейшей, но надежды, не хватало только ребёнка, которого он не видел и не хотел. Ни как ребёнка, ни как связь с этим поместьем и этой семьёй. Не хотелось думать и об играх с законом Эдмунда, и о том, чтобы просить Бойда. Не хотелось даже думать о Шафране, который скорее всего просто придал бы новую грань той же проблеме. Решение, которое предлагала Эмма, было правильным, со всех сторон логичным, но... не сейчас. И не здесь. К счастью, говорить это вслух не требовалось, и Раймон только бегло улыбнулся Эмме, прежде чем повернуться к пустому песку.
- Ангел от Престола Его Агриэль, отверженный князь Велиал, сдаётся мне, пришло время избавить вас от части долга.
В этот раз Велиал обошелся без искр и прочих проявлений присутствия. Он просто возник на песке, как раз там, куда смотрел Раймон. Черной одежды, вышитой цитринами, на нем не было, лишь светлые штаны.
- Леди, леди и торопыга, - поочередно кивнул демон Эмме, кеаск и Раймону, - долги отдавать всегда приятно. Итак, чего ты хочешь? Поместье у моря? Ноги этой хвостатой красотке? Пять могучих коней и одно золотое с рубином кольцо?
Предложения и привычную подначку Раймон пропустил мимо ушей. Да, вероятно, он снова торопился и ошибался, но выбор был невелик.
- Я хочу, чтобы передо мной встал человек, плотью от чресел которого является Друзилла Пайнс. Прямо здесь и сейчас.
- Встал? - Ухмыльнулся Велиал, запуская руку по локоть в воздух и шуруя ею... где-то. - Это легко. Берешь мандрагору и китайский корень... Хоть ты, конечно, молод еще... Ага!
С этим победным кличем он выдернул руку, в которой на вороте висел, чуть покачиваясь, тяжелый даже на вид, кряжистый мужчина лет пятидесяти, в шикарном оверкоте и с мешочком специй в руках. Глаза его выражали изумление, граничащее с безумием.
- Уолтер Пайнс, - отрекомендовал его демон, - отец милейшей сучки Друзиллы.
- Этот... смотрел тогда на море? - поинтересовался Раймон у Анстис и после её кивка повернулся к Пайнсу, сложив руки на груди. - Господин Пайнс, думаю, место вы узнали. Вот ту тварь, - он указал подбородком на тушу химеры, - видите. Меня знаете, а если нет, то представлюсь: сэр Фламберг, брат ордена. И узнав, и увидев, полагаю, вы понимаете, что мне от вас нужно. Или требуется пояснить?
Велиал еще раз скептически оглядел свою добычу и разжал руку, позволяя купцу рухнуть на песок. Подмигнув Эмме, он метко швырнул подобранной ракушкой в чайку и уселся прямо на песок, явно никуда не спеша.
- По-позвольте, - Пайнс, неловко упавший, попытался подняться, - что всё это значит? Почему? Где я? Зачем? Химеры?
Он умолк и от Эммы потянуло волной понимания, горечи и узнавания.
- Чего вы хотите, рыцарь?
- Хочу, чтобы этого брака не было, - холодно заметил Раймон, - но вряд ли вы на это способны. А, значит, придётся довольствоваться тем, что возможно. Я хочу, чтобы вы забрали Друзиллу обратно. Отдайте в монастырь, выдайте за кого-то ещё и контролируйте каждый вдох, мне всё равно - но сообщите потом, что вы с ней сделали во избежание сюрпризов. Брак бездетен, так что будет несложно. Это раз. Два: заставьте её снять привороты с обоих де Три, полностью, и заодно - оставить снадобья, которые сгладят остаточные эффекты. Три: тварей вызвать обратно в замок и уничтожить. Четыре: ваша дочь нарушила равновесие, и морской народ должен получить виру. Пять: вам придётся остаться здесь и проследить за исполнением... и за дочерью.
Купец выслушал его с недоверием, а Эмма исправно передавала испуг, расчетливость и желание обжулить.
- Я сделаю строгое внушение дочери, - кивнул он, - но поймите, девочка так страдала... А в браке обрела счастье. Да и беременна она, должно быть.
Раймон лениво поднял бровь. Угрожать этому человеку было противно, словно он окунался в ту же липкую грязь - потому что потом пришлось бы его отпустить. И если Друзилла трудилась без присмотра, то остальные? И всё-таки убивать его, как и дочь, его было нельзя! Но скрывать желание раздавить культ он даже не пытался. Хватит уже и того, что пачкался сам.
- Князь Велиал, скажите, часто ли вы видите таких нахалов? Не в котлах, я имею в виду. Там, разумеется, уже не до того.
- Но, дорогой мой, - Велиал зеркально воспроизвел его жест, с упоением копаясь в песке, - лгуны особо любимы Саргатанасом. Помнится, вот такого же пухляша он водил на цепочке. С вилами в... Не при дамах, вероятно.
- Ну, у одной дамы даже есть ноги, а у другой - хвост... - Раймон скользнул взглядом по кеаск, вспышками ловя ярость, страх, непонимание и снова злость, смешанную с уважением. Лицо купца при этом не выражало ничего, кроме непонимания и толики возмущения, - с ракушками. Чего же стесняться слов... - он снова повернулся к Пайнсу. - Но вы, господин, кажется, меня не поняли, раз продолжаете играть. Вы ведь не идиот, как те, в Билберри, или вон те под Кромли, или те - в Бини? Или всё же?.. Потому что от идиота мне не нужно ничего, разумеется. Решайте.
Тот покраснел варёным раком - и кивнул, так ярко вспыхнув страхом, что Эмма едва слышно охнула.
- Обеспечение договора? - Деловито осведомился он. - Я не хочу узнать, что выполнив свои обязательства, всё равно остался должен за дочь. Или что мне придётся умереть.
- Ангел от Престола Его Агриэль, разумеется, - Раймон ухмыльнулся уголком рта. Дожил. Михаилит ради кеаск договаривается с культом, а гарантом выступает падший ангел. И это при том, что михаилиту полагалось изводить первых, рубить вторых и изгонять третьих. Иронично так, что дальше некуда, но в безумии этом были и какая-то почти танцующая логика. - Проследит. Я обязуюсь не убивать вас, если не придётся защищаться, и не докладывать ордену о том, что здесь произошло. И вы ведь поставите закладом всю секту разом? Чтобы удобнее было в преисподнюю, если вдруг.
- Ордену и короне пообещаете не докладывать? - Пайнс деловито отёр руку платком, но глянув на брезгливо сморщившую нос Эмму, подавать для рукопожатия передумал.
- Ордену и короне, - кивнул Раймон. Это ничего не меняло, сообщать констеблям он всё равно не собирался. Ордену, впрочем, тоже - незачем им знать, что тут было.
- Тогда - договорились, - неохотно вздохнул купец, - тяжко будет, ну да слово купеческое твёрже алмаза.
Конечно, стоило пойти с ним и убедиться, что всё пройдёт, как нужно. Хотя бы то, что Пайнс выживет, хотя... у культиста наверняка были свои методы и способы, а пляжный отдых ещё не закончился. Проводив купца взглядом, Раймон повернулся к Велиалу, который как раз поднялся, отряхивая ладони.
Демон с нескрываемым наслаждением наступил босой стопой на ракушку.
- Вечность так утомительна, - пожаловался он, - и дела, дела, дела... Скука, как в кувшине. Знаешь, торопыга, я хочу предложить тебе одно дельце, ничего не стоящее для михаилита. Только платить буду золотом, не услугой, а то эдак ты из меня вечного должника сделаешь. Ты, конечно, знаешь про fugam venandi, охотников за душами, что нанимала преисподняя, чтобы возвращать беглых. Когда-то ими были священники - и от этого становилось больно. Но что поделаешь? Равновесие мертвых и живых грешников выгодно всем. Теперь же возвращателей... нет. Мы намедни посовещались малым ковеном - и решили, что будем просить тебя принять предложение и честь.
Эмма удивленно хмыкнула, поражаясь торопливой речи демона, и подошла ближе, останавливаясь за спиной вплотную, так, что Раймон едва удержался от искушения податься назад. Тепло сейчас очень бы пригодилось. Возвращатель, надо же. Вот только работы на преисподнюю ему сейчас для полного счастья... хотя демон был прав в одном. Равновесие действительно было важно и выгодно всем. Богоугодное дело за золото преисподней ставило, кажется, точку в этой сцене, и Раймон с улыбкой развёл руками.
- Честь настолько велика, что мне необходимо подумать хотя бы... до третьего дня, считая от сегодня. А что за, если не секрет, малый ковен?
- Думай, - с неожиданным пониманием согласился Велиал, с мягкой улыбкой глядя на то, как Эмма обнимает за талию, прижимаясь, - благие намерения ведут к нам, известно. Скажу лишь, что мы не можем без платы, но согласимся, чтобы назвал её ты сам. Малый ковен же - Ars Goetia. К слову, чтобы повеселить - Гарольд Брайнс нынче рыцарь Ада. И девиз... впрочем, его нужно видеть. Прощай, торопыга. Вернусь за ответом.
Пропал он также, как и появился - не устраивая представлений, оставив только витиеватую надпись на песке. И Эмма вздохнула свободнее, провела рукой по спине и плечам. Раймон поймал руку и поднёс к губам, с улыбкой размышляя о странностях судьбы. Сэр Гарольд Брайнс, рыцарь преисподней! От одного образа волосы пытались встать дыбом во всех местах сразу... а потом он вчитался в оставленное Велиалом послание - и чайки испуганно взвились в небо, сливая возмущённые клики с диким хохотом. Раймон смеялся так, как не случалось уже давно - а может и вовсе никогда, упёршись руками в колени и не в силах вздохнуть. Этот чёртов день был слишком долгим и мрачным, да ещё и не закончился, но сейчас напряжение уходило смехом - пока ветерок благочестиво заметал пожелание от рыцаря, чтобы его нежно трахнул в задницу шипастый Люцифер.

После этого всё внезапно стало... не легко, но проще. Может быть, как раз потому, что уже почти не нужно было думать, только смотреть и действовать. Даже чувствовать было не обязательно ничего, кроме ощущения пустоты и лёгкости от всё-таки выполненной - и неплохо - работы. Можно было сделать лучше, не сговариваться, не призывать Велиала? Об этом думать не хотелось вовсе, да и незачем было. Купец держал слово: твари выбрасывались на берег, рыбаки собирали их в кучи, ворчанием и окриками отгоняя мальчишек, а Раймон исправно сжигал туши. Химер оказалось столько и таких, что понятно стало почти сразу: живым из поместья он бы скорее всего не ушёл. Наборы когтей, клыков, суставчатых лап, ядовитых желез внушали немалое уважение к способностям и фантазии ведьмы. Некоторые химеры, подтверждая догадки, не горели от магии, вынуждая сперва поливать себя крепким вином и сжигать на обычных кострах. И эти бы способности на что-то полезное!..
Саму Друзиллу купец уволок под самый вечер, в сумерках, не позволяющих разглядеть ничего, кроме длинных золотисто-рыжих волос. А волны ненависти, отчаяния и страха накатывали - и разбивались о равнодушие. Ведьму не было жаль ни Раймону, ни Эмме, и чувства скатывались с кольца, не затрагивая души.
Альфонс? Молча и благодарно трудился на пляже вместе со всеми - и за молчание Раймон был ему признателен. Этот мужчина, когда говорил, ощущался до дрожи. Словно обращался не к Раймону, а к тому ребёнку, которого много лет назад увели из дома. Реальность плыла так, что Раймон заподозрил было таланты морочника, но - нет. Приходилось списать на привороты, феромоны и прочее, и всё равно было - жутко. Но не жаль.
Лаборатории... лаборатории Друзиллы, как и склеп Лавизы Раймон предпочёл бы не видеть вовсе. Предпочёл бы не слышать стонов и хлюпанья, не бродить по колено в воде, где что-то извивалось, не убивать то, что осталось от украденных деревенских девушек. Предпочёл бы - но ему не повезло. По крайней мере, для живых инкубаторов смерть стала избавлением - да и Раймон до самого конца так и не понял, осознавали ли они, что происходит. И надеялся, что разум покинул несчастных уже давно. К счастью, к этому времени то, что он не убил Друзиллу - а ведь обещал не трогать только самого купца, ничего не говоря о дочери! - уже не вызывало приступов мрачной злобы, скорее усталость. Будет другой случай - так будет. Не будет - так и нет, дьявол с ней. Просто очередной культ. Работа михаилита на тракте как она есть. И рядом стояла Эмма, гася даже упрёки совести оттого, что он наверняка измучил её за день этими перепадами настроений и состояний вусмерть. И ради чего? Неполученные - придуманные - восемьсот фунтов плакали золотыми голосками в воображении, хотя Раймон и не мог отрицать, что награду получил. И неожиданная вспышка ревности от Эммы всё ещё отзывалась улыбкой: когда Анстис, вернув ребёнка Альфонсу, захотела поцеловать Раймона в благодарность, он и сам не ожидал, что поцелуй окажется таким... крепким. Губы кеаск пахли солью, ветром, криками чаек, и море распахнулось перед Раймоном, потянулось к нему, раздаваясь вширь, словно заключая в объятия, хоть и стоял он на песке. Дар стихии стоил всего. Пусть никогда не стать ему водником, не сравниться не то что с Бойдом, даже с необученным стихийником, но море стало... ближе. Понятнее и спокойнее.

Забор вокруг поместья Шафран, всё же, успел разобрать - об этом красноречиво свидетельствовали дыры там, где были зачарованные кирпичи. И магия стихий, освобожденная от оков, вилась внутри ограды, сплеталась вихрями, колыхалась от беготни дворни.
Отец ждал в особняке, в небольшом зале, чьи потертые от времени полы еще помнили, как по ним ступали ноги, закованные в железо. Ноги эти теперь были пусты - доспехи рыцарей стояли вдоль стен и с равнодушием взирали чернотой забрал на синьора здешних мест. Жирный, черноволосый мужчина сидел в кресле, уложив объемистое пузо на бедра. В складках оплывшего лица Раймон с трудом угадывал изящные черты Тулуз-Лотреков, а иссиня-черная борода, ниспадавшая на засаленную рубашку, напоминала скорее о Жиле де Ре в худший его день, чем о Гийоме де Три.
На Раймона он глянул странно, бросив перед тем взгляд на запыленный портрет на стене. Темными, почти черными глазами с высокоскулого надменного лица смотрела на мир Мария Мануэла Энрикета д’Арагона Тальявия, гордая испанка из свиты мадам Арагонской, волей судьбы решившая связать свою жизнь с нищим дворянином.
- Дражайший сын, - голос графа был полон презрения, - мы рады вас видеть. Милая дочь... Подойдите ближе, мы хотим на вас поглядеть.
Эмма вздрогнула, точно её ударили, растерянно вцепилась в рукав и от неё потянуло страхом.
Оглядевшись, Раймон прищёлкнул пальцами, и светильни на стенах расцвели огнями, прогоняя тени - все, кроме той, что сидела на подушках.
- Глядите, граф. Надеюсь, зрение вас ещё не подводит? Что здоровы, несмотря на молодую жену? - подхватив Эмму под руку, он прошёлся по залу, разглядывая доспехи, занавесь, за которым прятался слуга, портрет женщины, казавшийся зеркалом. - Удивляюсь, что ни вы, ни милая Друзилла его не сняли.
Гийом де Три пожал плечами, отчего заколыхалось пузо. Эмму он осматривал так, как не разглядывают лошадей на рынке - пристально, тяжело, следя за шагами и вглядываясь в побелевшее лицо.
- Тощая, старая и почти наверняка бесплодная, если до сих пор праздна, - одышливо проговорил он, игнорируя ярость, которой вспыхнула Эмма, - нечего глядеть. Что же, любезный сын, поведайте о подвигах, коими вы причиняли пользу людям. Ведь именно это пророчил вам тот хам, что принял вас в руки.
- А вам мало того, что я сделал здесь? - Раймон равнодушно пожал плечами. Оскорбления не трогали просто потому, что никакого отношения ни к нему, ни к Эмме, этот человек не имел. - Позовите менестреля, он что-нибудь придумает. Надеюсь, вы не для этого меня вызывали, граф?
- Я вызвал вас затем, что оставшись лишь с одним сыном и не имея надежды на то, чтобы обзавестись потомством снова, распахнуть отцовские объятия и признать вас наследником, с правом на Трикноу. Но только лишь в том случае, если вы отринете свою... потаскуху и женитесь на леди Жакетте Вудвилл, за которой дается приличное приданое. Родовитее партии и не представить, сын мой.
Гийом де Три снова покосился на портрет, точно первая жена могла сойти с полотна, и важно кивнул, уставясь на Эмму, которая от злости выпрямилась и раскраснелась.
Раймон взглянул на неё, впервые за разговор вслушавшись в чувства графа де Три... и повернулся к отцу, вскинув бровь.
- Вудвилл? Неплохо, но не более того, и славных предков по обеим линиям на хлеб не положишь. И наследство... - он хмыкнул, выразительно обводя зал взглядом. - Да и какое приданое могут дать Вудвиллы? Не должность же губернатора Кале. Виноградник в Бургундии? Маловато будет.
Эмма охнула, отшатнулась, смертно побледнев и даже посинев. Взглядом Цезаря, пронзаемого Брутом она уставилась на него, но внутренне - улыбалась. Гийом де Три, в свою очередь, улыбался внешне, демонстрируя гнилые зубы.
- Они дают семь тысяч золотом, земли в Нортумберленде, место при дворе и лондонский особняк, любезный сын.
"Врёт. Наполовину", - донеслось от Эммы, и Раймон еле удержал на лице скептическую ухмылку, невольно представив половину особняка и, главное, половину места при дворе.
Он покачал головой.
- Продешевили, и сильно. Смотрите сами. Тот хам прочит мне место магистра. Верховный не против сделать советником при короне, как бывало. Что, Вудвиллы устроят лучше? - Раймон оттопырил губу и прошёлся по залу, небрежным жестом отодвинув Эмму с дороги. - Земли на севере - болота, камни да дикие шотландцы. Не говоря о том, что католики, до которых просто пока что не дошли руки. Не идёт ни в какое сравнение с тем, что я могу получить от ордена. Золото быстро уйдёт, да и мало ли получает на тракте умный михаилит? Нет, граф. Что с этой сделки получите вы - я понимаю. А мне - что?
Старший де Три задумался, глядя на картинно павшую на колени Эмму, трогательно протягивающую дрожащие руки к небесам. Небеса, воплощенные в расписном потолке, равнодушно взирали на неё дебелыми нимфами.
- Пожалуй, я мог бы дать вам, Раймон, еще пару деревенек, - проговорил граф, вновь оглядываясь на портрет, - вдовью долю вашей матушки. И её драгоценности.
"Драгоценности завещаны тебе".
- Женщина, прекращай ныть, а ещё лучше - выйди, - раздражённо приказал Раймон через плечо и снова сосредоточил внимание на Гийоме. Граф уже начинал верить, его нужно было лишь ещё немножно подтолкнуть, а стены не помешали бы Эмме чувствовать, что происходит в зале. Когда дверь хлопнула, обрезав безутешные рыдания, он продолжил: - Деревни - это хорошо, а драгоценности - ещё лучше. Взглянуть бы на них, конечно... и есть ли портрет невесты? Плодовита ли? А то ведь род...
Невеста вышла из-за занавески на ногах слуги. Не красавица, но и не уродина, чуть полноватая, с крепким прямым носом, нелепым чепчиком на голове и в дорогой золоченой раме. На руках Жакетта держала красивую коричневую белочку с орешком в лапках, а из-за плеча подозрительно выглядывала длинноклювая птица. Лицо женщины было настолько неподвижно, что Раймону казалось, будто за художником стоит арбалетчик с направленным на неё оружием. Гийом де Три же смотрел на неё с той нежностью, с какой йомен глядит на дойную корову.
- Жакетта Вудвилл, сын мой, а драгоценности вы получите после свадьбы. Покойная графиня завещала, чтобы их носила ваша жена, буде у вас таковая.
Раймон снова оглянулся на портрет. Глаза матери? Это он, кажется, принять мог. Драгоценности той, кого он не знал, но кто знал и любил его? Едва ли. Любопытно было, что Гийом, несмотря на нищету, их не продал. Не снял портрета, даже женившись на Друзилле и планируя осквернить собой ещё одну молодую девушку, как только станет распоряжаться приданым. Раймон тряхнул головой. Не зная Мануэлы Тальявия, он не скорбел о ней, и всё же жалел, что мимо прошло что-то яркое. Кто-то, кого до сих пор помнили и любили даже такие, как Гийом, даже Альфонс под действием феромонов и заклинаний - но не он.
- Ну, граф, предложение, конечно... Тогда остался только один небольшой вопрос, - он небрежно махнул слуге рукой, отпуская. - Что там за корабль был, на который вы хотели продать мою жену?
Гийом де Три вскинулся в кресле, побагровел и обмяк, разинув рот. Лицо, и так одуловатое, обмякло ещё больше, а из уголка губ потекла, блестя в бороде, струйка слюны. Раймон же, проводив взглядом порскнувшего за лекарем слугу, наклонился ближе к графу. Тот наверняка его ещё слышал, и, вероятно, запомнит, если выживет.
- Знаете, - задумчиво проговорил он, чувствуя, как Эмма снова встала рядом, - Я мог бы простить и планы, и обман - это бывает. То, что считаете идиотом - тоже, в конце концов, это недалеко от истины, судя по последним дням. То, что вы хотели пнуть Эмму, как собаку - что ж, с этим уже сложнее. А вот то, что собирались продать её в рабство матросам... знаете, граф, я сомневаюсь, что вы когда-нибудь оправитесь, но если так - засуньте это золото, особняки и деревни себе в задницу. Впрочем... простите, запамятовал, их вам не достанется. И если ещё когда-нибудь потребуется хоть что-то... не пишите больше.
Дверь хлопнула снова, впуская маленького суетливого лекаря, и Раймон отвернулся. Над поместьем висела тёмная луна, а ещё требовалось найти ночлег - и какую-нибудь еду.

4 марта 1535 г. Святые Зубы, Корнуолл (выбрано ради названия, потому что уже без разницы, куда после такого дня), после полудня. Сильно после полудня.

"Дорогой магистр Циркон, пишу я..."
Услышав над ухом тяжёлый вздох Эммы, Раймон оторвался от листочка бумаги, на котором пока что красовалась единственная фраза, написанная пусть не каллиграфически, но всё же почерком, которым вполне можно было гордиться.
- Что? Ну, подумаешь, я если что и писал, то официальные объяснения в ордене, потому что даже отчёты обычно просто диктовал брату-летописцу! - с некоторым сомнением он взглянул на приветствие и вздохнул тоже. - К тому же, голубя могут перехватить по дороге, так что именем пользоваться нельзя. Что остаётся?
- Любезный Бей-Сапог! - Язвительно подсказала Эмма, выхватывая листочек из пальцев и падая на кровать, отчего спасенная из огня тонкая шелковая рубашка взметнулась синим облаком. - Чтобы и у этого... батюшки удар был наверняка. А это милое "пишу я"!.. О, как он порадуется, что пишешь ты, а не кто-то другой. Или тому, что ты писать еще можешь. Раймон, ну ведь не Альфонсу послание! С чего бы ты начал разговор, будь Бойд тут?
- Если бы вот тут, после этого разговора с кеаск... - Раймон задумчиво глянул на пустое кресло, стоявшее в углу, и закинул руки за голову. - А так бы и начал. "Дорогой Бей-Сапог, сим сообщаю, что меня с Эммой всё-таки не дожрали под Кромли, где мы угодили в ловушку к гулетёткам и принцессе с семью хобиками, не считая нескольких стад гравейров, вомперов и прочей приятной нечисти". Но нормальный голубь столько слов не снесёт - это ж только начало!
- Нарежем на полоски, - посоветовала Эмма, и по лицу было видно - развлекается. - Пусть собирает частями.
- Хорошая мысль, - одобрил Раймон. - Тем более что бхут его знает, в каком порядке эти голуби прилетят - и все ли. Но знаешь, Бойда может хватить удар уже от самого вида письма. Надо будет приписать, что это всё твое дурное влияние. Что у нас дальше?..
- И голубь, конечно же, приписку принесет последней. Или вообще не донесет. А дальше была милейшая гулица, которая теперь не только Анжелина, но и еще много, много кто. Ты уверен, что это, - Эмма с задумчивым видом прищелкнула пальцами, - была стандартная методика борьбы с нежитью?
Записывала она всё это быстро, чётким почерком вышивальщицы, привыкшей точно переносить письмена с эскиза на гобелен. Раймон задумчиво покивал.
- Может, и не совсем стандартная, но я считаю, после этого братья-библиарии обновят руководства. Скормить одного культиста его же бербалангу, его сестровницу сдать на руки тестю, свалить всю последующую работу на него же, а жертву вернуть так, что её стало даже больше, чем было - идеально. Полчаса работы, всего один шрам... ладно, два - и целая лошадь в награду. И клиент... почти доволен. Но как бы это получше выразить? Пожалуй: "После того, как мы продали разбойникам их души за их же золото, пришлось отправиться в Корнуолл, потому что Солнце всё-таки убили - сам знаешь, как это бывает", - он прервался, снова вспоминая чёртову деревню, состоявшую, кажется, из одних ошибок, но бросил взгляд на раскинувшуюся на кровати Эмму, увлечённо строчившую письмо, легко пожал плечами. Действительно - бывает. - "Скажи, почему все эти культы состоят из сплошных дилетантов? Они даже опыты над жертвами проводить не умеют, никакого научного процесса". Хм. Как думаешь, стоит уточнять, что жертвы - не мы?..
- О, эталон михаилитского рыцарства... - Перо окунулось в чернильницу, чтобы там и остаться. - Я уже вижу ответное письмо с предложением нести свет просвещения культистам и учить их научному процессу, согласно уставу и правилам, разумеется. Но если бы жертвами были мы, то кто написал письмо?
- Так ведь могли недоэкспериментировать, как до того - недожрали, - гордо пояснил эталон рыцарства, воплощение устава и идеальный письмописатель. - Хотя твоя правда, кому нужны эти мелкие детали, кроме буквоедов в ордене. Их, как и это вот странное про Египет и балы лучше лично, сдаётся мне. Зенобии, конечно, другое дело, но на них голуби просто вымрут.
- Так и запишу, - Эмма недоверчиво уставилась на чернильное пятно, расплывающееся по пальцу. - "Еще была Зенобия, но от неё мрут голуби, и о ней - лично".
Раймон помедлил, представляя это вот в собранном виде. Результат пока что вполне нравился. Хорошее, точное письмо. Немножко странное, конечно, но кто их, эти письма знает, может, они такими и должны быть? Зенобия в таком виде точно потрясала воображение, значит, всё правильно. В письме главное - чувства, это каждый морочник скажет. Да, может, не каждая беглая послушница согласится, но ему повезло.
- Пиши. Именно так, увековечим Зенобию. В общем, "скормив одного культиста нежити, мы обменяли её брата и любовника на лошадь, создали любвеобильную чужедушицу и отправились к морю, открывать новые места и знакомиться с новыми людьми и тварями в произвольном порядке".
- Твари и впрямь были собраны именно так, - согласилась Эмма, украшая поля причудливыми завитушками, - лепила, из того, что было. Тогда - "знакомиться с новым порядком людей и тварей, слепленных произвольно"? Прости, но мне порой было сложно понять, кто там человек.
- Мне тоже, - признал Раймон, - несмотря на богатый опыт.
Даже от Альфонса до сих пор пробивала дрожь. Этот странный человек даже пытался дать своё благословение в дорогу - когда понял, что остаётся хозяином и перестал хмуриться. Брр. Зазеркалье, а не реальный мир как он есть. Даже в Туата не было у него такого ощущения странности - мир фэа хотя бы перед самим собой не пытался притворяться даже там, где обманывал наружностью. К счастью, он остался за спиной, а с кеаск говорить было не в пример проще. И полезнее! Бей-сапог звучало просто прекрасно - и далеко не так мрачно, как его собственное. Лей-серебро. Поступок из тех, которые не нравятся, но которые иногда приходится совершить. Дело есть дело - и Раймон отпустил его тоже, принимая как часть себя. Фламберг, в конце концов, пользовался своей репутацией не зря.
- "Впрочем, из приятного: познакомились с кеаск и теперь я - маг-водник."
- Правда, едва не остался без самого ценного, - меланхолично дополнила Эмма, - потому что эти русалки передают дар способом, в приличном обществе женами не одобряемым.
Раймон хмыкнул и перешёл к следующему пункту, плавно вытекающему из предыдущего.
- Тут, кажется, потребуются два голубя сразу. "Потратил услугу известному князю, так что осталась в итоге только одна, но следующие, кажется, возьму золотом, потому что поступило родственное предложение выгодно поменять жену. Жаль, что Эмму для обсуждения пришлось выгнать из поместья, но что делать -не бросать же такой выгодный разговор на середине. Не понимаю я, впрочем, этих династических браков, лордства... странное дело - жениться на родовитых дамах, а тут предлагали даже не цветочек или там богиню, а испуганную до столбняка горлицу. Но белочка и орешек на портрете были красивые, и к ним прилагались половина особняка, половина придворной должности и бочка золота, так что распрощались мы с Гийомом де Три очень любезно, под уже почти свадебный шум", - прервавшись, он задумался, ероша волосы. - Там же было шумно, верно?
- Очень, - подтвердила Эмма, - особенно, когда ты меня изгнал, а я случайно разбила какую-то вульгарную вазу. Слуги так шумели и ужасались!.. Знаешь, - она прищурилась, глядя на него, - у тебя очень красивые уши. Поэтому, о предложении князя писать, наверное, не будем.
- Да, этот гэл, женатый на кельтской богине может не одобрить такого богоугодного дела, - Раймон пересел на кровать, разглядывая разбросанные листочки с разнообразными - подходившими, по мнению Эммы, к содержанию - орнаментами. На одном из них, как раз рядом с упоминанием Зенобии, был нарисован святой Зиновий с лицом дебила. - Но можно отметить, что граф де Три от изумления степенью идиотизма отпрыска своей первой жены даже не испытывает желания шевелиться, вероятно, предвкушая покойную старость.
- Но стоит и написать, - Эмма вывела на полях тамплиерский крест, увитый зубастыми розами, с клыков которых капала слюна. - Потому что звучит оно так, будто у тебя душу покупают.
- Сделай пометку, что речь исключительно о чужих душах, - посоветовал Раймон, заглядывая через плечо. Рыцарская цепь в таком виде выглядела бы, несомненно... интереснее. Символичнее, хотя для полного совпадения требовалось ещё украсить крест подвесками с монетками. - Что там ещё... А, да. "Поскольку ни один монастырь Эмму больше не примет из чувства самосохранения, остаётся только найти некий когг "Просветитель", на который её можно продать. Наверняка за бесценок"... - потерев ушибленный бок, он отсел подальше и продолжил: - "... а то и ещё сам должен останусь. А ведь долги надо возвращать - всё как учили, как воспитывали, по уставу и заветам".
- Остаюсь почтительным сыном вашим, - перо мстительно скрипнуло по бумаге, подпевая Эмме, - Лей-Серебро. Ваша пока еще невестка, Понимай-Цветок. Знаешь, - она подняла голову от письма, - я почти хочу узнать, как фэа называют леди Бойд. Наверняка, что-то в духе "Огрей-Ножны".
- "И надеемся, что все эти пять голубей застанут вас в добром здравии", - подытожил Раймон, - "равно, как и что ножнами достаётся не слишком часто и только по важным церковным праздникам".
Сложив листочки стопкой, он взвесил их на ладони.
- По-моему, отличное содержательное письмо. Думаешь, порадуется?
- Когда сообразит, что у целителя апоплексии быть не может - непременно.
Чернильницу Эмма поставила подле кровати, огорченно разглядывая пятна, заметные даже на синем шелке рубашки. На простыне и вовсе расползалась клякса, схожая с брачной.
- Значит, всё правильно, - жизнерадостно заключил Раймон, бросая листочки на стол, и потянулся к Эмме.
В конце концов, если одежда испачкана, её было проще всего снять.

Здесь и далее с Леокатой

Роберт Бойд

1 марта 1535 г. Долина Клайдсайд.

К долине Роб подъезжал открыто, не таясь, лишь прикрыв белые волосы изумрудом шёлка, что был когда-то подолом. Шпионы и проститутки не скрываются, они всегда на виду, но их никто не видит. Ведь зачем замечать то, что показывают? Едет михаилит, с красавицей-женой, должно быть - горянкой, в поисках лучшей доли и судьбы, привлечённый слухами о долине. Не такого дела, в котором не пригодились бы лазутчики, но кому мог доверить жизнь в долине Роб? Пожалуй, только себе. Слиться с местными, жить среди них, молиться их богам, стать своим, чтобы разрушить сотворенное кем-то и сложить у ног Бадб чужой алтарь. Дело не скорое, утомительное и однообразное.
Но чего только не сделаешь ради улыбки той, которую называл госпожой и супругой?..
Как только не потянешь время, чтобы не встречаться с чёртовым - в самом прямом смысле - Брайнсом...
Кого только не убьешь для торжества ренессанса и жизни неистовой...
А ведь она убила бы, не задумываясь, умри Роб во исполнение договора...
Роб опустил ладонь на колено, придержал Феникса, чтобы взглянуть в по-весеннему синее небо, какого не бывало в Англии почти никогда, но зато радовало Шотландию, и взмолился, обращаясь к той, что ехала рядом, к той, что реяла далеко в вышине, стояла за плечом и была повсюду.

"Помоги же мне, Бадб,
Видишь, рушится мир,
Слышишь, вороны
Собрались на пир..."

Старая мольба-призыв, полузабытая, не вспоминаемая им слишком давно. В том, что неистовая начала таять, была и его вина. Слишком надолго затянулась их вражда, отголоски которой до сих пор тревожили, заставляли отторгать то жену, то богиню, то всех вместе. Никто не призывал Ворону Битв, Великую Пророчицу так, не сохранилась эта молитва даже в преданиях. Лишь он да его полки, в которых многие были удостоены браслетов илота, знали эту песню, что помогала богине находить своих подопечных, помогать им, карать их, жить подле них в полноте ипостасей.

"Смерти вестники глухо каркают
И от крыльев их не видать ни зги.
Взять мне верх над врагами,
Бадб, помоги!"

Вера - тонкая штука. Она - родная сестра знанию и жена слепого невежества. Она состоит в том, чтобы верить в невидимое, а в награду получить возможность увидеть то, во что веришь.
Роб просто знал: боги есть. Он видел их, сражался с ними бок о бок, держал в объятиях богиню, женился на ней - и не обращался к жене с мольбами, считая, что не стоит тревожить по пустякам. Берег свою единственную молитву на тот случай, когда станет туго, придётся воззвать к ней, переступив через гордость. И был дураком, не подумав даже за гранью мысли, что эти слова - дорогой подарок для неистовой, ставшей тенью от себя же. Видел, какую радость ей приносят новые последователи, новые илоты, но не давал, чего должен. Веры.
- Самая сильная вещь на свете - человек и его молитва, - задумчиво проговорил он, разглядывая одуванчик, что цвёл у дороги вопреки началу марта. - Знаешь, моя Бадб, у христиан вера больше похожа на сделку. Они обещают богу вести себя хорошо в обмен на милости. Но бог то и дело нарушает условия, не посылая благ, а потому они чувствуют себя свободными от обязательств. Пока не почуют, что день смерти близок.
- И всё же, сделка - это то, что люди хорошо понимают... - задумчиво начала Бадб и внезапно замолчала, неверяще уставившись в голубое небо.
Оттуда снижалась чёрная точка, росла, распахиваясь широкими вороньими крыльями, пока не повисла перед лошадиными мордами. Воздух поплыл маревом, завернулся сам в себя чёрно-рыжим стоном, и перед Робом возникла женщина в белом платье, расчерченном золотом от ворота к подолу и под грудью. Крест из трискелей и орнамента, того же цвета, что золотой обруч, схвативший длинные рыжие кудри. И карминовые губы на округлом прекрасном лице улыбались обоим, с явным интересом оглядывая Роба, не обращая внимания на Бадб. На поясе висел тонкий меч в украшенных изумрудом ножнах.
- Нечасто слышишь эту песню, даже в нашей долине, но приятно знать, что забыли не все - и не всё. Звал, путник?

"Матерь божья..."
Подумалось это скорее ругательством и богохульством, но удержаться было сложно. Особенно, когда точно знаешь, где Бадб. Вот она, восседает на Луаре с выражением неизбывного изумления на лице, умудряясь совместить в нем скорбь мира и восторженность горянки, которую поцеловал архангел Гавриил. Роб поспешно рухнул с Феникса, опускаясь на колени в подтаявшую грязь тракта. Не умеющий дурить богов - не бегает от ревнивой хозяйки к девочкам. Пробормотав под нос восторженное "О, Бадб!" и с трудом удержавшись от привычного для памяти Арда нахального "Достоин ли я дара благосклонности, моя госпожа?" он смиренно опустил голову, молясь, чтобы Бадб не вспылила, не вспыхнула неистовством, поддержала и уберегла.
- Я молился, госпожа. Умоляю простить, что побеспокоил зря. В новом месте я всегда взываю к покровительнице, но только здесь вы ответили.
За спиной женщины и ложбиной, за двумя пологими холмами, покрытыми рощицей, виднелась небольшая деревушка. Совершенно обычная на вид, только - весенняя. Видно было даже, как пастухи гонят отару овец в загоны, а яркие точки, верно, были деревенскими красотками, собравшимися посудачить у колодца.
- Звал, но не отвечали, - Бадб-вторая скорбно покачала головой. - Печально время, когда верные одиноки, но теперь вы здесь, на земле, где не нужно прятаться. Где таких воинов ждут с радостью. И теперь у нас с сёстрами довольно сил, чтобы никто не ушёл обиженным.
- Какая честь!.. - придушенно вздохнула Бадб-первая и единственная.
Роб преданно взглянул на вторую, видя вместо неё единственную: сознание исправно подменяло непривычное привычным. Коль уж богиня сама пришла, грех этим было не воспользоваться, как сделал бы это всякий хороший христианин. Парадоксы веры, к счастью, его сейчас совсем не занимали, а потому он встал с колен и улыбнулся. Лихой, мальчишеской улыбкой, глядя ласково и восхищенно.
- Великая честь, - согласился с неистовой он, - но, быть может, госпожа скажет, где святилище? Не гоже воину отдавать поклонение в дорожной грязи, не принеся подобающих жертв.
Богиня одобрительно кивнула и повела рукой, указывая на зеленеющую рощицу к востоку от деревеньки.
- Вижу, знания не сгинули, как и вежливость. Там, среди молодых дубов вы найдёте подходящее место, ну а жертву подскажет кровь, верно?
"Еще бы они сгинули".
- Кровь, госпожа? Простите мою глупость, но знания не все уцелели, а что дошло - обрывочно. Умоляю, скажите, какой должна быть истинная жертва?
Если они тут приносили человеческие жертвы, как завещал Цезарь в своих "Записках о галльской войне", то Роб уже чуял запах проблем. Убийство ради ублажения чьих-то прихотей ему претило. Впрочем, тот же Цезарь и даже столь любимый Робом Сунь-Цзы не отрицали необходимости крайностей в деле шпионажа.
- Голубь. Овца. Не только, конечно, но даже странно, что приходится об этом говорить. Истинная жертва должна идти отсюда, - женщина приложила ладонь к высокой груди. - И отсюда, - коснулась пальцами живота, подняла руку ко лбу. - Вопрос веры, ведь так?
Роб почтительно кивнул. Существовало два способа легко идти по жизни: верить всему и сомневаться во всём. Оба они, если верить философам, избавляли людей от необходимости мыслить. Но думать ему сейчас и не надо было, разве лишь о том, как прогоняли богов. С жёнушкой обычно такой вопрос не тревожил - сама сбегала. Или пинками выгоняла из шатра, но это, всё же, было не совсем с ним.
- Благодарю, госпожа. Вы позволите продолжить путь? - Роб по-кошачьи наклонил голову, улыбаясь так обаятельно, что уже почти чувствовал, как неистовая отрывает всё, до чего дотянется. - Честь, оказанная вашим визитом, будет...
Будет... Он не знал, чем будет честь, оказанная этой Бадб, но закончить говорить - и разговор - было надо.
- Будет вечно храниться в нашей семье, передаваясь из уст в уста.
- Как и должно быть, - серьёзно кивнула богиня, изогнув губы в приятной улыбке. - Замечу, что для особенно верных - а человек, который молится, заехав в незнакомую долину, иным быть просто не может - уместно принести и, например, прядь своих волос. Или что-то ещё. Разумеется, каждый решает сам. До встречи, путники.
Превращаться в птицу она не стала - просто исчезла, растворившись в воздухе.
Очень хотелось облегченно перекреститься. Настолько, что Роб даже посмотрел на свою правую руку, чтобы убедиться, что она лежит спокойно, и почесал ею затылок под повязкой. Ко второй Бадб он был не готов, а смотреть на её Тростника и вовсе не хотел.
- Что это было, моя единственная? - Осведомился он у неистовой.
- Э... - Бадб посмотрела на траву, где только что стоял двойник, в небо. - Ты не поверишь. Я сама себе не верю. Но это было - ничего.
- Надо же, кокетничал с иллюзией, - сокрушенно вздохнул Роб. - А такой был шанс обзавестись второй женой. Удобно ведь! Зовут одинаково, когда зовешь - обе приходят сразу. Правда, дерутся, наверное, тоже одновременно. Скажи мне, кому я молился?
Слышала ли жёнушка его молитвы или все призывы здесь переадресовывались тому, кто создавал эти шлюховатые иллюзии? Роб оглядел небо, опасаясь увидеть в нем вестника богов Гермеса или вместо солнца - колесницу, влекомую упряжкой быков. Но в синеве, отчаянно хлопая крыльями и крякая, летел лишь утиный клин.
Бадб растерянно пожала плечами.
- Честно говоря, я просто слушала слова... радовалась. Это само по себе сила, знаешь ли. Но... возможно, им ушло больше. Или не больше, просто разное, другая доля. Вот нелепица! И она в белом! С крестом! Слащавая! - она встревоженно на него взглянула. - Я же не... такая?..

- Нет, - коротко ответил на всё сразу Роб, неспешно взбираясь в седло. - Это не Война, это Любовь какая-то. Впрочем, Цезарь называл себя сыном Венеры, mo leannan, и это ему не мешало...
Ничему это не мешало, если забыть, что прославленного полководца зарезали собственные сенаторы. Но Бадб - была не такой, и Роб затруднился бы ответить, кто из его легионов, ужатых ныне до полка, пошёл вот за этой красоткой в белом. Белый - цвет королевской скорби и цвет невинности, а что может дать вдова-девственница на поле боя?
- Не хочешь на здешнюю Старшую посмотреть, моя Бадб? - Ухмыляясь, предложил Роб, высматривая с высоты седла упомянутую дубовую рощицу.
- В последнее время я и так предпочитаю смотреть на неё глазами сестры, - беззлобно проворчала Бадб. - Но, если подумать, тут была не вполне иллюзия. Не вполне магия. Образ - да, но отсутствие иное, чем если бы это творил, например, Фламберг. Или я. Впрочем, у меня всегда плохо получалось в картинки.
- А как? И, пожалуйста, жёнушка, с этого момента не упускай ничего. Наслаждаться молитвами будешь после.
Иначе легко наворотить непотребного. Сам Роб иллюзии не чуял, да и понимал их лишь тогда, когда начинал думать. С богами это было сложно. Пока додумаешь - молнией по голове ошарашат и оправдания "Я думал, вы - морок", не примут.
- Пожалуй... если бы морок верил, что он - настоящий. Понимаешь? Ничего, но что-то. Неосязаемое, но... я не уверена, что она не смогла бы дать по голове.
Проверять последнее Роб не стал бы. По голове его и без того не бил только ленивый. Он не уставал удивляться тому, что неистовая прекратила практиковать это, ведь бесил Роб её исправно.
- Настоящий морок с впечатляющими формами... Любопытно, кто их таких собирает.
- Спроси? - предложила Бадб, кивнув вперёд, к рощице, где из-за дерева выступила, не торопясь, фигура в красном с золотом.
- Да, - вздохнул Роб, рассмотрев, кто приближается к ним, - потрепала жизнь Пса... Только почему на нём мой... тростников плащ?!
Кухулин и так-то был не красавцем, достаточно припомнить его глаза о семи зрачках, каким хвасталась и эта кряжистая образина. Но этот... Роб ошеломленно присвистнул, понимая, что вот эта обезьяна будет и выше, и шире в плечах его самого, зато щеголяет в красной тунике, в алом плаще, железными торквесами и шапочкой из бусин на белых с пшеничным волосах. Ухмылялся сей воитель настолько гадко, что от осознания - кто это - пришлось застонать. Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник, собственной персоной. Можно не любить, жаловать не обязательно, но считаться придется. Ибо сильным он был на самом деле - так небрежно поигрывать бревном, изображающим копье, Роб бы не смог. Не так долго. Но взгляд привлекал не кол, а рука, его держащая. С розовыми отполированными ногтями и драгоценными камнями, вправленными в них.
Подойдя, Тростник упёр копьё в землю и уставился на Роба. Поднимать голову для этого ему почти не пришлось.
- Ты смотрел на мою богиню, - голос оказался под стать, гулким, как из бочки, смягчённый только предвкушающей улыбкой. - Очень почтительно - и это хорошо. Очень восхищённо - и это тоже очень хорошо, ей нравится. А вот мне - не очень.
- Я женат, - отмахнулся от него Роб, подтягивая рукав и демонстрируя косицу. - Почему ты надел чужой плащ?
Тростник умер, напротив стояло какое-то страшилище, а плащ почему-то было жаль так, будто его только что отняли. Память о том, как обтекала плечи алая шерсть, как трепетал он на ветру, тревожила и требовала вернуть этот кусок ткани. Роб глянул на Бадб, на лице которой изумленное выражение, кажется, поселилось навечно, и оттеснил её кобылку назад. Феникс послушно закрыл собой и Луару, и драгоценную ношу на ней.
- Как чужой? - брови пришельца поползли вверх изломанными ледяными кромками. - Я - Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник, и это мой плащ. Не веришь, что сильный, что высокий, что холодный ветер?
На последних словах действительно повеяло стужей.
- Ты на тростник не очень похож, - просветил его Роб, спешиваясь уже в который раз. - Скорее... Дуб? Бук? Знаю! Роща дубов!
Ветерок, порывом пронесшийся мимо, был ревниво подхвачен. Точно это пугало, присвоившее и плащ, и имя, и любимую ухватку, воскрешало Арда. Роб закрутил его ленивой спиралью вокруг неистовой, заставляя играть подолом, и ухмыльнулся с бравадой.
- А если копьём по хребтине? - задумчиво спросил Кухустник. - В прыжке лосося-то, да чтоб пятками в плечи? Конечно, если победишь, то глаз, сеточка, и место при богине - твои.
- Кажется, я это уже когда-то слышал, - в тон ему проговорил Роб. - Или видел. На кой мне глаз и сеточка, дружище? Да и жена к богине не отпустит. Семья - свята, так Керридвен заповедала. Не отпустишь ведь, mo leannan?
В новые Тростники при этой богине не хотелось смертно. Но, пожалуй, стоило проверить, что умеют здешние воины и генералы. Генералы!.. Роб расплылся в улыбке, которая за малым не перешла в смех. Впору было созидать военную карьеру здесь, коль уж богини и их полководцы возникают вот так, по чьему-то велению. Вот если бы неистовая могла также создавать легионы!..
- Рыжие космы выдеру, - светски заметила Бадб. - А потом белые. А потом вот по хребтине всем причастным.
- Как-то неуважительно прозвучало, - Тростник нахмурился, и драгоценные камни таинственно блеснули в подведённом вайдой глазе. - А семья-то оно конечно, так ведь и я сам, веришь, долго был вдали от богини, а всё по глупости. И чужой, и своей. Глупость-то, она встречается чаще, чем можно подумать. Вот про космы, например. Оно конечно, женщины...
Роб покосился на громилу, глянул на Бадб, чувствуя, как сползает азарт. На кой чёрт ему понадобился плащ из прошлого, если полк теперь носил цвета туатской зелени? К тому же, отвык Роб от живых мифов. Чувствовал себя не в своей тарелке, смотря на этого Тростника. Прыжок лосося, надо же... Боевой ухваткой это никогда не было. Ни один дурак попросту не стал бы прыгать на плечи противнику, который может коварно, но ожидаемо упасть вместе с тобой. Кроме Кухулина, разумеется, но этот был умён только со слов бардов. Казаться почтительным, восхищенным к чужой богине-иллюзии, не огорчая свою жену и не оскорбляя свою богиню, вообще было под силу только Роберту Бойду, да и с этим он справлялся с трудом. Хотя бы потому что невольно представлялась та Розали, ради которой вот это бежало.
- Сочувствую и разделяю, - кивнул Роб образине, - но тебе - служить, мне - поклоняться. Так что, свидимся после. Когда-нибудь. А сейчас мы в рощу спешим, как госпожа велела.
- Хм, - промычал Тростник даже как-то разочарованно, и посторонился. - Ладно. Поклоняйся - только не слишком.
"Пошлите мне терпения, боги!.."
Поневоле задумавшись, была ли у кого-то богиня терпения, Роб вскочил на лошадь, подбирая поводья. Не бить же, в самом деле, местную легенду потому, что его рожа не понравилась? Хоть и было обидно, что люди поверили в таких Бадб и Тростника.

Самую обычную рощу, по которой летали птички и бегали кролики, здесь превратили в храм. И это было бы правильным, как правильным казался тяжелый камень, украшенный трискелями. Тяжелый по виду, вросший в землю, покрытый мхом, он стоял на полянке, освещаемый солнцем. Роб оглядел его трижды, выискивая хоть что-то, указывающее на получателя жертв. И ничего не найдя, отправился ловить зайца. Заяц - животное священное, символ процветания, изобилия и возрождения. Ренессанса. Так что, жертва выглядела символичной и издевательской одновременно.
- Кому будем приносить жертву, о смысл моей жизни, - вопросил он, возвращаясь с рыжеватым, в весенней шкурке, зверьком, - тебе или вон той, в белом?
Бадб наградила его странным взглядом.
- О, муж мой, где ты видел божество, которое на такой вопрос ответит иначе как: "dhòmhsa"?
- Надеялся увидеть, но...
Роб покачал головой, поглаживая зайца, утихшего в руках. Мысль, доселе неоформленная, нечеткая, сейчас сложилась, будто щелчком пальцев. Если алтарь верный, а жертвы отправляются не туда и не тем, то виноваты в этом люди. Ну, и те символы, что сокрыты в земле. Выкапывать камень сейчас было нельзя. Где-то по роще бродил троллеподобный Тростник, да и заявлять о себе, как о церковном воре было рано. Людей, которым необходимо читать проповеди, тоже не наблюдалось, но ведь был он, Роб Бойд. И была Бадб. И...
Роб переложил зверька подмышку, и подхватил Бадб, усаживая её на угол алтаря.
Женщина на жертвенном камне - и жертва, и проводник. Для того и пытают люцифериты дев, для того и призывают своего повелителя, чтобы он взял девственность перед кончиной. Силы, что получат они от пыток, от насилия, щедро отдаст им несчастная, насытит ими ад. Всё просто, когда понимаешь.
Богиня на алтаре - царица. И с нею также возлегали жрецы и воины, чтобы получить и дать. Если уж отсюда Бадб не сможет понять, какая доля от молитв и жертв достается ей, то оставались лишь люди. И их вера, что могла быть прочной и хрупкой одновременно.
- Упиваться жертвами будешь после, помнишь? Слушай и смотри, моя Бадб.
- Вот ведь набрался привычек у чернокнижников своих, - пожаловалась в пространство богиня, устраиваясь поудобнее. Опёрлась на середину камня руками, откинула голову и потянулась сладко, не торопясь. - При всех причём!
- Неужели смущаешься, моя Бадб?
Зайку было почти жаль. Не повезло ему родиться сакральным животным, да и лечь на алтарь в эксперименте - честь сомнительная.
Роб вздохнул, вытаскивая кинжал.
- Великая Богиня, Бадб!
Пусть твой крепкий щит будет между
мной, и всем злом, и опасностями...
Щит Роб припомнить не мог, но великая богиня была сейчас перед ним. Верить в неё было легко и приятно, зная, что она - есть. Что она порой жестока, не всегда справедлива, часто - зла. Но разве не он сам выбрал свой путь, следуя за ней путём войны, тропой битвы? Пусть - зла, пусть - жестока, пусть длань её карает больно, но кому еще мог довериться илот, нареченный ею? В конце концов, вера - это признание доводов духа, а он сейчас говорил, что искренность важнее истинности.
- Бадб, Великая Богиня!
Пусть твоя защита будет на мне
сегодня, завтра и навсегда!
Зайку было жаль. Особенно, когда дёрнулся он в руке, выплёскивая кровь из шеи на алтарь, на Бадб, когда сучил лапками в последних судорогах, глядя меркнущими глазами на мир. Наверное, в глазах мироздания Роб был таким же зайцем, судорожно барахтающимся на алтаре. Но человеческая жизнь похожа на огниво: относиться к ней серьезно - смешно, несерьезно - опасно, она разлетается искрами, чтобы зажечь огонь. И вера становится истинной только, когда за неё умирают. Невольно, не желая того, непосвященный в друидические таинства воин Роб постигал сейчас смыслы и значения.
- Ничего, - спокойно заметила Бадб, прикрывшая в момент жертвоприношения глаза. - Я чувствую, как утекает жизнь, впитывается, зажигает трискели - и пшик. Уходит в землю и дальше, минуя меня, хотя я и дверь, и проводник, и путь. Но могу попробовать пройти следом - наверное. Непривычно, скользко.
- Ничего, - повторил Роб, вздыхая и снимая её с алтаря. - Я не думаю, что тебе стоит туда идти, хоть с новым хозяином алтаря и поговорил бы.
Надеюсь, это не единственный камень на всю долину. Как считаешь, мы купили себе возможность переночевать в деревне?
Выпускать из рук неистовую он не спешил. Напротив, прижимал к себе, бережно, нежно, с неожиданным для самого себя пылом. Как бы то ни было, что бы не было, но теперь они были семьёй. Жениться ведь совсем не трудно, труднее быть женатым, отправлять самое сложное служение - не богине, но супруге. Но разговоры, пусть и такие важные, сейчас были неуместны. И всё, что Роб позволил себе, перед тем, как усадить Бадб в седло и отправиться к деревушке, это тихое: "Мo bheatha".

Деревня была на вид самой обычной и очень живописной. Когда-то здесь были форты римлян, и камень, что жители повытаскивали из некода неприступных стен пошел на стены вполне мирные, домашние и даже уютные. Развалины обиталищ завоевателей еще виднелись сквозь траву, пробивались через кусты, темнели в ограде, но и они обрели вид кроткий и пасторальный, чему немало способствовали козы, карабкающиеся по остаткам величия некогда большой империи. Здесь была даже церковь - красивая, островерхая, украшенная причудливыми завитушками по лепнине, окруженная маленьким кладбищем, сулившим покой. Площадь, как ей и положено, охватывала собой большой колодец, подле которого собрались молодки и девушки. Под крышей маленького, но каменного трактирчика качался на цепях бочонок, к счастью, не похожий на те, что довелось выловить в озере.
И, как и в каждой деревне, здесь почти наверняка знали слухи, передавали из уст в уста творящееся в столицах и обсуждали явление новой твари. Читай - божества. Вот только выбор допрашиваемых был невелик. Беседы с девушками в той манере, к какой привык Роб, не одобрила бы Бадб, кокетство неистовой с мужчинами не понравилось бы уже ему самому, осведомленность трактирщика была прямо пропорциональна количеству денег, в неё вкладываемой. Оставались вечерние трактирные разговоры и священник, если он тут имелся.
И Роб выбрал трактирщика и разговоры, оставляя пресвятого отче на десерт.

- Стало быть, работа, - трактирщик оказался солидным неторопливым мужчиной с выбритым подбородком, зато длинными висячими усами, рыжиной спорившими с волосами Бадб. И голос у него был под стать, мягкий рассудительный баритон. - Отчего же не сыскать, господин? Ну вот намедни корову у Суэйна подрали, да не волки, а что похуже. Говорит, на кусты ожившие похоже, тёмные, мхом покрыты. Ну да он выпить любит, да и драпал так, что мог и не разглядеть. А то шкодник у лекарки завёлся. Ни молоко не пьёт, ни печенье не ест, а токмо портит всё. Ещё русалки были, так их господин Тростник вроде как всех извёл, потому что нечего им людей-то таскать. Ну а на шкодников всех, стало быть, его не хватает.
" И тут подгадил, leam-leat..."
Третью кружку отменного виски пил Роб, не пьянея, прочно обосновавшись у стойки на высоком и шатком табурете. Бадб, сидевшая рядом, попойку вряд ли одобряла, но выпивоха узнаёт больше непьющего. Итак, ожившие кусты были скорее лесавками, шкодники всегда предпочитали молоку пакости, а с тем, что похуже волков мог разбираться здешний Ард. Речных девчонок всякий дурак горазд изводить, а вот сцепиться с какой-нибудь костяной гончей...
- Наслышан, как же. Кто же о подвигах-то его не знает? И давно ли он в земли вернулся?
- А вот вместе с богинями, получается, месяца три как, - прикинул трактирщик. - Из забвения-то, из-за вуали. А там потихоньку, полегоньку.
Потихоньку, полегоньку, а начали они все равно раньше. Роб рассеянно погладил руку неистовой, допивая кружку. Крепкий, выдержанный виски проваливался в желудок и совершенно не доходил до головы, хоть опьянеть и хотелось. Мысли мешали, погаными мётлами выгоняли хмель. Столько лет в этих землях довлело христианство, а люди, воспитанные в вере к Христу, удивительно спокойно приняли возвращение древних? Быть может, он зря дул на воду, не позволяя ускорить ренессанс, если уж оно так гладко да славно всё выходит у других?
- А как же это было-то, мастер трактирщик? И еще кружку, пожалуй.
- А просто было. Вот как господин Тростник появился, так аккурат девок-то выбил, ещё и денег не взял. Алтарь вот старый вспомнил да молиться начал. Никого не неволил же, получается, церковь не рушил. Просто человек хороший, выходит, ну а потом и госпожа, как научил, на призывы отвечать начала. Помогать, значит, там, где травница не справлялась. Магик-целитель в ту пору к нам что-то долго не заезжал, а травы, сами понимаете, не всё могут. Ну вот народ потихоньку, значит, и туда, и в церковь, хучь отец Бертрам и печалился, - оглядев заполняющийся зал, трактирщик неожиданно зычно крикнул через плечо. - Труди! Лентяйка, вон, господа ещё выпить хотят!
Из двери выметнулась рыжущая лохматая деваха с подносом, уставленным кружками, и понесла эль к столику у камина, где коротали время два наёмника в компании явно местной женщины, ухитрявшейся дарить внимание обоим сразу. У одного под задравшимся рукавом мелькнула татуировка-браслет.
Робу трактирщик налил сам, явно с удовольствием пересчитывая в уме выручку.
"Mo leannan, погляди - наш?"
Роб пальцами пробежался по запястью неистовой, взглядом указывая на наемника, и тут же возвращаясь к созерцанию девахи. Ничего необычного - просто михаилит глядит на служанку, грешит прелюбодеянием в присутствии жены, которая, может, и вовсе не жена-то. Всё как всегда - Роб Бойд пялится на девок, изучая обстановку. Нищих, что знают всё и даже больше - не было, разговоры слышались самые обычные, а на шеях выпивох мелькали и кресты. Всё так, как планировал он сам, но разница лишь в том, что делали ренессанс - не те!
- Неужто и праздники церковники справлять позволили?
- Так ить, - трактирщик знающе улыбнулся, - праздники они, считайте, общие, господин. Ну вот в один день, а то и ночь. Бывало, соберемся, а там уж - кому что. А то сначала месса, а потом, стало быть, народ праздник продолжает. Старые-то обычаи церковь Господня порой и вовсе не запрещала, понимаете? А что замешано, повернуть всегда можно. Пляшут девки хоровод... батюшка-то как понял, растерялся, оно конечно. Голубей слал. Да потом понял ужо, что худа-то не делается. И что если паству, значит, на козлищ делить - так гореть всем, - говорил он спокойно, словно рассуждал о ценах на салат из оранжерей. - А так добрый он, конечно.
"Farpaisich bhod, gus am bi na deamhan aca le panaichean air an cuir an grèim..."*
Материться по-гэльски получалось лучше. Задушевнее как-то. Даже от души отпускало, хоть и слышала всё это Бадб. Но богине войны не привыкать слышать крепкое словцо, а Робу выругаться, пусть мысленно, было необходимо. Иначе страстное желание познакомиться со здешним Робертом Бойдом, играющим в шахматы совсем как вот этот, не выражалось.
- Будто в сказку попал, - радостно отвечал он, меж тем, краем глаза ловя пожатие плеч неистовой и понимая, что наемник - ничей, - это по всей долине такая благодать?
- А даже и лучше, господин. Оно, конечно, у нас тут провинция, на краешке на самом, а вам бы в замок попасть - ритуал ведь со дня на день.
- Ритуал, мастер трактирщик? И замок-то чей?
Без ритуалов не обходилась ни одна вера. Вот только Роб не участвовал в них. Тростник принадлежал богине и не имел права ни оленя гнать, ни Великий Брак заключать. Его уделом было служение. Роб "Циркон" Бойд, рукоположенный магистр михаилитов, вообще был крещёным христианином, а илоту всё равно нужно дозволение госпожи.
- Так ведь Танталлон, - трактирщик вежливо кивнул вошедшему священнику - усталому пожилому мужчине с полностью лысой головой и голубыми глазами, и снова повернулся к Бойду. - Который Уильям Дуглас-то строил. Красивейшее место, святое, где же ещё такое дело проводить? А ритуал плодородия, конечно. Весна ведь, господин, самое время.
- И действительно, - пробормотала Бадб, пряча лицо за кружкой вина.
Плодородие Роба уже не трогало. По крайне мере, не так. По всему выходило, что все жертвенники в долине ему не переписать, но это было и не нужно. Яркое явление тут, памятное чудо там, ритуал, который стал истинным, потому что тот, кого звали Тростником... Роб досадливо нахмурился и покосился на Бадб. В ритуалах участия ему принимать не хотелось, но теперь от его желания зависела судьба ренессанса.
- Впрямь, весна, - согласился он, глянув на священника. Для очищения алтарного камня ему нужны были вода и огонь. А вот для захвата долины он нуждался в одежде: котте цветов Бадб поверх кольчуги, новом живописно развевающемся плаще, ярком щите, и... полке. Полк, вышедший из туманов в нужный момент, тысячью глоток ответивший на призыв своего генерала, сверкающий доспехами, под стягами казался неплохим ходом, особенно, если здешнему Тростнику нечего противопоставить. Вера - дитя фанаберий.
А после - чёртов обряд. Хорошо бы заменить их жрицу своей, а еще лучше - на неистовую. Но сначала...
- Прогуляемся, mo leannan? Что-то я охмелел.
- Конечно, дорогой, - Бадб охотно, даже слишком, отставила кружку на стойку, улыбнулась и потащила Роба к двери, всё ускоряя шаг. - Хмель лучше всего разгонять на воздухе, в... движении.
- Что с тобой? - Наконец сообразил спросить Роб, когда до двери оставался шаг.
Впрочем, завсегдатаи, кажется, внимания на них не обращали. Молодожёны, какими выглядели он и неистовая, просто обязаны были вести себя так - поминутно пытаться уединяться.
- Эдмунд убил Дика, - выдохнула Бадб на ухо и - исчезла вместе с хлопком двери, в тот миг, когда свет изнутри сменился вечерними сумерками.
Цензурных слов не было. Закончились. Роб топтался на пороге за дверью, отчаянно матерясь. Он поминал Старшую, добавляя к плащу петелек, её отношения с самым глупым чёртом-педерастом, самый большой ключ апостола Петра, запихиваемый Морриган в такие места, о каких богиня вряд ли подозревала, и Эда Фицалана, повешенного на воротах Ада. Но - мысленно, хоть и ярко, стараясь донести своё мнение до всех. Высказавшись таким образом, Роб еще несколько мгновений раздумывал, не вернуться ли в таверну, чтобы допить виски за упокой Ричарда, но выглядеть еще и скорострелом не хотелось совсем, а потому, завершив мысли пожеланием для неистовой выщипать Старшей перья и поскорее возвращаться, он уцепил ведро, стоящее у поленницы, и направился к алтарю.

-----
* нецензурное пожелание конкурентам нетрадиционной любви с чертями посредством сковородок.