с Хельгой

Ему Гарри кивнул даже дважды.
- Так этот, Мавр. Лучшей него по женщинам-то никого нету, - он подумал и чуть пожал плечами. - Дороже, так-то.
- Да уж, - задумчиво протянул Джеймс, до щелчка гарды вгоняя кинжал в ножны и из другого ящичка доставая хищного вида нож, давно отобранный у какого-то висельника на улице, - не дешев. Ну что же, ступай, не оставляй Мэри одну.
Чертов Мавр! Вот уж чего Джеймс не ожидал от себя, так того, что будет так ревнив. Или не уверен в себе? Хотя, лекарь все равно вызывал устойчивую неприязнь, одним поводом больше.
- Не оставлю, господин, как есть не оставлю, что уж... - договаривал низушок уже на ходу, поспешно отступая. - Даже не сомневайтесь.
- Вот горазд людей запугивать, - покачал головой Хантер, когда за Гарри захлопнулась дверь. - А девочка-то хороша. Не моргнув глазом с обрыва сиганула. И вот... - он демонстративно принюхался, - тоже, правильная, значит. Понимает.
- Люди сами запугиваются, - отмахнулся Джеймс, разворачивая пирог и разрезая его ножом, - не кинжалом же резать было? Прошу вас, господа.
Пирог пах, как грех. Да и на вкус оказался таким же, а может быть, Джеймс был просто слишком голоден. У Скрайба в шкафу нашлась еще и бутылка белого, сладкого вина и две кружки, в которые он его и разлил. Бутылка досталась Хантеру, и утренний завтрак в управе принял оттенок дружеской попойки.
- А Мэри очень вовремя это сделала, - запоздало сообразил согласиться с Томасом Джеймс, когда голод был утолен, - далась бы в руки, сложнее было б.
Хантер, вытирая губы, мрачно кивнул.
- А то. Всё равно бы этот не ушёл, конечно, но... кстати, новых плакатов-то нету. А старые я всё-таки заставил содрать. Не без пинков. Мёрзлая бумага, что б её.
- Сворачивают, - резко, но тихо свел ладони Джеймс, - пожалуй, ничего у нас и не будет. Надо за детьми завтра съездить будет.
Сержант кивнул снова.
- Если б я хотел устраивать что-то, - он пошевелил пальцами, - эдакое, то на такую ерунду не разменивался бы. Запалить город с нескольких концов, нанять человек десять... так, чтобы мы точно не справились сами. Чтобы нельзя было не ответить. А перед этим пустил стрелу в спину некоему неуступчивому констеблю. Не предупреждая. Без усердия они как-то. Без выдумки. Прямо душу греет, да? - судя по тону, грело паршиво. Вовсе не грело.
- Хорошо, что ты не среди заговорщиков, Том, - согласился Джеймс, тщательно вытирая нож и убирая его в стол, - пожалуй, если с утра тихо, пробегусь-ка я по рынку. Дочь хочет что-нибудь розовое.

Со Спектром и Лео

Розовыми на рынке были только ленты и кошелек из бархата, расшитый речным жемчугом и перламутром. Поколебавшись мгновение, Джеймс купил и то, и другое. Немного времени заняли и раздумья у лавки ювелира. Решаться когда-то надо было, а раз уже Мэри страдает из-за него, то пусть это хотя бы будет оправданно. На выходе его поджидал градоправитель. Сэр Ранульф Блаунт, высокий и седовласый, управляющий Бермондси уже лет двенадцать, спокойно перетаптывался с ноги на ногу, с досадой поглядывая на тоскующих чуть в отдалении охранников.
- Мастер констебль! - Сухо поприветствовал он Клайвелла.- Вы, как всегда, рано. Пожалуй, появилась тема для разговора, как думаете?
Джеймс с тоской покосился на недра лавки, из которой только что вышел. Градоправитель был, мягко говоря, не вовремя. Нужно было в тюрьму, узнать о Графе, и к Мэри.
- Возможно.
- Что вы намерены предпринять по поводу недавних листовок на улицах?
Сэр Ранульф говорил спокойно и даже скучающе. И вот это-то и было подозрительно.
- Найду распространителей - повешу, - хмуро пообещал Джеймс, в упор глядя на Блаунта.
- Вы так верно храните покой Бермондси, - задумчиво восхитился градоправитель, - что, если ратуша будет доплачивать некоторую сумму вам и служащим в управе? Достаточную для того, чтобы у нас не сманили главного констебля. Ведь не ценим мы вас.
- Вам виднее, сэр Ранульф.
Подозрительно стало вдвое, уж больно походило на взятку. Но жалованье и впрямь было маленькое, особенно у Скрайба и Хантера. А заговорщиков искать он все равно не собирался, это дело ведомства Кромвеля, куда заблаговременно ушли записка и отчет.
- Я вас отвлекаю, мастер констебль? - Оживился градоправитель, вздохнув с явным облегчением. - Слышал, у вас скоро свадьба?
- Понятия не имею, - честно признался Джеймс, уходя, - простите, сэр Ранульф, я спешу.
- До свидания, мастер констебль, - уже совсем радостно распрощался Блаунт, провожая его взглядом.

с Хельгой

Добраться до тюрьмы поскорее, всё же, была определённо не судьба. Аду-аль-Мелик Мозафар выглядел всё таким же смуглым, степенным и самодовольным, так же оглаживал бородку, и говорил - мягко, пересыпая речь приятностями, хоть и говорил о вещах если не неприятных, то спорных.
- Ах, какие времена настали, дорогой мистер Клайвелл, да пребудет с вами милость Аллаха! Эти гадкие плакаты, убийства, ужасно, просто ужасно! Сколько добрых женщин приходили к Аду-аль-Мелику жаловаться на нервы... Как можно так нарушать спокойствие, идти против властей своих, Богом данных?
С трудом подавив желание нелюбезно буркнуть "Ногами!" и не менее нелюбезно сбежать, Джеймс раздраженно нахмурился и остановился у цветочницы, торговавшей в этот раз не только фиалками.
- Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, - процитировал он первое послание апостола Петра. Мавр будил в нем не только юриста, но и богослова. Давно вбитые Академией строки сами всплывали и срывались с языка. - Мерзкие безбожники, одним словом, достопочтенный.
Безбожник радушно закивал, демонстрируя полное согласие, и снова огладил бородку.
- Надеюсь, вы скоро всех поймаете, мистер Клайвелл, очень надеюсь. Но Аду-аль-Мелик хотел поговорить с вами о другом. Если бы мастер Клайвелл мог повлиять на невесту... очень замечательная, красивая девушка, но неуступчивая, и себе во вред! Такие заме... обширные ушибы, а она отказывается показывать свои musculus gluteus maximus, своё femur. А ведь врач - не мужчина, дуновение ветерка Господнего, безвинного. Как же назначить в таком случае правильное лечение?
Джеймс, как раз выбравший пышный пион и бережно прячущий его в бумажный кулек, ловко свернутый цветочницей, медленно повернул голову к Мавру.
- Непременно поймаю, - задушевно пообещал он, отгоняя непрошеное воспоминание об этих самых musculus gluteus maximus у себя на плече, - и языки вырву. Чтобы не смели возносить хулу ни на короля, ни на его жену.
- И это будет только правильно, - с одобрением заметил Аду-аль-Мелик и величаво кивнул. - Впрочем, вижу, что вы торопитесь. Хотя такое количество дел крайне вредно для здоровья телесного, но вы так хорошо храните покой Бермондси... и всё-таки я советую вам посетить мой скромный дом ради массажа. Расслабляющего и успокаивающего, чтобы восстановить равновесие тела и баланс жидкостей. Всего доброго, мастер констебль, и да пребудет с вами милость Господня.
- И вам того же, - любезно согласился Джеймс.
"И вас туда же, и по тому же месту".
До тюрьмы он дошагал быстро, хоть и останавливался пару раз, чтобы купить для Мэри сласти, хоть и не был уверен, что она их любит. Да и в тюрьме не задержался, получив протокол допроса Графа у мистера Клоуза и подписав распоряжение о повешении. И спустя час Белка уже неспешно несла его в Гринфорд.

Со Спектром

Сторожевой крокодил снова встретил его басовитым лаем, но уже от самых ворот - на привязь его никто не сажал. Возможно, дело было во вчерашнем нападении, возможно, в том, что во дворе, помимо коловшего двора низушка обнаружилась и Мэри. Девушка, закрыв глаза, сидела на скамейке у стены, на сложенной в несколько раз овчине. Бледное, заострившееся лицо под тёплой шапкой украшали роскошные жёлтые синяки, оттеняемые зелёной накидкой. Услышав стук копыт и лай, она взглянула на Джеймса, улыбнулась и подняла руку, отзывая пса, который, как ни странно, послушно отошёл к навесу.
Просияв ответной улыбкой, Джеймс привычно уже набросил поводья на плетень и, покосившись на пса, прошел к Мэри.
- Ты меня простишь? - Тихо, чтоб не слышал низушок, спросил он, доставая бережно оберегаемый за пазухой пион.
Мэри, зардевшись, взяла цветок и неловко подвинулась, освобождая место рядом с собой на овчине.
- Не за что прощать. Всё по собственной глупости. Всё-всё, - и, эхом: - Ты меня простишь?
Джеймс вздрогнул от неожиданного вопроса и уселся рядом.
- Разумеется, если бы было - за что, - прижимая ее к себе, улыбнулся он, - но все уже позади, я надеюсь. Завтра заберу детей.
"И хотел бы представить их тебе". Но Мэри явно было слишком нехорошо, чтобы привозить к ней шумных детей или везти к себе, тем паче, что там была матушка.
- М-м, - протянула девушка, пристраивая голову у него на плече. Пион она поднесла к лицу, с удовольствием вдыхая запах. - Я рада, что и у тебя, и у города всё хорошо. Это ведь родственно тоже. Ходили такие жуткие слухи... чуть ли не про восстание. Не хотелось верить. В Бермондси ведь так тихо... ты убил всех этих людей? Мне почему-то ничего не говорят.
- Не всех. Но всех - и не надо. Я встретил твоего лекаря сегодня... Голова болит?
Кажется, этот вопрос он уже задавал вчера. Но не говорить же было, что одобряет такое поведение девушки вопреки необходимости лечиться? Иногда Джеймс просто молчал о том, что не требовало слов.
- Лекарь...
Джеймс не видел лица, но, чтобы представить по голосу сморщенный нос, этого и не требовалось.
- Говорит, что надо лежать в постели, когда мне лучше снаружи. Говорит, что надо покой, когда мне нужно двигаться и ветер. Говорит, что надо несколько дней... - Мэри вздохнула и неохотно добавила. - Тут он, может, и прав. Голова болит и кружится. Но здесь - лучше. А так, - она прижалась плотнее, - ещё лучше. Спокойно.
- Знаешь, - задумчиво произнес Джеймс, крепче обнимая девушку, - есть старая валлийская легенда, о Сноудоне. Это высочайшая гора в Уэльсе. Согласно ей, на этой горе был замок королевы ветров. Прекрасной, как мечта. И не было никого разумнее ее на белом свете. А когда принц Ллевелин забрался на вершину Сноудона, оказалось, что замка не было. Но была прекрасная королева, баюкаемая на облаке. И иногда мне кажется, что ты - это она.
- Это значит, что ты не только герой, но и по крайней мере иногда - принц, - в голосе Мэри звучала улыбка. - Я не слышала этой истории прежде. Только она не закончена. Впрочем, нет, - она сделала слабый жест рукой. - Всё правильно. Принц нашёл королеву, а дальше история уже наша, а не их. Странно. Прежде я не отказывалась от сказок. Наверное, это всё слабость и болезнь? В голове всё ещё очень пусто. В неё почти можно звонить.
- Не герой и не принц, - вздохнул Джеймс, осторожно запуская руку под шапку и поглаживая девушку по волосам, - всего лишь законник. Я поеду, Мэри. Хочу завтра пораньше выехать, чтобы до темна вернуться с детьми. Пообещай, что будешь лежать, пусть и на воздухе. Для гамака ведь можно найти место?
- Гамак? Я не подумала. Конечно! Хоть бы и прямо здесь, солнца больше. Я обещаю, что буду лежать. И доброй тебе дороги, - Мэри с сожалением вздохнула. - Безопасной. И радостной встречи - тоже. Я буду ждать.
- Я бы привез Бесси познакомиться, но...

с Хельгой

Прижимая девушку к себе, не желая расставаться, Джеймс с грустью подумал, что вся его жизнь, вся служба - ожидание. Время, что течет слишком медленно для ожидающих, текло сейчас слишком быстро. Бесконечное движение, в котором не было единого момента покоя, сплетающее всё и вся в единое, непрерывное полотно... Он привык кромсать его на отдельные куски, подгоняя под себя, воплощая невоплощаемое, повторяя вслед за Сенекой: "Только время принадлежит нам". Но как много он отдал бы сейчас, чтобы текло оно медленно не только для тех, кто ждал, но и для него. И для Мэри в его объятиях.

Голубя на этот раз маменька не отпустила, вняла настоятельным просьбам. Торопливо извлекая из футлярчика на ноге тонкий листок бумаги, Джеймс чувствовал, как быстро бьется сердце птицы, ее тепло и оно отчего-то напоминало ему о Бесси.

"Здравствуй, папа!

Главная новость: магистр Циркон пропал! Нет, не совсем пропал, он даже оставил записку, и теперь о нас заботится брат Ёж, но это было так интересно! Я зашла к нему тогда, чтобы спросить (вычеркнуто) поговорить о щенках, а он был не один! С Девоной и такой... странной женщиной. Миссис Элизабет сказала бы, что она очень, противоестественно и богопротивно распущена. И это так занятно! Ой. Я хочу сказать, что она очень красиво смотрелась. Ярко. Несмотря на ОЧЕНЬ подведённые глаза и... вырез, который ну очень вырез. Какой леди не носят даже при дворе. И бусы в волосах. И просто пылала огнём, изнутри, понимаешь? А потом она на меня посмотрела, и там было столько ветра и почему-то перьев, и они все исчезли. Такие глаза, я даже не могу объяснить... не хватает слов. Они ей подходят. У магистра странные знакомства, но точно - не скучные. А ещё я погладила ручную птицу, маленького, очень чёрного и очень красивого ворона. Вороны ведь едят меньше, чем щенки, правда? Может быть, магистр сможет когда-нибудь подарить птенца... а какими птицами расписан платок? У нас таких нет?

Сбежавшего вчера хухлика так и не поймали, и магистры думают, что он каким-то образом развился настолько, что научился открывать двери и сбежал. Артур дуется, потому что всё обошлось без него: гостевую комнату на всякий случай заперли. Снаружи. А я провела всё это время в библиотеке, и совершенно точно говорю: невозможно читать, пока вокруг охотятся! Хорошо ещё, успела вчера дописать письмо до всего этого... в общем, Артур дуется, но, думаю, это пройдёт. У него всегда всё быстро проходит. Иногда мне кажется, что слишком. Наверное, он даже не будет очень переживать, если его не отпустят на каникулы.

P.S. к глупостям, совершенным ради прекрасной дочери, вошла одна сломанная рука. Кто-то так торопился поймать зверя, чтобы похвастаться, что упал с лестницы. Как им объяснить, что такие глупости мне не нужны? Хотя они - очень милые и даже красивые, но, папа, они ведь мне не нравятся... так. Они так стараются, но... я просто не знаю. Наверное, во мне что-то (вычеркнуто) чего-то для этого нет. Пока что. Наверное, оно пройдёт, и всё станет правильно.

P.P.S. а ещё я немного обожгла руку на кухне, но это ничего. Следа уже почти нет, а скоро совсем пропадёт. И почему миссис Элизабет перестала готовить, и что ты теперь ешь?! Неужели всё время у Гарри? Это ведь ужасно! Как она может?!"

Завтра он заберет детей домой. Но что с того? Написать письмо и отправить с голубем обратно можно было и сейчас. И самое приятное Джеймс находил в том, что дочь получит его этим же вечером, через несколько минут. Голубю не нужны дороги вокруг леса и деревушек, он свободен в выборе путей.

"Здравствуй, Бесси!

Солнышко, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять: миссис Элизабет - ханжа и ее словам о том, что с тобой что-то не так - верить не стоит. Равно как и о распущенности и непристойности. Достаточно вспомнить, что твой папа - незаконнорожденный и миссис Элизабет не носит фамилию дедушки. Всего лишь необходимо быть благоразумной и не идти на поводу у соблазнов, но в этих твоих чертах никто и не сомневается. Что же касается юношей, оказывающих тебе знаки внимания, могу сказать: не нравятся - дья (вычеркнуто) значит, еще не встретила того, кто понравится. Нужно лишь немного повзрослеть. И что ты делала на кухне, дитя? Магистр обещал, что ты будешь там в гостях: право, странное гостеприимство. Смею надеяться, что это никак не связано со сбежавшим хухликом. Миссис Элизабет же свое поведение ничем не объясняет, но подозреваю, что она против вашей поездки и против Мэри.

Очень жаль, что магистра Циркона дела позвали так скоро, я надеялся побеседовать с ним. По поводу хухликов, к примеру. И я не думаю, что ворон ест меньше щенка. Сколько помню натуралистическую философию, птицы едят непрерывно, потому что сердце бьется слишком быстро, слишком горяча кровь, слишком быстро усваивается пища. Птицы же, какими расписан платок, похожи на фениксов и павлинов одновременно. Надеюсь, тебе понравится. Розового у нас на рынке почти ничего не было, кроме нескольких лент и кошелька. Они также дожидаются тебя дома.

Cкучаю, папа.

P.S. Я приеду завтра. "

Со Спектром

10 января 1535 г.

Выезжал Джеймс еще затемно, не дожидаясь, когда посветлеет за окном. Форрест-Хилл, где сначала располагался этот монастырь, аббатство "Explorare Perdent", при котором и возник Орден, был в трех часах езды. Казалось бы, можно было и не спешить, но отчаянно хотелось увидеть детей, снова наполнить дом жизнью - их смехом и суетой. Бесси кинулась на шею радостно, а вот Артур... Мальчик вопил и пытался даже кататься по земле в истерике, требуя, чтоб его оставили тут, в Ордене, где у него друзья и вообще интересно. Выкручивался из рук угрем, пока Джеймс не утащил его в седло за шиворот. Дождавшись, пока поклонники вручат Бесси цветы, несомненно, снова выдранные в оранжерее, а голубоглазый и светловолосый юноша - объемный свиток, по его словам, переписанный собственноручно, он тронул лошадь в обратный путь. Артур ныл и всхлипывал, но цепко держался за пояс сзади, а Джеймс с радостью чувствовал тепло детей.и прислушивался к озадаченному курлыканью голубей в специальной клетке, которых всучили ему под маркой подарка от Циркона.
- Это и был Эдвард? Тот, что свиток подарил?
- Да, - просто ответила Бесси, прижимая к груди подарок. - Он очень внимательный, - и, без паузы: - Наверное, мне не следовало принимать этот свиток?
- Отнюдь. Думаю, тебе даже стоит написать ему, когда приедем. Он явно беспокоился. Бесси...- Джеймс помедлил, вздохнув, - откуда ты набралась подобных мыслей? Миссис Элизабет?
- Но тогда он будет думать, что нравится мне! - возразила девочка, изворачиваясь, чтобы взглянуть ему в лицо. - Это неправильно. Нечестно. И это не миссис Элизабет. Она, наверное, обрадуется. Хотя, нет. Эдвард ведь михаилит. Но она может обрадоваться и рассердиться одновременно.
- Миссис Элизабет, значит, - согласился сам с собой Джеймс, - и хорошо же поработала... Бесси, если ты напишешь, что добралась благополучно и обсудишь пару стихов из свитка, то не уронишь своего реноме леди. Это будет правильно и честно. И поверь, Эдварду будет приятно получить от тебя пару строк. Равноценно, если хочешь. Письмо - за свиток.
- Я знаю, что ему будет приятно. И про леди, наверное, тоже. И я ему напишу, если ты считаешь, что это правильно. И свиток ведь действительно хороший, стоит благодарности, просто... - Бесси замялась, подыскивая слова. - Всё сложно. Скажи, потом становится проще?
- И проще, и сложнее. Но ведь тебе не обязательно давать надежду Эдварду. Можно просто говорить обо всем, что интересно обоим. Это может быть началом полезного знакомства или крепкой дружбы. И Эдвард со временем это тоже поймет. Особенно, когда его выпустят на тракт.
Говорить с дочерью было сложно, особенно на подобные темы, о которых с девочкой должна бы говорить мать. Но и, черт побери, матушкино воспитание до крайности начинало раздражать. Не в монастырь ведь Бесси готовилась, для жизни. И, по возможности, жизни счастливой. Но как ей таковой стать, если дочь уже сейчас приняла все ограничения, вложенные ей в голову миссис Элизабет?
Какое-то время Бесси ехала молча, и даже Артур за спиной прекратил ныть, оставляя только стук копыт и сорочий треск, провожавший их всю дорогу.
- А как ты знаешь, что мисс Мэри тебе нравится? Так, чтобы совсем нравится, - она сидела, глядя вперёд, но уши на этом вопросе всё-таки порозовели ещё пуще, чем от мороза.
Можно было сказать о родстве душ или о "стерпится-слюбится". Или о библейских грехах вожделения и про "прилепится к жене своей". Но все это, пожалуй, стоило оставить для миссис Элизабет.
- Я думаю о ней, - признался Джеймс после долгого раздумья, - и у меня теплеет в душе, как любят выражаться поэты. Мне хочется видеть ее рядом, заботиться. И одновременно мне страшно, что ей не нравлюсь я, что она не примет моих детей, а вы - не примите её.
- М-м, - согласно протянула Бесси. - Когда она поправится.
Напряжённые прежде плечи всё-таки расслабились, и она прижалась к Джеймсу плотнее.
- Когда поправится, - согласился он, чуть понукая Белку, - надеюсь, это будет скоро. А еще надеюсь, что тебе понравятся подарки.

с Хельгой

Дома его, в лучших традициях плохих сказок, ждала неожиданность, о которой он сам и не знал, и даже не помышлял. Хмурый, неразговорчивый гонец, покрытый грязью, которую он нашел где-то на заснеженном тракте, всунул Джеймсу в руки конверт, запечатанный сургучом. Проводив детей, радостно убежавших наверх, взглядом, он развернул письмо - и рухнул в кресло. Четким, мелким почерком знаменитого квалификатора отца Бернара было написано, что его, Джеймса Клайвелла, юриста первой категории Гильдии Адвокатов и старшего констебля, настоятельно требует в качестве защитника мистер Гарольд Брайнс.
- Ну что за сволочь-то, а? - Устало спросил у Вселенной Джеймс. Вселенная загадочно молчала и похихикивала в кулачок, и отчего-то казалось, что на голове у нее две пары заячьих ушек. С другой стороны, Бесси нужна была лошадь, Артуру - учитель фехтования, а Мэри... А Мэри нужна была здесь, в доме который назовет своим. А потому следовало развязаться с этим делом как можно скорее. Но настроение было испорчено, казалось, безвозвратно. К тому же, если выезжать завтра, то в Гринфорд он уже не успеет. Джеймс вздохнул, выпрямляясь в кресле.
- Бесси! - позвал он. - Ты не хочешь до Гринфорда прогуляться?
Девочка спустилась вниз почти сразу. Оклик явно оторвал её от разбора подарков, потому что платок, вышитый странными яркими птицами, она успела надеть - правда, не на голову, а повязав почему-то вокруг шеи в несколько толстых складок. Рисунок от этого сливался, наслаивался, и казалось, что птичьи головы удивлённо выглядывают из-за товарок и цветов. Поверх простого серого платья смотрелась обновка довольно странно, но личико, обрамлённое каштановыми чуть вьющимися прядями, выглядело явно довольным.
- В Гринфорд? Но ты же говорил, что ещё рано.
Вместе с ответом Джеймс протянул ей письмо.
- Кажется, я завтра рано уеду, до Брентвуда два дня рыси. Ни с вами побыть, ни с Мэри попрощаться... Но ведь можно совместить, верно? И, Бесси, - продолжил он, поморщившись, - не надевай больше серое. И не вслушивайся в слова миссис Элизабет.
Прочитав письмо, Бесси нахмурилась.
- Гарольд Брайнс... Вы давно знакомы? Это твой друг?
- Не слишком давно. Я его один раз в тюрьму посадил, - сообщил Джеймс, улыбаясь, - я не могу отказаться, Бесси, меня исключат из Гильдии. И потом понизят до сержанта, наверное.
- Посадили - а он просит... Потому что ты его спасёшь, - хмуриться девочка не перестала, но кивнула рассудительно. - Я только переоденусь. Только... я ещё не решила, во что. Ты ведь подождёшь? Немного?
Кивнув, Джеймс приготовился ждать. Дейзи, при всей ее практичности, нарядам уделяла очень много внимания и даже для прогулки на реку тщательно выбирала платье. Оставалось надеяться, что Бесси в этом вопросе на мать похожа не была.
Второй раз Бесси спустилась, не прошло и четверти часа. Сиреневое платье, которое ей удивительно шло, она одёргивала и разглаживала почти на каждой ступеньке, сама, казалось, этого не замечая. И шею закрывал всё тот же платок со странными славянскими фениксами.
- О боже милосердный! - Вышедшая из своей каморки миссис Элизабет с неудовольствием поджала губы и даже топнула ногой с раздражением. - Одел дитя, как... как... гулящую! Прелюбодейку! Нечестивицу!
- Миссис Элизабет, - вживаясь в роль если не защитника, то обвинителя, сообщил Джеймс, вставая и подавая дочери руку, - Бесси за ваши грехи не в ответе. Будьте любезны не прививать моей дочери ваши вкусы и взгляды. Бесс, не дергай платье. Оно великолепно сидит и тебе к лицу.
Маменька, кажется, метила в святые. Желательно - в великомученицы. Подосадовав на то, что чертовой обители, кажется, пришел конец и матушку никак не устроишь туда принять постриг (а было бы славно!), Джеймс протянул Бесси шубку и шапку, и уже у двери повернулся к матери.
- Быть может, вам стоит подумать о монастыре, матушка? - Заботливо поинтересовался он, не дожидаясь ответа и выходя из дома.

Со Спектром

Гринфорд

Несмотря на уже не ранний час, Мэри всё равно приветствовала их снаружи. На этот раз - из веревочного гамака, похожего на кокон из-за нескольких слоёв шкур. Когда лошадь вошла в ворота, девушка о чём-то беседовала с Алвкином, опиравшимся на свой посох. Судя по всему, от удара камня он пострадал не так сильно, как казалось. И уж точно отделался легче, чем Мэри. Впрочем, несмотря на возраст, мощное жилистое тело говорило о том, что пасечник по силе и крепости даст фору и людям вдвое его младше. Клайвелла он встретил равнодушным взглядом, а вот на Бесси нахмурился, тут же, впрочем, отвернувшись. И, прежде, чем уйти в дом, посмотрел и на Мэри из-под насупленных бровей. То ли сожалеюще, то ли - осуждающе, понять было сложно. Девушка же, невзирая на обещание отдыхать, целеустремлённо сдвинула мохнатое "одеяло" и не без труда вылезла из гамака ещё прежде, чем Клайвелл с Бесси успели подойти.
- Джеймс, - в голосе её звучало явное удивление, но тут же Мэри опустилась прямо в снег перед Бесси, расплескав по нему зелёную юбку. И наклонила голову, глядя девочке в лицо. - Бесси. Я рада вас видеть.
- Некто Гарольд Брайнс запросил папу в защитники. Это далеко, а выезжать рано, поэтому... простите, если мы неожиданно, - девочка попыталась снова расправить платье, но наткнулась на шубку и отдёрнула руку.
- Неожиданность приятна, даже вдвойне, - Мэри подняла глаза на Клайвелла. - Это какой-то твой друг?
Бесси фыркнула.
- Нет, - вздохнул Джеймс, поднимая девушку и укладывая обратно в гамак, - даже наоборот. Ты обещала лежать, Мэри.
Кажется, пасечник нравился ему все меньше. И до сих пор, во снах, виделся так и не откинутый половичок над крышкой погреба. Каждый раз, просыпаясь, Джеймс одергивал себя, чтобы не сорваться неведомо куда, не искать эту пасеку. И каждый раз сходился сам с собой на том, что это не его дело и не стоит взваливать на себя больше, чем можешь вытянуть. Поцеловав теплую ладошку Мэри, он снова вздохнул и пропустил Бесси вперед, ближе к гамаку.
- Мы в этот раз без Артура, - ласково улыбаясь, сообщил очевидное он, - слишком шумный и непоседливый.
Собака, лежавшая под навесом, широко зевнула и снова уронила лобастую голову на лапы. Гости её явно не заинтересовали. Зато сзади, от дверей, донёсся голос Джека.
- Мистер Клайвелл? Можно вас на пару слов?
- Чудо, - пробормотала Мэри с несколько горьким изумлением и настороженностью.
- Чудо, - тем же тоном согласился с ней Джеймс, поворачиваясь к дверям, - разумеется, мистер Берроуз.
Говорить с Джеком не хотелось примерно также, как вытаскивать с эшафота чертова торговца. И, все же, он подошел к мельнику, вежливо улыбаясь.
- Может, в дом? - неожиданно мирно, хотя и с обычной хмуростью предложил тот. - Эль, ром... вино тоже есть.
Было и другое - из полуоткрытой двери несло запахом готовящейся снеди. Сзади, от гамака доносились негромкие голоса.
- Благодарю вас, мастер Джек, но - нет, - все также улыбаясь, отказался Джеймс, - мы ненадолго.
К списку не желаемых и даже опасных поступков добавилось еще и распитие вина в компании Джека Берроуза.
- Ладно, - Джек переступил с ноги на ногу, глянул через его плечо туда, где сестра о чём-то говорила с Бесси. Коротко глянул, словно на яркое солнце, и тут же отвёл глаза. - Значит... всё-таки забираете её, так?
- Разумеется, - чуть опешил от вопроса Джеймс, - кажется, договаривались ведь, мастер Джек? Вернусь из Брентвуда - надеюсь просить руки.
- Брентвуд... неблизко, - проговорил Джек словно не Клайвеллу, а сам себе, и покачал головой. - Но если скорее никак, то и никак. Ла-адно. Впрочем, уже и не так важно. Хочу ещё сказать, про обрыв этот, что из местных-то, никто бы Мэри не тронул. Да и игры эти ни к чему, понимаете.
- Понимаю, мастер Джек, - согласился Джеймс, усаживаясь на скамейку у стены, - даже и не подумал бы, на... местных-то. Я вообще за, - он покачал руками, изображая весы, - равновесие.
Джек помолчал, прислонившись к стене. И спросил неожиданно серьёзно, даже тяжело, пересиливая себя.
- Что там было, в аббатстве этом с монашками? По-настоящему?
Берроуз не уставал его удивлять. Впрочем, дружелюбием и попыткой мирно сосуществовать это явно не было. Припомнив о том, что Мэри упоминала кошмары, которые снились братцу, Джеймс вздохнул и в очередной раз начал повествование, не упуская деталей и с содроганием воспоминая девичью грудь, украшенную дольками апельсинов. Говорить об обители было больно, но и - просто, особенно потому, что Джек был абсолютно чужим. Чувства молодого мельника, вызванные бы этим рассказом, Джеймса не волновали, и краски смягчать он не стал.
- И нож сержанта пропал теперь, вдобавок, мастер Джек, - закончил он рассказ, с тоскою глянув на мило беседующих Бесси и Мэри. Последняя как раз тронула пальцем яркий, во все цвета радуги хвост платка и закивала, с чем-то соглашаясь.
- А глаз этого брата-лекаря вы, значит, не видели... - пробормотал Джек и тряхнул головой. - Как знать, не карие ли с прозеленью. Понятно, мастер Клайвелл. И спасибо, что ли. Надеюсь как-нибудь посмотреть, как этого ублюдка жгут на площади. Даже сам готов палача оплатить. Как, значит, верный сын короны и церкви.
- Не за что, мастер Джек, - пожал плечами Джеймс, - да только ублюдка этого, как вы метко выразились, будут убивать долго и в счет казны.
Помедлив мгновение и снова глянув в сторону Мэри, он вздохнул и спокойно, даже дружелюбно, спросил:
- Он вас беспокоил, мастер Джек? Снился?
Джек тоже посмотрел на сестру, щурясь, но тут же перевёл взгляд на север, за ворота. И пожал плечами.
- Может, он, а может и нет. Но сны - многовато их было в последнее время, и всё как-то не о том. Сейчас-то, глядишь, не так сильно, не туда... Отвлекаюсь. Но лучше б вам её забрать поскорее. Коли уж нравится. Хотя б и после Брентвуда.
- Заберу, - в который раз пообещал Джеймс, вставая с лавки, - а все ж, шурин, в пасеку смотреть тоже не надо. Хоть и тянет. По себе чую, что дело там нечистое.

с Хельгой

Возвращаясь к своим (своим!) барышням, он снова невольно подумал о том, чтобы посетить дом этого Алвкина, снова будто воочию ощутил запах летнего леса и услышал гудение пчел. Снова мелькнул перед глазами пестрый половичок. Но не поддаваться соблазнам внутреннего голоса, второго я, "чуйства" он научился давно. К тому же, это же "чуйство" говорило, что от посещения пасеки проблем будет больше, нежели от головной боли, вызываемой этими метаниями. А еще было сожаление. Но не от того, что Джек Берроуз так торопил события, не позволяя ни Мэри, ни ему привыкнуть друг к другу, не давая времени хотя бы на то, чтобы узнать друг друга. А от того, что он, не успев жениться и осознать это, снова уедет, оставляя за спиной неустроенный быт, детей, молодую супругу и не одобряющую все это маменьку. Чертов шериф, вернувший часть перстней, найденных в Билберри Хродгейром, не задумывался о том, что старший констебль тоже хочет немного покоя.
- Обсудили наряды? - С интересом осведомился он у своих девочек, беря Мэри за руку.
- И братьев тоже, - Мэри с улыбкой чуть сжала пальцы. - Надеюсь, Джек не доставил неприятностей? В последнее время, после... я уже и не знаю, чего от него ждать.
- Нет, что ты, - Джеймс улыбнулся в ответ, - он был очень любезен. Интересовался моими намерениями и обителью. Что ты хочешь в подарок к венчанию?
- Подарок? - Мэри удивилась так, словно и не предполагала, что к венчанию что-то дарят. И тут же вспыхнула, особенно заметно на бледной коже. - Венчание... Ты... наверное, нужно ожерелье? Я не уверена, что в таких случаях полагается дарить. Мы здесь... здесь всё проще.
- Ожерелье само по себе, - весело хмыкнул Джеймс, - иначе кумушки в Бермондси все кости перемоют. Но... что хочется?
В Брентвуде или Челмсфорде можно было бы пробежаться по лавкам, даже если не будет времени. Вопреки этому. Наплевав на нытье и роптание Брайнса, чему подзащитный, без сомнения, будет предаваться с упоением. При мысли о чертовом торговце Джеймс на мгновение нахмурился, но тут же улыбнулся снова. Странное пятно на ткани мироздания, зовущее себя Гарольдом Брайнсом, не должно было испортить ему этой встречи с Мэри и этого чувства гармонии от созерцания договорившихся дочери и невесты.
- Хочу - музыкальную шкатулку, - после недолгого колебания созналась Мэри. - И, если можно, набор маленьких инструментов. Но тогда кумушки всё равно перемоют всё, что можно. Поэтому, наверное, не стоит?
Джеймс пожал плечами. Он всегда был на виду и привык к тому, что о нем судачат, обсуждают каждый шаг, каждое слово. Всего лишь - новый повод. Впрочем, шкатулка и инструменты, все же, не были алхимической лабораторией или кавалерийским пистолем. Или часами. Пока, по крайней мере. С улыбкой поцеловав пальцы девушки, он с наигранно тяжелым вздохом ответил:
- Перемоют - чище будем. Не впервой. Верно, Бесси?
- Не впервой, - кивнула девочка едва заметно, но - решительно. - Ничего они не понимают.
- А раз так, и слушать нечего, - с улыбкой согласилась Мэри. - В конце концов, ты всё равно венчаешься с жуткой ведьмой. Почти наверняка, суккубом. Миссис Вуд очень добрая и заботливая, но говорит почти не переставая. К счастью, сейчас ей хватает дел в доме.
- С рогами и копытами, - еле слышно дополнила Бесси так, что услышал, казалось, только Джеймс.

"Странная, но подходит". Такое одобрение Бесси, высказанное по пути приятно согревало Джеймса и когда он поспешно ужинал у Гарри, вернув Белку на конюшни, и когда, не менее поспешно, возвращался домой по уже почти ночному Бермондси. Мнение дочери было важнее всего. Даже важнее его собственных чувств. И если Бесси примет Мэри, то... Можно будет забыть о том, что один, хоть и есть семья. Снова почувствовать себя целым, будто смерть Дейзи не вырвала кусок из его души. Пусть он давно не болел и уже не кровоточил, но ощущение неполноты, гнетущего одиночества оставалось. Улыбнувшись, Джеймс плотнее запахнул плащ, точно пытаясь сохранить то тепло, что поселилось в груди и прибавил шаг.

13 января 1535 г. Недалеко от Брентвуда. Вечер.

Ели, высокие и торжественные, обряженные зимой в подвенечные наряды, тихо склонялись над дорогой, роняли шапки снега, приветливо кивали из высоты и снова горделиво замирали, пронзали небо острыми вершинами, перешептывались с ветром, кокетливо трепавшим их темно-зеленые локоны. У тракта ветви смыкались в уютные хижины и норы, тянулись друг к другу мягкими лапами, сплетались в рукопожатии. Переливисто, звонко перекликались птицы, злобно ссорились сойки, и где-то далеко с упорством стучал в свой лесной барабан дятел.
Природа насдаждалась жизнью, вовсе не заботясь о тревогах путников, которым вскоре предстоял спуск в неширокий, зато на диво протяжённый овраг, тёмный даже под солнцем. Об идеальном месте для засады говорило всё: и густые кусты под нависшими ветвями, и толстые стволы, за которыми мог спрятаться не один человек. Утешали здесь только птицы, которые не переставали беззаботно пересвистываться. Отчаянные сорочьи поскрипывания и вовсе смолкли только в тот же момент, когда из глубины леса выдвинулся всадник, стоявший до того совершенно неподвижно. И крупная фигура, и густой голос, впрочем, принадлежали старому знакомому.
- Мистер Клайвелл. Как всё-таки сводит людей дорога, подумать только. Впрочем, не буду скрывать - ждал. Выслеживал, можно сказать, но вы ведь не против?
- Отнюдь, мистер Хродгейр, - с облегчением улыбнулся Джеймс, приостанавливая Белку, - я надеялся вас встретить.
Вальтер устало пожал плечами.
- Я уже было собрался отправиться куда подальше, ещё в первую ночь, но прослышал, что вас в защитники, стало быть, этот идиот хочет. Так что решил повременить пока. Посмотреть, откуда и куда ветер дует. Умных людей послушать. Чтобы Марико не было совсем уж зря обидно, правильно думаю?
Марико было бы очень и зря обидно, если бы Хродгейра поймали, как соучастника, в чем бы не обвиняли чертова торговца. В превосходной степени "очень" и "зря".
- Я был у Гленголл недавно, - начинать лучше было с хорошего, - мисс Марико не видел, но Ю обещала передать ей, что в Билберри вы были живы и невредимы. Что он натворил?
Слово "снова" не прозвучало, повисло в воздухе, ощутимо настолько, что его можно было пощупать. С тоской вспомнив детей и Мэри, Джеймс тронул Белку в неторопливую рысь.
- А, - Вальтер улыбнулся при упоминании Марико, но тут же помрачнел и некоторое время молчал, шевеля губами, словно подбирал слова. Потом встряхнулся. - А, к троллям. Пытался продать тамошнему констеблю катарскую библию. Французскую. Ну и остальное, конечно.
А вот Джеймс слова не подбирал и в выражениях не стеснялся. В одной длинной фразе он умудрился, удивляясь сам себе, обвинить чертова торговца в особой и очень неприличной любви к свиньям, вплести мечты о том, что сделают с ним черти в преисподней и пожелание лично отправить Брайнса туда, причем медленно и мелкими частями. Когда закончился воздух, он резко замолчал, сжимая поводья до побелевших пальцев, и лишь чуть успокоившись, спросил:
- И где он ее взял? Нет, это будет следующий вопрос... Придется вам побыть моим помощником, мистер Хродгейр. То, что вы не объявили себя сразу квалификатору, делает вас таким же еретиком.
Северянин, слушавший тираду с неприкрытым восхищением, досадливо поморщился.
- Да если бы я ещё знал заранее об этой чёртовой Библии. А когда узнал, проще показалось исчезнуть. Никогда бы они меня не нашли, стоило до северных графств добраться. Помощник так помощник - если это поможет выкрутиться. И вот ещё какое дело. Не знаю уж, как и сказать, но этот jötnar lortig на допросе ещё заявил, что собирался продать атам. Приложив к нему рисунок пентаграммы с именами демонов. И признался в интересе к китайскому гримуару. Ну и, - он помедлил снова, вздохнул, - ещё он очистил в деревне катаров источник, проклятый по указанию герцога Саффолка. Это о том, где он, вероятно, раздобыл эту чёртову книгу.
Наверное, стоило развернуться и уехать, несмотря на Гильдию и на то, что вечерело. Джеймс боролся с этим желанием молча, уговаривая себя сдержаться, потерпеть и даже попытаться. Уговаривалось плохо, мысли метались между "убью, падлу" и размышлениями о том, как можно было бы совместить сожжение, четвертование и бичевание до смерти. Получалось - забавно. Настолько забавно, что Джеймсу даже захотелось на это посмотреть. И, возможно, поучаствовать. Поймав себя на том, что снова вслух и нецензурно поминает родителей Брайнса и крайне запутанные отношения самого чертова торговца с половиной михаилитского бестиария, Джеймс тяжело вздохнул и обреченно поинтересовался:
- Это все?
- Не совсем, - голос Вальтера совершенно лишился обертонов. - На допросах он запирался, как только мог. Увиливал, не отвечал на вопросы. Никакого раскаяния. Зато про продажу чуть не в охотку говорил. Роджер... охранник местный, в общем, считает его шпионом и катаром одновременно. Хотя и дебилом.
- Как там говорил магистр? Co-sheòrsach? Tolla-thon? До чего емкий язык, - восхитился Джеймс. - Жаль, он его тогда не зарезал. Проблем было бы меньше. Вальтер, скажите... Насколько он нужен? Я понимаю, что для уважаемого Рика этот гаденыш, как черная собака, хвостом которой тянут мандрагору... Но все же? Как мне строить защиту? Он нужен, как после Билберри, способным сидеть в седле или можно всего лишь свести все к более мягкой казни?
- Да чёрт его знает, - пожал плечами Хродгейр. - С одной стороны - нужен. С другой... я уже и не знаю, что он ещё может выкинуть по дороге. Не следить же за ним круглые сутки. А в следующий раз я могу и не успеть уйти. Или не смочь выкрутиться. Деньги мне очень нужны, но вернуться в Лондон я хочу больше. Хотя бы только для того, чтобы забрать Марико и уйти на север. Не знаю. Но, правда... наверное, лучше способным сидеть в седле. Я хочу, если что, убить его сам, коль случится. Или даже просто так. Если господин констебль не возражает.
- Не возражаю. - Вздохнул Джеймс, кровожадно подумав о необходимости бросить монетку на право убийства подзащитного. И тут же одергивая себя за это. - И если уж вы заявлены, как мой помощник, зовите меня по имени. Сейчас я не констебль, все же.
Впереди замаячили ворота Брентвуда и он пустил лошадь в бег, мечтая о ванне и ужине. Два дня в седле доконали бы и солдата.

с Хельгой

Брентвуд. Таверна. Вечер.

Еще не стемнело, когда Джеймс, обустроившись в той же таверне, в какой, по словам Вальтера, останавливался и чертов торговец, с удовольствием помы ошибкившись пусть и в тазу, но горячей водой, спустился вниз, в общий зал, надеясь поужинать и пораньше лечь спать. Одернув вышитую руками Бесси черную тунику, он попросил у подавальщицы горячее вино и не менее горячую кашу с мясом и откинулся вместе со стулом к стене, прикрыв глаза. Хотелось домой, слушать, как, захлебываясь от впечатлений, торопясь, рассказывает Артур об Ордене. Как тихо, степенно вышагивает Бесси. В этой картине не хватало Мэри, разбирающей еще не купленную музыкальную шкатулку. И в неё совершенно не вписывалась маменька. Таверна шумела так, как это было положено вечернему трактиру: поспешно простучали подкованные сапоги к выходу, взвизгнула, но - игриво, подавальщица. Бесшумно поставили перед ним тарелку и кубок, и ароматы еды принялись поддразнивать, завлекать. Но Джеймс не шевелился, не слушая шум, не обоняя запахи, желая подольше побыть дома.
Отвлечься, впрочем, пришлось всё равно, но не сразу, когда каша уже начала стыть. Каблуки простучали по гулким доскам твёрдо, уверенно, целенаправленно, и одновременно несли с собой странную, едва заметно звенящую тишину. Впрочем, последнее могло лишь казаться, потому что разговоры в таверне стихали тоже, чтобы потом снова подняться снова. И грудной, чуть хрипловатый женский голос прозвучал на впадине между волнами контрапунктом к затишью.
- Господин Джеймс Клайвелл? Не возражаете, если я присоединюсь?
Женщина была одета по меньшей мере странно, если не непристойно. Кожаные штаны, синяя, богато украшенная жёлто-зелёной вышивкой и бисером плотная туника. Белизну шеи подчёркивала бархотка, с которой свисали каплевидные ониксы, окружая и выделяя небольшой крестик. Самым странным была тонкая косичка у виска, в которую женщина вплела несколько ярких перьев невиданных цветов. Хотя, пожалуй, нет. Самым странным было то, что на неё почти никто не смотрел.
- Прошу вас, госпожа, - Джеймс откачнулся от стены, и сел ровно, вопросительно взглянув на собеседницу, - чем могу служить?
Махнув подавальщице, женщина уселась напротив.
- Служить? Нет. Меня зовут Анастасия Инхинн. Имею честь работать с отцом Бернаром над симфонией некоего Гарольда Брайнса, который, правда, немилосердно фальшивит. Так что, - она улыбнулась неожиданно сочувственно и понимающе, - решила познакомиться заранее.
- Это честь для меня, госпожа, - улыбнулся в ответ Джеймс, - признаться, я не испытываю счастья от того, что эта скот... простите, мистер Брайнс назвал меня защитником. Учитывая то, что он мне еще в Бермондси дьявольски надоел.
Инхинн приняла от опасливо косившейся девушки бутылку и кубок и хмыкнула.
- От Брайнса у меня голова болит. Буквально. Что же, работа есть работа. Но, признаться, меня не оставляет мысль, что в отчёты не вошло немало любопытных нот. Уж слишком наш господин Брайнс необычен. Не в службу, мастер Клайвелл, что там с ним было, в Бермондси?
Джеймс усмехнулся, припоминая тот день, когда Хантер привел в управу чертова торговца. Голова тогда разболелась и у него. Присутствие Брайнса чувствовалось даже тут, провалом, хотя это было и привычно. Необычен? Пожалуй, да. Таких редкостных идиотов Джеймс не встречал еще и надеялся больше не встречать.
- Врал он, госпожа Инхинн, на пустом месте причем. - Сообщил он, отпивая из своего кубка. - Отчаянно, хотя вопрос-то был рабочий: оплатил ли он пошлины у грефье рынка и зачем пытался сбыть свои шкурья... хм... меха в обход конторы. Квиток, к слову, он поменял у небезызвестного Стального Рика на обещание чернокнижного гримуара. А уж как он чудил в Билберри...
Вино в кубке и каша закончились прежде, чем жизнеописание чертова торговца. Завершая рассказ тем, как Брайнса, в итоге, пришлось учить еще и михаилиту Фламбергу, Джеймс вздохнул с сожалением:
- Нужно было повесить его еще там. Но ссориться с Гленголл... Не с руки.
Госпожа Инхинн тихо рассмеялась.
- Пожалуйста, зовите меня Анастасия, раз уж в одной ложе. Действительно, необычный человек. Знаете, на допросе у меня тоже было ощущение, что он лжёт просто так. Ради... чего? Из спортивного интереса словно бы. Не видела такого ни разу со времён Alma Mater. Там, конечно, некоторые студиозусы... да и преподаватели, они...
Дверь скрипнула - не в первый раз, но только сейчас Анастасия обернулась, вглядываясь в выросшую на пороге внушительную фигуру Вальтера, который, помедлив, направился прямиком к ним. Обернулась и покачала головой, мотнув перьями.
- И вот ещё интересный человек. Местный констебль, понимаете, с ног сбился, грызёт себя который день, что упустил, что не пошёл лично...
- Вальтер в той же ложе, что и мы с вами, Анастасия, - задумчиво проговорил Джеймс, отстегивая с пояса брошь и выкладывая ее на стол, - и сейчас - он мой помощник. Мистеру Хайтауэру придется смириться. Скажите, как этот чертов торговец, совсем не похожий на купца, вел себя? Опасаюсь, признаться, что не смогу руку сдержать, когда увижу его.
- О, он смирится, - женщина прищурилась, не отводя глаз от северянина. - Но ворчать будет до второго пришествия. В своём лучшем стиле, мягонько, исключительно вежливо, с извинениями за беспокойство... Кажется, мне нужно ещё вина.
- Если прекрасная дама позволит угостить... - Вальтер остановился у стола, заложив большие пальцы рук за пояс, и кивнул Клайвеллу. - Джеймс.
- Прекрасная дама... - Анастасия помедлила и неожиданно прыснула, совсем по-девчоночьи. - И в самом деле. Позволит. - и добавила уже серьёзнее. - Джеймс, в таком случае дам совет - пусть кто-нибудь держит за руки. Особенно, если читать дополнения к протоколу будете прямо там. Мистер Брайнс, действительно, очень необычен.
- Госпожа Анастасия Инхинн, - представил Джеймс Вальтеру собеседницу, думая о том, нужно ли ему знать содержание протокола заранее. Выходило - что не нужно, иначе удовольствие от прочтения его полным не будет. Но и узнать хотелось, хотя бы для того, чтобы лучше контролировать себя. - Вальтер, вы будете держать меня за руки в допросной?

Со Спектром

- Гм, - Вальтер осторожно уселся на стул. - Я наслышан о талантах... ничего не могу обещать, но попробую.
- Я могу пригласить Роджера и ещё кого-нибудь, - с полуулыбкой добавила Анастасия, принимая у подавальщицы полную бутылку. - Хотя... нет. Тогда ничего не будет видно, зато слишком много слышно. Ладно, - она провела пальцами по алому перу, поправила ворот туники, едва заметно сбившийся на сторону. - По моим расчётам, до прихода Хайтауэра остаётся минут пять. Так выпьем! Чтобы было, кому держать руки - и не держать, когда надо, тоже.
- Ты с душою расстанешься скоро, поверь.
Ждет за темной завесою тайная дверь.
Пей вино! Ибо ты — неизвестно откуда.
Веселись! Неизвестно — куда же теперь?
- Стоит царства китайского чарка вина,
Стоит берега райского чарка вина.
Горек вкус у налитого в чарку рубина
Эта горечь всей сладости мира равна.
Пригубив из своего кубка, Джеймс вздохнул, вспомнив Мэри и - неожиданно для себя - знойную вдовушку с Джон-Ролл. Агнесс, очаровательная брюнетка, вдовела недавно, томилась и привечала Джеймса в его редких визитах у порога, отпуская лишь с рассветом. У нее были алые губы и алое же, горчащее вино. О браке она не заговаривала, да и сам он не рассматривал ее, как будущую супругу. А потом жизнь внезапно потекла быстрее, завертелась вихрем, появилась Мэри... И стало не до Агнесс.
- Все же, Анастасия, - не утерпел он, - что он наговорил на дополнение к протоколу? Или... надумал?
- Нет, - женщина откинулась назад и провела пальцем по губам. - Печать на устах моих. Если бы не были таким знатоком, сказала бы, а так - не стоит портить ритм. К тому же, - она задумчиво, склонив голову, посмотрела на Вальтера, коснулась руки и кивнула. - Я хочу посмотреть. И ещё одно. Наверное, умалчивать - это жестоко, но нужно ведь оправдывать репутацию. Практика, - тот же палец уставился в потолок, - слишком драгоценна, чтобы упускать возможность. Вы ведь мучаетесь? Ну, хоть немножко?
- Поменьше размышляй о зле судьбины нашей,
С утра до вечера не расставайся с чашей,
К запретной дочери лозы присядь, - она
Своей дозволенной родительницы краше.
Вот о родительнице не нужно было бы... Сочетание мыслей о маменьке и Гарольде Брайнсе было таким жутким, что Джеймс вздрогнул и допил свой кубок залпом. К черту маменьку.
- Мучаюсь, - улыбаясь, признал он, - невероятно. Любопытство однажды меня сгубит. К тому же, надеюсь, что копий протокола достаточно... И, пожалуй, нужен будет еще кубок вина. И сейчас, и в допросную.
- Нынче жажды моей не измерят весы,
В чан с вином окуну я сегодня усы!
Разведусь я с ученостью книжной и с верой,
В жены выберу дочь виноградной лозы.
- Сейчас - не беда, - подкрепляя слова делом, Анастасия плеснула ещё и ему, и Вальтеру. Не забыла и себя. - А в допросной я распоряжусь кинуть под дыбу средний бурдюк. Или большой. И на какой бумаге желаешь протоколы? Мягкой, жёсткой, деревянных досках? Я могу успеть вывести их стеклянной крошкой.
- Назовут меня пьяным - воистину так!
Нечестивцем, смутьяном - воистину так!
Я есмь я. И болтайте себе, что хотите:
Я останусь собою. Воистину так!
- На плохо прожевываемой, - усмехнувшись, ответил Джеймс, - ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину.
- Все, что видишь ты, - видимость только одна,
Только форма - а суть никому не видна.
Смысла этих картинок понять не пытайся -
Сядь спокойно в сторонке и выпей вина!

с Хельгой и Ричем

14 января 1535 г. Тюрьма Брентвуда.

Утро началось так, будто бы он и не покидал Бермондси - в допросной, она же пыточная, где Джеймс слегка передвинул стол так, чтобы видеть лицо лежащего на дыбе человека и, скептически оглядев предложенную ему в качестве сиденья табуретку, уселся прямо на столешницу, закатывая выше локтя рукава грубой, серой туники с простой, черной вышивкой, обнажая сетку шрамов, которые сейчас, впрочем, не зудели. Приветливо кивнув чуть опешившему клерку, который должен был вести протокол беседы защитника с подзащитным, улыбнувшись Анастасии и Вальтеру, Джеймс немного беспечно качнул сапогом, складывая руки на груди. Протоколы лежали рядом на столе, но читать их он не спешил. Сначала - договор о защите, который принялся поспешно писать клерк.
- Роджер, будьте любезны, приведите подзащитного. И я настаиваю на том, чтобы ему дали одежду и обувь,- вежливо попросил он черноволосого, молодого стражника с бойким и умным лицом.
Стражник кивнул и вышел. Время дрогнуло - и потекло медленно, как всегда бывало при допросах, отпечатывая каждую мелочь, каждый вздох, оставляя за дверями детей и Мэри, незавершенные дела и тревоги. Брошь, снова приколотая к поясу, надежно скрывала его мысли от Анастасии, а потому он в который раз подумал, что сманить такого палача в Бермондси, где двое предыдущих собрались уходить на покой, было бы... хорошо. Пусть, работы у неё было бы не слишком много, но все равно, изредка, в промежутках между ее скитаниями с отцом Бернаром по стране... Джеймс вздохнул и взял в руки протоколы.
По мере чтения ему дважды пришлось останавливаться, чтобы рукой стереть с лица изумление и гнев. Чтобы молча отложить наиболее интересные листы из дополнения к протоколам. Чтобы кивком пригласить Вальтера ближе и со вздохом обратиться к Анастасии:
- О вращенье небес! О превратность времен!
За какие грехи я, как раб заклеймен?
Если ты к подлецам и глупцам благосклонно,
То и я не настолько уж свят и умен!
Анастасия задумчиво поправила подвёрнутые рукава синей шёлковой рубашки. Если её и мучило похмелье после вчерашней попойки, по лицу и движениям этого заметно не было вовсе. И у опоры дыбы действительно многообещающе валялся пузатый бурдюк.
- От нежданного счастья, глупец, не шалей.
Если станешь несчастным - себя не жалей.
Зло с добром не вали без разбора на небо:
Небу этому в тысячу раз тяжелей!
Следом за ее словами, не давая времени ответить, Роджер втолкнул в допросную чертова торговца, одетого в серую одежду, точно каторжник. Втолкнул - и прислонился к стене у двери, скопировав, сам того не ведая, Хантера.
Джеймс улыбнулся и отрицательно мотнул головой, выражая несогласие со словами женщины.
- Те, что веруют слепо, - пути не найдут,
Тех, кто мыслит, - сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
"О невежды! Дорога не там и не тут!"
- Доброго утра, мистер Брайнс, - наконец, решил обратить он внимание на своего подзащитного, - прежде, чем мы начнем, я должен уточнить, действительно ли вы желаете, чтобы я оппонировал обвинению в суде, и готовы ли вы подписать договор о защите?
Бесси, все же, нужна была лошадь, а Мэри - шкатулка и набор инструментов. И хотелось бы, чтобы осталось что-то на книги дочери. А еще нужно было написать письмо домой, пусть и отправится оно с гонцом.
- Доброго утра, мистер Клайвелл, госпожа палач. - Торговец встретился взглядом с северянином. - Да я хочу, чтобы вы оппонировали обвинению в суде, и я готов подписать договор о защите. Единственно, что я хочу уточнить - это сроки оплаты.

С Ричем

- Замечательно, - неискренне порадовался Джеймс, бегло пролистывая протоколы, - в таком случае, должен также уведомить вас, что стандартная процедура беседы с защитой проходит в присутствии клерка, представителей сторон обвинения и протокол будет представлен в суде. Кроме того, Уложением о защите, адвокат, представляющий вашу защиту, вправе требовать доследствия любыми законными методами. Вопросы оплаты я решать не вправе. Вы это понимаете?
" Взаимное понимание требует взаимной лжи. " Воистину, с пониманием между ним и подзащитным было туго. Джеймс глянул на Брайнса и едва слышно вздохнул, качнув ногой. "Мисс Бесси Клайвелл, счастлив уведомить вас, что доехал благополучно и имел честь беседовать со своим подзащитным, мистером Гарольдом Брайнсом. Это - замечательный, очень милый, очень умный человек. Вру, конечно же. Такого редкостного мерзавца и глупца я еще не встречал, моя печальная звезда, мое солнышко, моя доченька..."
- Да, понимаю.
- Итак, - вздохнул Джеймс, - протокол допроса защитой ответчика, мистера Гарольда Брайнса, от четырнадцатого января сего года, сего часа. Сторону защиты представляет старший констебль, констебль Бермондси, юрист первого разряда Гильдии, Джеймс Клайвелл. Сторону обвинения - палач Анастасия Инхинн. При допросе присутствуют клерк, мистер Генрих Уоллс, помощник адвоката мистер Вальтер Хродгейр, стражник городской управы мистер Роджер Рейдж. Скажите, мистер Брайнс, вам известно, в чем вас обвиняют?
" Но зато я познакомился с интересной женщиной, она палач и зовут ее госпожа Анастасия Инхинн. Чудесно образованная, начитанная и очень яркая. Брентвуд рассмотреть я еще не успел - не было времени. Знаю лишь, что здесь есть лавка антиквара-букиниста, которую намереваюсь посетить. Все ли у тебя и Артура благополучно? Надеюсь, ты не задерживаясь до темноты на улице? Это небезопасно, солнышко..."
- В измене королю и государству, ереси, краже серебряного креста и дорогой одежды, порче имущества, пиратстве и работорговле. - Отчеканил торговец.
- Ага, - согласился Джеймс, нервно дернув ногой, отчего носок сапога поймал блик от жаровни, окрасившись в несколько оттенков преисподней, и заглянул в один из листов, отложенных на стол. - "Боже, лишь бы у них оказались маленькие дети, а мне хватило сил и упорства". Значит, говоришь, сукин ты сын, это было бы настоящее правосудие? Настоящая кара Божья?
Перед глазами, в багровой пелене, затянувшей сознание, мелькали тела Бесси и Артура, зарезанных, оплывающих собственной кровью. Джеймс соскочил со стола и медленно, очень медленно оторвал полоску бумаги от протокола.
- Надеюсь, ты не завтракал, - спокойно продолжил он, - потому что бумага особенно вкусна на голодный желудок... Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. И сказано еще: дай прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Так какого дьявола ты, подонок, решил, что знаешь о правосудии все? Что можешь даже мыслью посягать на чьих-то детей? Жри, - Джеймс протянул полоску бумаги чертову торговцу, - или я сам в тебя запихаю этот протокол.
"Не беспокоит ли тебя нотациями миссис Элизабет? Я очень скучаю, доченька, и отчаянно хочу домой. Надеюсь, процесс не затянется, точнее, я его затягивать не хочу, но не могу не учитывать мнение обвинителя. Расскажи мне, что ты делала в эти дни, пока твой скучающий отец добирался до Брентвуда? Хорошо ли ты спишь теперь, когда вернулась домой? Успокоился ли Артур?"
- Придётся запихивать, - торговец слегка пожал плечами - но советую предварительно меня связать, в прочем, ни мне вам давать советы, да и сил у меня совсем не осталось.
- Ладно, - чуть успокоившись, призвав себя к терпению, Джеймс снова взгромоздился на стол, - беседовать с тобой нет никакого желания, тем более, что протоколам допроса я доверяю. С государственной изменой и ересью все решается легко. Мистер Уоллс, у вас есть при себе "Акт о Супрематии"? - Клерк кивнул, и Джеймс совсем уже успокоенно продолжил. - Да будет тебе известно, что принятый третьего ноября одна тысяча пятьсот тридцать четвертого года парламентом Англии закон, провозгласивший короля Генриха VIII (и его преемников) единственным верховным земным главой Церкви Англии . В качестве главы Церкви король Генрих VIII в праве пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Акт о супрематии передал Его Величеству Генриху VIII, кроме этих традиционных привилегий монарха, ранее свойственные примасам права посещать епархии, визитировать духовенство, решать вопросы вероучения, изменять литургические чинопоследования, исправлять заблуждения и искоренять ереси. А еще - подписавшему Акт прощаются все преступления против короны и Церкви. Вы согласны подписать Акт, мистер Брайнс?
"У меня в комнате, на комоде, стоит шкатулка с украшениями мамы. Резная, с розами. Забери ее себе, тебе пора иметь свои драгоценности. Жду твоего письма, моя звезда, мое солнышко, моя маленькая, но такая взрослая дочь..."
Торговец чуть не открыл рот от удивления.
- Да. - Достаточно спокойно ответил он.

Рич и Хельга

- Таким образом, - вслух рассуждал Джеймс, наблюдая за тем, как над жаровней дрожит воздух, - мы снимаем обвинения в измене королю и государству. И в ереси. Скажи мне... как это говорил магистр? О, leam-leat!.. зачем ты приставил ноги серебряному кресту, разбил дорогое зеркало венецианской работы и утащил одежду у милорда Грейстока? Хотя, учитывая пиратство и работорговлю - это не тот вопрос. Вырывание ноздрей или бичевание? Пожалуй - бичевание, соглашение о епитимье и клятва больше не преступать. Устраивает? Господа, леди, я попрошу вас оставить меня наедине с подзащитным.
"Жду с надеждой, ведь каждый раз, читая твои послания, я будто вживе слышу твои голос и вижу тебя, наш дом. Признаться, в последнее время все чаще представляется мне в нем Мэри, хотя я и укоряю себя за поспешность. Все же, у нас с ней было слишком мало времени, чтобы лучше узнать друг друга. И все же, я уже не представляю себя без неё..."
Роджер и клерк с явной неохотой вышли, причем клерк еще и оставил подле Клайвелла лист гербовой бумаги. Анастасия последовала за ними, чему-то ухмыляясь. И кивнула Клайвеллу, прежде чем закрыть дверь.
Торговец провёл взглядом Вальтера, писца и Инхинн, повернулся к констеблю.
- Вещи я украл, защищая свою жизнь от твари. Пиратством никогда не занимался, а за работорговлю уже был наказан. - Говорил торговец спокойно, просто и честно.
Джеймс вздохнул снова, размышляя о том, что за последние полчаса делает это слишком часто, спрыгнул со стола, садясь за тот, где только что сидел клерк.
- Подписывай акт, пока я тебе немного расскажу об английских законах, - проворчал он, отчаянно жалея, что находится сейчас не в своей управе, - для короны не имеет значения, понес ли ты наказание за работорговлю в другой стране. Также, как и браки, заключенные не на английской земле, считаются недействительными. Условно недействительными, но это нюанс. Работорговля здесь приравнивается к пиратству, и за нее вообще-то полагается привязывать к сваям причала в прилив. А воровство - всегда воровство, не зависимо от того, защищал ли ты свою жизнь, или же просто украл - из любви к процессу. Я предлагаю тебе выход из этой неуютной ситуации. Работорговлю доказать сложно, а потому не думаю, что обвинение будет упорствовать с этим пунктом. А за воровство вырывают ноздри или бичуют. Я бы выбрал бичевание. Возможно, я почти уверен, что смогу убедить ассизы назначить это наказание и передать тебя на поруки Вальтеру.
Еще была надежда, что удастся обойтись и без ассизов. Квалификационная комиссия имела право выносить приговоры, не дожидаясь сессий королевского суда и это открывало ряд путей. Один из них был домой. И поскорее. К детям и невесте.
Торговец взял бумагу, бегло пробежался глазами по тексту и подписал.
- Могу я, пусть даже после бичевания, обратиться с обвинениями, по поводу бруксы и попросить расследования?
- Это к михаилитам, - отмахнулся Джеймс, - нежить вне компетенции констебулата. К тому же, на бруху она не похожа. Очаровательная госпожа. Если пообещаешь не бежать, не искать способов самоубиться, я попрошу, чтобы тебе позволили одежду, воду и хотя бы солому.
Устало откинувшись на спинку стула, он вытянул все еще изредка ноющую ногу. Отчего-то казалось досадным, что сидит он здесь, слушая ропот чертова торговца, хоть это и было ожидаемо. Чуть ныла голова после вчерашней попойки, хотелось острой ирландской похлебки и спать. И во сне видеть детей и Мэри.
- Обещаю.
- Отчего я не верю, интересно?
"Чуйство" начало сходить с ума, точно Брайнс снова сбился с правильной ноты. Осознав, что мыслит, как Инхинн, Джеймс улыбнулся и поднялся на ноги.
- Знаешь, я очень огорчусь, если ты попытаешься повеситься на рукаве. Мне сюда пришлось ехать, оставив дома болеющую невесту. И вдвойне - если не откажешься от мысли мстить. А когда я огорчаюсь... - он улыбнулся, но уже недобро, вспомнив Соверена и нож в спине брата-лекаря. - Давай договоримся так: как только сможешь ходить после казни, ты уедешь далеко, куда и собирался. Не пытаясь вернуться сюда для мести. И совет: пообещай городу, что пожертвуешь в счет долга святую реликвию, буде такая встретится на пути. И сдержи слово. Жизнь может быть проста, мистер Брайнс, если мечтать не о мести, не думать о людях плохо и - думать, прежде, чем делать. Еще раз, ты обещаешь терпеливо дождаться суда и уехать отсюда, не вынашивая планов мести?
- За то что вам пришлось ехать, я извиняюсь. Вопрос жизни и смерти. - улыбнулся Гарольд - Сейчас, когда большая часть обвинению уже снята, самоубиваться мне толку нет. Месть. - Он вздохнул. - Мстить я не стану, да и не смогу. Реликвию я пожертвую, если не буду иметь долгов и обязательств. Долгов, сами понимаете, у меня будет не мало.
- Принято, чтобы за реликвию прощались все долги городу, - Джеймс устало пожал плечами, - но как знаешь. Роджер! Проводи мистера Брайнса в опочивальню! И накормите его, бумагу он есть отказывается отчего-то...
Роджер, возникший точно черт из табакерки, просиял улыбкой и, схватив Гарольда за шиворот, уволок в полумрак и холод коридора.

Со Спектром и Лео

Джеймс досадливо вздохнул и пнул ни в чем неповинную дыбу. Дыба, ожидаемо, промолчала, зато снова заныла нога.
- Черт знает, что такое, - с чувством обратился он к колыбели Иуды, - стоило ехать сюда за тридевять земель ради того, что мог сделать местный защитник?
Culla di Giuda промолчала также, как и дыба. Удивительно неразговорчивы были орудия пыток в Брентвуде, впрочем, как и везде. Но зато в жаровне мерещился камин дома, а в цепях, подвешенных к потолку - струны лютни. И торжественно звучал в мыслях воскресный хорал в церкви, который он не слышал давно и который ему предстояло услышать. Терзаемый сомнениями, мятущийся он сам себе отнюдь не напоминал жениха, скорее - барышню накануне брачной ночи. Мэри юна, в половину моложе его, а служба настолько опасна, настолько поглощает все его время, что... Разорвать помолвку, без которой они обошлись, к слову? Джеймс чувствовал себя собакой на сене. И отказаться от Мэри он не мог, и спешить с браком не хотелось. "Это как в холодную воду нырнуть, - сказала ему перед свадьбой Дейзи, - главное - решиться". Нужно было думать о Брайнсе, но не получалось. Главное - решиться. Нырнуть, без оглядки, набрав побольше воздуха, чтобы вынырнуть уже обновленным.

После полудня.

- Вино полезно для жизни человека, если будешь пить его умеренно. Что за жизнь без вина? Оно сотворено на веселие людям, - назидательно проговорил отец Бернар, вальяжно рассевшись на дыбе, точно она была кушеткой в светской гостиной. Без рясы, в простой белой рубашке и серых штанах, он казался проще и даже моложе, да и улыбался открыто и искренне, точно не по его слову раскладывали людей вот на этой самой дыбе, - заседание квалификационной комиссии объявляю открытым, дети мои.
Возможно, пыточная была не самым подходящим местом для этого важного действа. Серьезность намерений усугубляли и сыр, истекающий прозрачной, соленой слезой на шипастом кресле, и копченая грудинка в металлическом блюде на жаровне, и сочные, почти янтарные груши в чаше, подвешенной за ручку к цепи над колыбелью Иуды. За спиной отца Бернара раскинулись островки зелени, которые священник окрестил Шервудским лесом и поселил туда вырезанного Роджером яблочного разбойника. Торжественности пыточной придавал бурдюк с вином , водруженный прямо на столе допрашивающего, в центре, подпираемый чернильницей и почему-то воткнутым в стол кинжалом.
- Запрет вина - закон, считающийся с тем,
Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.
Когда соблюдены все эти оговорки,
Пить - признак мудрости, а не порок совсем, - добавила Анастасия, нежно прижимая кубок к груди, едва прикрытой тонкой тканью.
Вальтер согласно хмыкнул. Северянин с явным удовольствием разглядывал палача, которая, казалось, ничуть не возражала. Впрочем, любострастия во взгляде его не было - скорее, наслаждение от произведения искусства, каким и казалась в этот момент госпожа Инхинн, сидевшая под нависшими цепями. Особенно когда позвякивала по металлу ногтем, заставляя оковы рдеть багрянцем, добавляя тепла. И дополнил своим северянин негромко, вполголоса.
- Белая вишня
Истекает соком
Багряным, пряным
И женщина в лунном свете
Читает знаки
Где та моя часть, что ушла?
Пью вино.
- Чтоб счастье испытать, вина себе налей,
День нынешний презри, о прошлых не жалей,
И цепи разума хотя б на миг единый,
Тюремщик временный, сними с души своей, - со вздохом согласился с ними Джеймс, отпивая из своего кубка. Такие заседания суда ему нравились больше ассизов, хотя бы потому, что в королевском суде не было такой приятной компании.
- Как защита, - чуть хмельно произнес он, - я настаиваю на бичевании и пусть идет на все четыре стороны, к тем дьяволам, что его привели в этот мир. Если сможет ходить, конечно.
- Или хотя бы ехать, - со вздохом заметил Вальтер.
- И всё, что приключается нам, бывает за злые дела наши и за великие грехи наши, - вздохнул отец Бернар, - как обвинитель, я не возражаю. Почти не возражаю, но вот любезная моему сердцу Анастасия тревожится, что этот мерзкий безбожник и хулитель, кровожадный, точно упырь, осмелится помышлять о мести.
- Сомневаюсь, что он будет мстить, отец Бернар. Он в этом деле задолжал уже половине Британии. Труслив он для этого слишком и неумеха.
О том, что за головой этого самого чертова торговца выстроилась уже целая очередь, Джеймс упоминать не стал. Брошь он снял, а значит, Анастасия слышала это и без слов.
- Трусливый человек, который готов терпеть боль без причины, - Анастасия задумчиво намотала на палец косичку с перьями и посмотрела на него сквозь яркость. - Может быть, он и не будет мстить, хотя мысли и были уверенными, чёткими. Чёрными. Я готова поверить. И всё же... он ведь опасен, Джеймс. Именно тем, что не понимает. Мир - это музыка и тишина, слитые воедино. Если угодно - паутина звуков, в которой снуют множество пауков одновременно. Я сосредотачиваюсь на нитях, на узоре, на пересечениях, но от существа, которое рвёт ткань бытия, просто пробегая мимо... не могу не задаться вопросом, что он порвёт следующим. Когда скрип по стеклу испортит мелодию.
- Для меня он - пятно, темное, портящее ткань, - кивнул Джеймс, внимательно глядя на нее, - которое хочется вывести. Но... Всякий заслуживает шанс, не правда ли? В Билберри он казался почти человеком. Иногда. Даже у магистра михаилитов Циркона рука опустилась, а он очень проницателен. Быть может, стоит позволить ему попробовать еще раз? Казнить его всегда можно будет, особенно, если согласишься переехать в Бермондси. У нас как раз место палача вакантно и обновленная пыточная.
Все, что будет: и зло, и добро - пополам -
Предписал нам заранее вечный калам.
Каждый шаг предначертан в небесных скрижалях.
Нету смысла страдать и печалиться нам.
- Палача отбивает, - вздохнув, посетовал Бернар Вальтеру, - лучшего палача Англии, между прочем. Я уж не говорю, что просто приятная собеседница и работаем давно вместе. Но, все же, вероятно, мастер Джеймс прав, Анастасия. Он ведь сам себя убьет рано или поздно, этот Брайнс.
- Заманивает обновлённой пыточной, - так же вздохнула Анастасия, - и особенно предполагаемой казнью господина Гарольда. Практически инкуб. И всё-таки, скольких шансов он заслуживает, не могу не задать я вопроса? Веря в проницательность магистра, не уверена, что заглядывал о в людей столь же глубоко. Столь же вдумчиво, соединяя музыку физическую и душевную, что впитывается в пол, стены, самое землю, умножая себя. И всё же, задаваясь этим вопросом, я понимаю, что ответа на него сейчас не получить. И всё же, Джеймс, спрошу иначе: станет ли этот раз последним? Можно ли на такое рассчитывать под свист выделанной кожи? Под звонкий хруст льдинок, намёрзших на доски эшафота?
- Ты сейчас почти дословно процитировала дневник одного очень умного человека, который в папках у нас проходит под именем "брат-лекарь". И, пожалуй, хотел бы я, чтобы он был не столь умен. Это последний шанс для господина Брайнса, Анастасия. Иных у него не будет. К тому же, с ним рядом Вальтер и я верю, что он успеет вывести это пятно с лица вселенной.
Джеймс говорил спокойно и задумчиво, глядя на Инхинн. То, что она говорила, как сумасшедший монах, его не удивило. Училась в Вене и, быть может, даже знала брата-лекаря лично. Джеймс допускал даже, что францисканец ее учил. От этого Анастасия не становилась хуже, менее интересной или теряла профессионализм. Скорее напротив. Но и развязаться с Брайнсом поскорее хотелось. Сразу после допроса он отправил с гонцом письмо дочери и надеялся на скорый ответ с голубем.

с Хельгой

- Вальтер, - Анастасия глянула на северянина, и тот кивнул. Палач вздохнула. - Что ж. Хорошо. В таком случае я тоже... почти не возражаю. И спорить не стану. Пусть господин Гарольд получит своё в следующий раз. Даже не стану настаивать на том, чтобы это случилось от моих рук. Но это - совершенно определённо - требуется запить. Впрочем...
- Известно, в мире все лишь суета сует:
Будь весел, не горюй, стоит на этом свет.
Что было, то прошло, что будет - неизвестно, -
Так не тужи о том, чего сегодня нет.
- Да пребудет со мною любовь и вино!
Будь что будет: безумье, позор — все равно!
Чему быть суждено — неминуемо будет,
Но не больше того, чему быть суждено, - согласился с ней Джеймс, улыбаясь с облегчением. Мнение палача ему было, пожалуй, важнее слов всех присутствующих в пыточной. И от того, что они договорились, становилось тепло. А может быть, в этом были виноваты жаровня, цепи и вино.

15 января 1535 г.
Вторник
Возраст Луны 11 дней, Нарастающая Луна 3 дня до Полнолуния

Музыкальную шкатулку, красивую, резную, украшенную падубами и остролистом, Джеймс нашел в лавке часовщика. Под крышкой забавно помахивали хвостиками два соловья, заливавшихся клавесинной пьесой. Там же обнаружились и инструменты, настолько тонкие и крохотные, что удержать их, должно быть, могли только тонкие пальчики Мэри. Прикупив у книжника толстый том со стихами для Бесси, у оружейника - кинжал для Артура, который вполне бы сошел мальчику за меч, он долго колебался у ювелира. Незаконнорожденный, но признанный, он имел право на герб отца, хоть и относился к сословию джентри. Но... Нужно ли это было Мэри - кольцо с топазом, которое он купил в Бермондси, вот это ожерелье из них же, что он задумчиво рассматривал сейчас? Мэри подошли бы аквамарины или жемчуг. "Дарить жемчуг - к слезам". Выходя из лавки, Джеймс спрятал в кошель шелковый мешочек с прозрачными, небесно-голубыми аквамаринами: обручальным кольцом и ожерельем. Понимая, что смирился и примирился. С самим собой, с Мэри, с новым браком. Что попрощался с Дейзи окончательно, вспоминая о ней тепло, но уже не сравнивая с той, что вскоре назовет миссис Клайвелл. И уже собираясь в дорогу, застегивая седельные сумки, он вспомнил о том, что по старому обычаю жених перед свадьбой должен добрым делом купить счастливую жизнь. Вспомнил, усмехнулся - и отправился на поиски одинокой женщины, которая согласилась бы принять чертова торговца до выздоровления. И обошлось это ему всего в соверен. Не слишком большая плата за семейное счастье, все же.

Гарольд Брайнс

9 января 1535 г. Брентвуд, Эссекс. Утро.

Брентвуд, маленький городок, закованный в темный камень и темное же дерево, встретил Гарольда ленивым, утренним шумом. Медленно раскрывали свои ставни дома горожан, неторопливо распахивались двери лавок. Лавка старого Хью и впрямь находилась напротив таверны. Каменное здание, в котором она располагалась вместе с управой, длинной килой протянулось по торговой площади, но в окнах ее пока не светились свечи, не виднелась тени хозяина. Зевая, сновали по улицам сонные приказчики и хмурые городские стражи. Хихикали, но сонно и утомленно, две разбитные барышни, явно спешащие на покой. Одна, хорошенькая, светловолосая, с лицом нежным и неиспорченным, в яркой шубке и пестрой юбке, задержалась взглядом на лице Гарольда и, улыбнувшись, хихикнула. Впрочем, вышло это не насмешливо, а беззлобно и сочувственно. Цирюльня обнаружилась в конце торговой площади, налево от каменного, добротного эшафота, обнесенного низенькой оградой. Плаха, стоявшая на нем, напоминала о бренности бытия и скоротечности времени. Особенно, если над тобой занесен топор палача. Внутри цирюльни было мрачно и холодно, а сама обстановка напоминала то ли кабинет лекаря, то ли камеру пыток. Сам мастер, щеголеватого вида пожилой мужчина в белоснежном переднике, меланхолично и сосредоточенно точил о камень обломок косы.
- Доброе утро, сколько берёте за стрижку и бритьё? - Торговец, с интересом наблюдая за цирюльником, закрыл за собой дверь, снял капюшон и берет.
- Три шиллинга, господин, - мужчина оторвался от своего занятия и оценивающе оглядел Гарольда. - но вас - только налысо. Иначе оно смешно будет и отрастет неровно.

Через некоторое время Гарольд вышел на улицу, предварительно натянув капюшон чуть ли не ниже бровей. Он уже брился на лысо несколько раз, и каждый раз - по необходимости, и каждый раз ходил с капюшоном на голове, пока волосы хоть немного не отрастут. Ничего ужасного не произошло, но лысина всё-таки доставляла дискомфорт. Было слегка обидно, не потому что волосы он сжёг, очищая источник, а потому что произошло это по его неосторожности. Торговец зашагал к таверне, стоило перекусить и немного привыкнуть к новой причёске, неуверенность редко помогала в торге.
По сравнению с утром, посетителей в таверне прибавилось, но немного. В основном, это были купцы и наемники. Один, молодой и смешливый, в темном кожаном колете с серебряным тиснением и яркой зеленой рубашке, синеглазый и беловолосый, прыснул при виде Гарольда, но тут же совладал с собой и отхлебнул из кубка. Да и трактирщик глядел поприветливее и тут же выставил на стойку кружку эля и жареные свиные ушки, соломкой, еще горячие, с лопающимися пузырями масла и посыпанные крупной солью.
Вальтера в таверне так и не было, Гарольд хотел показать ему книгу перед продажей. Случаи со змеёй и атамом показали, что Вальтер не так прост. Было полезно посоветоваться с ним перед продажей, возможно, северянин, который явно провёл в Англии уже немало лет мог предложить что-то повыгодней. Торговец постарался не обращать внимания на белобрысого и подошел к трактирщику.
- Можно?
- Будьте любезны, господин мой, - приветливо кивнул трактирщик, подвигая кружку и тарелочку поближе, - ушки у нас наилучшие.
Ушки и правда были вкусными.
- Действительно, мало где я пробовал такие. - торговец вздохнул. - Хоть горе заем.
- Это завсегда полезно, - согласился трактирщик, вытирая руки белым полотенцем, - но горе лучше запивать.
- Истинно верно. - Торговец улыбнулся, потянулся за кружкой. - Неплохой у вас городок, хоть и маленький.
Он решил немного подождать Вальтера, и только если тот не появится, пойти к Хью.
- Городок не плохой, на тракте ведь. Деньга!
Последнее слово хозяин таверны произнес солидно, поиграв бровями для убедительности.
- И как, оживлённый тракт, сейчас-то зимой наверняка и не скажешь. - Ушки шли на ура, эль приятно смачивал горло, утоляя жажду. Гарольду было приятно вот так поговорить ни о чём, он не особо любил трепаться, но иногда именно таких вот разговоров не хватало.
- Ну вот покуда градоуправители, значить, Челмсфорда и Брентвуда не собрались, мошной не потрясли, да не взяли на жалование Свиристеля-то нашего, михаилита, сталбыть, было мало людей. Не доезжали. А Свиристель, ить он тракт-то почистил, почитай целый день, как пичуга по нему носится. Жалко парня, не доживет ведь до жены хотя б. Зато и проезжих поболя стало.
- Кто знает, может и доживёт. - Гарольд в очередной раз отхлебнул эля. - С виду, вроде, очень даже толковый, хотя я в михаилитах и не разбираюсь.
Свиристель был, пожалуй, самым приятным представителем ордена, которого торговец встречал. От всех остальных так и веяло надменностью. Было жалко, что если парень и не умрёт, то точно станет ходить, задирая нос до потолка, уже через несколько лет.
- Дай-то Бог, - согласился трактирщик, подливая в кружку пенящийся напиток. - А вы, господин мой, путь откуда держите?
- Из Лондона, по делам. - Торговец начал есть медленнее, растягивая удовольствие от последних ушек. - Не лучшее, скажу я вам, время для поездок.
- Да уж, зима. Говорят, даже Дикий Гон видели, хоть Йоль прошел давно.
Ушки щедрой рукой, точнее деревянной ложкой, были подсыпаны в тарелку прямо из глубокой сковороды, которую на деревянной доске принесла служанка, а хозяин принялся переставлять кружки на стойке.
Гарольд сглотнул, глядя на ещё горячие ушки, по привычке попытавшись убрать волосы с лица, но только повёл рукой в воздухе. Не обращая внимания на неуклюжий жест, торговец отказался от прежней политики сбережения и продолжил уплетать вкусную закуску.
- Да и тварей на дорогах куча, я неделю по тракту проехал несколько раз чуть без головы не остался.
- За грехи то наши. Не иначе. И зима суровая оттого же. Слыхал я, будто в Бермондси монастырь-то бабский бесы охватили от грехов, а констебль ихний, значит, собственноручно монашек оттуда выносил, из пожара, значит, нечестивого, что разгорелся. Да там и погиб, как герой.
- Не знаю, что по поводу монастыря, но за констебля брехня, небось, в смысле, что погиб. Несколько дней назад его видел.
Вряд ли за несколько дней новость могла дойти да Брентвуда, скорее всего, если что-то с храмом и было, то было оно до оккультистов. "Весёлая жизнь у констебля, то монашек проклятых вытаскивает, то с оккультистами дерётся. Видимо, новая одёжка была премиальной, за спасённых".
- А что ещё про храм то слышно было?
- За храм? - Удивился трактирщик, подливая свежий эль в кружку Гарольда, - за храм, это вы про Билберри толкуете, господин мой? Ну так там, купец тамошний рассказывал, еретики из тех, что Рогатому молятся, задумали девицу какую-то в жертву принести. Так ейный муж, михаилит, их всех и вырезал. Кровищи, говорят, по колено было. Михаилита того теперь так и зовут - Билберийский Палач.
- Слыхал я, тот самый констебль тоже там был. Злые языки говорят, что он лично сжёг тамошнего лжесвященника, да ещё и смеялся при этом, как безумный. - Торговец слегка понизил голос. - Заживо.
Гарольд с трудом сдерживал смех.
- Вы, часом, не в курсе, где остановился мой спутник? - Вальтер всё не появлялся.
- Так у Бетси - Мотылечка, - не задумываясь, откликнулся хозяин таверны, - он вчера выспросил меня, где она живет и прямиком туда.
- Не подскажете, как туда дойти? - Гарольд устал ждать, да и разговор стоило прервать на новом слухе о чудовищном констебле. Почему-то эта затея показалась торговцу весёлой.
- Да недалече, господин мой, как раз за плахою домик с красными ставнями. Это оно и есть.

с Леокатой и Ричем

Маленький, уютный домик Бетси-Мотылечка, лукаво и фривольно подмигивающий красными ставеньками, располагался аккурат за эшафотом, рядом с домом палача, о чем красноречиво свидетельствовал топор, нарисованный прямо на его двери. В окне же местной барышни для утех виднелись кружевные занавесочки и пышно цвела герань. А у зеленой двери стояла каменная скамейка, украшенная вычурной резьбой. Торговец уселся на скамейку. Очень уж не хотелось беспокоить северянина прямо в доме женщины, может быть в постели. Он решил подождать, надеясь, что Вальтер вскоре сам появится. К тёмному камню эшафота, прямо на уровне его лица, примёрзли ледышки, в свете утреннего солнца они слегка отдавали розовым. Торговец ещё не успел замёрзнуть, и прохлада была скорее приятной. Он достал книгу и начал переворачивать страницу за страницей, внимательно рассматривая каждую.
Старые, пожелтевшие страницы действительно было интересно разглядывать. Безвестный переписчик обладал немалым талантом, и его никто не торопил. Тщательно были прописаны красным заглавные буквы, не менее аккуратно - выписаны картинки с изображениями святых и апостолов. За прошедшие десятилетия, если не века, чернила подвыцвели, но это почти не мешало. Препятствовало приобщению к спасению другое: написана книга оказалась на вариации провансальского языка, имевшего хождение в основном на юге Франции, поэтому прочитать её было крайне непросто, но картинки и размер строк не оставляли сомнений в содержимом. Как и говорил крестьянин, перед Гарольдом открывалась старая - и, вероятно, действительно ценная - Библия.
Из захватывающего и несомненно богоугодного занятия его вывел скрип двери. Бетси-Мотылечек оказалась невысокой, но наделённой пышными достоинствами женщиной со светлыми волосами и красивыми серыми глазами. И к Гарольду она обратилась приветливо, хотя и поглядывала порой нахмуренно на стайку из троих детишек, которые, раскрыв рты, следили за тем, как торговец листает страницы.
- День добрый, господин. А то я смотрю в окно, смотрю, а вы всё читаете и читаете. Так, может, зашли бы? С дороги ведь знаемо, чего нормальным мужчинам хочется.
Торговец отвлёкся от чтения только через секунду. Он мгновение всматривался в глаза женщины, заметив краем глаза детей, виновато улыбнулся.
- Извините за неудобства. Я хотел поговорить с мои товарищем, который у вас остановился. - Гарольд может быть бы и зашел, но позже, после продажи книги. - Но он, видимо, ушел.
Он с трудом отвёл взгляд слегка в сторону.
Дружелюбия на лице Бетси сразу убавилось, и она упёрла руки в бока.
- И вы, значит, из этих? Надо было сразу мне подумать. Сидят тут, вместо того, чтобы постучать. А ведь вдове заработок лишний никак не помешал бы!
- А я и не против принести вам заработок. - Улыбка из извиняющейся перетекла в игривую. - Но сначала дела. В конце концов, сначала мне самому надо заработать, и только потом я смогу помочь средствами несчастной вдове. Так что, вы не в курсе, где Вальтер?
Гарольду в последнее время слишком много прилетало и слишком мало перепадало. Пока женщина ему нравилась.
Вместо ответа Мотылёк с намёком протянула раскрытую ладонь.
- Через час, вы будете свободы? - Торговец захлопнул книгу.
- Час... - Бетси опустила глаза, о чём-то задумавшись, и кивнула. - Буду, господин, а то как же. Всенепременно буду.
- Вот и замечательно. - Торговец поднялся. Надо было побыстрее заканчивать с книгами - благотворительность требовала скорейшего и активнейшего участия Гарольда. О Вальтере женщина явно не хотела говорить, но тот, скорее всего, пошел в таверну.

В таверне за время его отсутствия почти ничего не изменилось, разве что посетителей стало чуть больше. Но свободный столик, за которым можно было спокойно пить эль, нашёлся без труда. Положив книгу в сумке на стол, Гарольд принялся ждать своего канувшего невесть куда спутника. Побеспокоили его только через добрые двадцать минут. Невысокий мужчина с приятным, чистым лицом, который подошёл к столику Гарольда, на Вальтера не походил вовсе. Тёмные, чуть тронутые сединой волосы, карие глаза, от которых разбегались морщинки. Впрочем, широкие плечи и запястья, мозолистые от оружия ладони, говорили о силе и умении её направлять. Одет он был скромно, в тёмное. Единственное, выделялись на поясе рукояти меча и кинжала, да сверкала приколотая к куртке констебльская брошь.
- Добрый вечер, господин. Позволите присесть?
Гарольд грязно выругался в уме.
"Боже, изведи всх констелей на свете, и не будет более ярого христианина, чем я".
- Да, конечно, присаживайтесь. - Из-за этого доброго человека он вполне мог не успеть к Мотыльку, или как её там.
- Замечательно! Благодарю, - констебль со вздохом облегчения опустился на лавку напротив. - А то не находишься. Это детишкам хорошо, бегают, носятся, прыгают. А нам себя и поберечь порой стоит, так я думаю. К слову, Ричард Хайтауэр меня звать. А вас? И откуда, позвольте полюбопытствовать, путь держите?
- Очень приятно, Гарольд Брайнс, путь держу из Лондона. Хотите эля? - Не первый раз к нему подходил констебль, и каждый раз это сулило проблемы. Торговец отхлебнул из кружки.
- Далёкий путь, далёкий, - Хайтауэр сочувственно покачал головой. - И на дорогах-то долгонько неспокойно было, так что каждый гость в нашем городке особенно дорог. Гарольд Брайнс, говорите? Хорошее имя, рассудительное. А, случаем, документов у вас с собой не будет ли? Простите уж, если обижаю, так ведь правила.
- Нет, мне его в Бермондси так и не выписали. - Торговец отложил кружку, в третий раз проклиная про себя бюрократию.
"А день так хорошо начинался!".
- Ай-ай-ай, вы спросили, а вам и не выписали удостоверение? - удивился Хайтауэр. - Как службу-то несут... только вот не очень я понял - говорите, путь из Лондона, а документы не выдали в Бермондси?
- Первым делом я поехал в Бермондси - сбыть товар, оттуда заехал в Лондон и из Лондона сюда, через Билберри. - Шансы провести часть дня в приятной компании катастрофически быстро таяли.
- Ну вот видите, как всё просто, если правильно отвечать, - улыбнулся констебль. - И всё сразу понятно становится. Ну и кто же против, когда товары сбывают? Это для людей замечательно. Одним товары, другим - деньги за труд честный. Только я, простите уж любопытство, ещё спрошу. А вот книга, которую вы на площади читали... хотелось бы взглянуть, право слово. Здесь, в глуши нашей, так редко доводится пообщаться с образованным человеком, да и у старого Хью новое редко появляется, всё уже наизусть выучил. Так-то, если хорошее, может, и копию бы снять разрешения спросил.
- Конечно. - Торговец взял в руки книгу, снял материю и протянул Библию констеблю. - Может, и сами захотите приобрести.
Увидев флёр-де-лис, констебль помедлил, а потом бережно открыл вторую обложку и несколько секунд изучал крест. Даже потрогал красные камни пальцем и усмехнулся, словно вспомнив что-то приятное. Не менее аккуратно, словно обращаясь с хрупкой драгоценностью, пролистал несколько страниц.
- Да, господин Брайнс, книга, действительно, великолепна. Такой я никогда и не видел. И какой крест интересный в вашей Книге. Для спасения души, да?
"Конкретно сечас, скорее, для спасения моего благосостояния".
- Да, но возить такую книгу с собой чревато, так что хочу поскорее продать.
- И действительно, господин Брайнс, действительно чревато. Что же, - Хайтауэр закрыл книгу, не спрашивая Гарольда, убрал её в сумку и поднялся - легко, словно и не жаловался только что на ноги. - Я очень сожалею, мистер Гарольд - ведь вы позволите себя так называть? - но мне придётся препроводить вас в тюрьму до выяснения обстоятельств. Если вам нужна формальная причина, то таковой станут измена и ересь.
Торговец вздохнул, допил эль, оставив немного, чтобы не глотать осадок. Как тупо, как тупо, как тупо! Видимо, он настолько увлёкся сраными волосами, что совсем лишился здравого рассудка. Ладно. Гарольд положил кружку. Сейчас речь шла не о том - у него за поясом был чёртов атам.
- Могу я попросить вас об одолжении?
Констебль покачал головой.
- Ничего не могу обещать, господин Брайнс, но готов выслушать.
Надо было придумать, как избавиться от атама, и думать надо было очень быстро. Выкинуть по дороге - может заметить, а если не он, то кто-то из прохожих. Комнату и его самого точно обыщут. - Торговец совсем легонько вспрыснул смехом, как можно более искренне улыбнулся.
- Разрешите я сначала схожу в уборную, очень вас прошу. - Он поднялся и медленно, аккуратно начал отстёгивать меч, следя за тем, чтобы констебль не заметил атама.
- Вы, господин Брайнс, зря это, зря, - Хайтауэр сокрушённо покачал головой, положив руку на рукоять кинжала. - За пояс хватаетесь, за пряжки. А ну как там бомба магическая, или ещё что неприятное? Не годится так. Вот когда попросили бы - тогда и снимать. А пока - посидите на лавке, посидите. И туалет в камере замечательный, удобный. А нет мочи терпеть - так и в штаны можно, мы не обидимся. Всякое, понимаете ли, бывает.
Закончив говорить, он резко, переливом свистнул и в таверну ввалились двое мрачных, жилистых стражника, без вопросов и указаний взявших Гарольда в тиски. Грубыми, мозолистыми руками один из них принялся шарить по одежде и телу Гарольда, под рубашкой и в штанах, сорвав пояс с оружием, вытащив атам и кошель. Все это перекочевало в руки констеблю, а стражник за это удостоился кожаной веревки с пояса законника, которой и связал торговца особым образом - через запястья и пальцы.
На Гарольда накатила волна апатии, ничего особого он сделать не мог. Путей к выходу он не видел, поэтому торговец просто подчинился течению, думая о далёком: о тёплых берегах Испании, о фьордах, о море.

Леоката и Рич

Тюрьма Брентвуда.

Камера, в которую втолкнули Гарольда, разительно отличалась от той, что ему выделили в Бермондси. Холодная и сырая, с низкой лежанкой, покрытой отсыревшим матрасом, набитым соломой и сырым же шерстяным одеялом. Со зловонной дырой в полу и глиняным кувшином с водой, покрытым сухой коркой хлеба. Вода была рыжей, отдавала болотом и предназначалась, по - видимому, и для питья, и для умывания. На лежанке валялась забытая кем-то Библия в потрепанной обложке, раскрытая посередине. "Да оставит нечестивый путь свой и беззаконник – помыслы свои, и да обратится к Господу, и Он помилует его, и к Богу нашему, ибо Он многомилостив." Эти стихи были обведены чем-то бурым, по виду похожим на засохшую кровь. За оконной решеткой глухо каркнул ворон, послышался плеск крыльев и наступила тишина.
Гарольд несколько секунд смотрел на книгу, потом зевнул, не слишком глубоко, чтобы не вдыхать зловония. Он улёгся на лежанку, положил руки за голову, ногу на ногу. Магия в темнице не работала, так что оставалось разве что выспаться. Видит бог, скоро он начнет разбираться в тюрьмах. Торговец медленно погрузился в сон.
Проснулся Гарольд уже вечером. Голова гудела, во рту чувствовался неприятный привкус. Он сел на лежак, спустив ноги на холодный пол. Всё шло плохо, уже в который раз. Он устал, он очень устал. Глупо, очень глупо было сюда попасть, но сейчас речь шла не о причинах - ошибки находят, чтобы больше их не допускать. Торговец вздохнул. Сейчас он действительно не видел выхода, никакого. Можно было надеяться, можно было попытаться сбежать, потребовать защиты, но всё было зря, всё было фарсом. Ещё раз забыться во сне вряд ли бы получилось, и он подошел и отхлебнул из кувшина, не столько от жажды, сколько от незнания, что делать. Пыточную Гарольд терпеть не собирался, было куда проще накинуться на охранников и позволить себя заколоть. Так было быстрее. Торговец вернулся на лежак. Было пусто, очень пусто: никакой борьбы, никакой цели, никакой мечты. Он посмотрел на потолок. Только он и сырая камера. Казалось, сейчас его руки, затем ноги, лицо, живот растают как воск, и растекутся по матрасу, закапают на пол. Камера чудилась выбитой в самом центре огромной массы горы, и он был в центре, единственным медленно остывающим пятном. Неожиданно воображение ласточкой шмыгнуло под дверь, пролетело по тесным коридорам, метнулось к открытому окну и взмыло в ночное небо. Запарило над дымящимися трубами городка, белыми полями, лесами, речушками, обогнуло маленькое облако. Только безграничное звёздное небо сверху и холодная земля снизу. Подул северо-западный ветер. Бумажную ласточку понесло к морю. Гарольд опять встал с матраса, отлил в дыру. Торговец поправил пояс, встал напротив двери.
Постучать, скачать. Что сказать-то? Торговец несколько минут думал. Будь у него сокамерник, можно бы было на него накинуться, а так. Окажись он на месте стражника - вряд ли даже подошел бы к двери. В любом случае, его не сразу поведут в пыточную, сначала допрос, может разрешат взять защиту. Времени и коридоров, чтобы накинуться на кого-то хватало. Он опять сел. Сейчас бы весну. Гарольд всегда любил весну - сочную зелёную траву вдоль просёлочной дороги, первые цветки на деревьях, тёплый послеобеденный ветерок.
- Хм. - И ведь ничего и не осталось. Ни семьи, ни детей, ни дома, ни дела, ни работы, ни любви, ни друзей, ни врагов. Даже к родителям он не зашел. Они стали ему такими чужими за эти годы. Даже жалеть не было о чём, разве, что о росе, на той самой весенней траве. Он закрыл глаза руками. - Вроде и терять нечего, а умирать всё равно страшно. - Свой собственный голос казался чужим, слегка хриплым. - Страшно.
Торговец улыбнулся. Взгляд привлекли очертания книги - в камере было темно. За весь день он даже не подумал о Боге и спасении души. Да и сейчас не хотелось об этом думать. Почему-то Гарольд не боялся кары. Надежды у него не было. Безразличие новой волной нахлынуло на торговца приковав его к матрасу. Он не считал себя слабым человеком, но в последнее время неприятности наваливались одна за другой, не давая передохнуть. Какие-то, как сейчас, из-за него, но большая часть от торговца никак не зависела, будь то: змей, брукса, оккультисты. Как Гарольд ни пытался, выхода он найти не мог.
- Ай, к чёрту всё это. Как будет - так будет. - Он опять лёг спать.

Доспать ему не дали мрачные и молчаливые монахи, здоровенные, что впору иному стражнику. Они грубо, бесцеремонно раздели и осмотрели Гарольда, ощупывая каждый клочок, каждый участок тела и, бросив в лицо грубую, длинную рубашку из грубого полотна, вышли из камеры, вынося все, даже остатки сапог. Впрочем, стражники тоже вернулись, с аппетитно пахнущей, рассыпчатой кашей и добрым куском мяса. И даже вином в глиняной кружке.
- Отец Бернар велел, - хмуро пояснил один из них, - жри. Прямо сейчас. Я посуду заберу.
Второй страж, тем временем, вынес матрас, одеяло, кувшин и лежанку, бросив на пол добрую охапку соломы.
Из-за внезапного пробуждения Гарольд несколько секунд вообще не понимал, что происходит. Когда он немного пришёл в себя, от ненависти заскрипели зубы. Может это было и необоснованно, но у него забрали совсем новую одежду, распотрошили сапоги, отобрали даже матрас. Здоровяк уставился на него. Торговец несколько секунд смотрел на стражника. Оружия у него не было, в рукопашном бою Гарольда бы просто отделали, магия в тюрьме не работала. Уродливая рожа гада стала всем ненавистным во вселенной. Можно было зарядить ему кружкой по голове, да и кашу туда же. Она могла бы хоть немного закрыть стражнику обзор. Результата никакого, зато какой поворот для гада. Торговец повернулся еде. Ну и пусть его потом отделают, торговец существовал сейчас , завтра его могло уже не быть. Он взял кружку, слегка качнул.
Вино, вроде, было вполне сносным. Пару шиллингов эта кружка наверняка стоила. "И не разворовали ведь". Он перевёл взгляд на ароматную кашу. "Скотство, конечно, так разбрасываться, да и зарезать он меня не зарежет". Торговец взял деревянную ложку, попробовал кашу. Она оказалась очень даже вкусной. Гарольд запил вином, то, освежающей волной пронеслось по пересохшему горлу. "Ладно, иди живой". Торговец слегка улыбнулся.
- Он ещё и лыбится! Жри, тебе сказано, да поторапливайся.
"Долгих лет жизни этому священнику". Нормальная еда добавила немного радости торговцу. Гарольд опять несколько секунд смотрел в никуда. Он боялся смерти, и чтобы он не говорил и не думал, он попросит защиты. Не потому что он верит, не потому что он мечтает, а потому что боится.
- Могу я попросить защиту?
- Ну вот на допросе и попросишь, - стражник отобрал кружку, принюхался к ней, скривился и выплеснул содержимое на пол. - Пошли.

Леоката и Рич

Вели Гарольда недолго, за вывернутую руку, но зато - в пыточную. Впрочем, палача в ней еще не было, зато за столом обнаружился священник средних лет, с красивым, добрым лицом и ухоженными руками. Он поднял голову от бумаг, которые читал с увлечением, и приветливо улыбнулся Гарольду.
- Доброй ночи, сын мой, присаживайтесь.
Стражник, провожавший Гарольда, с силой нажал на плечо, усаживая на неудобный стул, в сидении которого торчал гвоздь.
Гарольд подчинился стражнику - уселся.
- Доброй отец, спасибо за еду. Священник выглядел так, как будто не представляет опасности, но Гарольд чувствовал, какую власть над его жизнью имеет этот человек.
Пыток Гарольд почему-то не боялся, видимо, по-настоящему страшно ему станет уже в процессе. Торговец сидел сгорбившись.
- Меня обвиняют в ереси. Перед тем как отвечу, могу я попросить защиты? - Торговец старался аккуратно подбирать слова, шаг за шагом, слово за словом.
- Разумеется, сын мой, но защитник у вас будет лишь на суде, - с сожалением и отчетливо читаемой на лице скорбью развел руками священник. - Ибо - не обвинитель я, не дознаватель. Лишь квалификатор, отец Бернар. У вас есть свой юрист или же управа предложит?
Понятное дело, своего юриста в Англии у него не было. Но просто согласиться на предложенного управой было глупо - местные поставят местных и на месте решат. Кого он знал из законников? Местный констебль - вряд ли. Тот гад, что отобрал у него лошадь - тоже. Был ещё Клайвелл. Не то, чтобы очень подходящий, зато не арестовавший Гарольда раньше, зная об атаме. Хоть какая-то причастность. Да и в целом, констебль внушал уважение, было бы хорошо иметь его союзником.
- Могу я попросить в качестве защитника констебля Клайвелла?
- Мы его оповестим, сын мой, - кивнул Бернар, помечая что-то на листе бумаги, - а теперь скажите мне, сын мой, вот вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и учите несогласно с верованием и учением святой церкви... А на деле?
- Я.. верующий человек, святой отец. И верую, и учу я в соответствии с учением главы английской Церкви. -Теперь торговец будет клясться в вечной и безумной любви к Англии и, конечно, к её монарху.
- Быть может, - мягко и даже ласково проговорил отец Бернар, заглядывая в глаза Гарольду, - в английской Церкви есть несколько отдельных лиц, принадлежащих к вашей секте. Ведь когда я проповедую, я говорю многое, что у нас общее с вами, например, что есть бог, и вы веруете в часть того, что я проповедую; но в то же время вы можете быть еретиком, отказываясь верить в другие вещи, которым следует веровать.
- Я верю в то, во что верит глава Английской церкви, да хранит Господь Его величество. - Каким бы хорошим законником не был Клайвелл, чего Гарольд не знал, у него было бы мало шансов, признайся он в ереси или в государственной измене на первом же допросе.
- Эти хитрости я знаю, - усмехнулся Бернар, поглаживая пером бумагу, - вы думаете, что каждый должен веровать в то, во что веруют члены вашей секты. Но мы теряем время в подобных разговорах. Скажите прямо: веруете ли вы в бога-отца, бога-сына и бога-духа святого?
- Верую. - Его, наверняка, пытались подловить, но пауза была бы лишь слегка менее губительна, чем ошибка.
- Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии, страдавшего, воскресшего и воcшедшего на небеса?
Отец Бернар истово, искренне вздохнул, возведя очи горе.
- Верую в Иисуса Христа, родившегося от девственницы Марии, страдавшего, воскресшего и вошедшего на небеса. - Говорил он гораздо спокойней, чем отец, но достаточно уверенно. Тут была неточность, пресвятой деву Марию, вроде бы, уже не считали, но Гарольд был недостаточно осведомлён. Спасало то, что первым делом по приезду в Бермондси, она пошел в храм.
Торговец промёрз и сейчас прилагал усилия, чтобы не задрожать. Из-за того, что у него забрали одежду, Гарольд чувствовал себя очень отрешённо от мира за пределами пыточной. Весь мир сейчас свёлся к этой комнате, всё течение времени встало, остановленное холодными каменными стенами и лично священником и его властью.
- Замечательно, - искренне обрадовался отец Бернар и взглянул на одного из стражников, замерших у двери, - сын мой, будьте любезны принести нам вина с пряностями и сласти.
Дождавшись, пока страж выйдет, священник наклонился к столу и доверительно сообщил Гарольду:
- Зябко тут. Да и ехать пришлось по стуже, из-за вас вызвали. Ох, грехи наши тяжкие...
Вернулся стражник, как ни странно, споро и с подносом, на котором были две глиняные кружки, бутылка и бумажный кулек с аппетитными, золотистыми, пахнущими корицей и маслом жареными пирожками. Одну кружку он поставил перед Гарольдом, другую - перед отцом Бернаром и разлил вино.
- Угощайтесь, сын мой, - радушно предложил священник, подавая пример, блаженно щурясь на свечу после доброго глотка, - а вот, к примеру, веруете ли вы, что за обедней, совершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?
- Я верую во все, во что приказывает верить глава английской церкви и священнослужители его. - Гарольду казалось, он скоро начнёт биться головой о стол, повторяя: "Да здравствует король и его церковь, да здравствует король и его церковь, да здравствует король и его церковь!"
- Но, быть может, сын мой, - священник подтолкнул к Гарольду кулек с пирожками и сложил руки на столе, - вы всего лишь считаете в этом учении хорошим для себя то, что в нем согласно с учением ваших ученых? Ну, хорошо, скажите, верите ли вы, что на престоле в алтаре находится тело господа нашего Иисуса Христа?
Торговец протянул руку, с лёгким недоверием взял пирожок, он не знал ответа. Чёрт возьми, создавалось впечатление, что сами священники ещё не определились и любой ответ будет неверным.

- А вы, святой отец, веруете этому?
- Вполне, сын мой, - улыбнулся священник, с умилением наблюдая за едящим Гарольдом.
- И я верю. - Внутри всё сжалось, был ли ответ правильным или священник пытался его обмануть? Пирожок оказался очень вкусным, Гарольд сам не заметил как, проглотил его и потянулся за добавкой.
- А книга катарская тогда откуда, сын мой? - Отец Бернар взирал строго и печально, поигрывая пером.
- Пару дней назад я проезжал через деревню, у тамошних жителей не было воды, я очистил источник, за это один из жителей и дал мне книгу. Я тогда и лицо себе обжог, пытался сжечь тварей, не дающих очистить воду. - Торговец решил говорить правду, лишь слегка сбивая острые углы, что ещё он мог сказать?
- И чем же был отравлен источник, сын мой? - Мягко и сочувственно вопросил отец Бернар.
- Я не особо разбираюсь в магии. - Слегка виновато сказал торговец. - Не знаю заклинание это было или проклятье, но несло от туда чем-то тёмным. Да и твари, которые мешали мне очистить воду были похожи на бесов. Я тогда и лицо себя обжог, отгоняя их. - Ему становилось всё некомфортней, Гарольд не чувствовал себя уверенно и мог совершить ошибку, мог что-то забыть, что-то не учесть.
- Откуда же взялась эта тьма или проклятье? - Встревоженно и взволнованно подался вперед священник, - и где же, где эта несчастная деревня?
Гарольд взглотнул, чёрт возьми, он шёл прямо в пропасть! Как ловко он умудрился попасть не только под ересь, но ещё и под государственную измену! Отравленный источник был делом государства, и торговец, пусть даже по незнанию, полез в него. Надо было попытаться свести всё к одному - или измена, или ересь. Книга и атам явно располагали ко второму. Он изобразил лёгкую дрожь.И дальше говорить слегка преломлённую правду он не мог, в конце концов, его, действительно, было за что вешать.
- Я... - откуда книга, откуда атам? - Я соврал, святой отец. - Торговец виновато опустил голову, положил пирожок, собрал руки в замок на ногах. - Я, простите меня.
- Сказано в Притчах: "Мерзость пред Господом — уста лживые, а говорящие истину благоугодны Ему", - поучения в тоне отца Бернара не слышалось, лишь грусть и сожаление, - в чем же вы соврали, сын мой?
Гарольд ещё слегка согнулся в спине.
- Я украл книгу, - Важно было не запутаться в собственном вранье, вплести его в реальность: Источник, мужчина-еретик, книга, его собственные мотивы.
Ещё одна ошибка и он точно труп.
Священник грустно покачал головой и извлек откуда-то из-под стола сумочку с атамом, не извлекая ритуального ножа из нее.
- Вор бесчестит имя Господне, сын мой. А откуда же у вас сей богомерзкий предмет?
Деревню наверняка должны были проверить, еретик вряд ли бы раскололся даже под пытками, а вот источник был чист.
- Я проезжал через деревушку несколько дней назад, ветхую такую, заброшенную, будто людей там лет пять уже не было. Жители всё-таки нашлись, еле живые. Мужчина, у которого пришлось просить ночлег, еле ходил, его жена и вовсе была при смерти. Оказалось, что в тех местах не было воды. Мужчина рассказал про источник, мол, отравлен. Я из любопытства решил сходить, там везде туман был, пришлось даже компас сделать. Дошел туда, а источник и чистый. - Торговец вытер лицо, не поднимая голову вверх. Было важно выдать себя за гада, хоть немного - в искренне желание, безвозмездно помочь страдающим, вряд ли бы кто-то поверил.
- Ну, я и отнёс мужику ведро, пусть, думаю, сам сначала выпьет, вдруг и правда отравлена. Тот, как увидел чистую воду, начал молитвы какие-то странные читать, чуть не в судорогах биться. Я и решил немного обогатиться, дай, думаю, награду потребую. Ну и потребовал. А гад мне отвечает, что еретику, мол, награда не положена, я разозлился и, как хозяева отвлеклись, книгу и увёл. - Торговец замолчал. Всё должно было совпасть - еретику никто бы не поверил, а история про воровство звучала очень правдоподобно.
- А отчего же, сын мой, вы вначале сказали, что источник очистили из своих сил? - Священник задумчиво записал что-то на листе и проговорил себе под нос, - не забыть завтра госпожу Инхинн пригласить...

Леоката и Рич

Гарольд приподнял голову, изобразил лёгкое удивление.
- От того, что я украл, святой отец.
Инхинн, видимо, была местным магом и должна была проверить его слова. Близилось самое опасное, максимум через пару реплик - священник должен был достать атам. Гарольду опять показалось, что он напрасно тратит время и шансов нет, но деваться ему всё равно было некуда.
Торговец посмотрел священнику в глаза.
- Его я тоже... украл? У оккультистов из Билберри. Атам валялся в храме, среди дюжины трупов, я и решил, что вещь дорогая, а им уже ни к чему. Сам я и не подумал бы его использовать, святой отец. - Залепетал торговец.
- Странные вещи вы воруете, сын мой, очень странные, - задумчиво произнес священник, - но, впрочем, вор не может наследовать царства Божия. Что ж...
Он побарабанил пальцами по столу и поманил стражника.
- Сын мой, отведите господина Брайнса в его узилище. Он, должно быть, устал и хочет спать.
- Спасибо святой отец, доброй ночи. - Было не ясно, нормально ли всё прошло, в любом случае, на полный провал похоже не было.

Камера, ожидаемо, не изменилась. Охапка соломы, сырой пол и сквозящее окно, что, впрочем, было и неплохо - ветерок развеивал миазмы от дыры в полу. Свечи не было и в камере, темнота укутывала мягким и уютным одеялом.

10 января 1535 г. Брентвуд. Тюрьма.

Утро в этой тюрьме начиналось до свету, за окном еще не брезжило, когда новый, невиданый раньше стражник, молодой и плечистый, с красивым, чистым лицом, принес Гарольду завтрак - вяленую рыбу и жареное мясо на листе тонкой и мягкой бумаги. С извинениями забрав кувшин с водой, он вышел, а вместо него в камеру вошел монах, тоже молодой и сильный. Дверь за ним захлопнулась, траурно зазвенели ключи.
- Брат Джозеф, - представился монах, - не смущайтесь, трапезничайте.
- Спасибо. - Торговец попробовал рыбу, та оказалась ужасно солёной. Он положил её на место. Гады вынесли воду, видимо решили его наказать. Сделать он с этим ничего не мог, оставалось только не наесться соли.
- Я пришел, дабы вашу душу отклонить от греха воровства. Не крадите, но работайте, чтобы давать!
"Замечательно!" Проповедь означала, как минимум то, что измена государству и королю превратилась в воровство у еретиков. Видимо, все вчерашние усилия пошли ему на пользу, и вместо дыбы, он пока останется без воды. Хотя, торговец взглянул туда, где стоял кувшин, не то чтобы он был рад такому наказанию.
- Что такое кража? - продолжал тем временем монах. - С одной стороны, мы все считаем неправильным красть и воровать, и полагаем, что знаем определение этих слов. В Исходе любой может найти законы, определяющие как реагировать, например, на кражу животных. Если кто-то украл животное, которое позже у него обнаруживали, то закон требовал, чтобы вор вернул пострадавшему в два раза больше украденного. Идея наказания заключается в том, что вор терял ровно столько, сколько он надеялся приобрести. Если животное или предмет были проданы, тогда требовалось, чтобы вор заплатил в четыре или пять раз больше. Целью закона было ограничение получаемого с вора возмещения. Бытовые кражи не являлись преступлением, которое каралось смертью. Ограничивая требуемую компенсацию, Ветхий Завет проявлял больше милости, чем соседние народы. Соответствующее правосудие исключали месть и обострение отношений. Иное дело, похищение детей. За такое преступление Исход 21:16 приговаривает к смертной казни. Похищение и последующая продажа в рабство были для семьи похищенного тем же, что и убийство. Преступление было настолько тяжелым, что смерть была адекватным наказанием. Библия также проясняет вопрос о краже земли. Она запрещает передвигать «давнюю межу» - камень, означавший границу участка. В древнем Израиле Бог дал племенам в наследство землю. Каждое колено разделило землю между племенами, которые, в свою очередь, выделили участки каждому семейству. Следовательно, передвинуть границу означало кражу. Это была кража не только соседского владения, но, в конечном счете, Божьего, потому что Он повелел разделить землю.
Мы можем считать это всего лишь древней формой кражи, но кто из нас не передвигал границы, возводя забор, с целью экономии своей земли? Мы попадаем под библейское описание кражи немного чаще, чем мы думаем.
Воровство, это когда кто-либо берёт что-то чужое, не принадлежащее, - Гарольд пытался думать о чём-то своём и лишь делать вид, что вслушивается в слова священника, но у него никак не получалось. - ему. Принято считать, что красть можно только у другого человека. Но человек умудряется воровать у самого себя и даже у Бога.
Самому святому можно предъявить обвинение: детское воровство. Почти каждый ребенок хотя бы одни раз пробует что-нибудь украсть. Поэтому все причастны греху воровства! Но если ребёнок берет, потому что ему хочется, то взрослый человек уже ищет оправдания. От самого безобидного – “я не знал”, до исполненного чувства собственной правоты – “я взял своё”. Так или иначе – это и есть оправдание. Точнее самооправдание.
Интересно, что воровство всегда связано с ещё одним грехом – обманом. Вор обманывает, чтобы украсть. А в случае самооправдания он обманывает себя!
Но можно ли красть у Бога? Да. Вот слова самого Бога:
Можно ли человеку обкрадывать Бога? А вы обкрадываете Меня. Скажете: “чем обкрадываем мы Тебя?” Десятиною и приношениями. Проклятием вы прокляты, потому что вы — весь народ — обкрадываете Меня. (Мал.3:8-9)

Леоката и Рич

Вот так очень жёстко Библия говорит о воровстве у Бога. Люди забыли, что всё на этой земле, в том числе и мы, принадлежит Господу. Он же не требует всего, но лишь определённую часть, чтобы напомнить нам о спасительной “зависимости” человека от Бога. Но человек готов приносить свои жертвы Богу только в минуты крайней нужды. Когда же наступает затишье, достаток – он расслабляется и начинает оправдываться: “Я тяжело работал”, “Я имею далеко идущие планы”, “Я успешен и независим”. Порой в своей гордости мы заходим так далеко, что чувствуем полную независимость распоряжаться средствами, которые у нас есть, забывая, Кто настоящий Владелец имущества. Ведь нам на короткое время дали в управление все эти средства. Можно ли быть неблагодарным Всевышнему всегда находя средства на свои слабости и забывая нужды Бога на этой Земле? Никакие иконы в церкви или дома не помогут, если ты имеешь в себе гордость. Даже осенив себя крёстным знамением – ты останешься вором.
Желание чувствовать независимость от Бога и его заповедей – признак гордости и главный грех Сатаны.
Но воруют у Бога не только деньги. Есть кража пострашнее. У Бога крадут людей! И сегодня этот грех особенно процветает. Как это делают? Любые действия, знания и привычки, которые отвращают человека от Бога – это воровство. Ведь мы не свои. За нас умирал Сын Божий:
“…со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца…”. (1Пет.1:17-19)
Очень часто мы сами не против быть “украденными”. Мы позволяем людям, обстоятельствам и традициям отвратить нас от Бога. Таким образом, чувствуя меньше ответственности перед Ним. Нам нравится эта страна иллюзий. Страна самооправдания! Страна самообмана! Страна, где не принято поднимать глаза вверх, чтобы вдруг не увидеть “настоящего бога” – правителя этой страны. Но ответственность, согласно Библии, обязательно наступит.
Надо хорошо подумать, не на опасном ли я пути? Что я слушаю, на что смотрю… во что и кому верю? Ничто не должно разделять меня с моим Господом. С живым Господом. С тем Который говорит ко мне. Который не успокаивает меня, но показывает насколько я грешен. Который предлагает мне Своё оправдание и Свой покой. Который отвечает на мои молитвы Веры. Который открывается мне в Своём Слове – Библии.
Возможно, сегодня настало то время, когда пришла пора встрепенуться от спячки. Сбросить оковы убаюкивающего обмана. И как можно скорее покинуть страну иллюзий и мнимого покоя, хозяин которой вор от начала – Сатана и Диавол. Восьмой заповедью Господь Бог запрещает кражу, то есть присвоение каким бы то ни было образом того, что принадлежит другим.
Запрещая все виды отнятия собственности у ближнего, эта заповедь повелевает нам быть бескорыстными, щедрыми, честными, трудолюбивыми, милосердными и правдивыми. Чтобы не грешить против этой заповеди, необходимо любить другого, как самого себя, и не делать другим того, чего сам себе не желаешь.
Самая же высшая добродетель, внушаемая восьмой заповедью, - это совершенное нестяжание, отречение от всякой собственности и даже желания ее. Но к этой добродетели Господь обязывает не всех , а только тех, которые желают достигнуть высшего нравственного совершенства: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах» (Мф. 19, 21). Грехи же против против восьмой заповеди таковы: «Не будь грабителем» (Притч. 22, 22). У всякой вещи на земле есть свой владелец, и насильственное отнятие вещи у ее хозяина является грабежом (например, когда у человека вырывают сумку из рук и убегают). Когда же это насилие бывает с оружием в руках и с угрозами в адрес ограбляемого, тогда грабеж перерастает в разбой, то есть в еще более страшное и мерзкое преступление. Тем преступнее грабеж, чем публичнее он совершается (ибо это означает, что преступник не боится и совершенно не стыдится людей). Грехом является также неоказание помощи ближнему во время грабительского нападения на него. Например, услышав крик «грабят», спрятаться в сторону или закрыть окна своей квартиры - большая вина, потому что таким действием мы допускаем свершиться грабежу беспрепятственно. Здесь и трусость и равнодушие к горю ближнего, а главное, крайний эгоизм, который показывает наше гибельное духовное состояние. Если мы физически не может помешать грабежу, то должны или немедленно вызвать стражу, или криком призвать окружающих на помощь, морально и психологически поддержать жертву разбойного нападения. «Воры... - Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6,10). Если же отказано им в Царстве Небесном, то значит уготованы им ад и вечная мука. Казалось бы, как перед такой угрозой не остановиться вору! Между тем страсть легкой наживы и плотских развлечений становится сильнее страха наказания, предреченного Господом.
Часто подстрекает к повторению краж невоздержанная, разгульная жизнь, увлечение пьянством . Так как существенным признаком кражи в противоположность грабежу является ее тайность, совершение преступного действия при отсутствии хозяина вещей и отсюда неприменение насилия и угроз, то многим ворам нравится их греховная деятельность в силу той хитрости и умения, с которой они совершают ее. Иной раз вор не успевает воспользоваться украденной вещью, потому что бывает задержан на месте преступления или вскоре после него. Но нравственная вина воровства все равно остается на нем. Вина эта в том, что вор безжалостно отнимает у других то, что они приобретали в течение многих лет, большей частью тяжелым и упорным трудом. Часто вся семья обворованного остается без куска хлеба и голодает; другие вынуждены предпринимать излишние траты, чтобы защититься от воровства. Вор - это самый злой враг собственности и благосостояния ближних, каковы бы ни были мотивы воровства, они не извинительны и не оправдают его на Страшном Суде. Если человек хочет покаяться и оставить воровство, то он должен вернуть (если это возможно) людям похищенное, понести церковную епитимию, (Василий Великий пр.61) и впредь трудиться и зарабатывать на хлеб насущный своими руками (Еф. 4, 28). Личный труд научит его ценить и чужие труды. Зная по опыту, чего стоят деньги или вещи, бывший вор поймет, что ощущает обкраденный человек, и не будет впредь касаться чужой собственности. Кто принимает на сохранение или покупает краденное, тот в определенной мере соучаствует в грехе воровства. И действительно, если бы не было принимающих и покупающих краденые вещи, то большинство воров было бы вынуждено оставить свой промысл, потому что наличные деньги украсть удается нечасто, а вещи, если их нельзя сбыть, становятся ненужными. Таким образом, сокрыватели и покупатели краденного, не совершая лично кражи и даже прямо не содействуя воровству, в то же время поддерживают этот вид преступности.

«Татем прииматель (кто принимает воров) едино лето да не причастится» (Номоканон пр.47), так карает подобных людей церковное правило. Виновны не только те, кто принимает заведомо краденое, но и те, кто покупает вещи сомнительного происхождения. Пусть продавец не скажет, что вещь краденная и даже уверяет покупателя в противном, однако дешевая цена вещи и обстоятельства продажи могут насторожить покупателя. Поэтому если есть сомнение, то лучше удержаться от покупки вещи сомнительного происхождения.
Произнося эту речь, молодой монах заметно воодушевился, глаза его горели огнем веры, а голос становился все проникновеннее. Закончив, он торжествующе, с верой в себя и Бога, оглядел Гарольда.
- Все ли вам понятно, сын мой?
Может было бы лучше, если бы его просто подняли на дыбу? Хотя, конечно, священники наверняка припасли и такую меру. Всю проповедь, торговец пытался не зевать, и от этого становилось ещё скучнее. Удивительно, как человек мог говорить так много без запинок.
- Да, но святой отец, вы столько говорили, у вас не пересохло в горле, я бы предложил вам воды, но её зачем-то унесли.
- Слово Господне утомлять не может, оно - родник живительный, - сообщил ему монах и оглядел нетронутый завтрак, - отчего вы не трапезничаете? Не нравится?
- Что вы, святой отец. Я просто жду пока принесут воду, чтобы было чем запить. Вы не хотите присоединиться к трапезе, если не брезгуете, конечно? - Воду ему всё равно бы не дали, но посмотреть на реакцию священника было интересно. Тот вряд ли мог проигнорировать слово "брезгуете". Главное, было не сболтнуть чего лишнего.
- Пост, сын мой, - вздохнул Джозеф и постучал в дверь кулаком, - лишь узники, путники, непраздные и дети освобождаются от него. Роджер! Узник трапезничать отказывается!
- Понял, - лениво отозвались из-за двери красивым тенором и послышался шум шагов, затихающий дальше по коридору.
- Сын мой, пища необходима телу, дабы укреплялся дух, - мягко упрекнул Гарольда брат Джозеф, складывая руки молитвенно.
- Да, вы правы святой отец. Но перед тем как меня лишат воды, я лишь хотел сказать, что я уже невыносимо страдаю от осознания вины, и страдания физические только заглушат ужасную, мучительную боль страданий душевных, которая только наросла после вашей пламенной проповеди. - Без воды он сидеть не хотел, а священник был молодой, хоть и пламенно верующий, мог и дать слабину. Гарольд пытался говорить искренне.
Брат Джозеф открыл было рот, чтобы ответить, но вернулся Роджер, оказавшийся тем самым красивым и молодым стражником. В руках у него была глубокая миска с серой жижей, пахнущей рыбой и большая воронка. Его напарник, стражник постарше с окладистой бородой и усами, держал в руках веревку.
- Кушать отказываемся? - Тоном няньки поинтересовался Роджер, пока второй страж направился с веревкой к Гарольду. - Ну ничего, накормим.
- Да не отказываюсь я, вы хоть бы пол дня подождали, перед тем как в горло заливать. Ладно, святой отец, до свидания, вижу вам особо нечего мне сказать. - Торговец подтащил к себе бумагу с едой. Надо было подождать пока все выйдут и просто выкинуть всё в яму, хотя вряд ли его оставят без присмотра.
Голова торговца оказалась зажата между коленями и руками бородатого, тело спутано веревкой, а в рот безжалостно была вставлена воронка, и Гарольд почувствовал, как в горло медленно полилась соленая, мелко размятая рыба.
- Госпожа Инхинн сказала, что надо кушать, - наставительно говорил молодой страж, ложка за ложкой скармливая Гарольду содержимое миски. - С госпожой Инхинн не спорят.
Наконец, пытка едой закончилась, Гарольда развязали и, пнув напоследок в бок, Роджер увел за собой и напарника, и монаха. В камере воцарилась тишина, не разбавляемая ни шагами за дверью, ни пробуждающейся жаждой. И царила эта тишина до вечера, делая мучения нестерпимыми.

с Леокатой и Ричем

К ночи за Гарольдом пришли. Все тот же Роджер, прозвенев ключами траурный марш, за шиворот отволок торговца в пыточную и швырнул на пол.
Пыточная, в которой намедни допрашивали Гарольда, выглядела также - и будто вновь. Ярко полыхали факелы в начищенных до блеска настенных бронзовых держалах, и их свет отражался от кресла допросов, унизанного шипами так густо, что невольно вспоминалась спина ежа. Правда, еж этот должен был быть металлическим и с ремнями, но все же, сравнение казалось верным. На покрытом белым полотном столе в порядке были разложены блестящие, а оттого особо жуткие и хищные, инструменты: иглы, тиски и молотки, пилы с причудливыми лезвиями, ножницы и ножи. Браслеты и кольца. Тиски, воротники и странные двусторонние вилки. Трубки и меха. Черным деревом тепло и уютно отражал огонь жаровни деревянный стул, больше похожий на трон, но с двумя отверстиями в спинке, и сидение, похожее на козлы для распиливания дров, утыканное иглами, смотрелось рядом с ним зловеще. Короткий кол на треноге, стоящий под арочным порталом, через кольца в потолке которого были пропущены цепи и веревки, явно недавно мыли и скоблили дочиста, до светлого дерева. Дыба, расположенная недалеко от продолговатой ямы в полу, прикрытой решеткой, под которой тлели уголья, была очень чистой тоже. Холодным огнем горели все ее шестеренки и колесики, манила она в смертельные объятия своих оков и казалась почти ложем любви. А еще там были странные прессы и давильни, бочки с водой. И был отец Бернар, сидевший все в том же кресле за столом. И констебль Хайтауэр. И палач с двумя помощниками, возившимися у ямы-жаровни.
Гарольд захлестнула злоба. Эти сукины дети решили, что они вправе его пытать. Вправе ломать ему кости и драть кожу. Этого надо было ожидать, и он ожидал. Но как же он сейчас ненавидел этих людей, он бы проломал им черепа, вспорол животы, вырезал бы их семьи, выбил им зубы. Гады сейчас будут строить из себя благодетелей. Оба в поте лица работают во благо задницы его величества. Торговец постарался изобразить с трудом скрываемый страх.
Палаческие подмастерья, почти одинаковые, крепкие и коротко стриженые парни, ставили над ямой длинную металлическую решётку на коротких ножках. Палач - смотрел. Помощники кряхтели, ворочая тяжёлое блестящее ложе, а палач просто смотрел. Госпожа Анастасия Инхинн в своё время натаскалась тяжестей вволю, и теперь, как обычно, наблюдала за помощниками без тени сочувствия, но внимательно. Решётку обязательно следовало разместить точно над центром ямы, иначе края её могли помешать направить жар углей в нужную точку. При этом жаровня, вероятно, сегодня была не нужна, просто госпожа Инхинн ценила порядок, а, значит, помощники ценили его тоже. Потом скажут спасибо. И за порядок, и за потраченные силы. Она поддёрнула чуть выше завёрнутые рукава тёмно-синей шелковой рубашки, поправила глубокий вырез, наслаждаясь прохладой ткани на плечах и груди. Коснулась небольшого крестика на бархотке и с удовольствием прислушалась к пульсации магии. Спасибо Господу и отцу Бернару за маленькие привилегии её положения. Огранёные каплями ониксы, свисавшие на цепочках рядом с крестом, гудели согласно. Да. Сегодня определённо хорошая ночь. Госпожа Анастасия Инхинн, с отличием закончившая Alma Mater Rudolphina Vindobonensis, любила свою работу. И на подследственного оглянулась, качнув вплетёнными в тонкую косичку у виска странными радужными перьями, не сразу. Только когда решётка, провизжав напоследок по каменному полу, заняла положенное место. Порядок был важен. Гарольд Брайнс - нет.
- Доброго вечера, сын мой, - приветливо и радушно поздоровался отец Бернар, точно принимал не в пыточной, а в гостиной, - позвольте представить вам госпожу Анастасию Инхинн, лучшую в ремесле. Прежде чем мы продолжим вчерашний разговор, внимательно послушайте, что она вам скажет.
Торговец промолчал, взглянул на женщину: большие серые глаза, чуть скуластое лицо, вполне симпатичная. Как же всё было плохо, стоило ещё в коридоре кинуться на стражника, сейчас бы его просто заломали.
- Господин Гарольд Брайнс, - голос у Анастасии был глубоким, грудным, с лёгкой хрипотцой. Очень подходящим для ремесла. - Божьей милостью отец Бернар внимательно изучил материалы вашего дела и нашёл, что путаетесь вы в ответах своих, и при этом доказательства вины достаточны и неопровержимы. Поэтому желает он выслушать правду из ваших уст, с тем, чтобы не слышали более судьи лжи вашей. Поэтому решено этого дня, в этом часу подвергнуть вас пытке. Смирите гордыню, господин Брайнс, и отрекитесь от бесов, что толкают вас на ложь. Покайтесь в грехах и преступлениях ваших, будьте благоразумны в словах и мыслях своих, - говорила она, вопреки увещевательным словам, спокойно, почти равнодушно. - И обретёте прощение и жизнь вечную. Вы меня понимаете?
Отец Бернар, слушавший ее с плохо скрываемыми гордостью и восхищением, согласно кивнул, доставая тщательно заточенное перо. Сколько госпожа Инхинн помнила, писал он всегда сам, несмотря на полагающихся квалификатору клерков. Писал четко и разборчиво, почти каллиграфически, не взирая на скорость допросов и не упуская ни одного слова.
- Понял.

"Как же всё было плохо, как же плохо". К женщине он ненависти не испытывал, скорее всего, до тех пор, пока та не начала вытаскивать ему ногти. Сделать он всё равно ничего не мог, оставалось только попытаться не выдать ничего. Плохо бы было, окажись женщина телепаткой.
- Хорошо. Теперь же, если позволите, господин Брайнс, я покажу и опишу то, что ждёт вас, буде станете упорствовать в заблуждениях ваших, - Анастасия повернулась к дыбе и ласкающе провела рукой по начищенному дереву, коснулась стального рычага, стоявшего сейчас вертикально. В ожидании. - Дыба, да будет вам известно, относится к лёгким воздействиям. Вы знаете, что тело может растянуться почти на локоть прежде, чем начнут рваться суставы? Человеческое тело - очень крепкое, Гарольд. Оно может вынести многое. Боль, которую при этом испытываешь, можно сравнить лишь со звуком бомбарды, низким, пронизывающим до самой души, - голос её звучал почти нежно. С ужасающей симпатией. - Даже если не делать надрезов этим ножом или не вырывать куски кожи этими щипцами. Которые, к слову, можно предварительно раскалить. Тогда чувства сливаются в фугу. Боль. Отчаяние. Беспомощность. Бесы это ненавидят. Вы понимаете, господин Брайнс?
Гарольд даже не знал, что думать. Чуть выше живота появилось неприятное сосущее чувство. Он пытался сопротивляться страху, но никакой надежды не было. Появилось желание послать всех к чёрту и предложить перейти непосредственно к процессу, но он промолчал. Так торговец мог только умножить свои мучения.
- Сын мой, - мягко и настойчиво заговорил Бернар, коротко кивая Анастасии, - должен предупредить вас, в отсутствие защитника, что молчание - знак согласия. А потому, не имеет значения - говорите вы или же умалчиваете.
О бесе молчания Бернар, судя по лицу, решил умолчать. И это образовывало забавный парадокс. Silens de silentio.
Слушая этого выблядка, можно было представить, что Гарольд должен был прыгать от счастья, что его решили истерзать. Не забывая, при этом проникаться уважением к церкви, и лично к этому её представителю. Торговец сжал зубы. "Послушаете мои крики, святой отец, по-моему, вам больше ничего и не надо".
- Понимаете, - равнодушно констатировала Анастасия и в два шага отошла к толстому клинообразному колу, схваченному металлическими обручами. Коснулась висевшей над ним цепи, отчего та, качнувшись, мелодично звякнула о соседку. - Это - Culla di Giuda, господин Брайнс, "колыбель Иуды". Сначала вас поднимают над острием, а затем, под звон цепей и тяжёлое дыхание моих мальчиков - работа подмастерья непроста - опускают. Медленно. Будь вы женщиной, Гарольд, то конец клина мы направили бы во влагалище. Vagina. Но поскольку вы мужчина, то вставим его в ваш анус, после чего, стоит чуточку отпустить цепи, ваше тело под собственным весом будет давить всё сильнее... впрочем, вы ведь и сами видите, насколько клин широк. Здесь речь идёт уже не о пении связок, а о кастаньетах расходящихся костей, симфонии смещаемых органов, стальных искрах агонии, равной которой нет. Изысканная мелодия, к которой может добавиться, например, этот замечательный инструмент, - она коснулась обтянутой замшей рукояти метрового кожаного кнута. - Вы знаете, многие палачи вымачивают кончик кнута в молоке, или вставляют гвозди между слоями кожи. Совершенно redundantly. Мастер в состоянии создать такую сюиту, что человек после этого походит на кусок освежеванного мяса - и всё ещё живёт! Всё ещё может говорить и взойти потом на костёр. Всё ещё вздрагивает от малейшего касания, даже если на него сядет муха. Но вот жить потом... сможет едва ли. Но эта музыка стоит жизни. Вы поняли меня, господин Брайнс?
"Надо думать о полях, надо попытаться отвлечься". Гарольд опять промолчал, торговец смотрел в никуда, пытаясь не обращать внимания на орудия пыток. "Поля, вспомнить чудесные, бескрайние просторы, бриз". Было бы совсем обидно пережить эти муки и остаться калекой. Пройдёт несколько месяцев, конечно, если он выживет, и он найдёт этого сукиного сына и констебля. "Боже, лишь бы у них оказались маленькие дети, а мне хватило сил и упорства". Это бы было бы настоящее правосудие, настоящая кара Божья. Торговцу стало немного легче.
- Понимаете, - снова ответила за него Анастасия и повернулась к бочке с водой. Взяла большой ковш, зачерпнула воды и медленно, струйкой, вылила её обратно. Остаток поднесла к губам, и на грудь упали несколько упущенных капель, пробежали по коже, скрылись под шелковым отворотом. Торговец взглотнул. Прежде, чем продолжать, женщина довольно вздохнула. - Наконец, господин Брайнс, есть вода. То, что жизненно необходимо нам, что придаёт сил, чего мы жаждем после тяжелого дня, когда мучит жажда. Как же это может стать пыткой, спросите вы? Я скажу. Сначала берётся вот эта мягкая, тончайшая трубка из ткани, которая затем вместе с водой через эту воронку вводится вам, Гарольд, в горло. Длина трубки отмерена так, что она доходит до самого желудка, и, поверьте, это ощущение, когда влажная ткань облегает горло, гортань, уходит так глубоко, как только возможно... когда она мешает дышать, заставляя задыхаться, алкать воздуха, вместо которого льётся лишь вода - вы, наверное, вспомните переливы ручьёв, ноты, с какими струя воды падает с камней в источник, прекрасные трели, с которыми пробивается родник. Но кроме этой музыки, Гарольд, вы испытаете всё, что чувствует тонущий человек, только - не сможете утонуть. Миг за мигом, минута за минутой. Час. За часом, - ей не нужно было оглядываться на квалификатора, чтобы понять, что тот чувствует. Бернар устал. Катарская деревня, в которой приходилось ломать упрямых фанатиков, измотала его. А этот вот Брайнс - добивал. - Вы понимаете меня, господин Брайнс? Вы готовы очиститься, как тот источник?
Стало совсем тошно, страх всё быстрее нарастал, захлёстывая сознание, волна за волной. Торговец дышал всё чаще, начал слегка дрожать. И ведь пытать его собрались за спасение людей, за одно из немногих добрых дел. И эти скоты, обрекшие целую деревню: стариков, женщин и детей на страшную смерть, теперь хотят истерзать его. Скоты, потратившие на пыточные инструменты железа, которого бы хватило на десяток плугов. Скоты, которые считали себя праведниками,замучивая людей до смерти. Если кто в комнате и мог попасть в царство божье, то скорее он, чем они. Скорее он был ближе к Богу, скорее он имел право спрашивать с них, а не они с него. "Очистится, как источник?" Звучало интересно, учитывая, что чистил источник торговец именно от их проклятья.
- Понимаете, - заключила Анастасия Инхинн и кивнула помощникам.
Те споро содрали с Гарольда одежду и взгромоздили торговца на дыбу. Брайнс что-то невнятно лепетал, дрожал, но не сопротивлялся, когда вокруг рук и ног затягивались ремни. Затем один из почти неотличимых подмастерьев споро заработал рычагом, выбирая слабину, пока Гарольд не вытянулся на уложенном под спину округлом выступе. Боли пока что не было, лишь неудобство. И обещанная беспомощность.
Анастасия подошла ближе, оглядывая тело Гарольда, уделяя особенное внимание шрамам. Холодно, оценивающе. Словно прикидывая, насколько растянутый перед ней человек привычен к боли.

с Леокатой и Ричем

- Разумеется, совершенно особый инструмент - это руки палача. Но они не нуждаются ни в представлении, ни в описаниях.
Она наклонилась над Гарольдом, провела ладонями подмышками - и торговца пронзила резкая, яркая боль от ожога, который по мере неторопливого движения рук сменялся прохладой. Но - не сразу. Закончив с волосами там, Анастасия отодвинулась, и Гарольд почувствовал, как прохладные, и одновременно горячие ладони легли на пах. Обняли мошонку.
Торговец застонал. Видимо сам мир решил оставить его без единого волоска. Главное было не обращать внимания на нежные и одновременно безумно жгучие женские руки, которые плавно переходили к паху. Одежду с него сняли, и такими темпами палачу не понадобилось бы особой магии, чтобы понять, о чём торговец думает. Очередной порыв боли выбил из головы и эти мысли, нарастали обида и страх.
Покончив с процедурой, Анастасия ещё раз оглядела подследственного, кивнула сама себе и отошла, чтобы быстро записать что-то на листке бумаги. Помощник без слов передал письмо Бернару, а сама госпожа Инхинн снова встала над Гарольдом и одним плавным движением стянула с плеч рубашку, оставшись полуобнажённой. Ни один из подмастерьев на неё даже не взглянул, хотя смотреть было, на что. Смотреть можно было на небольшую, но красивой формы грудь с розовыми сосками, ярко выделявшимися на чистой белоснежной коже. На плоский рельефный живот, на рельефные мышцы - не такие мощные, как у стриженых парней, но красиво выпуклые, и говорившие о немалой силе тоже. Можно было смотреть, даже пялиться но - не смотрели. И тем более не пялились. Зато протянутую за спину рубашку забрали и аккуратно сложили на скамье поодаль от инструментов. Анастасия потянулась, с удовольствием, как кошка, а отец Бернар, дотошный квалификатор, гордость ведомства Кранмера, выполняющий свою работу точно и чисто, утомленно вздохнул и поинтересовался добродушно и мягко, отчасти даже с сожалением:
- Сын мой, давайте, все же, проясним с вами следующий вопрос: откуда у вас книга богомерзких еретиков катаров?
Торговец ещё несколько секунд тяжело и хрипло дышал. Боль медленно улеглась, уходя вглубь тела, превращаясь в страх. Гарольд удивился, такого от женщины он совсем не ожидал. В отличие от помощников, в удовольствии созерцать отказывать себе он не собирался - всё равно его пытали. Гарольд медленно провёл взглядом по изгибу талии, к подмышкам, шее, носику. Только через секунду торговец вздрогнул, отвлёкся от чудесных изгибов и ответил.
- Она была у мужчины в деревне. - От безумной жажды и натуги голос был ломаным, с хрипцой.
- Сын мой, - отец Бернар покачал головой укоризненно и в голосе его слышалась скорбь. Но Анастасии, прочитав записку, он кивнул резко и даже злобно, - между "она была у кого-то" и "оказалась у меня" есть как минимум одно действие, говорящее об акте перехода книги из рук в руки тем или иным способом. Давайте еще раз: откуда у вас катарское Писание?
И, стоило священнику договорить, как Анастасия потянула за рычаг дыбы, остановившись только спустя три щелчка равнодушного механизма, который растянул Гарольда ещё больше. Не сильно. Но уже - с намёком на боль в суставах. Обещанием. Лёгким похрустыванием.
Торговец всхрипнул. "Как он получил книгу?" Точно не заработал - с хозяином он не договаривался, сам очистил источник, сам начал что-то требовать. Не дай мужчина ему книгу, он бы его ещё и убил. "Я - то знаю, что убил бы". Он присвоил его имущесто, и если бы хозяин не достал книгу сам, торговец бы зарезал и его и его жену. Да, Гарольд бы убил обоих, если бы пришлось.
- Да я вообще хотел убить обоих, и его и жену! Передумал в последний момент.
- Это не ответ на вопрос, сын мой, - покачал головой Бернар, - да и не больно вам еще, чтобы околесицу нести. Всего-то три деления... Помышлять же об убийстве - грех. Но терпение - добродетель, а потому спрашиваю вас в третий раз: откуда у вас катарское Писание?
Анастасия задумчиво погладила рычаг, склонила голову, глядя на Гарольда. Провела пальцем по натянутой коже руки, словно хозяйка, пробующая мясо на свежесть. Но усиливать пытку пока что не стала.
"И вы серьёзно надеетесь на какой-то эмоциональный всплеск, когда я скажу вам,скотам, неправду?" Гарольд бы сплюнул на пол да было нечем. "Украл или не украл - не ваше собачье дело! Я абсолютно прав, я спас людей, и если есть Бог, то сделает он мои слова поравдой, а ваши ложью! Потому что вы скоты, правды недостойные".
- Украл!

Рычаг щёлкнул. Потом ещё и ещё, и ещё раз. Анастасия же, не изменившись в лице, положила руку на лишённую волос грудь Гарольда, защемила между пальцами складку мяса на рёбрах и торговца пронзила боль, которая не шла ни в какое сравнение с тем, что было раньше. По пыточной разнёсся запах горелого мяса. Тянулось это всего несколько секунд, и так же внезапно, как появилась, боль исчезла, словно ничего не было, оставив только покрасневшую кожу. Госпожа Инхинн же равнодушно приняла из рук помощника исписанный мелким почерком лист и небрежно глянула на строчки. Бегло. Словно знала наизусть. И ответила вместо квалификатора.
- Господин Брайнс. Вчера вы показали, что книгу вам дал один из жителей деревни. Катары это подтвердили, что позволяет сделать вывод, что первоначальные ваши слова являются правдой. Узнать о смене показаний в деревне не могли никак. Вы упорствуете, господин Брайнс. Позволяете демонам управлять своим пока ещё целым ртом, ворочать пока ещё не выжженым языком, дышать пока что не заполненными дымом и водой лёгкими. Отрекитесь от них. Или - не отрекайтесь. Господь дал людям право выбора, но и милостью Своей даровал нам право и возможность изгонять бесов, делая пребывание в телесной оболочке невыносимой для них. Поэтому мы будем продолжать, пока вы не увидите свет истинный, Lux Aeterna. Откуда у вас катарское Писание?
Гарольд меньше секунды копался в воспоминаниях. Обман, ещё обман, изнасилование рабыни, воровство. Он постарался вспомнить во всех мелочах тот момент, когда его поймали за воровством хлеба. Перед глазами появилось сухое, желтое поле пшеницы, палящее, дурманящее солнце. Приземистый, зажиревший испанец в черной шляпе, в промокшей от пота желтоватой рубахе. Это - хозяин поля. В руке у него чёрный хлыст, с кончика капает кровь Гарольда. Жгуче болит спина. Страх, чувство вины, обиды. Испанец хриплым, зажратым голосом спрашивает: "Ну так что, всё-таки украл?"
Детский голос из прошлого смешался с бормотанием от жажды, хрипом.
- Я украл.
- Дьявол, господин Брайнс, даёт прислужникам своим силы выносить муки так, словно их нет, - рассудительно заметила Анастасия, поглаживая живот Гарольда. Кожа под её рукой начала нагреваться, сначала просто предвкушая, потом - ощущая жар. И в этот раз он не прекращался, медленно нарастая. Воздух над ладонью дрожал. - Богословы считают, это возможно потому, что пламя Геенны так горячо и мучительно, что с ним ничто не сравнится. Опять же, они заблуждаются. Вы знаете, как прожигает мясо синий огонь? Белый? Не хуже меча. Или клейма. Вот так, - обожённая кожа не немела, напротив, становилась, казалось, всё чувствительнее. - Когда говорит он ложь - говорит свое.
Устало вздохнувший Бернар подхватил ее слова, точно ждал их.
- Ибо лжец и отец лжи. Упорствующие в заблуждениях своих не спасутся, сын мой. Отчего вы думаете, что можете скрыть истину за покровами, подобно Саломее? Пряча ее среди вранья? Откуда у вас катарское Писание, сын мой?
- Мммм! Ммм. Ммм. Шайсе! Мммм. Мммм.
Торговец не понимал - до деревни они едва бы успели добраться, допрашивать мужчину, наверняка, тоже пришлось бы с пристрастием. В палача, который мог отчётливо читать мысли, верилось с трудом, но если так и было, если женщина чувствовала, что чувствует он - шансов было мало. Он уже пробовал убедить себя, что не врёт, тогда она, наверняка, почувствовала его пренебрежение. Торговец пытался вызвать чувство и мысли из воспоминаний, когда он действительно воровал - не помогло. Либо ему надо было проявить чуть больше стойкости, попробовать один и тот же метод несколько раз, либо были факторы, о которых Гарольд не знал. Он рано или поздно заговорит, он не выдержит мучений. Торговец местами просто не верил, что может быть так больно. Как же хотелось вспомнить всю родню этих скотов, обругать их так грязно, как только можно.
- Мне дал её мужчина. - Торговец говорил с паузами, каждый раз перебарывая боль. Казалось, скоро он вообще не сможет думать.
Боль от ожогов пропала вмиг, словно и не было, сменившись прохладой. Осталось только напряжение в растянутых суставах. Анастасия, отняв руку, выпрямилась. По груди её стекла капелька пота.
- Видите, Гарольд, как хорошо говорить правду? Пусть стоны сливаются в небесный хорал, но истина - приятна Господу. Только ваш ответ неполон. Что за мужчина? За что он дал вам книгу?
Гарольду показалось, что у него отнялось тело. Словно на торговца час орали, а теперь резко наступила полная тишина. Как они определили, что он не лжет? Почему так резко ослабилм хватку? Он вздохнул. Дальше мучаться было бесполезно, он чего-то не знал.
- Он хотел отблагодарить меня за очистку источника.
- Говорящие ложь погибнут и не спасутся, но правдивые узреют Царствие Небесное, - вздохнул Бернар, быстро записывая на листе бумаги ответ, - какой мужчина дал вам книгу, сын мой, в благодарность за это деяние?

с Леокатой и Ричем

"Ой, да иди ты к чёрту" - не сдержался Гарольд, даже допуская, что его мысли читают.
- Его имени я не узнавал, один из первых домов на въезде.
Анастасия нежно коснулась пальцами внутренней стороны его бедра, и Гарольда снова пронзила боль от ожога. Тело упорно отказывалось к ней привыкать.
- На въезде куда? Господин Брайнс, на вопросы следует отвечать полно, подробно и без увёрток. Музыку портит даже единственная выпавшая нота, а мы ведь не можем себе такого позволить, правда?
Торговец застонал. "Мать твою, не могу себе позволить, гад, очень уж дорого берёт!"
- Деревня в одном дне пути от Билберри, по дороге сюда. - Прохрипел Гарольд.
- Известно ли вам было, сын мой, - снова вступил в дело квалификатор, говоря благодушно и спокойно, - что сей источник проклят по воле короля?
- Я знал, что это были маги Саффолка.
Очистка источника была одним из немногих действительно достойных поступков в его жизни. Забавно было, что казнят его не за контрабанду или воровство, а именно за это.
- Отчего же вы пошли против воли Его Величества, сын мой? - Мягко осведомился отец Бернар, грустно улыбаясь Анастасии.
Правду было приятно говорить - скрывал он не убийство и не воровство.
- Было больно смотреть на то, как люди страдают. Я спросил мужчину, он сказал в деревне оставались дети.
Бернар, с усмешкой слушавший ответ Гарольда, покачал головой.
- Личная мораль не может быть выше воли короля и его Церкви. Откуда же вы взяли предмет богопротивный, атамом именуемый, сын мой?
- Украл у оккультистов из Билберри. - Придумывать другое оправдание было бессмысленно.
Анастасия сочувственно улыбнулась Бернару и поманила помощника, который передал ей сложенный вчетверо лист с рисунком, который Гарольд потерял у брухи. И снова госпожа Инхинн глянула на изображение только мельком.
- Господин Брайнс, на этом листе, переданном нам милордом Грейстоком, мы обнаружили рисунок пентаграммы, который совпадает с тем, что нарисовано на полу комнаты, которую вы занимали в Билберри. С именами демонов. Зачем вы это зарисовали?
- Чтобы приложить к атаму, при продаже. Я специально снял коморку, в которой проводился ритуал.
О своём интересе к этому направлению магии лучше было не упоминать.
- Однако же, сын мой, - удивился отец Бернар, переглядываясь с Анастасией, - констебль Бермондси в своем отчете говорит о том, что вы интересовались чернокнижными гримуарами, а в вашей комнате в таверне, каковую вы оставили за собой, был обнаружен меловой рисунок, явно ритуального характера. И капли крови на полу. Чем вы это объясните?
- Это новгородский ритуал для определения сторон света. - Торговец устал, жутко хотелось просто полежать.
- Сын мой, - вздохнул священник, - вы упорно отвечаете на часть вопроса. Сие есть упорство, коим, как известно грешит дьявол. Начнем снова, а госпожа Инхинн поможет вам победить бесов. Для чего вы интересовались чернокнижными гримуарами?
Анастасия начала двигаться ещё когда Бернар говорил, словно читала его мысли. Или, по крайней мере, намерения. Или они просто очень долго работали вместе. Помощник, повинуясь бессловесному жесту, обхватил голову Гарольда мускулистыми руками, прижав к дыбе. Из-за вытянутых рук двигаться и без того было сложно, теперь же головой было не пошевелить вовсе. Зачем - стало ясно сразу. Госпожи Инхинн поднесла к правому глазу Гарольда указательный палец, на кончике которого то вспыхивал ярче, то пригасал яркий огонёк. Пламя отражалось и в её серых глазах - где не было ни сочувствия, ни ненависти, только равнодушие и чуть, едва заметно - спокойный, ровный интерес. Голос же её соответствовал взгляду.
- Глаз сам по себе, господин Брайнс, не чувствует боли. Веки - да. Щека. Плоть, что за глазом. Поэтому выкалывание, осуществлённое опытным палачом, едва ли болезненно, если, конечно, мы не говорим о муках душевных. И всё же, душа - это лишь половина дела. Только при слиянии получается настоящий аккорд высших сфер. Поэтому я нашла другой способ. Если глаз медленно варить, чтобы он не лопнул, кипение жидкости внутри обжигает изнутри. Долго. Постоянно. И зрение не пропадает сразу, возводя муку душевную в крещендо, - она помедлила. - Конечно, потом я вас исцелю. Если останутся силы. Регенерация - сложная операция. Думайте, Гарольд. Хорошо думайте, прежде чем отвечать на вопросы. Предупреждений больше не будет.
- Слушайте, может вы просто меня убьёте? Вне зависимости от преступлений, которые я совершил, боль я уже испытал - меня жгли заживо. При всём уважении к вашему труду, вы мне очень надоели. Я пытался спасти людей - женщин, стариков и детей, раз в Англии за это положено убивать - убивайте, Бог мне судья. Не понимаю, что ещё вы от меня хотите. Если вам угодно, я нарисую круг и покажу вам, как работает ритуал? Про бруксу, убегая от которой я и потерял бумагу, вам знать вряд ли захочется, вы предпочитаете иметь дело с беспомощными людьми. Что ещё вы от меня хотите? - Гарольд мало думал и много говорил, он устал, ему надоело. Признание в оккультизме и государственной измене означали смерть, а значит, терпеть кривляния этих скотов смысла не было.
Выражение лица Анастасии Инхинн не изменилось, но огонёк исчез с пальца, а спустя миг глаз Гарольда начал светиться изнутри.
Боль медленно нарастала, потихоньку превращаясь в ад, куда скоро он должен был отправиться. Гарольд медленно терял зрение, медленно терял себя в мучении, в агонии. Всё в мире смешалось, потеряло чёткость, он сам превратился в желе, расплылся, исчез. Его не было, не было комнаты, были только муки, только ад - место, где торговцу и следовало находиться, место, которого он заслуживал. Место боли, страданий и справедливости. Всё его тело свелось к кипящему глазу, стало им. Он наконец-то он получил то, чего заслуживал, наконец-то он оказался там, где должен был быть - в геене огненной. Не было камеры, не было людей, был он и боль, была справедливость. Ну что ни могли с ним сделать? Убить? Заставить страдать? Так и должно было быть, так было бы справедливо.
Из полузабытья его вывел голос палача, сначала смазанный, смутный, но постепенно обретающий чёткость, как и слова - смысл. Зрение же, хотя глаз чувствовался на месте, плыло, отказываясь нормально фокусироваться на лице Анастасии. На щеке остался влажный след.
- ...подин Брайнс. Гарольд. Вы в сознании, ваше сердце и прочие органы работают в единой музыке, - говорила она так, словно ничего не случилось, спокойно, почти равнодушно. - Поэтому мы можем продолжать. Но прежде я хочу сказать ещё кое-что. У вас есть ещё один глаз. Есть иные вместилища жидкостей, которые так хорошо кипят. Я ещё раз призываю вас изгнать бесов ваших навсегда и бесповоротно. Отрекитесь от них. Но если вы хотите длить допрос - это ваш выбор. На этом - всё. Итак, Гарольд Брайнс, для чего вы интересовались чернокнижными гримуарами?

Торговец ещё три-четыре удара сердца моргал, пытаясь сфокусировать зрение. Так больно ему, наверное, не было никогда в жизни. Может они схватили Вальтера? Тогда всё стало бы более-менее понятным. Да даже с северянином он особо гримуары не обсуждал. Они явно пытались его подловить.
- Вы имеете в виду "Путь семи драконов"?
- По всей видимости, - Бернар переглянулся по очереди с Анастасией и молчавшим все это время констеблем, причем констебль ему в ответ еще и кивнул, - и вы снова не ответили на вопрос, сын мой. Для чего вам еретический, чернокнижный гримуар?
- Этот - и другие гримуары, - подхватила госпожа Инхинн, водя по груди Гарольда острым ногтем. Без огня. По крайней мере, пока что.
Палач почему-то показалась Гарольду безумно похожей на Ю. И с чего они переглядывались? Неуверенны или решили опять жечь? Откуда? Создавалось впечатление, что орк зачем-то его заложил. Ну, или мысли торговца действительно читали. И всё таки, это что-то означало. Впервые он увидел намёк на неуверенность.
- Ну какие гримуары? - Гарольд чуть не заплакал, не столько от того, что он якобы не понимал, чего от него хотят, а от предчувствия новой боли. Это была последняя попытка, больше терпеть он был не в состоянии.
- В другой раз спрашиваю вас, сын мой, - Бернар устало вздохнул и снова переглянулся с Хайтауэром, - для чего вы интересовались гримуарами в Бермондси, о чем есть отчет местного констебля, человека безупречной репутации?
- Я искал "Путь семи драконов"! - Торговец хрипло вдохнул, ему не хватало воздуха. - И если когда и интересовался магическими трудами, то только надеясь найти именно этот.
Он устал. Уже не было сил даже на ненависть, просто усталость и жажда. Ещё была жажда, такая жажда, которой он никогда ещё не испытывал. Он уже даже не хотел пить, Гарольд просто чувствовал жуткую боль в горле и понимал, что он умирает без воды. Оставалось только надеяться, что у неё закончатся уже силы или торговец потеряет сознание, да так, что бы его тут же не привели в себя.
Бернар повторил обмен взглядами с констеблем, иронически вздернул бровь, точно ему показали что-то сомнительное и слегка скептически произнес:
- Сын мой, ответы ваши снова неполны, непоследовательны, увертливы и противоречивы. Вас мечет, точно бесы в душе вашей раздирают вас на части, терзают сомнениями и неверием, нашептывают лгать. Дьявол - скверный советчик. Впрочем, не поздно еще отречься от лжи. Вспомнить о тех деяниях, что вы совершили. Обо всех. Особенно, во время ваших странствий в море. Волей Его Величества Короля, Верховного Главы Церкви Англии, сообщаю вам, что ваша вина совершенно ясна и вам вменяются измена королю и государству, ересь, кража серебряного креста и дорогой одежды, порча имущества у милорда Грейстока, пиратство и работорговля. Квалификационной комиссией принято решение подвергнуть вас досудебному наказанию на пределе сил человеческих, дабы дьявол покинул ваше тело.
Волна боли ударила Гарольда, так что он бы забился в агонии, не будь торговец на дыбе. Вместо этого он лишь вздрогнул. Из него, как будто выбило воздух, а вдохнуть новый тело отказывалось. В глазах потемнело. Гарольд не знал - кричит он или нет, он уже не понимал где находится, и что происходит. Торговцу показалось, что его выжимают, как тряпку, одновременно пытаясь снять кожу раскалённым ножом. Он не слышал ничего, кроме безумно громкого и назойливого шума, чем-то напоминающего море. Тело замерло и обмокло, сознание провалилось в красноватую тьму.

Леоката и Рич

11 января 1535 г. Тюрьма Брентвуда.

Соломы в камере не было, вынесли, вымели дочиста. Так, что и травинки не найти, не согреться. Но зато оставили кувшин с водой, удивительно чистой и прозрачной. Чудно нахолодавшей в камере, от ледяного пола. И - уже знакомую потрепанную Библию, открытую там, где свежей кровью было обведено : «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями.»
Гарольд с трудом поднялся, ослабевшие ноги никак не хотели слушаться. Опираясь о влажную и жутко холодную стену, торговец поплёлся к кувшину с живительной водой. Никак не получалось собрать мысли хоть во что-то вменяемое - отрывками вспоминалась пыточная, всплывали какие-то имена, играли на языке забытые немецкие слова.
Торговец взял кувшин, и медленно, не проливая ни капли, сделал несколько глотков. Игра с самим собой в контроль и строгость помогала отвлечься. Влага не столько принесла удовольствие, сколько смягчила боль в горле, которое по ощущение напоминало медную трубу. Гарольд сел на пол, не переставая пить. От холодной воды болел каждый зуб. Скорее всего, его должны были казнить, шансов на спасение торговец не видел. Не было сил даже бояться, только: слабость, жажда, голод, усталость, холод, эхо вчерашней агонии. Он почти труп. Торговец отложил кувшин. Эти гады умудрились как-то приписать ему ещё и пиратство с работорговлей. Не то чтобы незаслуженно, но наверняка, необоснованно.
- Временная комиссия, мать их етить.
Был шанс, что какой-нибудь чиновник или церковный чин его помилует, но с такими обвинениями надеяться не приходилось. Гарольд с минуту смотрел на надоедливую Библию. Стоило, ну хотя бы ради приличия, помолиться, но как-то не хотелось.
Хоть бы поесть дали, гады. И выпить нечего. Щас бы миланского, да проснуться утром в канаве, под дождём. Торговец вздохнул. Да ладно тебе, Гарольд, что ты расстраиваешься, посиди, отдохни. Что плохого в отдыхе, а там, ну разве знаешь ты, что будет там? Угу, а, если завтра опять заживо жечь начнут, и в этот раз без лечения? А что ты можешь сделать, к чему нытьё-то? Торговец разглядел угловатый выступ на одном из камней, представил, что это серые горы, представил себя борющегося за каждый шаг, уверенно идущего против шквального ветра. Торговец медленно сполз по стене и лёг на бок. Огромная долина распростёрлась перед его глазами. Маленькие деревушки соединялись тоненькими трещинами дорог. Огромные впадины резко изгибающихся рек открывали немалые возможности для перевозки грузов по воде, чем люди уже начали пользоваться, выстраивая крохотные причалы. Первое парусное судёнышко спустили на воду. Торговец легонько подул, наклоняя леса и пуская рябь по воде, наполняя ветром единственный парус. Через минуту в его глазах поплыли маленькие облака, по крошечным полям и лугам медленно заскользили тени.
Сначала он пытался утешить себя мечтами о мести - о том, как убьёт местного констебля, священника. К палачу он особой ненависти не испытывал, не делай этого она - сделал бы кто-нибудь другой, и вряд ли бы он стал залечивать раны. Вот констебля, и тем более, этого сукиного сына - священника он бы зарезал, как свиней, будь у него возможность. Но ничего не помогало, постепенно гнев начал отступать. Все они делали свою работу, пусть и не переставая быть скотами. А зарезать каждого гада в мире он всё равно не мог. Торговец лёг на спину, закрыв предплечьем одной руки глаза, вторую он вытянул на полу. Над деревушками появилась, огромная, быстро приближающая тень. Она разорвала и разогнала облака, и с ужасной силой стукнула по горам. Ударная волна понеслась быстрее звука, погребая под собой леса, деревни и озёра. С гор, находившихся подальше от руки, сошли лавины. Катастрофа застала несколько телег прямо в дороге, их хозяева лишь мгновение просидев в ступоре, резко съехали с дороги и на всём ходу понеслись к реке, на которую недавно спустили корабль. То же самое сделали и жители нескольких прибрежных деревушек, хватая на ходу, кто ребёнка, кто поросёнка.
Ему даже жалеть было не о чем, кроме собственной глупости, конечно. Может, так было лучше, всё равно смысла Гарольд в последнее время нигде не находил. Правда, он всё больше боялся костра, безумной боли и пламени, которое его пожрёт. Надо было дождаться защиты, ну должны же ему были дать поговорить с Клайвеллом. Тот наверняка знал, чего стоило ожидать.
Люди добрались до реки, не зная, что быстрее лавины к ним несётся, ослабевшая, но всё равно смертоносная волна пыли и камней. Кто-то поплыл на другой берег, многие остались, чтобы помочь женщинам и детям. Телегу попытались переделать в плот, начали ломать пристань, кидая обломки в воду. Несколько женщин уже плыли на другой берег, держась за доски. Лавина, порядком замедлившись, достигла деревни, похоронив нескольких стариков, которых то ли забыли, то ли оставили. Погиб один мужчина, валяющийся в канаве, видимо, ещё вчера обездвиженный элем, ну или вином. Одновременно с деревней погибали чудные виноградники, террасы которых были разделены аккуратными каменными заборчиками.
Торговец убрал руку с лица, открыл один глаз, несколько раз моргнул, проверяя зрение. Голова не прекращала трещать, то ли от боли, то ли от жуткого голода. Кормить его, видимо, совсем не собирались. Тоже скотство, убивать собрались, что ж уже - покормить сложно?
Лавина остановилась не дойдя нескольких метров до реки, большинство жителей она бы застала в воде. Послушались радостные крики, изредка плач. Ударная волна уже почти добралась до ликующих. Она уже сравняла с землёй десяток деревень, перемолотила леса вместе с живностью, загрязнила реки. Торговец поднялся на локтях, дунул, останавливая смертельный поток, перевернулся на бок, лицом к стене, и заснул.

12 января 1535 г. Тюрьма Брентвуда.

Разбудил Гарольда уже знакомый стражник Роджер.
- Доброе утро. мистер Брайнс!
Голос парня звучал буднично и вежливо, точно он работал дворецким в поместье, а не стражем в тюрьме. В руках у него была миска с чем-то горячим, пахнущим вкусно и пряно, и кувшин с водой.
- Читали ли вы Библию, мистер Брайнс? - Осведомился Роджер, чуть качнув миской, отчего ароматный пар разнесся по всей камере.
- Доброе утро, мистер Роджер. Нет, ещё не читал, я всё время молился. - С книгой могло быть, что-то не так, например, на ней мог оказаться окситанский крест. Но скажи он, что совсем не думал о Боге - могли и не покормить.
- Значит, зайду в обед, - кивнул стражник и с явным наслаждением отхлебнул из миски, - хорошего дня, мистер Брайнс.
Впрочем, воду, выходя из камеры, он оставил в углу.
"Аааа, чтоб тебя!" Торговец взял книгу - надо было проверить, не написано ли в ней чего небогоугодного. Усевшись на прежнее место, Гарольд начал читать.
Вернулся Роджер, как и обещал, точно в обед. Держа в руках уже две миски, причем обе пахли совершенно одуряюще.
- Добрый день, мистер Брайнс, - тем же любезным тоном поздоровался он, - читали ли вы Писание?
- Да. - Торговец аккуратно закрыл книгу. "А теперь давай еду, засранец". Гарольду доводилось раньше голодать, но после пыток, жажды и ночи на холодном, каменном полу голод чувствовался особенно остро.
- Как хорошо, - порадовался Роджер, жадно принюхиваясь к одной из мисок, - и о чем же говорится в отчеркнутом отрывке?
- Вы имеете в виду: «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями» ?
За двое суток торговец бы и не такое запомнил, противная книга постоянно маячила перед глазами.
- Именно, - Роджер алчно глянул на вторую чашку, - и к чему же призывает вас этот отрывок?
"Гад зажал вторую миску, а ведь мне нужнее. Тоже мне, чтоб его, христианин".
- Отказаться от гордыни, ото лжи, не проливать кровь невинных, не замышлять зла и не совершать его, не лжесвидетельствовать. - Торговец уже предвкушал чудный, пряный вкус.
Искренней радости в голосе стражника можно было даже позавидовать.
- Отлично, мистер Брайнс! А почему для вас подчеркнули именно эти слова?
"Да чтоб тебя! Ты долго ещё препираться будешь?"
- Понятное дело почему, это то, в чём меня обвиняют.
- Хорошо, - согласился Роджер, - очень хорошо. Тогда я вернусь вечером. К ужину.
Дверь, которую стражник ловко открыл носком сапога, снова хлопнула, закрываясь, оставляя Гарольда наедине с голодом. Вернулся Роджер через пару минут и сперва вынес кувшин в коридор, а затем вытряхнул Гарольда из рубахи. Ловко, будто всю жизнь этим занимался. И снова вышел, отвесив учтивый поклон.
"Если меня решат - таки казнить - утоплю эту чёртову книгу в яме". Гады, видимо, добивались от него признания во всех грехах. Может стоило заплакать? Наверное, стоило изобразить глубокую степень раскаянья, ну хоть в чём-то. Гарольд, конечно, в гробу их всех видел, но очень уж хотелось поесть. Он уже чёрт знает сколько дней не ел. Ещё и рубашку забрали, и воду.
Явившийся к вечеру Роджер, с теми же двумя мисками, снова горячими, но пахнущими чуть иначе, выглядел мерзко довольным жизнью. О его приходе еще издали возвестил смех в коридоре, и улыбка еще не сошла с лица стражника, когда он вошел в камеру. Следом за ним в узкую щель двери протиснулся второй, с кувшином и кружкой.
- Добрый вечер, мистер Брайнс, - радостно поздоровался Роджер, салютуя миской, - рагу из баранины и овощей, рыбная похлебка, сладкое вино и вода. Вы снова отказываетесь или у вас есть ответ на вопрос, что был задан в обед?
- Да, я раскаиваюсь. Раскаиваюсь в своих грехах, которых было слишком много, и прощения в которых я не заслуживаю.
В гробу Гарольд видел и стражника, и священника, который его сюда прислал. От голода кружилась голова. Видит бог, он никогда не был так голоден. Всегда находилась краюшка хлеба, всегда в течении одного-двух дней удавалось причалить и пополнить запасы. Торговец до этого и не знал, что существует такое запредельное чувство голода.
- В каких именно? - Вежливо поинтересовался Роджер, но тут же осекся, точно прислушиваясь к чему-то. - Хорошо, мистер Брайнс. Ваш ужин.
Перед Гарольдом на пол плавно опустились тарелки, в одной из которой, на похлебке, купалась деревянная ложка.
- Ешьте сейчас, - предупредил стражник, - я унесу посуду.
- Спасибо. - Торговец достаточно спешно принялся за еду. Ничего более вкусного он, пожалуй, за всю жизнь не ел. Скорее всего, после того, как он доест, его спросят, какие именно грехи он совершил, но торговец отложил проблемы и постарался насладиться едой. Доев и допив, он протянул стражнику посуду.
Взамен второй стражник протянул ему кружку, в которой плескалось вино.
- Пить тоже нужно сейчас, - Роджер нетерпеливо притопывал ногой по камню пола.
Торговец даже слегка улыбнулся. Дрессировали его, конечно, как пса, но есть и пить от этого меньше не хотелось. Он залпом выпил вино, и вернул кружку.
- Ещё раз спасибо.
- Пожалуйста, - кивнул стражник и прошел к двери, пропуская вперед напарника с кувшином.
- Мистер Роджер, вы случаем не знаете, что там с моей защитой?
Парень, вроде, был нормальный, и инициативы в издевательствах никогда не проявлял.
Стражник помедлил и повернулся к Гарольду, добро улыбнулся.
- Письмо давно с гонцом отправили, должно быть, получил его уже ваш защитник.
Защита должна была доехать через два-три дня. Ну, хоть голодом его тут не успеют заморить.
- Спасибо, и передайте, пожалуйста, мою благодарность святому отцу.
"Вежливость кормит".
- Непременно, мистер Брайнс, - кивнул Роджер, выходя из камеры. Звук ключей похоронным звоном прозвучал в коридоре, простучали металлические подковки на сапогах стражника, и воцарилась тишина.
"Рубаху-то не вернули!" Торговец вздохнул - и он забыл попросить. От скуки уже было совсем некуда деваться - пришлось дальше читать книгу.
Через несколько минут торговец упёрся спиной о холодную, как-будто водную, стену, посмотрел в закрытое потолком небо. Он жутко не любил бессилие, а в тюрьме оно ощущалось отчётливей всего. Неспособность хоть, что-то предпринять сводила с ума. Он не видел возможности действовать, хоть как-то действовать. Гарольд встал на ноги, заходил по комнате. Чувствовалось, как еда потихоньку придаёт силы. Бессмысленным было бы нападение на стражника. Торговец улыбнулся. Скорее попытка нападения. Подкоп он сделать не мог, ничего острого не было. Магия не работала. Не было возможности подкупить охрану, не получилось бы выбить решётку, нельзя было пролезть в сточную дыру, не где было отломать палку или доску. Даже куска камня, чтобы приложить Роджера, не получилось бы раздобыть. Его постоянно окружали, всегда большим числом. Окажись он хоть на минуту наедине со священником, был бы шанс убить того, к чёртовой матери, заблокировать дверь, попытаться поджечь что-нибудь и сбежать через окно. Но нет, ему не давали такого шанса. Не давали возможности действовать, оставляя только бессильное ожидание, бессильное, чтоб его, ожидание. Камера всё больше давила. Он уже проводил недели и месяца, но не голым, не в одиночной каменной яме. Торговец начал ощупывать каждый камень, проверяя крепко ли он сидит. И эта книга, она была хуже всего - вместо хоть какого-нибудь занятия, он получил эту чёртову книгу. Она смотрела на него осуждающе. Грехи, грехи, грехи. Сказки, сказки, за которые его хотят сжечь. И самое смешное, он сам во всё это верил. И этот священник, не понятно кем поставленный и кому служащий - королю, папе, богу? Чёртов цирк, куча сумасшедших, ещё не решивших, во что и как верят, и уже пытающиеся его сжечь. Все камни держались прочно. Торговец подошел к двери, стал её осматривать, легонько ощупывать - снова ничего.
Столько железа, лучшие маги, лучшие люди и куда всё это идёт? Всё это идёт на то, чтобы Гарольд Брайнс случайно не подумал, чего лишнего. Шли к чёрту и их бог и их король. Торговец, опять почувствовав слабость, сел.
- Надо выжить, я всегда смогу понять прав я или не прав, всегда смогу, что-то изменить, если выживу.

Леоката и Рич

13 января 1535 г. Тюрьма Брентвуда.

Утро началось с того, что хмурый, рыжеволосый стражник принес лист бумаги, испещренный мелкими буквами. На тонкой, пожелтевшей бумаге, просвечивающейся в руках, четким почерком было написано:
«А потому учите ваших детей, что все люди везде должны каяться, иначе они ни в коем случае не смогут унаследовать Царство Божье, ибо ничто нечистое не может пребывать там, или пребывать в присутствии Его» (Моисей 6:57).
«Если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя, и истины нет в нас» (1-е Иоанна 1:8).
«Все люди везде должны каяться» (Моисей 6:57)
" Ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа"(Римлянам, 5:17)
"Как послушные дети, не сообразуйтесь с прежними похотями, бывшими в неведении вашем, но, по примеру призвавшего вас Святого, и сами будьте святы во всех поступках. Ибо написано: «будьте святы, потому что Я свят». И если вы называете Отцом Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам, то со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов," (1 Петра 1:14-18)
"Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии." (1 Коринфянам 6:19-20)
- Вернусь к завтраку, - неприветливо просветил стражник Гарольда, с грохотом захлопывая дверь.
Торговец ещё раз перечитал всё, что было написано на листе. Конечно, поесть просто так ему не дадут. Осталось подождать стражника, и если повезёт - завтрака. Говорить он мог, что угодно, но многое всё равно зависело от охраны, а рыжий весёлым не выглядел.
Вернувшийся с миской, доверху полной золотистой пшеничной кашей, придавленной сверху добрым куском курятины, рыжий стражник с каким-то странным, мрачным интересом уставился на Гарольда.
- Ну?
- Я совершил много ошибок, и каюсь. - Торговец приложил все усилия, чтобы выглядеть искренним. - Я грешен, и грехи мои неискупимы.
Было бы обидно остаться без еды, а глядя на недовольное лицо стражника, во вторую попытку верилось с трудом.
- Жри, - миска грохнула о пол, а стражник совсем нелюбезно сложил руки на окольчуженной груди, - поживее.
Через пару минут торговец вернул пустую миску.
- Спасибо. - Недовольная рожа стражника ни на йоту не испортила чудесного вкуса каши.
Вместо ответа рыжий извлек из рукава сложенный листок бумаги и протянул Гарольду.
- К обеду, - пояснил он, выходя, - отец Бернар велел сказать, что если и в обед не будет развернутого ответа, то обеда, ужина и воды тоже не будет.
На листке уже знакомым четким и мелким почерком было написано:
"Непокорность есть такой же грех, что волшебство богопротивное, недозволенное, и противление то же, что идолопоклонство. 1Цар.15,23"
"Я Господь, Который…делает ничтожными знамения лжепророков и обнаруживает безумие волшебников нечестивых, еретических, мудрецов прогоняет назад и знание их делает глупостью. Ис.44,24-25"
"Глупость человека извращает путь его, а сердце его негодует на Господа.Притч.19,3"
"Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Екк.4,5"
"Глупый говорит: «нет у меня друга, и нет благодарности за мои благодеяния. Съедающие хлеб мой льстивы языком». Как часто и сколь многие будут насмехаться над ним! Сир.18,16-17"
"Гнева нет во Мне. Но если бы кто противопоставил Мне в нём волчцы и терны, Я войною пойду против него, выжгу его совсем. Ис.27,4"
"Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою; это – смерть вторая. Отк. 21,8"
"И не лень же им". Торговец пробежался взглядом по листу. Видимо, в этот раз служителей церкви не устраивало его волшебство. "А сами-то, сами-то". Он ещё раз внимательно прочитал выписки. "Поди тут угадай, что у этих убеждённых на уме. Угрожают постоянно. Умные ребята, а сами меня магие жгли, во благо, очевидно. Если не тела, то точно души. От змея я явно зло защищался. Чертей, ими наколдованных, от гнили внутренней жег. Новые методы навигации по воле Сатаны искал".
С обедом, как ни странно, явился Роджер, счастливо улыбающийся припухшими губами и не скрывающий свежий, характерной формы, синяк над воротом кольчуги.
- Добрый день, мистер Брайнс, - вежливо поздоровался он, приветственно взмахивая миской, в которой грудой лежали жареная рыба и овощи, - вы ознакомились с тем, что вам принес Ник?
- Добрый день. Да, ознакомился. Кто это вас так? - Говорил торговец с почти неподдельным сочувствием. Парень был неплохой, куда приятней рыжего.
- Вы о чем? - Искренне удивился Роджер, не стирая счастливой улыбки, а затем понимающе кивнул. - А, ну да... Одна совершенно потрясающая девушка... И с чем же вы ознакомились, мистер Брайнс?
Торговец улыбнулся. "Бойкие в Англии девушки, однако".
- Магия, которую я использовал, мерзка и богопротивна. Волшебство - это лжепророк, используя его, я ему поклоняюсь и таким образом грешу. И самую большую ошибку я совершил, используя магию вопреки заклинанию магов, действующих по воле ставленника божьего.
Миска плавно и мягко опустилась перед Гарольдом, а рядом с ней глухо стукнула кружка с подкрашенной вином водой.
- Не совсем верно, мистер Брайнс, но силы вам еще нужны будут, - задумчиво произнес Роджер, - наверное.
Улыбка торговца стала слегка грустной.
- Спасибо. - Ожидание уже надоело, если его хотели казнить, могли бы хотя бы не тянуть и не мучать.
Роджер кивнул, принимая быстро опустевшие миску и кружку, и прошел к двери. Уже прикрывая ее за собой, он на мгновение задержался.
- И не пробуйте бежать, мистер Брайнс. В коридоре слышен каждый ваш шорох. Не хотелось бы сломать вам что-нибудь ненароком.

К вечеру списка выписок из Писания не было, как не было и ужина. Даже воды не принесли, лишь за дверями глухо слышались шаги стражника, настолько глухо, что в слова Роджера о слышимости шорохов верилось с трудом. В окно, высоко под потолком, с лбопытством заглядывал мороз, пахло дымком печей и отчего-то - зелеными яблоками и корицей. И слышалась - будто издали, но и близко, рядом - тихая песенка, нежный голос:
- Ласточка! Донне известно давно ж:
Мне ненавистны измена и ложь!
Но короля не оставлю - весною
С ним на Тулузу идем мы войною.
Я у Гаронны, в лугах ее где-то,
Насмерть сражаться готов без завета.
- Добрый сеньор! Храбреца не запреть
Даже у Донны в светелке. Ну что ж!
С богом, воюйте! Но не успокою
Донну я вестью досадной такою!
Гневаться будет,- а перышки мне-то
После отращивать целое лето...
Торговец очень тихо и хрипло запел:
- Ласточка, ты же мне спать не даешь —
Хлопаешь крыльями, громко поешь!
Донну свою, за Жирондой-рекою,
Зря прозывал я Надеждой Живою,—
Не до тебя мне! Что песенка эта
Бедному сердцу, чья песенка спета!
Он никак не мог вспомнить, где именно слышал песню, но она напрочь въелась в память. Пение хоть немного развеяло скуку и одиночество. Особого волнения он уже не испытывал - было примерно понятно, что будет дальше - суд, пара дней в той же камере, казнь. Пытаться бежать было бесполезно, напади он на стражника - его бы росто избили, покончить жизнь можно было разве что разбив себе голову о голый камень. Ещё через пару минут торговец попытался заснуть - получилось не сразу, холодный пол и отсутствие даже рубашки, не давали отвлечься. Он надеялся, что привыкнет, но пока привычности не ощущалось - ощущался холод. Только через пол чаза, когда бок часть ноги и рука окончательно онемели, Гарольд смог заснуть.

с Леокатой, Хельгой и Ричем

14 января 1535 г.

Разбудил его Роджер, вошедший мягко и тихо, аккуратно тронувший за плечо.
- Мистер Брайнс, просыпайтесь. Ваш адвокат приглашает вас для беседы. Одевайтесь, мастер Клайвелл распорядился, чтобы вам выдали одежду.
Рядом с Гарольдом легла стопка грубой, серой одежды - рубаха, штаны, домашние мягкие туфли из валяной шерсти.
- Доброе утро, мистер Роджер. - Гарольд готов был поспорить, что рыжий разбудил бы его не иначе как пинком. Торговец торопливо оделся, проверил всё ли лежит правильно. Одежда сначала чувствовалась слегка необычно, потом - очень приятно.
Вели Гарольда снова за вывернутую руку, поспешно, знакомым коридором до пыточной. Лишь у самой двери Роджер, вздохнув, перехватил его за шиворот и втолкнул в жаркий, полный воспоминаний и мук, зал, и оперся о стену у двери.
Клайвелл в этот момент улыбнулся и отрицательно мотнул головой, выражая несогласие с чьими-то словами:
- Те, что веруют слепо, - пути не найдут,
Тех, кто мыслит, - сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
"О невежды! Дорога не там и не тут!"
- Доброго утра, мистер Брайнс, - наконец, решил обратить он внимание на своего подзащитного, - прежде, чем мы начнем, я должен уточнить, действительно ли вы желаете, чтобы я оппонировал обвинению в суде, и готовы ли вы подписать договор о защите?
Торговец сдержал истеричную улыбку - в сборе были все, не хватало только орка. В глаза бросилась брошь, благодаря которой мысли констебля оставались при нём. Гарольд пообещал себе раздобыть такую при возможности - или попробовать переплавить краденую у какого-нибудь законника, или узнать как их изготавливают. Да раздобыть брошь - неплохая идея, особенно учитывая, что люди с безумно редким даром, встречались ему на каждом шагу, опять же у источника пришлось бы куда легче, да и стоила она, наверняка, не мало.
- Доброго утра, мистер Клайвелл, госпожа палач. - Торговец встретился взглядом с северянином(). Увидеть его в пыточной он никак не ожидал. Вальтер, скорее всего, был очень недоволен.
- Да я хочу, чтобы вы оппонировали обвинению в суде, и я готов подписать договор о защите. Единственно, что я хочу уточнить - это сроки оплаты.
Констебль настоял, чтобы ему выдали одежду - это показывало, как минимум, нормальное отношение и толковый подход. Единственное, что не нравилось торговцу - это присутствие женщины, конкретно против Инхинн он ничего не имел, но даже теперь, разговаривая с защитой, Гарольд должен был быть осторожен.
- Замечательно, - неискренне порадовался Клайвелл, бегло пролистывая протоколы, - в таком случае, должен также уведомить вас, что стандартная процедура беседы с защитой проходит в присутствии клерка, представителей сторон обвинения и протокол будет представлен в суде. Кроме того, Уложением о защите, адвокат, представляющий вашу защиту, вправе требовать доследствия любыми законными методами. Вопросы оплаты я решать не вправе. Вы это понимаете?
- Да, понимаю.
Замечательно - ему угрожает собственный защитник, добиваясь полных показаний при присутствии обвинения. "Зря мучался". Особого доверия к констеблю торговец не испытывал, но сейчас оставалось только положиться на профессионализм Клайвелла - с содержанием прошлого допроса он, наверняка, ознакомился, и теперь мог ставить вопросы так, чтобы у Гарольда оставалось пространство для манёвра, для своей подачи произошедшего. Выиграть дело было выгодно обоим, да и свой разряд констебль, скорее всего, получил не за слитые процессы. Оставалось подождать первых вопросов и по ним понять, что и как будет дальше.
- Итак, - вздохнул защитник-констебль, - протокол допроса защитой ответчика, мистера Гарольда Брайнса, от четырнадцатого января сего года, сего часа. Сторону защиты представляет старший констебль, констебль Бермондси, юрист первого разряда Гильдии, Джеймс Клайвелл. Сторону обвинения - палач Анастасия Инхинн. При допросе присутствуют клерк, мистер Генрих Уоллс, помощник адвоката мистер Вальтер Хродгейр, стражник городской управы мистер Роджер Рейдж. Скажите, мистер Брайнс, вам известно, в чем вас обвиняют?
- В измене королю и государству, ереси, краже серебряного креста и дорогой одежды, порче имущества, пиратстве и работорговле. - Отчеканил торговец. В чём только его не обвиняли, и если измену, кражу и ересь он мог понять, то пиратства и работорговли Гарольд совсем не ожидал. А Вальтер-то неожиданно заделался помощником защиты. Торговец думал, что северянин либо давно укрывается где-то ближе к Лондону, либо сидит в одной из соседних камер. В очередной раз избирательность английского правосудия его поражала. Впрочем, судили его, но не судили орка, который, явно, чаще занимался торговлей гримуарами, воровством, убийствами, вымогательствами и прочим, прочим, прочим. Констебли с готовностью накидывались на человека с не той лошадью, и допускали работу целой секты. И всё потому, что в одних случаях они могли получить по голове, а во вторых - с гордым видом следили за пытаемым. "Ладно". Гарольду уже следовало привыкнуть. О Клайвелле он знал не так много - констебль дал ему лошадь, выглядел, как профессионал, скорее всего, был ветераном - слишком много шрамов. Ничего плохого, кроме занимаемой должности, сказать о нём Гарольд пока не мог.
- Ага, - согласился Клайвелл, нервно дернув ногой, отчего носок сапога поймал блик от жаровни, окрасившись в несколько оттенков преисподней, и заглянул в один из листов, отложенных на стол. - "Боже, лишь бы у них оказались маленькие дети, а мне хватило сил и упорства". Значит, говоришь, сукин ты сын, это было бы настоящее правосудие? Настоящая кара Божья?
Он соскочил на пол и медленно, очень медленно оторвал полоску бумаги от протокола.
- Надеюсь, ты не завтракал, - спокойно продолжил констебль, - потому что бумага особенно вкусна на голодный желудок... Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. И сказано еще: дай прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Так какого дьявола ты, подонок, решил, что знаешь о правосудии все? Что можешь даже мыслью посягать на чьих-то детей? Жри, - Клайвелл протянул ему полоску бумаги, - или я сам в тебя запихаю этот протокол.
"Сто из ста, она таки читала мои мысли, причём слово в слово. Интересно зачем в Англии пыточные, с такими-то палачами?"
- Прийдётся запихивать, - торговец слегка пожал плечами - но советую предварительно меня связать, впрочем, не мне вам давать советы, да и сил у меня совсем не осталось.
Шансов выжить у Гарольда было не много, а подыгрывать перед смертью этим "искателям справедливости" он не хотел. Хотят убить, пусть уже убьют. Вменять человеку в вину мысленные угрозы, когда ему выпаривают глаз - видимо, торговец совсем отвык от британского образа мысли. И под пытками он не станет сговорчивей. Было бы мило со стороны Инхинн прочитать и эти мысли, сэкономив всем и время, и силы. Да, с Клайвеллем, если он ещё будет его представлять, особого понимания и доверия не выйдет.
- Ладно, - чуть успокоившись, явно призвав себя к терпению, Клайвелл снова взгромоздился на стол, - беседовать с тобой нет никакого желания, тем более, что протоколам допроса я доверяю. С государственной изменой и ересью все решается легко. Мистер Уоллс, у вас есть при себе "Акт о Супрематии"? - Клерк кивнул и констебль совсем уже успокоенно продолжил. - Да будет тебе известно, что принятый третьего ноября одна тысяча пятьсот тридцать четвертого года парламентом Англии закон, провозгласивший короля Генриха VIII (и его преемников) единственным верховным земным главой Церкви Англии . В качестве главы Церкви король Генрих VIII в праве пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Акт о супрематии передал Его Величеству Генриху VIII, кроме этих традиционных привилегий монарха, ранее свойственные примасам права посещать епархии, визитировать духовенство, решать вопросы вероучения, изменять литургические чинопоследования, исправлять заблуждения и искоренять ереси. А еще - подписавшему Акт прощаются все преступления против короны и Церкви. Вы согласны подписать Акт, мистер Брайнс?
Торговец чуть не открыл рот от удивления. "Ничего себе, даже слишком хорошо".
- Да. - Достаточно спокойно ответил он. В таком случае оставалось: воровство, работорговля и пиратство. И эти обвинения он мог опровергнуть, особенно с человеком, читающим мысли под боком. "Удобно!", и обидно - столько страданий, чтобы скрыть всё, и амнистия, о которой он не знал.
- Таким образом, - вслух рассуждал Клайвелл, наблюдая за тем, как над жаровней дрожит воздух, - мы снимаем обвинения в измене королю и государству. И в ереси. Скажи мне... как это говорил магистр? О, leam-leat!.. зачем ты приставил ноги серебряному кресту, разбил дорогое зеркало венецианской работы и утащил одежду у милорда Грейстока? Хотя, учитывая пиратство и работорговлю - это не тот вопрос. Вырывание ноздрей или бичевание? Пожалуй - бичевание, соглашение о епитимье и клятва больше не преступать. Устраивает? Господа, леди, я попрошу вас оставить меня наедине с подзащитным.
Роджер и клерк с явной неохотой вышли, причем клерк еще и оставил подле Клайвелла лист гербовой бумаги. Палач последовала за ними, чему-то ухмыляясь. И кивнула Клайвеллу, прежде чем закрыть дверь.
Торговец провёл взглядом Вальтера, писца и Инхинн, повернулся к констеблю. В чудесное спасение просто не верилось - в душе забилась надежда, но он тут же подавил её. Он был в тюрьме, в пыточной. В лучшем случае Гарольда ждало бичевание и огромный долг, а самое обидное, теперь его обвиняли ещё и несправедливо.
- Вещи я украл, защищая свою жизнь от твари.
Было интересно, как для михаилитки и палача ощущалась брукса и её мысли? Могли ли они сразу её распознать?
- Пиратством никогда не занимался, а за работорговлю уже был наказан. - Говорил торговец спокойно, просто и честно.

Клайвелл вздохнул снова, спрыгнул со стола, садясь за тот, где только что сидел клерк.
- Подписывай акт, пока я тебе немного расскажу об английских законах, - проворчал он, - для короны не имеет значения, понес ли ты наказание за работорговлю в другой стране. Также, как и браки, заключенные не на английской земле, считаются недействительными. Условно недействительными, но это нюанс. Работорговля здесь приравнивается к пиратству, и за нее вообще-то полагается привязывать к сваям причала в прилив. А воровство - всегда воровство, не зависимо от того, защищал ли ты свою жизнь, или же просто украл - из любви к процессу. Я предлагаю тебе выход из этой неуютной ситуации. Работорговлю доказать сложно, а потому не думаю, что обвинение будет упорствовать с этим пунктом. А за воровство вырывают ноздри или бичуют. Я бы выбрал бичевание. Возможно, я почти уверен, что смогу убедить ассизы назначить это наказание и передать тебя на поруки Вальтеру.
Торговец взял бумагу, бегло пробежался глазами по тексту и подписал. Искать бруксу английское правосудие упорно отказывалось. Бичевание - это он легко отделался, очень легко. И всё-таки, ради интереса.
- Могу я, пусть даже после бичевания, обратиться с обвинениями, по поводу бруксы и попросить расследования. Желательно такого же дотошного и полного, как со мной. Может власти туда отправят профессионалов и специалистов, а не в пыточные.
- Это к михаилитам, - отмахнулся Клайвелл, - нежить вне компетенции констебулата. К тому же, на бруху она не похожа. Очаровательная госпожа. Если пообещаешь не бежать, не искать способов самоубиться, я попрошу, чтобы тебе позволили одежду, воду и хотя бы солому.
"Страна порядка и закона!" Ладно, справедливости в мире всё равно не было: если его жрала брукса - это была только его проблема, но если он читал запрещённые книги, требовалось вмешательства десяти, не меньше, чиновников, лучших, дорогостоящих профессионалов. Стоило побыстрее вернуться в камеру и не надумать ещё чего противозаконного.
- Обещаю.
- Отчего я не верю, интересно?
Клайвелл улыбнулся и поднялся на ноги.
- Знаешь, я очень огорчусь, если ты попытаешься повеситься на рукаве. Мне сюда пришлось ехать, оставив дома болеющую невесту. И вдвойне - если не откажешься от мысли мстить. А когда я огорчаюсь... - он улыбнулся, но уже недобро. - Давай договоримся так: как только сможешь ходить после казни, ты уедешь далеко, куда и собирался. Не пытаясь вернуться сюда для мести. И совет: пообещай городу, что пожертвуешь в счет долга святую реликвию, буде такая встретится на пути. И сдержи слово. Жизнь может быть проста, мистер Брайнс, если мечтать не о мести, не думать о людях плохо и - думать, прежде, чем делать. Еще раз, ты обещаешь терпеливо дождаться суда и уехать отсюда, не вынашивая планов мести?
Отказаться от мести? Торговец на минуту задумался. Если этого будет стоить его жизнь - то пусть, обманывать констебля было опасно, его мысли опять могли прочитать.
- За то что вам пришлось ехать я извиняюсь. Вопрос жизни и смерти. - улыбнулся Гарольд - Сейчас, когда большая часть обвинению уже снята, самоубиваться мне толку нет. Месть. - Он вздохнул. - Мстить я не стану, да и не смогу. "Но руки я им тоже не протяну, никогда". Реликвию я пожертвую, если не буду иметь долгов и обязательств. Долгов, сами понимаете, у меня будет не мало.
- Принято, чтобы за реликвию прощались все долги городу, - Клайвелл устало пожал плечами, - но как знаешь. Роджер! Проводи мистера Брайнса в опочивальню! И накормите его, бумагу он есть отказывается отчего-то...
Роджер, возникший точно черт из табакерки, просиял улыбкой и, схватив Гарольда за шиворот, уволок в полумрак и холод коридора, не давая толком встать на ноги, но в камеру втолкнул бережно и даже поставил в углу кувшин с чистой водой, который извлек откуда-то будто по волшебству.
- Солому и обед чуть позже, мистер Брайнс, - поспешно откланялся он, - рыжий Ник принесет.
Дверь хлопнула и эхом откликнулся на этот хлопок коридор.

Леоката и Рич

Гарольд до сих пор пытался понять, как всё так вышло? Кажется его обвиняли сразу в нескольких тяжелейших преступлений и тут помиловали, оставив при этом мелочь, о которой он и вовсе забыл. Становилось всё обидней за бессмысленно пережитые страдания. "Эх, могли бы хотя бы сказать, что за ересь и измену сейчас милуют". Он отхлебнул воды из кувшина. То ли волей Бога, то ли волей короля, толи удачей он неожиданно выжил. Теперь вставали другие проблемы - неожиданно весомыми стали бичевание, и огромный долг. "Эх, что ты за человек, Гарольд - и порадоваться не можешь". Торговец сел на пол. "Даже за себя". Впервые за всё время получилось расслабиться - что-то тяжелое и вязкое исчезло из груди, стало легче и приятней дышать. Лучи солнца ровными золотистыми полосками разрезали комнату надвое - отделив кусок где был он от остальной камеры. От экспериментов с кровью стоило на время отказаться, ну и не больно уж эффективными они и были. Компас был намного удобней. Гарольд хотел создать альтернативу или другой, дополнительный прибор для более точной навигации. Но сейчас было не до этого - нужно было побыстрее раздобыть денег на жизнь и разобраться с двумя немалыми долгами - гильдии и орку. Гарольд улыбнулся. За оба можно было не слабо получить по голове. Но любое действие, любая мотивация сейчас была чем-то бойким и живым, а не гнетущим.
Следующим, примерно через четверть часа, в камеру вошел сноп соломы, при ближайшем рассмотрении оказавшийся рыжим Ником. Через плечо у него было перекинуто одеяло, которым он и накрыл импровизированную лежанку, которую изобразил в углу. Вернувшись к двери, Ник принял у кого-то миску с густой похлебкой, из которой застенчиво выглядывала куриная нога и кружку с элем.
- Слишком хороший защитник у тебя, очень уж он уважаемый, - злобно проворчал стражник, ставя все это у соломы, - а то б я тебя... Жри, мастер Клайвелл велел кормить, как при дворе, и одеяло выдать.
- Спасибо, мистер Ник. - Гарольд давно гадал, что и куда укусило рыжего, что он постоянно ходит недовольным. С защитником торговец, действительно, угадал, но и платить за это тоже ему. Гарольд улёгся на одеяло. Клайвелл уверенно плавал в этом бюрократическом омуте, за что и получил свой разряд, и получит свои деньги. После пола, солома показалась вполне удобной. Ничего против него торговец не имел. "Но с бумагой он зря, конечно". Вальтер, наверняка, был очень недоволен. Ну, с этим Гарольд ничего поделать не мог, в конце концов за все свои ошибки платил в первую очередь он сам. И скоро ему прийдётся выплатить ещё один долг, забавно, что за единственное несправедливое обвинение.

Клайвелл, явившийся к вечеру, ужин с собой не принес. Он вообще ничего не принес, даже папки с документами в руках не было. Да и тунику он с утра сменил на черную,шелковую, расшитую диковинными птицами и цветами по вороту. И по виду - был слегка поддат, хоть это и не мешало говорить ему твердо и ясно, даже вдумчиво.
- Бичевание завтра утром, - сообщил он негромко и с сочувствием, - не ешь ничего с вечера и утром. Стошнит от боли - можешь захлебнуться. Не самая приятная смерть, честно тебе говорю.
Торговец почти с облегчением вздохнул. Хорошо, что не вырывание ноздрей и тем более - не казнь.
- Понятно. Я смогу после этого обратиться к местному констеблю, чтобы получить все документы? - Хотело побыстрее выбраться из города, который теперь казался маленьким, почти как камера, в которой он сидел. Констебль хорошо делал свою работу, но намного легче Гарольду от этого не становилось - бичевание казалось всё более неприятным делом
- Документы я оставлю у мистера Хродгейра, - Клайвелл оперся плечом на стену и вздохнул, - надеюсь, у тебя осталась та мазь, что леди приготовила в Билберри. Одежду тебе вернут твою, но... Ты все же подумай о том, чтобы отдать городу реликвию. За содержание, защиту и палача сейчас платит Брентвуд. Палач должна получить порядка двухсот фунтов. Сумма выходит неподъемная. А за святыню, по обычаю, прощают все долги.
- Подумаю. - Сумма, действительно, была огромная. - Я бы даже сказал - поищу.
Можно было бы попытаться выдать какую-то костяшку за кость пресвятого Тафеля Третьего, но это было очень чревато. Так что по дороге на восток стоило порасспрашивать о святыне. Недёшево торговцу обходились его же пытки, недёшево.
- Поищи, - кивнул недешевый адвокат, отлипая от стены, - Эссекс на море стоит ведь. В Реформацию по побережью должно быть много брошенных церквей. Если поспрашивать моряков, то...
Он снова вздохнул, потерев щеку, где едва приметно в бородке виднелись шрамы и улыбнулся, белозубо, открыто, по-мальчишечьи.
- Считай это бесплатным советом защиты. И не геройствуй завтра, ори. Или кляп зажми, я попрошу. Иначе без зубов останешься.
Дверь Клайвелл закрыл за собой мягко, что-то скомандовал в коридоре, и почти сразу же в камеру рыжий Ник внес кувшин с пахнущей медом водой.
- Чтоб в обморок голодный не упал, - пробурчал он, уже выходя.
- Спасибо. - Сказал торговец, то ли констеблю, то ли рыжему, то ли вовсе никому. Ну, тут ничего не поделаешь - придётся пережить, пережить, как многое другое. Пережить, как ожог, как укус, как предательство, как совесть, как любую другую боль. Он должен был радоваться неожиданной доброте и необычному профессионализму констебля. Радоваться тому, что уже скоро станет свободным. Но что-то всё-таки гложело. "Ну, раз даже Клайвелл обеспокоился, значит дело действительно не из приятных". - безуспешно попытался отшутиться Гарольд. Как он вообще тут оказался и почему всё это терпел? Что для него было ценно, к чему и зачем он двигался? И куда пойдёт дальше, с чистой совестью? "Как минимум в Англии". - Улыбнулся торговец - во многих других странах его бы тоже арестовали. Ну вот, тут он полностью в законе. Нет больше пропасти преступлений и грехов, он абсолютно честный человек, с чистой совестью. "По бумагам". И что теперь? "Ищу я знаний, магии. Наверное". Гарольд закрыл глаза руками. "Да! Знаний и силы. Не потому что я чего-то боюсь, не потому что хочу мстить, не потому что хочу властвовать. Мне нужны сами знания и сама, которая из них исходит, сила и больше ничего". Надо было добраться до Эссекса, найти чёртову церквушку и получить гриммуар. Обменять его на что-то связанное со стихиями и освоить, освоить всё до последней капли. Если не получится обменять, освоить магию крови. "А как же чистая совесть, которую я сейчас буду выкупать своими страданиями? Как же шанс, который мне даёт судьба, а может и Бог?" А смог бы он жить честно? Нет. Он должен орку, и если тот узнает, а орк узнает, что Гарольд просто решил забыть об их договоре... Да, выбора у него не было, либо он найдёт церквушку, либо найдут его. Да и вряд ли, выполняя этот уговор, он останется в законе, вряд ли то, что он там найдёт, будет законным. И что делать? "Ничего - искать грёбаный храм". Торгашом он больше не будет, никогда и не за что. Даже сейчас, поехав в Эссекс он не взял с собой товаров для перепродажи, и
только потому, что не хотел больше никогда торговать. Потому что обыденная жизнь ему никогда не нравилась, и сколько бы он не ныл, он обменял бы всё своё здоровье, получил бы ещё сотню ожогов, сломал бы себе все рёбра и выпарил бы оба глаза, чтобы не возвращаться на корабль, к привычному темпу жизни. И он не вернётся. Он станет магом, сильнейшим магом.

с Леокатой, Хельгой, Ричем

15 января 1535 г. Брентвуд.
Вторник
Возраст Луны 11 дней, Нарастающая Луна 3 дня до Полнолуния

Эшафот походил на возвышение в тронном зале. Раскинувшись под лазоревым, опушенным белыми облаками балдахином небес, он сверкал алмазами льдинок, рубинами замерзшей крови, блестел черным зеркалом камня. Троном возвышалась над ним плаха и колоннами дворца - столбы. Свисающие с них кожаные ремни вполне могли бы сойти за пышные шнуры аксельбантов, но для этого они были слишком мягкие и слишком темные. Поглазеть на то, как знаменитая палач госпожа Анастасия Инхинн будет подвергать бичеванию какого-то еретика и предателя государства, у которого оказался слишком хороший защитник (ходили слухи, что речь, которую произнес адвокат, настолько растрогала членов суда, что они рыдали слезами чуть ли не кровавыми), собралась половина Брентвуда. Вторая половина не пришла только потому, что была беременна, на службе или открывала лавки. Ярким, пестрым пятном мелькали в толпе, подобно бабочкам, пышно наряженные купчихи и джентри, ибо где еще показать себя людям, как ни на казни? Пожалуй, лишь в церкви. Визжали, дрались за лучшие места мальчишки и девчонки, мало от них отличающиеся. Степенно взирал на всю эту катавасию кузнец, лениво подбрасывая клещи и поглядывая в сторону кузни, где изнывающие от любопытства подмастерья возились над плавкой. Дородный, одетый в длинный новгородский тулуп купец бережно прижимал к обширному пузу кошелек, совершенно не обращая внимания на робко прильнувшую к его локтю молоденькую, хорошенькую женушку. И над всей этой толпой, на эшафоте, горделиво восседал на плахе, как на троне, стражник Роджер, оглядывая народ с милостивой улыбкой короля. Самой госпожи Анастасии еще не было, зато за спиной новоиспеченного монарха стоял отец Бернар, с утомленными глазами, будто молившийся всю ночь, что, несомненно, так и было. Рядом с ним пристроились оба констебля - Хайтауэр и Клайвелл, занимающие сейчас разные стороны на весах Фемиды, но, все же, неуловимо схожие чем-то.
Когда дюжие подмастерья палача вывели бичуемого, аккуратно, под руки, точно жениха на брачное ложе, толпа взволновалась. Выкрикивая проклятья, воя и свистя, будто стоглавое чудовище, она колыхалась и перетекала, желая поглотить Гарольда. О люди, имя вам - звери. Ибо кто еще может так алкать чужой крови, упиваться чужой болью?
Утренний свет, многократно отраженный и усиленный снегом, слепил глаза. Торговец не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей усталости. Снег припорошил тёмные, нависающие над площадью здания. В окружении немых, и кажется грустных гигантов рябила коричневая толпа - несуразная, рваная, шумная. Становилось стыдно, не за совершенные преступление, а за то, что наказывать его будут публично, в качестве представления. Люди были лишними, они нервировали торговца. Хотелось спрыгнуть с эшафота и пинками растолкать горожан по домам и лавкам. Остаться на эшафоте, в городе, в мире - одному. Не зря констебль советовал кричать - захотелось не проронить ни слова, назло толпе, которая сейчас жадно разглядывала Гарольда. Ледяной воздух обжигал горло и лёгкие, заставлял видеть всё чётче, всё детальней. Вспомнилась залитая кровью церковь, перерезанные оккультисты. Да, ощущения были похожие - он видел всё в мельчайших деталях, каждую снежинку, каждую щепку эшафота, констеблей и только толпа оставалось бесформенной массой, размывающейся, уходящей на фон.
Когда сдергивали рубаху, когда привязывали руки к столбам, толпа утихла, наблюдая за этим жадными глазами упырей. Вздохнула купеческая женушка, тихо, с жалостью, но этот вздох прокатился над эшафотом подобно грому, грохоту и лязгу оружия, печально и отчаянно, надрывая душу. Вздрогнул, услышав его, Роджер, оглянулся на невозмутимых, привычных ко всему констеблей, на молитвенно сложившего руки отца Бернара, на пока еще не обвисшего на шнурах Гарольда. Вздрогнул - и отвел взгляд, снова безмятежно улыбаясь, снова принимая вид королевский и величественный. И была плаха ему троном, а небеса - балдахином, а все люди у подножия эшафота - его подданными.
- Мистер Брайнс! - Когда громко, четко, красиво интонируя, заговорил отец Бернар, толпа вздрогнула тоже, уставившись на него, желая его слов, как новобрачная желает ласковой улыбки мужа, - решением квалификационной комиссии принято подвергнуть вас бичеванию во имя законов Англии, Его Величества Генриха VIII и во славу Господню. С момента свершения казни вам будут прощены все преступления ваши, а грехи вы искупите перед лицом Его. Есть ли у вас, что сказать перед казнью?
Торговец приложил усилия, чтобы не скривиться от гудящего в голове голоса священника. Можно было попытаться отсрочить мучения, но Гарольд поборол этот порыв.
- Нет, святой отец, ничего. - Толпу он уже почти не замечал. Даже после того, как священник замолчал, гул в голове продолжал нарастать.
Клайвелл тяжело, осуждающе вздохнул и подошел к нему. В руках он держал деревянный чурбачок, половину толстой, распиленной ветки.
- Закуси, - коротко распорядился он, почти запихивая деревяшку в рот, - ни на кого не смотри, не слушай толпу и не стесняйся кричать. Будет невмоготу - сильнее сжимай зубы на дереве, но будь в сознании. Если отключишься, то потом будет больнее.
- Понял. Спасибо, мистер Клайвелл. - Торговец вздохнул и принял деревяшку. Надеяться было не на что - оставалось только быстрее со всем закончить. Интересно, чем был недоволен Клайвелл, тем, что торговец пропустил последнее слово? Надо было спросить констебля заранее, стоит ли тянуть время? Хотя, может он просто был недоволен упрямством Гарольда. А ведь упрямства тут не было - ему действительно нечего было сказать этим людям. Среди них не было его друзей или семьи, не было тех, перед кем он был виноват. Люди просто пришли поглазеть на мучения человека - что человек, которого собирались мучить, мог им сказать?
Клайвелл кивнул, отходя, и, повернувшись на мгновение, улыбнулся. Подбадривая, но и хмурясь одновременно.
Время замедлилось, и, казалось, прошли долгие несколько минут, прежде чем Анастасия Инхинн вышла из дверей лавки Хью, на ходу укладывая в сумку небольшой, но увесистый томик. Неизменными остались бархотка и перья, зато синеву рубашки сменил переливчатый алый шёлк, ещё более яркий над чёрными кожаными штанами. Палач пренебрегла и тёплой накидкой, и шубкой, в каких щеголяли жёны местных торговцев. Даже распустила воротник, словно и не стоял вокруг мороз - впрочем, возможно, госпожа палач предвидела в ближайшем будущем, что ей ещё станет жарко. Теплом она пренебрегла, зато кончик зажатого в зубах длинного бича едва не волочился по снегу. Мотался змейкой не хуже перьев у виска, пока она, закончив с книгой, не взяла его в руку, свернув толстым упругим кольцом.
И если прежде секунды тянулись, то теперь Анастасия прошла через толпу быстро, упругим шагом, чуть ли не подпрыгивая на ходу, и не глядя на поспешно расступающихся людей. Игнорируя шёпот и взгляды. Взбежала на эшафот, кивнув Бернару, констеблям и Роджеру. И, не сбиваясь с шага, остановилась перед Гарольдом, критически его разглядывая.
- Выглядит живым и в сознании. Ясном. Моргает, взгляд чёткий, сердце работает, лёгкие тоже.
- In, - начал отец Бернар, но осекся и поправился, - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. С благословением, начинайте, госпожа Инхинн!
Анастасия кивнула и легким шагом, почти танцуя, ушла за спину Гарольда. Слышалось только постукивание каблуков по доскам, но вскоре стихло и оно. И снова потянулись долгие, до нетерпения тягучие секунды. Даже толпа затихла в предвкушении, чтобы разом вздохнуть одновременно с коротким свистом бича.

Гарольд Брайнс

18 января 1535 г. Брентвуд.
Пятница. Возраст Луны - 14 дней. Полнолуние.

В комнате, темной и теплой, было тихо. Горела одинокая свеча на окне, роняла восковые слезы на блюдце. К ней склонялась ветка засушенной сирени, одиноко и уныло торчащая из кубка, бросала тень на раскрытую книгу. Кровать, на которой лежал Гарольд, утопая в перине, стояла у стены, завешанной гобеленом. Должно быть, на нем изображалась охота, но видны были только ноги людей, собак и лошадей. В кресле у окна тихо и безмятежно спала молодая женщина в белоснежном чепце и коричневом, глухо закрытом платье. Вся округлая, уютная и домашняя, она приоткрыла во сне розовый ротик, похожий на бантик и удобно подперла румяную щечку, украшенную родинкой, пухлой рукой.
Торговец с лёгким стоном положил правую руку на лоб. Голова, как будто забитая опилками, слегка гудела. Он тихонько, чтобы не разбудить женщину, сделал глубокий вдох и выдох. Силы ни в руках, ни в ногах не чувствовалось - казалось, что всё тело срослось с просевшей под ним периной. Сознание медленно прояснялось. В беспамятстве он пролежал не меньше нескольких дней. Чуть ниже живота нарастало жгучее чувство голода. Видимо, он был в каком-то пансионе, куда его сдал Вальтер. Гарольд с хрустом потянулся. Интересно, сколько северянину платили за всё это, и сколько терпения у того ещё осталось? "Так..." Надо было побыстрее прийти в себя и уехать из чертового города. Торговец попробовал подняться - мышцы на мгновение наполнились силой, с надрывом потянулись и тут же оборвались, оставив его в кровати. "Не думаю, что несколько минут что-то решат". Шум в голове почти стих и торговец попытался обдумать, что будет дальше. Через сколько дней он снова сможет держаться в седле? Где найти представителя гильдии и попросить отсрочку? Снова захотелось спать, и он бы заснул, отложив всё на потом, если бы не ещё одна волна жгущего голода. Торговец сделал ещё одну попытку, и на этот раз сел.
- Ох! - Должно быть, шум разбудил женщину и она выпрямилась в кресле. Глаза у нее оказались большие и зеленые, как летняя листва, - Вы очнулись, мой дорогой! Я уж снова за лекарем посылать хотела...
Лёгкая досада - он таки разбудил её. Ну, еду Гарольд всё равно сам бы не нашел.
- Здравствуйте. - Проснувшаяся женщина - мягкая и пухлая, напоминала ему встревоженную наседку. - Какое сегодня число?
Он бы сразу попросил поесть и выпить, но это было как-то невежливо.
- Восемнадцатое, - утешающе сообщила ему "наседка", поднося кружку с отваром, пахнущим травами, - три дня лежите, как вас мистер Джеймс принес.
Упоминая Клайвелла, женщина мило порозовела и улыбнулась.
- Клайвелл? - торговец принял отвар из рук девушки и начал пить маленькими глотками. Пересохшие горло и губы медленно размокали. Такой поступок констебля плохо укладывался в виденье мира Гарольда.
- Клайвелл, Клайвелл, - закивала головой сиделка. - Принес он вас, деньги оставил в уплату за уход, лошадь вашу привел и дал плошку с мазью, - продемонстрировав ту мазь, что приготовила михаилитка в Билберри, женщина снова улыбнулась и сложила руки на коленях, - лекарь сказал, что очень хорошая она, и впрямь - за три дня рубцы на спине подсохли и лихорадки не было, спали только беспробудно. А мистер Джеймс на словах просил передать, что Гильдия согласна тридцать дней ждать и что вам нужно не глупить, и помнить о том, что моряки видят все побережье. Очаровательный мужчина, надо сказать. Вы есть хотите, мой дорогой?
Торговец не думал, что когда-нибудь признает такую безумную цену за правозащитника справедливой.
- Да, не откажусь. - улыбнулся женщине Гарольд. Клайвелл его просто поражал, создавалось впечатление, что они с констеблем жили в разных мирах: Гарольд в мире, где арестовывают за украденные у бруксы тапки, Клайвелл - в мире, где законник может поступать вот так.
- Тогда обождите, но не вставайте пока, лекарь не велел, - строго предупредила его сиделка и вышла за дверь, оставив на мгновение Гарольда одного. Вернулась она без еды, улыбаясь, - скоро, служанка принесет. А вот с одеждой вашей беда, мой дорогой.
"Да не такой уж я и дорогой". Женщина казалась особенно тёплой, после нескольких дней проведённых в камере, за общением либо с самим собой, либо со стражниками, констеблями да священником. Да, ещё была Инхинн, но Гарольд бы предпочёл стражников.
- Что с одеждой? - Мягко спросил торговец.
- По швам всю распустили же, - удивилась женщина, - даже сапоги. Прямо жуть берет, это ведь либо заново сшивать, либо новую покупать. Я, конечно, могла бы вам предложить одежду мужа покойного, он такой же был, как и вы, видный, но... Побрезгуете, должно быть. Давно лежит ведь в сундуках, да и не модно.
Улыбка не пропадала с лица торговца.
- Нет, не побрезгую, ещё и спасибо скажу. Вы бы меня очень выручили.
"Видный - ха". - Торговец провёл рукой по голове. - "Может, хоть волосы начали отрастать?"
Женщина кивнула, просияв улыбкой, уступила место пожилой служанке, принесшей поднос с дымящейся похлебкой, пахнущей остро и пряно, и вышла из комнаты. Служанка, недовольно ворча, поставила содержимое подноса на низенький столик и водрузила его перед Гарольдом.

С Ричем

- Спасибо. - Окружающие люди были подозрительно добры. В прошлый раз, когда торговцу что-то легко перепадало, он чуть не умер. Гарольд потихоньку начал есть, еда показалась очень вкусной.
Вернулась сиделка, этот добрый ангел-хранитель, со стопкой одежды, накинув на плечи кафтан. Поверх стопы лежал кожаный пояс, простой, без украшений. Женщина тихо положила вещи на край кровати и сама примостилась там же, с умилением наблюдая, как Гарольд ест.
- Вам за мистера Джеймса помолиться надо, - тихо посоветовала она, - не должен был всего этого делать, а пожалел ведь. Если не он - бросили бы в лечебнице при церкви, а там нечисто и холодно.
- Да, что есть, то есть. - Спина безумно болела. - А как зовут вас, милая, а то неудобно имени-то не знать? - Чёрт, она его заразила.
- Амалия, Амалия Криссен, - печально ответила сиделка, - вы кушайте и отдыхать ложитесь, спите. Должно быть, завтра уже и в седло сможете.
- Печально, я бы ещё у вас погостил. - Тоже слегка грустно улыбнулся торговец. - За одежду вам большое спасибо, я и не знаю, что бы без вас делал. Может, я на обратном пути заеду и как-нибудь вас отблагодарю?
"Да, надо бы отблагодарить".
- За что же меня благодарить-то? - Искренне удивилась Амалия, заправляя под чепец каштановый локон. - Долг любой христианки - помогать страждущим. Вам ведь нужна эта одежда, верно? Вы мистера Джеймса поблагодарите лучше, мой дорогой. И ту травницу, что мазь приготовила, руки у нее волшебные. А коль заехать хотите... Просто так приезжайте. Для того, чтобы навестить кого-то, поводы не нужны ведь.
- Ну и хорошо, а за одежду ещё раз спасибо. - В последнее время он так часто говорил "спасибо", что это слово должно было уже совсем потерять свой вес.
Амалия рассмеялась и захлопала в ладоши.
- Быть может, хотите примерить обновки и немного прогуляться по саду перед обедом, мой дорогой? В таком случае, жду вас на кухне.
Закрывая за собой дверь, женщина тихо напевала что-то о синеглазом, унёсшем сердце.
"Неужто ещё одна брукса?" Торговец поднялся с кровати и стал медленно одеваться. Всё тело болело, но размять мышцы было приятно. Гарольд чувствовал, как к нему потихоньку возвращаются силы. Если бы не ноющая спина, произошедшее три дня назад показалось бы дурной сказкой. Одежда оказалась торговцу как раз в пору. Закончив, он вышел из комнаты.

На кухне, которая находилась сразу же за дверью комнаты Гарольда, было тепло и светло. У очага хлопотала уже знакомая пожилая служанка, часто подбегая к столу, заваленному зеленью и овощами, а сама Амалия, в нарядной яркой пелерине, опушенной лисьим мехом, стояла, нетерпеливо притопывая, на крышке погреба. Снизу, из-под ее ног и досок пола, доносилось шуршание и будто бы возня.
- Очень, очень к лицу, - завидев Гарольда, всплеснула руками она, подбегая и поправляя шапку чуть набок, - очень хорошо. Жаль, меч покойный супруг с собой унес. Это ведь негоже, чтобы у мужчины пояс пустой был.
- Если кому что в этой комнате и идёт, так это вам ваш наряд. - Странная женщина, в таком жалком состоянии Гарольд не находился уже несколько лет. В любом случая поговорить было приятно, Амалия излучала теплоту и мягкость, согревая всё вокруг, в том числе и Гарольда.
- Любезник и льстец, - без тени кокетства улыбнулась женщина, увлекая его в неприметную дверь в стене кухни.

Добавлено:
Зимний сад, раскинувшийся в небольшом дворике, представлял собой зрелище унылое, но и торжественное одновременно. Яблони и вишни, укутанные белым саваном, напоминали, все же, о весне и напоенных ароматами подвенечных уборах, в которые они оденутся. Впрочем, Амалия, кажется, наслаждалась зимой и прогулкой.
- Вам не кажется, мой дорогой, есть нечто прекрасное в том, как умирает природа зимой, чтобы весной воскреснуть вновь? Мне мнится порой, что я и сама воскресаю с нею.
- На свете не было бы ничего хуже зимы, если бы за ней не следовала весна. - Гарольд тоже наслаждался прогулкой - приятным, в отличии от тюрьмы, холодом, компанией. Он переодически пытался вдохнуть зимний воздух полной грудью, но всё никак не выходило, в этот раз из-за спины. - Красивый у вас садик, сердце радуется, как представишь что здесь будет через несколько месяцев.
- Да, все будет цвести, - кивнула Амалия, - надеюсь, вы увидите это. А какое старая Матильда варенье варит из яблок и вишен... Я велю достать его к обеду, к пирогу и поссету. И все же, откровенно говоря, я волнуюсь о том, что вы без оружия.
Меч, действительно, был очень нужен. Гарольду уже не хватало привычной тяжести на поясе, а в дороге это чувство усилилось бы в сотню раз.
- Наверное, схожу к палачу, которой достались все мои вещи, может, меч ей не особо и нужен.
- Сходите, - кивнула Амалия, - конечно же, сходите. За спрос не бьют в нос, а ведь дороги нынче опасны, чтоб без оружия-то.
"Да и с мечом опасно". Гарольд прикинул насколько ему помог меч со змеем, бруксой и тварью, которую зарезал молодой михаилит.
- Да и непривычно без оружия, а вы не знаете где она живёт, палач в смысле?
Жутко не хотелось что-то выпрашивать, но особого выбора у него и не было - отправляться в путь без меча было бы совсем глупо.
- Так в тюрьме и живет, - осуждающе поджав губы, сообщила Амалия, - говорят, ей отдали камеру, которая для знати.
"Ладно, ладно".
- Ну, потом с этим разберусь, а как называется ваш пансион?
"Чёрт, опять возвращаться в эту тюрьму"
Амалия удивилась так, что уселась на заснеженную скамейку, широко распахнув глаза и приоткрыв рот.
- Какой пансион, мой дорогой?
- Разве я не в пансионе? - Общение с Амалией расслабляло торговца. В последнее время слишком много зависело от того, что он скажет, да и со слишком опасными людьми он разговаривал: орк, азиатки, констебли, михаилиты. Он уже начинать забывать, что такое праздная беседа.
- Нет, мой дорогой. Вы в моем доме. Мистер Джеймс долго искал, кто мог бы вас принять, не хотел в грязный госпиталь вас, но никто не брал. Все боятся ереси. А мне вот жаль вас стало, да и мистер Джеймс так говорил, так убеждал, что с вас все преступления сняты и вообще, - Амалия на мгновение задумалась, что-то припоминая, - вы очень одиноки.
- Ну, тогда мне остаётся только ещё раз поблагодарить вас за доброту.
"Одинокий?" Наверное, Клайвелл был семьянином. Поэтому ему так не понравились мысли Гарольда о мести, и из-за этого он считал торговца одиноким. Да и то, что он так помог торговцу, о многом говорило. "Одиноким". Да, наверное он был одиноким, но сделать с этим особо ничего не мог. Вот бы обрадовалась его жена или дочь, узнай она об обвинениях в ереси, или об ожогах, или о ранах. Стало грустно - ему действительно не было куда возвращаться. Родительский дом он своим не считал, да и не зачем было впутывать родителей. "Надо будет купить дом". Да, он купит себе дом, как расплатится с долгами. В небольшой домик, например в Бермондси, было бы замечательно вернуться, запалить остывший очаг, приготовить что-нибудь поесть, почитать книгу.
- Никто не должен быть одинок, мой дорогой, - Амалия ласково похлопала его по руке, поднимаясь со скамейки, - никто и никогда. Хотите, я прогуляюсь с вами до тюрьмы?
Он хотел, но местные явно были о торговце не лучшего мнения. Гарольд несколько секунд думал. Все и так, наверняка, обсуждали то, что Амалия приютила обвинённого в ереси, а прогулка только подстегнула бы сплетни.
- Не стоит вам появляться в моей компании на людях.
- Как пожелаете, мой дорогой, - согласилась женщина и улыбнулась, - не опаздывайте к обеду.
Гарольд улыбнулся в ответ, до чего же просто и приятно было разговаривать с этой женщиной.
- После обещанного вами варенья только полный дурак рисковал бы опаздывать.

С Ричем и Спектром

Тюрьма, которую доселе Гарольд видел только изнутри, величественно возвышалась над Брентвудом. Черный камень, гладкий, точно полированный, казался еще более темным на фоне белого снега.
Сначала возвращаться в тюрьму очень не хотелось, казалось, здание будет угнетать его, но Гарольд, неожиданно для себя, ничего особенного не почувствовал. Идея что-то выпрашивать тоже поначалу не нравилась, но меч был ему очень нужен, и поделать с этим торговец ничего не мог. Радовало одно - Гарольд искренне считал палача неплохим человеком, а это было немаловажно, учитывая, что та могла читать мысли. В целом, торговец не чувствовал в себе ни злобы, ни жажды мести. Скорее всего это было временно, и от бессилия, вызванного бичеванием, а может из-за того, как поступил Клайвелл. Ведь появись еретик на его территории, констебль бы точно так же пытал бы его, добиваясь истины.
Стражник, лениво отворивший ворота, с удивлением уставился на Гарольда, но внутрь пропустил и даже вежливо попросил обождать, пока второй лениво же прошествовал через двор, дабы узнать, примет ли его госпожа Инхинн. А затем, вернувшись, проводил его в камеру на третьем этаже, сухую, чистую и роскошно обставленную, где палач укладывала седельные сумки.
- Я извиняюсь за беспокойство, хотел попросить вас, по-возможности, вернуть мне меч. Вам он всё равно вряд ли пригодится, а мне может спасти жизнь, сами знаете, дороги нынче не особо безопасные. - Торговец всё отчётливей чувствовал нарастающую слабость. Ну, благодаря Клайвеллу и доброте Амалии его ждали тёплая постель и хороший обед, настроение от этого было хорошим. Хотелось побыстрее вернуться и хорошенько выспаться перед дорогой.
Анастасия Инхинн, которая как раз держала в одной руке алую рубашку, в другой - синюю, критически их разглядывая, закатила глаза.
- Пусть буду я сто лет гореть в огне,
Не страшен ад, приснившийся во сне,
Мне страшен хор невежд неблагодарных.
Беседа с ними хуже смерти мне.
- Не здоровается, извиняется не за то, смеет думать, что нам, дорогие мои, важно, умрёт он по дороге, или нет. Ну скажи, моя прелесть, - обратилась она к льющемуся из пальцем синему шёлку, - зачем нам спасать его жизнь?
"Да, надо было сначало поздороваться, ну, сейчас всё равно поздно".
- Никакой особой выгоды для вас нет, просто доброе дело. Может, не умерев в пути я, наконец, научусь нормально и вовремя здороваться и додумаюсь поблагодарить вас за то, что не искалечили меня, хотя могли.
- Он иногда учится, радость моя, - в голосе Анастасии, которая на этот раз решила поделиться этим фактом с алой рубашкой, звучало неприкрытое удивление. - Понимает. Но что же нам делать? Избавиться от дурацкой ржавой железяки, у которой и рукоять неудобная, и баланса нет? Отдать её Роджеру, чтобы тот с ней... ну, что там делают мужчины с мечами? Поигрался. Выбросить по дороге в реку... нет, это придётся ведь тащить. Продавать - тоже время тратить. Лень.
Она помедлила, приложив палец к губам, затем уронила рубашки под ноги и прошла в угол, где на скамье сиротливо валялась комом белая нижняя юбка. И под тканью, которую палач брезгливо подняла двумя пальцами - ногтями, - обнаружился меч, найденный Гарольдом в церкви Билберри.
- Пожалуй, дарить его мне не хочется. Спасать не хочется тем более. Особенно - жизнь. Нет жизни - нет проблем, мы ведь согласны? Ни за что. И небезопасные дороги - это просто замечательно. М-м, да, отличные небезопасные дороги... это оставляет нам, кажется, только один вариант. Один-единственный правильный вариант. Держи.
Меч вместе с ножнами и поясом полетел в руки Гарольду.
- Пользуйся. Я бы даже сказала: на здоровье.
- Спасибо, за всё, и удачи вам в пути, надеюсь, я уже переловил лицом всех змей в округе, и для вас не осталось.
Анастасия Инхинн неопределённо хмыкнула, и в спину Гарольду, когда он уже закрывал дверь, донеслось:
- Порою некто гордо мечет взгляды: "Это - я!"
Украсит золотом свои наряды: "Это - я!"
Но лишь пойдут на лад его делишки,
Внезапно смерть выходит из засады: "Это - я!"
Выйдя, Гарольд сразу зацепил пояс, проверил всё ли сидит правильно. "Неплохой человек, не приведи господь ещё раз встретиться с ней по рабочим вопросам".

Обед, настолько плотный и вкусный, что удовлетворил бы и самого взыскательного гурмана, а не только отсидевшего в тюрьме Гарольда, протекал в молчании. Гарольду подкладывали то запеченного с черносливом голубя, то пряную баранину, то овощей и сладкой каши, обильно приправленной шафраном, так что говорить было решительно некогда. И лишь когда служанка, старая Матильда подала на стол пирожки с вишней и медом, сменила вино на теплый эль с травами, Амалия заговорила:
- Скажите, мой дорогой, если вам мой вопрос покажется невежливым, но прошу меня простить - я всего лишь любопытная, глупая женщина... Почему такого милого господина, как вы, обвинили в ереси и чернокнижии? Уж простите, но не похожи вы...
Молодая женщина смутилась, мило покраснев и опустив глаза, принялась перебирать пальцами салфетку.
Гарольд умилился женщине, но всё равно в груди появилась лёгкая грусть.
- Подозревать меня было за что, всего я расказывать не стану, выберу историю, которая выставляет меня в более-менее выгодном свете.
"И обманывать её не хочется, и не скажу же я, что действительно интересовался оккультизмом, причём исключительно неудачно и глупо".
- Зачем же в выгодном, мой дорогой? - удивилась Амалия. - Если вы кому-то... милы, то этот человек примет вас во всей неприглядности. Неужели вы этого не знали?
"Не думаю". Боже, как ему было бы приятно просто сказать правду, даже если после этого женщина потребует, чтобы торговец тут же покинул дом. Но зачем этой простой, хорошей женщине всё это знать, при чём тут она? Ей неплохо жилось и с верой в то, что торговца могли осудить несправедливо. Да, и то, что о нём думала Амалия, оказалось неожиданно важным для самого Гарольда. Он вздохнул. "Я нехороший человек, и наказание я получил не зря. Глядя на то, как со мной поступил Клайвелл, и как поступаете вы, я чувствую себя ещё более виноватым".
- Поймали меня на том, что я помог умирающим от жажды еретикам, очистив источник. В качестве благодарности те подарили мне книгу, я не подумав, не стал её особо прятать, её заметил местный констебль и обвинил меня.
- Бедный, - сочувственно покивала Амалия, пристально наблюдая за тем, как Матильда накладывает Гарольду груши со взбитыми сливками. Под её взглядом служанка, сердито поджав губы, выложила ему больше половины и поспешно отошла к своему столу, - за благое дело - и такое суровое наказание! За книгу, вдобавок! Ведь даже Господь поощряет стремление к знаниям! Ох, дорогой мой, отведайте этих груш. Мы храним их в меду и они остаются мягкими и сочными всю зиму. Но скажите, милый Гарольд, откуда же они взяли чернокнижие?
Торговцу показалось, что его стошнит, если он попробует мёд. Странно, что ему не было всё равно. Гарольд вздохнул.
- Оккультизм, за то что таскал с собой атам, а пиратство... пиратство за что-то похуже пиратства. Этого я рассказывать не стану, как минимум, пока. - Может ему и стоило выговориться, но не сейчас и не этой едва знакомой женщине.
- Атам, - задумалась Амалия, а затем просияла улыбкой, - знаете, я слышала, что их используют еще и для исцеления, для того, чтобы призвать дождь... Для блага.
Женщина реагировала странно, будто искала повод оправдать Гарольда, при чём успешней его самого. Ведь он, действительно, не собирался приносить людей в жертву, и действовал либо в своих интересах, но не во вред другим, либо вообще на благо людей.
- Я не собирался использовать его во вред людям, но законы, что тут поделаешь?
- Мой дорогой, позвольте показать вам кое-что, - Амалия встала из-за стола и протянула руку Гарольду, - только прошу вас... Молчите обо всем.
Торговец, кивнув, взял руку женщины. Было интересно, что Амалия хочет показать, на атам она отреагировала как-то очень уж спокойно. Торговца не покидало зудящее чувство - всё шло слишком хорошо, но так хотелось забыться в тёплой атмосфере этого дома.

С Ричем и Спектром

Амалия, вопреки ожиданиям, повела его не в подвал, а на чердак, ухоженный и прибранный, теплый. Под потолком сушили травы, пахли пряно и резко. Женщина подошла к неприметной веревке у потолка и трижды дернула её, отчего выпала еще одна лестница, ведущая прямо под крышу. Туда, где ничего не могло быть, казалось. В круге из оплывших, но не зажженных свечей, стоял на резной деревянной подставке гримуар в кожаном переплете. На стенах, в неверном свете, пробивающемся сквозь черепицу, тускло поблескивали бутыли, в которых виднелись то глаза, то мозги, то чьи-то лапки.
- Гримуар не трогайте, мой дорогой, - заранее предупредила его Амалия, - он мой личный, может быть... неприятно.
Торговец не знал, что и думать. Всё становилось куда более логичным и одновременно невероятным. В одно мгновение Амалия полностью преобразилась в его глазах. Это уже была не тихая, достаточно мудрая вдова, а очень загадочная и может быть - даже опасная женщина. Он отбросил противную, желчную идею об опасности на затворки сознания - желай она навредить ему, сделала бы это, пока торговец спал.
- Хорошо что вы меня предупредили, а то я бы не сдержался. - Просветлел Гарольд. Он впервые встречал человека, интересующегося тем же и при этом не убийцу, маньяка или орка, как минимум с первого взгляда.
- И чем конкретно вы интересуетесь?
- Вы неопытны, мой дорогой, - вздохнула Амалия сожалеюще, - чужие гримуары трогать нельзя. Хорошо, если рука только отнимется, а если сгорите? Впрочем, я могла бы вас научить тому малому, что знаю сама... Если вы поклянетесь всем самым дорогим, что не проговоритесь, если вас снова... Чего, я верю, больше не будет. Ищущим Сил и тайн нужно держаться вместе, не правда ли?
- Правда, а в том, что о вас ничего не скажу, я клянусь.
Зачем она делала это? Может быть, хотела найти человека, занимающегося тем же, не порицающего её занятия. Глупая идея, не может же человек хранить на чердаке гримуар с демонами и одновременно скучать, не имея ища похожего на себя человека. "Ну, да не может".
- Это большая удача, что я вас встретил, точнее, что вы приютили меня. Я многое хочу узнать, но все законные пути к знаниям закрыты.
Амалия хмыкнула, но улыбнулась и подвела его к гримуару, где на открытой странице был изображен демон, восседающий на крокодиле, с ястребом на руке.
- Видите? Это - Агарес, герцог Ада. Он заставляет бежать стоящих и возвращает беглецов. Он может мгновенно обучить всем языкам и наречиям; может лишать чинов, как духовных, так и светских, и вызывает землетрясения. Он принадлежал чину Сил. Утверждают также, что его способность обращать в бегство и возвращать беглецов приносит удачу армии, которой он покровительствует, ибо Агарес рассеивает врагов и наделяет храбростью сердца трусов и дезертиров. Агарес также известен тем, что любит поощрять смертных на танцы. В этой книге написано обо всех демонах, какие существуют, мой дорогой. О том, как их призвать и как подчинить. Демоны могут дать многое, если не всё, милый Гарольд. Они были ангелами и древними богами. А это, - она перелистнула страницу, открывая рисунок демона с козлиной головой, женской грудью, но мужским телом, - Бафомет. Ему поклонялись тамплиеры. А вы знаете, что михаилиты - их наследники, мой дорогой? А это, - следующая страница, - Данталион. Он обучает всем искусствам и наукам, раскрывает любые тайные намерения, ибо он знает мысли всех мужчин и женщин, и может изменять их по своему желанию. Данталион может вызывать любовь и показывать в видениях подобие любого человека, в какой бы части света тот не находился. Всего троих я вам показала, а какие возможности они дают, правда?
"А она тут в игрушки не играет!" Не меньше, действительно невероятного потенциала призыва, поражала Амалия. Она создала идеальный образ, боже, да непонятно, как вообще можно было бы заподозрить её в занятии чёрной магией. Оккультизм показался ему намного менее безумной идеей. Амалия, говорила о нём совершенно спокойна, жила, чуть ли не в центре городка, при том, что местный констебль ленью не отличался.
- Да, возможности поражают, вопрос в цене. Я был в Билберри и зрелище, надо признать, не из приятных.
- Это там, где была резня? - Поинтересовалась Амалия, мягко перелистнув страницу. - Дилетанты, даже мессу спланировать не смогли. На них не стоит равняться, мой дорогой. Всегда смотрите на победителей и не жалейте проигравших. Цена же... О цене вы говорите с демоном сами. Но разве всем нам не уготована геенна огненная и без того? Ибо кто без греха? Покаяться - и не грешить получается не у каждого, а вот прожить жизнь сильным, независимым... Это многого стоит, милый Гарольд.
- Да. - Амалия как будто читала его мысли - говорила то, о чём сам Гарольд думал, и то, что он ещё только чувствовал. И всё-таки, что же ей было нужно, ведь не могла же она делать это просто так. Что Амалия хотела получить взамен на обучение? Может хотела подставить Гарольда, скормив его демону, прямо во время обряда? Рискованно, слишком рискованно использовать для этого именно помилованного торговца. Она могла бы найти, какую-нибудь бездомную девочку и не тратить столько времени. Может, она просто искала когда с кем можно бы было кооперироваться? А может ей, как и ему самому, было бы приятно не быть одной, иметь такого же человека, хоть где-то? Да, глупо, но правда.
- Вы будто читаете мои мысли. - пробормотал торговец, всматриваясь в следующую страницу.
- К счастью, мысли я не читаю, - рассмеялась Амалия, - подозреваю, это было бы слишком утомительно. И не интересно. Быть может, мы всего лишь мыслим схоже, мой дорогой. Ах, как жаль, что ваш атам достался палачу, и что вы вскоре уедете... Вернемся вниз, не следует тревожить без нужды силы, что дремлют здесь.
На странице оказался улыбчивый, желтоглазый Велиал, до жути похожий на Фламберга. В то, что орден михаилитов настолько связан с оккультизмом, Гарольд просто не смог бы поверить. Хотя, древняя и могущественная сила братства заставляла сомневаться.