- О, ваше обнажённое лордство, - Хизер откинула оверкот и с болезненной улыбкой поднялась, придерживая бок. На продранной ткани у рёбер тоже запеклась кровь. - Неужели бывает такое, что не только рыцари берут дам, но порой и дамы - рыцарей? Какое жуткое непотребство! Стоит только о таком подумать - и сразу хочется... странного. Например, ленточек. Лент. Хм, перевязанные рыцари...
- Что?! Нет, дурочка. Лорд Грей я потому, что умерла бездетная крестная, она же кузина матери. А с госпожой Айме мы не сошлись в богословском вопросе. Или наоборот - сошлись. Как посмотреть. Так или иначе, завтра... уже сегодня утром мы уезжаем.
Если бы царапины мешали держаться в седле, то все войны заканчивались бы поражениями. Дик вздохнул, стягивая с Хизер грязную камизу. И не позволяя себе глядеть, завернул её в одеяло. После. В Лондоне. В особняке леди Леони, теперь принадлежащем ему, когда оба подлечат раны и немного отдохнут.
Видит Гос... Бадб, он не хотел, чтобы сватовство обернулось кроворазлитием, а потом - и поспешным бегством, но оставаться в замке, где бродили росомахи и упырицы, было глупостью.
Холодом продрало в ранах от воды из кувшина, и Дик впервые за всё это время улыбнулся сам себе. Устало, но успокоенно. Как бы то ни было, а жизнь налаживалась.
- Утром? - Хизер, кутаясь в одеяло, вскинула голову и нахмурилась. - Раны растрясёт, но я понимаю, надо спешить. Клятва... королю... при дворе... А это что же, мне тоже?.. Ну, туда?..
- Конечно. Как же я без тебя? Кто остановит мою руку, когда я захочу повесить Риссу на первом же подсвечнике?
Рисса. И двор. Дик попытался было нахмуриться тоже, но не получалось, будто вместе с кровью в Айме перешла вся злость, какая была. Ну, двор. Ну, Рисса. Ну, сластолюбец король и оммаж ему. Всё, как когда-то мечталось, чего уж роптать? Впрочем, виной этой покладистости была слабость, от которой подкашивались ноги.
И желание хоть на миг забыть о королях и упырях. В конце концов, о колодце, дневнике пожилого рыцаря и интересах госпожи Айме можно было подумать потом. Demain.
Впрочем, мысли его мнением не интересовались. Они нахально лезли в голову, толкаясь и галдя. На одной, особо крупной, ехала верхом госпожа Айме, потрясая дневником сэра Рольфа, в котором почему-то был нарисованы колодец, дорожка к нему, деревня и даже охотничий домик. Ухмылялась ехидно, будто Дик со всем этим мог что-то сделать, кроме как наплевать в колодец и сообщить о подвиге госпоже. Следом за упырицей, переваливаясь и урча, следовала росомаха, в хищном оскале которой Дик угадывал Радзивилла. Сам ли поляк оборачивался в кусачую вонючку, преследовала ли она его, но продолжать знакомство с ним не хотелось - оверкотов не напасешься, да и Хи пока нужна была самому. Так или иначе, а если кто и мог помочь князю, так это михаилиты да священники праведной жизни, а уж никак не мятущееся Зеркало. Вот только сэра Рольфа было жаль. Дик пока не знал, что именно предлагала пожилому рыцарю Айме, но подспудно понимал - это неправильно. Упырица могла дать лишь нечто, способное создать из де Манвиля подобие ей самой. Но вместе с тем, зрело убеждение, что пытаться отговорить, рассказать о хозяйке было бы неправильным. Вот и думай, Дик Фицалан, как стоило поступить. И стоило ли.
От мыслей была одна, несомненная польза. Пока они развлекали Дика своим калейдоскопом, раны промылись и перевязались. Не сами, разумеется. И от теплых рук, от присутствия Хи Дик разомлел, растаял сосулькой в апреле, наконец-то позволяя себе улыбнуться девушке с благодарностью и нежностью. И завалиться на кровать, прижимая ее к себе. Последней мыслей, перед тем как он заснул, было: "А шло бы оно всё..."

30 марта 1535 г. Рочфорд - Стратфорд - Лондон.

В Стратфорде, откуда до Лондона оставалось лишь пара часов, Дик спешился у лавки ювелира.
Волнуясь, он глядел на деревянный прилавок, россыпью камней уподобившийся яркому лугу. Но видел только нежный, цвета вереска аметист в обручальном кольце. Наверное, не зря этот камень считался символом верности и вечной любви, не случайно его называли лучшим подарком жениха невесте, приносящим счастье и спокойствие новобрачным. Хи не была невестой, да и женой её Дик назвать не мог, хотя даже Папы разрешали браки с бастардами, потому как имя отца ребенка порой даже женщина назвать не может, но....
Всякой девушке хотелось увидеть на пальце заветное колечко, и вряд ли Хизер была исключением. К тому же, так гораздо проще врать о том, что мнимая сестрица помолвлена, но...
Дик усмехнулся, понимая, что врёт самому себе. Только за то, что Хи ухитрялась сдерживать безумие, сглаживать трещины на зеркале, он повел бы её под венец, лишь бы не сманили. А ведь не стоило забывать, что она хорошеет, превращаясь из тощей шлюхи в леди, и леди утонченную.
Но, всё-таки, даже венчаясь с Риссой, он не волновался.
- Ma Bruyère. Je dois vous dire...
Кольцо медленно скользило по пальцу Хи, и Дик ощущал каждую складочку нежной кожи, пока золотой обруч не достиг основания, прикрыв глаза от жаркой волны, смеси волнения, смущения и вожделения, захлестывающих его. И слова становились лишними. Хизер понимала всё сама.
А ему, кажется, суждено было осваивать тонкости того положения, которое французы очаровательно называли menage a trois - любовным треугольником.
- Вот merde française, - задумчиво прокомментировала Хи, разглядывая камень, как неведомого зверя. - А под венец когда?
- Вымою рот с мылом, - с тяжелым вздохом посулил ей Дик, - если еще раз услышу, как ты выражаешься почище пьяного наемника. Будет невкусно, обидно и пузыристо. А под венец - когда-нибудь. Я женат, знаешь ли, и Его Величество многоженство не одобряет. Придётся подождать. Совсем, как королеве.
Отчего-то хотелось сказать что-то вроде "в очередь, сукины дети", но Дик подавил это желание, как неподходящее моменту.

- О-о, ждать, как королеве, - мечтательно вздохнула девушка и провела пальцем с кольцом по губам. - Только пять лет - долго как-то, о лорд Грей, прям наказание какое-то. Может, вы побыстрее на престол уже сядете?
- Для этого придётся убить семнадцать претендентов в очереди передо мной. И их детей. К тому же, королева из тебя получится препоганая. Представь, является к тебе на прием французский посол, а ты ему про дерьмо.
А еще королева обязана рожать. Много, отдыхая от родов только во время очередной беременности, и обеспечивая тем самым будущее династии. Принцы - наследники и правители земель в королевстве, принцессы - это родственные связи с другими государствами. Хи же была бесплодна, и Дик не спрашивал - почему, хоть и подозревал, что произошло это не без участия Лилитаны или Герберта. Возможно, с этой бедой помогла бы хозяйка, но...
Было рано. Да и уверенности, что Хи получится довести до венца, Дик не чувствовал.
- А что, с послами разве о чём-то другом ещё говорят? - Удивилась Хизер.
С послами говорили о многом, но вдаваться в тонкости дипломатии посреди весеннего, а потому весьма грязного, Стратфорда, Дик не хотел. Вместе этого он неопределенно хмыкнул, подсаживая Хи в седло и чувствуя себя распоследним султаном. Стоило поторопиться, чтобы успеть в Лондон к вечеру. Генрих Тюдор, занимающий его трон, ждал.

Хемптон-корт давил. Он шумел танцующими, пьющими, жующими придворными, нависал каменными кружевами, звенел музыкой. Обычный вечер монарха, на который допускали только знатных и богатых, и в иное время Дик даже порадовался бы, что его сочли таковым.
С некоторых пор всё изменилось. В знатности своей он не сомневался, в достатке - тоже, а тихая жизнь в шотландской глуши с некоторых пор представлялась предпочтительнее пёстрого шума королевского двора.
Дик придерживал руку Хизер, чьё лицо всё еще хранило изумленное выражение, со скучающим презрением рассматривая придворных. Фрейлины яркими бабочками кружили вокруг пожелтевшей Анны Болейн, хихикали и причитали, стреляли глазками по кавалерам, что твои мушкетеры, танцевали, разливали вино из кувшинов. Они заставляли рыцарей, составлявших компанию королю, сдерживать крепкое словцо, делая двор воистину женским. В углу у камина, где восседал Его Величество Генрих Восьмой, мелькнула сухопарая тень. Уилл Соммерс, королевский шут, бдил так, будто был самим Кромвелем. А вот Клариссы, разлюбезной женушки, не наблюдалось, и Дик нахмурился, надеясь, что она не ублажает в ближайшем алькове очередного своего любовника.
- Хочешь потанцевать? - Спросил он у Хи, когда заиграли гальярду. Это Дик прибыл сюда по нужде и надеялся вскоре покинуть королевскую резиденцию, а для Хизер первый бал обязан был запомниться.
Хи, кажется, пребывала в изумлении таком глубоком, что проглотила язык. Иначе её молчаливый кивок Дик объяснить себе не мог. Гордо вскинув голову, не обращая внимания ни на шепотки, ни на сочувственные, ни на злорадные взгляды, он повел Хизер в круг танцующих.
В мире хозяйки и тех смелых, сильных людей, что назывались полком древних, рога не были символом измены. Напротив - королевскими регалиями. Конечно, Дик предпочел бы, чтоб короновала его не Рисса, но так получалось почти правильно. Из рук женщины, почти жрицы, сиречь - монашки. А потому - наплевать. Пусть их сочувствуют, пусть их злорадствуют, даже завидуют - пусть. Малая толика здесь может посостязаться с ним знатностью, еще меньшая - похвастаться родством с Белой Розой. А потому кланялся Дик в гальярде так, будто на голове был королевский венец, а не развесистые оленьи рога. И улыбался Хизер так, точно она уже была королевой.
- Не бойся, - шепнул он ей, когда фигура танца свела их вместе, - представь, что это - твой двор. И все лизоблюды ждут, когда королева милостиво посмотрит. Только имя тебе придется взять другое. Скажем... Дезидерия? Хепсерия? Ойзамарагда? Какое нравится?
- Ойзамарагда, - твёрдо шепнула Хизер, приседая в поклоне, - Первое звучит как болезнь стыдная, да и второе не лучше. А почему эта женщина в сером смотрит на меня так спокойно, а на тебя - ещё спокойнее?
- Потому что леди должна вести себя достойно в любой ситуации. Это мне удалось в неё вбить. Это - Кларисса, леди Фицалан.

Дик вежливо наклонил голову, приветствуя жену.
Голубые глаза, ровные дуги бровей, ни единой морщинки. Кларисса изменилась при дворе, похорошела. И серое платье, и жемчуга, и лорд Грейсток были ей к лицу. Вот только рога Дика, кажется, уже давно пробили высокий, расписной потолок королевской резиденции и устремились ввысь, к небесам. Еще чуть - и будут совсем, как у друидов, о которых довелось читать в библиотеке Портенкросса.
- Не то и не туда вбивал, значит, - задумчиво обронила Хи, проплывая мимо. - Если лицо крепко держится, а юбки падают.
На руку легла ладошка Риссы, и Дик, проводив взглядом Хизер, доставшуюся Грейстоку, улыбнулся жене. Эх, окажись они сейчас вне двора, а вот хотя бы в новом особняке...
Мечтательный вздох. Ласковая улыбка. Бережное касание руки. Ни дать, ни взять - заботливый муженёк, вернувшийся из долгой поездки, предвкушает ночь с супругой.
- Скажите, миледи, вы уже успели отдать церкви нашу новую серебряную посуду?
Пальцы Риссы мелко задрожали, но лицо всё также оставалось безмятежным.
- Я полагала, милорд, что вы сочтете это неразумным, а потому жду ваших распоряжений. Впрочем, кажется, распоряжаться уже не мне, не так ли? Кто она, эта девочка с грацией ломовой лошади и обручальным аметистом на пальце?
Дрожь отдалась в туго забинтованном запястье, и Дик поморщился. Служение Бадб было честью, но, право, он бы предпочел, чтобы татуировки находились в каком-нибудь незаметном месте.
- Леди Хизер Освестри, - пожатие плечами вышло небрежным, хоть и болезненным. Там тоже были повязки, и некоторые раны еще сочились кровью. - И давно ли вы сами обзавелись грацией лебедя, миледи? К слову, после приёма я рассчитываю на вас. Надеюсь, ваш новый любовник не будет возражать?
- Освестри? - Рисса тихо рассмеялась, опираясь на его руку сильнее, будто хотела причинить боль. - Так вы держите её игрушкой, Дик?
- Я почитаю её сестрой, Рисса.
Танец закончился, но отпускать жену Дик не спешил. Наверное, ей было больно от небрежного щипка за беззащитно-обнаженное запястье, иначе почему так горько искривились губы? Дик лишь только ухмыльнулся, повторяя щипок, прежде чем опуститься на колено перед королём. Генрих Тюдор наконец-то вспомнил об оммаже.
Не торжество, как у Харпера - обыденность. Дик приносил оммаж с отцом, клялся сам, когда вступал в наследство, снова клялся, отдавая себя под руку шотландскому лэрду, и вот теперь - склонял голову перед королём, обещая от лица Греев служить верно и честно. Забавно выйдет, если доведётся воевать с Шотландией. Графу Ричарду Фицалану, лорду Грею придётся разорваться, чтобы не нарушить своего слова.
Поцеловавшись в третий раз в жизни с королем и мимоходом отметив, что Его Величество изволили недавно пить вино, он почтительно склонил голову, подводя к Тюдору Хизер.
- Ваше Величество, я прошу вашего позволения представить леди Хизер Освестри, дочь моего отца.

Генрих Тюдор оглядел Хи без интереса. Красивый, холёный, скуластый, он взирал на худенькую, еще нерасцветшую девушку с презрением садовника, выпалывающего сорняк с грядки пионов. Ему было сорок четыре года, но кровь фэа, что угадывалась в чуть заостренных ушах, полных губах и изящной, породистой голове, не позволяла ему стареть, а потому король выглядел моложе своих сверстников. Всё ещё сильный, до сих пор статный. Сластолюбивый. Одетый богато, будто за пышностью одежд прятал свою незнатность.
- Леди Освестри, - он кивнул Хизер, глядя мимо неё, на Джейн Сеймур, но тут же вперился в Дика. - Лорд Грей, леди Освестри станет украшением нашего двора. Ей место в свите Её Величества.
Теперь на короля глазел Дик. Отказаться от чести быть фрейлиной - нельзя. Принять предложение - тоже. Еще и французский посол пялился на Хизер, будто никогда тощих шлюх не видел. Впрочем, на вкус Дика, Хи теперь шлюхой не глядела. Скорее уж, утонченно-пикантная дама. Может быть, именно это и находил в ней Антуан Эскален дез Эмар, барон де Ла Гард. Так или иначе, а делиться своим Дик не собирался.
- С глубочайшей скорбью я вынужден отказаться от чести для леди Хизер, Ваше Величество. Считаю, что леди недостаточно образована для фрейлины и прошу дать ей время.
- Образование, разумеется, - король задумчиво покивал, улыбаясь Сеймур. - Хорошо, сэр Ричард. К слову, господин посол утверждает, что при дворе моего брата Франциска красивейшие дамы, умнейшие ученые и лучшие мечники. Знаете, мсье Антуан, наш милорд Фицалан - звезда турниров. Может ли кто-то из ваших французов потягаться с ним твёрдостью руки, быстротой, непреклонностью?
Дик обреченно вздохнул, понимая, что король мстит. За отказ, за родство с Белой Розой, за Бойдов. Лечь под француза было нельзя, и надо же так невовремя приключиться Айме!.. Он мрачно стянул оверкот, глядя на гибкого, хлыщеватого француза, вышедшего вперед по кивку посла. Тот приветливо улыбался, точно собирался плясать, а не драться. Не оборачиваясь, Дик всучил одежду Хизер, вопросительно уставившись на короля.
- Если позволите, - посол говорил медленно и медоточиво, - Ваше Величество, мой рыцарь, мой Жак сложен лучше. Если наши бойцы снимут еще и рубашки, вы в этом убедитесь.
Король долго глядел на сухощавого француза, с интересом осмотрел повязки Дика, и после долгого молчания прищелкнул пальцами.
- Принесите сэру Ричарду мой меч.
"Генрих совершенно точно рехнулся".
Эта мысль промелькнула у Дика как раз в тот момент, когда он с поклоном принимал королевское оружие.
"Дуэли прямо во время ужина - бред".
А эта - когда сделал пару взмахов, примеряясь к весу и балансу.
Иного выбора у него не было.

Француз и в самом деле оказался хорош. Быстрый, вёрткий, понимающий. И к тому времени, когда Дик с ним обменялся первыми ударами, оба изрядно наплясались. Впрочем, бой был коротким. Пара финтов, выпад и подлая подсечка - и вот уже противник лежит на полу, скосив глаза к кончику клинка, упершемуся ему в подбородок. Не сложно, не просто. И все ощущения от боя Дик разве что мог описать одним словом - тесно. Не столько дрался, сколько думал, как не зацепить какую-нибудь дамочку.
- Ваше Величество.
Он опустился на колено, протягивая меч королю, но Тюдор даже не смотрел.
- Живучи побеги, - процедил Его Величество, поднимаясь из кресла, - жалую вам этот меч, сэр Ричард. Не осрамили.
"Еще бы".
Дик снова поклонился, думая, как поступить с королевской подачкой. Подари ему меч лэрд, а еще лучше - хозяйка, он бы возгордился непомерно, и, пожалуй, даже спал бы с ним. А вот оружие, которое король не захотел брать обратно, потому что его осквернила ладонь Говарда...
- Приглядите, миледи.
Дик спешно застегивал рубашку, всучив никому не нужный меч Клариссе. Та сияла от гордости и это было бы даже приятно, не маячь за её спиной Грейсток.
- Рыцарский жест, - одобрительно кивнул король, зло, через прищур взирая на свой меч в руках Риссы. - Супруге, честной и непорочной - королевский подарок. Ибо кто еще достин беречь честь такого воина? Только женщина, дождавшаяся и встретившая с радостью. Особо тяжело, должно быть, михаилитским леди. Кстати, леди Бойд обещала составить компанию для чтения нового романа, но так и не сдержала слова. Здорова ли она?
В затылок мягко стукнуло болью, кровь зашумела в ушах. Дик качнулся, превозмогая тьму, застлавшую глаза яростью.
Нет. Не дерзить. Умирать на эшафоте, только начав жить хорошо - глупость. Дьявол с нею, с Риссой. Как там говорил Хоран? "Она позорит только себя"? Они разведутся, и Дик забудет о ней, смоет это пятно с плаща, а вот подведи он сейчас госпожу...
- Миледи нездорова, - почтительно склонив голову, ответил он. - Лорд счёл, что её... положение требует морского воздуха и покоя в кругу семьи.
- Выходит, лорда Бойда можно поздравить, - король просиял той самой чистой, яркой тюдоровской улыбкой. - Но тогда прекрасная Бэбс... эээ... леди Бадб не сможет воспитать леди Хизер, у неё будут иные заботы, милостью Господа. Её Величество не откажет вам, сэр Ричард, в милости. Это её обязанность, в конце концов.

"Чтоб ты сдох".
Ломать комедию умел не только рыжий, хитрый лис Тюдор. Дик благоговейно вздохнул, вспоминая елейное личико Риссы во время молитвы - и рухнул на колени перед королём, глядя на него преданно и честно. Наплевать, что в душе клокотал котёл почти адский, и чертенята кололи в задницу, и тянули за язык. Дик склонен был счесть свои слова не поражением, но тактическим отступлением.
- Я недостоин такой чести, Ваше Величество. К тому же... Позвольте говорить с вами, как с синьором и главой церкви, как с отцом, наконец. Я умоляю дать леди Хизер хотя бы год, позволить ей провести этот год с семьей... Со мной. У меня никого не осталось, Ваше Величество. Младший сын умер, одна сестра вышла замуж, братья - католики и не приемлют Реформацию, с женой развожусь, ибо неверна и католичка. Я взываю к вашей милости, к истинному рыцарю, с которого все мы берем пример - не оставьте своего слугу в отчаянии и одиночестве. Ведь вы сами...
Дик глянул на Анну Болейн, ради которой король бросил мадам Арагонскую. На Джейн Сеймур, которой прочили трон. И низко опустил голову в напряженной тишине каминного зала Хемптон-корта.
"А когда сдохнешь - я станцую на твоем надгробии".
Тюдор снисходительно взъерошил волосы холодной рукой, кивком позволяя подняться.
- Ну же, сэр Ричард, это всего лишь сестра. Завтра убежит с очередным михаилитом - и как не было её. Но коль уж просите... Так и быть. Год. Вот еще что. Как только раны ваши заживут, вам надлежит отправиться в Гринстоун. С бароном Дакром вы знакомы, дела примите у него без лишних промедлений. А теперь - ступайте. Мы видим, что с вами желает беседовать наш архиепископ. Хочет - но ждёт очереди, как и положено нашему верноподданому. Потому что король - первый во всём, верно, лорд Ричард? Всё в Англии творится по воле его, ибо воля его - воля Бога.
- Ваше Величество прав, как и всегда.
С трудом подавив недостойное желание утереть пот со лба, Дик притянул к себе Риссу. Прежде чем отправиться на новую пытку, теперь уже церковную, следовало напомнить жене её место.
- Не вздумайте сбежать, миледи, - прошипел тихо он, - я надеюсь побеседовать с вами дома.

Кранмера Дик побаивался. От человека, взлетевшего из каноников в князья церкви, ждать что-то хорошее не приходилось. Молодой, всего на два года старше короля - а уже архиепископ. Ему к лицу его холёная короткая бородка, по стати лиловая мантия, да и глядит он ласково, но что за тем взглядом - ведомо лишь самому Кранмеру.
- Ваше Превосходительство, благословите.
Архиепископ устало прикрыл глаза, поднимая руку, чтобы осенить его крестом.
- Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику, сэр Ричард, но благословляю вас на пути этом. Где же вы были ранены в наше благословенное миром время? И да не сочтите вопрос недостойным любопытством.
- Во время попыток приносить плод во всяком деле благом и возрастать в познании, Ваше Превосходительство. Иначе говоря, хотел поступить достойно заветам, а вышло, как всегда. Но вы ведь не об этом хотели говорить?
Дик опустился в соседнее кресло, позволяя себе на мгновение расслабиться и подосадовать на проступившую сквозь повязки кровь. О чём хотел говорить архиепископ он, разумеется, не знал. Но разговор как-то надо было начинать, тем паче, что его зачинщиком Дик не был.
- Знаете, сын мой, когда я гляжу на людей, вижу не бренное тело, но дух. Каждый из нас облечен божественным, каждый слышит и возносит свои мольбы. Порой они становятся оковами, цепями, держащими дух подле Бога. И тогда я спрашиваю себя словами пророка Иезекииля: "Не пустое ли видение видели вы? и не лживое ли предвещание изрекаете, говоря: «Господь сказал», а Я не говорил?"
Кранмер со стоном выпрямился в кресле, хрустнув спиной.
- Сказано же: "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что Ты послал Меня и славу, которую Ты дал Мне, Я дал им да будут едино, как Мы едино". Посему, Ваше Превосходительство, дух и тело я почитаю едиными в невежестве своём. Вы позволите говорить о моем разводе? Жалкий грешник, я устал и хотел бы закончить дела, чтобы поскорее отдохнуть.
Дик аккуратно поправил манжет рубашки, вздохнув. Кранмер если и не знал об илотах, то подозревал. А Дик, как назло, так и не удосужился спросить хозяйку, что она думает о похвальбе татуировками.
- Развод, сын мой, дело Господом порицаемое. Впрочем, не мне осуждать это желание, тем паче, что миледи - католичка. Но как пастырь, я обязан советовать вам подождать хотя бы месяц, чтобы без спешки поступить сообразно с волей короля и Господа.
Тяжело вздохнув, Дик кивнул. Еще месяц терпеть Риссу?.. Пожалуй, поручение короля подвернулось как нельзя кстати.
- Как повелите, Ваше Превосходительство. Что до скреп небесных и телесных, то обещаю вам вернуться к разговору, как только для этого наступит время.
Кресло тихо скрипнуло, выпуская его из своих объятий. Дик поклонился архиепископу, прежде чем направиться к Хизер и Риссе. Утомительно длинный вечер при королевском дворе наконец-то закончился.

Cтарый особняк леди Леони расточительно освещал улицу окнами. И об этом стоило поговорить со слугами, но сначала - Кларисса.
Вот только спокойно беседовать с ней уже не выходило. Дик уговаривал себя, приветствуя любезным кивком прислугу. Успокаивал, определяя покои для Хи. И бесился, видя, что Рисса уже въехала сюда.
Чуть смирился он после ванны и перевязки, воссев за бумагами в большом кабинете. Управлящий, как водится, оказался вором, но денег и земель - хватало, и Дик рассеянно вздохнул, прислушиваясь к царящей в доме тишине. Здесь было зябко и сыро. Несмотря на камины, стылость смерти проникала повсюду, шуршала в юбках служанок, гудела ветром за окном.
Леди Леони оставила ему состояние, но похвастаться приязнью к ней Дик не мог. Он не знал её, не помнил, каким она была человеком, хоть и останавливался у неё во время турниров. Наверное, даже короля Дик мог бы описать лучше, чем крёстную. К тому же мысли упорно сворачивали к Хи.
Которая всё не шла. Может быть, осмысливала и переживала внезапную почти помолвку. Может быть, вспоминала королевский прием. Или вообще просто тосковала о борделе. А Дику хотелось, чтобы пришла, ища взгляда и внимания, и тогда он сделает вид, что бумаги гораздо интереснее её глупостей.
А потом за дверью застучали каблучки, зашелестел шёлк и в кабинет вошла Хи, зябко кутающаяся в шаль. И бумаги немедленно стали совсем неинтересны.
- Устала, Хи?
Девушка покачала головой, обогнула кресло и наклонилась над плечом, с любопытством заглядывая в документы. Пыпавшая из причёски прядь, тонко пахнущая вереском, скользнула по щеке.
- Пока вы говорили, я немножко позлила фрейлин. Это весело и странно. Знаешь, оно почти как в борделе, только пахнет лучше, и синяков не видно. А змеючести, кажется, даже больше.
- Гадюшник там знатный, - охотно согласился с ней Дик, разворачивая свиток. - Смотри. Это наш замок Бамбург, а значит, нам теперь платит подати Ньюкасл. Ты слышала про бамбургского зверя? Говорят, раз в пятьсот лет он приходит за младшей дочерью рода, чтобы пожрать её. Это полузмей - полулев, изрыгающий огонь из ушей. И зарубить его можно только легендарным бамбургским мечом, но никто не знает, где он. Кажется, мы разоримся на михаилитах, cheri.
О дворе Дику говорить не хотелось. Хотя он не мог не думать, зачем Кранмеру илот. Что он ищет, этот священник? Ересь? Но для этого не нужно говорить обидняками, на библейские темы. Достаточно выкрикнуть "слово и дело" - и на костре сгорят все, даже госпожа.
Дик развернул следующий свиток, показывая Хи этого самого полузмея - отвратного вида тварь, неуловимо похожую на короля.
- Ого, какое, - Хизер наклонилась ближе, опираясь на его плечо, - Даже картинка выглядит так, словно не меньше трёх магистров нанимать придётся, да ещё ведьму впридачу. Сестру то есть, получается... а когда этот зверь в последний раз приходил? Может быть, повезёт, и михаилитам замок с землями подарит кто-нибудь ещё?

- В тысяча тридцать пятом. А до того - в пятьсот тридцать пятом. А до того... а до того там была деревушка под названием Беннабург и сколько раз он туда приходил - не известно.
Тепло её тела было уже привычно. Дик откинулся в кресле, чтобы прижаться к руке Хизер - и тихо вздохнул. Хорошо, что у него не было дочерей. Плохо, что младшей в роду получалась Эмма. Но Греев было много, и авось страшилище из баек удовольствуется кем-то из боковых ветвей древа.
Когда дверь скрипнула снова, Дик не отстранился. Не потому, что хотел сделать Риссе больно. Просто потому что - не хотел.
Но, всё-таки, встал, нежно коснувшись плеча Хи. И подошел к жене.
Удар был несильным, но Рисса откатилась от него к стене, взметнув ворох юбок. Падала она молча, знала, что ни крики, ни мольбы о пощаде Дик не слышит. Вскрикнула Кларисса лишь раз, когда он намотал растрепавшиеся волосы на кулак, поднимая её на ноги.
- Вы, миледи, очень огорчили меня, - задумчиво сообщил Дик, глядя в красивое, нежное лицо жены, искаженное страхом. - Неужели так было невтерпёж, что даже развода не дождалась? Или он вас принудил? Ну же, Рисса, скажите, что это было насилие, дайте повод его убить.
- После вас, Дик, - Кларисса вцепилась в руку так, что и Айме бы позавидовала, - насилия не существует на божьем свете. Не бейте меня. Я понесла.
За спиной то ли охнула, то ли фыркнула Хи. Впрочем, Дик не прислушивался, вглядываясь в Клариссы.
- Позвольте вам не поверить, Рисса.
Но, несомненно, она не врала. Дик узнавал и припухшие губы, и едва заметную сыпь на лбу, и сонный взгляд. Он нехотя разжал кулак, позволяя жене упасть на пол, и нехотя задал самый дурацкий на свете вопрос, поскольку ответ был очевиден.
- От кого?
- От вас.
- Врать при дворе вы научились хорошо, но это вряд ли прилично католичке, Рисса. От кого?
Пощечины ребенку в утробе не вредили. А если и так, то Дику было наплевать. Дитя не могло быть его, а значит, Кларисса не заслуживала снисхождения.
- От вас.
Рисса прижала ладони к горящим щекам, испуганно заглядывая в глаза. И Дик устало опустился в кресло, подтягивая к себе Хизер. С нею было спокойнее.
- Никогда не думал, что такое может приключиться со мной, - задумчиво пожаловался он Хи. - Миледи так клялась в верности, так просила о другом шансе, что поневоле поверить пришлось. А теперь... родит рыженького - и радуйся, Дик Фицалан наследничку.
А радоваться он не мог. Пока Рисса не родит или не скинет плод, их не разведут. Но ведь были травы, которые могли бы этому поспособствовать. Дик вздохнул, жалея, что рядом нет Эммы. Кому, как не монастырской травнице знать, как изгонять плод?..
Только бывшей шлюхе. Осененный догадкой, он глянул на Хизер.

- Ирисы с корой ивы, дикой морковью, бузиной, бычьей желчью и рутой, и чем скорее, тем лучше, - просветила девушка и выпрямилась, кутая плечи в шаль. - Я буду у себя. Дурак-слуга наверняка так и не натопил, как следует... распустились они тут.
Проходя мимо Клариссы, Хизер помедлила, расправила юбку и улыбнулась.
- Ещё, конечно, можно поставить туда пиявок, или влить настой можжевельника, покрепче. Но проще всего взять длинную спицу.
Проводив её взглядом, Дик устало кивнул Риссе на свободное кресло.
- Садись.
Теперь, когда чуть отступили первые боль и изумление, он смог думать. Ребёнок мог быть и его. К тому же, Бадб вряд ли бы одобрила илота, убившего нерожденное дитя, даже если оно зачато от Дакра. И Хи... Хи он обидел вопросом, предлагая разделить ответственность.
А потому выходило, что Риссе - рожать. Дику - принимать бастарда, благо, что теперь хватало достатка прокормить и этого... воспитанника. Развод - ждал, но с такой жизнью, Дик мог ни разу не встретиться с Клариссой за все девять месяцев.
- Рожай, - уронил он, нахмурившись. - Пальцем не трону больше, клянусь. Если окажется мой - признаю. Нет - приму, как воспитанника. После разведемся. Получишь этот особняк отступными. И, Рисса, завяжи уже юбки между ног. Хватит скакать с кола на кол, как сороке. Сбереги остатки чести, иначе не получишь ничего. Напротив, отправлю в ирландский монастырь. Ступай. Тебе нужно больше отдыхать.
- Двор?
Кларисса не села, но глядела почти благодарно.
- Оставайтесь.
Итак, Рисса оказалась честолюбива. Двор, лорд Грейсток, любовницей которого была госпожа Айме... Наверное, Клариссу-упырицу убить будет потом сложнее, но и проще.
Когда за Риссой закрылась дверь, Дик откинулся в кресле. Задумчиво глянул на кувшин венецианского стекла, полный бренди. И мотнул головой. Спиваться, уподобляясь отцу, не годилось.
К Хи Дик теперь пойти не мог, мысли о детях и жёнах - не лучшая мелодия к близости. Сама она не спустится.
Спать не хотелось, да и как заснуть, когда король - придурок, отнимающий Хизер, архиепископ видит сквозь повязки на руках и очень интересуется увиденным, а нелюбимая, но всё-таки жена - беременна от другого, да еще и хочет в упырицы податься?
Но при этом было удивительно тепло, будто не убив Клариссу вместе с ребенком, Дик сделал что-то хорошее.
Будто этот чужой ребенок хоть чуть, но отогнал тень отца.
С этой мыслью, он поднялся на ноги, неспешно направляясь к лестнице. Там, наверху мёрзла Хи в плохо натопленных покоях.

Маленькая, хрупкая, но удивительно сильная Хизер. Дик прижимал её к себе с благодарностью, прислушиваясь к дыханию. Горечью отдавало осознание - рядом с ним все носят маски, даже она, этот нежный, боязливый цветочек вереска. Но горечь лишь придавала пикантности, а надежда, что у неё еще будет время поверить и довериться - окрыляла.
Наверное, Клеменция Венгерская, королева, сумевшая пробудить в своем муже мужчину, была такой же - сладкой, шелковисто-атласной, боязливо-трепетной. Вот только подумал об этом Дик сейчас, когда страсти утихомирились, и хотелось только спать, не выпуская из рук эту девочку. А тогда он успевал лишь удивляться собственной терпеливости, своему желанию вознести её к облакам и дождю, подарить тепло и прогнать одиночество. Подумать о жёнах и детях, о королях и священниках, о хозяевах и об илотах можно было и утром.
А пока для мыслей времени и места не было. В извечной схватке - танце, в слиянии двух начал Дик постигал себя, понимал мироздание, открывшееся ему в Балсаме.
Обретал Зеркало. Осознавал действительность и потустороннее, отражая миры и их изнанку. Все в мире оплетено видимыми и невидимыми связями - узнавал он; все является отражением чего-то, следствием или причиной. А отражение - противоречиво, оно находится на границе между мирами и связью отражения и отражаемого. И лишь свет даёт ему жизнь, ибо без сияния нет ничего. Но ведь и свет бывал разный. Прикасаясь к гладкой, теплой коже Хизер, тускло отливающей золотом в свете камина, Дик понимал - светочем, Луной, может стать любая, хоть зеркало и живо, пока живёт феникс. Ведь не зря медиумы глядели в чашу с водой, чтобы говорить с духами. Не зря дар Хи проснулся рядом с ним, развиваясь так быстро, что это пугало. Для Зеркала не было смерти, лишь бесконечная череда рождений в мирах, тонущих в отражениях.
И в острый миг наслаждения, притронувшись к пугливому телу, наполнившись до краев её голосом, Дик постиг, что отныне без этой девушки ему не жить. Она проникала в него каждым касанием, каждым объятием, вливалась, вползала ящерицей, змеей, тоской, болью, восторгом, истомой. Наутро он станет снова для всех лордом, жестокосердным повелителем без милосердия и жалости, и только ей дано видеть его иным.
И Дик устало обрадовался этому открытию, глядя на спящую Хизер, бормоча над спящей, точно колыбельную, из заморского Юнуса Эмре:
- Станем мы оба идущими по одному пути,
Приди, о сердце, пойдем к другу.
Станем мы оба людьми одной судьбы,
Приди, о сердце, пойдем к другу.
Не разлучимся мы с тобой,
Приди, о сердце, пойдем к другу.

Здесь и далее - с Мастерами.

Джеймс Клайвелл

26 марта 1535 г.

Персефона Паркинсон под темной вуалью могла подождать своего часа. Говорили, что она уже готова родить, но кого и как родит несостоявшаяся невеста, которую Джеймс никогда не считал таковой - не волновало. В Бермондси пахло тревогой, и этот предгрозовой запах поднимал бы волосы на руках, останься они после арены. Приходилось нервно приглаживать бороду, мимоходом потирая шрамы и теребя серьгу. Черт его знает, что обещало это чувство, но все эти дни Джеймс спал плохо, был зол и старательно уговаривал себя не тревожиться. Не получалось. Обещание беды читал он в мостовых, окнах и стенах, во взглядах горожан, в шлемах стражи и в опустевшей управе, где не хватало Скрайба, по которому Джеймс тосковал.
Даже в Лондон ехать не хотелось - страшно было оставлять городок, хоть и уходило время, отпущенное на охоту. По чести сказать, Джеймс не смог бы привести Рочфорда в ассизы, да и кто будет судить королевского зятя? И дело это представлялось пагубным и для карьеры, и для жизни. А значит - и для семьи. В которой очень быстро могло случиться пополнение - предчувствие и невозможность предотвратить неосознаваемую беду выплеснулось в выплату супружеского долга, которого накопилось уже немало. Не то, чтобы Джеймс был против, но мысль сделать Мэри наживкой становилась всё более отвратительной для него.
Сегодня он собирался в Гленголл, надеясь по пути навестить Вальтера.
- Два платья, - командовал Джеймс Мэри. - Вниз - шерстяное, на него - кольчугу. Сверху - обычное. Пелерина. Плащ. Попрыгай, не звенит ли? Бесси! Собирайся, навестишь Артура!
Пока михаилиты благоволили Клайвеллам, следовало этим пользоваться. В конце концов, чутье Джеймса подводило редко, а дочь у него была одна.
- Боже мой, сын мой, отчего такие шум и спешка?
Миссис Элизабет, одетая по-весеннему, а потому без обычной своей шали, возникла в дверях комнаты, с неодобрением глядя на Мэри, раздобревшую в кольчуге.
- Ваша жена и в самом деле слишком тоща, чтобы понести, но двумя платьями это не исправить, сынок.
- Может, мне стоит больше есть?.. - с некоторым сомнением негромко заметила Мэри.
- Как обычно, не происходит ровным счетом ничего, матушка, - пожал плечами Джеймс, пропуская мимо ушей уже привычные уколы миссис Элизабет. - Собираемся прогуляться в Форрест-Хилл, на улице свежо, а если Мэри будет простывать, то ваша мечта о внуках так и не исполнится. Мэри, ты похожа на тех спартанок, что демонстрировали совершенство человеческого тела. А у них, замечу, не было проблем с детьми. Эвон, даже с обрывов сбрасывали лишних. Ну же, Бесси, собирайся быстрее!
Больше всего на свете хотелось бегать кругами, вопрошая у самого себя, какого черта происходит? Но нужно было держать лицо мужа, отца, сына, главы семьи и, заодно, законника.

Лондон, пара часов спустя.

Шлюха из Мэри получилась плохая - на вкус мужа. Зато слишком хорошая - с точки зрения констебля. Среди девочек с Дубовой она выглядела как нежная, свежая фиалка среди увядших ромашек. Джеймс упёрся ногами и плечом в узком переулочке, из которого видел и жену, и девочек, и тех, кто к ним подходил, перегородив собой весь проулок.
Вальтера в его домике он не обнаружил, а со слов соседей понял - Марико умерла от лихорадки. Зато Ю, неизменно вежливая и ядовитая, согласилась если не помочь, то хотя бы не мешать. Потому-то и приняли Мэри шлюхи, будто она была одной из них.
Облаве Джеймс не радовался, томимый всё тем же предвкушением беды, приглушившим даже азарт. Привкус несчастья накатывал холодными волнами, щипал язык, делал равнодушным ко всему.
- Надеюсь, за пару часов они ничего не выкинут, - обратился он к Хантеру, которому приходилось изображать из себя наседку веселой девочки Мэрибеллы. - Тревожно как-то.
Кто "они" Хантер понимал - Джеймс знал, что он понимает. Сержант сроднился с Бермондси почти, как он сам.
- За пару часов, если ума нет, можно ад устроить не хуже того, о котором писал тот итальянец... как его... - Хантер поморщился, словно у него болел зуб, и продолжил: - Надо было меня там оставить. Харрис-то ведь тоже ходит на эти "мессы во славу истинной веры", а так - ну, прибили бы меня к воротам, так хоть видно издали.
- Данте. Итальянца звали Данте, Том. А если тебя прибили к воротам, то в Бермондси мне уже поздно. Разве что развернуться и за войском Саффолка в Лондон гнать. Эх, надо было перевешать их еще в прошлый раз...
Джеймс тоскливо вздохнул, глядя на хихикающих девиц, и повел плечами, чуть было не сверзившись со стен. О том, что на мессы во славу прописных истин ходит его собственная матушка, он предпочитал не думать. Миссис Элизабет была слишком разумна, чтобы участвовать в волнениях, и слишком хорошо знала своего сына, склонного вешать на реях. Рardonner, на воротах.
- И еврейка им как бельмо на глазу, - продолжил ворчать Хантер. - Может, и впрямь лучше было бы к дядьке. Горожане бы подуспокоились. На Инхинн с Мэри гавкать открыто-то вряд ли стали бы. Или стали. Зачем ты не дал ей уехать, по правде? Жили мы без учёного, и дальше бы прожили.
Молодой наёмник в шитом серебром оверкоте, с суровым, расчерченым длинным шрамом лицом замедлил шаг, оглядывая уличных девок, и решительно свернул к ним. Улыбка из-за шрама выглядела кривой, но в намерениях сомнений не было. Тихий разговор, и он протянул руку к груди Мэри, но та, тоже улыбаясь, сбила ладонь в сторону и решительно кивнула в подворотню. Оглянулась, вильнула располневшими из-за кольчуги бёдрами, и наёмник, послав прочим шлюхам воздушный поцелуй, пошёл следом, чуть не пританцовывая на ходу.
- Если б я сам знал, Том...
Джеймс всполз выше, готовясь падать на наемника. Двадцать минут, а лучше - час небытия для этого юноши, прежде чем Мэри вернется на точку, а они с Хантером объяснят бравому вояке, что он только что испытал неземное блаженство. А вот ответа на вопрос сержанта у него не было. Джеймс знал лишь одно - если в Бермондси что-то сделают с Брухой - равно как и с другими ведьмами - городок опустеет. Жажду крови, пробужденную ареной, можно было удовлетворять и казнями.

"Боже, храни короля!"
И его дурацкие законы, согласно которым мужчины не имели права ходить к шлюхам, а женщины - зарабатывать на жизнь своим телом. Впрочем, сейчас Джеймс этому закону радовался, как никогда. Ведь и ругающемуся наемнику, и купцу Китсу, и сухонькому монаху в годах, и даже юному дворянчику, которого сначала пришлось привести в чувство, достаточно было сказать "Именем короны" - и отправить их в Тауэр, за развратные и недостойные занятия. Подобными облавами стража развлекалась нечасто, но такое не удивляло никого.
Солнце уже перевалило полдень, когда к уставшей Мэри подошел усатый вояка в драном оверкоте, а на Джеймса рухнул голубь Бесси.
"Возвращайтесь. Жгут ведьм. Клементину спрятала. Мать."
- Возвращайтесь. Жгут ведьм. Клементину спрятала. Мать. - Оторопело повторил вслух Джеймс, падая-таки со стены. - М-мать... Том, выводи её, только не спеши, вальяжно. И... рвём в Бермондси.
Мысли остановились будто по щелчку, чтобы через вздох потечь лавиной. Что с Инхинн и Брухой? Куда делась стража и её капитан? Сгодится ли для грёбаных фанатиков пенька, или пусть мучаются на дешевой конопляной веревке?..

Мэри он увёз с собой. Нигде она не могла быть в безопасности, кроме как рядом. Страх не уберечь, осознавал Джеймс, был сильнее алой пелены, застилавшей глаза. Наверное, потому и не спорил капитан городской стражи, ведущий большую часть гарнизона на королевский смотр, с приказом законника, потому и развернул полусотню на Бермондси, узнав о творящемся там.
В дороге, оглядываясь на помрачневшего Хантера, на серьёзную Мэри, на жующего собственный ус сэра Ранульфа, на стражу, Джеймс уговаривал себя не спешить, не отдавать жёсткие - и жестокие - приказы. Выходило плохо. Часть его, преданная горожанами, которым он позволял даже в дни Реформации жить привычно, бесновалась, требуя мести и крови. Предателю - первый кнут, вот только для кнута времени не было. И если на арене в нем оставалось что-то человеческое, заставляющее сожалеть о Мэри, видевшей своего мужа - таким, то сейчас...
Клайвеллы всегда были мореходами. Claow waell - поморник, хищная морская птица, отнимающая у других то, что не могла добыть сама. Алчная, нахальная, быстрая. Кровь людей этого рода текла и в Джеймсе, просыпаясь в тяжелые моменты. И тогда под ногами вместо земли он чувствовал палубу "Горностая", и слышал морской ветер, и готов был убивать ради добычи. А добычей сейчас были Бермондси, Бруха и даже сама Мэри, которую наверняка бы сожгли, оставь он ее дома.

Под ногам лежал Бермондси. Привычный, весенний, гомонящий рыночной площадью, над которой поднимался дымок, пахнущий сладко и тревожно - человечиной. Только сейчас, прирезав стражников, не хотевших впускать его - в его же город, вытирая кинжал о штаны, Джеймс холодно осознавал - город его предал. Он столько лет берег - оберегал! - этих людей, позволяя жить так, как привыкли, так доверял им, что теперь жаждал удовлетворения. Satisfactium, как говорили однообразно великие римляне. Наверное, потому ему не было жаль стражников, которых после показательно насадят на пики, и они будут смердеть на стенах, своим видом отпугивая даже ворон. Потому и не стыдился сейчас ни Мэри, спокойно глядящей на своего окровавленного мужа, ни Хантера, снимающего еще стонущего отца Ричарда с ворот, ни даже безмятежных белых облаков в небе.
Наплевать.
На всё наплевать.
Предателю - первый кнут, и наплевать, что они все были джентри, купцами, мастеровыми. За предательство в этой земле издревле платили кровью, и иногда древние обычаи Джеймсу ой как нравились!
Выходы с площади он распорядился перекрыть, благословляя того, кто сделал улочки такими узкими и того, кто нанял в стражу ветеранов. Передвигались они тихо и умело, и горожане, увлеченные сожжением женщины, слишком хрупкой для Брухи и Инхинн, а значит - когда-то бывшей миссис Грани, не заметили ровным счетом ничего. Мерсер с другими ублюдками мялся у церкви, будто его там приколотили гвоздями. И прежде, чем ступить на эту площадь, расправив плечи и гордо похлюпывая чужой кровью в сапогах, Джеймс глянул на Мэри, мрачно уронив:
- Мэри, возьми двух человек - и за Инхинн, в тюрьму. Боюсь, я не умею правильно сдирать шкуры.

- Отец Томас исчез...
- ... происки дьяволовы...
- На все воля божья, но сэр Фламберг поможет...
Раймон де Три исправно влипал во всякое дерьмо. Джеймс досадливо хмыкнул, прежде чем ступить на площадь, мотнув Хантеру, чтобы шел следом.
Люди ахнули - и умолкли, глядя, как он осматривает аутодафе, устало, за гранью разума поражаясь собственной деловитости. Как поворачивается на пятках мягких сапог, заложив пальцы за пояс. Как разглядывает их, каждого, улыбаясь. Было всё ещё наплевать. Кроме равнодушия никаких чувств не оставалось.
- Вы все меня знаете, - заговорил он, все также, по-актерски улыбаясь толпе, - некоторые помнят еще мальчонкой. Вы помните, о чем мы договаривались, когда я получил этот городок. Вы не сдержали своего слова. Но, - улыбка стала еще шире, - я вас пощажу. Если выдадите зачинщиков. И не вздумайте указывать на михаилитов, как собирались. Я знаю, что это не Фламберг.
Судя по лицам - он угадал. Кретины и в самом деле хотели отпереться, что известный мракоборец приехал, учинил сожжение. Чутьё всё ещё не подводило Джеймса. И было наплевать.
И когда несколько дрожащих пальцев указали на смертно побледневшего Мерсера, на его дородную мать, на толстушку-жену, на белокурую дочь, он только хмыкнул, взмахивая рукой. Тренькнули арбалеты и луки стражи, взвыл от боли добродушный подмастерье булочника, пал с болтом в спине один из тюремных надсмотрщиков, заголосили, заметались женщины, пытаясь закрыть собой детей.
Джеймс глядел на это - и улыбался. Вдыхал, втягивал запах крови - и ликовал. Око за око, кровь за кровь - и пусть простит этот город миссис Фиона Грани в своем странном мирке, среди милых зверушек и цветов. А когда рыдания поднялись к небу, точно наступил Судный день, и кровь дождем пролилась на мостовую, он рявкнул:
- Хватит! Только зачинщиков!
И направился к Мерсеру, на ходу вытаскивая кинжал.
Торговец был хорош, поднаторел в своих италиях, мастерски владел кинжалом. Только вот мостовая - не паркет фехтовального зала, а злой констебль - не учитель фехтования. Заполучив новый шрам на шее, Джеймс аккуратно, даже нежно уронил Мерсера в багряную грязь, чтобы оттащить к свободному столбу. Горестный вой горожан стих, мужчины и женщины пали на колени, боясь бежать в улочки, где застыли стражи. Всё еще было наплевать.

- Смотри, - ласково проговорил Джеймс, - ты хотел сделать это с моей женой, с моей дочерью. С Клементиной. С Брухой. Готов ли ты отдать своих - ради веры?
Обезумевший Мерсер хрипел, рвался с цепи, глядя, как бьется в наскоро сооруженной петле жена. Было наплевать.
- Девочку я спасала зря?
Влажное полотно обожгло рану - и Джеймс скрипнул зубами, дёрнувшись от боли. Мэри была рисковой женщиной, ведь еще чуть - и руку он не удержал бы. Зато быстрой - Анастасия Инхинн оказалась закопченной, очень злой и слегка поцарапанной, но при виде неё задышалось свободнее.
- Ты просишь за девочку, Мэри?
Мерсер уже не рвался - надсадно выл, с ног его жены стекали желтые капли, и миссис Мерсер упала в обморок при виде обмочившейся в смертной муке невестки. Девочка, Сьюзи, однажды вырастет и, быть может, станет мстить. Обязательно станет мстить. Но для Мэри Джеймс был готов пощадить её.
- Убить - логичнее и правильнее, - согласилась с невысказанным жена. - И всё же мне почему-то претит мысль о том, чтобы спасти - а потом убить.
- Найдем ей приемную семью, - со вздохом кивнул Джеймс, сапогом затаптывая мысль об итальянской вендетте, которую учудит эта девочка. - Госпожа Анастасия Инхинн! Этого мужчину, торговца Мерсера, и эту женщину, его мать, я обвиняю в противодействии Реформации и измене королю. Людей, обманутых ими, я прощаю. Вы знаете что делать, госпожа палач!
Он спрыгнул с помоста, без тени сожаления оставляя за спиной человека, у которого только что умерла жена, была при смерти мать, и лишь маленькую дочку отмолила та, которую Мерсер намеревался сжечь. И направился к церкви, где предусмотрительно и очень мудро заперлись михаилиты. Наплевательство отступало.

Брунхильду-Бруху от дверей видно не было, но по спокойно-умиротворенному лицу рыжего михаилита, сидящего на дальней скамейке, становилось ясно - она спит там, намаявшись. Фламберг и другой рыжий михаилит мирно беседовали, и дремлющая под боком своего супруга Берилл придавала этой картине почти пасторальную прелесть.
- Пьете. Без меня, - укоризненнно вздохнул Джеймс, почуяв запах бренди, - эвон, ведьмы спят уже, от злодеяний умаявшись... Спасибо за Бруху, Фламберг. Думал, не успею.
И снова, как бывало при встречах с этим михаилитом, в сердце ворохнулись приязнь и уважение, которые он и не подумал скрывать.
Берилл пошевелилась, улыбнувшись, и сонно заметила:
- Вы могли не торопиться. Мы чудно отдыхаем в этом святом месте.
- Почти в раю, - серьёзно подтвердил Фламберг, приглашающе махнув новенькой флягой. - Как эти, святые. Пока грешники, получается, ползают внизу и, судя по звукам, страдают за стенами. Ибо скрежет зубовный доносится даже через кладку. И - не за что. Мы всё равно опоздали, а ведьмы тут какие-то сплошь ненастоящие, так что как в Аррасе не получилось бы.
Джеймс кивнул, усаживаясь на скамейку. Странное дело - в этой церкви его крестили, здесь он дважды женился, и здесь же крестили его детей. Но пиетета он не чувствовал. Напротив, хотелось сжечь грёбаную капеллу вместе с алтарем, занавесями и подвалом, в котором шуршали и глухо вскрикивали грешники, как обозвал их Фламберг. В голосе одного из них он узнал Харриса - и снова кивнул, на этот раз - довольно. Пусть их. То, что останется - повесят рядом с Мерсерами, в назидание.
- Вы увезете её?
Вопрос адресовался рыжему михаилиту, чей взгляд на Бруху не оставлял сомнений - увезет. Но, вопреки ожиданиям, тот лишь покачал головой.
- Некуда. Но, - он усмехнулся, - задержусь. Может быть, даже одним жителем в Бермондси станет больше. С тракта не уйду, но миссис Харза уже никто не тронет.
И с этим пришлось согласиться тоже - обреченно и неохотно, будто отнимали не знатока - невесту
- Я вам благодарен, Фламберг, за дружбу. За то, что помчались, едва эти кретины отправили весть. За понимание и помощь. Если позволите, приглашаю в свой дом, отдохнуть и отоспаться. Сам я сегодня компанию составить не смогу, да и просить задержаться не смею. Михаилита ноги кормят.
Раймон де Три не хуже его самого умел играть в занавесочки, и Джеймс сейчас надеялся, что тот поймет - пока рыцарь Фламберг остается михаилитом, констеблю Клайвеллу проще платить долги.
И михаилит, переглянувшись коротко с беглой послушницей, с улыбкой развёл руками.
- Михаилита, действительно, кормят ноги, и мы не рассчитывали задержаться даже настолько. Всего-то - заехать, авторитетно заявить подтвердить, что никаких ведьм тут нет, погрозить пальцем... не сложилось. И - я благодарен за приглашение, но нам и вправду пора двигаться дальше. Родня не встречена, поместья не осмотрены, деньги за тварей не получены... С Мерсера, надеюсь, награду за игру уже не стрясти? Славно. В общем, мы двинемся дальше - увидеть новые земли, встретить новых людей и что-нибудь с ними сделать.
Эмма кивнула, вздохнув, но даже если и собиралась что-то ответить - не успела. Второй рыжий, поименованный Шафраном, застенчиво улыбнулся.

- Рай... Э-э, брат Фламберг, мне бы это... пару недель отдохнуть. Книги почитать. Заблудшим овечкам. А то уже не понимаю, есть ли голова или бубен шаманский вместо неё. К слову, в резиденции ничего про здешнее не знают. Я пощупал аккуратно - дочь мистера Клайвелла гостит, а больше из Бермондси никого не было. Даже письма. Ты... уверен, что это Верховный писал?
Фламберг задумался, прикусив губу, а Джеймс, успевший в очередной раз согласиться со всем сказанным и оцепенеть в сладком бездумье, встрепенулся. Подложные письма были делом обычным, и вот тут-то последнее звено цепочки со щелчком встало на место. Когда он оставлял Бесси на попечение михаилитам, никто не сказал, что из Бермондси жалуются на ведьм. А ведь капитул с соседями не ссорился. Значит...
- Сколько писем вам было, сэр Фламберг? Вы сохранили их?
- Что? А, да, - михаилит передёрнул плечами и неторопливо распустил завязки кошеля. - Два письма, одно от Мерсера, одно от Верховного - или кого-то ещё.
Две руки. Два почерка в одном письме. Джеймс глядел на повеление разобраться с ведьмами, коротко подписанное "Филин", понимая, что этот мелкие, четкие, почти бисерные буквы уже видел. Писал Верховный - но и не он. В памяти отца, отдающего сына ордену, четко отпечатывается каждое слово, начертанное на бумаге, вручающей права на ребенка седому, пожилому мужчине в светлой рубашке. И эту старательно выверенную копию, написанную умелой рукой, Джеймс бы спутал с истинным документом, если бы ни одно "но". На тонкой бумажке, после того, как он потёр её в ладонях, проступили знаки голубятни в Бермондси. Конечно, придумать тысячу причин, почему и зачем Верховный прикупил бумаги, было несложно. Но Джеймс был готов побиться об заклад, что хвосты у этого послания следует искать на городском дне. А если позволить мысли утечь чуть дальше, то и заезжий священник здесь оказался неспроста.
- Если бы я писал такие письма от имени главы ордена, сэр Фламберг, то после непременно бы ждал вас на всех четырёх дорогах из Бермондси, - медленно проговорил Джеймс, возвращая записки владельцу.
Михаилит пожал плечами.
- Я бы - тоже. А ещё в лесу между этими дорогами. Но это ведь хорошо. Приятно, когда тебя ценят и ждут.
- Воистину, - в очередной раз согласился Джеймс, вздыхая. Он с удовольствием бы поиграл в облавы, но отнимать у Фламберга его добычу не имел никакого права. - В любом случае, вы - желанный гость в Бермондси и в моём доме.
И это было правдой.

К утру городок утих. Смолкли всхлипывания и крики, даже ветер перестал со скрипом раскачивать виселицы, на которых теперь поселились Мерсеры, Харрис, ювелир и булочник. Анастасия Инхинн воистину была лучшим палачом королевства, и предатели, попавшие в ее руки, должно быть теперь радовались, что умерли. Вряд ли в аду умели так сдирать кожу и медленно коптить на костре, поддерживая в телах жизнь и сознание.
Джеймс вздохнул, не желая вспоминать, как сипло кричал Мерсер, с трудом ворочая подрезанным языком, как громко молилась его мать. Девочку, Сьюзи, к счастью увели в госпиталь, на попечение бывшей шлюхи Али, но даже сейчас, спустя часы, ребенка жалеть не получалось. Бесси и Мэри не пожалел бы никто, кроме миссис Элизабет. Матушка обнаружилась на пристани "Горностая", вместе с Клементиной, и этим не слишком удивила. Матушка всегда была слишком умна, чтобы идти за толпой. И теперь негромко молилась в своей комнатке, когда задушевную её подружку уже начинали клевать вороны.
Под этот мерный бубнеж Джеймс, пожалуй, уснул бы прямо в кресле, куда рухнул, едва стянув с себя кольчугу и сапоги. Не станут хорошему сну помехой ни мрачное хантерово "на войне как на войне", ни усталость на лице Инхинн, ни слабая улыбка Брухи, которую михаилит Харза поселил у аптекаря, не отходя от неё ни на шаг. Джеймсу хотелось пожелать им совет да любовь, но сначала не было времени, а потом - стало поздно. Точнее, рано, потому что под утро все уже спали, и, как знать, быть может скоро по Бермондси начнут бегать маленькие харзята.
- Не испугалась, маленькая?
Мэри подняла взгляд от камина. Выглядела она усталой, с залёгшими под глазами тенями, старше - по крайней мере в неверных отсветах пламени.
- Чего из того, что сегодня случилось?
- Всего. Шлюх, наемников, бунта в Бермондси. Меня - что важнее.
Пришлось приподняться в кресле, укладывая её к себе на колени. Всё же, не такой жизни хотел для неё мельник Берроуз. По крайней мере, Джеймс никогда бы не отдал свою дочь за констебля.
- Знаешь, я взглянула в зеркало и подумала, что сегодня из меня получится более достоверная шлюха. Потёртая, - задумчиво сообщила Мэри. - Слишком выделяюсь, и сегодня было видно, что подходят только идиоты. Те, кто не думают, а Потрошитель ведь не из тех, верно?
- Делу поможет грим, а сонная и медленная от усталости приманка быстро станет жертвой. Я уж не говорю, что сегодня мы с Томом вряд ли способны тебя прикрыть, - недовольно хмыкнул Джеймс. - Знаешь, я понял сегодня, что мне не нравится, когда мой город разносят. И вдвойне - когда мою жену лапают. На моих глазах. Не знаю, похоже ли это на те чувства, что ты испытывала, увидев меня на арене, но... Кажется, я не хочу ни рисковать тобой, ни быть в твоих глазах убийцей. И чёрт с ним, с Потрошителем.
И дьявол с Фламиникой и обещанной ей местью. Такие, как она, и в пекле умели находить сладость. Как знать, быть может Потрошитель даже облагодетельствовал её, убив?
- Никуда убийца не денется. А нам нужно отоспаться и съездить в Гринфорд.
- Я не хочу видеть брата, - спокойно, но уверенно ответила Мэри. - А Потрошитель будет охотиться дальше.
- Ого. Бунт на корабле, Мэри? Впрочем, поговорим позже, когда поспим.
Удивленно воззрившись на жену, Джеймс выпрямился в кресле, не без удовольствия приглаживая её локоны. Такой Мэри нравилась ему больше. Должно быть, потому что он её понимал. Не хочет ехать в Гринфорд - он съездит сам, позже. Например, сразу после того, как убьет Потрошителя.

27 марта 1535 г. Бермондси.

Поспать Джеймсу не удалось. Во-первых, с зарей проснулся и Бермондси, снова заголосил, оплакивая мужей, братьев и сыновей, причитая у тел повешенных. Во-вторых, Джеймс сдуру открыл папку, отданную Дженни - и обомлел. В недобрый час девчонка нашла эти документы, и счастье, что никто из нынешних хозяев Бирмингема не знал, у кого они.

Джон Дадли, сын казненного финансового советника Генриха Седьмого, очень хотел власти. И денег. И становилось любопытно, знает ли король, а точнее - Кромвель, о лорде, наживающемся на земельных спекуляциях, обогащающимся за счёт конфискованных владений католической церкви. В руки Дженни волей судьбы попались бумаги, в которых ясно и четко, твердым почерком Эдмунда Дадли, с печатью обоих братцев, расписывалось где, какой монастырь они разнесли при помощи своих наемников, представляясь комиссарами, кому продали и сколько получили золота, забыв занести его в казну. Бумаги эти были так важны, что Джеймс спрятал их запазуху, разбудил Мэри, и лично помчался в Лондон, не доверяя драгоценной папки курьеру.
И перед Кромвелем он оробел. Казалось бы, ничего необычного не было в этом человеке, бывшем наемнике и разбойнике, но от взгляда карих глаз хотелось опускать голову. Впрочем, лорд-канцлер папку принял, задумчиво и согласно кивнул в ответ на просьбу ввести в Бермондси лондонскую стражу и провести разбирательство, и, не отрывая взгляда от бумаг, отпустил.
Облегченно вздохнув, Джеймс поцеловал свою Мэри, прежде чем отправить её к шлюхам и окольными путями, не выпуская ее из поля зрения, отправиться туда самому.

- Сколько? - Красивый статный купеческий сын в шитом серебром и слишком жарком для весеннего дня оверкоте смотрел так, словно каждый день покупал не только усталых и не выспавшихся шлюх, но и придворных куртизанок. Дюжинами. - Выглядит она, конечно, хуже, чем слухи ходят, но что уж теперь, раз пришёл...
- У тебя столько нет.
Джеймс одёрнул потрепанный колет так, что в ножнах за спиной звякнул короткий кинжал. Стоило плюнуть на всё и отправиться отсыпаться, а вместо этого заставлял Мэри и себя стоять здесь, пока в Бермондси веселился Хантер. Предчувствие обещало Потрошителя именно сегодня, а с ним - и развязку чрезмерно затянувшейся ловли.
- Нет, ты погоди, - покупатель смерил его раздражённым взглядом. - Если у меня таких денег нет, так что, герцога Саффолка тут ждёте? Говори, сколько, и не звени тут, мой папенька с вашей Ю накоротке, а тебя, судя по виду, и так не в награду тут за девками следить поставили. Двадцать, тридцать? Сотня, хотя и не стоит она того?
Мэри устало закатила глаза и, отерев лицо рукавом, двинулась обратно на свой угол.
- Стоять, крошка, - Джеймс ухватил её за руку, не желая выпускать из виду, пока назойливый папенькин сын не уйдёт и не перестанет его отвлекать. - Уж не знаю, на каком коротке твоего папеньку госпожа держит, а только пять тысяч золотом сегодня девка стоит - и ни пенни меньше.
- Сколько?! - купеческий сын, который уже тоже тянулся было к Мэри, замер с протянутой рукой. - П-пять ты... да ты что, двинулся? Двинулся, да? Цены ломишь, будто Анну Болейн продаёшь поминутно по цене часа, хотя за ту ведьму ещё и доплачивать бы надо. Или у этой твоей принцессы там всё бриллиантами усыпано и ангелы Господни поют?
Джеймс озабоченно поцокал языком, пряча жену за себя. Двинулся он или нет, а купчонок мешал. И Мэри нельзя было оставить, чтобы отволочь юнца в Тайберн за государственную измену. Анну Болейн, ишь ты!..
- Из Бермондси скоро шлюхи подешевле потянутся, - миролюбиво пояснил он, почесывая спину подле рукояти кинжала, - после вчерашнего-то. Вот и выбери себе среди них без ангелов и бриллиантов. Шёл бы ты, господин, а то за разговор еще три куска накину.
Юнец нарочито медленно оглядел грязную мостовую и поцокал языком.
- Странно, а вроде бы жемчуг у тебя изо рта не падает. Наоборот даже. С каких это пор разговор с сутенером по тыще за минуту стоит?
Многозначительно постучав пальцем по серьге, Джеймс недовольно хмыкнул. Купцы не умели не торговаться, он не любил этого, да и Потрошитель был всё ближе. Джеймс чуял его тем нутряным, звериным, что заставляло бы топорщиться волосы на руках, если б они были.
- Я стою дорого, господин. Даже если ты со мной просто говоришь. В общем, не нравишься ты мне. А ну как девочку попортишь? Так что, заведение закрыто, господин, извиняй.

Людей на улице меж тем становилось всё больше, и шлюхи явно не горевали - и не ломили таких цен, потому что растаскивали их если не как горячие пирожки, то уж как кружки эля точно. И ни одна, как и было сговорено, не тащила клиентов в этот проулок. И прохожие, бросая взгляд, торопились дальше, явно не желая вмешиваться. А купеческий сын смерил взглядом серьгу и ощерился:
- Я - попорчу?! Хер с тобой, будет пять тысяч. И надеюсь, девка эта того стоит, потому что если нет - ты в цене-то подопустишься. Погодь, вексель выпишу.
- Векселем в нужнике подотрёшься, - Джеймс недовольно нахмурился, отодвигая Мэри в угол. Жена хоть и была невозмутима, как истинная спартанка, но могла отскочить к выходу из переулка. И лови Потрошителя потом по обрывкам её юбок!.. - Я говорю - нет. Что тебе у нас, мёдом намазано, что ли? Да и папаша заругает. Иди уж, мальчик, работать мешаешь.
- С-сука, - почти прошипел купец, убирая образно в кошель листок дорогой белой бумаги. - Ладно. Работать ему... надеюсь, Гадюка-то за хрен вздёрнет, когда узнает, сколько бабла проворонил. Второй-то раз не предложу.
Развернувшись, он сердито, широкими шагами почти выскочил из переулка и скрылся в толпе, а Мэри за спиной вздохнула.
- Хоть зная, что откажут, я теперь всё равно понимаю чуть лучше, как оно... пойду снова, да? Этот мальчишка точно не Потрошитель. Он слишком нагрелся.
- Я - сука, - рассеянно пожаловался Джеймс, потирая глаза. Спать хотелось так, будто черти нашептывали на ухо колыбельную. - А с утра был кобелём, хм... Ступай, маленькая. Только будь осторожна, и если это милое дитя вернется с громилами, чтоб поправить мне нос, найди способ оставить следы, куда пошла. Я не намерен вдоветь снова.
Мэри, хмурясь, бросила взгляд на улицу, потом поставила на грязную мостовую баночку румян и с силой впечатала в неё каблук.
- Так. Хотя я бы предпочла не теряться. И постарайся, пожалуйста, чтобы громилы ничего не сломали, не оторвали и не отрезали.
- Шрамы украшают мужчину, маленькая.
Вздох вышел неубедительным. Джеймс одобрительно кивнул, глядя на неприметные, округлые следы от каблучка жены, тоскливо тряхнул головой, развеивая сон. И приготовился ждать.

Громилы прибыли ровно через пару минут, будто мальчишка нанял их в соседней подворотне. Скорее всего, так и было, и увернувшись от первой дубинки, Джеймс даже побеседовал бы о том, кто тут на улице всех курочек топчет, но вот незадача - дуболомы перекрыли обзор. Успев заметить, что Мэри подхватил под руку коренастый мужчина со шрамом через лицо, Джеймс впечатал кулак и ногу в ухо и пах, схлопотал дубинкой по рёбрам и выскочил на угол, вглядываясь в следы на мостовой. Его маячок, его душу, его Мэри уводили куда-то на расправу, и навязчивый купчонок со своими мордоворотами только мешал.
- Да мочите его, петуха этого! За что плачу?! - Ударил в спину купеческий крик, и толпа взбурлила, оценивая новое развлечение одинаково-заинтересованными и одновременно равнодушными взглядами.
Предвкушая продолжение, люди сбились плотнее, где-то из-за спин раздался заливистый мальчишеский присвист, а светлая голова Мэри мелькнула где-то слева - и уже неблизко. Потрошитель или нет, а уводили её в сторону Морли.
Мордобойцы если и хотели мочить, то выходило у них это плохо. Руку, поставленную в городской страже, выносила не всякая челюсть, а потому Джеймс лишь ухмыльнулся мальчишке, обещая себе непременно найти его и упечь в Тайберн надолго, и припустил следом за Мэри.

Сапожок жены лежал у глухой стены, вызывающе глядя на Джеймса красным от румян каблуком. Внутренне холодея, Джеймс поднял его, с досадой саданув кулаком по ни в чем не повинным камням. Мэри, его маленькая, нежная и почти обычная Мэри, сейчас находилась в сырых катакомбах под Лондоном, готовясь к участи жертвы. И, что страшнее всего - босиком. По холодной воде.
Простуда оказалась аргументом весомым. Настолько, что Джеймс попросту не стал тратить время на поиски запорных механизмов стены и упоительную погоню по римским могильникам под городом. Всё равно не догнал бы, хотя, должно быть, увидел немало тайн. Он развернулся на пятках, высматривая купчонка, из-за которого проворонил Мэри, а высмотрев, задал ему один-единственный вопрос, демонстрируя брошь, подколотую изнутри колета.
- В Тайберн хочешь, сопляк?
И через пару-тройку ударов сердца, которое и не билось вовсе, потому что осталось в руках миссис Клайвелл, Джеймс, одетый в узкий, но роскошный оверкот мальчишки, постучал в дверь роскошного лондонского особняка Рочфордов, раскалывая о висок один из тех амулетов, которые призваны менять личину. Торговец, у которого его довелось отобрать, уверял, что никто не отличит Джеймса от придворного хлыща - и это почему-то радовало.
Дверь открыл какой-то черномордый, одетый вычурно, с восточным шиком. Руки отчаянно чесались, и физиономия слуги казалась слишком наглой, и одежда его бесила, но вместо того, чтобы приложиться кулаком к этому носу с горбинкой, Джеймс улыбнулся.
- У королевы выкидыш, - загадочным шепотом сообщил он прислужнику, - Её Величество желает видеть брата рядом.
Тот невозмутимо кивнул, закрывая дверь. Недовольно хмыкнув, Джеймс отправился к конюшням, на ходу сбрасывая и оверкот, и личину. Что его возьмут сопровождающим, он и не ждал, но душить лордов в их собственных домах было... неправильным. Мерзким. Нарушающим грёбаные законы и опускающим его, Джеймса Джеральда Клайвелла, до уровня тех, кого он отправлял на виселицу. Стоила ли Мэри преступления? Девочка, вытащившая его с арены, стоила даже жизни, в которой удерживала собой. Девочка, принимающая странности "Горностая" и мужа-корсара, стоила души. Вот только Джеймс при этом переставал стоить хоть сколько-то, и дырявого пенни никто не дал бы за законника, позволяющего себе убивать, как уличный головорез.
"Головотяп".

Не стоило затевать эту игру в облаву - глупость. Глупостью же было поддаваться уговорам Мэри. Глупостью было уходить из особняка на Морли. Глупостью было думать об этом сейчас, лежа на потолочной балке и ожидая Рочфорда. Но не думать об этом Джеймс не мог.
Болейн явился быстро, сопровождаемый низеньким слугой, одетым всё с той же восточной пышностью. Низенький, уродливый, черномазый этот прислужник бегло оглядел конюшню, заставив вжаться в потолок.
Получилось это неосторожно, осыпав с балки пыль. Мелкий гадёныш мог похвастаться скоростью горностая, злой Джеймс - тоже, и взамен короткого, остро пахнущего шипа, которую заполучило дерево, карлик получил в грудь нож. А Рочфорд - тяжелого Джеймса на плече. Сопротивлялся виконт отчаянно, зло, ушибив бок и едва не своротив нос. Но вскоре обмяк, позволив утащить себя в подвал соседнего особняка.
И это было сложно. Немаленький Джордж Болейн был тяжел, как теленок. И столь же удобен для переноски. Зато его соседи, Риверсы, уехали куда-то вместе со слугами, и красивый дом пустовал, милостью Господней, как сказала бы матушка.
Впрочем, на боженьку полагаться не приходилось, да и брата королевы стоило сначала привязать, а уж потом уповать, молиться и делать всё, что положено делать ревностному христианину.
- Где моя жена, милорд?
- Ты... Актёр?! Тебя за это четвертуют... - Рочфорд не без труда сфокусировал на нём взгляд; голос его звучал невнятно из-за разбитой губы, но понятно. - Колесуют. За такое. Какую жену, ублюдок?
- Законника четвертовать ой как не просто, милорд. Но если так, то только с вами.
Джеймс привычно отвернул ворот колета, демонстрируя брошь. Улыбаясь этому "ублюдок". Люди наивно полагали, будто бастарда можно было оскорбить признанием его происхождения.
- Мою жену, милорд. Мэри Клайвелл, которую ваш подручный не более часа назад увел с угла Дубовой, да прямиком в стену. Возможно, вам она известна как очень дорогая шлюха, но от этого женой и приманкой она быть не перестает. Знаете, я мог бы наплевать на всех этих шлюх, хоть Норфолк и сдирает за них шкуру. Мог бы сделать вид, что не знаю, будто это вы их потрошите. В конце концов, королевский зять имеет право на причуды. Но, верите ли, - он опустился на запыленный стул напротив, - мне до жути надоело вдоветь. И я хочу свою жену обратно.
Джордж Болейн фыркнул, а потом рассмеялся, рассыпая смех по подвалу.
- О Гос... Ты придурок, Актёр? Кто же жену приманкой берёт?
- Придурок, - охотно согласился Джеймс, пожимая плечами. - И я бы на вашем месте подумал о том, что с вами сделает придурок-вольноотпущенник, желая получить так бездарно просра... простите, потерянную супругу. А посему, милорд, предлагаю побеседовать по-джентльменски. Пожалуй, я начну. Итак, судя по характерам надрезов, времени находок и подбору девочек, вы не просто развлекаетесь, а приносите жертвы. Я полагаю, что какому-то восточному божеству, из тех, которых церковники называют демонами. Обряд похож на описываемый для этой богопротивной Астарты, но меня смущают специи и цветы.
На деле, минутка подумать об этом у Джеймса выдалась только сейчас. И картинка выходила жуткой для человека, который запрещал себе размышлять о том, какого дьявола магистр Циркон женился на древней богине.
- Итак, милорд Рочфорд, вы вознамерились отдать своему божеству мою жену. Смею заверить, Мэри к божественному тяги никогда не имела, а потому вам не подходит. Где она?

- Причуды в обмен на простолюдинку? - Рочфорд задумчиво вздохнул, темнея лицом. - мать Кали свидетелем, звучит заманчиво, Актёр.
- Вы начинаете меня бесить, милорд, святой Георгий свидетелем. Для того, чтобы дать вам гарантии причуд - да и жизни вообще, я сначала хочу узнать, где моя жена и убедиться, что вы не лжете. Потому что в случае противного, терять мне нечего.
"Кроме Бесси".
Но Бесси оставалась наследницей всего и через каких-то три года ее приберёт к рукам юный Эдвард, который к этому времени уже станет братом ордена. А вот Мэри - больше не будет. И Рочфорда не будет тоже, да и Джеймсу останется только один путь - на арену.
Рочфорд вздохнул, повозился на полу, проверяя веревки на прочность. Помедлил, нахмурившись, а потом заговорил медленно, подбирая слова.
- Висит на заборе табличка такая:
«Внимание! Очень большая и злая
Собака здесь сад день и ночь охраняет.
Не лезьте, иначе она растерзает». Понял, Актёр?
- Понял.
Выходило, что Мэри была в оранжерее старшего Болейна на Собачьем острове. И что младшему Болейну об этом прямо говорить запрещалось. А значит, убивать сейчас его не годилось - оранжерею почти наверняка нашпиговали ловушками, а показывать дорогу - это не беседовать о запрещенном.
- Вы, кажется, хотели прогуляться, милорд? Если вы будете пошевеливаться, то к сумеркам успеем. Ну же, улыбайтесь.
Джеймс опустился на колено рядом с Рочфордом, перевязывая веревку так, чтобы виконт мог идти в поводу, прикрываясь плащом. В конце концов, для дворян Лондона не было ничего не обычного в том, что бывший гладиатор сопровождал одного из завсегдатаев арены. А для констебля Бермондси - делать вид, что преступник идет сам по себе, хоть и в нужную сторону. Вот только жена оказывалась в лапах очередных культистов впервые. И это заставляло спешить.

Сквозь густую зелень, обвивавшую стекла огромной оранжереи графа Уилтшира, едва пробивался фиолетовый свет. По чести признаться, Джеймс этому даже не удивлялся. Болейны были достаточно богаты, чтобы не думать о дорогостоящей магии и совершенно излишних при её наличии стёклах. Зато - недостаточно знатны, чтобы кичиться огромной постройкой в акр величиной, из которой не доносилось ни звука, а вот травой и цветами воняло так, что Джеймс едва удержался о чиха. Он без интереса осмотрел единственную дверь, даже по виду тяжелую, похмыкал над двойным замком, и с издевательским поклоном пропустил Рочфорда вперед.
- Прошу вас, милорд. И еще одно - одолжите мне ваш алмаз.
Значит, там, за стеклом, в рукотворном лесу, скрывали Мэри. Джеймс попробовал заглянуть в себя, понять, волнует ли его это, но не нашел ничего, кроме жуткого, холодного спокойствия.
- Ещё и грабитель, как и положено швали, - Рочфорд с усмешкой стянул массивный золотой перстень и повернулся к двери. - Только думай, Актёр. В стеклах мышки сидят, разобьёшь - запищат.
Он положил ладонь на округлую ручку, и вокруг пальцев обвились ленты голубого тумана. Помедлили - и распались, а лорд, кивнув, потянул из-за воротника хитрый ключ на чёрном кожаном шнуре.
- А кто не прислушался - я не виноват.
- Верно ли говорят, милорд, будто ваш дедушка сколотил состояние на большой дороге? После вас, как и положено швали.
Джеймс хмыкнул, роняя кольцо в сапог. Сейчас не было необходимости бить стёкла. А после, когда он найдёт Мэри, поиск еще и выхода выглядел и вовсе глупостью. Впрочем, об этом, равно, как и об alibi, он намеревался подумать позже. Представлять радость сидельцев в Тайберне, когда констебль, отправивший их туда, явится в камеру как постоялец, не хотелось.
Рочфорд, не удостоив ответом, ступил на чёрные, таинственно мерцающие в свете магических ламп плиты дорожки и только там оглянулся. Холёное лицо его в обрамлении пышной тёмной зелени, нависавшей над тропой, выглядело белее луны, усталым и пористым, как простокваша.
- Знаешь, Актёр, я даже раздумал тебя убивать. Потому что зайти-то ты зайдёшь, а вот выйти не сможешь - помрёшь и без меня, а то и хуже. Но вот что я тебе скажу. Ходит по Индии байка, что для полноценной жизни мужчине нужно прийти к согласию со своей внутренней Кали - и она отдарит миром, счастьем и гармонией. Дескать, Кали живёт в каждом - и её можно коснуться, тронуть. Но в ущельях и горных долинах Каликшатры, там, куда Англия не доберётся и спустя много поколений, рассказывают иначе - о ночном тумане, ледяном звёздном ветре, о силе и власти. Стоит лишь отдать себя - согласиться, потому что в этом и суть, и счастье, и гармония, и мир.
Джеймс кивнул, показывая, что услышал. Ничего нового эти индусы не придумали. Еще кто-то из этих однообразно великих греков говорил про единство мужского и женского в человеческой душе, про недостижимую гармонию этих половинок. Терапия души - вот как это называлось у греков, и отрицать её пользу было глупо. Вот только заниматься ею становилось некогда. Джеймс оглядел Рочфорда, не спеша ступать на дорожку. Хороший, большой, сильный лорд. В такого трудно промахнуться, бросая нож. Отчего-то не верилось в то, что Джорджа Болейна можно заставить убивать шлюх вопреки его воле и его забавам. И доверять ему свою спину не хотелось.
Рочфорд разве что дернуться успел, когда нож по рукоять вошел аккурат в местечко, где заканчивалась шея и начиналась голова.
- Знаете, милорд... я не хотел. В следующий раз убьете вы.
С сокрушенным вздохом Джеймс ступил на дорожку. Иногда стоило постигать свой путь - самому.

В маленькой кухне было жарко. Пахло тушеной фасолью и чесноком, свиными колбасами и снегом. Чистым, холодным снегом, который Дейзи принесла на мягких домашних туфлях, снова пробежавшись до ледника почти босиком.
"Дейзи?!"
Джеймс сморгнул, ошеломленно разглядывая покойную жену, что сейчас была живее всех живых и хлопотала у очага, не подозревая, что её схоронили. Жёлтое шерстяное платье, скромный арселе, из-под которого выбивается рыжая прядка, серый передник... Это совершенно точно была Дейзи, а значит, Джеймс угодил в ловушку.
- Ты уже однажды добегалась босиком по снегу, капустка. Продолжаешь это делать и здесь?
Он положил на чисто выскобленный стол сверток с улитками, которых так любила Дейзи, не удивляясь, что они оказались в руках. Вот только...
Кухня должна быть иной. Мэри до блеска оттерла всю утварь, в порядке развесив по стенам, с лавки убрала вышитое покрывало, а на полке над очагом теперь стоял один из цветов Бесси, свесив плеть и каждый раз цепляя Мэри за непокрытую макушку и вызывая умиленную улыбку у Джеймса. Ему это нравилось, чёрт возьми! Жена становилась похожа на волшебницу, и под ленивый перебор лютни колдовала над ужином.
Джеймс еще раз глянул на Дейзи, мрачно хмыкнув. Выходило, что не отпустил он её из сердца, раз уж Кали - или как её там? - на пути к одной жене подсовывала другую.
- А ты - хмыкаешь, - не задумываясь, парировала Дейзи, - дурацкая привычка. И хмуришься. Наверное, потому что явился к ужину вовремя.
- Ужин я пропустил, увы. И, наверное, пропущу завтрак. Ну, - Джеймс уселся на лавку, вытянув ноги, - давай. Рассказывай мне про коварство вдовцов, не способных уследить за детьми, а потому поспешно женящихся на девчонках, вдвое себя младше. Про нерадивых отцов, отдающих сыновей михаилитам, а дочерей - ведьмам. Про влюбчивых мужиков, которым только палачей и евреек подавай. Про то ли дочь, то ли жену, которая маяк для усталого корабля. Что я еще забыл, Дейзи?
По совести, из всей речи важна была только Мэри. И, право, несправедливо было обрекать его на беседу с покойной супругой, когда браку с нынешней только недавно исполнилось полтора месяца, и за это время Джеймс видел свою жену хорошо, если две недели.
Дейзи упёрла руки в бока, повела плечом.
- Маяк, как же. Дорожку к другим бабам подсвечивает. Знаешь, Джим, ты по-настоящему женат на Бермондси. Город тебе и супруга, и любовница, и дочь, и мать, и ты сам. Себя ты забыл, милый. А вот отбери у тебя маяк и городишко, - вскинув бровь, она прислушалась к полному боли крику, долетевшему с улицы, - и что останется?
- Самоходный доспех останется, - буркнул Джеймс в ответ. - И какие бабы, Дейзи? Мне глаза выколоть и не глядеть на...

"Нет".
Он умолк, понимая, что позволяет вовлечь себя в одну из тех ссор, которые заканчивались бурным примирением. Для Мэри будет ударом узнать не только о Фламинике, но и о какой-то там Кали, мать её индуску. К тому же, эта не-Дейзи была не права. Отбери кто у него маяк, странную маленькую Мэри - и останется бесприютный Джеймс Клайвелл, тоскующий и не способный пережить эту тоску. Но сначала этот кто-то поплатится. И вывод из этой мысли следовал не тот, который хотела услышать эта богинька. Мэри если и освещала дорогу, то только к себе. Она давала повод жить, мечтать, помогала оставаться человеком, а не самоходным железным рыцарем.
И если это кричала она...
Джеймс хмыкнул, запрещая себе спешить. Мэри не кричала, даже падая с обрыва.
- Я женат на Мэри Берроуз, Кали. Или как тебя там? И наплевать на Бермондси. Я вышел из возраста, когда жену следует любить по заветам мадам Аквитанской, но Мэри - здесь, - он постучал кулаком по груди, удивившись неожиданно гулкому звуку, - прости уж за невольный пафос. Что там у тебя еще? Недосуг болтать, спешу к жене.
- Иди, - не-Дейзи сердито толкнула дверь и выпрямилась, сложив руки на груди, сверкая глазами. Тонкий крик оборвался, словно захлебнулся воздухом, а потом раздался стон - глухой, надрывный, такой низкий, что от него шевелились волосы. - Проваливай! Только убедись сперва, что идёшь туда, куда нужно, Джеймс Клайвелл! Иди, не обращая внимания на то, как корчится в аду жена - настоящая, не эта блестящая пустышка, неспособная заменить Бесси мать. Убирайся, не думая о том, что дочь до сих пор плачет по ночам. Иди на свет эвбейских огней, не думая, кто тут Навплий. Только подумай напоследок, муженёк. Для Кали границы ада и рая, жизни и смерти - ничто, ибо она - мир. Она - отсутствие цвета, чистота и полнота всего. Ничто не исчезает бесследно. Тем более - люди. И вернуть можно - всё. Пока не изгладились краски.
Пожав плечами, Джеймс шагнул к двери. О слезах с Бесс стоило поговорить, а заменить мать всё равно никому не под силу. Что до адских мук Дейзи...
- Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо лжец и отец лжи. Благодарю за уроки, госпожа, но прошлое следует помнить, не живя им.
И пора было прекращать сравнивать Мэри с другими. Впрочем, об этом Джеймс намеревался поговорить с женой, а пока... Пока он услышал про отсутствие цвета, чистоту и полноту, сиречь - чёрный, если верить Платону. А ведь дорожка так удачно оказалась именно такой.
Вздохнув, Джеймс вышел за дверь, в морозный, холодный вечер.

Лорд Рочфорд лежал, раскинув руки, глядя в стеклянное небо, усеянное фиолетовыми звёздами. Крики уже стихли - их сменил ровный гул нескольких голосов, распевающих что-то невнятное, не-английское, дикарское. Пели впереди, и этот низкий ровный гул почти заглушил шелест листвы слева. Очнулся Джеймс спустя пару ударов сердца. Тело, натасканное улицей и стражей, действовало само, отключая разум - и напрасно. Не пришлось бы сооружать повязку на лодыжку из лохмотьев черномазого душителя, набросившегося на него со струной. Тот лежал со свернутой шеей на дорожке, глупо и изумленно удивляясь, точно не ожидал, что констебль сможет. А Джеймс - смог.
Прозвучало это слегка нетрезво, но горло саднило чертовски, и хотелось дышать, а пуще того - спешить.
- Дьявол, как больно-то...
Лодыжка стремительно отекала - вывих, не иначе. К нему бы приложить лёд, а потом - вправить, но времени не хватало. Вон те, распевающие своё варварское, почти наверняка уже собрались резать Мэри в угоду этой грёбаной Кали.
Джеймс тяжело поднялся, раздумывая, из чего бы сделать костыль - и замер, вглядываясь в дорожку. Черное черному рознь, и та плитка, на которой он стоял, отливала синим. А соседняя - алым. А вот ее товарка была черна, как самая черная ночь. И та, что рядом с нею. И Джеймс, вздохнув, переступил на неё, стиснув зубы от мерзкой, тянущей боли.

Идти пришлось недолго - к куполу оранжереи, сквозь заросли, живо напоминающие южный лес, виденный то ли во сне, то ли в яви "Горностая". Там, под этим куполом, высилась глыба черного камня, обтесанная так, чтобы в ней угадывалась четырехрукая тварь, фигурой схожая с человеком.
Первой Джеймс увидел обнаженную Мэри. Выхватил ревнивым взглядом мужа и крюк в руке почти явленной миру богини, на котором висело его сокровище, и опущенную на грудь голову. Потом он рассмотрел жреца в пестрых одеждах, разрисовывающего её черной краской. Этого Джеймс поклялся убить особо жестоко - и немедленно отправился бы воплощать это обещание, если бы не чувство неправильности. Неправильной казалась и гнилая кровь, текущая по желобкам к растениям, и изрезанная в лоскуты женщина у подножия статуи, и сама Мэри. Даже ножи, разложенные на постаменте, были кривыми и неправильными. И трое мерзавцев, поющих заунывную чушь на коленях - тоже. Неправильность эта пахла шафраном, испорченной кровью и умирающей тишиной. Джеймс мог поклясться, что может пощупать её пальцами, но не получалось.
Да и прятаться было негде, шаг вправо - и окажешься на очередной клетке, которая, чего доброго, вернет на кухню к Дейзи. Или того хуже - в детство, где дразнили выродком. И объясняй, что давно вырос и даже перерос свою незаконнорожденность. Джеймс тихо свистнул, привлекая к себе внимание.
Вначале ничего не изменилось, но затем, когда жрец повёл линию поперёк сердца, один из молящихся медленно повернул голову, вздохнул и неловко, словно отсидел ноги, поднялся. Остальные, глянув на него, заговорили громче - так, что купол отозвался хрустким эхом. Культист же, моргая, секунду всматривался в тени, затем разглядел Джеймса и покачал головой.
- Кто? Зачем рвать? Раджа что хотеть?
- Лорд говорить... тьфу. Сюда идут законники. Много. Лорд велит - девку снять, всё прятать. Я девку уносить.
Законники, впрочем, и в самом деле могли идти. Крайне неосторожно было тащиться на Собачий остров вместе с Рочфордом, да еще и убивать его. И никакая дорожка не остановит городскую стражу, захоти та пройти куда-то.
Культист понял его не сразу, а когда понял - лицо его исказилось одновременно страхом и мучительным ожиданием. Жрец раздражённо окликнул его с помоста, но мужчина только покачал головой. Плечи его опустились.
- Кхарма. Что начать - не прервать. Остаться надежда, что Кали выйдет из камень, но... девка хилый, дохлый. Прежняя быть сильна, а не вместить покой. Значит, мы все умирать. Но прийти другие.
С помоста донёсся слабый стон: жрец резко дёрнул Мэри за волосы, заставляя откинуть голову назад. В руке его откуда-то возникла глубокая чаша, украшенная чёрными опалами и жёлтыми топазами.
"Ну вашу мать же всем рынком да городской стражей!"
По арене приходилось бегать и с проколотым боком, и с резаными ногами. Но на арене было правило - чемпион получает врача. Здесь же правил риск, и если бы не ощущение неправильности, Джеймс уже рванул бы к жрецу. Что такое четверо черномазых, когда ты зол, а твоя жена висит на крюке?
Но интуиция осторожно зудела в шрамах, горела угольями под сапогами, и он медлил.
- Не прийти. Некому будет прийти. Вон тот, с чашей, всё расскажет под пытками. Я таких повидал. Много. И есть палачи, которые мысли видят. Надо остановить, пока не поздно.

- Кхарма, - покорно повторил культист. - Вы, запад, не понимать истины, цвета. Мира. Прийти. Не сейчас, но десять, двадцать дюжин лет. Что - время? Ветер.
- Мой... принц...
Шёпот едва донёсся, и договорить Мэри не успела. Жрец опытной рукой стиснул ей челюсти, и, не обращая внимания на попытки выкрутиться и слабые удары связанными ногами, плеснул в открытый рот чёрной жидкостью. Хор затянул громче, топя в монотонных звуках и захлёбывающийся кашель, и неуверенность и страх, которыми теперь било сильно, по-звериному. Фанатики или нет, а умирать здесь не хотели. Не выказывал чувств только жрец.
Кажется, наступало время паниковать. Джеймс поудобнее переступил с ноги на ногу, пытаясь освободить предательски болящую и жмущую на сапог так, что казалось - он сейчас лопнет по швам. Вдоветь не хотелось, в подлинность Мэри не верилось, а делать что-то - надо.
Странным казалось еще это "мой принц". С тех пор, как они обвенчались, Мэри и по имени-то звала его нечасто, будто не видела в этом необходимости. А сейчас, вися на руке какой-то там Кали - и вытащила из памяти побасенку про королеву ветров?
"Не верю".
- Тогда будем умирать. Никто не должен проболтаться. Предпочитаешь сам, или тебя зарезать?
Нож, испачканный Рочфордом, удобно лёг в ладонь.
- Она не переродится, - ответил культист и отвернулся к помосту, словно его и не потряхивало. - Не смочь. Надо резать в четыре рук. Потом - убивай.
Жрец уже аккуратно, по-стариковски - хотя был ещё не стар, - слез вниз и забормотал что-то себе под нос, касаясь каждого клинка по очереди всё той же кистью. А Мэри не говорила больше ничего - только глубоко, со всхлипами, втягивала воздух и смотрела со спокойной надеждой - и страхом, притаившимся в глубине глаз. А в теле плыли чёрные точки, то поднимаясь к коже, то снова скрываясь внутри.

И Джеймс не выдержал этого взгляда. Та Мэри или не та, но Мэри же! Своя, маленькая, умная и теплая! Немного странная и алхимик, но кто без греха? А не выдержав - шагнул вперед, совсем не по-рыцарски втыкая нож в спину культисту. К счастью, Джеймс рыцарем не был, и индус упал на землю, судорожно вздыхая и булькая кровью в горле. К несчастью, его сотоварищи тоже рыцарской доблестью не отличались, а потому после мгновения тишины порскнули кто куда. Один - в кусты, другой - на Джеймса, замахиваясь неумело, но от души. Только жрецу было наплевать, и его невозмутимости стоило позавидовать.
Увернувшись от ретивого индуса, Джеймс по привычке помог ему упасть подсечкой, за что сразу же поплатился болью в ноге. И более не задерживаясь на рассматривание видов оранжереи, похромал к Мэри.
- Где вы были? Почему не пришли раньше?.. Нет, - Мэри подняла голову, но смотрела куда-то за плечо. Туда, где он стоял раньше. - Знаешь, что хуже всего? Я больше не чувствую ветра. Раньше всегда знала, где твоё тепло, а сейчас - ничего. Воздух кажется железным. Мне страшно.
Джеймс вздрогнул. Слова сестры Делис из уст Мэри он не ждал и не хотел. От воспоминания о монахине, об упущенном и не сделанном, о том, что он всегда бежит от ответов, кожу продрало мурашками. Но Делии тут не было, а Мэри не чувствовала ветра. И тепла.
- Что-то уже не исправить, что-то еще не исправить, что-то не исправить, а ошибки я знаю все. Равно, как и ошибкой не будет то, что я хочу к своей Мэри, но снимаю сейчас с крюка тебя.
Он мгновение поколебался, прежде чем вскочить на постамент и потянуться к веревкам. Те распались под пальцами, словно только того и ждали. Мэри упала в руки и слепо потянулась рукой к голове, провела по волосам, но наткнулась на серьгу и помедлила.
- Я скучаю по хвосту. Странно, да? - Глаза её постепенно наливались чернотой, и монотонное бубнение жреца сразу стало тише, как придавленное подушкой. - Человек ведь тот же. Тот же, тот, и что-то не исправить, да - а нужно ли? Холодно. Ты горячий. Струишься. Мог Икар залить солнце воском?
- Хвост путался в кольчуге. И разве длина волос может меня изменить, маленькая? Я останусь Джеймсом Клайвеллом, даже облысев. Равно, как и ты - всегда Мэри Клайвелл. Даже не будучи ею.
Что сделал бы Джеймс Клайвелл для своей жены, поглощай её чернота? Зная, что нельзя выпускать её из оранжереи - такой? Понимая, что не сможет убить?
Не сможет залить своё солнце не воском, но кровью.
Он мрачно хмыкнул, прижимаясь губами к виску.
"Ты - часть извечного сиянья, что светит с целью лишь светить", - сказал бы поэт, но Джеймсу хватало таланта лишь перепевать чужие песни. Да и Мэри всегда была рядом, оставаясь не звездой на горизонте, но женщиной. Женой. За два месяца брака пора бы и осознать, что познавать и узнавать можно не только невесту.
Но отнять жизнь он не мог. Как ни уговаривал себя, что Мэри - не та, что его жена, быть может, видит, как бережно прижата к груди пустота, но докричаться не может. Как не убеждал - надо поторопиться.
Не мог. Не поднималась рука, и было жутко, страшно от мысли, что он не успеет или ошибется.
- И я железный и холодный. А еще колючий. Но это не повод красить глаза в черный.
- Чёрный? - Рука Мэри взлетела к лицу, ощупывая белую до прозрачности кожу с чёрными прожилками. Тело её била мелкая дрожь. - Один глаз за вопрос, а я сказала уже дважды. Что отдать за третий? Я - Мэри Клайвелл? Уже? Ещё... Убей меня. Ты не чувствуешь, как оно растёт внутри, как распирает грудь. Воздуха нет снаружи, скоро не станет внутри. Хвост оберегал маленьких девочек... даже поливая водой, но я так и не выросла.
От руки статуи отломился кусок камня и грохнул о постамент. Следом ссыпалась пыль, открывая гладкий обсидиан груди

Маленьких девочек оберегал не хвост. Да и не помог бы он уговорить Дженни остаться, разве что связать её этими волосами и запереть, каждый день объясняя заново, что это для её же пользы. Джеймс вздрогнул от жуткой картинки связанной Дженни, от грохота камней, ухмыльнулся безысходности.
И прижал к себе Мэри плотнее, откидывая с её шеи пушистые локоны. Умирать, слыша, как рвется от скорби сердце, в руках любящего человека, наверное, было легче. Правда, его Мэри непременно сказала бы про странную математику, от которой кружится голова, но Джеймс их уже не различал. Лишь бы не дрогнула рука, вгоняя нож в ямку под черепом. Лишь бы выдержать эту смерть, и смерть Мэри, если он ошибся. Лишь бы хватило сил потом дойти до Норфолка и признаться в убийстве зятя короля. Не дрогнуть на эшафоте.
Как не дрогнула сейчас - рука.

Первое, что осознал Джеймс, проморгавшись после того, как мир треснул и рассыпался - на него орут. Истошно, испуганно, выпучив глаза и замахиваясь кривой саблей. Орали индусом наподобие тех, что в прошлый раз молились то ли на каменюку, то ли на Мэри, а жрец изумленно таращился на Джеймса, будто увидел призрак Седрика Сакса.
- Как же вы мне надоели.
Джеймс мрачно оглядел почти полностью голую жену, плохо обтесанный камень, на котором она висела, кривой нож в руке жреца, мрачно же хмыкнул, неспешно шагая вперед. Черномазыми культистами он был сыт по горло. Даже подташнивало уже от них, и от этого становилось странно, но весело. Еще веселее стало, когда мимо уха свистнула сабля, а потом звякнула о камень дорожки, заглушив звучный "шмяк" этим самым индусом. Хантер, наверное, одобрил бы этот уворот и этот бросок, но его тут не было, к вящему сожалению Джеймса. А вот когда под ладонями хрустнул позвоночник, веселье чуть спало. Умирать этому мужчине придется долго и трудно, силясь вздохнуть, двинуть руками или ногами, отчаиваясь и угасая.
- И ты мне надоел тоже.
Жрец, не забывая испуганно глядеть, сунул свой нож под горло Мэри. И Джеймс уже собирался было скрипнуть зубами, готовясь к переговорам, но умница Мэри снова решила сама. Как и с Совереном. Только в этот раз в пропасть, то есть с пьедестала, полетел жрец, от растерянности даже не выпустив ножа из рук. Нож пришлось отобрать, гордясь женой непомерно и совершенно не христиански. А потом, матерясь, как портовый грузчик, выламывать из кровостоков камень, чтобы швырнуть в излишне прыткого индуса, рванувшего в кусты. Догонять и добивать рухнувшего жреца Джеймс не стал. В кустах могли быть ловушки, да и куда денется черномазый в Англии? Пообещав себе прочесать доки и побывать у Ю, Джеймс вскарабкался к валуну, чтобы освободить Мэри.

- Как же я испугался!
Теперь, когда одетая в его грязный оверкот жена висела не на крюке, а на плече, Джеймс понял, что и в самом деле испугался. От того и держал себя ежовыми рукавицами, не дозволяя верить и терять надежду. И страшны были не происки чертовой Кали, а смерть Мэри и одиночество.
Но и расслабляться было рано. Они еще не выбрались. С Собачьего острова можно было уйти только лодкой, лодочники уже спали, да и алмаз Рочфорда пришлось протереть рубахой и выбросить в оранжерее. А значит, за проезд заплатить было нечем - в сапоге позвякивали лишь пара шиллингов.
- Больше я тебя не оставлю. Даже, чтобы найти лодку. И еще... Ты знаешь, что я горжусь тобой?
- В управу придётся носить в кошеле, - практично и приглушенно ответила Мэри и внезапно хихикнула. - Только большой понадобится, потому что как-то я выросла. Наверное, потому, что поливали? Носить неудобно...
- Почему в кошеле? Тебя опоили чем-то?
Нога распухла уже настолько, что сапог теперь только срезать. Пожалуй, разговоры об испуге и гордости стоило отложить до дома. Или даже до утра. Полудня. Хоть констебль, явившийся в управу, хромая, со свежими порезами и к вечеру, подозрителен.
- Потому что к одежде их ещё не пришивают, - важно отметила Мэри и, кажется, погрозила пальцем грязным булыжникам. - Глупые портные. А поить - да-а! Тот, пузатый, был очень вежливым, даже нос зажал. А пахло и на вкус оно всё равно было как дерь-мо. Именно так, нате, выкусите! Хм, у меня две головы или три?
- У тебя головы вообще нет сейчас и это уже традиция. Потерпи. Мы найдем лодку и вернемся домой.
К тому же, кровь приливала в эту самую отсутствующую голову и Мэри скоро должна была протрезветь. По крайней мере, у Джеймса хмель чужих смертей выветрился мигом, едва из синего сумрака явился Двойка под руку с барышней, которую Ю именовала Молью. И если допустить, что Двойка донесет только Гадюке, то дама в черном была непредсказуема и обещала в будущем немало проблем. Обреченно вздохнув, Джеймс поудобнее перехватил Мэри, приветливо кивая.
- Чудесный вечер, не так ли?
- Замечательный, - охотно подтвердила Мэри.
- А и не скажешь, - не согласился с ней Двойка, - редко когда увидишь вас... вот так.
- Неужели я не могу погулять с женой замечательным весенним вечером? Вот только лодки нет.
Вышло наигранно. Но ночь эта уже слишком затянулась, и полюбезничать с Двойкой можно было и после. Джеймс устало улыбнулся, глядя через плечо наемника на Темзу и темный Лондон за ней.
- Всё есть, а лодки нет, - мечтательно подтвердила Мэри и снова хихикнула.
- Лодка в кустах слева есть, - задумчиво заметил Двойка, - на ней, конечно, гулять удобнее. Аж до Бермондси можно догуляться.
Моль нежно обвила его рукой за талию и улыбнулась, глядя с холодным равнодушием, за которым чудились осколки стекла.
- И сапоги пачкать больше не придётся. Вода смывает всё. Кроме памяти.
- В самом деле, госпожа. Память несовершенна и несправедлива, и самые самоотверженные и самые великие наши благодетели благополучно забыты нами.
Джеймс благодарно кивнул Двойке, вежливо кланяясь Моли. И поспешил к лодке. Так или иначе, а о даме в черном следовало подумать - но позже. Тон её обещал проблемы, хотя Джеймс упорно не понимал - за что. Да, он не помог ей тогда у Гленголл, но барышня страдающей не выглядела, да и отомстила молчанием на арене. Но если леди хотела войны, то кто он такой, чтобы отказывать ей в этом удовольствии?
А в лодке он ни о чем не думал. Лишь распорол осточертевший сапог, выбросив его в реку. Лишь грёб к Бермондси, надеясь, что Мэри не простынет от холодного ветра. Лишь улыбался серпу месяца, облакам и звездам. Время излечит всё.

Раймон де Три и Эмма Фицалан

26 марта 1535 г. Безымянная деревня.

- Городские стены Гранады рассыпались под пушечным огнем... Достаточно ли вам этого, королева летних дней?
Эмма проснулась до света, как делала это всегда. Долго глядела она в безмятежное лицо Раймона, который видел сладкий сон. Коснулась всё еще плоского живота. И вздохнула. Пережитое требовало отвара из ромашки и пустырника, и выливать его следовало в рот, а не на голову. Зябко кутаясь в теплый плед из шотландской шерсти, она подошла к очагу, чтобы раздуть огонь - и замерла. На полке лежало зеленое, с алым бочком яблоко, поблескивая глянцем кожуры. Точно такое Эмма сорвала в том саду. Во сне.
- Проснуться не успела, а уже яд варить готовится, - раздался полный укоризны голос Раймона, и из-за плеча протянулась хищная рука, сцапав яблоко. - А, хорошо, я и забыл, что подавальщица его оставила ещё с вечера. Половинка твоя. Хрустальный гроб потом тоже поделим. Между прочим, одному мне там было очень скучно лежать.
- Я тебя давно опоила колдовскою травой. Никуда не денешься...
Прозвучать должно было обреченно, а вышло - игриво. Правда, яблоко Эмма все равно отняла, надкусывая первой. Право на первородный грех принадлежало женщинам, и переуступать его Раймону она не намеревалась.
- Знаешь, а ведь совет Верховного об очень набожном Фламберге не так плох... Спороть вышивки со старого оверкота, но зато купить шикарный католический крест... И мне - плотную вуаль?..
Раймон кивнул и, приняв яблоко, откусил чуть не половину зелёного бока сразу.
- И ошейник. Как и положено ручной ведьме. Охотничьей даже. Можно было бы раздобыть ещё помело, но я не знаю, как заставить его летать, а жаль. Представляешь картину? Ату её - и ведьма вскакивает на сдвоенное помело, усиленное пентаграммами у прутьев, и несётся к жертве, когтя с воздуха.
- Я только что поняла, что боюсь летать. Так что, летай сам. Знаешь, в резиденции я наслушалась баек о том, что раньше маги умели летать в гробах, загребая по воздуху бычьей лопаткой. - Эмма заботливо встряхнула белоснежную рубашку, прогоняя с неё складки. - В гробу летать, должно быть, удобнее, чем на метле. Не хочешь проверить? А я уж, как ручная охотничья ведьма, не отстану от тебя на дьявольском черном жеребце.
Ошейник Эмма сделала на ходу, не отвлекаясь от хлопот. Черный поясок из кожи жабдара с серебряным теснением, который она прихватила еще в Саутенд-он-Си, не подходил ни к одному платью, но зато на шее сейчас выглядел дорогим, изысканным украшением. И глядя на себя в маленькое зеркало, на светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам, на этот поясок, она поняла, что боится не только летать. Сама мысль о поездке в Бермондси заставляла болеть едва заметный шрам на ноге, будто именно за ногу её там и будут сжигать.
- Проверить - хочу, - в простом чёрном оверкоте черноволосый Раймон выглядел мрачно, совсем как охотник на ведьмами из модных немецких манускриптов. Даже смотрел, казалось, суровее. - Потому что если оно всё-таки дойдёт до той площади, то я полностью уверен только в одном - так играть с туманами не получится. Придётся улетать. Жаль, как заставить летать гроб - я не знаю тоже. Видать, раньше маги были куда как суровее. Да и всадников вызвать из костра, стоя на нём... я бы обошёлся без таких экспериментов.
Креста у них не было, зато отыскалось то самое платье, в котором Эмма была на оммаже дурачка Харпера. Тоже черное, лишенное серебряного шитья, оно в сочетании с поясковым ошейником выглядело вызывающе и на мысли о смирении отнюдь не наводило. И сурьма, чернотой оттенившая глаза, смиреннице не приличествовала.

"Сожгут ведь".
Эмма вздохнула, отбирая остаток яблока и выбрасывая его за окно. Если верить ушам и носу, там как раз находился курятник.
- Мирддин говорил, будто этот... Харза в резиденцию собирается. - Наверное, она и в самом деле была странной женщиной. Но, все-таки, глупой. Потому что иного способа сообщить супругу о том, что всадники могут быть и не апокалиптичными, не нашла. - Почему его так назвали?
"Можно ли ему довериться? Какой он? Сможет ли он вытащить тебя, когда я буду догорать?"
Эти страхи Эмма привычно спрятала поглубже. В конце концов, ей нравилось, когда Раймон гордится её бесстрашием.
- Харза... - Раймон задумчиво прикусил губу и кивнул. - Пожалуй, да, Харза подойдёт. Сообщать всему ордену не хотелось бы, но ещё двое на подтанцовке - это хорошая мысль. А назвали так потому, что хитрый, ловкий и шустрый. И нюх хороший. Как раз то, что надо, если уж заниматься выявлением ведьм. А ведь выявлять ой как придётся! До седьмого пота. И крест... - он улыбнулся не без ноты мрачного веселья, - крест, есть у меня предчувствие, мы и на месте отыщем.
Невольно копируя его жест, Эмма кивнула тоже. Она предпочла бы обойтись без поисков креста, и даже без предчувствий, но зато охотно соглашалась на веселье, пусть и мрачное. Соглашаясь с невысказанным, за окном орали куры, не в силах разделить огрызок яблока, доставшийся петуху.

26 марта 1535 г. Бермондси.

"Или у них память, как у цыплят, или никто ни в жисть не поверит в новый облик".
Раймон хмуро взглянул на мужчину, целеустремлённо волочившего к площади толстое бревно, и не без злобного удовольствия заметил, как тот поёжился. Ведьмоборец с ручной ведьмой - ха! Ещё пару-тройку недель назад они проезжали здесь с Эммой, разодетые в шелка, в серебре и драгоценных камнях. И всё же, всё же. Люди верили в то, что видели, главное - вовремя совершать пассы руками. И, ращумеется, красивая помощница, хотя это, возможно, именно здесь работало так себе. Но одно было точно - взгляды Эмма привлекала исправно - озадаченные, полные сомнения. Не хватало только дыма, но сколько его получится напустить, если этот Мерсер звал именно для того, чтобы поставить на площади третий столб?
Во сне Раймон не помнил стражи, здесь и сейчас она была - подтянутые мужчины в начищенных до голубого блеска кирасах. Одного взгляда на них в воротах хватило, чтобы понять: здесь помощи ждать не стоит. Одного взгляда на радостно-возбужённых городан хватило, чтобы понять: помощь бы не помешала. Ну, по крайней мере мрачный вид получался естественно и легко.
Взгляд выхватил из толпы пожилую горянку с вьющейся в ногах собачонкой - некогда статную, высокую, но теперь уже согнутую временем, - и Раймон придержал Розу.
- Моё почтение, госпожа. Не подскажете, по какому поводу Бермондси выглядит так, словно уже снова наступило время рождественской ярмарки?
Женщина оглядела его с той же задумчивостью, с какой глядела на суету горожан, прежде чем ответить с узнаваемым гэльским акцентом:
- Это сложный вопрос, сэр Фламберг. И ответ зависит от того, что вы хотите услышать.
- Благодарю, - Раймон с признательностью кивнул и тронул бока лошади коленями, посылая вперёд.
В случае ярмарки ответ был бы простым. А так... сэру Фламбергу было понятно, хотя услышать он бы хотел нечто совершенно иное. Увидеть, наверное, тоже. Уж слишком красиво блестела мостовая под пробившимися сквозь тучи солнечными лучами. Слишком нарядно выглядели аккуратные двухэтажные домики, увитые зеленью.

- Как-то многовато совпадений, - задумчиво заметил Раймон, невольно взглянув на окно, в котором этой ночью... не-этим днём? - наяривал красотку толстяк. - Да и ведь по этим улицам и не ездили, кажется, а детали - всё те же. Даже жутенько как-то. Странное ощущение, словно нас тут убивать будут. Опять. С чего бы оно?
Эмма недовольно оттянула пальцем свой ошейник, разглядывая испуганных детей, высунувшихся из двери уютного, затянутого плющом домика.
- Не будут. Если такие сны для чего-то приходят, то их нужно использовать. Они уже озадачены цепной ведьмой и непривычно суровым Фламбергом.
- Хм. Я хотел сказать, что чувство это берётся с собственной дурости, потому что только идиот раз за разом продолжит лезть в ловушки, но такой вариант мне нравится больше, - признал Раймон. Всё-таки - муравьи. Смущаются, когда запах неправильный. - Знаешь, если подумать, все эти Крамеры и Шпренгеры очень любят описывать процесс и подводить юридическую базу, но как-то удивительно полно опускают процесс поимки ведьмы и последствия. Хотя, конечно, их можно понять. И нельзя понять одновременно. Вспоминая, как... хм, притягивающе некая цепная ведьма выглядела у столба на вершине костра!.. Как себя вела!.. Сплошная греховность, жуть просто. Никаких благочестивых мыслей.
- У меня когда-то были благочестивые мысли? - Эмма удивилась так искренне, что даже покачнулась в седле. - Странно, не замечала за собой такого. И я не прочь повторить... но без костров и наследников. Когда уедем из Бермондси. Не худший повод сжечь этот ошейник.
Проходящая мимо женщина в нарядном голубом платье отшатнулась от нее, сочувственно перекрестив Раймона.

Раймон озабоченно покачал головой, скупо перекрестив женщину в ответ.
- Как закончим здесь, добавлю на него шипы. Серебряные. Направленные внутрь. Заодно будут рвать ткань, что способствует смирению и благочестию, как заповедано. О, а вот и господин наш Мерсер с семейством. Ну не лучше ли общаться на свежем воздухе, а не в скученной гостиной?
Торговец, что уже не удивляло, выглядел похоже, узнаваемо. Даже кивал встречным почти так же, как это делал сам Раймон под его личиной. Даже смотрел. Миссис Мерсер выглядела не такой фигуристой и узнавалась хуже, но в конце концов, не больно много он на неё тогда смотрел, а потом Двойка своим амулетом снёс мороки как тараном.
"А если это и вправду не Мерсер с женой, а мы с Эммой?"
Мысль казалась дикой, но дико же разумной. Если не можешь справиться сам, пусть жертва добудет сама себя. Мерсер потрепал дочку по светлым волосам, и та вздрогнула, глянула на отца испуганно.
"Так не было? Так было, и я просто не помню?"
Поймав взгляд торговца, Раймон кивнул.
- Господин Мерсер.
Дальше он говорить не стал, оставив приветствие висеть в воздухе. Пусть этот человек, чем бы он ни был, скажет всё сам.
- Cэр Фламберг, - этот Мерсер говорил с легким итальянским акцентом, хмурясь своим словам. - Полагаю, вы желаете, чтобы вас ввели в курс дела?
- Желаю, - холодно ответил Раймон и нарочито внимательно оглядел горожан, явно направлявшихся к площади. - Ещё я желаю, чтобы здесь не было никакого дела как минимум до experitum с моей стороны, но исполнения этого желания Господь Всеблагой мне не дал. Рассказывайте, господин Мерсер, и будем молиться, чтобы ошибки ещё возможно было исправить.
- Я джентри, - сурово и гордо поправил его торговец, - и прошу обращаться ко мне "мистер". Извольте узнать, что верующие и верные в этом городе устали терпеть разгул бесчинств. Зная, что среди братьев Ордена вы славны как непримиримый борец с культистами, я прошу вас помочь нам справиться с проклятой люцифериткой-еврейкой.

Тянуло от джентри спешкой, неприятием цепных ведьм, особенно ведьм окольцованных, и Раймон мрачно кивнул туда, куда направлялся Мерсер.
- Расскажете по дороге. Чтобы не случилось, как в Аррасе, куда опоздал сэр Жан Леферв. Там верные тоже... устали терпеть и не стали ждать.
- Французы - враги Англии, а значит, понесли кару Божию, - равнодушно пожал плечами Мерсер, еще раз оглядывая Эмму, и особенно - изумруд в ее кольце. Эмма, в свою очередь, глядела на него со смирением и кротостью, все также оттягивая пальцем ошейник.
А Раймон, покачиваясь в седле, слушал рассказ. Говорил мистер Мерсер коротко, по делу, словно писал торговый отчёт. От этого становилось легче, потому что каждая фраза, произнесённая увесисто и чётко, разделяла торговца и михаилита в его шкуре. Говорить так - Раймон бы вероятно смог, но не стал бы, в этом он был уверен. Оставив за спиной стражников, не пытаясь играть в двойные и тройные смыслы на Эмму - нет. Он бы говорил - он говорил - не так.
Согласно Мерсеру, всё началось с того, что Клайвелл вынес из монастыря Клементину, отданную позже сержанту Хантеру. Именно с тех пор зачастил констебль на мельницу, будто наворожила ему что-то сержантова монашка. Что ни день - к соплячке этой, Мэри, а самому уж тридцать ведь, надо солидную, основательную женщину, способную и дитя родить, и с домом управиться. Думали, что бес в ребро, перебесится - но нет. Женился - и все пошло наперекосяк. Нет, в Бермондси жить все так же спокойно, но вот еврейка в церковь ходит, на мессах книги непотребные читает. Мор напал. Рыба подорожала. Разбойники лесные озверели. Шлюхи в борделе громко смеются. Заезжий Ланселот дочку миссис Паркинсон испортил. Но самое главное - сны плохие снятся, про ад. А стражнику Харрису, человеку крепкой веры и вовсе явилась во сне Бруха. Разнагишавшись, как есть, корячилась непотребно. Насилу отбился.
- Конечно, сэр Фламберг не откажет во славу Господню в помощи и покарает ведьм?
Сочувственно и мрачно кивавший сэр Фламберг покачал головой.
- Нет, мистер Мерсер. Это вы сможете мне помочь, если только я это допущу - и если горожане не станут делать новых глупостей, - предваряя возражение, он обвёл рукой улицу. - Взгляниле, мистер Мерсер. Суета, суматоха. Наверняка кто-то из ведьм уже сбежал, а прочие при поимке - ведь ловили же? - наверняка расцарапали, кого могли, волосы повыдирали. Так ведь? Всё как в Аррасе, сохрани нас Господь.
- Господь Бог - щит мой, не убоюсь, - отрезал Мерсер, сурово одергивая свою жену, попытавшуюся остановиться для беседы с кумушкой, - ибо тем, кто верует яро и крепко, козни дьявольские и слуг его не страшны.

Раймон сочувственно взглянул на него и вздохнул.
- Ведьмы, мистер Мерсер, в наше время уже не те, что век назад. Образованнее, опаснее. Книги читают - даже вон на мессах. Хвала Господу, пока что в академиях не обучаются, нельзя ибо, но даже так! Капли крови, кусочки кожи под ногтями, волосы - с головы или даже с рук, по закону сродства! - и всё это дьявол уже передал её товаркам, оставшимся на свободе. Добавьте к этому усиленные смертью проклятья, и получите, что через украденное ведьма получает власть не только над ловцами, но и над их кровной роднёй до трёх степеней. Уверены ли вы в том, что веруют они все яро и крепко, мистер Мерсер? Я больше скажу. Скорее всего пойманные и дали себя поймать - как раз для этого. По опыту и гримуарам даже готов допустить, что поймать было куда проще, чем должно было бы, когда имеешь дело с рабами врага человеческого. Так?
- Только еврейку и поймали, да вот еще эту Грани мерзкую, - неохотно сознался Мерсер. - Инхинн-палач в тюрьме осаду держит, будто сам дьявол её ратному делу учит, а Клементина исчезла, точно и не было её. Да вот еще что... Верно ли, что супруга ваша из монастыря нашего несчастного сбежала?
- Сбежала?! - Раймон изумлённо взглянул на Мерсера и безрадостно рассмеялся, окружая себя, Эмму и торговца лёгкой пеленой мороков. Ни к чему было расширять число тех, кого потом придётся убивать. - Ладно. Как ведьмоборец - брату скажу, мистер Мерсер. Только между нами, потому что, сами понимаете, если история разойдётся, это повредит нашему делу, а то и вовсе его закончит. Ведьму эту я из монастыря увёз, чтобы спасти обитель, да поздно оказалось, - он тяжело вздохнул. - Понимаете ли, перебить брак, заключаемый между женщиной и дьяволом, непросто. Требуется здесь две вещи. Во-первых, чтобы истинно верующий рыцарь пожертвовал собой, обрёк себя кольцом на постоянную опасность и наказание. Во-вторых, чтобы освятил этот союз муж безгрешный исключительной святости. Как ни торопился, а сколько-то дней прошло, и зараза успела расползтись по обители, ибо враг хитёр и опасен - никогда этого не забывайте! Теперь-то она, конечно, не опасна и даже полезна. Ведь ведьма ведьму нюхом чует, а ошейник, да когти подрезанные, да знаки под платьем сделать ничего не дают.
Эмма хищно потянула носом воздух и одновременно с незаметным пинком по ноге до Раймона донеслись отголоски зависти миссис Мерсер к платью ведьмы - и, что было куда важнее, вера и готовность Мерсера хранить тайну. Пока что. На всякий случай - до отъезда михаилита.
Словно подтверждая это, Мерсер благочестиво перекрестился, кивнув, и простер руку к площади, где гомонили празднично одетые горожане.

Истинно верующий рыцарь, пожертвовавший собой ради спасения мира, сегодня был на диво предусмотрителен. Толпа расступалась перед жеребцом, боязливо поглядывая на Эмму, и рук не тянула ни к ней, ни к узде - Пират грозно фыркал, недоуменно поглядывая на Раймона. Мол, не пора ли, хозяин, увозить страшную неблагочестивую ведьму от этих людей? Эмма недовольно оттянула пальцем ошейник, под которым было горячо и больно. Вечером - или когда всё это обещало закончиться? - Раймон будет натирать мазью ссадины, хмурясь и виня самого себя. Сейчас - оставалось терпеть, глядеть смиренно и благочестиво, креститься поминутно, не забывая играть роль злобной ведьмы.
- Во время сытости вспоминай о времени голода и во дни богатства – о бедности и нужде, - устало вздохнула Эмма словами Книги премудростей Иисуса, сына Сирахова. Библия, как и всегда, приходила на помощь, когда нужно было говорить не таясь, но - при людях.
- Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. А кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать, - договорив, Раймон повернулся к торговцу. - И сколько ведьм вы считаете, мистер Мерсер? Упоминали четверых - это все, кого должна настигнуть кара Господня?
- Маленькая Бесси Клайвелл, - Мерсер полыхнул желтизной раздражения от упорхнувшей из рук девочки, - её испортила Фиона Грани, а ведь я хотел сыну сватать!.. Джеймс увез её с собой, но, несомненно, правильный, строгий монастырь еще может помочь девочке. Так сказал отец Томас.
Торговец простер перст в сторону, где с помоста вещал молодой священник - и Эмма замерла, уподобив себя жене Лота. Брата Томаса, младшего из братьев Фицаланов, она бы не спутала ни с кем. Самый слабый, а потому - подчиняющийся Дику и Эду, но и самый хитрый, умный. И злой, будто семейное проклятье, пожалевшее Эмму, краем крыла зацепившее Дика и поцеловавшее Эда в макушку, досталось ему.
- Том, - прошептала она, зная, что Раймон услышит, - Том - цыплёнок.
- Да это уже коршун какой-то...
Раймон тоже придержал Розу, не давая и Мерсеру выйти на площадь. Поток горожан разбился надвое, обтекая их справа и слева. Судя по ругани и богохульствам, ещё не все жители Бермондси достигли блаженного просветления, но никто не останавливался - людям было интереснее втянуться в толпу, протолкаться ближе к заезжему проповеднику. К столбам, установленным на помосте за его спиной. К одному уже приковывали миссис Грани, бесовку в странной шляпке. Рот у неё был заткнут тряпкой.
- У него и монастырь на примете был, мистер Мерсер? Да и почему - брат Томас? А где местный священник?
Мерсер нетерпеливо покосился на эшафоты, и вздохнул. Ему так хотелось совершить акт веры, что желание это пробилось даже сквозь пелену Саутенд-он-Си, окутывавшую Эмму серой усталостью.
Вспомнив о пелене, Эмма поспешно закрыла лицо плотной черной вуалью, купленной по пути, и смиренно опустила голову. Томас не должен был узнать её, и без того хватало бед от братьев.

- Монастырь - итальянский, сэр Фламберг, - скупо кивнул тем временем Мерсер, одобрительно глянув на неё, - благословенный Папой. А священник наш - пособник Реформации, и понес наказание за это. На западных воротах.
- Жаль, не через них проехали, - вздохнул Раймон и осёкся.
То ли не став дожидаться Мерсера, то ли наоборот, углядев его через головы толпы, крепкий полуголый мужчина поднёс к груде хвороста факел, и толпа разом вздохнула, подалась вперёд. А миссис Грани, у которой куда-то исчез кляп, расхохоталась:
- Все вы заплатите! Все! Ты, и ты, и ты особенно. Ибо грядёт последний час, сорвано уже последнее яблоко из сада! И висеть на четыре стороны, а хуже того - ждать.
- Вот жопа-то, - буднично заметил Раймон. - Опоздал. Вот точно как в Аррасе. Быстро, мистер Мерсер, где вторая? Может, получится спасти хоть кого-то из верных.
Миссис Грани не чувствовала ничего. Эмма не успела удивиться этому толком - должен же человек, сжигаемый на костре, испытывать хотя бы боль? - когда заговорил Мерсер. Торговец побледнел лицом, впервые глядя на сожжение, волнуясь и даже сожалея.
- Её должны уже привести... Брат Томас сказал, что одна откроет дорогу для другой.
- С воротами придётся подождать, - настойчиво сказал Раймон, хмурясь. - Не развлечение, а работа Божья, народ потерпит, и отец Томас с ним. Мне понадобятся те, кого ведьма успела пометить, особо верные. Вы, разумеется, тоже. Думаю... да, в церкви будет лучше всего, только есть ещё забота. Говорите, старый священник был пособником реформации? Плохо. De actu et visu: ведьмы, принявшие отлучение от зада дьявола при старой вере, старой веры атрибутами и страдают превыше всего. Нужно найти. И остановите их уже!
На помост под вопли и безумные проклятья миссис Грани уже втаскивали вторую ведьму - молодую еврейку в разодранной нательной рубашке. Девушка смотрела на столб почти равнодушно, устало, едва поднимая голову. Лицо и руки чернели от кровоподтёков, а рубаху покрывали алые пятна.
Мерсер, с лица которого изрядно спала спесь, сменившись серым испугом, замахал руками, останавливая ретивых католиков. Те глянули сперва на него, затем - на Тома, от которого ощутимо потянуло неудовольствием, сродни дикову, но остановились.
- Сэр Фламберг велит отдать ведьму ему, для экзорцизмов, - громко провозгласил он, - и наши, освященные книги и крест, и облатки, и вино для причастия. И в церковь с ним... Сэр Фламберг, в самом деле нам всем нужно идти с вами на бой ваш, ведь рыцарю воинства святого не нужна помощь в ратном подвиге?
Торговец боялся, мучился вопросом, как Эмма войдет под сень церкви, не хотел увидеть то, что мирянину видеть не положено. Эмма улыбнулась под своим покрывалом, почуяв в толпе присутствие Шафрана - рыжая тень беззастенчиво пользовался её даром, сообщая о себе и Харзе.
"Шафран здесь".

- Не все, разумеется. И не мне нужна помощь, - Раймон, не глядя на толпу, кивнул словно своим же словам, послал Розу вперёд, и люди пусть неохотно, но расступились, открывая тропу к помосту. - Это я хочу помочь, сняв проклятье с тех, кто, возможно, забылся в пылу праведном. Переусердствовал. С самых ревностных из тех, кто ловили и тащили. И потому этим людям хорошо бы быть рядом. Конечно, методики ордена должны сработать и из-за стен, но гарантий, как вы понимаете, в этом случае я дать не могу. Вы же, мистер Мерсер, если не захотите присутствовать, свидетельствовать - надеюсь, останетесь неподалёку? Люди должны видеть лидера общины, это их успокоит. И нам не должны мешать.
По толпе прокатился удивленный рокот, когда вынырнувший будто из ниоткуда Харза подхватил на плечо сброшенную с помоста еврейку. Пожалуй, только Эмма поняла его приближение - острая жалость к несчастной, негодование, привкус чужой крови на языке следовали за михаилитом шлейфом. Харза тоже был рыжим, как и Шафран, рослым - как и все михаилиты, но в лице с аккуратной темной бородкой Эмма углядела что-то хищное, воистину хорье.
- Да, конечно, - согласился обреченно Мерсер, наблюдая за тем, как Бруху уволакивают в церковь, - мы будем рядом. Все. Если вы так велите.
Эмма тронула каблуками жеребца, понуждая уступить ей дорогу. Всё же, не походило это на сон нисколько, и от этого всё казалось танцем.