День пятый. Утро.

Волей случая Гарольд проснулся на том же месте, где засыпал. Правда, назвать утро приятным всё равно было трудно - он замёрз, часть тела болела, мечтая о нормальной постели, другая онемела из-за яда, голова не уставала трещать. С высоты крыши было хорошо видно неуверенно выкарабкивающееся из-за горизонта солнце, город только начинал оживать. Ещё не открылись лавки, не стали пыльными улицы, не заиграли музыка и краски. Гарольд аккуратно спустился с крыши. Выпала роса. Поправив одежду, он пошел к таверне. По городу было приятно идти, росса прибила уличную пыль, утренняя прохлада не заставляла дрожать и мёрзнуть, но и не была обеденным зноем. Было приятно дышать.
В таверне ещё было безлюдно, сонный трактирщик занимался чем-то своим, мальчик ещё спал наверху. Гарольд даже не стал просить перекусить, ночью он и так лишний раз побеспокоил фэа. Небольшой и достаточно ухоженный задний двор таверны был куда живее самого города. В конюшне шипели, требуя завтрака, ящерицы, возле сарая копошились в песке куры, к счастью, самые обычные, на заборе гордо восседал петух. Гарольд снял верхнюю одежду и сапоги, упёр их о стену таверны и загнул штаны. Песок был приятным на ощупь, но ещё прохладным. Гарольд вытянулся. С годами, а в Англии с месяцами, шрамов на нём становилось всё больше. Он вытащил меч, отложив ножны к стене, и вышел на центр площадки.
Меч, как и раньше был приятно тяжелым, отдающим надёжностью. Вчера обмотка рукояти немного пострадала от огня, так что надо было сделать новую. Гарольд поднял меч перед собой, на вытянутой руке. Продолжение его самого, обоюдоострое. Он резко сделал мечом дугу и рубанул им воздух. Затем попробовал повторить танец Циркона, чередуя выпады и финты с нырками и уворотами. Занятие оказалось приятным. В мышцы приятно прилила кровь, лучи утреннего солнца отражались от чёрной стали меча, живот щекотало, толи от лёгкого голода, толи от непривычной для утреннего времени физической нагрузки. Не было надрыва и безумной спешки боя. Песок отлетал из-под ног, каждый раз, когда Гарольд отскакивал в сторону.
Гарольд пытался почувствовать вес меча, его форму, чтобы не думать, достанет он до противника, а знать, чтобы ощутить вес рукояти в руке, рукояти, которой можно было ударить врага в висок, чтобы чувствовать ширину клинка, которым можно было защититься от колющего удара. И ветер, Гарольд всегда чувствовал ветер вокруг себя, а сейчас он пытался уловить то, как лезвие его разделяет, разрезая, как пористый гриб один поток, и образуя два маленьких завихрения с двух сторон от клинка. Не отталкивая воздух, а каждый раз разделяя его надвое.
Почему-то меч ассоциировался у него с изъеденной заразой гончей, которую он увидел возле трёх сестёр. Хоть внешне клинок и был в хорошем состоянии, и сам по себе был крепок, выкован без изъяна, что-то в нём напоминало о тех язвах. Может это было проклятие, может что-то другое? Гарольд сделал выпад. И он бы вылечил эти язвы, промыл их, перемотал бинтами, потому что сейчас они были чем-то схожи с заразой на собственной руке. И этот клинок служил бы ему, стал бы ему вернейшей защитой, вернее любого зверя и человека. Потому что когда на него набросились крысы, защищался он этим клинком, и клинок не подвёл, рубя гадов на мясистые и склизкие части. Воздух ещё раз свистнул разрезаемый клинком. Потому что когда начинался бой, на его стороне оставался только меч и больше никого. Гарольд путешествовал сам, и сейчас, получись у него выбраться из Туата, опять остался бы сам. Но не с мечом, с мечом он всегда был не один. Эта тяжесть - она означала уверенность. Гарольд отпрыгнул, жадно вздыхая последний прохладный воздух первой половины дня - солнце поднималось над иссохшими крышами домов. Он крутанул меч в руке. Не удивительно, что многие давали своим клинкам имена. Имени этого он так и не узнал. Может быть стоило дать своё? Надо было минутку передохнуть.
Гарольд попросил у фэа какую-то тряпку, смочил один её конец в воде и стал тщательно протирать клинок от вчерашней грязи. Интересно хотел ли меч быть его продолжением? Гарольд провёл тряпкой по всё такому же холодному клику. Он владел внешней оболочкой - обоюдоострым куском железа, но сама суть меча была от него скрыта. Что было там, глубже, за чёрной, как ночь, сталью? Ночь было бы хорошим именем такому клинку, но Гарольд хотел бы узнать родное, настоящее. Меч понравился ему с самого начала и даже, когда он узнал о проклятье, клинок не стал ничуть хуже. Тряпка начала насухо протирать сталь. Даже если клинок не отвечал - ничего страшного, времени было много - каждое утро каждого дня. Пока меч бы не заговорил с ним в ответ.

Без точных, по-военному точных указаний Аруита Гарольд ни за что не угадал бы, что этот цветасто-радужный длинный дом под односкатной крышей - мастерская ювелира. Даже вывеску с понятными англичанам знаками здесь заменяла розовая доска с длинной и непонятной надписью "A h-uile rud a dh 'fheumas tu A bheil gaol!" сложной вязью. Как и говорил трактирщик, лавка стояла на замке, с плотно пригнанными ставнями, но за мелкую монету какой-то мальчишка провёл Гарольда к хижине - домом это было не назвать - мастера.
Янтра Я-ан, как её назвал Аруит, явно не боялась крыс: дверь заменяло плетёное покрывало со сложным узором из бусин, да и соломенная крыша не могла стать преградой даже для дождя, не говоря о каком-нибудь чудовище или грабителе. Сама владелица, облачённая лишь в пятнистую розовую тунику делала зарядку во дворике. На груди постукивали три связки бус необработанного янтаря, руки на запястьях и выше локтя покрывали разноцветные браслеты с торчащими хвостиками, но это фее не мешало. Не смущало её и то, что на наклонах короткий подол задирался так, что сразу было понятно: под ним ничего нет. Подпрыгивали на махах груди, выписывая захватывающий ритмичный танец. Была ювелир босиком.
Фея была симпатичной, и, как и Самхайд, мало внимания уделяла приличию. Скромный быт вызывал уважение, но дверь он всё-таки бы поставил. Странности с глазом прошли, а вот рука никак не хотела начинать чувствовать как раньше. С утра он разбудил мальчика, решив повести его в книжную лавку. Гарольду показалось, что там юному читателю было самое место. Но тот отказался, заявив, что в лавке нет места, и что он просто-напросто не подходит для такой работы. Почему не подходит, Гарольд так и не понял. Он подождал пока фея обратит на него внимания, пытаясь слишком не глазеть, и слегка поклонился головой.
- Доброе утро, я слышал у вас есть работа.
Янтра с раскрасневшимся лицом подлетела к низкой ограде и оглядела почти пустую улочку.
- Тише! Ну кто же говорит о таких вещах вслух? Вы что, не умеете читать мысли?
- Нет. - Пожал плечами Гарольд. Но тон, тем не менее, понизил. - Не умею, но может мы тогда просто уйдём с улицы?
Когда фея склонилась, стало понятно, что туника тоже не прилагает достаточных усилий для поддержания пристойности. Гарольд живо заинтересовался улицей и её заселённостью. Видимо, мысли в Туата читали все, кому не лень.
- Странные вы, люди, - феечка пожала плечиками и отворила калитку. - Это ведь так удобно. Как вы вообще общаетесь, не зная, что точно имеет в виду собеседник? А любовник? Это ведь важно!
- Не то слово. - Согласился Гарольд, проходя во двор. "Особенно в пыточной". Хотя, и от постели с тем палачом он бы не отказался.

В хижине оказалось полутемно и на удивление уютно. Мебели в комнате не было вовсе, её заменяли разбросанные подушки разных форм и размеров, и толстые коврики. В углу виднелась конструкция, больше всего похожая на гнездо из одеял, заваленное грудами ленточек. Часть лежали отдельно, часть составляли завершённые и не очень цветные узоры. Янтра плюхнулась на толстую подушку в виде оранжевой овцы и задумчиво потрепала её за длинные мохнатые уши.
- У меня действительно есть работа. Без которой я не могу делать свою работу, а если я не делаю свою работу, я и не работаю, правильно? Точнее, работаю, но не там, а здесь, а здесь - не совсем так, как надо. Половинчато, да? Третично?
- Может быть. - Кивнул Гарольд, рассматривая пёстрое гнездо, комната многим напоминала домики в сгоревшей деревне. Видимо, что-то мешало фее работать в мастерской. Что-то с чем мог помочь только не местный. Почему? - И что же мешает вам работать там, и вынуждает оставаться тут? С чем я могу вам помочь?
Несколько секунд фея молчала, ласково водя завиткам шерсти на овечьих ушках. А потом заговорила еле слышным шепотом.
- Просто... там завелись ОНИ.
Гарольд долгие несколько секунд ждал продолжения рассказа, но его так и не последовало.
- Кто они? - Он тоже говорил тихо. - Крысы? - Если бы в лавке завелись какие-нибудь противные твари и лавочница не хотела портить себе репутацию, поиск не местного, стал бы понятен. - Знаете. - Он потёр руку. - Они в этом городе совершенно обнаглевшие.
Янтра потрясла головой.
- Нет! Крысы мастерскую и лавку не трогают. Им не нравится серебряная пыль - давятся и дохнул. Нет, всё куда хуже. Они... эти мерзкие твари грызут украшения! Как я могу продать погрызенное кольцо?! Кулон? И ведь не целиком, надкусывают! Мерзкие, гадкие... - она ещё больше понизила голос с выражением лица весьма мучиническим. Гарольд расслышал только окончание слова. - ...кси.
Не глазеть на фею было непросто, почему-то все они были очень симпатичными и не очень одетыми.
- Действительно, ужасно - Посочувствовал Гарольд. У тварей, должно быть, были невероятно крепкие зубы, крепкие и острые. А Гарольд, ещё вчера окончательно для себя решил, что временами лучше один крупный противник, чем куча мелких, пытающихся выгрызть ему глаза.
- Они нападают на вас, когда вы пытаетесь войти в мастерскую?
- Я туда не вхожу, - расширила глаза Янтра. - Там же ОНИ!
- Понимаю. - Гарольд опять почесал онемевшую руку, вроде бы уже и не надеясь, что она начнёт чувствовать. - Как они выглядят? Чем питаются, кроме украшений? Сталкивались ли с ними в этом городе до этого, и как выводили? Ну, и самое главное - сколько вы готовы заплатить? - Времени ходить вокруг да около не было - надо было закончить к обеду, ну или остаться без денег.
- Ну откуда же я знаю, - фея всплеснула руками, - чем они там еще питаются. А заплатить я готова двадцать серебрянных. Или украшение на выбор. Или сами скажите, чего хотите.
- Я бы взял половину денег, если бы вам вдруг понадобился подмастерье или помощник лет десяти. Если нет, то двадцать монет меня устроят. - Гарольд сел поудобнее. - Так что насчёт того, как они выглядят и прочего? Появлялись ли в городе до этого, и если да - то как с ними боролись? Шумят ли, если да - то когда и как?
- А подмастерье мечтать умеет? - Осведомилась Янтра.- И сколько он ест? Ест ли мясо? Девственник?
- Давайте я просто его к вам приведу, как закончу работу, и вы сами посмотрите и обо всё спросите? Так я точно ничего не приукрашу, да и вы всё сами увидите. - Гарольд хотел спросить, при чём тут девственность, но не стал - не было времени. Правда, ещё не факт, что мальчик захотел бы становиться подмастерьем. Но и Гарольд не собирался таскаться по всему Туата, выбирая угодную пострадавшему работу. А фея выглядела вполне доброй.
- Ох. Ну, право же... Впрочем... Хм.
Выдав эту тираду, Янтра призадумалась и принялась поглаживать свою овечку.
- Ну-у, - протянула она, не отрываясь от этого занятия, - хорошо. Ступайте же и, прошу вас, тише. Это такой стыд, когда ОНИ в лавке.
- Хорошо, постараюсь. - Очевидно, внятного, детального ответа он бы не дождался и к вечеру. Оставалось только взглянуть самому, и надеяться, что ему не отгрызут нос.

В добротно сделанной лавке, без зазоров в ставнях и между досок, должно было быть темно. Гарольд решил не брать с собой факела или лампы, чтобы не привлечь внимания гадов, и потому постоял на улице пару минут с закрытыми глазами, привыкая к темноте. В лавку он зашел медленно, стараясь не скрипеть дверью. И всё-таки он терял слишком много времени, так можно было и не успеть к полудню. Дверь Гарольд прикрыл почти полностью, оставив маленький зазор и не отпуская руки с железной ручки. В полумраке, который пронизывали тонкие лучики света, пробивавшегося через щели в ставнях, медленно проступала обстановка. Комната была длинной и узкой, с высокой стойкой почти на всю длину и зачем-то круглым столиком с тремя креслицами в дальнем углу. Столик выглядел изрядно скособоченным - одну ножку кто-то словно подпилил. У двух кресел не хватало спинок. Зато полосатые плетёнки, украшавшие стойку, лежали аккуратно, явно так, как их и оставили. На полу валялись светильники с перегрызенными обрывками свечей, а под сапогами Гарольда что-то неприято похрустывало, словно он стоял на тончайшем песке поверх стекла. Двери, расположенной за стойкой, просто не было. Вместо неё на Гарольда смотрел пустой проём, явно аккуратно выгрызенный вокруг косяков. В лавке не было слышно ни звука.
От двери отходить не хотелось, сжигать лавку при первой же атаке - тем более. Гарольд отпустил дверь, так чтобы она открылась, и он, при необходимости, мог призвать ветер, но сделав ещё один шаг, он почувствовал себя увязающем в затхлом болоте - плотно сбитые доски и закрытые окна не давали появиться никакому сквозняку. Он как будто дёргал намертво привязанную к столбу верёвку, лишь стирая себе руки. Гарольд повторил про себя часть из вчерашних ругательств, пока самых мягких. Захотелось выйти из лавки. Он ещё раз дёрнул сжав руку в кулак - ничего. Песок на полу должно быть был экскрементами тварей, а зубы у них в таком случае были очень и очень твёрдыми. Он медленно пошел по комнате, открывая одни ставни за другими, комната становилась всё светлее и щуриться приходилось всё меньше - так можно было хотя бы увидеть с чем он имеет дело. Запах в здании был очень затхлым. Можно было попробовать открыть окна с другой стороны лавки, но по всей видимости там и находились паразиты - и шум бы их только разворошил. За спиной ощущались спешащие по улице потоки, малые и большие, чем-то напоминающие мышцы и сухожилия - одни были больше и медленно плыли по центральной улице, другие меньше и быстрее - они сновали между палатками и ставнями и ни один из них Гарольд не мог втянуть в комнату. Обычно он изгибал поток, как бы используя его натянутость, а сейчас даже мелкие струйки пришлось бы рвать, рассеивая всю их внутреннюю напряженность. Не использовать мышцы, чтобы поднять что-то тяжелое, а рвать и резать их, приводя в негодность. В комнате потоков не было, была какая-то бесформенная жижа - каша. Гарольд вяз в ней, не мог схватить и направить отдельную часть. Ворошился в стоге сена, не чувствуя каната в руке. Он поднял фонарь. Воздух лениво плыл по комнате и не имел никакой формы, но он тут был, а значит с ним можно было что-то сделать. Гарольд представил крохотную точку перед собой и попытался согнать часть болота к ней, уплотнить его, подражая более плотным и эластичным потокам снаружи.
Результат воистину превзошел все ожидания. В центре комнаты сначала несмело, у самого пола, а затем все живее и быстрее завертелся небольшой вихрь, втягивая в себя песок с пола. И для того, чтобы жить, ему уже не был нужен Гарольд - плотное, темное болото, каким казался воздух, само втягивалось в него, делилось с ним щедро теплом и холодом, закручивая его еще сильнее. И когда этот вихрь решил, что раскрутился достаточно, в Гарольда полетел песок, мелкие камешки, недогрызенные пикси, норовя забиться в глаза и нос, засыпаться за шиворот, в сапоги. Хлестал больно, рассекая щеки песчаными плетями, путался в волосах, смешивался с кровью и жёг порезы, мерзко скрипел на зубах.
Времени для ругательств не было, как и не на что другое, кроме поиска решения. В потоке ещё чувствовались крупицы его силы - можно было попробовать их вернуть и понадеяться, что вихрь угаснет. Ещё можно было попытаться пропихнуть его дальше - вглубь здания, где видимо и были гады. Но мастерская была построена из дерева, а не из стали, уже не говоря о вещах и инструментах феи. Это при том, что Гарольд не чувствовал достаточного контроля над потоком, чтобы быть уверенным, что сдвинет вихрь хоть на дюйм. Ещё можно было рискнуть - влить в поток больше силы и попытаться взять над ним контроль, а затем распустить. Правда и от того, что он уже вложил, хватало проблем, а так можно было и пол города разрушить. Надо было хотя бы попробовать вернуть силу. Непонятно было, стоит ли делать это быстро - рывком, или плавно. Спешить не хотелось, но вихрю с каждой секундой требовались всё меньше чужой помощи, и если бы Гарольд возвращал свои силы медленно - прошло бы слишком много времени и силы самого вихря просто плавно заняли бы место отнятых. Гарольд, как мог быстро, попытался вернуть крупицы. И они отозвались, суетливо метнулись к нему, точно радуясь зову, будто домой возвращались. Щекоткой, покалыванием ворвались крупицы в Гарольда, чтобы без следа рассеяться... где-то, остаться здесь - и не здесь. Ибо ничего ниоткуда не берется и не исчезает в никуда. Вихрь, оставшийся без них, наверное, почувствовал себя одиноко. Он как-то странно подпрыгнул, вспучился, чтобы через мгновение взорваться и окатить всё - и Гарольда - горячим и холодным песком. То, что питало его, что взяло своё начало от магии тоже развеялось, оставшись плавать по комнатке, уподобив ее браслет-накопителю мага. Впрочем, в руки эта сила не давалась.
Гарольд выдохнул, выругался и вдохнул. Таким надо было заниматься подальше от города, ну или в самом центре, если город надо было разрушить. Он поднял фонарь и осмотрел комнату. На столе лежали совсем нетронутые плетёнки, видимо, твари их не ели.Он взял одну - на случай, если придётся отбиваться, зажег лампу и, освещая ей путь, прошел дальше.

Маленькая мастерская некогда была очень уютной. Большой стол с узкими шкафчиками, наборы стёкол разной величины, изящный станок для огранки, тиски, наборы крошечных инструментов. Шкаф с изрядно погрызенной, но, кажется, не насквозь дверью. Несколько ламп, которые теперь валялись на деревянном полу, и большое окно за спинкой кресла, должно быть, давали достаточно света. Если Гарольд не ошибался, выходила эта сторона дома за закат. Перед стеклом висели вышитые оранжевые занавески. А в уголке рядом со столом ювелир когда-то устроила постель, похожую, наверное, на ту, что Гарольд видел в её доме. Теперь обрывки тряпочек устилали пол, а вместо них в стеклистой паутине замерло большое, в рост Гарольда, гнездо из плотного материала, похожего на каменную крошку. Радужное, словно собранное из самоцветного стекла гнездо выглядело полупрозрачным, и внутри двигались смутные тени. Поверхность его усеивали норы. Но рассмотреть внимательнее Гарольд не успел.
Из-под стола раздался скрежещущий шорох, и на столешницу вспрыгнуло странное существо. Больше всего оно походило на зеленовато-серого богомола длиной в палец, с похожими на листья крылышками. Передние лапки заканчивались тонкими лезвиями, но больше всего поражала голова, которую делила надвое огромная пасть, полная белых острых зубов. Существо затрещало крыльями, пригладило шипы на задних лапках и уставилось на Гарольда маленькими чёрными глазками, не моргая.
На разумное оно никак не походило. Гарольду уже досталось от вихря, хоть раны были не серьёзны, а скорее неприятны, но быть ещё и покусанным совсем не хотелось.
- Вы меня понимаете? - Прошептал он, готовясь убегать, на ходу отбиваясь плетёнкой. В Туата могло быть всё, и если змеи умели петь, а волки разговаривать, отчего бы этим тварям остаться обделёнными?
Пикси оглядел Гарольда, поочередно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, и зевнул во всю пасть. Оказалось, что зубов там не один ряд, а три, если не четыре. Затем загудели тонкие зелёные крылья. Существо повисло в воздухе и издало сложную высокую трель, похожую на свист того молодого михаилита, Свиристеля. Словно в ответ из верхней норы в гнезде выглянула ещё одна округлая хитиновая головка. Следом ещё и ещё. Гарольд рванул из комнаты, как ошпаренный. Миролюбие закончилось, надо было найти способ перебить тварей. По крайней мере, он узнал, что они не едят материю и, по всей видимости, не обладают разумом. Если пикси за ним и гнались, то Гарольд оказался быстрее, захлопнув дверь лавки снаружи.

- А это так все люди ходят? - ребёнку-фэа на вид было лет шесть, и смотрел он с искренним любопытством, оглядывая одежду и волосы Гарольда, усыпанные сверкающей на солнце пылью. - Новое украшение, да? Никогда не видел! Красиво как! Я тоже хочу!
- Так ходят только самые глупые из людей. - Гарольд запер дверь и быстрым шагом начал обходить лавку дальним кругом, стряхивая по дороге пыль и следя, чтобы ребёнок не поплёлся за ним. Он привлекал слишком много внимания, и ещё хуже было бы, если бы твари вылетели за ним на улицу и накинулись на прохожих, в том числе и на ребёнка.
Фэа, впрочем, взгляды не смущали. Он настырно, вприпрыжку, шёл следом, не переставая говорить.
- А почему глупые? А как это получилось? А тётя Янтра теперь всех так будет? А я думал, её в мастерской нету, и вообще она дома мёд... ме-ди-ти-ру-ет. Ой, а что это было?
В стекло окна, рядом с которым они как раз проходили, что-то стукнуло изнутри и свалилось вниз. Раздалось приглушённое шебуршание.
"Курва мать". Раньше Гарольд просто не обращал на детей внимания, теперь они начинали ему всерьёз надоедать. Ладно твари, гнездо которых он собирался разрушить, этих хоть можно было бить. Он присел напротив ребёнка.
- Тебе показалось, а тётя Янтра и дальше медитирует. Это не она меня так, а я сам себя, а ты почему не с родителями? Почему ходишь по переулкам за незнакомцами? Почему не здороваешься перед тем, как заговорить? Ты знаешь, что это нехорошо и хорошие дети так не делают? Воспитание очень важно, когда ты вырастешь - тогда поймёшь, а пока надо слушаться. А ну-ка давай, иди отсюда, невежливо так идти за людьми.
- О! - Глаза ребенка округлились от восторга. - А что показалось? А зачем ты себя так? А как ты себя так? А зачем с родителями? А почему нельзя? А зачем здороваться? А как хорошие дети делают? А что такое воспитание? А когда вырасту? А что пойму? А как пойму? А зачем слушаться? А кого? А куда идти? А за кем вежливо?
В окно постучали настойчивее, а затем сквозь витраж начал слышаться мерзкий скрип, будто грызли стекло.
"Курва, курвы, матери курвы. Запороть всё из-за ребёнка?!" - Гарольд встал и быстрым шагом ретировался, удаляясь подальше от стекла. Не стоило провоцировать гадов. Отойдя подальше, он остановился.
- Слушай сюда: или ты сейчас убежишь отсюда или я всыплю тебе ремня, больно. - Говорил он серьёзно. Гарольд очень сомневался, что этой девочке ещё не прилетало.
- А как можно всыпать ремень? А куда его всыпать? А где у тебя ремень? - Не унималось дитя, с интересом косясь на окно, откуда звуки раздавались все громче. - А куда бежать? А куда слушать? Ну где ремень-то? Он невидимый? Ой, а кто там внутри?
Всё шло совсем не как надо, и этот ребёнок, надоедливый до предела... На глаза попалась лавка, где он вчера купил себе одежду. Гарольд рванулся туда.
Он попросил удивлённую фэа принести три полотна, параллельно пытаясь уговорить её присмотреть за ребёнком. Не вышло - лавочница наотрез отказалась и не хотела ни о чём слышать. Схватив полотна и расплатившись, Гарольд вышел на улицу. Скоро его должны были кусать. Он сел на корточки перед девочкой.
- Ладно, я вижу тебя не может оставить безучастной происходящее. В той лавке открылся портал в другой мир, в котором живут Сократ и Прометей - злейшие создания. Ты слышала треск стекла? Это они пытались вырваться из лавки. Я должен их остановить. Материал мне нужен для маскировки. Весь город может быть разрушен. Я попробую с ними сразиться, но даже одолей я этих двоих, за порталом всё равно останутся ещё более гадкие Клайвелл, Гудашь, и Пантилемон. - Говорил Гарольд быстро и серьёзно, несколько раз обеспокоенно посмотрев в строну лавки. Тут даже играть не приходилось. - Я пытался не втягивать тебя в это, но теперь... - Он переиграл вздыхая. - Ты можешь помочь мне с этим?
Девочка уставилась на него круглыми глазами.
- Прометей?! Кажется... это же он отравил орлов собственной печенью?! Ух ты! А что делать? А посмотреть на них можно будет?! А почему здесь? Почему Ворона не закрыла путь?! Может быть, её призвать?! И Хозяйку Рощи! И Великую Королеву!
- Нет, мы справимся, тем более, если ты мне поможешь. Клайвелл - это бельмо на глазу человечества, это чудовище, этот гад, он хитёр и опасен, но и против него есть средства. Ну так чт,о ты поможешь мне? - Откуда только она могла знать о Прометее? - Сейчас всё зависит только от тебя, мы не можем терять времени. Вместе мы засунем этого гадкого кон... конбрехита обратно в его грязную дыру. Я знаю, это нехорошо втягивать тебя во всю эту историю, но кто, если не ты? Решайся, ты готова рискнуть и вмешаться во всё это? Но знай, если решишь отказаться, от тебя зависит судьба всего города.
Ребенок в кои-веки молча кивнул и уставился на него выжидательно.
- Нам нужно заклинание, чтобы закрыть портал. Сколько бы гадов не было, если его закрыть, мы сможем просто перебить оставшихся, не боясь новых, смекаешь? Но и с этим не всё так просто. - Гарольд опять наигранно вздохнул. Надо было уже заканчивать. - Ещё вчера заклинание показало свою силу, разрушив одно из зданий. Наверное, ты слышала об этом. Я нашел это место и книги, в одной из которых должны быть спрятаны эти чары. Сейчас они у одного мальчика в таверне, где всё зеленым зелено. Надо отыскать эти книги и принести во двор к Янтре. Возьми мальчика с собой, пусть тащит книги. Если не захочет - заставь. И не забывай, миссия поручена тебе - ты главная. И самое важное, - Гарольд стал ещё серьёзней. - Обходи стороной большие тени и колодцы, Клайвелл любит кидаться на детей из них. Со своими мерзкими щупальцами и восемью головами, и сотней зубов в каждой. Как доберётесь - ждите меня там. Ты всё поняла, избранная? - Гарольд многозначительно положил руку на рукоять. - У нас совсем не осталось времени.
- Восемь голов, ух ты! - восторженно вздохнула девочка. - И в глазах, небось, по восемь зрачков? Надеюсь, он появится на ритуале! Я мигом! Не убивайте всех без меня!
- Поторопись, но избегай теней! - Гарольд вскочил и ринулся к лавке, на бегу обматывая лицо полотном.
Внутри почти ничего не изменилось. Пыль так и лежала барханчиками там, куда её смёл вихрь, коврики лежали там, где их сдуло, а окна остались целыми - почти. В дальнем окне виднелась небольшая дыра, и два пикси с неподдельным энтузиазмом трудились над её увеличением. Теперь, когда кусок был уже выгрызен, дело шло быстрее. До этого, вероятно, даже выступающим вперёд зубам было тяжело зацепиться за гладную поверхность, но теперь стеклянная пыль сыпалась на пол почти непрерывно.
Гарольд попытался уловить поток воздуха между дверью и дырой в стекле. Хотя бы крошечный, чтобы уцепившись за него и вытянуть с улицы, через дверь, что-нибудь побольше, но ничего не вышло - дыра всё ещё была слишком мала, по сути, не отличаясь от мелкой щели. Комната так и оставалось болотом, в котором он ориентировался не на много лучше прежнего. Стаскивать жижу к одной точке было нельзя, почему-то она летела к этому месту по дуге, создавая что-то вроде водоворота, да и гадов надо было прибить к углу между полом и стеной всего одним сильным потоком. Он завёл правую руку за голову, распространяя крупицы силы слева и сверху от себя, чувствуя их как часть тела и даже лучше. Те сначала единичными крупицами - бусинками заблестели за спиной, растеклись, наполнили воздух, напоминая той пчёл. Когда Гарольд почувствовал над собой достаточно тугой сгусток он резко махнул рукой, направляя его на гадов, так, чтобы прижать тех к полу.
Получилось немного сильнее, чем он рассчитывал. Поток выгнулся, напоминая пружину и ударил по тварям так, что те и ёкнуть не успели, разлетевшись по полу, стенам, но преимущественно - Гарольду, гадкой, вонючей слизью. От вони даже стало дурно. Захотелось сплюнуть, но он не рискнул открыть рта - казалось, всё лицо было измазано в вонючих потрахах. Ушло немало сил, и Гарольд явно переборщил, но для первого раза - было вполне сносно. Только вот слизь... Он даже не стал стряхивать её с себя, чтобы не терять времени и сразу пошел в комнату с гнездом.

Пикси, кажется, устроили нечто вроде военного совета. Они возбужденно пищали, слаженно летая вокруг гнезда и по комнате, кружили у стен, а в самом центре клубился рой. В мельтешении лапок, крыльев, зубов сложно было разобрать, откуда начинается одна тварь и где заканчивается другая. Рой недовольно трещал и медленно отплывал в сторону единственного окна.
Гарольд спрятался за стену, просто связать и выкинуть гнездо уже вряд ли бы получилось. Крупицы от прошлого удара никуда не делись, потому ничто не появлялось из ниоткуда и в никуда не исчезало. Они летали по всей комнате, но больше всего их было в том углу, где упокоились две твари. Гарольд не тратя времени, взял под контроль сгусток, дополняя его до размеров прежнего новыми частицами.
Вот только, Фея точно не была бы в восторге от такого количества слизи на своих инструментах. Конечно, это был не повод быть искусанным, но раз он просил её приглядеться к мальчику и может быть взять его в подмастерья, то можно было и постараться не испоганить ей всю мастерскую. Гарольд направил силы, пытаясь создать не молот, а просто поток ветра, который бы согнал тварей к улью. Летали они не шибко хорошо, и наверняка, прятались в гнездо при сильном ветре.
В этот раз вышло слабее, но гораздо эффектнее. Рой вздрогнул и поспешно направился в гнездо. А вот пикси-дозорные отчего-то ветром не впечатлились. Угрожающе оскалив зубы и выставив вперед лапки, на которых обнаружились острые крючки-коготки, они ринулись к Гарольду. Выглядели крюки очень многообещающе, особенно учитывая его и без того изорванное лицо. Гарольд отпрыгнул за стену, взял два края полотен в одну руку и начал колошматить ими дозорных, как только первый из них появился в дверном проёме. Первый же гад разлетелся под ударов, тоже пачкая комнату и Гарольда слизью. В итоге сделать всё хоть как-нибудь чисто не выходило. Остальные нерешительно замерли, не вылетая за дверь, затрещали крылышками. А затем все стихло, лишь приглушенно слышался мерный гул роя. И дальше лететь по отдному твари, видимо, не собирались. На ещё один удар, даже слабый, сил не осталось, раскидать всех гадов он бы точно не успел. Он полной грудью вдохнул горький от вони возлух и осторожно вошев в комнату с гнездом. В тот же миг с радостным свистом на голову ему и на плечи свалились семь пикси, которые, видимо, тихо сидели на стене над дверью. Только по счастливой случайности ни одна не выцарапала глаза Гарольду, но острые маленькие зубки немедленно впились в кожу через одежду. И не было внутри магии, лишь руки, которые тут же же покрылись глубокими ранками. Перебив всех тварей и окончательно убив свою одежду, которую сам Гарольд не стал бы стирать ни за какие деньги, он ещё раз вдохнул, собирая оставшуюся в воздухе магию. Собственных сил совсем не осталось, так что он с силой выдохнул наполняя поток остатками магии и подбежал к гнезду, пытаясь как можно быстрее завязать его в три слоя полотна. Успел он едва-едва. На последнем витке ткань вспучилась над самой верхней норой, словно наружу пыталось лезть что-то крупное, куда больше обычных пикси. Крупное - и сильное. Полотно затрещало, и раздался приглушенный скрежет.
Матку лучше бы было убить, но осколок стекла мог порвать ткань. Гарольд взял свёрток, стараясь не подносить его к телу - оно и так болело от укусов и вчерашних и сегодняшних. Он вышел на улицу, заперев за собой дверь.
Игнорируя удивлённые взгляды стражников и прохожих, Гарольд добрался до реки. Он оторвал рукав, разрезал его вдоль, связал и скрутил. Нужно было хотя бы попытаться утопить гадов и облегчить жизнь людям вниз по течению. Гарольд привязал к свёртку каметь и кинул его в воду. Этого оказалось недостаточно и гнездо медленно и величаво поплыло вниз по течению, погрузившись только на половину. Оставалось только надеяться, что внутреннии полости гнезда скоро заполнятся и оно пойдёт ко дну. Гарольд залез в воду и начал энергично отмываться, и не пытаясь спасти одежду. Благо полотно на голове хоть немного защитило его от второй волны слизи. А коричневую с крысами куртку пришлось там и оставить. Каменная пыль плохо выбивалась, а остатки насекомых упорно отказывались счищаться, зато мерзко пахли.

Во дворике Янтры Я-ан царило настоящее столпотворение, в центре которого невозмутимо сидела ювелир, задумчиво наблюдая за тем, как вокруг носятся два ребёнка, пытаясь выдрать друг у друга книги.
- Отдай!
- А тут заклинание! От Клайвелла!
- Нет там ничего!
- А вот и есть!
- А вот и нет!
Из травки выглядывали обложки и других книг, видимо тех, в которых не обнаружилось сакральных знаний. Опустошённая торба висела на калитке, печально взирая на Гарольда открытой горловиной.
- Молодец. - Гарольд с ходу обратился к девочке. - Само присутствие заклинания поблизости спасло меня. Жаль я не смог выбраться и позвать тебя на помощь, уверен ты бы уложила минимум нескольких Пантелимонов. - Он не без сожаления посмотрел на книги - ценнейших друзей мальчика, присел перед девочкой. - Вот тебе хоть какой-нибуть трофей. Мелочь, но герои рискуют не ради денег. - Он протянул ребёнку медную монету. - По крайней мере ты сможешь пополнить силы какой-нибудь сладостью.
Девочка схватила монету, но ответить не успела, потому что книжный ребёнок вмешался в разговор, возмущённо уставившись на Гарольда.
- Ты действительно сказать ей про книги?! Я до строки знаю, нет заклинаний! Разрушитель!
- В жизни не всё так явно, как может показаться. Ну да ладно, идём. - Он подошел к лавочнице. С гадами Гарольд разбирался в первую очередь, надеясь устроить ребёнка. - Дело сделано, не так чисто, как хотелось бы, но сделано. Вот мальчик о котором я говорил. Понимаю, что это не лучшая презентация, но так сложились обстоятельства. - Он был совсем не михаилитом, всё можно было сделать намусорив всего одной тварью, а может и вовсе не намусорив.
Благо местные не знали о михаилитах и о том, как было надо.
Девочка, между тем, дёрнула его за рубашку.
- Но сладкое - это совсем не ритуал! И не монстры! И блескучая одежда пропала! Хочу щупальца! - внезапно с лица пропало расстроенное выражение. - А! Наверное, все остались там? Я пойду посмотрю. Наверное, в окна всё видно! Никогда не видела монстров!
- И почему за я говорить?! - вставил мальчик. - Я могу работать камни, но спросить можно?!
Янтра Я-ан сидела, скрестив ноги, отчего туника задралась по самые бёдра, и меланхолично прислушивалась к перепалке.
У Гарольда резко заболела голова, и как он только мог мечтать о семье? И ведь до сегодняшнего дня он ещё и был убеждён, что брухи - это худшие из существ под небом.
- Извини, в спешке я не сориентировался. Конечно, выбор твой, и если госпожа Янтра Я-ан согласится, решение останется только за тобой. - Спокойно проговорил мальчику Гарольд, следя за тем, чтобы девочка не ушла.
- А ты зря спешишь, там совсем ничего не осталось, но разве это последний бой? Разве на этом заканчиваются все проблемы города и мира? - "Всякой херни я в жизни повидал и наговорил, но такого..." - Послушай, ведь ты вмешалась во всё это, и разве ты теперь совсем не боишься за свой дом и своих родных? Если где-то чудовища и могут пытаться проникнуть в этот мир вновь - то именно там. Подкрепись и отправляйся туда, проверь всё, как следует. Так-то ты сможешь увидеть всё сама и сама со всем разобраться. Если монстров будет всего несколько - справишься сама, если нет - зови меня. Всё поняла?
- Хорошо! А что проверять? Как? Откуда они лезут? Надо ли закрывать окна? Вот подождите, только Сэди расскажу! И маме! Они с ума сойдут!
- Я так и не узнала, девственник ли он, - впервые заговорила ювелир, скорбно покачав головой. - Но, наверное, мы это выясним. Судя по ауре, он подходит. Но что означает - не так чисто? И что это за истории о новой моде и драгоценной одежде?
Гарольд вздохнул.
- Нет, девочка, рассказывать никому нельзя - ты втянешь во всё это и их. Разве ты хочешь рисковать безопасностью мамы и Сэди? Окон закрывать не надо, и проверять надо везде, я уверен ты уже сама предположила, может быть и лучше меня, откуда могут полезть монстры в первую очередь. Но ты теряешь время, следует поспешить. - Столько терпения, видят боги, он не проявлял ни разу в жизни. - Поспеши, ради всего на свете! Потому что, кто, если не ты?!
- Тогда расскажу папе. Он самый большой и сильный! И не боится никаких демонов. Пока! - девочка, вывернувшись из-под руки, вприпрыжку поскакала к калитке.
- Эх, а я думал ты справишься сама... - Гарольд вернулся к лавочнице. Черт с ним, с отцом, лучше было иметь дело с разъерённым быком, чем с этой стрекозой. - А можно поинтересоваться, какая разница девственник он или нет? Не удивляйтесь, если вопрос глупый - я очень неместный.
Янтра непонимающе на него взглянула.
- Но как же иначе понять, сможем ли мы ужиться?
- Насчёт одежды - это были их экскременты и грязь от нескольких тушек, большую часть я смог вынести прямо в улье. Они уже начали грызть окна и вот-вот могли вылететь на улицу и начать кусать прохожих.
- А ты, мальчик, ещё раз извини, что не спросил, ты согласен?
- Я оставаться, - согласился мальчик, злобно собирая свои книги, - а твой - разрушитель!
- Разрушитель, - все также меланхолично кивнула Янтра, глядя на Гарольда, - ох... Десять серебренников или украшение?
- Монеты - надо купить новую одежду, а что до мальчика, присмотрите за ним, пожалуйста. - Гарольд посмотрел на новоиспечённого ювелира, который всё ещё собирал остатки свои книг. Вроде бы, в этот раз он хотя бы ничего не развалил, фигурально, конечно.

________________________________________________________________
* Дурак. Недоумок. Придурок. Засранец. Ящерицами траханый христианин.

Река, где-то далеко от Семиречья. Ближе к вечеру.

Лодка с косым парусом рассекала узкой грудью речную гладь, вспугивая на берегах длинноногих, белокрылых цапель, разгоняя ряску и огромные, беловато-розовые кувшинки. Изредка хлопала хвостом по воде огромная... рыбина? Ящерица? Крокодил, наподобие того, что подарил османский султан королю Генриху? Солнце палило немилосердно, но вояки не обращали на это внимания. Винн Джодок возился у паруса, ловя ветер, напевая песенку:
- Мы все солдаты, мы любимцы короля!
Под нами стонет, прогибается земля.
Мы любим пить и воевать,
Красоток пышных обнимать,
Но все же больше всех мы любим короля!
А когда ветер утихал - ему помогал Нис, заливистым свистом встраиваясь в куплет. Он сидел на задней банке лодки, со взведенным арбалетом, ленивым, но цепким взглядом посматривая на небо, воду и прибрежные кусты. И становилось ясно, что эти двое путешествует так не в первый раз. Птицы заливались щебетом так, будто решили напеться на всю оставшуюся жизнь. Они щелкали, свистели, выводили трели, а когда Ронан принялся их передразнивать и вовсе получился концерт. Джодок слушал все это, улыбаясь, поймав хороший, быстрый ветерок.
Гарольд с удовольствием вдохнул слегка отдающий тиной речной воздух. Вот так, казалось, он ни плавал не меньше десяти лет. Тело, выпустившее почти все силы, сейчас дремотно развалилось, как после дня тяжелой, но полезной работы. Усталость была приятной, Гарольд завёл руки за голову, уперевшись о добротный борт лодки. Он чувствовал больше чем обычно - ветер, звуки с камышовых берегов, плеск воды, натянутость паруса, дыхание - своё и ещё двух людей, новая одежда, дерево под рукой, сила, потихоньку наполняющая его тела, как родник наполняет колодец, и всё вокруг... Не только потоки ветра - холодные, пикирующие на землю, горячие - взмывающие ввысь, обычные, плывущие почти параллельно тверди, он чувствовал весь массив воздуха вокруг, всю его огромность и высоту, огромный мир. То что ещё в лавке он неуверенно нащупывал, сейчас казалось всё более понятным и видимым. Плыть было приятно еще и потому что, в этот раз, хоть и не без разрушенного здания, он ощущал какую-то завершенность. В кой то веке Гарольд не убегал из горящего здания, прихватив, что успеет и не плёлся ограбленный властями или разбойниками, а спокойно плыл дальше. С ним много всего случилось и должно было случится, но сейчас. Ветерок подул раздувая волосы, и наполняя тугой парус. Сейчас он просто плыл.
- Здесь чудесная природа - улыбнулся Гарольд, - Но судя по твоему взгляду, Нис, не всегда дружелюбная. Тут водятся какие-нибудь опасные рыбины? - Плыть вот так вот, с солдатами, было тем более замечательно, потому что он мог позволить себе расслабиться, мог отдохнуть. В городе амулета так и не нашлось, так что с атамом надо было поскорее что-нибудь делать. Гарольд бы попытался достать его и попытался почувствовать внутренне течение силы, может быть его самого, но не сейчас, не на лодке, ни когда он так устал.
- Чего тут только не водится, - проворчал Ронан, отвлекаясь от своей переклички с птицами, - и рыба, и птица, а уже если ящерица какая поганая встретится... Ты это, Рольд, не к теще на эль пришел, хоть удочку бы закинул.
Гарольд кивнул, поднимаясь.
- Идея хорошая, а то что-то я совсем разлёгся. Хоть будет что перекусить. - Он взял удочку. Не рыбачил он тоже, казалось, десятилетие. - Рыбы тут должно водиться немало - с деревнями, как-то совсем негусто. - Гарольд разобрался с удочкой и забросил поплавок в воду. - А ведь Семиречье - достаточно большой город, обычно такие окружает хотя бы стайка поселении.
- Это если ты не умеешь ходить рекой, - хмыкнул Джодок. - Вода - кровь Туата, она может вынести куда угодно. На кой нам деревни, если нужна именно та вода, что течет к лагерю?
Ронан снова залился свистом, но птицы уже умолкли и чирикали ему в ответ как-то неохотно и лениво.
- Да я скорее просто о заселённости, в местах откуда я родом, не так просто проплыть такое расстояние и не наткнуться на деревню, даже на несколько деревень... Город или хотя бы хутор на пути дали бы возможность, поискать амулет или человека, знающего, как обращаться с атамами. - Гарольд поправил удочку. - А при чём тут ход по реке я, если честно, и не понял.
Ронан пожал плечами, не отпуская паруса, который наполнялся все больше.
- Вода ведь разная, хоть одна и та же. Одна течет туда, другая - сюда, третья вообще наоборот. Главное, понимать, какая тебе нужна. А там тебе и деревня, и лагерь, и рыба, клюющая, кстати.
Гарольд резко повернулся к удочке, повёл ею, осторожно, чтобы не порвать леску. Через несколько секунд, он, не отводя взгляда от воды, продолжил.
- Деревня - это ведь ориентир. Хоть местная безлюдность и хороша - меньше людей, меньше шанс, что оборотень кого-нибудь загрызёт, обратись я в него, деревни - это и ориентир. Жители могут указать путь, хоть бы к реке. - Гарольд вздохнул. - Хотя я бы не отказался от города и специалиста, который помог бы убрать эту заразу.
- А что, - удивился Ронан, на мгновение отвлекаясь от созерцания кустов, - реку можно не найти?
- По-моему можно. - Гарольд пожал бы плечами, но не успел, рыба подплыла достаточно близко и он почувствовал, что можно подсекать. Под самой поверхностью воды показалось движение, затем тишину прервал плеск воды и в лодку упала красивая, огненно-красного цвета рыба. - Особенно, если окажусь в глухом лесу за пять-шесть миль от воды. - Гарольд, осторожно, чтобы не быть укушенным, вытащил крючок из пасти рыбы. - Хотя, может у вас, какие-нибудь армейские приёмы? - Он промыл крючок в воде и заново закинул поплавок.
- Да какие приемы, - Джодок становился все немногословнее. Впереди слышался шум водопада, а над лесом поднимался светлый, почти прозрачный дымок и пряно пахло жареным мясом. - Река всегда есть, даже если ее нет.
Гарольд пожал плечами и тоже прислушался к звуку и ветру. Потоки поблизости исчезли, как будто их и не было, не осталось ни одного, кроме того, что дул в парус. Он вытащил из воды и отложил удочку. Обрыва впереди не чувствовалось - массив не изгибался, уходя вниз. Гарольд опёрся спиной о борт так, чтобы скользнуть вниз в случае обстрела, и внимательнее пригляделся к берегу, от которого шел дымок. Настороженность вояк передалась и ему - они были местными, и если легионеры опасались чего-то в этих лесах - то Гарольд опасался тем более. Дискомфорта добавляло и непривычное отсутствие сил, противоречивость ощущений от воздуха и слуха, отсутствие порывов ветра.

Лодка, меж тем, скользила все дальше, пока Ронан не подвел ее вплотную к зарослям.
На берегу, у порожков, которые были скорее острыми каменными зубами, горел костер, над которым, источая соблазнительный аромат, жарилась лапа огромного ящера. Его же голова, отрубленная - и даже разрубленная, лежала у ног... Циркона? Несомненно, это был магистр Циркон, вот только облизывал он кинжал от крови с задумчивым лицом упыря, не знающего, сойдет ли ему такое сомнительное лакомство на ужин или лучше девственницу-другую схарчить? Впрочем, Ронан и Джодок просияли, попрыгали с борта, нимало не беспокоясь о том, что лодку надо привязать, и радостно бросились к нему, невзирая на взведенные арбалеты. Магистр приветствовал их кивком - и рукопожатием, жестом приглашая присоединиться к трапезе, а затем взглянул на Гарольда.
- Мистер Брайнс, - кошачьи ноты, кажется, не покидали бархатистого баритона Циркона еще с Билберри, - какая честь. Вы - и в Туата...
Магистр, а может быть, его вернее было называть здесь Ардом, покачал головой. От сидевших рядом с ним у костра трех воинов его отличала только зеленая косынка на голове, завязанная на пиратский манер. А вот одеты они все были в странную одежду, которую бы иной торговец и не купил бы, посчитав плохо прокрашенной. Но все эти зеленые, желтоватые, коричневые, серые пятна, разбросанные по куртке, штанам и плащам беспорядочно, без какого-либо узора, надежно прятали их среди зелени леса, а высокие сапоги на толстой подошве скрадывали шаги. Впрочем, мечи и кинжалы на поясах у них были обычные, да и арбалет у Циркона за плечом тоже выглядел привычно.
От магистра всё так же несло холодной магией, как при их первой встрече в Билберри, но такая необычная удача насторожила Гарольда. Чего - чего, а вот так вот встретить Циркона за первым изгибом реки он не ожидал. Мороками это быть не могло - одно дело скрыть следы магии, другое - создать такой поток силы, от которого даже чесался нос. Шутовские наряды, которые, впрочем, наверное, имели своей целью скрыть человека в лесу, тоже добавляли сомнений. Циркон в его глазах сначала превратился из строгого магистра с шотландскими замашками в полубога, а теперь - в лесного разбойника наподобие тех, что водились в Ирландии и вырезали английские гарнизоны. Гарольд поклонился.
- Здравствуйте, магистр. Спасибо, что помогли мне в прошлый раз. - Он поднял голову. - Но в вашем голосе совсем не чувствуется удивления...
- А чему удивляться? - Удивился Циркон, все также задумчиво поглядывая на серый, в красноватых прожилках мозг, видневшийся в аккуратном проломе черепа ящера.
Придумывать ответную колкость Гарольд было лень, да и в целом было не до этого - Циркон мог грубить хоть до скончания времён, но если магистр не хотел помогать ему выбраться, а заставить Гарольд его не мог, значит надо было просто искать другой выход. Зачем Тростнику было таскаться по лесам, выслеживая его, было непонятно, но раз искал, значит зачем-то было нужно. Скорее всего, чтобы выкинуть паршивую овцу из Туата, пока не обрушилась ещё пара зданий, ну или убить. Но тогда они слишком долго временили.
- В любом случае, это всё неважно. - Гарольд привязал верёвку к дереву, привычным движением сделал узел. - Не могли бы вы, пожалуйста, помочь мне вернуться в Англию?
- Нис Ронан, сколько лет, сколько зим, - Циркон отпихнул ногой голову, присвистнув точно, как те птички, что пели на реке. Ронан ответил ему таким же свистом, опустив голову. - Что же ты, tolla-thone, знамя позоришь? С мародёром в одной лодке плыл? С человеком, который сдирал украшения с ломких, обугленных пальцев, сорвал гривну с жрицы, собирал монеты в пепле, оставшемся от сожженной по его недомыслию деревни? Да ты бы раньше с ним в одной долине и срать не сел. А ты, Джодок, - ледяные глаза, глаза цвета северной стали обратились к Винну. - Ты тоже, сотник? Ты взял с собой вот его, - короткий кивок в сторону Гарольда был бы пренебрежительным, если бы магистр смотрел на него, - этого... который сначала потревожил покой дочерей твоей госпожи, а потом еще и насмехался над ними? Его, принесшего сюда нить чужого зла?
Лицо Винна Джодока приняло изумленное выражение, и в этот миг из-за дерева шагнула Бадб, отряхивая с плеча быстро таявший снег. Богиня была одета похоже на остальных, но и иначе, в светло-зелёные штаны, такую же рубашку с металлическими пуговицами. Довершала картину странная широкополая шапка на завязках, откинутая за спину. Заметив Гарольда, она задержала взгляд на рукояти меча, но ничего не сказала. И не кивнула.
Значит, вернуться через Циркона было нельзя - магистр явно его презирал и разговаривать не собирался. В таком случае, Гарольд терял время, слишком много времени... Слушать целую тираду он тоже был не обязан - не Циркону было его судить. Если тот хотел что-то делать - мог делать. Если его собрались атаковать, Гарольд бы оборонялся. Спорить с Цирконом он не собирался: там где он был виновен - он был виновен, там где не был - не был. Гарольд поклонился Бадб, пожал плечами и попытался уйти обратно к городу. Не получилось. Воздух стал вязким, густым, как масло, навалилась страшная духота, а потом идти стало невозможно - вокруг ног заклубились плети тумана, схватываясь ледяными оковами.
- Именем Бадб я, Защитник, изгоняю тебя, - величественно произнес Циркон, устало поднимаясь на ноги. И добавил, уже миролюбиво, будто и не было презрения в голосе до того, - представь место, где ты хотел бы оказаться в Англии - и шагай к чертям собачьим, мистер Брайнс.
- А если искренне решишь искупить сотворённое, - негромко добавила Бадб, - если осознаешь, изменишься, то врата в Туата откроются перед тобой снова.
Как и раньше, он слишком быстро подводил черту... "Спасибо, может быть когда-нибудь, но, по крайней мере, я попытаюсь помочь вашим дочерям, чем смогу. Не ради искупления, и не ради извинения перед вами. Просто, чтобы извиниться перед ними и от небезразличия". Он был честен, пытаться скрыть свои мысли от богини всё равно было бесполезно. Гарольду никогда не нравилось, что кто-то мог читать его мысли, но иногда это было приятно и просто - просто не было смысла изворачиваться. "Я попытаюсь". Почему-то ему было важно, чтобы, если ему и удалось помочь сёстрам - то это не было из-за страха или поиска выгоды.
- Спасибо. - Он представил закоулок, недалеко от таверны в Бермондси и шагнул.

Здесь и далее - со Спектром

Роберт Бойд

День второй.

Тварь, вырвавшаяся из-за стального щита, стоило его приоткрыть, ещё подёргивалась, лёжа на земле. Мерзкое на вид создание, которое Дагда знает, чем питалось в шахтах, обладало округлой головой с пастью во всю ширину, острыми длинными ушами и было покрыто нежно-коричневым мехом. Пальцы, заканчивающиеся крючковатыми когтями, скребли землю несмотря на то, что удар полуторного меча почти располовинил существо от пояса.
- Это то, что добирается до верха, - безмятежно пояснил Листик, уважительно оглядывая борозды от чьих-то когтей на стали с внутренней стороны. Спокойствие фэа скорее всего объяснялось тем, что лезть вниз предстояло не ему. Впрочем, могло быть и иначе. Возможно, в пресловутом западном районе водилось и что поинтереснее. Сохранившиеся рисунки сгинувшего художника, по крайней мере, наводили на подозрения, что тот полностью двинулся задолго до того, как пропал незнамо где.
Над собравшимися в сизые тучи, которые здесь, кажется, не расходились вовсе никогда, уходила серо-сизая скала с красноватыми прожилками. Утоптанная некогда дорога основательно заросла, и выдавали её наличие скорее проделанные тележными колёсами колеи, между которыми колыхалась трава высотой чуть не по пояс - Робу. Флу - до груди.
Роб тоскливо покосился в недра, припоминая сложную и очень запутанную историю злоключений Бевана, проклятого Темной Госпожой за то, что обесчестил, да еще и ограбил. С чего прекрасная Барру, проснувшись утром, решила, что это сделал архимаг и что она вообще решила - осталось неясным, но штурмовать башню мага девица, которая совсем недавно была рыцарем, принялась всерьез. Извергая слова и выражения, которые никак не подходили ни к нежному личику, ни к высокой груди, она выбила дверь в башню. Судя по рассказам - грудью. Дальнейшее и вовсе представлялось странно - когда архимаг и Беван отомстили друг другу, от западного квартала осталось... Ну, то, что осталось. Девица Барру ушла в закат, гордо тараня оный новоприобретенной грудью, а Роб из-за всего этого теперь стоял здесь, перед входом в шахту, задавая себе резонный вопрос: а на кой bhod* ему нужна эта Беван, если она, по заведенной у женщин привычке, наверняка забыла, куда подевала полк?
- Gu bheil thu a 'creidsinn, Bevan*. Идем, волкодавы.

Нижние уровни. Наверху, за вратами, не оказалось почти ничего, лишь тёмная шахта с подъёмником на изрядно проржавевших, но ещё крепких цепях. Давно уже стоявший без смазки механизм немилосердно скрипел, опуская троицу в пустоту. Флу при этом вскарабкалась повыше, над платформой и реяла там небольшим, но пушистым флагом, гордо всматриваясь во тьму. Сходство усиливал небольшой плащ, подаренный одним из наёмников. На тёмно-синем поле сияли серебристые звёзды и кометы. Вроде бы когда-то плащ был куском занавески в башне архимага, выкраденной из Западного с великими трудностями, но гарантий тут никто дать не мог. С тем же успехом это мог быть кусок пижамы. Поговаривали, архимаг был немал в обхвате.
По мере спуска заодно стало понятно, чем питалась неведомая тварь, выскочившая за дверь. Жизнь в пещерах не сказать, что кипела, но по стенам неторопливо ползали жирные слизни, которые слабо светились. Конечно, оставалось только гадать, что жрали они. Впрочем, пятна и целые лужайки лишайников попадались тоже - остренькие серебристые иголки, казалось, шевелятся, несмотря на то, что ветер улёгся с того момента, как Листик задвинул наружню дверь.Это было неудивительно. Сюрпризы ждали ниже.
Во-первых, опустившись до дна вертикальной шахты, подъёмник чуть не раздавил гнездо из брусов, тележек и опорных шпал, украшенное черепами и начисто обглоданными костями, скреплённое матово отблескивающей слизью. Костей было много. Очень. Нашлась в гнезде и скорлупа. Судя по размерам, яйца были размером с Девону. Во-вторых, согласно карте, напечатанной на странном, скользком листе очень прочной бумаги, отсюда должны были расходиться три коридора, которые вели на разные уровни. На деле тоннелей оказалось пять. И пусть строители двух из них не озаботились подпорками или водоотводами, отверстия они пробурили красивые, ровные и круглые. Вылизанные. Высотой в рост человека. В третьих по полу тонким слоем растекалась чёрная маслянистая жидкость, густая, без запаха.
- Это очень странная гора, - безмятежно констатировала очевидное Муилен. - Но, наверное, интересная?
Роб, измотанный тревожными предчувствиями, лишь кивнул в ответ. Все это время, пока спускались, погружаясь все глубже под землю - еще одну стихию, недоступную ему нынче, его не покидало ощущение собственных похорон. Почему? Пожалуй, на этот вопрос он не смог бы ответить. Но помрачневшего лица не скрывал - ни к чему. Выберется, не будь он Робом Бойдом.
- Один - смерть, два - рождение,
Три - свет, четыре - печенье,
Пять - огонь и шесть - вода,
Семь - веселье, восемь - беда...
Палец уперся в самый правый коридор. Глупо и опрометчиво? Пусть. Робу надоело просчитывать каждый свой шаг, говорить с воздухом, выслушивать, в каких отнорках копошатся твари. Как и все, он имел право на ошибку. И сейчас с наслаждением пользовался им.
Этот тоннель оказался как раз из новых. Под ногами довольно противно хлюпало, но идти оказалось легко и приятно - разве что опасливо, потому что дорога становилась всё круче, а гладкий, словно отполированный пол опоры ногам давал мало.
- А может, я просто скачусь?.. - предложила Флу. - Посмотрю. Тунику, конечно, жаль, но...
- Заштопаю, - вздохнула Мю. - Выстираю.
- Прошу. Туника - с меня. Из Лондона. Там есть мастер, который вплетает в ткань смех и слезы, а когда слезы иссякают - ловит звезды, чтобы сделать рисунок.
Роб откланялся Флу с видом записного придворного. Юркая, быстрая и легкая феечка сбегала и вернулась бы гораздо быстрее его самого.
- Звёзды?! Это ка-аааак?! - заканчивала вопрос Флу уже снизу, всё быстрее скользя по чёрной жиже.
- Говорите, звёзды? - вежливо поинтересовалась Муилен, словно только что не толкнула сестру в тёмный, жуткий тоннель.
- Вру, - не моргнув, признался Роб, улыбаясь, - всего лишь хорошо шьет. Но красиво соврать - это как эти самые звезды по ткани рассыпать, верно?
- Если рассыпать по ткани ложь, можно попасть совсем не туда, - возразила Мю. - Хотя, конечно, так тоже может быть интересно. Более интересно, чем там, куда собирались. Но ведь вы не знаете. Может, он в самом деле вплетает в свою работу смех и слёзы? И им вовсе не обязательно заканчиваться. И есть падающие звёзды, которые кто-то наверняка ловит. Хотела бы я плащ из таких, но здесь, в Туата, они не падают. Вы пробовали искать такую там, рядом?
- Нет, но однажды я познакомился с одной из них. Уверен, когда звезды касаются земли, они превращаются в таких девочек, как Бесси...
Клайвелл. Как там ее называл Джеймс? "Печальной звездой"? Звезды, далекие и горячие, ощущавшиеся, осознающиеся, как сгустки стихий, вряд ли долетали до земли. Ни к чему они были тут, где то и дело вспыхивали иные, тоже яркие и почти такие же горячие звездочки.
- Звёзды превращаются в девочек... - медленно повторила Муилен. - Это очень красиво. Прямо - очень-очень. Я не знаю... - договорить она не успела.
- Эй, а тут вода! - голос Флу доносился искажённым эхом, так, что даже эмоций было толком не разобрать за привычной восторженностью. - Мнооого! И рыбы! Ой...
Вот тут Флу была неправа. Рыбы - это не "ой!" Рыбы - это много-много слов, которые вслух при детях не произносят, даже если очень хочется. Роб только вздохнул, отталкиваясь, чтобы вслед за феечкой нырнуть в шахту.

Рыбы оказались... рыбами, и стоили, конечно, немало слов. Проскользнув по каменной трубе и буквально кожей ощутив, как стираются при этом новые сапоги - и штаны, - Роб с плеском ухнул в мелкий бассейн, полный холодной, чистой воды. Дальше дно понижалось, открываясь немалых размером подводным озером с неровным сводом. Почти сразу в спину влетела лёгкая, но хорошо разогнавшаяся феечка, которая, казалось, не ушла в воду, а скользнула по поверхности, почти не потеряв скорости.
Факелы не погасли только каким-то чудом, но, как оказалось, в них не было нужды. Скорее, они даже мешали. Флу то ли выбросило дальше, то ли она уплыла сама, и теперь голова фэа торчала над водой в окружении ярких, хотя и небольших светлячков. Стоило присмотреться, и фонарики оказались подобием удочек, которые росли на плоских, совершенно круглых головах каких-то неведомых рыб, крупных, с руку длиной. В дополнение к этому по потолку мерно перемещались, расползаясь от центра, светящиеся точки слизней. Отражаясь в чёрной воде, они превращали озеро чуть ли не в звёздное небо. И по поведению и голосу Флу не походило на то, что её едят.
- Кажется, я им нравлюсь!
- Плыви сюда немедленно, - отозвался Роб, с наслаждением отфыркиваясь и стягивая с себя плащ. Воднику сложно утонуть в своей стихии даже в кольчуге, но мокрая тряпка - третья за неделю, galla! - сковывала бы движения. Проследив, как полотно тонет в прозрачной воде, он только вздохнул, невольно улыбаясь. Нельзя было не улыбаться такой воде, похожей на прекрасную женщину. Правда, обитатели этой стихии ему не нравились вовсе. Если михаилит Роб что-то понимал в живых и не очень тварях, то с такими огоньками обычно охотились засадные хищники, заманивающие своих жертв на это подобие удочки.
- Так они не пускают, - пожаловалась та. - Конечно, если поднырнуть...
- По головам иди, - сначала ляпнул, а потом подумал Роб. К тому, что Флу понимала все буквально, привыкалось с трудом. Мальчишки-воспитанники просто посмеялись бы такому совету, феечка же вполне могла пробежаться по несчастным рыбам.
- Хорошо!
Зрелище идущей по рыбам, словно по воде, Флу заставляло пожалеть, что им не встретилось художника. Или иконописца. Эффекта добавляло и то, что удочки с огоньками постепенно поворачивались вслед за ней, провожая. И рыбы постепенно скапливались у бассейна. Добравшись до мелководья, Флу спрыгнула в воду, обдав Роба веером брызг.
- Я пришла! А что дальше?
- Наверное, из них можно сделать мост, - заметила Муилен. - Но тебе придётся идти первой.
За озером - да и под ним, откликался воздух, невнятным шепотом говорил о том, что вода не везде. Роб медленно провел рукой по глади, отнимая у нее тепло этой изощренной лаской и отдавая его воздуху. Быть может, это привлечет каких-то тварей, что остались незамеченными на потолке шахты, но... Он зашвырнул на льдину сначала Флу, потом подсадил Муилен, взобрался сам - и поманил к себе воду, сообщая, как приятно, как весело быть не тихой заводью, но течением. Нести льдину с теми, кто сродни тебе, к берегу, касаться струями боков рыб, почесывать их - убаюкивая... Он даже имя этой воды осознал-услышал, а может быть, придумал сам: Òr Beag, Золотце, прекрасная дева, которую Роб сейчас любил почти, как неистовую. Озеро отвечало взаимностью: ласково плескало, хотя не было ветра, и толкало холодный плот словно само собой, всё дальше к центру.
- Я еще помню, как льды от Северных островов приплывали к Авалону, - задумчиво поделился воспоминанием он с феечками, собирая влагу с их одежды и возвращая ее озеру, - они были такими прозрачными, что стоя на вершине можно было разглядеть дно.
- Ого! Большие? - жадно спросила Флу. - И зачем они приплывали?
- И хотя бы художник, кажется, здесь уже бывал, - заметила Муилен, кивая на стены.
Вначале свечение и впрямь напоминало просто странным образом собравшихся вместе слизней, но эти полосы и точки не шевелились. Зато, если присмотреться, складывались в гротескные, странные образы. Распахнула крылья гиганская птица над не менее огромной и очень зубастой рыбой - если это была рыба, а не, например, подушка с зубами. Вставало рядом нечто... фигуристое с огромной дубиной наперевес - если, опять же, это была именно дубина. При условии, что её держали на уровне пояса. Здесь нашлось даже место какому-то подобию гроба со спящим... чем-то в окружении пяти светящихся точек - возможно, свечей. Мрачно смотрело что-то крайне заросшее, набросанное грубыми слизневыми чертами. Часть картин, впрочем, разглядеть было невозможно: некоторые их части, точнее, то, что таковыми казалось, всё-таки перемещались.
- Большие, - рассеянно ответил Роб, с беспокойством наблюдая, как из глубин, оттуда, где ощущался сток - и воздух, поднимается нечто крупное. Рыба, рептилия, подушка с зубами и дубиной наперевес? - Целые горы, в которых была заключена страшная мощь чистой воды без осадка, а потому - свободной, непокорной, как дикая кобылица, но если далась в руки...
Он замолчал, с прищуром оглядывая озеро, а затем картинно, напоказ, воздел руки, мысленно упрекая себя в позерстве - и по глади заплясали тонконогие жеребята, смешно взбрыкивая и мотая водяными гривами. Для феечек - развлечение, для подушки с зубами - новая, теплая и крупная мишень. Для него самого... Наверное, обыденность. Магия - часть жизни, она везде, нет смысла придавать ей большое значение для самого себя, упиваться собственной мощью или мечтать о чем-то большем. Не человек для чар, но чары - для человека. И тут же - отмахнулся от феечек, раскалывая льдину пополам.
- Вашим будет побережье, - проговорил он, пинком отгоняя плот с девочками подальше, - Флу, не увлекайся, прошу тебя. Убираете только крупное. Либо то, что нападает стаями от трех особей. Это называется разумной регуляцией. А я, если эта милая рыбка меня не сожрет, ныряю.
- Какое побережье?! - донёсся ещё крик Флу, но его тут же заглушили плеск и громоподобный удар.
Огромная и какая-то плоская рыбина с широкой, по всю усатую голову, пастью, выпрыгнуло из воды, набрав полный рот тёплых лошадок, и хлопнулось обратно в озеро. Рыбо-фонарики, часть из которых внезапно погасла, начали поспешно расплываться в стороны, к каменным стенам и мелководью. Монстр же, сделав круг, явно нацелился за уходящей льдиной, почему-то сочтя её более привлекательной.
- Banca, - громко пояснила Роб феечке, - земля около воды, суша.
Циркон, наверное, потому и говорил мало, что акцент у него усиливался еще больше. Впрочем, воспитанники обычно понимали и зря не переспрашивали. Ну право, будто тут побережий много! Роб еще раз оглядел рыбищу, пытаясь понять, вместит ли она себя новоявленного Иону. Конечно, были здоровые сомнения, что христианский бог услышит молитвы из ветви Туата и заставит этого кита исторгнуть его... Но, в конце концов, и не нужно было. Меч есть, кинжал в этот раз даже не баллок, а персидский кард, отданный на пробу орденским кузнецом. Плёвое дело - заставить себя сожрать и надеяться, что в горле нет специальных тёрок для пищи... И лишь почти воочию ощутив оплеуху неистовой, Роб со вздохом отказался от этой мысли. И резким, хлёстким движением поднял водную стену перед носом у рыбы, призывая со дна холодную воду. Водяные вожжи, наподобие тех, какими удерживались кельпи, сами прыгнули в ладони, подтягивая тяжелую, очень тяжелую новую лошадку Роба. Разленился, магистр... К счастью, рыбы хоть и были тупы, глупее ящериц, но у них почему-то хватало соображения сплываться к поверхности бассейна, увидев человека. И людей они различали, поднимаясь к тем, кто кормил их. Пищевой инстинкт - самый сильный из всех. Оставалось убедить вот эту огромную тварь, что она ничего и никогда вкуснее не ела, чем восхитительное, вкусно пахнущее вяленое мясо в мешочке на поясе. Рассказать ей о его вкусе, о тяжелой сытости в животе, внушить память о них. И достать это самое мясо, предназначенное для Девоны, поманив им сопротивляющуюся поводьям скотинку.
Скотинка, покрытая мелкой и скользкой чешуей, заглотила кусочек охотно, позволила похлопать по голове и приникнуть к спине. Хвала Тростнику, когда-то равному по силе Бадб, что не всё утратил в этом бегстве, иначе плыть пришлось бы самому, а не с удобством озирая подводные пейзажи. Впрочем, смотреть было не на что: скалы, поросшие водорослями были красивы сами по себе, но с теми, на которых стоял Портенкросс им было не сравниться. Стайки мелких рыбок, испуганно шныряющих между этими водорослями, поблескивающих чешуйками в зеленоватом свете, вьющихся в зарослях, тоже были обычны, хотя и вызывали вопрос о том, откуда они взялись под землей, в шахте ли он еще находится и... какого дьявола? "Спешился" Роб возле полукруглой дыры в дне, куда затягивало воду, чтобы вместо прощания вонзить своей лошадке кинжал в сердце, надорвать жабры. К его возвращению тварь все равно забыла бы о чарах и мясе, да и нанимался-то он очищать шахты, а не оставлять в них прирученных гигантских тварей. Нырнуть в сток пришлось почти сразу - бьющаяся в агонии рыбина поднимала волну и могла задеть плавником или хвостом. Кроме того, течение уже начало ощутимо подтягивать её к дыре, обещая вскорости закрыть путь.
Лелеть в водяных брызгах оказалось долго, мокро, холодно и - при падении - оглушительно. К счастью, вода выбила достаточно глубокий пруд в скале, так что о камень не приложило, хотя полет и заставил поволноваться. Неприятное это чувство, когда находишься одновременно в двух своих стихиях, но они так вольно играют тобой в мячик, что и возразить не получается. Лишь падать, поминая недобрым словом Бевана и, почему-то, Диана Кехта. Чем ему неугодил бог врачевания, Роб не взялся бы ответить. Быть может, некстати и невовремя вспомнилось, как этот истаявший излечивал любого, у которого не была отрублена голова, не поврежден мозг или позвоночник - и почему-то назывался от этого богом. Или потому, что припомнил огромных пиявок у него в руках? Напоследок, обозвав себя tolla-thone, засранцем, то бишь, Роб горячо поблагодарил Брана, проводника в посмертие, за то, что позвоночник и голова остались целы, а пиявок пока не наблюдалось, и огляделся, недоумевая, отчего его так потянуло молиться древним, если есть оголтелые сестрички, которые скорее откликнутся на просьбу, призыв или благодарность?
Если это была и шахта, то очень необычная. Пол, в котором верхнее озеро выбило огромную дыру и теперь радостно журчало куда-то во тьму, был выложен из серых плиток с чёрным орнаментом вдоль гладких, идеально стёсанных гранитных стен. Красноватый камень в жёлтых прожилках подсвечивали тусклые, едва горящие магические светильники, установленные казалось бы вразнобой, но на деле, стоило присмотреться - на толстых зеленоватых жилах, идущих прямо через камень. А позади коридор уходил прямо в бурлящую воду.
Святой Николай, коему молились путники, был еще тем шутником. Забрасывая Роба в такие вот странные местечки, он, должно быть, немало потешался тому, как крещеный язычник барахтается, стараясь выбраться из них. Потому-то и удостоился он сейчас пожелания отправляться к дьяволу, которое сопровождало превращение Роба из водоплавающего в плиткоходящего. Наземно-подземного? Последний вариант собственного наименования его почти устроил. Роб с поклоном повернулся к озеру, благодаря за приют, и зашагал вперед, по коридору. В том, что это уже не шахта, сомнений не было. Альковы, комнатки, которые открывались то справа, то слева, были совершенно чисты - серо-чёрный пол не скрывала даже пыль. Если кто-то когда-то и жил в этих тоннелях, уходя, они забрали вообще всё, вплоть до мебели. Не было здесь и дверей - лишь в стенах, там, где обычно ставили косяки, Роб заметил узкие щели, за которыми поблескивал металл. Гул воды за спиной затихал, зато вскоре добавился новый звук: ритмичное постукивание металла о металл, с перерывом ровно в пять ударов сердца. Вздох прокатился по пустоте этих жилищ, отозвался одиночеством и сожалением. Задумываться о том, чем были когда-то эти помещения, Роб не стал. Как и заставил себя не обращать внимания на то, что на стенах и полах не было ничего говорящего о жизни здесь. Потому что не верилось, будто народ, выложивший плиткой пол, выдолбивший комнатки в скале, парил над полом, не касаясь стен. Или бежал от чего-то так неспешно, что успел вывезти мебель. Или... Роб снова вздохнул, напоминая себе, что обещал не думать ни о чем, и вытащил меч, привычным движением закидывая его на плечо.
- Marbhfháisc ort!

В темной комнатке с полузакрытой дверью, которую пришлось задвинуть в стену, с упорством барана у новых ворот, стучалась тележка с корзинкой и самоцветами на плоской доске, вделанной прямо туда, где у овцы были бы рога. Роб покосился на озеро, в котором, несмоненно, утонула бы эта вещица, выпусти он ее из комнаты. Представил, что сказал бы чужаку, если бы обнаружил разбитые песочные часы в своем кабинете. Ковырнул сапогом плитку, без особой надежды подцепить ее носком. Первое, что он выучил, когда его отдали Ордену - не трогать руками артефакты и не тыкать пальцами в непонятные вещи. Потому как можно обзавестись парой-тройкой проклятий, свиным пятачком или даже вовсе лишиться пальцев. По самые плечи. Именно поэтому, точнее - вопреки этому, Роб хлопнул ладонью по бирюзе на доске медленно проехавшей мимо него тележки. Артефакт замер, потом внутри что-то загудело, раздался глухой скрежет. Спустя несколько секунд, тележка развернулась и уверенно поползла в противоположном направлении, аккуратно объехав Роба. Ползла она все равно не споро и вскоре Роб обогнал эту подводу, с которой хотел бы познакомиться поближе, но... Где-то там оставались феечки, и их нужно было вернуть на то место, откуда взял. Ссориться с Фи из-за детей, за которыми недосмотрел, было не с руки. Да и совесть потом бы просто-напросто загрызла. Минут через двадцать быстрого марша и размышлений коридор решил раздвоиться на светлую и темную сторону. То есть - на освещенную и с разбитыми светильниками в потолке. Пожалуй, эти два пути можно было бы сравнить с дорогами добра и зла, с трактами, что вели в преисподнюю и рай, но Робу было не до высокопарных слов и велеречивых сравнений. Он просто свернул в тьму, рассудив, что в ней неприятности найти проще. Да и привычнее, чего уж... оглянувшись напоследок, он заметил, как самоходная тележка, ткнувшись было следом, остановилась у границы тьмы, покрутилась и уверенно поползла на свет.
Через полчаса блужданий по коридорам, которые некий безумный строитель уподобил, кажется, лестнице (или молнии, или геометрической фигуре, именуемой зигзаг), после злобного бормотания под нос, когда ноги запинались то в выбоинах, то на камешках, стучали по каким-то железякам и хрустели чьими-то костями, Роб вышел на свет. Светился, вопреки ожиданиями, не слизень, если только он не накрылся очень старым одеялом и не сел на корточки, которых у слизня быть не могло вообще. Впрочем, в этом странном месте он не удивился бы и слизняку с коленями. Была же у него какие-то пару часов назад ездовая рыба, как у какого-нибудь фомора? Так зачем отказывать улитке без панциря в маленьких слабостях?
- Feasgar math**, - негромко буркнул Роб, не надеясь на ответ, но просто потому, что нужно было хоть как-то выразить радость от созерцания одеяла, светящегося изнутри.
- Ты меня не видишь, - уверенно заявило в ответ одеяло. И, помедлив, добавило: - И не слышишь.
Роб с удивлением хмыкнул и переложил меч на другое плечо.
- Ладно, - покладисто согласился он, - ты только скажи, где выход? И еще - кого именно не вижу и не слышу - тогда даже разговаривать перестану. Просто молча уйду.
Под покрывалом захихикали. Долго, со вкусом.
- Выход? А хочешь, дверь нарисую, ты и уйдёшь? Странный человек. Говорит, сам не знает, с кем. Очень странный, правда, солнце моё?
Пришлось снова хмыкнуть, но уже с интересом. И гордо отказаться от двери.
- Не хочу, тысяча благодарностей от странного человека. И еще тысяча - если скажешь, с кем я говорю.
Порой Роб не уставал задавать себе вопрос, который не уставал задавать... Проклятье! Безумие, кажется, было заразным. Да и вопрос, который, он все же не уставал себе задавать, и который звучал как "На кой?.." был сейчас как никогда кстати. Для чего ему понадобилась беседа с этим пододеяльным жителем, и почему он все еще стоит тут, вместо того, чтобы возвращаться в шахты, где его ждали не убитые твари?
- Я почти уверен, что у меня было имя, - одеяло неуютно пошевелилось, и из-под края вылезла босая и очень грязная ступня. Худющая. Следом показалась ещё одна, и почесала пятку предшественницы отросшими ногтями. - Называй... пожалуй, Баночкой. С крышкой. Потому что если весь свет внутри, то они не придут, нет. У тебя сыр есть?
- У меня есть вяленое мясо. Хочешь? Скажи-ка мне, Баночка-с-Крышкой, кто не придет, если свет внутри?
Неуютное, зябкое ощущение, когда кто-то смотрит тебе в спину из тьмы. Смотрит, облизывается, пускает слюни, тонкими ниточками стекающие с острых клыков... Роб поежился, отвязывая мешочек, который Девона постоянно пыталась проглотить вместе с поясом, и подтолкнул его к говорящей Баночке, скрытой одеялом.
Из-под покрывала быстро, так, что Роб едва успел заметить, вынырнула рука и скрылась снова, с добычей. И ответ прозвучал несколько невнятно, перемежаясь чавканьем и ругательствами на проклятые зубы.
- Все не придут, - пауза, - Огоньки, - пауза. - Кошма-а-ары. Но мы тут ни при чём, нет! Это всё сверху, а потом снизу, а потом в стороны, ух! И ка-ак расползлось! - пауза, потом внезапно подозрительное: - Ты - не кошмар?
- С утра им точно не был, - вздохнул Роб, думая о том, что накормить страждущего, конечно, дело благое, но когда через пару часов тело возвестит о желании трапезничать, придется есть слизней. Которых, впрочем, ему ни разу не встретилось за всю дорогу от озера. - Зови меня Fuar a'Ghaoth. А все же, расскажи подробнее о кошмарах, Баночка. Как они выглядели, откуда пришли? Что здесь раньше было?
- Раньше? Он не говорит, - одеяло пожало плечами и, наконец, из-под края показалось лицо пожилого фэа, грязное, с запавшими щеками. Лихорадочно блестевшие глаза метались из стороны в сторону. - Умники из Компании не разбудили, нет, он спит, но видит сны! Я тоже видел. Ты сверху, да? Да? Хорошая же рыба? А кошмары просто появляются, точно-точно. Стоит отвернуться, и вжихх - уже плечо откусили! Но только там, где свет, да. Ты что, не знаешь, как выглядят кошмары?!
Роб пожал плечами, решив, что говорить несчастному фэа о том, что в большом мире целый орден посвящает свою жизнь кошмарам, не стоит. Равно, как и о бестиариях, в которых оные страшилы описаны были с пугающей точностью.
- Он, который спит - это кто?
Констатировать факт, что даже умалишенные не говорят по делу, наверное, было бесполезным занятием. А еще этот пожилой господин, несомненно, будет обузой, если попытаться вывести его наверх. Но - сумасшедший он или нет, а о кошмарах Баночка явно знал сейчас побольше Роба.
- Да кто его знает? - совершенно естественно удивился Баночка. - Никогда таких страхофэев не видывал. Но ты мимо точно не пройдёшь, если поздороваться хочешь, как со мной. Главное, всё вниз, там-то я и... Да, и оглядываться не забывай! Потому что скоро настанет быстрый сон.
Досадливо закатив глаза, Роб вздохнул, пытаясь связать узелками то, что услышал. Некто "он" - таинственный и страхофей, что вполне может быть просто местным ругательством наподобие "страхолюд", спит. Судя по всему, спит крепко и его, к счастью, пока не разбудили. Или к сожалению, потому что от его снов появляются кошмары, откусывающие плечи. Пока света нет, или он не яркий - на него никто не придет. Ни какие-то огоньки, ни тем паче - кошмары. Странно, что последние приходили на свет, но повадки страшил Роб, пожалуй, поизучал бы позже. Пока он всего лишь пытался справиться с наступившим осознанием, что ему здесь нужна даже не боевая тройка, а взвод. И взводным - морочник Фламберг. К сожалению, умная мысль его навестила поздно, как оно и всегда бывает. Но зато она принесла здравое наблюдение - пора бы выбираться наверх. Время, что в Туата текло, как ему вздумается, не ждало. Конечно, неистовая попытается поставить его вровень с большим миром, но... Там тоже были дела, воспитанники и капитул, не менее дорогие, чем полки и грёбаный Беван. Грёбаная Беван.
- Ты сам-то наверх хочешь, а, Баночка?

Сказал - и осёкся. "Там-то я и..." Роб с подозрением уставился на пожилого фэа. Что - он там? Сошел с ума? Работал? Скормит его этому спящему страшиле и его кошмарам? Он совсем не герой. Он не Финн, Кухулин или Бран, чтобы очертя голову бросаться к спящим страхофеям, тем паче, что это, кажется, его изобразил на стене художник. А значит, где-то здесь еще бродило нечто фигуристое с дубинкой. И слизни, мать их, пропали. Чем все это время питался здесь Баночка? У кого клянчил сыр? О, Бадб, Госпожа Ворон, слышишь ли ты своего глупого илота? Не бей моргенштерном, когда он вернется домой, сгинув в этих катакомбах. Достаточно будет руки...
- Нет никакого наверх, - терпеливо, словно маленькому, пояснил фэа, явно не думавший о таких сложных вещах. - Давно уже. Если я не нарисую дверь. А тут этого нельзя, нет, не работает. Что я, сумасшедший, хотеть туда, где ничего нет?
- А где работает? И откуда я, по-твоему, пришел, если нет никакого наверх?
Роб отвлекся от размышлений, невольно заинтересовавшись рисованием дверей. И глубиной философской мысли сумасшедшего старичка, который так вольно и, стоит признать, наглядно излагал идеалистический подход к пониманию мира.
Баночка почесал ногу и явно нехотя поднялся, небрежно накинув покрывало на одно плечо. В левой руке он сжимал матовый шар - явно один из выломанных из потолка светильников. Тонкая рука просвечивала алым, и казалось, что очертания мерцают.
- Ты просто появился. А работает... нужно то море, что внизу. И краски, - на последнем слове Баночка закатил глаза и даже причмокнул от удовольствия.
Наверное, в каком-то смысле Роб действительно просто появился. Тростник не помнил, кто были его родители, а Роба даже не рождали. От констатации этого проще почему-то не стало, только сильнее потянуло к Бадб, ладони ощутили жар тела, затеплели браслеты, делясь с нею увиденным и услышанным, разделяя тоску и нежность. Роб снимал с пояса походную чернильницу, а будто - обнимал неистовую.
- Тебя чернила устроят? Так уж получилось, что я просто появился почему-то с чернилами. А до моря можем дойти вместе. Вдвоем кошмары не так страшны, bark?
Баночка посмотрел на него, как на безумца, но чернильницу взял. Выплеснул каплю на тыльную сторону ладони, понюхал, лизнул и с некоторым сомнением покачал головой.
- Может, устроят, может, не устроят... может...
Продолжая бормотать, он положил шар у стены и начал рисовать - пальцем, делая широкие мазки. Под рукой на идеально ровной стене возникли очертания двери, которая, казалось, чуть ли не выступает в коридор. Чернильницы хватило только на небольшую дверь, и Робу, чтобы зайти, потребовалось бы пригнуться. Отбросив баночку, фэа гордо взмахнул рукой.
- Вот, дверь! Заходи. Только главное - уверенность. И глаза закрыть. Должно сработать. Хороший шанс, хотя тут очень мало красного и почти нет жёлтого, а на зелёном у меня лучше получаются чудовища... хочешь, поменяю дверь на чудовище?
Роб тяжело вздохнул, с трудом удерживая себя от недостойного желания отвесить затрещину фэа. Никак не предполагал он, что с собой в Туата придется брать краски. Право, так недолго и в коробейника превратиться. "Эй, налетай, краски-бусы покупай..."
- Пожалуй, обойдусь без чудовищ. И куда эта дверь ведет?
- Ты выход хотел? Любая дверь - выход. Куда-то. Или в никуда, если наверх-то нету.
- Хорошо, - согласился Роб, напоминая себе, что он - самый спокойный и терпеливый магистр в ордене, - и как она работает? Я открываю - и выхожу наверх? Или необходимо представить место, куда хочу попасть?
Вот сейчас бы он не отказался от ворона на плече. Птицы священных стай возвращались даже из ниоткуда.
- Как ты её открывать собрался, когда нарисованная?! Закрываешь глаза и идёшь, - брюзгливо пояснил Баночка. - Или работает, или нет.
Роб покосился на эту дверь, подумал пару минут, чтобы глянуть на фэа - и отказаться от желания опробовать ее на себе. Авантюризм хорош в меру, и эту меру он сегодня исчерпал, потрогав камень на тележке. Все же, у него под косичкой Бадб пряталась другая. Та, которую вручила ему Муилен. Не сгинет с таким ключом от всех дверей, а вот если спящего не увидит - будет жалеть до конца жизни, как бы двусмысленно это не звучало.
- Уступлю эту честь тебе, - раскланялся он, - я, пожалуй, пойду дальше.
- Ну и ладно, - фэа не выглядел обиженным. - А я пока... посплю. На пороге. Да. Посматривай, поглядыва... хр-р.
- Fàilte gu leòr. ***

Череда пустых комнат привела в конец коридора, где снова появились лампы, к стене, украшенной самоцветами. И Роб готов был поклясться, что за спиной, пока он шел не было никого. Впрочем, пенять можно было только на собственную беспечность, поскольку проморгать коренастого, жабомордого типа в набедренной повязке и с дубинкой в руке мог только легкомысленный и беззаботный. Не из воздуха же он соткался, в самом деле?
- Добрый день, - с интересом разглядывая короткие четырехпалые лапы и мелкие острые зубы счастливого обладателя тяжелой дубинки, поздоровался Роб, мимоходом подумав, что матушка им гордилась бы. Такая вежливость - и со всеми подряд. Точно не в катакомбах находился, а приемном зале замка Дин.
Существо в ответ осклабилось и взмахнуло дубинкой так, что взвыл воздух- и следом взвыл Роб, сквозь зубы, принимая удар плечом и без экивоков, просто и некрасиво втыкая меч в грудь жабомордой твари. Умирало существо долго, не закрывая глаз, сжимая в объятиях, из которых выбраться было непросто. И когда, наконец, издохла и стараниями Роба чинно возлегла на полу, плечо напомнило о себе. Под кольчугой ключицу было не прощупать, но лекарь вопил, потрясая кулаком, что в ней трещина. Впрочем, при этом он исправно тянул силы из накопителя и со своим делом справлялся. Роб повел перестающим болеть плечом и ткнул пальцем в один из камней - малахит, с трудом удержав удивленный возглас, когда пол начал опускаться. Вместе с ним. Наверное, стоило сделать это мечом. Возможно, не нужно было рассказывать об этом вопитанникам, иначе они тоже начнут хватать все подряд руками - и, о горе! - даже без перчаток! Размышлять о том, каково это - быть хорошим наставником представлялось скучным занятием, но иных развлечений, пока плита быстро и бесшумно опускалась вниз, не было. Разве что - припоминать холодный шелк малахита под ладонью. Камень-целитель, камень, исполняющий желания... В Шотландии верили, что его кусочки, привязанные к колыбелькам, отгоняют страшные сны - а не это ли нужно было сейчас Робу? Он предохранял от падений с высоты, перед несчастьем раскалывался на куски и его глубокая, радующая глаз зелень наверняка подошла бы к огню волос Бадб, явив единение всех четырех стихий. Ведь этот камень, извлеченный из недр гор, воплощал собой воздух и воду.
Разве мог Роб, зная все это, выбрать агат, который хоть и привлекал благожелательных духов, хоть и давал красноречие, но не напоминал цветом морские недра? Или оникс, который считался мужским камнем и влиял на те... горизонты, на какие Роб никогда не жаловался? Или яшму, которая была нужна скорее Баночке, поскольку излечивала безумие? Жемчужину - симивол слез и скорби? Ничего из этого Роб, разумеется, бы не нажал, хотя весьма и весьма странным казалось то, что все эти камни объединяло одно: они отпугивали кошмары. И, пожалуй, стоило подковырнуть ножом этот малахит, хотя бы для того, чтобы не возвращаться к неистовой без трофея. Пообещав себе, что непременно закажет ювелиру серебрянного ворона с этим камнем, когда вернется, Роб вздохнул, сожалея о том, что в качестве брачного браслета Бадб носила накопитель. И - едва слышно засвистел песенку под нос.
"Отдаю браслет на прощание
Ты отныне меня не жди..."

Когда бронзовая стена скользнула в сторону, открывая сумрачное помещение, в лицо ударил запах пыльной древности, смешанной с привкусом металла и - гари. Откуда взялось последнее, стало понятно сразу, даже несмотря на то, что воздух в этом странном круглом зале с малахитовым полом и мраморным потолком-куполом шёл волнами, словно от невыносимого жара. Прямо у ног Роба лежало обугленное тело фэа, рядом с которым расплывались лужицы застывшего золота и стали. Ещё одно тело скалилось безгубой улыбкой в потолок рядом с овальным помостом, расположенным в самом центре. Третий и четвёртый явно пытались убежать через пролом в противоположном конце залы, но не успели, только тянулись в отчаянной попытке выбраться, оставляя чёрные полосы на малахите, которым был выложен пол. Раскрытые, наполовину подавленные, словно под водяным молотом мешки рассыпали содержимое. Тускло блестели куски драгоценной руды - здесь светились не лампы, а словно сам купол, белый, с зеленоватыми прожилками, - валялись раздавленные, развалившиеся на пластинки и шестерни инструменты. Мерцала магическая пыль, мешаясь с осколками негранёных камней.
Прошествовав к помосту, Роб запрыгнул на него, прислушиваясь к бухающим шагам за проломом. Не помни он о самоходной тележке, сказал бы, что там ходил 0тяжелый рыцарь, повизгивая сталью. Навинчивая - и снимая шлем. Картина получалась абсурдной, хотя и не радостной. А уж когда он глянул себе под ноги - и вовсе остолбенел. Сквозь прозрачный пол было видно, как на металлическом ложе мечется в тревожном сне карлик, опутанный трубками, часть которых уходили в тело. Удивительно уродливый, он был полностью обнажен и от того его уродство становилось даже гармоничным, словно лишенное одежды тело наконец-то стало свободно. Был ли карлик тем, чьи кошмары тревожили Баночку, тем самым страхофеем? Осторожно усевшись на край помоста, Роб рассеянно оглядел комнату, совершенно не запоминая увиденное. Он глядел на полукруглые золотистые ящики без замков и ручек - а видел трубки, жалящие тело Спящего. Примечал вскрытый ящик с погнутой крышкой рядом, но перед глазами все равно стояло ложе и человек на нем. А еще от каждого из ящиков, кроме сломанного, к помосту тянуло силой - и Роб догадывался для чего. Большие накопители, подобные его собственному, они поддерживали жизнь Спящего, давали силы для сна. Быть может, этими кошмарами Спящий хотел что-то сказать, донести до выживших наверху... Или, напротив, уберечь от спуска сюда, вниз? И главное, впервые в жизни Роб не знал, что ему делать. Не понимал, мог ли он чем-то помочь этому страхофею, нуждался ли этот карлик в помощи? За изумлением он даже забыл, что ноги ныли от усталости так, что впору возмечтать о хамамме и комнате под крышей в резиденции. Маленькая, с зачатками крыльев виверна, возникшая перед носом, возвестила шипением и клацаньем зубок, что отдых и размышления окончены. Чудом успев отшатнуться от бросившейся зверушки, Роб перекатился над Спящим и протянул руку, приглашая сесть на нее. "Саксы нагрянули ночью, все спали, закрыв глаза..." Проклятье, откуда всплыла солдатская песня, вместо слов к Керну?
Впрочем, виверна вспрыгнула на руку, наклонила голову, дослушивая напев:
- И перебили всех женщин,
Ведь саксу милее коза... Ну что ты, сладкая моя, шипишь? Есть хочешь? - Ласково осведомился Роб у тяжелой зверушки, поглаживая её по шипастой спине.- Потерпи. Наше мясо съел Баночка, но я уверен, что мы что-нибудь найдем. И очень скоро.
Виверна перекочевала на плечо, а Спящий удостоился негодующего взгляда и стука кулаком по странно-теплому стеклу. Карлик только поморщился.
- Tolla-thone, - сообщил ему Роб, пробуя подковырнуть засапожником стекло, - вот ты спишь там, сны видишь. Виверн, жабомордых и прочих милых рыбок. А мы тут... Страдаем. Впрочем, спи. Спасибо за виверну, назову ее Ронат - Подарок.
С тварями, которые снились страхофею, могли бы справиться наемники. Наверное. По крайней мере, в это хотелось верить. И Роб, поправив увесистую Ронат на плече, пошел к пролому.
Из мглы взглянули светящиеся алым глаза - три, треугольником, словно третий глаз располагался на лбу. А затем, под шипение виверны, скрежеща металлом, к Робу шагнула фигура, действительно напоминавшая рыцаря, ничуть не похожая на карлика. Создание, кованое из того же золотистого сплава, что и ящики, было стройным, на две головы выше Роба, без намёка на карличий горб, с гладким, чистым - равнодушным - лицом. В правой руке ходячий доспех сжимал обожённый, покрытый копотью меч.
Жаль, что плащ утонул в озере. Хорошо, что Роб выдрал из подола неистовой себе еще и пояс. Потому что если голем был железным, то видел и чувствовал он вот этими тремя глазами. И здороваться с ним, кажется, было бесполезно. Роб медленно потянул узел на кушаке, наматывая полосу ткани на руки. Как, дьявол его раздери, работала эта штука? Можно ли было ее просто остановить, не ввязываясь в долгую и утомительную драку?
- Тише, моя девочка, - виверна хоть и не умела летать, но слушателем оказалась замечательным - молчаливым и потому со всем согласным, - сейчас мы его уговорим нас пропустить - и пойдем искать феечек и обед...
Голем подпустил его шага на три, прежде чем вскинуть меч, в котором копилось пламя, нарастая медленно - и одновременно угрожающе быстро. О том, как переживет этот рывок, который скорее был падением с ударом мечом по коленям этих самоходных доспехов, виверна, Роб пообещал себе подумать позже, хотя и напрасно. Ронат, как и все виверны, всполошившаяся от резкого падения, подпрыгнула на плечах, надеясь взлететь. Пепел ее опустился обратно на плечи, когда подрубленный голем рухнул на левое колено, став почти зеркальной копией коленопреклоненного Роба. Не любил Циркон рубить вот так, из такой неудобной позы, будто клятву приносил. Или даме в любви признавался. Но все же - рубанул, от души, вкладывая в удар всего себя, и, кажется, привлекая к этому даже застоявшегося Тростника, подспудно отмечая, что голем начал тянуть силы от земли. Меч железяки свистнул над головой, которой под ним уже не было, глухо чавкнул, располовинив кого-то за спиной, а Циркон, наконец оказавшись в стороне, перехватил свой клинок в левую руку и сходу махнул им, метя в голову. Махнул, прямо скажем, небрежно, потому как противник успел закрыться рукой с мечом. И хотя она и повисла безжизненно, почти перерубленная, но зато дыра на ноге у голема начала затягиваться.
- Co-sheòrsach.
А еще Циркон редко обходился безобидным "засранцем" или витиеватыми, но скорее забавными, ругательствами. Словом он бил, также, как и мечом - резко, тяжело, с оттяжкой. Вряд ли голем хоть когда-то любил мужчин. У Роба были сомнения, что он вообще отличал их от женщин. Но подействовало ли самое страшное для гэла оскорбление, хотя скорее тому виной был меч, разрубивший голову голему, но металлический рыцарь как-то сник, да и огни в глазах потухли. Последовавший за этим взрыв был ожидаем, но все равно застал врасплох. "Бадб меня убьет..."

С этой же мыслью Роб очнулся через вечность плюс - или даже минус - час. Может быть, два. Скорее всего - минут через десять, потому что ни один человек не валяется в обмороке больше этого времени, если только он не девица, желающая подольше понежиться в руках кавалера. Роб девицей не был. Голова гудела у него, как после хорошей пьянки, рука была всего лишь вывихнута, а меч почему-то светился. Сначала подумалось, что контузия дает о себе знать и свечение - воображаемое. Но вывих был вправлен и туго замотан поясом-подолом, затылок перестало ломить, а свет никуда не делся. Мелкая пыль на клинке превращала его в легендарный Экскалибур. Правда, у ног голема, там, где они когда-то находились, валялась не королева Гвен, хотя вполне могла бы быть ею - такая же белесая, когтистая и с длинными пальцами. А еще хотелось есть. Так, что безвременно почившая виверна вспоминалась теперь отнюдь не как питомец. Роб отхлебнул из фляжки остатки бренди и задумчиво побултыхал посудой. Впереди было темно, как у тролля в заднице, пол - каменистым и в выбоинах, а стены - неровными и земляными. Все вместе это не обещало приятной прогулки, а если в той тьме вдобавок водились еще и родственники усопших... На этой мысли Роб отрубил руку у Её Мерзейшества, чтобы намотать на нее кусок все того же подола, смоченного в бренди, и щелчком поджечь его.
В неверном свете весьма дурно пахнущего факела шахта выглядела ничуть не привлекательно. В неровно выгрызенном полу чернели дыры, оставленные то ли под опоры, то ли под основу для настила; с потолка время от времени капало, а росшие кое-где плети мха подозрительно шевелились под ветром, который, казалось, дул совершенно бессистемно, то туда, то сюда, возникая из пустоты. В стенах, впрочем, попадались отнорки, и небесполезные притом. Шахтёры явно пришли надолго, а уходили - быстро, оставляя вещи и скелеты, выженные или выглоданные добела. А следом за штабелями пропитанного маслом деревянного бруса, ящиками сгнившей еды и стопок грубой одежды нашёлся небольшой склад с запасами фонарей и, главное, фляги с маслом для них. В старину каждый мог сам сделать себе копье. Дело нетрудное: найти дерево гладкое, без сучков и свилей, чтобы руки не уязвляло, обколоть-обтесать его гладко, в наконечник вбить - и слава тебе, воин! Колоть брус Робу было нечем, пришлось оскорбить этим меч. Тесал он и вовсе засапожником, усмиряя голод глотком бренди. Спокойная, тихая, долгая работа - и Роб обзавелся светлым, пахнущим маслом и деревом, легким копьецом. Не для защиты, но если доведется поохотится - сойдет. А уж лучить рыбу - и тем паче.
Проблем же какое-то время не было вовсе. Лишь в какой-то момент стены шахты резко выгладились и покрылись красновато-кирпичной плиткой, а вскоре на Роба набросилась огромная красноглазая летучая мышь с огромными зубами - но исчезла, не долетев до удара. Звуки ударов о пол, шуршание, приближались спереди, медленно, постепенно, а потом так же плавно ушли за спину, оставив за собой острый запах пота. Кирпич стен же покрылся чернильным узором, определённо напоминавшим луну над горами. На фоне огромного круга виднелись крылатые фигуры, не похожие ни на птиц, ни за насекомых, но сочетавшие в себе и то, и другое. Какое-то время рисунок следовал за Робом, но затем отстал.
Зато шахта оборвалась в пропасть. Точнее, в большую каверну, которой только что не было. Роб успел заметить расцветшие внизу бледные огоньки, высветившие стены грубых хижин на сваях, блеск негромкой, но звонкой, весёлой речки, подвесные мостики. Услышал гулкий стук большого бубна. А затем мимо лица свистнула кривоватая, болтающаяся в воздухе стрела и раздался громкий визг. На площадке чуть ниже потрясало луком существо, похожее на карлика в саркофаге, но и иное, мельче, костлявее, с покатым лбом, куда более развесистыми ушами и огромными тёмными глазами. Тело скрывала кожаная накидка, а кроме колчана на поясе висел и костяной нож. Подняв и протянув руку открытой ладонью, дабы показать, что пришел с миром, Роб даже порадовался этому карлику и этой стреле. Не хотелось думать, что они каннибалы. Хотелось надеяться, что они - мирные земледельцы, скотоводы и охотники. Что именно они тут возделывали, кого пасли и на что охотились, он придумывать не стал - пришлось бы расстаться с надеждой.
- Sìth dhuit! - Эхо уносило голос далеко, играло с ним, роняя на камень стен и пола, рассыпало брызгами по пропасти. - Мир тебе! Говорить-торговать-дружить будем, вождь?
Пальцы сами складывались в полузабытые жесты, которыми племена Альбиона говорили, когда не понимали друг друга. Касание рта, самого уголка, чтобы не закрыть ладонью, иначе будет уже не "разговор", а "ложь". Потирание раскрытых ладоней - "торг". Ладонь, прижатая к груди - "дружба". А уважительный поклон, которым Роб завершил всю эту короткую речь, почтил бы и королеву, которой, к счастью, тут не было.

Светящихся грибов, росших на камнях, было мало, да и не могли они сравниться с настоящими фонарями. Мрачные, нищие хижины вырастали над головой, подобно сказочным великанам. Впереди, наверху, по сторонам слышались тихие взвизги, стук, с которым матери, загнав детей домой, испуганно закрывали двери плетёными щитами. Даже мужчины держались поодаль, сжимая в руках короткие копья с наконечниками из рыбьей кости. Бороздки на них матово отблескивали. У некоторых на оружии горели чёрные, безумные руны, обещавшие жуткую, мучительную смерть.
Площадь у реки, скорее, круг, очерченный грибами, оказалась ещё меньше, чем казалось с высоты. И стук бубна смолк, когда Роб вышел на открытое пространство. Морщинистый старый карлик, который до того медленно кружился вокруг красивой, большой жемчужины, замер, опустив инструмент и било. Кожу его расцвечивали мертвенно-бледные узоры, ломаные, неровные и несимметричные. Блеснул глазами из тени голокожий юный помощник, прервавший едва слышний ритм на барабанчике. Шаман - вождь? - хромая, сделал два шага к Робу.
- 'то-о?
Более сложного вопроса, кажется, ему еще никто не задавал. Роб вздохнул, снова прижимая руку к груди и демонстрируя открытую ладонь второй.
- Ард, Тростник. Воин. Пришел с миром, как друг. Сверху.
- В'рзлы нам н' др'pзя, - голос, наполовину взвизги, наполовину шипение звучал холодно. - Н'нвидим. В'ше пле-емя. Гл'бж. Дальш-ше. Вс-сегда. Торг - иди. Пока можжшь. Пока все - можжте.
- Я не побеспокою вас, но, - Роб очень медленно потянулся в сапог, доставая засапожник, который этому вождю-шаману сошел бы, наверное, за кинжал, - мена? Еда и вода - на нож. Железный. Хороший.
Клинок гнулся в пальцах в дугу, но не ломался - орденский кузнец знал своё дело. Подумаешь, нельзя к ним верзилам, ненавидят они их... Нож он положил на землю, перед собой и опустился на корточки, чтобы хоть как-то глядеть в глаза карлику. Высокий рост и широкие плечи, да и прочее, что так нравилось неистовой, иногда были неуместны. Неуважительны.
Карлик сморщился, громко потянул носом воздух.
- В'няшь в'йной. Ими. М'рзко. Ч'жое ж'лезо, огнь.
Отвернувшись, он что-то пролаял - неразборчиво, сливая звуки, и помощник, бросив на Роба испуганно-любопытный взгляд, взлетел по канату в одну из хижин.
Роб пожал плечами, признавая, что несет на себе отпечаток Бадб.
- А еще я пахну водой и ветром, - улыбаясь, проговорил он. - И зверями. Железо и правда чужое вам, но делал его очень хороший человек.
Молчаливый, угрюмый орк, говорящий с металлом также, как Роб говорил с водой. Кузнец, который однажды привел сына - да так и остался, потому что в кузне был беспорядок, а деревню все равно сожгли из-за чумы. Мальчик давно вырос и в этом году впервые вступил на тракт, а Миртин Дуалад так и остался.
- В'ши бо-оги, в'ше ж'лзо. К'гда-н'будь... - речь карлика снова стала неразборчивой, и он слегка пристукнул в бубен, послав по каверне глухое, призрачное эхо, исполненное злобы, разочарования, пустоты.
Из хижины вылетел и глухо ударил в землю объёмистый свёрток, а затем по канату соскользнул молодой помощник, держа на плече прозрачный пузырь, полный воды.
- Н'пр'м'нно, - согласился Роб, подделываясь под манеру речи карлика, - когда-нибудь, но, всё же - мир вам.
Удел мирный - радость избранных... Пусть даже и было подозрение, что вся эта деревушка только снится страхофею. Он подтолкнул нож к этому шаману, а может быть - и вождю, сколняя голову, как перед лэрдом - перед равным.
- Спасибо вам.

В свертке оказалась сушеная рыба. Вкусная - или проголодавшемуся Робу она казалась таковой. В бурдюке - вода, которая хоть и отзывалась странно, но смешивалась с остатками бренди исправно, как и положено послушной воде, чуть отягщенной какими-то веточками. Всем этим пришлось наслаждаться на ходу, возвращаясь к Спящему, чье чрезмерно живое воображение начало уже утомлять. Прямо-таки хотелось достучаться до карлика и вежливо поинтересоваться, какого nach í... Осведомиться о самочувствии и рассказать о погоде наверху, в общем. До камеры Роб, как ни странно, дошел без приключений, хотя и надеялся разжиться новой зверушкой - для Флу. Не менее странно было и то, что влез он через маленькое окошечко, оставшееся от пролома, без них же. Приключений и зверушек, сиречь. Спящая королевна, поименованная страхофеем, все также спала в своем хрустальном гробу и видела сны. Видели её сны и все остальные, вот только целовать эту красотку не хотелось вовсе. Во-первых, она несомненно была мужчиной, а мужчин Роб упорно отказывался воспринимать, как женщин. Не влекло. Во - вторых, если забыть о первом пункте, уж очень отвратной была эта Белоснежка. Никакого румянца, нежной белизны и всего того, что полагается принцессе. В-третьих, Роб принцем, все же, не был. А если бы и был, неистовая все равно воспротивится поцелуям с какими-то там уснувшими ráicleach. Но если в таком, сказочном способе, ему было отказано, а очередной таблички с камнями тут не наблюдалось, то оставалось вспомнить о том, кем являлся всегда - явить образчик шотландского варвара, которым так любят пугать детей англичанки на порубежье. И с руганью, оному варвару приличествующей, ковырнуть крышку ближайшего ящика мечом.
К несчастью, щель, едва видимая, с паутину, оказалась слишком узкой, чтобы удалось вогнать в неё острие. Упрямством Роб порой мог посостязаться с Бадб, но сейчас оно ему, кажется, не помогло вовсе. Мечом удалось лишь выдолбить ямку под крышкой, а в желаемый арсенал путешественника в Туата добавились клевец и короткий лом из арсенала воров. После этого пришла очередь кинжала, который можно было использовать как рычаг. Даже так тяжёлая плита золотистого металла подавалась неохотно, со скрежетом, но со временем всё-таки вылетела из пазов и с грохотом упала на малахит, отколов кусочек камня. Внутри, на ложе из чистого золота, пронизанного серебряными прожилками, покоился огромный, с фалангу пальца, голубоватый топаз, лучась магией так, что болел взгляд. Гнездо окружали металлические трубки, уходя в пол и в стену. Всё это Роб оглядел примерно же с тем пониманием, с каким слепой Полифем, должно быть, смотрел на своё стадо. Теорема выглядела почти аксиомой и, кажется, не требовала доказательств. Лишь предположений, требующих проверки. И первый постулат он проверил немедленно, дважды взмахнув мечом: первый раз, чтобы отсечь трубки от стены, второй - чтобы вырубить прореху, достаточную для запихивания крышки от этой коробки. И с интересом, приличествующим юному воспитаннику, но никак не магистру с полусотней лет за плечами, уставился на камень. Поток энергии, который шёл к кристаллу от стены, прервался полностью, и топаз начал тускнеть - не внешне, но перед внутренним взглядом. Откуда бы ни шла питавшая его магия, запасённого надолго явно не хватало.
Под куполом, тем временем, ощутимо потемнело. Нет, свет там по-прежнему был, но, все же, пространство затягивало марево силы, видимое лишь магу. И в нем проступали фигуры, тени, уловимые сознанием, но не взглядом. Впрочем, этого хватало, чтобы понять их намерения. И уж с ними точно было бесполезно здороваться - не оценили бы эти воплощающиеся сны страхофея, а если бы и ответили на приветствие, то лишь вот этим первобытным ужасом, что навевали сейчас. "Слышишь, вороны вьются, о чем-то надсадно крича? Она явится скоро за данью в назначенный час..." Роб пожал плечами, понимая, что ничего с этими тенями сделать не может, ждать, когда они выберутся на свободу, а в том, что они выберутся, он не не сомневался, было скучно, а второй ящик содержал в себе такой же топаз. Несомненно. Если уж погибать в этом подземелье, то весело, бесшабашно и с задором. К Бадб он вернется, так или иначе. И вполне возможно, что потом она его еще раз убьет. Или погоняет по шатру пинками, как в старые добрые... Не был Роб магом всего вот этого, хотя и понимал общие принципы. Настолько общие, что их понял бы и воспитанник первого года. По трубкам сила текла в камень, из камня - в карлика и купол. Поддерживали его жизнь и целостность этой прозрачной крышки над ним. Но что со всем этим делать, Роб не представлял. Возможно, пробуждение карлика решит часть проблем. Возможно, лишь усугубит их. Одно было ясно - страхофей был ключом к... чему-то и это что-то было проще пояснить, разбудив его.
Со вторым ящиком дело пошло проще. Роб знал, как поддеть, куда рубануть и что засунуть, чтобы прекратить поток к камню. Правда, засунуть-то он и не успел - карлик ударил в стекло рукой изнутри, оставив на крышке мазок крови из сбитых костяшек.
- Вот tolla-thone...
Пока уже дважды поименнованный гадёнышем страхофей приходил в себя, Роб успел подойти к стеклу и остановиться шагах в трех от него.
- Доброе утро, - бравады хватило даже на то, чтобы поздороваться, - надеюсь, вас не мучили кошмары во сне?
Карлик ударил в стекло снова, и ещё, обоими кулаками, потом застыл, глядя на Роба - точнее, на его лицо, потому что больше ничего над краем камеры, скорее всего, видно не было. Лицо, изборожденное морщинами, исказилось то ли от ужаса, то ли от злобы, и он сунул руку куда-то под край стеклянной плиты. Почти сразу раздалось шипение, и крышка сдвинулась, поднявшись на золотистых рычагах. Карлик же вскочил на ноги, выставив отвислый живот, огляделся и схватился за лысую голову совершенно человеческим жестом. Вероятно, будь у него волосы, он бы их выдирал. И слова, вырвавшиеся изо рта, прозвучали непонятно, незнакомо, но с явным чувством.
- Нжожкад' кс!риш тьи црака тлавези! - взгляд слезящихся, покрасневших глаз остановился на Робе, и карлик оскалился. Зубы у него были очень белыми и острыми на вид. - Ты! Что ты натворил?!
- Встречный вопрос, - Роб устало вздохнул, уже привычно закидывая меч на плечо, - какого aodach salach agus bòidheach bhod**** тут творится? И... давайте договариваться уже, а то из ваших, кажется, только сумасшедший остался и те, что вам приснились. А наверху очень беспокоятся из-за того, что вам кошмары снятся. Пришлось идти, будить. Не обессудьте.
А где-то в недрах блуждали феечки, и эти недра было почему-то жаль.
Воздух потемнел ещё больше, и фигуры обрели больше прекрасных - неприятных - деталей. И теперь заметить изменения можно было и обычным взглядом - купол у пола ощутимо зеленел, словно мрамор шёл плесенью.
Карлик, согнувшись, нырнул обратно в саркофаг и поднялся с короткой трубкой в руках. В явно магическом жезле, как и в мече ходящих доспехов, чувствовался запертый, скованный огонь - много, очень много для такого объёма. Не обращая внимания на Роба, он спрыгнул на пол, мотнув немалых размеров достоинством, и протрусил к ящику, который Роб вскрыл последним - и куда ещё не успел поставить плиту. Взгляд внутрь вызвал ещё один взрыв непонятной ругани, и карлик, перебирая кривыми ногами, помчался к следующему.
- Наших? Верзила проклятый, наших тут давно нет. Только ваши. Как вот эти, - он пнул ногой обгоревший череп. - Что, работу пришёл закончить? Можешь не стараться. Мы все уже в жопе тролля. И ползём вверх. В желудок, - добравшись до воткнутой между трубами плиты, он начал, кряхтя, её раскачивать. - Идиоты длинные. Кошмары не нравятся? Ну так готовься в них жить, придурок, потому что не мне, знаешь ли, они снились.
- Ты вот, уважаемый, умным кажешься, - задумчиво произнес Роб, выдергивая крышку, которую с таким трудом запихивал и наблюдая за фигурами, - а говоришь, как все. Много слов - а по делу чуть. Или даже меньше. Давай опустим троллей и их внутренности. Поясни толком - что здесь происходит? Кому они снились, если не тебе?
Карлик чуть не зашипел, глядя на погнутые кончики трубок, и с кряхтением опустился на колени, подбирая обрезки труб, которые Роб бросил там же. Жезл, как оказалось, умел и плавить, и сваривать.
- Тебе историю тысячи лет в двух словах? Ладно. Уровнем ниже просыпается бог. И, когда он откроет глаза, мир станет другим. Кошмаром, говоря твоими словами. Вот стоило охранять все эти столетия? Остаться последним из народа?..
Продолжая ворчать, карлик подбежал к ящику, вскрытому шахтёрами, и застыл.
- А вот теперь мы точно в жопе. Разве что ты сейчас скажешь, что камень у тебя - и вернёшь на место?
"Я поил тебя кровью из алых открывшихся ран. Длиннокосая леди и ведьма..." Роб стряхнул подступающую усталость и навалившеейся изумление.
- Какой камень нужен?
Вопросов, на самом деле, было много. Начиная с "зачем вы создали себе бога?" и "кто спёр камень?" до самых неприличных. Но все их Роб надеялся задать позже. Сейчас, кажется, стоило поспешить. Вряд ли воришка ушел дальше иных уровней в этой шахте.
- Контрольный изумруд. Похожий на эти стекляшки, только чуть побольше, - карлик сунул нос в искарёженный ящик и сморщился. - Я попробую наладить. Даже гнездо поцарапали, цракаи... без него что-то уже просачивалось, краешком. Странно. Страж должен был пришлёпнуть воров ещё здесь. Может, камешек так и валяется где-то в камере... раскрошиться не мог. Поищу. Кстати, ты тут стража не видел?
"Там-то я и..." - сказал Баночка. "Страхофей", - уточнил он... Роб прислонился к стене, отгоняя поспешность мыслей, что владела им в последнее время, заставляя их течь неспешно, ручьем по цветным, гладким и округлым камешкам, чувствуя, как холод этого ручья снова возвращает ему себя же. Тактика и стратегия не строятся на поспешности, они - дети здравого рассуждения.
- Твой страж, отец, пал смертью храбрых. Но если выберусь - он не понадобится, приложу к этому все усилия, слово Бойда. А камень... Есть мысль, у кого он может быть. С тебя - ящик, с меня - камень.
- Принесёшь, так я тебе и другой ящик дам, - глухо донёсся из трубчатых дебрей голос карлика. - Доводилось пробовать тысячелетний самогон? А, да, "отец" меня старит. Зови лучше, - он усмехнулся, - а хоть и Избранным.
Роб лишь кивнул в ответ, направляясь к туда, где осталась движущаяся платформа. Здесь на стене к набору самоцветов добавился белый кварц. Камень, сулящий приятные сновидения и благополучное завершение любых начинаний. И его не было на том уровне, где на пороге спал чертов Баночка.
- Роб, - сообщил он, повернувшись к Избранному, - меня зовут так.

Кварц утонул в стене, и пол послушно начал подниматься. На стены смотреть было откровенно неприятно: металл плыл волнами, менял цвета, словно никак не мог решить, каким хочет стать. Или - чем. Появлялись и тут же пропадали тонкие рёбра, а пространство - то сужалось, то расширялось, словно стальная шахта, встроенная в гору, дышала. И дверь открывалась неохотно, скрежеща на появляющихся бугорках. Уйти в стену полностью она так и не смогла, застряв на последней трети. За дверью распахнулась дымчатая тьма - но странная, в которой Роб видел не хуже, чем в летних сумерках. На грубо отёсаных стенах уже не было и следа плитки, исчезли лампы, оставив взамен сталактиты. И навстречу выступила, соткавшись словно из того же невидимого тумана, фигура человека, который человеком не был. На полголовы выше Роба, он был прекрасен белизной кожи, идеальным лицом, телом и головой без единой волосинки.
- Пади ниц, - мелодичный, лишённый обертонов голос прокатился по пещере, и та будто стала на миг более настоящей. - Ибо мы пришли.
"Это просто - вдохнуть, и глядеть в невозвратную тишь. Она вздох твой поймает, не даст ему сбиться с пути... - строчки песни, проказливо хихикнув, вылетели из головы, и вернулись лишь к концовке. - Но я верен тебе, моя леди... Ох, Бадб, Ворона битв, дай мне дар непреклонности, чтобы я мог превратиться, и измениться, и возвратиться!"
- Мы тоже когда-то пришли, - задумчиво припомнил Роб, устало переступая с ноги на ногу, - потом ушли. Сейчас снова приходим. А падать ниц, прости, не буду. Здесь плитка раньше была - вот на нее бы с удовольствием. А на камни... Уволь. А тебя, часом, совсем недавно не Баночкой звали?
- С тем, кого ты так называешь, мы уже почти покончили, - равнодушно ответила фигура и шагнула вперёд, протягивая руку к шее Роба.
- Не могу не одобрять, - забирая влево, отступил назад он - и одобрять тоже не могу. Может, скажешь, где вы с ним почти покончили? Взамен сообщу прелюбопытнейшую вещь. Гораздо более интересную, чем предложение пасть ниц, выражая радость от твоего явления.
- Тебе нечего нам сказать. Умри.
Создание остановилось, величественно щёлкнуло пальцами, и... ничего не произошло. Оно нахмурилась, удивлённо глядя на руку, и рассыпалось клочьями чёрного сухого, без капли влаги, тумана. Одновременно откуда-то спереди донёсся панический вопль - и орал явно Баночка.
Роб пожал плечами, устав удивляться причудам местных новорожденных божеств - или их снам. Кажется, где-то в Суррее была лечебница для умалишенных? Там явно не хватало Баночки, оживающей горы и его самого, Роберта Бойда. Впрочем, размышлять о тихом отдыхе под сенью приюта для душевнобольных было некогда - пришлось рвануть на звук, сквозь зубы поминая недобрым словом матушку этого фэа. Бежать оказалось недалеко. Баночка вывернулся из какой-то ниши и чуть не столкнулся с Робом.
- А-а-а! А, это ты. Они меня пугают! И я даже чудовище нарисовал, но им всё равно, а оно теперь голодное!
Вместо ответа Роб ухватил его за запястье, на выверте поднимая фэа в воздух.
- За что-о?!
- Где изумруд, солнце мое? - Ласково, заглядывая Баночке в глаза, поинтересовался Роб. - Зеленый такой камешек, который ты из коробочки внизу утащил?
- Ничего я не тащил из коробочек! Наговор! Каждый норовит художника обидеть! И вообще, я просто подобрал!.. Ой, оно пришло.
Сзади, действительно, раздалось шуршание и пахнуло густой влагой. Роб повернулся, поманив рукой жутковатое на вид насекомое размером с бульдога, состоящее из его собственных чернил. Водное лассо - любимая, никогда не подводившая ухватка, дождиной намоталось на руку, а фэа был перекинут через плечо и повис мешком.
- Дьявол с тобой. Сейчас я тебя просто отнесу к Избранному и буду трясти, держа за ноги, пока изумруд не выпадет. Некогда торговаться, веришь ли? Или, все же, добром скажешь, где камень?
- А так говорить неудобно. А вверх ногами тоже. А стёклышко я честно нашёл, где сказали! На полу! Ну, в руке, но ей уже было всё равно. Ни в каком ни в ящике. Моё! Обещали! Нельзя забирать обещанное! Но, может быть, я всё равно его потерял? Или оставил с другими стекляшками? Там они так красиво блестят. Что-то говорили... А потом стали пугать! М. Я помню, ты дал мне мясо?
- У меня еще и рыба есть. Вкусная. Так где, говоришь, эта стекляшка и другие? Вспоминай, а то они заберут.
"Стёклышко я нашел, где сказали..." "Моё! Обещали!" Роб замялся, понимая, что снова спешит. Не получалось связной картины, хоть тресни. Некто обещал Баночке новую стекляшку и даже сказал, где искать? И у чертова фэа были еще и другие камни. Вполне возможно, что сумасшедший просто-напросто ставил изумруд в один ряд со светильниками из потолка. Но! - снова грёбаное но: о камне мог сказать только тот, кто его видел. Знал, где лежит и что страж ушел в пролом. Собственно, а почему он туда ушел? И ведь спрашивать Баночку было бесполезно, говорить по делу он умел еще меньше, чем все.
- Вот кто сказал про стёклышко, те и заберут, - подытожил он, - да и как можно верить их обещаниям? Ты - настоящий герой, что спас стекляшку, но теперь ее нужно вернуть в её дом. Иначе кошмары будут жить везде, а ты - нигде. Меняю на рыбу, идет?
Исцелять безумие Роб не умел - не тело страдало, но дух. Иногда, впрочем, умопомрачение возникало и от недуга телесного, но, увы, излечение его к возвращению человека, самой сути его, не приводило. К сожалению, умолишенные ему встречались не так часто, как сейчас хотелось. Чуть чаще - и не пришлось бы подбирать тон в беседе с Баночкой.
Баночка помедлил, размышляя, и с тяжелым вздохом кивнул.
- Внизу. С другими стёклышками. Там свет мя-аконький, перламутровый! Камешки светятся... хотя они говорили! Стоило уснуть, так сразу. Разные, всякие. Красивые! Уговаривали.
- Дорогу помнишь?
Опуская Баночку с плеча, Роб не мог не подумать о том, что в безумии всегда есть немного разума.

Жемчужина, на которую уверенно нажал Баночка, слушалась неохотно, и в неровную красноватую стену её пришлось вбивать кулаком. И сама платформа двигалась неохотно, словно проталкиваясь через скалу, а не опускаясь по шахте. На потолке вокруг внезапно загоревшейся огромной и тусклой лампы начал расти мох, тянулся веточками к красноватому свету.
Дно, покрытое мелким песком, освещали косые лучи солнца - где-то за поверхностью воды вставало солнце. Баночка уверенно двинулся направо, вдоль поросшей ракушками стены, и тут же остановился - из марева выступил очередной обнажённый симулякр, глядя на Роба. И в руке у него извивалась водяная плеть.
- Мы не позволим.
Звать к себе эту плеть он не стал - незачем. Спящий, но пробуждающийся вполне мог перехватить хвостик от этой ухватки - божество, как-никак. И явно учится. Вот только не учили его в ордене, где седой магистр-водник демонстрировал, как немудрёно и просто можно лишить такой плети. Для этого не нужно было манить воду, ловить хвосты или замораживать ее. Достаточно было сообщить стихии, что он свободна. И может течь, куда вздумается.
- Знаешь, друг Баночка, не люблю чары. Нет в них прелести обнаженного клинка, не слышен свист стрел и грай ворон над полем битвы. Точная наука, сродни вашим механизмам, построенная на равновесии. Сдвинуть там, повернуть здесь, добавить туда... Главное - понять, что и как делать. И чьим именем.
Любопытно, получит ли Бадб долю от убийства этого существа? Порадует ли ее такой подарок? И может ли убить вот эту марионетку, что нафантазировал себе Просыпающийся, человек, сделавший оскорбление богов почти профессией? "Ты из пыли рожден и погибнешь в пыли..." Неистовая порой изрекала слова, смысл которых понимался позже. Лет через пятьдесят, к примеру. Циркон улыбался гадко, Роб чувствовал это каждый раз, когда второй приходил на помощь, даже не видя лица в зеркале. Гадко, самодовольно, холодно. Особенно, когда планировал убийство. Воздух здесь был влажным, растворенным в воде, что была и не была вокруг. Песок тоже был влажным и будь Циркон земляным - все бы закончилось быстрее.
Воде было тяжело. Поднимать мокрые, твердые, увесистые песчинки, размывать их под ногами существа, втягивать водоворотами его под дно... Страшная, непредсказуемая стихия, погубившая больше жизней, чем огонь: пожар тушился водой, а вот остановить паводок, утихомирить приливную волну, повернуть вспять течение было задачами почти невыполнимыми. В любой, даже в самой тихой недоводе, дремала эта дикая сила. Подстегнуть её - и стихия все сделает сама. Помочь второй стихией, растворенной в ней же - и пробуждение пойдет живее...
- Ну не leam-leat ли? - Осведомился Роб у самого себя, когда существо предательски исчезло, даже не дождавшись окончания и не уделив малой толики для неистовой. - Веди, Баночка.
- Там! - Баночку ни магия, ни исчезновения явно не трогали. Не обращал он и внимания на стены, в которых проросли кораллы, на тень, закрывшую солнце. - Вот совсем туточки! Стекляшечки мои!
Дно маленького уютного грота было усеяно красивыми крупными раковинами, яркими, витыми. Баночка застыл на входе, растерянно глядя внутрь.
- А ведь чую. Чую! Тут всё.
- Мы хотим жить. Хотим мир, что начался с жемчужины, со стука, - равнодушно сообщило белокожее существо и повело пальцами. Вокруг ног Роба взвихрился песок, пополз вверх по лодыжкам, сковывая. - Кто ты, чтобы отказывать нам в этом?
- Но ведь вы не живете и жить не будете, - не согласился с этим Роб, подчиняясь оковам из песка, чтобы стряхнуть в лицо противнику дождину с руки, отняв у брызг в полете все тепло, которое ушло на поток воздуха, смывший песок с ног. - Нет тех, кто верил бы в тебя. Все они давно умерли, а вера в самого себя не дает сил к тому, чтобы жить. Лишь - существовать. Божество живет верой людей, их мольбами, чаяниями, благодарностями. Приношениями, наконец. Только живые - воистину живые, дают дух божеству. Не те, кто тебе приснились. Не те, что умерли. А наверх - не пущу, жена против будет. Потому что я - смертный. И лишь смертные могут решать, будет ли жить бог.
Роб - говорил, Циркон - танцевал, не позволяя ухватить за песок, тянул воздух и воду на себя, закрывая путь к стихиям этому существу, что так бесстыдно пользовалось его приёмами.
- Значит, мы создадим смертных, - ответил рот с лица, измятого ледяными каплями. Звуки терялись в отсутствии воздуха, но губы говорили - понятно. - Всё так просто.
В руке создания сверкнул меч, и оно шагнуло вперёд. Клинок расцветал огнём. А за спиной Роба раздавался мерный хруст раковин вперемешку с радостными взвизгами.
- И мир, за семь дней, - буркнул под нос Роб, опуская собственный клинок с плеча, - тоже мне, Господь Саваоф. Про ангелов не забудь, без них никак...
На руке замерцал щит, сотканный из воды и воздуха, скрепленный льдинками, поблескивающими в скудном свете, пробивающемся сквозь толщу.
- А мир - сразу.
Симулякр ударил слева, через грудь.
- Сразу не получится. Смертным нужен день субботний, чтобы отдыхать и славить тебя. - принимая удар щитом, занудно ответил Роб, пинком отправляя в лицо существа изрядное количество мокрого песка, а с ним - и усиливая тот слабый ветерок, что возник от этого подлого шага. - А откуда он возьмется, если ты все единым махом сотворишь, не растягивая удовольствие?
Существо, которое даже не стало закрывать глаз, надавило, навалилось всем телом, прорезая щит клинком.
- Время будет.
- И пророки тебе нужны, которые священные книги напишут, - от собственного занудства становилось тошно, но уронить щит вниз и уйти полувольтом в сторону тошнота не помешал, - и самое главное - древо с яблоками и змием на нем. Смертным нравится такое, особенно если запретишь эти яблоки есть, а почему - не объяснишь...
Последнее слово утонуло в резком выдохе, с которым Роб обозначил удар в голову, роняя меч для удара по телу.
Симулякр опустил голову, глядя прозрачными голубыми глазами на пронзивший его клинок.
- Такого не должно быть. Значит, такого не будет, - договорив, он осыпался песком.
- Без запретов нельзя, - сообщил ему вслед Роб, вздыхая, - иначе в узде не удержишь. Баноч онка, ты нашел свои стекляшки? И ту, которая нам нужна была, зеленую?
Существо училось слишком быстро. Утирая испарину ладонью, Роб снова вздохнул при мысли о том, что к Избранному придется прорубаться с боем. И обернулся, высматривая фэа. Тот с интересом глядел на него в ответ, лаская пальцами большой изумруд. Камень, действительно, мягко светился, и сияние это переходило на руки Баночки, постепенно перебиралось выше.
- Дай его мне, дружище. Помнишь, мы уговаривались? Мена: рыба - на камешек, так? И сыр, как только выберемся. Вкусный, овечий, с перцем...
Стянув с головы повязку, Роб расправил ее на ладони и протянул руку Баночке. Ткань пахла Бадб, была частью неистовой и являла собой то, о чем ни Тростник, ни Роб, ни Циркон предпочитали не думать, когда обнимали богиню. Когда осознаешь, что платье, снимаемое тобой с женщины - суть часть её... Кажется, будто кожу с неё сдираешь. Лучше уж полагать, что ткань - это ткань, а то, что скрывается под нею - Ворона, иначе снова начнет тревожить вопрос, для чего ей любовник... Баночка медленно попятился и Роб взмахнул платком, накидывая его на камень, чтобы рвануться к фэа и выхватить драгоценную ношу из рук. "Ну же, mo leannan, помоги мне. Без рук я буду еще более невыносим, чем без ног!" Камень оказался тяжелым, холодным и тянул на королевство, если бы оно нужно было Робу. Перекинутый через плечо Баночка был не менее тяжел, по старому путничьему закону, согласно которому фунт веса за ярд превращается в два. Но оставить его в таком состоянии Роб не мог - оцепеневшего фэа мог сожрать какой-нибудь из кошмаров.
- Расскажи нам, что такое "пророки"? - фигура стояла в дверях, без оружия, опустив руки.
От этого вопроса и удивления, им вызванного, Роб постыдно закашлялся, подавившись воздухом. Но - заговорил, не прекращая идти навстречу своему неожиданному ученику.
- Это... смертные из числа верующих, что записывают твои заповеди... правила жизни в книги и проповедуют их среди других, неверующих. Иногда прорицают твой приход или рождение твоего сына, который тоже будет пророком и принесет спасение избранным. Отделит зерна от плевел. Пророки говорят от твоего имени и твоими словами, но это не значит, что они слышат тебя. Им достаточно правил... заповедей. Из числа их постепенно появятся жрецы, что будут нести свет твоей истины. Бог, который нисходит к смертным лично - долго не живет, понимаешь? Его распинают на кресте, замуровывают без кожи в дереве или вовсе бросают на съедение кому-нибудь. Потому что бог, ходящий среди смертных, кажется им таким же, и они в это верят, становясь равными ему. А вот Он, живущий где-нибудь поодаль... назовем это место Раем - почитаем. Он таинственен, длань его наказует больно, но она же и милует... Лучше всего, если божество спит - тогда смертные окружают его такой верой, дают столько сил, что жизнь воистину становится райской - сладкой, прекрасной, наполненной очаровательными преподобными мученицами и святыми, в садах...
- Мученицами? - симулякр не двинулся с места.
"Какое любознательное..."
- Прекрасные девы, пострадавшие за веру в тебя... Понимаешь, смертные рано или поздно начнут спорить, кто лучше понимает твои слова. Споры дойдут до того, что они разделятся - и одни начнут мучить и убивать других. Женщины всегда упёрты - во всем. Иной хоть кол в голову забивай - все равно на своем стоять будет. И, конечно же, их будет больше. Погибшие особенно вычурной смертью во имя тебя станут мученицами и будут вечно услаждать твой взор своими прелестями. А тем временем смертные построят множества храмов и обителей, где будут жить другие, которые назовут себя твоими невестами и посвятят жизнь вере в тебя...
Дьявол его раздери, это любопытное божество. Счастье, что Тростник еще помнил, каково это врать - и верить в то, что врешь, как балагурить у костра, а Роб мог облечь это в форму мудрствования. Мученицы на изваяниях и картинах и в самом деле были прекрасны, большинство монашек - сошли бы под бренди, а про раскол он и вовсе не соврал. Остановившись почти вплотную перед существом, Роб вопросительно глянул на него.
- Может, пропустишь? Я Рай иду тебе строить, между прочим.
- А зачем нужны невесты? - поинтересовалось создание.
"Откуда берутся дети..." Роб, которому подобные вопросы воспитанники задавали по несколько раз за день, глянул через плечо существа, надеясь увидеть за дверью бордель в Форрест-Хилл. Борделя не было, зато ответы на подобное были готовы давно - оставалось лишь чуть изменить слова.
- Ты ведь помнишь, что я говорил о твоем сыне, что станет самым главным пророком, вестником и символом всего самого хорошего, что есть в тебе? Так вот, создать его нельзя, он должен родиться от смертной девы, чтобы люди понимали, что ты хоть и спишь, но помнишь о них, и гордились тем, что ты, такое великое, но избрало себе смертную. А из числа невест её выбрать проще, верно?
Отодвинуть или обойти себя существо не позволяло. А потому, поправив Баночку, тяжелеющего с каждой минутой, Роб просто наступил ему на ногу и вкладывая весь свой вес в стопу, невинно произнес:
- Пропусти, о великий.
Нога ударила в песок, а симулякр, исчезнув, тут же возник снова, сдвинувшись на ладонь назад и всё так же загораживая дорогу. Прошёл сквозь капли туманной взвеси, не разбивая, но на долю мгновения включая их в себя.

- Проще заставить их бояться.
- Нет. - Роб будто невзначай мотнул головой, совершенно ненарочно бросая в лицо существа охапку колючих снежинок. - Любовь дает гораздо больше силы, чем страх. Моя жена и её сестры в этом убедились. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит... Любовь самоотверженна до того, что мы готовы при необходимости отдать жизнь свою за друзей своих, за Бога своего. Потому что только такая любовь исключает из нашего сердца самолюбие, из которого происходит всякое зло; и только такая любовь к ближнему теснее, ближе всего нас подводит к любви Божией. Любовь уничтожает смерть и превращает ее в пустой призрак; она же обращает жизнь из бессмыслицы в нечто осмысленное и из несчастья делает счастье. Страх же бессилен перед нею.
Пожалуй, Бадб тоже нужны были пророки, которые бы излагали мысли также округло, как апостол Павел, чьими словами сейчас говорил Роб.
- Слушай, если не хочешь пропускать - пошли вместе? За разговором и путь короче.
- Нам больше нравится здесь. Расскажи ещё про смысл жизни.
- Нет. Либо мы идём - и говорим по пути, либо - никакого смысла жизни. И других полезных для юного божества вещей.
Строго, но мягко говорил с ним Роб - как с воспитанником, забыв на мгновение, что в дверях стоит образ того, кого следовало уложить спать. Опять-таки - как воспитанника.
Симулякр помедлил.
- Скажи, зачем ты несёшь это на плече?
- Потому что люблю его, - просто ответил Роб, испытывая огромное желание послать существо к Кранмеру, слывшему великим оратором, - не так, как жену, конечно. Но... заповедано любить ближнего своего, как самого себя, а я не хотел бы, чтобы меня бросили беспомощным в пещере с кошмарами. Прости, я тороплюсь. И пропусти, а? Во имя твоей любви к еще не сотворенным.
- Мы сделаем райскую пещеру. Как думаешь, какая ему понравилась бы?
Роб устало потер свободной рукой глаза, уговаривая Циркона потерпеть самую чуть, не вмешиваться, не вносить в теософские беседы меч и политику. И удерживая себя от желания ляпнуть про пещеру, полную сыра, сушеного мяса и красок. Любой Рай рано или поздно превращался в преисподнюю из-за однообразия.
- Ему нравится та, где нас ждет Избранный, последний из твоего народа. - Уверенно заявил он, кивая головой в ту сторону, где могла бы находиться пещера. - Туда я его и собираюсь отнести. Кстати, тебе полезно бы познакомиться с первым своим пророком, и имя у него подходящее.
- Он не наш народ, - мягко возразил симулякр. - Лишь основа. Несовершенная оболочка для несовершенного разума. Во имя любви у него одно назначение и одна цена. Потому что разве боги не должны играть со смертными? - и впервые губы, обожённённые льдом, растянулись в улыбке - ледяной, полной жестокого самодовольства, от которого вспыхнули глаза.
- И снова - нет. Знаешь, в каждом заложена потребность и возможность любить. Особенно - в Боге. Потому что любовь бескорыстна, отличается благоразумием и не имеет себялюбивого пристрастия. Был такой мудрец - Демокрит. Он и вовсе сказал однажды: "Кто сам не любит никого, того тоже никто не любит." Вслушайся в эти слова и подумай, о чем они говорят. Любовь похожа на море, сверкающее цветами небесными. Счастлив, кто приходит на берег и, очарованный, согласует душу свою с величием всего мира. Тогда границы души бедного человека расширяются до бесконечности, и бедный человек понимает тогда, что и смерти нет и нет того, что называется у бедных людей «сегодня» и «завтра». Исчезает тогда эта черта, разделяющая всю жизнь на «тут» и «там». Не видно «того» берега в море, и вовсе нет берегов у любви, - Роб вздохнул, прибегая к последнему аргументу перед тем, как спустить с поводка Циркона, - но ты меня не полюбил. Иначе пожалел бы. Я устал, хочу к жёнушке, а чтобы получить это, мне нужно отнести Баночку и камень Избранному. Я ведь не отказываюсь говорить, так? Но - по дороге, понимаешь? Твоё желание говорить - себялюбиво, а Бог не может себе быть таким, он выше низменного эгоизма. Если ты этого не понимаешь - ты не бог, ты всего лишь кому-то снишься. И потому говорить со мной, консортом Той, Которая Видит Всё, Открывательницы Путей, Вороны Битв - не достоин.
- Это всего лишь один взгляд на вопрос. Возможно, если бы те, кто вытащили нас с речного дна, насытили чем-то другим - то всё могло обернуться и иначе, - рассудительно заметил аватар бога. - Но случилось так, что целые поколения мыслили вовсе не о любви. Разве что, так сказать, о себялюбии, что, разумеется, не так красиво, но обладает, согласись, определённой красотой. И в этом случае чья-то жена, признаю, не имеет особенного значения, но я ведь искренне пытаюсь понять, как можно относиться иначе. Но говорить на ходу о настолько важных вещах? Мне кажется, это непра...
- Tá tú ag tabhairt dom roinnt seafóid*****, - выдохнул Роб, втыкая кинжал в живот собеседника. Вытащить оружие, пока кто-то рассуждает о каком-то дерьме, к которому и прислушиваться не стоило, потому что упомянутой субстанцией тянули время - недолго. Сделать шаг для короткого замаха - тем паче. А вот с отступлением назад ничего не вышло: существо замерцало, уподобившись Флу и пропустило руку с кинжалом внутрь себя, снова обретя плоть. И пока Роб соображал, вытаскивать ли ему руку вместе с внутренностями, которых, кажется, не было, или протолкнуть вперед - оно рассыпалось уже знакомым черным пеплом, оставив лишь ощущение довольной улыбки. Но Роб заметил это лишь мельком, галопом, какому позавидовал бы и Феникс, припустив к платформе.
Нужный камень за прошедшее время успел плотно зарости крепкими кораллами, и Робу пришлось сбивать их рукоятью кинжала - иначе острые края грозили разрезать руку даже через перчатки. Но скрытый в стенах механизм, пусть и скрежетал, и выл на ходу, всё ещё работал.
После короткого подъёма, несоразмерного с пространством, открывшимся на уровне жемчужины, платформа несколько раз дёрнулась и остановилась. Дверь откатывалась в сторону неохотно, рывками, впуская яркий чёрный свет, от которого глаза болели изнутри. А купол, покрытый шевелящейся зеленоватой плесенью, испещряли ожоги, словно какой-то безумный художник водил по нему факелом, рисовал копотью и невероятным жаром, от которого плавился и тёк сам камень.
Чтобы охватить картину взглядом, Робу понадобился всего миг, и одновременно - застывшая, тягучая вечность, потому что время сходило с ума вместе с пространством. Карлик, опустив носатую голову на впалую грудь, сидел у стены и, казалось, просто спал. За его спиной плесень темнела алым, и такая же лужа, тёмная в этом свете, растекалась по полу. Рядом, у самой руки лежала пустая, выхолощенная огненосная трубка. И только талант целителя помог Робу понять, что Избранный был ещё - еле-еле - жив. Пусть по виду и не дышал.
Рядом, глядя в потолок, вытянулась на малахитовом полу Флу, ушедшая слишком далеко от доверенного побережья. Рука ещё сжимала рукоять сломанного у самой гарды меча, и на этот раз изрезанная чуть ли не в лоскуты туника тяжело намокла от крови. Тянуло от фэа вытекающим временем.
По всему полу раскиданы были туши отвратных, покрытых бородавками и нарывами тварей, состоявших, казалось, только из когтей, клыков и лезвий, которые росли прямо из кожи. Часть их ещё дымилась, наполняя воздух омерзительной вонью. Впрочем, от разрубленных пахло не лучше.
А сама камера - мерцала так, что глаз не успевал отследить, только - запечатлеть момент, потом - следующий. И магия, сам воздух не успевали тоже.
Муилен замирает в выпаде, но белокожий бог уже появляется сбоку, занося руку, пальцы на которой вытягиваются, оборачиваясь кинжалами, но фэа оказывается позади, оставляя только росчерк ленты, но бог смещается, вытягиваясь во времени, стоит на саркофаге, но Муилен исчезает оттуда, куда вонзается ледяная стрела, переходит, исчезает снова - выронив спицу в тягучий воздух, но появляется всего в шаге впереди, но бог вздымается у неё за спиной... и недоумённо смотрит на пробитую грудь. Муилен же смещается, просачиваясь между воздухом, смещается, исчезает, смещается...
Первым звуком, раздавшимся в камере, стал звон обугленной спицы о малахит. Но Роб его уже не слышал.

Вороны граяли над головой, закрывали черными стаями солнце, подчиняясь гортанному напеву Бадб, что вела его низким, хрипловатым голосом. С запада, где стояли Dannan, наползала туча. Она глухо ворчала и перекатывала багрянец меж тьмой, отблески алого падали на парящую под ней Немайн, красили стяги и его волосы. Ард, Тростник, единственный, кто равен Бадб во всем, не нуждался в грозе, чтобы отправить фоморов, куда Мананнан челн не гонял. Как не нуждался он и в том горячем примерении после бурной ссоры в шатре, об одном воспоминании о котором появлялась слабая, косая, одним углом губ самодовольная улыбка на вечно серьезном, холодном лице. Для чего дар благосклонности от нее, если перед битвой Неистовая отзовет печати с рук, и....

Тростник мельком глянул на запястья - и слегка удивился. Они были не теми - шрамы, коих было много, скрывались под узкими рисунками, прячущимися под косицей - Бадб? - наручами и рукавами странного, колетчатого доспеха. Рисунки он видел и сквозь всё это нагромождение брони - и они тоже были не те. Заросли чертополоха и клевера, из которых выглядывали вороны, сменились узкой вязью трикселей и все тех же чернокрылых, точно Ард был не простым илотом, хоть и генералом, а чем-то большим. Змеи, обвивающие руки до плеч, исчезли вовсе, оставив смулую кожу. Он оглянулся, ища командиров, и...

В спирали скручивалось вытекающее из дщери Фи время, смешиваясь с ее собственной кровью и кровью карлы. Вторая из дочерей самой непредсказуемой богини билась с юным богом. И пуста была та часть духа, где некогда жили огонь и земля, зато воды и воздуха хватало вдоволь, и целительство отзывалось охотно, и...

Мать у всех одна. Кем бы ты ни был, когда бы не родился, но Матерь у тебя общая и с карлой, и с дочерьми Фи, и с юным божеством, самонадеянно полагающим себя умным и сильным. Лишь в ее, Матери, руках все взевешено и отмерено, лишь Её волей вершится всё в мире богов и смертных. Это она показала Путь, дала Силу, подарила Свет, наградила Любовью и самое главное - создала Выбор. Это её Дочь и Жрица, Бадб, поделилась с ним своей силой и своим путём, и...

Жизнь юного бога потекла к отпрыскам Фи, к карле, к самому Арду так споро, точно Мать улыбнулась илоту своей дочери. Ард понимал, что это - главный, он выпустил его, использует силы, чтобы осуществить свою месть, холодную и продуманную, использует целительство, которое могло работать не только с телом, но и с духом, с самой сутью, но - радовался этому. Бой - любой бой - это упоение бездной, бушующим океаном, шквальным ветром. Это - трепетание плаща за спиной и кровь врага на лице и языке. Это - ликование, смешанное с неистовой яростью... Только глупцы думают, что в бою сражаются люди. Нет, тысячью глоток кричат, стонут и рычат там дикие звери, чьи поводки сброшены хозяевами. Плевать на жизнь и на смерть, если нет врага и нет ярости, если есть ты и твой меч, и отблески клинка чертят в небе диковинный узор, и ноги танцуют, не касаясь земли, а кисточка на рукояти описывает спираль, что ведет в бесконечность, и есть радость, и ты - это меч, а меч - это ты, и он мир, и он небо, и...

Жадно хватался за поток чужой жизни карла, и целитель помогал ему в этом, разбирая на камешки самую суть юного божества, встраивая каждую частичку туда, где она была на своем месте, чтобы стала она частью... Избранного? Смешное имя. Девочка-цветок лишь вздохнула, когда Ард поднял её на руки. Так хотел главный, что мертвой хваткой держал сейчас третьего. Третий был сродни Тростнику и считал это неуместной сентиментальностью... хм, тоже смешное слово... этот отцовский поцелуй, запечатленной на лбу какой-то фэа, пусть она и от семени Фи. Дитя и без того скоро придет в себя - ей досталось покрывало из чужого целительства, запечатывающее раны в теле, в духе, во времени. Второй девочке досталось Творение. Нерожденный, созданный какими-то ублюдками юный бог умел творить. Это непонятно было, чуждо и Арду, и тем двоим, что стояли сейчас обнявшись, не желая сливаться с ним. От главного тянуло стыдом и укором за ошибки, от третьего - мрачным холодом и желанием поскорее закончить всё... это. Но целителю было все равно. Наплевать, как в битве. У него - и у Арда вместе с ним - был свой бой. Со Смертью. С темноглазой и среброволосой девой в белом платье, что зазывно улыбалась и пряталась где-то за границей зрения, но Тростник знал, и знал главный - она всегда рядом, его неизменная спутница. Неверная девка, одаряющая своим последним поцелуем любого, но верная в своем преследовании. Как пиявка в руках Диана Кехта, бога врачевания, алчно тянул он из этого юного божества всё, чтобы заполнить пустоты духа этого маленького отряда. Жизнь - за жизнь, отнимая чужую - отдавай свою. Ард, командир легионов двух богинь, был наделен правом блюсти Закон. А главный сообразил, как воплотить его буквально. Даже Баночке... нет, ну какие же смешные имена! Даже ему досталась малая толика. А остальное Тростник упрятал глубоко, в самый темный, самый прочный угол себя, и...

Роб упал на малахит пола, задыхаясь от подступающей к горлу тошноты. Чёртов Тростник, мать его всем полком! Сколько ни называй убийство доблестью, умением, подвигом или подлостью, важно - что это тоже ремесло. Ему учат, им сохраняют жизнь, им отнимают жизнь, оно приносит пользу, у него свои тонкости и навыки... Ох, как ненавидел Роб всё это! Особенно - когда его вынуждали выпускать Арда. Быть магистром и архимагом - само по себе испытание. Это сложно - соблюдать самоограничение силы, проистекающее не столько от того, что дурь некуда девать, сколько от понимания схем и последствий. Порой хотелось махнуть рукой - и пусть всё катится к чертям. В самом что ни на есть прямом смысле. Но - сдерживался, вовсе отказываясь от магии, чтобы соблюсти зыбкое равновесие. "Большая сила - большая ответственность", - напоминал он себе, когда разбирал воздух на уровни, о каких подозревали лишь немногие маги, чтобы собрать все обратно - и снова обойтись без магии.
"К чёртовой матушке."
С трудом унимая тошноту и с трудом же поднимаясь на ноги, Роб заставил себя дойти до Избранного, которому очнуться сейчас не позволяла лишь убежденность тела, ошарашенного внезапным исцелением, в том, что оно все еще умирает. Муилен, застрявшая в своём мерцании, справилась бы сама. Ну, как-то же она справлялась до этого? Подсчитывать потери и приводить в чувство бойцов он будет потом. Сначала - камень.
- Вставай, отец, - пробурчал Роб, усаживаясь рядом с ним и вкладывая в руки платок с камнем, - мне твой бог внутри нахер не нужен. Не люблю я всего этого.
- Ты там задержался лабораторию подмести, что ли? - склочно отозвался тот, совершенно неуважительно сдирая с изумруда обёртку, и добавил так, словно это причиняло ему боль. - Спасибо. И девочкам. Если б не отвлекли, как пить дать, помер бы.
- Нет, для просветительских лекций о том, как должно выглядеть порядочное божество, - повязка снова вернулась на голову и Роб вздохнул, как никогда понимая мучения Розали в первые месяцы беременности. Мутило так, что впору таз было искать. - Не сразу понял, что время тянет. Чёртова привычка к переговорам... Флубудифлуба Фихедариен-на-Грейн, подъем!
Флу, застрявшую между когда-то и здесь, покрывало, содранное с существа, исцелило не так, как хотелось. И если выбирать между ушатом воды и утомленным работой целителем, Роб предпочел бы последнего. Быстрее, да и не любила феечка, когда ей на голову что-то выливали.
- Это мечи об что нечестно ломаются совершенно него, - не открывая глаз, пожаловалась Флу. - Оно закончилось?
- Нет, - откликнулся карлик, ловко вставив камень в гнездо. - Будет гадить, пока энергия не рассеется. А тогда-то я, наконец, смогу продолжить работу.
Роб неохотно поднялся на ноги, чтобы поднять девочку на руки и сесть с нею у стены снова. К тошноте добавилась еще и головная боль, но отдавать себя для того, чтобы исцелить кого-то... Цирконом его назвали не зря, всё же.
- Что нужно, чтобы её рассеять, Избранный? - Во время целебства он предпочитал говорить, отвлекая себя и страждущего от того мерзкого ощущения живого и жидкого огня, бегущего по жилам, что ощущался при этом.
Карлик, который уже возился у основания своего саркофага, поднял голову над краем.
- Согласно расчётам, учитывая недавний расход... м-м, я бы сказал, подождать ещё примерно пять столетий, пока рассеиватели... Ага! - он ногой выпихнул из-за помоста небольшой деревянный ящик, вскрыл и выхватил оттуда небольшую пузатую бутылку. - Надо было сразу с собой брать. Просыпаться не так обидно. Остальное - как обещал. Пользуйтесь.
Роб покосился на ящик и мотнул головой. Пить не хотелось. Совсем. Тёмная, гнетущая ненависть к самому себе падала на него сродни тяжелому одеялу, накатывала прибоем, чтобы отхлынуть вскоре.
- Не обижай, Избранный. В одной лодке плывем. К тому же, я не беру плату за то, что кто-то исправляет мои же ошибки... Лучше скажи, чем помочь?
- Плата? - карлик от удивления подскользнулся, ударился подбородком о край саркофага и невнятно выругался. - Подарок. Те времена, когда мы думали, что с верзилами и дышать одним воздухом не стоит, как-то давно миновали. Считай, предложение перемирия в войне, которая закончилась тысячу лет назад. И нет, ничего не нужно. Управляющие структуры на месте, потоки я восстановил... хотя, буду признателен, если камеру завалят. Терпеть не могу туристов. Разве что сделал бы исключение для красивых девушек. В цветах.
- Девушек в цветах не обещаю, а вот завалы будут точно, - усаживая Флу рядом с собой, поклялся Роб, мрачно размышляя о том, как они всей измученной компанией будут выбираться на поверхность и сможет ли Муилен открыть туда дверь без мельницы. - Уж не знаю, выражать ли надежду на встречу через несколько тысячелетий или сохрани от неё Бадб, но... Был рад знакомству.
- Бывай.
Крышка опустилась, издав усталый вздох, и ещё спустя несколько секунд камера изменилась снова. Исчез невидимый чёрный туман, ушла плесень, оставив только полосы от огня. Исчезли туши неведомых монстров вместе с вонью. Одновременно Баночка открыл глаза и приподнялся на локтях. И так вышло, что уставился он при этом как раз на грудь Флу в разрезе туники - и застыл с расплывающейся по лицу блаженной улыбкой.
Роб погрозил ему пальцем, доставая из-под наруча платок. Конечно, использовать его так еще не приходилось, но... Хоть девочка и не обращала внимания на взгляд Баночки, взгляд был неприятен, точно фэа разглядывал дочь Роба. Платок завязался в подобие того слюнявчика, какой навешивают младенцам, но хотя бы чуть прикрыл Флу. А вот глянув туда, где только что мерцала Муилен, Роб остолбенел. Девушка исчезла, будто ее и не было.
- А... Флу, что с Муилен?
- А? - фэа отвлеклась от изучения косынки и огляделась. - Ничего страшного. Просто растворилась. Эта странная дрянь её совсем загоняла. Бррр.
Роб хмыкнул, поднимаясь на ноги.
- Она появится? - Поинтересовался он, протягивая фэа свой кинжал. - Вот, пусть вместо меча будет пока.
На поверхность. К воздуху и ветру, к свободной, настоящей воде, к людям-фэа и сну. И еще, возможно, к горячей похлебке в пузатой глиняной миске. И все это - в не менее горячей ванне.
Флу кивнула.
- Ага. Потом. Где-нибудь - точно.
- А мы, простите, где? - вмешался Баночка мягким, извиняющимся тоном. - И вы кто? И кто эта милая фэа в очаровательной модной тунике?
- А черт его знает, где мы, - честно ответил Роб, надеясь, что Муилен не решит возникнуть здесь снова, - где-то глубоко под землей и под городом. Милая фэа - мой адьютант, я - Fuar a'Ghaoth и мы идем наверх. Вы с нами, уважаемый?
Устало порадовавшись вернувшемуся к Баночке разуму, он кивнул в сторону двери. Удивляться, размышлять и волноваться уже не получалось.
- Конечно, - кивнул Баночка и со стоном поднялся, - ох, тяжко-то как... что же это со мной... меня, господин, А'Хиг зовут, художник из Танелла, - он взглянул на морщинистые руки и замер. - Ой. А ведь это обычно с кем-то другим. Более смертным?
- Это вы Бевана рисовали?
Даже радости от обретения художника не было. Закончилась. Ушла на ликование по поводу обретения им здравого смысла. Роб вздохнул, направляясь к выходу из каморы.
- Ох, конечно! - забыв о своих проблемах, А'Хиг закатил глаза. - Какая формы! Какая грудь! Вы бы тоже не удержались, уверен. Тут же схватились бы за карандаш.
"За кнут - и по заднице..." Особенно - после этого путешествия по катакомбам. Впрочем, наверху, куда вела спокойная и пустая шахта, лишенная каких-либо кошмаров, его наверняка ждал моргенштерн. И Бадб с ним. Потому что думать надо...

_______________________________
* семь неприличных слов, частично связанных в одно предложение
** добрый день
*** сладких снов
**** уууу, как неприлично.
***** ты втираешь мне какую-то дичь

День 3.

Жизнь и сновидения - страницы одной книги. Наверное, поэтому Роб так обрадовался, когда проснувшись утром, обнаружил себя в постели, под тяжелым теплым одеялом. Безумно долгое вчера, не закончившееся выходом из шахты, тянувшееся до поздней ночи, пока Роб громко пугал всех желающих страшными проклятиями, наложенными на штольни и прочей чертовщиной, когда ужинал прямо в огромной лохани с горячей водой, негромко рассказывая Листику об Избранном, спящем боге и необходимости завалов, пока пытался улечься поудобнее и справиться с ненавистью к себе... Он точно помнил, что сидел на полу в этой маленькой комнатке на втором этаже таверны, укоряя себя за поспешность и за потерю Муилен. Как он оказался в кровати оставалось загадкой, впрочем - приятной.
Спать всё еще хотелось так, что глаза закрывались сами, но мысли - уже проснулись. И принялись суетиться, путаться, заставили рявкнуть, чтобы выстроились по ранжиру... После этого ничего не оставалось, как опустить голову в таз с холодной водой, коснуться щек и подбородка, уже прилично заросших, смириться с выводом, что и так сойдет - и спустится вниз, одевшись. Дремать можно было и за едой.
В этот ранний час в таверне было на удивление фэйно. Впрочем, Листик упоминал, что наличие стальных щитов на окнах и дверях в последние годы сильно повышали статус и привлекательность любого здания, и мало было в округе домов, защищённых лучше, чем "Полумесяц над двуглавой горой". В зале, которая занимала большую часть первого этажа, вдоль проделанных в стене бойниц даже шли помосты для стрелков, как в небольшой крепости. И засовы на двери, толщиной в плечо, окованные железом, снимать приходилось вдвоём-втроём. Роб созерцал все это сонно, лениво прихлебывая крепкий, прозрачный бульон из крутобокой чашки, которую принесла милая, улыбчивая фэа с печальными серыми глазами. Обычная осадная жизнь, где всякий может оказаться врагом или тварью, годной лишь на декокты да в бестиарий. Жизнь, какую должна предчувствовать Англия, уведи он лучших из ордена за собой в Новый Свет. Худо-бедно, но пока они справляются со всё растущим числом нежити, выпускают мальчишек на тракты и многие даже возвращаются со своей первой охоты. Два года - срок малый. Для всего малый - и для того, чтобы снарядить экспедицию, и для ренессанса, и для подготовки юнцов взамен тех волков, что отправятся за море. Роб с огромным удовольствием совместил бы и возрождение веры, и экспедицию, отправив вот прямо сейчас тех, кто отсеялся из полка, туда. Вместе с семьями, скотом и припасами. Вместе с инструментами, оружием и семенами. И через два года там был бы острог, достроить который в крепость - не стоило почти ничего. И для этого бы не понадобились даже корабли - туатские привычны к чудесам, а Немайн и Бадб раньше держали отличнейшие коридоры... Вспомнив, как вел тех же людей с Авалона до Британии через такой вот тоннель, Роб хмыкнул, отпивая еще глоток. Обо всём этом следовало поговорить с неистовой. Обо всем этом нужно было поговорить с Раймоном, который при своем Фламберге, всё же, умел думать - и потому был единственным, кому можно было доверить колонию.
И мысль эту надо было хорошенько выносить, чтобы явить двум упёртым созданиям - жене и сыну - чистенький, гладкий, без изъянов план. Раздумья его нарушил мягкий приятный голос.
- Не возражаете, если присоединюсь? Меня прозывают Бреди, и на данный несчастливый момент имею честь быть мэром славного города Танелла и округи. Ну, после того, как съели предыдущего. Хорошо хоть, знак выплюнули, а то как же отличить?
Худому фэа в розовой тунике и красной налобной повязке на вид было лет тридцать. Грудь украшал большой орден в виде золотой шестиконечной звезды, украшенной камешками.
- Прошу вас, господин мэр.
Роб радушно улыбнулся, точно принимал в своем кабинете в резиденции. Правда, фэа, украшающий свой город такими помпезными изваниями, заочно ему не нравился. Впрочем, в этом могло быть виновато томное состояние от прихваченных сил спящего бога, отполированных тысячелетним самогоном.
Всё та же подносчица поставила перед мэром большую кружку с разбавленным, судя по цвету, вином. Бреди проводил девушку взглядом, поцокал языком и сделал глоток.
- Бедная девушка... - впрочем, он тут же просиял. - Как и бедный город, но вы дали нам надежду! Если оружейные ряды оживятся - это как кровь в сердце Танелла! Я уже составляю списки рабочих, готовлю карты, чтобы очертить круг... хотя, конечно, это всё очень интересно - для историков, разумеется! Только для историков. Благодарю от имени города. Искренне и от всей души. Мы объявим этот день праздничным. Фестивальным. Ведь всем нужно радоваться, верно?
- Никаких историков и никаких фестивалей, господин мэр, - лениво проговорил Роб, представляя себе эти праздники и вздрагивая, - и никаких статуй, пожалуйста. Вообще, лучше забудьте, что я тут был. И... чем обязан?
Если оружейники были сердцем Танелла, то квартал вокруг башни мага, без сомнения - шрамом на лице. И идти туда Робу не хотелось до смерти. Чувствовал себя золотарем, вынужденным убирать за другими нагаженное. Да и устал от магии, бойни, от... всего устал.
- Как же это - без статуй? - удивился мэр. - Герой, выносящий на руках раненую спутницу... или лучше Барру... попирающий гору ногами... но хорошо, хорошо! Если вы так против, не будем об этом, пусть даже статуи и фестивали привлекают в город фэа. А это значит - привлекают деньги. Но вот об этом я и хотел поговорить, - мэр поставил локти на стол и наклонился ближе. - Неловко об этом просить, но, с другой стороны, нам нужно одно и то же. Один герой Танелла ищет другого - и это чудесно. Красиво. Но наш город окружён горами, и единственный перевал закрыт. Банды, отряды, жуть! И не пропускают караваны. Грабят! Похищают детей! И, понимаете, город с удовольствием выплатил бы награду за головы... а потом, с открытой дорогой, разойдётся слух, что Танелл снова живёт, и мы справимся сами. Конечно, конечно, в одиночку вы могли бы просто перебраться через горы, но... вдруг?
Роб подозрительно уставился на собеседника, догадываясь, что статуи и фестивали будут. Обязательно. Как только он уйдет - или сгинет на перевале. Банды, отряды... Многовато выглядело для одного человека, который, к тому же, не был констеблем и не имел под рукой королевскую стражу.
- Господин мэр, вы, возможно, думаете, что я, уподобившись храброму портняжке, одним махом семерых... Увы, это не так. К тому же, я не герой. Но ваше предложение мы могли бы обсудить, разумеется. Для начала, поясните мне, куда ушел Беван? Затем было бы полезным узнать, чьи там банды грабят и похищают.
- Орки, - Бреди с сожалением развёл руками. - К сожалению, Беван не выбил всех. Но ведь это орки, господин. Не станет командира - и разбегутся. А Барру ушёл к великану. В тот замок, что в высоких горах. Говорят, великан владеет такой волшебной силой, что мог бы снять и проклятье. Если бы захотел, разумеется. Поверьте, я его отговаривал. Её.
Орки, быть может, и разбегутся, но ненадолго. Пока не выберут нового вождя. Роб вздохнул, вытягивая ноги под стол и сразу же занимая ими добрую долю уголка, в котором сидел. Предложение выбить орочьего командира выглядело простым только на словах - попробуй до него дотянись. Кто-кто, а уж горбоносые были любителями подраться и делали это мастерски. И Барру ушел к великану... Роб представил, как вламывается к исполину с вопросом, не видел ли тот Бевана, улыбнулся своему воображаемому полету от пинка хозяина замка и жестом позвал к себе подавальщицу.
- Мне нужен портрет Бевана, господин мэр. Одежда для девочки и ей же - меч по руке. Сумка с припасами, моток прочной веревки, пепел от древесного угля, лук или арбалет. И - хороший засапожный нож. Раз уж всё равно лезть в горы за чертовым Барру, попробую поговорить с орками.
- Последний, кто пробовал говорить с орками, вернулся к нам в маленьком мешочке, - жизнерадостно ответил фэа, лихорадочно черкая на непонятно, откуда взявшемся листе бумаги. - И, значит, нож... найдём. И, наверное, тёплые сапоги и перчатки тоже? В горах снег не сходит..

- В горы?! - подавальщица уставилась на Роба широко раскрытыми глазами, потом вспыхнула, смутившись. - Простите, господин. Вы звали?
Роб просиял ей улыбкой, за которую, как он подозревал, Бадб позже оторвет ему уши. Не смог удержаться, слишком велик был соблазн просто любоваться хорошенькой феечкой.
- Да, милая. Найдешь для меня веточку мяты? Или любой другой пахучей травы, лишь бы не чеснок? Благодарю вас, господин мэр, я пришел к вам из зимы, перчатки и сапоги нужны только Флу. И, пожалуй, мы не откажемся от плащей в цвет горного снега. Значит, говорите, в мешочке? А тот, кто рискует прогуляться к башне мага, обычно в чём возвращается?
Мэр на секунду поднял на него взгляд.
- Иногда - в собственном панцире. И я не о доспехах. Знаете, господин, - его глаза вспыхнули предвкушением. - Я мечтаю о том дне, когда мы сможем объявить западный район полигоном, местом испытания героев. Кто вышел, кто насколько далеко зашёл. За плату, разумеется! Думаю, немалую. Выдавать бумагу, с печатью, знаете, чтобы сразу было понятно, что - герой!
"Торговец..." Впрочем, осуждать желание использовать проклятия и заклятья, разлетевшиеся от башни, для того, чтобы обогатиться - и обогатить город, Роб не мог. Михаилиты ведь тоже жили тварями, только что бумаги с печатями им чаще выдавали об ином. Да и героями братья ордена не были, за редкими исключениями. Впрочем, исключения эти и жили недолго.
- И изваяние, отлитое из бронзы, вручайте, - кивнул он мэру, - маленькую копию самого героя. Почему девушка-подавальщица так удивилась желанию идти в горы?
Бреди взглянул на него с новым уважением и снова придвинул к себе лист.
- Бронзовые изваяния... пожалуй, три штуки, для раздачи поклонницам. И форма за отдельную плату. Замечательно. А бедное дитя... - он прервался, когда подавальщица принесла несколько ароматных веточек. - Дочка у неё года с два назад пропала во время рейда. Собирала с отцом ягоды. Совсем ещё кроха, увы. Золотые волосы, глазищи на поллица... очаровательный ребёнок. Теперь-то, конечно, никакой надежды не осталось, но всё же, как видно, надеется.
- Поклонницам не те изваяния нужны будут, - меланхолично и задумчиво буркнул Роб, отправляя эти самые веточки в рот, - им вообще лучше раздавать миниатюры на ленточках, чтобы носили вместо ожерелий. Сколько ребенку тогда лет было?
Зимой в горах голодно. Дикие козы уходят на теплые пастбища, где траву не приходится выкапывать из-под снега, а домашние - мрут от бескормицы. Даже привычные ко всему горные кланы спускаются в долины, чтобы грабить или торговать. И когда мужчины возвращаются с охоты - с хлебом ли, с еще теплой козой - все радуются. Радуются, что проживут еще день, что полакомятся чем-то, кроме опостылевшей всем солонины. Счастье, если удавалось затравить оленя - аромат жарящегося мяса заполнял дома, а беременным доставалось особое лакомство - сырая печень. Удивительно, но такими зимами рождались самые крепкие дети, самые сильные воины, точно еще в утробе матери они закалялись для жизни и битвы. Отец, мир ему в селениях вечных, часто посылал подводы горцам. Делали то же и братья, и сам Роб. И потому он, как никто иной, понимал каково оркам на перевалах. И догадывался, что детей они попросту ели. И, всё же, теплилась надежда найти эту девочку. Если она была достаточно взрослой, чтобы работать, её могли оставить. А повзрослевшая, почти женщина - уже сгодится, чтобы рожать новых воинов. Но захочет ли сама пропажа возвращаться назад, если у нее там уже орава детишек? Впрочем, вдвоём с Флу задача становилась проще. Разведку боем они бы не потянули, а вот скрадывание, пока один говорит - или пытается говорить, а другой - шарит по лагерю противника, им будет по силам. Осталось лишь пояснить феечке, что от нее требуется. И поинтересоваться у самого себя, какого чёрта он ходит на банды орков в одиночку, если в лагере у него целый полк, который требовал внимания и учений?
- Четыре всего. Наверняка в котёл пошла, - с безжалостным сочувствием озвучил его мысли Бреди.
В четыре года рёбенок вполне может собирать хворост, носить воду, мыть посуду и даже кашеварить. Сейчас ей было бы шесть лет. Слишком мала, как не считай.
- И о чём же говорили с орками вернувшиеся в мешочках? - дожевывая пряные листочки, поинтересовался Роб. - Что сулили, что требовали? Да, и это вольные племена или какой-то владетель со службы погнал?
В дипломатии, как и на войне, узнавать о противнике нужно было все и заранее. Иначе выходили недоразумения. Искусство поглаживать злого пса, пока не будет готов для него ошейник Роб постигал тоже в ордене. Арду оно было ни к чему, а вот магистру и порубежному лорду умение импровизировать речи и тщательно продумывать умолчания могло бы спасти жизнь. Главное - не увлекаться.
Прежде, чем ответить, мэр сделал несколько глотков, ополовинив кружку.
- Остатки гвардии Тёмной Госпожи, разумеется. Те, кого разогнал, но, увы, не добил, Беван. Ну а предлагали, как водится, проваливать. Даже за выкуп! Жили же они раньше где-то ещё. Ну и помилуйте, не в стражу ведь их нанимать. Тогда проще сразу город сдать. А малая плата их, видимо, не устраивает. Тоже можно понять - так-то всё берут. Но, правда, не знаю. Послы не очень-то возвращались. Живыми, имею в виду. Кто их знает, что не нравилось?
- Не в стражу, конечно, - задумчиво согласился Роб, - из ордынцев и стражники плохие, и гвардейцы... А вот те же перевалы они охранять вполне способны. Вопрос в том, сколько готов за это платить Танелл и готовы ли орки договариваться... Сколько вам времени нужно, господин мэр, чтобы всё подготовить?
Бреди улыбнулся, не скрывая удовольствия.
- Самое большее - два часа. Подберём. Ах, да, вы хотели портрет... сейчас... Вот.
Рисунок, который лёг на стол, был сделан явно наспех, штрихами, но рукой мастера. Беван казался живым, летящим к зрителю в облаке вьющихся волос, которые рвал неощутимый ветер. Какое бы проклятье ни накладывал его обидчик, уродство в него не входило. Барру достались тонкие, изящные черты лица, искажённого возвышенным гневом, пылающие жаждой мести огромные глаза под длинными ресницами. И, разумеется, фигура, напоминавшая песочные часы. Впрочем, если художник был верен истине, а не преувеличению, мышцы полководца никуда не исчезли, просто... смягчились.
- Вот tolla-thone, - не изменяя задумчивости, удивился Роб, - не узнал бы, встретив. Что ж, два часа так два часа, хотя хотелось бы быстрее... Благодарю вас, господин мэр, за оказанную честь и беседу.
Мгновение он колебался, размышляя, стоит ли прогуляться к башне мага, из михаилитского любопытства, но отбросил эту мысль. Еще ненароком сломает мэру источник доходов. Лучше уж эти два часа было подремать. Или побалагурить с хорошенькой подавальщицей, хотя бы для того, чтобы узнать, как достоверно выглядела её дочь.

Кто-то из однообразно великих греков сказал: "Горы - это застывшие волны, вода - это льющиеся горы". Созерцая орочий лагерь в долине, сразу за перевалом, окруженный двойным частоколом и башнями, Роб был склонен с этим согласиться. И даже зауважать вождя этого беспокойного племени, выбравшего такую удачную позицию для того, чтобы расположить свои пять-шесть десятков плотных, коренастых и смуглых фэа, среди которых было удивительно мало орчих - или они скрывались в шатрах из шкур, вместе с пленниками. Если последние были вообще. Над хижинами поднимались дымки, снег и морозец пощипывали щеки, подгоняя, заставляя поторопиться, нашептывали ветерком, что где-то за ними Беван ждёт, ждёт, ждёт... Нет, это щелкала в вершинах елей какая-то сойка или её родственница... Чёрт их знает, что тут водилось, но вездесущих птичек-сплетниц Роб встречал везде. Каждый шаг, каждый вздох сопровождали они своими криками в спину, замолкая, когда чужак приближался к следующему пернатому постовому и обозначая тем самым дорожку. Впрочем, по скалам и лесу они с Флу прошлись тихо и споро, посчитав хижины и орков, убедившись, что подходов иных, чем в лоб нет вообще и остановившись под этой елью с пушистой голубоватой хвоей. Оставив Флу в тени, Роб оперся плечом на дерево, не обольщаясь по поводу своей незаметности. Капюшон белого плаща он снял, и зеленый платок на голове, должно быть, был виден далеко на снегу.
- Флу, - задумчивость, кажется, поселилась в голосе надолго и прощаться не собиралась, - сейчас я буду совершать глупости. Говорить с часовыми, то есть, и просить их позвать вождя. Потом, надеюсь, говорить с вождем. Мне нужно, чтобы ты проникла в лагерь и незаметно, понимаешь меня - незаметно? То есть, так, чтобы тебя не видели, не слышали и не унюхали. В общем, твоя задача - узнать, есть ли там пленные, сколько их и пути отхода с ними.
Дождавшись кивка девочки, Роб спустился с уступа, чтобы подойти к воротам.
- Latha math*, воин! - Обратился он к часовому в кольчуге, что разглядывал его из башни над воротами. - Моё имя - Роб Бойд из клана Бойд, и я пришел говорить с вождем.
Легендарные прозвища он решил пока оставить. Всегда полезно быть просто собой, а не кем-то, кем был очень давно. Особенно, когда твой соратник из прошлой жизни убил их госпожу и разогнал гвардию, поленившись добить. На месте орков Роб очень бы злился на всякого, кто хотя бы просто сидел рядом с Беваном когда-то.
Тот что-то проворчал себе под нос и дважды свистнул. За частоколом ответили, и через некоторое время на площадку у ворот поднялся кряжистый, поперёк себя шире фэа в чёрной кожаной куртке с клёпками. Подойдя к краю, он окинул быстрым взглядом округу и опёрся на парапет.
- Добрый день, - за кратким и довольно небрежным приветствием продолжения не последовало.
- Воистину, - улыбаясь, согласился Роб, - я пришел говорить от имени горожан славного Танелла, хотя сам и не местный. Но так даже лучше, верно? Мы можем поговорить без вражды и тех распрей, что не позволяют вам договориться с городом. Позвольте узнать, ceann-cinnidh**, что заставляет вас грабить караваны и брать в плен жителей Танелла, если верно то, что сказали мне там?
Длинно и округло. Слишком длинно и слишком округло, к тому же этот вождь - да и вождь ли? - и не подумал представиться, а значит, слова Роба и он сам в его глазах веса не имели и говорить долго он не собирался.
Фэа тяжело вздохнул.
- Меня звать Нордико Санс. Сотник, ну и, получается, полководец её Темнейшества. А делаем мы это всё потому, что хотим и можем. Испытываем душевную склонность и радуемся. Каждый раз.
Воин рядом с ним хищно оскалился. Внутри лагеря раздался тихий рокот барабанов, и в небо поднялась новая струйка дыма.
- Я - Роб Бойд из клана Бойд. Прежде меня знали, как Fuar a'Ghaoth, Canan Ard. Генерал и, значит, тоже полководец, но - её Неистовства. Выходит, господин сотник, говорить нам с тобой о том, что Танелл готов платить за вашу душевную склонность. Предлагают они плату за охрану перевалов и дорог. Её Темнейшества нет, стараниями focáil Бевана, а потому радости грабежей и убийств можно вкушать так, чтобы выгодно было всем.
Всё есть во всём. Всякая вина должна быть искуплена и пережита, всякое деяние, приведшее к ней - исправлено. Никогда еще Роб не жалел о своем побеге так, как сейчас. Точнее - он жалел о нем впервые. Останься Ард с полками, солдаты не пошли бы шататься по Туата, желая унять тоску безвременья, остался бы жить Корвин, не исчезла бы Муилен и не сбрендил бы Беван. Правда, при этом не было бы его, Роберта Бойда, не появился бы магистр Циркон и мальчиков - его мальчиков! - растил бы кто-то другой. Нельзя переиграть прошлое, но можно искупить его в настоящем. Жил же Танелл по соседству с Темнейшей, строился, торговал. И орки-гвардейцы его, по-видимому, не слишком беспокоили. А значит, где-то здесь было равновесие, почти незримое и неосязаемое, но ждущее, чтобы его нащупали.
- Fuar a'Ghaoth, Canan Ard, - медленно протянул сотник и присвистнул. - И друг дини ши Барру Бевана. И, наверное, учитель? Хорошо научил, не спорю. Повезло, что не было меня тогда на слёте. И Танелл, значит, предлагает именно это, а не простое усекновение головы? Ну, коли так, говорить стоит внутри, с удобствами. У костра. Как, зайдёшь, Роб Бойд?
Роб недовольно повел плечами, подозревая, что дым идет от костра, на котором варили Флу. И снова улыбнулся.
- Дини ши учились не у меня. Они уже были... такими, когда Беван привел их в легионы. Да и Барру тогда был иным. А всё же, господин Санс, я бы говорил тут, где нет ни твоей земли, ни моей, ни Танелла. Костер мы и здесь можем разжечь, нам делить нечего.
- А всё же, - спокойно сказал Нордико, - здесь - не то. Ты сказал кое-что такое, что нуждается в уточнениях. И это проще показать, но за стены, уж прости, не вынесу. Но приглашаю, как гостя.
- Принимаю твоё приглашение, - обреченно вздохнул Роб, не доверяя слову того, кто служил Тёмной Госпоже - и вряд ли под словом "темная" подразумевался цвет её кожи или необразованность, особенно если учесть душевные склонности этих орков. Но если оба будут подобны баранам у новых ворот - дела не выйдет.

В отличие от подземелий, здесь, по крайней мере, от него не прятали в шатрах немногочисленных женщин с детьми. И во взглядах было больше заинтересованности, чем откровенной угрозы, несмотря на высказываемые громким шепотом пожелания попробовать нежданного гостя на вкус. Благо, время шло к ужину. Или о том, что частокол давно пора украсить черепом-двумя. Или восхищение кольчугой.
Пологи в основном были подняты, несмотря на мороз, но смотреть внутри было почти не на что: простая утварь да меховые лежанки. Фэа явно не слишком страдали от холода.
Площадь - почти ровный круг утоптанной чёрной земли - с двух сторон обозначали два шатра, явно больше и богаче остальных. Один отмечали воткнутые в землю копья, у наконечников которых вились на лёгком ветру ленты и узкие чёрные вымпелы. Другой обошёлся шестом с висевшим на нём каплевидным щитом с изображением трёх горных вершин. Щит выглядел изрядно порубленным.
Над костром, курившимся в центре, однако, кипящего котла не обнаружилось, да и Флу нигде видно не было. Просто переступал вокруг пожилой шаман, держа в одной руке пучок трав, а в другой - тусклое зеркальце в серебряной оправе. Травы, впрочем, тут же отправились в огонь, и тот вспыхнул ярче. По площади повеяло приятным пряным запахом.
Сотник с удовольствием потянул носом тёплый воздух.
- Из нас плохие охранники караванов, Роб Бойд. Не наше это дело. Но вот что я скажу. Если Танелл вернёт двадцать мерных сундуков золота, корону и браслеты Госпожи, мы уйдём. Золота этого нам хватит, чтобы отстроить замок. Дом, в котором всё снова станет, как прежде.
- Blaigeard...
Роб хотел сказать многое. О том, как четвертует Бевана на его собственном щите, под звуки волынки, а затем поднимет его умертвием - и снова четвертует, но уже вот эти четвертинки. О том, что алчного мэра Танелла нужно было закопать в землю, по шею и чтобы мшанки, чьи самцы бывают очень охочи до... И, кажется, всё это сказал, беглой скороговоркой на гаэльском, под нос, но отчетливо.
- Я бы присвистнул, но не стану. Говорят, от этого деньги перестают водиться. А как оно прежде было, сотник?
От этого вопроса брови Нордико уползли вверх, под густую тёмную шевелюру, и он замялся.
- Ну... как обычно? Госпожа планирует захват мира, начиная с этой долины - тут, знаешь, оружейники какие? Танелл торгует оружием, вином, ещё Бадб его знает. Наёмники валом валят, потому что им тут есть, чем заняться... опять же, деньги где получают, там и тратят. У купцов наценки за риск. У наших тоже. Войны, конечно, как водится. Кровь разогреть. Госпожа с архимагом соревнуются, кто магию погаже отчебучит. Нормальная жизнь, ну?
- Отличная, - согласился Роб, улыбаясь, - только вряд ли будет, как прежде. Маг у них там, кажется, если и выжил, то едва способен на магию. С клешнями и панцирем колдовать несподручно. А драгоценности Госпожи, бьюсь об заклад, мерзкий leam-leat мэр куда-нибудь уже продал. Эх, сотник Нордико, предложил бы я тебе с твоей полусотней под стяги Неистовой встать, да не согласишься ведь. Скажи, как на духу, девочка-подавальщица из таверны кем вам приходится? Не хочется верить, что вы и впрямь детей в котлы тащите.
Если увести их с перевала - придут другие. Быть может, и похуже, ибо природа пустоты не терпит. Но заманчиво, очень заманчиво было поставить под знамена жёнушки таких вот орков. Да и Фэйрли, всё же, требовал, чтобы его отстроили заново. И... Роб тряхнул головой, разулыбавшись так, что сам себе напомнил проказливого хоба. Замок-то можно возвести и самим, а Леночка... Ну вылитая Темная Госпожа, с этим её глэмором и кровавыми ваннами. Упырица чёртова... Впрочем, Леночка была нужна при дворе, Ларк училась быть оборотнем и фрейлиной при леди Бойд, и Роб ощущал нехватку дамы, которая сошла бы за властительницу зла.
- Основание башни ещё стоит, - вежливо ответил сотник. - Значит, есть башня - будет и архимаг. А что продано - можно выкупить. Или выкрасть. А подавальщица, Роб Бойд, нам никто. И останется - никем. Детей мы, конечно, не едим. Но ты ведь спросишь, и куда они девались? Не выпускали ли мы их в другую сторону долины? Может, даже пристраивали в семьи где-то ещё, убив их родителей? Нет ли за деревней загона с заложниками?
- Спрошу, - охотно согласился Роб, - хотя и вижу, что живете вы скудно для грабителей и убийц, стоящих на тракте. Пожалуй, надо за мэром посылать. Сможешь ли ты говорить с ним также, как и со мной, сотник? В моём присутствии, разумеется.
И звать Флу, потому как феечка сбегает до Танелла в два раза быстрее его самого, а уж в том, что она способна пригнать мэра, подгоняя его уколами меча в мягкое место, Роб не сомневался. Не зря уныло великий король Артур усаживал всех за круглый стол - и друзей, и врагов. Потому что только глядя друг другу в глаза можно понять, где ложь. А лгали все. По мелочам, тут - преувеличив, там - рассказав байку. Ложь всегда извивается, как змея, которая никогда не бывает прямой, ползет ли она или лежит в покое; лишь когда она мертва, она пряма и не притворяется. А еще она тратит время на ненужные разговоры.
- А зачем? - удивился сотник. - Я сказал, что сказал. Условия не поменяются.
Одновременно шаман бросил в огонь зеркало тоже, и, вздохнув, поднял с земли маленький барабанчик. Над деревней снова раскатился негромкий ломаный, но при этом странно-красивый ритм. В тот же миг полог шатра за двумя копьями отлетел в сторону, и на площадь, щурясь, решительно выступила светловолосая девочка лет шести на вид в чёрном, расшитом серебром платье, от которого тянуло согревающими чарами. На ногах блестели воском чёрные же сапожки с пряжками. Губы у ребёнка были плотно сжаты.
- Нордико! Мёд закончился!
Сотник серьёзно кивнул, опускаясь на колено.
- Госпожа. Следующая поставка от пчёл будет через неделю.
- Пф. Зачем, спрашивается, мне армия, если... - девочка заметила Роба и вскинула голову. Глаза у неё оказались цвета голубых топазов. - Ты - мой новый подданный?
- Нет, простите, - вздохнул Роб, радуясь, что в этот раз хотя бы ниц падать не предложили, - я ваш гость, но служу иной госпоже. Вы позволите закончить нашу беседу с сотником?
Милое дитя... Пожалуй, было даже любопытно, являлась ли она потомком первой Госпожи или же просто подходила для инициации? Любопытно - и одновременно все равно. Здесь дитя хотя бы дышало свежим воздухом и не пряталось за семью засовами и железными ставнями. А мать... В Англии мать бы утешилась тем, что ребенок жив и воспитывается, как подобает. В Туата... Свята ли семья для фэа в Танелле? Роб улыбнулся девочке, вежливо склонив голову.
Ребёнок кивнул, и на миг в глазах мелькнуло что-то старое, могущественное, присматриваясь тоже. Мелькнуло - и исчезло.
- Конечно. Но я хочу послушать. Если это будет не слишком скучно.
- Скорее всего - скучно, - сокрушенно развел руками Роб, поворачиваясь к Нордико, - сотник, найдутся бумага и чернила? И не мог бы дозорный кликнуть девочку, что пришла со мной? Вы все равно её уже увидели, а с запиской к мэру она сбегает быстрее меня. А про детей - не отвечай, всё же. Инициация - штука непредсказуемая, понимаю. И за Бевана прости. Я помню его иным. Отважным, даже рисковым, но понимающим, к чему может привести излишняя удаль. И то, как он поступил с Госпожой - низко. Я стыжусь этого и недоумеваю, даже не верю. Будто бы не о рыцаре дини ши мне рассказывали, а о...
Гарольде Брайнсе. В подобный рассказ о нем Роб поверил бы без труда.
- Проклятие своё он заслужил. Хотя, не скрою, мне нужен мой командир засадного полка.
Говорил с Нордико - но обращался к той, что мелькала в глазах девчушки. И снова чувствовал себя виноватым.
- Бумага найдётся, - медленно ответил сотник, просверлив взглядом собравшуюся вокруг толпу. Фэа, впрочем, держались на расстоянии, упорно делая вид, что просто... пришли. Получалось плохо. - А о девочках мне не докладывали. Хотя и должны были. Но кликнут. Если, конечно, она на мину не наступила ненароком. Некоторые из них жрут бесшумно. Почему-то звуковые сигналы заканчиваются раньше, чем способность жрать. Что до Бевана, то казниться не стоит. У Госпожи были свои привычки, которые... - он бросил взгляд на девочку и закончил: - О которых как-нибудь потом.
- Какие?! - вскинулась девочка.
Орк вздохнул.
- Расскажу потом, обещаю. Да и... заведёшь свои. Ещё и лучше будут.
- Флу - первый разведчик засадного полка, - улыбаясь толпе, похвастал Роб, точно имел право на это бахвальство, - вряд ли она куда-то наступила. Я бы и сам позвал, но... Мы так хорошо беседуем, что не хочется портить разговор магией. Доверие - за доверие, верно?
Можно было рявкнуть так, что голос, усиленный разреженным горным воздухом долго бы перекликался с вершинами елей, звучал в пещерах и звенел на острых камнях рек. Так, что улышала бы даже Муилен. Но Роба останавливало не только нежелание красоваться перышками. Резкие звуки вызывали оползни и лавины в горах. Порой хватало чиха, хлопка в ладоши, чтобы вот такие селения в долинах были погребены под камнями и снегом. Он, всё же, пришёл сюда не убивать.
Бумагу, желтоватую, шелковистую нашли быстро, равно, как и чернила с изящным пером. Роб подозревал, что они, скорее всего, из той малой толики награбленного, оседавшего в лагере - по словам Флу в горы вела дорога, по которой ходили тяжело груженые подводы, а в ольшаннике пряталось кладбище. Но вот на это было уж точно наплевать. Проблемы Танелла оставались проблемами Танелла. Оголтелым героем, пылающим гневом праведного отмщения за жизни загубленные, Роб не был. Записка с его собственным, приметным родовым перстнем, украшенным фамильным гербом (все те же лавровые листья, поднятая для клятвы рука и девиз "Confido"), была вручена Флу. Оставалось лишь надеяться, что здравомыслие у градоправителя возобладает над алчностью, иначе Роб умывал руки, подобно Пилату. О чем, собственно, прямо и недвусмысленно и сообщал в приписке.
- Скажи, сотник, - проговорил он, наблюдая, как феечка уносится за ворота, - знаешь ли ты, где здесь замок великана?
- Здесь? - Нордико покачал головой. - К счастью, нет. С другой стороны долины, через лес и в горы, за перевалом, затем другим и дальше, и вверх. Не эту мелочь, а настоящие горы, потому что замок великана - парит в облаках и над ними. Он не спускается, мы не связываемся.
- Пока что, - неожиданно проворчала девочка, которая отвлеклась было на барабанчик шамана.
- Focáil Беван...
Впрочем, как явиться к этому жителю горных вершин Роб всё равно не знал. Долгая дорога обещала время на раздумья, хотя и топать все это расстояние пешком не хотелось. Но ездовую тварь, что здесь заменяла лошадь, все равно пришлось бы оставить у подножия, если только она не умела карабкаться по горам, много ходить было полезно для здоровья, да и по неистовой соскучится крепче.
- Короткой дороги нет?
Сотник почесал в затылке, ещё больше растрепав густые волосы.
- Да вот, пожалуй, архимаг умел пути открывать в места силы, да Госпожа, но с этим я бы советовал подождать.
Ребёнок фыркнул, но, на удивление, промолчал.
Ждать лет десять, пока малышка подрастет, чтобы забросить лишь Бадб ведает куда, было не быстрее, чем откапывать из-под завалов башни архимага, завязывать ему бантом лишние щупальца на ложноножках и уговаривать вспомнить, как он это делал. Значит, всё же, пешком.
- А нельзя ли с тобой об ездовой ящерице договориться, господин Нордико? В обмен на равноценную услугу, которую скреплю своим словом и своим браслетом, как то было заповедано нам издревле?
- Об одной? - уточнил сотник под донёсшийся от ворот свист. - Впрочем, если надо больше, под тюки, у нас их хватает. Странное дело, ящерицы всегда находятся, даже когда не ищешь. Идёт, господин Бойд.
Идёт... Издревле... Издревле? Ветерок, запутавшийся в поле плаща принес аромат яблок Инис Авалон - и воспоминание.

Стена вырастала из густого тумана, дыбился конь, ржал зло. Белоснежный, без седла, лишь с золоченой уздечкой. Печаль древнее, чем любовь и смерть, вечный крест меча на ложе...Терновник, тянущийся ввысь, опутывающий церковь из могилы... Морские волны плещут в камни старого замка, бросают солёную пену в лицо, и Роб - нет, Тростник - с трудом уговаривает жеребца отвернуть, бежать отсюда, от камней, поставленных спиралью в спирали, меж которыми видны белые одеяния богов. Klas Mirddin, Британия, край, где царит волшебство иное, недоступное пока Великим и уж точно непонятное ему, простому солдату, ухватившему сейчас кусочек видений, малую толику от того, что видели повелители Инис Авалон. Мать Керридвен, сохрани, ma donn, дай унести ноги! Попасть в немилость владетелям - великое горе, попасть в милость - еще большее, но и честь немалая. Он - молодой сотник, собой пригожий, девушки заглядываются, да и жрицы не преминут улыбнуться, ни к чему ему внимание владык, живее отсюда, куда точно нарочно завлекла косуля.
...Глаза того цвета, каким бывают листья сразу после дождя. Локоны цвета осени, языками огня ниспадающие на плечи и обнаженную грудь. Длинная юбка не скрывает ничего от жадного взгляда, льнет к длинным, совершенным ногам. Женщина отбрасывает тень, но это - тень птицы. О, Мать! Пропал твой непутёвый сын, утонул в омуте глаз, запутался в сети волос... "Нарекаю тебя Canan Ard, а после... Будет после."
Цапля хлопнула крыльями в стылом тумане, уронила перо, его подхватил ветер, завихрил туман в спирали, что поползли к молодому илоту, только что ставшему любовником. "Я - ветер, что кружит в садах высоких и волнует веток плети. Я - ветер, что стучит в окошко спальни на малиновом рассвете..."

Роб тряхнул головой, напоминая себе, что издревле, как бы то ни было, жена следовала за мужем, а не наоборот, всё же. И позволять Туата увлекать в себя - нельзя. Это больше не его мир, хотя и был он должен ему, как Защитник, долю которого надеялся разделить с кем-то другим. Должно же остальным богиням было опостылеть одиночество когда-то? Его мир - за пеленой, где остались мальчики и орден, много неразрешенных дел, которые ждали его. И там теперь была неистовая, хотя она была и тут. Он улыбнулся, снимая с руки накопитель, чтобы с поклоном вручить его девочке.
Когда Флу примчалась с известием, что мэр согласен, но об одном из браслетов не слышал ничего, не видел и даже в руках не держал, Роб вздохнул с облегчением и неудовольствием. Слишком легко всё шло. Подозрительно легко. Точно по мягкой, поросшей травой, дорожке яйцо катил.
- Как с браслетом решим, господин Нордико? - Поинтересовался он. - Госпожа простит им эту пропажу?
Сотник нахмурился, оглянулся на шамана.
- Нужен бы комплект. Но, если вещь не в Танелле... такое возможно. И я не вижу смысла врать о нём, расставаясь с остальным. Простое серебряное кольцо, - поразмыслив, он пожал плечами. - Мы откроем перевал и будем искать. С удовольствием бы я остался здесь, пока не найдётся всё, но нужно заняться замком. Он важнее.
- Если найду Бевана, спрошу его. Быть может, он прихватил. Ну что же, сотник, не прощаюсь и о долге помню.
Воистину, ничто так не укрепляет чувство долга, как невозможность уклониться от его исполнения. Роб усмехнулся, пожимая руку сотнику, хватка у которого оказалась медвежьей, погладил чешуйчатую, черную морду своей ящерицы и пошел к воротам. Тракт ждал.

_____________
* здравствуй, здравия тебе.
** вождь, военачальник

Аллюр у ящерицы оставлял желать лучшего. Прямо скажем, не умела она ходить ровной, мерной и нетряской рысью, плавным галопом и спокойным шагом. Первое было у нее валким, трясучим и совершенно неподходящим для сна в седле. Потому что невозможно спать, когда тебя швыряет то вверх, то вниз, то в стороны и наискосок. Галоп и вовсе был невообразим - тварь так высоко забрасывала задние ноги, что казалось, будто они прокручиваются в суставах. И всё это было плохо. Когда Роб не мог спать, думать или что-то делать, на него нападали тоска и одиночество. Сейчас они, похоже, напрыгнули с вершины ближайшей ели, принеся с собой глухое раздражение и усталость. Неистовая спасалась его присутствием от пустоты вечности, от одиночества небытия, толком сама не понимая, зачем ей это нужно. Роба от того же сейчас не спасал никто. Когда-то, в большом мире, у него были родители, братья и сестра, Розали, мальчики и орден, тракт и библиотека, воспитанники и комната под потолком. Девона и жеребец Феникс, наконец. Бадб сначала отняла Розали, а теперь незаметно, исподволь, отнимает и всё остальное, возвращая его в этот мир за пеленой, который он порой ненавидел.
- Флу, как ты обычно узнаешь, что Муилен вернулась?
Вечное беспокойство о ком-то, иссушающее и изматывающее. Быть может, лучше было бы прогнать неистовую тогда, как и сотни раз до этого, и стариться дальше? Уже бы умер, присоединился к незримым стражам ордена и ждал бы в покое до поры, отдыхая от жизни, беспокойства, даже от одиночества, которое никто не стремился заполнить.
- А никак, - феечка, в отличие от него, явно получала удовольствие от странного зверя. И явно же любила вольтижировку. - Я хочу сказать, лэрд, она ведь есть. И была тоже. А где - этого я и так никогда толком не знаю. Есть и есть. Ну, когда не вижу, конечно. А сейчас - не вижу.
"Есть - и есть..." От тряски снова заныл вывих, на который то не хватало времени, то желания, то попросту казалось правильным носить повязку из платья неистовой. Боль напомнила, что он тоже - есть. Пока еще - есть. И что предаваться унынию - распоследнее дело. Горы, долины, ели и можжевельник меж ними, светлые, стройные ольхи и осины - это ли не жизнь? Даже чертова ящерица начинает ходить поровнее, если научиться предугадывать, куда занесет в следующий раз. Хотя, конечно, с Фениксом не сравнится...
- Ладно. Надеюсь, она благополучна. - Роб погладил шею ящерицы, отчего зверюга с явным удовольствием вскинула голову, подставляя еще и ее для почесывания, - и надеюсь, Беван не ушёл дальше замка великана. Хотя бы в виде коврика у дверей на него посмотреть, прежде, чем вернуться в большой мир. К падающим звездам, непоседливым мальчишкам, что никогда не взрослеют, и тракту. Хочешь, я возьму тебя в путешествием там? В Эссексе, куда надо будет в первую очередь, есть прекрасная пристань, скорее даже беседка. Она построена в виде пагоды - это такой храм с резными столбиками-драконами под вогнутой крышей. Когда с моря дует ветер - в ней звенят колокольчики.
Её построили в честь вошествия на престол Генриха VIII, который любил все яркое и праздничное. Тысяча пятьсот девятый год... Робу было всего двадцать семь и он только-только стал магистром. С выводком воспитанников он ехал трактом, так и не увидев коронации. Не сумел поучаствовать и в последующих двенадцати годах войн с Францией, хотя и любопытно было бы поглядеть, как там воюет король и его генералы. Увы, но михаилитам нельзя становиться наемниками и воевать за кого-то из владык. Не должен идти брат против брата, да и один воин ордена шел за трех-четырех солдат. К счастью, к двадцать пятому году казна опустела и поводы для зависти пропали - всем стало одинаково плохо. К счастью же, к тому времени Роб повзрослел и постарел настолько, что тактику и стратегию перенес в шахматы, в закулисные игры капитула, излечился от желания воевать и уж точно никак не помышлял, что придётся искать командира засадного полка. Но в беседку эту наведывался часто, чтобы поглядеть на закат, который когда-то мечтал показать Розали. И который никогда не покажет неистовой, потому что тем самым неизбежно сравнит этих двух - женщину и богиню, поставит на одну доску. Хотя... Какого дьявола, он и сейчас их ставит, сравнивает, тоскует - по обеим! И себя сравнивает с тем, каким был еще месяц назад. Mo chreach, как быстро, обоженной кожей слезает с него изнеженность и лоск, как споро он теряет обаяние, отвыкает балагурить! И Ард, tolla-thone Ард, вырвался на свободу впервые за полсотни лет! Себя терять было нельзя, но и от неистовой он уже не мог отказаться. Шальная, чудная, оголтелая и чуть сбрендившая - но и умная, хитрая, нескучная и даже забавная. И её полюбили в Портенкроссе - не за красоту, от которой замирало сердце, но за мудрость владетельницы.
Если бы еще... Роб вздохнул, отгоняя воспоминание от трех дочерях Бадб, подвешенных без кожи к потолку пиршественного зала теперь уже древнего короля. Нет, об этом даже думать не стоило. Да и за все то время, которое они провели на ложах - что в шатрах, что в покоях - от него неистовая не понесла ни разу. От Тарры-моряка, светловолосого полубога - этих трех умерщвленных девочек, а вот от Арда-наложника, или Роба - мужа... увы. И вины в том ничьей не было - так бывает. Полубоги появляются редко, иначе весь мир бы они заполонили. Это лишь у греков Зевс и его братия семя своё сеяли охотно, много и успешно, отчего появлялись Гераклы и Персеи. Но... что хорошего из этого вышло? Геракл был подвержен припадкам, Персей - глуповат, Ясон - слегка туп, а Ахилл - кровожаден. Ихор, кровь богов - не водица, он плохо смешивается с кровью смертных, что не может не отражаться на детях. Друид,подсказавший когда-то, как разорвать связь с неистовой, говорил, будто бы великая любовь, каковой должны гореть оба - и божество, и смертный - может зажечь искру и дитя родится... нормальным. Проверять это не хотелось - слишком плотно связали их с неистовой ненависть, приязнь и страсть, чтобы верить в искры чистой любви. И вообще, сейчас необходимо было уверовать в ночлег и в то, что успеется до темноты соорудить шалаш.

Замок великана не стоял на скале. Скорее, он сам был скалой, вырастал из камня и облаков ещё одной вершиной, зубчатыми стеными и башней, уходившей словно в самое небо. И где-то там, в прозрачной синеве билось оранжевое знамя с чёрным кругом. Castello Sforzesco, гордость Милана, рядом с безымянной крепостью казалась замком на песке, построенным детьми. И таким же долговечным. Стены, сложенные на несколько ростов просто из огромных глыб, выше казались зеркальными, настолько хорошо их отполировали. Или, скорее, выточили магией, прослеживая узор камня. Магия пропитывала здесь всё, от крепости и воздуха до облаков под ногами, которые казались... неправильными. Плотными, напоминая о старых сказках о всяких везучих Джеках и бобовых стеблях.
Окружала замок хрустальная тишина, словно был он накрыт толстой пуховой подушкой. Часть нереального, что порой, подобно Tír na nÓg, прорывается в мир. И одновременно крепость выглядела очень настоящей. Более настоящей, чем что-то земное - и невероятно огромной. Насмешка над самой идеей штурма, даже если кому-то удалось бы затащить наверх осадные орудия и... впрочем, нет, таких лестниц просто не существовало.
Да и с катапультами могли возникнуть сложности. Ящерица порой поднималась по практически вертикальным откосам, словно широкие её лапы прилипали к камню. А ещё она на диво далеко прыгала, что первой выяснила Флу. К счастью, выданная Нордико упряжь предполагала не только седло, но и привязные ремни.
Закрытые ворота, уходившие не на дорогу вниз, а просто в облако, выглядели соответственно - в десяток, а скорее даже ещё больше ростов Роба. Даже замок выглядел так, что, вероятно, можно было пролезть внутрь через замочную скважину. Если она была в двери, конечно. Представив ключ, каким могла бы отпираться дверь в подобный замок, Роб тихо выругался. Потому что вслед за ключом воображение услужливо достроило руку, плечи, голову и все остальное, что к ним прилагалось, вплоть до стоп, обещавших судьбу не коврика, но пятнышка грязи на сапоге великана. Стучать, наверное, было бесполезно, да и обыскивать подобное жилище можно было бы годами. И все же... Когда еще доведется погостить у великана, особенно, если предположить, что дома его нет и никто не помешает все рассмотреть? Улыбнувшись своим мыслям, Роб тронул ящерицу, понуждая карабкаться выше. Туда, где на высоте около шестидесяти футов, виднелось что-то похожее на ту самую замочную скважину. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это она и есть. И что на неё вполне можно присесть, чтобы вырубить, точнее - вытесать в дереве двери длинную жердь, годную для привязывания ящериц. Для великана она, должно быть, была бы занозой, щепкой. Робу пришлось изрядно потрудиться, чтобы сделать эту импровизированную коновязь тихо, но прочно. Плащ снова пришлось выбросить. Замочная скважина потому и именуется замочной, что внутри есть механизм, и лишняя одежда только мешала бы. Изнутри замок походил на античный храм. Колонны светлой бронзы, что несомненно были обычными штифтами, которые поднимал ключ при вхождении, теснились друг за другом так плотно, что Роб застревал то плечом, то ногой, то телом, холодея от мысли, что это - навсегда. О ключе и вовсе думать не хотелось. Наконец, впереди забрезжил свет, которому Роб обрадовался так, будто бы на той стороне его ждали скудно одетые прелестницы с обедом в руках, а не удивленный вторжением тараканов исполин.
Прелестниц не было, хотя пара коров, черных, с белыми пятнами, крутобоких и волооких, были прекрасны. Огромны, как замок и двор, по которому ходили - но прекрасны. При виде них сразу же просыпался Циркон, принимающийся подсчитывать, сколько воинов можно накормить одной такой скотинкой. Роб-то понимал, что выпасы такой животине понадобятся под стать, но не разделять восторги не мог. Равно, как восхищение курами, что озабоченно кудахча, семенили по двору, ковырялись в земле и щипали траву. Яйца, которые несли эти пеструшки, обещали безбедную и сытую жизнь его деревням. Конечно, они и без того неплохо жили, но не мог лорд Портенкросс так просто отказаться от мысли о такой вот несушке, разгуливающей по холмам Фэйрли! Восторги унялись, когда одна из коров задрала хвост и принялась гадить. Роб вздохнул, признавая, что такое количество навоза он не сможет даже продать, закинул себе на плечи Флу и принялся спускаться вниз, в траву, что сошла бы за невысокий лес, в лето, гудящее тысячью крыл гигантских насекомых. На листочек, парящий на ветру он походил мало, но воздух этого великанского лета был так горяч, так холодна была зима, невольно просачивающаяся сквозь ворота, что Роб попросту не удержался, чтобы не воспользоваться этим, падая с потока на поток может быть чуть поспешно, но зато - к земле.

Идти оказалось неудобно. Трава, выросшая тут в полтора, а местами в два роста Роба, росла не настолько густо, как казалось с высоты, но и закрывала обзор, и постоянно колыхалась под ветерком, и упруго сопротивлялась попыткам отстранить, вынуждала петлять. Заблудиться здесь ничего не стоило, если бы не то, что громада внутреннего замка закрывала половину неба. Комья мягкой земли под сапогами тоже не облегчали жизнь, но хотя бы блестящие крупные, до пояса, жуки пока что не проявляли к путникам особенного интереса. И для стрекоз, проносящихся мимо, они тоже оставались слишком крупной добычей. Зато подскочившая курица заинтересованно наклонила голову, явно размышляя, не просто ли Роб - крупный разноцветный червяк.
- Кыш, дура, - беззлобно проворчал на нее Роб, хлопая наручем о наруч и уже привычно усиливая звук. С курами сражаться ему еще не доводилось. Да и не хотелось почему-то. Равно, как и взывать к птице, пытаясь заговорить ей зубы. То есть, клюв. Рост и величина, к сожалению, не прибавляли ума, а курица - все же не почтовый голубь, у которых осечки случаются, несмотря на чары и выучку. - Я невкусный. И Флу невкусная. Верно, Флу?
Ответить фэа не успела. Напуганная резким звуком птица заквохтала, захлопала крыльями, и Флу унесло на несколько шагов назад, прижав к толстому стеблю какого-то сорняка. Когда улеглась пыль, оказалось, что феечка наполовину провалилась в какой-то тоннель.
- Кажется мне, - заметила Флу, - этот сад меня не любит.
Она попыталась выбраться, но ноги явно застряли, а земляные комья давали мало опоры.
- Напротив, - возразил Роб, заходя сбоку от тоннеля и подавая ей руку, - ты ему настолько нравишься, что хочет тебя себе оставить. Вон как крепко держит. К тому же, это хотя бы не муравейник. Представляешь, как обрадовались бы муравьи?
- Муравьи или нет, не нравится мне здесь. Ощущаю себя слишком ничтожной. Сильнее, чем обычно. Всё неправильное. Скажите, лэрд, зачем вам на самом деле Беван? - неожиданно спросила Флу, отряхиваясь. - Собрать людей можно было бы и иначе. Проще.
Роб вздохнул, признавая правоту феечки. Вороны справились бы с этим гораздо лучше его самого, но... Даже если Беван привык уже к своему новому облику, не желал снимать проклятье и вообще обзавелся выводком детишек от какого-нибудь великана, Роб должен был убедиться в этом сам.
- Во-первых, Флу, ты не ничтожна. Если кто-то больше тебя и окружил себя такими же огромными вещами, то, возможно, у него просто маленький... хм. В общем, он просто хочет чувствовать себя значительным. А Беван... Этот tolla-thone проспорил мне кинжал. И во имя дружбы, конечно же.
- Хотя бы хороший кинжал? - вздохнула Флу.
- Тогда не было хороших, - усмехнулся Роб, - тогда были бронзовые, которые мялись пальцами. Потому что дорогое железо никто не считал нужным пускать на кинжалы. Да и повод для спора, в общем-то, был таким же, как и этот кинжал - мягким и золотистым. Хотя и весьма миловидным.
Вспоминать было стыдно, но приятно. Счастье, что солдаты лишь добродушно подшучивали потом над свежими синяками, с которыми он выходил из шатра наутро. "Дело семейное", - хохотнул как-то один из них. Эх, знал бы знаменосец Нис Ронан, что дело и впрямь станет семейным.
- И вы... выиграли? Золотистый спор?
- Я к нему потом сбежал. По кровавой дороге.
Роб запрокинул голову, глядя в летнее небо. Выиграл ли он этот спор или проиграл? Такая победа горчила, но осознавалось это лишь сейчас. Тогда, впервые увидев очаровательную Розали, побившись об заклад, что первым сорвет этот цветок, он не думал о её жизни, о жизни своих детей. О проклятье, что свяжет их - до сих пор связывало, а просить неистовую отозвать его не хватало духу. Розали где-то до сих пор ищет его, вынужденная умирать и возрождаться, чтобы вспомнить о своем Арде и пуститься в путь, цепким разумом влюбленной женщины выискивая следы в той самой пыли, где он должен погибнуть. Выиграла ли она от этого спора или проиграла? Ответ не просто горчил, он отдавал терпкой вязкостью незрелой сливы, кислой горечью клюквы с северных болот Шотландии. Каждым вздохом, каждым касанием и шагом нести ему этот крест. Пусть даже он кельтский.

Подходящего по размерам жука поймать удалось не сразу - слишком уж устали ноги. Насекомые споро перебирали всеми шестью лапами, отбивались усиками и мощными челюстями, а один кузнечик и вовсе попытался лягнуть задними ногами, что лошадь. А еще они совершенно не поддавались чарам, но зато, под прочным панцирем у них была цепочка узлов, что заменяли им мозг. А потому, поймав-таки крупного жука за ус, опасно затрещавший от этого, Роб по щетине на ноге взобрался на спину животины, чтобы воткнуть в центральный узел то самое копьецо, которое смастерил в шахтах. Красивый, блестящий жук, с пунктирными бороздками по надкрыльям, вздрогнул и на мгновение замер, и этого хватило, чтобы втащить Флу.
- Будешь рулевым, - сообщил ей Роб, взводя арбалет, - правь к замку, а я по сторонам посматривать стану.
А смотреть было, на что. Было, что слушать. Качались над головами яркие цветы, метались рваными движениями бабочки, гудели блестящие, словно покрытые металлом стрекозы. Протяжным горном оглушающе мычали коровы. Поэтому, когда из тоннеля высунулась крупная красная голова с длинными, на два сустава антеннами, её оказалось непросто заметить сразу. Муравей деловито выбрался наружу и замер, поводя антеннами.
- Вот и муравьи, - обреченно "порадовался" Роб, перебрасывая арбалет в левую руку и доставая меч. Впрочем, можно было попробовать проскочить. Усиками насекомые, как помнилось из всевозможных трудов, чувствовали колебания, а нос, точнее - носы, были у них в ямках под усиками. А летний, влажный воздух здесь, который у самой земли был насыщен испарениями так охотно уплотнялся и сгущался, так радостно проливался теплым дождиком, что удержаться от этого простенького чародейства было кощунственно.
- Я потом высушу, - поклялся он, когда на него и Флу заморосило, глуша запахи и охлаждая тела, что в наступившей тяжелой духоте было даже приятно.
Муравей, помедлив, спрятался обратно в нору, и земля зашевелилась, закрывая вход.
- Они даже красивые, - заметила Флу с некоторым сожалением. - И наполовину прозрачные!
Роб хмыкнул, умалчивая о том, что предпочел бы любоваться муравьями через линзу, какие недавно начали полировать в Милане. Ну, или хотя бы лёжа на теплом сене, сметанном в стог, наблюдая, как эти неутомимые труженники тащат мимо него соломину. Или мертвую гусеницу.
- Для героя по имени Ахилл, точнее, для его отца, боги превратили муравьев в трудолюбивый и воинственный народ - мирмидонян, - сообщил он Флу, с тоской провожая взглядом стрекозу. Лететь было быстрее, чем ехать, тем паче, что жук не чинился с выбором дороги и тщательно взбирался на каждый комок земли, чтобы потом с него не слишком острожно спускаться.
- И наверняка дали герою красивый плащ, - непоследовательно, но мечтательно ответила Флу, провожая взглядом невиданные цветы, проплывавшие над головами.
"Женщины..." Роб вздохнул, радуясь, что неистовая не нуждается в нарядах, выдумывая их на ходу, прямо на себе и не задумываясь о фасонах и приличиях. И одновременно - огорчаясь этому, ведь Мэгги Колхаун, взбреди ему в голову жениться на ней, тоже намекала бы на красивый плащик. Да и дочь... Он снова вздохнул, снимая с пояса веревку, которой разжился в Танелле и принимаясь ладить петлю.
- Придержи-ка жука, - проворчал он, примериваясь к ближайшему цветку. Листок, узкий и длинный, зацепить получилось не сразу - слишком давно не бросал веревку, да и конопляные волокна - не дождина, что подчиняется зову стихии. И когда зацепил, наконец-то, невольно подумал, что, должно быть, повернись жизнь иначе - стал бы хорошим мужем и отцом. Или, черт побери, кардиналом. На этой мысли Роб потянул упругий стебель на себя, почти повисая на нем и молясь, чтобы веса хватило. Отправиться на этой катапульте в полет не хотелось вовсе. Медленно, неохотно цветок наклонялся к нему, стыдливо показывая нежно-голубой венчик и золотистую сердцевинку, полную пушистой пыльцы, которой его немедленно обсыпало и от которой пришлось отфыркиваться.
- Вырезай свой плащ, дитя мое.

Вскоре им повезло - из травы высунулась и неподвижно замерла, подняв голову, коричневая ящерка, которая в обычном мире была бы от силы в локоть. Пока она следила за жужелицей,Робу удалось заморочить невеликий мозг, и дальше они с Флу ехали с комфортом - и быстро. Под мягко колыхавшийся за плечами фэа голубоватый плащик. Фее удалось даже вырезать подобие капюшона, который теперь прикрывал голову от палящих лучей. Удача закончилась у огромной двери, плотно пригнанной и снизу, и с боков. Не было на ней ни замка, ни замочной скважины, не видел Роб петель. Стояла дверь почти вровень со светло-серыми полированными стенами, гладкими, без шероховатостей. Портило сияющий под солнцем камень только круглое отверстие справа от двери на высоте, где у великана, должно быть, находилась голова. Если, конечно, двери были ему под стать. Окна же высокие, готические, забранные толстым стеклом, были закрыты и занавешены изнутри. Вот на окно-то Роб и направил ящерицу. Для великана, должно быть, это был лишь узкий бортик, что оставляют стекольщики, утапливая стекла в камень. Для них с Флу - широкий парапет, на котором можно было даже лежать, что явилось бы примером безрассудства, но представлялось очень заманчивым. Бесконечный, длинный день, кажущийся тем паче длинным, что вокруг все было огромное. Усталость, не получающая выхода в коротком отдыхе, наваливалась безразличием и апатией, отчего Роб невольно задавался вопросом: а по себе ли он взвалил ношу? Сможет ли вытянуть он её, не сломается ли? Быть может, еще не поздно отказаться от всего и к дьяволу постричься в монахи? Стать отшельником, вырыть землянку где-нибудь в лесу, у реки - и жить там, в молитвенном смирении. Представив лицо Бадб, когда она узнает об этом - а она узнает, Роб поёжился и повернулся к стеклу, раздумывая, справится ли его чудо-меч с резкой стекла.
Через полчаса утомительной работы, когда выяснилось, что меч справляется, но медленно, да и толстенный прут оковки витража мешает, возник еще один почти философский вопрос - ну не дурак ли он, Роберт Бойд? Для чего портить чужое имущество, если вон та дыра в стене явно неспроста? Пролезть в нее он бы не смог - в этом довелось убедиться сразу, да и вообще вся конструкция очень сильно напоминала... дудку? Чувствуя себя идиотом, Роб вспомнил сказку об Али-бабе и сорока разбойниках, скептически отверг мысль, что великан по сто раз за день сообщал двери, что "сезам" и остановился на дудке.
- Флу, уцепись за что-нибудь покрепче, - предупредил он. - Лучше - за меня.
Собственный шквал, к счастью, не сдувал, хотя и изматывал. Впрочем, на рассчеты тоже ушло время. Зачем вкладывать лишнее, если можно прикинуть объем легких великана, исходя из предполагаемого роста и сделать поправку на погрешности? Математическая магия - штука малоприменимая, но иногда полезная. Но выходило все равно много - и Роб с тоской вспомнил о накопителе, что отдал в залог своего слова. И махнул рукой, призывая ветер, заключенный в брачный браслет, усиливая его собой.7
Сначала ничего не произошло. Воздух заполнял пустоты, сжимался в извилистом, то сужавшемся, то расширявшемся тоннеле. И только потом, после того, как он заполнил все полости, раздался низкий протяжный гул, который пронизывал до самых костей даже через дверь и стены. Действительно, был ли лучший способ объявить, что вернулся домой? И кто повторил бы это, кроме великана?
Дверь дрогнула и бесшумно отворилась внутрь на скрытых петлях, открывая тёмный коридор. Впрочем, полумрак уже рассеивался: на высоченном потолке расцветали магические лампы, оправленные в золото и хрусталь. Так же богато выглядела и мебель, стоявшая вдоль стен на витых и выгнутых ножках. Резные дверцы шкафчиков, края золочёных подсвечников на белоснежных кружевных салфетках - уголки их свешивались, любезно позволяя себя рассмотреть - всё говорило о богатстве и... не слишком утончённом вкусе. Великан явно любил много всего - и поярче. Желательно - в золоте. Купеческий дом, каких Роб перевидал немало - в такой пошлой роскоши частенько заводились какие-нибудь буки и импы, а то и поронцы. Спускаться на пол не хотелось - воображались лохматые кошки соответствующих размеров, терьеры и даже крысы, которых все вышеперечисленные животные не выловили. К счастью, ящерица ползала по стенам. И именно ее ногам Роб вступил внутрь замка великана.
- Меня, кажется, укачивает - задумчиво заметила Флу.
Основания для этого у неё были: ящерица ползла вбок, порой резко меняя курс и вихляясь из стороны в сторону - то есть вверх и вниз, - а Роб со спутницей сидели горизонтально. Слева на потолке вспыхивали всё новые лампы, справе их свет отражался в канделябрах. Почти сразу добавились вспышки от ошейников десятка странных мохнатых существ, похожих на крыс, которые шныряли туда-сюда по полу, словно не зная, что делать.
- Не смотри вниз и в стороны, только перед собой, - рассеянно посоветовал ей Роб, наблюдая за животинами. Маршрут он представлял примерно также, как и ящерица - никак, то есть. Не закончилась стена - и замечательно. Пожалуй, стоило поговорить с воздухом, спросить у него нечто вроде "Не видал ль где на свете ты Барру той молодой?" Но сил было мало, и восстанавливались они медленно. Несмотря на это, он все равно потянул к себе воздух дворца, прислушиваясь, принюхиваясь, пробуя на вкус. Изнутри этого невероятно огромного дома тянуло запахами готовки, подвальной пылью бутылок с вином, воском и сыром, заботливо проложенным травами против моли бельём. Отчётливо, почти забивая всё остальное, поднимался от пола запах начищенного паркета. Металлы не пахли почти вовсе, но прохладный и одновременно жаркий воздух просачивался в щели. И совсем издали снова пахло зеленью и душной влагой сада. И дом кишел жизнью, мелкой, суетной, услужливой. Существа стремительно носились по тоннелям, проложенных в стенах, выскакивали наружу, чтобы смахнуть пыль или протереть пятно. Передние лапки вполне позволяли держать простые инструменты. Роб отфыркнулся, что Девона, отгоняя от себя образ той моли, какая могла бы водиться у великана. Будь великан поменьше ростом и допуская, что Беван где-то здесь, пожалуй, его стоило искать бы в опочивальне. С такими-то формами. Или в подвале - с таким-то характером. Роб склонялся к последнему, но искать подвал было не проще, чем дини ши. На то, чтобы вложиться в свист, разнося его по комнатам на легком ветерке все из той же косицы, сил много не уходило, за что Бадб удостоилась отдельной, горячей благодарности. И Роб засвистел, перемежая трель жаворонка, что утрами пел над Маг Туиред с посвистом коростеля с озера Лох-Ри. Засадный полк и его командир хорошо знали этот призыв к атаке. И если Беван был здесь и все еще был дини ши, хвалящимся своим тонким слухом - он отозвался бы. Наверное.
Беван, если и слышал, то молчал. Зато существа забегали живее. В видневшуюся далеко впереди дверь скользнуло огромное блюдо, которое несли сразу вдесятером. За ним последовал бокал, проплыла длинная, с галеру, бутылка. Но главное, несколько зверушек столпились под стеной, задрав вытянутые мордочки с чёрными носами. Следовали за ящерицей и перепискивались пронзительно и почти без перерыва, так, что голоса сливались в птичий щебет. Один - служитель? - попробовал бросить в Роба метёлочку, но та не долетела, что вызвало очередной виток щебетания.
- Да, - согласился с ними Роб, поднимая ящерку еще выше, - очень невежливо, приходят, гудят, стены портят ящерицами... Я ненадолго, уверяю вас. И... вы тут такую же, как и я, только самку - не видели? Барру Беван кличут.
Метёлкой по голове получать почему-то не хотелось. Впрочем, чем только он по голове не получал... Но все же, стоило исчезнуть с их глаз - и поживее. Жаль, всё же, что мороками Роб не владел. Быль и небыль так похожи. Сколько в этих домовятах было от звериного? Столько же, сколько и в нем самом? Голова уже звенела от перерасхода, от растраты себя, но Роб глотнул из фляжки карличьего самогона, унимая эту боль, и повел рукой, обращаясь к зверю, что живет в каждом, призывая целителя в помощь. Понравится кому-либо можно не только смазливой мордой или улыбкой. Точнее - не только благодаря им. Каждый раз, когда ты кому-нибудь нравишься, в кровь и у тебя, и у того человека, нелюдя, зверя, в кровь выбрасываются вещества, сродни глэмору глейстиг. Они убеждают тело и голову, что вот оно, долгожданное счастье. С женщинами Роб проворачивать такой трюк не пробовал - и без того приходилось порой ускользать от внимания. С животными - лишь изредка, а с такими вот лохматыми - и вовсе никогда. Но... пусть уж лучше воспылают любовью от того, что лекарь из последних сил открыл воротца для этих веществ, чем швыряются метелками и зовут на помощь. Глядишь, от любви этой и к Бевану проводят. Щебетание смолкло, словно его обрубили. Существа, которые бегали поодаль, на миг приостановились, переглядываясь, а потом снова пустились бежать по своим делам. Те же, что были внизу, зашушукались, а потом один махнул Робу лапкой, явно настойчиво предлагая опуститься на пол.
- Целоваться не будем, - предупредил Роб, направляя ящерицу вниз и спрыгивая с нее, когда до пола оставалось буквально несколько шагов. - Флу, не спешивайся. Возможно, именно тебе нас вытаскивать. Ну что, братья и сестры, покажете, где Беван?
Ответом послужили насильно всунутая в руки метла и переливчатый писк.
- Обязательно. Только... Я вот у неё подмету, хорошо? Там наверняка пыльно.
Роб взмахнул метлой в воздухе, по привычке прикидывая, сойдет ли она за дубинку, перекидывая ее через плечо. И потянул из-под наруча скрученный в тонкую трубочку портрет Бевана. Если домовята были достаточно разумны, чтобы пользоваться орудиями, возможно - в это хотелось надеяться - они могли опознать дини ши по рисунку. Если Баночка... то есть, А'Хиг ничего не напутал и не преукрасил.
- Где она?
Во Флу полетела большая влажная тряпка, которую фэа поймала с несколько возмущённым фырканьем. Существо же понюхало рисунок, откусило уголок и задумчиво пожевало. После чего, просияв, сунулось, чтобы откусить побольше. С резким свистом его оттолкнул в сторону другой домовой, потемнее и крупнее, ткнул лапой в метлу, а затем - туда, откуда слабо пахло садом.
- Ла-адно.
В следующие несколько минут Роб, лихорадочно вспоминая язык жестов древних племен, руками и лицом показывал, что метла - это очень почетно, но она не принесет столько радости и счастья, как лицезрение, а лучше всего - обнимание ("О, Бадб!") некой грудастой особы, возможно, находящейся где-то здесь. А потом, обретя друг друга ("Прости, mo leannan!"), они все дружно подметут, что угодно. А Флу даже протрет тряпкой. Впрочем, если бы так договориться не удалось, он все равно пошел бы в сад. Там было влажно, был ветерок и можно было хоть немного восполнить себя от вольных стихий. В ответ раздался неожиданно серьёзный писк, долгий, печальный. Домовой покачал головой и лапы замелькали быстро, испуганно. Обнимать - никак. Нельзя. Крест и вываленный язык с закатившимися глазами. Смотреть - через метлу. Существо устроило целое представление, показывая непонятливому гостю, что мусор на полу тоже - плохо. Очень-очень.
- Понял, - согласился Роб, хлопая себя ладонью по лбу, - мусор, конечно, плохо. Флу, ты тряпку не потеряла? Идем прибираться в сад. Я - полом, а то они будут следом тащиться, а ты - по стене. И чуть вперед - разведкой. Только возвращайся, хорошо? Разведчики далеко не убегают, потому что идущие следом за ними должны знать дорогу.
Без объятий с Беваном он и в самом деле обошелся бы. Предпочел бы мягкую подушку и неистовую на ней. Но - увы, до этого еще нужно было дожить.
Разведчик, как оказалось, не понадобился. Три существа двинулись следом за ним, норовя подтолкнуть, прикоснуться, лизнуть, обтереться шерстью, которая очень легко оставалась на одежде и слабо пахла мускусом. Зато прочие внимания не обращали, хотя и фырчали на Флу - особенно когда та мимоходом, наклонившись в импровизированной верёвочной упряжи, собрала на палец немного крема с проезжавшего мимо торта размером с небольшую хижину.
В таком сопровождении, которое и помогало, и мешало, до увитой цветами арки пришлось идти больше часа. А за ней раскинулся сад, окружённый едва видимыми через зелень стенами, залитый солнцем, в путанице дорожек. Выложенные камнем тропы, почти идеально чистые, шли прихотливыми извивами между зарослями, в звоне фонтанов и оглушительном птичьем гомоне. Блуждать здесь пришлось ещё долго. К счастью, ни птицы, ни насекомые не пытались нападать ни на него, ни на Флу, словно дорожки были табу. Даже ящерица разведчицы, пока не скрылась с глаз, бежала по ним неохотно, то и дело норовя свернуть в траву. И, наверное, только спустя час, если не больше, когда солнце уже клонилось к закату, Флу свистнула не хуже птицы, подзывая Роба к себе. Пришлось отвлечься от весьма медитативного рисования трикселей метлой на дорожке, что на ходу получалось плохо, но помогало сосредоточиться на сборе крох силы от фонтанов, растений, влаги земли, и поспешить к ней, отозвавшись чириканьем.

Клетка из фигурных золотых прутьев была заперта на пять замков. В одном свистел ветер, в другом переливалась вода, третий просто полнился глухой литой сталью, а в четвёртом, среди стальной оболочки застыла медь, сковав дужки. И только пятый - огромный был обычным, требующим ключа. Слишком маленький для великана, если тот не умел меняться в росте. Внутри же под накидкой из ярких птичьих перьев свернулась на песке женщина, отвернувшись от солнца. Прямо через клетку тёк, звеня, тонкий весёлый ручей.
"Пожалуйста, окажись мисс Беван!" Ручеек, отзываясь на призыв, плеснул волной на женщину, окатывая голову и плечи водой. Прежде чем кого-то спасать нужно было выяснить, хочет ли он... она спасаться.
- Beannachdan, charaid*.
Женщина вскинулась, и накидка взметнулась над плечами, блеснула каплями поверх изумруда и алого. Под ней Барру оказалась обнажена, да и сам плащ выглядел... странно: не было у него завязок, а рос сразу из тела. И узнавания в глазах, явно принадлежавших Бевану, не было. Заметив Роба, Беван прижалась к дальней стороне клетки, испуганно на него глядя.
- Кто ты? Где хозяин?
Право же, странные представления у великана были о снятии проклятий. Перья глубоко врастали в тело Барру, вплетались в плоть и кровь, впивались в кожу и кости. Роб недовольно хмыкнул, усаживаясь на дорожку. Привычно, как делал это еще Ард на привале, опираясь рукой на колено.
- Я твое дополненье, зеркальный двойник, помнишь, Барру Беван? Ард, которому ты задолжал кинжал. Твой генерал, правое плечо которого ты прикрывал вместе с Чернокрылым. Друг, с которым танцевал на щитах у костра.
Роб встал на ноги, подходя чуть ближе к клетке, чтобы показать свои почти прозрачные глаза, одни на двоих с Тростником, и стягивая кусок платья Бадб, под которым крылись белые волосы.
Женщина наклонилась к нему, всмотрелась, по-птичьи наклонив голову набок. И тряхнула головой.
- Не знаю, о чём ты, незнакомец, но тебе нужно уйти. Когда хозяин вернётся - ох... я не хочу, чтобы тебя съели. Это всегда так... - она вздрогнула, запахиваясь в перья, взглянула на солнце и настойчиво повторила: - Тебе нужно уйти! Осталось совсем мало времени. И он всегда сначала проверяет сад. Может быть, ты ещё успеешь.
- Командир первого засадного полка правой руки первого легиона Бадб Барру Беван! Во имя Бадб приказываю - вспомнить!
Рявкал приказ все еще Роб, впрочем, манера командовать у него не отличалась от тростниковой: властной и твердой, когда не нужно было даже громко орать. Может быть, он и успеет. Может быть, и нет. Но по всему выходило, что четыре из пяти замков мог открыть дини ши. И лишь с пятым ему нужна была помощь. И пути отхода ясны не были. Сможет ли косица Муилен унести к мельнице всех троих? Ох, Барру, кой черт тебя понес к этому великану, и почему ты не попросил Немайн о том же, если уж так хотелось стать птицей?
Женщина вздрогнула и выпрямилась, сверкнув смуглой кожей из-под перьев. И тут же сморщилась от боли, схватившись за голову.
- Я - никто. И ещё только должна стать кем-то. От тебя пахнет странно. Кровью, войной, бурей. Зачем ты здесь? Ты - призрак?
Роб уже привычным движением распустил ремни наруча, чтобы показать рисунок оковы под рукавом кольчуги.
- Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник пахнет кровью, войной и снежной бурей. Всегда пах - и ты это знаешь. Потому что ты - Барру Беван, рыцарь дини ши. Ты не можешь стать кем-то, имея имя. Ты не можешь быть никто, потому что ты - Барру Беван, командир засадного полка. Ты сильнее всех чар, потому что рождён... рождена в них, дитя стихий. Ты сильнее даже великана и этой головной боли, потому что перед твоей волей они - ничто. Ты - дини ши. Ты - мой друг. Ты - любимец Немайн. Ты - рыцарь. Ты - герой. И, мúchadh is bá ort**, если ты сейчас не вспомнишь это, tolla-thone, я взвалю тебя на плечо и отнесу в лагерь. Пусть твой полк полюбуется на своего командира.
Женщина, откинув голову, крикнула, и в клетке, треща между прутьев, взвился ветер, смешаный с водой из ручья. Сквозь ураган блеснули сузившиеся, пронзительные глаза. Сад же - замолчал, словно прислушиваясь.
- Не рыцарь. Не герой. И лучше бы - не Беван, - голос её звучал устало, пусто. - И у меня больше нет кинжала.
- Э-э, командир... - шепнула из-за спины Флу, и притопнула.
Земля, действительно, отзывалась слабыми, приглушенными толчками.
- Беван, - Роб вздохнул досадливо, чувствуя, что уже опаздывает с отходом. - Не дури. Думаешь, мне нравится отзываться на Арда? Но, мать твою эльфку, отзываюсь же. Мне вообще наплевать, рыцарь ли ты, герой ли. Для меня ты всегда будешь прав - потому как дружбу не пропьешь, я почти проверил. А кинжал... Наплевать. Хочешь, я отдам тебе свой? И уходим уже отсюда...
Вздох - и стук собственного сердца в ушах, что колотилось так бешено, тоже куда-то спешило, опаздывая. Точно в Белтайн, когда оно захлебывалось бурлящей юностью, кипением яблонь и жаркими вздохами, когда от простого касания руки оставался ожог, а в крови бурлил хмель полнолуния. Роб снова вздохнул, уже успокаивая себя. Спешить было некуда.
- Знаешь, когда я увидел те пыточные, то решил, что любые средства хороши, - не двигаясь, заметил Беван. - Ещё и проклятье снять хотел. Дурак, ничего не понимал. Оно ведь подходит, правда? И всё же, чего-то не хватает. В её наказании, в моём, в этих перьях.
Слова подчеркнул глухой могучий гул, пронёсшийся через дом и зелёную завесу. Раз, другой, через паузу - третий, словно гудевшему эта музыка доставляла удовольствие. Развлекала.
Роб ухмыльнулся самой скабрезной из своих улыбок, заламывая бровь.
- Как по мне, так всего хватает, даже с излишком, - проворчал он, обрисовывая поверх кольчуги излишки. - А если тебе так кажется, то... женщины всегда чем-то недовольны. То толстая, то ноги короткие, то волосы прямые... То грушу хочу, то персик, то юбка не того цвета. Не занудствуй, Беван.
Первый замок - стихия воздуха. В нем гулял ветер, подпевал гудению великана. И что с того, что это - замок в клетке, стоящей в саду какого-то великана? Ta neart gaoith agam air*** - и силу воздуха когда-то дала ему сама Бадб. А где взял ее исполин - дело десятое, потому что в замок вливалось сейчас содержимое косицы. Воздух заполнил замок, нажал на клапаны, и тот, щёлкнув, открылся. Беван вздрогнул. Так же содрогалась под неторопливыми шагами великана крепость.
- С излишком? Я тебе не нравлюсь? - Беван со странной улыбкой повела плечами, едва прикрытыми накидкой. И коснулась рукой бёдер. - Конечно, юбки у меня вовсе нет... но, правда, почему не оставить меня здесь? В кои-веки появилось время просто подумать, а не бежать куда-то.
Она неохотно повела пальцами, и из ещё одного замка потекла расплавленная медь, освобождая язычок.
- Бадб ревнива, с нее станется поменять нас местами и тогда уже я буду кокетничать с тобой, мерзкий дини ши, - рассмеялся Роб, выуживая из-под другого наруча косицу, - к тому же, нельзя мне нынче на девиц заглядываться. Окольцевали. И что-то не заметил я, чтобы ты сейчас думал. Разве что во сне. И... а ты бы меня оставил?
Вода была в клетке и, должно быть, великан отличался редкой самонадеянностью, оставляя ручеек Бевану, который сам на четверть был этой стихией. Ручей вздыбился плетью, вскарабкался по прутьям клетки, чтобы вползти в следующий замок, заполняя его, то вскипая, то охлаждаясь - Роб был не уверен, какова должна быть водица и проверял все варианты.
- Она взяла тебя в мужья?! - изумилась дини ши. - И ты согласился?! Хм... - она помедлила. - Если подумать, первое удивляет больше. Интересно, почему...
Четвёртый замок попросту сжался, и дужка лопнула.
- Все сложно, Барру, - с пятым замком вышла закавыка, как любил говорить покойный Тоннер-трактирщик, а теперь и Раймон, - это она согласилась взять меня в мужья. Наверное, потому что Арда почти нет уже, а Роберт Бойд полезнее, умнее и гораздо обаятельнее. Ну, и трепло, конечно же. Как эта херь открывается?
Замок казался частью самой клетки и почти вопиял о ключе. Конечно, можно было бы рубануть с плеча, но оставаться без руки, плеча и, возможно, головы было печально. Бадб наверняка бы это не одобрила, хотя и прошлась бы на тему безголовых магистров.
- Это? А... - Беван, не стесняясь, распахнул накидку и снял с полы маленький золотой ключ с хитрой бородкой. - Лови. Пять оборотов в одну сторону, три в другую, затем вдавить. С красивее я бы поспорил, но треплешься и впрямь много. Прямо как...
- Я чую человечину! - прогремел новый голос, сверху. Звучали с нём и гроза, и огонь, дрожала земля, откликаясь водой в ней. И превыше всего парили мороки. Сад зашумел крыльями вспугнутых птиц. - У тебя гости, моя дорогая?
- Потяни время... дорогая, - пробурчал Роб, лихорадочно поворачивая в скважине ключ. Пять оборотов в одну сторону, - скажи что-нибудь... как там обычно? Шлялся, где ни попадя, сам запах принес - вот и мерещится, - три в другую, - тебе виднее, в общем. Да и какая я человечина? Михаилит, тварь безбожная, нелюдь.
И вдавить. Пропустив удар сердца.
- Боюсь, обычно я просто молчу, - уведомила его Беван. - Кстати, надеюсь, ты нашёл какой-нибудь иной выход, а не мимо хозяина? У него дурной характер.
Замок, помедлив ещё несколько секунд, издал серию щелчков и открылся. А над Робом нависла тень, очень напоминающая очертаниями руку. Вокруг резко стемнело.
- Ну... Что за жизнь без риска? - Вздохнул Роб, кивая Флу, чтобы забралась на спину, и высвобождая косицу Муилен. - Иди сюда, Барру. Умирать - так в объятиях красавицы, пусть она и командир засадного полка.
Уверенности в том, что их не размечет по всему Туата кусочками, не было. Равно, как и другой выход искать времени не оставалось. Лихорадочно развязывая сложное плетение нитей и лент, бусин и самоцветов, он рванулся в клетку, пржимая к себе дини ши - и порвал косичку. В следующую секунду ладонь великана обрушилась вниз, смяв золотые прутья, вбив их со всем содержимым в землю. Тонко вскрикнула Беван. Роба пронзила резкая, дробящая самые кости боль. И наступила тьма.
----------------------
* Здравствуй, милая/ый
** чтобы ты задохнулся и утонул
*** сила воздуха есть у меня

Вся жизнь была болью - и к этому Роб уже привык. А потому, превозмогая её, он поспешил увести свой маленький хромающий отряд с мельницы, где было как-то тревожно и ощущалась Муилен - но не та. Жадная, даже кровожадная, голодная и опасная. Более опасная, чем обычно. К тому же, больше всего на свете сейчас хотелось оказаться в том маленьком домике на центральной площади лагеря, что выделили ему, и хотя бы побриться. Останавливать лекарем рост бороды было сейчас непозволительной роскошью, но если кочевая жизнь будет продолжаться и дальше - он уподобится викингу и начнет заплетать косы. Везде. Беван, которую пришлось одеть в пару платков и один поясок, в таком виде выглядела как самое большое искушение подростка, но хотя бы почти не цеплялась своими прелестями за колючки кустов по дороге. Флу привела их к удивительно большому дому на дереве, чистому настолько, что понималось - здесь кто-то бывает и бывает часто. Мебели в нем почти не было, а то, что было - выглядело старым: и покрывала, и карты кладов, и ящик с игрушками, и засохшие краски. В нем Роб пробыл совсем недолго, поднявшсь по веревкам, чтобы охватить все это взглядом - и сразу спуститься. Он и без того слишком привязался к этим феечкам, ни к чему было видеть кусочек их детства, которое, возможно, они придумали себе сами. Не мог принять такой дар, когда Муилен была в таком... несобранном состоянии, когда была грустна Флу, несмотря на свой уже увядающий плащик, когда... Человек, у которого детства не было никогда, Роберт Бойд, не хотел вспоминать ни мокрые пеленки, ни режущиеся зубы, ни первые шаги. Не мог не вспоминать деревянных рыцарей, что вырезал старший брат Александр, Лекс, и которыми приходилось играть, чтобы не огорчать ни его, ни отца, ни мать, и без того поглядывающих недоуменно на чересчур разумного для своих лет Роба. У всех людей две жизни: подлинная, о которой они грезят в детстве. И ложная, в которой они сосуществуют с другими взрослыми.
И выходило, что Роб никогда и не жил, ведь маленький упрямый шотландец не грезил, пролагая себе путь к... интересной жизни? Запутавшись в парадоксах, он уселся на землю. Корни старого дерева приняли его в свои объятья, в уютную колыбельку из мха. Пусть дамы приведут себя в порядок и соорудят из этих старых покрывал хоть какое-то подобие одежды для Барру, которую в лагере еще предстояло переодеть и как-то представить. А Роб немного побудет в тишине и одиночестве, послушает птичек и крики ящеров, мечтая о неистовой, резиденции и Фениксе. И самую чуть - о горячем обеде. И еще, может быть, о ванне. Над головой повисла тучка, поливая теплым, ласковым дождиком.

Выплывал из забытья без снов он под запах жареной рыбы и плеск. Через широкие листья пробивалось утреннее солнце, погружая всё вокруг в золотисто-зелёную дымку. Мягко парила земля, заставляя птиц чирикать почти истерически, а справа доносились азартные крики.
- Лови её! Сбежит ведь! - Барру Беван.
- Кусается! - Флу.
- Зубов всё равно ведь нет.
- Оно дёснами!
- А-а! Да, помню я один случай, когда нас с Тростником практически засосали насмерть, но... всё-таки было иначе. Совсем.
- А как?
Роб вздёрнул бровь, размышляя, стоит ли вмешиваться и спасать нравственность Флу или лучше подремать еще немного, пока само не разъяснится, не растолкуется. Выходило странное - что лучше всего просто слиться с природой, стать незаметным, потому что случаев, подходивших под такое многозначительное описание, он мог припомнить больше одного, и чуть ли не половина не предназначалась для ушей феечки.
- А я помню, как одному болтливому дини ши два фоморских полка обещали прижечь язык.
- И где теперь те полки? - откликнулась из-за кустов Беван. - То-то. Кончай дрыхнуть, рыба разбежится. Даже жареная. Совсем полководцем стал, уже даже к красивым женщинам лень самому идти?
- А я красивая? - заинтересовалась Флу. - У меня нету... таких... и таких вот тут...
- Я, быть может, берегу твою девичью стыдливость, - возмутился Роб, неохотно вставая.
Жареная рыба бегать, к счастью, не умела, иначе трапезы превращались бы в веселые забеги, потому и торопиться не стоило. Трава мягко цепляла за сапоги, стелилась под ними и он невольно подумал, что, возможно, сейчас для кого-то тоже выглядит великаном, тяжело ступающим, сотрясающим землю, несущим смерть.
Как оказалось, эта рыба бегать умела - по крайней мере, в живом виде. Вместо задних плавников у неё росли аппетитные толстенькие ножки, котрые приятно истекали соком на импровизированной решётке, сооружённой дини ши явно прямо из земли. Зато угли были настоящими - и их явно перекладывали чем-то ароматным. Или вкусно пахло само дерево. Кучка веток, сложенная рядом, отливала розовым. А Флу и Беван оказались мокрыми с ног до головы. И, судя по полоскам на щеке дини ши, рыба умудрялась ещё и царапаться когтистыми лапками. Зато глаза в обрамлении мокрых локонов сияли по-прежнему. Заметив Роба, она махнула рукой.
- Доброе утро! Как корни?
- Черт их знает, как они там, - пожал плечами Роб, усаживаясь у костра, - я с ними спал, а не разговаривал. Ты в лагерь с нами пойдешь или всех ослепить своей красотой неземной опасаешься?
Есть уже не хотелось - перетерпел. Зато недоспал, да и тело вопияло о том, что ему нужна ванна, и к чертям собачьим эту кольчугу.
- Подогреть часть ручья? - заботливо осведомилась Барру и тряхнула головой, рассылая брызги. - Прости, конечно, но обниматься там в клетке было... пахуче. Для настолько близкого знакомства хоть бы снегом обтёрся сначала.
- Простите, миледи, я обтирался всю дорогу этими хорьками. А от ручья, пожалуй, откажусь.
В этом Туата он был чужим - и своим становиться не хотел. Позволить себе расслабиться, искупаться в ручье, пропуская через себя воду, которая вдобавок еще и была кровью, и путями в мире за пеленой, казалось предательством к миру большому. К тому же, дождик, призванный от этого ручья, смыл пыль и пот дорог, оставив лишь тонкий шлейф мускусного запаха домовят.
- Ну как хочешь.
Роб ещё не успел проморгаться, как Беван схватила его в крепкие объятия и чуть ли не закружила.
- Дагда, я совсем закис в этой клетке! Спасибо! Позвал два раза и один...
- К счастью, я не Дагда, - вздохнул Роб, отстраняя от себя дини ши, - да и не за что. Неужели же я позволил бы тебе там наслаждаться жизнью, когда сам не успеваю этого делать, побратим?
Крови, которой они когда менялись с Беваном, в Робе уже не было вовсе. Но разве дружба, приязнь, побратимство только в ней? Всё это - память, от которой отказывается лишь глупец.
- Что поделать, коли я не создан... создана для ответственности? - театрально вздохнула Беван. - Что там ты говорил про лагерь? И, хм... он ещё стоит? - в голосе мелькнула нотка вины.
- Твоими молитвами. Я уж не буду просить тебя вспомнить, где оставил полк, равно, как и принять командование, когда его удастся собрать. Тебе еще браслет возвращать Темной Госпоже. Но в лагере можно хотя бы переодеться во что-то... более подходящее для путешествия.
А вот спрашивать о том, почему Барру не попросил Немайн снять проклятие, Роб не стал. Хотя и очень хотелось. Но, черт их знает, что там между ними произошло, старые раны бередить не стоило, всё же.
- У меня был список городов, где оставил гарнизоны, да и командование могла бы... - начала было Барру, но осеклась, уставившись на Роба круглыми глазами. - Какой ещё Тёмной Госпоже?!
Роб вздохнул, снова усевшись на землю.
- Давай по порядку, а то я уже не понимаю, кто из нас женщина. Флу, что там нам рассказывали вот о его подвигах?
И вот сейчас Танеллу и орку Нордико нужно было молиться, чтобы хотя бы часть сказанного ими оказалось правдой. Роб воочию представил, как мэр и сотник делят камни из подземелья Избранного и тяжело вздохнул. Баланс или нет, но за такой обман и за потерянную там Муилен, он сотрет этот городишко вместе с перевалом с лица Туата. Полку все равно нужны были манёвры и учения.
- Сначала она... он очистил шахты, - с удовольствием начала Флу. - Те самые, где мы потерялись, а потом нас чуть не съели...
- Да нет, - перебила Барру. - Я понимаю, о какой Госпоже речь. Но я же её убила... убил. Кому браслет возвращать-то?
- Орки девочку инициировали. И, кажется, успешно. Это длинная история, в которой пришлось идти по следам твоих подвигов, но браслет им, выходит, нужен для завершения инициации. Хотя, - тут уже задумался Роб, - и черт с ним. Не нравятся мне планы по захвату мира, в которых не участвует жёнушка. Значит, от командования ты не откажешься?
Чужая душа - потёмки. Роб не умел читать мысли, хотя порой находил это небесполезным. Для Танелла и орков он сделал всё, что мог - и даже больше. А за спасение чужой госпожи, да еще и тёмной, ему все равно не платили. Что, если эту девочку, позврослей она, не удержит замок и долина, не хватит ей города? Что, если ей самой захочется стать, ну, скажем, владычицей Туатской? Наступать по фронтам, оголяя тылы? Ну уж нет.
- Нет, не откажусь, - Барру ошеломлённо моргнула и неожиданно ярко улыбнулась. - А браслет, уж прости, верну всё равно. Я девочке задолжал, мне и делать. Если надо, потом убьём снова, уже правильно. Но - потом. А что там ещё могло вас есть в шахтах?.. Я же, кажется, всё подчистую выбил.
Роб досадливо вздохнул, понимая, что переубедить Беван будет едва ли проще, чем неистовую. А рассказ о том, что битвы выигрываются отнюдь не поле боя и вовсе занял бы ни один день. Цезарь, Сунь Цзы, Британник... Потому лишь кивнул, соглашаясь и мрачно размышляя о том, что иногда лучше бы промолчать.

Лагерь.

- О леди, прошу вас красный наряд
Всем другим предпочесть;
Сегодня я буду иметь честь
Взять вашу девичью честь!
Лагерь шумел привычно. Так, как и должен был: ругань сержантов, лязг оружия и топот ног, чеканный шаг строя, горланящего неприличную песенку, которую и мурлыкал вместе с ними Роб, бреясь в маленьком домике, что выделил ему Хоран. Досыхала одежда, разложенная по столу, отдавая влагу воздуху. Топорщились мокрые, начавшие отростать волосы. Конечно, не хаммам в Резиденции, но всё же и не дождик за шиворот, которым приходилось мыться все это время. А что шумно - хорошо. Полк оживлял, будоражил кровь, напоминал, что жив он - живы и они. И что человек, готовый нести за них ответственность, не должен спешить. Всё успеется. Взять время за горло покрепче, отвесить себе пинок побольнее, заставляя думать о проблемах по мере их поступления - и все снова войдет в колею. И бриться почаще. Медитативное занятие, да и не годится лэрду выглядеть точно он по подземельям недавно шлялся. Роб улыбнулся этой мысли, с наслаждением вдыхая запах хвои, которую притащили для него дриады. Его кожа всегда пахла елью и сосной. Матушка считала этот аромат чистым, мужественным и приучила к нему сыновей. Милая леди Бойд, дорогая матушка... Как много Роб бы отдал сейчас, чтобы снова увидеть её, прижаться лбом к коленям, ощутить теплую руку на затылке. Он рано оторвался от неё - и орден в том виноват не был. Время было неспокойное, семью в очередной раз трясло, и лишний рот, которому по семейной традиции грозило стать священником, был воистину лишним. И всё же, в отличие от большинства своих воспитанников, что с радостью погружались в сытую жизнь ордена, он тосковал до сих пор. Жаль, что матушка была христианкой, от которой отцу, довольно-таки прямо трактующему утверждение "лэрд - отец своего народа", приходилось прятаться каждый Белтейн. Будь она верна Древним - он просил бы Бадб о последней встрече с ней.
- Тогда кобылицей стала она,
Чтоб спрятаться в табуне,
А он позолоченным стал седлом
И оказался на ней.
Полку нужны были лошади. Много лошадей, столько, сколько могут вместить выпасы Портенкросса и порубежные долины. Будущее - за порохом и за кавалерией и отрицать это было бы глупо. Пусть война теряла флёр привлекательности, низводилась до грубого убийства людей людьми, но, все же, оставалась ремеслом. И как каждое ремесло имела свои особенности, не считаться с которыми было попросту глупо. Роб давно убедился, что поле битвы, на котором сражается разум, страшнее, чем поле битвы, где умирают, его труднее возделывать, чем пашню... Хм, пашни, пожалуй, они все же должны будут освятить с Бадб тоже. Воинов нужно было кормить, а кто даст земли больше плодородия, чем дочь Великой Матери? Главное, чтобы не зарядили дожди, иначе перемажутся они с неистовой по самые уши, превратившись в поросят. Мать - известная шутница...
- И вот она, голубкою став,
Взлетела ему назло,
А он, превратившись в голубка,
Парил с ней крыло в крыло.
Вороны, чернокрылые вестники, должны были разнести весть быстрее его самого. В большом мире сказали бы, что не по чину генералу носиться, как простому гонцу, собирая своих солдат. Роб на чины не смотрел. Когда тебе с этими людьми, да и нелюдями тоже, выступать против легионов из преисподней, против тех неведомых пока богов, с которыми необходимо было еще познакомиться, не до чинов. Пусть лучше держат себя запанибрата, но прикроют спину, когда это будет нужно. Величие не в гордыне, не в задранном выше гор носе, не в роскошной одежде. В поступках и словах, в том, как смотрят на тебя твои солдаты, в их готовности умереть за тебя, за свою госпожу, за свою землю. В их готовности сражаться плечом к плечу, в способности принять союзника. Пусть скабрезно шутят, поют похабные песенки - величие от того не страдает, лишь укрепляется. Полк против... скольких? Вряд ли тот же Грейсток наберет больше. И вряд ли король и его Саффолк будут смотреть, как по их земле маршируют армии пришельцев. А для них с Бадб - это, всё же, шанс. Полк под старыми и новыми стягами, символ Ренессанса. Сказки о непобедимых легионах дло сих пор бродили по Британии и возвращение их в тяжелые моменты будет воистину... возрождением.
- Но зайцем вмиг обернулась она,
Прыг - и помину нет,
А он обратился гончим псом
И быстро взял след.
А вот на охоте он давно не был. На кой черт ему Девона и хороший, сборный русский лук в резиденции, если теперь и охотиться-то некогда? Ни за зверьем, ни за тварями, ни за юбками. Да и юбок-то в последнее время вокруг немного. А если и есть, то настолько короткие, что даже не интересно. Пропадает флёр тайны, когда смотришь на всех этих полуобнаженных дриадок и наяд, не играет воображение, которое, как известно, питает азарт. Да и помани он любую пальцем - с радостью порхнула бы к генералу, легкодоступностью низводя горячку преследования в ничто. И это - после неистовой, величественной и простой одновременно? Роб хмыкнул, добривая подбородок. Оскорблять Бадб такой изменой было нельзя. Не то, чтобы он собирался оскорблять ее вообще хоть какой-то, но и монахом ведь не был! В тридцать пять, которые ощущаются скорее тридцатью, с женой повидаться хочется отнюдь не для тихого ужина у камина. Да о встречах думается почаще, чем в пятьдесят два.
- Тогда она превратилась в плед
И юркнула на кровать,
А он покрывалом зеленым стал
И взял, что задумал взять.
А неистовая всё не шла. И молчала. Опасно, стоило признать, молчала. Затишьем перед бурей, когда умолкает даже ветер, вечно шумящий в вершинах деревьев. На что злилась Бадб в этот раз? На потерю Муилен? Но ведь Флу сказала, что рано или поздно её сестра соберется... На то, что позволил этому мальцу, юному божеству, заморочить голову? Но ведь человек он, а человеку свойственно ошибаться, особенно, когда он спешит. На спешку? Гадать, за что его отлучают от компании, отдыха и, мать его, тела, Роб мог долго и безрезультатно. Проще было спросить, раз уж Ворона демонстрировала поразительное для нее терпение.
- Badb! Badb Catha! Fàilte!
- Хорошо пахнешь... - с нескрываемым удовольствием проворчали на ухо. - Странно даже, что феечки не пытаются прятаться под столом. Впрочем, и хорошо. Выгонять - утомительно.
Неприсутствие Бадб от присутствия отличало в этот раз только тепло. Никаких перьев или вихрей.
Наконец-то. Роб облегченно вздохнул, притягивая ее к себе. Вторая половинка яблока, второе крыло, неистовая... Думал ли он, надевая ей на руку брачный браслет, что будет так нуждаться - и так радоваться встрече? Точно отдав эту побрякушку - упал, раскололся, собираясь в себя лишь рядом с нею.
- Сам удивляюсь, но, может быть, они прячутся под кроватью? - Лениво и успокоенно предположил он, скользя ладонями по талии и ниже, к разрезам юбки. Бадб явилась в том же платье, какое было и при расставании, и оставалось надеяться, что в таком виде она не показывалась ко двору. В противном случае пришлось бы вызывать на дуэль всех, кто посмел хоть краем глаза глянуть на её восхитительные ноги. - Хотя нет, я же их выгнал незадолго до твоего прихода. Ванна с толпой феечек - залог благоухания.
Право же, пах он, как и всегда, и раньше это ставилось в упрёк. Изнеженным шотландским кобелиной называла, кривилась от обилия камня вокруг, возмущалась мягкой постелью и покладистыми женщинами. Что с ним сталось, если даже неистовую радует аромат леса на нем? Или она, как и всегда, о своем, надслойном? Чует кровь и снежную бурю, войну и горячее железо? Для Бадб запах Арда, должно быть, был слаще всех иных. Роб подавил вспышку глупой ревности, прижимая неистовую крепче. За себя - а теперь и за нее - он был готов бороться даже с частью самого себя, как бы странно это не звучало.
- Мне нравится это платье. И высокая женщина, - руки, подтверждая мысль, вползли в разрезы, - видишь, и наклоняться не приходится.

- И поэтому ты так хорошо знаешь, как с ними купаться, и где они прячутся, - слегка подозрительно заметила Бадб, но тут же улыбнулась грохоту сандалий за окном. - Часто ли феечки вламываются в комнаты к генералу без стука? Или Беван. Он не особенно стеснялся, даже когда был именно он.
- Вообще не вламываются, - сокрушенно вздохнул Роб. - Наверное, потому что генерала в этих комнатах не бывает? Хотя, черт их знает. Быть может, они вламываются, как раз тогда, когда меня тут нет?
Прибирается же тут кто-то, в конце концов. Ни пылинки на столе, кровать застелена свежим бельем, пол чисто выметен... Значит, врываются и, не находя генерала, от нечего делать принимаются за уборку? Улыбнувшись этой нелепице, он коснулся губами щеки неистовой.
- К дьяволу феечек, mo leannan. Они, всё же, не придворные хлыщи. Держу пари, к твоим комнатам очередь.
И очередь эту нужно было пронумеровать. Чтобы в суматохе не забыть, кого уже вызвал на дуэль, а кто еще не подозревает о диком шотландце-муже с варварскими взглядами на супружескую верность.
- Феечки этикета не понимают, - согласилась Бадб, щекотнув ухо дыханием. - Не думают о том, что надо бы пригласить почитать роман в опочивальню. Или о том, что надо перехватить интерес у короля. И ставок... нет, тоже не делают. Зато при дворе - цивилизация. Кстати, можно внести в фонд часть дохода. Через кого-нибудь. На то, что спустя полгода у меня не будет любовников, желающих рискнуть деньгами почти нет.
Роб отстранил её от себя, заглядывая в глаза. Как обычно, ничего не увидев, кроме всё той же пляски стихий, в которой огонь сплетался с водой, воздух - с недовольством и привычным желанием залепить моргенштерном по голове, а земля - с яркой, солнечной улыбкой, прижал к себе снова. Вышло это весьма собственнически, но вот с этим-то неистовой, всё же, придется смириться.
- Главное, по голове короля не бей, - предупредил он, - от двора отлучат, а нам двор нужен. Хотя бы пока эти потаскухи из твоей свиты не научатся думать так, как надо. Твоя семья - твой щит, им и прикрывайся. Почему ты так долго не шла? Злишься?
Неистовая нетерпеливо фыркнула.
- Объяснения вместо того, чтобы сдержать обещание. И - от меня! Ладно. Ты, Роберт Бойд, окунул меня в два новых мира, которые требуется не просто знать, но осознать. Пропустить через себя, и делать это в ветви, где время течёт слишком ровно, а воздух полнится молитвами. Нужна владетельница Портенкросс, Маргарет Колхаун, нужна фрейлина, которая не бьёт короля по голове - и я живу, - сделав паузу, она хищно улыбнулась. - Злюсь, конечно, тоже. Это природное. Конечно, иногда причин для этого меньше, иногда - куда больше...
- Что я опять натворил?
Наверное, стоило надеть кольчугу. Или спрятаться под стол, к несуществующим феечкам, да побыстрее. Или - и до этой мысли нужно было додуматься перед кольчугой - просто поцеловать её. Что Роб и сделал, не скрывая удовольствия.
- К тому же, - с трудом оторвавшись, продолжил он, - мы в расчете. Ты ведь не устаешь меня окунать в Туата, да еще, бывает, и голову держишь, чтобы воздуха не вдохнул.
- Роб Бойд, - угрожающе начала Бадб голосом, в котором совершенно отчётливо слышались неповторимые нотки клана Колхаун. Тех его представителей, что жили в самых отдалённых уголках. - Если ты сейчас же не сорвёшь это платье, я огрею тебя по голове и уйду в пещеру к туатскому гризли.
- Бедный медведь, - задумчиво проговорил Роб, разрывая ткань на её спине,там, где обычно была шнуровка. - Придётся спасать его от такой страшной участи, ничего не поделаешь.
И держать слово, данное самому себе перед уходом. Собирался ведь дорвать это платье? Так нечего медлить и говорить о делах, если под треск прочной, чтоб ее, ткани открывается белоснежная кожа, если лоскуты ложатся на стол, на пол, везде, уподобляя комнатку странному, но вполне туатскому лугу. Не о чем думать, хотя и сложно этого не делать, когда губы касаются губ, и шеи, и снова... И, наверное, стоило бы подпереть чем-то дверь? Кто их знает, этих феечек, когда именно им захочется вломиться.

И уже потом, раскинувшись на кровати, закинув руки за голову, Бадб заговорила снова, под уличные вопли и комнатный, тяжелый и приятный запах, под сохнущий на коже пот.
- Всё же - хорошо! И хорошо, что феечкам хватает ума не стучать, и что сержанты орут громко, и что Барру где-то на пути к великану. Не нужно стыдиться под наглым взглядом этой малявки, думать о том, как поганые культисты могут скрывать от меня, куда унесли нежданных младенцев михаилитских магистров, и всё это - не отрываясь от жизни. Нет. Всё же жизнь - это именно здесь и сейчас, когда не нужно никуда спешить... поверишь ли, до сих пор я и не понимала, что такое - когда мало времени.
Роб подскочил на кровати, больно ударившись головой об изголовье. Некоторое время он просто сидел, пытаясь уложить в голове услышанное. Какие еще младенцы? Чьи? То есть, чьи - понятно, но от кого? И он же всегда... Нет! Какого беса Беван возвращается к великану? Забыл браслет Госпожи в клетке? Откуда культисты и зачем им эти младенцы? Вопросов получалось много, ответов - ни одного. И потому следовало начать с:
- Mo chreach!
И лишь потом:
- У него что, мозгов, как у той курицы, что одолжила ему перья? Воистину, волос долгий - ум короткий! Какого дьявола он туда прётся, если нужен тут? В задницу к троллям этот браслет! Я... я его замуж выдам! За Брайнса! Нет, за Фицалана! Любовницей короля будет! Заодно и не придется объяснять в большом мире, почему полком разведчиков командует баба с крыльями! Focáil Беван!
Выговорившись, Роб рухнул обратно, к неистовой. Младенцы и правда были нежданными. Хотя бы потому, что он не мог припомнить, кем могла быть их мать. Целительство - двоякий дар. Им можно и излечить, и искалечить. И сделать себя бесплодным, хотя бы на время, ведь бастарды - непозволительная роскошь для того, кто не сможет их воспитывать.
- Младенцы, моя Бадб?
- Лоррейн Кендис из Лутона в прошлом январе родила двойню, - задумчиво отозвалась богиня, потягиваясь. - Хоть волос длинен, а помню, надо же. А недавно она попалась некромагу. Твой Фламберг его спугнул, но поздно для девушки и одного младенца. Второго чернокнижник унёс. Сбежал. И сгинул, словно не было.
Странно, но слушал её Роб спокойно. Казалось бы, должен метаться по комнате, биться головой в стену, проклинать себя... Не получалось. Не потому, что не чувствовал себя виноватым, нет. Он помнил Лоррейн, нежную, юную Лору, твердо решившую заполучить его. Помнил эти три жаркие, безумные ночи Белтейна, когда потерял голову и всякую осторожность. Но скорбеть не получалось, несмотря на вину. Оплакивать ту, что знал всего три дня? Переживать о мальчиках, которых и вовсе не видел? И все это - когда рядом лежит обнаженная Бадб, а где-то там, в большом мире бьется с опасными чернокнижниками сын не по крови, но от того не ставший менее дорогим?
- Раймон цел?
Мальчик, сын... И так, и эдак перекатывал Роб цветным камешком по мыслям эти немудреные слова - и не мог представить, как выглядит ребенок. Воображение подсовывало то маленького Фламберга, то повзрослевшего и шумного Вихря, то совсем взрослого отважного Ясеня. И никаких младенцев, точно не обязан Роб был сейчас беспокойно собираться в дорогу, искать следы этого культиста. Казалось бы, вот он, сын, свой собственный, долгожданный, но похищенный. Лети, Роберт Бойд, за ним. Спасай, признавай, воспитывай. Уходи на покой даже, чтобы быть рядом с ним, но...
- Как их звали хоть?
Ответ важен не был. Дарственная на лондонский дом давно лежала в комнате Раймона, оставалось лишь сказать о ней. Шотландцы не оставляют без наследства никого. Не мог безвестный мальчик вытеснить из сердца Фламберга, заменить Вихря, занять место Ясеня. Конечно же, Роб не бросит этого ребенка в лапах культистов, пусть даже дело попахивало гнильцой и ловушкой. Несомненно, найдет место для него в душе, полюбит даже. Но ведь тракт он не оставит и станет ли мальчик ему ближе, чем Раймон? Именно потому, что - кровный сын? Или отцовская любовь, все же, появляется, когда растишь ребенка?
- Погоди, не говори. Всё после, когда я осознаю и, наверное, даже напьюсь.
От счастья, как и положено новоиспеченному папаше. Или от горя, что один из его отпрысков достался преисподней. Или просто потому что трезвому осознать, принять и пережить вину перед неистовой было сложнее. Или... Напиваться тоже не хотелось, впрочем.
- Нет, не напьюсь, всё же. Ну и скотина же я...
Всё это время Бадб лежала, вскинув бровь, а когда Роб закончил, приподнялась на локте и вздохнула, отвечая только на то, что было действительно важно.
- Да что Фламбергу сделается? Ему что некромаги, что Авалон, что Моргана, что дуэль с Морри. Как с гуся вода. Разве что понимать начинает... хвалю.
Однако же, преисподняя всё ближе подползала к нему. Рука на сердце - это мелочи, когда в этой же руке есть мальчик, который наполовину Роберт Бойд. Кровь от крови - и делай с ним, что хочешь. Хочешь, стучись к его отцу, проводи пакостные ритуалы. Хочешь - приноси ребенка в жертву. Хочешь - расти из него оголтелого культиста, чтобы потом он сам заколол своего папеньку на алтаре. Роб нежно коснулся губами руки неистовой, отвлекая этим себя еще и от мыслей о том, что Раймон дрался на дуэли с Морриган. И приходя к выводу, что в ад ему хочется еще меньше, чем прежде. Вряд ли туда пригласят Бадб, да и жизнь хоть и была поспешливой, но - яркой и желанной, как никогда. А потому нужен был этот мальчик: оставлять в руках сектантов ключ к неистовой, Портенкроссу и ему самому было нельзя.
- Возможно, они его посвятили какому-нибудь мелкому демону, потому ты его и не чуешь, - поднимаясь поцелуями выше, к плечу, проворчал Роб, - вряд ли князьям, они ревностны к своему имуществу. И спасибо, моя Бадб. Что не увидела Лоррейн и этих детей, и что сказала сейчас. Вот если бы еще своё проклятье про славу вождя сняла... Но даже просить теперь не смею.
Бадб фыркнула и выгнулась, подставляя шею.
- Ты сам его давно стряхнул. Оно ведь из таких, знаешь... - уточнять она не стала.
- Не знаю. Ничего не знаю. Стряхнул - и хорошо. Что я за генерал такой, который даже командовать не сможет?
А что в пыли умрет - не беда. В пастях тварей пыли обычно нет. Там клыки, слюни, яд и много других неприятных вещей. Пыльные монстры Робу пока еще не встречались, хотя братья из восточных стран говорили, будто в пустынях такие водятся. О Розали и вовсе думать не хотелось. Её проклятие тоже было... из таких. Притом, что даже неистовая смирилась с Робом Бойдом, а ведь Розали был нужен именно Ард! Каждому - своё наказание. Боги не дают того, что нельзя вынести, и если уж он смог стряхнуть с себя что-то, то предмет спора с Беваном - тем паче, буде у нее такое желание.
- Если ты хочешь меня огорошить еще чем-то, моя Бадб, то лучше делай это сейчас. Потому что после я надеюсь немного поспать, а проснувшись - снова обнаружить тебя рядом.
- Ещё мне больно смотреть на путь, которым идёт по Туата некто Гарольд Брайнс, - проворчала Бадб. - Буквально. Болят глаза, которые за глазами. Но вот это точно подождёт, тем более, что он ищет выход. Лучше бы, правда, не нашёл входа, но... да, пожалуй, проснусь я здесь.
- К дьяволу Гарольда Брайнса...
В самом прямом смысле. Правда, этот tolla-thone принес сюда ниточку чертовой преисподней... Чёртова преисподняя! Роб улыбнулся, притягивая неистовую ближе. К дьяволу и чертову преисподнюю. Обо всем этом он подумает позже. А лучше - по дороге к Гарольду Брайнсу, которого нужно было вышвырнуть в большой мир. Но не сейчас, не с Бадб в руках, не на этой узкой солдатской постели, где так уютно вдвоем.

После полудня.

- Боги с нами! Боги с нами! -
Легионы ждали знамя.
Лёд и пламя, лёд и пламя
Вьются весело по кресту.
И цветёт перед глазами
Ало-белыми лепестками
Трижды сотканное знамя,
Нас ведущее в пустоту.

Песню нужно было переделать. Знамя нынче вело их не в пустоту, а в мир - к снегам, горам и морю Портенкросса. Впрочем, и знамя тоже нуждалось в переделке. Да и горланили песенку как-то очень уж рядом с домиком, явно оберегая покой своего генерала и своей госпожи.
- Значит, Брайнс потревожил девочек, - задумчиво проговорил Роб, подпоясывая тунику. Свежую одежду принесли, всё же, феечки, и теперь он воочию мог увидеть свою задумку с пятнистыми и одинаковыми для всех штанами и туниками. И даже примерить. Наступив на на ползущий к Бадб лоскут платья, Роб покачал головой. - Настоящая одежда дает куда больше жизни, mo leannan. Как тот тартан. Позволь.
Прежняя рубаха, пережившая недельный вояж, всё еще слабо пахла им, несмотря на стирку. Да и неистовой была велика, широка в плечах и талии. Но в ней, в его штанах, подпоясанная ремешком, Бадб имела вид лихой и разбойничий, не хватало лишь узких сапог да всё той же повязки на голову. Оставалось надеяться, что это хоть чуть развлекло её, отвлекая от мыслей о дочерях. Потому что сам Роб упорно возвращался к тому, как впервые увидел их, висящих с отрубленными головами над пиршественным столом. Он, а не Ард. Именно тогда начал исчезать Тростник. Мир менялся, короли сватались к дочерям богинь, жестоко убивали их, насилуя - а богини становились бессильны. И там, где Ард просто зарубил бы короля, Сильный Холод уже мстил. И, право, обошелся бы без проклятий меча, но поди убеди в этом разъяренную Бадб.
- Не хочешь прогуляться, моя Бадб? Упросим Хорана выдать боевую тройку из числа разведчиков и поохотимся, как встарь, за случайно забредшим в Туата смертным?
- Я его там же и убью, на месте, - ответила неистовая, хмурясь. - Раньше оно было как-то проще, или мне кажется? Забредшие христиане были просто забредшими христианами. А теперь, с этим, хочется отправить боевую тройку не для того, чтобы поиграть. Точнее, поиграть, но - не так.
- Убьешь - и наплевать. Зато еще хоть чуть - но вместе. Легкая, приятная прогулка мимо больших ящериц, единорогов Королевы и еще какой-нибудь твари. Не двор, где тебе надо сдерживаться. Не капитул, где мне нужно думать.
Не тракт, где чудили братья ордена. И в Туата пока не было культистов и сыновей.
Бадб подошла к окну, глядя в ставни так, словно их не было.
- Знамя. Врата. Перст, указующий туда, где ждёт предназначенное. Суть Неистовой - делать, но законы говорят, что можно лишь быть. Когда-нибудь, если не останется ничего больше, когда спадут путы, возможно, я - сделаю. Что-нибудь. Пока же мы бьёмся в паутине мира, и ему, к сожалению, не плевать. Хотя искушение велико. Интересно. Я не вижу, что будет, если просто выйду в мир и начну убивать.
- Моя кровожадная... Зачем убивать, если в мире есть вещи, горадо более интересные, моя Бадб? Жизнь - это не знамя, не врата, не перст, не суть и даже не бытие. Тебе ведь было хорошо на том утёсе, в Портенкроссе, когда твои ноги целовал прибой? И с братом Джорданом? И на той тризне по Фэйрли? Да и сейчас, - Роб ухмыльнулся, - тебе, смею надеяться, тоже хорошо было. Давай просто прогуляемся вместе, не думая о божественном. Для него еще будет время.
Отчего-то уже не удивляло, что ей, как и всем, нужны объятия и слова. Пусть неистовая не очень-то и умела в утешения, но сама в них нуждалась не меньше прочих. И в любви, и в плече-опоре, и в возможности не чинясь, собственноручно, набить морду... да тому же Брайнсу.
- К тому же, душа моя, - продолжил он, прижимая неистовую к себе, - леди Бойд - это ты, а не какая-то Мэг Колхаун. И то, чего нельзя Неистовой, вполне может позволить себе шотландка и хозяйка Портенкросса.
- Это очень... тонкая разница, - признала Бадб. - Ладно. Даже говорить это странно, но ты прав. Несмотря даже на то, что хозяйка Портенкросса ко вратам гнала бы сапогами, а не мечом. Говоришь, нужны единороги и ящерицы? И ещё какие-нибудь твари?
- Никакой разницы, mo gràdh. Ты - это ты. Всегда. Какое имя бы ты не носила, в кого бы не перекидывалась, я узнаю тебя. И... ничего не нужно. Мы же просто гуляем, просто охотимся. Кто попадется - тому и не повезло.
Роб приосанился с самым фанфаронским видом, напуская на себя героизм. И тут же рассмеялся, не выдержав этого сам. Пожалуй, Бадб отдых был нужен не меньше его самого.

Разведчики, со скрипом душевным выданные Хораном, были молоды - не старше Фламберга. И Роб не помнил их совсем. Мудреное ли дело - запомнить сорок тысяч человек, из которых четверть - дини ши Бевана и дроу. Но когда первые неловкие моменты почтительного восхищения прошли, парни оказались болтливы, ходили бесшумно, понимали, как держать дистанцию и вообще были образцовыми бойцами-разведчиками, заставляя призадуматься о том, что Флу попросту делает все по-своему. К тому же, стоило признаться, что в мужской компании, где и Бадб сходила за своего парня, отдыхалось, было легко. Не нужно было думать о том, чтобы не уронить крепкое словцо, не смутить девчонку чем, прикрыть собой. Эту девчонку, рыжую и явно упивающуюся позабытым духом воинского братства, прикрывать собой не надо было - не оценила бы. Ей самой хотелось жизни, горячки охоты, жгучей крови по жилам не меньше, чем рук, сильных и ласковых сразу. Она сама умела ходить тихо, по-кошачьи, скрадывая шажочки, била из арбалета точно и действовала осмотрительно. Не прятать за собой её нужно было - любоваться и гордиться. Чем Роб и занимался, не забывая, впрочем, поглядывать по сторонам. Хотя и получалось это плохо - приходилось еще и умиляться, раздражаясь капризам, от которых разведчики понимающе переглядывались и ухмылялись, подозревая скорое прибавление в семействе.
Бадб требовала большую, белую, зубастую ящерицу. Желала восседать на ней перед полком в Британии. И это, mo chreach, было похуже груш и персиков среди зимы. Ему становилось дурно, когда он представлял, какими глазами там будут смотреть на пернатого и грудастого Бевана, выступающего перед полком разведчиков. Но отказаться от дини ши не мог. При всех недостатках остроухого, в разведку он умел и любил. И люди его любили и шли за ним. Но, м-мать, Бадб на огромной ящерице была перебором: все равно, что костями шестерку три раза подряд выбросить. Мало ей, что христиане и без того считают демоницей, надо и в повадках с чертями сравняться!
Говорить о том, что большая часть адских князей использует чешучатых гадов именно для того же, о чем мечтается ей, Роб не стал. После натычет носом в демонологии и некрономиконы. Потому и ограничился коротким "Нет" и не менее коротким пояснением вполголоса, что если уж так хочется, то ящерку можно попирать, вместо дракона. А будущих верующих пугать потомками змия, что соблазнил их Адама и Еву, не годится. И тут же сгладил невольную свою дерзость и её обиду поцелуем в капризно надутые губы. Разведчики тактично отворачивались и делали вид, что ничего не слышат - и за одно это Роб был им благодарен. Теперь, когда спешка унялась, когда мысли успокаивались, текли водой, когда он снова становился собой, слушая шепот ветра, знающего всё, видящего всё... Вода и ветер - стихии, живущие везде, в них зарождается жизнь и они же несут смерть. Гулял ли этот ветерок, что ласково трепал чуть отросшие волосы, упруго хватал за руку, чтобы шаловливо отскочить, сегодня по Темзе? А может, он просочился сюда от Портенкросса, чтобы передать поклон от моря? Он спешил неспеша, напоминая Робу, как нужно думать и делать. Сунь Цзы, китайский полководец, говорил о том же. Впрочем, кто слышал о великих победах желтолицых? То, что доходило с того края света, говорило скорее, что они мастера бескровной войны, долгой - но эффективной. Когда завоеватель женится на твоей подданной, обзаводится детьми и домом, он сам превращается в твоего подданного. Ему уже не хочется завоевывать и воевать. Но, всё же, он утверждал, что война - путь неба и путь земли. Небо давало полководцу свет и мрак, холод и жар, порядок времени. Небо - и воздух с ним - текло неспешно, вдумчиво, упорядоченно, равновесно с собой и с землей. Сдвинь это равновесие - и плохо будет всем. Поспеши сам - и потеряешь больше, чем если бы не спешил вовсе. Эх, Муилен, когда же ты снова станешь собой? Переиграть бы, переплясать, да только мечтай - не мечтай, а сделанного не воротишь. А еще Раймона торопыгой упрекал.
Если бы Фламберг из походов возвращался с половиной спутниц, Эммы давно уже не было. Да и Раймона тоже.
Задумавшись, он не заметил, что мягкая земля под ногами едва ощутимо подрагивала, пока из гущи зарослей, ломая ветки, не высунулась огромная чешуйчатая морда. Рептилия, которой, судя по размерам, место было как раз в великанском замке, моргнула и уставилась на Роба заинтересованным оранжевым глазом с вертикальным зрачком. В горле у неё заклокотало, словно рядом бурлила горная речка.
- Какой красивый, - восхищённо вздохнула Бадб, глядя на ярко алые губы ящерицы, из-за которых торчали кончики треугольных зубов, не помещавщихся во рту.
- Дорого бы я отдал, чтобы слышать такие же слова, - вздохнул Роб, с неменьшим ответным интересом разглядывая ящера, - при виде себя. Драконом стать, что ли, чтобы ты, наконец, восхитилась?
И почему он не прихватил из лагеря копье? Почти рогатина, а на животе и груди этих тварей такие нежные чешуйки, они так легко протыкаются чем угодно. Кроме болта из арбалета, которым вряд ли и до мозга через глаз достанешь. Представив себя увешанным оружием с ног до головы, он рассмеялся и рыкнул на ящера в ответ, приглашая подойти поближе. В конце концов, они охотились, а Бадб могла восседать и на мертвой ящерке.
Ящер послушался. Трёхпалые массивные - иначе им было не выдержать такого веса - лапы глубоко вязли в земле, кроша ветки, растаптывая кусты. Передние конечности оказались несоразмерно крошечными - вероятно, под стать мозгу. Скрюченные на груди лапки, впрочем, обладали внушительными когтями, да и мелкими были лишь в пропорции к туше.
- Что именно бы отдал? - оживилась Бадб, улыбаясь не хуже какого демона. - Беван вот тоже красивый. Не только тёмная госпожа умеет в такие штуки
Разведчики, лихорадочно готовя арбалеты, отступали, расходясь в сторону, а богиня так и стояла, уперев руки в бока.
- Тебе не кажется, что он всё-таки хорошо бы смотрелся в холмах? Не наших, других.
С каждым тяжёлым щагом мир вокруг чуть менялся. Пропадали куда-то лианы, нарастал плеск воды, и откуда-то сверху ощутимо потянуло холодом.
- Не забывай, mo cailleach, - ревниво заметил Роб, утаскивая неистовую назад, за собой, подальше от ящера, - что жить тебе со мной, а не с красивым Беваном. Так что, к выбору ипостаси для меня подходи осмотрительно.
Страсть неистовой всё усложнять была неизменна. Превратить прогулку в сражение? Как поросенку чихнуть. Закинуть ящерку на берег моря? Пожалуйста. Наслаждайся, Роб Бойд, новыми проблемами, вкушай их полной ложкой. Эх, пройти бы под когтями к брюху... А колдовать не хотелось. Набило оскомину чародейство, еще в катакомбах.
- Парни, как готовы будете - скажите. Кажется, госпожа хочет, чтобы мы творили легенду.
Легенда, не подозревая, что её собираются творить, тем временем перешла на тяжёлую рысь, колыхая объёмистым брюхом. Твёрдая, замёршая тропа к северу от Портенкросса била в сапоги так, что становилось понятно: ящерицу можно использовать вместо тарана при осаде. За спиной же сотрясало скалы вечное море, потихоньку откусывая от них по дюйму, по два за век.
Смена окружения ящера не волновала, казалось, вовсе. Впрочем, в глазах его плавала такая бессмысленность вкупе с желанием жрать, что вряд ли он видел хоть что-то, кроме добычи.
- Ты же сам говорил что-то про попирание, - возмутилась Бадб, в руках которой появился вечный фламберг. Меч, впрочем, рядом с этим созданием казался просто зубочисткой.
- Но не сейчас же! И не в Портенкроссе! Ох, мать твою Эрнмас всем полком да под волынку...
Пятый плащ за месяц! Пятый, galla! Роб рванул завязки с шеи, подкидывая ткань вверх. Ветры Портенкросса, прихолмные и морские, знакомые с детства, те самые, что наполняли парус его маленькой лодочки, подаренной отцом. Не стареющие, вечно молодые - и потому теперь совсем сродни ему, они даже обрадовались этому нежданному подарку, пятнистому, как и его одежда, хлопнули полами, придерживая плащ, и ринулись вперед, набрасывая плотную ткань на морду ящеру. С ними рванулся и Роб, надеясь, что воины успеют заметить кивок головы, приглашающий стрелять. Михаилиты редко говорили в бою, выучка позволяла молчать - и видеть жесты друг друга. И избавиться от нее было сложно.
- Потому каждый день нужно проводить так, словно он замыкает строй, завершает число дней нашей жизни, - догнал его наставительный голос Бадб, явно проведшей немало времени в замковой библиотеке.
Плащ прилип к морде намертво, и ящер остановился, махнув хвостом в полуразвороте. Замер, словно разом позабыв про добычу и удивляясь внезапно наступившей ночи. Мимо Роба свистнули два болта. Один утонул в узкой груди, второй лишь отскочил от чешуек. Ящер же всклекотал снова и мотнул огромной мордой у самой земли.
Сенека в юбке... Ох, и отпотчует он её Эпикуром, когда будут наедине! И ведь, рыжая baobh, ни о пастухе с овечками не подумала, ни о мальчишках, что играли в холмах! И пастух этот, tolla-thone несчастный, гнал стадо прямо на тварь. Овцы звенели колокольчиками так, что их, должно быть, слышали даже в Лондоне, матерился пастух, матерился и Роб, прыгая на голову ящера, чтобы воткнуть в нее меч - и нежданно начать опрокидываться вместе со взревевшей тварью - Бадб подрезала одну из ног рептилии.
- Что ты творишь, шальная? - Только и успел вопросить он, перед тем, как скатиться на землю.
- Помогаю? - слегка неуверенно откликнулась богиня, отпрыгивая и опираясь на фламберг.
Косматая нестриженая овца тупо ткнулась ей в бедро мордой, и Бадб рассеянно почесала чёрно-белую голову. Ящер в агонии рыл огромными когтями землю, выбрасывая целые пласты. Разведчики, забыв про арбалеты, глазели по сторонам. Пастух продолжал материться, поминая попеременно старых богов и деву Марию.
- А-а, - злобно удивился Роб, встряхивая ушибленную в падении ногу, - ну так иди, попирай... рыжая.
А голова и лапы, пожалуй, сгодились бы. Гонять Брайнса было бесполезно - не оценил бы и не проникся. А вот поиграть в кровожадного Циркона... Любимая забава, чего уж скрывать.
На то, чтобы отрубить лапу и голову, времени ушло не мало. И все эти долгие минуты мир медленно менялся вокруг снова, прорастал джунглями, наполнялся птичьим щебетанием и гудением насекомых, слетавшихся на неожиданный мир. И только безголовая туша почему-то при этом всё таяла, пока не пропала совсем, оставшись замерзать в холмах у Портенкросса.
- Mo chreach, Бадб!

здесь и далее - с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

8 февраля 1535 г. Лутон. Между утром и зарей.

- Раймон! - Эмма звала тихо, настойчиво, но не тормошила, не касалась губ утренним поцелуем. Да и голос слышался будто издалека. Ледяной озноб пробирал до самых кончиков пальцев, стыло, твердо и сыро было под обнаженной спиной, - Раймо-он!
Раймон лежал на льду посреди озера. Зима царила лишь здесь, на этой замерзшей и заснеженной воде, а вокруг, по берегам, бушевало лето. Пышно цвела черемуха, ее белые локоны трепал ветер, вихрил лепестки подобием метелицы, рассыпал их по прозрачной ледяной корке, под которой вместо воды, водорослей, да хотя бы мавок, виднелся огонь. Пламя, разъедающее холодное ложе Раймона. На берегу из зеленой высокой травы, распускающей пушистые метелки цветов, выглянул заяц, оглядывая озеро и деревья без интереса, но, завидев Раймона, тут же скрылся, распугав больших, красных бабочек с черными глазками на крыльях.
Странно, а может быть, и не очень, но стоило встать на потрескивающий лед - и картина изменилась. Зеленые лужайки, все также укрытые одеялом черемухи, полого сбегали к зарослям тростника у кромки воды, по озеру беззвучно и величественно скользили лебеди, совершенно не подозревающие, что плавать они должны по льду, под которым - огонь. А дальше, под сенью дубов и яблонь, между которыми клубился жемчужный туман, укрылось приземистое строение, сложенное из серого камня и даже можно было различить облаченные в белое фигуры, что медленно расхаживали между двойными рядами деревьев. Оттуда же доносился тихий перезвон арфы.
Фламберг только хмыкнул, оправляя рукава рубашки. Не обращать внимания на арфу, фигуру и голос - было легко. Эмма, Берилл, проснувшись, уже скорее всего вспыхнула бы тёмным огнём, притягивая, прокладывая путь к себе. Прямой, как полёт феникса. Но, раз нет... Не двигаясь с места, Раймон вскинул лицо к небу и медленно выдохнул. Путешествия в странные миры начинали всерьёз утомлять. И одновременно - становились привычными. На этот раз, по крайней мере, ему оставили собственное тело. Или так казалось. В одежде, которую он надел перед сном в холодном трактире, без оружия. Впрочем, магия отзывалась исправно, так что беспомощным он себя не чувствовал. Да и в лесу можно было выломать хорошую дубину. Добрый посох бывал ещё и пополезнее меча. Вопрос был в другом. Если Эмма безмятежно спит, то выход стоило искать самому, и поскорее. Как течёт время в волшебных мирах, Раймон по сказкам представлял - и представление это не нравилось ему совершенно. Идея выйти в мир седым стариком, вернуться спустя века или вовсе рассыпаться прахом по примеру отряда Брана, сына Фебала, привлекала слабо.
И всё же он медлил. Мир вокруг, светлый, летний, яркий и живой казался настоящим, но одновременно и каким-то... слишком настоящим? Слова не имели смысла. Здесь не было морока, наложенного на материальную основу, лес, земля, хижина и остальное казались слитными, цельными. Или легенда так и должна выглядеть? Раймон пожал плечами и закрыл глаза. Потом прикрыл их ладонью, отсекая тень солнца. Так было проще не видеть. И не слышать - почему-то тоже. После этого оставалось только вздохнуть поглубже, всей грудью, животом, и медленно выдохнуть, выпуская с воздухом всё, что мешало. Нетерпение, желание пойти к хижине, желание просто куда-то идти, присущее каждому человеку. Стремление добраться до разумных существ и всё выяснить. Нет. Когда то, на что смотришь, не устраивает, всегда стоит закрыть глаза и глубоко вздохнуть. И тогда мир, который всегда полон жизни и магии, потому что жизнь - это и есть магия...
- О-ох, мать!..
Вал накатил так, что выдох обернулся стоном. Серая пелена чуть не сплющила сознание, и какое-то время Раймон просто дышал, пытался удержаться на ногих, глядя на весёлую зелень. А потом улыбнулся широко, по-волчьи, и выжег из рубашки широкую полосу. Как раз - на завязать глаза. Шёлковая повязка легла прохладой, отсекая солнце, деревья, хижину, и вокруг снова раскинулся туман, густой, могучий, снаружи и внутри, проникая в тело с каждым вдохом. Не мороки, нет. Старше, древнее, то, от чего он сам брал лишь прирученную, связанную пену. Он? Кто? Он всмотрелся через закрытые веки туда, где туман уплотнялся, прорастал лесом, льдом, сковывал стихии. Был миром, не настоящим, но реальным. Больше, чем реальным. И мощь, сырая, неоформленная, колыхала седые пряди в такт ветру. Нет. Наоборот. Нет ветра, нет земли, нет... ничего, насколько хватало не-взгляда. Раймон - смешное слово - переступил с ноги на ногу по мягкой и твёрдой серости. Его здесь не должно было быть. Невозможно пройти в центр силы так, чтобы... плавно изгибавшиеся под ногами линии дрожали вместе с ударами сердца, передавали ритм в горизонт, которого было не разглядеть. Невозможно, и, всё-таки он стоял здесь, над скованными стихиями. Не помня, как проходил по спиралям, которые перетекали одна в другую. Переходил ли?
Где-то в другом мире губы снова растянулись в улыбке. Сохранять себя было тяжело. Очень, до невозможности, распада, потому что сопротивляться этому - не мог никто. Особенно только на ощущениях, особенно впуская внутрь. Стоило сорвать повязку. Теперь, когда Раймон понял природу, можно было беречься, не поддаваться изменчивой природе этой земли. Лишь поглядывать иногда - это было не опасно, особенно теперь, когда он чуть привык. Открыть глаза, перешагнуть через спирали, выйти к хижине прежде, чем потеряет себя окончательно, забудет даже о том, что - ждут, что здесь не стоит не есть, ни пить, что нужно искать выход. Да, пожалуй, это было бы разумнее всего. И Раймон глубоко вдохнул туман, пропуская его в лёгкие, в кровь, подобно опиуму в мрачных курильнях Лондона. Не сопротивляясь, но принимая.
Со звоном раскатилась по телу кольчуга, лёг на плечи иссиня-чёрный панцирь, руки облегли выгнутые наручи. Туман был ничем. Туман был всем. Сырая материя, основа даже не мира, а того, из чего боги некогда творили миры. Закованный в латы рыцарь богиней не был, но изогнутый, сплавленный на два плюс один через два плюс один лабиринт подрагивал с каждым шагом. Не через, не прямо, вкруг, по петлям. В конце концов, лёд и огонь, раскинувшиеся ниже, могли спорить вечно. Скорее всего - и спорили. Равно как и земля - с ветром. Туман льнул к себе, не оставляя на стали капель, но рисуя - неторопливо, виток за витком. Наплечник. Кусочек шлема. Нагрудная пластина. Лишь грубое, бугристое копьё, возникшее в руках на первом шаге - или раньше? Позже? Он не помнил, - не менялось. Неполированный наконечник из чёрного железа, в котором сплелись семь прутьев, легко раздвигал сизые клубы и опускался всё ниже, пока не коснулся...
Шаг по внутреннему витку спирали. Второй. Не было ни мира, ни его самого. Несуществование, неоформленность, отсутствие вещности лениво кипело на огне бесконечности. Зрело внутри не-желание, не-чувство, дурацкая шутка. Быть, не быть, быль ли небыль? Почему бы нет? Почему бы да? Шутка сделала ещё шаг, ощущая, как встраивается в него узкая тонкая тень с острым личиком. Откуда-то то, что шло по дуге огромного, в остров, трискеля, знало, что тень не-была первой. До того, как родился свет. До того, как появилось то, на чём появляться. До того, как возникло то, что могло её отбрасывать. Прежде, чем было, кому увидеть, а ведь пока нечему видеть - ничего и нет. И было это - забавно. Узкий силуэт мелькал в ровной, но постоянно меняющейся серости, окружал, хоть и был один. И сила толкала в лицо пуховой подушкой, отталкивала, питала скрытое под нагрудником до взрыва, до тьмы, состоящей из отсутствия света. Бывает ли улыбка без лица? И уж точно не было ни земли, ни неба. Впрочем, дней - тоже. Да и бога. Только ухмыляющийся клюв.
Первый виток распахнулся крыльями, в которых не было нужды, но - надо же с чего-то начинать? Туманы топорщили перья, поднимали всё выше, и то, что летело по второму обороту, раскручивая спираль, накренилось на левое крыло, следуя за линией. Плотность оказалась непривычной и отчего-то очень смешной. Щекотной. Странный звук всколыхнул туманы, и они сомкнулись плотнее, открывая себе дорогу. Потому что от зачем начинается где. Особенно если приправить когда. Что? Почему? Этому ещё предстояло вариться. Кипеть в котле, который содержал сам себя, но ухитрялся приподнимать крышку, выпуская пар в себя же. Или, скорее, крышка поднимала себя? Хотя было - некуда. И получалось, что - внутрь.
Начало третьего витка отзывалось странным наслаждением, словно кто-то тянул из него давно мешавший костыль, вросший в плоть... и тут туманы дрогнули, заставили посмотреть во все стороны одновременно. Где-то стена тончала, словно её разбирали по камню спорые ловкие руки. Странность. Неправильность. Кто смеет? Кто - есть, ибо никого нет? Крылья хлопнули, и туман взвихрился вокруг, пытаясь отсечь лабиринт, отсечь его - чем бы оно ни было. Их.
- Ой!
Маленькая, смуглая девушка с некрасивым лицом и черными глазами поспешно зажала рот ладошками. От этого звонкого восклицания туманы неохотно заворочались, разомкнулись - и будто отхлынули от ее ног, стекли с Раймона, оставляя доспех и копьё.
- Ой! Ты - не Ланселот! - Разочарованно констатировала девушка, отбрасывая темные косы за худенькие плечики и поспешно, точно Эмма тогда, в монастыре, оправляя длинное белое платье, подпоясанное веревкой.
- Совершенно не он, милая госпожа, - голос прозвучал хрипло, почти карканьем. И голова кружилась как не в себя. Возможно, поэтому Раймон отчётливо видел девушку через закрытые глаза и повязку - причём, казалось, с нескольких сторон одновременно. Моргать с закрытыми глазами оказалось трудно, но хотя бы все девушки слились в одну... вроде бы. - Грааль не ищу, по королевам не страдаю, хотя от них - бывает. Но Ланселота нет, а я - здесь, так что можно звать Фламбергом. А вы?..
- Амми, младшая жрица, - девушка бесцеремонно вытащила его на берег, на зеленую - серую - траву и пнула зашипевшего на нее лебедя, который выглядел одновременно как птица и кусок лабиринта. - Странное имя для слепого рыцаря, который все равно видит через повязку.
- Странное, - охотно согласился Раймон, не вдаваясь в детали орденских имянаречений, и уточнил: - Младшая жрица чего именно, если позволишь? Или кого?
- Керидвен и дочери её, Немайн, - Амми волокла его за руку с силой, какую сложно ожидать от такой маленькой и хрупкой девушки, отвечала скучающим голосом, - это - остров Дев, там - жилища, выйти отсюда можно, раздвинув туманы. И, - она остановилась, оглядывая его с головы до ног, - повязку можно снять, а сапоги при входе... хм, я лучше снова полы вымою.
Раймон невольно глянул на совершенно чистые, только что сотворённые из протоморока самоги, и усмехнулся. Слова жрицы прозвучали эхом из прошлого, но здесь всё же был не монастырь. Хотя бы тем, что заходить не хотелось вовсе. Уж точно не было внутри разбойника, не гулял неподалёку анку, за которого платили золотом и правом посмотреть гобелены. И, разумеется, послушницей.
- А ещё лучше - раздвинуть эти самые туманы, чтобы я смог уйти обратно в свой мир. Тогда и мыть ничего не придётся. Очень удобно.
Амми глянула на него так, будто он святотатствовал в храме, жёг священиков на кресте и был страшным безбожником.
- Но, сэр Фламберг, если боги тебя привели сюда, значит, в том была необходимость. И не мне, младшей жрице, решать, когда для тебя раздвинутся туманы в твой мир. Я лишь могу отвести тебя к старшим.
- Раздвинутся? - Раймон поднял бровь в тени шлема. Жест, который есть, и которого нет. - Боги, значит, и необходимость?
Амми потянула снова, но он упёрся ногой в землю, которая не была землёй. Заставил младшую жрицу остановиться тоже. Авалон - Авалоном, но сдвинуть с места закованного в броню мужчину та не могла. В какой-то мере это утешало. Не слишком сильно. Даже стоя на месте, казалось, что приземистый и длинный дом из серого камня становился все ближе, подползает. Звенел хохот купавшихся в пруду девушек, которых ничуть не смущало...
- Дорогое дитя, когда богам что-то кажется, они могут прийти и сказать сами. Те, от кого это хочется услышать.
"Сегодня мне пришлось выйти за травами. Я шла по заснеженной улице, мороз пощипывал щеки и я все время подскальзывалась на льду. И когда это произошло в очередной раз, меня под локоть кто-то подхватил. Совсем, как ты. Я обрадовалась, повернулась - но тебя не было, ты все еще лежал в постели, вот как..."
По тропинкам в роще - он ясно видел через повязку - степенно ходили матроны в белых одеяниях. Зайцы безбоязненно подбегали к ним, а на одном из деревьев граял иссиня-черный ворон. Не настоящий - морочный. И не тот был дом. Не те женщины. Не та дорога и не то направление. И, чтоб его так, совершенно не то время. Скупо улыбнувшись, Раймон огляделO копьё. Очень грубая работа. Очень древняя, такая, словно кузнец не особенно понимал, что делает, но - хотел. Видел.
- А от кого не хочется - не всё ли равно, что им кажется? Имеет ли значение, что они передают через куколок, кубки, жриц? Ради чего куда-то ведут, не спрашивая?
"А там стоял мужчина. Наверное, иная сочла бы его красивым, но я лишь вырвала свою руку из его - не хочу, чтобы меня касался кто-то, кроме тебя. Ты слышишь меня, знаю. Ты дышишь, слабо улыбаешься, когда я разминаю тебе мышцы, пьешь..."
Раймон огляделся туда, где больше не было тумана, но... туман был везде. Можно разогнать то, что видится, но не самую суть, природу этого места. Авалона, который воистину был островом...
- Поэтому я не стану говорить со жрицами. Не пойду к дому. Не буду чесать заек за ушком. Говоришь, не знаешь, когда раздвинутся туманы? Но я помню, случалось, что смертые выходили через них и без вашего ведома. Пожалуй, попробу... нет. Уйду.
"Я протягиваю тебе руку, но будто что-то мешает, больно бьет по этой руке. Ты ведь вернешься?"
"Вернусь".
Амми наклонила голову, глянула на свои босые ноги и пошевелила пальчиками.
- Боги могут закрывать эти ворота, - почти безмятежно пожала плечами она, - и тогда ты просто останешься тут. Или по капризу Открывающей Пути откажешься вовсе в ином месте. Не там, куда хочешь. Или Великая Королева призовет на другой остров. Или туманы раздвинутся прямо сейчас, но ты всю жизнь будешь жалеть, что не прошел Авалон насквозь.
"Ты сильный, сильнее меня. Всегда был сильнее, хотя наверняка отрицать будешь. И я жду тебя, очень. Потому что - пусто. Весь этот день - пусто, и будет такой же пустой вечер и холодная ночь".
- Если леди Бадб или госпожа Немайн захотят что-то сказать - скажут, - в свою очередь пожал плечами Раймон, с интересом поглядывая на ворона. Фальшивка выглядела... любопытно. Не сама по себе, а тем, что обозначала. Зачем? - Но я чувствую, что идти через Авалон - неправильно. И, прости, но жалеть стану едва ли. Бывай, младшая жрица Амми. Надеюсь, вы дождётесь Ланселота.
Девушка кивнула и села на траву, глядя на него выжидательно. Раймон посмотрел тоже - в чёрные, сияющие любопытством глаза, и отвернулся, разматывая связь, которая чем дальше, тем устанавливалась легче, уходила глубже. И озеро, к которому уходил странный рыцарь в латах, поднялось серыми храмовыми колоннами, ушло в небо. Врата, двери, которые надо раздвигать - не раздвигая. Через которые нужно было проходить - не проходя. Слова совершенно не отражали сути. Просто движение рук, просто шаг там и шаг здесь, но терялся, переходил человек - именно стоя на месте. Просто идти - было инстинктом. Идти, блуждать, искать выход ощупью. А ещё жрица помнила зуд в пальцах, которые касались туманных плетей. Помнила зуд в мыслях, с которыми они расступались перед ладонями. И, пожалуй... показаться смешным - не порок.
Первообразный туман, само озеро жрица видела слоями, словно было их много - и, скорее всего, видела правильно. Потому что туман этот, в котором Раймон всё же успер пролететь пару витков, был не здесь и не сейчас, а везде и всегда одновременно. Не он приходил или открывался в мир. Скорее, мир оборачивался вокруг него. Внутри него. То этот, то тот. То сейчас, то когда-то. Требовалось просто открыть дверь. Пусть даже при попытке дотянуться до ручки - больно били по рукам. Просто нужно было сделать так, чтобы вокруг оказался нужный мир, нужный момент. Совсем просто - подумать. Сделать же... Чёрная фигура встала между колонн и замерла. Подняла руки таким знакомым жестом, что любопытство вспыхнуло стократ, смешавшись с недоверием и памятью о том, как буквально только что... только - не так? Наоборот? И зачем ему эта повязка?!
Раймон медленно, купаясь в сопротивлении, свёл руки - не прямо, но разворачивая ладони, вылепляя мир. Где - это было проще всего. Домой. А домом его была Эмма, которую ему не требовалось видеть ни с открытыми, ни с закрытыми глазами. Этот образ горел в сознании всегда - даже здесь, на острове, сотканном из туманов, созданном над третью трискеля. Когда? Весь этот день - пусто, и будет такой же пустой вечер и холодная ночь. Ощущение, чувство, нужная толика горечи, потому что никогда она не бывает точно той же, как не повторяются звёзды.
Теплая рука Эммы потянулась навстречу, вцепилась не в ладонь - в запястье, будто собиралась тащить утопающего, потянула на себя. Туманы взвихрились, переплелись и разгладились в ленты, в путь так, как понимала его Эмма. А потом эти ленты закрутились в спираль, а та - в еще одну спираль, рассыпались серебристыми перьями, чтобы сложиться в красивый, зеленый лес, похожий на Шервудский летом. В руке осталось копье - и тепло.

Лес пел, звенел листьями, будто они были вырезаны из меди, разливал этот перезвон по кронам, ронял прозрачными каплями росы на высокую траву. Раймон стоял на тропке, судя по разбросанным следам - звериной: совсем недавно неторопливо рысила по ней лиса, преследуя зайца. В зарослях орешника неподалеку хрюкали свиньи, а над ними заливалась украденной у малиновки песней сорока. Почти пасторальная картинка, если бы не рука Эммы, что все еще чувствовалась на запястье, горячела. Эмма пыталась если не тянуть, то держать. Впереди, за ясенями и буками, там, где среди листвы и стволов виднелся просвет, слышался стук топора.
Раймон выругался, снял с головы шлем и рывком сорвал повязку, в которой уже не было нужды. Лица коснулся ласковый ветерок, взъерошил волосы. Пасторальная картина летнего благоденствия должна была утешать и успокаивать, но всё не складывалось. И как-то закрадывалось подозрение, что перед ним, всё же, раскинулся...
- Не Шервуд.
Туман сомкнулся вокруг, но в тот же миг рассыпался чёрными перьями. И иногда очень хотелось, прямо-таки казалось уместным говорить словами Бойда, сказанными не в лучшие моменты. Не при детях. Например, вот так:
- Beathach salach a bha focáil roinnt! *
Раймон не был уверен, что произнёс эту жуткую фразу правильно, но на душе стало определённо легче. Хороший язык. Ёмкий. Фыркнув, он подхватил шлем подмышку и зашагал на стук топора, приноравливаясь к тяжести. Впрочем, латы казались легче, чем те, что ему доводилось пробовать в ордене, где хватало любителей всяких извращений на тракте. Возможно, потому, что была придуманной.
Идти не пришлось долго, и вскоре дорожка открылась в лужайку, на которой не оказалось дровосека. Зато обнаружился рыжеволосый мальчишка, который закусив губу, рубил дерево клеймором. После каждого замаха паренька уносило в сторону - и меч попадал не в то дерево, куда метил юный мечник, благо - деревья росли так густо, что он не промахнулся бы. Раймона он увидел как раз на замахе и видение черного рыцаря настолько потрясло его, что он ударил с плеча, отчего клеймор вонзился в пенек, а мальчик упал.
- О, господи... - Раймон едва удержался от того, чтобы закатить глаза. Что-то, кажется, не менялось независимо от мира. - Цел?
- Я не Господи, я - Кленовый Лист, - сообщил мальчик, вставая. И попытался выдернуть меч из пня. - А чего мне будет? Я, знаете, сколько уже падал? И не сосчитать.
- Знал я одного Кленового Листа, - с некоторым сомнением проворчал Раймон и подошёл ближе. - Помочь?
- Нет, - мальчик со знанием дела принялся расшатывать клеймор, - я сам. Я на героя учусь.
"Мило". Было бы мило, если бы время в этих мирах не шло по нескольку дней за полчаса. Или... рука Эммы ощущалась всё равно. И едва ли она могла держать её сутки напролёт. Или и это - иллюзия? Ощущение неотложности никуда не девалось, убивая на корню и любопытство, и манеры, до стиснутых пальцев. Почти. Помогало сдерживать и то, что спешка здесь ничего не давала. Скорее уж наоборот. Раймон глубоко вздохнул, скептически наблюдая за попытками.
- Зачем?
- Чтобы темноты не бояться, потому что - это глупо. Чтобы не смолчать в суде, где судят безвинных, - мальчик рассказывал все это монотонно, точно повторяя заученное, упорно раскачивая меч в стороны, - не прятать лицо от грозного ветра, не пугаться страшного зверя, что встретится на дороге. Чтобы однажды такой же, как я, смог захотеть стать героем.
Первые слова, которые просились в ответ на эту речь, Раймон проглотил. Следующие - про то, что надо не забывать брать плату - тоже. И третьи, про то, что распространять заразу, вероятно, всё-таки не стоит. Чужая земля - чужие порядки. Он вздохнул и сел, прислонившись спиной к деревцу потолще.
- Что ж, достойно. Но этот меч тебе слишком тяжёл. И, в любом случае, не стоит рубить им деревья, правда, он стоит большего уважения. Лучше уж начинать с деревянного, если колотить по чурбакам. И постепенно менять вес.
- Сэр Ланселот сказал, что только настоящий меч сделает настоящего героя, - мальчик, наконец, выдернул своё оружие и уселся на тот же пенек, - а в доспехах сидеть на сырой земле нельзя, заржавеют. А вы подвиг совершаете, да?
Тьма, зверь и ветер. Раймон не знал, случалось ли Сэму Кленовому Листу свидетельствовать в судах, но прочие части подходили прямо до дрожи. Возрождаются ли люди в... таких местах? Впрочем, он сам отдал их жизни Бадб.
- У сэра Ланселота не было проблем с тем, чтобы найти кузнеца или новый меч. И доспехи эти не ржавеют. Но - нет. Не подвиги. Пытаюсь найти выход обратно в свой мир, Кленовый Лист. И никак не получается.
- У сэра Ланселота их и сейчас нет, - пожал плечами Лист, - проблем этих. Госпожа Моргейна любит его. И она может раздвинуть туманы в любой мир, сам видел. Только страшная она. То есть красивая, но...
Мальчик явно запутался и замолк, а руки Эммы на запястье погорячели, будто заменились другими - Берилл.
"Поторопись, сейчас полдень следующего дня и... тяжело"
"Может-то она, конечно, может..."
Опираясь на копьё, Раймон поднялся и кивнул мальчишке, который пока ещё не был Сэмом Листом.
- А где её найти, не подскажешь? Эту страшную, то есть красивую госпожу?
- Не ходили б вы туда, сэр, - Лист с трудом взвалил меч на плечо, - я бы и сам не пошел, но я же паж... Она так-то добрая и милостивая, но чаще - мрачная и хмурая. И часто злится, а тогда замок трясется. Может, и так выйдете скоро. Она ходит в другой мир, и оруженосцы частенько ныряют за ней, по следу её.
Не походил он на оруженосца, совершенно. Впрочем, где есть ход... только вот не верилось, что Великую Королеву, которая следит так пристально, удастся обмануть.
- Ага. А, допустим, рыцари - тоже ходят? С оруженосцами? И, если не сложно, расскажи мне об этом замке поподробнее? И, кстати...
Туман, в котором перья мешали проворачивать мир, не поднимался из-под ног. Просто оказывался рядом и вокруг, окутывая мир седой шалью. Видимо, закрыты были только выходы из мира. Всё прочее же... глядя через клубы на мальчика, Раймон покачал головой. Себе он помочь не мог, но почему, чёрт подери, не сделать жизнь Листа чуть лучше? Легче? Чёртов Ланселот, мог бы и озаботиться. Беспроблемный герой. Слить ощущения ребёнка с собственными было совсем легко. Раймон ещё помнил, с чем тренировались в ордене, чувствовал баланс за Листа и вместе с Листом. Уменьшенный полуторный меч с клинком чуть больше трёх футов длиной возник к воздухе словно сам по себе, бесшумно, и Раймон едва успел поймать его за лезвие под самой гардой.
- Не знаю про героев, Кленовый Лист, ибо не Ланселот, а воину оружие нужно по руке. Держи, твоё.
Мальчик смотрел на него с открытым ртом, долго. А затем подошел - и решительно воткнул свой клеймор прямо у ног, цапнув мечик.
- Меняемся, - твердо произнес он, - а то я с этим дрыном уже устал. А подарок брать нельзя - только мена. Оружие же.
- Что ж, пусть мена, - Раймон, перехватив копьё одной рукой, подхватил меч. Как ни странно, несмотря на издевательское обращение, лезвие выглядело идеально. Ни зазубрин, ни ржавчины, ни даже древесного сока. Кончики выдающейся вперёд гарды украшали маленькие кованые клеверы. Может, Ланселот и не подбирал меч под ребёнка, но оружие отдал достойное, стоило отдать ему должное. Собственный меч легендарного рыцаря, копьё и латы из первообразного тумана... вот и поговори о героях. На подвиги, впрочем, не тянуло всё равно. Слишком сильно хотелось - было необходимо - вернуться. Раймон закинул меч за спину, в услужливо наросший на латах упор, и кивнул. - Так что там, говоришь, с замком и ходами в другой мир?
Ребенок, кажется, от удивления вовсе забыл о том, что паж. Он обошел вокруг, внимательно оглядывая доспехи, рукоять меча.
- А вы руку не вывернете, когда его тащить будете? - Деловито осведомился он, ловко роняя свой меч в петлю на поясе. - И... он вам нигде не колет? А в замок мы сейчас быстро дойдем, чихнуть два раза не успеете. Пускают-то туда всех.
- Пускают - а что дальше?
- А дальше... Я сам не видел, но рассказывали, что однажды туда пришел сын Брангора Эст-ран-гор-ского, который был самым красивым рыцарем, а вышел он рыжим карликом. А еще сэра Гавейна в карлика обратили, потому что невежлив был с дамами. А Ланселот и вовсе уйти не может, сам видел. Стоит подойти к воротам Карадока - и он падает наземь, будто мертвый.
Мальчик не столько вел к замку, сколько останавливался любоваться цветами, ловил бабочек и рассматривал ярких, зеленых ящерок, греющихся на камнях.
- И сэр Ланселот не пьет вина там, лишь ест хлеб по вечерам. Хотя - кормят вкусно и всех гостей угощают. И покои на ночь готовят. И... - Лист остановился снова, ковырнув носком сапога землю, - здесь есть башня, глубокая, а на дне - змеи. Они оттуда не выползают, и их все больше и больше. Недавно госпожа вернулась не одна - с рыцарем. Уж не знаю, чем он провинился перед ней, но его сбросили туда.
- И других способов выбраться из этого мира в мой - нет?
- Говорят, что леди Озера еще иногда выходит из Зеркала, - пожал плечами Лист, - но я не видел. И не знаю, почему она выходила и отчего перестала. Зеркало, - подумав, добавил он, - это озеро за Карадоком.
- И где этот... Карадок?
- За лесом.
Мальчик махнул рукой так, что охватил, должно быть, добрую половину замковых земель, если они были.
- Хотите совет, сэр? - Неожиданно мрачно поинтересовался он, глядя на очередную ящерицу.
Раймон только пожал плечами. Если он, не понимая мира, не мог задать правильного вопроса, вполне можно было положиться на ответы, которых не просили.
- Буду признателен.
- Я бы пошел к озеру. Вы вон меч из воздуха вытащили, а там... - ребенок пошевелил пальцами, - туман всегда. И госпожа Моргейна туда не ходит. А мне кажется, не очень-то вам в Карадок хочется. Даже если Леди не явится, вы... Как это? Попробуете уйти. Там другое, не как в замке. Там дышать хочется.
- Озером я бы тоже не очень обольщался, - хмуро добавил Раймон, останавливаясь. - Учитывая, что сюда я попал как раз из другого озера. С туманами. Если пути закрыли там, то с чего бы им быть открытыми здесь?
Проку от силы, когда не хватает умения? Да и что есть сила в сравнении с богинями. Варианты выглядели один другого краше. Идти на озеро, стучаться в чёрные крылья в третий раз? Идти в замок, выбивать изнутри ворота, тыкать Морриган копьём... впрочем, не Кухулин. И если Ланселот Озёрный не в силах выйти из замка, на что надеяться ему, ухватившему едва краешек туманов? Всего лишь. Что соткано, то легко и отберут те, кто умеют лучше и больше. Или - не легко?
Попавшего в сонную ловушку рыцаря было жаль тоже. И всё же, с этим он мог бы жить - вернувшись. Мог бы даже бросить тут этого мальчика, подсказкам которого едва ли обрадуется Моргана ле Фей. Мог. Правда, вот тут смотреться в зеркало было бы уже куда как сложнее. Отнимать второй шанс... мысль противно горчила. Ещё и Фламберг рвался наружу. Фламберга не волновали тонкости. Озеро или замок, неважно, главное - что ближе. Выжечь ворота, питаясь силой Немайн - связью, которая ощущалась даже тут, под взглядом юных и одновременно древних глаз, невидимых в ясном небе. Откровенно позабавленных. Нет. Путь Фламберга тут годился не слишком хорошо. Моргана ле Фей, Ланселот, рыцари круглого стола. Миф, легенда. Поле для обманов, ловушек, колец и мороков. Загадок. Его дело, не Фламберга. И всё же. Если нельзя было тратить время, если не получалось успеть одновременно к озеру и замку, если один выход мог быть закрыт, а другой - опасен, то, получалось, выбора он сделать просто не мог. Его не было. Разумного выбора. Разумного выхода. Раймон с улыбкой пожал плечами. Когда разум отказывается работать, остаётся только одно. Шутить.
Он погладил руку Эммы, тонкие пальцы, охватившие запястье. С любовью, с гордостью и обещанием. Пока что - не нужно. Пока что - отдыхай. А я - попробую вернуться к сиянию души, которое всегда со мной. В свет, что не слепит, а раскрывается крыльями за спиной.
А уже потом, пытаясь отстраниться от внезапного отсутствия, повернулся к мальчику.
- Пожалуй, прогуляемся до Зеркала. Всегда приятно подышать свежим воздухом.

* ОЧЕНЬ неприличное выражение

Озеро густо поросло тростниками и вообще издали выглядело скорее болотом, вызывая недоумение и сомнения в том, какая Леди может выйти из этого Озера. Ветер шевелил эти заросли, ронял листья с деревьев, и их ловила рыжая лисичка, чьи следы наверняка остались на той тропке, где Раймон повстречал мальчика. Кленовый Лист смотрел на него с недоумением, восторгом и удивлением, то и дело оглядываясь на замок, куда ушел... другой. Лисичка тоже посматривала на них с интересом. Поймав очередной листок и пожевав его, она, видимо, пришла к выводу, что ноги, хоть прикрытые сапогами, вкуснее, и рванулась вперед, метя Раймону в колено.
- А что там за статуи на мосту? - поинтересовался Раймон у Листа, воплощая в мир чёрную железную клетку вокруг твари, от которой мерзко шибало то ли скоге, то ли мшанкой. Проверять, способна ли та грызть придуманные латные сапоги, не хотелось категорически. - И как именно ты попадал внутрь и наружу?
- Это Акколон и Мордред, - мальчик хотел было потрогать клетку, даже руку потянул, совсем, как Эмма, но передумал. - Их давно поставили, госпожа часто говорит с ними, упрекает... А хожу я через дверцу в воротах. Я не знаю почему, но мне кажется, что замок какой-то неправильный. Должны же быть двор, выход через кухни, верно? Я это откуда-то знаю. А кухонь - нет.
Скогемшанка, выслушавшая его речь, потыкала лапой в прут и с хрустом перекусила его.
- А двор есть? - уточнил Раймон, подозрительно оглядывая тварь, у которой, казалось, за последние секунды даже клыки выросли ещё больше.
А ещё мерзкому животному, в отличие от сородича из замка Грейстоков, железо оказалось нипочём. По крайней мере, такое железо. Он хмыкнул и щёлкнул пальцами. Клетка расплылась и собралась вновь - в глухой стальной шар, заперев мшанку снова.
- Передний - есть, - кивнул Лист, с восторгом наблюдая, как лисичка в ставшем прозрачном шаре споро перебирает лапами и катится вслед за ними, - а заднего - нет. И ходов потайных нет в стенах.
Озеро становилось все ближе, клубилось жемчужным туманом, обвивашемся вокруг осок. Скогемшанка с мелодичным звоном катила шар по камням и лязгала зубами внутри, пытаясь прогрызть себе ход. К счастью, уцепиться на гладкой вогнутой поверхности было сложно. Хотя Раймон поглядывал за спину всё равно. На всякий случай.
- А светловолосый рыцарь в сером - это кто?
- Сэр Ланселот, - удивился Лист, не устававший удивляться, - он не светловолосый, он седой.
Тысячелетие? Меньше? Как именно течёт тут чёртово время? Провёл ли действительно рыцарь десять веков в границах замка, который Лист назвал странным? Раймона передёрнуло - от чужой усталости, серости, равнодушия. От обречённости. И всё же, Ланселот ел только хлеб, не касаясь вина... только хлеб в замке, вокруг которого Раймон не видел полей с пшеницей. Или крестьян.
- Он здесь... давно?
- Говорят, что всю жизнь. Оруженосцы и рыцари не помнят, когда он пришел. А мне всего восемь лет, сэр, я тут родился. Так что, помню всю жизнь, должно быть.
Восемь лет здесь. Сколько дней прошло со смерти Сэма в мире? Туман на озере сгустился, начал складываться в фигуры из большого мира: протянула руки Эмма, которой Раймон не чувствовал, и по щеке ее скатывалась слеза; улыбался краем губ, смотрел прищурившись Бойд, на руках которого не было браслетов. Чуть поодаль соткался из клубов Ричард Фицалан и очень натурально нахмурился, сжимая рукоять меча в ножнах. Вынырнул из тростников, радостно смеясь, Эрдар. Лисичка глухо тявкнула в своем шаре и, не разворачиваясь, покатилась назад, помахивая хвостом на пушистой заднице, которая негаданно превратилась в передницу. Первым на берег ступил Бойд, потянув из ножен меч.
Раймон закатил глаза. Или скоге мельчали, или он за последние два месяца слишком часто имел дело с иллюзиями самых разных видов, вплоть до материальных, кусачих мороков. Этот Циркон закатываниями глаз не впечатлился, совсем, как настоящий. Разве что не предложил стукнуть по затылку, чтоб так и остались. Но зато, в отличие от Роба Бойда, мечом он махнул с плеча, яростно, со свистом и явно надеясь располовинить наискось. Успев порадоваться, что с Бойдом они не сражались уже много лет, так что морочнику неоткуда было черпать приёмы, Раймон отступил, пропуская меч. Честно следуя отработке движений на михаилитском плацу, морок начал бить обратной кромкой, но наткнулся запястьями на подставленный чёрный наконечник и замялся, потерял инерцию. Раймон увёл чужой клинок дальше, к земле и коротко ударил пяткой копья в висок. Роб постыдно исчез, выронив меч и не сказав на прощание даже привычного "Вот tolla-thone!" Зато Фицаланы - и Эмма, и Ричард ринулись почти одновременно, и в руках Эммы поблескивал клинок, сломанный в Билберри. Правда, держала она его скорее, как ланцет, но ударила резко и так, как это сделала бы лекарка, метя в бок, чтобы достать почку или печень. Дик нападать не спешил, он присматривался и приглядывался, то и дело поводя кончиком меча, направленным в колено, из стороны в сторону.
- А красть - нехорошо, - бросил Раймон через плечо, закрутив перед собой копьё как посох. - Особенно оружие, но и вообще. За это, знаешь ли, порой убивают.
Слёзы оставляли дорожки на нежных щеках, пятнали зелёное, шитое золотом платье. И вот она была похожа до дрожи, но сражаться - не умела, пусть и ловко орудовала ножом. Внимательный взгляд серых глаз Раймон перечеркнул острием и, крутанув копьё, вонзил наконечник в сердце между вскинутыми к лицу руками.
- Да он ему не... - начал было говорить смутившийся Листик, когда брат Эммы, внезапно воспылав чувством мести, ударил подло - засекая ноги.
- Неважно, - Раймон отпарировал удар пяткой копья, сильно, чтобы не-Ричард почувствовал столкновение не только руками, а и в плечах. И ткнул коротко в лицо, отпугивая. Закрутил копьё над головой, разгоняя всё быстрее. Пока этот морок жил, хотя бы не появлялось новых. - Нужен, или нет - это его меч. Его дело. Ты хочешь стать героем? Хорошо. Можно научиться владеть мечом, обрести силу. Но к силе ведь идёт ответственность, иначе ты не герой, а просто сильный злодей.
- А разве сильный злодей - не герой? - Хмуро поинтересовался Лист, юрко подныривая под копье и под следующий замах Фицалана, чтобы воткнуть ему свой мечик в колено.
- Нет, - Раймон, сдержав ругательство, опустил копьё на нырнувшую вниз голову Ричарда. - Герой живёт по правилам. По моральному кодексу. Прости, но так уж повелось. Не обижать женщин и детей, не воровать, защищать слабых, не творить зла... Герой живёт для мира, находит в этом силу. Злодей - для себя, и этим - слаб.
- Что-то не хочется мне быть героем, - меч Листика вошел в живот Фицалана, добивая, - я бы лучше просто человеком был, вот как вы, сэр. А воровать не стану больше.
- А я тоже живу по уставу, - не моргнув глазом, с откровенным удовольствием сказал почти правду Раймон. В конце концов, здесь не было никого из магистров, чтобы опровергнуть наглую правду. - Если как я - то придётся в мой мир. В орден Михаилитов, которые защищают людей от тварей. За деньги. Немалые деньги.
- Я маленький, чтобы думать о деньгах, - заученно, явно с чужих слов, проговорил мальчик, провожая взглядом клочья тумана, в которые распались и Ричард, и так и не напавший Эрдар, - я люблю книги читать и чернику. И не люблю этот Карадок. И не помню маму... Как мы туда пойдем?

Замок со сложнозапоминаемым названием высился на холме, закрывая собой горизонт. Красивый, точно с картинки сошедший: на остроконечных крышах вились яркие, разноцветные флаги, окна сияли чистыми витражами, а нефы и колонны напоминали о храме. Даже ослепительно белый камень, из которого он был построен казался чистым. Помпезным. И статуи воинов, что охраняли перекидной мост, были пафосными. Исполненные воинского величия лица, протянутые друг другу руки и мечи, обращенные к пришельцу - все это было сделано из того же белого камня, лишь глаза - синие, из сапфиров, были удивительно жуткими.Жизни, чувства в них не ощущалось вовсе, но Раймон, подойдя ближе, всё равно уважительно поклонился. С сочувствием. Пусть не самим рыцарям, но - памяти.
- Сэр Акколон. Сэр Мордред.
Уже отворяя небольшую дверцу в воротах, он покачал головой. Моргана, которая всё ещё, спустя... неведомо, сколько веков бросала в лицо статуям упрёки в том, что не сбылось и сбыться не могло ни на зеркалах, ни на обмане? Её было жаль тоже. Хотя, возможно, и не стоило.Во дворе было пусто и тихо. Лишь на каменной скамейке, закрыв глаза и оперевшись на стену, сидел светловолосый, одетый старомодно мужчина, чьи широкие запястья и плечи выдавали привычку к мечу. Услышав скрип двери, он лениво приоткрыл один глаз и тут же закрыл его снова.
Замок, пусть и каменный, солидный, выглядел совершенно неправильно. Даже некоторые двери, которые должны были вести в погреба, на кухни, казались просто вделанными в глухую стену досками. Его словно выстроили по картинке, по гобелену, без оглядки на то, что в замках жили, а не просто их разглядывали. Настоящая - но фальшивка, издевка. Смог бы он сам привыкнуть к такой настоящести? Ответ сидел на скамье. Смог бы. Не обращал бы внимания на странности, ходил бы только главными коридорами - когда вообще нужно было бы ходить. Вопрос лишь - быстрее или дольше. Звеня сапогами по брусчатке, Раймон подошёл к Ланселоту Озёрному, отрезанному от озера. Резкая, чёрная тень легла рядом с седым рыцарем, словно присела тоже. Словно готовилась. Раймон мысленно показал ей кулак.
- Приветствую вас, сэр Ланселот. Прошу, скажите, почему вы едите лишь хлеб в нарисованном замке?
- И тебе доброго дня, рыцарь, - лениво отозвался тот, не открывая глаз, - потому что нельзя есть пищу Моргейны, если хочешь вернуться домой. Правда, не уверен, есть ли тот дом еще... Хлеб же госпожа приносит извне.
Каково возвращаться в мир, зная, что там ничего не ждёт? Каково возвращаться в мир спустя тысячу лет, думая, что там кто-то ждёт? Раймон надеялся не узнать. И как, к чёрту, говорят с живыми легендами? Это же Ланселот! И одновременно - человек. Раймон поднял бровь, несмотря на то, что рыцарь этого видеть не мог.
- Дом существует, пока остаётся желание его искать, - он осёкся и невольно дёрнулся в полувольте. - Простите. Меня там, кажется, убивают.
Ланселот лениво перетек на ноги, и оказался ниже на полголовы, но крепким и статным.
- Там - это где? - Поинтересовался он. - И как тебя, во имя крови Христовой, величать?
- Сэр Фламберг, из ордена архангела Михаила, - отрекомендовавшись официально, Раймон невольно ухмыльнулся. - Хотя сейчас мне вполне подойдёт имя "рыцарь Ни-туда-ни-сюда". Я ищу выход, сэр Ланселот. Встретил мальчика по имени Кленовый Лист, отправился с ним к озеру и туманам. К зеркалу. Но пошёл и сюда в надежде, что в покоях или мастерских госпожи найдётся шлейф, на котором можно выйти в мир как он есть.
- Не помню такого ордена и имя странное, - мотнул головой Ланселот, - но через озеро я и сам бы ушел, если бы выход открыт был. Моргейна же через окно ходит, довелось пару раз видеть.
На этих словах воплощенный герой легенд так скабрезно ухмыльнулся, что стало понятно - рыцарь преуменьшает. Преуменьшали, а не преувеличивали явно и легенды. По крайней мере, в том, что касалосьлюбвеобильности. Раймон оглядел его, прикинул расстояние до озера и пожал плечами. Идти - даже бежать - было достаточно далеко, даже если ему удалось протащить Ланселота через ворота - и если бы тот после этого пришёл в себя. А то ведь чары на стенах могли работать и иначе. С сюрпризами.
- Стоит взглянуть на то окно. Сдаётся мне, Моргейн сейчас достаточно занята. Её ведь сейчас нет в замке? Но была?
- Она уходит и приходит, когда ей вздумается. Перед приходом появляются оруженосцы и слуги. Когда ее нет - мы остаемся вдвоем с Листиком. И он искренне думает, что я не знаю, будто он украл у меня меч. Идём, сэр Фламберг, я покажу тебе замок и окно.
Ланселот мотнул головой в сторону зеленой двери, окруженной колоннами и находящейся почему-то в алькове. Раймон кивнул. Сам бы он эту дверь проверил наверняка чуть ли не последней, слишком уж выделялась.
Внутри оказалось также странно, как и снаружи. Множество дверей в стенах - но они никуда не вели, за ними были лишь стены. Ланселот позволил в этом убедиться, открывая их все по очереди.
- А вот это, кажется, Артур, - равнодушно рассказывал он, тыча пальцем в портрет бородатого и златоволосого мужчины в короне, удивительно похожего на короля Альфреда. - Не знаю, кто его с такой бородищей нарисовал, Артур-то брился и борода плохо росла - кровь фэйри.
Со следующего портрета на Раймона с интересом и кокетством смотрела очаровательная синеглазая блондинка с крутыми кудрями, рвущимися из-под венца. При виде нее вспоминалось только одно - "молоко и мёд", а на языке с чего-то появлялся привкус булочек с корицей.
- Гвен, - буркнул Ланселот, - королева, то есть. Эх, когда-то очень любил я корицу. А сейчас - приелась. Вина хочу, что пикты гнали. Его подожжешь - оно и горит.
- С пиктами, - заметил Раймон, отворачиваясь от портрета, - есть некоторые проблемы. А вот крепкое, чтобы пробирало - гнать не разучились, это уж точно.
- Какой год там, в мире? - Неожиданно спросил рыцарь, открывая дверь за которой сразу же, от порога, поднималась наверх лестница. Темная, мрачная и напоминающая ту, какие были внутри стен резиденции.
Раймон помедлил, потом пожал плечами. Ланселоту всё равно предстояло это узнать. И, если всё пойдёт, как задумано - принимать решение. И он точно не походил на нежный цветочек.
- Тысяча пятьсот тридцать пятый. Зима.
- Тысяча лет, - рыцарь покачнулся, ухватился рукой за косяк, но быстро выпрямился и зашагал вверх по лестнице, - кровь Христова!
Лестница длилась и прекращаться не собиралась, напоминая ту, что осталась в особняке Грейстоков. Правда, эта еще и петляла вокруг неведомо откуда взявшихся столбов, раздваивалась и пыталась менять высоту ступеней. Наконец, она уперлась в еще одну дверь.
- Покои Моргейны, - сообщил рыцарь, толкая ее и открывая вид на беспорядок, от которого Эмма непременно упала бы в обморок. А придя в себя, принялась бы складывать все эти юбки, туники, рукава, подушки, покрывала и вуали, приводя комнату в порядок. Особое внимание привлекало единственное окно, на котором был изображен заснеженный лес, похожий на тот, что раскинулся рядом с таверной, где сейчас лежалопочти бездыханное тело и ждала Эмма.
- Вот, - лаконичности Ланселота позавидовали бы и спартанцы, - окно.
- Мир изменился не так сильно, - задумчиво заметил Раймон. - Всё так же воюют, убивают, крадут... ну и любят, конечно. Всё ещё делают виски, а уж воины всегда нужны. Особенно когда на дорогах столько тварей. Я кое-что понимаю в магии, сэр Ланселот. И могу попробовать увести нас обоих, если хотите.
Ланселот явно хотел - это было видно по тому, как зажглись надеждой и предвкушением глаза, как сжалась рука, точно пробуя рукоять меча, как расправились плечи. И все же - колебался, пнул с ожесточением золоченый башмачок, тоскливо оглядел комнату...
- Наплевать, что никто не ждет, - наконец, произнес он, - идем, пока ведьма не вернулась.

Окно, туманы - отличались слабо. Почти вовсе не отличались. Мир проворачивался в сизых клубах, крутился вокруг башни с расписным окном, и в любом случае достаточно было просто шагнуть, держа за руку мужчину и ребёнка. Приближение Моргейны, которое Раймон ощущал кожей и сердцем, только помогало - поднимало, подобно волне, дарило предчувствие силы, ощущение всего вокруг - и дальше. Легко было идти на свет и тепло, даже притом, что делать шаг на самом деле не требовалось. Хватало просто совместить здесь и там - и вывернуться наизнанку.

10 февраля 1535 г. Лутон.

Полночь заглядывала в окно любопытно и холодно, подмигивала звездами, шептала колыбельную. "Пока - отдыхай". Забавный, будто сам бы отдыхал, если она на двое суток пропадет куда-то... Ее пару часов не было, а он успел лес выжечь и одну из этих ворон вызвать! И сон не шел, несмотря на колыбельную, что пела не себе - ему.

В пляске ночного черного бала
Я позабыла сразу тебя.
Как в зазеркалье мира, мелькали
Люди, теряя каждый себя.
Страшная сказка, но я здесь живу.
Пой колыбельную, пой.

Песня была жуткой, но казалась правильной - и не правильной одновременно. Не забыла бы никогда, но люди и правда теряли себя в этих зазеркальях. Двоился Раймон, становился древним божеством Бойд... Вспыхивала фениксом она сама. И при этом все оставались собой. Два Раймона, все же, воспринимались, как один. Роб оставался смертным, и не осыпалось пеплом темное пламя. И ожидание, скрашиваемое страшной песенкой, уже не было бесконечным.

Я танцевала польку с калекой,
Если б ты видел, как он красив.
Он неуклюже руку сжимал,
Улыбкой убогой счастье сокрыв.
Жуткая сказка, но мне здесь легко,
Пой колыбельную, пой.

Когда Раймон пошевелил рукой, будто отвечая на слова, Эмма вскинулась из кресла, в котором сидела, подбежала к кровати, ухватив ладонь. Но, вопреки ожиданиями, упрямец не открыл глаза, зато на полу рядом с кроватью возник рыжий мальчишка. А вслед за ним - седовласый, но молодой мужчина. К счастью, они казались бездыханными и пахло от них лишь одним - сном. Эмма поджала ноги под себя и наклонилась к Раймону, прижимаясь к его губам в поцелуе.
- Просыпайся, ты ведь не заколдованная принцесса, хитрец.
"А принцип - тот же, и работает, - улыбнулся Раймон и открыл глаза, со вздохом облегчения привлекая её к себе. - Вернулся".
- Два дня? Кошмар какой. Сплошные расходы. Трактирщик, небось, втрое заломил. Сразу он мне не понравился.
На ещё тёплое кресло беззвучно упал вытянутый кусок грубого железа, похожий на странный наконечник копья. В углу сам собой чинно поставился клеймор. Легла в ногах кровати, негромко звякнув, чёрная кольчуга.
- Расходы?!
Нужно было возмущенно высвободиться и тыча пальцем в спящих на полу, разразиться гневной тирадой по поводу новых питомцев. Но - не хотелось. Хотелось лишь заснуть на плече, упиваясь присутствием. Двое суток без сна, в темном пламени феникса, в ожидании казались бесконечными, измотали так, что впору бы заявить, что теперь ее очередь спать беспробудно, поелику на принцессу похожа больше.
- Трактирщик тебя не видел, - задумчиво покусывая ухо, призналась Эмма, - ты уходил рано и приходил так поздно, что все спали. А я, как и положено, благовоспитанной леди, спускалась вниз редко. Ну, и продала ему афродизии. Забавно, что у хозяев постоялых дворов с этим проблемы... Ты для разнообразия решил притащить послушников?
- Хуже, - покаянно вздохнул Раймон. - Легенду и мелкого паршивца. Ланселот Озёрный и перерождённый Кленовый Лист... которого всё-таки в орден. Оставлять там было бы... совсем.
- Иные из путешествия привозят шелка и драгоценности, а мой Раймон - легенды и паршивцев, - вздохнула Эмма, не испытывая сожаления, - а лошадей к ним не полагалось?
- Прилагался почти настоящий замок, но он показался слишком большим и тяжёлым, - мечтательно заметил Раймон. - К тому же, всё равно половина дверей никуда не вели.
Глаза закрывались сами. Слишком тепло, слишком спокойно стало. Слишком все равно, удобно ли спящим на полу. Не думалось о том, что с ними делать, а ведь мальчика нужно было тепло одеть. С рыцарем было проще - оверкот Раймона будет ему длинным, но, все же - сойдет.
- Я посплю немного. Обещай, что никуда не уйдешь.
- Конечно, не уйду. Даже спать пока что не буду. Буду лежать и думать о расходах, - негромко заметил Раймон, гладя её по волосам. - И драгоценностях. Интересно, как там лисичка, так и катается в стальном шаре у озера?..
Эмма только вздохнула, понимая, что перестала удивляться лисичкам в шарах, возникающим из ниоткуда мечам, кольчугам и ланселотам. Впрочем, быть может, в этом была виновата усталость.

Когда она уснула, Раймон ещё лежал, глядя в белёный потолок, и не видя. Один день за два. За три. За жизнь, как бывало со смертными, попавшими в мир фэа и не сумевшими выбраться достаточно быстро. Как ему самому это удалось? Везение, помощь Эммы и нужный талант? Кто-нибудь, не умевший в мороки и эмпатию, блуждал бы по Авалону до конца жизни, ожидая решения жриц? Но почему выпадало так удачно? Приходилось признать, что скорее всего Морриган просто подыгрывала. Мысль не радовала, но... он становился сильнее. Узнавал больше. Менялся. Зачем? Возможно, жертва в этом случае оказывалась выгоднее. Герой, а не какой-то раб-неудачник. Искры от костра выше? Если так, получается, что играя против себя, богиня играла на себя же. И сделать с этим он ничего не мог. Не сопротивляться, не взбивать лапками масло, сдаться? Не вариант. Поневоле придётся и дальше заточать лисичек в шары и весело катать на радость подвернувшимся детям. И это... не радовало. Хотя и оставляло, разумеется, лазейку. Потому что герои порой спорили и с богами. В нужных обстоятельствах, в нужный момент. Возможно, как раз потому, что не сдавались. Барахтались. Что Одиссей, что Диомед. Все прочие. Правда, заодно почти все они были безумны. Впрочем, какой морочник нормален? Какой не умеет играть, пусть и в поддавки? Правила оставались правилами.
Сон не шёл долго. Тело никак не выгорало напряжением боя, Авалоном и лесом, который был не Шервудом. Сопение Ланселота и Листа непривычно наполняло комнату, напоминая, скорее, об общих комнатах, а не таверне на тракте. Заставляя думать о том, зачем, собственно, оно ему надо? Из сочувствия? Ради шанса? Хорошо рассчитывать на Бойда, а если с ним ничего не выйдет? Ланселот, скорее всего, не взял бы у него ни денег, ни оружия. Дурацкие правила рыцарской чести. Впрочем, ладно, этот, насколько мог оценить Раймон, выдрал бы у жизни своё сам. Вероятно, раздев несколько разбойников, сдуру решивших ограбить одинокого путника. За него волноваться не стоило. Но ведь мог попастся и кто-то такой, что в мире бы не выжил вовсе. И что тогда? Связывать себя? Он поморщился, выделяя дыхание Эммы, вслушиваясь только в него. Нет. В таком случае он бы всё-таки прошёл мимо. Весь мир спасти было невозможно, да и не их это дело. Не задача тех, кто живут на тракте. Прошёл бы мимо, даже не подав надежды. Наверняка. Потому что настолько он, Раймон де Три, Фламберг, михаилит, всё-таки не менялся.

13 февраля 1535 г. Форрест-Хилл. Резиденция.

Проблемы принес, как ни странно, Ланселот. Легендарный рыцарь смотрел на Эмму с немым восхищением, настолько неприлично размышляя о том, что может находиться под платьем, что она невольно смущалась. А смущаясь - жалась к Раймону, шепотом излагая все, что нафантазировал и начувствовал герой легенд. Рыжий Листик, приодетый в яркий-синий оверкот и такую же шапочку, молчал, недоуменно оглядывая заснеженные поля - и тоже жался к Раймону, но уже потому, что боялся. Снега, чудовища на пути. Ночами он вскрикивал - и стучался в двери комнаты, просился к ним, устраивался в кресле, чтобы заснуть крепким, детским сном и проспать до утра. Эмма только головой качала, глядя на него - и сомневалась, справятся ли в резиденции с ночными страхами. И когда на высоком холме знакомо выросли стены орденского замка, она облегченно вздохнула. Не будет больше похабных мыслей сэра Ланселота Озерного, который словно женщины никогда не видел. Не придется заботиться о Листе. Уединение с Раймоном в тиши той комнаты в башенке, хотя бы на пару дней. Покой, в котором не нужно опасаться нежданных страждущих, замученных очередной тварью, происков богинь, нападений и всего того прочего, что составляло их жизнь. Эмма смотрела на стяги, развевающиеся на башнях, на крыши, стены и мост - и понимала, что возвращает Раймона дому, где он вырос. Пусть сам он считал домом её саму, но здесь, всё же, ему радовались искренне, встречали приветливо и, несмотря на интриги, дорожили. А вместе с ним привечали и её, окружали заботой, оберегали.

Замок всегда встречал Раймона радостно, точно плоть от плоти своей. Возможно, так оно и было - каждого, за кем впервые захлопывались эти ворота и перед кем раскрывались, чтобы выпустить в жизнь, здесь ждали всегда. Даже если он был Рысью или Вороном. С этими теплыми камнями цвета терракоты орденцев связывали не только ритуалы, не только капелла с гнутыми о голову тамплиерскими светильнями и Исидой, что с материнским укором глядела на проказы мальчишек. С ними, кажется, связывал еще и тот незримый дозор, что обнаружился на воротах рядом с дозором зримым. Призрачный воин, в чертах которого угадывалась кровь лангедокцев, небрежно прислонившийся к створу ворот, довольно оглядел Раймона и Эмму, поднимая руку в благословении и посторонился, пропуская внутрь, за стены, откуда доносился голос Ежа.Раймон вежливо кивнул в ответ, не обращая внимания на то, как это выглядит, должно быть, со стороны. Ещё одна странность ко многим. Приятная, нет? Замок встречал радостно, как дом, уже этим одним заставляя закрываться, потому что домом не был. Но - прикидывался. Привязывал. Или, по крайней мере, пытался. И уж как-то слишком. Зря он тогда сказал магистру о Рыси, лучше бы просто при встрече дал по морде. Зря и интересовался Вороном. Иногда, действительно, лучше просто не высовываться. Не привлекать внимания - потому что этого ему в последний месяц хватало и без того. И чем дальше, тем, больше. Впрочем, клетка могла работать в обе стороны. И всё-таки отдохнуть было хорошо. Наверное. Интересно, вызовет ли Верховный и на этот раз? Вряд ли.
Брат Ёж в этот раз обнаружился у сторожки, распекающим светловолосого мальчика. При виде Раймона он просиял и, погрозив пальцем юнцу, направился навстречу. Листа он оглядел внимательно, добро потрепал по макушке тяжелой рукой. Ланселота - с интересом и настороженно.
- Ты зачастил домой, мой мальчик, - проговорил он, придерживая Солнце, чтобы Эмма могла спешится, - и это - хорошо. Только Бойда снова нет. Вот уж кто на месте не сидит... Познакомишь со своим гостем?
За его плечом возник другой призрак, в кольчуге и с мечом. Когда-то, должно быть, он был светловолос и похож на горца. Впрочем, похож он был на него и сейчас, и наклоном головы, с каким рассматривал Листа, напоминал Бойда. Или Бойд напоминал его.
- И впрямь зачастил, - признал Раймон. Бывало, что и по полгода не наведывался, а теперь - приходилось. На видение он старался не смотреть. Подозревал, что для этого ещё окажется довольно времени. Гнал мысли о том, где и когда в принципе они присутствуют, что видят, знают, и... для чего. - Жаль, что Бойд уехал, для него есть новости. Впрочем, подождут, никуда не денутся, - а, скорее, отправятся с Немайн, если та согласится оказать услугу. Голубям в этом деле Раймон не доверял. - Что до гостя, то прошу любить и жаловать. Славный рыцарь, и в тяжёлое время. Вместе угодили в морочную ловушку, так что... прошу оказать гостеприимство сэру...
- Галахад Бенвик, - отрекомендовался Ланселот с неожиданным грубым акцентом, налегая на "А". Призрачный страж недовольно покачал головой и исчез, как всякий уважающий себя призрак - не прощаясь.
Ёж и вовсе вздрогнул, услышав это имя. Глядел он на ожившую легенду такими глазами, какими смотрел бы, должно быть, на неосторожно приземлившегося во дворе резиденции дракона - с изумлением и явно не веря глазам.
- Пожалуй, Раймон, верховному об этом знать не обязательно. В гостевой книге отметим, что гостит сэр Ланс Татвин, а там... видно будет.
Эмма вздохнула с улыбкой и покачала головой, совсем как исчезнувший призрак. Она по-прежнему привлекала взгляды воспитанников, у которых, насколько помнил Раймон, сейчас был перерыв между занятиями и потому они носились по двору, вместе с вымахавшими уже до колена щенками Девоны. Странно, но гончие, которых в бестиарий внесли именно потому, что твари слишком вольно трактовали понятие любви к детям, предпочитая перекусывать ими между трапезами, на мальчишек не покушались, да и вели себя, как обычные собаки.
- Чёрт его знает, как он это делает, - привычно лавируя между детьми, проговорил Ёж, - все знают, что эти фэа-собаки подчиняются только древним богам или жрицам, которые им служат. Бойд - ни то, ни другое. А гляди-ка, нашел лазейку. Твой меч, Раймон, кузнец в порядок привел, отнесли в вашу комнату. Уж не знаю, что ты с ним делать думаешь. Под такую орясину надо своё поместье строить и там эту елдов... Простите, леди Эмма, этот клинок ставить. Вместо подпорного столба. Чтобы потом маленькие де Три вокруг него плясали на Рождество.
Рука Эммы скользнула по плечу, легла на локоть. От девушки тянуло спокойствием и смешливостью, балагурство Ежа её явно развлекало, а призраков она если и чувствовала, то не беспокоилась.
- Есть какие-то новости кроме отсутствия Бойда? - поинтересовался Раймон. Тема поместья и маленьких де Три невольно вызывала и мысли о маленьких Бойдах. Одном Бойде. - Шафран привозил недавно ещё одного мальчика?
- Разумеется. Юного Эрдара Глендауэра, у которого шило застряло в заднице так глубоко, что и не вытащишь, - кивнул Ёж, тыча пальцем почему-то в сторону конюшен. - На беду и седины, коих немало, ранее к нам сбежал не менее юный Артур Клайвелл... Вмятин на светильнях добавилось, как ты понимаешь. Новостей немного, скажу прямо. Да, на днях прямо из сторожки испарился путник, которого ограбили разбойники недалеко от Форрест-Хилл. Ушел, судя по хвостам - через стену и не в Англию. И перед тем Циркона спрашивал, да Роб уже уехал.
Эмма тревожно глянула на него, крепче вцепившись в рукав, и Раймон вскинул брови.
- Испарился, через стену? Любопытные пошли путники. Называться он, случаем, не назвался?
- Воспитаннику Сове он представился Гарольдом. Ты же знаешь эти чертовы правила, - поморщился Гарри Стенхоуп, который все больше сбрасывал шкурку Ежа, - приходится шпионов засылать. Равно, как и пришлось защиты резиденции пересматривать. Верховный был очень недоволен, что кто-то без его ведома взял и ушел в стену.
Раймон переглянулся с Эммой и снова повернулся к Стенхоупу.
- Знаешь, если такой путник появится снова, лучше бы подержать его в таких стенах, через которые так легко не выйти. Просто... для гарантии встречи.
Призрак лангедокца, что стоял на воротах, возник впереди внезапно. Он внимательно оглядел Раймона и помахал рукой, привлекая внимание. Быстро замелькали полупрозрачные пальцы, складываясь в речь без голоса. "Ты нас видишь, Раймон?"
- Да уж понятно, что в темницы сразу надо было. Ну да заболтал ты меня, - с сожалением вздохнул Стенхоуп, явно ничего не замечая, - столько подзатыльников не роздано... Сэр Галахад, позвольте, я вас провожу в гостевые покои? Заодно и мальчика отведем в спальни. А Фламберг в собственном доме и сам не заблудится.
Мягко увлекая за собой легендарного рыцаря и Листа, пожилой магистр направился к портику с барельефами, пройдя прямо сквозь призрака, отчего тот болезненно поморщился. Это само по себе было занятно. Чувствовали ли призраки физический контакт? Ощущали ли они при этом чужие мысли, чувства, сливаясь с человеком? Расслаивались? Сколько таких он сам затоптал, бегая по коридорам? И - откуда они? Откуда и зачем это посмертие, которое явно не тяготило самих призраков и не смущало магистров - а те ведь знали, не могли не знать. Михаилиты? Тамплиеры? Коснувшись руки Эммы, он, пренебрегая языком жестов, просто кивнул. Если призраки могли ощущать прикосновения, то вряд ли у них возникли бы проблемы с тем, чтобы услышать голос.
- Я вижу вас, рыцарь.
Эмма вздрогнула, заглянула в глаза и заботливо коснулась рукой лба.
- Ты заболел? - Нарочито участливо поинтересовалась она.
Призрак на это хмыкнул, расплывшись в улыбке, и показал, что не возражает, если Эмма узнает о нем. Раймон хмыкнул тоже, только мысленно. При выборе между призраками и Эммой у него не возникало и мысли о том, чтобы что-то подобное скрыть. Желал этого кто-то или нет.
"Брат Волк. Шестая усыпальница. Почему ты нас видишь? Нет... Нам нужна помощь."
Шестая усыпальница. Если Раймон помнил верно, последний дом Жана де Круа, прежнего магистра... над трактом? Кажется, да. Он кивнул в знак того, что понял, и взял Эмму под руку.
- Похоже на то, что путешествия за вуалями расширяют кругозор. Например, после недавнего я, кажется, начал видеть призраков. Возможно, только орденских. Но не наверняка. Признаться, никогда не задумывался о том, много ли их скитается в большом мире.
Эмма вздохнула, снова касаясь рукой лба. Удивляться чему-либо она, кажется, уже перестала, принимая все, как должное.
- Ну что же, по крайней мере, если ты что-то видишь, то откусить тебе руку оно исподтишка уже не может, - рассудила она, - и чего эти призраки хотят?
Раймон хмыкнул.
- Помощи. Но тут, хотя бы, не утаскивают на поляну. Впрочем, усыпальница - это лучше, или хуже?
- Все, что не утаскивает на поляны, - проворчала Эмма неодобрительно, - конечно же, лучше того, что утаскивает.
Жак де Круа, с интересом прислушивающийся к этому диалогу, в голос рассмеялся, одобрительно кивнув.
- Может быть, ты нас еще и слышишь? - Поинтересовался он. - Жутко утомляет знаками говорить.

На миг Раймон задумался о том, как чёртов призрак ухитрияется говорить вслух? Причём не через морок, а вроде как обычно. Словно он и дышал, и выдыхал воздух вместе со словами... потом тряхнул головой. Пора было тоже перестать удивляться.
- И слышу тоже. Это необычно?
"Могут ли говорить с призраками магистры? Бойд? Верховный? Проводится ли при посвящении маленький дополнительный ритуал?.."
Со времени детства количество загадок резиденции, кажется, всё же сократилось, но глубина их определённо выросла.
- Обычно нас не слышат и не видят, - де Круа, наверное, мог не шагать, а парить. Или скользить в воздухе. Но - шагал, размашисто, оживленно жестикулируя. - Понимают, когда мы предупреждаем об опасности, но скорее, как твоя леди... Не то, чтобы мы жаловались, конечно, но иногда очень неудобно. Вот как сейчас. Удивительно, что в тебе на двадцать шестом году это проснулось.
"Это. Хорошее слово".
Эмма забеспокоилась, затеребила рукав, как всегда бывало, когда она понимала чьи-то чувства, но не могла осознать - чьи.
- Синие удивление и торопливость, - сообщила она. - Это он, призрак?
Расчищенные от снега дорожки, по которым брат Волк провожал их, пытаясь поймать под локоть оступающуюся Эмму и неизменно досадуя на то, что его рука проходит насквозь, вели к усыпальницам. А еще к капелле, в летний, а сейчас заснеженный сад, и к одной из крепостных стен. Изредка встречающиеся воспитанники, которых на занятия уже начал сзывать колокол, раскланивались вежливо, с неизменным любопытством и восхищением оглядывая Эмму. А вот садовник, что спешил навстречу с охапкой сухих веток, зыркнул на Раймона злобно - и поспешно удалился, ворча о розах. Когда де Круа миновал и капеллу, и высившиеся подле нее монументы усыпальниц, повернув к саду, на дорожку откуда-то из ближайшего куста вышел еще один призрак, в кольчуге и с длинными каштановыми волосами, собранными в хвост.
- Мальчик нас слышит? - Нетерпеливо поинтересовался он.
- Теперь их двое, - меланхолично сообщил Раймон Эмме. - И что этот садовник всё никак не забудет? Надо было притащить ему саженец с Авалона.
- Потому что розы были со Святой Земли, - сообщил де Круа, - это же почти кощунство! Добро бы сам съел, а то лошадью.
Укора в его голосе не было, напротив, покойный магистр, кажется, тщательно прятал смех.
- Может, поспешим? - Второй притопнул ногой по дорожке, но сквозь нее не провалился. - Оно уже гнездуется. И леди бы... ну, Фламберг, право же, ты всегда жену тащишь, когда надо по катакомбам за непонятной тварью из хаоса гоняться?
- Лошадь тоже нуждается в толике святости, - уведомил Раймон. - Хотя бы и в виде роз. Я думал, их тут затем и выращивают. Что до леди - конечно, беру с собой. Вместе гоняться за неведомыми тварями по подземельям всегда интереснее. Разве не все магистры в старину так делали, мессиры? Говорят, вообще гаремы таскали.
- Кхм, - так многозначительно кашлянул де Круа, что стало понятно: с гаремами он угадал. - В наше время гаремы ценились не в подземельях. Впрочем, поспешить и впрямь стоит. Видишь ли, Раймон, когда этот гаденыш, что явился к моему преемнику, ушел куда-то туда, откуда приходит леди Бойд, проход не закрывался еще долго. Что бы мы не делали. А потом и вовсе рамку кто-то подхватил, кого брат Вереск, - призрак кивнул в сторону второго, - уверенно опознал, как демона. По рукам-то мы ему настучали, рамка захлопнулась, но внутри стен поселилось нечто. Я затрудняюсь, как это описать, но оно словно здесь - и не здесь, пока сожрало только одного из щенков, но... И эти чертовы магистры только удивляются, чего Стража тревожится! Списывают на недовольство от ухода гаденыша.
- Если гаремы ценились исключительно не в подземельях, значит, мессиры, в них выбирали не тех женщин, - рассеянно заметил Раймон и почесал в затылке. Что делать с тварями, которые и здесь, и не здесь, он не знал. Не помнил такого и по гримуарам. Впечатление небытия могло бы создать нечто скогеподобное, но грызли его некоторые сомнения в том, что скоге умели морочить призраков. С другой стороны... Раймон сам никогда не пробовал морочить призраков. Искушение было велико, но... он мысленно вздохнул. Не время. Вот всегда так. Ещё было очень интересно, почему его не попросили просто рассказать это всё магистрам, но и эту мысль Раймон решил оставить при себе. А то и впрямь. Попросят. Хотя вообще - магистры знали подземные ходы и межстенный мир куда лучше. Так, что, может, и стоило, но... нет. - А подробнее, сэр де Круа? Или оно настолько не здесь, что никогда и не показывалось? Но щенка жрало... целиком? Или разодрало на части?
- Только хвост остался. И его будто ножом срезали - чисто. Мы его краем, границей зрения ловим - черная, лохматая тень, то ли паук, то ли что-то с щупальцами, то ли вовсе странная собака. И как назло, Шафран только крутанулся, когда мальчишку привез.
Призрак глянул на Эмму, закрывшую глаза, чтобы отогнать от себя чужие чувства.
- Поэтому Вереск и беспокоится, что ты леди с собой ведешь. Оно быстрое, а в юбках не побегаешь, да и не михаилит же.
Раймон помедлил, с улыбкой вспоминая о том, как бегала - в юбках - Эмма, когда случалась нужда. Возможно, улыбка выглядела странно, но это волновало мало. Он легко пожал плечами.
- Значит, всё честно. Я, наверное, уже тоже не совсем михаилит, да и бегаю, как показало кладбище в Лутоне, недостаточно быстро. Мы пойдём вместе. Даже если вы заверите, что гостевые комнаты Ордена совершенно безопасны... чего, думаю, я не услышу. Пространство не здесь и не тут не оградить стенами, ведь так?
- Теперь ты михаилит больше, чем когда-либо, - серьезно проговорил де Круа, останавливаясь перед стеной, - пока Стража тебя принимает в замке, ты - брат ордена. А ведь ты теперь еще и знаешь... Как магистр. Нам от медиумов прятаться приходится, Тайная Стража, последний оплот, великая тайна... Посмертие, достойное воина, которого в раю не ждут, а в аду заждались. Нам все равно, чей ты любимец и кто сыном называет. Если сошел с пути - замок тебя не примет. К тому же, ты живешь не в гостевых, а в рыцарских, они внутренние, для своих. Но закрыть их мы и правда не можем, каждый раз оно уходит в иной план, материальный. А там мы, увы, бессильны. Пока. Пнешь камень? Мы-то сквозь стены пройдем, а вот ты и леди...
Эмма дернулась, вцепилась в руку так, что стало больно от колец кольчуги, впившихся через рубаху. Едва уловимо, так, что могло показаться бы, будто почудилось, потянуло серой. Волк и Вереск замерцали, потянули полупрозрачные мечи из ножен, и уже почти пропали, ушли куда-то, когда Эмма заговорила. Мерзко хихикая и причмокивая, не своим голосом.
- Жрать. Жрать вкусно, да. Большой, кровяной. Охотник. Все охотники, а этот знает, да. Весело-весело-весело. Но хозяин сказал ждать? Но этот знает. Можно сожрать.
Призрак извлекли откуда-то еще и щиты, переглянулись.
- А на ощупь - будто бы и демон, - задумчиво протянул Вереск.
- А ведь столько вкусного вокруг, - вздохнул Раймон, глядя только на Эмму, не обращая внимания на призраков. - Чего же ждать?
Между стен. В стенах, но не в ходах. И известный гадёныш, связанный с преисподней, ушёл путями Бадб или как-то вроде того. Научился? Откуда бы? Впрочем, последнее было неважно. При встрече можно было поинтересоваться, а Брайнс встречался в самые неожиданные моменты и по самым интересным поводам. Главное: то, что умел Брайнс, умел и ад. Но, если так, что такое - стена?
- Вкусное нельзя, - не согласилась Эмма, испуганно глядя на него своими, чистыми, незамутненными одержимостью глазами, - ждать, когда придёт белобрысый. Сожрать его сердце. Разбить кости и выпить мозг. Потом вкусное. Много вкусного. Ждать - скучно. А охота - весело-весело-весело. Чернявый вкусный. Он знает. Его можно.
Де Круа покачал головой, поднимая щит, чтобы закрыть им Эмму.
- Там полный хаос, - выдохнула она, выпуская руку, и прислоняясь к стене, освобождая поле для маневра так привычно, точно не была почти монахиней еще два месяца назад. - Весело и поесть - лишь вершина. Ощущение, что это - очень злой шут. Черный шут.
Раймон только покачал головой. Эти призраки, кажется, слишком привыкли защищать. А ведь кроме "почему" его ещё интересовало кто именно, как с этим связан Брайнс... впрочем, время для расспросов ещё могло и найтись.
- Злой шут, да? Ну, что делать, значит, придётся играть, - он улыбнулся, подняв бровь. - Снова что-то новое. Или это уже старое?
Эмма кивнула, удивительно точно глядя туда, где перед нею маячил щит и сняла с шеи подвеску-древо, что оставил для нее Бойд в коробочке с арбалетными болтами.
- Разрежь юбки, - тихо попросила она, - и пусть они уберут... Чем закрывают. Оно после Циркона уже Эрдара наметило. Предвкушает, как... демон в Билберри?
- К нам идёт, - предупредил Вереск, подбираясь, как для прыжка.

- Уберите щит.
Вытащив кинжал, Раймон не без сожаления - и не без некоторого извращённого удовольствия - распорол юбку Эммы от бедра и отстранился, чтобы окинуть работу критическим взглядом. Бегать так определённо было проще, да и выглядело... неплохо. Вполне. Даже хорошо. Жаль, времени оставалось мало. Он тронул Эмму за плечо и повёл рукой. Пройдут ли они с леди сквозь стены? Ха. Туман заклубился вокруг, и камень стал лишь условностью. Словом. И, что самое приятное, здесь даже не нужно было никуда идти. Или, тем более, бегать.
Судя по взгляду де Круа, он тоже одобрял обновление платья, а вот Вереск отвернулся - и потому пропустил когтистую лапу, совершенно материальную, что прошла сквозь него.
- Дьявол, - призрак с удивлением уставился на руку, что истекала прозрачной, но алой кровью. - Он с утра этого не умел!
"Есть ли целители у призраков?"
- Учится, - рассеянно ответил Раймон, вглядываясь в туман.
Лохматый шут неторопливо и вполне материально рысил в сторону сада по проходу меж стенами. В саду же... Раймон мысленно скривился. В саду носились трое мальчишек. Которых было нельзя, но в игре, видимо - можно.
- Ну, это совсем скучно. Нет, чтобы покусать того хозяина, который всё запрещает. Вот уж смеху-то было бы.
Мир провернулся вокруг, складываясь, и коридор вокруг существа выгнулся и вцепился в собственный хвост, кругом, ухитрившись при этом не двинуть ни камнем. Чтобы перейти в иное состояние, дважды насквозь проскочить кольцо и выскочить из коридорчика в сад, демон даже не чихнул. Просто был жив - и тут же будто умер, отбросил плоть, которая, все же, оставалась на месте. И безумно расхохотался, проваливаясь под садовую дорожку.
- Князь невкусный, - растерянно ответила Эмма, не меняя голоса. - Ой, какой невкусный.
- А Гарольд Брайнс?
Демон-шут переходил из мира в мир так легко, словно учился этому всю жизнь. Впрочем, может, так оно и было. Но в материальном мире он оставался уязвим. В другом же не мог никому повредить... в теории. Вопрос был в том, как заставить его появиться. И где. Туман расползался в стороны, пронизывая замок. Для него не существовало ни дорожек, ни камня, ни самой земли, было лишь пространство, в котором ничего не стоило оказаться в орденской капелле. Точнее, сделать так, чтобы капелла появилась вокруг.
Демон захохотал, зафырчал кошкой - и неожиданно возник на голове архангела Михаила, держа в руках светильню. Горящую, капающую ароматным маслом прямо на плечо Архистратига. Теперь шут больше походил то ли на большого жирного кота в пушистой шерсти, то ли на просто комок пуха с глазами. Де Круа схватился за голову, свистнул - и из стен выступили сразу шесть призраков с щитами, которыми они поспешно закрыли Эмму.
- Tué la merde, - высказался он, и тут же светильня полетела в Раймона, разбрасывая языки пламени, а демон перескочил на потолок, вцепившись присосками на лапах прямо в лицо укоризненно глядящего на все это архангела Гавриила.
- Брайнс, Брайнс, Брайнс, - голос у него оказался квакающий, с тем же причмокиванием, каким он наделил Эмму, - гадкий Брайнс!
Де Круа снова что-то коротко рявкнул, указывая на ошарашенных юнцов, что стояли в тени Исиды, явно желая по старому поверью припасть к ее коленям.
- Не поспорить. Доводилось встречаться.
Раймон легко отшагнул в сторону, и жаровня грохнула, словно гонг. По полу метнулись язычки огня, но здесь, где камень не прикрывали ковры, гореть было нечему, и он не стал их тушить. Ещё не хватало, чтобы демон научился и этому. Конечно, дитя геенны и так могло уметь обращаться с огнём, но... рисковать не стоило. Капелла, правда, от этого обрела вид совершенно демонический. И оставалось только гадать, какого дьявола демон, оказавшись в ней, не схлопнулся. Сгорел. Взорвался. Или что там полагалось делать представителям ада в святом месте. Ну, относительно святом. Но хотя бы нематериальности он здесь лишился. Если бы не зрители, лучшей клетки было и не найти. Столько светильников, которые можно было раздолбать!.. Столько несделанных выбоин в полу, в потолке и стенах!.. Никогда ему этот Гавриил не нравился. И алтарь с вечным запахом благовоний. Да и чаша, если подумать, тоже. И вообще.
- Но что за мысли такие: жрать да жрать. Неужели князь кормит грешниками второй свежести? Заставляет играть с Брайнсом? - на последней фразе в голосе невольно прозвучало сочувствие.
- А ты ожидал, что демон будет говорить о философии Сенеки? - Удивилась Эмма из своего угла. Призраки, кажется, все же могли стать чуть материальными, потому как брызги горячего масла оплывали по щитам, будто бы по настоящим. Или брызгался ими демон сразу в двух планах. В ответ на ее замечание шут взвизгнул, царапнул лапой лицу архангела за которого держался, и расправив кожистые крылья, какие трудно было ожидать от комка меха, спланировал на алтарь. И разлегся на нем, уронив когтистую лапу вниз. Будто... Эмма в Билберри. И принялся сладострастно стонать, извиваясь в мнимом экстазе, расшвыривая все, что стояло под лапами. Алтарная чаша, звеня по изразцам пола, подкатилась к ногам Раймона, тускло блеснула багрянцем рубинов. С грохотом упали подсвечники, и вылетевшие из них свечи вспыхнули так ярко, будто на них охапку хвороста кинули. Алчный, жаркий огонь взревел, поднимаясь по алтарному покрову, по занавесям санктуария, языками черной копоти принялся лизать святое воинство на потолке и стенах. Тьмой и страданиями тянуло от него. Рисовались в нем нездешние колонны, увитые все тем же пламенем, тянули руки оттуда ломаные, темные силуэты со ртами, распяленными криком.
- In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti, - де Круа и щитоносцы опустились на колени, но хор их звучал отнюдь не смирением - вызовом, от которого шут вскочил на передние лапы, принимаясь отчаянно кривляться.
- Готово! - Вереск, вошедший прямо сквозь стену, швырнул на пол лохматую призрачную голову. Он был весь покрыт кровью - своей и, кажется, демона, но явно доволен собой и остальными, что шагнули вслед за ним, присоединяя свои голоса к молитвенному хору. - Фламберг, добивай его, сюда Ёж летит и пофыркивает.
- Мог бы, - сквозь зубы проворчал Раймон, сворачивая капеллу вокруг демона и разворачивая снова, так, чтобы демон возник в чаше со святой водой. Как был, на передних запах, мордой вниз.
И на этом в какой-то мере всё закончилось. Хотя и началось тоже. Демон взорвался так, словно сделан был из пороха, и бросили его в огонь. В потолок ударил фонтан пара, воды, крови, кишок и мокрых ошмётков на удивление вонючей шерсти. Свистнули обломки чаши. К счастью, щиты призраков на самом деле умели становиться материальными, но прикрыть они смогли не всех. Не полностью. Или просто не успели. Снимая со щеки длинную чёрную прядь, Раймон вздохнул, оглядывая то, что осталось от капеллы. - Мог ведь. Мог бы говорить о философии Сенеки, скотина волосатая.
Застывшие посреди призыва врата начали медленно сворачиваться, а он потянулся к огню, который, пусть и нёс в себе тьму, оставался и просто огнём. Стихию можно было успокоить, вытянуть лишнее в накопитель. Погасить, спасая остатки... Раймон скептически оглядел алтарный покров и пожал плечами. Ладно. Спасать было уже нечего. Но погасить стоило в любом случае.
Юнцы только вздохнули, когда из угасающих врат выметнулись длинные, тонкие щупальца. Уже не огонь, еще не плоть, и де Круа, оскалившись, как волк, только и успел, что бросить свой щит Раймону, к которому летели эти плети.
- Не задумывайся, просто лови, - крикнул он, рванувшись к неосторожным свидетелям, что изо всех сил старались не срамить альма-матер, из которой еще даже не выпустились.
Щит, несмотря на прозрачность, казался совершенно настоящим. Раймон с полуоборота грохнул им по кончику самого наглого щупальца. Успел удивиться тому, что состояло оно из тёмного огня, который напоминал даже не об аде, а об огненных джиннах, ифритах... из огня? Он потянулся к щупальцам, пробуя отстранить, выгнуть. Хоть чуть-чуть. Силой мериться с адом было бесполезно, но поставить подножку на шаге - отчего бы нет?
Наглое щупальце как-то озадаченно отдернулось - и на границе слуха, за сознанием раздался обиженный рев. Дьявол - великий лжец, способный лишь учиться и компилировать, не мог отойти от клише при этом. И если нечто с щупальцами били - оно должно было реветь от боли, иначе никак. Проход все также медленно закрывался, точно магистры этой молитвой-скороговоркой стягивали створки, которых не было, сшивали дыру. Но тварь из преисподней все еще сопротивлялась, неохотно поддаваясь на попытки отстранить. Вместо четырех согнувшихся, она выметнула еще один отросток, метя им через голову Раймона в Эмму, которая с самым спокойным видом наблюдала за этим огненным представлением. Чем быстрее бежит человек, тем легче его подтолкнуть так, чтобы упал. Раймон, не оглядываясь, вложил чуть ли не треть браслета в единственный импульс, направляя щупальце выше, в стену капеллы. И даже придал ещё больше скорости. Как оказалось, камень щупальце всё же не пробивало.
Ёж влетел в капеллу первым, с прытью, совершенно несвойственной для людей его почтенного возраста, как раз тогда, когда проход окончательно схлопнулся, отрезая не успевшее сбежать щупальце. Следом за ним влетели магистр, что отвечал за безопасность резиденции, наставник боевой магии и верховный. Последний цыкнул на толпу мальчишек, заглядывающих в капеллу с восторгом, написанном на рожицах, но на юного Эрдара Глендауэра это подействовало ровным счетом никак. Он с визгом прошмыгнул между ног магистров и ввинтился в подол Эммы, обхватывая ее колени.
- Фламберг? - Верховный без изумления оглядывал разрушенную капеллу, беснующееся и упрямо ползущее к Эмме щупальце и лишь слегка выгнул бровь, когда на него с потолка упал ошметок демона.
- Магистр? - вежливо ответил Раймон, разжимая пальцы.
Щит де Круа упал на щупальце ребром, после чего ушёл сквозь пол.
Ёж хмыкнул, глядя на то, как отросток рассыпался черным пеплом.
- Я каждый совет говорю, что защиту надо усиливать проворчал он, тыча пальцем в щупальце, - каждый! В то время, как брат Медведь доказывает, что в резиденцию и муха не пролетит без его ведома! Третий случай подряд! То Бойда душат, то ограбленные путники в стену уходят, то демоны в капелле!
Верховный согласно кивнул, с подозрением уставившись на Раймона и юнцов. Но мысли свои оставил при себе.
- Что здесь было, Фламберг?
Раймон только развёл руками.
- Только с дороги, магистр. Прогулялись по двору, зашли в капеллу, взглянуть на занавеси на санктуарии, а тут... оно. Насилу отбились - святой водой да молитвой. Что у вас тут творится?

- На занавеси?!
Де Круа усмехнулся изумлению на лице всех наставников разом и подмигнул Раймону.
- Не поверят ведь, - проговорил он, уходя в стену, - ну... ты зови, если что. В опочивальни мы без приглашения не ходим.
Эмма, наконец выпутавшись из объятий мальчика, подошла, отряхивая юбку.
- Мне дурно, - капризно пожаловалась она, - это запах, эта тварь... ох, идём отсюда, здесь неприбрано!
- Действительно, - Раймон подхватил её под руку. - Прости, дорогая. Обычно в капелле обходится без демонов.
- И гобеленов здесь нет, - игнорируя возмущенные взгляды магистров, вздохнула Эмма, - ни одного. Даже с единорогами.
- Действительно, стыдно, - вздохнул Раймон, ведя её через ряд магистров.
Воистину: иногда стоит просто не привлекать к себе лишнего внимания.

Форрест-Хилл, окруженный со всех сторон лесом, изменился мало. Всё также мрачновато поглядывали селяне, безошибочно выделяя михаилита из толпы, пусть даже и шел он под руку с леди. Впрочем, их можно было понять - с самого основания Ордена в Британии эту деревушку использовали, как полигон, ибо где еще можно обкатать навыки юнцов перед первой практикой на тракте, под присмотром наставников? В домах селян вечно водились всякие мерзкие духи, опасные твари и фэа, на кладбищах поддерживалась популяция мертвяков, а в реке полоскали хвосты лоскотухи. И все же, деревенские даже гордились тем, что, по сути, страдают от михаилитов. Потому что они от михаилитов же и жили. Твари изгонялись бесплатно, а близость резиденции с рослым, красивыми и здоровыми, как на подбор, воинами привлекала искательниц приключений разных мастей. И искателей - тоже. Люди эти охотно оседали на постоялом дворе, оставляли деньги в трактире и в сувенирных лавках, девицы и вовсе задерживались надолго в надежде подцепить пригожего твареборца. И потому маленький магазинчик наподобие лавки Крессла, где можно было сбыть когти и другие части тварей назывался почему-то "Влюбленным анку", а бордель носил гордое название "Мавкина прелесть". Эмма, без сожаления, с усмешкой, оглядевшая разрезанную юбку в пятой рыцарской, что теперь гордо именовалась "фламберговой", лукаво улыбнулась, сообщив, что ей нужна серебрянная тесьма. Которую и пришлось купить в ужасающих количествах в лавке неподалеку от "Мавкиной прелести", у зазывно улыбающейся девицы, которая словно из упомянутого борделя и сбежала. И её тоже можно было понять - на улицах братьев не встречалось, лишь юноши, что при виде Раймона почтительно кланялись и старательно делали вид, будто выходят не из дома с веселыми девочками. Реформация сделала своё дело - улицы, некогда полные веселых михаилитских компаний, были полупусты.
Или, быть может, было просто морозно и ветрено. Хотя Раймон помнил, что прежде это никому и никогда не мешало. Слишком тесным казался обширный замок, слишком хотелсь выбраться на простор, не замкнутый в стенах. И что стало не так с воспитанием? Сам он не помнил, чтобы стеснялись борделей...
- Не хотите ли купить для леди вот этот цветок? - Тихо и вкрадчиво поинтересовался приятный тенорок слева. За спиной, будто бы из ниоткуда возник благообразный на вид старичок, с целой корзиной флер д'оранж. Одет он был в теплый, ярко-синий оверкот, а на одно ухо кокетливо свешивался помпон зеленой шапочки.
Покупать цветок не хотелось. И тоном, и потому, что Раймон не почувствовал его присутствия, и оттого, что цветы, предназначенные молвой для украшения невинных невест, слишком уж цеплялись за их ситуацию. Раздражали скорее, чем были просто не нужны и не подходили.
- Поздно. - Эмма равнодушно скользнула взглядом по свадебным цветам, не изъявляя желания их заполучить. Впрочем, она всегда проявляла поразительное для молодой девушки равнодушие к венчанию, которого у них не было. Известно, все барышни мечтают о подвенечном платье, вот этом самом флер д'оранже и торжественной мессе. Все - но не Эмма, которая лишь кивнула в ответ на запись в приходской книге капеллы, сделанную твердой рукой Бойда. Задним числом, сразу после побега из монастыря. Гораздо больше ее, кажется, позабавила запись той же рукой о браке Роберта Бойда, магистра над трактом, нареченного Цирконом, с Бадб Маргарет Колхаун. - Нам не нужен флер д'оранж, а если милорд муж решит подарить мне какие-то цветы, то это точно будут не эти мелкие, белые и удушливо пахнущие.
- К тому же, - подхватил Раймон, - магистры учили не покупать цветы у незнакомых людей.
- Баубас Пика, - нахально представился старичок, - будем знакомы.
В корзине, которая только что была полна цветами апельсина, замелькали мелкие ирисы, из тех, что росли в высокогорьях. Лиловые, с желтыми прожилками, с длинными и темными, будто восковыми листами, они терпко пахли на морозе.
- Ирисы? Говорят, - торговец понизил голос до интимного шепота, - их очень не любит Госпожа Призраков.
- И вы хотите, чтобы мы не нравились ей ещё больше? Может, чтобы она разозлилась? - Раймон поднял бровь. - Хорошие же торговцы гуляют по Форест Хилл.
Это не говоря даже о том, какие имена выбирают и кого представляют. Впрочем...кого? Ад? Он мысленно пожал плечами. Если так, то время преисподняя выбрала крайне неудачно.
- А еще я слышал, что некий михаилит, еще той, старой школы, не эти, - Баубас презрительно кивнул на юнцов, которые смущались из-за борделя, все же, не все, - книжники, в обмен на рецепт от боязни Самайна может помочь с решением сложных вопросов. Да и нелюдью не брезгует.
Эмма, разглядывавшая его так, будто не могла решить бежать ей отсюда или пнуть старичка, вздохнула.
- Первый раз слышу о такой болезни, - заявила она лекарским тоном, - а уж что рецепт от нее нужен - и тем паче.
- Возможно, он о пляске святого Витта, - задумался Раймон. - Всё же канун дня всех святых... хотя, не помню, чтобы их так связывали. Да и где это слыхано, чтобы михаилиты - и за бартер? Особенно старой школы? Только честное золото! Но, правда, михаилиты старой школы очень не любят... людей, которые о них слишком многое знают. Инстинктивно. Особенно настораживает, когда непонятно, кто говорит то, а кто - это.
- Золото, серебро, медь... Помогут ли они, когда Королева призовет под священный дуб, держать ответ? Но если Эслинн солгала, что же, прости, сэр Фламберг. - Старичок поклонился и сделал вид, что собирается уходить, лукаво поглядывая из-под лохматых бровей.
- И почему бы не начать с госпожи Эслинн, а не с угроз? - пожаловался Раймон Эмме. - Или с объяснения, в чём дело? - вздохнув, он повернулся к существу, которое удивительно походило на человека. - Священный дуб и свидетели, уважемый Баубас Пика - это проблема не из тех, решение которых покупают. Госпожа Эслинн решила замолвить слово - хорошо. Это её выбор, но проблему в деревне я решал так, как счёл нужным и правильным, а не так, как заказали. Это же относится и ко всему прочему. Если у вас есть сложный вопрос - так расскажите. На ходу или за кружкой эля. А там - видно будет.
- Так ведь, сэр Фламберг, - развел руками цветочник, - говорить мало. Смотреть надо. У нас-то не река с деревней, а Форрест-Хилл. Холм, под которым мы живем. Ну да ваша правда.
На Эмму сейчас лучше было не смотреть. Страх перед фэа и холмами у нее, всё же, никуда не делся, хоть она и храбрилась, и не показывала, и прятала его за злостью. Насупленные брови, между которыми залегла складка совсем, как у ее братца, говорили, что она начинает злиться. Но - смолчала, как делала всегда, когда признавала выгоду для четы де Три.
- В нашей жизни как-то очень многое связалось с иными мирами, - заметил Раймон, обнимая Эмму за талию. - Но мало хорошего. Совсем ничего. Правда, пока что мы отовсюду выбирались. Даже поодиночке. Да и попадали без рекомендаций, что есть, то есть. Так что, не скрою, любопытно и полезно было бы побывать у вас просто по приглашению. Да только вот время в таких местах течёт уж больно иначе. А его у нас остаётся всё меньше и по эту сторону покрывала.
Баубас кивнул, явно соглашаясь с тем, что время в холмах неподвластно общему ходу, и заметно погрустнел. Но затем оживился, глянув на Эмму.
- А верно говорят, что леди дорожки прокладывать умеет? Так если правда, то, может быть, вы по ее дорожке и пойдете? Леди вас и выдернет назад, минута в минуту.

Раймон взглянул на Эмму.
- Леди?
На её лице отразилось многое. В упрямо поджатой губе можно было прочесть нежелание прокладывать что-либо и опасения за то, как это получится, одновременно. В задумчивости глаз - попытку просчитать, как это лучше сделать, а вот руки выдавали волнение и нервозность.
- Милый, - медленно произнесла она, - скажи мне, ты вырос здесь, да и с Цирконом близок. Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы под Форрест-Хилл кто-то жил?
Вопрос был, как признал Раймон, очень хорошим. А суматошная жизнь отучала думать там, где это было необходимо. Подталкивала нестись там, где стоило приостановиться. Он покачал головой, вглядываясь в старичка пристальнее, ловя оттенки жёлтого, слабые, едва заметные, такие, что и непонятно, были ли, не были.
- Нет. Ни о чём таком я не слышал.
- И ведь Циркон наверняка бы рассказал сказку про фэа из-под орденского замка, - задумчиво продолжила Эмма. - Как думаешь? Ведь небылицы, что впелетны в быль - самые интересные.
Баубас все также безмятежно улыбался, придерживая корзинку с цветами, но поглядывал на Эмму как-то... нехорошо. Что, конечно, могло означать, что проблема, которую требовалось решить, действительно очень серьёзна. А могло - и нечто совершенно иное, потому что Эмма была совершенно права. Даже если не учитывать нелюбовь Бойда к фэа. Раймон продолжил в тон, не сводя глаз с существа, назвавшегося именем злого духа:
- Я вот ещё думаю, что леди бы выхватывала меня из орденской резиденции, места, конечно, безопасного, где все братья, как один, верны и неподкупны. Знают свой долг и цену небылицам. Или были.
- Знаешь, милорд муж мой, - резюмировала Эмма, привычно укладывая руку ему на локоть, - мы уже купили кружево, а смотреть в Форрест-Хилл больше не на что. Ни на холме, ни под ним. Думаю, в этот раз Великая Королева обойдется без нас. Есть же у нее какие-то иные дела, кроме попыток разлучить?
Баубас улыбнулся еще шире, подкидывая корзину с цветами в воздух. Медленно взмывали ирисы и цветки апельсина, медленно вихрились, превращаясь в больших снежных пчел. Медленно таял, оплывая старичок, оставляя вместо себя воина, сотканного будто изо льда. Но вот и лед опал, оставшись панцирем и наплечниками, наручами и сапогами, сверкающим льдистым мечом, шлемом с поднятым забралом. Раймон только вздохнул. Синеглазый, снежно-белокожий, беловолосый воин был очень молод, казался ровесником Эммы, а на рукояти меча трепетала её бархатная голубая лента, наверняка, забытая в какой-то таверне. Это уже раздражало. Что у этих фэа, не было никакой фантазии? Он потянул из ножен собственный меч. Драться не хотелось категорически. По крайней мере, здесь хватало места для танца против доспешного противника.
Эмма возмущенно хмыкнула, отступая на полшага назад, а к Раймону подлетели пара юношей.
- Помочь, брат? - Осведомился один из них, одетый в орденский синий оверкот, но уже с настоящим мечом на поясе. - Тиро Сокол.
От мальчика тянуло искренностью и подростковой верой в братство, быстро выгоравшей на тракте. Впрочем, не у всех. Тот же Шафран... Раймон кивнул, как равному:
- Присмотрите пока что леди, - помедлив, он улыбнулся Эмме. - А то заскучает.
Взмахом руки отогнав их ещё дальше назад, расчищая место, Раймон отступил, приглашая противника к себе. Поднял бровь.
- Всё-таки - Баубас Пика, или стоит называть как-то иначе? А то ведь невежливо.
- Бренн, сын Гвидиона.
Снежные пчелы закружились было быстрее, взроились. Назвавший себя Бренном пошел по большому кругу, двигаясь так легко, будто доспехи не весили ничего, но тут же замер. Эмма шла неспешно, давая время заметить себя. И этот гвидионов сын склонил голову, когда она протянула руку, чтобы отвязать свою ленту с его меча.
- Зачем биться за женщину, которая твоей никогда не станет?
Ответа на это у юноши не нашлось, да и схватить ее он не пытался, лишь подождал, когда покинет круг. И в этот раз кружить он не стал, ударил с шага, метя в плечо.
Раймон шагнул назад и влево, в сторону, откуда шёл удар - впрочем, фэа на этот раз просто финтил. И пусть веса доспехов он не чувствовал, хоть чуть, но движения они сковывали всё равно.
- Зачем умирать и убивать ради шанса взять чужую женщину силой, рыцарь? Ты же нас видишь, Бренн, сын Гвидиона.
- Я вас вижу, - эхом отозвался его противник, чуть провалившийся после финта, но выправившийся этим взмахом на сильный косой удар справа, - и я бы не тронул леди и пальцем. Мне не нужна чужая жена. Мне противны эти игры. Но разве не должен я выполнять приказ Великой Госпожи?

Раймон пожал плечами. Чужой клинок он резким ударом сбил в сторону, но атаковать не стал, пошёл вместо этого дальше по кругу.
- Должен ли? Некоторые приказы больше чести не выполнять. Что велела Великая Королева?
Бренн вздрогнул, точно его пронзили копьем, задохнулся болью, согнулся, но тут же выпрямился. Там, где только что была синева горного неба в глазах - появилась темная зелень. Он поворочал запястьем, точно привыкая к весу меча заново и взмахнул рукой, отправляя снежных пчел в атаку, бросаясь вслед за ними.
На первый финт Раймон почти поймался, отведя меч - слишком сложно было одновременно взывать к огню, что крылся в клинке. Пришлось спешно отступать, оставляя за собой дрожащий от зноя воздух, поднимавшийся над оружием. Шаг, угрожая острием рукам фэа, закованным в ледяную броню. Второй, ловя чужой выпад у самого уха, встречным, вперекрёст. Забрало фэа так и не опустил. И, если бы не Морриган, наверное, лицо берёг. Пчёлы таяли бесшумно, осыпаясь капелью.
- Где твоя гордость, рыцарь?! Твоё тело, твой бой! Сын Гвидиона!
- Нет у илота гордости, - жутким, спокойным женским голосом ответил юноша. - Лишь воля Госпожи.
А еще илоту, видимо, не был положен здравый смысл. Или им не отличалась его госпожа, но рыцарь ничуть не опасаясь того, что с рук уже закапала вода, выронил меч, чтобы быстро отшатнуться назад, отступить на пару шагов - и соткать из снега новый.
- Да, вот такого замуж, наверное, совсем удобно... - уважительно отозвался Раймон, сокращая дистанцию. Финтить умел не один фэа. Обманный удар справа, переход влево, ещё раз - и вперёд, толкая серещенные мечи... и наступая на странную, сдвоенную тень. Бренн, сын Гвидиона умел драться, но в этих невесомых доспехах оставался куда легче. И ближний бой ему был невыгоден. А, значит...
Юноша поспешно отпрыгнул назад, оставляя перед собой полуобнаженную женщину с клинком в руках. Черные волосы длинными, прямыми прядями разметались по плечам, украшенным синими рисунками. Те же рисунки вились и по рукам, по высокой груди, по лицу и животу, прятались за пояском длинной черной юбки, расшитой золотом. Морриган, Госпожа Призраков, улыбнулась ехидно, роняя меч Раймона на гарду своего - и вольтом ушла в сторону, взметывая юбки, чтобы вернуться - и сильно ударить от колена, норовя располовинить от пояса к плечу. Уходить с тени не хотелось, инерции и темпа не хватало, а на уворот не было места. Раймон, даже не успев выругаться, кинул руки вниз и вбок, принимая удар на клинок в ладони от рукояти. Руки увело вниз - била Морриган, что твоя кобыла копытом. Только ещё и умело. И удар каблуком в бедро, пусть и скользящий, оказался неприятен тоже. И наверняка порвал одежду... Скривившись, Раймон прижал меч богини к земле и пнул сбоку под руки сам, зло, вкладывая вес. И еле успел упасть на колено, выставляя меч, когда богиня, не хуже опытного борца, подкатилась после падения, норовя запутать ноги и уронить.
- Пощади, храбрый воин, - грустным и тихим голосом произнесла она, скривившись от боли и тоже поднимаясь на колено. Из плеча, которым Морриган напоролась на меч, текла самая обычная красная кровь.
Только Раймон сомневался, что она ею истечёт. И что, спрашивается, теперь делать? Он почувствовал, как уголок губ вздёрнулся в иронической усмешке. О, великий герой Раймон... Фламберг! Победитель богинь, воистину! Поймал прекрасного дракона, а он не пускает. И всё же, если дарят такие подарки... он возвысил голос:
- Конечно, прекрасная дама. Беру вас в плен охотно и с честью, при свидетелях, призывая Немайн. И, простите, что рушу представление... - он выхватил краем глаза фэа, который стоял, опустив голову, и смотрел на Эмму. - Скажи мне, Бренн, сын Гвидиона, в радость ли тебе быть илотом Великой Королевы?
Юноша вздрогнул, то ли от его слов, то ли от громкого смешка Немайн, что раздался, для разнообразия, откуда-то из-за плеча. И Эмма, которую под руку почтительно поддерживал тиро Сокол, умело прикрывая воздушным щитом, вздрогнула, укоризненно покачав головой.
- Нет, - медленно ответил ледяной рыцарь, с которого сползала броня, оставляя его стынуть на ветру в тонкой льняной тунике, - я илот по праву неожиданности.
Девать спасённых, действительно, становилось уже некуда. С другой стороны, всё-таки этот ренессанс Бойда наверняка требовал много людей. И нелюдей тоже. И, главное, невзирая на укор Эммы, не хотелось даже думать о том, что бы сделала Великая Королева с илотом, который пошёл против приказа. А ведь наверняка, ломая комедию, богиня обращалась к нему с чем-нибудь вроде: "сруби уже мальчишку и хватай её!".
- А вирой, госпожа, я попрошу, чтобы вы освободили этого Бренна, сын Гвидиона от клятвы илота.
Бренн охнул, падая на колени, когда с рук вместе со споро тающими доспехами потекла чернота браслетов. Должно быть, ему было очень больно, потому что охнула и побледнела вслед за ним Эмма. Наверное, очень больно было и Морриган, потому что упала на снег она так, будто у нее часть души отнимали.
- Уйди с тени, - прошипела богиня, под пальцами которой расплывались весенние лужицы. - Он свободен.
- А мы, кажется, ещё нет, - проворчал Раймон, шагнув в сторону. - Но об этом, кажется, когда-то потом. Хотя и непонятно мне, зачем не обращать внимания на то, что есть, и что не изменится.
Морриган кинулась грудью на тень - и исчезла. А может быть, вселилась в Эмму, потому что та подлетела, даже не шурша, а треща юбками, оглядывая прореху в штанах с лицом, какое сделало бы честь и самому скупому еврею. Но поцелуй был горяч, как и всегда. Бренн, зябко ежась, поклонился ей, явно не зная, куда идти теперь.
- В резиденцию, - ответил Раймон на невысказанное и сдёрнул с плеч тёплый плащ. Кажется, отдавать одежду спасённым начинало входить в привычку. Скоро стоило ожидать нимба над головой - в знак святости. Хотя что-то всё-таки подсказывало: им с Эммой это не угрожает, но как знать. Неисповедимы пути... - А там разберёмся, что делать дальше. Чего хочется. Вряд ли будет хуже.

Странности, которые начали происходить, пожалуй, с задания архиепископа, уже не удивляли. Настолько, что не хотелось идти в резиденцию, не хотелось доставать из тайника омелу, думать, что с ней делать. Не хотелось доставать из потайной ниши, спешно украшенной сдерживающей пентаграммой, наконечник копья. Хотелось продолжать спокойно гулять с Эммой, показывая ей деревушку, пусть та и подходила куда больше молодым михаилитам, ещё не успевшим украсть собственную послушницу. Морриган, конечно, могла показаться снова - на этот счёт Раймон иллюзий не питал. Но пока что богиня откровенно забавлялась, разыгрывала дешёвую пьесу, позволяя выигрывать, давая шансы. И, если это было просто попыткой приучить к лёгким победам, чтобы потом ударить всерьёз - что ж, Раймон готов был признать, что оно работает. Расслабляет. Придаёт уверенности, что и в следующий час получится выбраться. И поэтому, если бы не Бренн... но юноша всё-таки стоял рядом и требовал внимания. Приказаний, потому что иначе - пока что, как надеялся Раймон - не умел. Нуждался, наконец, в горячем вине и одежде. И определённости, которую они с Эммой дать не могли. Не было собственного поместья, которое нуждалось бы в присмотре. Не висела на груди магистерская цепь, позволившая бы, может, предложить юноше должность на тренировочной площадке. А было бы неплохо. Что-то подсказывало, что люди, умеющие сражаться с фэа - или как фэа - могут оказаться не лишними в мире. Уж слишком быстро и резко этот видимый мир менялся. И, кажется, невидимая его часть менялась тоже.
Но ответственности за спасённых никто не снимал. И, если у Бойда не найдётся места... что ж. На привычку к миру требовалось всего лишь время. И, разумеется, деньги. И при отсутствии иного выбора у них всё-таки было и то, и другое. Пусть и не требовался по-настоящему оруженосец, но вот что-что, а тракт к миру приучал быстро. Порой - даже слишком. В любом случае, это могло подождать хотя бы до замка, и Раймон просто перехватил Эмму под руку удобнее, прижимая к себе и вдыхая свежий морозный воздух. Жизнь стала сложнее, но оставалась жизнью. И уж точно - не скучной.

Ленту эту она привязала на окно. Коль уж комната считалась принадлежащей им с Раймоном, то и менять обстановку могла по своему усмотрению. Не нравились ей ни этот балдахин над кроватью, ни эти подушечки на кушетке. Но резиденция - не собственное поместье, Раймону, кажется, было все равно - и Эмма молчала. Как молчала по поводу многого. Молчала, штопая штаны, потому что бился за неё. Хоть и надоело всё отчаянно. Не для счастья, не на горе даётся дар человеку. Для жизни. А уж то, как с ним жить - решать только одаренному. Но все же не могла не задумываться Эмма о том, почему Светоч - она, почему ее свет отражает именно брат. Что увидела в ней та повитуха, сподвигшее отдать её фэа? Почему именно её просят о помощи те из Бри Лейт, если в мире, где каждый третий - маг можно найти и другого помощника? Зачем она Морриган, наконец? Слишком много было вопросов, чтобы говорить и улыбаться. Но - улыбалась, обшивая кружевом разрез юбки так, чтобы при хотьбе в него выглядывала нарядная нижняя. Улыбалась еще шире, улещивая брата-кастеляна выдать Бренну, сыну Гвидиона орденское. Как ни крути, а жён своих воспитанников магистры берегли, уважали и даже тряслись над ними. Слишком редко михаилиты женились, чтобы этим пренебрегать. А потому, покочевряжившись для виду, брат-кастелян выдал все необходимое, чуть пожурив за расточительность. Эмма была полностью с ним согласна - где-то глубоко в душе, но собственного илота Раймона, взятого с боя, надо было одевать. О том, что они теперь обзавелись таким своеобразным... рабом? Пожалуй, да, рабом. Так вот, об этом они узнали от самого Бренна, продемонстрировавшего запяться, опоясанные ломаной линией клинка фламберга. Морриган не освободила его, а лишь передарила, откупаясь им от Раймона.
- И что с ним теперь делать? - Поинтересовалась Эмма, примеряя юбку и воспросительно глядя на Раймона. В разрезе была видна не только нижняя юбка, но и нога до колена. Конечно, на тракте она будет обута в сапожок, но сейчас это выглядело провокационно и требовало одобрения.
- С платьем? - задумчиво осведомился Раймон, лёжа на кровати и с видимым удовольствием разглядывая наряд и то, что он уже не скрывал. - Думаю, стоит поднять вырез ещё на три ладони. Правда, тогда в дороге будет холодно.
- С илотом твоим.
Эмма покружилась, остановившись в па морески, отставив ногу в разрез.
- Платье только для опочивальни теперь и годится. А жаль...
Жаль, что люди были так косны и на женщину в штанах глядели, как на еретичку. Наверняка, также будут смотреть и на неё, с таким-то разрезом. Впрочем, к званию михаилитской ведьмы было не привыкать.
- Если для опочивальни, то на четыре ладони, - отозвался михаилитский колдун. - А илота, конечно, отпускать. Рабов ещё не хватало. А потом - дождаться Бойда. Что-то мне подсказывает, что люди ему - им - нужны. А если нет, если не найдётся места в ордене, придётся потаскать с собой. Не убивать же. А это, в общем, было бы тоже самое, если не отнимать.
О том, что Раймон склонен спасать людей, надо было задуматься еще в монастыре. Эмма с нежностью взглянула на него и вздохнула. Какое счастье, что у них пока еще не было поместья, иначе там было бы не протолкнуться от спасенных всевозможных мастей. Если бы не одно, но весомое "но" - Раймон превращался в какого-то рыцаря. Без страха и упрека, только что не поменял еще Розу на белого жеребца, и не надел сияющие доспехи. Помогать людям - это так... по-христиански, совсем по заповедям. Допустим, Эрдара заметила она сама. Приняла его в кольцо, чего так и не сделал Раймон, беспокоилась о нем. Но зачем было тащить с этого проклятого всеми богами острова Ланселота и юного Листа? Так правильно? И стоило ли довольствоваться таким ответом? Ведь судьба жён героев - незавидна. Сколько лет Пенелопа ждала своего Одиссея? Сколько лет длилась война из-за Елены Троянской? И еще эта Морриган...
Для чего ей воспитывать из Раймона героя? В том, что богиня именно этим и занимается, Эмма не сомневалась - слишком очевидно было. Быть может, герои вкуснее как жертва?
- Если для опочивальни, то его проще вовсе снять. Как думаешь, призраки знают, кто предатель в резиденции?
- Снимай, - с отчётливо хищной улыбкой согласился Раймон, приподнимаясь. - Не торопясь. Предатель подождёт. Думаю. Постоит за дверью вместе с призраками.
Эмма пожала плечами, медленно развязывая бант на рукаве. Спешить и в самом деле было некуда. Неужели же она будет спорить, если дражайшему супругу хочется созерцать неторопливость? Благо, шнурков, юбок, рукавов и корсажа хватало, чтобы предатель ждал достаточно долго. Да и призраки - тоже, хотя они и не проявляли больше желания общаться.
- Не отклоняйся: ведь ни твои заметки, ни сочинения о деяниях древних римлян и эллинов и выписки из писателей, которые ты отложил на время старости, ты можешь не прочитать, - задумчиво процитировала она Марка Аврелия, которого читала, пока ждала Раймона с Авалона. И улыбнулась, показав ему язык. - Поэтому спеши к цели и, оставив пустые надежды, приди сам, пока можно, себе на помощь, если у тебя есть хоть какая-то забота о себе.
На пол, наконец-то, упал рукав.
- Рассмотрим же это дело повнимательней, - откровенно любуясь, заметил дражайший муж. - Всё, хм, дело. В деталях, что раскрываются постепенно. Вероятно, что когда-то случится беда. Но не сей же миг! И как часто нежданное случается! Как часто ожидаемое не сбывается! Даже если предстоит неудача, что пользы бежать ей навстречу? Когда она придет - сразу начну страдать, а покуда - рассчитываю на лучшее. И, замечу, наслаждаюсь.
- Страдать ты умеешь, - согласилась Эмма, принимаясь за второй рукав, - леса выжигаешь, священников, скоге... Хм, как-то однообразно получается, не находишь?
Воспоминания об алтаре и о Билберри ушли, не тревожили, но шутить об этом было по-прежнему странно. Будто со стороны слышала она тогда свои слова и хотелось бежать к Раймону, прятаться в руках, цепляясь пальцами за ворот рубашки. Порой казалось, что насилие над телом она пережила бы проще, чем насилие над душой. Но память о том, как чужие чувства режут её тысячью лезвий, когда мрак окутывает так, что не пошевелиться, не крикнуть, и кажется, будто света уже никогда не будет, была нестерпима. Лишь едва уловимый запах можжевельника говорил ей тогда, что всё будет, что она встанет с алтаря. Можжевельником пахла и его рубашка, и даже сам Клайвелл, одевающий её. Насилие - любое - самое ужасное преступление, воспоминание о нем бередит уже зажившие раны, и самая главная его беда в том, что научив, как защититься, никто не учит не насиловать. Эмма на мгновение прикрыла глаза, заставляя себя уловить запах Раймона, суливший ей покой, и улыбнулась.
- Одному страдать скучно ведь. Разделить хочется. Хотя лес, конечно, жаль... - Раймон оживился. - Зато с констеблем в Глостере обошлось без огня! И с Вороном. В общем, как умею, так и страдаю. Несу в достойный этого мир яркое и тёплое. Даже жаль порой, что в некоторые его части - только раз.
А вот шнуровки корсажа Эмма затянула плохо. Надевалось платье-то для примерки, а не для поездки. И потому упало на пол оно поспешно и совсем не плавно, неряшливым комом, оставив её в одной камизе. Тонкой, льняной и ничего не скрывающей. Но и стесняться Эмма перестала давно, а потому просто переступила через шелка и бархат, позволяя себя рассмотреть. И надеясь, что сейчас, когда нет спешки и суматохи постоялых дворов, где Ланселот и Лист толком не позволяли оставаться одним, Раймон не обнаружит, что следы от лестовицы все еще чуть кровоточат. Напрасно, должно быть, но чувствовать его вину, которой не было, не хотелось.
- Зато с братцем без огня не обошлось, - напомнила она, - и... ты точно хочешь говорить сейчас о страданиях?
- Нет, - признал Раймон, поднимаясь с кровати, и шагнул ближе. - Они как-то не идут на ум, - за словами всё равно проскочила нотка горечи, но в голосе её не было. - И философы куда-то делись вместе с мыслями. Странно, чем больше видно деталей, тем меньше хочется говорить совсем.
Порой Эмме хотелось сказать ему вслух, что в её ранах, в их бедах нет его вины. И бед у них нет тоже. Разве виноват Раймон в том, что она оказалась на алтаре? Разве его вина, что на спине до сих пор саднят рубцы от лестовицы? Нет горечи - есть лишь кольцо, внутри которого всё это не важно. Сейчас - кольцо его рук, его губы, что обжигают кожу и этот жар растекается по всему телу. И важно сейчас - лишь это.

Ночью коридоры орденского замка выглядели совсем иначе. Не звенели детские голоса, не слышалось торопливого топота сапог, не повышали голос инструкторы и магистры, призывая к порядку. Даже если кто-то из воспитанников вырвался из спальни и бродил по коридорам или потайным ходам, он старался делать это тихо. Впрочем, в этом уголке у северо-западной башни, насколько Раймон знал, ходов в стенах не было. А если не знал он, вероятно, не знали и юные воспитанники. Хотя, конечно, карты обновлялись постоянно, но более безопасного места Раймон придумать не мог, если только не забираться в комнату Бойда или не остаться в гостевой, где спала Эмма. Последние дни - и ночи - её вымотали, и мешать спать Раймон не собирался. К тому же, в самом худшем случае его просто приняли бы за сумасшедшего. Невелика печаль.
- Мессир Жан де Круа? Вы здесь?
Некоторое время замок молчал, сонно отзываясь тихим эхо. Лишь привычно шумела вьюга за стенами, которая начиналась с закатом и утихала с рассветом. Де Круа вышел из стены неожиданно и выглядел взъерошенным. Таким, каким был сам Раймон с полчаса назад. Призрачные волосы явно взлохматила не менее призрачная женская рука. Но недовольства покойный магистр не проявлял, улыбался добродушно и чуть устало.
- Я всегда где-то здесь, - пожал плечами он, - тебе чего не спится, Раймон?
"Были ли в ордене магистры-женщины? Или призраки приходят в замок и просто так? Может, в стенах есть собственный Форест-хилл с борделем из призрачных девушек?"
Раймон извиняющеся улыбнулся.
- Простите, мешать не хотел. Не спится. Слишком много вопросов, начиная с того, что не так с рыцарем, которого я привёл?
- Тогда ты выбрал не то место, - хмыкнул де Круа, - что за привычка говорить на бегу, по углам? Торопыга...
Он прошелся по камням пола, с явным наслаждением потягиваясь, выглянул в решетчатое окно башенки и вспрыгнул на подоконник, усаживаясь на него и не собираясь проваливаться сквозь.
- Ну, а на кой в замке древний рыцарь, который и по легендам-то предатель? Трах... возжелать жену своего короля - это ли не предательство? Да и то, как он раз за разом из ловушек Морганы выбирался - наводит на мысль. Нехорошую. А уж как он на леди де Три поглядывает... Давай подумаем - ты его спас, верно? Иначе откуда ты б его взял? А сэр Ланселот на твою жену глядит так, будто женщин никогда не видел. Мальчик этот, Бренн, гораздо чище.
Раймон вскинул бровь.
- Предательство, сэр де Круа? Боюсь, я недостаточно рыцарь, но пусть. С этим стоило разобраться ещё Артуру. Но вот в остальном стало мне интересно, по своей ли воле он так живёт. Потому что слишком это всё похоже на наваждение, которого я, тем не менее, не чувствую. Не ощущаю и безумия, хотя, честно говоря, пристально не вглядывался. А странности при всём том отрицать - не могу.
- Жан. Мне все эти сэры да мессиры еще при жизни надоели, а уж тут они и вовсе бессмысленны. Веришь ли, Раймон, но безумия и мы не видим, а вот есть поганенькое в нем что-то, грязное. Гнилое. Как в осенней груше, которая снаружи сочная, желтая, а внутри - порченая и с червяком.
Де Круа поболтал ногой, стукая каблуком сапога по стене - и снова не проваливаясь.
- Забавное ощущение, - признался он, - без тебя не научились бы этому, спасибо.
- Не за что. И всё же, пока он ничего не делает - не травить же, - проворчал Раймон, потирая подбородок. Стоило подумать ещё и о том, что слишком уж вольно все вокруг учились на примерах. - Но скажи, как вы смотрите в людей? Понимаете чувства, мысли? Как определяете ренегатов?
- Это сложный вопрос, Раймон. Когда становится михаилит ренегатом? Когда отшатывается от ордена, перестает соблюдать устав, платить взносы и считать резиденцию домом? Но ведь устав и без того только поминается, а домом замок считают немногие. Или когда в душе поселяется вот эта червоточина, когда из воин из светлого, чуть испуганного мальчика, какими вы были все и каких мы видим до сих пор, превращается в изменника? Это тонкая, сложная грань, за которой человек готов открыть ворота осажденного замка. Можно не считать себя михаилитом, но... ты готов был отступить, оставить эту тварь из преисподней, чтобы она сожрала сначала Бойда, а потом принялась за детей?
- Если бы, допустим, был выбор между ними - и Эммой? - спокойно спросил Раймон, глядя на де Круа. - Едва ли задумался бы надолго. Не так давно в другом мире я уже бросил орден и короля. Пусть он был не моим - но умирать они шли по-настоящему.
- Но у тебя ведь не было этого выбора, - вздохнул призрак, - софистика хороша только там, где она имеет точку приложения. Сейчас ты сделал выбор в пользу друга и ордена, а когда нужно будет выбирать между женой и другом, между женой и орденом - будет иная ситуация, иной выбор. И, как знать, быть может, уже эти стены придут тогда тебе на помощь?
- Нет. Просто в этот раз выбор передо мной не стоял вовсе, - мягко заметил Раймон и пожал плечами. - Впрочем, не важно. Точки приложения, действительно, нет, что с той стороны, что с этой. Пока что. Но всё же... почему вы остались здесь?
Де Круа хмыкнул, спрыгивая с подоконника и явно смакуя ощущение пола под ногами.
- Тайная Стража была создана со смертью Первых. В рай михаилитов не берут, да и скучновато там, не находишь? А аду, конечно, веселее, но туда почему-то не хочется. Но есть замок и его стены, в которых можно продолжить почти жить ничуть не хуже - и уж точно не скучно, но зато без котлов и вил в заднице. Мы храним замок и детей, независимо от того, сколько детям уже лет. Порой и биться случается, как видишь. А еще мы ждем, когда капитул призовет нас в горький для ордена час. Как по мне - лучше так, чем лобызать Вельзевула.
- Лучше. С этим глупо и спорить.
Пусть и всего лишь клетка. Что делать, когда не нравится ни один из вариантов? Ни ад, ни рай, ни замок? Путь Ренессанса? Но это пока что просто красивый девиз. Привлекательный, но, умри Раймон сегодня - ему достанется лишь ад. Места в последней страже пока что не предлагал никто. Пожалуй, стоило постараться не умирать. Раймон почувствовал, что улыбается. Может, Морриган позволит подняться до ступени, на которой можно будет выбирать самому? Едва ли, но вдруг? Он прислонился к стене плечом.
- Вопрос не слишком честен, но, может, скажешь, что тут за игры с преемниками? Никогда не понимал высокую политику.
Де Круа хохотнул и мотнул головой в стену.
- Идём? Угощу тебя вином, не призрачным, разумеется. Там и поговорим. Не люблю я такие разговоры в углах вести, да и ты со стороны безумцем выглядишь. Конечно, морочники чокнутые, но чтобы вежливо беседовать о политике с башнями...
Раймон пожал плечами и шагнул следом. Воистину, морочники безумны. Впору удивляться самому, что ещё, кажется - не совсем. А ещё было интересно, где и как живут призраки - ухитряясь при этом хранить настоящее вино.
Внутри оказался обычный потайной ход, по которому не ходили уже очень давно. С потолка свисали целые пласты паутины, а кое-где она и вовсе превратилась в сталактиты, причудливыми наплывами застывшие над полом и грозящие рухнуть на голову.
- Никакой политики в преемничестве нет, Раймон, - заговорил де Круа, когда вывел его в небольшую круглую комнатушку, где на столе, тоже покрытом пылью, стояла глиняная бутылка, какие делали еще во времена первых крестовых походов. На низенькой скамейке у этого стола валялись подушки и сюрко с алым тамплиерским крестом, весьма грязное. - Каждый из магистров норовит посадить в капитул любимца. Удивительно, как мы еще существуем-то?
Де Круа прошелся по комнате, покосился на скамеечку, но сдувать пыль с нее не стал. То ли не умел еще, то ли просто поленился.
- У них с месяц назад славная драка произошла. Верховный прочил на свое место Снежинку, Безопасность матерился и обещал бросить к чертовой матери должность, если так и будет, а Тракт, как обычно, слушал все молча, попивая вино, чтобы после осведомиться, как долго, по мнению уважаемых магистров, самовлюбленный сo-sheòrsach* Снежинка просидит в самом главном кресле и сколько братьев пойдут за ним? А меж тем, они не молодеют... Ну, за редким исключением, а орденом кто-то должен управлять. Тот, кто сможет по-прежнему держаться зубами за привилегии, крепить хоть какое-то подобие братства, прирезать земли, вести людей. Вот и вся политика, Раймон. Никто не хочет - а кому-то надо. Попробуй вино, оно давно тут стоит. Комната, куда приводил любовниц один из Первых.
- И это - не политика?
Вино безвестный магистр любил густое и сладкое. Невольно представлялись такие же любовницы: пышнотелые, с плавными движениями.
- Может, стоит растить не только михаилитов, но и политиков. Тракт не приучает к разговорам, заботе о землях и к тому, чтобы вести за собой людей.
- Это не та политика, о которой нужно спрашивать, - вздохнул де Круа, - тебя в Новый Свет прочат, а значит, кресло уже не грозит. А что до политиков... Для чего, как думаешь, в уставе пункт о том, что михаилит может быть советником короля? Это ты у нас вышел... морочником-одиночкой. Вас учат всему, а уж что вы берете для себя - дело ваше. Эх, на тракт бы сейчас, со снегом поздороваться, анку с оттяжечкой рубануть...
- В Новом Свете тоже появятся кресла, - пробормотал Раймон. Стоило сесть на скамью, и волной накатила усталось. Два боя в один день, с дороги. Да, первый настоящим боем не был, но туманы, перемещения, выпивали силы куда вернее, чем махание мечом. И, как и в случае с мечом, ощущалось это уже потом. - Куда без них? Вы не в силах выйти за ворота?
- За ворота - в силах, а вот до Форрест-Хилл - уже нет, - сокрушенно признался де Круа. - Привязка к стенам, а иначе заграбастают ведь черти эти, чёрт бы их драл. Ты правда веришь, что в Новом Свете орден будет жить, как здесь? Что взяв земли правом сильного, словом или монетой вы будете заседать в капитуле? Раймон, сначала там будут битвы - и отнюдь не с тварями. Потом вы будете лихорадочно расширяться, обзаводиться усадьбами и наследниками. И этого даже ты не избежишь. А потом, когда сообразите, что нужно бы позаседать, выяснится, что уже никто и не помнит, как это делается. И... ты бы спать шел, сынок. Никакие древние не побеспокоят, а если уж рыцарь Озера вспомнит о своей гнильце, мы его до утра поводим по коридорам. Вереск когда-то был знатным морочником.
И даже выпрашивать у Велиала эту услугу было бесполезно. Мало ли там князей, которые ждут? Но в новом свете... да, Раймон был почти уверен, что будет именно так. Битвы не с тварями - лишь одна сторона. Оставалось поселение, руководство, логистика. Будут битвы, конечно. Но кресла - будут тоже.
- Зачем? - спросил Раймон. - Если рыцарь вспомнит и придёт - зачем его морочить? Лучше - разбудите. Если он умеет бесшумно выламывать двери - или ходить насквозь.
- Затем, что тебе надо спать, а нам - хоть иногда развлекаться. Мы же призраки, - ухмыльнулся мертвый магистр, - мы должны пугать людей и звенеть цепями.
- А по мне - так было бы лучше. Просто - убить. Впрочем, - Раймон поднялся и задумчиво кивнул, - можно убить и сложно. Если гость шагнёт навстречу. Но это уже - моя забота. Мой гость.
- Иди спи, жадина, - пробурчал де Круа со вздохом, - разбужу.
Раймон кивнул, и поставил недопитое вино на стол. Всё-таки оно оказалось слишком густым.

--------------------
* крайне неприличное обозначение активного гомосексуалиста

14 февраля 1535 г. Резиденция.

Порой, просыпаясь, Эмма не верила, что лежит не на узкой и жесткой кровати в монастыре, что видит не серый потолок, а балки таверны... Или балдахин, который она, все же, вчера сорвала и теперь на них с Раймоном с интересом глядели какие-то птички и цветы. Святых Эмма не потерпела бы, но с птичками и цветами мирилась, хотя в своем доме, в своем поместье потолок будет тольком чистым и белым - это она знала точно. Засоня Раймон спал так, будто шум мальчишек и лязг мечей со двора его не тревожили. Может быть, так оно и было, все же, вырос здесь и уж спать под привычный шум точно умел. А ей, привыкшей к тишине поместья, к уединению кельи, таверны и замок казались шумными, людными. Но окно она распахнула, как раз в тот момент, когда солнце тронуло розовым лучом облака, окрасив в нежные цвета и туманы, опустившиеся на замок после ночной метели, зимой-то, и Роба Бойда, пляшущего в пустом дворе с мечом.
Подумать только, два месяца назад она не знала никого из этих сильных, смелых людей, не носила фамилию де Три и все, о чем мечтала - дожить до пострига! Эмма отошла от окна, усевшись перед небольшим зеркалом. Плетение кос - привычное, успокаивающее занятие. Прядка за прядкой, локон за локоном - и душа успокаивается. Сегодня успокоиться не получалось. Зеркало услужливо показывало серо-голубые глаза, большие и чуть раскосые, такие, кажется, называют волоокими? Совершенно обычные глаза, каких много, обрамленные темными, длинными, но увы - не черными ресницами, под темными - но увы не черными, не соболиными бровями. На узком и бледном, окрашенном нежным румянцем лице. Разве таких считают красивыми? Разве красивы эти высокие скулы и островатый подбородок, эти маленькие уши, высокий лоб, на который вечно падают непослушные локоны? И что находит Раймон в узких руках с длинными пальцами, в небольшой, хоть и крепкой груди? Вспомнив его взгляд на формы сестры Эмилии, Эмма вздохнула. Даже сейчас, когда кочевая жизнь превратила ее в подобие всех этих греческих артемид - сильную, подтянутую - она не могла сравняться с покойной Элеанор пышностью... в нужных местах. С тех пор, как Раймон мягко, ненавязчиво начал подталкивать её, отмечать её женственность, Эмма много раз слышала, что красива. Но может ли быть красив голенастый, серый утенок, глупышка, молчунья?
Зеркало упало на стол, повинуясь небрежному движению руки. Не монахиня. Не михаилит в юбке. Не леди де Три. Даже не девица Фицалан. Просто Эмма, которая всё еще в глубине души сомневалась, что её можно любить. Голос со стороны кровати предварило шуршание простыней и сладкий зевок.
- Странные сны снятся порой под утро.
- Странно, что ты успел их посмотреть, - Эмма опустилась на кровать рядом, укладывая голову на плечо. Недоплетенные косы рассыпались по спине, подушке и Раймону, - если вспомнить, что ушел от меня после полуночи, а возвращения я уже не слышала.
Тёмная ревность, похожая на ту, к Лиссе, шевельнулась в сердце снова. Во сне для нее не было времени, лишь промелькнула пустота там, где только что было тепло и безопасно. Что, если какой-то девице в Форрест-Хилл тоже было тепло и безопасно до утра?
- Что же тебе снилось?
Ревность ушла после утреннего поцелуя, превратившегося в обычай. Растворилась в привычной истоме.
- Конечно, времени было мало. Но после того, как перестал сниться Ланселот, который всё-таки ухитрился проникнуть в комнаты мимо призраков и кинжала под дверью, - задумчиво начал Раймон, - и которого пришлось убивать, спасая некую даму с недоплетёнными косами... впрочем, ты их спокойно доплетала в процессе, под звон мечей и ругань. Так вот, после этого, когда мы славно принимали ванну под стоны умирающей легенды, словно наползло откуда-то тёмное облако, в котором не было ворон и не было настоящей тьмы.
- Вдвойне странно, что ты не успел увидеть, что оно уже уползло, - не менее задумчиво сообщила Эмма, - я не хочу, чтобы тебе оторвали уши, несмотря на то, что ты тёмный властелин. Но с этим облаком сложно. Настолько, что я порой чувствую себя Диком.
Правда, братец, кажется, жил в нем всё время, с самого детства, выныривая к ясному, чистому небу лишь изредка.
- А к этому времени я уже проснулся. Сложно и неудобно, - Раймон провёл рукой по волосам, пропуская локоны сквозь пальцы. - Чувствовать себя кем-то другим. Даже братом. Иногда - особенно братом. Любопытно, отчего так бывает.
- Мне гораздо более любопытно, почему прабабка запретила учить своих потомков магии. Что в нас такого?
Возможно, в ответе на этот вопрос заключался ответ и на раймонов. Возможно, бабка всего лишь демонстрировала дурной нрав и упивалась тем, что может что-то запретить внукам и правнукам. Возможно, это всё придумал отец, не желая тратиться на уроки магии. Дик, кажется, ничего подобного в документах не находил - или не сказал об этом. Но ответы он искал тоже, и на мгновение Эмма задумалась о письме к брату. О встречи с ним, наконец, коль уж провидение связывало их узами более тесными, нежели родственные. Почему-то казалось, что если примириться с Диком, обрести покой - или хотя бы его подобие - им обоим будет проще справляться со всеми этими отражениями и темными огнями.
- Богини явно что-то знают, - задумчиво заметил Раймон. - Скажут ли? Стоит ли спрашивать, или лучше спросить у кого-нибудь ещё. Всегда есть - кто-то. Твой брат явно ничего не знал, иначе не действовал бы... так. Значит, поместье грабить бесполезно, бумаг не осталось. Разве что - не нашёл...
- Я догадываюсь, кому они скажут, - вздохнула Эмма, обводя пальцем тот самый шрам от когтей анку на плече, - но мы его и без того... озадачиваем.
Пальцы перекочевали на грудь, зашагали по лесенке рубцов ниже. Наверное, об этом лучше было и не думать вовсе сейчас, когда наконец-то был покой, без всех этих богинь, ланселотов и лесных, речных, трактовых тварей.
- Нам нужен отдых, - подхватил мысль Раймон. - Без необходимости постоянно оглядываться через плечо и ввязываться во всякие неприятности - кроме тех, какие захотим сами. Потому что тоже озадачены так, что дальше и некуда. Не всё решается даже ваннами. К слову, о неприятностях, которые мы всё-таки хотим... как миледи смотрит на то, чтобы прогуляться по провинции? Новые места, старые знакомые, цветочки на лугах. Правда, сейчас они под снегом, но были же.
Эмма вздохнула, уютнее устраиваясь у него на плече. Они и в самом деле устали от этих противостояний богиням, монастырей, реликвий. Простое бесцельное путешествие? Пусть. Главное, что можно будет не думать ни о чем.
- И милорд уверен, что не будет выкапывать из-под снега цветочки, древних богинь и куски каких-нибудь венцов?
- Возможно, только воспоминания, - голос милорда звучал задумчиво. - И то не свои, так что, наверное, можно.
Вспоминать было почти нечего. Если не выкапывать, разумеется. А вот если копнуть, снять тонкий слой - прямо сейчас, то вспоминалась нянюшка и священник отец Мартин, с вожделением поглядывающий на нее и на сыновей Дика, всплывала незатейливая песенка матери, хлопочущей у очага. Остальное, пожалуй, лучше было оставить под шелками, бархатом и тиарой. Или - не лучше? Запутавшись в противоречиях, Эмма вздохнула еще раз, целуя шрам на плече.
- Едем, - наконец, ответила она, - ты ведь еще не видел моего приданого. Знаешь, это участок земли недалеко от поместья. Тихий, уютный, поросший шиповником. Даже усадьба имеется. И не страшно, что она размером с надгробье.
Эмма... Энья? Зачем её назвали именно так, ведь отец был всегда упрям - и стоял на том, чтобы детей называли родовыми именами. И надгробие это, что подарила нянька - для чего? Слишком часто откладывала Эмма эти вопросы на завтра, чтобы не повторить этого сегодня. К дьяволу, как любит говорить Раймон. Всё завтра: и вопросы, и прогулки в предместья. В конце концов, она лишь женщина. И это так замечательно порой, когда думают за тебя.

15 февраля 1535 г. Бермондси.

Бермондси был как и всегда скучен. Или таковым казался Эмме, частенько приезжающей сюда вместе с сестрой-кастеляншей за покупками. Всё также суетились люди, расхаживала стража, уговаривали что-нибудь купить торговцы. Идиллическое место, если бы не увязавшийся следом Ланселот, который до того надоел магистру безопасности в ордене, что тот, рассыпаясь в велеречивостях, заставил его принять лошадь и доспех. Эмма не была уверена, но, кажется, магистр Ёж перекрестился, когда легендарный рыцарь выехал в ворота перед ними. А что он украдкой перекрестил Раймона - сомнений не вызывало. Кажется, сэр Озёрный не понравился в резиденции почти никому.
- Нам нужна хобия, милый, - задумчиво проговорила Эмма, глядя на то, как легенда без интереса разглядывает не столько прилавок с цветами, сколько цветочницу. - А настойка аконита у меня есть. Если эти яды сочетать вместе, может получиться любопытный результат.
- А хобий выкапывать из-под снега можно? - уточнил Раймон, тоже меряя рыцаря взглядом. - Потому что где купить её яд в Бермондси - не имею ни малейшего понятия. На редкость спокойный городок.
- Если он за нами так и будет тащиться, делая вид, что просто гуляет - нужно. Тем же снегом и закопаем.
Ланселот всю дорогу до Бермондси изображал из себя праздного путника, едущего чуть впереди и любующегося красотами. Он усиленно восхищался снегом и птицами, радовался свежему воздуху и представлял, как славно будет биться с разбойниками - хоть какими-нибудь. Но на поиски оных отправиться не спешил, превратившись в тень Раймона. И хоть и видеть Эмму не мог, прелести, скрываемые платьем и шубкой, воображал тоже.
- Лучше найти гнездо с тварями. Глядишь, потом ещё и заплатят больше обычной ставки. Но всё же, для такого желательно нечто большее, чем просто желание прокатиться вместе по просторам Англии. Да и на этот раз играть в приманку почему-то не хочется. Понять бы, чего он именно к тебе привязался. Ведь, кажется, даже не ради кого-то там, в отличие от Бренна. Всё - для себя, так?
- Обидно прозвучало, - пожаловалась Эмма Солнцу, дернувшему ухом, - будто на меня никто и польститься больше не может. Он очень старательно вожделеет. С некоторых пор, когда люди что-то чувствуют с таким тщанием, я им не верю.
Раймон полагался на ее чутье, но слишком просто было обмануть, заставить поверить в демонстрируемое, но действительное. Эмма училась дуть на воду, устав обжигаться на молоке.
- Так ведь это, - преувеличенно удивился Раймон, подводя Розу ближе, так, чтобы коснуться бедра Эммы своим. - Как там твой свежепроданный брат говорил? Молчит, в землю смотрит, да и сама серая, как мышь. И дару ещё вот веры нет, только Брайнсов пугать годится. А тут - цельная легенда, к королевам привычная! Да ещё старательно вожделеет. Неестественно же. И ведь даже не смотрит, собака странствующая. Чем дальше, тем меньше мне хочется позволять первый удар. Можно ведь и не встать. Вот кулаки какие.
Эмма с улыбкой на мгновение прижалась к плечу, провожая взглядом стайку детей. Наверное, было в орденской жизни что-то, заставившее Артура Клайвелла оставить беззаботное детство под крылом отца и бежать в резиденцию. Наверное, было в ней что-то еще, отвращающее от замка, как это произошло с Раймоном. Быть может, вот именно такие назойливые ланселоты и добивались того, что юные михаилиты не стремились вернуться в альма - матер?
- Давай просто уедем от него. Смешаемся с толпой, а после, на тракте, найти нас он без помощи уже не сможет.
- В точку, - теперь Раймон говорил серьёзно. - Не найдёт он нас без помощи, верно, пусть мы и приметны. Михаилит и красавица-жена... ведьма. Только боюсь я, что ему как раз помогут. И случайная встреча на чужих условиях не нравится мне вовсе. Но и рядом с ним оставаться - плохо. Примелькивается, - он вздохнул и выпрямился. - Дьявол. Ты права. Убегаем. В конце концов, Ланселот не в бестиарии. Пока что.
- Не травить же его в самом деле.
Эмма вздохнула, понукая Солнце. Плохо, но управа была неподалеку от рыночной площади. Хорошо, что Клайвелл был, как его назвал магистр, понимающим.
Раймон подстроил Розу под шаг.
- Но, дорогая, дуэли запрещены королевским указом. Придётся всё-таки травить. Я же не рыцарь какой.
- Не рыцарь? Тогда мне нужен мой пояс. То есть, твоя цепь.
Ланселот, заметив, что они удаляются, оторвался от созерцания цветочницы, которая была вовсе не против внимания пригожего рыцаря - от нее так и сквозило кокетством. И поспешно тронул лошадь следом.
- Хочется украшений? - Раймон удивлённо поцокал языком, не выказывая намерения снимать цепь. - Надо же. А обычно против. Тогда лучше что-то новое купим. Цепь потёрлась уже, вид потеряла. Значит, хочешь пояс? Кажется, с другой стороны рынка я видел лавку ювелира, - он развернул Розу, и радостно кивнул Ланселоту. - Какой маленький город, сэр рыцарь! Постоянно встречаемся. К слову, говорят, по дороге на Гринфорд расплодились лесные, проходу купцам не дают. Даже камни тащат.
- Камни? - Удивился Ланселот, мгновенно забыв от том, что должен вожделеть. - Зачем им камни...
- Я не хочу пояс, - капризно перебила его Эмма. Древний рыцарь её удивлял. Когда он забывал о том, что ему нужно следовать за ними и алкать чужую жену, он становился простым, понятным и напоминал чем-то Вихря: та же непосредственность, тот же открытый, чистый взгляд.
- Может, строят крепость? - бросил Раймон Ланселоту, прежде чем участливо повернуться к Эмме. - Что же тогда, цветочек мой драгоценный? Цепочку? Заколку? Пряжку на сапожки? Зубки хобии и копыта скоге в пару к когтям анку? Голову Морганы ле Фэй?
- Голову ты должен был принести в прошлый раз, - фыркнула Эмма, глядя на легендарного рыцаря, все еще озадаченного крепостью разбойников. Древнего всё меньше интересовала она, всё больше волновали разбойники, камни и то, что они могут с ними сделать.
- Прости, меч забыл, а копьём рубить неудобно было. В другой раз, а пока что придётся обойтись пряжкой, - повинился Раймон и махнул Ланселоту рукой, коленями посылая Розу вперёд. - Что ж, удачи вам. Если узнаете всё же, зачем камни этим лесным, что засели недалеко от мельницы, передайте весточку.
- Тогда пряжка должна быть в виде головы.
Эмма вздохнула, размышляя о том, что вскоре будет походить на майское дерево. Или на тех мулов, увешанных бубенчиками, на каких любили ездить приоры аббатств. Страсть Раймона к трате денег была неизлечима, а спорить с ним в этих вопросах - бесполезно. Ланселот рассеянно кивнул, и лишь когда лавка ювелира стала ближе, он ярко полыхнул осознанием, вспомнил тепло тела Моргейны, запах ее волос - и Эмма вздрогнула вместе с ним. Рассеянность сменилась холодным рассчетом, к которому примешивалась задумчивость. И самое странное - древний рыцарь не удивлялся обновленному миру, точно бывал уже здесь.
- Жуткое ощущение, когда понимаешь всё, но при этом - не понимаешь ничего.
Раймон открыл перед ней дверь лавки ювелира и оглянулся туда, где стоял рыцарь.
- Наверное, похоже на то, как ощущает себя человек под мороками. Как-то так их заставляю себя чувствовать я. Но это - не оно.
В лавке, тихой и теплой, за прилавком дремал торговец. Полный, седобородый и добротно одетый, он встрепенулся, сонно моргая и приветливо закивал, поспешно сдергивая полотно с прилавков. К счастью, в них не оказалось пряжек-голов. К несчастью, там обнаружились изящные серьги из тех же камней, что и тиара. Эмма глянула на них мельком и потянула Раймона ко второй двери в противоположной стене, из которой сквозило и пахло улицей.
- У него будто вынули мозг, хорошенько промыли с мылом - и положили обратно, - тихо проговорила она. - А потом еще и написали поверх все, что нужно.
- И кто бы знал, что именно, кроме того, чтобы держаться ближе к тебе. А любовь к дракам, кажется, природная, - проворчал Раймон и, позволяя себя тащить, повернулся на ходу к лавочнику и опустил на стойку соверен. - Простите, мастер, что так пробегом. Если вдруг зайдёт седой рыцарь - не передадите совет? Пусть попробует наняться в стражу Бермондси. Говорят, там вечные проблемы то с лесными, то с городскими. Да и вдовушек хватает.
Мастер открыл было рот, чтобы что-то возразить, судя по всплеску возмущения - о вдовушках, но Эмма уже вышла из опасной серьгами и пряжками лавки и только потом сообразила, что лошади остались с той стороны. Рассмеявшись собственной глупости, она с облегчением вздохнула, когда из-за угла неспешно вышла Роза, ведя за собой Солнце. Бегство от Ланселота было сумбурным, странным, но теперь, когда их разделяла лавка ювелира, Эмме почему-то стало легче.