с Леокатой

где-то

Дерево, странно-живописное, раскидисто-разлапистое, принаряженное в пушистую белую шубку выросло перед глазами неожиданно и плотно, закрывая обзор, удачно подставив шершавый бок пошатнувшемуся от головокружения Робу. Девона приплясывала вокруг, увлеченно рыла снег и, кажется, даже успела слопать пару полевок. На кой черт она понадобилась ему сейчас? Но - привык. Быстро, еще в Билберри, удивляясь самому себе, будто собака могла скрасить одиночество. И ведь скрашивала, лохматая тварь из Холмов, суетой, радостью и даже сожранной статуэткой Венеры в саду. Он выпрямился, оглядываясь. Впереди, в отдалении, между деревьями, виднелись серые стены, быть может, те же, в которых сгинул Вихрь.
- Спасибо, mo leannan!
Поблагодарить стоило хотя бы за то, что не уронила в воду или с размаху, оземь. Да и слова сейчас приходилось подбирать аккуратнее - скорая на расправу богиня могла ведь и не сдерживать руку в своих затрещинах, а звенящая пустота в голове - плохой советчик. Лес, редкий, с заносами между деревьями, с колючим терновником, цепляющимся за полы плаща, глядел хмуро, неприветливо и холодно. Так холодно, что пришлось набросить на голову капюшон и поневоле вспомнить о присутствии призраков, чье появление, как известно, сопровождается вот таким стылой стужей. Хотя, причина, скорее всего, была банальнее - он оказался значительно севернее, чем расположен орденский замок. Жеребец Вихря, Листик, вышел из леска примерно на середине пути, щеголяя нарядным седлом и яркой, праздничной, расшитой бисером уздечкой, неуместно весело смотревшейся на черной, гладкой шерсти. К руке он подошел споро, радостно заржав.
- Хороший мальчик, - потрепал гриву Роб, с облегчением вздохнув от того, что конь его узнал, и освобождая от уздечки, - ступай, поищи траву под снегом. Но далеко не уходи. Вдруг, с хозяином твоим вернусь.
Тесный накопитель снова перекочевал на запястье, а поступь стала легче и тише - в Цирконе очень много было от Тростника, как ни странно. Поминутно одергивая Девону, рвущуюся вперед и то и дело пытающуюся затоптать те следы, что остались на снегу, Роб медленно двинулся вперед. Снег хранил многое: следы кабанов, натоптавших и перерывших снег в отдалении от стен так, что обнажили и черную землю, и беззащитные белые корешки, сиротливо мерзнущие теперь; отпечатки сапог Вихря, быстро и аккуратно переступающего с пятки на носок, чуть боком, как учил. Снег сохранил даже память о наблюдателе, приехавшем на лошади и, кажется, уехавшем поспешно. А еще чувствовалась магия. Слабо, размыто. Для того, чтобы уловить ее остатки приходилось задумываться и сосредотачиваться, но все же, несомненно - колдовали два человека, и один из них был Вихрем. Роб вздохнул, прислушиваясь к лесной тишине, разбавляемой шумом птиц, говоря с воздухом, рявкнул на гончую, чтоб охраняла и полез на стену тем же путем, что и Вихрь.
Поместье безвестного северного барона представляло собой унылое зрелище. Построенная классическим квадратом стена, укрепленная с одной стороны, окружала внутренний дворик с остатками конюшен и мастерских, плац и птичник, живописно присыпанные снегом. Следов иных, кроме Вихревых и огромного количества маленьких паучков - длинных, пунктирных линий - не было. Проследив взглядом путь молодого михаилита, восьмилапых тварей и убедившись, что Вихрь в сараи не входил, а вот пауки - шныряли туда довольно-таки часто, Роб оглянулся назад, следуя заветам того человека, которого поневоле пришлось называть отцом, глянул в чистое небо, где в серо-голубый выси кружился ворон, и аккуратно, тихо, точно во дворе устроили засаду Дугласы, сполз со стены. В сапоге глухо стукнула о подошву плоская фляжка с бренди.
В ближайшем строении обнаружилось старое кострище и инструмент лудильщика, проржавевший короткий меч и сгнившая меховая шапка. Сквозь проваленную крышу сюда намело снег и белая пелена скрыла всю неприглядность заброшенного сарая. Набрав в носовой платок пепла из кострища, Роб привязал его к поясу скользящим узлом и вышел во двор, стараясь не заступать дорожки пауков, упруго отталкиваясь от воздуха под ногами.
Полукруглая входная дверь в особняк когда-то была внушительной, но теперь лишь подчеркивала картину смерти некогда, без сомнения, славного поместья. Лишенная клепок, с рассохшимися досками и провисшая на одной ржавой петле, она бесстыдно открывала путь в темные недра дома. Протанцевав по каменным ступенькам, Роб осторожно вошел в каменный мешок, предназначенный для незваных гостей, и остановился в центре, вспоминая добрым словом Эмпедокла, впервые описавшего четыре стихии. Воздух сейчас ощущался не монолитом, но мельтешением невидимых глазу, но ощутимых той частью, что отвечала за силу, крупиц. Крупицы эти были и в воде, той, что лежала вокруг снежным покрывалом. Но она же и испарялась даже из снега, высвобождаясь непрерывно паром, уносясь к небесам, собираясь тучками. И стоило лишь чуть помочь ей, поймать за хвост силы этого высвобождения, добавить к ним самую чуть, всего лишь половину накопителя - половину накопителя, galla! - как медленно, но верно крылечко начало затягивать серым туманом, постепенно втягивающимся в темное нутро дома, где сквозняки рвали его клочьями, впрочем, быстро густеющими.
Смотреть - ощупывать, обтекать - оказалось почти нечего. Отверстия в потолке, некогда смертоносные, давно забились так, что туману было не пробиться наверх, в караульную башенку. Пустой коридор, где за арочными проходами замерли недвижно бывшие комнаты для слуг да хранилища, лестница на второй этаж и провал, из которого тянуло ещё более стылым холодом, чем снаружи. И только ветер - был везде. Тянул, посвистывал, заманивал, пытался обмануть, потягивая за щупальца тумана. Роб постоял еще мгновение, прислушиваясь к песне ветра - и ступил через порог, во тьму и туман. Такую охоту он не любил. Одно дело - под открытым небом, чувствуя и слыша каждый шорох, каждый шаг, ощущая каждый вздох дичи - если она дышит, разумеется. Другое - между каменных стен, внутри чуждой теперь стихии. Осознав, что повторяет сейчас слова Бадб, Роб криво улыбнулся и отбросил мысль о том, чтобы потратить остаток в браслете на щит. У каждого должен быть шанс получить то, что он хочет. Туман и ветер шептали, что справа от него находится неширокая винтовая лестница, а в десяти шагах по левую руку - арочный, обложенный камнем портал вниз. Дальше - коридор с комнатками. Понастроили, focáil sasanach! Усмехнувшись мысли, что сам-то живет в замке, пожалуй, еще более запутанном, он осторожно двинулся вперед, отчаянно сожалея, что оставил Девону снаружи. Впрочем, гончая, умеющая передвигаться бесшумной тенью и очень остро чующая, иногда казалась лишней, точно лишала удовольствия от охоты. У арки, ведущей вниз, Роб остановился, раздумывая, где может находиться тот самый большой зал с огромными окнами. Попеняв себе, что не обошел особняк кругом, он потянул воздух, пытаясь уловить пряный и горячий запах, что так характерен для скопления большого числа пауков. Или насекомых. И, все же, позвал холодный ветер сквозняков, накидывая его плащом, скрывающим тепло тела.

со Спектром

Внизу, в подвале, туману было проще, а самому Робу - сложнее. Обвалившиеся стены, выпавшие из кладки камни, остатки стоек, бочек и ещё Дагда весть чего создавали такую картину, что в ней мог бы укрыться даже медведь, вздумай он сидеть неподвижно. Там легко мог обнаружиться кокон - а могло не обнаружиться вовсе ничего. Наверху картина была противоположной. Стоило туману распространиться дальше, и чувства начали просто зашкаливать от плавных, ритмичных движений... чего-то. Опять же, там мог бы затаиться и медведь - причём ему даже не требовалось застывать неподвижно. Вполне мог бы он, например, перетоптываться с лапы на лапу. И наверху воздух определённо был суше. И, возможно, сквозняк действительно приносил слабый запах пряностей. Но тот же запах, казалось, витал и дальше по коридору, доносясь откуда-то из многочисленных отнорков. Времени было мало. Сколько Роб помнил о пауках, нечасто встречающихся на пути михаилитов, особенно зимой, они либо растворяли свою жертву и, может статься, от Вихря уже осталась пустая оболочка, либо - парализовали укусом, а к приготовлению пищи приступали за несколько часов до еды. "Ta neart gaoith agam air", - в отличие от братьев, Роб по издревна заведенной привычке настраивал себе на нужный лад этими словами древнего заклинания. Привычку эту было неистребить ничем, но и помогало ничуть не хуже латыни. - "Ta neart gaillinn agam air, ta neart teine agam air..." Тихо и не спеша вытаскивая меч, отбрасывая капюшон плаща с головы, он направился к лестнице. Туман предупредил о небольшом, с крысу, пауке ещё до того, как тот проворно сбежал по лестнице навстречу. Не размениваясь на магию, Роб прихлопнул его рукоятью меча и тут же проклял себя за глупость. Паук разлетелся на мелкие, мерзкие, осклизлые кусочки, а рукоять покрылась мерзостного вида остатками кишечника и гемолимфы. Наскоро отерев ее полой плаща и повозив перчаткой по ступеньке, отчего она стала еще грязнее, но зато не скользкой, он двинулся дальше.
В прямом как стрела коридоре, который открывался за лестницей, было пусто. Лишь колыхались под ветром паутинные простыни под потолком, катались клочьями по каменным плитам или бесцельно метались, вмёрзнув в набившийся через узкие окна снег, пытаясь выбраться из холодных оков. Каменная пыль и крошка, лёгкая, но смёрзшаяся, покрывала пол, забив щели между плитами, осев невысокими неровными дюнами. И здесь, где глаз постоянно отвлекался на бессмысленное, неровное движение, попадались кости тоже. Белые, выглаженные, очищенные догола. Но было их мало, и не видно было целых скелетов, словно их убирали - да только не слишком аккуратно. Справа шёл ряд небольших, по больше части затканных окон, через которые всё же пробивался тусклый свет. Еще раз подосадовав на неизвестных ему строителей, понастроивших черт знает что, Роб краем глаза ухватил мелькнувшую за окном тень - ворон не оставлял его. И это было бы даже приятно (чего уж лукавить?), если бы не понимание, что один неверный шаг и... Здравствуйте, шатры и зеленые стяги! Неодобрительно хмыкнув самому себе, он осторожно заглянул в ближайший проем. К его удивлению, искомый зал обнаружился сразу и это было так неожиданно, что Роб отпрянул, чтобы заглянуть вновь. Серыми полотнами паутины было заткано все, не было видно даже потолка. И по этим простыням, напоминающим скатерти в дешевых трактирах, трудолюбиво суетились пауки наподобие того, что остался на лестнице, рукояти, плаще и перчатке. А еще были несколько коконов, хотя Вихрь мог быть только в одном - если, конечно, они его не сложили, как эмбрион, и не замотали в ловушку поменьше. Да и дверца в стене Робу не понравилась совсем. С тоской покосившись на угасший уже почти накопитель, Роб стряхнул с себя холодный воздух, подхватывая остаток от сил, его державших, и присматриваясь к потокам, гуляющим по залу. Восходящих не было ни одного. Нисходящих - тоже. Зато сквозных было целых три: от окна в дверцу и в проем, где стоял Роб. От дверцы также ощутимо тянуло, замыкало потоки в
оздуха в сложную геометрическую фигуру. Встряхнув руками, точно на них до сих пор были бронзовые наручи (еще одна неизжитая привычка!), он позвал все три ветра, сплетая их в центре комнаты. Вихрь для Вихря. Звучало забавно и торжественно одновременно.
Магия же вызвала эффект, который вполне однозначно можно было бы назвать комичным, если бы не смертельная серьёзность ситуации. Взметнулись, раскрываясь и схлопываясь, паутинные покровы, сбрасывая пауков на пол, оборачиваясь вокруг них и пеленая. Ни один из коконов не упал, но качались они подобно повешенным на сильном ветру. Почти над самым вихрем, под потолком беззвучно забилось что-то большое, пытаясь вырваться. Более мелкие пауки, как Роб и рассчитывал, бестолково заметались по залу - кроме двух, выделявшихся более тёмным окрасом и размерами. Крупные, со щенка Девоны, насекомые застыли, уставились бессмысленными чёрными глазками на дверь в коридор и ринулись вперёд так, словно были частью боевого отряда, привыкшего действовать, как единое целое. Синхронный, единый организм, словно сыгранная двойка воинов. Если бы Роб не знал, что такое невозможно, он мог бы поклясться, что и двигаются они так специально: мельтеша, бросаясь из стороны в сторону, меняясь местами. "Ta neart fraoich agam air, ta neart teine agam air..." Силе гнева он не поддавался, а сила огня его почти не слушалась, ушла вместе с остальными в ту дорогу крови. Хватало лишь на искры и разогреть в ладонях кубок. Слабый, неуверенный огонек. Да и магию ведь теперь приходилось беречь - надежда, что Вихрю еще нужен лекарь, не угасала. Вспрыгивать повыше - на подоконник или в дверной проем, как это сделал бы с другими тварями, не умеющим всползать по стенам, он не стал. Подумав о том, что необходимо отловить парочку таких вот животин для вивисектария, если доведется, Роб поспешно отступил из проема в коридор, неосознанно готовя руки и плечо к удару мечом.

с Леокатой

Поспешно, но недостаточно быстро для пауков. Первый, казавшийся крупнее именно от того, что был впереди, прытко рысил по полу. Второй чуть отставал, должно быть - по причине восхождения на стену. Бежали они целеустремленно и хелицеры у них влажно поблескивали. Переступив так, чтобы за спиной у него оставалось окно, а паук со стены - сбоку и в отдалении, Роб вздохнул, мысленно обещая себе, что когда выберется отсюда, желательно - с Вихрем, то пауков будет уважать гораздо больше. После того, как спалит это поместье к дьяволу и во славу Бадб.
Тот, что был на полу, с рыжими подпалинами, отчего Роб немедленно окрестил его Дугласом, бросился в атаку, заставив отшатнуться, и тут же отпрыгнул назад, точно выманивая. Второй, с крестом тамплиеров на спине, спрыгнул на пол и боком, но очень шустро обежал Роба, не подходя на удар мечом. Горячо возблагодарив богиню-покровительницу за вновь обретенную молодость, Циркон слегка панически отступил к стене, нервно, неумело и коротко взмахнув мечом, и его снова чуть развернуло к крестоносцу. Кинулись твари оба, одновременно. Дуглас - справа, тамплиер - пробежав вдоль стены и даже вбежав на стену с окнами. И вот ему-то и не повезло - тело реагировало само. Там, где магистр Циркон встретил бы паука мечом, Роб Бойд просто впечатал его в стену плотным, тяжелым потоком воздуха, до хруста брюшка и коленчатых лапок. Скрипнув зубами на такое бездумное расходование резерва, он отпрыгнул назад от кидающегося в ноги рыжего Дугласа, отчаянно жалея, что в руках у него полуторный меч, а не гораздо более пригодный для таких боев скрамасакс. Паук сократил дистанцию рывком, как опытный фехтовальщик, метя в прыжке в бедро под кольчугой. Не повезло обоим - Дуглас успел ухватить лишь за штаны, а Роб, выругавшись шепотом, с неудовольствием глянул на распоротую штанину. Танцы с пауками ему начали надоедать. Шагнув вперед, он поймал на косой удар разворачивающегося для повторной атаки паука и направился в зал, отирая плащом ошметья с меча.
Впрочем, пляски только начались. На вошедшего в паучатню Циркона кинулось сразу несколько восьмилапых тварей, а еще один упал с потолка, где суетливо пытался распутать своих собратьев. Но спустя некоторое время слегка покусанный Роб снова прохромал в зал, в порваном у голенища сапоге и рваном же на плече оверкоте. Нечто крупное продолжало биться в паутине под потолком, голова чуть кружилась от яда, но подхлестывать себя магией он не стал. Еще нужно было как-то доставать Вихря.
В хламе, собранном вдоль стен и сплошь затканном паутиной, обнаружилась длинная шпалера с остатками позолоты, жгуты, которыми подвешивают портьеры и несколько рассохшихся стульев, рассыпающихся в прах при одном только взгляде. Были там и кошельки, по виду - с деньгами, но Роб пришел не за ними. Посматривая на верх, где все еще ворочалась паучиха, а в том, что это была она - Циркон не сомневался, он принялся лихорадочно сплетать жгуты косой. Окна были витражными, но дальнее скорее было сплошь заткано паутиной, нежели скрыто за ковкой и стеклом. Выбрав дыру, в которую пролез бы он сам, а значит - пролез бы и Вихрь, Циркон привязал импровизированную веревку к остаткам решетки, найдя наиболее прочный на вид участок и перекинул ее за окно. До земли не хватало самую чуть.
Плащ было жалко, но иной сухой шерсти под рукой не было. Наматывая на конец шпалеры пропитанную в бренди широкую полосу из плаща, Роб тихо и злобно бубнил под нос о несправедливости мира, расходах, которые никто не возместит, и о собственной поспешности. Ведь ничего не мешало захватить веревку и кремень. Вместо этого розжиг пришлось изображать из себя. Бренди загоралось неохотно, синими язычками, на него нужно было дуть и выражаться на гаэльском. Но все же - загорелось. Весело и почти бездымно. И Роб, чувствуя себя факелоносцем в шествии святого Патрика, направился к большому кокону.
Рухнул кокон не то, чтобы неожиданно, но поймать его Роб не успел. Впрочем, Вихрю, если он был там, наверное, было не слишком больно. Некоторое, но непродолжительное время, ушло на разрезание паутины острым ножом, который он всегда носил в сапоге после Билберри. Надежды на то, что еще раз попадутся тупые сектанты, было мало, но иногда лучше просто лишний раз обезопасить себя. И внутри намотки, все же, обнаружился Вихрь, бледный и редко дышащий, с безвольно повисшими руками и ногами, глядящий на мир затуманенно, но явно узнающий.
- Потерпи, - прижимая его к себе, проворчал Роб, отдавая вместе с даром целительства остаток сохраненных для парня сил.
Говорить Вихрь начал ещё до того, как смог нормально шевелиться.
- Ро... магистр?.. - он обвёл мутным взглядом зал, уставился на лицо Роба и попытался провести рукой по глазам. Получилось ровно наполовину. - Вот зараза же. Кажется, ещё что-то со зрением...
- Магистр, - согласился Роб, облегченно вздыхая и поднимая его на ноги, - уходим живее. И... что со зрением?
Со зрением, скорее всего, было все хорошо. Зеркала под рукой не было, но омолодившуюся физиономию разглядел бы и Вихрь после паралича.
- Ты выглядишь иначе, как, это... - не найдя слова, Вихрь, который стоял ещё нетвёрдо, махнул рукой, чуть не упав от этого жеста вновь. - Другим. И зал этот... не было тут почти ничего. Ну, немного паутины, но... дьявол. Помню, что увидел что-то, словно просветилось, а потом... что-то некогда стало. Как дурак попался. Но ведь - не было!..
- После, - Циркон, глянув на потолок, где под тяжестью паучихи уже начала рваться паутина, поволок Вихря к окну. По лестнице спускаться не хотелось совершенно, равно - как и встречать возвращающихся с прогулки пауков. Наскоро связав запястья парня платком, из которого вытряхнул не пригодившуюся золу, он еще раз с силой дернул веревку, убеждаясь в крепости узлов и плетения, перебросил руки Вихря себе через шею и, с трудом протиснувшись с ношей в окно, оттолкнулся от подоконника.
Веревка порвалась, когда до земли оставался один прыжок и половина ярда. Рухнув наземь и больно ударившись боком, на который и успел только повернуться в падении, Роб полежал три томительно долгих мгновения, прежде чем скинуть с себя Вихря и развязать ему руки.
- Однажды, - задумчиво произнес он, вставая на ноги и поднимая парня, - я сверну себе шею. Держи, - баллок перекочевал в руки Вихря, - идем спаркой, твое - верх и то, что вплотную, мое - все остальное.
Зачастую он не знал, что Тростниково, а что - Роба Бойда. Тростнику не приходилось спускаться по скалам и стенам, а вот ходить спаркой и улепетывать, что есть сил - вполне. Битвы при Маг Туиред просто так не выигрывались. Но и до Ордена старый лорд Килманрок учил своих сыновей, что такое гаэльский luachairt, засадник. А у михаилитов уже сам Роб обучал этому мальчиков, вольно смешивая все свои умения, передавая воинское искусство детям. И ведь получалось. Раймон в Билберри, даже в своем боевом неистовстве держал дистанцию и плясал, точно по горящим углям; да и ходил он, при желании, как тот леопард с герба - тихо и мягко.
Двор был пуст и подозрительно тих. Несколько пауков беспорядочно метались по снегу, но были разобщены, точно утратили боевой дух, если так можно было сказать о пауках. Отшвыривая их то сапогом, то мечом, Роб волочил Вихря к стене, ловя его странные взгляды и мрачно предвкушая длинный и сложный разговор на тему "почему ты так молод и куда делись шрамы". Угораздило же забыть, что с жабдаром он повстречался как раз перешагнув тридцатилетний порог. Длинный и сложный узор от яда огромного змея украшал его тело так давно, так напоминал корни Древа, что Роб смирился с ним, тем более, барышни находили в нем определенную прелесть. Попросить Бадб вернуть? Мысль показалась заманчивой на долю секунды. Представив, как именно ему будут возвращать этот шрам (а ведь с богини станется и самой, хм, наплевать), он буквально увидел издевательскую улыбочку Вороны - и едва не выругался в голос. Подсаживая Вихря на стену, пропуская мимо ропот еще пошатывающегося, слабого парня, требующего немедленной зачистки гнезда и возвращения оружия, Роб вздохнул и рявкнул на него так, что из-за стены отозвалась басовитым лаем Девона. И лишь когда сам перевалил за стену, когда его слюняво и радостно облобызала гончая, явно ввергая Вихря в еще большее изумление, он, наконец, осознал, что выбрался. Выбрались.

Со Спектром

- Зови Листика, - проворчал он молодому михаилиту, - и прекрати ныть. Сто пятьдесят за гнездо focáil damhain-allaidh, выученных не хуже, чем королевские гвардейцы - это мало. А оружие покупается у любого ближайшего кузнеца, и даже можно в счет Ордена... Кстати, а где мы?
Вопрос, который нужно было задать Бадб. Впрочем, Вихрь, наверное, мог ответить на него не хуже.
Юноша, которому на воздухе быстро становилось лучше, послушно свистнул, коротко, в три ноты, и из-за деревьев ответило ржание.
- Сто пятьдесят за маленькое гнездо! За такое, конечно, надо брать больше, но соглашался-то я на другое! Но если его всё равно зачистить... - Вихрь замялся, но тут же нашёлся снова. - И меч же! И кинжал, по руке... и как это - где? Ноттингемшир ведь. Два дня к северу от Ньюарка. А твоя норовистая тварь где? И ещё, - Вихрь присмотрелся к нему снова. Оправлялся он явно даже слишком торопливо. Как делал и всё прочее. - Теперь-то у меня со зреем, кажется, всё в порядке.
- Это замечательно, - согласился Роб, игнорируя вопрос о лошади, впрочем, как и все остальные, - без зрения в нашем ремесле никак. А деревни какие ближайшие? И где ты контракт брал?
- Блит? Там, где аббатство это странное, да деревушка рядом? В трактире и брал, больше негде. Ты разве сам не оттуда? Как ещё узнал бы, что со мной? - Листик лёгкой рысью подбежал к хозяину, и тот, отвлёкшись, радостно похлопал лошадь по шее. Потом, со смехом отворачивая упрямо тянущуюся в лицо морду, снова повернулся к Робу. - И, всё же, что у тебя с лицом? Шрама нет, и... моложе. Нет, ты и раньше на возраст не выглядел, но теперь! Фью! Как так?..
С корявой толстой ветки каркнул крупный лоснящийся ворон. В грае, хотя клюв на подобное способен определённо не был, отчётливо прозвучало веселье, и Вихрь, сбившись со слова, удивлённо глянул на птицу.
Cердито погрозив ворону пальцем, Роб тяжело вздохнул. Для вопросов было не время и не место, тем более для таких - сложных и отчасти даже философских. Божественных. А еще очень хотелось спать - тело решило вспомнить, что ночка выдалась еще та, и настоятельно требовало отдыха.
- Душу продал, - признался он, ничуть не лукавя, - иначе не успел бы сюда нипочем.
Блит... Рядом был и Серлби, славящийся своими кузнецами и портными. Спать в таверне, хозяин которой явно отправил Вихря на верную погибель, в полуха, было явно не лучшей идеей. Особенно - после "Грифона". Вспомнив, как покорно и терпеливо ждал, пока разойдется яд хобии, чтобы лихорадочно начать выводить его, в полуобмороке чувствуя, как связывают, Роб взглянул на Вихря, посочувствовав ему. Парень наверняка ощущал тоже самое, когда его парализованного, но в сознании, подвешивали к потолку.
- Не знаю, помнишь ли ты, - свистнув Девоне, снова что-то сожравшей и теперь радостно кувыркающейся на останках сожранного, Роб зашагал вперед, не позволяя слишком быстро остывать и без того ноющим мышцам, - вот же мерзкая тварь, мать ее суку... Помнишь ли ты, как я рассказывал вашей восьмерке на ночь сказки гэлов? О богах и богинях, о клане Туат Де Данаан, изгнавшем из Альбы и Эрина фоморов?
- Никогда не видел воронов, которые бы в рыжий отливали, - ошеломлённо заметил Вихрь и с видимым усилием вернулся к разговору. - Помню. Сказки в смысле, помню, а как же. Потом играли... И ты что, всерьёз, про душу?! Это же... я благодарен, невероятно, но это ж душа! - звучал голос его почти возмущённо.
- Жизнь стоит того, - пожал плечами Роб почти равнодушно, - но если тебе хотелось висеть в коконе, могу замотать обратно. Ну, и коль уж помнишь сказки, то и рассказ о некоем Тростнике, ушедшем от некоей Бадб по кровавой дороге, запомнил тоже, вероятно.
Помедлив, задумавшись о том, стоит ли говорить правду во всей её красе и неприглядности или же смягчить, и покосившись на ворона, он продолжил, стягивая с рук перчатки:
- Вообще, ты иногда слишком много спрашиваешь, Дж... Вихрь. Откуда узнал, как здесь оказался, где лошадь, куда шрамы дел... Знаешь ли, чтобы помочь тому, кто дорог, изредка приходится продавать свободу. Вместе с душой. Снова. Ну, или не совсем продавать...
Роб повернулся к молодому михаилиту, демонстрируя запястья с оковами, уже не саднившими, но чуть потеплевшими в присутствии ворона.
- Тростник... Бадб... - несколько секунд Вихрь, не отрываясь, смотрел на браслеты, потом резко вскинул голову, открыл было рот, чтобы что-то сказать, и захлопнул снова. А когда открыл снова, голос звучал на удивление серьёзно и неторопливо. - Значит, ты - тот самый Тростник?
- Нет, - также серьезно ответил Роб, снова натягивая перчатки и с сожалением оглядываясь на ворона, - я был им. И могу стать, если не найду способ сбежать до того, как... Снова потребуется сбегать. Сейчас я - это я, без оговорок и поправок. Роб Бойд. Иногда - магистр Циркон.
- И всё же - больше того. Мне нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Не каждый ведь день узнаёшь, что рос рядом с... хм, тобой, - в голосе Вихря всё же мелькнула тень привычной усмешки. - И лошадь где-то там, так? Что ж, значит, будем уподобляться тамплиерам! Блит ждёт. Признаюсь, мне очень хочется посмотреть в глаза тому трактирщику и спросить, какого дьявола? Конечно, вряд ли он тут лично бывал, и уж точно не дрался, но всё-таки! Есть предел и у желания сэкономить. Да и ещё кто-то может... вот так. Или, - он нахмурился, - уже. Если тоже торопились.
Роб усмехнулся в ответ и вздохнул. А ведь оставались еще двое. И Капитул, которому, впрочем, все можно было расписать проще. Лекарская магия - штука тонкая, идущая из глубины души, из процессов тела, их понимания и осознавания. Пожалуй, ею и стоило бы объяснить магистрам своё внезапное омоложение. Но - не мальчикам. Им лгать было нельзя.
- Спешишь снова. Сначала - есть и спать. Потом - Серлби: переодеться, лошадь и оружие. А потом уж и у трактирщика можно спросить. Поэтому Девона будет у нас отрядом разведчиков и фуражиром, отъедем подальше и сообразим шалаш. Надеюсь, - Роб вздохнул снова и снова же покосился на ворона, - привыкнешь.
Вихрь кивнул и взялся за луку, но приостановился. Снова посмотрел на ворона, слегка неуверенно, но всё же прежде, чем вскочить в седло, склонил перед птицей голову. Ворон ответил тем же.

Фуражир из Девоны получился так себе. Отвоевать, с трудом и проклятьями, удалось только третьего зайца, правда, удивительно жирного для зимы, и пару рябчиков. Посожалев о том, что забыл прихватить лук, Роб усадил Вихря ощипывать и свежевать добычу гончей, а сам отправился в лес - искать пару бревен, подходящих для создания нодьи, какой обогревались северные народы. Вскоре костер горел тихо и бездымно, из лапника был возведен шалаш, лапником же устланный, одуряюще пахли рябчики, запекаемые над огнем. Да и бренди не все ушло на розжиг импровизированного факела. Уже в шалаше, прислушиваясь к дыханию измотанного Вихря, глядя на то, как светлеет горизонт за деревьями, Роб вздохнул, подумав о том, как покорно принял власть Бадб снова, выгадав лишь в мелочи, не диктуя условий, не прогоняя ее, точно ждал этого. Подумал он и о том странном довольстве, что испытывал при мысли о молодости, от гудящих усталостью мышц, от морозного воздуха, от самой жизни. Но и отбрасывать воспоминания, как Вихрь - шкурку того зайца, было нельзя. Они были самой жизнью, самым бесценным в ней, даром, который можно было разделить с другими. А еще он подумал, лениво и уже засыпая, что тот наблюдатель у паучатни был неспроста...

Бесси Клайвелл
резиденция ордена Михаилитов
8 января 1535 г.

"Наверное, это месть за клетки".
Сложив письмо, Бесс убрала его за пазуху и, не сдержавшись, зевнула, едва успев прикрыть рот ладонью. На столе перед ней лежал раскрытый диалог Пьетро Бембо "Об Этне", неведомо как оказавшийся в отведённом под ботанику шкафу. Мальчишки не имели совершенно никакого понятия о порядке. Что бы сказала об это миссис Элизабет? Наверняка ничего хорошего. В ордене совершенно определённо не хватало благопристойности. Пристойное благо. Странное сочетание слов. Благо есть благо, зачем делить его на правильное и неправильное? Но порядка порой не хватало тоже
Она попыталась снова сосредоточиться на книге, но в коридоре в очередной раз что-то грохнуло, заставив её подпрыгнуть. Этим вечером в библиотеке, верном приюте Бесси Клайвелл, было на удивление шумно. Из-за плотно закрытых тяжёлых дверей временами доносился временами топот, раздавались азартные крики, порой, казалось, падала мебель. Из-за этого находиться в её любимом убежище становилось решительно невозможно, и бессонница делу не помогала. Вздохнув, Бесс любовно закрыла книгу и вернула её на полку - на правильную полку, под правильную литеру. Подумала и поправила корешок, чтобы он стоял вровень с прочими.
Бесс так толком и не поняла, что творится в крепости. Незнакомый седой рыцарь, обнаружив её в библиотеке, хмуро приказал оставаться здесь и не открывать дверь. Она вздохнула снова. Прахом шли надежды попытаться уснуть хотя бы днём, раз ночью ветер так гудит в окнах, швыряет в них полные пригоршни снега, а каждая тень так непохожа на углы родной комнаты. Не помогал даже чай из листьев смородины, мяты, душицы, хмеля и ещё чего-то вкусного, который, не спрашивая, сунул ей в руки добродушный и полный брат Сапфир. Ещё в первый вечер. И на второй - принёс тоже, ещё горячий, прямо из кухни. От чая становилось тепло, но мысли никак не успокаивались.
"Может быть, спросить у магистра Циркона? Он, кажется, целитель"
Задумавшись, Бесси почти прошла мимо большого зеркала, таинственно мерцавшего между двумя стеллажами, но пойманное краем глаза движение заставило её остановиться и повернуться к стеклу в богатой золочёной раме.
Одежда. Подарок. Она коснулась щеки, и отражение вспугнуто повторило жест. Я. Это - я? Худая девочка в мышиного оттенка платье устало смотрела на неё в ответ. Неудивительно, что брат Сапфир носит ей этот отвар. Странно. Она не чувствовала себя такой вымотанной. И всё же... Бесс попробовала представить себя в красивом розовом платье. Получалось не слишком хорошо. Даже не потому, что в глубине сознания эхом звучали суровые наставления миссис Элизабет, просто слишком давно она привыкла о таком не думать, равнодушно глядя на других девочек. И была вполне счастлива. Теперь же мысли ворочались неохотно, но в груди робко, по-птичьи шевельнулась, расправляя крылья, радость. Да. Розовое. Или что-нибудь ещё радостное, чего так не хватает осенью и зимой.
Бесси сделала перед зеркалом ловкий - многократно повторённый - книксен и рассмеялась: так странно было смотреть на себя саму.
- Мисс Бесси Клайвелл! Элизабет... нет!
Она нахмурилась, чувствуя, как радость утекает звуками, словами, страницами, сменяясь холодом, и решительно мотнула головой. Ну, нет! Её зовут иначе! Миссис Элизабет не отнимет у Бесси Клайвелл этой минуты. Даже если помогала выбирать эта мисс Мэри. Интересуется.
Бесси фыркнула, но не слишком искренне. Мисс Мэри она почти простила в ту самую минуту, когда бабушка вернулась с мессы тем утром, после того, как узнала новости. Два или три часа она почти не говорила, просто сидела в кресле и раскачивалась, прижимая к груди любимую Библию в кожаном переплёте. И папе она нравится... только вот он не пишет, нравится ли ей он сам. Эта мысль стоила ещё одного вздоха. Почему у взрослых всё так сложно? Любит простор... значит ли это, что в доме станет меньше статуэток? Станет ли папа бывать дома чаще? Ради неё?
Почувствовав вспышку непонятной злости, Бесс прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Злиться на такое было неправильно. И всё же не злиться не получалось. И всё же... ну почему всё так сложно?!
Показав напоследок отражению язык, она принялась бродить между столами, поправляя перья, чтобы они лежали вровень с краями. Раздумывая, не стоит ли, раз так, написать ещё одно письмо, Бесси наклонилась за упавшим на пол небольшим листком бумаги, который кто-то почти богохульно изрисовал простыми орнаментами. Это же бумага! Для письма!
Отметив неодобрительно, что кто-то ещё и забыл под другим столом, у самой стены, мохнатую тряпку, она вернула лист на стол - пусть все видят это надругательство! - и отвернулась. А потом замерла на полувздохе. У тряпок обычно не было небольших округлых ушек. И точно не бывало круглых желтовато-зелёных глаз. И едва ли они дышали, нервно, прерывисто, вздыбливая короткую черно-пегую шерсть на холке.
Когда Бесси осознала, что ещё жива - и не съедена, - и что дышать всё-таки нужно, она медленно повернулась и снова заглянула под стол. Небольшой, едва треть ярда в холке, хухлик - Бесси испытала прилив гордости за то, что запомнила название всего лишь по описанию в бестиарии - смотрел на неё едва ли менее испуганно. Но клыки - небольшие, но по виду острые - он скалил, дрожа короткими усами.
На миг Бесси захлестнуло возмущение: все эти отроки, эти магистры, и ухитрились не найти единственное сбежавшее животное, которое вполне могло бы её... она посмотрела на создание снова и вздохнула. Нет. Пожалуй, это её съесть бы всё-таки не смогло. Даже если бы раздулось втрое или вчетверо. И всё равно! Так-то они исполняют обещание - целым замком против маленького хухлика!
Она решительно опустилась на корточки и критически рассмотрела животное. Раны, нанесённые в вивисектарии, уже успели регенерировать, и о них напоминали только подпалины с более короткой шерстью.
- Глупое животное.
- Хух?
- И куда ты собиралось бежать?
- Хух!
- Даже если подкопаться через стены, сначала нужно выбраться в сад. А этого как раз и не выйдет.
- Гр-р-р!
Бесси вздохнула, что, как ей казалось, в последние дни приходилось делать слишком уж часто. Разговаривать с растениями и животными - это было замечательно, если бы только получалось. Не вот так, а по-настоящему. Пока что она только чувствовала страх зверя, его злость и жадное желание свободы, но, право же, для этого не требовались никакие-такие способности. И всё-таки, требовалось что-то делать. Например, позвать на помощь. Или... Бесси почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке, что, как ей казалось, происходило в последние дни слишком уж редко.
Она пошарила в кармане, достала кусок овсяного печенья и подтолкнула его твари. Ворчание стало громче. Подтолкнула ещё ближе. На этот раз хухлик обнюхал приношение, лизнул и с почти человеческим выражением отвращения на морде отбросил лапой в сторону. Второй кусок постигла лучшая судьба: его хухлик соизволил съесть, рассыпая по полу крошки. Бесси невольно поморщилась, представляя, как же тяжело будет выметать крошки из стыков между каменными плитами.
Не поднимаясь, она подползла ещё ближе, так, чтобы до животного можно было достать рукий. Хухлик попятился, но сзади была стена, так что он только оскалился и предупреждающе зарычал.
- Глупое животное. Я ведь не вредить тебе хочу.
- Гр-р-р-р!
- И так я тоже умею. Но не буду. Хороший хухлик, пушистый. Копательный. Хочет на свободу и обмануть всех этих мальчишек. Что маленьких, что больших. А я...
Животное метнулось вперёд так быстро, что она даже не успела отдёрнуть руку или испугаться. Челюсти сомкнулись на ладони, и Бесси пронзила резкая боль, от которой пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. На глаза навернулись слёзы. Мелькнула отстранённая мысль, что лучше бы зубы у хухлика оказались чистыми. Объяснять, что случилось, магистру Циркону, или, тем более, папе, ей не хотелось совершенно.
- Вот же глупое животное...
- Р-р?.. - сквозь прокушенную ладонь рычание прозвучало вопросительно и как-то неуверенно.
Хухлик медленно выпустил её руку, скосил чёрные бусины глаз на выступившую кровь, и... слизнул алые капли. Потом ещё раз и ещё. Бесси неверяще смотрела, как буквально на глазах затягиваются ранки.
- С-спасибо?
- Хух?
Бесси вздохнула и принялась перематывать ладонь платком. Поплотнее, пока не будет возможности промыть. Хотя она подозревала, что если слюна хухлика могла затягивать раны, наверное, заразу она убивала тоже. Наверное. Рисковать не хотелось. Папа бы её убил. Она приостановилась. Папа убил бы её и так.
"Дорогой отец, вчера я позволила покусать себя сбежавшему хухлику. Не бойся, он, кажется, не ядовитый, и у него очень шершавый язык. магистр Циркон передаёт привет. Розовые кусты в оранжерее выбили бутоны..."
Бесси скривилась. Нет. Пожалуй, это в следующее письмо не войдёт. Хватит и роз. Больших, красивых, алых, как кровь.
- Хух?..

В коридоре, по счастью, никого не было - очевидно, поиски увели всех в другое крыло. Ещё в первый день, заблудившись, Бесси задумалась о том, не может ли этот замок быть внутри больше, чем снаружи. Здесь было определённо слишком много лестниц, переходов, альковов, комнат и всего прочего, чем полагалось приличному поместью таких размеров. Хухлик беспокойно метался на коротком сером поводке, наскоро сделанном из полоски подола. Резала его Бесси с огромным удовольствием, за что ей до сих пор было немного стыдно. Но только немного. И всё-таки... обновки, книги, учителя, лошадь! Зря она написала про лошадь. Они ведь такие дорогие, и папе придётся работать ещё больше... и, действительно, щенки едят очень много уже сейчас. А что же будет, когда они вырастут?
Задумавшись, она чуть не пропустила шаги - все здесь ходили уж слишком тихо для её спокойствия. Призраки. Но очень, очень материальные. Данный призрак к тому же обладал большими голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами до плеч. Из хвоста всегда выбивались одна-две пряди и красиво свисали у виска. Бесси подозревала, что это не случайно.
Эдвард, с настоящим, не тренировочным мечом на поясе выглядел раскрасневшимся и очень довольным неожиданным развлечением, отчего в Бесси почему-то поднялась волна неприязни. Она задвинула хухлика ногой поглубже в нишу, постаралась расправить юбку и - что там писал папа?.. - любезно улыбнулась. Как это делается, она уверена не была, но, судя по широкой ответной улыбке отрока, получилось достаточно убедительно. И очень виновато. Или не очень. Или не виновато.
- Бесси! Что ты здесь делаешь, одна? А если тварь нападёт?
"Тогда меня съедят, и тебе будет плохо. А папа, наверное, разрушит этот замок по кирпичику".
От улыбки начинало сводить губы.
- Это всего лишь маленький хухлик. И вы так носитесь... я думала выйти в сад. Ведь твари не умеют открывать двери, верно? Так что оно останется в замке?
Юноша возмущённо вскинулся.
- Маленький?! Да ему одного укуса хватит! Ты разве не знаешь, что у них даже слюна ядовитая и плоть растворяет?! Ах, да... - улыбка стала покровительственной. Не очень сильно, но - заметно. - Ты ведь не училась. В общем, они очень опасные. В стае в основном, но и одинокий тоже может сильно навредить. А маленький - значит, заметить труднее. Нет, уж лучше я провожу тебя в комнату.
Большую часть речи Бесси прослушала, панически пытаясь осознать, что происходит с рукой под платком. Растворяется ли уже ладонь. наверное, она бы почувствовала? Или нет? Секунду она набиралась смелости, но потом всё же пошевелила пальцами. Они двигались. Задевали юбку и стену. Чувствовали шитьё гобелена, на котором стая непонятных приземистых тварей окружила рыцаря с воздетой к небу рукой. В ладони собиралось что-то похожее на молнию. Или на белый шарик, из которого торчали нитки. За спиной рыцаря виднелась деревня, которую, видимо, предполагалось защищать.
- ... и что у тебя с рукой?
- Порезалась на кухне, - рефлекторно ответила Бесси, только потом осознав, что здесь, в отличие от дома, принимать участие в готовке ей ни разу не потребовалось.
Впрочем, Эдварда это не смутило, и он только кивнул, перестав обращать внимание на платок. Зато вернулся к прежней теме.
- Лучше бы тебе правда побыть с братом. Он всё порывался тоже, в замок, но к счастью гостевые запираются и изнутри, и снаружи, и магистр... - он замялся.
- Всё запер. Поэтому надо искать магистра, но они все заняты, - заключила Бесси. - Кстати, а почему ты здесь, а не с остальными? Где бы они ни были.
- В западном, - по-мальчишески мотнул головой Эдвард. - А я, - он принял значительный вид, - нюхач. Чую тварей, то есть. Ну, когда получается. И что-то вот тут такое в воздухе есть... почему я за тебя и испугался-то?
- Настоящий рыцарь, - вздохнула Бесси.
Юноша просиял.
- Тогда я буду тебя защищать, пока его не поймают.
Бесси, которая как раз задумалась о том, как долго ещё хухлик будет сидеть смирно, хихикнула. Потом ещё и ещё, пока не зажала себе рот обмотанной платком ладонью.
- Прости! Это, наверное от чая. Точно не от отсутствия сна. Кому нужен сон? Странная привычка, дурная.
Эдвард коснулся её руки, и Бесси невольно вздрогнула. Разве у них не должны быть тёплые пальцы? Юноша обиженно отстранился, она вздохнула.
- Послушай. Я очень ценю твою помощь, правда, но... что это?!
Эдвард крутанулся на месте, элегантно, как танцор.
- Что?!
- Оно мелькнуло там, через перекрёсток! Маленькое и какое-то... чёрное? С пегим?
- Точно! Не зря я его чуял!
Эдвард споро ринулся по коридору, но тут же остановился и оглянулся. На лице его боролись чувство ответственности и жажда погони. Первое побеждало, и Бесси снова ощутила укол вины, приглушённый усталостью. Ну почему он ей не нравится? Почему они все ей не нравятся так, как хотят? Как нужно? Она действительно какая-то совсем неправильная, как и говорила миссис Элизабет?.. Бесси выдавила успокаивающую улыбку.
- Иди. Если ты пойдёшь следом, оно мимо ведь не проскочит. А я выйду наружу и буду там в безопасности. Правда.
К чести Эдварда он ещё несколько секунд колебался, прежде чем зачем-то отсалютовал мечом и кинулся в погоню. Бесси почти ждала, что он будет принюхиваться к воздуху на бегу, но нет. Юноша бежал обычно. Как все. А она на краткий миг прислонилась к стене. Выкинув на время из головы хухликов, мальчишек и туманное, но несомненно одинокое будущее, она думала о платьях. Просто платьях. Необязательно даже розовых. А потом со вздохом потянула за поводок.

Совесть уколола Бесси ещё раз, когда она, отодвинув яркий, чёрно-зелёный гобелен, в прыжке стукнула по ничем не выделявшемуся камню, установленному некогда под взрослый рост. Мужской. Но послушники - доставали. Хухлик, напуганный резким движением, при этом едва не вырвался, и его пришлось долго успокаивать, уговаривая войти в тёмный узкий коридор. По крайней мере, из-за этого она настолько изнервничалась, что не пришлось убеждать саму себя. Каменная кишка, которая шла внутри стен, скорее успокаивала. Здесь нельзя было спрятаться, но Бесси сомневалась, что магистры будут обыскивать потайные коридоры. Свет почти не проникал сквозь щели, оставленные для подглядывания и вентиляции.
Эдвард только утром с гордостью говорил, что сеть потайных проходов раскинулась так широко, что можно наблюдать почти за любым залом. Если, конечно, знать их все. Карты с тайниками береглись как зеницы ока и чуть ли не передавались из поколения в поколение, но всего - или, кажется, даже трети любознательным будущим михаилитам обнаружить не удалось. Бесси подозревала, что наиболее безобидные коридоры юношам подкидывают сами магистры. Для тренировки.
"Хорошо, что Артуру никто ничего не показал".
Бесси сомневалась, что в гостевой комнате имелись какие-то тайники - иначе бы их там не поселили, - но так ей было спокойнее. И чуточку гордо - потому что ей, девочку, пусть она и старше, в тайну посвтили. Не всегда лучше было быть мальчиком, что бы там ни говорила Дженни. Артур... Бесси удивлённо приостановилась, почувствовав, как вспыхнула, разгоняя сонливость, злость. Уже не на то, что отец их отослал, нет. Это прошло быстро, сменившись пыльной серостью. А вот Артур!.. Как он мог забыть всё так быстро, когда она помнила всегда, каждую секунду?! Представив истерику при отъезде, Бесси вздрогнула всем телом. Это всё было совершенно неправильно. Настолько, что мир словно разламывался на части. Не весь мир, даже не замок, а та часть, которую она выстраивала месяц за месяцем, год за годом. А теперь оказывалось, что всё - зря? Всё - не нужно? Почему ему всё равно?! Злость горчила искажением, трещинами в зеркале. Заставляла пинать камни, которые выбивались из пола.
"Леди так не поступают".
Вспомнив ещё и голос бабушки, Бесси пнула камень ещё раз. И снова, до боли, пачкая носок ботинка пылью. Больше всего на свете сейчас ей хотелось просто проснуться - дома, где всё было привычно, где не было новых открытий. Платья, лошадка - пусть. Предательство брата ранило куда сильнее. Она крепко зажмурилась, пока перед глазами не заплясали яркие пятна, потом открыла глаза - но вместо знакомого потолка впереди по-прежнему возвышалась угрюмая серая стена. И тишина, нарушаемая только частым, слишком громким дыханием вместо привычного поскрипывания дома и тем более - голоса бабушки, зовущей на заутреню. Сдерживая дрожь, она обхватила себя руками и чуть не подпрыгнула, когда за пазухой что-то зашуршало. Достав тонкую пачечку писем, она уставилась на них горящими сухими глазами. Письма отца. Собственные черновики. Неотправленный свёрточек. Здесь, сейчас, когда всё, кроме камня, казалось нереальным, листы бумаги, плотные, тяжелее, чем те, что носили голуби, тоже выглядели странно. Почти прозрачно, расплываясь в стылом воздухе.
"Почему здесь холодно, когда во всём замке - тепло?"
Письма. Любящие, нежные, со словами, каких она не помнила вслух, но... может быть, их и нет? Или они тоже - обман? От сердца поднялся жар, заставив вспыхнуть щёки, сплетясь с холодом в странном неправильном танце, о котором не хотелось думать, который одновременно обжигал и снаружи, и изнутри, и руки сами собой дёрнулись, готовясь разодрать бумагу. Хухлик дёрнул за поводок, чуть не вырвав его из пальцев, и громко зашипел. Бесси резко повернулась к нему, вскидывая кулак, и застыла. Мысли путались, сталкивались в голове, рождая новые вспышки, но теперь она отчётливо чувствовала их чуждость, словно вставшая дыбом шерсть нежити, поблескавающие глаза каким-то образом вернули часть рассудка. Или дело было в том, что она не могла этого сделать. Ни ударить, ни тем более разорвать письма, полные такой невыразимой нежности, что от них щипало в глазах.
"А ещё, отец, в этих тоннелях, кажется, расставлены ловушки для глупых юных михаилитов..."
Злоба ещё билась внутри, пытаясь разрушить возведённые стены, но исписанная бумага была крепче. Её заклинания преодолеть не могли. А остатки... Бесси вздохнула. Она действительно злилась на Артура, но и любила его тоже. И понимала - очень хорошо понимала. Настолько, что злилась и на саму себя тоже, причём сильнее. Понимая теперь и это тоже. До боли и глупости. Равновесие. Единство. Цельность.
Она бережно разгладила смятые прямоугольнички и снова спрятала их за пазуху. А потом медленно, боясь того, что может обнаружить, размотала платок с ладони. Следов укуса - не было. Остались только два тёмных пятна совсем рядом. Словно упали две горячие капли, причём давно. Вероятно, Эдвард знал, о чём говорит. Так же вероятно, он знал не всё. Бесси через силу улыбнулась, преодолевая приливную силу чужой, злой магии. И сделала шаг дальше. Потом ещё один. А дальше всё стало легче, словно разошлась пелена. И, выпустив хухлика в сад, она ещё какое-то время стояла, прислонившись к серому камню. Идти обратно той же дорогой не хотелось смертельно. И одновременно - туда тянуло. Хотелось снова испытать себя. Узнать, понять глубже, окунуться в силу и...
Где-то в саду каркнул ворон, и Бесси вздрогнула, приходя в себя.
- Нет. Пожалуй, нет.
Уж лучше объяснять на входе, как она оказалась снаружи, не выходя из замка. В этой суматохе могло сойти с рук и не такое. И, возможно, после отправки письма она зайдёт к магистру и попросит чего-нибудь для сна. Да, определённо. А потом в Бермондси всё закончится, и их заберут. Обоих, что бы там ни думал пока что Артур. Пусть у них будет ещё немного времени. Потом он поймёт это тоже. А если и нет, это неважно, потому что время будет всё равно. Сколько бы его ни было.

Со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан

9 января 1535 г. Глостер.

Этой ночью за плотно закрытыми ставнями тихо падал крупный, пушистый снег, приглушая звуки улицы, размывая, смазывая очертания города и людей. Под него, под приятную негу и тёмное сияние, под звуки дыхания, которые сливались в одно, под жар кожи сон пришёл быстро, стирая воспоминания, отстраняя мягкой, но властной рукой и венец Альфреда, и Ричарда Фицалана, и скользкого, словно преждевременно политого осенним дождём Листа. Оставляя только двоих - и отдельно, и вместе. А где-то за облаками - рос, отражая Землю, рогатый лунный серп.
Щеки коснулся тёплый ветерок, и Эмма чуть пошевелилась, выплывая из объятий сна. Дрёма не ушла полностью, но она чувствовала и тепло Раймона под боком, и чистые простыни, и тяжёлое двойное одеяло, и даже боль в мышцах, не успевших отдохнуть от испытаний последних дней. И всё же, это был сон. Похожий - и непохожий одновременно. Не было ни поляны, ни призраков, хотя голоса их остались прежними - изменившись. Похожими на ту рогатую девушку, которую разорвал священник-пёс, но пережившими её утрату. И голоса, подобно ветру, подобно запахам и чувствам, сливались воедино, прядями сплетались в косу.
- ...пожалуйста...
- Мы не...
- ...знали. Он...
- Мы заперты...
- Заперты...
- Заперты.
- Во тьме. Не видим...
- В тишине. Безумие.
- Без...
- ...выхода. И
- ...без надежды, только...
- ...ты, Эн... Эмма! Вы...
- ...двое...
- Не отнимаем, даём! Но...
- Уже лучше, - одобрила Эмма тоном Раймона, слепо нащупывая одеяло и не торопясь открывать глаза, - осталось научиться говорить ясно.
Что ей за дело до того, что кто-то заперт в тишине и безумии, без выхода и надежды? Время, когда Эмма Фицалан жалела, ушло. Жалость выбили розги матери-настоятельницы, а сочувствие сгорело дотла в Билберри. Желания и страхи этих существ были вполне понятны, но, к их вящему разочарованию, не трогали ее совсем. Да и что они могли им дать? Отсрочить Самайн? Вряд ли. Венец короля Альфреда? Только если он хранится там, где они заперты. А запертой быть Эмма не хотела, особенно вместе с этими рогатыми тварями. В конце концов, ее зовут не Ариадна и даже не Айме, водить по лестницам и лабиринтам - не умеет и не хочет. Открывать врата, как о том мечтает этот священник - тем паче.
- мешает...
- Трудно.
- Чего ты...
- ... хочешь
- Хочешь. Если не...
- Золото, дра...
- Оружие...
- Против кого угодно, - этот голос прозвучал твёрже, почти ясно, пробившись через пелену и заглушая остальных. - Твой воин...
- ...следят. В два...
- Сто глаз...
- Я вам не верю. Ни единому обещанию. Вы уже увлекали меня неведомо куда, не спрашивая разрешения, не позволяя вернуться. Я ничего не хочу от вас.
С трудом подавив отчаяние до слез, которое она испытывала каждый раз, когда вспоминала кошмары - или они ей снились, Эмма вздохнула и открыла глаза.
Тёмные балки потолка, знакомые уже хотя бы тем, что походили на такие же во многих трактирах. И ни капли сна, что было знакомо тоже. Только тихое, напоследок, эхом:
- Если пожалеешь - ищи Бри Лейт. Ищи...
- ...Слив Голри.
Раймон спал, но в этот раз Эмма решила его разбудить. Слишком много всего происходило в последнее время, чтобы не позабыть эти названия, будто украденные из речи магистра Циркона. И слишком жаль стало этих несчастных. И хотя искать ни Бри Лейт, ни тем паче Слив Голри она не собиралась, хотя бы узнать - что это, стоило.
- Раймон, - будить теперь приходилось поцелуем, но вот на это Эмме роптать не хотелось, - они снова со мной говорили.
- О чём? - как всегда, когда было действительно нужно, Раймон проснулся мгновенно, словно и не спал вовсе. Блеснул глазами, обводя комнату в поисках угрозы, но, расслабившись, просто обнял Эмму и откинулся обратно на подушку. - Смеялись, как раньше? Угрожали?
- Как ты это делаешь? - невольно заинтересовалась уже не в первый раз Эмма, прижимаясь к нему и хмуро поглядывая на чуть промокшую повязку. Кровь не сворачивалась и края не спешили стягиваться, несмотря на то, что вчера пришлось очищать рану в горячей ванне. И то встревожило ее больше, чем голоса несчастных призраков. Заставив себя думать о том, для чего разбудила Раймона, Эмма мотнула головой и продолжила, - просыпаешься так быстро? Впрочем, потом. Нет, они просили о помощи, сулили плату и даже оружие против кого угодно. И просили искать Бри Лейт, Слив Голри. Где это?

с Леокатой

Возможно, края раны стоило стянуть парой швов, но ведь после укусов собак не шьют, да и времени уже много прошло. Отчаянно пожалев, что магом-лекарем не является, Эмма аккуратно запустила палец под повязку и чуть успокоилась. Рана была горячей, как ей и положено.
- Оружие - это замечательно. Особенно - против кого угодно. Только вот готов покляться, что сначала помощь, а потом - оно. А обещать-то могут что угодно. И всё же... если эта чёртова чехарда продолжится... - Раймон задумался, потом тряхнул головой. - Впрочем, нет. Ещё одни, о которых ничего не известно, кроме места, да? И того, что их не любит этот твой священник псообразный. Слив Голри... что-то Роб... магистр Циркон говорил, но даже ради спасения остатков души сейчас не вспомню. Только название. Вроде бы, Лейнстер, что в Ирландии... как, рука ещё не отваливается? А то кто эту собаку знает, кого она до меня жрала.
- Горячая и края не схватываются, - посетовала Эмма, поправляя повязку, - хотя у тебя уже через сутки начинает рубцеваться. Может быть, тогда стоит написать магистру, спросить? Признаться, я боюсь оказаться запертой с ними.
- Можно. Хотя, письма в наше время... - Раймон задумался. - Я не слишком доверял бы на этих дорогах гонцу и тем более не доверял бы голубям. Слишком много дряни летает вокруг. И всё же - нужно, ты права. Сделаем. Впрочем, кроме писем, ничего не мешает и заглянуть в резиденцию, если всё равно возвращаться в Бермондси. Чёртовы гобелены. Что на этом-то такого важного было, что подсказкой служит?
- Архангел Михаил, простирающий меч над холмами Шотландии и изгоняющий оттуда то ли старых богов, то ли демонов, - припомнила Эмма гобелен, знакомый ей до узелка в доспехе Архистратига. Она помнила его до мельчайших подробностей - и вдохновенно-сурового архангела, и его алый плащ и ожесточенное, вызывающее лицо светловолосого воина, стоящего впереди армии под зеленым знаменем. Ей всегда казалось, что этот воитель будто мечется между армией и Михаилом, но, все же, остается с войском. И тройной узел на груди архангела, там, где у человека должно быть сердце... Его любили трогать монахини и послушницы, веря, что он отведет беду. И ведь отводил. Иногда. Не часто, но все же... Эмма вспомнила пальцами ощущение ниток - и ахнула.
- В нем зашито, кажется, что-то.
Некоторое время Раймон молчал. Возможно, предвкушая с радостью поездку обратно через полстраны. Возможно, подыскивая подходящие ругательства под этому поводу. Не без вероятности - предаваясь философским мыслям о бренности и воспоминаниям о Двойке, который просто взял и всё послал. Потом вздохнул.
- Всё-таки ехать. Будет возможность посмотреть на то, что осталось от аббатства. По рассказу Клайвелла получалось вполне живописно. Возможно, братья даже уже зачистили его от лесавок, монахинь и прочего непотребства.
Теперь замолчала Эмма, раздумывая почти о том же. Она до сих пор не привыкла к жизни в седле и, хотя и находила в ней определенную прелесть, но порой ей отчаянно хотелось просто покоя. А еще вовсе не хотелось видеть обитель и то, что от нее осталось. Слишком страшно было осознать, что ей не е все равно, что её даже радует участь аббатства. Но и возражать Раймону она не стала, лишь коснулась губами подбородка, чуть колючего и слабо пахнущего мылом с лавандой, которое Эмма делала сама.
- Почему тебя отдали Ордену? - Вопрос этот интересовал ее уже давно. Да и для перевода темы подходил как нельзя лучше. - Я плохо знаю историю, но мне пришлось научиться геральдике в обители. И леопарда Тулузы я могу узнать, равно как и крест тамплиеров. Древний, знатный род. Отчего михаилиты?
- Об этом не принято вспоминать, но михаилиты - наследие тамплиеров, - Раймон говорил задумчиво, гладил её по спине - нежно, легко. Тепло. - Поэтому, где же лучшее место нашлось бы отпрыску древнего, знатного, достойного, но обедневшего и потерявшего влияние рода, у которого есть и иные наследники? Ведь когда-то леопарды и кресты были в числе первых магистров ещё того, другого ордена. Задолго до падения рыцарей Храма.
Спрашивать о родителях Эмма не стала. От руки Раймона мысли таяли, расплавлялись в томлении. Оттого, вероятно, она и не поняла, не услышала, когда под окно пришли те, кто должны были, по словам Раймона, стрелять в него из-за угла. Вскинувшись в постели, она ухватила первую попавшуюся вещь, чтобы прикрыть наготу. К несчастью, это оказалась ночная рубашка. К счастью - она была непрозрачной.
- Под окном, но в отдалении. За мной пришли.
Одевалась Эмма споро, с раздражением отбросив корсет, хотя платье для верховой езды и сидело без него неудобно и ощущалось странно. Порадовавшись, что сумки они не успели разложить, она наскоро заплела косу и вслушалась в то, что творилось за окном. Там царила тишина, точно вымерли все люди в округе. Ни единого чувства - хоть цветом, хоть запахом.
- Ничего. Вообще ничего, - растерянно сообщила она Раймону, - но ведь так не бывает! Особенно - в тавернах, где полно людей.
- Внутри тоже ничего? - Раймон, натянув кольчугу, щёлкнул взводом арбалета.
- Да, - кивнула Эмма, - то есть, ничего.
Впервые в жизни она понимала, как живут другие люди - в полной глухоту и неведении. И это пугало. Потому что чувствовать можжевельник и слушать тишину было хорошо после насыщенного дня. А сейчас ей хотелось понимать этих, за окном. Но - не могла, проваливалась точно в перину.
- Значит, бывает, если они нашли способ наложить защиту. Что же, будем по-старинке.
Он неслышно подошёл к двери и застыл, явно прислушиваясь. Но в доме, насколько могла судить Эмма, было и совершенно тихо. Неестественно тихо. Раймон скривился, махнул ей рукой, отгоняя к стене, и медленно приоткрыл дверь. В проём наружу тут же скользнула тёмная, чернее даже царившего в зале мрака, фигура и шагнула в сторону.
Послушно замерев у стены, Эмма неслышно вздохнула. Воистину - бойтесь своих желаний. Хотела ведь покоя... Получила - очередное приключение. Страшно не было, было устало и грустно.

Со Спектром

Это начинало утомлять. Почему им не могли просто дать отдохнуть? Когда на призрачную копию не последовало реакции, Раймон осторожно выглянул в зал, освещённый только огнём догоравшего очага. Пусто. И одновременно - нет. Магия разливалась в воздухе странной, стылой водой, слабо, плохо ощутимо. Пахло родным огнём, тянуло мороками, но неправильными, родственными скорее фэа. Па-аршиво. Напоминало одновременно о скоге, и о нём самом. Если бы зачем-то приспичило водить самого себя. Он помедлил, огядел зал ещё раз. Не было видно даже дрожи воздуха, которая могла бы обозначать мороки на движении. И это отсутствие звуков... Раймон криво усмехнулся. Нет уж, дорогие друзья. В эти игры можно играть вдвоём. На краткий миг, который всегда наступает между покоем и началом шага, в верхней точке прыжка, ему стало жаль безвестного иллюзиониста. Почти. Закрывал глаза - Раймон де Три, наследник длинной линии мистиков, магистров, воинов и дворян. Открыл их - Фламберг. Голодно, азартно, изучая мир снова. Чувствуя за спиной Берилл - нет, Эмму де Три во всём, кроме записи в приходской книге. Чувствуя и спиной, и тем, что глубже даже души.
- По-прежнему: за окном, но и в таверне, где-то внизу, - сообщила Эмма тихим, листом по траве, шепотом. - Остальные спят, но как-то тяжело, будто в удушье.
Тишина на удар сердца пропала - протопала мышь, зашуршала в углу. Из соседней комнаты, где остановились сразу четверо наемников, донесся слаженный храп. А затем снова опустилась пелена беззвучия.
Фламберг, не отвечая, метнулся обратно и вытащил из сумки магистерскую цепь. В очередной раз давая себе зарок обзавестись собственными артефактами, застегнул массивную пряжку - и мир на миг качнулся. Комната осталась прежней, но всё в плыло, словно комнат было две, и они никак не могли решить, какая - главнее.
И зал выглядел почти так же. Только едва-едва, тёмным пятном, кляксой просвечивал упавший стул у камина; росчерком выделялась ушедшая в стену арбалетная стрела. Если тут кто-то и был, они могли прятаться только под самым балкончиком. По прикидкам Фламберга, там было место для трёх... скорее двух человек, иначе они бы просто друг другу мешали. Для пятерых - если напрашивались на бойню. И подвал ещё ниже. И пустые комнаты по бокам, куда залезть - дело нескольких секунд. Хотя, раз все спят, можно было считать пустыми все комнаты. Он поколебался, и всё же повернул к самой дальней двери, поманив за собой Эмму. Воздух ему, в отличие от Роба, не подчинялся, но мороки работали не хуже, заглушая стук подошв по науке, которую то удачно, то нет вбивал в упрямые головы магистр Циркон. Дверь Фламберг толкнул, протянув руку из-за стены, но в открывшийся проём сперва, как и прежде, неслышно бросилась чёрная тень, поднимая предмет, который отдалённо походил на арбалет.
Морок был вознаграждён слабым, еле слышным ударом в стену, а Фламберг, скривившись от такого дилетантизма, уже заглядывал в комнату - пригнувшись, снизу. Арбалет мирно висел на поясе.
Картину он охватил одним взглядом. Точнее, нет - двумя, тремя сразу. Комната расслаивалась, разбиваясь уже не за две, а на три и больше. Так, как мог видеть её только человек, привыкший лгать людям, миру и самому себе. А если не лгать, то умалчивать, затягивать паутиной, окутывать покровами. Просто потому, что так - интереснее. Теперь интереснее было за двоих. В кольце. Вся разница. Слой. Пустая комната с задёрнутыми занавесками. Слой. У выбитого окна тоненький, хрупкий силуэт лихорадочно и так медленно заряжает снова арбалет. У стола же кто-то рослый с мечом - в ножнах. Значит, меч ему не нужен, но мужчина и не торопится делать что-то ещё, лениво перетекая в другую позу. Плохо, но мысль - быстрее, взгляд быстрее тоже. Слой. Бесчисленные нити, воздушное тесто магии переливалось вокруг, охватывая коконами и его, и Эмму, и - он чувствовал, раскрываясь - остальных жильцов тоже. Уходили глубже в души, чем мог бы сделать он сам, но и родственно, почти знакомо. Просто - иначе. Цветная, яркая пряжа накрывала пологом и улицу под окном, без разбора, но... соскальзывала с двух силуэтов. Две стекляшки в ледяном крошеве, такие похожие, но и такие отличные, особенно если попробовать укусить. Магии отродья скоге и человека кусать не требовалось. Своих она отличала и так, будучи почти... живой? Тыкалась нитями, но обтекала вокруг, не касаясь. Смыкалась, всегда оставляя прорехи. Расступалась перед взглядом, потому что не были они льдом, а она - была живой. И всё стало легко. Можно отличать одно от другого. Истину от лжи, мир от иллюзии, счастье от обмана. Лёд от стекла. Но ведь магия стоит большего. Магия стоит мира. Магия может - всё, и гораздо интереснее. Особенно - когда играет не одна, и со столькими игрушками. И гораздо, гораздо тоньше и сложнее. Правда?
Раймону почти не потребовалось силы - и лишь одно слово, шепотом, нежно. Любяще. Чего, в самом деле, стоил четвёртый слой? Пятый? Особенно когда морок - жил. Только - когда жил.
И магия - действовала. Тот, хрупкий у окна, отбросив арбалет, который так и не взвел, кинулся на нечто, видимое только ему, размахивая кинжалом и истерично вскрикивая. Он явно пытался пронзить увертливую мишень, проваливаясь в шаге, неловко разворачиваясь плечом, когда его уносило вслед за тяжелым клинком. Тонкое, почти как у Эммы, запястье заметно дрожало от натуги. Когда к нему присоединился второй, танец безумцев стал интереснее. Морочный Раймон явно доставлял много проблем и ему, докучал настолько, что мужчина вытащил меч и уверенно, умеючи и ожесточенно принялся сражаться, закрывая собой юношу.
- Дорогая, если немного подождёшь... - Раймон скользнул вдоль стены, обходя сражающихся.
Присутствие Эммы веяло прохладной грустью, от которой хотелось поскорее стряхнуть этих слишком уж умелых дилетантов. Остаться снова вдвоём. Связь с чужим мороком дрожала нервной нитью, мерцала в сознании, подкрепляя и возвращая азарт. Странный, чуждый, почти болезненный. От него хотелось стряхнуть этих слишком уж умелых дилетантов и отпустить чужую - хотя уже и свою - магию. Примериваясь, чтобы войти в танец двоих - и ещё двоих, - Раймон на миг задумался о том, что будет делать морок потом. Будет ли он продолжать существовать, питаясь остатками магии? Перебираясь от одного иллюзиониста к другому? Растворится с гибелью своего создателя, потому что без толики крови скоге такая конструкция просто невозможна?
О том, что перед более рослым противником замерла Эмма, молитвенно протягивая руки, он понял по тому, что тот сбился с движения на взмахе. И ударил сам, коротко и не слишком сильно, по затылку, в точку, где сходилось несколько костей. Вокруг взвихрились нити, и на пол падал уже он сам, роняя из руки меч. Раймон торжествующе и чуть лениво улыбнулся чужими губами, глядя в глаза юноши, и пируэтом ушёл в центр комнаты, избегая возможного удара кинжалом и примеряясь снова. Время, несмотря на прохладу, несмотря на азарт - у него было. Мираж, оставшись один, горделиво выпрямился. А вот юноша застыл,будто вслушиваясь или всматриваясь в миражи, царящие вокруг, а затем медленно повернулся и уставился точно на Раймона. Ткань волшебства дрогнула, снова пропали звуки и даже запахи, но зато Раймон смог рассмотреть его отчетливо, точно воздух не гудел от мороков. Впрочем, по бокам по-прежнему рябили тени, образовывали коридор, в котором были только двое. Юноша, больше похожий на девушку, изящный, с нежным и чистым лицом, длинными белыми волосами и яркими зелеными глазами, кинжал сжимал уже увереннее, кривил губы в насмешке.
- А я-то понять не мог, кто ткет вместе со мной, - проговорил он со смешком, - мастер, ничего не скажу.

с Леокатой

"Длинная реплика, хорошая".
Огонь, в отличие от иллюзий, требовал другого подхода. Он был прост там, где требовалось просто разжечь очаг или согреть воду. Сбить анку. Выжечь поронца. Всё прочее оказывалось - сложнее. Особенно когда сплеталось с тем, с чем сплетаться не могло в принципе. По гримуарам. В комнате не горел камин, не светились мягко свечи, и силу приходилось тянуть из самой пылающей души - из сути Фламберга. Пламя жило там всегда, глубоко внутри, и только ждало, когда его позовут. Кинжал в руках отродья человека и скоге - не того ли самого? - ещё помнил о жаре горнила, о том, как его обтекали жадные языки, раскаляя полосы стали. Это понимал уже Раймон - и вытягивал даже не огонь, а память о нём, поднимая воспоминания, чувство к поверхности, подкрепляя огнём сердца. Остальное, к сожалению, требовало большего. Собственных сил, своей крови, пусть она и не текла. На подготовку ушла как раз фраза юноши, который держал кинжал правильно, под металлическую гарду.
На глубоком выдохе Фламберг рванулся вперёд, и одновременно с дыханием вдоль морочных стен полыхнули собственные - с рёвом. Наверняка видимые снаружи, если бы окно не считало себя частью глухой стены. В воздухе плавало столько магии, что Раймон ощущал себя почти всемогущим. А Фламберг просто радовался и огню, и тому, как полыхнула на раскалённом металле деревянная просоленная рукоять. Выронив из рук кинжал, юноша с совершенно детской обидой посмотрел на Раймона и скривил губы, точно собираясь плакать. Но не заплакал, прислушиваясь к реву и треску с хладнокровием человека, повидавшего и не такое. За окном сдавленно вскрикнула Эмма - и тут же замолкла, а отродье скоге снова улыбнулось - ехидно, дерзко, вздернув бровь. И мороки поплыли, смешиваясь причудливо, вихрясь, сплетаясь и расплетаясь, меняя картинку, на мгновение обнажая неприглядный облик материнской сущности юноши. Эмма вскрикнула снова, следом донеслась грубая ругань, но комнаты не было, она кружилась в водовороте огня, окон, дверей, а в центре его снова были только двое.
Время. На сильный, с бедра, удар по печени ушла доля секунды. Ещё столько же - на перехват сети, пока скоге, разинув рот, оседал на пол. Фламберг ещё раз зло пнул носом сапога в ту же точку. Полутварь всё равно регенерирует, но уже не так быстро. Морок раскинулся уже не тестом, водой, заливая дом, выплескиваясь на улицу. Двое под лестницей - мелочь. Магия вихрилась вокруг стаей рыбок, распадалась на части, втягивалась в уши, во рты, принимая к коже. Для этих больше не было выхода, только бесконечные лестницы и коридоры, полные шепотов и теней. Дом закрылся, сворачиваясь раковиной. Человек под окном не видел и не слышал ничего, кроме кошмаров, жутких и мрачных, отголоском скоге. Усиленных ледяным спокойствием Фламберга, который не любил и не умел в тонкие игры. Но лошадь, на которую стекляшка спешно поднимала Эмму, но сам похититель, существовали в собственном мире, и вода с них скатывалась, не оставляя мокрых пятен.
Огонь... нет. Время. Фламберг, скривившись, потянул за последний из оставленных юношей хвостов, за тягучую голубоватую полосу, мерцающую сонными искрами.
Ушибленный при падении из окна на камень двора бок болел почти нестерпимо, но меч второго мага Фламберг, стиснув зубы, швырнул в ноги лошади от души, не пожалев и магии.
Лошадь, заржав тонко и пронзительно от боли, когда раскаленный металл попал ей по ногам, взбрыкнула и упала, кубарем перекатившись по камню двора, выронив из седла и Эмму, и ее похитителя. Тот, казалось, отделался легче, чем девушка, замершая в неловкой позе, на животе. Лазоревое платье и шубка испачкались о затоптанный тысячью ног снег, и висельник, уже поднявшийся и достающий короткий меч, наступил на бархат юбки, оставляя грязный след.
- Скотина, - выдохнул Раймон, доставая меч плавно, но едва заметно скривившись, словно усилие вызвало тщательно скрываемую боль. И вбок шагнул тоже с запинкой, немного припав на левую ногу, прижимая свободную руку к кольчуге на боку. Противник гадко осклабился, еще раз наступил на юбку и полубоком двинулся к нему. В свете полумесяца на куртке блестнула роза Тюдоров. Брошь-отличие констебля.
- Вот это... - Раймон, неверяще уставившись на брошь, сбился с шага, остановился и немного, на ладонь, опустил кончик меча.
Времени было полно. Времени на один широкой и два коротких шага констебля. На то, чтобы с опозданием и слишком медленно начать поднимать меч. На то, чтобы в последний момент сдвинуть ногу назад и развернуть стопу. Чтобы одновременно положить на подбой вторую руку и встретить вертикальный, без изысков и маскировки удар своим, в полную силу. Столкновение клинков ещё отзывалось укусом боли в боку, а Раймон уже впечатывал колено между ног противника. Срывал, выдирая с тканью, брошь, от которой стыли пальцы. После этого времени стало ещё больше.
Скривившись уже непритворно, Раймон потёр ушиб и уставился на корчившегося у его ног мужчину. Эмма, упав, так и не шевелилась, но это - потом. Иначе потом может не быть для них обоих. Если же он убил её падением с лошади... Глостер проснётся новым городом. Обновлённым, как феникс. Но это позже, а пока что Раймон вглядывался в констебля. В достаточно приятное, несмотря на оскал боли, округлое лицо с аккуратно подстриженными усиками. Глубже.
Разбойники в доме бродили во внешнем лабиринте, но мороки умели больше. Сложнее. Даже без скоге. Достаточно было, питаясь гудящей в воздухе магией, закрыть внешний мир. Достаточно создать лабиринт не снаружи тела, а внутри сознания. Неправильный лабиринт. Замкнутый, без выхода, зеркальный, в котором гуляет эхо одной и той же строчки из песни о зелёных рукавах. Раз за разом, на грани слышимости. В котором зеркала отражают только безумие - и одновременно знакомое лицо. Тёмное, потому что идёт оно из глубины души. Добавить смех, негромкий, издевательский, добавить вращение и ровную, неизменную серость.
И нити скрутились в жгут, а потом распустились вокруг констебля, внутри его сложным ломаным узором, в котором даже от попытки проследить линию начинала болеть голова. Только после этого Раймон опустился на колени у лежавшей неподвижно Эммы.

Со Спектром

Всё прочее слилось воедино и одновременно выжглось в памяти навсегда, как клеймо. Наверное, потому, что этот узел ещё предстояло разрубить. Или, скорее, из-за убийственного ощущения одиночества, которое длилось слишком долго. Из-за молчания Эммы, на горле которой всё ярче проявлялись следы пальцев. Так или иначе, Раймон - помнил, и помнил Фламберг.
Ладонь легко касается лба хозяина трактира, вмешиваясь в наведённый сон, убеждая, что странные постояльцы разбудили его, уехали ещё в начале ночи. Окутывая зевающей полудремой, в которой непонятно, было ли, не было. Оставляя в кулаке целый соверен - щедрую плату за беспокойство.
Скоге истекает магией и кровью, но кровь продолжает бежать, потому что кинжал констебля прибивает его к полу, пройдя сквозь живот. Жестоко, безжалостно, вколачивая лезвие в пол, пока рукоять не упёрлась в кожу. Истекает кровью - но молчит. Пока не развяжется завязанное. А магия - прекращается, словно обрубили. Но и того, что есть, хватает, чтобы нарастить лабиринт, замкнуть, накрыть крышкой душу и разум. Накладывая отпечаток скоге на всё. Душа доживёт до утра и дальше. Разум? Раймон не знает. Но сомневается. И кидает в угол сорванную брошь.
Высокий отчаянно хрипит и пытается отбиваться, но веревка, что глушит магию, опутывает пальцы, запястья, ноги. Сундук в комнате наёмников вполне подходящее место. Этот - пусть помнит. Если видел хоть что-то.
Двое из нападавших, оставшихся в трактире, налетают друг на друга и падают, молотя друг друга кулаками. Забыв про кинжалы, про мечи, и про магию забыв тоже. Зато помня про зубы и ногти.
Снаружи, слабо подёргиваясь, лежит человек, вогнавший кинжал себе под рёбра.
И стражники у ворот... это совсем просто для человека, за которым тянется щупальце миражей, легко касаясь ставень, тычась в закрытые двери. Заставляя людей шевелиться во сне, а собак - забиваться в конуры. И только редкие кошки одобрительно и заинтересованно топорщили усы, отвлекаясь от охоты. Ворота. В них всегда выезжают люди. Те - тогда, эти - теперь. Лучшая иллюзия - та, в которую легко поверить. И нетрудно заменить местами две пары. Меняется только время. Положение солнца и звёзд. Усталость зевающего стражника. Михаилит Фламберг, госпожа Берилл выехали ещё до полуночи. А не к утру, когда несчастный стражник про себя изматерил чужеродного торговца с ничем не примечательной дочкой.

А вот следующий час стёрся из памяти вовсе, оставив только ощущение Эммы в объятиях. И её молчание.

с Леокатой

Пайнсвик. Постоялый двор "Три поросенка".

Постоялый двор в Пайнсвике, носивший название "Три поросенка" и увенчанный вывеской с изображением трех розовых и смеющихся животных, с кружкой эля в каждом копытце, вопреки наименованию оказался чистым, хоть и не слишком уютным. И в лучшей комнате, как гордо поименовал ее хозяин, плотный, круглый и добродушный низушок по имени Перси, удобной была лишь кровать - широкая, мягкая с тяжелым большим одеялом. Камин чуть дымил,а на кушетке не обнаружилось подушек. Зато на комоде стоял пучок трав, в котором угадывались мята, чабрец и тысячелистник, а на окнах - плотные занавески, которые Эмма жестом попросила задернуть. Свет ей, отчего-то, видеть не хотелось и всю дорогу она прятала лицо на груди Раймона. Оживилась девушка лишь после ванны и перевязки, укутанная в это самое одеяло, с кружкой отвара из листьев малины в руках, заговорив негромко и с хрипотцой, отчего голос звучал томно.
- У тебя ушиб?
Задавая этот вопрос, она красноречиво задержала взгляд на боку, пострадавшем от неудачного приземления в Глостере.
- Наверное. Ничего. Это пройдёт, - Раймон тяжело опустился на кровать рядом. - Что эта тварь там с тобой сделала?
- Почти задушил. Больно. Вырывалась.
Больно, похоже, было не только шее, Эмма и не думала скрывать отпечатки тех же пальцев на запястьях и плечах, беззащитно выглядывающих из ворота и рукавов рубашки Раймона, надетой взамен брошенной в Глостере ночной. В глазах за привычным упрямством, приправленным бравадой, серой мутью плескалась обида и тающие льдинки одиночества.
Раймон устало потёр лицо и коснулся её запястья, легко провёл пальцами по синякам.
- Моя вина. Не почувствовал, не прикрыл. Оставил снаружи. Дьявол, это отродье умело слишком много, и внутри я ошибся снова, ещё раз.
- Нет. - Эмма упрямо мотнула головой и улыбнулась, просияла этой улыбкой искренне и доверчиво. - Я знала, что успеешь, и не боялась. И вырывалась, время тянула.
В дверь робко поскреблись, деликатно покашливая. Девушка плотнее замоталась в одеяло и недоуменно пожала плечами.
- Не хозяин. Но очень тревожится.
- Опять... как думаешь, если я в пути буду притворяться умирающим рыцарем, оставят в покое, или станет только хуже? - Раймон с видимой неохотой, медленно поднялся с кровати, не выпуская руки, и, прежде чем идти открывать дверь, улыбнулся. - А ты всё сделала совершенно правильно. Бояться нельзя, тянуть время - нужно. Жаль, цена высока оказалась. Впрочем, думается мне, стоит её переложить и на виновников. Порой от этого хоть на душе светлее становится. Приятнее.
В дверь постучали настойчивее, завздыхали.
- Открой, - вопреки словам, Эмма придержала его второй рукой, - а то он там изведется
- До сих пор не умер, - Раймон ещё несколько секунд колебался, потом всё же вздохнул и мягко высвободил руку. - Во мне не найдётся нормальной магии даже на то, чтобы убедить его перестать стучать. Вся испортилась после этого... словно источник грязный.
За дверью обнаружился мужчина в изрядно потрёпанной одежде. Крестьянин, заискивающе заглядывая в глаза, мял в руках худую шапку, и Раймон мысленно вздохнул.
- У нас был очень тяжёлый день, отец. Точнее, сначала тяжёлый день, потом тяжёлая ночь. Но раз пришёл - говори, что уж там у тебя такого стряслось, что михаилит занадобился.
Крестьянин поспешно закивал головой и потупил глаза.
- Меня Беном Бисли кличут, - сообщил он, явно стараясь говорить вежливо, - староста Уошбрука, это вот между Пайнсвиком и Эджем как раз, на реке. Три часа езды, ежели неспеша. А стряслось, дык, не оставьте в беде, не откажите в помощи. Мало вашего брата на тракте нынче, раньшее-то крепче погань всю эту держали. А стряслось у нас вон чего: карлики богопротивные детей повадились в лес таскать и харчить там. Мы уж и на вилы их пробовали, да куды... - староста Бен Бисли горько махнул рукой, скривившись, - токмо еды подкинули. Проезжал недели три назад тут воин с Ордена вашего, Рысью назвался, опосля него с неделю тихо было, а потом снова вот. Вы уж не серчайте, Перси-трактирщик сказал, что супруга у вас, должно быть, занемогает. Дык ведь не за спасибо, деньги, чай, на свивальники нужны будут, - звонко рассмеявшаяся Эмма, кажется, сбила его с мысли и староста Уошбрука запнулся, улыбнувшись, - да и Палач из Билберри не каждый день-то наезжает в наши края.
"Хобии, гоблины сволочные".
Слово вызвало к жизни мутные, тяжёлые воспоминания об ощущениях в "Грифоне", об обмякшей на руках Эмме, и Раймон еле удержался, чтобы не вздрогнуть. Чёртов Рысь. Вечно недорабатывает - а деньги, небось, берёт сполна. Сделав мысленную зарубку поговорить об этом с грефье - а лучше с Бойдом - он извиняющеся улыбнулся.
- Прости, отец, но сейчас - не выдюжу. Ранен, сам видишь, - он знал, что вырезе рубашки заметны, почти светятся чистые, белоснежные бинты. - Давай так. Дела у меня в Бермондси, а там и до резиденции недалеко. Или найду там кого, чтобы помог, или сам вернусь.
За неделю хобии могли украсть ещё ребёнка. Или двух. В данный момент ему было удивительно всё равно, в чём, возможно, был и отголосок отродья скоге. Или не было.
- Скажем, в неделю.
- Дык, господин, всем святым заклинаю, - крестьянин попытался было рухнуть на колени, но передумал, - внучку мою утащили сегодня, прямо со двора. Я ничего не пожалею, чего пожелаете. И госпожу перевезем в Уошбрук аккуратно. Да и дом у меня сухой, чистый. Жена готовит хорошо, не то, что здесь!
- Госпоже, действительно, нужны чистый дом, отдых и еда, - медленно согласился Раймон, не оглядываясь. Смесь чувств, почти осязаемая. Одобрение дома и еды. Неодобрение всего остального. И рядом, но не выше - вопрос, который существовал извне, но упорно тыкался, ища лазейки, замедляя время, звенел серебром по обручу. "Что пожелаю, говоришь? Даже то, чего не ожидаешь найти дома по возвращении?". Вопрос обязательно нужно было задать этому чёртовому крестьянину, получив в ответ истекающее полынью и страхом согласие. - Да и мне не помешает. Ну и деньги, конечно, на свивальники-то, без них никуда. Так, госпожа?
Эмма со смешком проворчала что-то невнятное, похожее на "упаси боже", зашуршала одеялом. Скрипнула кровать, когда девушка села на ней. И незаданный вопрос рассыпался порванной ниткой бус по доскам пола.
- Сколь же хотите? Ваш брат сто двадцать запросил, - приободрившись, спросил Бисли.
"Полная плата за половину работы?"
Раймон мысленно присвистнул. Рысь неплохо устроился. Определённо, стоило поговорить об этом с Робом, и дело было даже не в деньгах. Одно дело - отпускать импа, которому и блюдца молока хватит, другое - оставлять гнездо хобий. С коконами. За такое могли пострадать и те, кто проезжали следом. А бывало, что и страдали. Ещё он отметил, что крестьянин, несмотря на потрёпанный вид, даже не вздрогнул, говоря о сотне фунтов. Интересная деревня. Раймон кивнул.
- Столько и хочу. Цена за таких тварей верная, ничего не сказать.
- За внучку - не жалко, - кивнул крестьянин, - чтоб похоронить по-человечески хотя бы.
Эмма мягко ходила по комнате, шелестела юбками, успев одеться, что делала теперь почти мгновенно, укладывала вещи в сумки и - едва слышно вздыхала - настраивала себя ждать.
- Только, умоляю, не надо меня перевозить. Я вполне способна ехать верхом.
Впрочем, в голосе девушки слышался скрываемый смех, а хрипотца и томность от нее - заставили вздрогнуть крестьянина.
Раймон кашлянул, привлекая к себе внимание.
- Да уж, похоронить - это важно и правильно... А где логово этот с... брат ордена, не сказал? А, впрочем, неважно. С одной стороны, небось, ходят-то, да жертв утаскивают?

Со Спектром

Позади давно скрылся из виду тёплый, светлый дом старосты, где нашлась даже отдельная комнатка. Тянулась следом нить от Эммы, в которой регулярно вспыхивало раздражение за излишнюю заботу и квохтание пышнотелой и очень доброй жены Бена Бисли. За то, что упорно не давали тревожиться, потому что "ох, девочка, это же вредно!". Даже тропа хобий, отчётливо видная даже ночью по обломанным ветвям, клочьям детской одежды, следам лап - тоже осталась позади, обернувшись поляной у старого кряжистого дуба, меж корней которого темнел провал логова. А на вытоптанном когтистыми лапами снегу, под коконом из затвердевшей слюны, подвешенном на узловатой ветке, сидели твари - и ждали. Не слыша шагов, звук от которых путался, таял между ветками кустов. Не видя ничего живого, потому что звери сюда не заходили, а Раймона скрывала тьма, слишком плотная, слишком волшебная даже для больших красноватых глаз одичавших фэа.
Раймон кивнул сам себе и полуприкрыл глаза. Чёрная, порченая магия выплескивалась в ночь родниковой водой по льду. Накрывала плащом скоге, под которым хобии, тревожно ворочаясь и топорща усы на шепчущие тени, не чуяли и не могли почуять человека. Скоге не был врагом, не претендовал ни на территорию, ни на кокон, в котором медленно переваривалась украденная девочка, которую староста считал мёртвой. Пусть. К чему обнадёживать. Если выживет, пусть будет неожиданность... просто неожиданность.
Более крупный самец хобии, которого Раймон и магия согласно сочли главным в стае, вздрогнул и внезапно вцепился во второго, выдирая из бока большой кусок мяса. И тут же самка, отяжелевшая, неповоротливая, набросилась на него самого. Раненая хобия тоже отбивалась, как могла, и на несколько секунд на поляне воцарился ад, в котором сверкали клыки, раздавался надсадный хрип, а вокруг плясали тени, ловя капли крови. А когда хобии, наконец, разделились, оставив на чёрном снегу обмякшего альфу, коротко свистнула арбалетная стрела, по оперение уйдя в грудь выжившего самца. За переливающимся щитом мороков Раймон перетёк к соседнему дереву, на ходу перезаряжая арбалет. Он знал, что его не видят, не слышат и не чуят, а самка уже неспособна быстро двигаться, но... привычки умирали с трудом. Самка - умерла легче. А на поляну он вышел только после того, как, тщательно целясь, пробил голову каждой хобии ещё одним болтом. Сюрпризов на последние дни хватало и так.
Разломать кокон оказалось непросто, но найденный поблизости камень - пачкать рукоять в желудочном соке не хотелось совершенно - всё же пробил дыру в основании скорлупы. Когда водопад кисло пахнущей жидкости иссяк, Раймон проломил дыру в боку, побольше. Внутри, свернувшись на неровном округлом дне, лежала пухлая девочка семи лет. С плеч свалились остатки некогда дорогого, плотного плаща, и Раймон одобрительно хмыкнул. Лицо и руки уже покраснели, и внучка старосты наверняка наглоталась едкой жидкости, но одежда неплохо её защитила. Вытащив девочку, Раймон первым делом схватил её за ноги и потряс, чтобы избавить от обжигающей изнутри дряни. Затем, игнорируя слабый кашель и попытки помешать, срезал у неё с ног сапоги, а затем и всю остальную одежду. Помедлив, почесал в затылке, глядя на начавшие уже облезать волосы, потом всё же кинжалом аккуратно обкорнал их как мог коротко.
- Волосы - не зубы. Отрастут...
Голос, приправленный усмешкой, как обычно после долгого использования магии, прозвучал чуть хрипло и непривычно, но заодно и позволил - как всегда - убедиться, что это именно он. Сегодня это было нужно особенно. Найдя чистую на вид прогалину, Раймон растёр в руках снег и провёл по лицу девочки, смывая сок и испарения.
- А ты принц? - с любопытством осведомилась девочка, не успев открыть глаза.
- Бандит, - сообщил Раймон, готовя следующую пригоршню, - страшный. Отнимаю завтраки у несчастных тварей. И ужины тоже.
- Но ты все равно должен теперь на мне жениться, - уверенно заявила девочка, кивая головой сама себе, - ты спас меня, а это значит, что теперь я - твоя суженая. Как Мэриан у Робина Гуда.
Раймон невольно фыркнул. Легенды о благородном разбойнике, конечно, разошлись широко. Почему-то при этом никто не думал о том, что разбойники, которые не улещивают жителей окрестных деревень, долго бы не продержались. Особенно зимой. А счастливо со своей Мэриан граф Хантингтонский вообще жил только в одной балладе. Самой, чтобы не сказать больше, экстравагантной.
- Боюсь, тебе всё-таки придётся найти принца. Славная малиновка, в отличие от меня, до Мэриан принадлежал разве что Малышу Джону. Или отцу Туку, - он задумчиво приостановился, стряхивая с пальцев потаявшие капли. - Возможно, ему это даже помогло...
- Ну значит, - дитя явно имело твердое намерение выйти замуж, - как Изольда у сэра Тристана! И мне холодно, между прочим. А ты их всех убил, этих смешных карликов?
- Очень на это надеюсь, - по крайней мере, пояс больше не светился, да и следов других ему обнаружить не удалось. Хотя имело смысл ещё обойти вокруг деревни в поисках троп. И проверить логово, хотя едва ли там кто-то оставался. Закончив с обтираниями, он завернул девочку в собственный плащ и поднял на руки. - Эти смешные карлики, к слову, тебя почти сожрали. Выпили. Как Изольда твоя любовное зелье, которое, замечу, от этого закончилось и умерло. Наверняка в муках. Но Тристана тебе тоже придётся искать в ком-то другом. И нести ему потом смерть на чёрных парусах. Мало ли принцев в мире?
- Ладно, неси меня на руках тогда, - милостиво позволила девочка, - как настоящую принцессу. А ты мне свой плащ на память оставишь? Чтобы потом, когда вырасту, узнать по нему?
- Как стриженую жертву хобий, - легко поправил Раймон, перехватывая её удобнее. И начиная жалеть, что оставил Розу так далеко. Мог бы, в конце концов, тоже скрыть мороками, жалко, что ли, было? Всё равно чужое. - И, конечно, же, без всяких сомнений, плащ я тебе не оставлю. И не продам. Привык я к нему, знаешь.

с Леокатой, хотя я удивлюсь, если тут есть хоть одна моя строчка

* * * * *

- А вот когда я рожала своего младшенького, вообще забавно было, - вспоминала миссис Бисли, подкладывая Эмме очередную порцию очень горячих и ароматных маленьких пирожков, не обращая внимания на то, что предыдущие не съедены, - да вы кушайте, деточка, как птичка ведь, тонкая.
Эмма досадливо вздохнула. Попытки объяснить, что не беременна, всерьез восприняты не были ("и правильно, деточка, не говорите - примета плохая"), к тому же, бесконечная трескотня женщины нервировала, мешала прислушиваться к шагам за дверью, каждый раз зная, что - не его. Но каждый раз надеясь. Миссис Бисли вообще мешала ждать, отупляла, не давала говорить. А когда Эмма взяла в руки вышивание, и вовсе получилось, как в монастыре, с той лишь разницей, что было тепло, светло и очень добро.
- Муж-то, поди, мальчика хочет? - Болтала, меж тем, жена старосты. - Они всегда мальчиков хотят, а девочек любят больше.
На белой ткани, размеченной угольком, из переплетения ирисов и лаванды, постепенно проступал гордый профиль Раймона. Вышивка, начатая в Кентербери, снова скрашивала ожидание и позволяла не вслушиваться в то, что рассказывала женщина. Хватало и ее эмоций - ровной белизны доброты, испещренной сиренью заботы. Миссис Бисли не тревожилась о внучке, пребывая в уверенности, что михаилит уж точно спасет девочку. И что в мире ничего больше плохого быть не может. Думать так Эмма хотела бы, но опасалась. Жене старосты не приходилось раз за разом провожать мужа на встречу со смертью, не приходилось ждать, готовя нити и промывания для ран. Она не знала, что такое отчаяние и беспомощность от одной мысли - "не вернется". А потому, когда на пороге возник Раймон с девочкой в руках, Эмма так и пошла навстречу, с вышивкой, опережая радостно всплеснувшую миссис Бисли, кинувшегося к внучке старосту, буквально вырвавшего её себе.
- Вот и дождались вы своего папулю! - Хозяйка дома выдала эту слащавую фразу, от приторности которой у Эммы свело челюсти, как раз в тот момент, когда она собиралась произнести свое "я ждала". Пришлось рассмеяться и просто потянуть Раймона за собой, в маленькую, но теплую комнатку, где хватило место лишь для широкой, мягкой кровати и сумок. И уже там, помогая снимать кольчугу, она произнесла короткое, радостное и нежное:
- Дождалась!

10 января 1535 г. Уошбрук. Дом старосты.

Проснулась Эмма от любопытства, чужого и яркого. Спасенная Раймоном внучка старосты с благородным именем Жанна, блестя намазанным мазью веснушчатым лицом, стояла у кровати, наклонив голову и внимательно рассматривала Эмму.
- Нет, - решительно произнесла она, покачав головой, - ты не принцесса. Принцесса должна быть вся кругленькая, мягкая, чтоб посмотреть приятно было. Так бабушка говорит. А у тебя только, - дитя красноречиво обрисовало грудь руками. На себе. Преувеличивая настолько, что Эмма невольно глянула на свою, сравнивая. - И он жениться на мне обещал. Как Робин Гуд на отце Туке.
- Выйди вон.
Приказ прозвучал грубо, но мило беседовать с мелкой нахалкой не было желания и сил. А еще болел бок и совершенно не хотелось выбираться из-под одеяла.
- Не-а, - не согласилась Жанна, упрямо выпячивая нижнюю губу, - сейчас он проснется и мы пойдем в церковь. Сговор записывать.
Эмма вздохнула и приподнялась в постели.
- Милый, - целуя Раймона, позвала она, - к тебе невеста пришла. Просыпайся, прощаться будем. Я не могу вставать на пути вашего счастья.
- Дети вечно всё путают, - Раймон с удовольствием ответил на поцелуй, даже не глядя на девочку. - Она - невеста Робина Гуда. Или Тристана. Конечно, за столько лет в могилах они, наверное, выглядят не очень, и даже не очень понятно, где копать, но при таком упорстве - не беда.
- Тогда я не понимаю, причем здесь монах Тук, - задумчиво сообщила Эмма, укладывая голову к нему на плечо, - и почему это настырное дитя пришло сюда.
Девочка полыхнула вспышкой, багрянцем злобы и, не промедлив, ответила:
- Не трогай его, ты, тощая кошка. Это мой нареченный, мой принц!
- Эдуард Аквитанский, - язвительно согласилась Эмма, зябко натягивая одеяло до подбородка.
- Отец Тук - это, наверное, к тому, как именно она собирается любить Робина Гуда или Тристана. Хотя, - Раймон помедлил, глядя в потолок, - всё равно непонятно. Ей это, наверное, было бы сложно. Или физически, или в сути христианской добродетели. Или и то, и то. Кто их знает, эти легенды. А сюда почему - и подавно не знаю. Воспитание отвратительное, наверное. Может, хочет начать копать тут? Через пол, конечно, неудобно, но, снова, при должном старании...
- Правда? Правда - Эдуард Аквитанский? - Жанна обрадовалась так искренне, так чисто засветилась счастьем, что Эмме ее стало даже жаль. На мгновение. - Но ведь это...
Не договорив, девочка остолбенела, плавно развернулась с открытым ртом и тихо вышла, плотно закрыв за собой дверь. Проводив ее взглядом, Эмма легко провела пальцем по одному из многократно изученных шрамов Раймона.
- Ты совсем не умеешь выбирать себе женщин, - посетовала она, - то послушницу уволок, то теперь вот... Принцесса.
- Всё наоборот, - лениво возразил Раймон. - Это женщины ужасно выбирают. Всяких проходимцев, трикстеров, заманивателей в приманки и чуть ли не бандитов богопротивных. Я же выбрал совершенно правильно. Напомнишь мне только в следующий раз, если уж платят за "то, что можно похоронить", то и везти что-нибудь подходящее для этой цели?
- Я уже столько должна тебе напомнить, что даже забываю - что именно, - проворчала Эмма, плотнее укрывая и его, отчего на мгновение оказалась в теплой темноте.
Следующее пробуждение случилось после полудня, когда с кухни заманчиво потянуло обедом. Заманчиво даже для Эммы, хотя подниматься было тяжело - у обоих бока налились синевой, к тому же Эмме, после всех волнений, до сих пор хотелось спать. Но, все же, поднялась и даже надела корсет, тут же скривившись от боли. События той ночи вспоминались смутно, точно в тумане. Страшно не было, как она и говорила Раймону, было одиноко и очень больно. Похититель одной рукой держал ее за горло, другой шарил по телу, не упуская случая, и по чувствам понималось, что ей суждено работать для монастырских воров не только даром. Но сказать об этом стоило позже. Второе Билберри им не простят.
Обед действительно был очень вкусным и сытным, хоть и постным - из рыбы. Рыбой слабо пахло везде, и Эмма, объяснявшая для себя это постом, удивилась, когда староста обронил за столом, что деревня живет рыбной ловлей.
- А вот еще, господин Фламберг, - вкрадчиво продолжил он, - в одном дельце не поспособствуете?
- Надеюсь, оно не касается свадеб и сговоров? - улыбнулся Раймон.
Староста рассмеялся и махнул рукой в сторону насупившейся девочки.

с Леокатой

- Да вы не серчайте, Жанна - девочка хорошая, умная, только сказки шибко любит. Нет. У нас на реке девки эти богопротивные, мавки, объявились. Рыбалку потртят. Уходить не хотят. Вы б поговорили с ними, обучены должно быть.
Эмма вздохнула. Ей отчаянно надоели богопротивные девки с рек, вонючки с помоек и прочие твари, с которыми Раймона призывал сражаться Устав, который он, впрочем, частенько игнорировал. Хотелось простого отдыха, чтобы залечить раны и ушибы, отоспаться и побыть вдвоем. Вместо этого, вопреки желаниям, им предлагалось беседовать с нахальными девчонками, монастырскими ворами и мавками.
- Не хотят... - судя по голосу, Раймон думал примерно о том же. Невзирая на уставы. - А что, предлагали? Беседовали? Пусть даже необученно?
- Рыбаки пробовали. Да девкам этим, известно, одно надо... А по-хорошему не понимают, плюются да грязью швыряются. Ну, и рыбаков утягивают.
Огорчение старосты было таким искренним, что Эмма снова вздохнула и с тоской покосилась на Раймона. С тоской же на него косилась и Жанна. Правда, во взгляде девочки было еще и благоговение, и какая-то недетская жадность.
- А по-плохому вы не пытались? Да и... скольких утянули-то? И давно ли? Вы бы, мастер Бисли, подробнее рассказали, с начала с самого, а я пока и подумаю.
- Так пятерых уже, - проворчал староста, - они давно жили рядом тут, по течению выше. Бывало, и девки дурные к ним топиться бегали. А вот недели три уж как бесчинствуют у нас. Я и Рыси-то говорил, но он отказался, грит, гребостно ему.
Девочка явно пыталась копировать ее, тощую кошку Эмму. Даже сидела теперь также - ровно, откинув голову, будто ее оттягивала тяжелая коса. И ало, яро алкала взгляда Раймона, который на неё не смотрел. Совсем.
- Ага. А три недели назад или чуть раньше, ничего там, выше по течению, не приключалось?
- Да вроде как мельник колдуна нанял какого-то, а тот реку и отравил. Так что, рыба повсплывала.
Теперь Эмма невольно сочувствовала уже мавкам. Им сопереживалось легче, чем мельнику, старосте или вот Жанне, медленно увядающей без внимания своего принца.
Раймон тяжело вздохнул.
- Замечательный колдун, да и мельник тоже, как на подбор... а что, ниже по течению нет места побезлюднее? Куда, значит, девки снова бегать смогут?
- Так ниже Эдж, - удивился староста, - да мы б и не против, пущай живут, лишь бы рыбаков не трогали.
- Да против природы не попрёшь. Ладно, впрочем, поговорить-то можно, - проворчал Раймон и глянул на Эмму, подняв бровь. - Госпожа желает составить компанию в прогулке по реке? Только косу спрятать придётся, не любят они этого. А то придёт такая, да как начнёт ухажёров отбивать... ха. И ведь несмотря на магию же! И на то, что не сплошь дуры тонут.
- Речные прогулки полезны, - сообщила в ответ Эмма, послушно наматывая косу вокруг головы. - Надеюсь, миссис Бисли одолжит мне платок?
- А мастер Бисли скажет, сколько деревня готова заплатить, буде мы сможем вашу проблему решить? - подхватил Раймон.
- Фунтов шестьдесят, наверное, - пожал плечами староста, заставив Эмму улыбнуться его скупости. Бисли ощущал пальцами, как пересыпаются монеты в деревенской казне, как пахнет металлом и теплом.
- А я с тобой!
Молчавшая доселе Жанна встала и, подойдя к Раймону, вознамерилась повиснуть у него на плече, но, встретив короткий взгляд, явно неожиданно для самой себя оступилась и вместо этого наткнулась на спину деда. Раймон же поднялся и кивнул старосте.
- Договорились. Посмотрю, что можно сделать. А девочку лучше заприте, - судя по голову, в то, что это получится, он верил не слишком. - Мавки до такой мелочи охочи. Тогда и хоронить будет нечего, - он помедлил, потом уточнил: - Долгое время.

Со Спектром

Берег реки был пуст. Ни рыбаков, ни мавок, ни Жанны, хотя та и пронзительно визжала, не желая оставаться дома. Платок - мешал, но и сочетался с зеленью шубки, давил на голову, будто арселе, а потому всю дорогу Эмма поправляла его, точно это могло помочь. И несла сумку с гребнями и лентами, которые Раймон, казалось, собрал со всей деревни. А еще, похоже, она начала привыкать к будням супруги михаилита, потому что совершенно не удивилась, когда из воды вынырнула зеленокосая девица, обнаженная по пояс. Эмма подозревала, что мавка обнажена и ниже, но мутные воды быстрой и не замерзшей даже зимой реки надежно скрывали нежить. Весело расхохотавшись, утопленница отловила проплывающую мимо льдину и навалилась грудью на нее.
- Большой, красивый, - оценила она Раймона, - горячий. Не хочешь искупаться, радость моя долгожданная?
- Не-а, - Раймон демонстративно сложил руки на груди так, чтобы блестнуло орденское кольцо, и встал потвёрже. - И так, говорят, слишком много купаются. Жалуются, знаешь ли. Королеву не покличешь, фигуристая ты наша?
- А на что нам королева? - Из-под той же льдины выглянула вторая барышня, с огромными синими глазами. Эта и вовсе вспрыгнула на хрупкую, зеленую в гранях пластину, и разлеглась, точно на кушетке. - Втроем интереснее. И вода, - она с нахальной усмешкой плеснула в Раймона, - замечательная.
Раймон стёр с лица обжигающе холодные капли и вздохнул.
- Королева нужна всегда, - наставительно заметил он. - Особенно, чтобы поговорить о воде, коро... тьфу, мельниках и капу... тьфу, рыбаках. Кто позовёт, той достанется лента. Алая.
- А покажи ленту, - заинтересовалась та, что была наполовину в воде, поглядывая на Эмму. Предложение мавку соблазнило настолько сильно, что пришлось молча вытащить именно алую ленту из сумки и передать Раймону.
Тот покачал длинную полоску яркой ткани, пропустил между пальцами и поднял бровь, глядя на мавку.
- Одной мало, - тут же сообщила нежить, отталкиваясь от льдины и подплывая к берегу, - за две сныряю за королевой, чего уж.
Раймон кивнул, замотал конец ленты в камешек и бросил мавке, не подходя вплотную.
- Вторая - когда приплывёт. Заплетёшь обе - все иззавидуются.
Мавка довольно взвизгнула, ловко поймав украшение, послала томный воздушный поцелуй и нырнула. Но вместо королевы тут же вынырнули еще с десяток девиц, хихикающих и кокетливо поглядывающих на Раймона. На Эмму никакого внимания они не обращали и она, вздохнув, уселась на поваленное бревно, уговаривая себя, что к нежити ревновать глупо.
- Здесь, говорят, лентами всех одаривают? - лукаво улыбнулась одна из мавок, подмигивая Раймону.
- Так мы и без лент на все готовы, - подхватила другая, - только позови.
- Или сам к нам приди, - поддержала третья.
- Да и на что девку привел? - Четвертая и вовсе вышла на берег во всей своей ослепительной наготе, но ближе подходить пока не стала, уселась на валун и принялась перебирать влажные пряди. - За юбку прячешься? Такой сильный воин...
- Наверняка надолго хватает...
- ... а с девкой....
- И сюда пришел...
- ... так не справляется, девка-то...
- Или с одной скучно...
-... ныряй к нам, милый, с нами весело!
- И ленты не забудь!
Счастье, что чувства у них были хоть и человеческие, но приглушенные, и разнообразием не отличались. А потому можно было спокойно наблюдать, не отвлекаясь на размышления о смысле того или иного оттенка.
- Веселье, - заметил, не понижая голоса, Раймон под непрестанный хор, - в основном заключается в том, чтобы скоренько утонуть, а потом быть съеденным стаей этих милых дам. Потом, разумеется, остатки ещё пойдут рыбам, но я не уверен, что хочу поддерживать экологию таким образом.
- Наговоры!
- Иди сюда, красавец, мои поцелуи слаще меда...
- ... ничего рыбам!
- Ленту-то подари...
- ... и мне!
- И мне!
- И нам!
- Сейчас, - также громко сообщила Эмма, - их искренне волнуют ленты. Много лент. Красивых.

с Леокатой

Неожиданно всплывшая у самого берега утопленница не была похожа на остальных, хотя бы потому что прикрылась юбкой, сплетенной, кажется, из водорослей. При виде нее остальные замолчали, точно их заткнули и почтительно отступили вглубь. Так, что головы только остались торчать на поверхности.
- Звал? - Поинтересовалась она, плавно поднимаясь на ноги.
Эту не интересовали ни ленты, ни Раймон. По Эмме она скользнула холодным, с зеленью интересом - и только.
- Звал, - подтвердил Раймон, кивнув - вежливо, пусть и неглубоко. - Михаилит Фламберг. Поговорить бы стоит, потому как жалуется староста Уошбрука, что рыбаков утягиваете.
- Тот самый? - Королева мавок изумилась искренне, совершенно по - человечески, удивив этим и Эмму. Яркой, оранжевой вспышкой прокатилось по ней это изумление, вызвав чуть нервный смешок. - Фламберг? Дорого, должно быть, мы обойдемся старосте Уошбрука.
Раймон миг помедлил, потом небрежно пожал плечами.
- Не разорится. К тому же, своё главное сокровище, хм, уже при нём. Надеюсь, навсегда. Но я удивлён. Вроде бы, с вашим народом пути пересекались нечасто... Слухами, видать, полнится не только земля, но и вода?
- Госпожа Ворон и ее слуги ходят везде, - кивнула мавка и улыбнулась, - нам нет дела до фэа, но и о том, что творится в мире - мы знаем. А староста Уошбрука напрасно клевещет. Всего-то двух хамов и утащили.
- Говорил, пятерых, - уточнил Раймон. - Но и два - всё равно не дело. Даже один. Даже если хамы... кстати, а почему - хамы? Кроме происхождения.
Эмма вздохнула и принялась постукивать сапожком по бревну. Переговоры, кажется, обещали затянуться. Мавка лгала и не лгала одновременно. Хамов, кажется, было больше и они действительно хамили. Смешок адресовался одновременно Раймону и - получившейся скороговорке-парадоксу. "Хамы хамили". Забавное сочетание.
- Может, и больше двух, - неохотно созналась королева, - ну так они девочек за волосы тащили, а одну даже прямо на берегу разделали! Как... как кролика!
Раймон бросил короткий взгляд на Эмму.
- Совсем не по-соседски, согласен, - он потёр подбородок, пожал плечами снова. - Лучшая проблема - та, которую решать не мне. Если деревенские не будут лезть сами - ты сможешь удержать своих девочек? Не обязательно же вам именно их есть.
- С этим-то, - мавка похлопала ладонью по груди, там, где у людей находилось бьющееся сердце, - не поспоришь. Девочкам надо что-то есть. Мельник давал нам двух овец, мы взамен не трогали работников и даже очищали колесо. Пока не продал мельницу.
- Не лжет, - не выдержав долгого молчания, проговорила Эмма вполголоса, упрекая саму себя за то, что обнаружила дар снова.
- Ага. Мне начинается казаться, что проблема не требует вмешательства ордена, - проворчал Раймон и кивнул. - Пожалуй, я в настроении ещё поговорить со старостой. Авось получится обойтись ему ещё дороже.

- Синантропная нежить, - негромко заметил Раймон, когда они отошли достаточно далеко, оставив позади и мавок, и берег со льдинами. - Они ведь могут сосуществовать с людьми без особенных проблем. Даже работать способны. Всех-то дел - договориться, и всем выгодно. Правда, уже не имп, тут блюдечком молока не обойтись, но всё-таки.
- А ведь староста не врал, - задумчиво сообщила Эмма, согласно кивая его словам. - Он или не знал о хамах, или врет так, что верит сам.
Раймон хмыкнул.
- Не удивлён. И всё же, хотелось бы, чтобы деревня как-то договорилась. Пусть старейшина не знал - но управляет здесь всё равно община. Вдруг поймут, что им выгоднее? - если он и верил в подобное, то тщательно эту веру скрывал. А вот скепсис в голосе звучал открыто. - Там ведь часть и из их деревни, в конце концов.
- Уезжать, наверное, поздно? Снова в ночь. Признаться, мне надоело соглашаться и тут же опровергать, что беременна. И девчонка эта тоже - надоела.
Она не жаловалась, просто рассуждала. Говорила, хотя горло и саднило до сих пор, точно душили изнутри. И ныл бок, и зудели синяки на руках. Но говорить хотелось, пусть даже и не совсем о том, что волновало. И в объятия хотелось почти нестерпимо, но с этим нужно было подождать. А еще Эмме остро не хватало тех платков, которыми они прикрывали речь и чувства поначалу. Несмотря на то, что сама сдергивала их один за другим. Не взирая на то, что покрывала эти отдаляли, сближая. И даже то, что последний из них исчез недавно (а казалось - вечность прошла!), не смягчало чувство утраты чего-то важного. А может быть, и не важного, а Эмме просто хотелось загадок, будто бы их было мало в жизни.
- О, да, Жанна, - Раймон бросил на неё взгляд искоса. - Ты знаешь, если бы она стала живой неожиданностью, её пришлось бы отдавать в орден. Магистры давно, кажется, поговаривали, что надо бы, надо девочек... в этом случае её вполне могли бы отдавать в подопечные. Представь, стала бы почти дочерью! Как там говорил староста: хороший, умный ребёнок, который любит сказки. Почти мечта.
Эмма задумчиво глянула на него и улыбнулась, прижимаясь к плечу.
- Куда уж неожиданнее? Но я, пожалуй, помечтаю о такой дочери после. Когда-нибудь. Не сейчас.

Со Спектром

Староста встретил их безмерным удивлением, а Жанна - радостно, по-щенячьи прыгая вокруг Раймона и преданно заглядывая ему в глаза.
- Так быстро, господин Фламберг? Неужто договорились?
Недолго поколебавшись, Эмма потянула Раймона за рукав, наклоняя к себе.
- Удивляется, искренне.
Шепот был настолько тихим, что его с трудом слышала она сама. Да и староста удивлялся по-прежнему, явно не слыша ее. А вот мерзкая девчонка с любопытством наклонила голову и улыбнулась во весь рот, лишенный двух зубов.
- Так вот зачем ты ему! - Радостно пропищала Жанна, клещиком цепляясь за ногу Раймона. - Вот зачем!..
Она собиралась сказать что-то ещё, но не успела. Наткнулась на взгляд - первый, которого её удостоили на всю сцену, - зевнула, широко, забыв прикрыть рот, и, моргнув, осела на пол, тихо посапывая. Продолжая, впрочем, цепляться за сапог.
- Нечего ей это слушать, - вытаскивая ногу, пояснил Раймон старосте так, словно ничего не сделал. - И договорился, и нет. Точнее, сговариваться вам. Мавки могут не трогать рыбаков, если их будут снабжать мясом. Возможно, даже смогут за это работать. Королева их говорит, мельник платил по две овцы за безопасность и чистку колеса. У вас, думаю, им дела тоже хватит? Только есть одна беда...
- Одна? - снова удивился староста, поднимая внучку и бережно укладывая ее на лавку, - их там штук двадцать, господин. А вы говорите - одна.
Раймон пожал плечами.
- С теми двадцатью королева справится. Дело в другом. Кто-то из деревенских пытались ловить мавок. Одну даже поймали и разделали, думаю, чтобы продать внутренние органы скупщикам. Мавкам, как вы, господин Бисли, наверняка понимаете, подобное совершенно не нравится. Поэтому тут, в общем-то, вопрос: способны ли вы жить в мире с обеих, скажем так, сторон. И там уже сговариваться и о работе, и о плате. Спокойно, без утоплений с одной стороны и выниманий ценных и не очень органов - с другой.
- Да ведь, господин мой, - снова искренне удивился староста, но этого удивления Эмму передернуло, совсем как в лавке Крессла, - если нежить поганую и разобрали на части, так что с того? Цены растут, шиллинг падает, а людям есть охота и одеваться. Да и вино на столе иметь неплохо б. Деньга лишней не бывает. Странные ваши слова.
- Сам себе удивляюсь порой. А что же, то, что часть мавок из ваших же - тоже нежить поганая? Ну вот, например, - Раймон бросил взгляд на безмятежно спящую девочку, - если бы Жанна к ним попала, её бы вы тоже разобрали на части?
- Да ведь Жанна к ним и не пойдет, - староста устал удивляться и любовно глянул на внучку, а Эмма отчетливо поняла-ощутила окончание фразы "сама и придумала". Остро и резко пахнуло серой и молоком - Жанной, сладковато и свежо, рыбно - рекой, тлением и почему-то розами - мавками, а сам староста казался пустой куклой теперь, будто эмоций у него и не было. С трудом сдержав восклицание, она снова потянула Раймона за рукав, обвила шею руками, прижимаясь к нему, словно для поцелуя.
- Жанна все это и придумала.
- Бывают ли в Англии нормальные деревни? - выдохнул ей на ухо Раймон и добавил громче, для старосты: - Так ведь от несчастной любви, как водится. Но, конечно, ваша правда. Дети - они забывают быстро, памяти-то ведь коротко. Завтра другим человеком проснётся.
- Я выспалась, - девочка подскочила на лавке также внезапно, как и заснула, - неожиданно сморило как-то, дедушка.
Смерив осуждающим, влюбленным и огорченным взглядом Раймона, Жанна вцепилась в юбку Эммы и потянула за нее.
- Отпусти! - заверещала она. - Он мой!
- Никаких детей! - Вздохнула Эмма, послушно разжимая объятия и разворачиваясь к маленькой, мерзкой и назойливой сопернице. Кажется, оплеуха, от которой Жанна улетела к лавке, была для той неожиданностью. Девочка некоторое время посидела на полу, прижимая руку к щеке и баюкая покрасневшее ухо, а затем встала и решительно, твердым, воинственным шагом, направилась к Раймону, под умиляющимся взглядом старосты. Впрочем, Бисли еще и злился - на нее, Эмму, багрово, точно она ударила не дурно воспитанного ребенка, а осквернила местное божество.
- И что же у нас тут? - ласково поинтересовался Раймон. - Не фэа, не подмёныш... демон? Чужедушец?
Староста вздрогнул, испугался, полыхнул голубым льдом страха, а девочка остановилась, не доходя трех шагов до Раймона. Она не чувствовала сейчас ничего, кроме упрямство и странной алчности, желания даже не обладать, а владеть Раймоном безраздельно. Но где-то глубоко, скрываясь за этим упрямством, жили и страх, и расчетливость. И чувства ее снова пахли серой и молоком и лишь самую чуть - ландышами.
- Дедушка, - голос был жутко недетским, - мой принц только что изъявил желание пройти в церковь, для венчания.
Взгляд карих глаз был устремлен при этом на лицо Раймона. Бисли кивнул и начал было подниматься с лавки, на которой сидел, когда девочку развернула вторая оплеуха. Эмме до бешенства надоели её выкрутасы, будь Жанна хоть самим Антихристом.
- Не убей только, хуже будет, - предупредил Раймон и сжатыми губами улыбнулся девочке, встряхнул пальцами, словно сбрасывал капли. - Не работает твой глэмор. Зато...
Староста, растерянно опустившийся обратно на скамью, обмяк и повалился на бок, когда подскочивший, как кошка, Фламберг ударил его затылком о бревенчатую стену.
- Лови её!
Девочка рванулась к двери, точно у нее в ушах не звенели боль от оплеух, не грызла обида, не заплетались ноги и не хотелось спать. Но Эмма успела, как успевала ловить паршивок, вытаптывающих аптекарский огород в обители. И держала ее цепко, за хохолок на макушке, чуть наклонив голову девочки на бок. Жанна с яростью визжала и лягалась, но по ногам под пышными юбками попасть было не просто.
- Поймала, - сообщила Эмма, и в который уж раз удивилась своему спокойствию.
- Отлично.
Раймон прижал пальцы к шее девочки под челюстью, и через несколько секунд та повисла в руках Эммы без движения. Старостихе, которая невовремя поднялась из подвала с лукошком в руках, хватило одного жеста, чтобы закатить глаза и повалиться на пол мягко, как кукла. Раймон упёр руки в бока, глядя на девочку.
- Осталось придумать, как это достать, и что с ним потом делать.
Эмма уронила девочку на пол и отошла к лавке, на которую и уселась рядом с бездыханным старостой.
- Как ты изредка вздыхаешь, - медленно припомнила она, - и ведь за это никто не заплатит?

с Леокатой

Это заставило Раймона помедлить.
- Верно, - он задумчиво потёр подбородок. Эмма была права. Не заплатят. Даже не поверят. И, если делать всё правильно, даже не узнают, что случилось. - Хотя я почти уверен, что без этой неведомой зверушки смогу уговорить старосту... хм, если от него что-то осталось ещё... в общем, заплатить за разговор с мавками. А вот бесхозная душа, которая вселяется в детей и при этом черна настолько, что разрабатывает подобные планы, конечно, дело иное. С другой стороны, - он потыкал носком сапога подол жёлтого платья, - чёрная душа... дорогая, признаться, мне это кое-что напоминает. Никого иного, как Крессла и всю их милую группу. Есть в этом некий знакомый отпечаток, не находишь?
- Нахожу, - вздохнула Эмма, устало кивнув, - от этой девочки даже ощущение такое же, как в Билберри. Но я это поняла только сейчас, когда ты сказал об отпечатке.
- Что приводит нас к интересным вариантам на тему оплаты, - пробормотал Раймон, и со вздохом глянул по сторонам, уделив особенное внимание тщательно задёрнутым двойным занавескам на дорогих стеклянных окнах. По запертой крепкой двери. Вздохнул снова и добавил морок, окутывая комнату непроницаемой пеленой. - Князь Велиал, ангел от Престола Его Агриэль, сдаётся мне, тут у меня в ногах валяется вкусная, тёмная душонка из ваших.
В наступившей тишине с потолка упала золотистая капля, но до пола не долетела, превратившись в искру, закружившись снежинкой на ветру, хотя воздух в комнате был спокоен. Искра, золотом пометавшись по комнате, вспухла каплей снова, увеличилась и вспыхнула, ярко, обжигающе, заставляя зажмуриться. А когда свечение угасло, то на дощатом полу стоял Велиал. Судя по изумленному взгляду Эммы - похожий на своего призывателя настолько, что можно было бы принять за братьев. Но все так же одетый в черное, расшитое цитринами, отбрасывающими отблеск в желтые пустые глаза.
- Торопыга, - приветственно кивнул демон, с интересом озираясь и похабно улыбаясь Эмме, - очаровательная дама. Не слишком вкусная душонка.
- Торопыга, - с этим спорить было бессмысленно. Сейчас торопиться хотелось особенно - от усталости и внешней, и внутренней. Казалось, даже ушиб начал внезапно болеть сильнее. Ну почему это не могла оказаться просто хорошая деревня со стаей хобий под боком? Взгляд Велиала, брошенный на Эмму явно специально, неожиданно раздражал тоже. Хотя и не должен был. - И дама очаровательна так, что и словами не выразить. А вот душонка в этой оболочке, - он коснулся сапогом девочки, - ну, если вы говорите, что невкусная... сколько ваша братия её дожидается? Думаю, не первую жизнь. Чужедушцы-то дичь редкая.
Демон мягко, с явным наслаждением, прошелся по комнате, стараясь ступать по одной половице, с оттенком брезгливости рассмотрел занавески и потыкал пальцем в морок. А затем, развернувшись, улыбнулся так, словно Раймон пошутил о чем-то милом. Например, о пушистых зайках.
- Что такое сотня лет для вечноживущих? - Вопросил он, улыбаясь. - Ждали ведь, не торопились.
- Ну, тогда и в самом деле торопиться некуда, - развёл руками Раймон, - хоть до второго пришествия пусть тела меняет. Поймаю во что-нибудь покрепче, другой пользы с неё и нет, выходит.
Велиал пробежался обратно и остановился прямо напротив, глядя в глаза.
- Не поймаешь, - неожиданно серьезно сообщил он, - и не потому что торопишься или сил не хватит, а потому что это - Мария-врачевательница из местечка Кальчинато. Слышал о такой?
- Дьяволопоклонница, детоубийца, врачевательница, - медленно проговорил Раймон, скорее для Эммы, вспоминая то дело с невиданно мягким приговором. И снова, ещё как тогда, читая процесс, задумываясь о том, не нашла ли Мария способа влиять на инквизиторов даже в тюрьме. Теперь же добавились мысли о том, кто же сгинул в клетке в её теле. - Действительно, что же такое - сотня лет... только, чего же она ко мне прицепилась.
Расхаживающий во время раздумий и речи Раймона демон снова пристально глянул на молчащую и спокойно наблюдающую за ним Эмму и усмехнулся.
- Как и не монашка, - кивая на девушку, пожаловался он, - даже скучно. Не боится, не молится... изучает. Мария же ко всем цепляется, кто ее спасти рискнул. Есть у переселенных душ особенность такая - влюбляются в спасителей. Как помог ей тогда молодой монах бежать, так и пошло... Хорошо, торопыга, ты устал, а потому не будем долго торговаться. Чего ты хочешь за то, что возвращаешь преисподней причитающееся нам уже давно?
Раймон помедлил. Как ни парадоксально, об этом он заранее не подумал. Что говорило и о торопливости, и об усталости. Ещё услуга? Деньги? Зарытый где-то клад? Поместье в глуши со стаей лесавок рядом, если станет скучно? Он внезапно улыбнулся, как не случалось уже давно - несколько дней, наполненных охотой, нападениями и ложными следами.
- Да забирай ты эту Марию. Просто так. Только ребёнка оставь. И мы с совсем-не-монашкой, моим милым михаилитом в юбке, которым я до невероятности горжусь, разгребём остатки и поедем дальше.
- Торопишься, а в долг все равно вогнал, - без тени скуки и сожаления сообщил ему демон, - договорились.
Исчез он просто, без вспышек и прочего фанфаронства, не подходя к Жанне даже. Но сразу после исчезновения Эмма вздрогнула и удивленно сообщила, бережно поднимая девочку:
- Она совсем младенец. Боится, холодно и хочет, чтобы утешили.
- У неё для этого будут целых два оч-чень любящих человека.
Раймон пробежал пальцами по голове сначала старосты, изучая остатки магии, потом, медленнее, занялся его женой. Той пришлось хуже, что было почти странно. При всей аккуратности работы, которой можно было только восхищаться, именно женщине пришлось хуже, хотя требовалось ей гораздо меньше мороков, окутавших и перенаправивших любовь к детям на Жанну и только Жанну, до слепого обожания и желания выполнять любые капризы. Снять эту сеть он не мог, но подправить - пожалуй. Касание тут, касание там, и люди, свободные от контроля, пусть и отвыкшие за эти годы от свободы воли, всё же будут любить внучку именно как обычную девочку. Заботиться о ней, думать о том, что для неё лучше. Например - жить в деревне, которая не воюет с мавками. Догонять других детей после того, как так вот странно подействовал на Жанну яд хобий. С задержкой. Бывает. Всюду чёртовы мутанты, вот ведь закавыка. На магию ушло немало времени, зато, закончив, он довольно кивнул. Староста не останется пускающим слюни идиотом, а что будет теряться в сложных вопросах, выходящих за рамки привычного - пусть. Лучше, чем быть пустой куклой. Всё-таки чужедушица своё дело знала отлично. Другой специалист просто искорёжил бы всё прямыми приказами, но не Мария. Врачевательница подсказывала, связывала, а не рвала и ломала. Мастер. И работать с настолько податливыми разумами, да ещё спящими, тоже было совсем просто. Особенно после того, как с плеч свалился лишний груз, унесённый демоном. Который за это остался ещё и должен. Красота. И никакого предназначения. Эта же лёгкость заставила почти протанцевать к Эмме, несмотря на боль в боку, положить подбородок на плечо, сдув мешающий локон.
- Хочу ванну. И выпить. И, возможно, сказку.

Со Спектром

Рандвик. Поздний вечер. "Одуванчик".

Горячий, очень сытный и вкусный ужин, крепкое и терпкое вино обнаружились в придорожном трактире в Рандвике. Носивший название "Одуванчик", видимо, из-за прически и прозвища его хозяина - тощего, но радушного полуорка, он был настолько чистым, что даже устроил взыскательную и придирчивую Эмму. А еще здесь, как ни странно для такой глуши, была большая медная ванна, которую застелили полотном и закидали дно цветками лаванды и веточками мяты, наполнявшими прогретую комнату благоуханием летнего Прованса. Горячая, очень горячая вода утоляла боль в боку, а тонкие, но сильные пальцы Эммы разминали плечи, снимая напряжение суматошных дней. Разглаживая и разгоняя одни воспоминания, поднимая ближе к поверхности другие. И Эмма то напевала, то декламировала стихи знакомых с детства поэтов Лангедока, сопровождая их комментариями, не всегда приятными для авторов.
- Ласточка, ты же мне спать не даешь -
Хлопаешь крыльями, громко поешь!
Донну свою, за Жирондой-рекою,
Зря прозывал я Надеждой Живою, -
Не до тебя мне! Что песенка эта
Бедному сердцу, чья песенка спета!
- Бедняга, - в голосе девушки не слышалось ни тени сочувствия, - довели, с птицами разговаривает... В обитель как-то приехал такой, баронет, правда, он их понимал на самом деле. Долго молился и каялся, а потом сестры смогли разговорить его. Дело оказалось не в птицах. Проезжал он однажды через какое-то свое поместье и увидел крестьянина, очень похожего на него самого. "О, - воскликнул наш баронет радостно, - кажется, здесь славно погулял мой отец!" -"Нет, - ответил ему крестьянин, - здесь славно погуляла ваша мать!". Уж не знаю, хотел ли холоп уязвить господина, но тот очень искренне расстраивался, подозревая, что рода он, быть может, и не знатного.
- В ордене есть юноша, который действительно разговаривает с птицами, - лениво заметил Раймон. - Очень полезно, особенно на тракте. Хотя, по правде, большая часть пернатых - дуры дурами. О чём говорить с той же ласточкой, если у той всех мыслей - как бы муху поймать? Но, дорогая, кажется мне, ты рассказываешь эту историю не с той стороны.
Эмма на мгновение замерла, а затем усмехнулась и принялась за шею.
- Думаешь, история звучала бы интереснее, если бы я ее рассказывала со стороны ласточки? Или, скажем, крестьянина?
Раймон усмехнулся в ответ. С гордостью.
- Дело не в роли. Для баронета ты слишком мало внимания уделяешь происхождению, для крестьянина слишком хорошо одета, а для ласточки слишком хорошо умеешь думать. Поэтому - перемена скажется лишь на выборе слов... или писка. Нет. Вопрос, как почти всегда - в расположении артиста. Выступать следует перед аудиторией, а не за ней. Поближе. И по совпадению, ванна достаточно велика для двоих. Не зря же служанку за водой гоняли? Забыв, правда, напугать.
Эмма едва слышно вздохнула, зашуршав тканью. И встала сбоку, закалывая еще влажную от предыдущего купания косу. На небольшой, крепкой груди всадницы, проводящей все время в седле, тонкой талии, с четко прорисовывающимися уже мышцами, даже на округлых ягодицах багровели синяки, оскверняя молочную белизну кожи.
- Достаточно близко? - поинтересовалась девушка, усаживаясь в объятия и игнорируя противоположную сторону ванны. - Но ты не прав. В этой песенке ласточка беседует живо и отнюдь не о мухах. Она жалуется, что некая Донна держит ее на посылках и заставляет всюду напоминать про:
Перстень заветный, застежку колета
И поцелуй в подкрепленье обета.
Поцелуй, иллюстрировавший слова, был нежен и горяч, как и всегда у Эммы. С привкусом мяты и груш, которые нашел в своих погребах трактирщик. Но и чуть горчил - неуверенностью и странной опасливостью, точно где-то под рукой Раймона была кружка с отваром.
Он сокрушённо покачал головой.
- И мне вечно напоминать приходится. Значит, ласточка. Воронок, получается.
Пальцы коснулись изгиба тонкой ключицы, провели по груди, легко избегая жёлтизны, не задевая чёрного, зато пером пройдясь по нежно-розовому, накрыли белое. Раймон вдохнул знакомый запах ириса, чистой кожи и улыбнулся Эмме - поддразнивающе, хотя чувствовалась и в этом нотка сумерек, дуновение осеннего дождя. Едва-едва.
- В самом деле, похожа. Дымчатая. И коса вместо хвоста. Но что ж за мир, где всякие гады в птиц превращают. Колдуны, не иначе.
- Огромный мир, - слова Эммы сплелись со вздохом-всхлипом, руки обвили шею, взъерошив волосы, - непознанный. Яркий. Но ведь птицей быть хорошо, в самом деле. Птицы свободны, их не запереть в светлице, они улетают, лишь распахнешь окна, раскроешь клетку. А если им иногда приходится отращивать перышки, то что с того?
Раймон устроил её на коленях удобнее, прижал к себе. Плеснула за край ванны вода, подостывшая, но всё ещё тёплая, успокаивающая. Почти не ощутимая, но дающая невесомость. Смягчающая касания, отчего хотелось их больше и сильнее. Он коснулся губами жёлтого, дыханием по мокрой коже обвёл чёрное.
- Ничего. Птица от этого точно не становится хуже, перья на воле - обновляют, придают смыслы открытым небесам. А дураки, которые считают, что ласточка тоже щебечет в клетке подобно бестолковой канарейке - часть мира непознанного, но умаляют его яркость. Лишают чувства и песни. Пусть даже дело лишь в перьях, которые только красят. Придают смыслы. А время, а место - как песня...
Эмма развернулась, опираясь на его плечи, обхватила коленями талию. И прежде чем ответить, заглянуть в глаза, проложила дорожку от плеч до губ, прикусывая в поцелуях.
- Нет, - серьезно ответила она, - ни времени, ни места. Птицы поют и в клетке, и окольцованными, и в руках... Но лишь в тех, которые считают, - девушка на мгновение задумалась, подбирая слово, - правильными? В тех, что держат, вознося к небу, к свободе, к миру. И песня тогда - это мгновение, которым поет голос вечности.
Вода обволакивала, окутывала, приглушая ощущения, но оставляя Эмму - выделяя ярко, дыханием и отражением, каплями на белизне за границей, в которой преломлялся свет. Выше и ниже, приливом, заставляя прозрачные бусины сбегать в море, но каждый раз творя новые. И с воздухом поднимался запах мяты. Руки скользнули ниже, и Раймон медленно склонился вперёд. Слова же были...
"И возносясь к миру, к свободе, уходя в кольцо, поёт феникс, который уже не ласточка, поёт и в руках, и в клетке. Оставляет миру огонь, и пустоту, и пепел, но горит изнутри - полнотой, и криком, и жаждой. Горит снаружи, потому что вода плохо гасит белизну, а перья красивы и стоят пламени, стоят и пальцев, и губ, и глаз стоят тоже. Любуется ли фениксом мир, любуется он самим собой, и есть ли разница на морском берегу, там, где волны".
И феникс развернул крылья, горя ровным, темным пламенем, но не сгорая, не до пепла, но до вскрика и вспышки. Склонились ивы над водою, над песчаным берегом, усыпанным мелкими, обкатанным волнами, разноцветными камешками и была та вода рекою, но не морем. Расцветали под теми ивами цветы, желтым и алым смешиваясь с зеленым, переплетаясь с ветвями - прядями из косы, рассыпавшейся, потерявшей светлую ленту, что превратилась в пену морского прибоя, уплыла с течением реки. Снова осыпались лепестки с ветвей, ива расцветала жасмином и им же пахло дыхание, когда цветы касались губ - нежно. В ветвях путалась Луна, темное пламя разгоралось жарче, становясь лунно-жемчужным, а на берегу, меж цветов, где не были - и были только они, споро прорастал, расцветая белым, шиповник.
"Ни времени, ни места"
Хлопок крыльев, другой, и разворачивается внизу мир, замирает, прислушиваясь к крику, что разносится от горизонта и до солнца. Выгорал шиповник, съёживался чёрный лес, замирали великаны, плавились, распадались и оставались цепи на клетках, которых было не одна и не сто, как и садов, как и дворцов, как и звёзд - но биение сердца становилось вселенной, и звёзды гасли одна за другой, как глаза мира, и бледнела луна, купаясь в тёмном огне. Выцветала и становилась ярче, пока крылья не сжались, чтобы распахнуться новым солнцем, новыми звёздами, встающими над распускающим лепестки миром.
Пока лепестки не сомкнулись вокруг, заключая в себе крик, пепел, солнце и шипастую белизну. Обволакивая водой, обтекая воздухом, очищая огнём и содрогаясь землёй. И феникс был - во всём.

Осторожно уложив Эмму на кровать, укрыв тёплым одеялом, Раймон какое-то время стоял рядом. В памяти всплывали обрывки другой сцены, где девушку тоже пришлось поднимать из ванны... всплывали, наслаивались на реальность и таяли вместе со всем, что выгорело в фениксе. Даже думать - чувствовать иначе - приходилось себя уговаривать, и он не был уверен в том, что это вообще нужно. Хотелось лишь вытянуться рядом, привычно касаясь разгоряченной кожи, наслаждаясь покоем и присутствием. Цельностью, забыв про злость на себя самого, за то, что не подумал и не успел. Впрочем, злиться сейчас не получалось вовсе, словно феникс вывел его туда, где это всё не играло никакой роли. Не в том мире, не в той вселенной, а иных пока что не было - не сейчас, когда ещё пылало касаниями тело - тела. И всё же, и всё же за отросшие перья мир ещё заплатит. Где-то на границе сознания уже зудели планы, обрывки мыслей, только и ждущих, чтобы их впустили, дали волю. Устроить ловушку Листу было несложно, но... Раймон вздохнул и откинул край одеяла. Обо всём этом можно было подумать завтра. Или когда-нибудь ещё.

с Леокатой

14 января 1535 г. Бермондси.
Понедельник
Возраст Луны 10 дней, Нарастающая Луна 4 дня до Полнолуния

Бермондси, въезжать в который пришлось снова через Лондон, казался осиротевшим. Точно его покинул добрый гений, заставлявший маленький городок жить и дышать. Загадка прояснилась быстро - первый же стражник, которого спросили, как проехать к управе, сообщил, что констебля Клайвелла потребовал в защитники некий Гарольд Брайнс, а потому его на месте нет. А монастырь, он, конечно, стоит. И в нем даже живет еще мать-настоятельница с малым числом сестер, а иных монашек кого михаилиты прибили, кого твари сожрали, а кого и люди Кромвеля по тюрьмам растащили. И вот тут Эмма устроила настоящий бунт, стоило отъехать от стражника. Наотрез отказываясь даже издали смотреть на аббатство, она упрямо поджала губы и нахмурила брови. Впрочем, отстаивала свою точку зрения она твердо и спокойно, даже ласково.
- Я не смогу туда войти, - говорила она, пряча глаза, - слишком не все равно. Слишком радует то, что произошло с ними. Единственная, кого я бы пожалела - это сестра-привратница Клементина, страдавшая там также, как и я. Ведь не сдержусь при виде аббатисы, Раймон. Не знаю еще, что сделаю и скажу, но - не сдержусь.
Раймон секунду помедлил. Слова Эммы стали и неожиданными, и нет. И всё же, даже без учёта того, что ой как не хотелось оставлять её одну в таверне, даже в Бермондси - особенно в таком Бермондси... или просто оставить одну. Он задумчиво покивал.
- Когда горел отец Августин, я очень, очень радовался. Слишком. Плохо, наверное... но, Эмма, не убьёшь же ты её... - он помедлил, прикидывая варианты, - наверное. Но всё ведь куда проще, так? По выбору. Разбираться с последствиями - или испугаться себя и разделиться. Мне - в монастырь, тебе - в таверну. И последнего - не хочется. Потому, что слишком.
Эмма злобно покосилась на его сапог, но пнуть не решилась, лишь вздохнула, согласно кивая и сворачивая на неприметную улицу.
- Здесь короче будет. Я не хочу разделяться, но... Хочешь, я угадаю, что она скажет, увидев меня? О греховности, о михаилитской подстилке, о необходимости покаяния и епитимьи. О том, что я - прогнившая, заблудшая дочь дьявола, которую нужно сжечь на костре, но за неимением сгодятся и розги. И что в одиночестве, в строгом посту каяться - лучше. И, быть может, тогда простятся мне грехи мои и пойму я всю сладость покаяния. Ты уверен, что после этого ее не убьешь уже ты?
Судя по лицу девушки, именно это и говорила аббатиса после той охоты на анку.
- Убить эту святейшую женщину, я, может, и не убью, но искушение будет велико, - признал Раймон, подстраиваясь под шаг. - Что делать. Придётся потом бежать за море. Или за несколько морей. В какой стране предпочтёшь скрываться?
- Ты что-то говорил о вновь открытых землях, - Эмма улыбнулась, прижимая Солнце так, что смогла положить свою руку на его запястье, - Как думаешь, они достаточно далеко для поместья в глуши?
- Достаточно, - улыбнулся Раймон. - Несомненно. Что же, решено. Осталось только убить аббатису для повода. Или достать венец, если она, каким-то чудом, выживет.

Со Спектром

Завидев башни монастыря, Эмма разволновалась, неожиданно для самой себя и плохо скрываемо для Раймона. С ним уже не было тихо, его чувства она научилась понимать, но воспринималось это... Правильным. Почти таким же правильным, как и всколыхнувшаяся ненависть при виде распахнутых ворот обители, у которых не было уже Клементины. Двор был тот же. Серые камни, припорошенные снегом, покрытые тонким ледком, на которые она больно падала не раз, оскальзываясь в тонких, летних туфлях. Серые стены, в которых было мало радости, но много горя. Серая лицом сестра Екатерина на галерее, посеревшая еще больше, когда завидела их. И - быстро побагровевшая мать-настоятельница, выскочившая на стук подков. Неизменно гневающаяся, раздраженная, негодующая, завистливая, но чувства эти, вопреки опасениям, Эмму совершенно не трогали.
- Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твоё на всякого мимоходящего, отдаваясь ему! - Вместо приветствия выпалила аббатиса, потрясая тростью, которой раньше у нее не было.
- Здравствуйте, преподобная мать, - сладко улыбаясь, елейно ответила Эмма, разглаживая рукой с кольцом складку на юбке, - я тоже рада вас видеть.
- Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: два будут одна плоть. А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом, - теперь настоятельница взывала уже к Раймону, багровея так, что Эмме на минуту, с надеждой, показалось, будто аббатису хватит удар.
Раймон со скучающим видом смерил аббатису взглядом и поддёрнул обшлаг перчатки. Чёрный с серебром наряд бросал тень на лицо, придавая ему почти торжественную мрачность.
- Должны мы говорить правду с любовью и использовать наши слова для созидания других, но не позволять плохим или разрушительным словам выходить из уст наших. Так повторял святые слова его превосходительство милорд Кранмер в последнюю нашу встречу. И нахожу я, что не зря, очень не зря недоволен он вами и вашей обителью, преподобная мать.
Говорить об испуге аббатисы Эмма не стала, он и без того читался на ее лице четко, точно написанный. От дверей, с интересом, восторгом и любопытством их разглядывала та самая послушница София, что первой принесла весть о прибытии михаилита Фламберга в обитель. Ее Эмма непременно бы назвала вестником счастья, если бы не черная, удушливая зависть, с которой эта рослая валькирия смотрела на ее одежду, и не кокетливые взгляды, бросаемые ею на Раймона.
- Вы прибыли сюда по приказу архиепископа, брат Фламберг, так вас, кажется, когда-то звали? - Осведомилась настоятельница, тяжело опираясь на трость. - Он велел вернуть эту дочь греха, эту Иезавель, эту?.. Я ее приму, конечно, ибо надлежит заботиться о заблудших душах, о блудницах.
"Брат Фламберг", не торопясь, достал из сумы свиток с печатью, лениво подбросил на руке. Разворачивать не стал, просто опёрся рукой на седло и наклонился вперёд с тяжёлым вздохом.
- Разумеется, нет. Милорд Кранмер не стал бы разлучать нас с супругой, ибо противно это и вере нашей, и самой церкви. Но, учитывая, что произошло в аббатстве, то, как вы обращаетесь с послушницами... его превосходительство долго размышлял, не слишком ли ноша эта тяжела для вас. Ибо не каждый выдержит груз испытаний, возложенный на плечи Господом. Что, возможно, стоит лишить мать-настоятельницу сана, отправить на послушание в другой монастырь во искупление и ради покаяния.
Настоятельница пошатнулась, оперлась на руку подскочившей к ней Софии. Глаза у обеих были размером с блюдца. Причем, удивлялись они ни словам Раймона, ни свитку с печатью архиепископа, а браку.
- Вот ушлая! - вырвалось у Софии, а мать-настоятельница вздохнула и перекрестилась так, будто говорила с демонами.
- Воистину, лишь с божьего попущения... - начала она и осеклась, - что вам надо в этой несчастной обители?
- Для начала - снова гобелены. В частности я хотел бы взглянуть на тот, который висел прежде у вашего кабинета, с архангелом Михаилом, если он пережил последние события.
Аббатиса яростно мотнула головой и посторонилась, пропуская их внутрь. Первой влетела туда Эмма и замерла у архангела, не обращая внимания на грязь и рванину гобелена, нащупывая заветные три узелка.
- Дай кинжал, - прикусывая губу, попросила она, слепо шаря по груди Архистратига. Нитки под остро заточенным лезвием расползались охотно. И вскоре из-под них выпал сверток, шуршащий старой, хрупкой бумагой, отзывающийся гранями камня в пальцах. Торопясь, чувствуя - и не чувствуя жар от этих граней, Эмма развернула бумагу. На ладони, поблескивая, оттеняя желтизну обертки, лежал небольшой рубин. И на самой бумаге было что-то написано, мелко, расплывающимися чернилами.
- Камень... - Раймон протянул было руку, но, не достав буквально дюйма, помедлил и трогать рубин не стал. - Что на бумаге? Ты можешь разобрать?
Без опаски переложив камень в другую ладонь, Эмма, прищурившись, с удивлением прочитала:
- Зеленая чаща приют им дала,
И прежде чем кончилась ночь,
Прекрасного сына в лесу родила
Под звездами графская дочь.
- Дворянский сынок! - говорят мясники, -
Он продал именье отца
И весь свой доход за будущий год
Решил промотать до конца.
- В ту ночь отворились ворота тюрьмы,
На волю троих отпустив,
И вместо охотников трех молодых
Повешен один был шериф.
- И еще, тут неразборчиво: Уэльбек, кажется.

с Леокатой

Раймон хмыкнул в голос.
- Вот Жанна бы обрадовалась. И всё же, при чём здесь славный Робин? Да ещё ведь, кажется, это всё из разных песен, слитых в одну. Уэльбек... славный Ноттингам. Значит, говоришь, гобелен, камешек этот беду отводил? Странно, что мне совсем не хочется его касаться. Словно шепчет что на ухо. Остерегает.
- Для венца Альфреда ты, должно быть, иноземец, - рубин приятно согревал руку теплым, живым огоньком, - а в этой обители - еще и грабитель. Пожалуй, - Эмма сжала ладонь в кулачок, - тебе и не стоит этого всего касаться... Норманн.
Раймон тяжело вздохнул.
- О, и английские девушки мне теперь тоже заказаны? Жаль, жаль. Только начал привыкать к прелестям завоевательных походов, грабежам, краже послушниц...
- Жаль, - согласилась Эмма, отрезая прядь своих волос кинжалом и заматывая в них рубин, - братья вашего ордена ведь привыкли путешествовать с гаремами...
Увязав сверток в платок, который так и не вернула Циркону, она поспешно протянула его Раймону, ощущая приближение настоятельницы.
- Не сгорю ли теперь, прикоснувшись к тебе? - поддразнил Раймон, высокопарно подделывая тон под менестрельский лад. Камень исчез в кошельке мгновенно, заставляя предположить, что в ордене помимо похищения девушек обучали ещё и фокусам. - Кажется, это требуется проверить. Но, наверное, не здесь.
- Можно попробовать выяснить это заранее, - не продолжая, Эмма привстала на цыпочки, приникая к Раймону в поцелуе. И со злобным наслаждением чувствуя, как задохнулась возмущением и яростью мать-настоятельница, как полыхнула вожделением и смущением послушница София. Как заметалась от любопытства и жажды рассказать об увиденном хоть кому-то сестра Екатерина. Впрочем, злоба ушла быстро, а на ее место пришло равнодушие к этому курятнику и миру. Что ей за дело, злятся ли они, завидуют ли, если сама Эмма парит в недосягаемой им высоте, возносимая руками Раймона?

Со Спектром

Форрест-Хилл. Резиденция.

Теплые, солнечно-терракотовые стены орденского замка были видны издали, еще с того берега реки, что отделял Форрест-Хилл от остального мира. Именно так, ведь даже деревушка, домики которой испуганно жались к реке, подальше от цитадели безбожных михаилитов, казалась иной. Празднично, весело развевались на ветру стяги на шпилях башень, новенькие, не обтрепанные, яркие. Даже ворота, распахнувшиеся лишь только копыта лошадей застучали по мосту, перекинутому через ров, были заботливо поправлены и покрашены. Ров, сейчас щерящийся черной улыбкой кольев, летом всегда был полон мутной воды и в нем даже цвели кувшинки, чьи сухие плети сейчас печально лежали на кольях.
- Брат? Сэр... - замялся юноша, что отворял ворота, с чистыми и ясными зелеными глазами, по возрасту - уже явно перед выпуском, уставившись на Эмму удивленно-восхищенным взглядом, - я... Я должен сообщить брату Ежу, что вы вернулись, да? О ком доложить?
Раймон задумался, почёсывая подбородок, потом с удовольствием пожал плечами.
- Пожалуй, наполовину я вернулся, а наполовину впервые прибыл. М-м, или даже просто впервые. Чёртово время... и пространство. Поди угадай. А доложить можно о Фламберге и его госпоже, только почему Ежу, а не Циркону? Магистр опять в разъездах?
- О, - глаза паренька округлились еще и больше и смотрел он теперь уже на Раймона, с немым обожанием, - я мигом, брат, вы же знаете, где конюшни, да?
Но "мигом" он не успел. Престарелый брат Ёж, которого все звали Наседкой, уже спешил по двору, чуть косолапя и прихрамывая. Высмотрев, должно быть, с одной из башенок, заместитель Бойда улыбался радостно и чуть озабоченно, как и всегда.
- Мальчик мой! Жаль, Роб умчался снова. Порадовался бы тоже. Цел?
- Шрам тут, откушенная конечность там, но цел, цел. Вашими молитвами, её, - Раймон с улыбкой кивнул Эмме, - заботами. Леди Эмма де Три - магистр Гарри Стенхоуп.
Спешившаяся Эмма присела в почтительном реверансе, а Ёж улыбнулся снова, одобрительно хлопнув его по плечу.
- К обеду вы, конечно же, опоздали, - наставник кивком велел юноше принять поводья и повел их в замок, - но что перехватить до ужина - найти можно. И это хорошо, что не побоялся леди привезти. Очень хорошо. Великий Магистр пояснит, должно быть. Но - позже, все позже. Сначала - отдохнуть с дороги.
В холле, где лаконичность камня сочеталась с яркостью плетеных циновок на полу, с гобеленами, с которых то приветливо улыбались святые, то девы обнимали единорогов объятиями отнюдь не целомудренными, то охотились короли, Ёж, игнорируя парадную лестницу, хлопнул ладонью по камню и посторонился, пропуская их в открывшийся проход.
- Пятую рыцарскую сами найдете, - добродушно проворчал он, - ваша. Роб зубами её держал, чтоб тебе, вам, то есть, досталась. Ночевать-то дома будете или по тавернам скитаться? Ванну приказать или, - Ёж помедлил и улыбнулся, лукаво и добро, - хаммам?
- Кажется, где ночевать, станет яснее после разговора с Магистром... - проворчал Раймон. Резиденция изменилась и ожидаемо, и нет. И в душе шевелились нехорошие подозрения насчёт того, зачем именно он понадобился. Для разнообразия - не касающиеся проблем, которые причинял он сам другим людям. - А хаммам - прекрасная идея. Только дверь туда я всё же заложу. Уже по традиции.

с Леокатой

Великий Магистр, которого когда-то звали братом Филином, а до этого - Рупертом фон Теком ждал его в наставнической, полукруглой башенке, где так часто драли за уши, задумчиво рассматривая царапину на полировке не покрытого скатертью круглого маленького столика светлого дерева. Да и сам он был, как это дерево - светловолос, белокож и покрыт шрамами. Даже скатертью был не покрыт также, но зато одет в светлую рубашку и светлые же штаны, заправленные в мягкие коричневые сапоги.
- Мальчишки, - посетовал он, указывая стул напротив и наливая в кубки темное, почти черное, вино, - садись, Раймон, без чинов. Прошу вас, леди.
- Без чинов? - удивился Раймон, усаживаясь и принимая кубок, от которого исходил густой, тягучий запах винограда и летних фруктов. - Ладно. Впрочем, если великий магистр неофициален, то брат Филин может и сказать за бокалом вина, чем на этот раз виноват брат Фламберг, а Руперт фон Тек - ещё и дать за это по шее Раймону де Три. Но когда все трое поят вином и сетуют на других... мальчишек, то становится совсем подозрительно.
Триединый магистр хмыкнул, наблюдая за тем, как усаживается Эмма, придвигая стул ближе к Раймону, как кладет свою руку на его запястье и пригубил из своего кубка.
- Бойд назвал тебя преемником на случай, если не вернется однажды с тракта, - сообщил он, вздохнув, - не скажу, что капитул доволен его выбором.
- Умные люди заседают в капитуле, - с таким же вздохом ответил Раймон. Капитул мог, конечно, возразить против такого преемника, но он подозревал, что всё равно всё вышло бы по-цирконьему. Конечно, в смерть Бойда от лап какой-нибудь твари не верилось ни на грош, но почти хотелось придушить его лапами собственными. Даже не упоминал ведь про это. Преемник. Вот tolla-thon.
- Умные, но осторожные, - покачал головой фон Тек, точно услышав его мысли, - не захочешь - никто неволить не станет, хотя Роб, должно быть, тогда нас с того света достанет, буде это случится. Но и назвал-то он тебя не просто так... Через два - два с половиной года мы собираемся снарядить несколько кораблей. В Новый Свет. Земли неизведанные, воистину новые, и лучше бы нам там быть вперед наших братьев из других стран. В первую очередь поплывут женатые, молодняк, крестьяне, скотина, продовольствие. Все необходимое для создания колонии. Вести будет Роб наш Бойд, кому же еще? И если ты согласишься пойти с ним в новые земли, то тебе поднимать там его меч. Или вести за собой людей, если он не вернется... К примеру, вот из этой, - магистр умолк, явно подбирая слово, - поездки.
Раймон негромко хмыкнул и поднёс к губам кубок, смакуя вино. Без чинов. В определённых случаях это означает только отсутствие парадной посуды, ливрей и куртуазных любезностей напоказ. Великий магистр - не брат Филин и тем более не Руперт фон Тек - вполне мог вместо двух с половиной лет назвать срок в два с половиной десятилетия. Здесь и сейчас, до венца - до Самайна! - это не значило ровным счётом ничего. Равно как и то, что он никак не годился на роль человека, который будет вести за собой других. Или управлять строительством колонии - по сути укреплённого, если не воинского поместья. В шотландском стиле. Чёртов Бойд. Ну зачем ему понадобилось набрасывать на сказку... нет, сдирать с неё флёр, открывая грязную, в нештопаных дырах, реальность? Почему? Особенно теперь. Роб Бойд едва ли сделал бы хоть что-то, не подумав. И, всё же... зачем? Крепкое вино горчило, и язык от него едва заметно, но всё же немел, запирая огонь в груди. Окружая прохладой ладони Эммы на руке.
- Два года с половиной - долгий срок.
- Долгий, - и не подумал спорить с очевидным магистр, - при нашем ремесле он вообще может быть всей жизнью. Насчет преемничества договаривайся с Бойдом сам, - фон Тек задумчиво заглянул в кубок, точно надеясь найти там этот договор, - но тебе и леди де Три это предложили бы все равно. По крайней мере тобой, как воином, мы можем гордиться.
- Приятно видеть, что дела ордена налаживаются, - заметил Раймон. - В конце прошлого года казалось... иначе. Точно не думалось о подобных экспедициях всего через несколько лет. И Форрест-Хилл выглядит совершенно по-новому.
- Пожалуй, я не буду рассказывать тебе о дыме и зеркалах, Фламберг, - магистр не столько пил вино, сколько рассматривал поверх кубка Эмму, ненавязчиво и без любопытства, скорее оценивая, - всегда можно изыскать резервы, найти пайщиков. Уговорить брата-казначея, наконец. Конечно, легко не будет, но... Оно того стоит, ведь. Думай, и если согласен - постарайся не умереть за эти два года. Если не согласен - все равно выживи. Слишком тяжело терять вас. Всех.
Рука Эммы дрогнула, пальцы сжались на обшлаге рубашке, как всегда бывало, когда она понимала искренность слов собеседника. Девушка вопросительно глянула на Раймона и вздохнула, улыбнувшись.
- Оно того стоит, сомнений нет. И обещаю подумать. Уже думаю. К слову, обо всех, - Прежде, чем продолжить, Раймон помедлил. Такой перевод темы после упоминаний о преемничестве отдавался лёгкой головной болью, но сказать было нужно всё равно. - Довелось несколько дней назад заехать в Уошбрук, деревушку не так далеко от Глостера. Гнездо хобий, мавки, ничего особенного. Проблема в том, что незадолго до нас там проезжал Рысь, содравший за тех самых хобий полную цену - и оставивший в живых беременную самку и двух молодых самцов. Хватило такой зачистки ровно на неделю.
Фон Тек тяжело вздохнул и надолго задумался, кивком показывая, что услышал и понял. Все это время, пока он, почти не мигая, смотрел в одну точку, пальцы Эммы лениво обрисовывали спирали вокруг шрама от зубов лесавки, а сама она, устало приникнув к плечу, внимательно наблюдала за магистром.
- Как ни крути, - наконец, вздохнул верховный, - а выходит, что снова Бойду мчаться, когда вернется. С Рысью давно пора что-то делать. Спасибо, Раймон, капитул подумает. Ступай, вы устали с дороги, должно быть.
- Сам не верю, что это говорю, - медленно продолжил Раймон. Подниматься со стула он не спешил, но обнял Эмму за плечи. Уютнее, - но испытываю большое желание при встрече набить ему морду. С одобрения капитула, или без. Вполне себе "что-то делать". В иной деревне ведь после такого могли бы и вилами встретить.
- Не возражаю, - одобрительно улыбнулся верховный, адресуя улыбку не столько словам, сколько, кажется, объятиям, - Ворону, впрочем, это не помогло. Как дурил - так и продолжает. Но, все же, не отказывай себе в удовольствии.
- К Ворону, паскуднику мелкому, - вспомнив взгляд, услышав слова, Раймон ощутил, как в душе снова зашевелился Фламберг. От одной тени, - я и пальцем не прикоснулся, хотя и стоило бы. Что он опять?
Эмма вздохнула и недоуменно глянула на него. Недоуменно же и даже изумленно воззрился и фон Тек.
- Как всегда, - медленно сообщил он, - драки, пьянки. Пара дуэлей. Желаешь разобраться или все же преждевременно кресло Бойда примеряешь? Надо же, даже слова те же...
- Нет, - вздохнул Раймон, всё-таки вставая и поднимая с собой Эмму. - Не примеряю и не желаю, тем более, что разобраться с ним, кажется, можно только одним способом. Тяжёлым... или не очень, но всё-таки.

Со Спектром

Резиденция. Вечер.

- Почему эта комната?
Эмма, розовая и кудрявая после хаммама, лениво перелистывала страницы толстого травника, прихваченного из библиотеки, облюбовав альков окна с прозрачными, чистыми стеклами. В окно был виден краешек Форрест-Хилла и лес. И полигон, по которому в сумерках бегали мальчишки в ярко-синих туниках и светлых штанах, босые. Такие же тунику, штаны и оверкот в придачу подобрали и ей, попортив немало крови брату-кастеляну и перебрав много вещей, которые были то тесны в нужных, но отсутствующих у мальчиков, местах, то слишком велики. В том, что ей было впору, Эмма имела вид лихой и разбойничий, туника подчеркивала грудь и шею, чуть обнажая в вышитом вороте ключицы, свободно свисала у бедер, перехваченная на талии широким плетеным ремешком, а штаны хоть и были чуть широки, зато подчеркивали длину ног. Нашлись и шапка, и даже плащ, а в оружейной подобрали кинжал под руку. Принять Эмму в этом наряде за мальчика мог только слепой, но зато и юбки не помешали бы в путешествии в Доки. А вот Раймону такого же лаконичного не нашлось. "Вырос ты давно", - со вздохом пояснил брат-кастелян, отпирая ячейку шкафа отдельным ключом, - "возьми цирконье, охотничье. Думаю, он возражать не будет." Охотничье-цирконье, состоящее из потертых кожаных штанов и потертой же куртки, аккуратно заштопанной на рукаве, пришлось почти впору. Штанины были чуть коротковаты, но они были бы коротки и Бойду, а куртка - слегка мешковата.
- Кроме того, что она, кажется, самая теплая и самая удаленная, - продолжала Эмма, одетая сейчас лишь в полупрозрачную ночную рубашку тонкого шелка, какую себе позволяла лишь в тепле, - даже детей не слышно. Но, все же - почему?
- Хороший вопрос.
Вопрос заставил его второй раз за день подумать о том, что Роберт Бойд, магистр Циркон ничего не делал зря. Тепло, удалённость, единственный тайный ход, который вёл прямиком в бани - это всё были хорошие причины выделить именно эту комнату. Но были ли эти причины единственными?
- Очень хороший вопрос.
Заниматься этим всем было смертельно лень, особенно после хаммама, но Раймон всё же встал посреди комнаты и огляделся в поисках пока что сам не зная, чего именно. Незамеченных писем на видном месте, например. Ожидаемо ничего не обнаружив, он со вздохом занялся методичным перерыванием гостевых покоев, начиная с кровати.
Времени на это ушло минут пятнадцать, а показалось - вечность. Под возмущенные писки Эммы, ловившей подушки с диванчика, которые она успела уложить так, как считала нужным, под шорох тканей ни скрежет сдвигаемой мебели, первые две находки обнаружились в алькове. Камешек, серый среди терракоты, плоский, гладко отполированный и вдобавок прикрытый книгой, которую читала девушка. Он открыл узкий лаз в той стене, что сообщалась с выходом из башенки, в которой находилась пятая рыцарская, демонстрируя лестницу - нет, выступы - наверх. Следующая дверь открылась во втором алькове, прямо в простенке между окном и стеной, коридор за ней ожидаемо огибал башню, скрывая за поворотом свои тайны. И на самом видном месте, сопровождаемая почти осязаемым довольным бойдовским "Maith thú!", в нише, скрываемой ярким изразцом на полу, обнаружилась простая деревянная коробочка. Содержимое ее, наверное, было бы обычным для михаилита, но в дереве, пошедшем на дюжину арбалетных болтов, травница Эмма уверенно опознала рябину, да и резьба у оперения, явно изготовленного из пера ворона, напоминала и трискель, и сердце одновременно. И наконечники были железными. А перья - перья до дрожи напоминали о том вороне, которого Раймон подбил стрелой на пути в Глостер. От болтов веяло надеждой, заботой, задумчивостью и теплом, о чем не преминула сообщить Эмма, ровное пламя свечи угасло, когда изготавливались эти маленькие стрелы, оставив только Роба. Там же лежала подвеска, на тонкой серебряной цепочке: древо жизни, усыпанное мелкими изумрудами и прозрачными цирконами, изящная, небольшая, очень подходившая Эмме. Подвеска была глуха и слепа, по крайней мере так ее воспринимала магия, да и девушка, без протестов согласившаяся надеть ее, с удивлением отметила, что в ней - как в рыцарской цепи, хотя сосредотачиваться и не мешает. А еще там была записка, написанная явно на бегу, поспешно: "Четыре - к Самайну. А о преемничестве еще поговорим".
Лестницы оказались не менее интересны. Дорога наверх вела прямо в комнату Роба Бойда, магистра Циркона, где Раймон, хмыкнув, подобрал с пола забившееся в угол рыжевато-чёрное перо. Какой птице оно могло принадлежать, у него не было даже догадок. Хотя формой оно и походило на те, что пошли на оперенье, но кто слышал о рыжих воронах?
А откинув люк в конце длинного, глубокого тоннеля, который начался после долгого спуска по винтовой лестнице, он цветисто выругался. Роб подарил то, о чём мечтали целые поколения орденских мальчишек: дорогу за пределы замка. Подземный ход уходил за ров, в неприметный овражек, заросший низкими деревцами и шиповником. Снаружи заметить его было решительно невозможно.
Вернувшись, он подхватил записку и повалился на кровать.
- О преемничестве еще поговорим. Что ж, можно и поговорить. И ведь даже о записке подумал, учёл, что может вызвать Верховный. Смягчить, если вдруг магистр сказал бы что-то не так, - в голосе невольно пробилось одобрение, смешанное с восхищением. Такая способность предвидеть события, действительно, дорогого стоила.
- Нет, - Эмма вынырнула из-под одеяла, в которое закуталась, пока ждала его из путешествия по тоннелям, - не смягчить. Верховный лгал в мелочах, недоговаривая, старательно. Когда говорил о преемничестве - еще и специально, будто для меня, искренне не одобрял Бойда. А Бойд... Он просто заботится о тебе. О нас. Его отпечатки на стрелах - яркие, чистые, сердечные. И, - девушка ненадолго задумалась, вытянула у него из волос нить паутины и прижалась к боку, - недавние.
- Все играют в игры. Капитул, верховный, магистры - не исключая Бойда, - проворчал Раймон. - Ещё одна причина, по которой не бывать мне в их числе. Верховный может сколько угодно говорить про дым и зеркала так, словно их со мной разделяет, но - нет. В итоге всё упирается в задачу. Цель игры. И их правил я не понимаю и не уверен, что хочу. Ещё одна из причин, пусть и не главная. Впрочем, в одном верховный и Бойд сходятся. Говорить и решать, действительно, предстоит с Бойдом. И в заботе его я не сомневаюсь. Но, кажется, порой не понимаю, как он видит это моё - наше - благо. И не люблю ощущения, что за спиной что-то происходит. Из заботы или нет, - он вздохнул, накрыв руку Эммы ладонью. - Но готов признать, что это всё - верховный, который слишком хорошо умеет в манипуляции. После которого всё кажется - ими. Признаю.

с Леокатой

15 января 1535 г. дорога на Лондон и Гленголл
Вторник
Возраст Луны 11 дней, Нарастающая Луна 3 дня до Полнолуния

Выезжать из Резиденции пришлось под восхищенно-удивленные взгляды юнцов, сопровождающие каждый шаг Эммы. Определенно, визит леди Фламберг - де Три, столь смело переодевшейся в мужское, еще профланировавшей в таком виде через двор, воспитанники запомнили надолго. Впрочем, Раймону досталось не меньше внимания: брат Фламберг, удостоенный громкого прозвища Палача, в глазах мальчишек выглядел чуть ли не кумиром, и за право привести лошадь едва не началась драка. Суматохи добавляли щенки Девоны, суетливо и деловито шныряющие между ног и весело потявкивающие. Когда, наконец, удалось покинуть замок, солнце стояло уже высоко.
Река, отделяющая Форрест-Хилл от леска, лениво журчала подо льдом, вышвыривала белесую пену в полыньи, выплескивалась верховодкой на лед и застывала причудливыми наростами, напоминающими замки и горы. Когда лошади ступили на мост, Роза всхрапнула и запрядала ушами, как всегда бывало, когда она чуяла нежить. И почти сразу же из воды послышался голос королевы мавок из Уошбрука.
- Фламберг! - Утопленница выглянула из проруби, осторожно озираясь, - спасибо тебе!
Раймон натянул поводья и улыбнулся. Благодарности, не приправленные звоном золота, михаилитам доставались не так часто, тем более - с нечеловеческой стороны.
- За то, что избавил себя от лишней работы? Так это того не стоит, госпожа, хотя доброе слово всегда приятно. Значит, всё уладилось в Уошбруке?
Уладиться, конечно, могло по-разному. Например, поеданием деревни, оставшейся без чужедушца. В это, впрочем, верилось слабо за отсутствием смысла. Но и полностью исключать вероятность в этом мире...
- Они нас не трогают больше, - выплетая из косы ленту, расшитую жемчугом, сообщила она, - дают корову, а взамен мы гоним рыбу и распутываем сети. Мое имя - Эслинн. Назови меня в Самайн, я найду, что сказать в твою защиту. И - лови, для жены.
Лента, сверкнув на солнце перламутром, рассыпая бриллианты брызг, полетела в руки Раймона.
- Благодарю, госпожа Эслинн, - отозвался Раймон, даже не пытаясь скрыть удивление в голосе. Но ленту поймал, не дав упасть на снег. - И за обещание защиты, и за подарок. Рад слышать, что вам удалось сговориться.
Мавка с улыбкой кивнула и нырнула в прорубь, сопровождаемая скептическим взглядом Эммы.
- Не говори, что мне нужно носить и эту ленту, - тихо попросила она, когда лошади отошли достаточно далеко от реки, - глейстиг хотя бы не была утопленницей, и с ней... другое. Я понимаю, что королева мавок не будет просто так одаривать собственными украшениями, тем паче, что других на ней и не было, но...
Аргументы у Эммы, кажется, закончились, она вытянула почти просохшую ленту из рук Раймона и аккуратно убрала в его же кошель.
- Сначала я ее хорошо выстираю, - мрачно закончила говорить девушка, - с мылом.

До памятной таверны с кружкой на шпагате они добрались, сопровождаемые странными взглядами и шепотками встреченных оборванцев, глядевших на Раймона так, будто привидение увидели. Да и в самом трактире, не изменившемся ничуть, их появление произвело фурор сродни гастролям заезжих акробатов. Даже вечно невозмутимый, крысолицый Бабочка, все также протирающий кружки обрывком чьего-то рукава, на миг оторвался от своего занятия и с интересом взглянул. Ю, с отсутствующим лицом изучавшая какую-то записку, восседая на стойке, медленно оторвалась от своего занятия и медленно же, увлекая взгляд водоворотами бедер, подошла к Раймону. Скользнула ладонями по коже куртки, игнорируя возмущенный, яростный взгляд Эммы, и тут же отстранилась, порывисто, точно ветка ивы качнулась от ветра.
- Жив, - потрясенно произнесла китаянка, легко касаясь узкой ладонью его щеки, - а я уж думала - повесили, смекаешь? А ты волен и девочку сюда зачем привел.
Изумление Ю Ликиу, проявляющееся в том, что она сбилась на какой-то странный акцент, вызвало смешок у Эммы и удивленный взгляд у бармена.
- Едва не повесили, - Раймон с сокрушенным вздохом приобнял Эмму за талию и улыбнулся. - Теперь девочка никуда одного не отпускает, вдруг снова кого убью за просто так? Здравствуй, Ю. Нам бы поговорить, если найдётся минутка.
- Не просто так, хоть и жулик, - Ю изогнула в улыбке губы и прищурилась, с интересом оглядывая Эмму, - поговорить можно, если нужно.
Раймон кивнул.
- О чём-то можно, о чём-то и нужно. Сначала - нужно. В лесах под Глостером местечко есть странное, где сидят любители церковных ценностей, да и не только. В общем, Двойка передать просил: вытащить бы его оттуда. Не могу осуждать, местечко то ещё.
При упоминании наемника, китаянка встрепенулась, плавно повела рукой, приглашая пройти к стойке. Теплая улыбка сползла гадюкой с нагретого камня, оставив лишь усмешку.
- Ром не предложу. Уж больно, - у стойки Ю медленно, ручьем по по мелкой гальке, проскользила глазами по лицу, плечам Раймона, по рукам Эммы, - гладкий стал. Таким вино подавай. Без Двойки колода не полная, спасибо. И место я знать... знаю. Так это за твою голову мсье Лист триста фунтов пообещал, выходит? А за нее, - едва заметный кивок на Эмму, - всю тысячу?
- Всего-то? Вот жадина, - прозвучайшая в голосе обида, впрочем, была настоящей лишь частично. Сумма, действительно, для большинства была огромной, хотя и не соответствовала тому, что случилось с наемниками в Глостере. Или так лишь казалось. И к Листу, действительно, стоило вернуться хотя бы для того, чтобы не оглядываться постоянно через плечо. Раймон облокотился на стойку и взглянул на Эмму, подняв бровь. - Кажется, господин Сэм остался недоволен гостеприимством.
Вместо Эммы ответила Ю, перегнувшаяся под стойку так опасно, что казалось, будто рухнет на пол вместе с шаткой конструкцией. Но - не рухнула, вылезла с чисто протертой бутылью и кивнула Бабочке, чтобы разлил.
- Мсье Лист очень недоволен.Очень. Настолько, что слухи дошли и сюда. А если мсье Лист недоволен - доволен Стальной Рик, смекаешь?
Эмма, без стеснения, тени испуга, поднырнувшая под его руку, прижалась и едва слышно, с насмешкой, проворчала что-то о жизни без риска.
- Смекаю. Одобряю и разделяю. А что за слухи? Мы уезжали, как понимаешь, - Раймон с улыбкой чуть пожал плечами, - в некоторой спешке. Не прислушиваясь. Так что с удовольствием бы послушали, как именно недоволен господин Лист, да станет он вскорости осенним. А там и зимним.
Ю неуловимо-плавным движением вскочила на стойку и уселась, чуть прогнувшись в спине. Приглашающе кивнула на кубки, уже алеющие вином, улыбнулась, не разжимая губ.
- Говорят, что констебль, к слову оставшийся в одиночестве, потому что его коллеги сгинули, сошел с ума. Совсем. Поет эту песенку про зеленые рукава и смеется. А перед этим он пришил к полу лучшего морочника Листа, а его псов распихал по сундукам, связав. Да только морочник, как очухался, запел канарейкой. - Китаянка на мгновение закрыла глаза, вздохнув довольно и сожалеюще одновременно, - и про то, как некий михаилит оказался слишком хорошим ткачом сказал, и о том, что этот воин света воспоминания всем поправил. Мсье Лист очень хочет твою девочку. И очень хочет отомстить за своего... морочника.
Раймон поморщился, но тут же одобрительно кивнул, благодарно отсалютовав китаянке кубком. Вино, терпкое и сухое, оказалось неожиданно хорошим. Сама же Ю соответствовала всем ходившим о ней слухам - и с избытком.
- И ведь не помер же, - это удивление было куда менее приятным. Походило на то, что живучесть отродья он недооценил. И это, если подумать, могло оказаться опаснее и целой своры наёмников. Вряд ли та ночь морочнику понравилась, пусть даже человеческая кровь позволила выжить. Никогда с ними не угадаешь... - От кинжала в живот, да так, что через доски прошло. А мсье Лист, кажется, - он усмехнулся уголком рта, - сам не очень понимает, чего хочет. И, кажется, не умеет бить себя по рукам там, где следовало бы?
- Это редкое умение, - серьезно заметила Ю, чинно складывая руки на коленях и наклоняясь вперед, - ты ведь тоже сюда пришел снова не только ради Двойки. Или сплетни послушать. Или девочку показать.
Эмма вздохнула под рукой, тихо, едва слышно.
- Двойке я был должен без долга, так что пришёл бы и только ради этого, - улыбнулся Раймон. - И сплетни всегда приятны, особенно в хорошей компании. Не скрою, было интересно и то, как к этому всему относится Гленголл. Но на том и всё, думаю. Разве что спросил бы я, как можно, если вдруг взбредёт на ум, этого самого Листа найти. И во что подобное обойдётся пришлому чужаку...
В памяти всплыл рассказ Клайвелла о Гарольде Брайнсе, и он, не договорив толком, невольно оглядел зал. Простой квиток от грефье действительно висел на стене, в красивой золочёной рамке, и Раймон почувствовал, как брови сами собой поползли вверх. Несмотря на слова констебля, он всё-таки, кажется, не верил в эту историю до конца. Что же этот странный торговец получил за такую необычную доплату?..
Ю, явно перехватив его взгляд, рассмеялась звонко, бронзовым колокольчиком.
- Мне в Равенсхед надо письмо передать, - внезапно совершенно без акцента заговорила она, - важное. Очень важное, такое, что надо бы с чужаком, от которого его не ждут. Если по пути - договоримся о мсье Листе.
Равенсхед, насколько он помнил, находился в направлении, указанном чёртовой запиской - просто подальше. И, кажется, сильно, если он ничего не путал. Вот уж точно, бешеной собаке... и, всё же, с Листом нужно было что-то делать. Раймон спрятал вздох за кубком. Одно послание сюда привело, другое, кажется, уведёт. Такая симметрия, казалось бы, должна успокаивать, утешать - но как-то не складывалось.
- По пути. А то как же. Так что, отчего бы и не передать, особенно если не ждут. Люблю, когда удивляются.
Ю соскочила со стойки и подошла так близко, что можно было уловить аромат жасмина и тепло тела.
- В Равенсхеде есть лавка со старинными книгами, "Feuille" называется. Если повезет - передашь послание самому Листу. Не повезет - оставишь приказчику, а охоту на мсье я тебе обеспечу.
- И мсье Листу обязательно нужно его прочитать? Это очень важное письмо?
- Нет, - покачала головой Ю, вытаскивая из-за пояса золотой медальон с выбитыми на нем странными, изогнутыми драконами, кружившими вокруг солнца, и протягивая его Раймону, - он просто должен его получить. И осторожнее - у него у прилавка люк для нежеланных гостей.
Раймон кивнул, пряча медальон в кошелек. Магии на нём не ощущалось вовсе. Просто... знак, который, кажется, пояснений не требовал. Он снова взглянул на квиток. Такими вещами явно могли платить только за проблемы. За много, много проблем. Торговца на миг стало почти жаль. Но - почти.
- Благодарю. Если он там будет, то получит, прямо в руки.
- Лучше в глотку, - вздохнула Ю, - ты это умеешь. Я видела.
Улыбнувшись беспокойно взглянувшей на Раймона Эмме, китаянка снова уселась на стойку.
Раймон, предвкушая грядущий рассказ Эмме не о самых светлых моментах бытия, хмыкнул и отпил ещё вина. Всё-таки, пусть она и не выспрашивала, рассказать стоило. Не всегда он был гладким, о, да. А цельным не был никогда - до сих пор. Точно не в те месяцы, когда грянули перемены, и никто не знал, что происходит и, главное, что грядёт. Когда и старшие в ордене отделывались многозначительными сентенциями, а на дорогах проще стало встретить ренегата, чем обычного михаилита. И всё же тогдашнее пустое - случайное - убийство отдавалось ещё слабым уколом совести. Зудением вбитых некогда правил. Но - слабым. Едва-едва. И тогда оно имело куда большее значение, чем сейчас. Сейчас же... он посмотрел на Эмму, на окрашенные кровью виноградной лозы губы, и с улыбкой поднял кубок. Сейчас это, пожалуй, не имело значения вовсе.

Со Спектром

Роберт "Циркон" Бойд

9 января 1535 г. Где-то в лесу Ноттингемшира, перед полуднем.

Пробуждение не было приятным, но и неприятным тоже назвать было нельзя. Оковы давили на запястья, точно были железными, напоминая о том, что в присутствии той, что их наложила, дрыхнуть столь бессовестно нельзя. Даже если и очень хочется. Выдержав несколько минут, Роб лениво открыл глаза. Умаявшийся Вихрь спал, разметавшись во сне, перевернувшись на живот, как спал в детстве. К его боку привалилась Девона, чьи лапы торчали из шалаша, хотя, galla, должна была охранять. Подоткнув плащ под парня и накрыв еще и своим, Роб отодвинул лапу ели, служившую дверью, выползая наружу. И выпрямился, не удивляясь сидевшей у костра Бадб. Алым цветком раскинулось платье по белому, чистому снегу, зеленью рукавов напоминая о лете, и он невольно залюбовался яркими красками, оттеняющими и другую белизну, ласкаемую ожерельем из змеиного глаза. С трудом заставив себя отвести взгляд, он подошел ближе, наблюдая за тем, как ловко богиня ломает веточки и подкидывает их в непрогоревший костер, за игрой рукава на изящной руке... Проклятье, он начал думать, как юнец!
- Mì-chinnteach? - Наконец, любезно осведомился Роб, отвешивая сам себе мысленную оплеуху, от которой зазвенело в ушах вполне реально. - Позволишь спросить, какого дья... хм, каким ветром тебя снова принесло?
Богиня совершенно человеческим жестом отряхнула руки от коры и поднялась, вздымая озеро платья. Повернулась, оттеняя крутизну гор, нежные склоны холмов. На губах играла знакомая полуулыбка.
- Южным. Дует вот, разве не чувствуешь?
- Замечательно, - порадовался Роб, складывая руки на груди, - попутный, значит, от паучатни-то... И все же, m 'inntinn, ты по делу или так, соскучилась?
- А разве я не могу соскучиться? - Бадб подошла ближе, почти касаясь его рук грудью, которую едва скрывала ткань. Касаясь. - Или ты мне не рад?
- Разве илот может сказать, что не рад, о столп бытия? - Удивление, кажется, вышло наигранным, но вот удовольствие, с которым он обнял богиню, было вполне искренним, хотя и неожиданным. Жаль, но этот договор выстроил мостик между ними, перекинул тонкую, шаткую досочку, готовую с громким треском сломаться в любой момент, обрушив в водоворот. Или - не жаль? Думалось плохо: чернкорылой она была или нет, но под руками ощущалась, как обычная женщина - горячо и пьяняще. Ладони скользили по гибкой талии - тонкой, несмотря на привычку к оружию, - мысли текли за ними, но - и в сторону, холодным ручьем. - Но, прежде чем снова получу по шее, хотелось бы узнать - что на самом деле тебя привело сюда, mo sabaid?
- "На самом деле". Странные слова. А если я скажу, что на этот раз у меня нет никаких "самых дел"?
Бадб придвинулась ближе, скользнула по его рукам своими, выше, к плечам, мазнула по шее над воротником. Бусы на косах качнулись и застыли, когда богиня чуть склонила голову набок.
- Придется поверить на слово.
Иногда Роб даже самому себе напоминал кота. Черт её знает, откуда взялась эта привычка говорить вкрадчиво, по-кошачьи поворачивая голову, точно на макушке были два серых - а Роб искренне был уверен, что они должны быть именно серыми - уха. И руки притянули к нему Бадб мягко, будто лапами. Чему немало способствовала, впрочем, и надежда на то, что слова его и в самом деле странные, а Ворону принесло сюда не ради очередной каверзы. Правда, в таком случае он не знал, что ему думать и делать.
- И что ты сделаешь, поверив мне на слово? - голос Бадб, вскинувшей бровь, щекотал губы.
- В очередной раз совершу глупость, видимо, - чуть отстранившись, Роб легко коснулся бус на ее косичке и виска. Девона, должно быть, наконец сообразившая, что хозяина нет, выбралась из шалаша, зевая во всю пасть и потягиваясь. Богиня ее по-прежнему не волновала, а вот позавтракать гончая явно была непрочь, с аппетитом проглотив остатки вчерашней трапезы и неспешно направившись затем в лес.
Бадб рассмеялась, запрокинув голову так, что косичка метнулась по пальцам, щекотнула ладонь хвостиком. И жар её рук, сильных оружием и тяжёлых битвой, уверенных, но и мягких, чувствовался, казалось, даже через кольчугу под рваным - спасибо проклятым паукам - оверкотом. Прикусила нижнюю губу, и так алую и полную. Пожала плечами, которые ещё подрагивали от смеха.
- Ну, если это уже в обычае...
Роб еще раздумывал, что ответить, когда Циркон, не склонный к лишним разговорам, просто впился поцелуем в эту губу, еще хранящую отметину зубов. Чуть досадуя на то, что в шалаше спит Вихрь. Запоздало и не к месту вспоминая чье-то высказывание: "Обычай примиряет с действительностью". Ругая себя за несдержанность, диктуемую желаниями. И - просто наслаждаясь, точно не от нее бежал когда-то. Чувствуя горячий ответ Бадб, а с ним - поток сил, восполняющих потраченное в паучатне. На мысли о том, что он, пожалуй бы не против повторить тоже самое - и даже больше, но уже не в лесу, а хотя бы в комнате таверны, вечером, Роб мысленно отвесил себе подзатыльник и, наконец, смог оторваться от поцелуя. Выпускать из рук Бадб он не спешил, прижимая к себе, отчего дыхание выровнять получалось с трудом.
- Благодарю тебя за дар благосклонности, Бадб, которая видит то, что еще не случилось, - голос, как и хотелось, звучал почтительно, когда он произносил эти древние слова, хотя ладони и ласково путешествовали по спине и талии богини, - всё во имя твое и ради служения тебе.
- С тебя вино в той таверне, - Бадб тоже не торопилась снимать горячие руки с его шеи. И улыбалась, даже не пытаясь гасить искры во взгляде. - Возлияния должного качества лучше принимать так же, естественным образом, не находишь?
- В какой таверне, mo ro-innseach? Но, хоть это и поразительно, ты права. Вино действительно лучше употреблять именно так.
"И, кажется, шея сегодня болеть не будет". Порадовавшись этому, Роб легко коснулся губами виска богини, недоумевая, отчего так долго спит Вихрь.
Если богиня и собиралась ответить, то не успела. Молодой михаилит, в отличие от неё, в чтении мыслей замечен прежде не был, но выбрал именно этот момент, чтобы высунуться из шалаша и задохнуться приветствием, не договорив "Добрый день!" до конца. Но всё же вылез окончательно и даже выпрямился в полный рост и расправил плечи, когда Бадб одарила его широкой благосклонной улыбкой через плечо Роба - не выпуская того из объятий.
- Магистр? - Вихрь, дважды за этот день выбитый из равновесия, полуутвердительно уставился на него. На них. Голос, впрочем, звучал на удивление спокойно, да и стоял он уверенно.
- Minx, - буркнул Роб едва слышно, обращаясь к Бадб, и развернулся вместе с ней к Вихрю, - сын мой?
Обращение слетело с губ привычно, оставшись с тех пор, когда они еще были полудуховным орденом. Правда, обращался он так снова-таки только к троим, изредка, шутливо. Скрывая за шуткой привязанность и толику горечи.
- Я... - начал Вихрь, но тряхнул головой и улыбнулся обычной мальчишеской улыбкой, которую даже не портили остатки паутины в волосах. - Добрый день, госпожа. А ты, магистр!.. - в голосе прозвучало почти такое же чувство, как у Бадб вчера. Восхищение, щедро приправленное чем-то ещё. Чем-то более спорным. - Думаю, я схожу, посмотрю, как там Девона. Шалаш весь твой.
- Какой вежливый мальчик, - выдохнула Бадб на ухо. - Понимающий.
- Чересчур. - Роб неохотно выпустил ее из рук и отошел к почти прогоревшему костру. - Не стоит, Вихрь. Девона сама справится с присмотром за собой. Да и в Серлби поспешить стоит. Но я невежлив, - он замялся на мгновение, раздумывая о том, что имя, которое произнесет сейчас, Вихрь слышал только в его же сказках, - Badb Catha, Ворона Битв.
- Госпожа, - Вихрь поклонился снова, получив в ответ почти царственный кивок. - Вы к нам присоединитесь?
- Пожалуй... - Бадб, улыбаясь, искоса глянула на Роба, помедлила. - Нет. Самые дела где-то ещё, понимаете, мир не ждёт. Придётся как-то самим. До встречи, mo leannan.

с Леокатой

Серлби

Дорога до Серлби, как ни странно, была спокойна в эти неспокойные времена. Изредка слышался вороний грай. Роб невольно прислушивался к нему, гадая, чьей стаи птица. Бадб улетела давно, но руки все равно ощущали жар ее тела ладонями, а сам он где-то глубоко внутри себя предвкушал встречу, чувствуя, как теплеют оковы. И - запрещал себе думать об этом. Эдак и до Тростника было недолго докатиться (возвыситься?), а вот этого ему уж точно не хотелось. Когда на тракте, наконец, замаячили ворота Серлби, Роб встряхнулся и первым делом направил стопы, а точнее - Вихря и Листика на конюшни. Серая, почти серебряная, молодая кобыла по кличке Луара ему понравилась сразу. Статная, норманнской породы, с широкой грудью и длинными, сильными ногами, она потянулась к нему, ущипнув за рукав. Но хозяин конюшен, несговорчивый угрюмец-орк, никак не хотел соглашаться на чек от Ордена. Кое-как уломав его, Роб заседлал лошадь и с удовольствием проехался по заснеженным улочкам Серлби, меняя аллюры. А вот с одеждой не повезло. Любимых синих цветов не было, и пришлось облачиться в черный оверкот и серые штаны тонкой кожи, напоминая самому себе старого лорда Килмарнока, чтимого батюшку. Да и сапоги новые казались чуть неудобными, а плащ - излишне длинным. Впрочем, здесь хотя бы можно было купить еще и смену одежды. Кузнец, живший за таверной, с вящим удовольствием принял чек в уплату за оружие и переклёп кольчуги для Вихря, а потому Роб, с чувством выполненного долга, увлек молодого михаилита в таверну. Есть хотелось отчаянно, до такой степени, что вид довольной Девоны и ее набитого брюха - раздражал.
Хозяин, приятно округлый, не менее приятно лысеющий, подскочил, ещё когда они не прошли и половины зала, с потолка которого между дубовыми балками свешивались связки трав, тонко дополняя ароматы пряного мяса и прочих приятных вещей. Подскочил - и заулыбался, словно встретил давно потерянных родственников.
- Господа! Пожалуйте вот сюда, сюда, - направлял он их к столику не только словами, а и жестами, и словно сам весь клонился к столику, стоявшему перед камином, где пылал огонь, с гулом уносясь в трубу. - С мороза ведь что нужно? Тепло, чтобы разогреть кровь, вкусная еда, чтобы возвеселить язык да желудок, и горячее вино для душевной радости, верно? Не будь я Сэм Нэйл, владелец этого скромного заведения!
Таверна под названием "Четыре подковы", стоявшая недалеко от ратуши, если и заслуживала эпитета "скромная", то только за невеликие размеры. Ещё снаружи она радовала ещё заранее белизной штукатурки на толстых стенах, резными наличниками. Завлекала горящими у входа фонарями, указывающими путь. В общем, выглядела подозрительнее некуда. И внутри было не лучше: прямо со входа путников встречало тепло, с которым доносились запахи, особенно приятные голодному желудку. Встречали так же улыбка разносчицы - статной, высокой девушки со светло-русыми волосами - и радушие Сэма Нэйла.
- С мороза еще нужны горячая ванна и теплая комната, - не менее любезно дополнил перечень Нэйла Роб, усаживаясь за стол и стягивая перчатки, - желательно, и того, и того - две. И вино греть - крепость понижать, поэтому обойдемся и вовсе холодным. Под горячее мясо, острую похлебку и много зелени - да хорошее вино прямо из погребов...
Договаривать Роб не стал, подмигнув разносчице и откинувшись на спинку стула. Девона, потоптавшись на месте, увалилась под стол, отчего там немедленно стало тесно, но - и тепло тоже. К тому же, гончая не возражала, чтобы ее использовали подставкой для ног.
- Расскажи мне, Джерри, - дождавшись, когда их, рассыпавшись в заверениях, оставят одних, тихо спросил он Вихря, - прежде, чем мы навестим того трактирщика, как ты получил этот контракт. В деталях и не слишком торопясь.
- Да почти нечего рассказывать, даже в деталях.
Молодой михаилит поморщился и тут же улыбнулся девушке, принёсшей объёмистую бутыль вина, так, словно успел влюбиться. Впрочем, вырез на платье к этому вполне располагал - ткани было, что обтягивать, подчёркивать и приподнимать. Проводив девушку и вырез откровенно сожалеющим взглядом, Джерри разлил по кубкам тёмно-красное вино, тонко пахнущее виноградом, довольно цокнул языком и продолжил.
- В посёлок тот я почти случайно попал. Слухи ходили, что там кладбище разоряют, так что подумал, что платят неплохо, потому что предки ведь, а работа несложная. Гули, гравейры... ни унции мозга на стаю. И аббатство рядом, ещё целенькое, богатое. Но как пошарил там, сразу понял, что бестиарии наши ни при чём. Гули, знаешь ли, заступами не пользуются, им когтей хватает. Так что думал уже, что ночь проведу, да и уеду дальше на север. Там наших совсем мало, поэтому тварей должно быть расплодиться с избытком. Тут-то трактирщик, как кольцо увидел, сразу про поместье и сказал, что награда есть за гнездо мелочи восьмилапой. Чтобы после, значит, превратить снова в гнездо, но уже родовое.
Рассказ снова прервала подносщица, которая на этот раз поставила на стол две глубоких, исходящих паром глиняных миски и чуть не полкаравая мягкого свежего хлеба. Судя по запаху, трактирщик всерьёз принял пожелание Роба об остроте. Густая похлёбка из кролика с луком и морковью на хлебе была щедро приправлена перцем, имбирём, гвоздикой и даже мускатом.
- Вот tolla-thon, трактирщик этот, - вытаскивая ложкой гвоздику на край тарелки, задумчиво проворчал Роб, в свою очередь провожая взглядом подавальщицу, - еще бы корицы насыпал. А когда туда лез, ничего не насторожило? За спиной или поодаль другого всадника не слышал?
На вкус, впрочем, яство было лучше, чем на запах, хотя Робу вполне хватило бы только перца. Но... Странный поселок, где разоряют могилы среди зимы. Люди - не гравейры или бербаланги. Им, чтобы зимой раскопать несколько ярдов мерзлой, лежалой, скрепленной между собой льдом земли, оную необходимо сначала прогреть. Даже магу это занятие будет утомительным, а уж обычным кладбищенским ворам... Собрать хворост, много хвороста. Разжечь костер над могилой. Ждать. Долго и слишком заметно, чтобы скрыть от местных, а потому гробокопатели промышляли, в основном, весной и летом. Богатое аббатство, опять же, до которого не добрались комиссары Кромвеля, хотя Ноттингемшир не так далеко. И - ко всему этому, а быть может, и над всем этим - странное выражение лица того трактирщика и следы наблюдателя у паучатни. Пахло мерзко, как у гуля из пасти, в чем Робу однажды довелось убедиться: сколь бы стар не был разум, тело зачастую диктует решения и поступки, не руководствуясь им и реагируя слишком поспешно или, напротив, слишком медленно. Поймав себя на том, что снова прокручивает на пальце кольцо Розали, которого не было и в помине, он чуть пригубил вино, заедая его кусочком каравая.
- А мне нравится, - пробормотал Вихрь между двумя полными ложакам. Ел он так, словно тело истосковалось именно по приправам. По гвоздике. - Вкуснятина. В Блите так не кормили... и девочки такой не было. Невезуха, - проглотив ещё похлёбки, он мотнул головой. - Никаких всадников. Вообще ничего. Даже в зале том проклятом насторожило только то, что света маловато для чистых-то окон. Тогда и мелькнуло. Никогда не слышал прежде, чтобы пауки умели глаза отводить. Постой. Ты хочешь сказать, следом ехал кто-то, а я и проворонил?
- Там следы были, поодаль, - бархатное, чуть землистое вино приятно обволакивало нёбо, - приехал или одновременно с тобой, или чуть позже. Не нравится мне твой наемщик. Специально послал ведь.
В то, что трактирщик таким незамысловатым способом подкармливает пауков, верилось с трудом. Право, выгоды с этого было мало, равно- и убытки тоже можно было придумать, но что это за убыль, которую необходимо выискивать? Поместье это стояло слишком далеко от трактов, от селений. Да и для пауков можно было бы найти более сговорчивую пищу, нежели михаилит. Роб пристукнул кубком по столу и отсутствующим взглядом уставился на разносчицу, не столько наблюдая за ней, сколько пытаясь отвлечься от мыслей.
Как оказалось, смотрел не только он. За столиком у стены напротив два молодых монаха, сидя за тарелками с рыбой и зеленью, буквально пожирали девушку глазами, причём взгляды эти не назвать было христианскими. Братскими. Разве что отношения в этой семье были крайне необычными и осуждались церковью. Один из монахов, со старым шрамом на щеке, наклонился к собрату и что-то прошептал, после чего оба расплылись в улыбках.
- Не видел никаких наблюдателей, хотя теперь, кажется, очень хочу повидаться. И всё же. Специально, пусть, но зачем? - Вихрь тем временем, доскребая остатки похлёбки, недоумённо пожал плечами. - Я его и не видел никогда прежде, точно. Да и ведь мог вовсе в те края не сунуться. Ушёл бы на запад, где обычно Раймон бродил. Может, и в паре бы погуляли, с ним обычно весело, хоть и быстро скисал. Одиночка, что с него взять...

Со Спектром

- Женился он, - невольно улыбнувшись, сообщил ему Роб, пытаясь припомнить, что слышал о монахах в Серлби. Вспоминалось еретическое и довольно-таки похабное - слухи о любвеобильности, склонности к содомии и странным богослужениям братьев в этой обители разносились далеко. Подобное, конечно, рассказывали и о михаилитах, но магистр Циркон уж точно знал, что хотя бы в резиденции такого нет. За исключением богослужений, разумеется. "Тамплиеры, все же", - сказал однажды с тяжелым вздохом Великий Магистр. Впрочем, дыма без огня не бывало, и Роб, так и не определившись, его ли это дело и зачем оно ему нужно, принялся исподволь наблюдать еще и за монахами, подвинув свою тарелку с похлебкой оголодавшему, измученному паучьим ядом Вихрю.
Предположительно святые отцы явно о чём-то сговаривались, но присмотреться внимательнее мешал приступ кашля со стороны Джерри, подавившегося последней ложкой. Наконец молодой михаилит прочистил горло и смог говорить, хотя и сипло.
- Женился?! Раймон?! Господи всемогущий, да это новость похлеще... сам знаешь, чего! Это что же, он, значит, уходит?
- Пока - нет. Леди с ним везде, - Роб улыбнулся снова, вспоминая, как благословлял детей, - полтора михаилита, можно сказать.
- Ваше мясо, господин, и ваше тоже, господин, - подавальщица с улыбкой опустила перед каждым по плоскому блюду, на котором развалилась в озере сока толстые розовые ломти распластанной свинины. С мясом повар обошёлся добрее, чем с похлёбкой: над ним витал лишь запах можжевельника, пара ягод которого плавали рядом, подобно небольшим корабликам рядом с архипелагом. Довершила картину миска с горой зелени, какую можно было набрать по теплицам да из запасов. - Всем ли вы довольны? Может быть, ещё вина? - обращалась девушка к Робу, но улыбалась - словно бы Джерри.
- Спасибо, милая, - выдвинув ногой стул и по пути пнув Вихря, чтобы оторвался от еды, Роб кивнул подавальщице, - присядешь?
Монахи нравились ему все меньше. Точнее, не нравились - все больше. И уговаривать себя, что нет никакого дела до этой девушки и того, в каком состоянии она вернется домой после забав этих пресвятых - если вернется - было тщетно. Но и поучить повода не находилось, в благословенной всеми богами Англии пока еще не воспрещалось беседовать и сговариваться. К тому же, жила робкая надежда, что монахи станут зачинщиками. Тот, со шрамом, явно знал толк в поножовщине, коль уж щеголял таким украшением.
Девушка оглядела зал, но никто больше её не подзывал; даже священники, хоть и посматривали хмуро, но молчали. Возможно, только пока. Усевшись на край стула, она улыбнулась снова, широко - обоим. Глаза у неё оказались серыми, с лёгким оттенком зелени.
- Сильвана меня зовут, господин. Вам у нас нравится?
- Очень, - заверил ее Роб, в свою очередь поглядывая на blaigearden монахов, но чуть торжествующе, с оттенком превосходства и тем самым кошачьим наклоном головы, что так раздражал даже его самого, - уютно, кормят вкусно. Впрочем, еда вкусна еще и потому, что ее подает такая очаровательная Сильвана. Не так ли, Вихрь?
- Конечно, - Джерри, словно читая мысли, просиял такой улыбкой, что Сильвана зарделась и потупилась. Сколько помнил Роб, с женщинами Вихрю везло всегда. Как видно, не мешала этому даже некоторая опаутиненность. И голоса он не понижал. - В компании столь прекрасной госпожи и вечер светлее кажется, ибо подобна она луне и звёздам на бархате неба.
Краем глаза Роб увидел, как шрамистый начал было приподниматься, но второй, чуть старше, с совершенно не примечательным лицом, покачал головой и почти демонстративно вернулся к полусъеденному толстенькому карпу.
- Наш Вихрь немного поэт, - пояснил Роб девушке, улыбаясь углами губ, - никогда не предпочтет рыбу прекрасным глазам, отражающим луну и звезды.
Под столом завозилась Девона, зевнув и попытавшись вытянуть лапы, за что получила тычок по ребрам и ломоть свинины, а Роб мысленно вздохнул и почти услышал, как ехидно хихикает Бадб. За подобные слова в приличном обществе его бы вызвали на дуэль, не успей он договорить. Слишком прозрачен намек. Слишком нарочита небрежность в голосе. В неприличном, в котором приходилось бывать чаще, за такое били морду. Аodach.
Священник на миг приостановился, глянул на него светлыми, почти прозрачными глазами, благочестиво перекрестился и возвёл очи связке пахучих трав. Зато у его компаньона рука дёрнулась к поясу, ничего там не нащупала и сжалась в кулак. Серый положил ладонь на его плечо и назидательно покачал головой. Говорил он тоже не особенно тихо. Но вдумчиво.
- Миловидность обманчива и красота суетна. Истинная же красота создания божьего внутри сокрыта, в духе кротком и молчаливом, духе смиренном. В Христе, брат мой, возлюбившем мир и человека не за внешность тварную, не за каменья драгоценные или положение.
Судя по тому, как скривился шрамолицый, как глубоко промялась ряса, силы в пальцах было не занимать.
Сильвана вздрогнула и немного вымученно улыбнулась.
- Вы... господа здесь по делам?
- Мы здесь проездом, - Роб улыбался широко, открыто. - Право же, милая Сильвана, когда вижу вас - вспоминается Песнь Песней. "Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои - как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои - как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя - как столп Давидов, сооруженный для оружий..." Забавно, не правда ли, Вихрь, - задумчиво добавил он, - что это песнь Соломонова, царя, которого возлюбил сам Творец? И ни слова о смирении и суетности красоты. Впрочем, стоит признать, что смирение особенно хорошо, когда уплетаешь в пост жирного карпа, а не манну небесную. И не в пустыне, а в теплой таверне.
- Наверное, это приближает к Господу лучше монастырской кельи, - очень искренне вздохнул Джерри. - Наверное, всё-таки хочется иногда красоты мира.
- Да кто вы такие, чёрт вас дери?! - с этим небрежным богохульством шрамолицый сбил с плеча руку товарища и вскочил с места. Оказалось, что он вполне высок и крепок, с широкими плечами под мешковатой рясой.
- Брат мой... - увещевательно начал было второй, но монах уже кинулся к Робу, умело метя мозолистым кулаком в голову.
Сильвана задохнулась, прижав кулаки к груди, а от стойки заголосил трактирщик, испуганно призывая какого-то Двана. А пузатый торговец в углу только придвинул ближе к себе блюдо и в один глоток опорожнил кружку.
- Ой, - искренне огорчился Роб, когда монах, запутавшись в подоле предательски обвившейся вокруг ног рясы, неловко упал, ударившись затылком. Позвать легкий ветерок - не стоило ничего, а ветерку ничего не стоило запутать подол, - воистину, не может быть оправдан гнев, ибо самое движение гнева есть падение для человека.
Одернув рванувшуюся было Девону, он пригубил из кубка и вздохнул. Ситуация для Сильваны была безвыходной. Они уедут завтра, монахи останутся. Не увозить же ее, право, с собой.
Второй монах, поднимаясь неторопливо, со скорбью покачал головой. И на поверженного товарища взирал с укоризной, почти многообещающей.

с Леокатой

- Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас. И тотчас же выкажется гнев его у глупого... но раз прорвалось оно, удалю я брата своего каяться в грехах его. И выйдет он после епитимьи обновлённым и укреплённым душою, смиренным телом. Оставайтесь с Господом.
- Аминь, - благочестиво перекрестившись, чувствуя ожог-укол в запястье, Роб также медленно поднялся на ноги, - воистину, всё, что ни приключится тебе, принимай охотно... И все же... Всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать; … время разбрасывать камни, и время собирать камни; … время войне, и время миру. Особенно - миру, ибо угоден он Господу нашему. Соль – добрая вещь; но, ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите? Имейте в себе соль, и мир имейте между собою.
Писание настолько прочно въелось в память магистра Циркона, что, кажется, он мог бы читать проповеди. Если бы Роб с этим был согласен. Впрочем, все эти Экклезиасты, Притчи и Псалмы были занудны и навевали скуку, а потому вспоминались редко. К тому же, иногда надо было говорить просто, по-человечески, без этих вот утомительных теологических изысков.
- Не держите зла, братья, - улыбнувшись, проговорил он, снимая с шеи серебрянный ксифос, - не уходите, места всем хватит. А чтобы никому обидно не было...
Украшение закачалось на груди Сильваны, и Роб печально попрощался с ним взглядом. Розали стоило отпустить давно, не искать и не думать. В конце концов, у него была его жизнь и эти трое мальчиков. А все остальное - прошлое, забывать которое нельзя, но и жить которым не нужно.
- Носи его, дитя мое, - напутствовал он девушку, вздыхая, - снять его без желания владельца нельзя, а у того, кто тронет тебя против твоей воли, отсохнет... Все отсохнет.
Снять мечик и впрямь было нельзя, а вот про отсыхание Роб приврал, ничуть в этом не раскаиваясь.
Монах наполовину вывел, наполовину выволок товарища за порог, не оглядываясь и словно не слыша его речи. Сильвана же тронула амулет, но смотрела на дверь ещё долгую секунду, прежде чем взглянуть Робу в лицо. Глаза её поблескивали.
- Спасибо вам, господин. Это страшный человек... он...
- Я тут, пожалуй, в округе задержусь, - небрежно прервал её Вихрь, буднично разрезая мясо. - Кажется, здесь развелось слишком много всяких тварей, верно, Циркон? Туда, сюда, может, и заезжать буду. Уж больно кормят хорошо. И компания приятная, - оторвавшись от еды, он мягко улыбнулся девушке.
- В Блит мы уже не едем? - Вздернув бровь, поинтересовался Роб у него, усаживаясь за стол, - боюсь, я только раззадорил их. Теперь будут проверять, на что способен амулет и снимет ли его Сильвана добровольно. А то ведь, я мог и блефовать... Дитя мое, - обратился он к девушке, - принесите мне в комнату очень хорошего вина. И два кубка.
- Конечно, господин! - девушка помедлила. - И не переживайте, пожалуйста. Вы уже сделали больше, чем можно было бы просить. Отдали амулет... я буду осторожна, правда.

Джерри, проводив её взглядом, вздохнул.
- Конечно же, мы едем в Блит. Но потом ведь мне ничего не мешает вернуться. День туда, два туда... может, если наезжать временами, они хоть задумаются. Да и ведь действительно на севере наших не хватает.
- Будь осторожен и не торопись, очень тебя прошу, - Роб отрезал кусочек от мяса и медленно, наслаждаясь вкусом, прожевал. - Я не хочу обнаружить вместо тебя могильный холм, только потому, что ты сцепился с двумя извращенцами из-за подавальщицы в таверне. К тому же, михаилиты, живущие, как Свиристель - на тракте, долго не живут, уж прости за нелепый каламбур. О чем мы говорили до этих druisiren? Ах да, Раймон женился, и еще он теперь сэр Фламберг.
Вечером, не дожидаясь визита, которого могло и не быть, он откроет вино, что отнесла сейчас эта девочка и, вдохнув аромат прогретых солнцем гроздей, что росли где-нибудь высоко в горах, ласкаемые теплым ветерком, омываемые дождем, призовет Ворону. Роб пока не знал, что будет говорить и как станет увещевать неистовую, не представлял, кого пообещает взамен спасенной жизни подавальщицы Сильваны из таверны. Это будет только вечером. Сейчас он просто стряхнул с себя все волнения к дьяволу и, наконец-то, ел.
- С двумя, - хмыкнул тем временем Вихрь, уничтожая собственную порцию. - Непохоже, что их беспокоило неодобрение приора или аббата-настоятеля, верно? Нет уж, я настаиваю, что могильный холм должен быть после стычки минимум с парой десятков монахов. А что подавальщица, - он внезапно посерьёзнел. - Вот вопрос. Что лучше - могильник от рук монахов ради неё, или желудок какой лесавки ради того аббатства? Или гравейра ради монастыря в Блите? Иногда, как вот сейчас, мне кажется, что как-то не совсем тем я занимаюсь. И чем дальше, тем больше.
- Лучше обойтись без желудков и монастырей, - задумчиво вздохнул Роб, вытягивая намозолившую глаза паутину из волос Джерри, - и просто жить. У нас не было выбора, когда нас отдавали Ордену. Многих даже не спрашивали, хотят ли они такой участи. Многие, как Ясень, например, умерли бы в грязной крестьянской избе, от лихорадки. Или на улице, как некто Вихрь. Или приняли бы постриг, став братом Раймоном, без Фламберга, потому что куда еще бы определили третьего сына от третьего сына обедневшего рода? А меня вообще бы вздернули Дугласы... К чему я это веду, Джерри? Нам дали шанс на жизнь, которого не было у иных. Тех, кого не пестовали в теплых стенах, обучая тому, о чем приличные люди предпочитают не говорить. И нам вернули право на выбор, которое отняли родители... Или обстоятельства. Продать душу за почти сына - или отказаться и не успеть. Упокоиться в желудке лесавки - или в земле от рук монахов ради девочки. Оставить послушницу в монастыре, где ее истязали - или вырезать ради нее секту культистов, а их пастыря вообще сжечь на кресте. Залезть на дерево... нет, это не то. И это только пары вариантов. А еще просто можно жить, наслаждаясь каждой минутой и не думая о том, где тебя похоронят и как для этого лучше умереть. Занимаясь тем, для чего готовили. Ответь мне, Джеральд, что будет лучше для этой девочки: умереть на тракте от анку или от лап монахов, о которых, к слову, я сообщу Кромвелю?
Верного ответа здесь быть не могло. Устав, составленный так, что оставлял эту самую свободу выбора михаилитам, в таких случаях молчал. Совесть подсказывала, что монахи эти от анку, по сути, мало чем отличаются. А может быть, не отличаются вообще. Но с монахами могли справиться ведомства Кромвеля и Кранмера, констебли и просто любой, кому было не все равно. С анку - только они. А метания Вихря, в общем-то, были понятны. Многие, если не все, достигая определенного рубежа, задумывались над этим вопросом. И он сам разве не рвался и путался, не плясал по тонко натянутой струне, пытаясь для себя понять истину, одержать трудную и мучительную победу над самим собой, найти среди тысячи путей единственно верный. И - обрести покой, не обретая его.

Со Спектром

Поздним вечером, после того как унесли ванну, приглаживая упорно ерошащиеся влажные волосы, он, наконец, посмотрел в зеркало, стоящее на столе у окна, знакомясь с собой. Те же льдисто-серые, почти прозрачные большие глаза, те же почти белые волосы, но уже не от седины, а потому что - на самом деле такие. И - давно забытое, молодое, чисто выбритое улыбающееся лицо без шрама и морщинок, с темными бровями и ресницами, упрямым квадратным подбородком и тяжелой челюстью. Здравствуй, Роб, скажи, стоило ли оно того? Усмехнувшись самому себе, разливая вино по кубкам и зажигая от единственной свечи прихваченные у трактирщика, он наполнил теплую темноту комнаты ровным, чуть трепещущим светом, думая о том, как точно сравнила его милая девочка Эмма. Он хотел, старался гореть, как дорогая свеча - ровно, чуть подрагивая. И у него это получалось, лишь иногда ветер жизни порывами отклонял это пламя, заставляя совершать необдуманные поступки. Как сейчас, когда он вступился, совершенно без повода, за безразличную ему подавальщицу из трактира. Только потому что пожалел ее участь и подтолкнул к худшей. Только потому, что чувствовал ответственность теперь за нее, он опустился на колено, склонив голову. Но, будучи честным перед самим собой, собираясь с духом, чтобы произнести слова, Роб понимал, что еще, а точнее - в основном, хочет снова увидеть неистовую. Хотя бы потому, что она понимала его без слов. Но - и не хочет тоже.
- Badb! Badb Catha! - Голос чуть сорвался, хотя Роб и не волновался, - Fàilte!
На этот раз богиня обошлась без превращений и стука в окно. Лишь лёгкий ветер родной стихией овеял лицо да раздался из-за спины голос, привычно раздражённый, но и до странности довольный тоже.
- Вот руки от меня остыть не успели, а уже другую женщину нашёл. Ну как после этого ещё называть?.. Ладно хоть вино разлил, хорошее, отсюда чую.
- Не успел клятву принести, а уже перекрестился, - с покаянным вздохом поддержал ее Роб, поднимаясь на ноги. Вино отчетливо отдавало анисом, но раз уж Бадб находила его хорошим... Вооружившись кубком, легко пробежав к ней, Роб поколебался мгновение, прежде чем вручить этот кубок и прижать к себе не богиню, но женщину. - Не вижу здесь никого, кроме тебя, mo liar. Хотя и говорить хотел о другой, не скрою. Впрочем, ты ведь все уже знаешь, причем, до того, как оно произошло. Прошу тебя, возьми девочку под крыло. Мне претит мысль о том, что я не смогу убедить Вихря не задерживаться здесь... Или в Блите. И, признаться, не хочется повстречать это милое дитя по имени Сильвана в виде нежити, а то и частями, которые и похоронить-то толком не смогут.
Отчего она всегда такая горячая, будто ее лихорадит? Не от того ли, что птица? А может потому, что в ней бьются, сплетаются пути и стихии? Или из-за того, что она везде, где битва и даже сейчас, когда он ее обнимает, какая-то часть этой богини витает над очередным побоищем?
- Ты хорошо разозлил того, второго, - задумчиво обронила Бадб, непринуждённо обнимая его одной рукой за шею. - Мысли у него... знаешь, там ведь всё важное отсохло уже, поэтому с девушками он играет уже потом, когда остальным надоест. И только с особенными - вот как эта Сильвана. Не встретил бы ты её нежитью. Хорошее имя, к слову.
- Но ты примешь ее под свою защиту? - Настойчиво повторил Роб, не отказывая себе в удовольствии снова коснуться губами виска богини. - Под своё крыло? В конце концов, моя Бадб, увести добычу из-под носа христианских монахов... Это слишком похоже на наши прошлые игры, bark?
Бадб фыркнула.
- Христианских?! В этом аббатстве я, Badb Catha - как дома. Как один из их проклятых демонов, но всё равно. Почти никакого удовольствия... И всё же, mo dànadair, да, этого птенчика я укрою. Тем более что не люблю таких... - она сморщилась и взмахнула кубком, не пролив ни капли.
- Что взамен?
Тело снова вело себя предательски, сбивая влечением с мыслей, ладони обжигались то о шею, то о щеку и ухо Бадб, пока разум укорял, что он из-за своих застарелых привычек ввязывается не в свои дела, влезает в долги. Богиня - женщина - не помогала тоже, с явным удовольствием поворачивая голову так, чтобы ему было удобнее. И вздохнула в шею горячо, нарочито-удивлённо и дразняще одновременно.
- Ничего. Какие же тут счёты. Даже слышать странно.
- Воистину - странно, m'odd, - удивленно согласился Роб, скользя руками ниже, - когда ты нарушаешь те законы, что сама с сестрицами и принесла в эти земли. Странен буду и я, если поверю. Но, все же, с благодарностью поверю.
Бадб коснулась его губ своими, смоченными уже в вине, но почему-то не пахнущими анисом, лишь виноградом и терпкой прохладой. Усмехнулась, глядя в глаза, вздохнула преувеличенно тяжело.
- Ты и без того странен. Вера здесь ничего не изменит. Особенно, когда она с благодарностью. Пусть даже за других женщин...
- Их здесь нет, - подхватывая ее на руки, сообщил очевидное он, - но есть замечательная кровать. Наверное. Сейчас проверим.
Ветерок погасил все свечи, оставив мерцать одну, на столе подле бутыли, отражающей ее ровное пламя и игру теней, пляшущих на стенах, полу и занавесках.

с Леокатой

10 января 1535 г. Дорога к Блиту и Блит.

Выбирать перья из волос - занятие медитативное, хоть и слегка утомительное. Черт ее знает, зачем осыпала перьями, если раньше обходились без этого, но настроения и удовольствия это не испортило. Разве что утро началось задолго до рассвета, когда Роб, озябнув, обнаружил, что Бадб исчезла, не прощаясь, в свойственной ей манере. И что вся постель усыпана черными, с рыжеватым отливом, перьями. Волосы привел в порядок гребешок, а постель Роб просто аккуратно закрыл одеялом, подозревая, что теперь за ним будет слава если не чернокнижника, то весьма необычного мага. Быть может, даже метаморфа. Блаженно улыбнувшись, он наскоро выпил немного вина и, одевшись в дорогу, спустился вниз, волоча на плече новые, приятно пахнущие кожей, седельные сумки. И почти сразу вернулся, чтобы с беззлобной руганью разбудить засоню Джерри. Блаженная, довольная улыбка не сходила с губ всю дорогу до Блита. Роб то щурился на солнце, насвистывая нечто бравурное и напоминая самому себе Свиристеля, то с праздным интересом озирал окрестности, стряхивая воспоминания о нежной коже под руками и губами. Досадливо ворча, одергивал Девону, жрущую очевидно несъедобные вещи с очевидным же удовольствием. Лошадь при этом исправно пугалась и шарахалась, заставляя крепче сжимать коленями бока и туже натягивать поводья. К Блиту Роб имел вид довольный, но взъерошенный, пугливая кобыла почти перестала обращать внимание на все подряд, а Девона, просто перекочевала ближе к Вихрю, который не рычал на нее за каждого облаянного встречного крестьянина и откушенные части телег.
- Leam-leatail, - сообщил ей Роб, останавливая всю процессию, едва показались ворота Блита, - мерзкая лохматая предательница. Джерри, что здесь еще, кроме этой обители чернокнижников, которым не лень зимой долбить заступами землю, и твоего нанимателя?
- Да почти ничего, - пожал тот плечами. - Деревушка, в пару улиц, прочее - трапперы да фермеры. Трактир правда хороший, богатый, но ведь оно на реке и дороге, торговцы водятся. А, у лекаря ещё домина хорош! Говорят, аж издали лечиться ездят. Чуть ли не молодость возвращает, хотя это, как по мне, байки. Видел я его, плюгавый, лысый уже, кривой на плечо. Но я осмотреться-то толком не успел, - он виновато пожал плечами. - Ты же меня знаешь.
- Не знаю, как выясняется, - буркнул Роб, спешиваясь и прыгая на месте, чтобы убедиться, что ничего не звенит, даже кольчуга. - Ты не Ясень, все же, чтобы очертя голову по деревьям лазать, не задумываясь. Лекаря и дом его заметил, что заступами копают, а не когтями - тоже. Да и в таверне вчера с полуслова подхватил. К слову, госпожа согласилась взять под своё крыло Сильвану и можно не задерживаться здесь, в этих странных местечках, где михаилитами кормят пауков и спрашивают у них, кто они такие. Если девочка, конечно, в душу не запала.
- Да знаешь, знаешь, - проворчал Вихрь. - Помнишь, небось, как я легко покупался на фламберговы игры. Чёртовы дым и зеркала... я - не ты. Замечаю самое яркое, а не то, что нужно. А за девочку - спасибо. Не знаю, какую плату эта госпожа потребовала, но Сильване это не помешает. Только... вот не надо про душу. Красивая, конечно, но я ж её и не знаю вовсе. И увидел впервые. Да и не говорили почти... ну, потом, когда ты наверх ушёл. И я ведь постоянно влюбляюсь! Весь орден шутки шутил, зря, что ли? - выдавая одно оправдание за другим, Вихрь, тем не менее, в глаза не смотрел, очень вдумчиво проверяя упряжь. - Ну, может, и проеду как-нибудь... А кстати, что ты там говорил про культистов и то, что Фламберг кого-то сжёг?..
- Странное ощущение, - задумчиво констатировал Роб, снимая перчатки, - когда зубы заговариваю не я. Я прогуляюсь. Вернусь - расскажу.
За забором, который он обошел в обе стороны, на первый взгляд, не следили. Сделанный из толстых хворостин, местами подгнивших, местами поваленных, с прорехами такими, что пролез бы и крупный хухлик, а при некотором, непродолжительном старании, и что покрупнее, он выглядел так, будто его давно не подновляли. Селяне явно не боялись того, что к ним влезет кровожадная тварь. А значит, либо тварей здесь было мало, либо местные жители были удивительно беспечны.
- Тварей, говоришь, много? - Роб, вернувшись, вскочил в седло, невольно усмехаясь мысли о том, что деревни в благословенной Англии порой, мягко говоря, странные. - А забор выглядит так, будто их тут и вовсе нет. А за Сильвану госпожа не взяла ничего. С Фламбергом же и вовсе интересно вышло. Его и леди пригласили на черную мессу по поводу посвящения ребенка культисты из Билберри. Все ничего, но они опрометчиво нас отравили ядом хобии и уложили леди на алтарь. Чувства Фламберга можно понять, особенно, когда она пришла в себя и сообщила, что культисты ее лапали... Их пастырь в этом переусердствовал, за что и сгорел на костре. Последним. Славный танец был, - вздохнув, он тронул лошадь, но тут же остановился, - запомни одно имя, Джерри: Гарольд Брайнс. И если доведется встретить этого ainnis sasanach, этого сына дешевой проститутки и жида, этого из-за кустов дахутом focáil сo-sheòrsach... В общем, убей его, сын мой.

Со Спектром

Блит был селением, все же, чуть необычным. Бревенчатые дома на каменных фундаментах - но мостовая при этом имелась только на центральной улице, на которой стояли трактир и тот самый лекарский дом. Занавески вообще были не во всех окнах, женщины посматривали настороженно и лишь детишки восторженно и с любопытством смотрели вслед, точно вид наемников с собакой им был внове. Припомнив, что по дороге они не встречали людей достаточно для оживленного тракта, Роб хмыкнул и с удовлетворением отметил, что хотя бы пахло здесь деревней: свиньями и коровами, лошадьми и курятником. Да и местные шавки облаивали Девону с упоением, временами срываясь на визг, что гончая игнорировала с воистину королевским спокойствием.
- Забавное местечко, - проворчал Роб, выуживая из кошеля магистерскую цепь и навешивая ее на шею. И - помедлил, давая себе время привыкнуть к тому, как она тяжело придавливала его к земле, грузом ответственности, холодом Циркона. Заставляя себя справиться с этими чувствами и расправить плечи. - Пора познакомиться с твоим нанимателем, кажется. И еще...
На этот раз шарить в кошеле пришлось долго, среди плотно увязанных, чтоб не звенели при хотьбе, монет и различных амулетов, которые ему доставались от всевозможных ведьмочек и магинь, с непременным уточнением "на память" и которыми он и не пользовался даже, щедро раздавая подопечным. То, что он искал, было золотистым цирконом, прямо из друзы, на тонкой серебряной цепочке. Его личным, подаренным восприемником при наречении. Память о брате Кречете, мастере клинка, стереть было нельзя ничем, да и камень Вихрю был нужнее.
- Держи, Джерри. Это - циркон, накопитель-уловитель. Увеличивает силы и теплеет при наличии нечисти и нежити. Или когда против тебя замышляют дурное.
Вихрь помедлил, потом осторожно, без обычной бравады принял амулет, взвесил на руке.
- Спасибо. Ну, что, идём?

с Леокатой

Трактирщик, которого по беглому замечанию Джерри, звали попросту дядюшкой Джанксом, выглядел даже толще, чем в видении, посланном Фи. Чистый фартук облегал объёмистое чрево, которое говорило о большом количестве вкусного эля и не меньшем - отменного мяса и сдобы. Волос на голове могло бы быть либо больше, либо меньше - сейчас они чуть стыдливо покрывали половину черепа и белым пухом торчали из-за ушей. А Джерри он встретил такой улыбкой, что Тоннер бы позеленел от зависти. И поспешил к двери, всплескивая руками. Двигался Джанкс, несмотря на полноту, легко и плавно, перекатываясь, словно мячик.
- Рад видеть, господин Вихрь, добрый день, добрый день! Вы, значица, за наградой? Ну, я как знал, что такому славному господину несколько пауков не страшны! И, вижу, вы с другом! Славно, славно! Больше дохода славному небольшому трактиру и его обширному владельцу, ха!
- Это уж как посмотреть, славный вы наш, - просиял ответной улыбкой Роб, огибая его, чтобы сесть у стойки. - Пауки, говорите?
Мир вашему праху, рыжий Дуглас и тамплиер, их соратники и прочие... Вихрь не был бы так вкусен для вас, пожалуй, как этот замечательно упитанный трактирщик. Роб оценивающе оглядел хозяина таверны и вздохнул, почувствовав во рту вкус крови. Все же, нужно было держаться подальше от Бадб. То, чем она восполняла его силы, делало более злым, более вспыльчивым. Эдак и с края сорваться недолго. Нет, этому мы отомстим иначе. Потрепав Девону за холку, Роб снял и аккуратно сложил плащ, демонстрируя магистерскую цепь.
- Говорю? - Джанк скользнул цепким взглядом по цепи и улыбнулся ещё шиире. - Ну, конечно, говорю. Почему бы и не говорить? Хоть сам, конечно, не видел, куда мне по лесам бродить. Так, может, вина, господин? Или чего покрепче? А то и свинка жарится, как специально.
Зал таверны действительно полнился вкусными ароматами и при этом был почти пуст. Сидел у камина за наполовину пустой тарелкой пожилой мужчина в дорогом, но безвкусно отделанном плаще. Недалеко от камина примостился на краешке скамьи обтрёпанный то ли крестьянин, то ли проторговавшийся мелкий купец. Под старыми сапогами расплывалась лужа талого снега, и даже от дверей было видно, как он дрожит.
- Сам не видел, значит, - постучав пальцами по стойке, Роб без интереса, бегло, оглядел посетителей и доверительно, приветливо заглянул в глаза трактирщику, - а откуда тогда про пауков знаете, любезнейший?
- Так ведь от заказчика, - удивился тот. - Как, значит, господин Армстронг награду посулил, за чистку-то, так всё и рассказал. И деньги на награду оставил, это уж как водится. Старину Джанкса все знают, ни монетки он себе не возьмёт.
- Забавно. И как выглядел мистер Армстронг, любезнейший Джанкс?
На языке вертелся вопрос, который надлежало задавать с невинным выражением лица и широко распахнув глаза, но Роб приберег его на десерт. Любезно улыбнувшись, он снова потрепал гончую за ухо, чуть заметно кивнув головой Вихрю, чтобы подошел ближе.

Со Спектром

Трактирщик задумался.
- Ну, как выглядел... как знатный господин, как и положено, раз в родстве с Бабингтонами, пусть и дальним. Столько вышивки, и всё золотом!.. - он даже сладко прищурился. - И воин, видать, славный. Шрам на всю щёку-то, широкий такой. А вот ещё... - он присмотрелся к Робу и нахмурился. - Если подумать, то и на вас, господин, похож немного был. И седой. Только лицо, уж простите, надменное у него было, а не так вот.
- И ему именно михаилит нужен был?
Ренегат из старших? Из магистров? В Ордене каждый третий был со шрамом во всю щеку и каждый пятый - седым. Но ощущение, что все это затевалось именно из-за него, магистра Циркона, только укрепилось. Рано или поздно он бы явился сюда, если не из-за Вихря, то потому, что пропало слишком много братьев.
Трактирщик взметнул белые, как пух, брови.
- А кто же ещё, господин?! С наёмниками-то оно как, заикнёшься про такое, так они сразу требуют чуть не роту месяц кормить, да ещё и носы воротят. А ваши братья, стало быть, этому делу обучены. Мастера, значит. Зачем же ему кто другой-то?
- Действительно, - задумчиво согласился Роб, - обучены. А подайте-ка нам, мастер Джакс, вина. Того, что у вас в дальнем углу погреба. А вон тому, озябшему, подогретый эль с травами.
Должно быть, со стороны это выглядело очень по-христиански, сострадательно, с сочувствием к страждущему. Для него же это было всего лишь попыткой понять, что за люди сидят в этой таверне и остаться на минуту наедине с Вихрем. То, как с лица внешне приветливого трактирщика сползла улыбочка, взгляд, которым он провожал тогда Вихря, не оставлял ни единой лазейки для веры в его слова. Но и помечать трактир, как место, где обитают неблагонадежные наемщики, пока было нельзя. Слишком глубоко Роб проглотил этот крючок.
Трактирщик рьяно закивал.
- Конечно, господин! Сей момент! Наилучшего вина, разумеется.
- Вихрь, - тихо и задумчиво проговорил Роб, провожая взглядом Джакса, скрывшегося в двери за стойкой, - возьми Девону и прогуляйся по окрестностям. У них тут такие дыры в заборе, что... Нам нужна мелочь, живьем. Что-то типа ржавника или долгопята. А лучше - имп, но дичь редкая, конечно... Понимаешь, о чем я?
Вносить в список неблагонадежных было нельзя, а вот поучить - можно и нужно. Немного и почти безобидно.
- Слушаюсь! - Вихрь, просияв, потрепал Девону по шее, привлекая внимание, и выскочил за дверь.
Гончая отозвалась басовитым лаем, от которого нищий у камина подпрыгнул и осенил себя широким крестом.

с Леокатой

Джанкс вернулся быстро, словно дальний угол подвала был буквально за дверью. Но бутылку, пузатую, запыленную, в сургуче, нёс бережно и с видимым уважением. Разве что вильнул к камину, чтобы передать кружку эля крестьянину. Отмахнулся от благодарностей, уважительно кивнув на Роба, и поманил того к столу, стоявшему недалеко от огня.
- Вот, господин, из Бургундии как есть, из самой, значит, Золотой Земли!
- В этой благословенной земле был чудесный обычай, любезнейший хозяин, - огонь, стихия-изменница, манил его независимо от возраста. И это не было изнеженностью, чтобы ни говорила Бадб. Он чувствовал отклик даже от слабого пламени свечи, но говорить с ним почти не мог, оставалось лишь быть к нему ближе, ощущать тепло, подпитывая слабые искры этой стихии в душе, - пить вместе с гостем, чтобы тому было веселее и тяжелые мысли его не посещали.
Пить Роб вообще не собирался, перехватив по дороге сушеное мясо и яблоко, захваченные из Серлби. Но за стол уселся так, что и сам поверил, будто вино из Бургундии было пределом его мечтаний.
- Не знаете, славный Джакс, где же нам отыскать мистера Армстронга?
- А в Лондоне, - охотно откликнулся трактирщик, умело очищая горлышко от сургуча. Второй кубок появился как по-волшебству, и Джанкс, действительно, сделал первый глоток, с удовольствием, причмокнув полными губами и закатив глаза от восхищения. - Недалеко от моста, значит, в центре самоем. Да там любой, вестимо, скажет. А за вино благодарю, господин. Самому-то жадно вот так-то. И всё-таки скажите, как с наградой быть? Господин-то заверял, что по счёту жвал надо, стало быть, но как жеж это магистру - и не поверить? Значит, как слово скажете, так и будет. Очистили поместье-то, стало быть, полностью?
- Странно, - вслух и будто говоря с самим собой проговорил Роб, - а брат Вихрь говорил, что за все гнездо сто пятьдесят, да и жвал там обещалось вполовину меньше, чем есть... Перепутал, должно быть. Да, досадное недоразумение. Гнездо, мастер Джакс, не зачищено, и вряд ли будет, потому как обитают очень редкие и очень дорогие пауки. За такое обычно все триста, а то и четыреста просят и еще досадуют, что мало взяли. Ну, и обхождение нанимателя дорогого стоит. Когда оный в глаза улыбается, а за спиной в камин злобно плюет - это еще пятьдесят к сумме.
Трактирщик помедлил долю секунды, потом рассмеялся.
- Ну, скажете тоже, господин! Милорд Армстронг, конечно, человек не слишком доброжелательный, суровый, но уж так-то вряд ли стал бы. В камин-то плевать. А что денег мало, и дороже надо - так ведь тоже не беда. Может ведь быть и так, что сам не знал, цен-то ваших? Значит, я думаю, так сделать нужно. Как заедет он снова, я про четыре сотни и скажу, верно?
- Разумеется. А когда, говорите, он заехать собирался снова?

Со Спектром

Роб с рассеянным видом уставился на трактирщика, жалея об ушедшем возрасте как никогда. Забывчивость, которая сходила с рук пятидесятилетнему магистру, должно быть, была неуместна на тридцатилетней физиономии. Потерев ладонью шею, где совсем недавно был памятный подарок от жабдара, он покосился на того посетителя таверны, что одевался дорого и безвкусно. Тот, упорно не обращая ни на что внимания, степенно ел, так, словно выполнял надоевшую, но привычную работу.
- А я и не сказал, ну конечно, вот голова дырявая! - трактирщику забывчивость шла ничуть не больше, хотя и подходила по возрасту. - Да вот раз в пару месяцев так обязательно бывает. С последнего вот месяц прошёл, а потом я его и вовсе не видел. А ведь он завсегда у меня остановится, потому как нет в округе лучшего трактира. Но, господин, вы не пьёте совсем. Или вино не нравится? Оно ведь наилучшее!
- Охотно верю, - все также рассеянно кивнул головой Роб, - но я дождусь брата Вихря. Устав предписывает нам делить все между братьями.
Устав предписывал несколько иное, но и трактовать его никто не запрещал. К тому же, гэлы не ели и не пили в доме тех, кого считали врагами. Или в том доме, где собирались убивать. Любопытно, заявится ли это замечательный мистер Армстронг пораньше. Месяц дожидаться его было, право же, недосуг. Несмотря на желание посчитаться за Вихря и любопытство, гложущее его с того момента, как услышал об этом милорде из Лондона.
- Неужели у вас нет способа известить его о поместье? - Удивился Роб, принимаясь снова прокручивать отсутствующее кольцо. - Ведь даже если и зачистили бы, там надо срочно защиту ставить, сторожа. Свято место пусто не бывает. Одних тварей вывели - другие понаползут.
- Так ведь есть, есть! - всплеснул руками Джанкс и отпил ещё вина - чуть не треть кубка - одним могучим глотком. - Голубя вот оставил, прожорливого, жуть просто! Как лошадь зерно ест. Да только пока что и не за чем, получается.
- Отнюдь, любезнейший Джанкс, отнюдь, - без интереса и вяло вздернув бровь, ведь говорил об обыденном, проговорил Роб, - желательно бы присутствие заказчика. Договор подписать, к примеру, на работу группы михаилитов. Уточнить, в каком состоянии ему поместье нужно. А то ведь зачистить по-разному можно...
Тот раздумчиво кивнул.
- И то ваша правда. Пожалуй, что и так, заодно кормить скотину не придётся, всё хорошо, верно? Пожалуй, что и отошлю. А на кого, говорите, сослаться можно будет? Чтобы, значит, не самолично, без повода...
- На магистра над трактом Циркона, - продемонстрировал Роб перстень с гранатом, на котором была вырезана печать ордена, точно трактирщику цвет камня что-то сказал бы. И почувствовал дрожь от азарта, от предвкушения охоты и битвы, тяжесть бронзовых наручей - и на мгновение прикрыл глаза, заставляя себя успокоиться, не поддаваться этому зову повелительницы мечей.
- И замечательно, - закивал Джанкс, - всенепременно. К вечеру, значит, письмо и отправлю. И славно всё устроится. Только вот не идёт ваш товарищ... может, распорядиться насчёт комнаты? Ванны? Мои дуболомы всё живо сделают, в лучшем виде.

с Леокатой

- Собака, должно быть, загулялась. Голуби ночью не летают, к слову, мастер Джанкс, так что отправляйте сейчас. А насчет комнаты позвольте пока подумать.
Останавливаться здесь Робу ой как не хотелось. Это означало не спать, коротая ночи за чтением корреспонденции, которой не было с собой, или же ведя длинные беседы с самим собой, ведь Вихрю нужно отсыпаться после отравления, а Бадб вряд ли составит компанию. Впрочем, в Билберри это не помогло. А вот Джерри и в самом деле задерживался. То ли пакостной мелочи здесь была нехватка, то ли после Девоны пришлось искать нового будущего жильца подвала этой таверны.
- Этот - летает, - трактирщик и не думал подниматься со скамьи. - Специальный, значит. Когда надо, тогда и летает, все бы такими были. И думайте, господин, думайте, да только лучше не найдёте.
Не бедный, но суровый и совсем не любезный милорд Армстронг, позволяющий себе зачарованных голубей. Роб степенно сложил руки на столе, с облегчением отметив, что едва приметный шрам от пропущенного по руке удара мечом не делся никуда, и честно задумался. Но не о комнате, отнюдь, а скорее уговаривая себя, что снова надумывает и на самом деле за пауков плату пообещал богатый чудак, а не злобный ренегат из магистров, которому он перебежал дорогу. Снова вспомнилась та картинка, показанная Фи, где с лица Джанкса сползла приветливая улыбка, вспомнились следы наблюдателя у поместья, и Роб улыбнулся своим мыслям. Раз в месяц, говорите, мастер Джанкс? Он готов был поставить мертвого дахута против дырявых сапог, если этот таинственный милорд не обретался где-то поблизости. Проследить за голубем? Тем паче, что его выпустят ночью. Сложно. И снова на поклон к Бадб, потому что голубь хоть и летит в его стихии, в воздухе, но чтобы ветер сказал, куда унеслась птица, нужно быть... Тростником, черт его побери. Не самоубиваться же ради этого, в конце концов?
- Хорошо, мастер Джанкс, наконец, сказал он, - комнату, достаточно большую, чтобы на двоих или две смежных. С окнами. Открывающимися.

Вихрь и Девона вернулись только через час, когда Джанкс уже проводил Роба наверх, в большую холодную комнату. После того, как трактирщик, пыхтя и многословно извиняясь, разжёг в камине огонь и оставил нового постояльца одного. Кроватей здесь оказалось даже три, но Джанк клятвенно пообещал, что комната достанется только им, ещё и дешевле. Прикрытые ставнями - очень, невероятно скрипучими - окна выходили во двор, окруженный невысоким крепким тыном. И было тут почти уютно, даже с плетеными ковриками на чисто выскобленном полу, даже с резными дверцами шкафа и тяжелым кованым сундуком у стены.
- Эта твоя чёртова собака!.. - медовый месяц, судя по выражению лица Вихря, закончился давно и надёжно. - Прости, но она слишком активно жрёт! Спасти не успевал. Только с трёх нажралась, поэтому вот. Держи, всё твоё, - он протянул стянутый в подобие мешка плащ, в котором что-то шевелилось и вяло пыталось выбраться.
- Завяжи плотнее и засунь пока в сундук, - сражаясь со ставнями, проворчал Роб, - что там? И что сожрала эта прожорливая чертова собака? Не то, чтобы мне интересно было, но она же теперь это активно...выдыхать будет.
Распахнуть удалось только одно окно, с таким мерзким и громким скрипом, что заныли зубы. Но его хватило, чтобы выглянуть по двор и вдохнуть морозный воздух деревни. Выпускать тварь в погреб лучше было, когда стемнеет, а таверна затихнет.
Закрыв крышку, Вихрь облегчённо вздохнул.
- Пару зыбочников, и ещё кого-то, я даже увидеть не успел. А отбить удалось ржавника. Сгодится ведь? Упитанный... там целое гнездо было из старой брони. Где только набрал.
- Сгодится, когда он все обручи на бочках с элем сожрет, отобьешь своих пауков по цене, - хмыкнул Роб, с тоской глядя на тын, - не нравится мне Блит этот... Ржавники, набравшие железа на гнездо, трактирщики, скользкие настолько, что и упасть недолго. Таинственный милорд Армстронг и обитель, на кладбище которой разоряют могилы. Звучит, как ainnis.
Размышлял Роб снова не о том, что говорил вслух. Следить за голубем - или же положиться на случай. Если птица и впрямь будет лететь до Лондона, то... Отчетливо ощутив тяжелую руку Бадб на шее, он опасливо дернул плечами и вздохнул. Приманить птицу, аккуратно, как учил батюшка, не сбивая с курса, и прочесть записку? Отчего-то не хотелось увидеть там нечто вроде "он клюнул". И - одновременно хотелось, ведь это означало бы подтвердить подозрения и, наконец, определиться с дальнейшими планами. Вздохнув, Роб уселся на подоконник и взглянул на развалившуюся на одном из ковриков гончую. Подстилка ей явно была мала, но Девону это отнюдь не смущало, да и косилась она на Вихря с благодушием и довольством.
- Сначала надо будет его в подвал запихать, - уточнил молодой михаилит, с явным облегчением вытягиваясь на кровати, стоявшей у западного окна. - Я во двор заглянул, и, скажу, вот так сходу отдушин-то и не увидел. Два люка вроде как есть, но щитами прикрыто, на петлях. Не знаю уж насчёт зыбочника, а тут воров явно опасаются. Ну или, - он издал смешок, - таких, как мы.

Со Спектром

"Есть чего бояться, вестимо." Роб улыбнулся в ответ. Вымерзшее дерево становилось хрупким и трухлявым, накопитель был полон, да и баллок, к которому он привык с незапамятных времен, как нельзя лучше подходил для выламывания дерева и поддевания петель. Или аккуратного выковыривания гвоздиков, особенно, если их подталкивать разбухающим от влаги деревом. Пожалев, что под рукой нет Раймона, который дружил со взломом замков так, будто собирался медвежатником становиться, он улыбнулся снова.
- Придется тебе в зале хозяина и его долбо... дуболомов развлекать байками, чтоб не вышли, когда это не нужно.

Палки Девона жрала тоже. Так что забава, когда собаке бросают палку, а она ее ловит и приносит обратно, превратилась в "поймать-схарчить". А еще гончая, кажется, не уставала совсем, в отличие от него самого, потратившего на напитывание крышки погреба водой весь накопитель и уже часть себя. К тому же, под расправленным пошире плащом приходилось носить подвешенного к поясу ржавника, которого Роб переложил в наволочку. Ржавник этому обстоятельству не обрадовался и принялся егозить активнее, утихнув только после удара кулаком. К тому моменту, когда петля с едва слышным дребезжанием отскочила, Роб уже слегка подустал гонять гончую по двору. Вооружившись очередной, еще не съеденной, палкой и цыкнув собаке, чтобы охраняла, он подсунул конец импровизированного рычага под освободившийся конец крышки, приподнимая его. С наволочкой пришлось повозиться, ржавник после удара проникся к этому убежищу и цеплялся за ткань всеми конечностями. И, все же, в щель он полез даже слишком охотно, то ли желая избавить от надоевшего ему Роба, то ли повинуясь тычкам сапогом. Из щели тянуло теплом и сыростью, прелой листвой, лесом, прогретым солнцем и Роб, аккуратно опустив крышку,
некоторое время еще раздумывал, не стоит ли ее доломать и спуститься вниз. Но, укорив себя за проделку примерно в тех же выражениях, с какими обращался к воспитанникам, лишь прогнал Девону по двору еще раз, чтобы затоптала его следы, и вернулся в таверну.

Время до полуночи, которую определил по Луне, примерно, он скоротал у окна, прислушиваясь к дыханию Вихря и похрапыванию Девоны, глядя на звезды, проглядывающие сквозь низко нависшие тучи и гадая, какими звезды будут за океаном, сложатся ли они в те же созвездия, что и здесь и успеет ли он дожить до того, когда увидит их. А еще странно было ждать голубя, томясь предвкушением, точно ожидая любовницу. Ожидать, не будучи уверенным, что получится приманить, обмануть птицу, но надеясь на это совершенно по-мальчишечьи. Тем не менее, тишину нарушил вовсе не всполошенное хлопанье крыльев, а скрип шагов по снегу. Один из дуболомов, которых ему всё же удалось увидеть вечером в таверне, широкоплечий и лобастый парень лет двадцати вышел во двор и распахнул ворота - смазанные так, что даже не скрипнули. Повозка, которая заехала внутрь, была невелика, зато нагружена мешками. Лошадка, такая же небольшая и мохнатая, впрочем, тянула её без особенного труда. Дуболом жестами подвёл гостей к тому самому люку, над которым парой часов ранее поработал Роб. Бесшумно отшатнувшись от окна, Роб вступил в тень простенка между окнами и тихо достал из седельной сумки зеркальце, бессовестно сворованное в Серлби. Поцарапанное, матовое, оно не блестело на свету, да и отражение было не слишком четким, но все же, рассмотреть картинку было можно без магии и вороньих глаз.
Дуболом нагнулся над люком и негромко постучал. Прошло буквально несколько мгновений, и крышка поднялась - перекосившись из-за слетевшей петли. Раздалось тихое ругательство, затем - разговор, подслушать который не удавалось. Осмотрев люк снова, сын трактирщика пожал широкими плечами и что-то сказал вознице. Тот кивнул соскочил с козлов и, крякнув, вытащил один из мешков сбоку, отчего груда опасно покачнулась, но не упала.
Следующие несколько минут в проёме скрывались небольшие коробочки, которые передавали из подвала. Обращались с ними с величайшей осторожностью, как с хрупкими драгоценностями. Погрузка заняла почти полчаса - не столько из-за количества груза, сколько потому, что работали люди во дворе пусть слаженно, но явно не торопясь, вдумчиво. А голубь взлетел как раз, когда возница, сутулый узкоплечий мужчина в надвинутой на лоб мохнатой шапке, заваливал отверстие мешком. От неожиданности он вздрогнул и чертыхнулся в голос, за что получил тычок в плечо.
"Mo chreach!" - Выругался вслед за ним и Роб, но мысленно; мысленно же разъяренно пиная стену. Позвать голубя на подоконник сейчас - привлечь внимание этих leam-leaten внизу. Не позвать - не узнать, что в записке. Призвать на помощь Бадб - расписаться в собственной беспомощности. Ну вот что за... Не подобрав приличного слова, он закусил губу, продолжая наблюдать.
Птица, по звуку и мелькавшей тени, унеслась как стрела, почти точно на запад. А вот дуболом, проводив телегу и тщательно закрыв ворота, вернулся к люку и снова начал разглядывать петлю, качая головой. Даже провёл пальцами по крышке. Когда он через долгих пять минут вернулся в таверну, Роб тихо сполз по стене на пол, отчаянно выражаясь про себя и внезапно сообразив, что озяб. Закрывать окно, чтобы не перебудить всех в таверне скрипом, он не стал, лишь уселся на кровать, замотавшись плотнее в одеяло. Что хранили в подвале у Джанкса было, разумеется, не его делом, но Роб злорадно пожелал, чтобы это были монеты, пусть даже и фальшивые. Ржавнику, почти как Девоне, было все равно, что есть, лишь бы металла побольше.

с Леокатой

11 января 1535 г. Focáil Блит и chac таверна.
Пятница
Возраст Луны 8 дней, Нарастающая Луна 6 дней до Полнолуния

Проснулся он к полудню, разбитым, злым и разочарованным, как всегда бывало, когда яблоко падало в руки отнюдь не сразу, а после прыжков, ругани и раздумий, так уж ли нужен ему этот плод. Долго брился перед этим чертовски маленьким зеркальцем и лишь закрыв окно, чуть подобрел. А умывшись и надев свежую рубашку, пахнущую веточкой лаванды, которой хорошие портные пересыпали вещи от моли - и вовсе пришел в почти благодушное настроение, хотя и хотелось рвануть в резиденцию, а вернуться сюда уже с Клайвеллом и боевым отрядом орденцев. Подавив это недостойное желание, Роб пробормотал себе под нос строчку из древней молитвы Солнцу ("Fàilte ort féin, a ghrian nan tràth, 'S tu siubhail ard nan speur"), со вздохом натянул кольчугу и оверкот, и спустился вниз, в таверну.
В зале ему приветственно махнул рукой Вихрь, сидевший над огромной миской каши с мясом, приправленной чем-то пряным. Дядюшка Джанкс наблюдал за молодым михаилитом от стойки с таким умилением во взгляде, словно взирал на возвращение домой блудного сына после того, как закололи, зажарили и уже наполовину сожрали жертвенного тельца. Со двора приглушённо доносились звуки работы - стук молотка, треск раскалываемых поленьев. Где-то дальше по улице заливалась лаем собака.
- Не хочешь прогуляться на местное кладбище? - Поинтересовался Роб, подсаживаясь к Вихрю. - Я слышал, там чудесные виды.
На разрытые могилы, комья смерзшейся земли и покосившиеся надгробья, должно быть. Но время до вечера как-то убить нужно было. Да и не было уверенности, что вылазку в подвал нужно повторить именно этим вечером. По крайней мере, сам Роб чрезвычайно бы заинтересовался, какого дьявола петли слетают с проемов каждую ночь. Но ведь крышка открывалась и изнутри, значит, был и другой вход. Из таверны, к примеру. Снова задумавшись, на кой черт ему это нужно, Роб уставился на огонь в камине, пытаясь уловить в нем образы грядущего. Не вышло ничего, как и всегда, лишь отдельные языки пламени рыжиной напомнили о косах Бадб. И локонах Розали.
- Можно, только доем сперва. Вкусно! - откликнулся Вихрь, прожевав очередную ложку. Каша, действительно, убывала быстро, оставляя только щекочущий ноздри вкусный запах. - А ты так и будешь жить на припасах? Травить нас тут, кажется, не собираются. Слишком просто.
- На подножном корме, - улыбнувшись, проворчал Роб, - от старых привычек слишком сложно избавиться, особенно, когда надеешься избавиться не только от них.

Расположенное на отшибе кладбище, красивое, присыпанное свежим снежком, выглядело мирно и даже красиво. Аккуратные камни и кресты, расчищенный подход и дорожка, петлявшая мимо могил и голых деревьев, по ветвям которых прыгали и пищали синицы. Меж могильных холмов петляли цепочки заячьих следов, и можно было поклясться, что время от времени за очередным камнем мелькают длинные белые уши. Петлял неторопливо и кутающийся в рясу монах, застывая то перед одной могилой, то перед другой как раз на время, которое требовалось для чтения литании за усопших. В остальном было здесь пусто и до-странности неуютно, возможно, из-за свежеотрытой ямы под чуть покосившимся камнем. Смёрзшиеся комья земли выделялись на снегу чуть ли не гниющей раной. Или дверью в геенну, тем более, что стены со следами и заступа, и мотыги, были чуть красноваты, а снег вокруг пятнала и сажа.
- Какие просвещенные здесь бербаланги, - задумчиво заглянув в яму, откомментировал Роб, - костры жгут, чтобы отогреть землю, заступами роют, а потом еще и дрова уносят с углями.
Без интереса оглядев соседние надгробья и потосковав об уютной орденской капелле, где так хорошо было дремать под нудёж духовника, которого держали, кажется, больше для проформы, он ногой отпихнул Девону от края и громко окликнул монаха:
- Pax vobiscum, отче! Скажите, чья это была могила?
Тот повернулся к нему, открыв изрытое морщинами лицо с удивительно ясными голубыми глазами.
- И с вами да пребудет мир Господень, дети мои. А покоилась здесь Алексия Паддлтон, усопшая от грудной лихорадки в декабре прошлом, лишь немного не дожив до святого праздника. Горе мужу и детям её, а теперь, как видите, горе и двойное.
Бедняжка Алексия Паддлтон. Роб навскидку мог назвать несколько чернокнижных декоктов, куда шел пепел от костей и сожженной плоти, и примерно три ритуала, где требовались части мертвецов. Не говоря уж о запрещенных в королевстве некромагах, упорно пытающихся воскресить то, что давно умерло и собрать из частей новое.
- И над кем чаще кощунствуют, отче? Над мужчинами или над женщинами?
- Над всеми издеваются мерзкие безбожники, сыне, - монах скорбно покачал головой, - да все над теми, кто до старости не дожили. Только что детей не трогают...
Дети тоже использовались в ритуалах, изредка, но вот для опытов с воскрешениями не подходили: слишком много условий нужно было соблюсти, да и нежить из них получалась глуповатая и чаще стайная. В очередной раз обозвав Блит грубо и непристойно ("Bhod'en fhaighean Блит!"), но мысленно, все - мысленно, ибо иногда не стоило быть шотландцем в Англии и безбожником - перед священником, Роб осуждающе кивнул и вполне искренне возмутился, вспоминая о тех воспитанников, кого унесли за собой к дьяволу порождения мерзких чернокнижников:
- Воистину, святотатцы они, отче. Я слышал, это давно уже происходит. Неужто селяне не пытались поймать бесчинников?
- Пытались, сын мой, а как же, но впустую всё. Монастырь вот даже на наёмников золото выделял, караулили. И сами монахи сторожили, с благословения отца-настоятеля, и жители... Но, видать, чуют они всё, злодеи мерзопакостные, али глаза отводят. Да и непонятно ведь, когда в следующий раз. Иное дело, и полгода проходит, как ловить? До несчастной Алексии, да упокоится душа её на небесах - как с осени ведь и не было ничего. Думали уж, всё. А до того - два раза кряду. Ох, грехи наши тяжкие...
Спрашивать, ловили ли на живца, было, кажется, бессмысленно. Во-первых, способ стоило приберечь для себя самого, во-вторых, Роб уже привычно не доверял никому.
- А после Алексии, мир ее праху, никого не осквернили? Первая она?
- Первая, первая, - покивал монах. - Дай-то Бог, чтобы и последняя. А у вас, господин, здесь похоронен кто?
- Нет, отче. Из ордена архангела Михаила мы с братом. Слышали, кладбище неспокойное, да, видать, не по нашей части.
Проклянув про себя монаха и выразив надежду, что в Блите никто из тех, кто ему дорог, похоронен и не будет, Роб снова призадумался, на кой ему это сдалось. Если предположить, что сегодня в ночь будет второй покойничек подряд... Можно было бы скоропостижно умереть. Опасное ремесло, ничего не поделаешь, пал смертью героической от лап твари захожей. А что хоронят поспешно, так известно - михаилиты сами тварям сродни, чтоб не переродился. К сожалению, здесь закапывали в землю, а не клали в усыпальницы. Конечно, можно было и могилу выкопать неглубокую, и под холмиком воздух подержать, чтобы не засыпали. Да и Вихрь присмотрел бы... Но только лишь Роб представил себе такую засаду, у него тут же заныли все старые раны и переломы. Зимой, в промерзшую землю, которая ему не подчиняется теперь тоже... А если гробокопатели этой ночью не явятся? Лихорадка тогда ему обеспечена. Каким бы хорошим целителем ты не был - насморк и жар не лечились ничем, только теплом, покоем и отварами. Роскошью, доступной не многим орденцам.
- Увы, сын мой. И правда, так это, да только люди ведь, не твари какие. Вот и недавно, тут вот прямо, - монах кивнул на небольшой пригорок с тремя старыми могилами, - нашли брата-францисканца, раненного, - в голосе его прорезалось искреннее возмущение. - У кого ж рука поднялась только, ножом, в спину... ужасные времена, сын мой, просто ужасные, и не отсушает Господь руки таким злодеям во испытания наши. Хорошо, жив брат остался. Целитель, иной бы, наверное, и не оправился уже. Очень учёный человек, грех такого потерять для мира и Господа.

Со Спектром

Клайвелл, должно быть, при этих словах уже сделал бы стойку и помчался по следу, точно гончая за зайцем. Роб лишь слегка пожал плечами, сделав зарубку на памяти сообщить констеблю Бермондси, где встречал упоминание о столь желанном ему брате-лекаре.
- А нож в обители, часом, не сохранился, отче? Любопытно взглянуть. Ведь по клинку можно сказать о его хозяине.
- Свят, свят, - монах даже перекрестился. - Чтобы такой нож, да в обители? Как можно, сын мой. Отдали мы его кузнецу, пусть хоть продаёт, хоть переплавляет. Право, не знаю и, что он с ним сделал и сделал ли вовсе.
Видимо, придется сержанту стражи (как там его?) остаться без ножа. Недосуг да и лень было искать чужой клинок у кузнеца. Роб помедлил, будто впервые оглядывая Вихря, о ноги которого обтиралась Девона, оценивая рост, ширину плечей - и недовольно вздохнул. Лучшими засадниками были низушки - мелкие, пронырливые, незаметные. В Вихря низушков влезло бы штук шесть - восемь, если ставить их пирамидой. Да и гроб низушку понадобился бы не в пример меньше.
- А что, отче, этот ученый брат-францисканец все еще в обители вашей?
В последнее время Роб не уставал задавать себе вопросы о том, что он делает и зачем. Выражая их кратко и емко: "на кой?" И удивляясь тому, что не знает ответа. И все же, разграбление кладбищ, содержимое подвала Джанкса, брат-лекарь были не его делами. Не констебль. Но что поделать с гложущим любопытством и желанием прикрыть этот рассадник всяческих опасностей для михаилитов?
Монах покачал головой.
- Нет. Ушёл, как только оздоровел и ходить смог, хотя аббат лично уговаривал остаться, чтобы оправиться окончательно. Но когда долг Господень зовёт, смиряем мы желания тела, во имя блага вышнего.
- Воистину, отче, - согласился Роб, снова оглядывая могилу несчастной Алексии, пытаясь на глаз прикинуть, поместится ли туда Вихрь. Выходило, что поместится, нужно было лишь засыпать ее до половины, а лучше - сделать дощатый настил. И самая малость - убедить Джерри прикинуться покойником. А для этого - определиться самому с самым сложным вопросом, который он за последние сутки задавал сам себе раз двадцать: зачем?

Джанкс встретил их почти у порога, хотя дел у него хватало: пока Роб с Вихрем осматривали достопримечательности, в Блит заехал небольшой купеческий караван. Судя по тому, что разгружали работники с повозок, двигались купцы с севера: выделанные шкуры, тюки с тканями и вышивкой, лёгкие шуршащие свёртки с сухими травами, от которых тянуло знакомым воздушным запахом долин и холмов. Внутри же оказалось шумно и неожиданно тесно. Купцы и охранники заняли все столики, кроме двух, стоявших в самом тёмном углу, и явно воздавали себе за долгий путь. В зале висел густой, почти осязаемый запах мяса, горячего вина и дорогого перца. И всё-таки трактирщик, углядев, кто вошёл, тут же сунул кувшин одному из дуболомов и подскочил, сияя улыбкой.
- Вот, господин, письмо-то пришло уже. Думал, дольше будет, ан нет, всё на местечке. Значит, согласен господин Армстронг на четыреста фунтов, согласен. И чтобы поместье, значит, нетронутым осталось. Только вот контракт - со мной придётся, господин. Потому как написал он, что приедет, значит, как время найдёт подходящее. А так, дескать, и трактирщика хватит. Говорил ведь я, надменный он...
- Значит, как вернусь в резиденцию - сразу же пришлю кого-нибудь, - порадовался новостям Роб, косясь на самый темный столик, - а то и сами сейчас с братом Вихрем подумаем. Запамятовал я, мастер Джанкс, а кто, вы говорили, в тот раз с Вихрем-то поехал?
- Это как? - удивился Джанкс. От компании охранников донёсся возмущённый голос, требующий ещё вина, но трактирщик только махнул сыновьям, которых на сей раз в зале было двое сразу. Почти неотличимых, пышущих молодой силой и здоровьем. Намекающих на то, почему тут не видно было вышибалы. - Вы, господин, путаете что-то. Один ваш товарищ и приехал, и уехал, больше никого и не было.
- Путаю. Конечно же, путаю. Накормите нас, мастер Джанкс?

с Леокатой

Должно быть, магистр михаилитов, с разгона влетевший в стену и с ругательствами принявшийся биться в нее лбом, выглядел бы странно. Поэтому это действо Роб приберег для себя на тот случай, когда будет один, хотя и хотелось сейчас. Ощущение, что он ходил по кругу, замкнутому к тому же в спираль, перекрученную восьмеркой, было таким ярким, таким осязаемым, что, казалось, можно было дотронуться рукой до этого странного пути. Взять контракт на этих пауков, громко, во всеуслышание - и неспешно направиться к паучатне, давая время наблюдателю подоспеть туда? И - давая время Вихрю приехать к поместью другой дорогой? Спросить, черт ее бы побрал, Бадб о наблюдателе? Что первый, что второй план имели свои изъяны. Наблюдатель мог и не поехать (а Роб мог и не зачищать руины), а богиня почти наверняка отговорилась бы тем, что быть всеведущей - утомительно и скучно.
Трактирщик всплеснул пухлыми руками.
- Так, конечно, господин! Когда ж это у дядюшки Джанкса гостей не кормили. Чего господа желают? Побольше, поменьше, попрянее, попроще?
- Мясо, кашу и зелень. И вино, покрепче.
Роб не решил еще, куда отправится дальше - в могилу или к паукам, но лучше бы делать все это сытым и с жаром хмелька в крови. К тому же, он, наконец, определился, что делать с могилой этой Алексии-чего-то-там. Но для этого нужен был плотник. И немного земли с кладбища. Но, в первую очередь, нужен был сон. Утро, как известно, мудренее вечера, да и праведное возмущение Вихря хоть и вызвало улыбку, но и заставило признать самому себе - не его это дело, не магистра над трактом. Единственное, что он мог сделать, это воткнуть свой собственный, приметный баллок, который знали все воспитанники, в дерево недалеко от въезда в Блит и привязать к нему черную полосу ткани, пометив деревню, как место, где михаилитам не рады. И пусть селение выживает, как может. А еще, кажется, он скучал по неистовой...

12 января 1535 г. Блит - Оллертон.
Суббота.
Возраст Луны 9 дней. Нарастающая Луна, 5 дней до полнолуния.

Уезжали они рано, после сытного завтрака и оплаты таверны, с которой Роб обошелся снова чеком, не желая тревожить плотную увязку монет, каковой он в кои-то веки был доволен. Стелился под копыта лошадей тракт, резвилась по нему Девона, пожирая все, что считала хоть сколько-то съедобным. Кернуннос, творя сущее, сотворил только одну породу - гончих. Девону он, кажется, творил последней и когда она стояла в очереди за мозгом, ей выдали желудок. Как стаю в этом чудном Билберри водить-то исхитрялась? Впрочем, говорят же, что собаки похожи на своих хозяев... Должно быть, Роб был таким же - торопливым, ищущим, что ухватить, с кем подраться и кого облизать. Желательно - слюняво и после сожранного дохлого хухлика. За половину дня до Оллертона, он несчитанное количество раз успел проклянуть тот день, когда приютил гончую. Наконец, собака утомилась, принялась рысить рядом с лошадьми, и Роб, сообразивший, наконец, что тракт чист, а твари, если они и были, разбежались от его громогласной ругани и прожорливой гончей, вздохнул и улыбнулся. Всего несколько часов до Блита, еще можно было вернуться, посмотреть, кто же там копает могилы и что хранится в подвале у Джанкса. Еще можно было проскочить до Серлби и навестить Сильвану. Нераскрытое, неоконченное звало назад, манило, сулило интересную игру на краю пропасти. Но Роб упрямо и неспешно ехал вперед, не оборачиваясь. Научив себя не возвращаться туда, где могла ожидать его дверь в Tech Duinn, уводить оттуда воспитанников, он научился и не жалеть об упущенном. Мидхир, хозяин сиддха смерти, подождет. Тем более - сейчас, когда он снова обещан Бадб. Когда особенно остро ощущается жизнь и все ее краски. Когда он может хоть чем-то помочь своим мальчикам.
- Джерри, - между мыслями, волнуясь в душе, но со спокойствием в голосе, перед Оллертоном спросил он, - ты слышал о Новом Свете?
- Да кто же не слышал про orbe novo, - Вихрь, который постоянно ловил то одно, то другое, но лишь краем уха, каждый раз удивлялся, что таковы - не все. - Интересная штука. Нехоженая. Помню, ещё в спальнях поминали, гадая, что там да как, в новых краях... а что? Неужто Блит напомнил?
- Отчасти, - Блит напомнил, что можно и не успеть спросить о нужном, - не только вы в спальнях поминали о новых краях, но и мы. В капитуле. Во-первых, я забыл тебе сообщить, что тебе решением капитула предстоит акколада. И мы бы обошлись и без капеллы, но я так спешно покидал резиденцию, что не прихватил с собой ничего, а мои цепь, пояс и шпоры - у Фламберга. Во-вторых, магистры назвали тебя в числе тех, кого хотели бы видеть на кораблях, отбывающих в Новый Свет. Года эдак через два. Вероятно. И - если согласен, конечно же.
Зыбок был еще этот проект, точно почва на болотах. Были пайщики, но не было кораблей и не было крестьян. К тому же, хоть и манило неизведанное, с Альбионом прощаться было жаль.
Вихрь присвистнул.
- Сплошные сюрпризы. И ещё рыцарство... как раз за то, что паукам попался... Согласен, конечно. Только вот - а что мы будем там делать? Не армия ведь, - он помедлил, - и, скорее, вопрос: что станется здесь? Дай-ка подумать. Экспедиция - это не меньше нескольких десятков воинов, причём не худших. Часть мальчишек - опять же, не худших. Два года - малый срок. Англию ведь зажрут.
- Cтолько неожиданно сложных вопросов за раз, - вздохнул Роб, глядя вперед, туда, где дорога петлей огибала лесок, скрываясь за деревьями, - жить мы там будем. Колонию строить. Изучать тварей. Договариваться с местными. В общем, то же, что и здесь. Верховный мечтает, что там будет новый Орден, но... Это настолько хорошо, что и мечтать страшно. А два года - срок и малый, и большой. Всякое случиться может.
Оставалось надеяться, что Раймону не взбрело в голову заявиться в резиденцию, и верховный не рассказал ему об этих мечтах, а самое главное - о преемничестве. С четой де Три Роб предпочел бы поговорить сам, спокойно и не торопясь. Объяснить свое решение и то, что экспедиция еще неоформленна, неясна, что определяют ее люди, но никак не те, что заседают - и будут заседать в капитуле.
- Жить и колонию - это хорошо. Изучать тварей - тоже. А вот "как здесь", прости, не понимаю. Здесь мы ведь защищаем, хм, людей от тварей, так? Всех людей. Которые с этим согласны и платят. Или не согласны и не платят. Цивилизация. А там, получается, скорее пограничье другого плана, и защищать в первую очередь себя и свои - уже свои - земли, - Вихрь поднял руку. - Я не отказываюсь. Просто не понимаю.
- Но здесь ведь тоже приходится договариваться со всеми подряд, - проворчал Роб чуть негодующе, - по крайней мере, мне. Скажи мне, Джерри, разве никто из нас - из вас - не заслуживает собственной земли? Которую не дали в капитуле в обмен за одного из твоих сыновей, а ту, что отстоял сам, привел на нее свою женщину и не остался кому-то должен? Землю, которая кажется вдвойне своей именно поэтому? Думать о людях - похвально, но кто подумает о тебе самом?
- Больше похоже на Schwertbrüderorden и тевтонцев, - мрачно проворчал Вихрь и передёрнул плечами. - Прежде чем отстоять, надо кого-то с неё согнать. Признаться, в ничьи земли я не очень верю, и не слишком люблю убивать людей без веских причин, Циркон. Ради своей земли? Я о ней и не задумывался, пока вот не... в общем, не задумывался. Во имя величия ордена? Прости, что так говорю, но - мало. Новый свет, он для меня - другое. Нехоженые тропы, новые звери и не только. Впрочем, думаю, такие, как я, там тоже пригодятся.
Рука сама дернулась - отвесить подзатыльник за поспешность. И за Циркона. Такие, как Вихрь, жили в новых землях ярко, но недолго: их убивали туземцы, сжирали новые звери и уводили нехоженые тропы. Конечно, для каждого из них, его мальчиков, Новый свет был чем-то другим, чем-то идеальным. Чем-то, чего не могло быть в действительности. Не был грязью и дрязгами переезда, когда толпы людей вынуждены жить в тесных каютах на корабле, в которых невольно вспыхивают склоки, часто неразрешимые увещеваниями. Они вряд ли видели тяжелый труд для всех, пока будет возводиться форт, разбиваться поля под пахоты, пастбища. Приключение, сказка, мечта о лучшей доле. И лишь для него - это бессонные ночи в холодном срубе над планами, картами и донесениями. Это - утомительные разборы жалоб и ссор, ежедневные многочасовые обходы стены и мучительно скучные рассуждения на тему, где посеять пшеницу... И тревоги за тех, кто ушел нехожеными тропами.
Рука дернулась - но осталась лежать на колене. По крайней мере, Вихрь не умел в дым и зеркала.
- Гораздо важнее, Джеральд, - единственная спешка, которую признавал Роб, это была поспешность в выражении мыслей и чувств, - опираться на тех, кому доверяешь. Чувствовать их за спиной и ощущать плечом. Знать, что они рядом. Жаль, что понимание этого зачастую приходит слишком поздно, когда находишься далеко. Так далеко, что при желании не добраться.

с Леокатой

Оллертон. Постоялый двор.

Оллертон, место паломничества католиков со всей Англии, славился своими статуэтками святых, частицами подлинного креста Господня и каплями Его крови в фиале. Кровь, которую Роб не преминул рассмотреть, была слишком яркой, а частицы креста - больше похожи на щепки от ограды церкви. Но зато постоялый двор, именно так - не таверна, радовал роскошествами кухни и мягкостью постелей. И огромной бадьей вместо ванны, но зато полной очень горячей воды с розовым маслом и засушенными цветами вереска. Вереском же пахло чуть горьковатое вино, принесенное в комнату в большом кувшине, украшенном по-мавритански. Да и пить его здесь предлагалось не из кубков, а из маленьких фарфоровых чашечек, общим числом четыре, прижимающихся к бокам кувшина робко и застенчиво. Кокетливо поглядывали на них нарядные сливы в своих иссиня-черных рубашках, но Роб не хотел ни выпивать, ни лакомиться плодами. Рухнув на широкую кровать, к столбикам которой пышными шнурами был прихвачен яркий балдахин, он удобно перевернулся на живот, и некоторое время просто глядел в камин, прислушиваясь к песне ветра в дымоходе. И незаметно для себя уснул, отбрасывая волнения и тревоги, не взирая на то, что еще только недавно стемнело, и в таверне при постоялом дворе было шумно.
- Когда-то всё было иначе.
Полный невыразимой пустоты голос не прервал сна, но влился в него, мешая дрёму с реальностью. Пылал в камине призрачный огонь, раздвигали стены стволы могучих деревьев, набрасывая на комнату изумрудную тень. И ветер, свободный, непокорный, но ласковый, касался вечно юной листвы так же нежно, как щёк, пел вместе с птицами. И кровать казалась ложем из плюща и ароматного вереска, а стекло окон, шнуры балдахина походили на склоны холмов и далёких гор, на вершинах которых лежал вечный лёд. И крики снизу, далёкие, выцветшие, словно из другого времени напоминали приветственные возгласы армий - полководцу. Мир Tuatha Dé Danann, давно скрытый по другую сторону магии, всё ещё жил. Всё ещё отбрасывал тень.
- Мы оставались прежними, а мир менялся. Мы видели всё, и были слепы. Мы знали - но не действовали. И, всё же, время пришло, mo bheatha. Поговорим? Пока ты спишь, - Бадб облокотилась на ствол, расплескав платье по вереску, скрыв плющ, протянула ему руку. - Пока не проснулся и не побежал куда-то снова. Не сунул нос куда-то ещё.
- Если ты вернешь меня в тот же момент, откуда забрала. Не хочу, знаешь ли, обнаружить, что над моим телом уже порезвились лекари, выпустив пинту-другую крови, - проворчал Роб, все же послушно поднимаясь с ложа вереска в этом то ли сне, то ли яви, с забытым наслаждением прикасаясь к ветру, прислушиваясь к крикам, принимая руку неистовой. И без удивления отмечая, что его собственная длань до плеча оплетена змеями цвета вайды, как встарь, когда он еще был частью этого мира, куда рвалась и откуда хотела бежать окончательно его душа.
- Неженка. Крови ему жалко... - беззлобно проворчала Бадб, делая шаг вперёд, через стену.
Настоящий, истинный лес раскрылся навстречу, разворачиваясь шумом, стрёкотом, жужжанием насекомых, плеском невидимого ручья, запахами и цветом. Тропа вилась меж деревьев, и обрамляли её причудливые алые цветы, над которыми вились крупные пчёлы. Не изменилась лишь Бадб, которая была дома - везде.
- Жалкие остатки друидов в Ирландии, говорил ты, и был прав. Безумцы - и был прав снова. Но должно ли так быть?
На поясе богини возник в петлях фламберг с лезвием цвета воронова крыла, скупо украшенный карбункулами по простой рукояти. Короче стала юбка, открывая ноги. И земля исходила распаренным теплом. Вечным летом.
- Сдаётся мне, пусть даже опоздав на столетия, ещё не поздно кое-что с этим сделать. Как считаешь?
- Возможно, - отмахиваясь от неосторожно прожужжавшей под ухом пчелы, согласился Роб, - хотя и с трудом представляю, как тебе удалось убедить в этом Королеву. Или не удалось?
Бадб поморщилась и двинулась дальше по тропе, поманив его за собой.
- В этом мы расходимся. Морри ценит прошлое. Мне ближе жизнь.
Жизнь. Жизнь она ценила всегда, в этом они были схожи. Но, все же, если избежать уготованного не получится - или не захочется, если придется воскреснуть Тростником...
- Для чего ты говоришь это мне, моя Бадб? Говоришь, уготовив участь твоей тени, безмолвного спутника, которому позволено было говорить лишь, когда к нему обращается хозяйка. Ожидающего тебя у шатров тогда, сейчас - у опочивален. Участь илота, которому были разрешены редкие отлучки в мир и которые ты, наверняка, запретишь, помятуя о...
"Розали."

Со Спектром

- Мир меняется, - повторила Бадб и на ходу провела рукой по морщинистой красноватой коре дерева, каких Роб никогда не видел. Исполин превосходил по толщине иной дом, а пышная крона возносилась над дубами, заставляя их казаться молодыми деревцами. - Давно. Стал больше. Слишком велик он теперь для тени и безмолвия. Слишком иной для опочивален, - в голосе её, низком, грудном, неожиданно серьёзном, не было даже сожаления, лишь перекованная сталь реальности. Лишь искры страсти. Лишь алый всполох неожиданно понимающей ревности. - Слишком разделён, чтобы разделять. Слишком изменился, чтобы не менять дальше. Чтобы не меняться. Безмолвный раб? О, нет. Теперь мне нужно гораздо больше. Потому я это говорю. Поэтому я говорю - так.
- Слишком хорошо, чтобы верить, - вслед за нею прикасаясь к теплому дереву, вздохнул Роб, - мир изменился уже давно. Когда появилось железное оружие. Когда этот сo-sheòrsach Патрик загнал нас в сиддхи лишь словом. Когда люди осознали, что им не нравятся игрища твоих сестричек, а христианский бог предлагает... интереснее. Проще.
Возмездие - не в ближайший Самайн, а когда-то после, до чего еще и дожить надо. Всепрощающий, всемилостивый - так говорили священники, и люди верили им, ожидая лучшей доли в райских кущах.
- Значит, надо предложить интереснее, - Бадб, прищурившись на пробившися через зелёный полог луч, улыбнулась. - И, может быть, проще. Всем, не правда ли? Игры, как ты выражаешься, сестричек я запретить не могу, но Немайн думает сходно. Мы с ней всегда были близки, и предложить можем многое. Что там считает Фи - не знает, кажется, даже она сама, это уже привычно. И ты прав. Патрик и его seafóid. Железо и вера. Церковь, - она скривилась. - Они даже забрали наши праздники, наши тайны! И в этом - ошиблись. Что подделано раз, можно подделать вновь.
Богиня взбежала на высокий пологий с одной стороны камень, густо поросший мхом, и повернулась к Робу, гордо подбоченясь. Улыбка её стала откровенно проказливой, и тут же вокруг взметнулись вихрем чёрно-рыжие перья. А когда опали пылью, стояла на гранитной глыбе Бадб - и не Бадб одновременно. Богиня кельтов, что шла в бой с голой грудью - и нечто новое. Голубоватая сталь дорогущей итальянской брони облекла сильные ноги, торс, выгнулась над грудью, охватила руки. В правой рукавице Бадб сжимала чёрный фламберг, по которому вились языки настоящего огня. С гулом. За плечами красиво бился под искусно направляемыми потоками воздуха алый плащ, а волосы сияли под солнцем не хуже нимба.
- Дракона не хватает... но ты замечал, что на гобеленах, в статуях он вечно убивает какую-то мелочь? - почти пожаловалась богиня, задумчиво тыкая пальцем в наруч. - Даже жалко.
- Дракона жалко, - ошарашенно согласился Роб, осторожно трогая челюсть, чтобы убедиться, что она на месте, ведь ощущалась где-то в районе коленей, - но хороша, ничего не скажу.
Пожалуй, никогда еще архангел Михаил, Архистратиг не выглядел так… Воинственно и женственно одновременно. И, пожалуй, за такой Бадб пошли бы многие. Те, кто безуспешно взывали к святым покровителям на полях сражений, не получая ответа никогда. Те, кто сражались за чуждые им идеалы, чужую землю. Те, кто умирали просто потому, что им так приказали. В их глазах Бадб выглядела бы как спасение, как обещание. Пошли бы даже те, кто мнил себя воином. Для таких богиня стала бы воплощением доблести, отваги, рыцарского блеска. Но были и нюансы. Жанну д'Арк сожгли на костре не за то, что она в хвост и в гриву наваляла англичанам, а за то, что носила мужское. В изменившемся мире, где мужчина приводил в свой дом жену и она брала его фамилию - не наоборот! Где во главе стоял бог-мужчина, но никак не Великая Мать, которую велели называть девой Марией, а теперь и вовсе - матерью Христовой, и почитать в святости запретили... И все же, противореча самому себе - в этом мире за богиней-женщиной пошли бы немногие. Какой бы впечатляющей и могущественной она не была. Но об этом стоило сказать позже.

с Леокатой

- Но ведь этого мало, m’an cogadh. Миланская броня, алый плащ и ворон на перчатке – это для тех, кто видит лишь внешнюю красоту, кого влечет торжественность воскресных служб, высота нефов храмов. Думающим нужны гарантии, им мало слов и песнопений.
Бадб спрыгнула с камня ловко, не качнувшись, словно носила доспех всю жизнь, и подошла к нему, вплотную.
- А вот здесь всё сложнее, mo leannan. Отсутствующий бог христиан не даёт гарантий, не даёт ничего, кроме слов и песнопений. Что же нужно думающим? Рассуждения о том, откуда не возвращаются? Но я, Бадб, открываю куда больше путей, чем просто в рай или ад. Разговоры о природе вещей? Но ведь старше мы. Прощение? Но ведь люди не виноваты. Милосердие? Но есть ли оно где-то, кроме как в словах?
- Бог христиан хорош именно тем, что отсутствует, - Бадб, закованная в броню, не вызывала ничего, кроме почтения, а потому Роб отступил на шаг, не позволяя себе даже подумать об объятиях, - тем, что все с его попущения. Он дает мнимую свободу выбора, накладывая гейсов больше, чем ты. Но и наказание за их нарушение не сейчас, а после… Ибо сказано: «Если ты согрешил, не прилагай более грехов и о прежних молись». Почему тот же Фламберг должен пойти за тобой, если одна из вас вознамерилась сделать из него себе жилетку, а его супругу сначала до бессонницы напугали фэа, утащив в безвременье, а затем вы еще и отдали ее кому-то из божественных юнцов. Кого он убил, кстати?
А еще у Бадб не было замечательной священной книги, объясняющей все, что угодно. Так, как это угодно будет трактователю. Книги, которую с упоением будут обсуждать, растягивать на цитаты, переводить на разные языки, запрещать и разрешать, переписывать, дополнять и сокращать...
- Увена, сына Оэнгуса, - небрежно отозвалась Бадб и щёлкнула пальцами, убирая броню. На место стали вернулось платье, впрочем, мгновение помедлив. Проявляясь по частям. Снизу-вверх. - Бедняжка, - жалости в голосе не чувствовалось. Да, по правде говоря, и не ожидалось. - Но твой мальчик и твоя celie-celie - уверен ли ты, что они присягнут хоть кому-то? Уж точно не белому Христу, верно? Но, хорошо, давай поиграем. Допустим, - богиня подняла палец, - что фэа эти - не наши, и я впервые об этом слышу. Допустим так же, что ты спросишь у него, как это в мире Немайн снова - и так вовремя! - появилась магия. Бедненький Увен вот этого не ждал. А потом мы поговорим о том, так ли против он будет, если ему с его очень-интересно-сияющей-девочкой достанется дом где-то на другой ветке древа? Потом. После всего. И, конечно, после того, как он не станет жилеткой той-чьё-имя-всё-же-не-стоит-сейчас-называть.
- Ты слишком далеко смотришь, m'eireachdail. Неназываемая слишком крупная, слишком умная и хитрая фигура в этой игре, чтобы гадать, станет ли он жертвой дубу. И даже если мой мальчик и моя cèile-cèile согласятся на дом в иной ветке, то найдутся и те, кого не устроит такой исход. Я уж не говорю, что для большей части христианской Англии ты - сосуд греха и порока. Женщина, сиречь. А для остальных - еще и демонесса. Но, - Роб помедлил, прежде чем сделать кощунственное в глазах старого леса - обнять Бадб, бережно прижимая к себе, - для того, чтобы говорить со мной об этом, не нужна была эта клятва. Разве я не согласился бы с тем разумным, что говорит неистовая, в те редкие мгновения, когда она это говорит?
- А-а. Та клятва, которую ты... немного поменял? Это - потому, что мне того хотелось, - легко признала Бадб. - Для того, чтобы вечность ощущалась иначе. Менее... такой. Демонической. Но скажи, быстро ли стало - так? На большей части языческой Англии? Нет. Обратно тоже будет долго. Пусть век. Пусть больше, хотя ждать - трудно. Но, возможно, сейчас подходящий момент для того, чтобы сделать первый шаг. Когда церковь расколота, когда люди возмущаются в мыслях тем, что запрещают им почитать и ту единственную женщину, что была свята, как знать? Так или иначе, хорошо бы на этой тропе идти в приятной, пусть и, замечу, хамской компании.
- Слово твое - закон, моя госпожа, - легко согласился Роб, усмехаясь, - хочешь хамскую компанию - будет хамская. Зачем откладывать до посмертия то, что легко устроить сейчас? Но в эту минуту уже надо делать несколько шагов. Начинать воспитывать жриц и жрецов, искать эмиссаров среди знати, приближенной ко двору. Королева не может зачать и выносить наследника, а у тебя есть источник у корней Древа. За эту воду купчиха Болейн душу дьяволу продаст. Двор - это врата к власти. Во что верует правитель - в то уверуют и его подданные. Через век или больше.

Со Спектром

А еще в Гринфорде подрастал Жак. Маленький Жако от рода жриц, дитя-неожиданность. Михаилит, получивший имя до того, как был принят в орден. Чарльз и Ллевелин. Ребенок, имеющий три имени, просто обязан был стать друидом - рано или поздно. Роб вздохнул, понимая, что начинает думать так, будто согласен отказаться от наслаждения жить, уйти в этот изменившийся, но и - неизменный, лес. Остаться с Бадб прямо сейчас, забыв обо всем. Он повел плечами, ощущая жар лета и тепло земли под ногами, вдохнул аромат волос богини и - улыбнулся снова. Мир извне был все еще привлекательнее этого, подхолмного. Да и идти по тропе вместе можно было не только так, не уходя в Туат де Данаан.
- Долгий путь, - Бадб наклонила голову, пощекотав его лицо косичкой. - Но стоит того. А ещё есть новый мир, с иными, чужими богами... но чужие они или нет, чуждые или нет, а всё-таки ближе к нам, чем Христос. А мы - ближе им. Новый мир, новые правила.
Нахмурившись, Роб вместе с нею уселся на тот камень, с которого Бадб только что соскочила, устраивая ее на колене. Мало ему было заседаний в капитуле, пожалуйте - советы в Туат.
- Скажи мне, m'sneachda, о каких богах ты говоришь? Если о Новом свете, то туда еще добраться надо. А если они здесь, на островах, с которых и придется начинать свое шествие по миру... То я не понимаю, чему ты радуешься. Фоморы, если помнишь, тоже когда-то радовались.
Чужие боги, приходившие на чужую землю, никогда не делили власть над душами и умами. Исход был всегда один - старых богов низвергали, загоняя в холмы, изгоняя за море, попросту уничтожая. Как бы ни юлил он, не желая скрашивать вечность Бадб, как бы ни говорили они, но смотреть на то как чужаки из-за моря снова попирают грязными сапогами её юбки - не собирался. Но и мысли, которые вызвали ее слова, он отогнать не мог. Не раб, но консорт. Но ведь это будет не... Роб. Бадб нужен Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник, а с его жалкими остатками в Цирконе Роб с трудом договаривался и сейчас. Память не делает людей теми, кем они были когда-то, она лишь придает жизни дополнительные краски. Роберт Бойд из Килмарнока, который помнил все, считал подобное предложение лестным, но фатальным для себя. Мир был слишком интересен, опасен и нов, чтобы вот так, сходу, становиться кем-то иным. Смущали и нюансы. Роб отчего-то не хотел представлять, как дети или внуки, скажем, Раймона будут призывать его. Это будто отдаляло его от мальчиков, возвышало над ними, делало его чужим. И, все же, он был склонен согласиться, с уточнениями и оговорками, выторговав себе оставшуюся жизнь снова. Служить не за страх, но за совесть он умел, а компания Бадб могла быть и приятной, если она не дралась и не угрожала.
- О Новом, в котором, возможно, лучше со мной за плечом, чем со знаменем с крестом. Но до него и впрямь ещё далеко, хотя я - могла бы и приблизить. Сильно. Это - из того, чему можно порадоваться, хотя есть и другое, - Бадб помедлила и чуть отстранилась, нахмурив лоб. - Странно, что ты об этом упомянул, но здесь пришельцы действуют тоже, верно. Уже строят пирамиды на нашей земле, не видя, не замечая, но алкая силы. К слову, вы с твоим мальчиком недурно проредили их делянку в этом Билберри, так что, можно сказать, уже сталкивались, хоть и не напрямую. Раймон у них и погостить успел. И немного помочь, но что уж тут поделать. Хорошо ты его учил, - улыбка появилась снова, уже привычная, мешая раздражение с удовольствием и поддразниванием одновременно. - Ну, хоть золота стряс, всё польза.
- Не называй имен, mo fiadhaich gaol, тем более - здесь. Фламберг - и только, - вздохнул Роб, мягко, ласково, поглаживая ее по плечам. - И собирался он, кажется, к милорду Грейстоку... Что же, по крайней мере, они уже здесь, и никуда плыть не надо, пусть и с тобой за плечом, что еще стоило бы обсудить. Ты говорила, что тебе нужен Fuar a'Ghaoth, помнится. Но ведь я - давно не он, моя Бадб, ты сама это видишь. Разве он позволял себе такую многословность и такие объятия? И хамство? Как бы ты это не отрицала, но он начал исчезать, когда я встретил Розали. И возвращаться в него я не хочу. Без экивоков. И в ранг божественный восходить не хочу прямо сейчас. Я могу послужить тебе и будучи смертным. Представь себе эти сказания о том, как магистра михаилитов удостоили... И потом, разве нам плохо вот так? Тебе нужен бессмертный спутник немедленно или, все же, смертный Роб тоже может скрасить хоть какую-то, хоть малую, часть вечности? А после - и всю оставшуюся, все также храня в себе искру Тростника, но им не являясь?
Забавно, что ей, как и всем женщинам нынче, необходима фамилия супруга, чтобы хоть что-то значить в мире. "Бадб, леди Бойд". Роб рассмеялся, не пытаясь скрыть этот смех, погасить его улыбкой, скрыть в мыслях. К счастью, им для этого не требовались ни друиды, ни священники. Даже увозить впереди себя в седле - по старому, но и новому обычаю - не нужно было. Касание священного дуба, его наруч - или браслет - у нее, взамен - прядь ее волос у него. Впрочем, говорить об этом он не спешил. Сначала - согласие неистовой. Или несогласие, но тогда и разговоров больше быть не могло. Никаких, кроме тех, что определяют отношения сюзерена и вассала.

с Леокатой

- В хамстве есть свои плюсы, - признала Бадб с хищной улыбкой. - Особенно, если готовы к последствиям. Оно, несомненно, освежает и позволяет порой размяться. Развлекает и делает жизнь интересней. И многословность, которая в нужный момент перестаёт быть словами - к ней я бы тоже могла привыкнуть в этом меняющемся мире. И, возможно, хватило бы той искры, которую я - всё-таки! - вижу. Чувствую. Ощущаю. Близость и далёкость которой жжёт внутри. Только, помню я, смертному Робу и, - её взгляд потемнел, - когда-то - кому-то другому по душе были покладистые женщины. Бадб таковой не бывать. Даже в этом меняющемся мире.
- Помнится, - задумчиво проговорил Роб, плотнее прижимая её к себе, - Роб стал нужен Бадб только после того, как он перестал нуждаться в ней. И осознал, что может, хочет и умеет жить сам... Впрочем, mo chùis-inntinn, я уже почти смирился с тем, что тебе таковой не бывать. И, возможно, смирюсь с этим окончательно. Возможно, даже не буду пытаться увильнуть от исполнения клятвы, которую давал, все же, Циркон. Возможно, представлю всем леди Бойд, но не для того, чтобы потешить свое самолюбие, а от того, что госпоже из Килмарнока проще явиться ко двору, войти в церковь или в приют для детей. Все это быть может, если Роберт Бойд обретет уверенность, что останется собой.
Новые мифы, новые сказания ковались прямо сейчас. Христианский бог был далеко и не здесь, древняя богиня, о которой все забыли, по-прежнему открывала пути и предрекала грядущее, но ее не замечали, не видели, забыли самое имя, упоминая его лишь в старых песнях и сказках. Роб любил контрасты, любил тени и свет, что их порождали. Белый Христос высоко и недоступен, у него полные монастыри невест, сходящих с ума от девства, предающихся разврату или молитвам, но прикоснуться к нему они не могут, вложить персты в раны... Черт с ней, с покладистостью. Он намеревался явить миру божество во плоти, ту, что никогда не покидала ни людей, ни земли. Исподволь, медленно и незаметно, подготавливая мир к ее возвращению.
- Церковь, - судя по голосу и выражению лица, Бадб мысль не радовала вовсе. - Двор. Тупые фрейлины, которых мне в первый же день захочется приласкать моргенштерном... - она оживилась. - Может, дикой шотландке простят убийство-другое? Но, mo sgaoileadh, возможно, все эти возможно стоит... попробовать. Мне любопытно, смогут ли они скрасить вечность. Начало, как будто, неплохое.
- В таком случае, моргенштерн тебе придется приберечь для меня, mo neo-àbhaisteach, - вздохнул Роб, снимая с руки накопитель и надевая его на запястье Бадб, за неимением иного браслета, - никаких убийств при дворе, прошу тебя. Но, коль уж мы все так хорошо решили, быть может, ты вернешь меня обратно?
- Вот с обратно, - Бадб с задумчивой улыбкой следила за тем, как крохотные потоки воздуха сплетают отрезанную кинжалом прядь волос в замысловатую косичку прямо вокруг запястья Роба, - могут быть некоторые сложности, дорогой мой. Тебе ведь знакомо имя Гарольд Брайнс?
- Лучше, чем хотелось.
От упоминания этого странного засранца Роб даже вздрогнул. Странным он показался еще с того момента, когда ввалился в "Грифон" окровавленным и сообщил двум михаилитам, что метресса местного барона - бруха. Практически во всеуслышание. Затем - его поведение с Эммой, точно не знал, что лекари плату назначают после; его чувства к ней. Поведение на мессе - вдобавок. Пожалуй, Роб никогда и никому не признался бы, что остановил руку потому, что ему стало страшно, впервые в жизни. В жизнях. Страшно от того, что убив Гарольда Брайнса, он обнажит какую-то жуткую дыру в мироздании.
- С его появлением в мире время и пространство как-то странно плывут, - с улыбкой, в которой не чувствовалось даже капли сожаления, пожаловалась богиня. - Словно он вмешивается, искажает. Поэтому вернуть в тот же момент - не обещаю. Кто его знает. Но ты, - прохладная, пахнущая ветром и заключавшая в себе ветер косичка легла на кожу. Бадб же наклонилась ближе, улыбаясь ещё шире, - настолько уж торопишься?
- Окажи любезность, пошли кого-нибудь предупредить Вихря, - вздохнул Роб, нежно прикасаясь к другой косичке, той, что была у виска, - не оставлять же новобрачную, пусть брак и скреплен уже много раз.

здесь и далее - Со Спектром и Лео

Джеймс Клайвелл


9 января 1535 г. Бермондси.

Отсутствие еды в доме начинало раздражать. С тоской подумав о том, что у Гарри еще закрыто, а в управе есть только виски во фляжке, что едой можно было бы назвать лишь условно. Да и не любил Джеймс подобные напитки, а уж после слов Мэри... Ехать к вечеру на мельницу, отчаянно благоухая "завтраком" не хотелось. Утренний мороз взбодрил его, и до управы Джеймс добежал вопреки всем заветам ходить медленно и не спеша, дабы жители подотчетного поселения видели своего законника и имели возможность высказать свои жалобы. Джеймс не завидовал сейчас тому горожанину, что подойдет к нему с жалобами. Хороший констебль - сытый констебль. Злой и голодный, как волк зимой, законник хорош только для того, чтобы наводить порядок на улицах и вешать, вешать, вешать... Уже в управе, отпихивая ногой табурет с дороги, он напомнил себе о том, что нужно поинтересоваться, о чем пел в пыточной Граф. И до чего допелся. На этой приятной мысли Джеймс уселся за свой стол, доставая из конторки набор для чистки и принимаясь точить кинжал.
Как недавно, с Марико, в дверь постучали почти сразу, но на этот раз на пороге стояла не миниатюрная японка, а низушок Гарри, с лица которого всё ещё, казалось, не сошло изумлённое выражение. Бросив нервный взгляд на кинжал, он потупился и замер у двери, перекладывая из руки в руку замотанный во много слоёв толстой ткани пухлый свёрток.
- Э-это, господин Клайвелл, тут вот...
- Что? - Взволнованно и излишне резко спросил Джеймс. - С Мэри что-то?
Склонность низушка тянуть волынку начала раздражать его еще со вчерашних событий на мельнице. А уж сейчас, когда его разрывало между детьми, Мэри и службой... Джеймс отшвырнул кинжал на стол и нетерпеливо уставился на Гарри.
Когда сталь грохнула о стол, бедняга даже подпрыгнул, а потом, словно выныривая из глубины, метнулся к столу и положил на стол свою ношу, от которой исходило заметное тепло. И начинал доноситься запах. Сдобный и вкусный. Низушок отступил на шаг. Потом ещё на один.
- Мисс Мэри, значит, да... это, велела. Вчерась ещё. К ночи, значит. Ей в голову чего-то втемяшилось, что вы с лица спали, так что вот, это самое... прискакал. Эти мне лошади ваши, как... - Гарри ещё раз посмотрел на кинжал, сглотнул и не стал договаривать, только переступил с ноги на ногу.
Не спеша развернув сверток, Джеймс с удивлением уставился на пирог, чувствуя, как от запаха и вида еды начинает кружиться голова. Снова закрыв снедь тканью, он уже спокойнее кивнул Гарри:
- Передай поклон и горячую благодарность. И что приеду к вечеру, если все благополучно будет. Как Мэри себя чувствует?
- Передам. Ждём. Спит она. По большей части, - неожиданно точно ответил низушок. - Ну и... гоняет. Это уж конечно. Что делать. А миссис Вуд я привёл, как и обещалось, господин. Хорошая женщина, добрая. И пасечника принесли, с ним ещё прежний хозяин дружбу-то водил, так пусть отлежится. Дома-то ить и нет у него никого.
- Лекарь был? - Пирог дразнил запахом и Джеймс отчетливо понимал смысл поговорки о связи сердца мужчины и его желудка. Маменька, сама того не ведая, приближала к концу свое царствование в его доме.. Но есть, не поделившись с Хантером и Скрайбом, было неправильно. А потому он терпеливо ждал.
Клерк вошел поспешно, точно опаздывая, хотя и время было раннее. С беспокойством оглядев низушка, он приветливо кивнул Клайвеллу и уселся за свой стол, принимаясь обрезать перо и принюхиваясь к витающему в воздухе аромату.
- Так, это, был, конечно, он всё и сказал, - обрадовался чему-то Гарри, очень приветливо кивая Скрайбу. - Головы, значит, ушиб сильный. Покой надобно. Спать и вообще лежать. И настои пить всякие. На рыбе. То есть нет, настои на валериане, а рыбу - есть. И ещё зайдёт. Лекарь, значит.
Джеймс вздохнул и подозрительно уставился на низушка.
- А что за лекарь-то?
Кинжал сам не почистился бы, а вот ржаветь начать мог вполне самостоятельно. И полоска грубой акульей шкуры снова заходила по лезвию, отвлекая от мыслей о голоде.
Дверь скрипнула снова, и вошёл Хантер, который тут же потянул носом воздух и безошибочно уставился на свёрток. Потом посмотрел на низушка, перевёл взгляд на Джеймса и широко, во весь рот, ухмыльнулся. Впрочем, промолчал. Прислоняться к стене у двери, как делал обычно, когда в управе был кто-то "чужой", он не стал тоже, вместо этого уселся на лавку и вытянул ноги.