10 мая 1535 г., Бермондси.

С рукой, заключенной в лубок, делами заниматься было невозможно. А потому, до изнеможения набегавшись по лескам вокруг города, Джеймс встретил гонца с опечатанными папками из канцелярии Кромвеля и уселся в своё любимое кресло у камина.
Если верить бумагам, нынешняя королева, Анна Болейн, родилась в Норфолке в семье сэра Томаса Болейна и леди Элизабет Говард. Отец Анны сделал блестящую карьеру по дипломатической линии, а мать состояла в свите королевы Екатерины Арагонской. Ей было около двенадцати лет, когда Томас Болейн, отправившийся с дипломатической миссией в Брюссель, получил изволение на включение дочери в свиту Маргариты Австрийской, дочери императора Священной Римской империи Максимилиана Первого. В течение двух лет Анну обучали арифметике, фамильной генеалогии, грамматике, истории, чтению, правописанию, а также управлению домашним хозяйством, рукоделию, иностранным языкам, танцам, пению, музыке и хорошим манерам. В тысяча пятьсот четырнадцатом году вместе с отцом она переехала в Париж, войдя в свиту Марии Тюдор, сестры короля, которая должна была выйти замуж за короля Франции Людовика Двенадцатого. Брак состоялся, но был недолгим из-за скоропостижной смерти мужа. Мария Тюдор вернулась в Англию, а Анна осталась в свите королевы Клод Французской. Сейчас королеве было то ли тридцать шесть, то ли двадцать лет - приходская книга, где записали о её рождении оказалась утеряна, а родители почему-то не помнили, в каком конкретно году появилась на свет их дочь. Там она усовершенствовала своё образование, в частности, знания светского этикета, приобщилась к тонким развлечениям французской знати, демонстрируя особый интерес к литературе, искусству, поэзии и моде. Именно в годы жизни во Франции Анна увлеклась гуманистическим и реформаторскими идеями в религии — под влиянием этих течений позже окажется и сам король Генрих. В тысяча пятьсот двадцать первом году Томас Болейн после очередного охлаждения в дипломатических отношениях между державами отозвал дочь в Англию.
Джеймс пожал плечами, перелистывая страницу. Он точно помнил, что Бесси родилась семнадцатого мая тысяча пятьсот двадцать пятого года, Артур - чудесным утром двадцатого февраля тысяча пятьсот двадцать восьмого, а Мэри...
- Маленькая, кажется, я не помню, когда ты родилась. Или не знаю?
Мэри удивлённо взглянула на него, опустив шитьё на колени.
- Откуда же тебе знать? М-м, получается, в ночь на третье мая в год тысяча пятьсот двадцатый.
После возвращения Анны домой её семья озаботилась поисками подходящего жениха. Одним из кандидатов стал кузен девушки, ирландец Джеймс Батлер. Томас Болейн и Пирс Батлер, отец Джеймса, оба претендовали на титул графа Ормонда, принадлежавшего когда-то прадеду Анны. Спор между Батлерами и Болейнами вылился в скандал, и в итоге потребовалось вмешательство самого короля. Он поручил уладить конфликт Томасу Говарду, родному дяде Анны. Тот предложил вариант с женитьбой отпрысков двух семейств. Впрочем, такая перспектива не устроила ни одну из сторон, а потому помолвка так и не состоялась. Первое появление при дворе Анны Болейн относится к первому мая тысяча пятьсот двадцать второго года. Связано оно с карнавалом, устроенным в честь послов герцога Карла Бургундского. В тысяча пятьсот двадцать втором году Мэри исполнилось два года, а Джеймсу - восемнадцать. И выходило, что рядом со своей юной женушкой Джеймс был безнадежно старым. Более того - у него от этого слишком разумного для своих лет ребенка скоро появятся дети.
Смущенно хмыкнув, Джеймс рассеянно пригладил ладонью бородку, в которой пока еще не блестела седина, но от такой жизни непременно должна была появиться в ближайшее время.
- Летом тысяча пятьсот двадцать третьего года у неё завязался тайный роман с Генри Перси, сыном графа Нортумберленда. Пара даже тайно обручилась, ведь семья Перси желала его брака с Мэри Тэлбот, дочерью Джорджа Тэлбота, графа Шрусбери, - задумчиво прочитал Джеймс вслух. - Говорили, что сам король приказал расторгнуть помолвку Перси и Болейн, обосновывая это малой знатностью последней. Анна была отправлена в замок Хивер. Знаешь, Мэри, а ведь по закону эта тайная помолвка является достаточным основанием для развода, тихого и бескровного. Отчего же король так жаждет крови, её и... остальных?
- Оттого, что речь не о разводе, - Мэри пожала плечами, снова принимаясь вышивать что-то нежно-синим на рукавах рубашки. - Если бы был нужен только развод, будь для короля дело только в этом - тогда конечно, но... мог бы сам понять: подежурил тогда у королевы под дверью и чуть без руки не остался. А прочие сэры королеву видят гораздо чаще. Постоянно видят.
- То есть, он хочет не свободы, но наказания за измену, - Джеймс попытался припомнить, как выглядела королева в то дежурство. Понял, что не видел её вовсе и вздохнул. Руку ему оттяпали зря. - Бывают ли настолько глупые женщины, чтобы изменять монарху? Noli me tangere - дети королевы могут быть только от короля, иначе существование династии под угрозой, но... Не пойду ли я против закона и совести, если обвиню её в угоду этому чертову психу?
После женитьбы Перси Анне Болейн позволили вернуться к королевскому двору в качестве фрейлины. С ней закрутил роман поэт Томас Уайетт, который являлся её кузеном. Точно неизвестно, когда именно Генрих обратил внимание на Анну. До возвращения девушки на родину её старшая сестра Мария принимала ухаживания короля. Даже ходили слухи, будто Мария стала матерью одного из бастардов Генриха.
Досадуя на непослушную и неподвижную левую руку, на назойливое нытьё в запястье, Джеймс подчеркнул эти факты. Наличие связи короля со старшей сестрой королевы тоже позволяли расторгнуть брак, ведь таким образом супруги оказывались в недопустимо близком родстве.
Так или иначе, надолго в королевской опочивальне Мария Болейн не задержалась — на сцене появилась Анна. Умная, образованная, светская и яркая, она быстро стала при дворе звездой. Болейны рассчитывали, что именно Анне удастся найти себе блестящую партию, выйти замуж за влиятельного и богатого аристократа. Вскоре интерес Генриха к девушке стал очевиден для её родственников. Оставалось только восхищаться Кромвелем и его конторой, кропотливо собравшими всё это из мелочей, взглядов, записок и слухов.
- В тысяча пятьсот двадцать шестом году Нэн Болейн опять появилась при дворе, теперь в свите королевы Екатерины Арагонской. Король попытался завоевать сердце девушки и склонить её к романтическим отношения, но получил отказ. Его ухаживания длились почти семь лет: он регулярно посылал Анне подарки, писал письма и даже посвятил ей песню. Они проводили время за разговорами, совместными выездами на охоту, встречались во время придворных праздников, представлений и маскарадов. К слову, - Джеймс оторвался от чтения и глянул на Мэри. Она пока еще не округлилась, напротив - даже немного похудела, как и все беременные на ранних сроках. - Я же молодой рыцарь. Не взирая на возраст, хм. Вероятно, на турнире биться не буду, отговорюсь отсутствием куртуазного воспитания - откуда ему взяться у мужлана из городской стражи? Но потом будет бал. Ты хотела бы его посетить?
- Ты воспитаннее многих рыцарей, а возраст выдают разве что глаза - и то, только когда на работе, - спокойно заметила Мэри. - И вообще, я не виновата, что мне всего пятнадцать. А на бал - очень хочу. А ты - хочешь на турнир.
- Я не хочу на турнир, маленькая.
Джеймс не умел красиво, изящно и зрелищно фехтовать. Не диестро, но стражник. Его навыки годились для арены, однако на праздниках они были уместны только для разгона толпы. Однако, Мэри своего мужа в деле видела только в Колизее, и ярким, полным красок праздником хотела закрыть это воспоминание. На что имела полное право.
- Но ради чести повязать вашу ленту на рукоять меча, леди, готов уступить.
Еще в конце двадцатых король уже всерьёз задумывался о расторжении брака с Екатериной Арагонской. Причина — отсутствие наследника мужского пола и желание повторно жениться. Уладить дело с Папой Римским предстояло кардиналу Томасу Уолси. Решение этого деликатного вопроса растянулось почти на шесть лет, что в итоге подтолкнуло Генриха к полному разрыву с Римом и созданию новой церкви в Англии. И хотя официально Генрих всё ещё состоял в браке с Екатериной, он решил обвенчаться с Анной на тайной церемонии.
Двадцать третьего мая тысяча пятьсот тридцать третьего года было официально объявлено об аннулировании брака Генриха Тюдора и Екатерины Арагонской, а уже через пять дней Англия и весь мир узнали, что у короля — новая жена. На тот момент Анна вынашивала первого ребенка. Её коронация состоялась первого июня тридцать третьего года в Вестминстерском аббатстве.
- Сказать, что народ был счастлив этим фактом - солгать. Я разве что не разорвался, чтобы успеть в несколько концов Бермондси одновременно. Тётушки причитали в церкви, рынок кипел, то и дело вспыхивали драки, а дно, воспользовавшись этим, потихоньку грабило всех подряд. А еще михаилиты нацепили скорбные морды, напустили туману и убедили всех, что вымирают. Что было с лесными, ты лучше меня знаешь.
Седьмого сентября тридцать третьего года на свет появилось долгожданное дитя. К великой печали Генриха — девочка. Рождение принцессы Елизаветы крайне разочаровало его. Впрочем, Анна по-прежнему пользовалась благосклонностью короля и не теряла надежды родить сына. Король, в свою очередь, выделил на содержание супруги огромную сумму денег. Анна не знала отказа ни в чём: лучшие портные, учителя, выписанные из-за границы, роскошные украшения, предметы искусства и огромный штат прислуги. В тридцать четвертом году был принят акт о престолонаследии, объявивший потомков Генриха и Анны наследниками престола в обход принцессы Марии, дочери Екатерины Арагонской. В том же году Генрих, в соответствии с актом о супрематии, стал главой английской церкви, завершив, таким образом, многолетний конфликт с Римом. Англия теперь была вне власти Папы, король сосредоточил в своих руках абсолютную власть.
- Я на коленях ползать не привык
Пред деспотом, который правит нами,
Как волк овечками, свиреп и дик, - задумчиво прочитал Джеймс на следующей странице. - Однако, сэр Томас Уайетт крамольно справедлив. Вчера, глядя, как на мою руку опускается тесак, я думал, что Ричард Фицалан был бы королём не хуже. Забавно, но он числится среди предполагаемых любовников королевы. А еще Джордж Болейн. Жаль, его уже не допросить. Брат Харза удивительно надежно упокаивает вампиров. Эх, знать бы раньше, когда я рисковал тобой!..
Потрошителя можно было бы убрать не только ради безопасности улиц, но и к удовольствию короля. Невиновность Анны Болейн казалась ничтожной рядом с тем, что пришлось пережить Мэри из-за виконта Рочфорда и его экзотических пристрастий к чужеземным божествам.
Джеймс аккуратно сложил листки в твердую кожаную папку и опустил на пол. Мягкий свет камина золотил волосы Мэри, уютно согревал комнату. Мэри казалась ангелом. Ею хотелось любоваться. И если уж на лютне теперь играть было невозможно, то ничего не мешало пересесть к ней, обнять, чтобы прочувствовать каждую минуту семейного счастья, столь редкого в непростое время Реформации.
А измены Нан Болейн могли подождать до завтра.

11 мая 1535 г. Бермондси.

Анна Болейн становилась Джеймсу родной. Папки перекочевали в управу, и ни тётушки-католички, ни кражи гусей, ни Хантер, на даже Бруха не могли отвлечь от чтения листов, пестревших ремарками Кромвеля.
"Поддавшись на уговоры Анны, - писал лорд-канцлер, - король отнял привилегии и титулы у первой дочери. Он подписал акт о престолонаследии, в котором указал, что Мария – незаконнорожденный ребенок, и никаких прав на престол не имеет. Анна Болейн праздновала победу, наслаждалась семейной жизнью и роскошью. Генрих Тюдор старался ублажить любую прихоть своей супруги, увеличил количество прислуги до двухсот пятидесяти человек. Бюджетные средства страны теперь уходят на приобретение новой мебели, дорогих ювелирных украшений, платьев, шляпок, лошадей. Расточительность королевы возмущает простых жителей Англии."
- Бруха, - рассеянно поинтересовался Джеймс, - вас возмущает расточительность королевы?
- Меня возмущает, что в этом городке стали красть слишком много гусей, а мне всё это писать, - безмятежно сообщила Бруха. - Особенно протоколы допросов. Кстати, как лучше записать ответ: "га-га-га" или "гха-ха-ха"? У меня сегодня звуки путаются. А королева затем и нужна, чтобы расточительствовать. Правда, наверное, лучше в меру, но кто эту меру определит? Точно не гуси.
- Если "га-га-га" говорит не обвиняемый в краже и не заявитель, то лучше вообще ничего не писать, - вышло несколько меланхолично, но зато отвлекло от размышлений, когда Хантер мог бы так напиться, что допрашивал гусей. - Надо бы выпросить у шерифа для вас место вольного слушателя в Академии Уолси. Юристом станете.
"Анна оказывает большое влияние и на политическую жизнь страны. Она вникает в государственные дела, дает супругу советы, встречается с дипломатами и послами других стран".
Жёны всегда помогали мужьям вести хозяйство. В конце концов, мужчина приносил в дом деньги, воевал и пропадал чёрт знает где, женщина всё это кропотливо собирала - или транжирила - вила гнездо, воспитывала детей, следила за порядком в доме. Для королевы, вероятно, домом было королевство? Ставить в вину советы супругу Джеймс не мог - сам советовался с Мэри. Хмыкнув, он развернул миниатюры, приложенные к бумагам. Элизабет Говард, мать Анны, довольно смуглая, с изящным, скуластым - говардовским - лицом, которое смягчали полные губы и изящной формы глаза. Томас Болейн - Буллен - темноволосый, оплывший, с хищной волчьей улыбкой. Мария Болейн - неожиданно златоволосая, голубоглазая, нежная, пухленькая. Уже знакомый Джордж. И Анна - смуглая и темноглазая, густые тёмные волосы. На обратной стороне портрета - список предполагаемых любовников. Ричард Фицалан, музыкант Марк Смитон, брат Джордж Болейн, королевский грум Генри Норрис, придворные джентльмены Уильям Бреретон и Фрэнсис Уэстон, поэт Томас Уайетт. Последним числился сам Джеймс, аккуратно вымаранный чернилами, но на просвет порочащую запись "Джеймс Клайвелл, старший констебль" увидеть можно было.
- Ну Фицалан точно мимо, - пробурчал Джеймс, показывая портрет и написанное Брухе. - Его если кто интересует, так это родная сестра. Уайетт - вероятно, но до брака. Стихи уж больно говорящие у него. Марк Смитон вроде как был любовником Джорджа Болейна. Но любопытно, когда, по мнению короля, я успел?! Неужели пока кувыркался с непонятной хренью по приемной королевы?
- Так до хрени, - пояснила Бруха, затачивая перо. - Или после. Долго ли, умеючи. Красивая хоть?
- Не видел. Видимо, зажмурился.
- Разумно, - кивнула Бруха. - Можно потом на допросе так и сказать, честно, дескать, ничего не видел. Как будущий вольнослушатель и ещё более будущий юрист - одобряю. И вообще, почти роман ведь. Героический констебль, хрень, юная королева, тайны, измены, расследования, казни! Сначала, конечно, ещё пытки. И фоном - страдающие семьи и не только. Страдающие все! Если я это напишу, можно под вашим псевдонимом? "Джеймс Клайвелл, Тайна красного будуара"?
"Глаза Анны Болейн излучают огонь, который разит. Они, глаза, парализуют или, наоборот, возбуждают. А как оживляется ее лицо, когда начинаются балы! Добавьте к этому смех, звонкий и одновременно хрипловатый, а вместе загадочный и манящий, добавьте к этому ее меткие остроты, ее умение вести разговор, ее чарующую походку, ее движения, полные грации, и станет ясно, почему могущественный король в нее влюбился. Да, Анна Болейн на пресном дворе Катерины Арагонской блистала, как жемчужина, только что вынутая из раковины". А это писал посол Шапюи, испанец. Такое описание было сродни любовному, но выглядело правдиво. Вряд ли посол врал в донесении своему королю. Не женщина - мечта. А чтение дела королевы постепенно начало превращаться в исповедь за семью покрывалами.
- Напишите как Хильда Мартен, - хмыкнув, предложил Джеймс, которого с недавних пор как шилом кололо от слова "измена". - Видите ли, миссис Рейдж, у Джеймса Клайвелла слишком много скелетов в шкафу, которые он... то есть, я предпочёл бы не показывать. Тайны. Расследования. Измены.
Бруха отложила перо, подумала, отодвинула протокол допроса гусей и опёрлась подбородком на сплетённые пальцы.
- Как будущему мне, конечно, интересны расследования, но вспоминая Мерсеров... и как женщина... в роман я это включать не стала бы, но: когда же это ты успел? И с кем? Конечно, долго ли умеючи, но вечно же то монастыри, то арены, то братья-лекари - этот роман стал бы слишком еретическим, - то лесные. То Мавры и хм, пыточные. Хм. Хм?
Согласно хмыкнуть очень хотелось. Но Бруха и Мэри встречались, общались, и, как две из трех самых страшных ведьм Бермондси,почти наверняка перемывали косточки мужьям. Не то, чтобы Джеймс опасался, что Бруха проболтается, скорее не хотел, чтобы она испытывала неловкость и тоже лгала.
- Я - мерзкий негодяй, недостойный своей жены. Примерно как те, которых ловлю. Возрадуйся, что не посватался к тебе.
«Умоляю, сообщи мне о своих планах относительно нашей любви. Вот уже год как я жестоко ранен жалом любви и все еще не уверен — не проиграю ли, или найду место в твоем сердце. Но если ты захочешь быть моей возлюбленной, я сделаю тебя моей единственной госпожой, отбрасывая прочь всех, которые могли бы соперничать с тобой, и буду служить только тебе».
Судя по этому письму гордый, надменный король был брошен на колени. Он безумствовал от любви, была задета его гордость мужчины, которому никогда и ни в чем не отказывали женщины. Скромная мещаночка, на которой простому дворянину жениться было зазорно, поймала в свои сети могущественного монарха. Mésalliance, как он есть. Счастливая королевская жизнь, впрочем, длилась недолго. Скрупулёзные пташки Кромвеля в своих донесения описывали дикие семейные сцены, каких Джеймс даже у купцов не наблюдал. Очень часть придворные были свидетелями диких воплей с битьем посуды, раздающихся из королевского алькова, которые быстро сменялись блаженными стонами. Это Анна Болейн после очередной ссоры мирилась с супругом в жарких объятиях. Кроме того, стала обнаруживаться в характере Анны черта, которая ранее была укрыта под маской светской любезности и сознания своего бедного зависимого положения, — ее истеричность и надменность. Она сумела вооружить против себя почти всех придворных , и если раньше Екатерину Арагонскую называли „доброй“ королевой, то Анна стала „злой“ королевой.
- Я до сих пор не переболел ареной, - Джеймс аккуратно сложил королевское письмо и задумчиво потеребил серьгу. - И Фламиникой, хоть она и умерла. Я боготворю Мэри, преклоняюсь перед её умом, готов ради неё на всё, но... Не могу говорить с ней, как с тобой, например. Слишком оберегаю от себя. Не пускаю под броню. Хм?
Секунду Бруха сидела за столиком, разглядывая пальцы и хмурясь, потом кивнула.
- Джим, послушай глупую еврейскую женщину. Не знаю, что с тобой творится в последнее время, не знаю, с каких пор констеблю Клайвеллу нужны мнения о королевских мотивах от подчинённых. Полумихаилитское чутьё - от мужа привязалось! - говорит, что тут что-то совсем не ладное, но я сейчас не о том. Арена эта ваша, игры эти ваши... ей нельзя болеть. Это не лихоманка, от которой выпьешь мерзкую микстуру от маврозаменителя - и всё, здоров. Её надо закрыть, выжечь, поперевешав всех на воротах, или что у них там - на трибунах. Потому что не знаю, что там за бабы, а Мэри ты изменяешь не с ними, а с этой несчастной ареной. Понимаешь?
- Ну почему сразу - бабы? Или я гарем содержу, по-твоему? Но продолжай, внимаю.
Бруха была несомненно права почти во всём. Разве что подчиненные становились близкими, а вешать на трибунах никого не хотелось.
Джеймс согласно улыбнулся, откладывая следующий прочитанный лист в сторону.
В своей истерии Анна дошла даже до того, что почти открыто призывала короля отравить Екатерину Арагонскую, а принцессу Марию обещала выдать замуж за лакея. Как ни странно, эти слухи поползли в народ от шутов. Их недовольство можно было понять - Нэн Болейн навела во дворце свои порядки. Выгнала вон шутов, обезьянок и попугаев, их место заняли маленькие собачки. А ведь шуты и карлы были необходимой частью королевского быта, они возросли до ранга государственной институции и, перефразируя старую истину, что проститутки были, есть и будут ровно столько, сколько существует человечество, скажем, шуты были, есть и будут, ибо их задача смешить, а смех угоден Господу. Новая королева провела истинную революцию дворцовой жизни. До неё никогда уважающая себя аристократка без свиты из мавров, карлов и шутов из своего особняка не выходила. Более того, дамы соревновались наперебой. У принцессы Марии, герцогини Саффолк вместо лакея на подножках кареты стоял карлик; у леди Маргарет Стюарт обезьянка выполняла роль камеристки и натягивала на даму чулки. С незапамятных времен карлы и шуты служили при дворах, и это была трудная, но хорошо оплачиваемая должность. Теперь, когда их отлучили от кормушки, в таверны и притоны просочилось - король травит добрую королеву Екатерину, а потому она постоянно болеет.
Однако, если Джеймс правильно понял Генриха Восьмого, яд не был его излюбленным оружием. Гарри не умел убивать исподтишка, это было противно его человеческой натуре. Только громкие судебные дела, топор и меч!
- Да зачем тебе его содержать, гарем этот?! - изумлённо всплеснула руками Бруха. - Достаточно быть собой: всячески спасать девиц, утешать, понимать и принимать, улыбаться им, поливать... и будет тебе разнообразие хоть каждый день, было бы желание. Содержатель, мать моя, хм, женщина... хм. Но продолжаю, благо, о девицах. Зря ты нянчишься с Мэри, словно с дочкой, Джим. Во-первых, с дочерьми и святыми обычно не спят, а детей делают сугубо непорочно. Во-вторых, Мэри разумнее большинства твоих ровесниц. Понимает и может оценить, какое сокровище ей досталось, понимает и что потакаешь как последний подкаблучник. Ценит она и раскованность, и - порой - риск так, что я подозреваю: есть в ней что-то от еврейки, и это не неземная наша красота, а вот чертовщинка какая-то внутри. Наверное, от мельников, все они такие. Или от лесных. Или ещё откуда. Не дева Мария, просто Мэри. Хм?
- Хм, - согласился Джеймс. - Только не бей, Девора-судия. Послушай валлийца... который недавно узнал, что не совсем валлиец. Так вот, давай начнём с того, что никакого разнообразия мне не надо, девиц тоже. Про Мэри это я всё знаю, но сделать с собой решительно ничего не могу. Одновременно тупею, зверею и чувствую себя старым. А про чертовщинку ты угадала так, что теперь мне придется спросить, дома ли Харза. Хм. Хочешь притчу? Почти ветхозаветную? Тридцать два года назад девица шестнадцати лет повстречала древнего то ли демона, то ли друида. Назовём это так, потому что я уверен, что она его призвала. Когда девица поняла, что беременна, она живо соблазнила женатого валлийца из семьи мореплавателей, а после убедила, что ребенок - его. Ребёнок родился и, разумеется, рос. Вот только у него была одна особенность, которая не нравилась этой бывшей девице - он в норках стрижей на берегу Темзы видел окна капитанской каюты корабля, который еще и не придумали. Чувствовал под ногами доски палубы. Откуда-то знал, что такое бакштаг, названия корабельных снастей, читал лоции и к вящему умилению валлийского папы вполне уверенно ходил на когге. Ну, когда валлийский папа брал бастарда на борт. Так-то у него еще трое законных имеется. Девице это всё не нравилось, и она приложила усилия к тому, чтобы ребёнка не учили магии. Хотя мальчик до сих пор всем нутром чует дрянь задолго до того, как она случится. Разве что при внезапном знакомстве с настоящим папашей не почуял, и, чтоб выбраться из поганой переделки, пообещал ему то, что в своём доме не знает. Одного из двойни, которых носит юная жена этого глупого мальчика. Понимаешь?
Легче не стало. Но носить эту тьму в себе дальше было невозможно. Что та постель Анастасии Инхинн в сравнении с двумя младенцами в утробе, один из которых - твой собственный батюшка, чтоб он сдох?
Бруха прикрыла ладонью отвисшую челюсть, кивнул, взяла папку с протоколами, прошествовала к Джеймсу и принялась методично и очень больно бить по голове, приговаривая между ударами:
- Понимаю. Понимаю, и Харза, конечно, будет дома. Ещё я, как будущий юрист, таки расскажу, что раскаяние с чистосердечным признанием - облегчают наказание, а умолчание в таком виде измену не перекрывает, а усугубляет. Кумулятивно работает, как умные люди ругаются.
"Далась тебе эта измена. И ведь это я еще не сказал, что так достигается лояльность Инхинн!"
- Мэри - девочка практичная и умная. Не выгонит такого мужа из его же дома. Ну, подуется неделю, ну, две, вряд ли больше, пошвыряется мисками, а потом - что-нибудь придумает. Есть травы. Есть, хвала ордену, раз уж хм, лекари. Это, папу твоего, её тоже касается! Не может он с ней говорить, ха! Старым себя чувствует! Зато Мавр, Фицалан этот, чуйства королевские! Тут-то ноженьки от старости не подкашиваются!
В дверь заглянули Хантер и миссис Аддингтон, полюбовались как клерк бьет констебля папками по голове, а тот только вжимает голову в плечи, не пытаясь защититься - и тихо ушли.
- Какой упырицы, твою святую мать, ты мне тут уже полтора часа голову этими королевскими байками морочишь, когда полтора дня - или дольше?! - как должен решать проблему? Ну или хотя бы валяться в ногах у Мэри, всё это рассказывая, а потом решать её вместе?! Чужие беды разгадывать приятнее, там язык не отваливается? В тюрьму дойти проще, чем домой? Ты с Бесси когда в последний раз говорил, муж-отец?! Ух как я зла! Какой тут стул самый ненужный, о спину сломать? Вон какая широкая, словно к арене готовишься, форму держишь, звезда песочная!
- А вот табуреткой - не надо, - твердо уведомил Бруху Джеймс, отнимая предмет мебели у неё. - Я никогда не был хрупким, и спину узкой уже не сделаю. А если не буду поддерживать форму, то быстро оплыву до состояния борова - оно всегда так. А мне нельзя, меня дно засмеёт. Жирный констебль - беда городу. Но я тебя услышал и понял. Сейчас я пойду к Мэри, каяться, а то чего доброго ты меня опередишь. А ты будешь читать дело королевы, иначе казнят всю управу, даже твоего Харзу.
С огромной радостью и нетерпением король ожидал рождения Анной наследника. В тысяча пятьсот тридцать третьем году — разочарование полное. Анна рожает девочку Елизавету. А это значит, что на английском дворе растут у Генриха две дочери: Мария от Катерины Арагонской и Елизавета от Анны, и ни одного наследника. Король был так разочарован, что, не стесняясь ни придворных, ни не оправившейся еще после тяжелых родов Анны, кричал: „Боже мой, как ты могла мне, мне родить не сына! Лучше бы сына, слепого, глухонемого, калеку, но сына! Идиота, но сына!“

Домой через Бермондси Джеймс полз на тряпичных ногах, подспудно удивляясь своей трусости. Воистину, жена - и жена любимая! - была страшнее всех убийц, сестёр Делий и даже пыточных, поскольку могла разочароваться. Однако, Мэри пока не знала, что ей положено разочаровываться, зато немало удивилась столь раннему визиту мужа домой, вызвав очередной приступ угрызений совести.
- Маленькая, - усадив её в своё кресло, Джеймс опустился на коврик у камина. И понял, что не знает, с чего начать. - Помнишь, как мы с тобой однажды узнали, кто на самом деле зачал меня?
Внезапно слова пришли. Преодолевая себя, стыдясь глядеть на Мэри, Джеймс смотрел в огонь камина и рассказывал ему о глейстиг, брате-лекаре, темницах с кучей грязных девок, Айрианвине, договоре с ним. О том, как был счастлив, что будет ребёнок и как это яркое, тёплое счастье угасло от осознания - одного из двух он отдал демону. О том, как страшно говорить об этом, ведь Мэри переживала, что не может понести. О своей тяжкой вине и надежде на понимание и прощение. В числе прочего - за новую измену. Имя Инхинн не прозвучало, не встало в один ряд с Фламиникой, да и к чему было имя, даже намёк на него? Главное, что эта измена покупала благополучие и жизнь старшего констебля Бермондси.
- Маленькая?
- Подожди, пожалуйста.
Мэри вышла в кухню. Какое-то время там гремело, шуршало и царапалось под одинокую попытку миссис Элизабет что-то возразить, затем Мэри появилась снова. Опустила рядом с креслом стопку тарелок из приданого, уселась: изящно, с прямой спиной.
- Спасибо. Так вот. "Маленькая". Мне кажется, это обращение подходит мне сейчас не лучше, чем колокольная шестерня - музыкальной шкатулке. Или вот это всё, или "маленькая", никак не вместе. Осталось только выбрать, как теперь и в ближайшем будущем называться.
Серебряная тарелка с глухим лязгом ударила в каминную трубу и отлетела на пол.
- Леди Джеймс Клайвелл? Нет, слишком длинно.
Тарелка - на этот раз фарфоровая, - рассыпалась осколками, а пламя в камине глухо взревело.
- Леди Мария? Тоже нет, я всё-таки не бывшая принцесса.
Эта тарелка отскочила от камня и ударила Джеймса в плечо.
- Ой, не прощайте, сэр Джеймс, рикошет, ошиблась градусов на десять. Леди Мэри. Вот. Леди - потому, что мне и правда хочется быть леди, и потому, что рыцарство тебя бесит. Мэри - потому что, в отличие от Марии - это я.
Фарфор.
- И когда же, интересно, вы это всё намеревались сказать, сэр муж? Когда ребенок внуков приведет?
Серебро - от души, тарелку согнуло чуть не пополам. Затем в камин ударило цельное блюдо.
- И ведь обещал! После этой, этой... Фламиники! Что, опять выбора не было, снова цепями приковали, поэтому не считается? Зажило, значит? Ну правильно, если очень чешется, то можно, и молчок. Потому что чего там маленькую волновать.
Серебро-серебро-серебро. Фарфор.
- "Маленькая"... Вот это - это сейчас было особенно обидно. Отчего-то.
Взвесив на ладони последнюю, фарфоровую тарелку, Мэри швырнула её через всю комнату, расплескав о дверь. Поднялась и принялась собирать мятое серебро.
- Видишь, сколько расходов? Теперь ещё это всё править, кошмар просто. Собственно, я ушла. Править.
Размышлять о словах Мэри получалось плохо. Наверное, потому что вокруг валялись осколки посуды, в голове твёрдо отложилось, что жену маленькой называть нельзя, а на полу сидеть было неудобно. Джеймс хмыкнул, пожал плечами и переполз в кресло. Закрыл глаза, откинувшись на спинку. И принялся ждать возвращения Мэри. То есть, леди Мэри. Идти следом за ней, вероятно, не стоило, чтобы не получить последовательно чем-нибудь тяжелым и развод. Миссис Элизабет ворвалась в комнату так же поспешно, как степенно ушла Мэри.
- Что вам мешало жениться на Персефоне Паркинсон, - сочувственно вздохнула она. - Милая, нежная, правильно воспитанная девушка. Всё поняла бы, приняла, простила. Не дикарка с мельницы, спаси Христос.
- Спасибо вам, дорогая матушка, что вы так вдумчиво выбирали батюшку для меня, - не открывая глаз, проворчал Джеймс. - Низкий поклон. Не могу не спросить - на кой?
- Потому что, - пояснила матушка, усаживаясь в кресло Мэри. - Род, мой славный Goresgynwr, это не просто фамилия отца. Это, в первую очередь, предки. Предок. Которого нужно продолжить и передать, чтобы кровь не угасла.
- Только не говори, что ты прямой потомок какого-нибудь Овайна аб Уриена, принца Регеда, - недовольное бурчание сегодня удавалось Джеймсу особенно хорошо. - Не уверен, что готов это принять.
- Джеймс, помилуй вас Господь. Принцев в мире и без того хватает. Нашим предком был владыка моря. Так говорила моя матушка. До меня женщины рода могли рожать только дочерей. Я первая, кто преодолел этот порок, и вы должны гордиться.
Остро захотелось убиться. Встать неспешно, выпить пинту рома, надеть на шею камень и разбежавшись, спрыгнуть со скалы. Желательно, при этом упасть на прибрежные скалы, чтоб наверняка.
- Умеете же вы, матушка, опорочить. Я у вас то бастард Клайвелла, то полудемон, то теперь вот... потомок какого-то сраного Лира. Пойду напьюсь. Если леди Мэри снизойдет со своих вершин, то я у Гарри. Вернусь поздно. Наверное.
Далеко уйти не вышло. В дверях в Джеймса влепилась Бесси, в руках которой обнаружился горшок с дичайшего вида цветком. По крайней мере растений с расцветкой шотландского тартана Джеймс никогда не видел.
- Ой, папочка! - Бесси крепко прижала к себе вздохнувший цветок. - А у меня вот. Колхаунская фиалка из сада миссис Фи. Она говорит и даже поет песни в дождь!
Джеймс немедленно раздумал уходить. Во-первых, потому что и в самом деле давно не видел дочь. Во-вторых, фиалка цвета тартана какого-то шотландского клана выглядела опасно. То, что она говорила и пела, её совершенно не делало пригодной для жизни в комнате Бесси. В-третьих, и Мэри, и миссис Элизабет жили в его доме, а не наоборот. Поэтому, если кому-то что-то не нравилось, то эта женщина могла уходить. Но недалеко. Примерно до кухни.
- Ничего себе! Ну и ну. Ух ты! Бесси, а давай её Брухе подарим! У них с Харзой цветов нет, а какой дом без них? Вон как у нас много, уютно!
Бесси с сомнением оглядела его, погладила фиалку по пушистым листиками, а потом решительно взяла Джеймса за руку и потащила в гостиную.
- Папа, - решительно заявила она, толкнув его в кресло и угнездившись на коленях. - Я не маленькая. Я через три года замуж смогу выходить. С Мэри поссорились, да?
- Да, - со вздохом признал Джеймс, подумав, что согласится на брак дочери только когда ей исполнится лет двадцать хотя бы. И она встретит достойного, умного, любящего человека, который будет её уважать. И самое главное - сможет пережить беседу с пристрастием. - Поссорились. Так бывает, солнышко.
- Это потому что Мэри еще не привыкла, что у законника должна быть холодная голова, - Бесси вздохнула, обняла его, уткнувшись носом. - А милосердие - это для скопцов... кстати, а что такое скопцы? Вот. А правопорядок в стране определяется не наличием воров, а умением властей их ловить. Только вот наказания без вины не бывает, ты сам так говорил, пап. Что ты натворил?
Джеймсу стало стыдно. Ребёнок точно, почти слово в слово, повторила его высказывания, оброненные в разговорах с матушкой, Мэри, за ужином, с Хантером. И допрос этот мелкий законник вела по всем правилам - сначала втёрлась в доверие, а потом приступила к сути. Вся в отца.
- Это сложный вопрос, Бесси. Во-первых, у меня появилась еще одна женщина... Мужчины часто так глупят, знаешь ли. И боюсь, это Мэри простить не сможет. Во-вторых, у нас один из малышей... чертовски болен. И мы не знаем, какой.
Бесси с жалостью погладила его по щеке.
- Мэри простит, папа. Ты у нас самый лучший, и Мэри все дамы в городе завидуют, я на мессе слышала. Потому что за тобой, как за стеной, во. А малыш... Это потому что мы - потомки этого, как его, морского фомора? Мне миссис Фи рассказывала. Он мог порождать только дочерей, такой у него гейс был. Малыш - мальчик, да?
Бесси была тёплой и родной. От её слов защипало в глазах и носу, но растрогаться не получилось - только согласно чихнуть. Когда держишь на руках дочь, ссоры с её мачехой, причуды её бабушки отходят в сторону. И всё же...
- Поговори с Мэри, Бесс?
Дочь согласно кивнула и степенно, будто и в самом деле была взрослой, ушла наверх. Оттуда послышалась приглушенная воркотня, и Джеймс со вздохом принялся чистить кинжал, который давно этого требовал. Об исходе для нерожденных детей он догадывался. Только их смерть разрывала договор, но при этом Джеймс рисковал снова оказаться в грязной камере с девственницами. И об этом следовало позаботиться, вспомнить дословно формулировки, найти способ их обойти. Посоветоваться с михаилитами, наконец. Такие договоры почти наверняка можно было расторгнуть, иначе орденцы по всему миру бы голодали. Вкупе с инквизиторами.

Джеймса разбудила хлёсткая пощечина. В комнате под ареной было всё также душно, всё так же болело плечо и рвало кисть - Фламиника приковала руку к столбу неудобно, с заломом, и, видимо, когда он упал, получилось не хуже, чем на дыбе.
- Спать будешь потом, в камере. А пока за твою жизнь платит моё золото, - обнажённая Фламиника улыбалась, играя кончиком толстого кнута, обёрнутого вокруг талии. - Надо же, знаменитый Актёр сомлел от духоты. Или - от предвкушения?
- От удовлетворения, дорогая, - казалось бы, Джеймс только что спал рядом с разобиженной Мэри, стараясь не тревожить больную руку, даже не подозревая, что всё это снится. - Вам не стыдно, леди Сеймур? Вас уже пара месяцев, как убил Потрошитель.
В мысли, меж тем, вполз змей сомнения. Неужели всё это приснилось? И не было Рочфорда, Раймона де Три в тюрьме, блокады Бермондси, беременности Мэри, ссоры с ней?..
- Наглеешь.
Кнут обжёг грудь - но не сильно, игриво, да и Фламиника улыбалась чуть не поощряюще. С предвкушением.
- И имя откуда-то узнал. Опять Падла проболтался? Лапочка! - За дверью раздалось невнятное бурчание, и женщина кивнула. - Попроси, пожалуйста, Лапоньку, пусть найдёт Падлу и поговорит с ним ещё раз. Они в салоне, с гостями. За женой нашей звезды присматривают. Что, Актёр, думал, она просто уйдёт отсюда, как пришла? После того, как эта плебейка попыталась обыграть нас в нашей же игре?
- Ну что вы, госпожа, я вообще не думаю. Советую попробовать.
Сны или нет, но рисковать Мэри не годилось. Джеймс усвоил урок, который преподал ему Квинт посредством смерти Ивы и Сирены. И учить свою нежную, маленькую жену убивать он не хотел.
- Так скучно не думать, - Фламиника приподняла его подбородок кнутом и заглянула в глаза. - Не думать, не чувствовать, смотреть не те сны. Тебе ведь нравится. Тебе сладко. Дико. Странно. Больно. Это хорошо и правильно. Так и должно быть. Так и было.
Джеймс вздрогнул, рванулся, но не пустили оковы, лишь руку окатило болью. В самом деле - всё так и было, но только настоящая Фламиника знала это. Вот только это в очередной раз выходила измена Мэри то ли со сном, то ли с каким-то суккубом.
- Развяжи, - хмуро попросил он. - У меня рука сломана. Не располагает, знаешь ли, к удовольствиям.
А потом нечто, отвечающее за разумное, отлетело прочь.
Спроси Джеймса, что происходило, попроси описать - слов не нашлось бы. Рассказать о том, как на шее наливаются следы от укусов невозможно. Невозможно донести, что боль - это только дополнение, что нет ни забот, ни измен, ни тайн, только вот эти пустоты чудесные и ветер в башке. И тихий шепот под утро, на прощание:
"С утра забежит мальчик, принесет лютню. А пока - смотри, как украшает тебя мой рубец. Потрешь его? Не все женщины опаздывают на свидания".
"Как же вы все мне надоели".

12 мая 1535 г. Бермондси - Форрест-хилл.

Лютню и в самом деле принесли. Чернёную, крутобокую, ту самую. Подаренную Фламиникой и проданную Мэри.
Джеймс взвесил её в руке, взмахнул пару раз, будто ракеткой для игры в волан. Инструмент был ни в чём не виноват, но все эти фламиники и прочие так осточертели, что лютня разлетелась брызгами по камню мостовой. Решительно не одобряя этих чертовых восточных владык, имевших гаремы и четырех жён, порицая царя Соломона за то же самое, Джеймс отказался от завтрака, и всё то время, которое жена собиралась в дорогу до Форрест-хилл, устало просидел на Белке, придерживая повод лошади Мэри. Заговорил он только за Бермондси, когда под копыта легла мощеная еще римлянами дорога.
- Что ты решила, ма... леди Мэри?
- Завтра ветер переменится, - проговорила Мэри, глядя на сизые тучи, сквозь которые пробивалось солнце. - На обрыве хорошо будет, если со змеем, там чувствуешь себя такой лёгкой, что вот-вот унесёт. Не так, словно тобой расплатились за жизнь - от этого в землю тянет. Если в ордене скажут то, что я думаю, что ж, у михаилитов хорошие лекари, травы не понадобятся. Откуда эта лютня? И всё-таки - шрам? Когда ты успел?
"Совершаешь ошибку, сынок. Ну кому нужен младенец? У ребенка было бы лет пятнадцать счастливой жизни, а Мэри и не поняла бы, что это её свёкр. Растила бы себе мальчонку, умилялась его схожести с покойным дедом-Берроузом. Тебя б любила, потому что мать боготворит отца своих детей. А теперь что?.."
- Во сне, - сознался Джеймс, так ярко чувствуя себя проституткой, что даже Айрианвину забыл ответить. - Не слушай его, Мэри.
В том, что демон поёт свою песнь в уши и жене тоже, Джеймс даже не сомневался. Но вчерашний цветок Бесси навёл на несколько мыслей, которые следовало обсудить с михаилитами.
"Я вывожу отсюда и на Горностай, - сказал тогда Айрианвин, а ты - не обессудь, найдешь дома то, о чем сам не знаешь".
Найдешь дома то, о чём сам не знаешь.
Найдешь.
Дома.
То.
О чём.
Сам.
Не.
Знаешь.
Обычно такие устные договоры звучали как "Отдашь то, о чём дома не знаешь". Михаилиты внесли в правоприменительную практику Англии термин "право неожиданности". Но, если отбросить чувства - свои и Мэри, кучу баб, и начать думать холодной головой - о чём напомнила Бесси, то о непраздности жены Джеймс знал. И даже второй ребенок в утробе не был чем-то новым - такое случается у юных матерей. Конечно, они не всегда донашивают такие беременности, но это сейчас не было важным. Формально, этот ребенок не мог попадать под понятие "найдешь дома то, о чём сам не знаешь", поскольку он классифицировался как беременность и неожиданностью не являлся. Один или два плода - не имеет значения до тех пор, пока они не родились. Не будь Бесси, Джеймс вообще бы не узнал, сколько у него детей до их рождения. Маги-лекари не водились на каждом шагу, к Инхинн обращаться с таким вопросом несколько странно, а в орден Мэри сама не хотела. Следовательно, Айрианвин уцепился за факт ребенка только потому, что Джеймс сам об этом подумал - и испугался этого. Хотя в той кутерьме с тридцатью девственницами, "Горностаем" и прочими пугаться особо некогда было.
- Мэри, подумай трезво, пожалуйста. Что в период с пятого по седьмое мая я мог найти дома то, о чём сам не знаю? Исключая второй плод.
Пожалуй, даже это время не следовало ограничивать. Джеймс дома бывал набегами и изменения особо не примечал. Но во власть демона он попадал строго после заключения контракта, а это событие пришлось на промежуток в двое-трое суток.
- Как ты дома бываешь - хоть ожившего левиафана. Библейского. В подвале. Но если подумать... лучше уж подумать об этом, да, хотя даже демоны не всегда врут. Новые шторы в детской, из китайской ткани, тонкие и жутко дорогие - зато сносу им не будет. И ладно, что всё рыцарское содержание ушло. Продукты... но они всегда появляются и всегда новые. У миссис Элизабет новый молитвенник - но тоже не сказать, что новость. Ещё новая шотландская шаль из козьего пуха, невесомая и очень-очень тёплая. Вряд ли пригодится в аду. Ткани на свивальники, ткань на рубашки для тебя, специи, гребни и прочая мелочь. Три цветка у Бесси - пришлось докупать горшки.
Джеймс резко дёрнул поводья, останавливая лошадь. И скатился с седла. Левиафана он бы точно заметил, а вот всё остальное... Особенно - цветы. Дом всё равно превращался в грёбаную оранжерею, тремя цветами больше, тремя меньше - идеально, чтобы и услугу бесплатно не оказать, и собственных внуков, которые всё равно на четверть демоны, под адский монастырь не подвести.
- Мэри, - Джеймс покаянно стукнулся головой о ближайшее дерево, - я недоумок. Круглый дурак. Болван. Тупица. Тугодум. Понимаешь, по Писанию, плод утробы становится человеком только после рождения. Соответственно, все прецеденты таких договоров созданы только под уже родившихся детей. Например, как в той истории, когда купец уехал по торговым делам, захотел пить. С него за глоток воды из волшебного колодца потребовали отдать то, что он в своём доме не знает. Он согласился, вернулся домой - а там ребенок родился! Отдать, понимаешь? А не найти. Да мою же маму в двенадцать апостолов!
"Любопытно, а милейшую Фламинику ты учил не думать по своему образу и подобию, Йен? А я так тобой гордился. Первый среди всех детей умный, крови не боится, одаренный. Выходит, зря. Эти бабы вечно своими родовыми проклятьями всё портят. Хочешь, я тебе немного мозга наколдую? Ну, чтоб головой думал, а не задницей. Наверное, это всё примесь валлийской крови, от меня такое бы не уродилось."
Ещё раз больно стукнувшись о дерево, Джеймс уселся в развилку корней и хмыкнул. Иногда приходилось признать, что демон может быть прав, называя тебя безмозглым. Доверия к Айрианвину не возникло, но легче и спокойнее стало, будто друид и в самом деле имел право называться отцом. Но проклятье! Так глупо проколоться, поддаться чувствам, запаниковать! Не подумать внимательно! Лучшая ищейка Лондон, чтоб тебя, сын и наследник ублюдной суки!
- Мэри, - Джеймс приглашающе похлопал себя по колену. - Помиримся? Знаю, что я не воплощение девичьих грёз и плохой муж. Я не бываю дома, порой вру, иногда - очень, исключительно редко - изменяю. Возможно, я даже испортил тебе с полгода жизни. Но своей жизни я без тебя не вижу.
Мэри фыркнула, потом рассмеялась в голос, на всю поляну, уткнувшись в гриву. Заговорила сквозь смех, прерывисто:
- Цветы! Господи, всего лишь эти дурацкие южные фиалки?! И дети - демоны всего лишь на четверть... Скажи, если бы сразу догадался, то про измены и дальше бы молчал? Ха! А очень редко - это как? Есть ли уложения, законы? Раз в месяц, трижды в неделю, пять раз в полгода, но не больше, а если во сне, после которого остаются шрамы - то не считается? На коленочки, снова ха!
Наполовину соскочив, наполовину сползя с коня, она прислонилась к дереву рядом с Джеймсом, едва не касаясь бедром плеча. Вздохнула поглубже и покачала головой.
- Понимаешь, я, наверное, дура, потому что слишком много думаю. Чего ещё ты не договариваешь, интересно? Сколько ещё было объяснений про рубахи и Господь знает, что ещё, чего я просто не заметила? Ты ведь очень убедителен, до жути порой - до двойной, когда то, о чём не говорят, достраиваешь, додумываешь. Раскаяние, разумеется, облегчает вину, но мириться, мне кажется, рано. А про коленочки - у меня даже слова нет. Неподходяще? Неуместно? Разбойники смотрят? Нет, просто нагло.
- Наглость города берёт, - согласно перефразировал известное, но неизвестно чьё высказывание Джеймс, который во время этой малообнадёживающей речи своей жены сначала вознамерился, а потом передумал усаживать её к себе на колени подсечкой. - Мэри, разумеется, я бы молчал. Поскольку до сих пор был верным и правдивым. Хочешь - верь, хочешь - нет, но любой законник тебе скажет, что правду говорить легко, приятно и полезно. Потому что не нужно достраивать и додумывать. Правда однозначна, знаешь ли. Рубахи мне рвут по службе. Снов, надеюсь, больше не будет, а про частоту, с твоего позволения, я снова умолчу. Потому что - сволочь и подлец.
Сломанная рука внезапно разболелась, остро и противно закололо в запястье. Джеймс поморщился, придержал её - боль сбила с мысли.
- Однако, до михаилитов доехать нам нужно. Во-первых, ты волновалась и огорчалась, нужно убедиться, что с детьми всё в порядке. Во-вторых, меня хочет брат-лекарь, а я хочу озаботиться тем, чтоб он не создавал ситуации, когда не остаётся выбора. В-третьих... Ты сказала, что дети - демоны всего лишь на четверть. Это так. Но... насколько для тебя важно, что я - полукровка?
- О-о, а не по службе что с ними делают, с рубахами? - Уточнила Мэри, глядя на противоположную сторону полянки, где кусты подозрительно шевелились. - А то вон даже король не уверен и руки рубит. Ой, лапка болит, бедненький? Во сне перетрудил? Нет. Поехали уже.
Оттолкнувшись от дерева, Мэри шагнула к лошади.
- Полукровность тебя хуже не делает, и сын за отца не в ответе. Равно как половина крови не в ответе за твои поступки. Свёкр, правда, тут подсказывает, что это всё как раз не его половина, но шёл бы он в свой ад по граблям.
"Хорошая девочка, - задумчиво поведал Айрианвин. - Сначала не понравилась, а теперь вижу - хорошая. Только добрая. Тебя бы розгами. Такими, знаешь, из ивы, в соли мочёной. Чтоб долго помнил. А она ничего, даже не орёт. Кремень девка".
- Если не по службе, то срывают. Надевают на себя. Жгут. Не возвращают, - пожал плечами Джеймс, преодолевая боль и подкидывая её в седло. Беременным было вредно карабкаться вверх, напрягая живот. Правда, верховая езда тоже не была полезна, но лошадь Мэри шла мягкой, нетряской иноходью. - Связывают ими. Один раз довелось отдать, чтоб ребёнка перепеленали. Но это до тебя было, в наводнение. Темза взбеленилась, совсем как ты сейчас, и затопила нижние улицы. Не ломай кусты, твоим лесным братьям негде будет прятаться, чтоб грабить купцов.
- Ничего себе, - Мэри даже присвистнула, заставив лошадь изумлённо оглянуться. - Изобретательная у тебя любовница. Или их много, и у каждой своя метода? Про лесных отвечать не стану специально, потому что - нашёл, чем попрекать, сейчас-то, - а чтобы вот так сломать куст, нужен тот михаилитский магистр, как его... неважно. Да и то ему легче будет на этот куст прыгнуть и потоптаться. С хрустом так. Совсем как ты по мне.
- Ну что ты, леди Мэри, - вздохнул Джеймс, покаянно и примирительно. - Я не попрекаю. Я отчаиваюсь.
На пару дней Мэри следовало оставить в покое. Дать ей время успокоиться, обмыслить всё самому. Сейчас Джеймс мог разве что взять повод её лошади и продолжить считать кусты до резиденции михаилитов. Молча, но мурлыча под нос воинственную песенку о солдатах, любящих обнимать пышных красоток.

Михаилиты умели успокаивать. Их лекари не были мягкими, кругленькими, как Мавр - в ордене сражались все. Они не пахли травами, да и вообще выглядели скорее борцами, чем врачами, но держались спокойно, говорили рассудительно, и Джеймс вольно или невольно остыл. Дети оказались здоровыми мальчиком и девочкой, Джеймс обзавёлся сложными обережными татуировками на груди и спине - небольшими, аккуратными, чёрной краской. Мэри, вопреки недовольному взгляду, тоже. Почему Джеймса это так взбесило, он не взялся бы ответить, но сложное сплетение линий и рун, образующее ромб на лопатке у жены, подействовало на него красной тряпкой, которой машут в Испании перед носом быка.
До выезда из Форрест-хилл Джеймс терпел. Молчал, напевал сомнительные песни, размышлял и пытался вернуться к равновесию михаилитской резиденции. Потом считал кусты. На пятидесятом сдался и заговорил, сдерживаясь, чтобы не грубить.
- Не болит?
- Не-а, - откликнулась Мэри, подставляя лицо солнцу, пробившемуся всё-таки через сизую пелену. - Чешется только, но лекарь сказал, что это быстро пройдёт. Зато демонам теперь будет сложнее добраться что до меня, что до детей.
- Сможешь немного пройти пешком? - Настроение продолжать выяснение отношений пропало. Подивившись собственной переменчивости, уже привычно списав это на дурную кровь, Джеймс вздохнул и впервые за день улыбнулся. - Надо бы страшных лесных разбойников проведать, узнать, как пережили блокаду. А Рой против, чтоб на лошадях лес топтали.
Лесная банда приплелась к разговору случайно. Джеймс, разумеется, собирался их навестить, поручкаться с Айроном ап Рисом, в который раз напомнить, чтоб не наглели. Но всё это - не сейчас, попозже. Детское "не-а" из уст Мэри умилило, и не желая портить его скандалом или вымаливанием прощения, Джеймс вспомнил о лесных, решив совместить приятное с полезным.

В разбойничьем лагере царила суета, наводящая на мысль, что банда собралась в набег. Или вернулась из него. Лучники проверяли стрелы, а Рой-разведчик щеголял грязной повязкой на голове, через которую проступала кровь. Вид он имел лихой, и царапины на лице это только усугубляли. При виде Джеймса он присвистнул, кокетливо подмигнул Мэри, за что удостоился от той оттопыренного среднего пальца.
- Ну и рожа у тебя, Рой, - сочувственно заметил Джеймс, пожимая ему руку. - Это кто тебя так?
Заинтересованный взгляд, которым он скользнул по Мэри, наверное, заметили все. Жена открывала свои новые грани и такой нравилась даже больше прежнего.
- Да так, - Рой ухмыльнулся в ответ на жест Мэри и приосанился, отвечая на рукопожатие. - Помолились намедни неудачно. А ты, мастер констебль, к нам по делу или так, женой похвастаться?
- Женой по делу похвастаться. Надеюсь, не у меня молились?
Договор с валлийцем подразумевал, что банда не шалит по-крупному там, где живёт, а Джеймс делает вид, что они неуловимы. До сих пор это устраивало всех.
- Так у Дэвиса, мастер констебль, - искренне удивился Рой, улыбаясь Мэри. - В Уолворте, значит. Святейшее место, доложу вам. Мисс Мэри, как вы похорошели, а!
- А что, дурнеть надо было? - Заинтересованно спросила Мэри. - Чтобы вот в царапинах, синяках и ногу героически подволакивать? И вообще, хоть бы тряпку чистую взял... о, у меня же есть. И - леди Мэри. Не мисс.
Стойкое ощущение, что между этими двумя - женой и лесным - что-то было, возникло само собой и покидать Джеймса не хотело. Но на ревность сейчас не было ни прав, ни времени. Стычки под Уолвортом, приводящие к разбитым головам, обещали много крайне нехороших последствий.
- Любопытно, с кем вы там молились? И по какому поводу?
Рой потёр затылок, мотнул головой, приглашая за стол, накрытый под большим дубом.
- С северными какими-то, - вздохнул он, наливая из небольшого бочонка пойло, терпко пахнущее виски. - Намахнём, мастер констебль? Леди Мэри сделает вид, что не видит. Женщина должна закрывать глаза на грешки, чтоб мужик не долбился головой о дерево, как дятел какой. Чего фыркаешь, принцесса? Он еще не постиг, во что влип. Аббат из Крейка ехал со святым причастием, мастер констебль. Взял только крестьян с монастырских земель - и покатил к главному викарию в Лондон.
- Тут его и взять, - Айрон ап Рис вышел из ближнего шатра, на ходу перехватывая штаны ремнём. - Взять его, прихвотить даже. И причасте, и мощи, и шость - считай - шость! Мешок с монетой. Совсем зоконов не понимают. Дикие.
Виски обжёг горло и Джеймс закашлялся. Шесть мешков с монетой! О такой удачной охоте в здешних лесах Джеймс никогда не слышал. Более того, настолько удачливых людей даже не задерживал.
- Бедняга Дэвис, - вышло хрипло и грубо, точно пил три дня, не просыхая. - Его теперь наизнанку вывернут. Ладно, к чему вы мне это рассказали? Такое констеблю не повествуют, даже из дружбы.
- Мы очень дружелюбные, - заверил не столько его, сколько Мэри Рой. - И казне убыток. Этим северянам только жрать да пить в три горла. Небось, пару мешков уже пропили.
- Вот, - кивнул ап Рис. - Как он говорит. За короля нам обидно. И получается что? Кто - знаем, где - знаем, но... а вдруг там двух мешок нет? Или три?
- Далеко?
От таких предложений не отказывались. Во-первых, потому что сейчас Джеймсу как никогда нужны были заслуги перед короной. Во-вторых, лучше подкормить своих разбойников, чем потом пытаться договориться с чужими. Было немного жаль, что констебль Клайвелл не брал взятки, но даже демоническому полукровке, по мнению Джеймса, необходимы принципы.
- Два мешок пропили, - благозвучно заметила Мэри, вставая над плечом Джеймса. - И ещё половину мешка они наверняка уронили в той пещерке, куда я давно не ходила. Прямо в тайник. Полные идиоты, не иначе.
Зато у жены констебля Клайвелла этих принципов не было. Практичная как всегда, Мэри обеспечивала своим детям безбедную жизнь. Джеймс только вздохнул, соглашаясь.
- О, ещё, - ап Рис помялся, пожал плечами и кивнул на полосатый шатёр. - У нос тут женщино... странное, почти как ты. Приблудилось вот на тропе, как обычно. Спутник был совсем дурак - мягкий, пухлый, травами пахнет больше, чем мечом, а в драко полез. Ну и, - ещё одно красноречивое пожатие плечами. - Поэтом грозилось. Этим... Генри Норфолкой. Да какой Норфолк, если от бордель в бордель ехало? Забери, о? Может, тебе пригодитсо, а то парни её больной думают. Плохая примето. А у тебя и ток женщин полно управо.
- Я надеюсь, ты её не оприходовал? Но - пригодится. Прямо скажу, с подарком угодил. Аккурат по королевскому делу такие проходят.
Женщина, грозящая Генри Норфолком и ехавшая от борделя в бордель, могла принадлежать только шлюшьим сектам. Заполучить в руки воспитанницу и допросить её - удача.
- Так что, опись найденного составлять будем? И где? И ещё... Айрон, у тебя не завалялись, часом, кирасы моих оболдуев? А то посылать за Хантером долго и для твоих чревато.

13 мая 1535 г. Черт знает где. Окрестности Бермондси.

Небеса, куда Джеймса взяли из жалости, были странными. На небесах был бревенчатый потолок, пахло очагом. А еще на небесах полагалось лежать на матрасе из соломы, которая колола бока. Возможно, это была преисподняя, но человек, который видел, как в него втыкаются стрелы, ад не заслуживал - в этом Джеймс был уверен. На кой чёрт и зачем он закрыл собой того лесного бандита, имени которого и не знал, Джеймс затруднился бы ответить. К счастью, его никто не спрашивал. Во рту сохло, тело трясло в лихорадке и адски райский потолок кружился всеми своими брёвнами, что означало - жив. Не здоров и не дома. И не в палате госпиталя в Бермондси, не у михаилитов. Не у Айрона ап Риса в избушке. Из всех мест, где можно было лежать, Джеймс не вспомнил только страноприимный дом в монастыре святой Магдалины и домик в лесу. Страноприимного дома уже не существовало, значит, оставался домик.
- Ма... Мэри?
Мэри дремала на шатком стуле рядом, и Джеймс устыдился. Беременных всегда одолевала сонливость, и из-за его причуд жена ютилась на табурете, пригодном только в допросной.
- Долго я?
- Ой! - Мэри, вскинулась, моргая.
Кивнула, подхватила стоявшую у тлеющего очага кружку и протянула её Джеймсу. От отвара тянуло довольно гадостно, но одновременно почти вкусно.
- Брат Сапфир оставил, от боли. Ну и чтобы рука лучше заживала, и всё прочее. А то кто-то снова пытался нарушить обещание, причём важное! А лежишь ты вечер, ночь и утро. Я уже даже бояться устала.
- Ляжешь со мной? Не хочу от боли, - Джеймс попытался рукой отодвинуть кружку, но промахнулся. - И я ничего не нарушил. Обещал не умирать часто и разнообразно - и не умер же.
Тот день, когда они с Цирконом завернули после Билберри на мельницу, забыть было невозможно. Мэри - чудо, как хороша! - согласилась поехать на ярмарку и приняла подарок, сделав день радостным и счастливым. Впервые с тех пор, как умерла Дейзи, Джеймс спешил домой, чтобы проснуться пораньше, пролистать еще один день - и отпраздновать проводы зимы вместе с Мэри. Ветку шиповника, которую он купил ей тогда, Мэри приколола к свадебному платью.
- А я и не сказала: нарушил, я сказала: пытался, - Мэри скептически поглядела на попытки отмахнуться, вздохнула и присела на край кровати. - Пей - и лягу. Или зажму нос, напою и лягу.
Пришлось пить. Отвар оказался вяжущим, горьким, но утоляющим жажду и прогоняющим мысли.
- Если не пытаться, то как узнать, что не нарушил?
Надо было спросить, жив ли Айрон ап Рис, сколько выжило лесных, но отчего-то Джеймс задал этот нелепый вопрос, навеянный воспоминанием о том, какой яркой, красивой казалась Мэри на фоне серо-белой зимы.
- Если нарушил, то уже не узнаешь, - ответила Мэри, вытягиваясь рядом, вздохнула снова. - Не узнаешь, что добыча описана и передана, что ап Рис благодарен за героизм и считает тебя немного сумасшедшим, что потеряли троих - и, может, ещё двое не дотянут до завтра. Не узнаешь, что в письме, которое прилетело с домашним голубем на рассвете.
- Письмо?
Отвар брата Сапфира действовал быстро, и Джеймс без болей смог подвинуться и приобнять свою Мэри. Он и в самом деле был немного сумасшедшим, каким считал его валлиец, но добрая репутация и желание людей работать с тобой и договариваться достигались только таким лёгким безумием, выражающимся в готовности жертвовать собой.
Мэри медленно вытянула из-за декольте бумажную ленту, которая выглядела слишком большой для голубя.
- Сэр Джеймс! Уведомляем вас, что за вашу доблесть в уничтожении опасной банды северных бунтовщиков, вознамерившихся ограбить нас, вашего короля, мы, ваш король... кстати, возможно, их число в описи немного выросло. По-моему, у ап Риса что-то не так со счётом, я ещё на мешках заподозрила. А Рой оставался в лагере, а больше там всё равно никто не умеет считать дальше пяти.
С интересом проследив за лентой, Джеймс вздохнул. Беременность жены и его раны были препятствием к тому, чтобы отобрать ленту и заняться возвращением супружеских долгов. Оставалось только задавать вопросы.
- Погоди, соблазнительница. Два вопроса. Во-первых, если число бунтовщиков выросло в описи, то куда вы дели тела? Их надо было погрузить на телегу и сдать вместе с описью. Нет тела - нет дела, понимаешь? Во-вторых, у Роя очень правильная речь, считать умеет и строит тебе глазки. Кто он? В-третьих, если король хочет осчастливить меня каким-нибудь орденом, то не читай дальше.
- Это три вопроса, - Мэри задумчиво помахала письмом. - Во-первых, у северян был чернокнижник, который поднимал зомби. Во-вторых, увы, свои от чужих не отличаются, а в страже ведь никто не пострадал. В-третьих, лейтенант Хантер, конечно, матерился много, но добавил ещё немножко, и всё оформил, да и что я, протоколов не видела? Что нам с Брухой ещё обсуждать за чаем? В-четвёртых, Рой - он валлиец, бастард кого-то из тамошних баронов. В-пятых: Мы, ваш король, жалуем вам титул баронета с правом передачи по наследству. Как только сможете ходить... В следующий раз я хочу стать баронессой, и чтобы к титулу прилагались земли! Но на всякий случай: ещё раз напоминаю про обещание. Не надо его проверять, пожалуйста.
- Холера его забери, - задумчиво резюмировал услышанное Джеймс, представляя лицо Хантера, узнавшего, что он теперь лейтенант городской стражи. - Мать его потаскуха от упыря прижила, короля этого. Я ему что, любимец-комиссар Харпер? Баронетить меня вздумал. И когда я смогу ходить, миледи?
- Брат Сапфир говорил, хорошо бы не раньше, чем послезавтра, то есть завтра, милорд, но, - Мэри пожала плечами и бросила письмо на пол. - Как только сможете ходить, в ближайшее время, завтра ждём вас у нас в Хемптон-корт, для принесения оммажа нам, вашему королю. Ваш король.
Джеймсу живо представилось, как он опускается на колено для оммажа и падает лицом вперед. Потому что ноги не держат и отвар внезапно перестал действовать. Нет уж. Ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня. До тех пор, пока сил не станет достаточно.
- Напиши ему, что я в беспамятстве, мой свет. Не уверен, что доеду до Лондона. А баронессой ты, думаю, станешь.
Не будучи аристократом, не радуясь дворянскому титулу, Джеймс, тем не менее, не мог не подумать, что Мэри грех роптать. Из дочери мельника за каких-то полгода она стала миледи женой баронета. Другим деревенским девчонкам везло значительно меньше.
- Знаешь, - задумчиво проговорила Мэри, разворачиваясь так, чтобы смотреть ему в глаза. - Только сейчас поняла, что никогда не слышала, как ты ругаешься, до сейчас, до холеры этой. Почему бы? Только не говори, что виноват отвар: брат Сапфир мне все уши прожужжал про возможные эффекты, и стремления к ругани там не было.
- Это я еще не ругаюсь. Бывает, когда объясняешь новенькому стражнику, как бить задержанного, так загнёшь, что... кхм, - Джеймс осёкся, сообразив, что леди Мэри, всё же, была маленькой. И рассказывать ей, что зубы должны вылетать через ухо, в иже херувимы, не стоило. - Мэри, я не хочу снова ссоры, когда нам так хорошо лежать вместе, рядом. Но ты ведь сама сказала, что ты либо вон то всё, либо маленькая - не одновременно. Я не знаю, как себя вести, а потому невольно возвращаюсь к улицам, управе и казармам стражи. К привычному.
- Маленькая... - Мэри растянула слово, будто пробуя на вкус. - Знаешь, я, наверное, так до конца и не понимаю. Маленькая - как Бесси? Маленькая, как те статуэтки миссис Элизабет?
Джеймс удивлённо хмыкнул. Он не мог подумать, даже предположить не мог, что Мэри это простое, ласковое слово, взятое с улиц, будет понимать так.
- Нет, - притянув её к себе, ответил он. - Когда я тебя впервые увидел... когда привез мистера Берроуза, ты была такой хрупкой. Ты высокая, Мэри, ты красива и душой, и лицом, и телом, но рядом со мной - тонкая и хрупкая. Ни в коем случае ни ребенок, ни статуэтки. Мне нравится, что мы такие разные с тобой. Нравится так называть, дарить заботу и любовь. И если в этом слове есть оттенок какой-то покровительственности, то ровно потому, что я - человек, отбивший тебя у кучи драконов. Начиная с Джека и заканчивая Рочфордом. Имею право.
- Ой, - глубокомысленно заметила Мэри и внезапно дразняще улыбнулась. Поцеловала - легко, скользнув губами. - Ага, значит, как с обрыва прыгать - не мала, Рочфордов гадских приманивать - не мала, но стоит случайную грубость услышать!..
Внезапно посерьезнев, она чуть отстранилась.
- Джеймс, скажи, что теперь будет? С семьёй, с этой... другой женщиной? Я не могу не ценить и благополучие, и особенно жизнь, но...

- Это тебе решать, - Джеймс тяжело вздохнул. Об этом он не думал ровно потому, что запрещал себе, чтоб не бояться. - Захочешь уйти - я пойму. Буду содержать тебя и детей, постараюсь вернуть. Но сразу скажу - развод скорее всего не одобрят, в глазах закона и церкви нет предпосылок. Останешься - обрадуюсь. Искуплю вину. Жить без тебя - вне моих сил. В конце концов, кто ещё сможет так лихо прыгать с обрыва? Знаешь ли, я чуть не обезумел тогда, думал - всё. А женщина... Парадокс, но мне порой приходится торговать телом, чтобы выживать. В случае Фламиники - чтобы не пострадали ты и Бесси. Я понимаю твоё недовольство, и решу как-то иначе. Но что будет с семьёй - это только твой выбор.
- Да, - Мэри помедлила и вздохнула тоже. - Знаешь, Фламберг с его Эммой - они очень странные. Если не присматриваться, то не очень заметно, но ты замечал: они почти не говорят. Не как вот мы. Полувзгляды, недомолвки, пустой ветер, чуть ли не мысли - но не слова. Я ни разу не слышала, чтобы он к ней как-то обращался, или она к нему - ну, тогда, перед восстанием. Интересно, нашёл ли он её?.. О! - она оживилась. - И мне всё ещё интересно, кто она. Но если не говорят, придётся гадать. Кто-то, от кого зависит благополучие... и чтобы нашлись и место, и время, и не на виду, как Бермондси. Лондон? Арена? Нет, ну это было бы совсем обидно, рядом с Фламиникой. Демоны свекровые? Тоже самое, причём настолько глупо, что даже не обидно. Кто-то при дворе? У-у! Племянница короля, дочь короля, ой, жена короля? Имя, конечно, с листов вымарано, но было ведь! А две другие - тоже почти Мэри, бр-р. Леди Бойд? Или кто-то ближе? Хм, вряд ли Бруха - с Харзой это не сработало бы. Но клерк, конечно, во всём завязан на пару с констеблем. Но Харза. Нет. Хотя, если подумать, все те придворные дамы - не меньшая глупость. Или с королём ссоришься, или с орденом, да и я тут настолько мала, что почти ничтожна - если бы речь шла об измене не мне, а вообще. Инхинн с её привычками и стихами - да если бы хотел, то давно уже бы с ней спал. Эх. Пойду в следующий раз к Брухе, спрошу Харзу. Всё равно он постоянно куда-то проваливается, пусть хоть с пользой.
Любопытство, сгубившее кошку, когда-нибудь сгубит и Мэри - в этом Джеймс был уверен. Ему было почти всё равно, как говорят Фламберг и его жена, просто потому что еще тогда, в Билберри, понял: этих двоих разлучать нельзя. Завянут. А вот желание Мэри узнать, с кем изменяет ей Джеймс, было чревато не только новым скандалом, но и разлукой. С иной стороны, жена явно остыла, снова стала умной маленькой - "черт" - лесной принцессой с мельницы.
- Ты неправильно строишь гипотезы. Я не ссорюсь ни с королём, ни с Орденом. Моя обязанность - стоять на страже закона, и на племянниц, жён и сестёр мне наплевать. А клерк пишет ровно то, что ему говорит констебль. Или палач. Вот с палачом ты угадала.
- О, - Мэри задумалась на миг, кивнула. - Спасибо. Мне это важно, чтобы на схеме не оставалось пустых пятен. А как правильно строить гипотезы, ты меня научишь? Ой, и это же она, получается, рубашку сожгла? Ну, когда с Вороном... ой. Вы там... втроём, что ли? А чем она шантажирует?
Что шумит в ушах, Джеймс понял только сейчас. Пустые пятна на схемах у неё, поди ж ты! Но стало легче, совсем так, как он обещал своим допрашиваемым.
- Втроём - это слишком для меня. Знаешь, Мэри, между палачом и дознавателем всегда существует связь. Даже если палач не читает мысли. Они работают вместе, в плотной спарке, привыкают понимать друг друга не то, что с полуслова - с полувзгляда. Именно поэтому следователь старается выезжать на дознание со своим мастером заплечных дел. В таких рабочих отношениях неизбежно возникает нечто общее. Еще не друзья, уже не просто коллеги. И, разумеется, появляются секреты. Тайны. Иногда - государственные. Палач знает, что дознаватель не дописал в протокол, дознаватель знает, что палач поленился поддать жару. Но в основном - протоколы, конечно. Я никогда не беру клерков в пыточную, пишу сам. Не всякий человек способен сохранить разум, видя, слыша и обоняя то, что там творится. Есть такая штука, называется "аист". Человека в нём сковывают в неудобной, молитвенной позе. Через пару минут начинаются боли в животе, потом скручивает колени, открывается понос. Инхинн магию использует не всегда. Только когда надо поберечь человека, как с Фицаланом. Она - виртуоз игры на человеческом теле посредством таких штук как "аист", а я, смею надеяться, умею правильно спрашивать. Честно - мне нравится работать с ней, мы прекрасно дополняем друг друга. Но с тех пор, как приходится копаться в грязном королевском белье, я порой подставляю и себя, и её. Не находя измены в словах и действиях неугодного королю графа Суррея, например. Хотя факты говорят об ином, и вымарать их из протокола - самому взойти на эшафот. Вместе с палачом, понимаешь? Если палач не донесёт раньше.
Вышло длинно, но Джеймса несло. Правда после затяжной лжи оказалась сродни опиуму, подмешанному в крепкое вино. Мэри кивнула, предлагая продолжить. Это обрадовало - слушает. Быть может, понимает и разделяет.
- Инхинн устаёт. Ей тяжело ковыряться в чужих мыслях, и помогают только три вещи - вино, кот без имени и плотская любовь. Они будто обновляют её. Но чем более напряженно мы работаем, тем чаще и больше она устаёт, и случайные любовники уже не спасают. Думаю, что Ворон её бы устроил, но меня крайне неудачно выбросило из трактира на Исла Тесоро в постель, где юный михаилит... хм... как раз намеревался устраивать. Парень от неожиданности чуть не свернул мне голову, перекинулся в зверюгу и ушел. А мне пришлось остаться. Порой отсутствие выбора - это тоже выбор, за последствия которого необходимо расплачиваться. Я уважаю своего палача, ценю её дружеское расположение и мастерство. В конце концов, если бы не она, если бы Эрза Харт приехал со своим катом, ты была бы вдовой. Но ты - моя жена. Я боготворю тебя. Мне невыносимо тебе лгать, правда может огорчить, поэтому - не договаривал, как в суде. Я умею изворачиваться и быть убедительным, это сказано тобой вполне справедливо. Рыцарями и баронетами не становятся за безупречную службу и слепое следование букве закона, ма... Мэри.
- И в конце концов, получилось невыносимо для тебя и дважды обидно - с изменой и ложью, - для меня. Одну обиду я бы пережила легче, особенно когда виноваты необходимость пополам с близостью, а не только близость, не что-то, чего не хватает дома или во мне, - спокойно заметила Мэри и задумалась, прикусив губу. Продолжила не сразу, медленно, словно строя домик из слов и не желая, чтобы он развалился. - Но нет, это всё не о том, верно? Тем более ты уже обещал эту ситуацию решить, и я - верю. Дело не в этом, а в том, что я - маленькая дура, которую легко отвлечь игрой на арфе и домашними заботами. То есть, дурочка. Скажи, какова роль констебля для ордена михаилитов?
Джеймс ошеломленно хмыкнул и без возражений выпил очередную кружку гадости. И приготовился излагать знания, полученные от Гарольда Брайнса, подтвержденные Робертом Бойдом и его женой-богиней.
- А откуда у нас арфа?! Нет, не тот вопрос. Мэри, ты далеко не дура. А на лютне могу не играть, если не нравится. И... ну... всего хватает, правда. Сразу скажу - я не занимаю ничью сторону. Орден, как ему и положено, наверняка играет партию с королевским двором. Преемники тамплиеров, как-никак. Но всё это - без меня. Видишь ли, получилось так, что я и Роб Бойд оказались связаны через Бесси. Роб Бойд... Ты в детстве слышала сказку о Тростнике, генерале божественных легионов?
- Algorithmus ad cognoscendas instrumentis musicis defecit ob incitationem, - нетерпеливо ответила не на тот вопрос Мэри. - Как только не оговоришься на четвёртый месяц семейной жизни. И как же мне не хватает блокнота! Итак, ты и Роб Бойд. Бесси и... мисс Фиона, которая учит странному. Впрочем, снова не тот вопрос. Если предположить, что ты сказал то, что сказал, то правильный вопрос следующий - и почти тот же: в чём суть вашей связи, за что именно орден-Бойд с одной стороны платит кольчугой, которая не пробивается ничем и даже не травится кислотой; перчатками, реагентами, безопасностью, лечением? За что именно ты рискуешь шеей, оправдывая Фламберга, так и не познакомившегося с дыбой, Фицалана, которому - о, Господи, теперь я понимаю, о чём говорила Эмма! - которому "спокойнее, проще и прибыльнее принести оммаж шотландскому лэрду". У Ордена, замечу, шея гораздо толще. Гораздо. И твоя мне куда ценнее.
- Погоди, не спеши с выводами. Так вот, Роб Бойд - это он. Более того, его жена - богиня Бадб. И они с сёстрами, узрев в нас с Бесси кровь друидов, подсунули против его воли свою четвертую сестру. Миссис Фиону, да. Самое забавное, что эту весть принёс Гарольд Брайнс. Не осознавая, что тащит на костёр себя, Бойда, цирконовых воспитанников, меня как отца страшной еретички Бесси, саму Бесси. К счастью, Брайнс сгинул, а я остался обладателем чужой тайны, которую не вправе раскрывать. Кольчуга именно поэтому. А всё прочее... Обычные добрососедские отношения. Михаилиты принимают у себя Бесс и тебя в случае опасности, я - помогаю их братьям, когда нужно. За зачистку монастыря они, между прочим, содрали столько, что оказалось проще отдать им земли обители. Харза еще и стоимость меча стребовал, за Рочфорда. А что лечат бесплатно - так лучше свой, живой и здоровый, законник, чем неизвестный деятель. Фламберг... Раймон де Три был невиновен. Он, конечно, далеко не ангел божий, но подставили его так знатно, что пришлось искать алиби в тюрьме. К кому бы он еще пошел, скажи, Мэри? Я выносил его Эмму с алтаря, прикрывал её собой во время резни, - Джеймс глубоко вздохнул, понимая, что начинает злиться. Мэри залезала не только под броню - под кожу. - Я нашел их, когда он увёз свою жену из монастыря. И помог еще тогда, не зная Бойда. Оставил в покое. Потому что разлучить их было, всё равно что срубить обоих. Порой вещи гораздо проще, чем они кажутся. Ричард Фицалан... Этот - человек сложный. Неоднозначный, и относится к нему можно по-разному. Но у законника должна быть холодная голова, Мэри. Да, он илот той же богини, что и Роб Бойд. Но будь он в самом деле виновен, это его не спасло бы. Все обвинения против него - измышления короля, который хочет уничтожить Белую Розу. Эта конкретная роза хочет только одного - спокойно жить на своей земле, ему даже трон не нужен. На который, к слову, его тянут различные заговорщики. Казни его сейчас - и я ни за что на этих заговорщиков не выйду.
Джеймс потёр виски, в которых от этого почти бесконечного допроса всё ярче разгоралась боль, не взирая на отвары. Угораздило же его жениться на следователе!
- А за шею не беспокойся. Я не позволю себя казнить.
- И об этом бы тоже никогда не рассказал, - задумчиво сказала Мэри. - Поганец ты, конечно, но - мой поганец. Мой, ничей больше. Что ж, осмысливать мне это всё неделю, а то и больше, а пока: поговорили, хорошо поговорили, можно и спать.
- Нет. Во-первых, в блокнот дома ничего не записывать и поскорее забыть сказанное. Даже с Брухой не обсуждать. Слышишь меня, Мэри? Любую бумагу, любую сплетню можно обернуть против. И тогда шею сохранить станет сложнее. А во-вторых, помоги мне встать. Мы едем домой.
Дома необходимо было выбросить лютню - потому что она была арфой и помогала отвлекать Мэри от тайн следствия, хотя Джеймс наивно полагал, что жене просто нравится музыка. Еще дома можно было просто уйти в управу, и отдохнуть от допроса на лавке. А что раны растрясёт - ерунда.
На нём всё заживало, как на поганце.

14 мая 1535 г. Бермондси.

Ощущение было, будто тело разваливается на куски. Брат Сапфир, заявивший, будто лекари арены испортили Джеймсу все ресурсы организма тем, что исцеление совершали мгновенно, оказался ярым сторонником постепенности. Именно поэтому, никуда не торопился, аккуратно сращивал кости и пичкал настоями, в которых помимо трав угадывались ингредиенты куда более мерзкие. Впрочем, Джеймс не роптал. Сидел в своём кресле - чистый, переодетый, накормленный. Жал туго набитый крупой овечий пузырь, разрабатывая отрубленную руку. Задумчиво бренчал на лютне, заново осваивая тремоло и флажолет. Читал уложения, подписанные короной недавно.
Так, в славном английском городе Честер теперь разрешалось убийство жителей Уэльса. Правда, разрешение давалось с небольшими оговорками. Пустяки, честное слово, - надо было просто находиться в пределах городской стены после полуночи и стрелять только из лука. Убийство в другом месте, в другое время и другим способом грозило тюремным заключением. В Йорке теперь можно было в любое время убить шотландца. Всё так же - из лука. Хотите утром - пожалуйста. После обеда - ради Бога. Правда, в Йорке всё-таки был один день, когда шотландцы могли почувствовать себя в безопасности. В воскресенье стрелять по ним запрещалось. Кроме того, коровам запретили ходить по улице днём. До десяти утра и после семи вечера прогуливаться по городу с коровами было можно, а вот в эти часы - нельзя. Это означало, что мэру Бермондси придётся озаботиться часами на главной площади и в управе. Запретили срывать или собирать фрукты с дерева соседа. Даже если дерево разрослось, и ветки свисают над вашим участком, а яблоки падают на вашу землю, по закону вы должны их вернуть владельцу дерева. Разрешалось обрезать такие ветки, чтобы защитить свой сад от «вторжения». Но собирать фрукты или цветы – ни в коем случае. Иначе придётся заплатить штраф.
"За яблоками и коровами я еще не следил..."
Самый странный запрет касался таверн, трактиров и постоялых дворов. В них нельзя было находиться пьяным. Правда, как определять, пьян ли человек и что с ним делать, указано не было. Видимо, городской страже волей-неволей придется создавать прецеденты.
А ещё Джеймс много думал. По всему выходило, что рабочие бумаги домой носить нельзя. Мэри совала нос туда без спросу, более того - обсуждала с Брухой протоколы. Не понимая, видимо, что эдак можно до эшафота дообсуждаться, причем вести на него будет собственный муж. Более того, Мэри считала себя вправе знать чисто рабочие моменты. Например, об отношениях с михаилитами, в которых не было ничего предосудительного. Джеймс не брал взятки, но с удовольствием строил свою репутацию славного законника и обменивался услугами. Ты - мне, я - тебе, извечный закон сосуществования в человеческом стаде.
Вопрос о Фицалане его взбесил настолько, что даже слова для объяснений с трудом нашлись. Как объяснить крайне любопытному юному существу, что отправлять на казнь невинного - плохо, особенно, если этот невинный тащит за собой нить к виновным? А смерть эту нить обрывает.
Почему помог Фламбергу? Да потому что он сам пришёл за помощью. Отказывать нуждающемуся - а Раймон де Три нуждался в помощи - было не в правилах Джеймса. Равно, как и зачем-то пытать на дыбе растерянного, уставшего человека, разлученного с обожаемой женой. Зато михаилит обещал обратную услугу, и вообще стал держаться доверительно. Стоило оно того? Разумеется, стоило.
Пожалуй, еще никогда Джеймс не жалел так сильно, что опрометчиво женился на девушке, вполовину моложе себя. Даже десятилетняя Бесси понимала - в дела управы нос не суют. А у констебля, так или иначе, все дела принадлежали управе.
Итак, необходимо было сменить клерка. Не давая второго шанса, поскольку люди не исправлялись. Хотя Брунхильда Кон, а ныне - миссис Рейдж, вела бумаги со скрупулезностью покойного Скрайба. Грамотного писца нынче приходилось искать днём с огнём. Менять жену было не резон, к тому же, разойдись они с Мэри сейчас, Джеймс бы снова не женился. Собственно, он и не собирался, но мисс Берроуз нужно было спасать с мельницы. Судя по тому, что она устроила за два дня, в спасении скорее нуждался Джек, однако, теперь это не проверить. Оставалось жить с нею и терпеть. Не бить же за излишнее любопытство, в самом деле.
"Это только злость. Злость - не лучший советчик, вовсе не советчик. Но выволочку в управе устроить нужно. И говорить с Инхинн".
Анастасию Инхинн потерять не хотелось. Она была непревзойденным заплечным мастером, умным и тонким собутыльником, с ней просто приятно было потрепаться стихами. Джеймс назвал бы её своим другом, спи он с друзьями. Впрочем, друзья обычно не шантажировали и не допускали мысли, что друг-констебль может подставить. Джеймс скорее сам бы в лепешку расшибся, чем позволил казнить Инхинн, Хантера или Бруху. Которая подло обсуждала протоколы с Мэри.
"Я злюсь. Когда я злюсь - не думаю. Злиться нельзя".
В сущности, даже на Мэри нельзя было злиться. Она считала, что теперь вправе вникать во всё, чтоб не было, мать их, белых пятен. Джеймсу следовало винить самого себя, что вовремя не объяснил: есть вещи, которые лучше не знать, чтобы не озвучить на допросе. Мэри была юной, прелестной, умной, но сегодня Джеймс предпочёл бы постарше и поглупее.
Про королеву читать не хотелось вовсе. Даже сейчас, из бумаг, написанных предвзятыми писцами Кромвеля, было ясно, что Анна Болейн и её любовники постоянно находились в разных местах на даты, указанные как время измены. Подозрение вызывали разве что Томас Уайетт да Джордж Болейн. Первый писал говорящие стихи. Он соловьем тосковал по своей розе, вспоминал восторги любви, и Джеймс готов был поклясться, что именно он был любовником королевы до брака с королём. Упоминания о том, что королева Нэн пришла на супружеское ложе девственной, не было. Кромвель предполагал, что она сдалась во время путешествия короля в Золотую долину. Вероятно, уже тогда самая важная преграда в монархических браках была порушена женатым поэтом.
Странно, что девственности всегда придавалось такое значение. "Девка употребленная, что луна новорожденная. Та, что ни месяц, родится, а эта, глядишь, — все девица", - говорили крестьяне, выдающие замуж своих дочерей с пузами, лезущими на нос. Королям бы уподобиться им, ведь та, что однажды понесла и родила, сможет сделать это еще раз. Но девичеству монархи придавали такой вес, так лихо торговали своими невинными дочерьми за земли, войска, знатное родство, что это пошло в народ.
Джеймс невольно подумал о Мэри. Вспомнил, как решительно она затащила его в постель, как она тщательно скрывала, что решимость у неё закончилась с первым же поцелуем. Как скомкали пальцы простыню в первый острый миг боли, а он утешал её. Наверное, короли были правы. Такую близость не испортить ничем, даже короной.
Сейчас король был увлечён Джейн Сеймур. И в её поведении Джеймс угадывал Фламинику, Анну Стенхоуп-Сеймур. Только она могла научить эту блондинка с медовыми волосами, голубыми глазами и молочно-белой кожей быть тихой, покорной, опускать взор, а когда поднимать, то глядеть на короля обожающе. Как тут не влюбиться, если сердце короля так истомилось и устало от постоянных капризов и истерик Анны. У этого короля была вечная потребность соединять невозможное: неземную страсть с платоническим обожанием и неплатоническим вожделением. Король написал с дюжину любовных писем Джейн Сеймур, где предлагал ей стать его любовницей. И снова наука Сеймуров: кокетничать можно, кокетничать с королем братья позволяют и даже поощряют, губки для невинного поцелуя подставить, на колени к королю сесть, грудь слегка расстегнутую дать подержать, - но не больше. „Короля надо разогреть до красного или даже белого железа, чтобы ему от его страсти белый свет не мил показался, а потом… А потом Джейн Сеймур может стать новой королевой.
"Любопытно, навещает ли Фламиника своего мужа во снах?"
В сущности, этот брак был обречен изначально. Король мотыльком полетел на яркий огонь Анны, обжёгся и теперь желал женщину, больше ему подходящую. Мягкую, покорную, не слишком умную, из плодовитой семьи. Жена Джона Сеймура родила восьмерых, в их числе - Джейн, столь приглянувшуюся королю.
Джеймс вздохнул, перебираясь вместе с бумагами на ковер у камина. Тело ныло, будто колесовали, и хотелось полежать на ровном, твердом и прохладном.
Там он и задремал, не дочитав стиха Уайетта.

Хвала фортуне, были времена
Иные: помню, после маскарада,
Еще от танцев разгорячена,
Под шорох с плеч скользнувшего наряда
Она ко мне прильнула, как дриада,
И так, целуя тыщу раз подряд,
Шептала тихо: «Милый мой, ты рад?»

В дрёму пробивались голоса.
- Нет, нет, нет, - миссис Альцгеймер, возмущенно. - Нет, я вам сказала, милочка. Вы меня пустите к нему, у меня снова гусь пропал, а гуси - что дети. Не досмотри, сразу же пропадают. Моя кровиночка пернатая, только вот перо из крыла и осталось! Мистер Джеймс!
- Господь милосердный, миссис Клайвелл, весь Бермондси переживает о дорогом Джимми! Крепитесь, милая, - мисс Паркинсон, встревоженно. - Джимми всегда так не везло. Что с любезной Дейзи, что с вами. А это - что? Пыль? О, боже милостивый, это - пыль!
- Это - пыль, Персефона, вы очень наблюдательны, и очень гибки - так извернуться, чтобы заглянуть за шкаф. Возможно, с вами дорогому Джимми везло бы больше, а пыль от испуга не появлялась бы вовсе, но - не повезло. А управа - там, миссис Альцгеймер.
"Любопытно, откуда за шкафом пыль?"
Дотошная Мэри вычищала дом до блеска. Она не оставляла грязи и пыли ни малейшего шанса, и с полов вполне можно было есть. Джеймс лениво дёрнул плечом, но открывать глаза и вставать не спешил, надеясь, что Альцгеймер с Паркинсон исчезнут сами собой.
- Знаете, милая Мэри, моя матушка не устаёт повторять: "Чтобы брак был счастливым, муж и жена должны быть из одного теста". Как хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между тобой и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперёд. Или лежит на полу?! О мой Господь! Джимми! Ему ведь плохо!
- Я говорю, моя милочка, гусь у меня нервный, застенчивый и добропорядочный, а уж паршивее качеств для гуся не придумаешь.
- Хантер снова не догадался поискать в похлёбке, миссис Альцгеймер? Ой, Персефона, про наползающий ужас - как это точно, с каким чувством, как прожито! Скажите, как часто он на вас наползает?
- Судя по всему - постоянно, - слушать дальше становилось решительно невозможно. Лежать на полу - тоже. Потому что бабы трещали так, что от них начинала болеть голова. - Значит, так. Миссис Паркинсон... то есть, Альцгеймер. Все жалобы принимаются в установленном порядке в приемный день. А потому - настоятельно прошу не галдеть у меня в доме и проследовать со всеми вопросами, предложениями и замечаниями в управу.
Старушку пришлось подцепить под локоть и аккуратно провести к двери, стараясь при этом не развалиться. К Мэри и мисс Паркинсон Джеймс вернулся уже чуть не по стене, но сил, чтоб приобнять жену, хватило.
- Чем обязан, мисс Паркинсон?
- О, Джимми, - расцвела Персефона Паркинсон. Нежная голубоглазая блондинка, она слегка расплылась в талии после лихорадки и недоношенной беременности. - Вы очнулись! Как вы себя чувствуете, дорогой?
- О, а теперь меня обнимают, надо же, - еле слышно прошептала Мэри, целуя его в щёку. - Можно я её кочергой стукну? Труп скормим цветам Бесси.
- Ты не сможешь достаточно сильно. Лучше я, - ответный шёпот Джеймс тоже спрятал в поцелуй, и просиял улыбкой. - Сэр Джеймс. Или мастер констебль. Однако, если нет больше вопросов ко мне, то будьте любезны незамедлительно передать поклон матушке. Иначе говоря, до свидания, мисс Паркинсон.
Посетители вне управы его изрядно бесили, а не затянувшая корсет дочь матушкиной подруги, которую сватали так настойчиво, раздражала вдвойне.
Персефона Паркинсона фыркнула, пробормотала что-то распутницах с мельницы и поплыла к выходу, яростно виляя кормой. Джеймс хмыкнул. Дама обещала раздаться годам к тридцати, что твой когг. Потом вздохнул, и притянул к себе Мэри в жадном поцелуе новобрачного, даром, что первая брачная ночь была четыре месяца назад. В конце концов, не её ли он недавно почитал своим маяком?
- Почудили - и хватит, - заявил он, когда пришлось оторваться, потому что потемнело в глазах. - Давай жить... светлячок.

Через пару часов Мэри вспомнила, что в доме закончилась репа, и отправилась на рынок, оставив Джеймса в одиночестве и некоторой беспомощности. Бесси пропадала в саду миссис Фионы, миссис Элизабет - в церкви, а больному, несчастному Джеймсу даже воды подать было некому. Впрочем, Джеймс не поддался греху уныния, и когда в дверь довольно нагло постучали, вовсю дремал.
На пороге стояла Дженни Хейзелнат. Джеймс сначала расплылся в глупой, радостной улыбке, а лишь потом сообразил, что девочка вытянулась, отъелась, приоделась в нелепую одежду с неприлично короткой юбчонкой.
- Наше вам, ваше констебльство! Прослышала я, что вас всего поломали, ну и всё равно рядышком того-этого, вот и решила проведать. А вы и вовсе ничего, ходите вот. Ходите же?
- Бегаю, ваше вашество. Заходи, - Джеймс посторонился, чтобы пропустить Дженни. - Хорошо выглядишь и молодец, что пришла. Только вчера вспоминал. Как оно?
- Да вот, - Дженни потянула за край юбочки, оглянулась. - Новый папенька в Лондон отправил... так а если бегаете, может, и прогуляемся? Недалеко, на окраину. Я вам и дяденьку Гарольда покажу, помню, уж очень он вам любопытственен был. Да пойдём, ваше констебльство. Если что, можете на меня и опереться, я ж теперь сильная!
Здраво понимая, что склонность доверять людям его когда-нибудь погубит, Джеймс согласно кивнул. Это, всё же, была Дженни. Дженни Хейзелнат, которая играла с его детьми, качалась на табуретке в управе, выманивала у него монеты и вообще оживляла Бермондси. И радость от того, что она жива, здорова, не затмевали ни подозрительность, ни чёртов Брайнс, который никак не мог сгинуть.
- Я медленно нынче бегаю, Дженни. Чужие лесные малость из лука продырявили, видишь ли. Так что, от Брайнса не отобьюсь. Но - пойдём. Новый папенька, говоришь?
- Ага, новый, - Дженни важно кивнула, надув щёки. - Хотя так-то очень старый. Как он там говорит... почти ис-ко-па-е-мый. Копать до него далеко, значит. У деда твоего, который морской, акул крал, у папы - скубов каких-то. И икубов тоже, не знаю уж, зачем. Наверное, икают звучно. И вообще, ваше констебльство, родовитый ты, как не знаю что. Аж завидки берут. С такой роднёй и на улице-то никто не пристанет. Хотя к тебе и так не пристают, конечно, потому что хороший.
Первым побуждением было спросить, зачем новому отцу Дженни акулы, суккубы и инкубы. Особенно - акулы. Из акул получались хорошие обмотки для рукоятей, но сами по себе они были ни в еду непригодны, ни вместо собаки. Как говорил Хантер, разглядывая пополнение стражи, ни сблядовать, ни посмеяться. Вторым стал порыв сообщить Дженни, что родовитость ему нужна так же, как акулы. Джеймс в самом деле предпочел бы остаться бастардом валлийского купца, нежели стать сыном древнего друида-демона.
- Мэри не согласится, что хороший, - вздохнул он, потрепав девочку по рыжей макушке. - Беременна она, знаешь? Что с тобой сталось, а, Дженни Хейзелнат? Я разве что сам не ездил по стране, а через констеблей искал. Как Гарольда не смогли повесить, так ты и потерялась. Волнительно было, что беда случилась, а помочь не могу.
- Да зажралась эта твоя Мэря, - пожала плечами Дженни. - Другой бы давно тапком по голове дал, и всё, лесной ветер оттуда фью, и с концами. А что беременна - это хорошо, будут Бесси сестрёнки, всё не так скучно. Уж получше, чем та фиалка яфриканская. А случилось-то ой, не поверите! Я и сама б не поверила. А может, и сейчас не верю, кто знает. Может, вы мне вообще снитесь, и дяденька тоже, и папенька, а на самом деле лежу всё в том подземелье и помираю. Медленно. Прям как Юшка и хотела. Или в том ущелье лежу и тоже помираю. От холода. А то, глядишь, там, под холмом, у серых, это не дяденька не туда свернул на перекрёстке, а я, потому что знаки, по правде, там были уж оченно странные, а я и английских-то читать не умею. Только нутро и сказало: налево ходи, а направо нет.
- Снись я тебе, мне б не было так больно. Погоди... Фиалка?
Идти и впрямь становилось больно и трудно. Ныло всё, что могло ныть. Джеймс вздохнул, пошатнулся от вздоха и опёрся рукой на стену ближайшего дома.
- А может это я на тебя ту, ущельную боль это... как папа говорит, прояйцирую. Хм, - Дженни оглядела улицу, за которой уже виднелся редкий лесок, и внезапно свистнула. - Сейчас, дяденька прибежит, обопрёшься. И не бойся, он это, очищенный. Не подхватишь ничего. Фиалка, да... та, которую подкинули от архияписькопа. Смекаешь? Я краем уха подхватила, краем глаза увидела... да вот, я же не хвасталась, гляди, какое!
Она подняла повязку, открыв окаймлённую серебром глазницу, в которой переливался драгоценными камнями фасетчатый, словно у стрекозы, глаз, в котором отражалось даже то, чего вокруг, кажется, не было.
- Смекаю, - согласился Джеймс, с неожиданным для себя умилением рассматривая новый глаз Дженни. - Приползу домой, сразу найду. Тебе очень к лицу. Что ж ты раньше не пришла-то, дочка?
- Дочка... - девочка скривилась, торопливо закрывая глаз. - Ну какая же я дочка, представьте только! В простой чистенькой одёжке, в тёплом доме, у камина, котёнок вот, и чтобы пирог на праздник обязательно, потому что уют, семья... чтобы такое тогда хотеть - не дурой надо быть. Не той, что была. Ты, твоё констебльство, со словами осторожнее. Ты ж этот, загонник. Врунист, как новый папа выражается. А он у меня умный, строгий, и ревнивый, жуть просто. Особенно к своим, потому что прежде со своими, говорят, совсем не сложилось. Не свезло, потому как... о, а вот и дяденька! Правда, красивый? Папа сам делал! У него такие раборатории, ух!
Дяденька, сиречь Гарольд Брайнс, в самом деле впечатлял. Точнее, его блестящие металлические паучьи лапы, обнаженный мускулистый торс, растущий из массивного паучьего же брюшка, меч в позвоночнике и мрачноватые синие глаза из кристаллов впечатляли бы, не насмотрись Джеймс в последнее время на херову кучу чудес, включая собственного папеньку. Поэтому чёртов неумирающий Брайнс удостоился только хмыканья. Озадаченного - что было наигранно, но обязательно. Новый папа Дженни сейчас был если не интереснее, то занимательнее. Потому что занимал мысли так, что даже торговец в свои лучшие дни не смог бы.
- Я, твоя почти божественность, на своей земле. И могу говорить так, как хочу. С этим твоему новому папеньке придётся смириться, кем бы он не был. К тому же, ему от меня явно что-то нужно, иначе не прислал бы тебя. Вот только что? Или кто? Неужто - Бесси, как и всей этой древней код... братии?
- Пф, словно я б за Бесси пришла, чтобы её, стало быть, в раб-ораторию, - Дженни фыркнула, рассеянно поглаживая Гарольда по лапе. - Ревнуете, ваше констебльство, и вовсе даже зря. Сказала уже: в Лондон мы, а раз по дороге - так решила проведать, по старой памяти. Дяденьку показать, потому что совсем он... бессмысленный. Мысли его папа в банку спрятал, красивую, с молниями, ещё сказал, что могут пригодится. Зачем бы только - сколько я с дяденькой не странствовала, а приличных мыслей там разве что под конец немножко появилось. После повешения-то.
- Вечно ты куда-то вляпываешься, - недовольно пробурчал Джеймс, признавая и что ревнует, и что за Бесси Дженни не пришла бы, и что мыслей у Брайнса отродясь не водилось. - Не в дерьмо, так в папенек. Хотел бы спросить, каким он был, под конец-то, но придётся иное. В Лондон, говоришь? С эдаким-то? Зачем бы?
- За делом, - Дженни нахмурилась, принялась загибать пальцы: - Покусать фрейлин ради бляматерияла. Дяденька, знаешь, в себе это хранить умеет. О, если повезёт, можно даже королеву! Всё равно, говорят, ей недолго осталось. Потом - поглядеть, чего такого полезного и интересного у этого писькопа. Да и к Кранмеру наведаться... дяденька и копать умеет, и вообще ещё много чего. Считай, ролями поменялись. И... я про слова говорила уже, но ещё скажу. Своя земля - это хорошо, а ты серых тех видел? Которые тут бегали, а может и не только бегали, а может, ещё будут? Наши.
- Ага.
Джеймс снова хмыкнул, в этот раз - почти радостно. Ему порой даже нравилось, когда всякие положенцы - а в том, что новый опекун Дженни был именно древним, наглым положенцем сомнений не было - угрожают Бермондси. Это заставляло собраться и пораскинуть мозгами.
- Ваши-наши, мисс Хейзелнат. А что, Бойд об этой прогулке знает? Одобряет? Содействует?
- Пф, мы в таких кругах не общаемся, - Дженни вздёрнула нос. - Не снисходим. Ну, генерал, зато - самый обычный человек, и этот, наложник богиневый. Косорот и пердохранитель, вот.
Забывшись, Джеймс похлопал Гарольда по боку и принялся расхаживать, за что поплатился жестокой болью. Брат Сапфир совершенно точно не одобрил бы эту прогулку.
- Значит, не знает. И вряд ли будет счастлив, когда узнает. Знаешь, что самое поганое? Ему ведь наплевать на судьбу пешек, а я оказываюсь между Бойдом и тобой. Это очень сложный выбор... дочка. Ладно. Будь осторожна. Из этой петли я тебя вытащить не смогу, хоть и попытаюсь. Ты сама-то довольна тем, что теперь имеешь? Счастье есть?
Если говорить языком самой Дженни, то от щипача она за какие-то несколько месяцев проделала путь до смотрящего, встав на одну доску с Ю. Ю! Джеймс хмыкнул и остановился.
- И вот еще что. Ю и её Рик мне нужны живыми и здоровыми. У меня нет времени и сил заново перетирать за Бермондси с новыми деятелями.
- Да пжалста, - Дженни преувеличенно равнодушно отмахнулась, словно ни о каких Ю и вовсе не думала. - Я с ними если и снюхаюсь, то только по делу, а так в Гленголл и ни ногой. Незачем мне, другой схрон на время найду, хороший, папенька посоветовал. Ядмоскверное местечко, говорит, пахучее. Ну да мне запахи - ерунда это всё, для богатеев всяких. А между, не между... другого шанса стать фигурой у этой пешки не будет. Не волкодав, чай, да и тех, говорят, порой медведю бросают. Кодла-то может. Лезешь не туда, глядишь не оттуда, знаешь не там... двигаешь пешки ниточные, когда хочется, или не двигаешь, потому что не хочется. Но за намерение, если вдруг - спасибо. Мы тоже... чем можем... хотя и смешно звучит, да? Но пойдём мы с дяденькой, а то, кажется, и так слишком задержались, и глаз чешется. Веришь ли, смазывать надо чуть не каждые дней несколько...
Джеймс пожал плечами. Говорить с Дженни стало не о чем. Разумеется, умный законник в беззаконной стране может больше, чем магистр михаилитов, богинев наложник или вот такая одноглазая пешка, отчаянно желающая стать фигурой. Может, но зачастую не хочет. Потому что и без того работы хватает, и проще договориться, нежели жечь неугодных на кострах веры. По совести, Джеймс скорее поцеловал бы гадюку из сада миссис Фионы, чем теперь обратился за помощью к Дженни. Или Гарольду. Гарольд Брайнс оставался Гарольдом Брайнсом даже с паучьим телом. А уличная бродяжка, как ни наряжай, ни умывай, оставалась бродяжкой с амбициями королевы воров. Но, увы, не со способностями. Воистину, можно вывезти девушку из Доков, но нельзя вывезти Доки из девушки.
- Наше вам с кисточкой, мисс Хейзелнат.

Назад Джеймс шёл твёрдой походкой человека, уверенного, что трезв и идёт ровно. Конечно, извилистый след, остававшийся за ним в дорожной пыли напоминал художества бычка, писающего на ходу, да еще и хвостом размахивающего, но ведь главное - держать лицо. А когда невесть откуда взявшийся Ричард Фицалан подставил плечо, с лицом справляться стало совсем просто. Хотя и опасно.
- Хм, милорд?
- Поговорить хотел, - сообщил ему внезапный Ричард Фицалан. - Поблагодарить, обсудить пару вопросов. Нашёл ваш дом, а местные кумушки говорят, что вас девчонка какая-то чудная в сторону западных ворот увела. Ну я и... Благо пыльно, а вас шатает. Следы читаются, что на зимней охоте. Кто ж вас так, сэр Джеймс?
- Лесные. Поговорить, милорд? И... вы собрались с духом и вознамерились посетить Гринстоун?
День визитов и разговоров был несколько утомителен. Но Джеймс, несколько минут назад размышлявший о долге законника, только вздохнул. Оставалось надеяться, что Фицалан сегодня будет последним.
Фицалан тоже вздохнул, приноравливаясь к его походке.
- Я собрался духом и женился. Зачем - не понимаю и объяснить вряд ли смогу чем-то, кроме заботы о Хизер. И, конечно, еду в Гринстоун. Выбора-то нет. Право, не понимаю, чем я там помогу, кроме как усугубить. Спасибо вам, сэр Джеймс. За палача, за справедливость. За жизнь. Верите, будто заново родился. Если Ричард Фицалан сможет чем-то помочь - к вашим услугам. И ещё - я помню, вы деньги не берёте. Но, может быть, вашу супругу порадует небольшой дом в Суррее?
Мэри дом, несомненно, порадовал бы. Но Джеймс не мог принимать подарки от подследственного, а Фицалан всё ещё оставался таковым. Хотя благодарность и была внезапной. И даже приятной, чего уж.
- Не дом. Но вы можете помочь мне, сообщив своей госпоже и своему лэрду следующее...
Разговор с Дженни Джеймс передал сухо. Не позволяя себе лишних чувств, он рассказал и о покусании фрейлин, и о желании папеньки девочки наведаться к Кранмеру и Кромвелю, и о возможных последствиях марша серых через Бермондси, и о том, что некоторые пешки очень хотят в ферзи.
- Хотелось бы, чтобы магистр узнал об этом, понимаете? Есть вещи, которые констебль Бермондси не может предотвратить. Или разгрести завалы после этих вещей.
- Полития и дипломатика, - задумчиво проговорил Фицалан, обнаруживая знакомство с лексиконом Дженни. - Одно как собака, а другое вообще как болезнь. С папенькой этой девочки договаривался я. Выходит, вся ответственность на мне. Госпожа узнает, конечно. И лэрд - тоже. Впрочем, мы пришли. В гости напрашиваться не буду. Берегите себя и леди Анастасию, сэр Джеймс. Подозреваю, нам доведется свидеться в той же пыточной, если выживу в Гринстоуне.
С этими словами Ричард Фицалан откланялся и неспешно ушёл по улице к рынку, оставив Джеймса у двери дома. Следовало осмыслить всё услышанное, разложить по полочкам памяти. Но время для этого было. День, полный визитов, только-только перевалил за полдень. И лучшим его продолжением стал бы крепкий сон.
Джеймс согласно кивнул этим своим мыслям и поспешил к их воплощению.

Тот же день, Лондон.

Бесконечно длинный день завершался в Лондоне. Когда утомившийся спать Джеймс дочитал дело королевы и отчетливо понял, что Анна Болейн просто несчастная, капризная дурочка, не способная быть королевой, а виноваты в несчастном браке её отец и дядя, то пришлось собираться и ехать в Лондон - обговаривать допросы с лордом-канцлером. К несчастью, у Кромвеля были король и Харпер. Король - непривычно подвижный, будто у него не болела нога, шустрый и внезапно очень разумный. Джеймс удостоился нового прозвища, увязавшаяся следом Мэри - тоже. А еще на Джеймса внезапно и подло накатило исцеление. Резкое, как на арене. Несомненно неодобряемое братом Сапфиром. Но оно того стоило - прозвище "Веснушка" Мэри подходило невероятно.
Ночевать пришлось в Тауэре, в той каморке, что предназначалась констеблям. Там имелся узкий топчан для одного, и Джеймс уступил его Мэри.
- Я прогуляюсь в "Шесть жён", там по вечерам лондонские законники собираются. Потреплюсь, узнаю слухи. Потом лягу на полу, топчан слишком тесный, чтоб спать вдвоём, маленькая. Поэтому, ложись и отдыхай. Поедешь завтра в резиденцию?
Поручение короля Джеймс понял лишь отчасти. Харпер ехал к михаилитам с миссией визитации, а Джеймс - как светсткий представитель инквизиции. Из чего следовало, что он везет расписанного по плечи комиссара на дознание. Ситуация странная, но это было поводом повидать Артура и лишний раз показать Мэри и себя лекарям.
- Только выздоровел, и сразу - по тавернам, с констеблями пить, - Мэри вздохнула, качая головой. - Скажи, что ты будешь делать завтра? Всё это так похоже на ещё одну проверку от короля, что невольно думается, какую часть отрежут на этот раз. А даже с этими исцелениями - лучше бы никакую.
- Не начинай... веснушка, - миролюбиво улыбнулся Джеймс. - Не буду я пить, и если хочешь - никуда не пойду. Исцеление, конечно, не ко времени. Но глядя на роспись рук у юного Харпера, могу догадаться, чьими силами он вылечил меня. И даже короля, кажется. Поэтому завтра я буду следить, чтобы комиссар не начудил в резиденции, а потом поговорю с Верховным о том, чем чреваты такие рисунки. Человек с татуировками не становится плохим или преступником только потому, что на нём нарисованы листья лопуха. Или вороны, жеребцы и рябина. Или древо жизни во всю спину. У нас с тобой тоже обереги. Что будет, если меня ранят на турнире и придётся раздеться перед королевским лекарем? Или тебе?
Он хмыкнул, соглашаясь сам с собой, и впервые с тех пор, как поссорились, подхватил Мэри на руки, чтобы бережно опустить на топчан. Сам Джеймс сел рядом, прямо на каменный пол. Он и в самом деле был удивлен и даже выбит из колеи как быстрым исцелением, так и поведением короля, которого метало между гранями безумия.
- Перед лекарем? Эдак перед самим королём всем придётся догола раздеваться, особенно дамам, - вздохнула Мэри, обнимая его за плечи. - Я хотела спросить про резиденцию... Нет, сначала - извиниться. Там, в хижине, я была не права, когда расспрашивала. Точнее, когда дорасспрашивалась. Совсем не права. Так вот, в резиденции есть михаилиты, которые могут помочь забыть ненужное. Лишнее, опасное.
Безумие короля, по-видимому, было заразным. Иначе почему Мэри додумалась бы до такого?
- Нет, Мэри. Твои воспоминания - это ты. И это - я. Мы. Забыть что-то - как вычеркнуть строки из песни: вроде бы и смысл тот же, а нечто важное утрачено. Не смей даже помышлять о таком и унижать меня мыслями, будто я не доверяю своей жене или так боюсь за свою голову, что готов стереть часть тебя. Ложись спать, маленькая. Сегодня был тяжелый день, завтра легче не станет.
Джеймс укрыл Мэри своим плащом, с теплотой подумав, что порой она и в самом деле бывала совсем ребёнком, немногим старше Бесси. А детям на ночь пели колыбельные.
- Ласковое солнце покатилось прочь.
В темно-синей шали опустилась ночь.
Наш старинный город, спи и отдыхай...

15 мая 1535 г. Резиденция Ордена, Форрест-хилл.

В тёплой, очень светлой гостиной, примыкающей к кабинету Верховного, царил почти домашний уют. Потрескивал камин, маленький пушистый котенок гонял клубок по ковру, а кресла манили рухнуть в мягкое лоно.
"Хм".
Всё-таки, вынужденный целибат до добра не доводил. В иное время о таком сравнении для кресла Джеймс бы и не подумал. Но сидеть было приятно, не хотелось шевелиться и что-либо делать. Даже для того, чтобы оправдать или похоронить юнца-комиссара. Думать о разговоре с ним не хотелось - сложно сделать выводы из попыток выкрутиться. Точнее, выводы делались совершенно определённые и неутешительные для юноши.
- А жаль, - пробурчал Джеймс себе под нос, вытягивая ноги к камину. - Жаль, что парнишка не хочет говорить. Когда люди говорят - проще. У них появляются шансы.
Разглядывать спутницу комиссара было почти интересно. Светловолосая, крепкая, голубоглазая, усыпанная веснушками по молочно-белой коже, Варда Онория Флетчер выглядела обычной купеческой дочерью - в меру образованной, не в меру богатой. Возможно, в ней текла шотландская кровь - на это указывали высокие скулы и упрямый подбородок, странным образом сочетающиеся с округлым лицом. В общем и целом, она напоминала Джеймсу покойницу Дейзи, и это пробуждало ленивый интерес. Впрочем, Мэри всё равно была красивее. А Инхинн - статнее.
"Хм".
- А как вы с бароном познакомились? - негромко спросила Мэри у Варды и улыбнулась. - Вы ведь не монастырская добыча, которой просто не хочется делиться с Кромвелем.
- Уилл спас меня. Отбил у вампирши, - пожала плечами Варда. - Конечно, жаль, что он не вернулся за дуэньей, но там поблизости был михаилит. Думаю, он спасёт мою добрую мисс Милкис. А вы... У кого вас отбил сэр Джеймс?
"У обморока. С помощью кувшина, м-да".
Странная девушка Варда, восторженно щебечущая по дороге о серьге в ухе - а ее еще поди заметь на ходу! - не стала настаивать, чтобы Харпер вернулся за старой, доброй дуэньей. При этом, девица, до того путешествовшая с компаньонкой, махом отринула стыдливость и таскалась с молодым мужчиной, рискуя опорочить свою репутацию, репутацию семьи и никогда не выйти замуж. Чтобы творить такое, нужно было стать Эммой Фицалан. Да и та своего михаилита окольцевала-таки. Джеймс озадаченно хмыкнул, поудобнее усаживаясь в кресле.
- У обморока, - подтвердила его мысли Мэри. - Кувшином, героически. Ещё - у брата и, думаю, у семейных призраков и горя. А ваша семья не беспокоится, что вы вот так, в дороге, с сэром Уилфредом?..
- Маменька и папенька почили в бозе. Брата у меня нет, а опекун... Я думаю, он не обеспокоен. Но - обморок? Еще и - кувшином?
Варда с интересом подалась вперед, вглядываясь в Мэри.
- Чем вы убили папеньку? - Джеймс вздохнул, поднялся с кресла, с огорчением поглядев на Мэри. Допрашивать в присутствии жены ему не хотелось, но Варда нравилась ему тем меньше, чем больше говорила. Втройне - после того, как потопталась по мозолям Мэри. Ну, привез труп отца. Ну, облил водой. Ну с кем не бывает? - Вряд ли закололи. Возможно, яд?
У законников это называлось "выметать площадь". Виновен человек или нет - просто вали на него весь мусор. Авось, попадешь.
Варда сжала поручень кресла до белых костяшек, а потом отцепила руку, словно отлепляя каждый палец отдельно, и все её движения были медленными. На Джеймса она смотрела не отрываясь, на вмиг ставшем некрасивым лице было разлито огромное испуганное недоумение, но с каждой секундой недоумение исчезало, как вода с горячей мостовой, пока на лице неровными красными пятнами не запёкся страх.
- Но... почему? - медленно выговорила она.
- Ну это вам виднее, мисс Флетчер. Скажем, в жертву принесли. М-м, Люциферу. Сейчас это часто встречается, мотив не хуже прочих. А уж остаться единственной богатой наследницей при этом - приятный подарок судьбы.
Джеймс сделал пару быстрых шагов к Варде, и наклонился, доверительно заглядывая в лицо. Как бы фиксируя это положение, он небрежно поставил ногу на перекладину кресла, прижав при этом подол платья девушки. И сказал жёстко, с угрозой в голосе:
- Можешь жаловаться на меня хоть королю самолично. Наплевать. Ты - убийца и культистка.
После такого заявления допрашиваемые мужчины порывались бить морду, принимались рыдать или просто сидели, тараща глаза. Джеймса устраивало всё, но более всего ему понравилось, как Варда отцеплялась от кресла. Очень изумленно и очень характерно для человека, замешанного в грязных делишках, в которых его внезапно уличили.
- Слушайте, - в этот раз Варда обращалась к Мэри, глядя на неё с надеждой. Она попыталась повернуться, но пришпиленная платьем, не смогла. - Это какое-то ужасное недоразумение... Я не верю! Вы со мной разговариваете, будто я в самом деле люциферитка, - голос её звучал хрипло, на глаза выступил- Но ведь если мне не верите, то это как-то доказать надо?!
- Люциферитка?.. - Мэри тряхнула головой. -И всё же, Джимми, это как-то...
У двери грохнуло ведро. Прислонившийся к дверному проёму Ворон не помахивал яростно хвостом ровно потому, что его у него сейчас не было.
- Вода, - приветливо сообщил он. - Только что с ледника. Не желаете ли на голову, сэр Джеймс? Жарко тут у вас как-то, аж призраки потеют.
- А что тут еще доказывать? - Безмятежно хмыкнул Джеймс, убирая ногу. Намёки он понимал с первого раза. Правда, не всегда им следовал. - Это мелочи. Они уж как-нибудь потом, в ходе следствия, подтвердятся. Ну, например, то, что вы специально втёрлись в доверие этому чистому, хм, невинному юноше, чтоб через него пробраться... Ну, скажем, к милорду канцлеру.
Однако, тон следовало сбавить. Во-первых, это "Джимми", будто Мэри была Персефоной Паркинсон, здорово напоминало "Уилли" от Варды. Во-вторых - Ворон и призраки. Особенно призраки. Джеймс снова хмыкнул, понимая, что думает о призраках слишком навязчиво, чрезмерно.
- Имейте смелость сознаться, мисс Флетчер, коль уж попались, - рассеянно проговорил он. - Чистосердечное признание смягчает вину.
- Да, моя мать была дьяволопоклонницей, - разрыдалась Варда, - её убили в той резне в Билберри! Да, мой отец умер от яда! Конкуренты отравили! Но это же не значит, что я - культистка! О боже милосердный, откуда вы это всё берёте?! Да вы сам - колдун!
- ... бля...
- Сучий потрох...
- ... всё ж - гостья...
- Ха, наплевать.
- Почему - колдун?
- Д' 'к'о щ, пр'лк адв!
- Сколько лет мертвый, а я его так и не научился понимать.
- Тсс.
- ... не... девка
- Передай бренди.
- Tha i cunnartach.
- Культистов бывших не бывает, - сквозь сумрачно далёкие, едва различимые голоса в голове, озвучил простую истину Джеймс. - Значит, вы подбираетесь к Циркону. Пользуетесь тем, что мальчишка - такой себе язычник. Мстить хотите, м? А то, может, Фламбергу? А вы знаете, что ваша мать хотела сделать с леди Фламберг?
"Сучий потрох" и "бля" - это был он сам, Джеймс. "Пр'лк адв" - тоже он, что бы это ни значило. А вот уклончивое "всё ж - гостья" и "не... девка" предназначалось, без сомнения, Варде. Должно быть, для местных призраков эта беседа была чем-то вроде захватывающего ристалища.
- Матушка не желала плохого, потому и отправилась туда, куда дорога вымощена благими намерениями, - твёрдо ответила Варда. - Если вы желаете обвинить меня в чём-то, то помещайте в тюрьму и допрашивайте, как положено. Иначе же... иначе я забуду, что добрая христианка. Леди Мэри, урезоньте своего супруга!
- Если б каждый, кто мне угрожает, - сокрушенно вздохнул Джеймс, - давал пенни, то... Наверное, мы с леди Мэри жили бы в Ламбете. Допустим - но только допустим! - я вам сегодня поверил. Но только сегодня.
По чести, голоса призраков сбили всё чутьё, отогнали азарт погони и предвкушение тёплой крови из глотки добычи. Папенькино наследие вылезало в самый неподходящий момент, и это огорчало. Вопросов осталось много. Почему она таскается с Харпером? Какие у них отношения? Куда Харпер дел жену и не приложила ли к этому рук вот эта девица? Не стоит ли обвинить её в ведовстве? Во всяком случае, её происхождение необходимо было отразить в отчёте о Харпере. Причём так, чтобы это не бросило тень на безвинного Фицалана. Почему-то Джеймсу казалось, что лорду Грею Варда Флетчер не понравилась бы. Руки жутко чесались схватить-утащить-допросить, но всё ещё стоящий у дверей Ворон всем своим видом напоминал, что в гостях так себя не ведут. И Джеймс, ломая себя, решил отпустить Варду Онорию Флетчер.
- До поры.

Ждать, когда юный комиссар закончит своё бесконечное шествие по резиденции, Джеймс не стал. Выслушав сетования брата Сапфира о криворуких дебилах, ускоряющих исцеление и тем самым подрывающих силы организма пациента, убедившись, что и с Артуром, и с близнецами, и с Мэри всё в порядке, он распрощался с гостеприимными михаилитами, и увёл свою маленькую кавалькаду из двух лошадей в сторону Бермондси.
"Государь! Согласно вашему повелению, я сопровождал сэра Уилфреда де Манвиля в резиденцию Ордена архангела Михаила. С целью проведения квалификационного действия в рамках инквизиции грехов сэра Уилфреда. В присутствии брата-квалификатора Бернара, верховного магистра Ордена, сэра Руперта фон Тека, магистра-исповедника, сэра Уильяма Диксона, а также братьев Ордена, татуировки на руках сэра Уилфреда были осмотрены".

Осмотрены, охмыканы, обмыты добрым кубком крепкого вина. Если подумать, то ничего эдакого в татуировках не было. Братья Джеймса по отцу - Клайвеллы - были расписаны ими так, что иной михаилитский магистр рядом не стоял. Как всякие мореходы, впрочем. Если тебя однажды смогут опознать по клочку кожи с похабной надписью и похоронить этот клочок, даруя упокоение, то рисунок на коже не зло, но помощь. Всю Валлийскую марку за идолопоклонничество не перевешаешь, да и бесполезно это делать в стране, где одной рукой красят яйца на Пасху, а другой наряжают майское дерево. Что и говорить, король сам по молодости плясал с лентами на Белтейн, устраивая карнавал во дворце. И греховным это не считал.

"Признаков ведовства выявлено не было. Однако, квалификационная комиссия имеет сообщить следующее: старозаветный закон указывал израильтянам: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь Бог ваш». Даже не находясь под властью Ветхого Завета, тот факт, что запрет татуировок существовал, стоит нашего внимания. В Новом же Завете ничего не написано относительно того, можно ли верующим делать татуировки, или нет. Для проверки того, одобряет ли Бог татуировки, достаточно определить, можем ли мы искренне, с чистой совестью просить Бога благословить и использовать наши действия для своих собственных целей."

Ни Роберт Бойд, ни Ричард Фицалан, ни этот юноша-комиссар ради умерших не накалывали письмён. Более того, у Фицалана и комиссара письмён на теле не было вообще. Только рисунки на запястьях: красивые, благородные жеребцы, сплетенные в галопе с листьями и ягодами рябины - у Суррея, и непонятные запятые с листьями лопуха - у Харпера. Потому, если судить сухо и юридически, вменять им в вину идолопоклонничество было нельзя. В конце концов, они не израильтяне, а Христос для того и пришел, чтобы принести искупление и Новый завет. Но! Его Величество почитал себя богословом. Генрих Восьмой и в самом деле крепко знал Писание, апокрифы и жития, а потому спорить с ним следовало осторожно и аргументированно.

«Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» . Библия не запрещает татуировку, но и не дает никаких оснований верить, что они угодны Богу. Другим моментом является скромность. Библия призывает нас одеваться скромно. Приличная одежда должна покрывать все, что необходимо. Важная составляющая скромности заключается в непривлечении к себе внимания окружающих. Люди, одевающиеся скромно, не привлекают к себе внимания своей одеждой и внешним видом. А так как татуировки выглядят вызывающе и привлекают к себе внимание, то они не отвечают требованиям относительно скромности. Следовательно, они должны быть скрыты под одеждой, дабы не смущать умы и чувства. Кроме того, следует принять во внимание, что валлийские подданные Вашего Величество, равно, как и шотландские, и ирландские покрывают свои тела рисунками, чтобы показать принадлежность к семье. Или же родные могли опознать их обезображенные тела после боя или кораблекрушения".

Следовательно, рукава государю придется ввести в моду снова. И желательно, подлиннее. По чести сказать, изрядно располневший король без рукавов проигрышно бы смотрелся рядом с юными атлетами из своей свиты. А уж если кто из михаилитских магистров бы заявился ко двору... Изнурительными тренировками ли, специалиными декоктами ли, но даже пожилые михаилиты выглядели, как точёные статуи. Если королю хотелось заблуждаться в своих статях, то рукава следовало вернуть.

"Отец Бернар также заметил, что в мусульманском мире христиане накалывают себе крест на руку для того, чтобы в случае смерти быть похороненными по-христиански. Однако это говорит также и об их желании умереть за Христа и исповедовать Его до самой смерти, если они будут захвачены османами, для которых христианство – постоянная мишень. В этом случае татуировка может означать призвание к мученичеству, стремление к исповедничеству до самой смерти и несокрушимую любовь к Христу. Таким образом, резюмируя, если рисунок на теле не несёт смертельных проклятий, хулы Господу нашему или прославления дьявола, то он допустим и разрешен, но лишь в том случае, когда он прикрыт одеждой".

Джеймс вздохнул. Ему еще никогда не приходилось обосновывать длинные рукава, закрытые декольте и скромность в одежде.
- Не перегнуть бы, маленькая, - в деле моды Мэри понимала больше и лучше. - А то недолго навязать всей стране крайнюю строгость нравов, целомудрие и аскетическое ограничение.

"Необходимо отметить, что спутница сэра Уилфреда де Манвиля, именуемая Вардой Онорией Флетчер, происходит из семьи люциферитского толка. Как стало известно, её мать погибла на чёрной мессе в Билберри зимой этого года. Девица является единственной наследницей своего отца и не отличается целомудренностью поведения, приличной для благочестивой христианки. Так, не будучи родственницей сэра Уилфреда, не являясь его супругой, она путешествует с ним, сопровождая повсюду. Возможно, делит с ним ложе, ввергая в грех его и себя. На данный момент ваш покорный слуга не располагает фактами, уличающими её в ведовстве. Однако, полагаю, что это именно она убила своего отца. Считаю необходимым взять данную девицу Флетчер под наблюдение и уведомить о ней констеблей".

Культистов Джеймс не любил даже больше, чем душегубов. А девица Флетчер несомненно была культисткой, душегубкой и еще дьявол ведает чем. Более того, Джеймс поставил бы соверен против дырявого пенни, что она и Вардой Онорией Флетчер-то не была. Доказательств этому не было, но чутьё сыскаря переубедить было сложно.

"Кроме того, хочу заметить, что некоторые действия сэра Уилфреда де Манвиля заставляют думать, будто он намеренно порочит репутацию своего сюзерена, Ричарда Фицалана, выставляя его изменником. Так, сэр Уилфред разрушил монастырь в Лонгфрамлингтоне, где настоятельницей служила мать лорда Грея. Сэр Уилфред неоднократно сносился с мятежниками в Хокуэлле, и вместе с ними разрушил добрую половину города и устроил резню. Лорд Грей при этом имеет алиби, поскольку лежал в лихорадке после ранения и злоумышлять не мог. Отдельно необходимо отметить, что в ходе акта визитации комиссар Харпер обнаружил в капелле резиденции раку с мощами. Судя по внешнему виду, мощи были утеряны в ходе ликвидации чрезмерностей, не соответствующих Реформации. Верховный магистр, брат Филин, изрядно раскаивается в факте утраты этих мощей, и указывает на то, что комиссар не внёс их в опись, спрятав в собственную суму. Полагаю, необходимо установить пристальное наблюдение за сэром Уилфредом с целью изучения его поведения на предмет предосудительных связей. Что касается его сношений с неким Гарольдом Брайнсом, сектантом, убийцей и вором, то они не доказаны".

С неким Гарольдом Брайнсом теперь таскалась Дженни Хейзелнат, променявшая предложение Джеймса о фамилии, семье и доме на подковёрные игры. Пожалуй, здесь следовало расставить для самого себя точки, стоит ли тащить Дженни за уши с того костра, который она сама себе раздувала. В том, что Роб Бойд при желании способен переиграть всех этих её древних батюшек, Джеймс не сомневался. А это означало, что Дженни - не жилец. И угроза ей не от Ю Ликиу, но от магистра Циркона. И, возможно, от самого Джеймса. Угрозу Бермондси он не потерпел бы.

"Отдельно, по вашему поручению, мой государь, я беседовал с братьями Ордена, магистрами, наставниками, монахами и тиро. Признаков измены государству и государю не обнаружил. Все в Ордене говорят о государе с искренним почтением, уважением. Дети мечтают быть похожими на вас, и хоть однажды удостоиться чести видеть вас и говорить с вами. В здании резиденции нет мятежнических символов и знаков, весь быт Ордена посвящен суровому воинскому воспитанию, в котором нет места для интриг и вольнодумия. Профессиональные компетенции воинов и рыцарей Ордена не располагают к мятежам и политическим акциям, поскольку направлены на твареборческую деятельность. Устав Ордена так же напрямую запрещает участие в деяниях, приводящих к свержению монархов, а также войнах".

А вот тут Джеймс не лгал вообще. Ордену было начихать на короля, королевскую власть. Не трогай их, позволь зарабатывать деньги, строить корабли и воспитывать детей - и они не тронут тебя. Вот только король очень уж настойчиво тыкал их вилкой в задницы. И когда Орден уже начал косо посматривать. Для начала - на вилку.

"По делу королевы я имею сообщить следующее: оно требует доследствия с непременным допросом Томаса Болейна, графа Уилтшира, казначея королевского двора, а также сэра Уильяма Фицуильяма, главного секретаря вашего величества".

Допросы... Джеймс жил работой, и не боялся говорить ни с тестем короля, ни с дядей королевы. Да что там, он их и на дыбу поднять не побоялся бы. Если есть на свете дьявол, то он не козлоногий рогач, а он дракон о трёх головах, и головы эти — хитрость, жадность, предательство. И если одна прикусит человека, то две другие доедят его дотла. По всем фактам, и Томас Болейн, и Уильям Фицуильям болели этими недугами, от которых мог излечить топор палача. Жажда деятельности после долгого вынужденного отдыха захлестнула Джеймса, и он пришпорил Белку, подгоняя лошадей. Работа ждала.

Работа нашла его внезапно, как и всегда. Джеймс и выругаться не успел - только захлопнуть дверь королевского кабинета. Таскаться с королём по стране в поисках какой-то Алетты хотелось не больше, чем в искать украденных гусей. Почти наверняка эту Алетту, как и любого гуся, разделали и сожрали. Или изнасиловали, разделали и сожрали. Или... В общем, у душегубов был целый арсенал способов, что можно сделать с женщиной, но все они были незатейливы и однообразны. Именно поэтому, когда Джеймса в коридоре остановил Марк Смитон, придворный музыкант, любовник покойного Рочфорда и посетитель матушкиной секты, Джеймс отчетливо почувствовал себя снова наглым, лощёным аренным любимцем и принялся капризничать. В конце концов, это он решал, когда допрашивать, а не подследственные.
- А что мне за это будет? - осведомился Джеймс в ответ на "Зайди к королеве, сейчас же". Смитона он обозрел с носков остроносых модных туфлей до взъерошенной кудрявой шевелюры, и пришел к выводу, что тот побаивается - чего-то или кого-то.
Музыкант всплеснул руками, словно изумился наглости - а, может, и правда изумился. Хмыкнул, зашагал от стены к стене.
- Скоро будет турнир, сразу после - обязательный для рыцарей бал... цветной и костюмированный. Её величество требует вашего - обоевашего - присутствия, чтобы обсудить наряды и их цветовую гамму- для сочетаемости. Потому что на балу выделяться, конечно, можно и нужно, но - только по светским règlements. А то получится, что выделений для одного бала слишком мало, или слишком много. И это - срочно, потому что иначе швеи могут не успеть, они и так волынками воют. К тому же... - он приостановился на ходу и улыбнулся Мэри. - Леди там достанется удобная мягкая скамеечка, даже свою уступлю.
- Значит, ничего срочного, - с удовольствием заключил Джеймс, наблюдая за тем, как Смитон челночит. - Скажите, Смитон, вы зарабатываете всего сто золотых в год, но при этом тратите деньги на дорогих лошадей. Откуда средства?
В бумагах, полученных от Кромвеля, предполагалось, что эти деньги музыкант получает от королевы за любовные услуги. Конечно, спрашивать следовало в пыточной, на дыбе, в присутствии Инхинн и пары-тройки её подмастерий, жадно постигающих азы ремесла, но... Но иногда лучше спросить дважды.
- Слышь, грыз, не кати баламут, - оскалился Смитон. - Либо на дальник тащи, либо наплюй на лошадок. Топай уже, её милость ждёт. Подарю твоей баночку притираний, у тебя на такие небось пусто. Или, - он томно улыбнулся, задержав взгляд на серьге. - Меня хочешь?
- У меня от него уже спину тянет, - вздохнула Мэри, опираясь на руку Джеймса. - Или ниже. Может, и правда потом, в... дальнике? А сейчас - или Её Величество, или уже домой.
Джеймс с неохотой хмыкнул и издевательски поклонился, предлагая Смитону вести. В покоях королевы тонко пахло опиумом, суетились фрейлины - или швеи, поди их разбери. Везде валялись везде платья, плащи, туники с вырезами, разрезами и дырами, крылья, рога, зубы, короны, накидки их меха, кожи и неведомо чего, в углу - плащ, покрытый алыми перьями. По всему выходило, что Анна Болейн вознамерилась устроить мистерию, сродни той, какие устраиваются к Самайну, нечто вроде битвы добра и зла. Джеймс хмыкнул еще раз, прислоняясь плечом к косяку двери, перекрывая вход и выход - Мэри было полезнее стоять, нежели дышать опиумом.
- Как будто ваша милость звали?
- Вы хам, сэр Джеймс. Быдлопопугай из стражи, - Генри Норрис скинул с себя ворох блестящих белых перьев и поднялся на ноги. - Вы оскорбили королеву. Дуэль. До первой крови. Выбор оружия за вами, разумеется. Хотя вам, пожалуй, привычнее алебарда.
Королева, вздохнув, погрозила ему пальцем.
- Генри, мой милый Генри запретил дуэли, вы бы хоть потише... сэр Джеймс, погодите пока выбирать оружие, постойте спокойно. Лилли, дорогуша?
Мисс Лилли Кафли вспорхнула со скамеечки, раскладывая портновский ярд.
- Ой, сэр Джеймс, вы такой хам. Ради таких и стоит вешаться, прямо как ради лордов Греев, хи-хи. А вы его правда пытали? Ох, как это, наверное, было захватывающе!
Мэри, поднырнув под руку, присела в реверансе и тут же опустилась на освободившееся место.
Алебарда до первой крови была так заманчива, что Джеймс чуть было не согласился. Воистину, это была бы легендарная дуэль, в которой противники рубят друг друга на котлеты. Но увы, дуэли и в самом деле были запрещены, а Джеймс законы не нарушал. Почти.
- Да я вежлив, как девственница на погосте, - пробурчал он, отступая на шаг назад, чтобы никакие мисс Каффли его не измеряли. - Но если вы настаиваете, сэр Генри, то отчего б не прогуляться, скажем, в лесок за Бермондси. С мечами, разумеется. А то разбойнички шалят. Что вы хотели, ваша милость? Сказать, что жена короля - вне подозрений? Узнать, что думает ваш супруг и немного развеять предчувствие беды? Опровергнуть слухи, что под вас копают? Нарядить меня в эти тряпки? Покурить опиум? Всё сразу?
Возможно, он и в самом деле хамил. Но усталость, желание вытянуть ноги и лечь, предвкушение разговора с Инхинн о том, что Мэри всё знает и против, сама атмосфера двора вытаскивали из него быдловатого стражника.
Болейн задумчиво покивала и хлопнула в ладоши.
- Сэру Джеймсу необходимо поститься в молитвенном уединении, - сообщила она возникшим у дверей гвардейцам. - В холодном, молитвенном, постном уединении. Кажется, у нас здесь есть такие места? И да, сэр Джеймс, Caesaris uxorem tam suspicione quam crimine carere oportet. Я присмотрю за леди Мэри, не бойтесь. Вот, милая, примерьте плащ. Да, вот этот, с перьями.
Мэри коротким жестом, как на арене, уведомила его, что всё в порядке. Иди, мол, дорогой супруг, куда подальше, а я тут перья попримеряю. Джеймс, выдерживая фиглярство и характер до конца, шутовски откланялся, послал жене воздушный поцелуй и погрозил кулаком гвардейцам.
- Без рук, сам пойду. До встречи, ваша милость. Сэр Генри, я о вас помню.
Холодное и постное уединения порой были полезны. Особенно, когда надо кого-то накануне допросов напугать своей обезбашенностью.
Насвистывая бравурную песню, Джеймс вышел из кабинета. В сопровождении свиты. Как король.

17 мая 1535 г. Лондон, яма.

- Привет вам, тюрьмы короля, где жизнь влачат рабы...
Первые сутки нахождения в каменном мешке Джеймс пытался спать. Во сне не хотелось есть, не чувствовался холод. Но спать не получалось. Кретин, выкопавший этот зиндан диаметром три на три шага, наверняка упокоился в могиле стоя. Здесь можно было только сидеть, либо лежать, свернувшись. Но от такого сна быстро затекали спина и ноги, и приходилось ходить или стоять. И смотреть на звезды в вышине. Холодные, бездумные, далёкие. Ни пост, ни молитва - если бы он молился - не могли переубедить Джеймса в зреющем мнении, что королеве место в монастыре, а королю - в Бетлемской лечебнице. А самому Джеймсу - в управе. Черт с ними, с гусями и их хозяйками-бабусями, главное, чтоб не государственные дела. А еще лучше - на "Горностай". Подавив желание провалиться на корабль прямо сейчас, Джеймс подавил и другое желание - потрындеть с Айрианвином. Отец-бес собеседником был назойливым, что комары, в избытке набившиеся в яму, но лучшим, чем звёзды.
Когда стало ясно, что спать не получится, и зарядил мелкий противный дождик, Джеймс принялся горланить песни. Он перепел все баллады шотландских мятежников, боевые марши, томные лангедокские серенады, песни ворья, слегка охрип и, кажется, надоел дворцовой страже.
- Мерзкий гадюшник, - Мэри аки ангел небесный выглянула из-за края ямы, вздохнула и сбросила вниз одеяло. За одеялом последовала корзинка, из которой пахло сдобой. - Не фрейлины, а... даже не знаю. Ты в порядке? Чего тебя там так понесло-то? Я боялась, разобьёшь кому-нибудь нос, а там и до вдовства недалеко! В шестнадцать-то лет!
- Замёрз, - хрипло пожаловался Джеймс, ловя корзинку. - И спина затекла. Придётся вам, миссис Клайвелл, разминать своего супруга, как только его, меня то есть, на свободу выпустят. А нос я обязательно разобью, даже не сомневайся. Но уже в пыточной. И меня не понесло. Напомни потом рассказать тебе о том, как создавать убеждения против убеждений в целях установления истины. Ты в порядке, маленькая? Малыши? И что там с гадюшником?
Видеть и слышать Мэри было не просто приятно, а очень приятно. Настолько, что Джеймс ощущал себя способным подняться по стенам ямы на манер трубочиста и выломать решетку. А потом... Потом было нельзя. Потому что вредно для близнецов. Подумав, что сидение в яме почему-то бьет не туда, Джеймс хмыкнул и укутался в одеяло. За ночь оно станет мокрым и стылым, но сейчас в нём было тепло.
- Устала, просто жуть. А гадюшник - он везде га...
- Гадюшник, сын мой, одинаков везде.
Голос архиепископа Кранмера, звучный и глубокий, рухнул в яму вместе с дождём.
- Увы, возлюбленная королева не отличается христианским смирением и любовью к ближним, как ваша супруга. Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. Согрешил ли я тем, что унижал себя, чтобы возвысить вас, потому что безмездно проповедывал вам Евангелие Божие? Итак я, узник в Господе, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью. Кхм, о чем это я? Дочь моя, будьте же вы благословлены в жёнах со плодом в чреве своём!
- Никто да не обольщает вас самовольным смиренномудрием и служением, вторгаясь в то, чего не видел, безрассудно надмеваясь плотским своим умом, Мэри.
Такими играми можно было развлекаться вдвоём. Шлюхосекты, сестра Делис и брат-лекарь дали Джеймсу урок словоблудия над разумом, а то, что выдавал сейчас отец Реформации ничем иным не было. Вот только родной голос Мэри должна была воспринять лучше архиепископского, а Джеймсу появилась пища для размышления - зачем ему нужна чужая жена в качестве духовной воспитанницы.
"Тоже мне, мадам Лилитана".
- Задам вам тот же вопрос, отче, что задал королеве. Чего вы хотите?
- Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, - вздохнул Кранмер, усаживаясь у решетки. - А вы ступайте, дочь моя, ступайте. Спать ложитесь, а утром жду на исповедь. Желаете исповедаться и вы, сын мой? Или желаете чего-нибудь иного?
- Джеймс?..
Роберт Бойд был прав - никто не говорил по делу, всячески увиливая. Будто это не Кранмер явился сюда, а Джеймс был просителем.
- Мэри, - в семейной жизни порой надо было проявлять твёрдость. - Иди спи. Исповедуешься в Бермондси. Ослушаешься - тот кувшин телпым дождичком покажется. Смекаешь? А вы, отче, если желаете говорить и договариваться о чём-то, то запомните - семья Джеймса Клайвелла так же свята и неприкосновенна, как семейство Христово. Руки вместе с носом сошью, если совать будете. Как там, в Послании к Филиппицам? Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке.
- Руки вместе с носом... Это неудобно, должно быть, - признал Кранмер. - Хорошо, сын мой, в самом деле, не будем ходить вокруг вашей ямы. Хотя, замечу, запрещать жене получать духовное утешение - греховно. Мне нужна ваша помощь.
- А мне ваша, отче, - пожал плечами Джеймс, хоть архиепископ и не мог видеть этого жеста. Кранмер и в самом деле мог быть полезным. Во-первых, он мог помочь убедить короля, что Анну Болейн казнить не нужно. Развод, монастырь, строгое послушание - но не смерть. Во-вторых, Раймону де Три Джеймс задолжал жену. Могущественный церковный сановник наверняка имел глаза и уши там, где их не было у простого констебля. А значит, найти Эмму де Три ему было проще. В-третьих, лично для себя Джеймс хотел, чтобы его семью оставили в покое. И на закуску, в-четвертых, он желал свободы Ричарда Фицалана. Просто потому, что так было правильно.
- Знаете ли вы, сын мой, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет? Сказано: будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро. Понимаете ли вы меня?
- Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся. Иными словами, отче, мне важнее, чтобы мой городок и моя семья жили спокойно, в достатке. И если их что и тревожило, так пропажа гусей. Но, - Джеймс вздохнул, - я не тот игрок, с которым нужно договариваться. Я даже не фигура на доске.
Если Джеймс правильно понял архиепископа, Кранмер играл в те же престолы, что и Роберт Бойд, а призом в игре были людские души. Но лояльность законника стоила дешево: дайте внятные акты и уложения, не сносите тюрьмы, а вор и душегуб оставался таким, будь на небесном троне хоть рыжая богиня, хоть неведомый бог реформаторов.
- Но если вы сможете убедить владыку царства человеческого, что повинную голову меч не сечет... Я думаю, мы сможем прийти к согласию.
- Приятно, когда слово Божие достигает слуха, - эхом вздохнул Кранмер. - А вот еще, сын мой. Я слышал, есть знающие люди, которые могут найти любую древность. Железный Рик, м?
- И его любимые змейки. Это несложно, отче, когда вокруг нет ямы.
Дик Фицалан по весу на Гленголл не тянул, поэтому Джеймс не стал просить. Только свободу для себя.
Кранмер согласно хмыкнул, поерзал сверху, и решетка медленно поползла в сторону. А когда на макушку Джеймса свалилась веревочная лестница, архиепископ поудобнее уселся на краю ямы и громко затянул песню. О зеленых рукавах. Ничего не оставалось, как вылезти, сесть рядом и поддержать. И слушая согласие голосов, летящее в ночь, к звездам, Джеймс не мог не подумать, что является продажной девкой, из дешёвых. За свою верность или связи, присущие только ему, он продавал себя. Причем, люди ему почему-то верили. Видимо, репутация человека чести играла свою добрую роль. А ведь даже Кранмера можно было прямо сейчас отправить на плаху. И отчего-то казалось Джеймсу, что рано или поздно это случится. Может быть, не здесь, а в одном из тех иных миров, архиепископа обвинят в измене и ереси, и как бы он не был красноречив, сожгут. Джеймс почти услышал слова «А что касается Папы, я отвергаю его как врага Христа и Антихриста со всем его лжеучением», но их унесли с собой строки песни.
Воистину, ваш отец - диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи.

Бермондси, позднее утро. Почти полдень.

Дома, хоть спина и настоятельно требовала отдыха, Джеймс не остался. Управа - еще одна капризная женщина - была брошена на попечение Хантера и требовала визита. Потому, наскоро поцеловав Мэри на пороге собственного дома, Джеймс пробежал через Бермондси, чтобы с другого порога нырнуть в незабываемый аромат чернил, старых сапог и скандалов. Скандалили, как водится, миссис Паркинсон и старая дева мисс Даун. Как обычно, предметом спора являлись чёртовы гуси, и Хантер внимал этому с крайне усталым и злым лицом.
- Том, сходи отдохни, - Джеймс кивнул сосредоточенно пишущей Брухе, пожал руку Хантеру и рухнул на лавку, разглядывая дам-гусятниц. - Я гусей того. Половлю. Значит, миссис Паркинсон, говорите снова гусь пропал?
- Не пропал! Не пропал он! - миссис Паркинсон обвиняюще ткнула пальцем в мисс Даун. - Это вот она все! Украла моего Майкла, думала, я его не узнаю, а у него чёрное пятнышко на лапке! Прямо по ейному двору и ходит!
- А мой Донни по твоему ходит! Как есть, мистер Джеймс, ходит! А Донни, между прочим, голландской породы! Его спутать с кем - грех!
Мисс Даун возмущенно огляделась в поисках стула, проводила взглядом поспешно сбежавшего Хантера и плюхнулась на шаткую табуретку.
- Ладно, - не стал спорить Джеймс. - Ходит - это хорошо. Плохо, когда уже ходить не могут. А почему б вам не поменяться вашими гусями? Чтоб, значит, Майкл ходил у вас, миссис Паркинсон, а Донни - у вас, мисс Даун.
Надо было подумать о деле королевы, написать предварительные заключения и потрепаться с Брухой. Но приходилось слушать про гусей, и у Джеймса появлялось ощущение, что этими гусиными делами следует заняться плотно.
- Ага, поменяться, - фыркнула миссис Паркинсон, - пусть тогда и остальным всех вернёт. А то небось половину уже в сварила и сожрала. Вон как растолстела.
- Это я-то сварила? Я - сожрала? Я - растолстела? - Возмутилась сухая, как щепка, мисс Даун. - Да чтоб я, да гуся - да съела?.. Да я сама своих кровинушек половину не досчиталась, и по твоим, как по своим рыдаю! Гадина!
- Кстати, - заметила Бруха, подняв голову от исписанных листов. - Я против, чтобы констебль и лейтенант сушили сапоги на очаге. Надоело постоянно проветривать. Что? Это почти про гусей...
Джеймс задумчиво кивнул, принимаясь расшнуровывать сапоги. В самом деле, после ночи в яме стоило их просушить. И переодеться. Сменная одежда в управе была, но не раздеваться же при дамах? Впрочем, почему нет? Бруха была женщиной замужней, миссис Паркинсон - вдовой, а мисс Даун хотя бы сможет поглядеть на полуголого мужчину.
- И давно они так? - Поинтересовался он у Брухи, кивая на старушек. - По существу сказали что-нибудь или как обычно?
- Вот гадстебль, - с уважением откликнулась Бруха. - По существу мы имеем круговорот гусей в Бермондси. Исчезают, появляются или не появляются. Но процент окончательных пропаж невелик, может, каждый седьмой или около того.
- Говорю же, жрёт, - с ненавистью прошипела миссис Паркинсон.
- Я не гад. Трудная ночь была. Не принесете воды, чтоб я хотя бы умылся, миссис Рейдж? Значит так, миссис Паркинсон, мисс Даун. Я займусь вашими гусями лично. Прошу сейчас вернуться домой и каждого каким-то образом пометить. Цветными чернилами, ленточками, лучше - именными кольцами на лапках. Чтобы я точно знал, какое у вас поголовье и что с ним творится. К утру список гусей с приметами должен быть в управе. Всё. Не задерживаю.
Джеймс наконец справился с сапогами и взялся за рубашку. Новую, заботливо сшитую Мэри. В управе валялись старые туники, которые были маловаты, но зато - чистые. И сшитые той вдовушкой, к которой... Мысли о женщинах прогонять становилось всё труднее. Следовало думать о чем-то менее приятном и не таком заметном. Например, о поездке с королём. Несвоевременной и бесцельной.
- Как же их метить, если они по всему Бермондси и даже в Гринфорде, - заметила мисс Даун, зачарованно глядя на него. - Ох, грехи мои тяжкие, это же будто статуя греховная эллинская...
- А Бобби лесные сварили, - печально добавила миссис Паркинсон, глядя в угол у двери. - Этот, валлиец хвастался, что прямо в котёл прыгнул. А у него такая полоска на шее была приметная...
- Прямо неощипанный прыгнул? - уточнил Джеймс, размышляя, избавляться ли от штанов или погодить. - И съели, конечно же, с перьями. Именно потому, мисс Даун, и метить. Я же не могу переловить всех гусей в округе и по одному носить вам и миссис Паркинсон для сверки. Мне жизни не хватит. О, спасибо!
Тазу с водой он обрадовался, как родному. Наверное, потому за плеском воды и не услышал, как скрипнула дверь - лишь тяжелые, крепкие шаги. Так ходить мог только один человек, о котором говорили, что он умер от лихорадки. Вальтер Хродгейр.
- Матерь божья. Это вы, Барсук?
- На деньги народные живёт, - пробурчала миссис Паркинсон, семеня к двери, - а гусей ловить не хочет. Фу на статую эту фигуристую.
- Везет же некоторым, - поддержала её мисс Даун. - У некоторых и муж, и статуя. А ведь я в её возрасте красивше была...
Барсук, дождавшись, пока они выйдут, положил на стол завернутый в полотенце пирог, от которого вкусно тянуло мясом, и поставил рядом пузатую бутыль.
- Для здоровья. А то помню, что на бегу живёте, и вижу, не изменилось ничего. Даже моетесь в управе.
- Ночь тяжелая была, - второй раз за утро пояснил Джеймс. – Очень тяжелая. Бруха, сходи на обед? Харза, наверное, заскучал. Заодно зайди к Мэри, попроси смену одежды и скажи, что я задержусь. Пожалуйста.
Говорить с завсегдатаями таверны на углу у Гленголл Джеймс традиционно предпочитал без клерка. Даже если клерком теперь была Бруха. Ю любила понимающих людей и не любила, когда дела Рика становились достоянием общества и закона.
Хродгейр уселся на скамью и с видимым удовольствием вытянул ноги.
- Устал. Здоровье после той лихорадки ни к дьяволу. Да, поздороваться зашёл. Домик здесь купил, в Бермондси. С историей, правда, что-то о ведьмах, но зато дёшево. И с садом, как раз для Мари. Хороший городок, уютный, спокойный.
Значит, дела всё-таки были не Ю. Джеймс тряхнул головой, с трудом осознавая, что Вальтер жив. Не будучи близким, Хродгейр, всё же, определенным образом был дорог. Билберри и Гарольд Брайнс роднили не хуже брака, а бирмингемская лихорадка унесла слишком многих, чтобы оживший Барсук стал правдой.
- Мари? Госпожу Марико теперь так зовут? И я верно понимаю, что вам нужны чистые имена и незапятнанная репутация?
- Да всё нужно, - признал Вальтер. - Вот это всё, для нас обоих, значит - для Уолтера и Мари Глорспер. И ещё - работа. Если найдётся что-то для человека, который ломает в руке не пять подков, а жалкие три. Скучно дома сидеть, верите?
- Верю.
Выписать паспорта было недолго. Джеймс натянул тунику и уселся за стол Брухи. С работой было сложнее. В госпиталь Вальтер вряд ли пошёл бы, в страже мест не было. Впрочем... Хантер стал лейтенантом, и теперь управе полагался сержант.
- Пожалуй, для Уолтера Глорспера нашлось бы место сержанта городской стражи. Скучно точно не будет, разве что подковы ломать не требуется. У нас надо ломать так, чтоб человек дожил до эшафота, и этим занимается госпожа Инхинн. Опять-таки, Хантер порадуется, а то он весь мозг прозудел, что я в управу баб тащу. Для миссис Глорспер ничего предложить не могу, увы.
- Мари тоже скучает, но ничего, что-нибудь подвернётся. Подходит. Сержант, значит сержант. Не ломать так не ломать, - Уолтер пожал плечами и устроился поудобнее. Кивнул на бутылку. - А что, как госпожа Инхинн? Помню, как вы на неё смотрели. Дошло до дела-то?
Джеймс вздохнул, выуживая из-под стола две кружки. Разговор с Инхинн еще только предстоял, и если по совести, то жизнь на две женщины не утомляла совершенно. Не пообещай он Мэри…
- Дошло. И – на ты? А то пока стража разводит этикеты и поклоны, можно на перо напороться. Госпожа Инхинн очень устала, пьёт как рота наёмников, но – дошло. Правда, до того я женился, побывал в рабстве, умудрился попасть на дыбу. А еще у меня прямо из дома украли Эмму. Ну которая Берилл, помнишь? Говорю ж, в страже не заскучаешь. Послушай, госпожа Марико – она ведь не просто одна из гадюк Рика, верно?
Вальтер хмыкнул, разворачивая пирог.
- А кто там простые? Но Марико нашёл я, а не Рик. Сколько это уже, лет восемь прошло, наверное? Да, пожалуй, что так. Давно и далеко, на западе, неподалёку от выгоревшего дотла борделя, где слишком любили экзотику. Да может слышал - Аль де Три держит. Точнее, тогда-то ещё управляющий был, пока его не покусали. Но это всё старая история. Говоришь, Эмму украли? Жаль. А нашли?
Аль де Три настолько намозолил слух, что к нему следовало наведаться сразу после гусей. К воспитателям шлюх, испортившим жизнь дочери несчастной Фанни Пиннс, у Джеймса были почти личные счёты.
- Не знаю, нашли ли, - хмыкнул Джеймс, выкладывая на стол бумаги для новых жителей Бермондси и патент сержанта стражи. - Но человеку, покусившемуся на невестку Циркона, я не завидую. Магистр, если очень захочет, может заменить собой всех ищеек Лондона. Ну ты знаешь, думаю. Брайнс любил потрепать языком, и сколько знаю, вы с ним после Билберри встречались при весьма необычных обстоятельствах. Тоже история давняя, если не сказать - древняя. К слову, ты сможешь перенести дорогу? Мне необходимо будет сопровождать короля в поездке, без напарника никак, а Хантер дела Бермондси знает лучше. По крайней мере, пока.
- Дорога - это хорошо, - протянул Вальтер, задумчиво складывая бумаги. - Это очень хорошо. Только Мари совсем заскучает. И гуси эти ещё бегают... Ходят. Как бы ей, всё же, найти занятие...
Джеймс, который как раз в этот момент сделал большой глоток из кружки с вином, подавился. Марико, хрупкая, раскосая, опасная - и раскидывающая гусей по округе в произвольном порядке?! В это было поверить сложнее, чем в собственного отца - друида и демона. Пожалуй, женщина Вальтера была еще более странной, чем все ведьмы Бермондси, окружающие Джеймса.
- А я-то думаю, чего с этими гусями не так, - хрипло проговорил он. - А вот оно что. Господи, чудны твои деяния... и какие занятия развеселили бы госпожу Марико?
- А ты же вроде с этими магистрами на короткой ноге? Может, возьмут на время, лекции почитать? Уроки повести? А то можно было бы и к госпоже Инхинн, но... - Вальтер пожал плечами. - Но у вас тюрьма свихнется.
Джеймс подавился во второй раз. Отчего-то воображение рисовало Марико перед полным классом магистров. Марико размахивала гусями и объясняла, как именно их разбрасывать по дворам. Магистры прилежно конспектировали.
- Верховному напишу, но записку повезешь сам. Вместе с Мари. Чёрт побери, Барсук, что с ней не так?! Кто она?!
- И повезу, - миролюбиво отозвался Вальтер, и в один глоток осушил полкружки. Выдохнул. - Кто она - понятно, любимая женщина. Что с ней не так - да всё так, просто быстро скучать начинает, когда делать нечего и думать не о чем. Это же не порок, я так думаю. Только... ладно. Скажу так: если увидишь лисицу с лишними хвостами, не надо в неё стрелять, а то ещё решит, что с ней играют. Лесные уже попробовали.
В дверь, не стучась и не здороваясь, вошел мальчишка, что заманил Джеймса на арену. Ухмыльнувшись, он швырнул на стол свиток и спешно ретировался. Видимо, справедливо опасаясь, что его будут ловить и мстить. Хмыкнув, Джеймс почесал серьгу и развернул свиток. Женщины - лисицы иногда случались, мужчины - тоже. Все эти перевёртыши не были чем-то необычным, хотя и не одобрялись церковью. А вот письма от Нерона приходили нечасто.
"Вольноотпущеннику Джеймсу. Скиссор-рудиарий Актёр должен явиться к двадцать пятому мая сего года в арены. Доспехи и оружие обеспечит хозяин. Скиссор-рудиарий Актёр должен подготовить себя к боям. Квинт".
Джеймс прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Что скрывать, ему давно хотелось в Колизей. Убежать от проблем туда, где единственная обязанность - убивать. Где горячий песок, толпа и солёная, с привкусом железа, кровь. Понимая, что уже к вечеру затоскует по дому и Мэри, Джеймсу остро желалось вернуться, снова почувствовать себя на арене и арену - в себе. Наверное, так желает опиума курильщик.
Открыв глаза, он молча протянул письмо Вальтеру. Новый сержант стражи должен был понимать, что начальство может пропасть из управы.
- Нероновское, - Вальтер покивал, отпил ещё вина. - Знаю и его арену, и прочие тоже, но, не обессудь, скажу, как есть: по мне что арены эти, что бордель Аля лучше всего смотрятся полыхающими на фоне неба. Осеннего, чтобы краски в облаках отражались. Но всё же... - перечитав записку, он глянул на Джеймса и покачал головой. - Вольноотпущенник, да? И отпустили, и вкладывались, вижу, хорошо. Хм. Обычно дорога там другая - до перекупщика, который выложит много или очень много денег. Повезло тебе, получается?
- Выходит, что так, - хмуро признал Джеймс. Вопрос, почему его отпустили, не занимал. Констебля вообще сложно перепродать скрытно, чтоб не хватились. Даже притом, что об аренах знали достаточно много людей. - И насчёт борделей ты прав. Но... я ведь его мог убить, но не стал. Лёг на песок. Думаю, это тоже сыграло свою роль. Как и покровительство Фламиники. Впрочем, не знаю. О мотивах надо думать, но некогда. Придётся идти. Но - другие арены? Я знаю о Ланкастере. Где еще?
- Одна в Ирландии, ещё одна в Лондоне, одна в Кале, - Вальтер помолчал, пожал плечами. - Но ты - и лёг?
Джеймс тоже пожал плечами и тоже помолчал. Ну - лёг. Ну... и что? Не умирать же ради невнятных принципов, как Задранец. Ему тогда хотелось домой, к юной жене и детям. Сейчас хотелось того же, но и на арену - тоже. Даже теперь, когда он получил письмо, сдерживать себя становилось с каждой минутой всё сложнее. Думать о деле королевы и вовсе не получалось. И знание об аренах казалось лишним. Что в Ирландии, что в Кале - а жечь их не стоило. Возможно, потому что это было преступно. Нарушающие закон должны сидеть в тюрьме, а не гореть потому, что это кому-то хочется. Удовлетворившись таким объяснением, Джеймс хмыкнул и кивнул.
- Лёг. Хотелось жить. Убить его не получилось бы, не умерев самому. Слишком быстрый, будто и не человек. Я такое видел только у Циркона, да и он помедленнее будет. И девочки эти, Тея и Лея... Они одурманены настолько, что без него не выживут. Rationabile rationalitas. Но меня тянет туда. Веришь ли, будто верёвкой. Как опиумом опоили и еще пообещали.
Вальтер хмыкнул, погладил начисто выбритый подбородок.
- А помнишь, как играл на лютне там, в Билберри, пока наверху Фламберг с Берилл тем самым занимались?.. А, впрочем, помнишь, а, значит, не о том речь. Спрошу так: оно тебе надо, оставлять молодую жену вдовой, палача - недовольной на мир бабой, которой искать нового любовника, а сержанта - несчастным, вынужденным привыкать к новому командиру? Вот это, - он ткнул пальцем в письмо, - если связать с тем, что я знаю про Его Величество, выглядит как пороховая бочка. Хотя бы узнай, в чём там дело, прежде чем радостно бежать на песок. Хм. Знаешь, я как в прошлое вернулся, только в другое. Сам поверить не могу, но вот так, или почти так когда-то пытался говорить с Гарольдом Брайнсом. Он, впрочем, меня не слушал... если ещё и ты не услышишь, придётся признать, что говорить не умею. Тогда снимаю ещё не выданную бляху и остаюсь развлекать Марико.
"Резонно".
Отрицать, что арена и особенно то, что происходило в камерах под ней, изменило его, Джеймс не мог. Равно, как и не мог - и не хотел - с этим бороться. Но поговорить хотя бы с Квинтом в самом деле надо было. Время для громких боёв было не то, что неподходящее - совершенно неверное. Одна облава - и толпа ни в чём не повинных гладиаторов оказывается на виселице просто потому что стали соучастниками. Другая опасность заключалась в том, что излишне возлюбивший Джеймса король мог поручить облаву ему.
Джеймс согласно хмыкнул и благодарно кивнул.
- Ты прав. Спасибо. Меня сейчас порой необходимо отрезвлять, увы. Хотя лютни - неизменны. Плохо только, что я пара часов, как из Лондона вернулся, и снова мчать. Письмо там не послушают. Впрочем, попытаться стоит. Под ареной больше сотни людей и, вероятно, моя вина, что они еще там. И про Берилл постараюсь узнать. Не снимай бляху, Барсук.
- Ну и ладно, - Вальтер-Уолтер-Барсук снова привалился к стене и поднял кружку, салютуя. - А теперь расскажи мне, всё-таки, про домик этот и хозяйку его, а то смешались в кучу погромы, аутодафе, самосуды, убийства - сам чёрт ногу сломит. Хороший домик же, аккуратный, уютный, и садик отличный - только что некоторые растения там так укоренились, что ни беса их не берёт, но это и к лучшему, всё развлечение. А, да, Марико просила передать, что и дочка у тебя замечательная, а что растения любит - так и пусть ходит, не прогоним, это уж само собой...
Джеймс усмехнулся. Но рассказывая про домик и миссис Фиону - свояченицу Роберта Бойда - не мог перестать думать об арене. После слов Вальтера, которого следовало приучиться называть Уолтером, его будто из ушата холодной водой окатило. В самом деле, горячий песок, кровь, слава - это хорошо. Но до поры. Джеймс не молодел, на бой могли поставить более прыткого и умелого, могла нагрянуть облава, и Мэри оставалась вдовой с младенцами, а Бермондси - без закона. Хантер, каким бы он опытным не был, ищейкой оставался поганой.
Не переставая повествовать о том, почему в Бермондси нельзя воровать гусей, особенно в отстуствие констебя, о склонности кумушек всех называть ведьмами и жечь, а потом вешаться на воротах - исключительно сами! - о мятежах, делёжке дорог с лесными, о скором прибавлении в своём семействе, Джеймс писал письма.
"Хозяин. Не отрицая вашего права потребовать меня на арены и не намереваясь скрываться, должен уведомить, что сейчас самое поганое время для проведения больших боёв. Облавы. Прошу прислушаться к словам, и если перенести бои невозможно, то разрешить мне не участвовать в них. По крайней мере, пока. Констебль на воле полезнее гладиатора на виселице".
Оставалось надеяться, что Нерон поймёт его. Парней, с которыми довелось делить долю гладиатора, было жаль. Половину из них наверянка продали, вторую - прирезали на арене, но суть новых от этого не менялась. Вот только было непонятно, что с ними делать, если получится освободить. Многие из них не умели жить иначе - Джеймс остро ощущал это на себе, и не будучи в силах вылечить их, он понимал - им дорога либо на эшафот, либо в будуары. Но аренами, всё ж, следовало заняться. Сразу после, мать её, Анны Болейн. Даже если Нерон услышит его сейчас, то всё равно вызовет позже.
"Сэру Фламбергу. Друг мой, надеюсь, вы благополучны. Пожалуйста, сообщите о здоровье леди Фламберг. С вами ли она? Искренне ваш, Джеймс".

А ведь он обещал Раймону де Три помочь в поисках супруги. И ни разу не вспомнил. Пожалуй, следовало еще раз поблагодарить Вальтера за напоминание о том, что Джеймс стал одним из самых важных людей в жизни этой четы, не разлучив и венчав звуками лютни. Де Три, как ни странно, повлекли за собой раздумья о королеве, и Джеймс, внезапно для самого себя оказался излагающим факты по делу Анны Болейн перед целым собранием. Перед тем - отправив письма с голубями. Бруха, Инхинн, Хантер и Вальтер - забавный состав для совета пэров, но и Джеймс не был королём.
- Анна действовала посредством бесстыдных речей, подарков и прочих дел, и ее любовники по причине подлейшего подстрекательства и приманивания помянутой королевы поддались и склонились на уговоры. Поясню, - Джеймс пригубил из кружки с вином, поскольку такие длинные речи сушили горло. - Речь идет о заговоре против короля и государства: мол, королева и ее любовники помышляли и раздумывали о смерти короля, после чего она пообещала выйти замуж за одного из них, как только государь умрет. А выкидыши якобы у нее случались потому, что королева удовлетворяла свою похоть во время беременности. Дело утверждает, что она имела любовные отношения с пятью разными мужчинами двадцать один раз в течение двух лет. Однако, сопоставление фактов показывает, что Анна и ее «любовники» находились в это время в разных местах. На данный момент ничего не указывает на супружескую измену. Королева - взбалмошная, ревнивая, кокетливая, высокомерная, иногда не очень умная женщина, но готов собственную голову положить на плаху - не изменница. В целом, я считаю, что в происходящем виновны только два человека - Томас Болейн, её отец, и Уильям Фицуильям - её дядя. Эти двое давно и настойчиво пропихивают своих детей поближе к трону. Сам король это объясняет «наваждением» и утверждает, что тут не обошлось без мистических сил. Мистические силы вне нашей компетенции.
- Ваши мнения? Начнем с дам. Инхинн?
- М-м, - протянула Инхинн, поглаживая косицу с пёрышком. - Всё бы хорошо, но что об этом скажут господа михаилиты?
- То же, что и всегда, - Джеймс пожал плечами. - Капитул в таких вопросах не оригинален, и руководствуется исключительно интересами Ордена. Это дело политическое, а потому, если им будет выгодно признать нашу подследственную ведьмой - её признают. Но это будет на их совести. Сейчас нам нужно понять, как сформулировать выводы так, чтобы усидеть на всех стульях сразу.
И не лишиться головы. Джеймс повел шеей, прогоняя ощущение холодного топора. Его имя было в списке любовников королевы и оно туда могло вернуться, если король решит, что ищейка потеряла нюх.
- Без них - не понять, как усидеть, - мрачно проговорила Бруха. - Орден - руководствуется интересами Ордена, верно, но эти интересы надо знать. Потому что если следствия разойдутся слишком сильно, и не в ту сторону, то на все прочие стулья останется ровно одна ножка - та, что запирает люк под ногами. С совестью договориться проще.
- Согласен. С Верховным поговорю, - коротко кивнул Джеймс, размышляя о том, когда вернется домой. Выходило, что никогда. – К счастью, ведьмы – не для городской стражи. Даже когда проводится инквизиция, мы с госпожой Инхинн нужны только для задавания вопросов, выводы будут делать михаилиты. Кроме того, необходимо учитывать, что у королевы и Кромвеля кардинально расходятся взгляды на имущество и деньги, конфискованные у католических монастырей. Королева хочет потратить их на благотворительность и развлечения, у Кромвеля – другие замыслы, в документах дела не отражённые. Независимо от михаилитов, Анна Болейн обречена. И я не понимаю, что лучше – монастырь, королевские камеры в Тауэре или обезглавливание. Том?
- Безопаснее всего - для всех - монастырь, - Хантер звучал ещё мрачнее, чем Бруха. Морщился. - Всё равно не заживётся, так я думаю.
Под монастырь подвести было тяжело. Факты – вещь упрямая, а Джеймс не любил их подтасовывать. Для монастыря требовались пара-тройка любовников, и если Марком Смитоном можно было пожертвовать, то остальными… Впрочем, Генри Норрис, которому Джеймс задолжал дуэль, тоже подходил. Уильям Бреретон тоже был тем еще негодяем. Так, он добился без должных оснований смертного приговора для Джона ап Гриффита Эйтона, обвинённого им в убийстве одного из вассалов, и мутил воду с мятежниками в Валлийской марке. Поколебавшись, покойного Джорджа Болейна Джеймс в этот список включать не стал. Кровосмешение – слишком тяжелое преступление для монастыря.
- Спасибо всем. Сейчас я пойду домой, вымоюсь и переоденусь. Потом прокачусь в резиденцию и напишу отчёт.
Оставалось надеяться, что отчёт удовлетворит короля, причуды которого начинали утомлять так, что Джеймс поневоле задумывался о новом. Пусть даже он был бы светловолосым, молодым и носил гордое имя Ричард. По крайней мере, пока новая метла наводит свой порядок, жить становится хоть и неспокойно, но просто.
Кивнув своим мыслям и улыбнувшись Инхинн, прочитавшей их, Джеймс допил кружку до дна и вышел из управы.
Домой хотелось, как никогда.

Paramount Pictures
при участии Netflix
и Warner Bros. Pictures
ПРЕДСТАВЛЯЮТ
РАЙМОН ДЕ ТРИ, И ЭММА ФИЦАЛАН
РОБЕРТ БОЙД
и Cirque du Soleil
в психологической комедийной драме

"Ах, арлекину, арлекину есть одна нога на всех"

14 мая 1535 г. Леса в окрестностях Бакхерст-Хилл

Когда опускается ночь, цирк становится призрачным. Пропахшие потом, жареным мясом, мочеными яблоками стены шатров обвисают, напитываются росой. Едва тлеет костёр, на котором Мамаша готовила похлёбку для всех. Замолкает музыка, но зато фургоны труппы наполняются храпом. Громче всех - хозяин цирка, Фортунато. Он стонет, подёргивается во сне. Чует, что бутыль с ядрёным ирландским виски уже вышла из фургона на кривых карличьих ножках.
Словом, ночью в цирке тоже не тихо, но Хоппи нравилась пустота лужаек между шатрами. В толпе ей, чья голова располагается на уровне промежности человека нормального роста, было страшно. Высокие ноги вышагивали вокруг, маленькие дети заглядывали в лицо, их матери испуганно крестились, мужчины отпускали скабрезные шуточки, и наверняка случались среди этих людей те, кто смотрели не из любопытства, а желая позабавиться.
Ночью Хоппи была свободна. Она могла танцевать на арене, есть мочёные в меду и вине яблоки, предназначенные для продажи, но кто их считает? Могла таскать деньги из мешка с дневной выручкой. Могла глядеть в огромное зеркало, перед которым разрисовывали лица артисты, и видеть себя. Смуглую карлицу с черными глазами-оливками, крючковатым носом, красивыми, полными губами и всклокоченной рыжей шевелюрой. Хотелось бы, наверное, кого-то другого, но что было - то было.
Главное, она умела бесшумно отомкнуть замок на фургоне Фортунато, бесшумно найти то, что согреет ночью. Только добраться до палатки, где ждут...
Тень выросла на дороге, словно соткалась из той тьмы, которую Хоппи привыкла считать своей. Хозяин?..
Тень обернулась Миражом - встрёпанным, каким-то нахохлившимся и почему-то удивлённым. Впрочем, какая разница, каким? Хоппи довольно вздохнула - этот, наверное, не выдаст. Никогда... никогда она такого не помнила, чтобы он выдавал. Вообще. Если и попадалась, то уж Миража рядом никогда не оказывалось. Шмыгнуть мимо, да и...
- Скажи, ты любишь кого-нибудь?
"Вот ведь псих. Все они, морочники, такие".
Тут же пришла другая мысль: "Напился, что ли?"
Пьяный морочник ночью - не то, чего хочет видеть правильная карлица, в этом Хоппи не сомневалась ни на миг, а поэтому на всякий случай замотала головой: вдруг да интерес потеряет. Глиняная бутылка за пазухой тяжелела с каждым мигом.
- А я вот, поверишь... нет, не поверишь. Или скажешь: туманные сопли в сахаре. Главное, впрочем, не это, а то, что шурин прислал письмо - вот это самое, - Мираж поднял руку, и правда, в пальцах трепетал бумажный квадратик. - На свадьбу приглашает. Прямо вот сегодня. И знаешь, что самое интересное? Я бы, наверное, даже пошёл.
"Какой ещё шурин?!"
В театре сложно было не говорить о семьях, у кого были. Слишком близко все, слишком сложно думать только о работе, особенно когда начиналась рутина - сложи да разложи, поставь да отнеси. И Хоппи была уверена, что такую мякотку не пропустила б. Ещё бы, Мираж, да женат! Никогда... или когда-то? Или говорил? Тогда, в Ланкастере? Нет, не помнила она его там. Под Лондоном? Да, наверное, хотя...
- Не потому, что он мне так уж нравится, - продолжил морочник, разглядывая листок. - Наоборот. Видишь ли, на самом деле он хочет сестру, которая моя жена, а женится на девочке, которую нашёл по дороге. Бедолага. Зачем женится? Вот это-то и интересно, потому что явно зачем-то. Люди, знаешь, так просто не меняются.
- Так поди погляди, - посоветовала Хоппи, чуть ли не припрыгивая от нетерпения, потому как проклятая бутылка коварно поползла вниз. - Чего уж, если шурин-то. Не просто так позвал, видать. И циркачом не гребует, хороший человек.
"Иди уже к шурину своему!"
- О-о, если бы я привёл к нему всю нашу ярмарку!.. - ухмыльнулся Мираж, отворачиваясь. - Прямо в церковь, к церемонии! С одной стороны - развлечение, с другой - повод психануть и всё отменить, если на самом деле свадьба не нужна... а с третьей - шикарное напоминание о том, какое представление мы устроили для другого шурина. Но увы, далеко, долго, и, как ни странно, письмо выглядело почти искренне. По голубю видно. Иди уже, бутылка нагрелась, а девочки ждут.
Хоппи радостно шмыгнула в тень, уже предвкушая, как поделится с жонглёршами лакомым кусочком жизни морочника в дополнение к вину.
- И всё же, любовь - такая странная штука. Никогда бы не подумал раньше, до того, как... Ах, да. Мы с тобой сегодня ночью не встречались.

***

Карты лились атласным потоком от рук предсказателя. Они лентой вились вокруг него, плавали в плотном воздухе шатра, и Блейз порой рассеянно вытаскивал их.
- Приятные духи, - заметил он низким, бархатистым голосом. Именно таким в представлении Аделаиды говорили прорицатели. - Древний аромат древа с той стороны. Веков семь такого не чуял.
"Веков семь?!"
Духи Аделаида купила в соседней палатке с редкостями, у рыжеволосой цыганки. Долго рассматривала чудные кувшины, склянки с зельями, молодильные снадобья, а потом увидела этот флакон - и купила. Пахло яблоками, дымом и немного землёй.
- Вы полны тревоги, Адель, - прорицатель продемонстрировал карту, на которой были нарисованы десять маршальских жезлов. Но вздрогнула Аделаида не от этого - своего имени она не называла. - Одержимы духом соперничества. Поэтому вас ожидают тяжелые испытания. Но вы можете смягчить последствия, проявив терпение и покорность.
Руки у Блейза были увешаны множеством браслетов - кожаных, серебряных, из бусин, деревянных. На левой руке они даже скрывались под рукавом черной рубахи. Браслеты глухо стучали, позвякивали, когда прорицатель взмахивал рукой, чтобы заставить карты кружить и порхать. Красиво, да только где это видано, чтобы гадалки такое говорили, что и платить не захочется?!
- Так это что же, значит, мне его не видать?! Разложите ещё раз, наверное, это ошибка! За что мне так, в чём я не права?! Может, я сама... - она потянулась к картам, забыв на миг, что на такое и смотреть-то грех, а уж просить... но как же тут не просить, а попросив - как же не смотреть?
"Надо купить ещё и кувшинчик с приворотным зельем у бабки, о которой рассказывала Лиз. Что бы эти карты понимали!"
Пальцы предсказателя оказались твердыми, грубыми, как у отца: не карты раскладывать - мечом рубиться. Но придержал руку Адели он нежно, почти любовно лаская запястье. Колода, до того спокойно лежавшая на столе, вспорхнула, присоединяясь к своим сестрицам, легко коснулась волос.
- Приворот приносит несчастье, Адель. Он станет злым и нервным, начнёт скандалить, бить вас. Рано или поздно убьёт. Себя или вас. - Рука развернулась ладошкой вверх, а Блейз вгляделся в линии, улыбнулся. И к ладони сама собой прилипла изрядно потрёпанная карта с величавой женщиной в короне. - Императрица. Вы - Императрица, Адель. Карта выбрала вас. Сильная, совершенная. Но эта карта предвещает вам угасание чувств, утрату сил, сомнения и трудности. Выход - отказаться от намерений, чтобы встретить новую любовь.
Голос прорицателя стал мягким, ласковым и зовущим. Таким голосом только серенады под окном петь. Завороженная, Аделаида подалась вперёд, вглядываясь в его глаза. И тут же отшатнулась. Они были прозрачно-серые, холодные, усталые.
Блейз усмехнулся, и на Адель будто нахлынула жаркая тьма, обволакивающая и успокаивающая. Обнимающая тёплыми, мягкими руками. Всё было так хорошо!
- Вечная жизнь в тени смерти, - пролепетала Адель. - Все повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить и волновать. Все чувства – любви и ненависти, соперничества и победы – повторяются снова и снова, и в конце концов жизнь превращается в бесконечную пьесу. С каждым веком в мире становится все больше и больше людей, и в людях все больше и больше отчаяния. Ой!
Наверное, она заснула? Вокруг шумела ярмарка. Аделаида стояла за порогом шатра Блейза, сжимая в руках флакончик с духами и яркую, глянцевую карту с величавой женщиной в короне. Внутри зрело убеждение - всё будет хорошо. Ветер донёс из шатра тихий смех и слова:
- Отпускаю твои грехи, дитя моё.

***

У рыжей цыганки были сиськи. Нет, сиськи были у всех, но у этой, торгующей декоктами для того, чтоб стояло, сиськи имелись такие, что декоктов не требовалось. Крепкие, округлые, в меру большие, почти наверняка идеально лежащие в ладони. Еще у рыжей цыганки были зелёные глаза и полные губы, но Боб Скороход на них не смотрел. За свои - сколько их там? - много лет он истоптал три чёртовы дюжины сапог, повоевал и за Медичи, и за османов, а такую красоту видел впервые. Не сиськи - чаши с вином.
- А вот эта, ромни, твоей маме зять не нужен?
Вообще-то, Боб Скороход хотел спросить про зелье, чтоб стояло. Но глядя на эту невероятную, небывалую красоту, он понял - оно ему ни на кой не сдалось. И так всё в самый раз, когда такая-то рядом. Чтобы как-то занять руки, он схватил с низкого столика чудесатую хрень с крышкой в виде головы сокола и покрутил. В кувшине что-то пересыпалось и позвякивало.
- Хороший вкус, соколик, - голос у цыганки оказался низким, грудным. Сисечным. - Пепел высшего жреца, смешанный с цветами лотоса, хранился с серебряными амулетами. Если такой в головах кровати поставить, ох долгая жизнь будет, и сглаз никакой не достанет. Хотя, вижу по взгляду, что не это тебе надо, но за Белоснежку, увы, цена разве самому королю по карману.
Она кивнула в дальний угол, где стоял стеклянный гроб с... Боб пригляделся и понял: с женщиной.
"А ничего такая, красивая. И фигурка что надо, во всех нужных местах, даже под этими странными обмотками видно".
- Чего-то не похоже на Белоснежку. Да и вообще, какая-то дохлая по виду. За такую ещё и доплачивать должны!
В палатку заглянул белобрысый прорицатель, фыркнул смешком и ушёл. Дохлая Белоснежка лежала в своём гробу, разметав чёрные локоны, и помалкивала. Разве что чудилось, будто от неё разит каким-то то ли духами, то ли притираниями, то ли попросту тленом. Боб отвернулся - нечего на мертвячек глядеть! - и прошёлся вдоль кривых, наскоро сколоченных прилавков, хватая и щупая то мятую лампу, по виду - дешевка, пять пенни на базаре в Бермондси, то пакетик с семенами, то пыльный кальян - видел такие, когда под османами ходил. Но взгляд упорно прилипал к стеклянному гробу, где лежала обмотанная тряпками Белоснежка.
"Подумать если, то размотай - и сбежит к херам. К гномам своим".
- И сколько ты за неё хочешь, ромни? Полкоролевства не дам, сразу говорю. Эвона, гляжу, у тебя торг-то не идёт. Так что, цены не задирай, не юбки.
- Можно полцарства, - охотно согласилась цыганка, тряхнув волосами так, что получилось - сиськами. - Если с московитами успеешь сбегать-сговориться, Бог знает, кто у них там нынче на царстве. И не смотри, пташка вольная, что на мёртвую похожа - это потому, что не нашлось пока добра молодца поцеловать, размотать и от гномов отбиться, потому что твари они те ещё. Не простые гномы, египетские, не подземные, а подпесочные. Как сыпанут в глаза, так и видеть забудешь, как в уши насыпется - так и слышать перестанешь, а трогать - да что тот песок трогать, если он и внутри, и снаружи, временем в колбах пересыпается? Полкоролевства, полцарства, полшахства - цена справедливая, Боб, да только разве по тебе? По тебе ведь другое, а хочешь знать, что - позолоти ручку. Или посеребри, но тогда и дорога серебряной, а не золотой выйдет.
- А что? Ну оно, по мне которое?
Золото в кошеле водилось. А как иначе-то, когда ты и в северах повоевать успел, и у скоттов отметился, и даже пару раз с ватагой по лесу пошнырял? Иначе никак, и золота за пустячное предсказание было жаль до слёз, до грудной жабы, но рука сама потянула монету из-за щеки, вкладывая её в горячую ладонь.
"Если скажет, что по мне сиськи её помять - соглашусь", - подумал Боб. За такое и сотни золотых не пожалел бы.
- Вижу, - вопреки обычаю, цыганка перестала скалить белые зубы, нахмурилась, ведя ногтем по мозолистой ладони. - Вижу, что на юг твоя дорога, через огонь и кровь, да в эту вот яму. Видишь, как рвётся здесь нить? Не слушай гнома, не верь обещаниям, они - песок на ветру. Вижу, чем манили, но не слушай. Золотой монетой твоя дорога на север катится, и на запад тоже, туда, где уж дважды мимо ездил, да не смотрел, а если и смотрел, то не на то. Помнишь Килбрайд, что между холмами и морем? Вернись туда на исходе двадцатого дня, пройди по тропе, что на север ведёт, до цветочного круга, найди там ту, от кого взгляд отвести невозможно, чьи глаза...
Килбрайд Боб и помнил, и не помнил. Помнил потому как скоттская деревня была богатой, в каждом дворе мычали коровы, ржали лошади и лаяли злые, чубатые псы. В деревне привечали контрабандистов, а потому её лучше было не помнить. Вспомнишь эдак в ватаге, а потом злые поморники отомстят. Вот только цыганке об этом знать было неоткуда, а значит словам её можно поверить. Поверить, дать вторую монету. И рвануть в этот самый Килбрайд, искать глаза у цветочного круга. Потому что гном, а точнее - низушок, и впрямь сулил многое. И деньгу, и офицерское звание, и жену из богатеньких. А всё за то, чтоб Боб сховался тут, неподалёку от Бакхёрст-хилл, ждал сигнала. Какого сигнала? Да черти б его знали, за такую плату любой сигнал сгодится.
- Цветочного круга?
На улице его нахлобучило. Боб Скороход не знал - как, не понимал - почему и зачем он выбежал из палатки с сисястой, но твёрдо усвоил: дорога ему на север. В Килбрайд, за глазами той, которой...
У столба ближайшего шатра кривил губы усмешкой белобрысый прорицатель.

***

- Лучше всего они работают в Саунь. В Самайн, то есть. Когда беловолосый Финварр, Король Мёртвых, поведёт свою процессию погостить в наш мир, - задумчиво вещал Роб, наглаживая Девону. - И нет, я не Финварр. Но даже сейчас она возьмёт след хоть с другого конца света. Да, leanabh? Ах ты, моя хорошая...
Пальцы проникали под вонючий чесучий ошейник, утишали зуд. Чёрно-пегая лохматая гончая льнула к рукам, как ласковый телёнок. Огромный, записанный на десятой странице первого тома михаилитского бестиария вечно голодный телёнок. При некотором желании, на ней можно было даже ездить верхом. Собственно, отдельные пакостные твари из свиты Финварра так и делали, свища и улюлюкая в Дикой Охоте. Или впрягали в тележку. Но Роб собаку уважал и требовал к ней соответствующего отношения. Особенно теперь, когда сдерживающие печати с Девоны были сняты, и гончая превратилась в комок жадного до крови голода с чутким носом. Тропить Эмму она уходила ночью, бесшумно кружила вокруг поместья Рольфа де Манвиля. Харчила не успевшие сбежать творения некроманта, неохотно возвращалась на зов. Снисходительно облизывала лицо и руки, прежде чем задремать. В поместье её не пускали - Роб говорил, рано. Там пахло смертью, болью, возрождением и - Эммой, ленту которой ей подсовывали под нос каждый раз перед вылазкой. Эмма, в свою очередь, источала запах болезни. Девона была уверена - пахнет не в доме, не в подземелье, где-то за оградой, но не слишком близко.
Стоя здесь, под стеной поместья, едва сдерживая рычание, рвущееся из глотки, оскалив длинные белые клыки на ненавистный запах нежити, Девона не сводила глаз с белого пятна, маячившего впереди. Порой запахи виделись именно так - пятнами, очертаниями добычи. Эмма, по которой так отчаянно страдал щенок Роба, колыхалась зимним маревом, навевая тоску и непреодолимое одиночество, от которого хотелось выть. Хотелось - и вылось.
Из пасти Девоны вырывались плач, жалоба, далеко разносящиеся стенания, устремленные прямо вверх, в серую сумятицу неба, — зов, обращенный вспять сквозь двадцать поколений к давным-давно забытым хозяевам-богам. Ни один волк в здешних лесах не обладал таким глубоким и так далеко разносящимся голосом. Вой начинался с низкой печальной ноты, наполненной неизъяснимой грустью, но неуклонно вырастал, набирая силу, и мир содрогался от властного превосходства, звучавшего в нем. Голос этот возвещал миру о жизни, но также и о смерти; он разносился повсюду - сквозь ветер, сквозь бурю и мрак, - единственный звук среди всех остальных, который внушал страх, покорность, воодушевление или благоговейный ужас. И мир дрожал, и пытался укрыться, спрятаться, бежать от него, - и настораживал широко раскрытые уши, чтобы его услышать.
Ворота логова отворились с тяжёлым вздохом, словно устали от жизни. Внутри прыгало что-то мелкое и, наверное, вкусное, но Девона, вывесив язык, оглянулась на лес. Два вонючих пятна сидели под деревьями и молчали. Такие почти всегда молчали, всегда воняли так, что хотелось выгрызть, а потом поваляться сверху. Мелкое пахло вкуснее, ворота - ещё вкуснее, отдавая каким-то дальним лесом и болотом, но от пятен приятно было рычать, приятно щетиниться.
К воротам Девона вернулась после, брезгливо облизывая лапы. Откусила кусочек створки, разгрызла до щепок и железных осколков. Презрительно фыркнула. Камни с левого угла Портенкросса были вкуснее. Во-первых, их постоянно метили глупые грейхаунды Роба, во-вторых, рыжая богиня за них забавно ругалась. В-третьих... "В-третьих" Девона придумать не смогла, потому что была собакой, которая вознамерилась сожрать мелкое и вкусное. Потому что зачем оно там прыгает?
Тяжесть и жжение в животе она почувствовала уже дожёвывая дохлого зайца. Девона задумчиво отрыгнула шерсть и кости, почесала пятнистое брюхо. Легче не стало, будто наелась ядов в орденской лаборатории. Однажды она так сделала, и долго не могла скрыться от навязчивого внимания монахов, заглядывающих в рот, уши, глаза. Тогда ей помогло погрызть камни из плаца. Здесь плаца не было, зато в избытке имелись дорожки. Под дорожками - земля, трава, червяки. Пропахав носом и пастью глубокую борозду, Девона упёрлась лбом в угол дома и немедленно отхряпнула от него добрый кусок. Камень - он камень и есть.
Жжение не утихло, но уползло ниже. Булькнуло. Отряхнувшись, Девона профланировала по двору, принюхиваясь. Эммой пахло тонко, навязчиво и удушливо. Человеческие суки почему-то любили пахнуть какими-нибудь тухлыми цветами. Эта воняла ирисами, и тянуло ими откуда-то из-за дома. Следовало бы пойти туда, но пока не хотелось. Хотелось навалить кучу на крыльцо мертвячьего дома, пришлёпнуть её сверху каким-нибудь дохляком, повыть под окнами и убежать. К Робу. Чтобы уткнуться лбом в колени, жалуясь на ядовитых вонючек, а он бы чесал под ошейником и задавал глупые вопросы.
"Ты кто? Ты собака? Или не собака?"
"А у кого такие уши? У Девоны такие уши?"
"Это чьи зубы? А чьи лапы? А кто так мерзко воняет?"
Девона заскулила. Ошейник чесался всё сильнее, и мешал, и вонял... И вообще, его лучше было бы закопать. Еще и в животе крутило. Усевшись на хвост, она почесала шею раз, другой. Третий. И внезапно вонючая косичка порвалась, упала на землю. От радости, что стало легче, даже живот прошёл. Девона аккуратно затолкала ошейник в щели стены, чтобы никому в голову не пришло его искать, пробежалась по всем сараям, конюшням, галереям, порычала на слуг. Одного даже укусила, но слегка, игриво. Не чтобы совсем, а верхняя лапа - отрастёт. В этом месте - точно.
Пожалуй, в этом дворе дела были закончены. А вот ночь только начиналась. В здешних лесах было удивительно много нежити, и если побегать за ней, тяжесть из нутра уйдет совсем. Главное - ничего больше сегодня не жрать. Ну, разве что только пару ёжиков и разбойников. Или одного вкусного лесоруба. А может быть, даже разорить обоз. Робу и его чёрному щенку давно пора было поработать.

***
Согласно кому-то из однообразно великих древних наставников, жену следовало побить утром, сразу после пробуждения - вдруг что-то натворит? И перед сном, вечером - вдруг, натворила? На кой и почему Роб думал об этом, глядя на грозу, затруднилась бы ответить даже неизбитая с утра жена. Просто - думал. Порой случается, что мысль привязывается, как течная сука, вьётся вокруг тебя - не прогонишь. Не думать же, в самом деле, что партия - поход за Эммой несколько попахивает гнильцой и провалом. Гроза, будто в ответ мыслям, глухо ворчала. Роб поворчал бы сам, но не хотелось. Во-первых, он наслаждался подзабытой свободой тракта, отсутствием долгосрочных стратегий, государственных и божественных дел. Да что там говорить, даже примитивной тактикой наслаждался. Во-вторых, ему ужасно надоело быть генералом, и хотелось простого, михаилитского. Зарубиться с тварью, поторговаться со старостой деревни, ловя кокетливые взгляды селяночек, накатить кружку дрянного виски. Может быть, рассказать пару идиотских, но не очень приличных побасенок, и отправиться пинать соседского вампира, позволившего себе слишком уж расшалиться. А потом... Обычно потом в постели оказывалась одна из селянок, поумнее и посмазливее, но теперь это было невоплотимо. Да и не зачем.
С другой стороны, чтобы пробежаться до ближайшего села, не принадлежащего Рольфу де Манвилю, Робу пришлось бы переодеваться. Снимать чёрную шёлковую рубашку с пышными рукавами, узкие штаны, алый кушак. Щегольские сапоги с узкими носами менять на свои, удобные, разношенные. Смывать краску, которой так умильно, закусив кончик языка, подводила ему глаза Бадб. Натягивать доспех и доставать оружие.
Перспектива показалась такой заманчивой, что Роб даже зажмурился от предвкушения и упустил контроль над грозой, из которой жрал силы для фокусов. Гроза обрадовалась, глухо рявкнула и немедленно разверзлась тёплым майским ливнем. Гости ярмарки, причитая, ругаясь и смеясь, поспешили к шатрам, минуя Роба, бросая на него удивленные взгляды. В самом деле, они вряд ли видели раньше прорицателя, который стоял под проливным дождём, раскинув руки, точно хотел обнять тучу. В большом цирковом куполе заиграла музыка, и Роб довольно кивнул. Теперь можно было и прогуляться. Акробатки, силачи, шуты и Раймон надежно займут публику до темноты, а к тому времени всегда успеется и пошнырять по окрестностям, и вернуться.
В конце концов, есть определенная прелесть в том, чтобы быть архимагом. И силу, как послушную собачку, нужно время от времени выгуливать. Равно, как и потакать своим желаниям.
Желания завели его в заброшенный дом у озера. Роб шёл в сторону Дебдена, бездумно попинывая камни на дороге, когда лесная тропка, петлявшая между папоротниками, упёрлась в этот небольшой особняк. По черепице крыши скакал небольшой дрозд, склёвывая ягоды рябины, осыпавшиеся с ноябрьски алого дерева. Под ногами шуршала золотая, желтая, коричневая листва. Остро пахло прохладой Самайна, а на тыквах, украшающих крыльцо, белела изморозь. Роб оглянулся. За спиной по-прежнему бушевал майский дождь. Но здесь, подле дома, была уютная, тихая осень. Дверь, увешанная сухими связками чеснока, вела на кухню. Небольшую, уютную, заставленную множеством предметов - банками и баночками, бутылочками, корзинами, чашками в вязаных чехлах. Украшенную сухоцветами, яркими листьями и самодельными флажками. На столе лежала книга с рецептами. Пахло выпечкой, сладостями и травами. И вместе с тем - на всём лежал флёр пыли, не стираемой уже очень давно.
"Три части полыни, - прочитал Роб, аккуратно отерев рукавом страницы книги. - Поместить в котелок и кипятить с мыльным корнем, помешивая посолонь..."
Травница. Быть может, ведьма. Листы тонко пахли то ли розой, то ли корицей, напоминая о Розали.
За дверью, ведущей из кухни, зашлёпали босые ноги. Потом скрипнули петли, вошла девушка с мокрыми волосами, охнула, всплеснула в испуге руками, и стянутая на груди узлом простынка распалась, открыв миру совершенную женскую наготу: груди с вздернутыми сосками, узкую талию, крутые бедра, точеные ноги и русый мысок меж ними. Роб от неожиданности хмыкнул, а девушка взвизгнула, покраснела, как свекла, схватила простынку и умчалась вглубь дома. Роб метнулся было за ней, но взгляд снова зацепился за паутины пыли, свисающие с сухоцветов. Пол тоже был грязным. Не станет по такому ходить босиком случайная гостья в лесном домике. А значит, гостья была не случайной. Или её вовсе не было.
"Но боги, как хороша!"
Эта мысль тоже была чертовски странной. Начарования, феромоны и привороты Роб сбрасывал себя, как шелуху, не задумываясь, но эта грудь, схожая с молодым, крепким яблоком...
"Чтоб ты сдох, Роб Бойд!"
Циркон огляделся. Одинокая звезда зыбко дрожала в бледном предрассветном небе. В студёной тишине часа между днём и ночью ощущалось далёкое дыхание ранней весны.
- Птицы, - сказал ему Роб. - Слышишь, как они звонят в небо?
"Какого чёрта нас двое?!"
- В самом деле, почему нас двое?
Душа, жизненная сущность - Роб и его жизненная сила, характер, чувства - Циркон, стояли на холме среди туманов, друг против друга. Глаза Циркона - молочные опалы, глаза Роба - серый лунный камень. Оба - молоды, моложе своей телесной оболочки.
- И где наше тело?
- Возможно, что его уже трахает та забавная девчонка.
- Не обольщайся, мы не красавчик. Скорее жрёт.
- Одно другому не мешает, братишка.
Туман потихоньку рассеивался, открывая алый рассвет, мохнатые камни под ногами, очертание холмов у горизонта. Правый - рогатый, с башней, левый - как сиська матери фоморов, на нём угадываются катапульты, средний - с плоской вершиной.
- Маг Туиред.
- Да. Но мы в Бакхёрст-хилл. Значит, это воспоминания.
- Или мороки. Но мороки мы обычно чуем...
- Забавно, тут мы можем отыскать Тростника.
- Тогда надо позвать Викку. Она его убить хотела.
- Она его сначала поимеет. Приревнуешь.
- Кто?! Я?! Да я его даже подержу.
Маленькая голова на длинной шее словно выстрелила из серого мха под ногами. На плоском лице - две длинных щели на месте ноздрей, челюсти вытянутые в клюв, ощерены в жутком оскале. Почему в жутком - ни Роб, ни Циркон не взялись бы сказать: михаилиты и пострашнее улыбки видят. Но было жутко до дрожи в коленках, до слабости в руках. Так страшно, что ни Роб, ни Циркон и не подумали поискать хотя бы кинжал, а толкаясь, мешая друг другу, рванулись душить тварь. Тварь как-то странно, изумлённо хрипнула и покорно придушилась.
- Они только пугают. Не знаю, как их называют, но ни один не укусил еще.
Эмма, неслышно подошедшая сзади, была бледной, как смерть. Образ смерти неплохо дополняли белый саван и туго заплетённая коса.
- Знаете, я здесь выучила слово - итсени. Отец моего мужа. А еще : их - кто это? Нефернен - какой красивый. И сенебсумаи - он здоров на моей ладони. Он... пришёл за мной, итсени?
Это несомненно была Эмма. Непривычно разговорчивая, с жёстким заломом между бровями - как у брата Ричарда, еще более хрупкая, чем обычно - но Эмма. Только Эмма могла спрашивать о Раймоне, не называя имени, но так, что становилось понятно: красивый и здоровый - это он, её муж. Сын Роба.
- Здесь - это где, дочь моя?
Спросили это оба, хором, почти сливаясь. Присутствие Эммы действовало целебно.
- Не знаю. Я пыталась, стучалась, кричала Раймону... Не слышит. Потом отчаялась. Я не живу без него, понимаете? Не горю, ничего не хочу. Когда отчаялась - провалилась сюда. Мне кажется, это их мир мёртвых. Здесь много душ. У тех, кто служит Грейстокам - душ вчетверо. Сами посудите: ка, ба, ах, хат, иб, сах, сехем, шуит и рен. И вас двое, гляжу. Берилл тоже... где-то тут ходит.
Эмма по-детски скривила губы, всхлипнула и рухнула на камень, закрыв лицо ладонями. Плечи затряслись от беззвучных рыданий, и Циркон хотел было обнять её, поделиться теплом, но Роб одёрнул. Эмма или нет, а доверять миру, в который попал после созерцания голой бабы, мог только полный кретин.
"Баба" - это хорошо. Уже отпускает."
Отпускало слишком медленно. Эмма исчезла, будто её и не было, а Роб с удивлением обнаружил себя в жёлтой, пронзительно жаркой пустыне. Циркон вернулся на своё место, а компанию теперь составляли двое дюжих полуголых мужиков, вооруженных кривыми мечами - то ли серпами, то ли саблями, то ли топорами. Бёдра эти воители прикрыли белыми обмотками, ноги и руки - бронзовыми поножами и наручами. Оба были лысыми, мордатыми и смотрели недобро. Разглядывать себя они не дали. Первый рванулся вперёд, Роб успел толкнуть его в бок, вложив в это движение всю свою силу. Мордатый свалился на песок, но тут же встал и медленно, не сводя глаз, пошёл на Роба. Клинки мечей выглядели неприятно и опасно. Чтобы убить человека достаточно вонзить лезвие на четыре пальца ему в живот. Клинки этих молодцев следовало погружать глубже и под углом. А еще ими можно было рубить, что и продемонстрировал второй.
То ли серп, то ли топор свистнул у уха, Роб перекатился по песку, набирая полную жменю, которой незамедлил поделиться с ближайшим противником. Тот ничуть не смутился, зажмурился, но меч отпустил только после пинка в живот. Сломанная рука укрепила его в желании распроститься с оружием, и второго Роб встретил уже клинок в клинок.
"Хорошая игрушка".
Лишь зарубив обоих, Роб понял, что песок зверски горячий, а сапог вовсе нет. И одет он только в тартан, в котором в пустыне было так жарко, что хотелось раздеться.
"Надо выбираться отсюда. Пожалуй, если я не понимаю, что происходит и не знаю, где я, то следует позвать жёнушку?"
Но жёнушку звать было нельзя. Всё это могло оказаться ловушкой, сродни той, что готовили Розали и Джеки.
- Maith. Что я знаю? Я вошёл в осенний дом, пощупал пыль и книгу с рецептами. Книга пахла розами и корицей. Потом пришла голая мокрая деваха, продемонстрировала себя и сбежала. А я, будто никогда голых девок не глядевши, чуть было не побежал за ней. A’ chiad - зачем это ей, аn dàrna - зачем это мне, если влечения не испытывал? И самое главное - что я упускаю?

- Упускаешь Самайн, - прозвучал в голове голос Бадб. - А ещё мы упускаем короля, потому что наш новый мерлин его вылечил.
- Зачем? - Тупо поинтересовался Роб, от изумления забыв о песке, девках и даже о Самайне. - Зачем вылечил?
San treas àite, он и впрямь забыл, что в дом его повлекло уютом осени. Дитя, родившееся в ночь Дикой Охоты, Роб лучше всего чувствовал себя именно в октябре. Ему нравились прозрачные нити паутины, тронутые первым осенним морозом, алые, желтые листья. Когда родился Тростник, он не знал, но Роберт Бойд подчинялся магии Самайна. Видимо, зря.
- Так, mo leannan. Я как слепой котёнок сейчас. Если можешь - выведи, и что значит - вылечил?
- Да это и значит, - богиня мысленно пожала плечами. - Полностью вылечил. Влил в него столько силы, что я не удивлюсь, если король ещё и помолодеет. А зачем - так верноподданный, не хочет жить в мире без короля. Правда, тогда получается, что и без Клайвелла тоже, потому что и его вылечили. И Кромвеля, наверное, тоже бы, но он не болеет.
В пустыне повеяло майским ветерком, и Роб шагнул навстречу ему на поляну. Стена в домике исчезла, будто её не было. Снова были лес, ливень и Англия со здоровым и помолодевшим королём.
- Иди сюда, моя Бадб. И объясни толком, что происходит, пока я буду с упоением возиться с огнивом и поджигать этот чёртов дом. Что мерлин делал у короля? Причём тут Клайвелл? Что еще натворил этот юнец?
- A’ chiad - он ещё и комиссар, к начальству пришёл, сам не зная, зачем, - Бадб встала рядом, рассеянно потирая пальцы. - An dàrna - Клайвелл случайно под руку подвернулся, потому что этот мерлин, кажется, очень полюбил лечить. Кроме того, они вместе с мерлином с утра отправляются визитировать вашу, михаилитскую, резиденцию. А ещё этот юнец ввёл моду на безрукавки. Потому что Клайвелл, который случайно, упомянул татуировки в протоколах.
Сначала стало страшно. Дик Фицалан, не будучи виновным в чём-либо, тонул в болоте и тянул за собой всех, кого соприкасался. Никто не выбирал, в какой семье родиться, рисунки на руках порой были просто рисунками, а самодуры чаще других становились королями. Однажды старцы, трактующие волю божества, запретили древним евреям делать татуировки, а расплачивались теперь за это илоты Бадб. Которые евреями не были. Потом Робу захотелось пнуть камень, выругаться и пойти оторвать королю ногу. Да так, чтоб ни один траханый всеми дубами друид не вырастил новую. Но король без ноги не имел смысла, пустой трон тоже был бессмысленнен, Фицалану на него садиться - рановато, здоровый Гарри казался таким же удобным, как седло на хряке.
- Sgudal agus gràineileachd, - вздохнул Роб. - Моя Бадб, почему я всего-то генерал, причем - скорее полковник, если припомнить, сколько от тех легионов осталось? Не мерлин?
Жизнь, пожалуй, надо было любить. Потому что она всё равно отымеет, но в таком случае это будет хотя бы по любви. Поэтому, для страха и лёгкой паники Роб оставил пару глубоких вздохов, а сам сел на ближайшее бревно. Подумать.
- А ты хочешь? - поинтересовалась Бадб. - В мерлины?
- Нет. Не знаю. Мерлин не должен хотеть кровавой резни, бессмысленной и беспощадной. Представь, отрезать ему сначала один палец, потом другой... И это я про короля, для начала. Поэтому, в мерлины мне нельзя, недостаточно люблю всё живое. Придётся довольствоваться службой тебе.
Раймон, должно быть, уже заканчивал своё представление. И следовало бы вернуться в цирк, но встать и просто пойти Роб не мог. Не сейчас, когда внезапно оздоровленный король посылал в резиденцию ревизию и вообще казался излишне прытким даже издали.
- Да, - со вздохом согласилась Бадб. - Незнание, выбор, мерлины, илоты... как я порой завидую, что б ты знал. Может, потому и... а, не суть. Отпускаю тебя. Отныне ты равен мне.
Долгое, свободное мгновение Роб глядел на свои руки, с которых осыпались рисунки, и, кажется, не дышал. Мысли толкались в голове, норовили проскочить вперёд вне очереди.
Здорова ли Бадб?
Бадб ли это вообще?
Кто еще мог бы освободить от клятв, кроме неё?
Чувствуя себя выброшенной на мороз собакой, Роб, тем не менее, не смог запретить себе помечтать. Теперь можно было умереть и упокоиться. Бросить божественные дела, отдавшись привычному, трактовому. Уже слишком долго дети Ордена получали помощь не вовремя. Можно было просто любить свою жену, мечтать о наследниках и тихой старости. Свобода пьянила не хуже доброго ирландского виски, кружила голову, и Роб закрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением.
- Нет, - решительно заявил он, когда первый хмель схлынул. - Я сбегу, mo ghràdh. Найду способ оставить тебя одной, ты ведь знаешь. Я не могу не ценить доверие, но доверять мне стала бы только дурочка. А ты - не она. Возможно, однажды мир наполнится ароматом майских роз и ландышей, прекратятся войны, и музыка зазвучит, и мы станем милосердными и искренними, а наша любовь - безусловной. Как в раю. Но это будет еще очень нескоро, даже по твоим меркам. Поэтому, если ты не видишь меня илотом, то тебе придётся меня купить. Очень задорого, замечу. Или победить. В конце концов, твоя сестра называет меня рабом и наложником. Не стоит ей перечить, а?
Подумать, так было даже спокойнее. В случае чего, Бадб могла потребовать свою собственность, а это означало - больше никаких башен с рогатыми свиристелками. В семейной жизни это ничего не меняло, генералу рабский ошейник командовать не мешал, а о том, куда делись рисунки с рук, можно было никому не говорить.
- Только не ошейник, ладно? Михаилиту лишние цацки на шее ни к чему, под них ядовитая слюна затекает. Не моя, не улыбайся так ехидно. Клеймо, рабская серьга - еще куда ни шло. Но не ошейник. Я хоть и кобелина, но с ярмом ходить не го....
Внезапная мысль осенила его. Нахлобучила так, что Роб осекся на полуслове. Всё это было правильно, спасало его от измышлений короля, но совершалось зря. Потому что помимо запястий, на нём были другие татуировки. На правом плече пламенеющий меч и надпись сообщали, что плечо принадлежит магистру Ордена архангела Михаила, Циркону. Замысловатая вязь на левом предплечье - что Роб и Бадб вместе навсегда. Древо жизни на спине красовалось с молодости и довольно успешно прикрывало эту самую спину от гадостных фэа, норовивших напасть с ветвей. Подумать, его татуировки илота были меньшим из зол. Потому что - "Не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь Бог ваш".
Роб тряхнул головой и улыбнулся своей рыжей жёнушке. Двум смертям не бывать - одной не миновать. Не управляли королём - нечего и начинать. И прятать руки, точно на них нечто постыдное, не стоило. Те же валлийцы, от которых пошел род Тюдоров, были расписными, что яйца на Пасху. Тем не менее, валлийскую Марку пока никто не сжёг дотла.
- А знаешь что, моя Бадб? Хер тебе, я остаюсь илотом.
Свобода и возносила, и больно роняла на камни. Если уступить сейчас, то людям с татуировками на запястьях придется сдирать кожу, чтобы избежать дознания и костра. И виноват в этом будет Роб, который ухватился за желанную свободу, как младенец за грудь кормилицы. Всё же, больной или здоровый, Генрих Восьмой был деспотом, сатрапом, но не идиотом. И с ним можно было попытаться договориться. Свою выгоду он никогда не упускал, а живой преданный магистр всегда полезнее мертвого, преследуемого или озлобленного. Хочет король Гарри ведьму - получит. Охоту? Легко, особенно если прихватить Снежинку, чтобы тот водил нежить, как кукловод. Подсказывать будущему монарху с красивым, правильным именем Ричард, где и как лучше разместить ополченцев, куда нужно ударить и чем, помогать ему фейским золотом, чтобы побыстрее снять неудобного правителя по имени Генрих - дело вовсе привычное. В конце концов, Роб всегда лучше чувствовал себя за шахматной доской.
- Ну же, рыжая-бесстыжая. Режь. Это мой выбор, выбор свободного человека.
И отросшая коса мешала. Особенно - она. От неё чесалась шея, когда Роб опустился на колено, протягивая руки Бадб.
- Твой выбор - предлагать, а мой - резать или нет, - не согласилась богиня, вздёргивая его на ноги и сгребая в охапку. - Татуировок мало, что ли? Так и оставшихся хватит, чтобы Его Поздоровевшее Величество шокировать. Убегательные порывы? В твоём солидном юном возрасте пора бы уже научиться их сдерживать. Отпустила - значит, отпустила, доверие - значит, доверие. А сестра сказала бы, что воспитанные генералы с жёнами спорят только по делу, и никак иначе. Так что, как ты там выразился?.. Хер тебе, вот. Ходи свободным. И женатым.
- Maith!
Скрывать удовольствие и счастье не получалось. Лыбясь, как придурочный, Роб ощупал голову, убедился, что волей Бадб волосы сами заплелись в сложную косицу, оставляя оголенными виски.
Колесом прошёлся по поляне, подхватил Бадб, прогарцевал с ней по лужам в вольте и завершил всё это радостное безумство поцелуем, который на свободе ощущался как-то иначе. Вообще, жёнушка тоже воспринималась более волнительно, и объятия с ней к возвращению в цирк не располагали. Роб неубедительно попенял сам себе, что в пятьдесят три нельзя быть пылким юнцом, не устыдился и поцеловал жену снова.
Порыв ветра прогнал тучи, подхватил искру, заронив её в соломенную крышу.
На то, чтобы отблагодарить Бадб за бесценный подарок и сжечь пару-тройку домиков, Роб всегда мог найти время.

***
История никак не хотела начинаться. Слова не шли. Дети сидели вокруг высокого костра, возбуждённо тараторили, ожидая сказки, поглядывали на костёр, следили за уходящими в небо искрами, толкались - в общем, делали всё, что и должны делать дети. Вот только история - не шла. Возможно, Раймон уже слишком привык рассказывать на два голоса - нет, потому что талант трактом не выбьешь. Возможно, он просто устал - да нет, с чего, не анку же гонять по снегу. Возможно, вокруг было слишком много обмана - но когда это мешало морочнику? Впрочем, мешало. Не обман вообще, но вот этот, конкретный. А вообще-то всё шло хорошо.
- Жил на северном побережье парнишка, Джеком звали. Жил не хуже прочих, не тужил, пусть угораздило в рыбацкой семье родиться. Матушки-то не было у него, так отец зато - справный рыбак, с хорошей лодкой, и всё бы ничего, и истории бы не случилось, кабы однажды зимой не привёл отец невесту: красивую, как вот костёр, яркую, как воооот эдакая саламандра! И странное дело - никто ему даже не завидовал, никто не спрашивал, откуда такая справная взялась. А Джек - не простой он был мальчишка, родился с талантом, аж твареборцы прохожие интересовались.
Врали все, как и положено. Ярмарка притворялась, что она тут просто так. Рольф притворялся, что он ничего не знает. Роб притворялся гадальщиком, Раймон - собой, Бадб - цыганкой. Девона притворялась, что ищет Эмму, Рольф делал вид, что верит, вампирята - что их не тошнит от местных крестьян, местные притворялись людьми так, что аж сами верили... да, вот оно. Дети реагировали и эмоционировали так, как должны, по их мнению, люди. Вели себя так, как должны люди. Но люди о таком не задумываются, и всё это приходило неправильно, как из кривого зеркала. Фицалановского. А, значит, что?
"Значит, надо рассказывать себе, а не им. Жаль, потому что сам-то уже всё знаешь, заранее. Или..."
Знал ли он эту историю на самом деле? Вроде бы рассказывал когда-то другим послушникам тёмной ночью на стыке октября и ноября? Да, пожалуй, так. Наверное. Память изворачивалась, подсовывая то одну картинку, то другую, но веры ей не было ни на двухпенсовик. Ночь, вечер, утро? А, может, шёпотом на уроке? Или куда позже, на тракте? Не вспоминалось.
Раймон пожал плечами. Главное - рассказывал, а когда, как и кому - наверное, сгинуло вместе с кранмеровскими закладками. Не должно было, потому что глубоко, далеко и не связано, но - могло. Как говорили наставники: теоретически. Теоретически можно заломать анку голыми руками.
"А главное враньё, конечно - что мы здесь за Эммой. И мне действительно интересно, верит в это Рольф, или просто делает вид".
Де Манвиль хорошо умел делать копии, и Раймон не слишком верил ни в нюх Девоны, ни в вампирят. О, конечно, проверить стоило, но... но если нет, то можно для начала просто плюнуть в суп. В отместку. Так, чтобы об эммах и думать забыли.
- Что значит - яркая,как костёр? - Встрял усыпанный веснушками не-ребёнок с копной светлых, почти как у Эммы, волос. - А почему эта тётя не сгорела, если как костёр?
"Ой, история же".
- Потому что костёр не погаснет, пока в него подкидывают дрова. Или уголь. Время шло, и заметил Джек, что деревенские-то какими-то тихими стали, словно притопленными. И ещё заметил, что тянутся от них словно паутинки, длинные, прозрачные, только на солнце порой и видно, что поблескивают. И никому до них дела не было. А ни на отце, ни на мачехе, ни на нём самом такого не было. И проследил он, куда эти паутинки тянутся, а тянулись они - в их избу. Домой.
"Что мне напоминают эти дети? Ведь и не люди толком, и не нежить толком. Ведь было что-то такое, совсем недавно? Точно! Гулеревня! Вот дьявольщина, не осталось в мире оригинальности".
История текла дальше, такая же фальшивая, как всё вокруг, по привычным лекалам, каких девять на десять сказок. Добавь ужаса, добавь изворотливости, страх за близких и за себя, посыпь кажущимся предательством обманутого злобной ведьмой отца, повари на огне отчаяния, когда герою уже вовсе ничего не остаётся делать, и непонятно, как он выкрутиться.
– …а отец так и смотрел пустыми глазами в стену, словно и не видел ничего – а может, всё сразу. Только всё шептал отчего-то про ворон и перья. Повернулась ведьма к Джеку, занесла кривой кинжал с каменным лезвием, да не тут-то было. Взорвался вокруг неё калейдоскоп цветных пятен, закружился вокруг, поползли к ней ломаные и хрусткие фигуры, словно витражи со свинцовыми прослойками, с длинными, в локоть, а то и больше, когтями.
- А сколько сказочник денег зарабатывает? А в день? А если вам деньги не дать, что будет?
– Если б зарабатывал – тут не сидел бы. А что будет… а вот те двое, хм, акробатов, уши надерут, то и будет. За вопрос про лодку – тоже. Лодок они никогда не видели… вот вам лодка, смотрите! И не вах, обычная лодка, не корабль какой. Что значит, что такое корабль?..
Ползли тени со всех сторон, потому что сторон – не было, а когти – были.
Слова находились сами собой – чего ещё ждать от знакомой истории? Послушно плыли мороки в оранжевых тенях, и дрожащие стены избы шли призрачными витражами, в которых тонула злобная, но красивая ведьма, похожая на ту, что Раймон никогда не видел.
– А деревенские – очнулись, да только не помнили ничего потом, но Джек и рад был. Потому как кто в такое поверит? Только безумцем и назовут, как и любого морочника. А со временем – и сам он забыл, потому что морочники и правда безумцы, всем известно. И к лучшему, потому что кинжал, в лесу закопанный, до сих пор так и лежит, а если о нём никто не помнит, то его и не достанут…
“Рукавов уж не надеть,
Поменялась мода.
Буду голая краснеть,
На глазах народа!”
“Э-э, что?..”
“Нам король диктует путь,
Как тела нам завернуть,
Ходим мы с петлей на шее
И не страшно нам ничуть!”
На миг Раймон ощутил себя как там, с сестрой. Словно мысли наткнулись на стену и размазались по ней ровным слоем. Хорошо хоть, дети уже расходились, и можно было корчить любую рожу, хоть деревенского дурачка, хоть той стены. К тому же,
“Я хотела пофорсить -
Бело платье поносить.
А король-то очень прост,
Наступил на белый хвост!”
“Хватит! Понял я, понял. Почти”.
По частушкам получалось, что король приказал всем ходить голыми. Или хотя бы полуодетыми, но скорее – голыми.. Раймон попытался представить тронный зал и вздрогнул. Нет, фрейлины – это ещё ничего, хотя и не все, но Саффолк? Кромвель?..
“Но зачем?!”
Впрочем, петля на шее намекала и на это, и вопрос сразу менялся на “почему”. Его Величество, как и дьявол, крылся в мелочах.
Раймон со вздохом поднялся и зашагал от костра прочь, туда, где, по его прикидкам, обретался Роб Бойд, разукрашенный татуировками как дерево – кольцами. По всему выходило, что надо бы поговорить о разном. Возможно даже о том, каково будет жить в стране без короля. Или, упаси Господь, с новым королём. Или, свят-свят, регентом.
Господь, конечно, в последние месяцы поминался исключительно всуе, но в этот момент искреннее обращение казалось правильным и естественным. Тот Господь, единственный из всех, в игры престолов, кажется, не играл.
За спиной в пламени костра плавились и исчезали витражи, горели бревенчатые стены истории, которую Раймон уже забыл, но которую точно когда-то уже проживал.

15 мая 1535 г. Леса в окрестностях Бакхерст-Хилл

Солнце еще только собиралось выглянуть на остывшее за ночь небо, когда поляну, укрытую густыми белесыми клубами тумана, выбрался из кустарника крепкий бородатый мужчина. За спиной, спрятанный от посторонних глаз, таился резной посох, а за пазухой истекал последними каплями еще теплый заяц, попавший в спрятанные в зарослях силки.
- С чего б туману взяться, - недовольно бубнил он, - николи не было, завсегда ветром сдувало.
Будто услышав его, порыв ветра разорвал стену тумана впереди, показывая вершины двух широких белых шатров, и четырех поменьше - ярко-синих, желтых и красных. Выходило, что место некромаг Тамон Преквор, урожденный Карлом Кларком, нареченный Птах-асесом, для дел своих и дел Инпу, нашел правильно. Место, где уже правит визирь Третьего Нома, где бродячие артисты привлекают многое множество душ любопытных людей, требовало освящения жертвой и установки маяка-якоря.
- Себихос! - негромко позвал Птах-асес своего подручного, расторопностью не отличавшегося, зато - непревзойденного мечника и борца. - Неси алтарь-то!
Предвкушение силы, дара великого Инпу, будоражило, Птах-асеса потряхивало, руки дрожали, и потому алтарь - бронзовая чаша-жертвенник с головой Псоглавца - в жирную, сырую землю вошел криво. Но стоял прочно, и возлитое в него масло зря не пролилось.
Птах-асес воздел руки и глубоко вздохнул. Творя призыв, спешить не стоит. Нужны спокойствие, умиротворение и боголепие. И даже шуршавший в кустах Пен-пи, второй подручный, не мог этому помешать.

Солнце еще только собиралось выглянуть на остывшее за ночь небо, когда Роб блаженно-счастливым свистом согнал с округи туман, перебудив лошадей. Цирковых разбудить было сложно - после представления и непременной пьянки они спали непробудно.
- Вставай, сын мой, - бесцеремонно растолкал он Раймона. - Медведь приснится. Тут поблизости есть дивное гнездо гравейров, надо бы в гости наведаться. А то пузо отрастишь, не дай Господь.
Господь Робу за ночь не только свёл татуировки с запястьев, но и отрастил короткую косицу, которую тот внезапным кокетливым жестом накручивал на палец.
- Не хочу гравейров, - капризно отозвался Раймон, не открывая глаз. - В этой странной новой жизни гравейры утратили, как сказал бы поэт, интересность и всяческий sentiment de nouveauté. Давай лучше, не знаю, найдём вот жену Рольфа. Почившую и упокоившуюся, кажется, в наполовину сломанном Рочфорде. И тоже украдём. И оживим.
- Чего утратили?.. Ай, не важно. Вставай, говорю. Нутром чую, будет coiseachd inntinneach.
Роб еще раз встряхнул его, прихлопнул сверху кольчугой и снова присвистнул, выглянув из двери фургона. Раймон только вздохнул. С той ночи, когда у Бойда пропали татуировки, его жизнелюбивости мог позавидовать даже... нет, сравнения в голову не лезли, даже когда с неё слезла кольчуга.
- Между прочим, во сне почти написал трактат о причинах того, почему морочники, вопреки общему мнению, не любят изменений. Казалось бы, мы ими живём, мы их создаём - но нет, напротив. Я думаю, это оттого, что морочник сам по себе внутри текуч, как... нет, сравнения не лезут. Volatile, в общем, и поэтому нуждается во внешних якорях. Но теперь мне кажется, что нечто подобное уже есть в орденской библиотеке под каким-то жутко скучным названием. А, впрочем, может и нет. Я уж точно наверняка не скажу. Всегда считал, что пока не магистр, в библиотеки ходить рано, а потом - поздно.
- В каждом сне есть крупицы истины, - а еще Роб будто вернулся лет на цать назад, потому как заглянул Раймону в ухо, за веко и в рот, проверяя, здоров ли. - В них могучая сила. Маги и ученые не первый год ломают над морочниками головы, но поняли только одно. Психи вы. Уцепился за мороки, как эммину юбку. А ведь какие factiones проё... ай, не маленький же... просираешь! Ну же, - продолжал он, увлекая Раймона по едва заметной тропке между кустов, с которых брызгало холодной росой. - При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы сами маринуются.
Туман, меж тем, густел. Он лип к ногам Бойда ласковой сукой, вился к рукам, шипел оседающей влагой. Туман складывался в причудливые фигуры, обманывающие зрение не хуже мороков - сутулый человек, крупный зверь, рыхлый куст, рыбина, непонятная сутулая тварь размером с собаку, но отчего-то на двух лапах...
Выпрыгнувшая из куста тварь ударилась о сгустившийся воздух и сползла на землю. Поднялась, попыталась обойти преграду сначала в одну сторону, потом в другую, отчаянно махая при этом верхними лапами.
- Это и есть твоя шотландско-ругательная "интересная прогулка"? - Поинтересовался Раймон, скептически глядя на рольфова - или ещё какого некромантского - отпрыска. - Пока что выглядит ровно так, как звучало, а не что там по сути. И вообще, если говорить о юбках, то...
О юбках договорить сразу не пришлось: тварь, видимо, отчаявшись, плюнула в него чем-то маленьким и круглым. Кольцом, причём, если Раймону не изменяли глаза, кольцом знакомым и привычным, эмминым.
- Если говорить о юбках, то мне интересно, понимают ли все эти некромаги, разбойники и прочие, что если Эмму забрать совсем, разорвать вот связь, души, прочую поэтическую ерунду, то хуже будет в первую очередь вовсе не мне?
- Ну интересно же, - пробурчал Роб, встряхивая рукой, будто соплю оземь сбивал. - Вон, сушеная макака с тобой разводится. Когда я ещё такое увижу?
Он огляделся, обозрел небо, но то было безмятежно-молочным и туманным. Сухих ворон, прилагавшихся к обезьянам в прошлый раз, Рольф не предусмотрел.
- И кольцо теперь в трёх щёлоках и пяти бренди отмывать, - пробормотал Раймон, рассеянно разглядывая лес. - И вообще... отмывать. Сплошные расходы, потери и прочее такое.
Умертвие, меж тем, направилось к ближайшему дубу и страстно его облапило. Роб был готов поклясться, что сделало оно это радостно, точно всю не-жизнь ждало, когда можно будет облобызаться с деревом. Морочники, хоть и были психами, общение с мертвяками облегчали и упрощали.
- Она говорила, что ждёт тебя, - отстраненно заметил Роб, глядя на изумруд, на ломаные линии кольца, на мышь-полевку, тянущую к нему лапку. - Но... Быть может, тебе лучше заказать новое кольцо? Ну, знаешь, все эти наведенные проклятья, сцепленные маяки, нежелательные беременности...

Раймон скривился, размышляя, то ли дать магистру в ухо, то ли и так сойдёт.
"Ещё бы спросил, чем Эмму после Рольфа отмывать, потому что, дескать, честные рыцари давно перевелись".
От раздумий отвлекла мышь. Несчастное животное, только коснувшись колечка, дёрнулось и издохло, роняя из пасти капли густой, почти чёрной крови.
- Да, лучше новое. Есть пара мыслей...
Договорить снова не дали. Земля под дорожкой и вокруг проваливалась, открывая лакуны, из которых наружу полезло всякое гулеобразное разной степени готовности. Словно местная нежить ненавидела, когда при ней разговаривали. Или не вообще, а конкретно когда говорил вот Раймон. Это стоило запомнить отдельно и донести Рольфу лично, за некуртуазность.
- Есть пара мыслей о том, какое именно, потому что... кстати. Как специалист по древности: а какие жертвы приносили той, четвёртой? Ну, которую в Бермондси жечь пытались?
- Да на кой она тут нужна?
Когда из-под ног начинали лезть гули на разных стадиях развития, первое, что всегда делал Роб - поминал по матушке их батюшку. Второе - на бегу ставил щит. Этот раз исключением не стал, разве что в крайне увлекательный бег он прихватил Раймона. Во время бега было проще отбиваться от противников, превосходящих числом. Отбежал, развернулся, ударил. Роб предпочитал это делать в рукопашной, но Раймон - жёг, всё что двигалось. Вот и приходилось держать щит, матерясь в мыслях, ибо жжёной мертвечиной воняло так, что хотелось повеситься не только Робу, но и всему лесу вокруг. Который упорно оставался за спиной, тропкой выводя к просвету поляны.
- Тебе не кажется, что нас загоняют?
Лысые культисты, не по погоде одетые в белые фартуки вместо штанов, творящие замудрённый ритуал на поляне, куда вывалились михаилиты, нападения их туманного леса не ожидали, но заслон небольшой поставили, и сейчас два караульных растерянно вскочили, схватившись за оружие. Растерянности им добавляла еще и угнездившаяся на бревне в отдалении Эмма в сопровождении уже знакомого поддельного Раймона. Эмма, как это и было ей положено, изучала творящееся с отстранённым, невозмутимым любопытством, и Роб придержал своего поспешливого воспитанника за руку, глядя на здоровяков в добротных кирасах, вооруженных неприятного вида кривыми клинками.
Сзади слышалось кряхтение и пыхтение оставшихся семи гулей, вознамерившихся обязательно догнать, порвать и сожрать.
- Привет, солнышко! - Раймон выдрал руку и помахал Эмме, заодно разминая пальцы.
- У тебя жар? - Изумлённо спросило солнышко, и Раймон умилённо хмыкнул.
- Ничего себе, оно ещё и разговаривает. Ну, хоть лоб щупать не лезет... слушай, Циркон, а если убивать нельзя, то что, собственно, с этим твоим интересным делать? Тем более что оно становится всё больше и всё интереснее.
Жрец, вымазанный собачьей кровью, продолжал гнусавить над вычерченным по земле анкхом, но петь ему явно оставалось недолго - ритуал близился к завершению. Оставалось понять, что за ритуал, для кого ритуал, зачем ритуал... почему загоняли к ритуалу.
- Инквизицию проводить, - задумчиво ответил Циркон, поднимая с дорожки тщательно отполированный кошачий глаз. - В соответствии с Уставом и, мать его, еще одним Уставом. Новым. Что-то мне очень хочется узнать, зачем таких Эмм делают, кто эти ребята в белых юбках и что тут происходит.
Раймон пожал плечами. Ответов на настолько интересные вопросы у него не было, зато кое-какие мысли имелись: уж очень не складывалась эта вот полянка в цельную картину. Слишком ценными выглядели вот эти разумные, говорящие, реагирующие, явно любовно выращенные и тщательно обученные копии, чтобы подставлять под мечи вот так походя. А если что-то не складывается, значит... значит, оставалось набрать в грудь побольше воздуха вместе с искренним отвращением ко всему неправильному, искажённому, извращённому.
- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica et non solum, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi, eradicare et effugare a Dei Ecclesia, ab animabus ad imaginem Dei conditis ac pretioso divini Agni sanguine redemptis...
Рядом, почти в унисон, но более непонятно, недовольно выражался Циркон.
- Gnathaichean nàraichte, necromages, gus am bi a’ ghràineag naomh a’ tachdadh ort!
Оторопевшие от такого представления парни в кирасах и подручные жреца таращили глаза, и даже жрец, кажется, запнулся. Не удивились только гули, довольно долго бежавшие к полянке. Экзорцизм их не впечатлил, шотландскую речь они не понимали, поэтому с разгона напрыгнули, стекли по воздушному щиту и отползли назад, явно намереваясь напрыгнуть снова.
- Да будет так! - Торжественно провозгласил жрец, воздев посох и линии рисунка вспыхнули золотом, чтобы тут же погаснуть. - Что вы замерли, олухи? Хватай их!
- Non ultra audeas, serpens callidissime, decipere humanum genus...
Солнышко красиво, по манускриптам, корёжилась у бревна, солнышков Раймон суетился вокруг, пытался оттащить её подальше - и это было почти мило, только глупо, потому что туман густел вокруг, твердел, пока не вырос вокруг обоих сверкающей ледяной глыбой.
"Хорошо быть архимагом".
Жрец вскинул палку, собираясь ответить - и с воем рухнул, хватаясь за пробитое стрелой колено. Раймон бросил арбалет и потянул меч, поджигая излишне ретивого гуля. Нежить горела охотно, ярко - после экзорцизмов огонь всегда шёл особенно хорошо. Дальше смотреть на поляну ему стало некогда, но - там оставался Циркон. На двоих наёмников в кирасах. Судя по звукам, этого вполне хватало.
- Dia dhuit!
Бронированный культист прыгнул, махнул левой рукой и в ней блеснула кривая херня, сходившая верзиле за меч. Короткий удар. Роб отскочил, клинок скользнул по его мечу. Верзила отбил острие, и сразу, на полусогнутых ударил, целясь в голову. Едва успев парировать удар, Роб пригнулся, давая дорогу блискавке Раймона. Культист налетел на неё, фыркнул от сажи, ударил вблизи с полуоборота. Циркон уклонился, увернувшись рядом с ним. Развернулся еще раз, сделал быстрый финт и выпад. Противник отскочил - и напоролся на удар снизу, через бедро и пах. Верзила не крикнул, упал на колено и на бок, выпустив свой серп, впился обеими руками в рассеченное бедро. Кровь толчками запульсировала между пальцами, но Роб на это уже не смотрел, поворачиваясь к смертно побледневшему напарнику здоровяка. Тот был помельче, поувертливее, умудрился зацепить щёку и ухо, но итог короткой схватки был тот же.
- Ну интересно же, нет? - Снова вопросил Роб, вытирая меч о юбчонку верзилы.
- Да и не говори, - проворчал Раймон, дожигая последнего гуля. Повернулся, нехорошо глянул на помощников жреца.
Один из них скорчился на земле поодаль и смотрел так испуганно, что его хотелось пристрелить исключительно на общих основаниях. Вот второй... второй склонился над своим начальником, приложив ладони к его ноге над раной. Окровавленный болт валялся рядом. Раймон хмыкнул и подобрал арбалет. Без усилия натянул тетиву, вложил новую стрелу в ложе.
- Ну а теперь что делать?
- Снимать штаны и бегать, - поделился народной шотландской мудростью Бойд, направляясь к жрецам. - Этого свяжем. Этот... Ну ты видел, как он на меня подло напал?!
Жрец-целитель и тот, что скорчился, вздохнули в последний раз и умерли.
- С кого снимать? - голосом Рольфа де Манвиля поинтересовалось небо, и на поляну приземлилось нечто. Пожалуй, более всего это походило на нетопыря и женщину одновременно. Черное продолговатое тело, миловидное женское личико на длинной шее, покрытой чешуёй, перепончатые крылья. - Джентльмены, рад вас видеть. Отчего ж не зашли на ужин? Побеседовали бы, на охоту сходили.

- А мы разве не на охоте, что ли?! - Изумился Раймон, жалея, что морда у этого нечто была не Рольфова, и бить её было незачем, всё равно не почувствует. - Самая что ни на есть охота. Сейчас вот ещё бревнышко запалим, пожарим Эмму и будем травить байки вокруг костра. Вина мало, конечно, но наверное хватит.
Бойд, связывающий стонущего жреца, в голос хмыкнул.
- А что, сэр Рольф, как насчет выйти в своём теле, вывести настоящую Эмму, честно получить по морде и снова уйти? Воспитывать Харпера, скажем.
Химера фыркнула и отряхнулась.
- А зачем? - Поинтересовался Рольф, оглядываясь на него. - Харпера воспитывать? Это, магистр, занятие бесполезное и заведомо провальное. Знаете ли, нынешние юноши совершенно разучились жить. Взять к примеру этого вашего воспитанника. Фламберг, кажется? А выйти я не могу, поскольку нахожусь не в поместье. Впрочем, если вы желаете назначить поединок, то к вашим услугам. И к вашим, юноша.
Раймон, которого в его двадцать шесть юношей не называл даже Роб, мысленно сравнился с Харпером и мысленно же кивнул. Жизнь и правда получалась какая-то неловкая, надо было исправляться. Учиться у мастеров. Глянув на ледяную глыбу, уже начинавшую истекать слезами, он пожал плечами.
- По поединкам в этой странной англо-шотландской семье - брат Эммы. Дик, конечно, очень, очень разочарован... а разочарованный лорд Грей - это страшно. Будет так занудствовать, что вы сами с башни прыгнете. Не искушайте его поединками, пожалуйста, мир этого не переживёт. К слову, Роб, а что там кроты и прочая живность? Не собирается же оно при нас хватать глыбу и улетать.
- Писк, тьфу, оно глыбу упырём хватать будет, - Роб по-мышиному наклонил голову и взвалил жреца на плечо. - Mo leannan, забери нас. Я нагулялся.

РАЙМОН И ЭММА ДЕ ТРИ

17 мая 1535 г. , Вудфорт.

Экзорцизм - это могло бы быть легко. Можно отвернуться и отдать всё на откуп Фламбергу, который после медитации и молитв скорее походил на воплощение архангела Михаила, чем на человека. Тогда перед глазами корчилась бы в земляных кандалах не Эмма, а просто одержимая женщина, нуждающаяся в помощи. Тогда ожоги на её коже не ощущались бы, словно свои, запястья и лодыжки не ломило бы от корчей, можно было бы утешаться - ха! - тем, что кольцо почти не отзывается, а, значит, Эмма - она где-то там и почти ничего не чувствует, разве что знает, что происходит. Знает, только, наверное, не понимает, почему и за что.
И там, на поляне, тоже не поняла бы, наверное, не удержи тогда Роб за плечо.
В общем, многое можно было, но Раймон, отзываясь на Фламберга, так не сделал, потому что экзорцизм, как известно, очищает и экзорциста, пусть он уже очистился и медитацией, и молитвой. Потому что тут рисковать было нельзя.
Говорить, к счастью, тоже было не обязательно. Второй экзорцист требовался только для того, чтобы подстраховать первого, если что, но Роба, у которого елей чуть из ушей не лился, подстраховывать не требовалось, да и демон оказался на удивление сговорчивым и непротиворечивым. И говорил на удивление много правды.
"Всегда бы так. Только - с кем-нибудь другим, пожалуйста".
- Imperat tibi Martyrum sanguis... - начал Роб. - ac pia Sanctorum et Sanctarum...
Раймон начал двигаться, пока он ещё договаривал, потому что знал, что последует. Слова демона, обронённые то ли от отчаяния, то ли по-глупости, требовали завершить экзорцизм как можно скорее. Правда там или нет - таким не рискуют. Не рискуют - и опрокидывают кувшин святой воды, обжигая кожу в те полсекунды, пока демон ещё не вылетел из тела, не выдержав муки.
Сорвав с себя одеяние, Раймон завернул в него Эмму и легко поднял на руки - оковы расползлись грязью, стоило демону оказаться в кувшине. В соседней комнате - первой комнате, потому что было их в хижине всего две - ждала лежанка, заранее укрытая мягкими шкурами.
Рольфа определённо пора было кончать. И не вот этим игровым многоходовым планом с ярмаркой - уже брошенной, - не Грейстоком и его брухой - ещё движущимися по доске на инерции, - не сказками и побасенками, а - всерьёз. И если бы не Эмма, то кончать Рольфа надо было бы исключительно вот за это всерьёз. Если бы не Эмма и если бы не Эмма именно так.
"Так?"
Раймон присел на край кровати и устало потёр глаза. День блужданий по леску и вокруг, вечер молитвы... да что там, ерунда. Вот напряжение последних двух дней, пока богини - дожил же, - и авалонские жрицы, - кошмар, но уже почти привычный, - и Роб - невысказанное спасибо за всё сразу, - лечили оспу, бирмингемскую лихорадку, изгоняли пятна с тонких оболочек. Сам он тогда не мог сделать ничего. Тогда. А теперь?
Рольф, Алетта, почившая жена, Розали, затесавшийся между всем Харпер... Не хотелось даже притворятся хорошим игроком в шахматы, пусть это было и не вполне честно. Но даже мысль о кончине Рольфе сейчас казалась туманной, морочной, не связанной с миром как он есть.
- Дай ожоги погляжу, - Роб уже выпутался из облачения и вошёл в комнату, потягиваясь. - Проклятье, тошнит-то как! Тебе поспать бы, сын мой. Давай неистовая тебя в Портенкросс проводит, а? Отоспишься, поешь луковый суп с пирожками, в море камешки покидаешь. Впрочем, хер ты на это согласишься. Но уходить тебе надо. Забирать Эмму, этих твоих клыкастых tolla-thonen, и ехать. Тут скоро станет очень жарко, и я не хочу тобой рисковать.
"Дожил".
Впрочем, даже эта мысль была ленивой, мимоходной, потому что понятно: не от недоверия или желания избавиться, да и...
Раймон кивнул.
- Незачем показывать королю Эмму. А то ещё сочтёт обещанной ведьмой за отсутствием прочих - и сажай потом шурина на престол. Да и меня Его Величество может вспомнить, с того же Бермондси, а я, боюсь, сейчас не силён в расшаркиваниях. Так что да, заберу Эмму... про клыкастых надо ещё подумать, брать, отсылать или оставлять, чтобы учились играть в шахматы. Что с ними, что без, есть у меня пара мыслей, но пока что - всё пар. Надо хотя бы отоспаться. Но к слову о короле и этой твоей Розали...
Имя отзывалось странно. Нет, он, конечно, и знал мифы, и слышал это всё, и не раз, но - не то. Чего-то ещё не хватало в этой картинке, чтобы имя отзывалось вот так гулко. Раймон тряхнул головой. Определённо надо было выспаться.
- К слову о Розали. Мне в Портенкросс пока что - только пока что - рано, но как насчёт пригласить туда Вихря?

Роб недовольно дёрнул углом рта.
- Она не моя. И про Вихря - думал. Я Джерри еще после той башни советовал уйти в Лэйби, всё равно ему завещано. Но сколько я знаю эту женщину - она методична и педантична. Стоит только вспомнить, как пилила за неправильно поставленные сапоги! Поэтому, до тебя и Джерри она доберется после Ранульфа. А меня она пока не тронет. Да даже если и... Ну что Розали может сделать со мной такого, чего не делала неистовая длинными вечерами?
Под его руками ожоги с кожи Эммы бледнели и стирались, а Роб улыбался почти беспечно.
- И ты знаешь, что твоих оболтусов я терплю ровно потому, что они - твои.
- Терпишь же, значит, и ещё потерпишь, - безжалосто заметил Раймон. - Только не разрешай им кусать фрейлин, которые со свитой приедут, а то отравятся ещё. Или можно отправить в Портенкросс. Главное - не в резиденцию, проку от них там... но это всё мелочи, детали. Скажи лучше, на кой не твоей Розали Харпер? Мне в голову лезут исключительно неприятные мысли, но, возможно, это потому, что я плохо понимаю в мерлинах.
О мерлинах Роб выразился кратко, ёмко и матерно. Половина слов при этом были совершенно непроизносимы.
- Три варианта. Первый - легенду о чародейке Вивиане и старом Талиесине помнишь? Оно. Второй, совмещенный с первым - хочет таким образом добраться до Викки. Третий - с комиссаром удобнее по ковенам мотаться. Что, конечно, сомнительно. И знаешь, я сейчас подумал, что еще и Дик Фицалан под ударом.
- Бедная ведьма. Надо послать ему новый арапник, или два, как запоздалый свадебный подарок. На тот случай, если он не заговорит Розали до смерти, конечно, - Раймон рассеянно потёр подбородок, пожал плечами, устраиваясь поближе к Эмме, так, чтобы касаться её бедром. Вздохнул. - Но предупредить его, конечно, стоит. И всё же, мерлины, мерлины... Мерлин по легендам - это же проводник, так? Знаешь, что бы я сделал, не будучи ведьмой, но будучи записным поганцем, повёрнутым на мести? Взял бы вот такого мерлина и превратил в воронку, через которую мета-силы мира сливаются... куда-то, мало ли пустот в мироздании. Не торопясь так. Сначала незаметно, потом побыстрее. А потом - о, потом открывается целая куча интересных вариантов, если не приходится думать обо всех этих богах.
- Херовая из тебя ведьма, сын мой. Надо было теми кустами розовыми - да по заднице. Но, - Роб улыбнулся. - Оно будет работать. Если подумать, то мы жалкой культистке уделяем слишком много внимания. Жёны приревнуют. Меня сейчас больше волнует Эмма. Она здорова телесно, ничего не мешает встать и пойти. Однако - увы. Можешь отоварить меня в ухо, но Фицаланы - чокнутые.
Раймон только улыбнулся.
- Сказано специалистом... магистром.
Обижаться на херовую ведьму не стоило - правда. А вот на то, что дилетантсво про ведьм походя отбросили - справедливо, - и при этом переключили на полностью равное дилетанство, в котором Роб точно так же разбирался гораздо лучше... на гораздо более значимое дилетанство. Не глобально - лично. Впрочем, обижаться всё равно - не стоило. Справедливо.
- Сам ведь видишь, она и здесь, и не здесь. Буду вытаскивать.
Что бы Бойд не говорил, Эмма занимала его мысли далеко не в первую очередь: магистр кивнул, замолчал и в незатейливом мотивчике, который он принялся насвистывать, отчетливо угадывалось "Розали, я куплю тебе на кладбище земли. Розали..."
Раймон терпеливо ждал.
- Не люблю фигуры отдавать, - наконец, проговорил Роб. - Но если играешь сразу на нескольких досках, неизбежно проворонишь кого-то. Слишком многое надо успеть - не потерять тебя, сохранить жену, не проворонить Фицалана, самому голову на плечах удержать. Знаешь, ведь я нынче свободен. Отпустила.
Он подтянул рукава и невероятное множество своих браслетов, демонстрируя руки без татуировок.
- Ого, - Раймон поднялся и подхватил со столика так и не пригодившийся вчера ром. Поднял кружку, салютуя. - Поздравляю. Искренне и от души. Вот чёрт, теперь же придётся выкидывать все планы убийства этой мачехи... эх. Ладно, всё равно от них одна морока была, головоломные, жуть! Но мачехи или нет, сдаётся мне, стоит подумать не о потере своих... фигур - это, как ты и говоришь, неизбежно, - а о том, чтобы поснимать чужие. Мне нужно... наверное, несколько дней, а потом?
- А потом тебе нужно будет отдохнуть, tolla-thone. А мне - поговорить по душам с Армстронгом, потом - наведаться в Ковентри, тамошние культисты из ковена Розали. И у них была кровь Эвана. Как знать, может отлили самую малость про запас? В промежутке можем спустить с де Манвиля-старшего шкуру. Инквизиция мы или кто? Затем - собрать полковников, но это уже рутина. Хотя эта побродяжка из Бермондси, она же дочка Локи... Я говорил, что она ездит на Гарольде Брайнсе верхом, при этом Брайнс выглядит как ебучий железный паук? Нет? Сообщаю. А еще она хочет навестить Кранмера. Что ещё? Ах да, бал молодых рыцарей. Традиционно вас всех туда волочёт Тракт. То есть, я. И, - Роб расплылся в ехидной улыбке. - Раймон, почему - этой? Ты надеешься, что у тебя будет еще одна мачеха? У меня возраст не тот, чтоб жён по прихотям сыновей менять.
"Хм, а и правда, почему - этой? Ну и оговорки. И правда надо больше сна и меньше рольфов. Или это ещё то, сестринское так отзывается? Вот дьявольщина, и как же некстати".
- Пока моя лошадь объедала розовые кусты, - с достоинством сообщил Раймон, - я иногда даже учился. И могу сказать, что с метафизической точки зрения, согласно трактатам, ты женат сразу на четырёх, а всё вон то про сестёр и разные роды - это человеческие придумки и антропоцентризм. Правда, можно утешиться тем, что если всё это - лишь аспекты чего-то единого... Бога, то, конечно, мачеха всё равно одна, но мне упорно кажется, что это ещё больший антропоцентризм, поэтому сойдёмся на четырёх.
Выдохнув, он поставил кружку обратно на стол и повёл плечами, разминая. Образование идеально годилось для того, чтобы выдать гору чуши, но так, чтобы звучало убедительно и солидно.
- И в одном ты не прав. Эти несколько дней - они и будут отдыхом, уж поверь. Может, и к этим планам успею.
- Múchadh is bá ort, - пробурчал Роб, покосившись на ром. - Я стараюсь об этом не думать. А ты всем своим образованием, да с размаху! Но от компании не откажусь. Заодно и упырей своих заберешь.

- У самого так то оборотень по поместью бегает, то Леночка, поди ещё разбери, что хуже, а тут - умные, чистенькие, воспитанные упыри мешают, - миролюбиво отозвался Раймон, прикинул, не стоит ли швырнуть бутылку в очаг, и решил, что нет, не стоит. - И вообще.
И вообще, всё это тоже было не о том. Не о важном. Не о том, что ауру чистили авалонские жрицы под звонкое пение реки. Не о том, что лечили Эмму языческие богини и магистр михаилитов. Не о том, что даже на экзорцизме он, Раймон, играл роль запасной скрипки. Не о том, что, наверное, стоило уступить дорогу и сейчас: вызвать Дика Фицалана - признавшего брак и звавшего на свадьбу, - попросить Немайн привести орденских медиумов, специалистов по путям душ. Попросить тех же жриц, тех же богинь, которые тоже понимали в этом - вспомнить собственный авалонский опыт! - куда больше всяких дилетантов, которых помнили не за учёбу, а за то, что лошадь портила розовые кусты.
Не о том, что возможно это всё - лишь гордыня, которая, как и на поляне, только убьёт Эмму так же верно, как убила бы молния на поляне - молния, от которой её спас другой. Целительство, знания, пути духа - да что там, даже простую охоту на культистов он провалил бы катастрофически, будь его воля. А теперь ещё соваться в непонятное, где мороки скорее помешают, чем помогут, потому что они - вовсе не про дух.
Раймон покачал головой, глядя в маленькое окошко. За мутной плёнкой пузыря снова шёл дождь, и, судя по клубящимся тучам, прекращаться в ближайшее время не собирался. Возможно - в ближайшие дни.
"Конечно, попросить помощь можно и потом, да только есть ли у Эммы это потом? Да, демона больше нет, но инерция - инерция и вектор должны остаться. Нет, если просить, то сейчас. Так почему нет?"
- Да потому что чую - не нужны тут дороги душ, только хуже будет, - пробурчал он себе под нос. - Не нужны собиратели душ, потому что кто знает, что они там насобирают. Не нужны медиумы, потому что чёрта с два Эмма за ними пойдёт, а я там тех ещё дел наворочу. Нет, если не годится ни то, ни другое, ни третье, надо четвёртое, и есть у меня кое-какие мысли на этот счёт.
Было решение, были средства. Если, конечно, Раймон рассчитал верно, и если бы его рассчётам в последнее время можно было верить, и если это говорила не гордыня.
"И всё бы ничего, - заключил Раймон уже мысленно. - Если бы ставкой в этой игре была не Эмма. Так что будь уж любезен, не ошибись хотя бы на этот раз".

РОБЕРТ БОЙД

17 мая 1535 г. , Вудфорт.

- Восюлиск, - воодушевленно вещал староста, размахивая руками. - Как есть, восюлиск. Такой весь пыльный, хвост от яшперицы и когти, что серп. Набежал, пожрал коров - и убёг. И мы по милости евойной состу... стосуществовать не могём, потому как коров нет.
Староста деревни под названием Вудфорт, где пришлось найти приют, вещал уже добрый час. Воодушевленный, что с ним пьет михаилит, да еще и цельный магистр, толстый и крепкий Остин Флинн повествовал о толпах жабдаров, которые были честнее здешнего помещика, о стрыгах, мавках, зыбочниках, лоскотухах, оплетаях и болотных чертях, в изобилии водившихся в округе. К исходу часа он добрался до василисков, и Робу стало интересно, когда дело дойдёт до драконов. Наверное, потому и не уходил в домик на окраине, где они осели с Раймоном. События последних дней требовали осмысления, упорядочивания и стрижки. От косицы Роб избавился сразу же, как смог добраться до цирюльника. Она путалась в кольчуге, натирала шею и делала его каким-то возмутительно свободным и счастливым. Привыкнув за жалкие несколько месяцев носить ярмо и обзывать неистовую госпожой, Роб теперь решительно не понимал, чем её упрекать. Конечно, упрёки семейной жизни только мешали, но признавать самому себе, что характер на редкость поганый, было сложно.
- А этот... сынок хозяйский, хряк жирный, - продолжал староста, отхлебнув из кружки, - нос до неба, явился и говорит, что, мол, не забывайте, холопы, кому тут подчиняться следовает, кто, говорит, тут хозяин. На севера он, вишь, хотит. К паломникам. И чтоб с людьми. А как по мне, на северах не ыкспендиция, а поход на жальник. Бурдель на колёсиках. Так значит, манихея эта, которая восюлиск, на него и нарычала, господин магистр. Он и сбледнул с лица.
На северах обретался Дик Фицалан, не подозревающий, что его сестра лежит на лугах Немайн, сгорая в бирмингемской лихорадке. В тот день Рольф де Манвиль отдал тело Эммы, в нем демона, оспу и лихорадку, а душа девочки бродила где-то далеко, и Дику об этом было знать решительно незачем. Конечно, он мог быть полезен, мог вывести свою сестру из сумрака посмертия, но этого не хотел Раймон. Значит, такие сведения только взволновали бы Фицалана, сбили с настроя, и илот Бадб просто сгинул бы у фоморов. Этого не хотел уже Роб. Ричард Фицалан был полезен, как его ни крути. И характер у него тоже был поганый. Впрочем, важным было не это. Дик понимал, что является важным, и вовремя передавал массу сведений, которые следовало как-то обмыслить и использовать. Так Роб узнал о походе названной дочери ебучего Локи, мелкой Дженни, в королевский дворец. За образцами, сокровищницей Кранмера и местом на шахматной доске. Соплячки против него еще не играли, и это казалось любопытным настолько, что почти хотелось уступить ей ход.
- А то еще ваш Рысь проезжал тут. Тараканов взялся выводить. Запросил двести золотом, а тараканы мелкие, ну что твоя блоха. Я и отказал. Так и так, говорю, господин Рысь, это ж тараканцы, а не монстра с зубьями. Так он пошептал, вылил каку-то вонючку, и уехал. А тараканы как опара попёрли. Да крупные такие, с овцу. Так сынишка мой самолично Рыся ентого поганого догонял и двести золотом платил! И поныне еще кой-где тараканище пробежит, господин магистр!
Покойный Рысь тоже требовал, чтобы его старый друг-магистр отомстил Армстронгу за пятнистого котика. Бедолага слишком любил удовольствия жизни и привилегии Ордена, и вряд ли обрадовался, когда Армстронг избавился от него.
Армстронг... Друидов отпрыск, втемяшивший в голову, что Роб несёт вместе с Ренессансом разрушение миру. Любопытно, был ли он в самом деле членом этого клана и знал ли лэрд Мангертон именно этого своего родича? Или же, просто - "Сильная Рука"? Прозвище, свидетельствующее о властности, уме и умении всё это применять? Так или иначе, но Армстронг и его химеры слишком долго ждали своего часа.
Равно, как и Рольф де Манвиль.
- А вот я слыхал, господин магистр, что у михаилитов по три меча. Один для тварей, один для злых людей, а еще один... Вот я интересуюсь, для чего еще один? А, господин магистр?
- Для хороших людей, добропочтенный Флинн.
Необходимость поддерживать разговор слегка сбивала с мысли. Рольф де Манвиль играл на своей доске - ни на поле грейстоковцев, ни за преисподнюю, на за короля. Некромаг, силой сравнимый разве что с Филином - и сам за себя. Не укради он Эмму, Роб даже поаплодировал бы. Но теперь радоваться успехам комиссарского тестя не приходилось - Раймон жаждал его голову, на что имел полное право. А уж если учесть, что впервые за долгое время Раймон оживился и хоть что-то жаждал, то Роб был готов подержать сэра Рольфа, чтоб не дёргался, пока дитя натешится.
И всё же, мысли возвращались к собственной свободе. Смирившись с оковами, Роб и не помышлял, что Бадб однажды по доброй воле отпустит его. Она хотела его и в посмертии, хотела гарантий, но теперь их не было. Кому будет принадлежать Роберт Бойд, магистр Циркон, когда умрёт? Христу? Котлу в преисподней? Призрачному воинству в стенах резиденции? Неистовой? Открывалось слишком много путей, но - вот парадокс! - Роб их теперь не хотел. Потому что мог выбирать и свой выбор сделал. Выбор, отрицающий логику и разум. Бадб.
Он мог взять любую. Не считая себя красавцем, трезво осознавая, что в зеркале видит шотландского головореза, но никак не миловидного рыцаря - дамского угодника, Роб понимал: девочки всегда чего-то находили в нём, и захоти он - рядом окажется самая красивая и плодовитая из девиц. Возможно, еще и самая родовитая. Детей он хотел много, чего уж. Но выбирал Бадб. Тоже самую-самую, но из богинь. Несведущий удивился бы таким раздумьям, но жить с небожительницей было ежедневным, тяжелым трудом. Как рассказать о том, что жена, с которой ты делишь ложе прямо сейчас, не только в твоих обьятьях, но и где-то еще? Точнее - много, где еще? Как описать одежду - часть богини, и когда ты её раздеваешь, то будто апельсин чистишь, снимая с мякоти кожуру. Но кто сказал, что апельсину нравится, когда с него сдирают кожу?
Возможно, Роб слишком много думал, и потому - надумывал. Нужно было отмахнуться от этих мыслей и просто жить, радуясь свободе, жене и свежему ветру. А еще встать, допить отвар и пойти поискать этого странного василиска, который жрал коров, а не людей, а еще и хозяйских сынков выслушивал.
Что Роб и сделал. Он дослушал старосту, покивал, допил чёртов тысячелистник. И ушел.
Домой.
К Бадб.

В маленьком крестьянском доме, где земляной пол был засыпан камышом, стены обмазаны навозом и глиной, а возле изгороди блеяла тощая коза, Бадб казалась райской птицей. Скромное платье не могло умалить строгой красоты черт, погасить яркого пламени волос. Неистовую красил даже отсутствующий взгляд. А вот мёд явно мешал. Мёд указывал на то, что у жёнушки какие-то мысли, помноженные на проблемы.
- Mo leannan? Снова мёд?
Роб плюхнулся рядом с ней на лавку, отламывая кусок от ковриги хлеба. В трактире он только пил, и то - травяной отвар, и совсем не ел. В основном, из страха отравиться. Целитель мог вылечить у себя многое, но с подозрительными серыми ошметьями, которые трактирщик выдавал за мясо, даже он справился бы едва.
- Снова мёд, - согласилась Бадб и тряхнула головой, словно прогоняя муху. - Скажи, тебе не кажется, что злодеи нынче пошли какие-то очень наглые? Сэр Рольф этот... а, впрочем, я хотела поговорить не о нём. Шиповничек наш тут намедни в разговоре с неизбывно влюблённым сэром мерлином обронила интересную фразу. Скажи, тебе не кажется странным, что я вовсе не помню, как убивала тех детей? И тем более - как выпивала их души? Когда это за мной вообще такое водилось, даже когда, ну, когда была очень собой?
Хлеб оказался очень коварным продуктом. Роб никогда бы не подумал, что хлеб может так подло напасть куском на горло и напрочь его перекрыть.
- Чего?! - Прохрипел он, прокашлявшись. - Tá tú ag tabhairt dom roinnt seafóid, моя Бадб. С каких пор она перерождается так быстро? Причем тут Харпер? И откуда я могу знать, что там творилось с детьми?! Я это только из легенд и услышал. Мне тогда было пять минут от роду, помнишь? Но души ты не пила никогда, ты больше по мозгам. Сначала выносишь, потом ложкой ешь. И мне надо выпить. Вот дьявольщина!
Слова неистовой в голове укладывались плохо. Возвращение Розали Роб ждал лет через пятнадцать, со смертью детей он смирился, как только понял, что двое были не тростниковы, а Харпер в этой истории вообще был лишний.
Бадб пожала плечами, подавая ему взявшуюся из воздуха кружку, от которой пахло медовым элем.
- Харпер при том, что ему это всё рассказывали. И про Тростника, и про злых богинь, и вот про выпитые души. Но если не я, то - кто?! И, кстати, король хочет привезти её с собой. Сюда. И, возможно, выдать замуж за Рольфа - это к скорости перерождений. Нашла себе тело подходящего возраста. Да ты её видел, там, на венчании Дика.
Если бы Роб запоминал всех девиц, которых видел, то, возможно, не просмотрел бы Розали.
- Те же демоны, что заманили Тростника в пентаграмму, - Циркон пожал плечами, приобнимая Бадб. - Ты, уж прости, милая, не подарок. Скандальная дамочка с дурным характером. Ты в ярости можешь разорвать на части, разрубить чем-нибудь. Огреть поленом. Но души ты употребляешь либо в виде воинской жертвы, либо в виде жертвы. И детей на алтарь тебе не кладут. А медовуху свою сама пей. После таких новостей только тот ром, что привезли контрабандисты в Портенкросс!
Так вот, возможно, он не просмотрел бы Розали и убил бы её прямо на венчании Дика. Тщательно, учитывая все нюансы, не давая лазейки в возрождению или переселению в другое тело. Этим еще предстояло заняться, хотя Робу упорно казалось, что мерлин в этом уравнении совсем лишний. Потому что оголтелая культистка не должна быть рядом со слугой богинь - и точка! Боги, что она могла натворить!
Эль исчез, зато вместо неё на столике появились пузатая бутылка и три кружки. Одна из них неуверенно померцала, словно не была уверена, не исчезнуть ли, но затем решила остаться. Бадб же фыркнула, впрочем, не отказываясь от объятий.
- А если демоны, то какой свиньи на меня за этих детей дулись все эти годы?! Но это всё так завивается и кружится, что толком и не понять. Розали с мерлином - жуть. Розали с Рольфом - вдвойне жуть. Представь, что они могут натворить на пару.

- Потому что мальчики, моя Бадб, взрослеют медленно.
Сочетание Розали с Рольфом было жутким, но не таким, как в случае, когда она манипулирует слабовольным мерлином, подбираясь через него к Бадб. Роб крепче прижал к себе неистовую, Циркон вцепился в кружку с ромом, но выпить так и не смог. После стольких недель трезвости, Роб не намеревался служить зелёному змию снова.
Почему дулся? Потому что. Другого ответа не было. Потому что стыдно признавать, что изменил, сбежал, а она - не отомстила. Что был полным, неизлечимым кретином, да и сейчас является. Подумать только, верить, что черноволосый и рыжеволосый могли родиться от двух блондинов, когда даже в те времена от брака двух зеленых горошин получались только зеленые! Доброй волей пойти в пентакль! Не успей неистовая тогда, в преисподней на одного демона стало бы больше, а пекло Робу не нравилось. Слишком мало порядка. Чем Бадб отличается от пекла, он затруднился бы ответить сходу, но чувства рационально не описывались. Сулейман, которого уже начали называть Великолепным, одному из послов недавно сказал: "Если в море происшествий меня накроет волна, хвала Аллаху, её причал любви будет моим убежищем".
- Она хочет тебя, - Циркон с жадным удовольствием вдохнул запах выпивки. - И меня. Придёт сначала за Раймоном, потом за Джерри. Потом за тобой. Будет ломать медленно, с наслаждением, чтобы я или руки на себя наложил, или к ней приполз. Как бы нам так сделать, чтобы у неё ничего не вышло?
- Могу проклясть её ещё раз, попроще, - Бадб пожала плечами. - Сложно у меня, кажется, не получается, а настроение подходящее.
Дверь скрипнула; на пороге стоял Раймон, стряхивая с волос капли.
- Ну и деревня! Тут разве что василиска с драконом не хватает для полного набора, и единороги какие-то странные... - увидев стол, он осёкся и вскинул бровь. - Ого. Что отмечаем?
- Моя бывшая вроде как выходит замуж за Рольфа де Манвиля, - звучало так дико, что Роб не удержался от улыбки. - И за это моя окончательная хочет её проклясть.
Он прищелкнул пальцами, собирая с Раймона влагу. Воде было место в котелке над огнём, а не на волосах сына. А еще там хотелось бы наблюдать похлёбку с добрым кусом мяса.
В огне очага корчились, сгорая, маленькие Розали.

"Ritual romanum" в руках держать не доводилось уже очень давно. По памяти, на авось проводил Роб экзорцизмы, когда доводилось. А сегодня, глядя на бледную, недвижимую Эмму, взял. И даже прочитал. Затвердил накрепко всё - от дуновения до плевка, через елей и возложение в рот соли. И даже помолился в местной часовне, где уцелела статуя девы Марии. Здешняя Мадонна не была похожа на матушку. Да и домом, как в орденской капелле, не пахло. Напротив, крестьяне сверлили спину любопытными взглядами, точно стоящего на коленях рыцаря не видели. На вкус Роба, картинка была почти романтической, в духе россказней о крестоносцах, клявшихся хранить верность лишь одной - Деве Марии. Роб будто воочию видел, как свет окутывал его золотистым флёром, как тень молитвенно склоненной головы падает на алтарь. Как тонет он в черной шерсти оверкота, отчаянно цепляясь за простое серебряное распятье на груди. Не михаилит - молящийся иоаннит.
Впрочем, Роб и впрямь молился. Матушка, отец, братья и сестра были христианами, и потому не услышали бы его, говори он с ними у священного древа.
Венец стариков – сыновья сыновей, и слава детей – родители их.
Принял ли отец Эвана? Роб отказывался думать, что полуторагодовалый мальчонка был обречен на ад, даже если мать сама отдала его преисподней. Вот и просил теперь он, чтобы отец, мать, братья и сестра помогли ему. Спасти душу сына Роб не мог, но кровь - которая суть дух! - была рядом.
- Хорошо, - скупо одобрил он позже, окинув взглядом комнату, приготовленную к экзорцизму - пустую, засыпанную по периметру толстым слоем соли. - Брат Фламберг, готов ли ты к труду во имя Господа?
Экзорцист должен быть крепок в вере, твёрд духом и не иметь лишних сомнений. Потому как изгнание демона - это духовная война.
- Да и да.
- О-о, - протянула Эмма, - это он всегда готов. И так трудится, и эдак, и в ваннах, и просто так. Труженик!
Циркон вздохнул, возлагая руки. Как искренно он сейчас любил Господа, как верил в Него! Точно снова был юношей перед алтарём, дающим священнический обет.
- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi...
Привычный, давно выученный текст слетал с губ легко. Циркон говорил голосом ниже, чем у Роба, и теперь слышал себя его ушами, будто со стороны: чистый говор, никакого акцента, мурлыканья и бархатистых раскатов. Только святые слова, напоённые верой. Не медь звенящая, не кимвал звучащий - язык человеческий, взывающий к своему Господу.
- Imperat tibi Deus altissimus, cui in magna tua superbia te similem haberi adhuc praesumis; qui omnes homines vult salvos fieri et ad agnitionem veritaris venire. Imperat tibi Deus Pater; imperat tibi Deus Filius; imperat tibi Deus Spiritus Sanctus. Imperat tibi majestas Christi, aeternum Dei Verbum... Как называют тебя, демон?
- А Солнышком! Отвали уже. Иди вон, Рольфа гоняй.
- Как называют тебя, исчадие?
Фламберг сбрызнул святой воды, пятная кожу Эммы ожогами. Нечисть души влекла за собой нечисть тела. Ах, эти умилительные слезинки девственных голубиц, сжигаемых тайными вожделениями, томимых густой монастырской скучищей! Они открывали врата бесам, и теперь оскверненное тело корчилось судорогами. Пожалуй, стоило выставить Фламберга за дверь. Фламберга необходимо было оставить - экзорцизм очищает и экзорциста.
- Ты сам и назвал. Исчедием. Сказал же: отвалите! Этот вон вообще, сам грешил, а теперь ещё и водой поливает, о, ирония, о, сатира!
- О Господь - Бог мой! - Циркон перекрестился, уступая место Робу. - Слушай сюда, демон. Ты сейчас всё равно что пленный, доставленный в неприятельский штаб на допрос. Вынужденный давать показания, потому что иначе убьют. И поверь мне, я знаю способы прекратить твоё существование окончательно. Хочешь, отпою? Ну же, к какому чину ты принадлежал? Серафим, небось?
Роб недовольно дёрнул плечами - роскошь, не позволительная экзорцисту. Преисподняя вселением в Эмму нарушала пакты, и давала тем самым право злобствовать. Бесы или нет, но адская контора раньше всегда выполняла контракты, иначе люди так охотно души не продавали бы.
- Брат Фламберг, подай облатку, с Господом.
Демон приподнял голову, пытаясь разглядеть тело Эммы, прикованное к полу. Вздохнул.
- А неплоха, хотя и порчена. Но те, яблочные, у реки, были лучше. Да ты и сам знаешь, видел ведь. Тонкие, прозрачные одеяния, особенно когда мокрые - ещё бы не видеть. Экзорцист... все вы одним престолом мазаны, а шутить почему-то нельзя именно мне.
Престолы, значит. Это отбросило примерно четверть Пожалуй,"Lemegeton", что дело не упростило ни на пенни. Без имени изгнать демона было невозможно - по правилам. Но правила порой нарушались. Циркон отстраненно, с мольбой, возложил облатку на лоб одержимой. Роб только вздохнул. Он видел сосновый бор стеной у реки, за ним - долину яблонь, белую, как молоко. Видел, как горела роща над рекою, а с нею - закат. И Ясеня, падающего от меча фомора.
- Твоё имя, ну. Соннелон? Не похож. Он возбуждает в людях ненависть к врагам, а ты язвишь, как проклятый. И подстрекаешь к любострастию. Хм. Розье? Нет, он из Господств. Во имя Господа нашего, распятого на кресте, назови своё имя!
Демон зашипел и выгнулся, пытаясь сбросить облатку, но не смог.
- А знаешь, - голос погрубел, в нём прорезался хрип, - в аду делают ставки на то, сколько наш брат продержится при экзорцизме. А ещё лучше: если у экзорциста голос пропадёт, это за десять очков идёт. Я перед этой радостью на себя несколько лет поставил, так что же теперь, проигрывать, что ли? Что тебе в имени моём? Давай лучше расскажу байку про михаилита и послушницу? В конце концов, не греши они так, меня бы тут не было. Ну ладно, ладно, вру, был бы, потому что проклятый. Но вот ты меня и назвал снова - неужели мало?

- А невидимый и остроумный - это одновременно или всё-таки разные функции? - с невольным любопытством спросил Роб. Этот вопрос его волновал ещё со времен изучения демонологии в школе-резиденции. Хриплый голос и сомнительные анекдоты указывали на совершенно определенного демона. - Впрочем, не важно. Валаам, зачем ты вошел в тело этой женщины?
- Сама пригласила, - откровенно поведал демон. - Сладострастие, непочтение, богохульства, гордыня... Как тут не войти, особенно когда дом пустой?
Пожалуй, Раймону необходимо было довести супругу до алтаря - прелюбодеянием их не попрекал только ленивый. Но желание говорить следовало поощрить. Именно поэтому Роб, проникновенно озвучив следующую строку экзорцизма, положил в рот одержимой освященную соль.
- Валаам, каков был приказ тебе от Рольфа де Манвиля?
- Шам б ш опошшным яжыхом ховорил! Шкука. Поди фуда, найди фо, щего неф, швободен. А я моху, - протянул демон и отхаркнулся. - Могу найти. Она у меня уже почти в кулаке, михаилит. Шаг туда, шаг сюда. Хотите, приведу?
Фламберг только головой покачал.
- Чтобы эта святая послушница, мученица за веру в лапах мерзких египетских язычников, пошла за демоном, какие бы личины он не надевал?
Эмма в самом деле была порой упряма, как валаамова ослица, и Роб невольно посочувствовал демону. Сидеть в теле, где хозяйничала Берилл, лежала сетка из чужих тонких материй, хоть и стертая уже авалонскими жрицами, где упрямилась Эмма и развивалась бирмингемская лихорадка, стал бы только очень несчастный демон.
- Валаам, - Роб задумчиво качнул кувшином со святой водой на телом. - Чьи отпечатки тонких материй убрали с этого тела жрицы?
- Хозяйки, - сквозь сжатые губы прохрипел демон, опасливо глядя на кувшин. - Да погодите же. Я ведь могу не только вернуть, я могу и толкнуть, и тогда...
Кажется, Рольф де Манвиль был вдовцом. Значит, хозяйкой могла быть дочь - харперова жена. Или покойная супруга, что вероятнее. Юная Алетта выглядела скорее упырицей, охочей до постельных утех, нежели знатоком Каббалы.
- Imperat tibi Martyrum sanguis, ac pia Sanctorum et Sanctarum omnium intercessio, Валаам.
И Роб вылил кувшин святой воды на Эмму. И закрыл глаза.
Видеть, как корчится жена любимого сына в муках, когда тело покидает демон, он не хотел.

РИЧАРД ФИЦАЛАН

8 мая 1535 г. Лондон, особняк Греев.

В Гринстоун Дик, разумеется, не поехал, потратив день на то, чтобы показать Хизер орденскому лекарю. Брат Сапфир, задумчиво-суетливый, выставил Дика за дверь своего лекарского кабинета, о чем-то долго беседовал с Хи, а когда вышел, сообщил, что леди нужны забота, покой и декокт из трав каждый день. Декокты были немедленно куплены, за свои услуги михаилит не взял ничего, еще и подарил какой-то амулет. Дик не вникал. Заботу и покой он мог предоставить Хизер в избытке, а в дорогу всё равно пускаться не следовало, не разузнав о фоморах побольше. Самым простым способом было поговорить с госпожой. Или с лэрдом. Просветить о фоморах могли и Хоран, и Беван, и Нис Ронан, и Вин Джодок, и мелкая Флу, и другие однополчане, но... Дик для начала обратился к Цезарю, чтобы понимать, о чём спрашивать.
Если верить написанному, фоморы были злобны и уродливы. Однорукие, одноглазые, одноногие существа, они жили на суше, но в основном - под водой. Женщины этого племени были так же уродливы и физически сильны как и мужчины. Более того, зачастую женщины гораздо сильнее любого из мужчин-представителей злобного племени. Сила Лот - матери короля фоморов - превосходила мощь огромного войска, а ее нижняя губа лежала у неё на груди.
"Вот что означает - губу раскатала..."
Самым могущественным фомором являлся сам их предводитель – Балор. Ужасного вида одноглазый бог, способный, согласно одним легендам, уничтожать взглядом целые армии, а согласно другим – значительно ослаблять войска противника, только взглянув на них. Сказания гласили, что еще в детстве Балор пробрался в покои своего покойного отца, где в это время готовили волшебное зелье. Пары дьявольского напитка попали в его глаз, даровав будущему королю невероятное могущество. Около пяти слуг всегда были рядом с ним во время битвы, чтобы поднимать веко своего предводителя, направляя его взгляд в направлении противника. Он уничтожал города и целые государства. Лишь одно беспокоило Балора – ему было предсказано, что он погибнет от руки своего собственного внука. Тогда демон заточил в высокой башне на самом краю промерзшей отвесной скалы единственную дочь – Этлинн. Но, как известно, башни еще никогда не спасали силы зла ни в одной страшной сказке. Очень скоро девушку вызволил из казавшейся вечной и несокрушимой темницы сын бога-врачевателя – Киан, а вскоре у пары родился сын – Луг-солнце, единственный, кому оказалось по силам прекратить жестокое правление Балора на ирландских землях.
Легенды повествуют, что Лугу удалось подкрасться очень близко к глазу огромного циклопа и запустить в его изуродованное лицо камень с такой силой, что глазное яблоко вылетело с обратной стороны, а значит, и уничтожило собственное войско. С помощью бога солнца у воинов из рода богини Дану получилось одолеть армию фоморов и прийти к власти, вернув свет.
Отложив книгу, Дик припомнил, как Роберт Бойд, стоя на холме над Бермондси, через жёсткий прищур оглядывал поле боя, чётко, без лишних рассуждений выстраивая тактику. Молодой Тростник в достославные времена битвы при Маг Туиред, вероятно, позволял себе еще и презрительный плевок на сторону. Воистину, всегда было так - история вершилась руками смертных, а победу приписывали богам. В том, что все эти чудеса на витражах с внуками, взглядами и возвращением света стали итогом блестящей стратегии, Дик не сомневался. Нечто подобное творилось и сейчас - руками Роба Бойда. Лет через пятьсот нынешние события обрастут преданиями и снова в битве добра и зла победят боги. Богиня.
А еще в книгах - право, зачем такая литература понадобилась леди Леони? - было много о жрецах-воинах. Принадлежащие только тому божеству, которому служат, они обязаны были служить всей своей жизнью на благо богу или богини. Прочитав это, Дик устыдился. Он и христианином-то был плохим, а илот из него выходил тем паче скверный. Благо, что однополчане привычно возносили мольбы к госпоже, и приносили воинские жертвы. А потому Дик знал, что делать.
Бронзовую чашу найти было легко, масло, чтобы его поджечь - тоже. Сложнее оказалось полоснуть себя по ладони кинжалом - после пыточной Дик внезапно заопасался боли.
- Я пою тебя кровью из ран, моя леди и госпожа Бадб. Возьми мою плоть, мою жертву и жизнь - принимай...
Из сжатого над огнем чаши кулаком закапала кровь, зашипела, испаряясь в жарких, жадных языках. И почему-то вдруг стало легко, весело, почти восторженно. От госпожи потянулась тонкая, но прочная ниточка одобрения, прочистившая мозг. Тонкая - и прочная, настолько, что Дику показалось, будто он может её видеть и осязать. И, кажется, говорить.
- Госпожа, вы видите то, что еще не случилось. Вы произнесли великое пророчество, когда закончилась последняя битва, вы говорили о великом мире и о конце всего. Наверное, только вы сможете помочь мне увидеть то, что должен, и найти ответы на вопросы. Расскажите, пожалуйста, мне о фоморах. Или, быть может, лэрд найдёт минуту?
- Орден тих и костры не пылают. Веет прахом от древних зубцов, - прошелестел вороньими перьями отстранённый голос. - Брак тлена и чистоты. Молчит совесть. Нет сомнений. Много крови, ещё больше тайн. Этого неба слепое затменье, и девять - число, поглотившее спящего. Семь стволов. От моста оторвать цепи. Не жаль. Не горько. Ход сделан, ладья в движении.
Миг тишины, и после неё:
- Разговаривай с ними либо ночью, либо в дождь, - теперь голос звучал уверенно, звонко. - И в море не лезь. Да, и не застраивай там всё башнями, а то мерлина всё равно больше, чем на одну, не хватит.
"Исчерпывающе".
Госпожа и в самом деле видела то, что еще не случилось. Только увиденное выражала так неясно, что в этом могла дать фору даже дельфийским пифиям. Дик устало опустился на колени возле импровизированного алтаря, уперся головой в холодный камень подоконника. Ему смертно не хотелось ехать в Гринстоун-Лланелли, он не понимал, что там можно сделать, а реалии жизни настоятельно требовали отыскать Рольфа де Манвиля в одном из его поместий, хорошенько набить ему морду и отобрать Эмму. Даже не пытаясь понять все эти браки тлена и чистоты вкупе с ладьями и стволами.
Скрипнула, открываясь, дверь.
- Дик, скажи, а ты и правда... ой.
Прошелестев юбками, Хизер встала рядом. Коснулась щеки прохладными, пахнущими травяной горечью пальцами, заботливо коснулась ладонью лба.

- Тебе плохо? После этой жути в Тауэре, неудивительно... и душно здесь. Всё в гари, надо бы окно... что у тебя с рукой?!
- Нет, - глухо ответил Дик, приваливаясь к ней и зажимая ладонь шёлком юбки. - Я не хочу быть королём. И никогда не хотел. Если я чего и хочу, так это большой охотничий дом, двух-трёх детишек, и чтоб хотя бы одна из них - девочка, каждый год богатые урожаи и тебя рядом. Желательно, без причуд. Но можно и с ними, чего уж. Привык. Ты будешь очень забавной старушкой. Своенравной, вредной и кругленькой. Если доживу до того времени, когда откормишься. А что, Хи, ты хочешь быть королевой?
Плохо ему не было. И ладонь уже не саднила, только противно ныла. И это тупое, тянущее нытьё помогало смириться с неизбежным. Гринстоун так Гринстоун. Не худшее место, чтобы сгинуть, а смерти для Sgàthan Airgid не было. Госпожа примет своего верного илота - в собственной верности и в этом Дик не сомневался - и откроет дорогу в жизнь иную. Жаль, что Эмма так и останется у Рольфа, да и Хизер овдовеет, не сумеет справиться с долей леди Фицалан, а маленький Ричард слишком юн, чтобы оберегать мачеху, и...
Дик вздохнул, закрывая глаза и вдыхая аромат трав. Когда она успела поменять духи, ведь пахла вереском и жасмином?
- Если так и будешь резать себе руки, а потом на ледяных камнях на коленях стоять, то какое тут королевство, - резонно заметила Хизер, отбирая юбку и перематывая ладонь белым платочком. Вздохнула и притянула к себе. - Скорее чахотку подхватишь... это Его Величеству хорошо, наверное, валяться - у него целая стая фрейлин, на всех беспокойство разделят, а здесь - только я. Так что не хочу даже думать о королевстве, только... почему именно меня - рядом, когда даже в голосе слышно: думаешь об Эмме? Ей, конечно, в походной жизни поди округлись, но я - разве я всё та же тощая девчонка?
Дик снова вздохнул, в одно движение поднимаясь на ноги и переваливая её через плечо. Конечно, Хи слегка отъелась, но еще не настолько, чтобы привыкший носить броню рыцарь заметил вес. Арселе глухо стукнул о пол, но Дик не обратил на это внимание, направляясь в сад. Там, аккуратно уложив Хизер на траву, под цветущую яблоню, и рухнув рядом, он вздохнул в третий раз.
- Об Эмме я думаю, конечно, - признал Дик. - Это от меня не зависит. Idée fixe, которую навязали мне высшие силы. Я не могу перестать быть её зеркалом, но... Но тебя я выбрал сам. Среди дворян редко кто может позволить себе выбрать спутницу жизни, знаешь ли. Чаще это - джентри, которые достаточно незнатны, чтобы их рука не имела никакого значения. Я десять лет прожил с Риссой, прижил двух детей, потерял одного, и лишь сейчас понял, как важно выбрать самому. Может быть, ошибиться и мучиться всю жизнь, но в этом - свобода. Ты - моя свобода, Хи. Миллион людей не заменит тебя. И вот еще что... Я в этот раз тебя с собой не потащу. Не возражай, - Дик поморщился, понимая, что говорит слишком длинно. - Опасно. Погостишь в Портенкроссе. В Фэйрли аккурат приступили к строительству господского дома, приглядишь, обстановку купишь, слуг наймёшь. Эспаду подлечишь. С Ларк в море поплещешься. Но до того - у тебя есть платье, в котором хотела бы пойти под венец? Если нет, то закажи. Только быстро. Послезавтра я отправлюсь в путь, надо успеть сделать тебя леди Фицалан по закону королевства.
По совести, сделать это надо было давно. Но Дика не прельщало ярмо брака, тем более - сразу после того, как скинул предыдущее. Ему не нравилась церемония - унылая, пахнущая ладаном, свечами, во время которой хотелось спать, но никак не отвечать на вопросы о готовности обменять свою свободу на золото кольца. Однако, гнетущее предчувствие беды, ждущей его в Гринстоуне, заставляло думать о будущем. О том, как Хизер будет выживать без него, не опустится ли до привычного ремесла, сможет ли распорядиться состоянием. Будет ли у неё на это право.
- Пойдешь замуж-то?
- Никакой больше Леночки, - задумчиво сказала Хизер, снова коснувшись его лба тыльной стороной ладони. - Даже не смотри в её сторону. И нет, это не значит, что можно валяться с ней на сеновале с завязанными глазами. Никаких феечек, охально липнущих к ихули. Никаких фрейлин, липнущих к победителю турниров, да и прочих липнущих, виснущих и обожающих тоже. Духу чтоб их не было. Про никаких Эмм, конечно, не будем - сестра, всё же. Семья. И ещё, про тот арапник, который мы случайно забыли в каком-то трактире за сундуком... не надо распускать плетей, рук и прочих отростков, пригодных для избиения и ломания жён. И я хочу венчание, как у людей, в красивой церкви, с гостями, и - как Хизер Пиннс. Да какое там у людей - даже у феечек, наверное, есть обряды для души, а не потому, что надо. Можно без пира.
Дик одобрительно кивнул. Зубастая Хизер, оттяпывающая руку вместе с положенным ей в рот пальцем, нравилась ему больше Хизер чудесатой. Особенно ему нравилось её самомнение. Подумать только, венчаться как Хизер Пиннс, как будто это имя происходило от какого-нибудь Хивела ап Каделла, который, между прочим, был королём Уэльса. Как будто ей было недостаточно чести, что один из Говардов, Фицалан, Грей и граф Суррей берет её, безродную, женой!
- Молодец, - всё так же одобрительно заметил он, придержав руку Хи чуть сильнее, чем следовало. - Даже занудствовать не хочется, уточняя, где можно валяться с госпожой Еленой. Арапник жаль, новгородский. Плетёный. Тяжелый. Придётся новый покупать. Договорились, нежное и трепетное создание. Я не таскаюсь и не избиваю тебя, ты - будешь паинькой. Не травишь меня, держишь себя в руках, не перечишь на людях. Наедине разрешаю возражать и пилить примерно раз в месяц. Должно же у тебя быть какое-то утешение в жизни. Что в подарок к венчанию хочешь?
- Голову Алетты на серебряном подносе? Но нет, такое за два дня не успеть, - Хизер вздохнула, прижимаясь к нему. - Нет. Подарок ты давно уже сделал, когда уволок из борделя. Лучший подарок из возможных.
Кровожадность ей была к лицу. Вот только Алетту Дик не хотел, а потому ревновать к ней не стоило. Он вообще никого и ничего не хотел. Разве что прошвырнуться по леску с арбалетом и пристрелить пару зайцев. Но в лондонском особняке был парк, было озеро, был сад. В избытке имелся целый воз обязанностей. А леса - не было. И прогуляться ему придётся не по чаще, а в дебрях ювелирных лавок, поскольку давно купленные венчальные кольца достались недотёпе Харперу, и Алетта де Манвиль, по странной иронии судьбы, была окольцована им, Диком. И подарок, как ни крути, тоже был нужен. Тиара с гранатами, подходящая к колье и браслету. И за фамильными драгоценностями послать - не зря же их Дик выкупал у ломбардца, у которого разживался деньгами отец. День обещал быть длинным, занудным и утомительным. Но он - был. На свободе, с головой на плечах, целыми руками и ногами.
И это было хорошо.

10 мая 1535 г. Лондон.

Волна удушья накрыла Дика, когда он вошел в церковь святого Клемента Датского. Перед ним вышагивали два ряда хористов и священник, высоко несущий крест. Обычно браки заключались у церковных дверей, но его брак с Хизер будет заключен в самом соборе перед алтарем, чтобы подчеркнуть его угодность Богу. На этом настояли священник, привыкший венчать знать, и, как ни странно, Кромвель.
Дик глубоко вздохнул и ступил на узкую дорожку из свежего зеленого камыша, усыпанного травами и светлыми розами. Тропа из цветов повела его по длинному нефу к ступеням алтаря. Церковные служки раскачивали серебряные кадила на бренчащих цепях, и аромат ладана поднимался вверх и клубился под сводчатым потолком, где звенели голоса хористов. Дядя по материнской линии, герцог Норфолк, вышагивал рядом. Иногда ему под сапог попадал мягкий бутон белой розы, и это было словно знамение.
Паства, стоявшая по обе стороны от прохода до самого алтаря, опускалась на колени и склоняла голову, пока Дик шел мимо в медленной процессии. Не видя лиц, он не мог прочесть мысли людей, не мог понять, улыбаются они или хмурятся.
Хотел ли он их одобрения? Короны?
Нет. Дик прекрасно понимал, что корона - это ответственность. Генрих Восьмой порой походил на глупого, жестокого и безмозглого ребенка в лавке игрушек. Но поводом его свергать это не было. Но, всё же, Дика почему-то волновало мнение собравшихся. Счастливы ли они за него или терзаются опасениями? Оставят ли его теперь в покое или замышляют бунт? Счастлив ли он сам?
Дик перестал смотреть на людей и, вздернув подбородок, сосредоточился на мягком сиянии свечей. Второй раз он стоял у алтаря, ожидая невесту. Хизер нельзя было сравнивать с Клариссой, да и церковь в тот раз была попроще. Правда, невеста при этом - познатнее. Впрочем, для Фицалана что Кларисса Ламли, что Хизер Пиннс были жутким мезальянсом, а потому о знатности Дик не задумывался. Иногда, чтобы получить сильное, здоровое потомство, породным жеребцам приводили красивых, статных лошадей без родословных. А потому, прекрасно понимания, что Ричард Фицалан является таким жеребцом, Дик не мог не любопытствовать, осознаёт ли Хизер, что ей придётся рожать. Возможно, много. Что бы с ней не сделали бордельные лекари, это было ничтожно перед госпожой, умолить которую об исцелении Хи он хотел после Гринстоуна. Впрочем, почему после? Вон она, госпожа, сидит в первом ряду на скамье, опираясь на руку сонного и усталого Роберта Бойда. По магистру видно - его ради Дика выдернули с тракта, он не успел даже подремать, и теперь от адской усталости глаза кажутся не прозрачными, а пепельными. Магистр чадолюбив и наверняка одобрит такой свадебный подарок, как плодовитость для Хизер и Дика. И госпожа одобрит - и подарит, ведь она — подательница жизни, плодородное чрево.
"Пожалуйста, госпожа!"
Самое нелепое на свете чувство - ощущать себя героем романа о любви. Которой не было. Самому себе врать не стоило, возможно, Дик не был способен на то, что люди называли этой самой любовью. Заботиться, беречь - мог. Желать - тоже. Но по-настоящему он любил только свою землю. За которой ухаживать приходилось похлеще, чем за любой женщиной. Это была не просто земля. Это было объяснение его жизни и его оправдание. Это угодья, расположенный в самой южной точке Англии, прекрасные и капризные, как сад, самый первый сад на земле. Гряда Южных Холмов защищает их с севера подобно сложенным вместе ладоням, высокие округлые холмы покрыты пахучей травой, луговыми цветами, с вьющимся над ними целым сонмом синих бабочек. Эти холмы заключали в себе весь мир Дика. Это родовитые Хаверинги, прижимистые Лейси, это Мак Эндрю, сбежавшие из Ирландии и осевшие в Дауэр-хаус. Это лесничий Беллингс и его жена. Это лекарь Пирс. Это крошка Селия, дочь мельника, первая женщина Дика. Это все те, кто кланялся, снимая шапки, когда он объезжал свои владения. Крестьяне, которым с первых же свободных денег свалившегося наследства Дик купил семена, лошадей и быков, плуги и жатки, послал на ремонт жилищ и амбаров, ведь когда он видел пустующие поля и луга с травой по пояс, потому что никто не косил их и не пас здесь животных, у Дика начинало болеть сердце. И это была настоящая любовь - подкрепленная здравым смыслом и деньгами.
Но певчие запели "Te Deum", и Дик тряхнул головой, возвращая себя в церковь. Хизер показалась видением. У неё не было отца, чтобы вести к алтарю, а потому по длинному проходу между скамьями она шла одна. Как королева. Подвенечный наряд за одну ночь феечки сшили из шелка – особого, очень редкого качества, – не привезенного из Китая, а сотканного из нити тутового шелкопряда. Драгоценной ткани хватило как раз на одно платье, не больше. Белоснежное, с узким корсажем и квадратным вырезом, украшенным кружевами и жемчугом, оно ослепительно сияло даже в полумраке. Пышные рукава, также щедро отделанные венецианским кружевом, были расшиты золотой нитью, а юбка свободно спускалась к полу, подчеркивая сказочно тонкую талию. На неё глядели всё, даже недотёпа Харпер, вопреки ожиданиям одетый прилично и обзаведшийся новой спутницей взамен утраченной Алетты. Впрочем, вассала и его женщину Дик не рассматривал, восхищенно глядя на Хизер. Как и положено жениху. Именно этого от него и ждали, вероятно.
Речи священника, молебны и благословения он пропустил мимо ушей. И когда надевал на палец Хизер обручальное кольцо, рука не дрожала.
- Сим беру тебя, дабы владеть тобой и оберегать тебя, беру на долю хорошую и долю плохую, долю самую лучшую и долю самую худшую, днем и ночью, в болезни и здоровье, ибо люблю тебя всем сердцем своим и клянусь любить вечно, пока смерть не разлучит нас.
Чуть дрогнул голос - со свободой, которой всё равно уже не было, прощаться оказалось тяжко. Настолько, что эту дрожь пришлось скрыть за смущенной улыбкой, будто мечтал об этом моменте и волновался. Что этим он смог обмануть Хизер, Дик не обольщался. Но портить ей момент торжества казалось неправильным. Поцелуй - и церемония завершилась.
Под Sancte Deus Томаса Таллиса Дик провёл свою новую леди Фицалан по проходу, взглядом обозначая для Харпера, что желал бы видеть того за обедом. И вышел на крыльцо церкви, показывая себя и Хизер.
В воздухе кружились белые лепестки роз.

14 мая 1535 г. Лондон-Бермондси-тракт.

В дорогу Дик собирался с чувством, какое испытывают каторжники, отправляемые в Новый Свет. Киник Антисфен однажды сказал, что брак - это лекарство от любви, и супружество без приязни чревато страстью без супружества. Дик глядел на Хизер, одновременно взволнованную, счастливую и опечаленную, и понимал - Амур, прибегнув к льстивому обману... В общем, женись Петрарка на Лауре, столько сонетов он бы не написал. Однако, письмо, вложенное в дорожную перчатку Хизер, было полно тоски и прощания.
"Я назвал бы тебя только незабудкой. Нежная, трогательная, хрупкая. В Портенкроссе порасспрашивай юную Ларк о местных обычаях. Она расскажете тебе, что в Белтейн самую красивую девушку выбирают королевой мая. Под окнами этой девушки сажают майское дерево. А через год этой девушке подарят букетик незабудок, чтобы она не забыла, как целый год царствовала. Я не забуду тебя. Надеюсь, это взаимно".
Норовистого Буяна пришлось оставить в конюшне - слишком было жаль его потерять. Дик выбрал себе молодую коренастую кобылку непримечательной мышастой масти. Такая скорее приличествовала купцу или мелкому дворянчику, но быть узнанным не хотелось. Вдобавок, такие лошади были выносливы и могли трусить без устали долго. Рассудив, что коль уж Буяна сменила Дымка, то и ехать следовало на ней не Ричарду Фицалану, Дик правом графа выписал сам себе паспорт на имя Дика Дейгана - по одной из личных деревушек, оделся попроще, купил на рынке в Бермондси новый арапник и пустился в путь.
Весна, фривольно раскинувшаяся по лесам и полям, была весела и игрива. Когда Дика третий раз за день окатило холодным мелким дождиком, стало ясно - излишне игрива и резва, как юная шлюшка. Мысли о шлюшке мгновенно напомнили, что Хизер, должно быть, уже вовсю тоскует в Портенкроссе, и Дик горестно вздохнул. Во всём следовало искать счастливые моменты. Если посмотреть на жизнь через чистое стекло, то палач излечила его мигрени, а король не утащил Хи в свою постель, как в той балладе про сто сарацинов, турнир и красотку.
- Сто сарацинов я убил во славу ей,
Прекрасной даме посвятил я сто смертей!
Но наш король - лукавый сир
Затеял рыцарский турнир.
Я ненавижу всех известных королей!
Королей Дик ненавидел, турниров не боялся. Разве что очередной соперник - "Рыцарь круглого стола! - окажется лучшим фехтовальщиком - "Чужую грудь мне под копье король послал!" - и прирежет Дика прямо в ристалище. Что вряд ли. Деньги, вложенные в учителей фехтования, а с недавних пор - еще и в Эспаду, приносили свои дивиденты в виде увёртливости, быстроты и твёрдой руки. И право, лучше бы турнир, чем неизвестный Гринстоун с несговорчивыми фоморами.
Именно поэтому он хоть и мог попросить госпожу перекинуть его поближе к деревушке, делать этого не стал. Хватит и того, что Хизер и Эспада отправились в Портенкросс таким путём. А ему, Дику, надо было подумать.
Думать, имея на руках mélange de faits оказалось непривычно сложно. В сущности, он не знал ничего. Из жемчуга, добываемого в Гринстоуне, король делает притирания для своей гнилой ноги. Жемчуг приносили морские фоморы за баб. Потом кто-то предложил големов, наступила экономия, но фоморам это не понравилось. Отчасти Дик их понимал. Ему бы тоже не понравилось такое грубое нарушение контрактов. Но что сделать с этим решительно не понимал. Разве что предположить - жемчуг был целебным, пока с ним работали эти древние почти боги. А теперь это просто наросты на раковинах, и потому лекарство не помогает, а король бесится от боли, семимильными шагами сходя с ума.
Более того, Дик был уверен - бабы под водой не тонут. Их быстренько разбирают в жёны, и они рожают новых фоморов. Возможно, женщины этим фактом даже счастливы. Соприкоснуться богов и бессмертия - это почти познать рай. Значит, следовало поговорить с фоморами, их жертвами. Но сначала - принять гарнизон, как это значилось в бумагах от Кромвеля. Зачем канцлер даёт Дику гарнизон в самом сердце северного бунта, думать не хотелось.
Вдобавок, беспокоила странная девица подле Харпера. Почему она казалась такой, Дик бы не взялся объяснить. Но для барышни, спасённой из логова вампирши, эта Варда была удивительно спокойной, целой и совершенно не стремилась вернуться домой. Таскаться с комиссаром-друидом удовольствием было сомнительным, и даже смазливость Харпера не смягчала ни кочевого быта, ни его раздолбайства. Либо она рассчитывала что-то с непутёвого вассала получить, либо попросту была восторженной кретинкой, влюбившейся в спасителя. Что не отменяло подозрительной невозмутимости. Такое поведение Дик видел только у Эммы, но ведь и Эмма таскалась, всё ж, не с Харпером.
В таких думах Дик добрался до маленькой деревушки под Глостером. Трактир под названием "Королевский дворец" был украшен воистину по-королевски: штандартами Йорков, северных мятежников и его, Дика, личным. Львы Фицаланов с высоты древка с изумлением взирали на это крамольное соседство и на висельника, качающегося на колодезном журавле.
"М-мать..."
Выглядело всё это нехорошо. Пахло пыточными и эшафотом, свежей стружкой в корзине для отрубленных голов и горячей сталью топора. Дик против воли потёр шею, но выбора не было. Не войди он сейчас в эту таверну - будет болтаться рядом с несчастным, как самый распоганый комиссар и протестант. Догонят и повесят.
В таверне было еще хуже, чем снаружи. Гремела музыка, исторгаемая волынками, рожками и барабанами, дурниной орал певец, визжали непотребные девки и остро пахло скотным двором, лисятником и потом. Всем тем, чем воняли взбунтовавшиеся крестьяне. На удивление, некоторые столы были незаняты, и Дик протиснулся сквозь толпу, чтобы с нескрываемым удовольствием сесть на сучковатую лавку. Намаявшись за день в седле, он хотел только горячую похлёбку и - спать. Почти сразу ему на колени, легко отодвинув стол объемистой задницей, плюхнулась одна из девок. Она тряхнула крашеными рыжими кудрями, поправила шейный платок, расшитый белыми розами и счастливо заулыбалась, демонстрируя неожиданно чистые белые зубы.
- Люблю таких, - оповестила она Дика. - Породный. Бастрад говардов, небось?
- Ага, - не стал грешить против истины Дик, аккуратно ссаживая её на лавку. Отчасти все Говарды были бастардами. - Поесть-то дай, куда спешишь? Даже имя не сказала, сразу за любовь говоришь. Что тут за праздник?
Девка повела плечами и придвинулась поближе. Подумала, поднырнула под руку и положила голову на плечо.
- Так короля истинного чествуем. В его славу сегодня бесплатно. Любая утеха, вот. А звать меня Джуди. Дык что, поешь и пойдём? Только вина мне возьми, усохла вся, вон, видишь?
По выставленной пышной груди усохшесть угадывалась плохо. Совсем не угадывалась.
- Вечно ты самых козырей уводишь, Джуд, - посетовала вторая, красивая и юная, ставя перед Диком миску похлёбки, в которой поверх репы и ошмётьев подозрительного мяса плавало великое множество лепестков ромашки и васильков. - Или может сразу двух, а, господин хороший?

- На двух меня не хватит. Так что, сами решите, кому я достанусь.
Похлёбку в цветах Йорков Дик не ел никогда. Хотя бы потому, что не видел смысла портить еду травой. Но голодное детство научило его не привередничать, и съесть Дик мог почти всё. В конце концов, это лепестки, а не дерьмо. Разве что есть следовало не спеша, поглядывая по сторонам - спать сегодня хотелось в одиночестве.
- Да разберемся уж, - задумчиво погладила его Джуди. - Венди у нас третий день, не знает, чего почём. А у меня комнатка украшена, как надо. Как есть, с розами белыми, правильными.
- А у меня роза прямо на мне, - фыркнула поименованная Венди, оттягивая декольте пониже и демонстрируя татуировку синей вайдой. - Могла бы и помолчать, господин в ополчение, небось. Со всеми успеет! Господин в ополчение же?
- Господин в Лланелли. А что комнатка украшена, как надо - хорошо. И роза красивая. Даже и не знаю, как быть. А что за ополчение?
Огромное искушение открыть себя и продемонстрировать родовые перстни Дик подавил. Хотя было почти заманчиво снять свой флаг с крыши таверны и под ним увести этот сброд в Гринстоун. Где и утопить в море во славу Бадб и в уплату долга фоморам.
- Святое, благодатное, - от восторженного вздоха шнуровка платья Джуди не выдержала и лопнула. - Которое сапожником Николасом Мелтоном ведомое! Какой он мужчина, ой!
- Пшли вон.
Подошедший к столу мужчина был рослым, плечистым и бородатым. Говорил он низким, медвежьим басом, почти рокоча горлом.
- Кто таков? - осведомился он у Дика, опускаясь на скамью напротив. - Откуда? Подслух?
Лепестки цветов в похлёбке определённо были лишними. Конечно, ромашка забивала вкус то ли вороньего, то ли попросту лежалого мяса, но еще и вязла на языке, огрубляла голос. Дик аккуратно отложил ложку на край тарелки, и вздохнул. Мысль об утоплении олухов-мятежников становилась всё искусительнее. Но вместо того, чтобы вскочить на стол и красиво, пафосно произнести речь, он меланхолично достал из рукава бумагу, на которой красовались его собственные подпись и печать.
- Из Суррея. Дик Дейган. А подслушивать у вас тут нечего, - запив похлёбку водой, сообщил он. - Вон того, небось, повесили за то, что ко двору не пришёлся, моего синьора не славил, похлёбку эту есть не смог, да ещё и комиссаром оказался. А сами идёте к Лондону, чтобы требовать не только прекращения несправедливых религиозных преследований, но принятие законов, касающихся восстановления упраздненных праздников, запрета огораживаний, ограничения баснословно высоких размеров арендной платы. Вы флаг-то снимите, синьору чуть голову не отрубили.
Бумагу бородач разглядывал внимательно, разве что на вкус не попоробовал.
- Я вот чего думаю, - обстоятельно начал он. - Лучше б его сказнили. Мучеником святым бы стал. А эдак-то выходит, что себе на уме. Вассал у него навроде как самый лютый комиссар, из тюрьмы выпустили. Королю верный, видать. Счастье, что сестра есть, в монастыре праведном воспитанная. Так-то вроде и от древних королей, и сам из Йорков, которые истинные владетели Англии, а какой-то не верный. Да и с женой-католичкой разошёлся. Или неправ я?
Дик только пожал плечами. Святым мучеником становиться не хотелось. В нынешней Англии их уже было столько, что живо рисовалась картинка, в которой апостол Петр возле узких райских врат кричит: «Не напирайте! По одному! Все там будете!»
- Неправ. С таким вассалом, как Харпер, любой при жизни станет не то что великомучеником, а сразу архангелом. И это если забыть, что его приставили надзирать. Что голову не отрубили и в тюрьме не оставили - за то спасибо дознавателю. Среди валлийцев всегда было много честных людей, и этот - из них. Спас ценой своей шкуры. А жена... Когда от брака остаются только яркие лохмотья, жена изменяет с любовником Уолси Дакром, то нужен ли такой брак? Впрочем, за этот грех я отвечу не перед тобой, мой друг. Никто как Бог. Не суди, и не судим будешь, знаешь? Мой род, мои предки были зачаты в свободе. Они создали великую державу, эти отважные люди. Не в наших силах что-то добавить или убавить. Мир едва ли заметит или запомнит надолго то, что мы здесь говорим, но он не сможет забыть того, что они совершили здесь. Скорее, это нам, живущим, следует посвятить себя завершению начатого ими дела, над которым трудились до нас с таким благородством те, кто сражался здесь. Скорее, это нам, живущим, следует посвятить себя великой задаче, все еще стоящей перед нами, — перенять у этих высокочтимых погибших еще большую приверженность тому делу, которому они в полной мере и до конца сохраняли верность, исполниться убежденностью, что они погибли не зря, что наша вера возродится в свободе. А Эмму украли. Ищу.
Уточнять о какой именно вере он говорит, Дик не стал. Переупрямить католика мог только Папа Римский. Проговорился о себе он и вовсе намеренно. Хотят мученика - пусть пробуют, если задора хватит. Заглазно рассуждать о политике мог каждый.
- Вы бы поаккуратнее, Ваше Величество, - укоризненно покачал головой бородач. - Как есть, аккуратнее. Не будь я Ником Мелтоном, если тут один-два подсыла не отираются. Я-то не донесу, а всякое бывает же. Кто же леди украсть осмелился, да еще у мужа-твареборца? Неужели узурпатор, не дай Богородица такой напасти?
- А я ничего крамольного не говорю, - удивился Дик, опираясь на стену. - Чего мне аккуратничать? Я всего лишь Дик Дейган из Суррея, еду в Лланелли. Думаю, что Эмму украл Рольф де Манвиль. Знаю, что надоевший вассал - его зять, и собирается в Ланкастер. Еще я бы не отказался от чего-то посытнее цветочных лепестков и сна в тишине. Хорошо быть простым парнишкой из Суррея, правда?
Топить эту толпу Дик передумал. А вот если они ввяжутся в бой со стариной Рольфом, или поднимут на копья его зятя, было бы неплохо.
Мелтон кивнул.
- Знаем такого, а как же. И про Ланкастер подумаем. А вы сами-то, в охране не нуждаетесь ли? Парнишки из Суррея завсегда с друзьяками ездят.
Притихшая было таверна снова загудела музыкой, шумом голосов, стуком кружек. Джуди, так и не зашнуровавшая декольте, профланировала через зал, чтобы поставить перед Диком блюдо, полное жареного мяса, и плюхнуться на скамью рядом. Рукава она теперь касалась с трепетом и почтением, дрожащей рукой.
Первым побуждением было отказаться от соглядатаев. Дик в любой момент мог бы призвать своих серых, и кметы с вилами были лишними. Потом подумал - и согласно кивнул. Пусть таскаются за ним, черти их забери! Может быть, пригодятся. В любом случае, после Гринстоуна его снова ждала беседа в присутствии госпожи Инхинн. Три или четыре бунтовщика придали бы этому свиданию пикантности, а обвинениям - осмысленности.
"Главное, чтобы госпожа предупредила лэрда, что у старины Рольфа будут неприятности с паломниками".
- Почему нет? Хорошая компания еще никому не вредила. Могу даже Джуди с собой взять.
"И вот её - утопить".
- Дык, маловато одной фрелины, - заметил Мелтон. - Но мы не тупые, за конфьяцьяльность и игогонито понимаем малость. А вот спросить хотел еще, как там Юг-то? Наш или не наш? Готовы ли за истинного короля нынешнего... ну как его батька - Перкина Уорбека вот?
Перкин Уорбек или Пирс Осбек, или Ричард Плантагенет, или король Ричард Четвёртый. Генрих Седьмой Тюдор писал, что в «притворном мальчике», как он называл его, ощущается чувство меланхолии. Согласно хроникам, за время своего долгого пути в Англию, при различных европейских дворах, он был признан младшим из принцев, пропавших из Башни Тауэра. Перкин подробно описывал жизнь маленьких мальчиков, запертых в Башне - одиноких, беззащитных и разлученных со своей матерью и сестрами. Удивительно правдоподобно он преподносил историю о том, что некий лорд пришел убить их, по приказу его дяди Ричарда Глостерского, который к тому времени уже стал королем. Несмотря на изменение его статуса со второго сына короля Эдуарда Четвертого на незаконнорожденного, он все еще представлял достаточную угрозу для молодой монархии Ричарда Третьего, и поэтому должен был быть убит вместе со своим старшим братом Эдуардом, принцем Уэльским, некоронованным королем Эдуардом Пятым. Он утверждал, что Эдуард действительно был убит, но неизвестный ему лорд не смог довести дело до конца и вместо этого вытащил его из Башни и оставил за стенами Тауэра, где ему было приказано забыть кто он есть, если хочет обрести новую жизнь. Он стал странником, путешествующим, как обломок рухнувшей династии, лавируя между устоявшимися общественными порядками. Он - ребёнок, без семьи и дома, без привычного комфорта, вынужденный странствовать от дома к дому, от одной доброй души к другой. В воспоминаниях очевидцев этих рассказов Перкин представлял себя «опустошенным ребенком, единственным занятием которого было странствование и слёзы». Наконец, после этих лет полного забвения, ведомый внутренним побуждением, он принял решение заявить о своей истиной личности. Облачившись в одежды, подходящие для его высокого положения, он прибыл в Ирландию и был признан местными жителями как Ричард Плантагенет. Однако, жизнь этот юноша закончил на эшафоте. Был ли он в самом деле принцем Ричардом, не знал никто.
- Юг - разный. Большинство поддерживают нынешнюю власть. Кто из страха, а кто-то из преданности. Скажи лучше, Лланелли - чьё?
- Да Лланели тоже разное, - отмахнулся от него вожак повстанцев. - Местные по старой вере больше, но Пасху празднуют. Море - тварям морским принадлежит. Гарнизон - узурпатора. Ну а торговцы - за эту, дерьмократию. Потому что болваны глиняные самоходные у них. И часы хранцузские. А так подумать - ничего в дерьмократии хорошего нет, грех один. Содомский. Те греки безбожные по мальчикам были, наш епископ говорил. Зря вы туда едете, в общем. Но если надо уж, то поберечься лучше. Ручки не пачкайте.
Следовало признать определённую прелесть в том, чтобы называться королём. О том, что ему не следует пачкать ручки, Дик не слышал с раннего детства. Он мельком глянул на них - огрубелые от меча, привыкшие держать поводья, пальцы порезанные, левая ладонь перебинтована. Назвать это ручками можно было только в горячечном бреду. Однако, знания, полученные от Мелтона, были полезными. Староверы-жители, гарнизон и фоморы уже не казались такой большой проблемой, как купцы-демократы с големами и французскими часами.
Но всё это требовало рассмотрения и изучения на месте, в самом Гринстоуне. С этой мыслью Дик и пошел спать, справедливо рассудив, что истинному королю любой почтет за честь уступить комнату.

16 мая 1535 г. Лланелли (Гринстоун), Валлийская Марка.

Дик меланхолично глядел на гарнизонный полк и старался не выражаться. Форма на солдатах была обтрёпанная, дыры не штопанные. Палатки - гниль на гнили. Из котлов несло так, что становилось страшно. Щёки у солдат были запавшие, глаза - уставшие. Собственно полк - пятьсот солдат, разбитых на сотни, а сотни дробились на десятки. На солдатах в первом ряду строя - сапоги с дырами. На дальних - скорее пара кожаных заплат на дырах. Что любопытно, интендант при этом выглядел сытым, довольным и весьма упитанным. Когда попытался вякнуть, что им, мол, не сапогами воевать, Дика сорвало. Веревка нашлась мигом, берёзку пригнуть было несложно - и понеслась душа интендантская к небу. Дик надеялся, что в ад. В ад хотелось отправить и всё Лланелли, вместе с их уютными улочками, живописным озерцом, на котором крякали утки, и даже навязанного повстанцами спутника. Дона Алехандро Тельеса по прозвищу Демон.
Смуглый испанец бесил настолько, что даже голова почти заболела. Почти: всё-таки, не смогла. А может быть, Демон не был виноват, а всему причиной стали поиски новых сапог, одежды и провизии. Всё это отыскалось в доме интенданта. И когда Дик закончил одевать, обувать и кормить, опустился вечер. Можно было идти воспитывать фоморов, но не хотелось. Хотелось ванну, ужин и что-нибудь почитать.
- Скажите, дон Алехандро, - поинтересовался он, устало вытягивая ноги у костра, на котором солдаты кашеварили что-то вкусно пахнущее мясом. - Зачем вы покинули свою богоспасаемую родину и мёрзнете тут, на нашем туманном Альбионе?
Вопрос этот был скорее праздным, для начала разговора. Испанский король давно давал понять, что неодобряет развод своей тёти, Екатерины Арагонской, и всячески вмешивался в дела английского короля. К тому же, Дик отказывался думать о том, что в других гарнизонах страны творится то же самое.
- Хочу на принцессе Марии жениться, - мечтательно ответил ему Тельес, зачёрпывая из котла две миски каши. Одну из них он протянул Дику. - Увезу в Кастилию, наделаю пять-шесть ребятишек, а потом - р-раз! - и король Англии я.
- Ну... каждый рано или поздно должен жениться. В конце концов, счастье не главное в жизни, - согласно кивнул Дик, с удовольствием принюхиваясь к каше. - Так может, в Ладлоу махнём? Невесту вашу спасать.
Доверия этому телохранителю не было ни на пенни. Такие легко превращались в палача, запросто предавали, и с ними можно было разве что балагурить. А еще от него следовало как можно скорее отвязаться.
- Истинно христанские самопожерствование и смирение. Вам настолько не нужно счастье, что аж дважды женились?
Демон вздохнул, постно взглянув на небо. Аппетит, с которым он накинулся на мясо в каше, этому взгляду не соответствовал.
- Сыновья у вас есть, кажется? Можно было вовсе не жениться. А к счастью постремиться. Стремительно. Самую чуточку. Вот что для вас счастье, дон Ричард?
"Хотя бы ты имел все блага творения, не можешь быть счастлив и блажен, но в Боге, Сотворившем все, живет твое блаженство и счастье не такое, какое представляют себе и хвалят безумные любители мира, но такое, какого чают добрые и верные слуги Христовы, и какое вкушают иногда люди духовные и чистые сердцем. Их жительство на небесах", - хотел было ответить Дик, но сдержался. Подражать Риссе-проповеднице не стоило, да и проповедовать скорее следовало в духе "Здравствуйте. Не желаете ли поговорить о богине нашей Бадб?"
- Я наслаждаюсь тем, что имею, дон Алехандро. Счастье, знаете ли, это когда желаемое совпадает с неизбежным. А для вас?
Дик отхлебнул из миски и улыбнулся солдатам. Если что он и усвоил полезного у Бойда и Хорана, так это разумное панибратство с подчинёнными. Солдат должен видеть, что ты разделяешь с ним все тяготы, тянешь ту же лямку. И даже пища у тебя - та же.
- Принцесса и королевство, - не задумываясь, ответил Демон. - Что ж тут сложного-то? Ну а пока этого нет, придётся вас нянчить. Вы чего прямо сейчас хотите? Големов разбить? Тварей морских на суп этим обалдевшим от вас мужланам пустить? Нового интенданта повесить? Правда, вы его еще не назначили... Но как назначите - сразу повесим. Для острастки.
- Прямо сейчас я много чего хочу, - сообщил Дик, не переставая улыбаться. - Чтобы вы перестали занудствовать, например. Такое я терплю только от себя и от своего полковника. Спать хочу - зверски. Еще хочу горячую ванну, много мыла, тёплые простыни, и чтоб насекомых в постели не было. Девки входят в их число. Пожалуй, не откажусь от тишины, пока буду спать. Ну, и чтоб вас с утра не видеть. Очень хочется, чтобы вы к Мелтону вернулись. Никогда ничего так не хотел.
Демон со вздохом поднялся, снимая шейный платок, который и бросил на колени Дику вместе с кинжалом.
- Что же, пойду делать тишину, покой, найду парнишку посмазливее в постель. Ну хотя б из этих... Эвона, как смотрят. Наверняка на всё согласные. А вы тут постарайтесь пока не помереть, Ваше Величество. А то ваш брат и канцлер от церкви меня отлучит. Страшно - аж жуть берёт, как подумаю.
Видимо, чтоб не видеть Демона, предлагалось завязать глаза. Или выколоть их. Дик с подозрением проводил своего надзирателя взглядом и поудобнее угнездился у костра. В одиночестве можно было и поразмышлять о наглом испанце, который вёл себя возмутительно непочтительно, язвил и вообще больше смахивал на демона, чем на сурово-сдержанного подданного королей Трастамара. О нравах и обычаях испанского двора Дик имел представление, знал о строгом этикете, лаконичности и выдержке, которые амбициозные родители воспитывали в каждом идальго. Тельесы - фамилия хоть и не богатая, но знатная. Но данный конкретный Тельес был скорее каким-нибудь Теллом из Лутона, выращенным на сеновале. И избавляться от него следовало, не откладывая в долгий ящик. Пока не продал кому-нибудь.
"Но об этом я подумаю утром. Эх, что там Хи?.."

17 мая 1535 г. Лланелли (Гринстоун), Валлийская Марка.

Утром Дик осознал, что чего-то не хватает. Точнее, кого-то. Без Хизер под боком спалось плохо. Было пусто, тоскливо и неуютно, будто её присутствие приносило покой. Невольно думая о Хи, Дик не мог не пенять себе, что так скоро соскучился. Так хотел свободы от уз, Эмму и побыть одному - и вот оно, не может выспаться без девчонки из борделя. Причём, не любой, а именно - Хи. Получив достойное воспитание, Дик, тем не менее, оставался земледельцем. И, видимо, прочно усвоил привычки тех, с кем проводил больше времени. Без бабы под боком, коровы в хлеву и зерна в амбаре спал погано. И потому, умываясь над деревянной шайкой, не мог не думать, скучает ли о нём Хизер. Будет ли тосковать и оплакивать, когда...
Тряхнув головой, Дик запретил думать себе о том, что король Генрих Восьмой непременно найдёт, как заполучить и его, и Ричарда-младшего на эшафот. Маленький Дикон оставался последним Фицаланом и воистину мудро, что воспитывался он в покое и безопасности замка Дин. Быть может, выросший в свободе сын сделает то, чего не смог его отец - перестанет бояться. Казалось бы, протяни руку, и в неё спелым плодом упадут и повстанцы, и этот гарнизон. Поведи и за собой, дай надежду - и они сделают тебя королём, бросят к ногам обнищавшую в междусобицах страну. Но Дик не хотел страну. Дик хотел... Надо было думать о Хизер, но мысли привычно подсунули Эмму.
"О, боже".
О Боге, к слову, тоже следовало вспомнить. Окруженный людьми, воюющими за веру, Дику следовало хотя бы внешне следовать всем надоевшим обрядам. К тому же, не так просто было отринуть привычку молиться, креститься и поминать Господа всуе. Странно, но скупое крестное знамение на показ возможным соглядатаям будто заперло мысли о сестре, возвращая к Хизер.
Будто Дик был сопливым юнцом, не способным разобраться в своих женщинах. Но Хизер он жалел и проклинал. Хотел её и отталкивал. И скучал. Так остро, что едва удержал себя от просьбы госпоже, чтоб открыла для неё путь сюда. Но здесь было опасно для юной шлюхи-отравительницы. А вот Эспаде - самое место. В Портенкроссе для Хи найдутся защитники, а здесь Дика одолевал назойливый сородич испанского гладиатора.
"Демон-хранитель, мать его".
Будь этот Демон в самом деле демоном, это могло стать полезным. Демонам положено гадить в мелочах, но в деловых отношениях у них имелся определенный кодекс чести. Если не исполнять условия сделок, то их не будут заключать. Вот только Дик не продал бы душу, а демон-хранитель скорее всего был просто надоедливым повстанцем, присвоившим себе имя знатного испанца.
"Главное, чтоб не тело".
С этой мыслью Дик и отправился знакомиться с купечеством, взяв с собой Демона. Как выяснилось - не зря. В одной из узких улочек щелкнул арбалет, испанец толкнул, закрывая собой, Дик крутанулся, успевая увидеть юркого типа с дубинкой, позорным образом получил по голове и провалился во тьму.

УИЛЛ "ТЫКВА" ХАРПЕР

7 мая 1535 г. Эклстон. Таверна "Моё золотце".

Таверна "Моё золотце", полупустая по утреннему времени, ярко освещалась солнцем, с любопытством заглядывающим в распахнутые окна. Сонная, растрепанная служанка лениво протирала столы, не обращая внимания ни на Уилла, ни на сидевших чуть поодаль монаха и бедно одетого рыцаря, ни на толпу невыспавшихся, злых наёмников, устало жующих кашу.
Уилл, подперев рукой щёку, смотрел в окно, слегка щурился и улыбался. Он был голоден, как дюжина волков, но уже смирился. Варда пресекла грешную мысль о еде ещё когда они вышли к городу, заявив, что сначала она приведёт себя в порядок. Так что он полутра простоял у прилавков, отдал цену трёх монастырей за платья для Варды и кафтан для себя, а теперь ждал, пока Варда приведёт себя в порядок. Девушка была упрямой, удивительно умела себя контролировать и ни разу не пожаловалась, пока они пробирались к городу. Она нравилась Уиллу и было бы жалко, погибни она в логове вампирши. А как было бы жалко, погибни он сам...
Меж тем, монах, сидевший через стол от Уилла, говорил. Тихо, монотонно, но именно эта молитвенная размеренность заставляла прислушиваться.
- Королева Екатерина очень больна. Как жаль, что у неё нет сына, - монах взял с тарелки, стоявшей перед ним, моченое яблоко. Прожевал, причмокивая. - Это большая трагедия. Принцесса Мария - единственная законная наследница короля. До сих пор Англией ни разу не управляла женщина, и любой из потомков старого королевского дома Йорков может оспорить её право на престол. Скажем, тот же Ричард Фицалан, граф Суррей. Молод, хорош собой, статный, жилистый, блестящий фехтовальщик, образован. Прямой потомок Эдуарда Третьего. Мы можем стать свидетелями повторения гражданской войны, которую я видел в юности, когда Ланкастеры и Йорки боролись за корону.
Уилл продолжал, щурясь, смотреть в окно. Хреновые это были разговоры и ничего хорошего они не обещали. Он был вассалом Фицалана, а после таких разговоров либо обезглавливали претендента, либо и правда начиналась война. А Уилл, как ни странно, не хотел ни в тюрьму, ни на войну. Собеседник монаха, кажется, разделял его взгляды.
- Не дай Господи! - выдохнул рыцарь.
- При дворе поговаривают, что король хочет вынудить парламент признать герцога Ричмонда законным сыном и объявить его преемником, - продолжал то ли шептать, то ли бормотать монах. - Но примут ли англичане бастарда в качестве короля? Это большой вопрос.
Уилл зевнул, потирая глаз. Плохо было то, что даже если народ примет кого надо, претендента всё равно захотят убрать.
- Некоторые полагают, народ так любит короля, - вздохнул рыцарь, - что предпочтет его побочного сына любому отпрыску Белой розы Йорков. Но есть изменники, которые называют Тюдоров узурпаторами и жаждут возвращения на трон старого королевского рода. Кто знает, что может случиться?
- Есть мнение, что ему надо выдать принцессу замуж за одного из Йорков. И надеяться на обретение внука, - монах пожал плечами. - Суррей аккурат развелся. У него двое здоровых детей, значит, плодовит. Принцессе девятнадцать, она в самом возрасте.
"Вот это правильно".- Улыбнулся про себя Уилл. - "Меня женил на выгодном горе, пусть и сам женится. Вариант хороший, всяко лучше войны".
- Говорят, он бил жену? - Возразил рыцарь.
- Если женщину не бить, она себя потеряет, - снова пожал плечами монах. - Будь она хоть императрицей.
На душе стало хреново. Уилл вспомнил потерявшую память Алетту. Он не мог сказать, что любил жену. И не знал, как относиться к её беременности, но как минимум он был обязан вернуть Алетту в поместье к её отцу.
- Тварь прямо в лицо мне летела, - гудел один из наёмников, заглушая этот разговор. - Клянусь портками апостола Фомы, пить вам сейчас за упокой. А этот - выскочил, как молния какая. В одно движение располосовал, рукой что-то чудное изобразил, тварь и заполыхала. Я на него гляжу - мальчишка еще, недавно бриться начал, а с бабой и вовсе не был, небось. А уже шрам через лицо, глаза пустые и холодные.
- Опаивают их там, - авторитетно заявил второй, прикладываясь к кружке с элем. - Всякими ядами тело меняют. Михаилиты ведь сами не люди уже, а такие же твари. Ты видел, они все как на подбор, как породные жеребцы? Ни жиринки, мускулы играют, лица каменные. Я такое только у статуев во Флоренции видел. Это всё яды. Зато они и к детям неспособны.
- А до баб охочие. И бабы на них липнут, - поддержал третий, - если михаилит в таверну заявился - пиши пропало, объедья никудышные достанутся.
Уилл потянулся. Если подумать, он был знаком со многими михаилитами. Каждый со своими тараканами в голове, так что и под крышей одного слова они собирались очень условно. Кое-то цеплялся носом за дверной косяк, когда заходил в помещение, но люди, они, как правило, были достойные. Некоторых он, наверное, даже мог назвать друзьями.
- Король весьма набожный человек, - вклинивался в этот крайне увлекательный диалог монах. - Он усердно соблюдает все церковные обряды, в знак смирения каждую Страстную пятницу ползет к Кресту на коленях. Он весьма учён в теологии. Читает святых Фому Аквинского и Августина. Джентльмены из его личных покоев говорят: ничто не доставляет ему большего удовольствия, чем добрый спор о вопросах веры.
"Вопросы веры..."
Уилл бросил взгляд на монаха. Тот был худощавым, в рясе францисканца. Лицо было закрыто рясой и всё, что произносил монах, исходило из тёмного пятна под тканью. Как часто он в жизни видел монахов и каким неестественным этот образ казался сейчас... Кроме реформации и джентльменов в покоях короля, было в виде монаха что-то чужое и даже неприятное. Уилл отвернулся, чтобы не привлекать к себе внимание.
- Образец, - иронию в голосе рыцаря изрядно притушил глоток вина. - Королева Екатерина его милостью выглядит старой и печальной. Она слишком полна, чтобы выздороветь и родить наследника. Ваша мысль о браке Суррея и принцессы Марии гениальна. Но король на это не пойдет. Он сам наполовину Йорк, но Йорков боится. Да и кто ему эту мысль донесёт? Шут? Рыжая шотландская леди? Джейн Сеймур? Уж точно не Нэн Болейн, у неё голова на шелковинке держится. Король безумен, его набожность не покрывает грехов. Отринуть Папу! Как хотите, святой отец, но я хочу Белую розу на троне, бьет она жену или нет.
Уилл переборол желание закатить глаза, хотя смотрел в сторону окна. Он очень часто слышал о Екатерине и никогда не понимал чего конкретно хотели говорящие - наследника или Екатерину на троне?
Монах хлопнул ладонью по столу, расплескав вино.
- Нэн Болейн - еретичка. Лютеранка. В то время, когда догматы и традиции Святой церкви подвергаются напалкам со всех сторон, у таких людей, как госпожа Анна, находятся силы, чтобы провоцировать изменения. Это должен сделать Папа, а не блудница! Сэр Уильям, наша вера под ударом. Еретики, последователи Мартина Лютера, отвергли пять из семи таинств! Попомните мои слова, Кромвель закроет все монастыри. Разве он не обещал сделать короля богатым? Все монастырские богатства перекочуют в королевскую казну, когда часть следовало бы потратить на образование и благотворительность. А все монастырские реликвии, святые артефакты достанутся омерзительному Кранмеру!
Уилл сделал глоток эля из кружки.
"Ну или мне..."
- Главная задача лорда-канцлера - снискать благоволение государя, - снисходительно пояснил именуемый сэром Уильямом. - Боже, как я ненавижу этого человека! Он слишком много на себя берёт. С другой стороны, король положил глаз на Джен Сеймур. Сеймуры плодовиты, как кролики. Простите, отче, но любой крестьянин хочет иметь сына, который унаследует его свинью.
- Что получится, если скрестить сову и каплуна? - Ржал дюжий рыжий наемник, размахивая куриной ножкой. - Петушок, который не спит всю ночь!
Уилл посмотрел в полупустую кружку. Неудивительно, что Фицалан не хотел в короли. Всё страна только и делает, что обсуждаешь с кем ты трахаешься и что из этого выйдет. А может, король был сейчас таким, что больше обсуждать было и нечего?...
Король... Уилл старался не развивать эту опасную мысль. На троне Фицалан и правда был бы лучше нынешнего короля. Но с другой стороны, сколько мороки и для сюзерена и для всех его вассалов. Уилл зевнул. Да и кто он был таким, чтобы о таком думать?
- С ним нужно поговорить. Убедить. Принудить, наконец. У Суррея твердый характер, и заставить его стать во главе страны сможет лишь не менее твердый аргумент, - монах вздохнул, оглядываясь на наемников и Уилла. - Вопреки его нежеланию.
- А потом - привыкнет?
- Привычка дана нам Господом, сын мой.
А эти двое, кажется, жили с уверенностью, что именно им суждено думать о том, кого садить на трон. Уилл мельком глянул на рыцаря. Короткие, светлые волосы, борода, проницательные глаза. Было видно, что дворянин выглядит немного старше свое возраста. Видать, часто мучается мыслями о будущем государства. Уилл постарался закрепить это лицо в памяти.
Сейчас он устал и что важнее, в таверне было много людей. Если бы обоих заговорщиков прямо сейчас арестовали, то после первых же показаний в пыточной, арестовали бы и Дика. Но потом, выдайся возможность, Уилл бы уточнил у обоих кто кого собирается заставлять. Нужно было что-то делать со своей жизнью. Его жену похищали все подряд, сюзерена не уважали и собирались как-то там принуждать... Фицалан очень выгодно его женил и даже кроме этого Уилл был ему многим обязан.
– Третий герцог Бекингем был казнен по обвинению в государственной измене пятнадцать лет назад, - глухо проговорил рыцарь.
- Шестнадцать, - поправил его собеседник, прихлёбывая из кружки вино.
- И он был арестован, - задумчиво продолжал рыцарь, - поскольку возглавил заговор, имевший целью низложение монарха, после чего сам занял бы трон как ближайший родственник короля. Некоторые считали, что его претензии на трон гораздо более обоснованны, чем у Генриха Тюдора. Думаю, сейчас неподходящее место и время для этих слов, но мы оба прекрасно знаем, что обвинения, предъявленные ему, были ложными.
- Так будет продолжаться до тех пор, пока царь Ахав, этот Сарданапал, этот Навуходоносор на троне.
Уилл проследил взглядом за прошедшей мимо подавальщицей. Любой монарх уничтожал претендентов, как его не называй - хоть Доносором, хоть Навухой. Поэтому лучше было не становиться претендентом ни при какой монархе.
– Она выглядит не очень веселой, – уныло вздыхал юнец, только что вошедший вместе со своим отцом - дородным купцом - в таверну.
– Да скучает по дому! – отрезал отец. – Это твое дело – развлечь ее. Возьми ее с собой в Ладлоу. Дари ей подарки. Она же женщина! Превозноси ее красоту. Шути с ней. Ухаживай!
– На латыни? – растерялся юноша.
– Да хоть на валлийском, парень! Если у тебя смеются глаза и в штанах порядок, она поймет, что у тебя на уме.
Уилл по вибрации пола, понял что сейчас на ступеньках ведущих на второй этаж появится одна из подавальщиц и наконец-то позовёт его на верх к столу. Варда сразу сказала, что кушать в общем зале неприлично. Он поднялся и задвинул стул. Позже, перед отъездом, нужно было выяснить, знает ли трактирщик имя рыцаря. Интересоваться такими вещами и остаться ночевать в городе, было опасно. А опасностей ему хватило ещё прошлой ночью.

Уилл проснулся от гудящего шума. На первом этаже что-то громко обсуждали, с улицы по окну барабанили, разлетаясь в стороны, звуки города. Он сел на кровати, зевая и пытаясь протереть слипшиеся глаза. Всё тело ныло, как будто его побили. В целом, его и правда побили. В мышцах чувствовалась усталость, а левую половину груди как будто туго перемотали верёвками. После случая в подземелье он лучше ощущал своё тело, чётко понимал сколько в нём осталось сил. Сейчас он был здоров, но нужно было отдохнуть, хотя бы день.
Уилл поднялся, потягиваясь, и открыл окно. Вместо хоть какого-то подобия утренней прохлады, с улицы в комнату залетела вонь, перемешанная с пылью. И стало ещё шумнее. Теперь чётко можно было различить стук молотка по железу, ржание лошадей, лай собак и крики людей. Уилл нахмурился. Он вырос в Лондоне и всё это было ему привычным и родным, но сейчас хотелось побыть одному, и хорошо бы в тишине. Он взял со стула пояс с мечом, достал из сумки флягу и пошел куда-то подальше от шума и вони.
Опушка леса за городом оказалась на удивление изгаженной. Было видно, что сюда выкидывали всё подряд а, при возможности таскали местных девок. Можно было бы повозмущаться местными, но если подумать, то он сам был таким же - мало заботился об окружающем мире, когда дело касалось его жизни и счастья. Уилл прошелся вглубь леса и скоро нашел чистую поляну вокруг коренастого, старого дуба. Хотя даже сюда доносились отголоски городской вони, место казалось приятным и каким-то правильным.
Он бросил флягу на траву, расстегнул пояс с мечом и положил его между корней дуба. Не хотелось думать ни о чём конкретно, просто побыть одному. Уилл улёгся в корнях дуба и закрыл глаза. Листва тихо шуршала на ветру. Лучи солнца тут и там проскакивали между листьев и падали ему на лицо, приятно согревая. Уилл медленно выдохнул и также не спеша вдохнул.
Если задуматься, то сейчас он, наверное, мог назвать себя счастливым. Несмотря на похищенную Алетту, и на Кромвеля... На турнир, где предстояло лишний раз опозориться и не оправдать чужих ожиданий. Да и вообще не смотря ни на что. Интересно, почему именно сейчас?..
За последние пару месяцев с ним случилось много всего. И почти всё, что случалось, делало его жизнь хуже. И он даже не понимал, почему. Не считая шрамов и кучи долгов, многие позавидовали бы его судьбе. И всё равно, во всей этой беготне он не был счастлив. Можно было только надеяться, что когда он найдёт Алетту, разберётся со всеми проблемами и остановится, жизнь станет лучше. Но это было глупо. Жил-то он сейчас, а не через полгода. Уилл улыбнулся, закидывая руки за голову. Вот хреново бы вышло, умри он тогда в подвале, совсем чуть-чуть не дожив до лучшей жизни. Ему почему-то казалось, что даже реши он все свои проблемы сейчас, потом появились бы новые. И он всё равно не был бы доволен жизнью. Всё-таки, он не настолько влиял на мир вокруг себя, чтобы убрать из него всё, что причиняло неудобства. Он вообще мало на что влиял.
Вот и получалось, что такой была его жизнь. С проблемами и мороками, с ранами и болью, с вкусной едой в таверне и с тёплыми лучами солнца в листве. С глупой улыбкой, и напряжением, от которого всё пересыхает в горле. А кроме всего этого, жизнь ещё и могла оборваться в любой момент. Причём, не только в подземелье, а просто от остановки сердца. Учитывая это, наверное, стоило просто выдохнуть и принять всё таким, каким оно было. И жить. Не через месяц и не через год, а сейчас. Каждый раз, жить сейчас. Уилл вдохнул полной грудью. Городская вонь совсем отстала и теперь в воздухе были только свежесть и запах леса. Хорошо, что прямо сейчас, он был именно здесь и до чего же всё-таки хорошее было место.
Уилл достал флягу и сделал глоток. Теперь он всегда носил с собой не только флягу бренди, но и флягу с чистой водой. По настоянию Варды, - с парой капель того же бренди. И ведь его воспитали с чувством отложенной жизни. Здесь в грязи и поту, в бедности и болезнях, это ведь не жизнь. Жизнь она наступает потом, когда в награду за все мучения получаешь вечное блаженство в раю. Вечное блаженство... Это вообще как?.. А ведь, кроме рая бывали ещё и вечные муки. Само представление о таком устройстве мира казалось каким-то неестественным.
Уилл зевнул. Что-то его понесло на слишком заумным мысли... Как бы хорошо ни было под дубом, нужно было возвращаться в таверну. Потому что укради у него вторую бабу за две недели, в душе не осталось бы веры ни в добро, ни в светлое будущее.
- Вам нехорошо, сэр Уилфред?
Прохладная мягкая ладонь коснулась щеки Уилла, задержалась на плече. Прошелестел шёлк юбки - Варда опустилась на траву рядом. Тонко, перебивая миазмы, запахло розой.
- Вы такой бледный. Будто долго молились в холодной часовне, а Господь так и не ответил. Или же ответил?
Уилл так и остался лежать с закрытыми глазами. Прохлада ладони приятно успокаивала, легкий ветер разносил вокруг запах духов, как будто это были длинные, ленивые ленты. Он удержался, чтобы не сказать, что ходить одной по лесу опасно. Как-то это было ни к месту. Вся сцена как будто была не из его жизни - тёплые лучи солнца, листва, прохлада и сидящая рядом Варда.
Память скакнула назад, кидаясь в него уже прошедшими сценами. Изничтожающий зной пустыни, вперемешку с вонью от дерьма и крови чертей. Нещадно палящее солнце в самом пике, застряло на одном месте и невыносимо пищит. Потом он стоит в переулке и тяжело дышит. Всё тело горит в жаре. На коже выступил пот, холодный ветер слизывает его и неприятно лезет за шиворот. На земле напротив лежит зарезанный здоровяк. И вот он опять лежит в тени старого дуба.
И сейчас он вдохнёт, и вместе с выдохом, вместе с тем как он что-то скажет, эта сцена тоже закончится. Развеется на ветру, как духи Варды. Уилл подождал ещё мгновение, вдохнул и выдохнул.
- Мне кажется, Христианский Бог - это в первую очередь то, что каждый делает со своим одиночеством. Так что, ответить можно только самому себе, и тот ответ, что получишь и будет тем самым. Как оно было у язычников, я не знаю... Как думаешь, их боги отвечали им?
- О, это было время, когда боги жили рядом с людьми, - пожала плечами Варда. - Я... матушка говорила - оттуда и пошли ведьмы. Они были жрицы, как покойная Кейт Симс, и лишь после ведающих женщин назвали малефиками. Каждая из них знала, как заставить землю плодоносить, как заговорить погоду. Они могли вызывать бурю. Они могли насылать проклятия на деревья, и те падали как подкошенные. Каждую весну они брали юношей мужьями и каждую осень убивали их. Но вы и сами это знаете, сэр Уилфред. Ведь вы - друид? Вам отвечают ваши боги?
Уилл улыбнулся одними губами.
- Мои боги отвечают, но всё равно ничего умного не говорят...
Опасные это были разговоры, но Варда тоже наговорила себе на костёр. Причём, учитывая, что её мать была культисткой, разбирательства были бы недолгими. Было что-то по-детски приятное и весёлое, в том, чтобы вот так вот разделять общую тайну.
- Хотя я бы, конечно, предпочёл, чтобы осенью меня оставляли в живых... Нравы раньше были свободные, но в чём-то и просто честные. И правда... Если жена делает тебя счастливым, какая разница чья это жена?
Варда хихикнула, прикрывая ладошкой рот.
- Главное, чтобы не было, как в той байке, где счастливый муж прибежал с колыбелью и обнаружил, что трое их скоро будет не по той причине, по какой ему хотелось бы.
Уилл улыбнулся чуть шире. Где-то в стороне с ветки лениво взлетела птица, но в лесу было всё также спокойно. А значит никто к ним не подходил. Он не мог вспомнить последнего раза, когда так честно с кем-то говорил. Хоть Уилл и шутил, в нём всё равно оставалось всё, во что он когда-либо верил. В душе всё смешалось, - обрывки проповедей и наставления матушки, нанесённые пёстрыми мазками образы богинь, собственные мысли и переживания. Это навевало что-то вроде лёгкой тоски. Как будто куда он не шагни из этой точки, он бы уже никогда не мог стать ни полноценным христианином, ни настоящим друидом.
- Мне кажется, христианство заняло столько умов только потому что однозначно отвечает на вопрос о смерти. Твоя матушка не рассказывала тебе о том, как раньше видели смерть?
- Cмерти нет, - серьезно ответила девушка, опираясь на плечо Уилла, чтобы подняться. - Ни для кого. Господь Бог в своей милости дарует нам блаженство или геену - но это тоже жизнь, верно? Я тоже много думала об этом. И мне кажется, смерти не было всегда. Сэр Уилфред, что со мной будет дальше? С... нами?
Уилл задумался, открыв глаза и глядя в просветы неба за листвой. На это можно было смотреть по-разному. С одной стороны, он никогда не умрёт, с другой он умирает каждый миг. Каждый раз вдыхает один человек, а выдыхает совсем другой. И какая тогда разница какая из сцен будет последней, если переживать её будет уже кто-то совсем другой?.. И даже после смерти этого тела, мир не заклинится. Поток сцен также плавно пойдёт дальше.
Было что-то особенное в мысли, что он просто крадёт у мира пару вдохов, а потом всё, чем он был, развеется по ветру. И от него совсем ничего не останется. Может, в этом и был смысл? Смириться со своей природой и природой мира. Не придумывать воображаемых городов, ни в небе, ни под землей. Эта мысль была чёткой и ясной. Как будто он ходил по сплошному лесу и сейчас случайно наступил на поросшую, но протоптанную кем-то тропу. Кем-то древним и умным, который всё уже обдумал. Уилл стал неспеша подниматься, чувствуя как за это время размякло всё тело. Может быть, он понял что-то важное о том, что значило быть друидом. А может, ему просто показалось, но идея была такой ясной и простой, что при всём желании её нельзя было забыть. И от этого на душе было как-то спокойно и светло. Он отряхнул штаны.
- Как однажды сказал пьяный монах, которого я пытался оттащить от своего забора: "У нас со смертью нет ничего общего. Когда мы живём, её нет. Когда она приходит, нас уже нет..." Предлагаю тебе пока поездить со мной, а как найдём безопасное место, сможешь написать письмо отцу. Чтобы никто не придрался и не задавал глупых вопросов, можешь побыть моей кузиной. Что скажешь?
Девушка пожала плечами.
- Я хотела предложить вам быть моим телохранителем - это допустимо и вполне прилично. Но кузиной даже лучше. Даёт право задавать глупые вопросы. Например... И чьи мы вассалы, любезный братец?
Уилл застегнул ремень с мечом на поясе, глядя на траву между корнями и косо улыбаясь. Он всегда хотел брата или сестру, но никогда не думал, что они водятся под дубами.
- Ричарда Фицалана... Если встретимся с ним, будь поосторожнее. Ко мне он относится снисходительно, но людей видит насквозь. - Уилл поднял флягу с земли. - Пойдём, по дороге расскажу, откуда я родом и как стал рыцарем. А то мало ли...
- Осторожнее? Но зачем мне осторожничать? - Варда глянула на него странно, с интересом и недоумением. - Тем более, с розой Йорков?
Уилл потянулся. Странный это был вопрос, когда по законам Англии им обоим была дорога на костёр. Ну, может быть, ему как дворянину отрубили бы голову. Кроме того, что бы они там не наговорили Дику, сюзереном он был только для Уилла, и это имело значение.
- Потому что нам с нашими взглядами на мир всегда нужно быть осторожными. В Англии на удивление много людей умеют читать мысли и водятся они не только в королевских пыточных. А раз я теперь твой кузен, мне не хотелось бы, чтобы ты оказалась ни в пыточной, ни на костре. - Уилл топнул ногой и подхватил подскочившую с земли флягу. - Тем более, что в обоих местах мы окажемся на пару.

8 мая 1535 г. Эклстон.

Утром Уилла разбудил бьющийся в окно голубь. Он первым делом подумал, что это послание от Кромвеля, который теперь будет открыто угрожать казнью за неявку в Лондон, но письмо оказалось от Фицалана. Уилл сел на кровать, держа в одной руке голубя в другой письмо. Зевнул, почесав босую пятку о пол, и развернул лоскут.

Сэру Уилфреду де Манвилю, баронету Хорли.

Любезный баронет!
Спешу уведомить, что десятого мая сего года вам надлежит присутствовать в церкви святого Клемента Датского, что в Лондоне, дабы засвидетельствовать факт заключения брака между мной, сэром Ричардом Фицаланом, лордом Греем и графом Суррея и девицей Хизер Освестри, урожденной Пиннс. Полагаю, в вашем нынешнем высоком священном статусе прибыть к десяти утра не составит никакого труда. А потому, отказ и опоздание будут сочтены мною за дерзость, неуважение и неповиновение, что чревато неспособностью сидеть неделю или две. Можете пригласить леди Алетту, свою супругу, буде вы её отыскали; или любую другую даму - на своё усмотрение. Потрудитесь одеться согласно своему статусу. Кроме того, настоятельно рекомендую не тратить деньги на какой-либо подарок. Вам они понадобятся, чтобы купить доспех для предстоящего турнира, присутствие на котором строго обязательно. Таково пожелание Его Величества, и не вам его оспаривать или игнорировать.

Фицалан

Уилл положил письмо на кровать, разглядывая голубя. Чёрные глаза поблескивали каждый раз, когда птица вертела головой. Какие такие статусы имел в виду Дик? И вообще, почему тогда высоким священным статусам угрожали поркой? Уилл вздохнул. Ему не нравились свадьбы, ни своя, ни чужие. Судя по тону письма, Дику тоже...
Ладно, свадьбу можно было пережить. Благо, он мог попросить Варду пойти с ним и защитить его от светской мути, в которой он ничего не понимал. С турниром было сложнее. Уилл не умел драться, как положено рыцарю и как это умели урождённые дворяне. А получать по морде, тем более при публике, не хотелось. Видимо, выхода не был, нужно был продержаться немного, чтобы Дик и Рольф видели, что он не халтурит, а потом как-нибудь отшутиться насчёт поражения. Не слишком страшное бремя, учитывая сколько денег он тратил...
Уилл посмотрел в окно, из которого в комнату доносилась суета города. Как-то всё это было абсурдно, когда его жену похитили работорговцы... С другой стороны, если он прямо сейчас ничего не мог с этим сделать, не стоило открыто игнорировать волю Его Величества. Образ жены, у которой от голода проступали рёбра и хребет, заставлял злиться на самого себя и ощущался чем-то вроде узла. Пока он не разобрался с этим, всё остальное казалось тратой времени, на которую он не имел права. Уилл задумался, разглядывая дощатый пол под ногами.
Он ошибся, когда взял Алетту с собой. Под присмотром Рольфа её бы никогда не похитили. Серьёзная ошибка, но поделать тут было нечего. Нужно было просто её исправить. Исправить осторожно, и наверняка. Нужно было получше узнать про храмовников и посоветоваться с отцом Алетты, перед тем как лезть к ним. Может, у Рольфа были знакомые среди рыцарей или он хотя бы мог что-то посоветовать. Уилл поднялся и держа голубя в левой руке правой написал письмо отцу Алетты. Нужно было как минимум узнать, где тот находился. По дороге стоило заскочить к Кромвелю, пока угрозы не стали явью.

Замечание Дика насчёт подарка Уилл, само собой, проигнорировал, потому что нельзя было ехать на свадьбу совсем без ничего. Хотя бы символического. По совету Варды они пошли на рынок искать посуду. Он был бы достаточно скромным, чтобы не разозлить Дика, и достаточно уместным, чтобы понравиться Хизер.
Фарфоровая посуда стоила от ста пятидесяти фунтов, но за хорошую лавочник хотел не меньше семиста. Уилл оценивающе посмотрел на посуду, как будто что-то понимал в фарфоре. В чашках сам по себе не появлялся поссет, а тарелки не летали. Значит цена в семьсот соверенов была завышена. Он хмыкнул, как будто вопрос был решен.
- Даю сто шестьдесят пять и по рукам.
Торговец недовольно скривился, как будто тарелки всё-таки умели летать, просто сегодня была не та фаза луны.
- Не меньше пятиста.
- Четыре сотни и на следующую свадьбу приду в эту же лавку или порекомендую другим гостям, если будет возможность.
- Это грабеж. Посуду аж из Китая везли. Поглядите, закорючки напрочь китайские. Четыреста пятьдесят.
- Какая разница откуда её везли, если сейчас её никто не купит? Я такие же закорючки делал, когда учился писать. Четыреста двадцать и я не стану сейчас проверять откуда на самом деле посуда.
- Четыреста тридцать и я не пожалуюсь констеблю, что тут мне угрожает какой-то тип с языческими рисунками на запястьях.
- Видишь цепь рыцарскую, щас ей как отвешу!
В разговор вклинилась Варда.
- Годится, берём.
Уилл пожал плечами. Значит сейчас цена была нормальной.
- Ладно, значит берём.
- Цепью тоже принимаем, но сдачи нет.
- Конечно, сдачи нет, ты потом даже не встанешь... - Проворчал Уилл.
- Возьмите на сдачи ещё паранджу для дамы.
- Не знаю, что такое паранджа, но договорились. Четыреста тридцать за сервиз и паранджу.
- Это за цепь. За четыреста тридцать без паранджи, хамство какое...
- Тьфу ты, так и знал, что в этой лавке разводят клиентов.
- Совсем эти молодые рыцари озверели. Вот при Эдуарде Четвертом такого не было...
- А, понятно, ты просто короля не уважаешь. Эдуарды тебе нравятся, рыцари нынешнего короля не нравятся. Паранджами какими-то торгуешь. Порядочный христианин даже не знает что это такое. Китай это вообще где? Там христиане живут?
- Вы, молодой сэр, идите... В ристалище. Со всяческим почтением. Кстати, доспехи для турнира можно купить за углом, у Перкина-оружейника.
На этом моменте Уилл расплатился за посуду и позволил Варде вывести себя на улицу, из-за всех сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

Перкин-оружейник, похожий на всех виденных оружейников разом, встретил радушно, как родных. Расстелив по прилавку на совесть сработанную кольчугу неизвестного мастера из далекой то ли Московии, то ли Новгородии, он гудел что-то о меховом плаще, нагруднике, шлеме, копье, доспехе для леди и скидках в честь сестры Винифред. Святой сестры Винифред из Кентерберри, что вещала о приближении Судного дня, называла короля Антихристом и обещала разверзнутые небеса, с которых польется кипящая вода с жабами.
Уиллу предлог для скидки показался странным. Да и вообще, торговец почему-то вызывал странное ощущение... Каким-то он был чересчур вежливым и как-то знал всё наперёд. Но Уиллу так или иначе нужны были доспехи для турнира. Он в последние дни тратил столько денег, что турнир уже воспринимался как подарок судьбы. Хорошо бы ему там выбили пару зубов, тогда было бы не так стыдно за потраченное состояние.
Он попросил отвезти броню, щит, копьё и всё остальное, что было нужно для турнира, прямо в Лондон. На этом поход по рынку не закончился. Видимо, от своей женской натуры, Варда, с редким воодушевлением воспринявшая весть о свадьбе Фицалана, потребовала праздничное платье. Нарядная одежда нашлась в лавке неподалеку. За какой-то невесомый, мгновенный четверть часа на Уилла перемеряли дюжину рубашек, невероятное количество штанов, гульфиков, дублетов, парадных туфлей с квадратным носом, беретов с пером, куцых модных плащей, чтобы завернуть в кусок синего шелка красивую, безумно дорогую рубаху, густо вышитую серебром, складчатый воротник, узкий черный колет, богатый бархатных дублет с прорезями на рукавах, расшитый жемчугом гульфик и штаны из черного сукна, плотно обтягивающие ноги. Нелепо-тупоносые туфли с золотыми пряжками нырнули в этот сверток будто сами, а Варда, невинно и мило улыбаясь, придавила его зеленым платьем с вышитыми на корсаже лисами, кучей сеточек для волос и греховно розовыми чулками. Всё это стоило целое состояние, на которое крестьянская семья вполне могла жить полгода, и Уилл рассматривая покупки, думал, что парой зубов он не отделается.
Как-то не так он себе представлял бытие богача. Когда он был, можно сказать, беден, казалось, что с таким состоянием можно просто сесть на задницу и год ничего не делать. А сейчас деньги тратились так, будто они были только для того и нужны, чтобы покупать платья и готовиться к турнирам. То есть, обеспечивать дворянский образ жизни. Уилл улыбнулся про себя, принимая из рук Варды несколько больших свёртков с одеждой. В принципе, в этом не было ничего плохого, главное было не забывать, что всё этого было не его... И что судьба могла забрать всё так же легко и неожиданно, как дала.
К вечеру, когда они вернулись в таверну и перекусили, Уилл чувствовал себя не намного лучше, чем после драки с упырями. Так что он сам толком не понял как свалился на кровать и заснул.

10 мая 1535 г. Лондон. Церковь святого Клемента Датского.

Уилл сдержался, чтобы не зевнуть. Они с Вардой сидели на натёртой до блеска скамейке из тёмного дерева в церкви святого Клемента. Одинаковые ряды скамеек были заполнены богато одетой знатью. Над всеми нависал белый, как кость, потолок с золотыми узорами. Во всей картине было что-то библейское.
По совету, который Дик дал в письме, Уилл попросил Морриган перенести их с Вардой в Лондон, и богиня на удивление согласилась. Теперь он сидел не в своём костюме, не на своём месте, в окружении не тех людей. Хорошо, хотя бы рядом была Варда. Уилл опёрся о спинку скамейки, разглядывая украшения церкви, и мельком пробегаясь взглядом по гостям. Когда он жил на обычной улице в Лондоне, думалось, что вся разница между бедняком и дворянином в везении и дорогом платье. Но сейчас в воздухе витало что-то другое. Все здесь были образованны, держали себя в руках и ни по одному из лиц нельзя было понять, о чём думает человек. Кроме Фицалана. Сюзерен возвышался над стройными рядами с величественным, отрешенным видом. Было сразу видно - думает он о том, что всё это собрание ему даром не упало. Уилл улыбнулся, наклонившись к Варде.
- Какой-то он недовольный, наверное, догадался, что я сторговал половину стоимости посуды...
- Словно ему в сапоги напрудила кошка, - совершенно серьезно согласилась Варда, с интересом разглядывая гостей. - Неужели невеста столь дурна собой?
- На дурной сэр Ричард бы не женился... Насколько я знаю, она просто не родовита. Да и вообще, думаю, дело не в невесте, а в гостях и в самом мероприятии. Кстати, что скажешь о гостях? В этом зале в три раза больше титулов, чем людей, так что я чувствую себя не в своей тарелке.
До этого в толпе Уилл смог узнать герцога Норфолка, дядю Дика и по совместительству шерифа Лондона. Совсем не тот человек, которому он хотел бы попасться на глаза. В жизни герцог Норфолк выглядел как собирательный образ государственного мужа, был уверенным и собранным.
- Вон тот интересный, - Варда мотнула головой в сторону лавки, где Роберт Бойд, магистр Циркон бережно поддерживал под руку свою рыжую жену-богиню. - Ты видел, как он вошел в церковь? Он ведь специально чуть шумит при ходьбе. Специально ломает свои движения, искажает их, сутулится, припрыгивает. Старается не показать свою силу. Но так еще больше выдаёт себя. Кто это?
Уилл опять криво улыбнулся.
- Проще сказать кто он не... Это магистр ордена михаилитов, сэр Роберт Бойд. Я пару раз имел с ним дело - очень сдержанный и спокойный человек. Он и правда сильный, и выдаёт это ещё больше, как мне кажется, специально.
Уилл поправил рукав. Он никак не мог привыкнуть к новой одежде. Какой-то она была слишком дорогой и броской. Но судя по окружающим, Варда одела его именно так, чтобы он не выделялся. Бойд казался каким-то уставшим и даже болезненным, как будто простыл. Уилл ещё не разобрался, как относиться к Бойду и леди Бадб. Насколько он понимал, у них с Морриган были разногласия, но у Уилла почему-то было чувство, что лично для него это мало что значило.
- Кстати, с его супругой, леди Бойд лучше быть повежливее. Когда закончится церемония, нужно будет подойти к ним и поздороваться. Остальным гостям мне не очень хочется бросаться в глаза. Тот же Генри Говард выглядит недобро.
- Зато какие стихи пишет...
- Это да, стихи многое искупают...
Двери церкви открылись с лёгким скрипом и в зал вступила леди Хизер. К алтарю она шла сама. Уилл сел ровнее. Во время самой церемонии лучше было помолчать.
- Красивая, - не стала молчать Варда. - Не загадочная и чарующая Юдифь, но вполне Вирсавия. Но будто бы сама не своя, а часть частей. Ты её видел раньше?
- Да... - С улыбкой кивнул Уилл. Со стороны Хизер казалась вполне целой и он не помнил, кто такая Вирсавия. - С ней лучше быть повежливее...
Ричард Фицалан разительно поменялся, изобразив на лице искреннее восхищение невестой и даже любовь.
"Когда буду жениться в следующий раз, нужно будет сделать так же..."
Во время клятвы лорд говорил твёрдо и уверенно. После он с гордым видом провёл Хизер по проходу между скамьями, едва заметно кивнув Уиллу. Видимо, имея в виду что после свадьбы нужно было поговорить. На улице молодоженов осыпали белыми лепестками и на этом церемония начала заканчиваться. Уилл помог Варде подняться и они неспеша пошли к выходу.