Ламбетский дворец, официальная резиденция архиепископа Кентерберийского. Раннее утро 22 декабря 1534 г.

Томас Кранмер, архиепископ Кентерберийский устало отложил перо и бумагу в сторону и со стоном встал из-за стола. Годы брали свое, он уже не тот прыткий юноша, что ухлестывал за барышнями, сбегая из общежитий колледжа. По чести сказать, он вообще уже не тот. Кто бы мог подумать, что скромный учитель станет архиепископом? Воистину, неисповедимы пути Господни...И переменчивая воля короля, прихотливо возносившая людей на вершину власти и ронявшая к подножию. Дай Бог, головы в этой должности не лишиться. Впрочем, пока пути и мысли архиепископа и короля были схожи, а значит, опасаться нечего. Но и осторожность следует соблюдать.
За окном вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос, как пишут эти однообразно великие греки. Кранмер вздохнул и распахнул окно. Свежий, морозный воздух наполнил комнату, разбавил приторно-сладкие запахи сгоревших свечей, яблоневых дров и пыли.
- Гарри! - негромко позвал он, но дверь немедленно распахнулась и в покои вошел человек с явной примесью крови низушков: маленький, круглый и весь, каждой морщинкой улыбчивого лица, уютный.
- Гарри, - продолжил Кранмер, кивнув в ответ на поклон слуги, - прикажи заложить возок. Снежно сегодня, смотрю. И все, что в Тауэр я беру обычно.
- Да, Ваше Превосходительство, одеяла тоже прикажете положить? - голос у низушка тоже был мягкий и округлый, этакий приятный сочный басок.
- Да, и одеяла тоже.

По дороге, в мягко покачивающемся на снежных ухабах крытом возке, уютно закутавшись в медвежью шкуру, подаренную русским послом, архиепископ размышлял. Получив этот высокий сан, Томас Кранмер внезапно осознал, что митра не является пропуском в Рай. Апостол Петр, отпирая Врата будет смотреть не на пышное облачение, а на дела. А потому Его Превосходительство, не мудрствуя лукаво, помогал узникам. Вино и горячая еда, грубые, но теплые одеяла из английской добротной шерсти. Исповедь и духовное утешение. Хлопоты об освобождении раскаявшихся и несправедливо осужденных. Чем еще иерарх Церкви может помочь? Была еще одна тайная страсть у Кранмера. Греховная, по его мнению. Отвлекающая от дел, по мнению короля. Заставляющая забыть жену, по мнению жены (незаконной, кстати). История. Будто одержимый демоном охотился архиепископ за артефактами древности, применяя, впрочем, их на благо государства и своего короля. Вот и сейчас голова его была занята отнюдь не благими деяниями, а новой своей целью, такой желанной и такой недосягаемой.
Напротив посапывал низушок Гарри, бодрствовавший всю ночь (негоже спать, ежели господин работать изволит. А ну как, подать надо будет чего?). За мутными оконцами возка становилось все светлее.

У ворот тюрьмы его, как всегда, поджидал мистер Кингстон, смотритель. Педантичный, фанатично преданный своему делу и букве закона, Чарльз Кингстон занимал этот пост уже более двадцати лет. Он оставался глух к мольбам, проклятиями и твердо блюл протокол. Вот и сейчас, сухопарый, чуть сутулый, одетый в черное, отчего издалека был отдаленно похож на виселицу, смотритель встречал архиепископа, не взирая на мороз. Пятница. День посещения Его Превосходительством узников. Четкий, точно выверенный поклон Кранмеру, вышедшему из возка.
- Мистер Кингстон, доброе утро.
- Доброе утро, Ваше Превосходительство. Желаете позавтракать?
- Нет, пожалуй, сначала мы навестим страждущих, - улыбнулся в ответ Томас Кранмер, проходя вперед. Дюжие стражники, вышколенные мистером Кингстоном, тут же принялись разгружать привезенное священником из возка, под аккомпанемент добродушного ворчания Гарри.
- Как этот несчастный, Ларри Тинкер, мистер Кингстон? - Многих своих подопечных архиепископ помнил не только в лицо, но и по именам.
- Все хуже, Ваше Превосходительство, чахотка усиливается. Лекарь не может помочь, в стенах Тауэра магия бессильна, а травники дороги.
- Мы наймем ему травника, мистер Кингстон, пойдемте же скорее, я хочу его повидать!

Ворота Тауэра захлопнулись за спиной Томаса Кранмера. В который раз.

нрпг: Мастер и капельку я.

рпг:

22 декабря 1534 г. Уайтхолл.

Мелодия лениво льется из-под тонких пальцев, истома окутывает тело. Трещат яблоневые дрова в камине, чуть сдобренные миррой. Сидящая в алькове у окна черноволосая женщина будто спит. Впрочем, это только морок. Иллюзия. Обман. Бессонница мучает ее с тех пор, как она стала королевой. Боже, о боже, как безнадежно она была глупа, принимая это предложение. О, нет, она глупа была еще в ту пору, когда возалкала титул. Когда захотела отомстить Уолси за разлуку с милым Перси. Когда обещала родить сына. Генрих, Гарри, король...Он непредсказуем. То нежный, заботливый муж и чуткий любовник. То яростный, грубый, даже в самые сокровенные моменты. То спокойный и даже меланхоличный. Им невозможно управлять, с ним тяжело жить. Нет ни семейного покоя, ни королевского величия. Рассеянно намотала локон на палец. Скоро придут фрейлины и уберут эти великолепные, иссиня-черные волосы под арселе, облачат ее в тяжелое платье. Шествуй, королева, на радость подданным, услаждай взор своего повелителя. О, Генрих, отчего ты не родился восточным султаном? Ни одна хорошенькая фрейлина не избежала твоего внимания.

Анна Болейн плавно спустила босые ноги на пол и едва слышно подошла к двери, ведущей в приемную. Там мерно похрапывали дежурные фрейлины. Несколько минут в запасе у нее есть. Несколько минут свободы тел и души. Свободы побыть собой, смешливой девчонкой. Боже, как много бы она отдала за то, чтобы вернуться в детство.
- Ваше Величество, - в дверь робко постучала фрейлина, Мадж, - вы изволили проснуться?
Надменный взгляд и горделиво вскинутая голова, холодный тон:
- Да, Мадж, будьте любезны пригласить девушек для туалета.
- Ваше Величество, король просит вас позавтракать с ним...
- Живее, девушки, живее...

Когда спустя четверть часа она вошла в уютный, маленький кабинет мужа, шурша шелком лавандового платья, ничто не выдавало ее утреннего смятения. Ласковая, приветливая улыбка, низкий реверанс, поцелуй.
- Хорошо ли вам спалось, Генрих? - Боже, в каком настроении он сегодня?
- Без вас мне всегда плохо спится, моя дорогая.

Благодарю тебя, о благодарю тебя, о мой бог, он в хорошем настроении!

- Что, если нам сегодня прогуляться верхом, моя маленькая Анна? - Король Генрих VIII как никто оправдывал свою четверть эльфийской крови. Быть может, где-то в иной Англии, он к этому времени бы уже обрюзг, стал похожим на огромного борова. В иной, но не в этой. Высокие скулы, как говорят - "точеные", чуть заостренные уши, обаятельная открытая улыбка, серые глаза матери... Тюдоры - великие актеры. Неся в себе лишь малую толику королевского происхождения, они сумели заставить поверить всех в то, что иных королей-то и не было. Когда юный Генрих, третий ребенок своих родителей, воссел на престоле, он покорил страну именно этой по-мальчишески открытой, чуть наивной улыбкой. Никто не мог и подумать, какой змей прячется за этой блестящей внешностью. Что этот атлет, способный часами, до полного изнеможения придворных, охотиться (метать копье, стрелять из лука), обожающий турниры и танцы, развяжет войну с Францией. Отречется от Рима.Разведется с обожаемой всеми Екатериной Арагонской, чтобы жениться на этой черной вороне, этой мерзкой орчихе, этой...Болейн!
- Конечно, муж мой, - просияла улыбкой Анна, внутренее поежившись от предстоявшей бешеной скачки по морозу.
- Впрочем, нет, там холодно, а ты у меня такая хрупкая, - продемонстрировал заботу Генрих, беря жену за руку. - Скажите, душа моя, вы не...
Вопрос повис в воздухе. Анна была "не". Небеременна и несчастна. Она медленно покачала головой, за что немедленно была наказана тем, что руку ее, доселе нежно ласкаемую, король бросил на стол. Скомкав тканевую салфетку, он швырнул ее на пол и, буркнув нечто вроде "хорошего дня", удалился. Настроение было безвозвратно испорчено.

Утро не задалось с самого начала. Во-первых, от того, что проснулась Аннетта не в своей комнате, в поместье, а в маленькой, полутемной комнатушке, положенной замужней фрейлине при дворе. Во-вторых, было холодно. Для привыкшей одеваться легко и очень легко Аннетты - не просто холодно, а зябко, мерзко и знобливо. Надев при помощи служнаки это "необходимое зло" - придворный наряд (так она его определяла для себя), леди Анна поспешила к королеве. К утреннему туалету Ее Величества она, ожидаемо, опоздала. Однако, успела присоединиться к свите именно в тот момент, когда она сопровождала свою госпожу к царственному супругу. Анна Болейн бросила злой, негодующий взгляд на рыжеволосую, но от замечаний воздержалась. Пока. А будет ли выволочка зависит от того, как пройдет завтрак королевской четы. Графиня де Бель скромно потупив глаза остановилась у двери , сделала реверанс и приготовилась слушать. Прогулка верхом (о боже, нет!), любезности, что-то сказанное так тихо, что и не разобрать...А еще это поручение от милого Франциска, которое нашептал французский посол во время танца. Зачем, ну вот зачем, скажите на милость, ему знать об изысканиях архиепископа Кранмера? Подумаешь, корпит этот священник над бумагами своими древними. Это всем известно, да и сам он не особо скрывавет, иногда в приемной королевы даже зачитывает то, что узнал. Однко же, король Франции настоятельно рекомендовал выяснить и доложить, над чем работает архиепископ. И чем прикажете его увлечь? Вряд ли он купится на нежные ланиты и невинные очи. Что же, как не противно, придется стать соратницей этого протестанта. Он известен своей помощью несчастным? Отлично, тюрьмы, больницы отныне - дом родной для Аннетты. Король вихрем промчался мимо графини де Бель, задев ее плечом.

- Леди Анна! - Голос Анны Болейн, обычно мелодичный, становился похож на вороньей карканье, когда королева злилась. Или была расстроена. Сказывалась эта злосчастная капля орочьей крови. - Леди Анна!

Стоящая рядом Мадж ткнула локтем в бок графини и расширила глаза, намекая на то, что, мол, зовут вас, миледи, чего вы.

- Да, Ваше Величество. - Миледи почтительно взглянула на Болейн.
- Будьте любезны, подайте мой платок. И прошу вас более не опаздывать. Английский двор горадо более требователен к правилам этикета, нежели тот, к которому вы привыкли.
- Простите, Ваше Величество. - Миледи присела в реверансе и бросилась подавать платок. Впрочем, королева была зла. За платком последовало требование принести зеркало, сопроводить в покои, прогулять собачку и, когда нелепые требования, наконец, закончились, раннее утро сменилось предполуденными часами, а леди Анну усадили чтицей. Библии. Ссылаясь на приятный голос.
Миледи спросила, что читать, открыла книгу и принялась зачитывать строки. Королева уделила ей столько внимания, что эльфийка задумалась по дороге о том, что эта Болейн чего-то хочет от нее, но тут проще подождать и быть услужливой. Возможно, ее что-то тревожит? Собачек Миледи не любила, приходилось слащаво улыбаться, наблюдая, как носится лохматое чудовище, на редкость жизнерадостное. Пуркой однако остался доволен, судя по виду. "Спаниэль несчастный", - подумала про себя Миледи.
- Леди Анна! - голос королевы заметно смягчился, - оставьте книгу! Пошлите кого-нибудь узнать, у себя ли архиепископ Кранмер и передать приглашение посетить нас.
- Слушаюсь, Ваше Величество. - Миледи поймала пажа и распорядилась послать гонца к архиепископу. На ловца и зверь бежит, решила она. С Кранмером надо быть осторожной. После чего Миледи вернулась к королеве. Орка... Король выбрал себе орку, развелся и женился заново. Это кое -что говорит о его характере. В частности, что он возможно разочарован в эльфийках. Впрочем Миледи уже думала на эту тему и пока что так и не пришла к определенному выводу.

с Леокатой

Раймон де Три

22 декабря 1534, лондонский Тауэр

Три шага вдоль низкой лежанки, два шага мимо тяжелой двери, утыканной рыжими заклёпками. Пройти обратно. Не разбить голову о низкий свод, аркой выгибавшийся там, где камера упиралась во внешнюю стену крепости. Раймон де Три провёл в Тауэре всего день, но возненавидел его в первый же час. Сразу, как только за ним, противно проскрипев, закрылась разбухшая дверь. Декабрьский холод, пропитавший каменные стены, сырость он мог бы пережить, но отсутствие занятий, возможности отвлечься каким-то действием!..
Поворот, три шага. Говорили, у Роджера Мортимера было развлечение - охотиться за вороном, который подлетал к оконной решётке. Счастливчик. У него было окно. У Раймона - только остаток свечи, за которую пришлось заплатить отдельно. Раймон подозревал, что свечи полагаются и так, но стражник - мрачный брюнет с висячими усами, пропахший кислой капустой - просто тупо смотрел, пока ему в руку не сунули монету. А денег оставалось мало. И, в отличие от Мортимера, Раймона за стенами не ждали друзья, владеющие замками и монастырями. Ордену вряд ли было дело до заблудшего члена. Хватало проблем покрупнее. Например, король, затеявший реформацию из-за того, что в штанах было тесно. Церковь, расколотая надвое, но нетерпимая совершенно одинаково. И посреди всего этого - их орден, который оказался не нужен никому.
Раймон злобно пнул край лежанки. Ну-ну. Посмотрим, как дороги начнут охранять только констебли и йомены. Может, конечно, казне они обойдутся и дешевле. Но умирать - ой не любят. Особенно от тварей, которые могут и душу отправить не туда, куда хотелось бы. Ненадолго их хватит.
Впрочем, злорадство быстро прошло. Как бы там ни было с орденскими делами, а лично он в камеру попал исключительно по собственной дурости. Надо было выбрать именно это время, когда и стража на ушах, и торговцы не знают, открывать ли лавки по утрам, и обычные люди не знают, что и думать - и за кого твой сосед. То за эльфов, то за новую веру, а то и за всё вместе. Чтобы начать бить морду в последние дни порой хватало и подозрения. По крайней мере в портовых кабаках, где предпочитал проводить время Раймон. Там всегда можно было выиграть монету другую... пока тебя не ловили за руку на шулерстве.
Он пнул лежанку ещё раз. Крыса, высунувшая было нос из щели в углу, юркнула обратно. Не ловили его за руку. Но хватило - подозрения. И, если бы он не выпил так много, может, обошлось бы без сломаных костей. Это если тот моряк... как его... Гвидо-что-то-там вообще ещё жив. Дьявол. И он никак не мог решить, плохо или хорошо то, что корабль был французским, а Гвидо - ярым католиком.
Раздумья были прерваны звуком шагов в коридоре. Раймон невольно остановился, прикидывая, что это может значить. Для еды - вроде бы рано. Скорее всего, привели очередного жильца, которому не нужно будет платить ни за постой, ни за жратву. Странно, что не было слышно ругани.
- Новый постоялец, - из-за двери глухо слышался голос мистера Кингстона, - убийца. Суда еще не было, но приговор ясен, хоть постоялец и настаивает на том, что это была самооборона.
"Значит, всё-таки сдох", - у Раймона заныло в желудке. Моряка ему было не жаль, а вот его собственные шансы оказаться на свободе становились совсем призрачными. Словно выбросить шесть шестёрок подряд.
Ключи звенели рождественской мелодией, впрочем, заветная дверь не спешила открываться - слишком разбухла от сырости. Наконец, она распахнулась под аккомпанемент хэканья того самого угрюмого стражника, и в проеме возникли фигуры, темные на фоне ослепительно яркого света галереи.
- Нуждаетесь ли вы в чем-то, сын мой? - спросила та фигура, что была повыше у Раймона, а затем, повернувшись к смотрителю, добавила, - оставьте нас, мистер Кингстон. Я должен принять исповедь. Снова скрипнули петли, исчез яркий свет и стало ясно, что высокий силуэт - это известный всем архиепископ Кранмер, собственной персоной.
- В справедливости, ваше превосходительство! - с Кранмером Раймону встречаться до сих пор не доводилось, и знал о нём в основном по слухам. Одно было точно: назначенный всего два года назад архиепископ, несомненно, относился к партии короля и реформы. Попробовать стоило. - Даже у бедного дворянина остаётся его честь. И когда какой-то французский орк начинает скалить зубы про Бордо, а потом обвиняет в жульничестве - ну как тут не врезать? Откуда мне было знать, что у него такая слабая шея?
"Особенно если сначала выбить колено и запрокинуть голову ударом, чтобы было удобнее".
- Справедливость, - усмехнулся священник, - глуха к тем, кто не слышит своей совести, сын мой. Я не буду призывать вас покаяться, хотя даже разбойнику был прощен его грех и сказано в Писании: "Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю". Однако же, я обещаю вам, что приложу все усилия, чтобы ваше дело было рассмотрено судом беспристрастно. Так, как того желает наш король и наш Бог.
Последняя фраза была явно адресована тем, кто остался за дверью, ведь не ко времени заявившийся с одеялом и корзиной снеди Гарри невольно нарушил тайну уединения. Под неодобрительным взглядом своего господина низушок сложил свою ношу у ног Раймона и поспешно ретировался.
- Мне жаль, что он умер, - с готовностью признал Раймон, и сейчас он говорил абсолютно искренне. - И я раскаиваюсь. Ради спасения души - покаюсь во всём. Но скажите, ваше превосходительство... вы - мудрый человек, и куда ближе к Богу. Если на войне грех солдата берёт на себя военачальник, то виноват ли в гневе солдат, которого отпустили без жалованья, а другого занятия не дали? Если сторожевую собаку научить только грызть чужих, удивительно ли, что она это делает и в чужом дворе? - в его голосе на последних словах невольно прозвучала горечь. Слова про суд явно говорили о том, что ничего Кранмер делать не будет. А, значит, стоило хоть высказаться напоследок в надежде на совесть священника. Пусть даже слова и можно было принять за упрёк в адрес короля... или церкви. Но, в конце концов, теперешнее положение ордена и в самом деле было их виной. Правда, вчерашний вечер не имел к этому отношения, но об этом архиепископу знать было не обязательно. Ведь Раймон и впрямь, сложись история иначе, мог бы вчера не пить по кабакам, а ехать где-то на тракте.
Архиепископ, не чинясь, уселся на лежанку и задумчиво уставился на заключенного.
- Как вас зовут, сын мой? Или, скорее, брат? Крестьяне говорят, что хорошая сторожевая собака обязательно найдет себе нового хозяина. Гнев же, сын мой, не всегда является грехом. Наш Спаситель негодовал по поводу осквернения храма в Иерусалиме. Грехом же благородное огорчение становится, когда человек преследует корыстные мотивы, когда ему позволяют кипеть без сопротивления. Ефесянам 4:15–19 говорит, что мы должны говорить правду с любовью и использовать наши слова для созидания других, но не позволять плохим или разрушительным словам выходить из наших уст. Ибо сказано: “Будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосерды, дружелюбны, смиренномудры; не воздавайте злом за зло или ругательством за ругательство; напротив, благословляйте, зная, что вы к тому призваны, чтобы наследовать благословение” . Впрочем, вы вряд ли сейчас готовы вести теологические диспуты, вы замерзли, устали и голодны. Прошу вас, подкрепите силы телесные, дабы укрепить дух.
Он указал рукой на корзину, принесенную низушком и снова задумался.
Раймон покосился на корзину. Оттуда пахло вкуснее, чем можно было ожидать, но пока что он решил её не трогать. Есть перед архиепископом казалось... неправильным. Вместо этого он отрицательно мотнул головой.
- Я воспитывался в монастыре, но сана не принял, лишь приобрёл кое-какие знания. А так мой путь, хоть и на службе вере и короне, был путём воина... в ордене, который боролся и борется с порождениями дьявола. Раймон де Три, михаилит, к вашим услугам.
Кранмер уже заинтересованно взглянул на молодого воина. Мысли, одолевавшие его по дороге в Тауэр, внезапно начали приобретать четкую форму.
- У меня есть право священника выкупить некоторое число осужденных на смерть, - неожиданно сказал он, - но вы не осуждены еще. Впрочем, вы правы. Негоже оставлять солдата без жалованья, а верно служившего пса - выгонять из дому. Я готов принять вашу исповедь, сын мой. А затем, убедившись, что ваше раскаяние искреннее, мы подумаем, как избежать вам виселицы. Скоро Рождество. В эти дни каждый заслуживает немного счастья.
Раймон сморгнул. Неужели и в самом деле про благотворительность Кранмера поговаривали не зря, и нужно было только найти правильные слова? Может, мир и не настолько поган, как ему казалось. Впрочем, пока что при нём ещё не было меча, и дверца в воротах Тауэра за его спиной не захлопнулась.
"Если убедимся в искренности?"
На миг он задумался, мог ли архиеписком, в отличие от него самого, использовать в стенах Тауэра магию. Вряд ли. Он бы слышал о настолько выборочных артефактах... наверное. Раймон одёрнул кожаный колет и опустился перед архиепископом на колени. К исповедям он был привычен, правда, в основном со своим исповедником. Брат Саффа в первую очередь интересовался прелюбодеяниями и больше - ничем, и говорить с ним было легко и приятно. Кранмер выглядел птицей другого полёта. Здесь слова придётся выбирать осторожнее. Михаилит вздохнул и опустил взгляд: проявление смирения и одновременно - простейшая защита от некоторых видов магии. И заговорил.
- Господи, согрешил я перед Тобой. Вчера двадцать первого декабря, в преддверии Рождества Твоего позволил я себе...
Перед глазами снова встал кабак у Гленголл, в доках. Совсем рядом со складами, которые использовали как общее временное хранилище мелкие торговцы. У проклятого заведения даже не было названия, только на штыре над входом качалась на отрезке каната бронзовая кружка. Судя по хорошей ковке, её откуда-то стащили. Неудивительно. Стража сюда если и заходила, то только группами по нескольку человек - и патрули придерживались относительно широких улиц. Из приоткрытой двери плеснуло громким хохотом, потом раздался женский взвизг. Раймон знал, что сегодня пришвартовались два корабля - пузатое корыто, которое пришло за грузом тканей, и небольшой галеон. С последнего проку не было, а вот команда торговца...
- ...оскорбил я Тебя прелюбодеянием...
Разносчица отбила его руку в сторону, но Раймон только довольно улыбнулся - поздно. Он проводил женщину взглядом. Конечно, не красотка, но для такого места - неплохо. Он слышал, что здесь заодно сдавали комнаты на ночь. Как знать. Может, ему и повезёт. Хотя когда-то он на такую и не посмотрел бы дважды. Раймон мотнул головой, прогоняя непрошенную мысль. Времена меняются. Цели и место в жизни, самый смысл жизни меняются тоже. Он перевёл взгляд в угол, где по столу сыпались не только пенсы, но и - он присмотрелся - шиллинги. Недурно. Раймон поднялся, подхватил недопитую кружку жидкого эля и двинулся туда, где шла игра. Тот тип с узким лицом и густыми, почти сросшимися над переносицей бровями, не понравился ему сразу.
- ... из-за азартной игры разгневался я на брата своего и позволил ему...
Наверное, стоило отвернуться и промолчать, тогда ничего бы и не было. Но Раймон выпил уже достаточно, чтобы вместо этого сгрести выигрыш и ухмыльнуться, глядя однобровому в глаза. Плохая идея. Против устава, против разума. Раймону в этот момент было плевать на устав. И на разум - плевать было тоже.
- Не собирался я его убивать. Но если так случилось, то раскаиваюсь искренне перед лицом Твоим.
Когда подоспел Том-вышибала, моряк уже корчился на полу, тщетно пытаясь сделать вздох разбитым горлом. Не самое красивое зрелище. Но Раймон радовался всё равно - пока на его голову не опустилась дубинка.
- Аминь.
- Да будет тебе по вере твоей. И, по заповеди Господа нашего, Иисуса Христа, я прощаю тебе твои грехи, во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь. - Кранмер завершил обряд, воздержавшись от обычных напутствий (их, кажется, он уже дал до исповеди) и подал руку коленопреклоненному михаилиту, помогая подняться. - Скажите, сын мой, есть ли за этими стенами кто-то, кто ждал бы вас? Куда вы пойдете, если мне удастся выхлопотать вам свободу?
- За лошадью, - без колебаний отозвался Раймон. - Если её ещё не продали - платил-то я только до утра, - это действительно было важно. Без коня он едва ли мог надеяться на приличный заработок. Деньги на еду в дороге ещё можно выиграть или украсть, но лошадь - уже сложнее. Меч и лошадь были самым ценным его имуществом, тем, что связывало михаилита с орденом, со статусом - или с тем, что от него осталось. - А потом... не знаю, - Раймон пожал плечами. - Наверное, на тракт. Если не платит казна, может, заплатит кто-то другой. Всё польза - и мне, и другим. А больше идти некуда - дома у меня нет, да и у ордена тоже.
- Ждите, сын мой, и не позволяйте унынию овладеть вами, - Кранмер встал и направился к двери, - вера и надежда укрепляют нас в испытаниях. Уныние же - грех.
Дверь за ним захлопнулась и послышались удаляющиеся шаги.

- Скажите, мистер Кингстон, - тихо, по пути к следующему арестанту, спросил архиепископ, - вы уже передали документы этого заключенного в суд?
- Нет, ваше превосходительство. Убиенный скончался поздно ночью. Молодой человек содержится здесь пока лишь как дебошир.
- Отлично, - просиял архиепископ, и, посерьезнев, добавил, - в таком случае, мистер Кингстон, я по праву священника выкупаю жизнь и свободу этого человека. Полагаю, суду не обязательно знать о том, что несчастный скончался, да упокоит Господь его душу. А грех лжи я беру на себя, - взмахом руки пресек он все возражения смотрителя.
Впрочем, несмотря на то, что мешочек с выкупом перекочевал в сундук в кабинете мистера Кингстона почти сразу, и сразу же были подписаны необходимые документы, за Раймоном послали только когда Томас Кранмер засобирался домой, после полуторачасового обхода страждущих и легкого завтрака в компании смотрителя.
- Приведите номер 324, - распорядился Кингстон, - Джеймс, будьте любезны, его оружие и вещи, с которыми он сюда прибыл.

22 декабря 1534 г, аббатство Бермондси.

Эмма Фицалан.

Наверное, это было даже почетно - жить здесь, в Бермондси, которое избрала своим пристанищем бабушка короля, покойная Элизабет Грей. Впрочем, монахини ее иначе как "вдовствующей королевой, Ее Величеством Елизаветой" и не именовали.
Стежок к стежку ложилась нить на плотное полотно гобелена. Тишина стояла в келье. Во время работы сестры молчат. Нет чтицы, не поют псалмы, даже словом никто не перемолвится. Эмма украдкой зевнула, прикрывшись широким рукавом облачения. Младшая дочь младшей ветви Говардов, она не могла удачно выйти замуж. Ее приданого едва хватило, чтобы оплатить ее обучение и приготовится к постригу. Впрочем ,до пострига еще год, сейчас она всего лишь послушница, но рутина монастрыской жизни ей уже невероятно опостылела. Целыми днями молись, постись, вышивай, снова молись. Заутрени, обедни, вечерни, ночные бдения. И так каждый день. Магию применять не смей, ибо греховно, да и других сестер в искушение вводишь. А ведь где-то там, за стенами монастыря, ее ровесницы блистают на балах, выходят замуж и не отягощают себя излишней наукой вроде грамоты и травничества. Конечно, постриг принимать необязательно. Можно отказаться, уйти, деньги за обучение все равно заплачены из приданого, но кому она нужна? Замуж бесприданницу не возьмут, а без покровительства мужа в жизни не устроишься. Быть фрейлиной при дворе? Она не достаточно знатна, всего лишь младшая дочь младшей ветви. Нет, все же придется оставаться в монастыре. Невеста Христова...Эмма вздохнула и с ожесточением воткнула иглу в глаз единорогу, которого вышивала.

Мать-вышивальщица Магдалена, пожилая, тощая монашка с сурово поджатыми губами злобно взглянула не девушку. Эмма не была ее любимицей: слишком подвижная для такой кропотливой работы, послушница вышивала неопрятно, широкими, размашистыми стежками. Она торопилась, путала цвета и при первой возможности стремилась сбежать в аптекарский огород матери-травницы Аделы. Ох, вот если бы...В мечтах Эмма часто видела себя хозяйкой небольшого, уютного поместья, с ребенком на руках и заботливым, любящим мужем. Какая же девушка в осьмнадцать лет не мечтает о замужестве? Но изо дня в день послушницу поглощала рутина монастырской жизни и вскоре муж мечты стал настолько далек, что мисс Фицалан о нем даже не помышляла. Вырваться бы хоть на денек в город, прокатиться на муле с забавной кличкой Парвус. Впрочем в город ее пошлют не скоро - нитки для вышивки еще не закончились, необходимые травы и снадобья есть.
Эмма Фицалан снова зевнула и принялась вышивать, стараясь не замечать тяжелого взгляда сестры Магдалены.

22 декабря 1534 г. Уайтхолл

Рыжая остроухая стервозина, миледи, прислуживала королеве и размышляла, как втереться в доверие к архиепископу. И когда Болейн отпустила ее вдруг, сменив другой фрейлиной, эльфийка размышляла о том же. Логичным выглядел план обратиться к Кранмеру с разговором и сказать, что решила заняться благотворительностью и нести добро страждущим. Спросить совета, помощи, что собственно делать? Возможно даже попроситься сопровождать архиепископа в его собственных походах к заключенным. Сходу говорить об интересе к древностям глупо. Возможно вообще не стоит даже заикаться, что это интересует нынче графиню. Остроухая не знала еще, как втереться в доверие к подопечному. Он не славился походами за юбками, и простые пути были практически исключены.
В приемной королевы общались свободные от работы фрейлины. Тут же толпились и кавалеры, ищущие милости от королевы, приглядывающие себе невест и разговаривающие о своих важных делах. Девушки играли в мяч. Бегали собаки. Старшая фрейлина сидела в углу и поглядывала на происходящее неодобрительно. Миледи в задумчивости прошлась по зале, поглядывая на гобелены. Вот этот вот гобелен со Святым Георгием, побеждающим Дракона всегда привлекал ее внимание. Эльфийка сочувствовала Дракону. Но и Георгий выглядел обаятельным мужчиной. Типичная ситуация на взгляд миледи - мальчики из-за чего-то сражаются, наверное принцесс не поделили. Впрочем, признаваться в таких мыслях о Святом Писании - верный способ попасть на костер или плаху. Туда миледи не спешила.
Гобеленов было много и все в целом были приятны на вид. Анна с удовольствием их иногда разглядывала. Она и сама превосходно рисовала и потому понимала в искусстве. Задержавшись у камина, эльфийка заметила другой фрейлине, Эллен, что у нее превосходное ожерелье. Про себя она подумала, что такое вообще-то Эллен не идет. Но ожерелье и впрямь неплохое. Чудный в самом деле жемчуг. Миледи обычно говорила, что думала, хотя и не все, конечно, и потому слыла открытой и правдивой особой. К тому же она нередко принимала наивный вид. Ни к чему огочать Эллен, говоря, что ей не к лицу это ожерелье. Наверное ей бы подошли рубины. Они с Эллен поговорили о единороге, изображенном на гобелене с королевой, занятой государственными делами.
Затем миледи улыбнулась хмуроватому, но бравому на вид кавалеру в узком колете. Он заметил улыбку, браво подкрутил ус, но в атаку не пошел. Миледи разочаровалась и отвлеклась на лай собачки, той что-то почудилось в камине. Фрейлины посмеялись и эльфийка вместе со всеми. Потом она посмотрела вокруг. Стулья, диванчик с вышитой спинкой, портьеры на окне. Это был превосходный зал. Миледи подумала об обновлении внешнего вида своего дворца. Но этим она займется, когда выберется в свое поместье.
Попутно она размышляла об архиепископе, чем и объяснялся ее временами рассеянный вид. Решено. Надо с ним встретится. Миледи взяла из шкафа письменные принадлежности, села на стульчик, написала короткое письмо: "Архиепископу Крамеру. Милорд, ваша почтенная слуга, Миледи Винтер просит о встрече, связанной с делами благотворительности. Анна де Бель." Затем она поймала слугу и попросила доставить письмо архиепископу.

с Леокатой

Раймон де Три

22 декабря 1534, Ламбетский дворец.

Стоя перед двуглавым Ламбетским дворцом, Раймон в очередной раз просмотрел записку.
"Сын мой, усилиями нашими вам возвращается свобода. Будьте же осторожны и осмотрительны. Если же вы нуждаетесь в крове, прошу вас без всякого стеснения пожаловать в нашу резиденцию, где вам будет предоставлено убежище от невзгод ваших. Томас Кранмер, архиепископ Кентрберийский".
С одной стороны, здесь не было никакого видимого подтекста. Его действительно освободили, вернули оружие, не отобрав остатка денег. Правда, кинжал - любимый кинжал тулузской работы! - сгинул, как не было. Стражники клялись, что такого и не было, но поверить в это было гораздо сложнее чем в то, что его давно пропили. Хорошо ещё, на мече было клеймо ордена - такое уже не сдать любому перекупщику. Раймон на всякий случай тронул рукоять, снова убеждаясь, что оружие - при нём. Потом снова опустил глаза к записке. С одной стороны - всё чисто. С другой... он не верил в архиепископов или иных высоко забравшихся священников, которые были милосердны без задней мысли. И всё же, сколько ни ломал голову михаилит, его освобождение ничего Кранмеру не давало. Освобождение и предложение крова - что было очень кстати. Зима выдалась суровой, и выбираться из города без припасов Раймону категорически не хотелось.
Удивительно было, как в такую погоду не вымерзали чудовища и разбойники. В Лондоне урожай замёрзших людей собирали каждое утро, а ведь здесь было теплее. Хотя, конечно, и сложнее - дороже - добыть лес для костра, добыть дичь... нет, мир определённо был сломан. Раймон не замечал нищих - сознательно. Это не делало ни мир, ни его самого лучше, но жить было легче. Каждый - за себя.
Подумав об этом, воин усмехнулся: не то чтобы он мог чем-то делиться со страждущими. Его собственных денег не хватило бы даже на плотный ужин. А памятной корзины надолго не хватит, особенно сейчас. Сырой холод пробирался под одежду, отыскивая любые лазейки. Раймон поёжился и всё же грохнул кулаком в дверь.
Открыл её, вопреки ожиданиям, не лакей, а все тот же низушок, сопровождавший Кранмера. Улыбнулся, открыто, не подобострастно и пригласил внутрь.
- Проходите, господин, проходите, - тихо говорил он, - его превосходительство обедать как раз собираются. Вы уж не обессудьте, дворец, он для знати, а хозяин наш живет просто. Пожалуйте в малую гостиную, я доложу.
В малой гостиной горел камин, пахло ладаном и лимонами. Опущенные портьеры создавали уютный, почти домашний полумрак.
В ожидании ответа Раймон прошёлся вдоль стен, изучая гобелены. Возле одного, на котором неизвестный мастер выткал псовую охоту, он остановился. Загонщики в старомодных плащах сдерживали рвущихся с поводков гончих. Возможно, если бы история сложилась иначе, это могло бы составлять его жизнь. Мелкий титул при дворе, небольшое поместье с лесом и парой деревень. Свадьба с веснушчатой, но округлой во всех нужных местах дочкой франклина или джентри. Он вертел эту мысль так и эдак, но никак не мог представить в этой картине себя. Ребёнком... возможно, но детства у него было слишком мало. А потом - нет, не прижился бы он в такой картине. Хотя иногда - особенно когда холод кусал за ноги - образ своего дома с камином обретал определённую привлекательность. С камином и, возможно, женщиной, чтобы было, к кому возвращаться. Вместо этого приходится выпрашивать ужин у архиепископа, считая это везением.
Кранмер вошёл так тихо, что Раймон, погрузившись в свои мысли, его не услышал. Когда раздался голос архиепископа, михаилит вдрогнул и обернулся.
- Не стойте, сын мой, - священник слегка улыбнулся, -присаживайтесь. Гарри распорядился накрыть обед в малой столовой, а пока мы можем выпить немного вина.
"Пока выпить вина? Обед в малой столовой?"
Раймон ожидал, что его накормят со слугами или стражей. Ужин с архиепископом стал сюрпризом, и михаилит поневоле задался вопросом, за что ему такая честь. Неужели Кранмера настолько впечатлила исповедь? Или он обедает с кем угодно нуждающимся? Тогда это и впрямь - чудо Господне. Раймон уважительно поклонился.
- Ваше превосходительство! Не могу выразить, насколько я признателен за освобождение. А кров и пища только добавляют к долгу благодарности.
- Это долг любого христианина - помогать страждущим,- ответил Кранмер стандартной фразой, разливая вино по кубкам и протягивая один собеседнику. Сам он, с явным наслаждением, осторожно и слегка неуклюже уселся в одном из кресел у камина и продолжил речь, - тем паче, если страждет сын церкви, хоть и заблудший. Ох, да не стойте вы, сын мой. Вежливость предписывает мне в таком случае также встать, что с больной спиной будет весьма затруднительно. Пожалейте старца.
Сорокапятилетний архиепископ старцем пока еще не выглядел, но в иные дни достаточно полно ощущал себя таковым: ныли спина и колени, огненным обручем охватывала голову мигрень.
Раймон послушно опустился в кресло напротив. Пригубив вино, он одобрительно кивнул: ничего подобного пить ему не доводилось уже давно. Ожидая, пока хозяин дома Ламбета продолжит говорить, михаилит сделал ещё один глоток, побольше. Заговаривать первым он не спешил.
- Как вас назвали при посвящении? - спросил Кранмер внезапно, после недолгой паузы, - де Три, без сомнения - это родовое имя. Слишком знатный род, чтобы его название дали крестьянскому сыну в качестве имени, но недостаточно богатый, чтобы занять место при дворе.
- Фламберг... ваше превосходительство, - Раймон ответил не сразу. Он догадывался, почему наставники дали ему именно такое имя, и не любил его, несмотря даже на кажущуюся похвалу. - Но в наше время, вероятно, я - это просто я.
- И...насколько это имя соответствует вам? - архиепископ взглянул на собеседника и принялся копаться в бумагах, рыхлой горой наваленных на низком мавританском столике.
- Вам доводилось видеть, чтобы магистры ошибались в выборе? - непринуждённо ответил Раймон, гадая, насколько Кранмер разбирается в оружии. Даже орденские порой не улавливали всей полноты смысла. - Знаете, мы сами часто об этом спорили. Люди ведь меняются, поэтому как данное имя может остаться тем же через десять, двадцать, тридцать лет? Но при этом соглашались в том, что магистрам прозвища - подходили.
- Не доводилось, - легко признал правоту собеседника священник, - но если говорить откровенно, я встречал не так много ваших братьев, чтобы судить об этом. Я хочу, сын мой, предложить вам работу, - архиепископ смотрел поверх кубка на огонь в камине, - но прежде чем согласиться, хорошо подумайте. Она не будет отвлекать вас от исполнения устава ордена, если это важно для вас, Фламберг, - усмешка, - но легкости и приятности ее исполнения обещать не могу.
- Трудности и опасность - верные спутники воина, - Раймон - Фламберг - чуть наклонился вперёд. Вот теперь они начали говорить прямо. Свобода, еда, заработок - не просто так, а за что-то, что нужно архиепископу. И вряд ли придётся сопровождать его ко двору в роли дрессированной собачки, несмотря даже на то, что это не было бы ни легко, ни приятно. Ловушка оказалась красивой. Кем бы он ни был, а отказать человеку, который его спас, Раймон - пока ещё - не мог. Оставалось надеяться, что архиепископ не считает, что выдал оплату заранее и сполна. - Не стоило даже упоминать об уставе. Работа на ваше превосходительство не может быть бесчестной. Разумеется, я согласен. Что предстоит делать?
- Мы поговорим об этом, сын мой, после обеда, - резюмировал архиепископ, делая приглашающий жест в сторону приоткрытой двери, ведущей в малую столовую. Трапеза прошла в тишине. Кранмер не продолжал беседу, был умерен в еде и питье, и, когда собеседники вновь заняли уже привычные места у камина, священник, наконец, заговорил.
- Полагаю, уместным будет начать разговор с условий. Все, что можно гарантировать с высоты моего сана - это достойная, даже щедрая оплата ваших услуг, сопроводительное письмо за нашей подписью, а также всевозможная помощь в необходимом: пище, оружии, крове. На всем пути следования. Впрочем, вам необходимо быть осторожным. Не следует злоупотреблять этим документом излишне. Старайтесь соблюдать инкогнито, а еще лучше - оставайтесь тем, кто вы есть. Михаилитом Фламбергом. И еще одно - я понимаю, молодости свойственно искать развлечений. Однако, может статься так, что вам попадется не столь гостеприимный хозяин, каким был мистер Кингстон. И главное, не такой законопослушный. И вас вздернут прежде, чем найдут в кармане мое письмо.
Раймон невольно улыбнулся, несмотря на серьёзность предупреждения. Резкий переход от изысканной речи к простонародныму "вздернут" поразил, видимо, и самого Кранмера. Он помолчал, возвращая душевное равновесие, и, поморщившись от головной боли, продолжил:
- Кроме того, на Севере, если странствия приведут вас туда, не любят ни меня, ни милорда Кромвеля, так что, когда у вас найдут это письмо, вас опять-таки повесят без суда и следствия. Теперь о работе. Мне нужен человек, способный отыскать и доставить сюда...некий артефакт. Вы подходите для этой работы более, чем другие. Вы - михаилит, следовательно, я могу быть уверен как в вашем образовании, так и в воинских навыках. Вы не из моего окружения, а значит, ваш отъезд не вызовет излишнего внимания. Те, кого я вызволяю из тюрьмы, больные после госпиталей, часто бывают в моих домах. Что, Гарри?
Низушок вошел незамечнным для увлеченного беседой архиепископа и все это время скромно стоял в стороне, осмелившись прервать речь хозяина покашливанием. Вместо ответа на вопрос он поклонился и подал две записки.
- От графини де Бель? - вздернул бровь Кранмер, разворачивая послание, - что хочет от меня эта потаску...кхм...грешная дщерь? По поручению королевы..., - а вот содержание второй записки, по-видимому, ввело священника в ступор. - Почтенная слуга?! Прокля...Черт побе...О, боже милосердный!
Михаилит снова смолчал. В делах королевы лучше слушать, а имя графини ничего ему не говорило в любом случае. Но данное архиепископом определение Раймон на всякий случай запомнил. Жизнь в последние дни менялась слишком резко. Кто знает, что могло пригодиться. Тем не менее, сейчас его больше занимали обещания Кранмера. Деньги, оружие, сопроводительное письмо для официальности. Ни слова о навязанных спутниках - хотя бы пока что. Хорошие условия. Даже отличные. И по крайней мере Кранмер явно считает, что задание выполнимое. Раймон мысленно пожал плечами. Ошибался архиепископ или нет, а он намеревался попробовать. От таких предложений не отказываются.
Помолчав некоторое время, архиепископ снова заговорил спокойным, размеренным голосом:
- Гарри, приготовь для господина Раймона комнату потеплее и распорядись насчет ванны и ужина. Ступай. Боюсь , - обратился он к михаилиту, - у меня не так много времени на то, чтобы ввести вас в курс дела. Меня приглашает королева, а потому я могу остаться в Уайтхолле на ночь и на весь следующий день. Вам, несомненно, известна история Альфреда Великого, сын мой, - архиепископ сложил руки на коленях, - король Альфред в детстве был младшим сыном своего отца, самым слабым, болезненным мальчиком. Причина его недуга была неизвестна и в юношеском возрасте принц, устав от насмешек ровесников, отправился в Ирландию искать исцеление. Почему именно туда, увы, остается загадкой. Там, по преданию, он встретил прекрасную деву, которая, пожалев его в немощи, одарила венцом. И лишь только коснулся венец головы юного принца, как он сразу же почувствовал себя сильным и здоровым. Я опущу подробности гибели его братьев и становления его королем. Скажу лишь, что венец этот Альфред Великий не носил постоянно. Но он был всегда при нем. Некоторые источники изображают его с двумя венцами: один на голове, другой в руках. Да вот сами взгляните, сын мой, - Кранмер протянул Раймону гравюру, правда, изображенный на ней человек на великого короля прошлого походил лишь весьма отдаленно, - как видите, здесь у правителя две короны. Долгое время считалось, что артефакт был утрачен. Однако, Реформация...вскрыла документы, из которых ясно, что венец хранится в одном из монастырей. Увы, не известно в каком. Вы спросите, сын мой, почему бы не подождать, пока комиссии милорда Кромвеля сами не отыщут реликвию? Люди, к сожалению, не понимают ценности подобных вещей и я опасаюсь, что венец может быть просто выброшен или ... пропит в кабаке. Я рекомендую начать ваш путь с аббатства Бермондси. Там есть старинные гобелены, изображающие сцены из жизни Альфреда Великого и восхитительный витраж с портретом короля, - произнося речь, архиепископ быстро писал на великолепной, выбеленой бумаге, быстро же заверил написанное своей печатью и протянул два небольших свитка Раймону.
- Сопроводительное письмо и чек на 400 шиллингов. Чек этот не закрывайте, будете получать по нему деньги в казне короля в счет архиепископата, - произнес священник с некоторым сожалением. - А сейчас прошу простить меня, сын мой. Нельзя заставлять королеву ждать. Я прощаюсь с вами и надеюсь увидеть вскоре в добром здравии. Не чувствуйте себя гостем в этом доме, будьте хозяином. Гарри выполнит любое поручение. Гарри! - низушок возник мгновенно, что заставло подумать, будто он подслушивает у двери. - Я уезжаю. Может быть, буду завтра. Господину Раймону оказывай всю возможную помощь.
- Да, ваше превосходительство, - поклонился вслед уходящему священнику низушок.

со Спектром

Когда шаги стихли, Раймон проглядел оба свитка и повернулся к слуге - или помощнику - архиепископа.
- Его превосходительство обещал оружие и снаряжение. Ты не знаешь, где я мог бы их получить? Не думаю, что в доме Ламбета есть собственные склады.
Информацию о задании михаилит пока что выбросил из головы. Ещё будет время для того, чтобы переварить и её, и стынущее удивление. Никогда он не предполагал, что станет разыскивать артефакты, которых, может, и вовсе не было уже на свете. Венец Альфреда, надо же. С тем же успехом Кранмер мог попросить котёл друидов.
- Оружие, - слуга вздохнул с видом человека (читай- низушка), уставшего объяснять прописные истины, - в арсенале надо выбрать. Здесь не держим такого. Снаряжение, ну так, смотря чего вам нужно. Ежели куртка новая, или сапоги, я и тут вам все найду, любо-дорого посмотреть. А ежели доспех какой - так снова-таки в арсенал. А это в Тауэр ехать, да по морозцу. - Низушок умоляюще глянул на молодого воина, - может, ванну горячую, а?
- Кольчуга и кинжал. Значит, Тауэр, - Раймон задумчиво провёл рукой по грязному и кое-где рваному колету. - Колет и куртка не помешают тоже. Но правда твоя - лучше начать с ванны. Слишком редкое это удовольствие.
Прежде чем низушок успел уйти, михаилит заговорил снова.
- Скажи, ты давно служишь у архиепископа?
- Лет двадцать пять тому уже, - прикинул что-то Гарри, загнув пару пальцев на руке. - Как женились они первый раз, так и приняли на работу, - слуга, сообразив, что ляпнул лишнее, осекся. Раймон же и бровью не повёл. Песенки о личной жизни архиепископа пели если не на каждом углу, то уж точно на каждой площади. - Вы не думайте, молодой господин, у нас без обмана. Обо всем, что потребно - позабочусь. Эвон, у вас и штаны немного не того, да и сапоги, как говорится, каши просят. Вы ступайте на второй этаж, левое крыло, третья дверь налево. Там гостевая самая тёплая. А я Нэн велю ванну приготовить да белья смену согреть. И ужин в комнату подать прикажу. Так оно вам спокойнее будет. А то шастают тут всякие, не дворец, а двор проходной.
В голову Гарри простая истина, что Раймон - "всякие", похоже, если и приходила, то только до обеда. Видимо, не всех, все же, допускали в малые гостиную и столовую.
- Неудивительно. Архиепископ, кажется, очень добрый человек и христианин, как и подобает его положению. И даже более того, раз приводит всяких прохожих из Тауэра в поместье. Это в Ламбете обычное дело?
- Бывают, - уклончиво ответил низушок, поглядывая в сторону двери, - ну, в людской, бывают, конечно. Самое святое дело - накормить и обогреть.
- Конечно.
Низушок явно знал больше, но едва ли что-то ещё сказал бы. "В людской", точно. А иногда - не в людской, а в гостиной. И Кранмер, говорят, часто ходит по тюрьмам. Выбирает подходящих для работы людей? Интересно, он - первый, кто пытается раздобыть этот венец? Раймон улыбнулся архиепископскому слуге:
- Хорошо. Говоришь, Нэн?
- Нэн, - согласился Гарри, - она, молодой господин, недавно у нас. Из деревенских. Нерасторопна малость, конечно. А вы уж простите, дел у меня много. Его превосходительство уехали, а у меня теперь полная людская страждущих из больницы. Чего и говорю - негоже вам в суету вникать, отдохнули бы.
Раймон кивнул, хотя чем дальше, тем больше ему хотелось вникнуть в суету.
- Спасибо. Непременно воспользуюсь советом.

Нэн действительно оказалась слегка неуклюжей, полноватой женщиной, по возрасту годившейся Раймону в матери. И вела себя почти так же: ворчала о недокормленных рыцарях, полученных по глупости шрамах и криворуких портных, которые не могут шить рубашки на нормальную фигуру. Вероятно, женщина, прислуживавшая гостям архиепископа, и не могла оказаться другой. Раймон не возражал. Сейчас его гораздо больше занимала необычность ситуации. Судя по тому, что михаилиту предложили из одежды, Гарри понимал, что такое практичный наряд, но одновременно разбирался и в моде куда лучше самого Раймона. Последнее было неудивительно, но стоимость и качество вещей оказались гораздо выше, чем можно было ожидать. Ценность Раймона в представлении архиепископа росла с каждым часом, и михаилит никак не мог понять - почему. Почему не накормить в людской? Почему не дать одежду, которая годится простому солдату? Почему ванна и Нэн - хотя такое обхождение обычно оставалось для более знатных гостей? Он не питал иллюзий на тему родового имени. Оно было не слишком известно даже на родине, а уж здесь, после того, как пришлось расстаться с большей частью имений!..
Да, вероятно, задача предстояла опасная, но всё равно что-то здесь не сходилось. Слишком много внимания. Непонимание мешало расслабиться и в горячей ванне, и когда руки Нэн неторопливо, вдумчиво расправляли вышитый воротник льняной рубашки, и когда он лежал в мягкой - впервые за месяцы - кровати, уставившись в потолок. Раймон с удовольствием покинул бы слишком гостеприимный дом ещё вечером, но это не имело никакого смысла. В аббатство, да ещё женское, проще всего было попасть в часы между обедней и вечерней. Привлекать в себе внимание и размахивать письмом Раймон не стал бы и без предупреждения архиепископа. Но завтра - мысль принесла облегчение - он займётся, наконец, делом. И можно будет выбросить из головы странности архиепископа и его слуг.

с мастерицей

Аннетта. Леди Винтер. Графиня де Бель

22 декабря 1534 г. Уайтхолл

В Уайтхолл Кранмер прибыл ближе к вечеру. Всю дорогу, глядя в мутное окошко возка, он думал о молодом михаилите. Личную трагедию пережить всегда не просто. Если бы Джоан не умерла родами, а следом за ней и малыш, которого едва успели окрестить, сейчас у него был бы сын возраста Раймона. Увидев в камере Тауэра господина де Три священник отчетливо ощутил на руках тяжесть недовольно попискивающего свертка, смешного, сморщенного малыша, с влажной черной прядкой на лбу и чуть раскосыми темными глазами. Маленькую копию жены, так быстро их покинувшей. Впрочем, новорожденный прожил всего семь часов и отправился вслед за матерью. Архиепископ заставил себя забыть самое имя ребенка, погрузился в теологию...И встретил Маргарет, так похожую на Джоан! И Кранмер женился на ней, вопреки здравому смыслу и своему сану. Homo sum, humani nihil a me alienum puto*. Также, как не взирая на доводы разума, он выкупил Раймона. Если хорошо подумать, михаилит не годился для порученной работы - не тому учили. Но если не занять его чем-то, то все труды (и средства!), вложенные в освобождение, станут прахом. Чем черт не...То есть, по милости божией, справится молодой человек с поручением. Хм...А ведь Гарри, несомненно, понял волнение своего господина при виде воина. Верный низушок был с ним в тот день, когда хоронили семью тогда еще простого учителя в колледже. Размышления продолжились и в приемной королевы, где, сидя на неудобном креслице без спинки (Анна Болейн, надо сказать, держала осанку в нем безукоризненно) и ведя с королевой теологическую беседу, Кранмер в мыслях вновь и вновь возвращался к так похожему на образ его собственного сына михаилиту. Взгляд, лениво скользящий по пестрому рою фрейлин, невольно задержался на ярко-рыжих волосах леди Анны Винтер, буйство кудрей которой не сдерживала ни строгая прическа, ни изысканно украшенный арселе.
Королева, любезно улыбаясь, направилась к своему отцу, вошедшему в комнату, и архиепископ приуныл. Необходимо было возвращаться в Ламбет, но строгость этикета запрещала сделать это без дозволения короля или королевы. Анна Болейн забыла отпустить его и, похоже, сделала это намеренно. Он выпрямился (в пояснице премерзко хрустунуло) и подавил желание потянуться. Какой дьяво...Кто был этот сын шлю...Кто эти кресла вообще придумал? Низенькие, без спинок, зато с высокими поручнями и скользкой подушкой. Кранмер с едва слышным стоном встал и пересел на гораздо более удобный диванчик, заваленный вышитыми подушками.

Получал ли архиепископ ее письмо? Миледи задумалась. Мог и получить, мог не получить. Королева отвлеклась от собеседника и занялась другим делом, но он остался. Только пересел поудобнее. Нужен был какой-то повод, чтобы подойти к Кранмеру. Графиня даже подумала, может быть не спешить, и не пытаться заговорить с архиепископом на виду у всего сборища в королевской приемной. Однако вскоре решила ковать железо, пока горячо. Она прошла к диванчику, где отдыхал архиепископ и сказала:
- Простите, что отвлекаю от важных дум, милорд, но мне так нравится этот гобелен. - Она указала на изображение Георгия, побеждающего Дракона и с самым наивным видом, на который была способна, спросила. - Не могли бы вы объяснить мне, в чем смысл победы Святого над змием?
- К архиепископу Кентерберийскому принято обращаться "Ваше превосходительство", дочь моя, - просветил собеседницу Кранмер, - впрочем, вы так долго жили вдали от родины, что вам простительно забыть некоторые нюансы этикета. Легенда же о св. Георгии - не каноническая, а относится к народному творчеству. И, конечно же, повествует о торжестве справедливости над злобой и невежеством.
- Простите, Ваше Превосходительство. - Эльфийка сделала реверанс (в качестве извинения) и продолжила. - Получается никакой битвы Георгия и Дракона не было. Это грустно. Вы знаете, я после обрушившихся на меня невзгод подумала о бренности мирских занятий. Замужество во Франции, смерть мужа на дуэли, переезд обратно на родину. Я бы хотела помогать людям. Но не знаю, что, собственно, можно сделать? Вы славитесь благотворительностью. Подскажите, надо помогать заключенным? Или может быть мне имеет смысл уделять больше внимания своему поместью? Я бы хотела попробовать, каково это - общаться с преступниками. Но я - не священник. Чем я могу им помочь?
Кранмер в мыслях закатил глаза и тяжело вздохнул. Впрочем, наставлять на путь истинный - долг пастыря.
- В Евангелии от Матфея (гл. 6, ст. 2-4) сказано: «Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». Таким образом, дочь моя, вы не должны задумываться о том, кому помочь, ибо это естественный порыв души любого христианина, не требующий награды и восхваления. Желаете подать милостыню - подавайте всем, кто в этом нуждается, не гордясь, не считая добро. Из желания же пообщаться с преступниками благодеяние проистекать не должно.
- Как просто и в то же время сложно. Спасибо, Ваше Превосходительство. Я вам очень признательна. Вы знаете, мне снился сон. Георгий на коне бился со страшным черным чудовищем. Вдруг из ниоткуда появилась девушка необычайной красоты с копьем в руках и помогла Георгию. Вдвоем они убили дракона и тот умер. Я потому возможно и люблю этот сюжет. Простите, что отвлекала вас пустяками.
К несчастью для Кранмера, спастись бегством ему было некуда. Хотя и очень хотелось. А потому он всего лишь сделал утешающий жест рукой и произнес:
- Вы не можете отвлечь, дочь моя. Это мой долг - говорить с вами и нести утешение.
- То есть я могу обращаться к вам за помощью? Я постараюсь поступать, как вы сказали, но мне, наверное, потребуется ваш совет, Ваше Превосходительство. - Графиня улыбнулась.
- Если я в силах помочь чем-то вам, миледи, спрашивайте, - священник поудобнее подложил под спину подушку. И отчаянно позавидовал своему подопечному михаилиту, оставшемуся в уюте дома. "Зависть - грех, - укорил он сам себя мысленно. И тут же добавил. - Ну и черт с ним".
Миледи довольно улыбнулась, разговор складывался лучше, чем она ожидала. Раньше она не общалась с архиепископом и предполагала, что разговор будет трудным. Потому она передумала и вместо того, чтобы уйти к фрейлинам, спросила.
- Святых людей вроде вас когда-нибудь посещают греховные желания? Мне вот на днях очень хотелось убить служанку за то, что она больно дернула мой волос, помогая мне одеть платье. Но я сдержалась.
- Человек слаб, - коротко ответил Кранмер, представив собеседницу на аутодафе в лучших традициях инквизиции,- желание же лишить жизни ближнего своего - постыдно, дочь моя, и осуждаемо не только Писанием, но и самой моралью человеческой.
- Я пошутила, Ваше Превосходительство. - Улыбка миледи сделалась немного грустной. - Я бы сказала, что вы - замечательный собеседник, и хочу спросить, что вас волнует в этой жизни? Я впервые в жизни разговариваю с архиепископом и волнуюсь. Простите.
Формулировки вопросов леди Анны способны были поставить в тупик и более искушенного в риторике проповедника. Однако, Кранмер, сославшись для себя на то, что молодая женщина слишком долго прожила во Франции и слегка подзабыла родной язык, все же ответил:
- Даже шутить не стоит подобным, дочь моя. Сие недостойно благочестивой дочери церкви, к тому же благородной дамы. Даму украшает смирение, скромность, набожность и невинность помыслов.
Миледи мысленно поморщилась, архиепископ ушел от ответа на вопрос. А это был серьезный вопрос. Но повторять его не стоило. Потому она спросила о другом.
- Среди преступников, которым вы помогаете, многие ли вызывают ваше сочувствие?
- Мы сочувствуем всегда другому в бедствиях, от которых избавлены сами, дочь моя, - Кранмер потер ноющий висок.
- Спасибо за беседу. - Миледи сделала реверанс и собралась уйти к фрейлинам.
- Да сохранит вас бог, дочь моя, - буркнул архиепископ, отмахнувшись благословляющим жестом. Разочарованная графиня прошла в сторонку и чуть не пнула с досады пробегавшую мимо собачку. Конец разговора был неудачным. "Нечего заранее думать, что все хорошо. Оно тут же портится и поворачивается к тебе задницей." Однако, она добилась от архиепископа слов разрешения обращаться к нему за помощью. Надо только заранее придумывать достойные поводы, по которым к нему обращаться. Об интересах архиепископа она еще спросит его самого. И если он признается, что собирает древности, будет проще. Согласно составленной графиней краткой стратегии поведения с подопечным, ей ни в коем случае не следовало самой выказывать интерес к увлечению священника. Но , возможно, и этот пункт придется пересмотреть. Миледи оценила успех своего разговора как удовлетворительный. Знать бы еще, отчего вдруг поморщился Кранмер? Но, впрочем, это не важно. Должно быть, вспомнил что-то.

________________
* Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо , фраза из комедии римского писателя Теренция «Самоистязатель»

Эмма Фицалан.
23 декабря 1534 г. аббатство Бермондси.

Ночное бдение Эмма самым бессоветным образом проспала, уткнувшись головой в спину молоденькой (а потому еще снисходительной к слабостям) сестры Агаты. Она с удовольствием доспала бы и на заутрене, но тут уж вмешался рок в лице сестры Магдалены, оттеснившей ее поближе к центру, чтоб под присмотром была, и - анку. В самый разгар богослужения, прервав его вопреки уставу и приличиям, в молельню вбежала бледная сестра-привратница, держа в руках слетевший с головы велон. Стряхнувшая последние остатки дремы, Эмма с удивлением наблюдала, как сестра-привратница быстрым шепотком втолковывает что-то покрасневшей было, а теперь стремительно бледнеющей матери-настоятельнице.
- О боже всеблагой, - во всеуслышание выдохнула последння, - сестра Адела, Эмма, во имя господа, скорее идем. Сестры - молитесь.

Эмма оправила хабит и, украдкой зевнув, поспешила за испуганно всплеснувшей руками сестрой Аделой. В страноприимном доме уже хлопотали сестры, на кухне кипел котел с водой, остро пахло шалфеем и кровью. На чисто выскобленном столе (который, между прочим, скоблила сама послушница, до крови стерев руки) лежал мужчина. Точнее, то, что от него осталось. Впрочем, тело, изуродованное так, будто его сначала серпом полосовали, а потом зубами рвали, еще дышало. Как высокопарно выразился бы брат-лекарь Уильям, сейчас отсутствующий, "дух его еще не покинул сию юдоль". Рядом со столом, на низенькой скамеечке, сидел, охватив голову обнаженный до пояса юноша в крестьянских штанах.
- Отец это мой, - отвечал он на вопросы матери-настоятельницы, пока Эмма промывала ему рваную рану предплечья, - ох, больно-то как...Ехали мы, значить, из Лондона. И в аккурат за рощицей страхолюдь эта и напала. Главное, что ведь - тихо было, да и светало уже, мы и не опасались. А оно как выскочит, когтищи огромадные, что твои серпы. Отца-то он сразу заграбастал и драть начал, а я отбивать кинулся. Тут и посветлело совсем, а иначе не отбились бы. Страхолюдь оторвал отцу ногу и в лесок кинулся, а я уж тело поднял, гляжу - жив батюшка мой, да к вам.
- Надо михаилитов звать, - мать-настоятельница нахмурила брови и сложила руки на груди.
- Да где ж их взять. - Адела на мгновение отвлеклась от перевязывания ран мужчины на столе. - Их первыми распустили.
- Маха..., михали... - попробовал выговорить мудреное слово юноша, - тьфу, твареборцев этих, когда надо - нет, а как не надо - тут как тут. Приедет такой, девок перепортит, выпьет все - и морду не набьешь, потому как он первый тебе ее того.
Монахини густо покраснели и возмущенно загалдели, уверяя то ли себя, то ли юношу в обратном.
- Ох...прости господи, да как можно-то так? - возмутилась мать-настоятельница, - сестры, замолчите.
- Все, скончался, - резюмировала гораздо более практичная сестра Адела, - а что за страховидло-то было, парень?
- Тощий такой, - юноша уронил голову на руки и заплакал.

Эмма, не вникая в разговор, мыла руки в тазу. Глядя, как теплая вода розовеет от крови юноши, она прислушивалась к той части себя, что как губка впитывала эмоции окружающих. Льдисто-голубым страхом веяло от матери-настоятельницы, яркой, лиловой тревогой - от сестры Аделы. Темно-синей скорбью от юноши. И - шлейфом - алой яростью и пустотой голода чудовища - от умершего.
Даром это было или проклятием - Эмма не знала. Зато ее отец, Ричард Фицалан, весьма обрадовался, когда малышка обнаружила способности. Да, дитя еще не различало оттенки, но вот яркие цвета чужих эмоций – вполне. Ложь, ярость, стыд…Собутыльники его недолго удивлялись, отчего Дик так воспылал любовью к самой младшей своей дочери, что держит на руках во время игры в карты – до череды выигрышей. А после потребовали убрать «маленькую ведьму» или…Это было первое разочарование Эммы и первый урок, она научилась отличать оттенки привязанности. Нежное чувство отца, резко сменившееся полным безразличием, больно обидело девочку. Больная, вечно беременная мать (впрочем, после Эммы у нее были только выкидыши), уставшая от бедности и грубости мужа, не могла дать столько тепла, сколько требовалось маленькой девочке. Зато она горячо любила своего старшего сына – Ричарда Фицалана-младшего. Жестокий и озлобленный, он был похож на отца, как капля от капли. Однажды утром малышка проснулась от страшной боли, темным облаком затянувшей сознание. И лишь только потом она услышала визг во дворе дома. Выбежав в одной рубашонке, девочка увидела, как брат вешает свою любимую гончую, Грацию. Рыже-подпалая сука извивалась в петле на ветке раскидистой яблони, в тщетных попытках избавиться от петли. Эмма, не раздумывая долго, бросилась вперед, ведомая эмоцией умирающего животного: смертный ужас, отчаяние, горечь предательства, но тут же испытала боль физическую: брат ожег ее кнутом. Рубец долго не сходил с тонкой шейки ребенка, напоминая о втором разочаровании: испытанной на себе жестокости. Годы шли, малышка выросла в очаровательного подростка, стройную, живую девушку. Она научилась контролировать проявления своего дара и почти не обращала внимания на то, что чувствуют другие. Умер отец, не сумев скопить денег и, получившая свою вдовью долю мать ушла в монастырь. Брат, к тому времени женившийся, не захотел приютить Эмму у себя в доме. Благо, что Фицаланы были хоть и побочной ветвью,но Говардами, а потому монастырь, в который приняли девушку, был не из худших. И тут юную Эмму Фицалан ждало третье разочарование. Слушая мессы в деревенской церкви, она представляла всех священнослужителей этакими ангелами во плоти:они не грешили, в ее представлении, посвящали свои жизни служению добру. Но монахини, в большинстве своем, были злы и даже ожесточенны, распутны, все время сплетничали и шушукались, требуя при этом от послушниц целомудрия тела и мыслей. Сколько нежеланных и незаконных плодов вытравила сестра Адела, сколько новорожденных сгинуло в нужниках, пополняя ряды нежити – и не сосчитать. И Эмма, пусть и невольно, перестала сострадать.

с Леокатой

Раймон де Три

23 декабря 1534 г. аббатство Бермондси

Когда Раймон остановил коня у ворот аббатства Бермондси, обедню отслужили уже больше часа назад. Оружейная Тауэра отняла даже больше времени, чем он думал. Раймон никогда прежде там не бывал, и выбор просто ошеломлял. Король явно отдавал предпочтение испанским и итальянским оружейникам, но попадались оружие и доспехи так же немецкой или даже английской работы.
Кольчугу он нашёл себе сразу - длинную, закрывающую бёдра, двойного плетения. Хорошая, явно немецкая работа, хотя клеймо михаилиту ничего не говорило. Подбирать кирасу или пластинчатую броню он не собирался изначально: она слишком сковывала движения, да и перевозить и снимать-надевать было слишком уж сложно. Такое орден оставлял рыцарям, которые могли себе позволить путешествовать с небольшим караваном. Михаилитам скромность - и подвижность - служили лучше.
С кинжалом проблем не возникло тоже - тут годился любой, был бы нужной длины и хорошей ковки. Красивые, украшенные камнями или вязью гарды и клинки его не волновали. А вот за арбалетами пришлось идти в другое крыло, а потом долго перебирать оружие, примериваясь к весу и силе натяжения деревянных или новомодных стальных луков. И всё же оттуда Раймон ушёл недовольным. Лёгкий охотничий арбалет, который он приторочил к седлу, мог пригодиться, но хотел михаилит совсем другого. Что-нибудь ещё легче и меньше, чтобы удобно было управляться одной рукой. Пусть такой арбалет не пробивал бы лат, зато с ним было бы легко управляться. Оружие скорее убийцы, чем рыцаря, но Раймону было всё равно. В конце концов, кем он был, как не убийцей, играющим роль исследователя?
Двойная башня аббатства тыкалась острыми шпилями в серое небо. Заострённые окна и ступенчатые арки ворот под розеткой тоже стремились вверх - к Богу. Михаилит ухмыльнулся. Шпили - шпилями, гаргульи - гаргульями, а толстые каменные стены и узкие проёмы окон говорили скорее о мирском. Как и тяжелые, в клёпках, ворота, в которых была прорезана обычного размера дверь для посетителей с зарешечённым окошком.
Спешившись, Раймон оставил коня у коновязи при странноприимном доме и постучал в дверь аббатства.
- Во имя Господа нашего, кто там? - после некоторого, непродолжительного ожидания в маленькое окошко в воротах выглянула девушка, судя по видимой части облачения - новообращенная.
- Да благословит тебя Бог, сестра. Михаилит Фламберг. Я бы хотел поговорить с досточтимой матушкой о том, что может касаться дел ордена.
Раймон стянул перчатку с левой руки и поднял руку. На пальце тускло блеснуло серебряное кольцо с изображением пылающего меча. Символ принадлежности к братству он в последний момент спас вместе с конём: отправляясь в доки, Раймон оставил его в седельных сумках, о чём позже пожалел. Возможно, Кингстон обошёлся бы с ним получше. А, может, и нет. Михаилит не был уверен, стал бы он впутывать орден в такое дело, даже если бы верил, что тот сможет помочь.
- Ох, - дверь распахнулась во всю ширь и тонкая рука монахини буквально втащила Раймона внутрь, - а мы все ждем, ждем… О боже мой, какое счастье, что братья ордена так поспешливы! И полдня не прошло, как матушка посылала...
- Ждёте... - сначала Раймон не понял, о чём, сбиваясь, тараторит монахиня, но последние слова заставили михаилита остановиться и развернуть её к себе лицом. В их орден посылали только в одном случае. - Что у вас случилось?
- Так... привезли...- залепетала девушка, высвобождаясь. - Раненых. А один и умри. И весь...изуродованный. А парень, ну сын его, и говорит, что...О, боже мой, что чудовище...
"Всегда одно и то же. Много эмоций, мало пользы", - Раймон мысленно вздохнул. По крайней мере, "привезли" говорило о том, что твари - не в монастыре, где полно вкусного нежного мяса. Михаилит отступил на шаг и успокаивающе улыбнулся.
- Как тебя зовут?
- Сестра Клементина, - монахиня мило зарделась и потупила взор, - поспешите же, брат, матушка ждет вас.
- Тот парень - он сильно ранен, сестра? - Раймон не пошевелился. Лучше было спросить сейчас, чем уже у настоятельницы выяснить, что единственный свидетель происходящего как раз умер.
- Не знаю, - Клементина развела руками, - я на вратах сегодня, а им сестра Адела и Эмма занимались. А Эмма не рассказывает никогда. Отца его, правда, вынесли в ледник пока, скончался, упокой Господь его душу.
Монахиня размашисто перекрестилась. Руки у нее мелко дрожали.
- Ледник - это правильно, - михаилит невольно впечатлился. Кто-то в монастыре всё-таки понимал, что следует делать. - Это вы молодцы. А вот парень... сестра Клементина, я бы поговорил сначала с ним, а уже потом - с матушкой. Если, конечно, он может говорить.
- За Эммой надо послать, - сестра Клементина явно была растеряна, - я не знаю, я не могу...От двери не могу отходить. Меня накажут!
Михаилит кивнул. Для монахини наказание было куда ближе, чем абстрактные чудовища за стенами аббатства. Это он понять мог, хотя ситуации оно и не помогало.
"Не 'сестру Эмму'. Значит, ещё не монахиня".
И всё равно скорее всего она жила в обители, а не где-то во внешних постройках, куда легко мог зайти посторонний мужчина без сопровождения. Раймон сдался. Получалось, что время он потеряет в любом случае. Но аббатиса, вероятно, и сама могла ответить на его вопросы. И провести, куда нужно. Или отправить кого-то за неразговорчивой не-сестрой Эммой, если придётся.
- Не страшно. Как мне отыскать мать-настоятельницу, сестра?
- Прямо, до гобелена с архангелом Михаилом и налево, брат, - монахиня, поняв, что ее никуда от двери не посылают, заметно успокоилась. - Дверь с такой красивой ручкой, голова грифона. Матушка там в это время всегда.
"Даже сегодня?" - впрочем, вслух Раймон этого спрашивать не стал. Девушка этого знать не могла и только снова бы смутилась.
Вместо этого михаилит слегка наклонил голову:
- Спасибо, сестра. Да пребудет с тобой Господь.
- Мир тебе, брат, - кивнула монахиня, усаживаясь на низенькую скамеечку недалеко от двери.

Глядя на сидевшую за столом аббатису, Раймон гадал, каким образом она получила свой пост. Явно не за благотворительность и доброту, решил он. Узкое лицо худощавой, пожилой женщины явно куда больше привыкло хмуриться, чем улыбаться. И на него - михаилита, который приехал после вызова кого-то из ордена - аббатиса смотрела так, словно её оскорбляло самое его присутствие. Или же её злила ситуация, в какой оказалось аббатство. Гостеприимство тоже ярко отличалось от того, какое предоставлял Кранмер. Настоятельница сидела на резной кушетке с расшитыми подушками. Раймону достался колченогий стул без спинки, который едва выдерживал вес мужчины в кольчуге. Это раздражало тем больше, что Раймон предпочёл бы сначала поговорить с раненным, а не тратить время на этикет. Вздохнув, он повторил:
- Достопочтенная мать, чтобы заняться проблемой с тварью, мне нужно как можно скорее поговорить с выжившим человеком. Или, если это невозможно, с теми, кто за ним ухаживал, на тот случай, если парень что-то говорил. Сестра у ворот упоминала Эмму - возможно, она подойдёт, если возможно оторвать её от занятий?
Настоятельница поджала губы, и с нарочитым вниманием принялась разглядывать четки из янтаря, которые все это время теребила.
- Я велю позвать сестру-травницу Аделу, - решила, наконец, она, - в ее присутствии вы будете говорить с Эммой. Ступайте к страноприимному дому, брат.
Раймон кивнул и с облегчением поднялся. Задержку он уже выбросил из головы: как бы аббатиса ни относилась к этой самой Эмме, его это не касалось.

Со Спектром

Эмма Фицалан

23 декабря 1534 г. аббатство Бермондси.

О том, что в обители появился мужчина и это - о ужас (чудо) - не брат-лекарь и даже не клирик, Эмме сообщила сначала сестра Екатерина, вечно ошивающаяся на верхней галерее двора, а потому видящая все на свете. Затем - послушница София, рослая, статная блондинка, больше похожая на валькирию, нежели на монахиню. Она источала самодовольство, когда говорила Эмме, хмуро растирающей в ступке травы, о том, что мол, сестра Клементина сказала, будто воин молод и рыцарь. Последней заявилась сестра Эмилия, которая появлялась неожиданно, лишь только разговор заходил о мужчинах. Нося в миру имя Элеоноры, эта представительница одной из знатных семей успела на славу...изучить противоположный пол и теперь щедро делилась этими знаниями со всеми, кто был готов слушать. Эмма была не готова, а потому удостоилась эпитета "дикарка". Но, как известно, любопытство сгубило кошку и оно же ее воскресило. А потому, отложив в сторону ступку и пестик, послушница направилась к сестре-травнице, Аделе. Во избежание соблазна пойти посмотреть, что это там за рыцарь. Тем паче, что за нею пристально следила сестра Магдалена и любой неосмотрительный поступок тут же мог привести к жалобе настоятельнице и наказанию. Там, в пропахшей травами и зельями маленькой комнатушке травницы и застала их посланница аббатисы, юная послушница по имени Гесиона.
- А говорили, их всех разогнали, - удивилась Адела, выслушав девочку, - да быстро так приехал. Ступай, Эмма, время не ждет.
- А...
- А я тут побуду. Работы много, да и старовата я уже, с молодыми рыцарями беседовать-то. Ступай, ну же.
Эмма с удивлением воззрилась на сестру Аделу, ранее никогда не нарушавшую ни устав, ни правила обители. Но решив, что наставница уж точно ее не выдаст, все же направилась к страноприимному дому, где ее должен был ожидать михаилит. Воина она увидела издали, еще с галереи. Под темным плащом невозможно было разобрать ни фигуры, ни одежды. Эмма с некоторым сожалением оглядела свой грязный, в застарелых, застиранных пятнах передник, вздохнула и спустилась во двор. Пробежав по холодным камням (все же, тканевые туфли - не лучшая защита от снега и мороза), она приблизилась к мужчине и только сейчас рассмотрела и старые сапоги, и не менее старые перчатки.
- Сэр? - Обратилась она к нему, вспомнив, что монастырские сплетницы именовали михаилита рыцарем, - я - Эмма Фицалан, матушка настоятельница сказала, вам нужна моя помощь.
- Я - не рыцарь, - мужчина покачал головой и наклонил голову. Под распахнувшимся плащом блеснули начищенной сталью рукоять меча-бастарда и воротник кольчуги над тёмным сюрко без эмблем. - Михаилит Фламберг. Я бы хотел поговорить с пареньком, который выжил - если он на это способен. Говорили, что вы за ним ухаживали.
- Ну, - пожала плечами Эмма, - люди с рваной раной предплечья обычно способны говорить. Иногда даже излишне. Идем. Он в госпитале при страноприимном доме. Но вам придется снять плащ при входе. И..хм...сапоги, пожалуй, не надо. Я потом еще раз полы вымою лучше.
Михаилит в свою очередь пожал плечами с видом человека, которому нет дела ни до плащей, ни до мытья полов, и взмахом руки предложил девушке указывать дорогу.
- Сестра у ворот не говорила, что с ним. Эти люди - с монастырских земель?
- Юноша утверждает, что - да. Но мы оказываем помощь всем, независимо от того, принадлежат эти люди монастырю или нет. - Эмма неуклюже взмахнула рукой, подскользнувшись на льду, но удержалась на ногах и продолжила, - отца его в ледник отнесли, если хотите взглянуть. На то, что осталось.
- Хочу, но позже. Зимой мёртвые могут подождать, а вот живые... мало ли, что случится. Может, тварь придёт за ним по запаху, чтобы доесть, - не меняя тона, мужчина кивнул Эмме. - Ты хорошо говоришь. Точно и по делу. Вы с сестрой... Аделой - лекарки?
- Сестра Адела - травница. - Поправила собеседника Эмма, - а я всего лишь послушница в обучении. Пришли.
Девушка указала на невысокую пристройку к обители, с деревянным крыльцом и несколькими окнами. Внутри было тепло, светло, пахло травами. Болящий юноша сидел на низком топчане и скорбящим не выглядел.
- Вы плащ-то снимите, - укоризненно пробурчала девушка, - вот он, парень этот. Рваная рана предплечья, ушибы головы. А тварь его точно придет доесть?
При этих словах парнишка подпрыгнул на топчане и с тревогой уставился сначала на михаилита, потом на послушницу.
- Может, - михаилит одобрительно кивнул. - Если голодная, на месте трупов не осталось, а случилось всё не слишком далеко. Сейчас зима, добычи не так много, - он бросил плащ и перчатки на ближайший табурет, а потом, невзирая на попытку послушницы возразить, на удивление быстро стянул обувь. Под старой вытертой кожей обнаружились чулки из дорогой ткани, а сами сапоги грохнули каблуками о пол так, словно внутри были камни.
Подойдя к топчану, михаилит наклонился к парню:
- Но если её быстро убить, то, конечно, не придёт. Рассказывай, как всё было.
- М-мы рано утром ехали, - заблеял парень,- с отцом, значить. А тут оно как выскочит...Когтищи - что серпы. Страховидло такой, упаси боже...И отца сразу схватило, разодрать чтобы. Я на выручку кинулся, а оно меня отшвырнуло.
- Врет, - перебила его Эмма неожиданно низким голосом. Девушка побледнела, точно ложь юноши вызывала у нее отвращение.
- Правда? - воин внимательно осмотрел послушницу, повернулся к раненному и улыбнулся. - Знаешь, парень, врать михаилитам - последнее дело. Потому что если нам врут, мы потом сильно обижаемся, - он поднял левую руку, с печаткой. - Знаешь, что это за кольцо?
- Н-нет, - окончательно оробел парень, - да не вру я. Ну да, не отец он мне и ехали ночью...Но перед рассветом уже! Вот здесь, как раз за лесочком, на тракте, оно и выскочило. Уилл-то ему по вкусу, видать, пришелся, а я намедни в таверне...ну...выпил чуть. Видать, чего-то не того ему показалось, страховидлу этому, что только вот - он указал на перебинтованную руку, - покуда оно друга моего драло, я сбежать хотел, да тут Уилл так жалостно застонал... В общем, светать начало, оно оторвало ногу покойничку, ну тогда-то он им не был, и в лесок. А я уж на телегу сложил все, да сюда.
- Ночью по тракту, с другом Уиллом, - михаилит поморщился, словно ему стало больно. - Выехали, сталбыть, ещё совсем ночью... если не прямо из лесочка. Зачем, говоришь, ехали-то?
- Да так, везли кой-чего, - замялся парнишка, - ну там припасы, мясо мороженое, репу. Одежонку кой-какую.
- Снова врет. - Эмма уже была бледной с прозеленью. - Про репу - особенно.
Фламберг вздохнул и нежно потрепал выжившего по щеке - или так это выглядело со стороны. Потом он, не убирая руки, наклонился ближе.
- Кольцо это, сын мой, даёт мне право изгонять дьявола. Который заставляет людей лгать. Как известно, дьявол больше всего боится боли, - указательный и средний пальцы скользнули за ухо парню, а большой упёрся в нижнее веко. - Если девушка ещё раз скажет, что ты врёшь, а я, как не полный идиот, с ней соглашусь, то пальцы у меня дёрнутся. Исключительно от негодования при встрече с грехом. Ты знаешь, что глаз потом можно будет вставить обратно? Если аккуратно? А потом - повторить? Попробуй ещё раз.
Эмма с интересом уставилась на михаилита, от удивления даже забыв о вызванной ярко-желтой ложью тошноте. Эмоции воина практически не читались, но словам верилось. Хотя послушница и не представляла себе достоверного способа аккуртано извлечь глаз и вставить его обратно. А вот юноша - верил безоговорочно. Он полыхнул страхом так, что девушке захотелось закрыть лицо руками, и принялся тараторить:
- Не везли ничего, телегу спер я, как мне его везти-то было, лошадей страховидло-то порешило, я его половину ночи на себе пёр вообще! Из ватаги мы, господин, пощадите!
- Не врет, - резюмировала послушница и обессиленно опустилась на табурет, прямо поверх лежащего на нем плаща.
Михаилит на какое-то время замолчал, потом вздохнул и опустил руку.
- Опиши это... страховидло. Насколько сможешь подробно. Как выглядит, как двигается.
- Высокий такой, худой, ажно ребра торчат и косточки видно все, с когтями, - чуть не плакал паренек, поглядывая на Эмму, - да я же все сказал, господин!
- Говорить не пыталось? Одежды - хотя бы рванья - не было?
- Нет! - от предположения, что страшилище могло ещё и говорить, юноше явно стало дурно, - ничего у него не было, когти только!
- Он ничего не знает и боится, - сообщила Эмма михаилиту, вставая, - хватит. Сестра Адела... очень огорчится, если ей обо всем расскажут.
Она решила не уточнять, что огорченная сестра Адела была страшнее всех чудовищ, обитающих за стенами. Хотя бы потому, что нежить была пока еще далеко и не умела раздавать затрещины так, что мысли надолго покидали голову.
Воин бросил на неё странный взгляд, но поднялся.
- Действительно, хватит. Но почему ты думаешь, что меня волнует настроение сестры Аделы? - судя по тону, его действительно интересовал ответ. - Или должно волновать?
- Вас оно, может, и не волнует, - пожала плечами послушница, - достанется-то мне. Вы ледник, то есть, усопшего, смотреть будете?
- Буду. Ты собираешься рассказывать о том, что парень - из разбойников? - михаилит задал вопрос, одновременно натягивая сапоги. На парня он больше не обращал никакого внимания.
- Нет, - Эмме настолько не терпелось выйти из помещения больницы, что она слегка приплясывала на месте, - его повесят сразу. А он хоть и врет безбожно и часто, но все же, не от хорошей жизни в леса подался.
Последнюю фразу она поизнесла уже за дверью. Морозный воздух принес облегчение. Девушка прижалась лбом к холодному столбу крыльца и закрыла глаза. Краски чужих эмоций начали размываться, смешиваться с ее собственными. "А ведь впереди - ледник", - напомнила она себе.
- Кроме того, что врёт, он ещё грабит и, наверное, убивает. Лично или нет - неважно. Может и насилует при случае. Причины - причинами, а ангцев в лесу я пока не встречал, - воин, на ходу накидывая плащ, последовал за ней. Перчатки он нёс в руке. Заметив состояние Эммы, михаилит остановился, не подходя ближе. - Ты в порядке?
- Да, благодарю вас, - девушка выпрямилась, - иногда случается так, что я не в состоянии справиться с этим...даром? Потом наступает расплата.
- Всё равно удобно, - заметил михаилит. - Особенно в дороге. Глядишь, я бы позавчера и не... Как ты это делаешь? Нет. Что именно ты делаешь? Чувствуешь ложь?
- Я все чувствую - девушка осторожно спустилась по ступенькам, - ложь, ярость, любовь, равнодушие. В оттенках цвета и иногда даже в запахе.
- Тяжело, должно быть, где много людей вокруг? Или в монастыре чувства менее яркие? Такое-то у вас, думаю, не каждый день.
- Я привыкла, - Эмма повернулась влево, указывая рукой на крышку, вкопанную в земляную насыпь, - ледник там. - Помолчав, она все же решилась спросить, - что это за тварь, о которой рассказывает этот несчастный?
- Несчастный? - михаилит вскинул бровь. - Ему очень повезло. Не знаю уж, что анку забыл перед рассветом на дороге... наверное, действительно в эту зиму никто нос из тёплого дома не высунет. Но чуть дальше в ночь, и остались бы они там оба, это уж точно. Довольно мерзкая тварь, хотя и не из самых гадких. Нежить. То, что получается из людей, которые не просто умерли от голода, а возненавидели при этом всё живое. Кое-кто говорит, что для этого надо умереть в первый день после Великого поста или Адвента, но сомневаюсь. Скорее это те, в ком была искра... чёрной магии. Время смерти может открывать двери, но чувство - важнее. Некоторые чувства эти двери просто выбивают.
- Тогда понятно, почему на мертвеце такой шлейф голода, - поежилась послушница, - умереть после Поста-то...С вашего позволения, я в ледник спускаться не буду. Иначе эти кури...то есть, сестры не простят мне этого.
Михаилит провёл внизу всего несколько минут. Выбравшись, он опустил крышку, тщательно вытер перчатки снегом и кивнул Эмме.
- Или анку, или какой-то новый, но очень похожий вид. Такое порой случается. Мутации, ведьмы и колдуны... спаривания.
- Сохрани нас Господь, - машинально, по выработанной в монастыре привычке, откликнулась девушка, - что с мертвецом делать? Он не переродится? И еще - вон там на галерее вечно торчит сестра Екатерина. И она только что сообщила, что вас ждет настоятельница. А меня - проблемы.
- Похоронить в освящённой земле со всеми положенными молитвами. Искренняя вера, святость дают защиту. В некоторой степени, - голос звучал совершенно бесстрастно, но на следующих словах в него вернулись краски. - Зачем она ждёт меня - понятно. Небось, будет торговаться. А что за проблемы у тебя? Ты ведь вроде как сделала всё, что я просил у настоятельницы. Или... она говорила, что ты должна быть под присмотром сестры Аделы. В этом дело?
Эмма опустила глаза. И под присмотром, и не должна была демонстрировать дар, да и держаться столь вольно с мужчиной не подобало. А свидетелей, точнее доносчиков - хватало. В монастыре никогда не бываешь одна, множество глаз наблюдают за тобой, подмечают каждое движение, каждый шаг.
- И в этом - тоже, - признала она. Неизбежность наказания будто пригнула ее к земле, заставила съежиться, отчего девушка стала похожа на воробья, нахохлившегося от мороза. Сходство усиливали и серый, потрепанный плащ, и старый передник.
- Глупо. При дворе с такими талантами ты бы с золота ела. Пока никто не отравит. Да и на тракте... - михаилит задумчиво глянул на ворота монастыря. - Ладно, - уже сделав два шага по направлению к двери, он обернулся. - Тебе действительно интересно про ту тварь?
- Мне все новое интересно, - Эмма поплелась следом, гадая, что ее ожидает у настоятельницы. Впрочем, выбор был невелик - строгий пост или розги. И хорошо, если предложат выбор...
Михаилит только неопределённо хмыкнул.

Аннетта. Леди Винтер. Графиня де Бель

Проводя утреннее служение в придворной церкви, архиепископ Кранмер размышлял о превратностях судьбы. Именно он удалил из утрени все священнодействия, уделил внимание чтениями из Заветов, псалмам и проповеди. И, вероятно, поэтому он делал все машинально, без одухотворенности и вовлеченности. Преклонял колени, отпускал грехи, произносил слова литании отстраненно, будто бы и не он это стоял пред алтарем. Священник, служащий перед королем, должен гореть, его речь обязана вести и побуждать, призывать к человеколюбию и смирению. Кранмер же сегодня был уныл, не красноречив и вдохновить мог, пожалуй, только глупца. Оставалось надеяться, что король, разочарованный утреней, отпустит его от двора, и можно будет вернуться в Ламбет. Томас Кранмер не был из тех, кого можно было бы назвать придворным. Острый ум, позволивший ему быстро решить проблему с разводом короля, возвысил его до сана, но сам архиепископ никогда не стремился вознестись к вершине славы. Двор тяготил его. Он бы предпочел жизнь сельского священника, если уж суждено служить церкви. Маленький домик, двор, усаженный розами. Толстая полосатая кошка умывается на окне, прикрытом тонкими занавесками. Всего этого не было даже в его загородной резиденции, по сути - мызе, где жила Маргарет, что уж говорить про Ламбет. Коты, конечно, были: Гарри не терпел грызунов, и на кухне постоянно крутился кто-то из мышеловов. Но все они, диковатые, с рваными ушами и наглыми ряхами королей помоек, не могли принести того уюта и утешения, какого ждешь от домашнего любимца.

- Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святого Духа со всеми вами, - произнес Кранмер заключительные слова утрени.
- Аминь, - нестройно согласилась с ним паства.

Король подал знак, что желает видеть архиепископа, и священник пал духом окончательно. Ему необходимо было оговорить некоторые вопросы реформации с Кромвелем, принять исповедь королевы и пары придворных (сэр Томас Уайетт прямо-таки рвался). Теперь еще и Его Величество. Нет, так он не попадет в Ламбет в скором времени. Люди, гомоня, покинули часовню и Кранмер, вздохнув, направился в свои апартаменты при дворе. Проходя по заснеженному парку, он задержался у статуи Давида. Снег причудливо лежал на мраморе изваяния, отчего казалось, будто Давид закутался в кокетливую пушистую перелину и надел егерскую шапку. Кранмер с наслаждением вдохнул морозный воздух и присел на каменную скамью (разумеется, об этом пожалеет после, расплачиваясь простудой и сильнейшей болью в пояснице).

На Миледи было дорогое палето светлых бежевых тонов и черная шапочка. Она сочла архиепископа несколько рассеянным, наверное, он размышлял о чем-то. Сама Миледи мельком поглядывала, как кто слушает, это было интересно - догадываться о характерах обитателей Двора. Попутно она размышляла, что сказать Кранмеру? И приходила к выводу, что нужно что-то очень веское, чтобы сейчас отвлекать Кранмера. А ничего подходящего на ум не приходило. Архиепископ окончил службу и с заментым облегчением присел на скамейку в парке. Миледи подумала, что вести службу - занятие утомительное и милорд архиепископ отдыхает, как будто вел мысленный продолжительный спор с кем-то и спор, наконец, окончен. Графиня подошла, вздохнула и присела рядом.
- Замечательная погода, миледи, - обратился к ней Кранмер.
- Снег, он успокаивает ум. Зима - прекрасное время года, но холодно. - Миледи взглянула на архиепископа с интересом. Но кажется это была дежурная фраза, милорд просто вежлив, решила она.
Подавив недостойное желание ответить что-то вроде "холод дан нам во искупление грехов наших", Кранмер улыбнулся в ответ:
- В этом и заключается прелесть жизни, дочь моя. Господь в мудрости своей устроил для нас смену времен года. И каждый сезон мы должны не роптать о том, что холодно... или жарко...или сыро, а лишь благодарить Его за эту красоту мира, что он нам явил. Отчего вы не в покоях королевы, дочь моя?
Миледи смутилась. Но оправилась.
- Вы правы, летом идут дожди, осенью опадают листья. Мир устроен с совершенством и мудростью. О, я отлучилась на минутку. Скажите, Ваше Превосходительство, что вы думаете о древних временах. Лучши жили люди тогда или хуже, чем мы? Вам нравится древность?
- Что вы подразумеваете под древностью, дочь моя? - Кранмер безмятежно улыбался, глядя на то, как вьются в воздухе снежинки, - если времена языческие, то о них благочестивому христианину даже думать грех. Ибо все они были идолопоклонники, а это суть мерзость. Те же знания, что мы получаем от них, нужно применять с осторожностью и разумением. Неужели, столь благовоспитанная ("хм..") и благонравная ("мда уж...") дама, как вы, интересуется язычеством?
- Нет, я не интересуюсь язычеством, ни ворожба, ни гадание не привлекают меня. Что толку гадать, если все отмерил Бог? Мне интересно, что люди совершали, когда у них не было Христа. Это да. Но даже это не важно. Вы же знаете, как любят говорить о золотом веке, что потеряли люди в кулуарах. А я не очень верю этим разговорам. Вы не собирались заняться благотворительностью в ближайшее время? Если это возможно, я хотела бы сопровождать вас в этом.
Кранмер с любопытством рассматривал собеседницу. Таких настырных девиц ему еще не доводилось видеть. Переведя речь графини де Бель сначала на французский, а уж затем осмыслив сказанное ею, он некоторое время молчал, собираясь с мыслями ("черт возьми!").
- О так называемом золотом веке, дочь моя, говорится впервые в трудах Гесиода, а уж потом о нем написали Вергилий в "Энеиде" и Овидий в своих "Метаморфозах". Оттуда и пошло это расхожее выражение, смысл которого сравним с мечтами об утерянном рае. Полагаю, вам будет невредным прочитать труды этих язычников, дабы вас больше не тревожили подобные вопросы. Что же касается благотворительности, то это долг каждого священнослужителя - думать о страждущих каждое мгновение и помогать им. Но прилично ли молодой вдове будет посещать тюрьмы, больницы, приюты для нищих? Вам надлежит скорбеть по безвременно ушедшему супругу, дочь моя.
"Господи, как я все это не люблю..." - Подумала графиня, она хорошо относилась даже к преступникам, но встречаться с ними было большим испытанием.
- О, я скорблю о нем. Он был скромный малый. Я, наверное, не самая скромная на свете девушка. К тому же, я не более, чем просто красивая девушка. Но я искренне хочу помогать страждущим. Это не прихоть. В моих силах кому-то помочь, наверное... - Графиня смутилась.
- Близок Господь к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасет, - просветил собеседницу Кранмер, главным образом отвечая на слова о скромности, нежели о помощи страждущим. - Как сказано в Притчах "Погибели предшествует гордость, и падению - надменность." А потому не стоит гордиться красотой телесной, ибо она преходяща. Гораздо ценнее красота духовная. Вы можете жертвовать монастырям, сиротам, не прикасаясь к мерзости денег и не покидая молитвенного уединения вдовы. А всего лишь выписав чек от доходов вашего имения. Это будет пристойно и достойно знатной дамы.
- Я выпишу чек. - Весело улыбнулась французская вдова. - Слуга! - Позвала она и добавила архиепископу. - Но я все равно хотела бы вас сопровождать. Я считаю вас достойным подражания примером и вы можете научить меня милосердию.
Кранмер тяжело вздохнул. Графиня вцепилась в него, как репей в шкуру гончей. Похоже, проще было согласиться с ее словами, нежели пытаться донести до миледи прописные истины. Воистину, "имеющий уши..."
- Хорошо...миледи. В следующий раз я непременно возьму вас в госпиталь св. Марии Магдалины, это все же приличнее, нежели посещать тюрьмы. - выбрал меньшее из зол архиепископ, - о времени я уведомлю вас отдельно ("если вообще уведомлю, прости, Господи, мне эту ложь, как я ее сам себе сейчас прощаю!").
- О, я благодарю вас. Я выпишу чек, когда найду слугу с бумагой. На какую сумму писать? - Графиня спрашивала искренне.
- "Иной сыплет щедро, и ему еще прибавляется; а другой сверх меры бережлив, и однако же беднеет", говорится в Книге притчей Соломоновых, - уклонился от прямого ответа Кранмер, - не оскудеет рука дающего.

с Леокатой

Раймон де Три

23 декабря 1534 г. аббатство Бермондси

Мать-настоятельница обители в Бермондси не была зла. Вопреки обыкновению, она даже не была рассержена. Она была в ярости. Усевшись в свое кресло,обилием подушек больше похожее на трон какого-то восточного владыки, она поджала и без того тонкие губы так, что они побелели, и говорила с михаилитом дрожащим от гнева голосом.
- Сколько вы хотите? - без обидняков начала она, глядя на замершую в углу Эмму таким взглядом, что девушка должна была бы испепелиться вмиг, - за спасение разбойника много не заплачу. Только то, что выделяется на нужды страждущим.
- Двадцать пять фунтов плюс ещё семь с половиной цехового сбора, - произнося эти слова, Раймон испытывал чуть ли не наслаждение. Это уже было не подачкой архиепископа, а его собственным заработком, тем, ради чего, проклятье на этот мир, существовал - всё ещё существовал! - орден. Кроме того, монастырь, в отличие от какой-то деревни в глуши, мог заплатить и полную цену, и сверх того. Не давая настоятельнице времени ответить, он поднял палец. - Не за спасение разбойника, а за вывод нежити с монастырских земель. Эта тварь, - михаилит говорил негромко и холодно, - жрёт в три горла, но никогда не насыщается, потому что всё съеденное извергает. Поэтому не обходится, как волки, одной охотой на ночь. Они всегда ищут новую жертву в надежде, что хотя бы она утолит голод. И оставляет много... огрызков, которые привлекают других. Обычные звери к добыче анку не подойдут, а вот какой-нибудь боггарт или хобия его не испугаются.
Аббатиса охнула и покрылась пунцовыми пятнами, руки у нее задрожали.
- Это грабеж! - произнесла она фразу, которую всегда говорят люди, услышавшие цену, превышающую их ожидания (или финансы), - я полагаю, десять фунтов будет достойным вознаграждением!
- Грабёж - это то, во сколько монастырю обойдётся рота наёмников, хороший егерь и маг, - парировал Раймон. - И довольствие на всю эту ораву. Конечно, солдаты такие задания очень не любят... А орден берёт столько, сколько оно стоит, не больше и не меньше. Но только из уважения к святости этого места и к вашему сану, почтенная мать, я готов уменьшить собственную долю - но не долю цеха. Вы ведь и сами понимаете, что орден несёт большие расходы, особенно сейчас. Двадцать фунтов и семь с половиной.
- Вы вступаете на тропу греха, сын мой, и грех этот - стяжательство, - при этих словах Эмма чуть слышно хмыкнула в своем углу, за что тут же получила порцию гневных взглядов, - монастырь несет большие потери... Реформация, комиссары милорда Кромвеля так и стараются вывезти ценности. Пятнадцать.
Раймон тяжело вздохнул и поднял глаза к потолку, словно жалуясь на несправедливость мира.
- Достопочтенная мать знает, сколько стоят целебные элексиры? А хороший меч, когда старый изъела кровь очередного монстра? И неужели ордену лучше, чем такому процветающему аббатству? Такому, куда, наверное, часто ездят той самой дорогой желающие приобщиться святости? Семнадцать фунтов едва позволят выжить, какое уж тут богатство. Семнадцать фунтов, полный сбор в семь с половиной... - михаилит через плечо кивнул на Эмму. - И она.
Если до этого настоятельница была похожа на крысу, то теперь стала точной копией гобелена "Святой Антоний изгоняет беса в пустыню". У беса были точно такие же вытаращенные глаза и бессмысленное выражение лица. Впрочем, Эмма выглядела не лучше.
- Да как вы...О, Матерь Божья... - аббатисса будто подавлась воздухом.
Раймон, не обращая внимания, продолжил:
- Анку легче всего поймать на приманку. И больше любой иной добычи он любит молодых женщин. Я бы нанял кого с лондонских улиц, но нищие сейчас слишком заморенные. Зима. Разумеется, - михаилит пожал плечами. Его лицо ничего не выражало, - я буду рядом, так что с девушкой ничего случиться не должно. После охоты она скорее всего вернётся в монастырь целой и невредимой.
- Но я так привязана к Эмме, - в голосе настоятельницы зазвучали почти неподдельные слезы, - если с ней что-то случится - мое слабое сердце этого не выдержит. Но если этого требует благо... К тому же, послушница провинилась. Хорошо, пусть будет по вашим словам.
- Благодарю вас, мать-настоятельница, - Раймон наклонил голову. - Орден ценит вашу жертву, а я, со своей стороны, постараюсь вернуть девицу в целости, - михаилит повернулся к двери, но, словно что-то вспомнив, снова обратился к аббатисе. - Преподобная мать, говорят, ваше аббатство славится гобеленами и витражами с изображением святого нашего короля Альфреда. Не покажется ли чрезмерной просьба на них взглянуть? Разумеется, после выполнения работы.
- Я позволю вам войти в гобеленную в сопровождении, - с видом королевы, одаривающей милостью рыцаря, ответила аббатиса, - и посмотреть на витраж в церкви.

Эмма Фицалан

23 декабря 1534 г. аббатство Бермондси и дорога на Лондон

Весь разговор Эмма, скромно опустив голову и закрыв глаза, простояла в углу у пыльной портьеры. Чтобы видеть аббатису, зрение ей было не нужно. Чтобы воспринимать того, кто именовал себя михаилитом Фламбергом - тем паче, ведь он вообще не воспринимался в цветах. Легкий, едва уловимый запах можжевельника - когда воин слишком явно реагировал на поведение настоятельницы. Преподобная матушка же пылала всеми оттенками алого, перемежаемыми холодным голубым страха. Она боялась всего: монстра, способного явиться в обитель, дабы отужинать; михаилита - когда тот начинал говорить. Между страхом изредка проглядывала яркая зелень жадности, и - один раз - яркий всплеск изумления, когда Фламберг потребовал ее, Эмму. Девушка широко распахнула глаза, впервые за все время переговоров. Пояснения воина не добавили ему уважения девушки, напротив, его слова напомнили ей о братце. А потому, выйдя вслед за михаилитом из кабинета настоятельницы, она, наплевав на правила приличия, остановилась и пнула его в голень, как в детстве поступала с надоедающими старшими братьями. Нога немедленно заныла: ушиб оказался сильнее, чем она ожидала.
- Что вы себе позволяете, - прошипела она сквозь боль, - я что - вещь?
- Тебе понадобится тёплая одежда, - Фламберг, не обратив внимания ни на удар, ни на вопрос, потёр подбородок. - В этой - даже во дворе дрожала. И обувь покрепче, если захочется пинаться дальше.
- Твари вкуснее будет, если я буду в теплой одежде? - злобно поинтересовалась Эмма, - и в башмаках?
- Да ему вообще плевать, - неожиданно ответил михаилит. - Хоть ты, хоть настоятельница, хоть бродяжка. Хоть нагишом, хоть в бобровой шубе. Всё жрёт, лишь бы сталью и огнём не пропахло, как я. Но тебе так будет куда удобнее. Главное - скажешь мне, когда его почуешь. После этого - сидишь и не шевелишься. Если хоть что пойдёт не так - гонишь коня к ближайшей деревне. Анку туда, где много людей, обычно сам не придёт, разве что совсем оголодал, но... не в этом случае. Даже гнаться не будет. Не сразу, - воин запнулся и посмотрел на Эмму с некоторым сомнением. - Ты же удержишься на лошади?
- Я училась ездить верхом, - хмуро созналась девушка, - дома. Но здесь я езжу только на муле. - Гнев постепенно остывал, хотелось улечься под теплое одеяло и уснуть, как это всегда бывало после пресыщения чужими эмоциями. - Я найду теплую одежду, - устало согласилась она.
- И обувь, - напомнил Фламберг и прислонился к стене у гобелена с архангелом Михаилом. Лицо ангела выражало одновременно решимость и скорбь. Михаилит рядом с ним выглядел блекло, несмотря на одежду. - Лучше выехать когда совсем стемнеет. Или чуть раньше - сможешь вспомнить, как сидеть на лошади. И до того - никаких наказаний. Ещё не хватало, чтобы приманка устала или у неё болели колени... или что-то ещё.
- Это - настоятельнице, - буркнула Эмма, - хорошо, и обувь. Я могу идти?
Яда в голосе девушки хватило бы на троих.
- Конечно, - Фламберг, казалось, даже удивился вопросу. - Ты же не вещь.
Послушница открыла было рот, чтобы съязвить очередную колкость, но передумала. Вместо этого она присела в придворном реверансе и отправилась к сестре Аделе - собираться. Ночь предстояла тяжелая.

- Я решил, что матери-настоятельнице про наказания лучше не напоминать, - встретил её Фламберг у странноприимного дома. - Пусть она пока пребывает в горе, страданиях и молитве. Они очищают душу и отвлекают от земных дел.
- Спасибо, - вполне искренне поблагодарила его девушка, одетая в скромное темно-коричневое палето и лохматую шапку (сестра Адела вытащила все это из своего сунудука и одарила бесприданницу), - ей полезно... иногда пострадать.
Эмма бросила взгляд на галерею, где изнывали от любопытства почти все молодые монахини и даже некоторые почтенные старушки. "Мне лучше сюда не возвращаться", - мелькнула у нее мысль, которую она быстро отогнала.
- Заметно. Посмотрим, чтобы она не вспомнила об этом и после, - неясно отозвался михаилит и показал на высокую мохноногую кобылу. Седло оказалось с высокой лукой, под испанскую моду: в таких можно было спать, не боясь выпасть даже на рыси. - Справишься?
- Я постараюсь, - послушница вздохнула, погладила лошадь по теплой, бархатистой морде, и попыталась влезть в седло, опершись на переднюю луку. Стремя при седловке оказалось подобрано под рост владельца лошади и Эмма позорно сползла вниз. - Высокая, - растерянно пожаловалась она.
- М-м, - Фламберг подошёл ближе и сложил руки в замок, предлагая использовать их вместо стремени. - Ты на каком расстоянии... чуешь? Если близко, то с лошади тебе лучше и не слезать. Я могу не успеть подсадить.
- Я не чую, - девушка, наконец, оказалась в седле, - я... понимаю? Если вокруг нет никого - то достаточно далеко. Отца я слышала, когда он возвращался с попойки, еще за поворотом. Но это было ночью и отца я знала. Тварей же этих я вчера первый раз...поняла.
- Очень надеюсь, что вокруг никого не будет, - михаилит задумчиво отряхнул перчатки. - Тогда всё сложнее. Значит, далеко. Хорошо. Это - очень хорошо. А направление можешь указывать?
- Нет, - развела руками Эмма и тут же, ойкнув, вцепилась в гриву лошади, - это эмоции, ощущения. Это все равно, что пытаться указать направление запаха во время цветения яблонь.
- По ветру, - тут же отозвался михаилит. - Если ты не в середине сада. Ладно, - Фламберг без усилий запрыгнул в седло позади Эммы и оглянулся на галерею, после чего тронул лошадь ко внешним воротам. - Кажется, ты станешь очень... знаменитой послушницей.
Некоторое время они ехали молча. Девушка мрачно размышляла о том, что ее сначала побьют камнями молодые монахини и послушницы (из зависти), а потом еще распнет головой вниз настоятельница (за разврат...неподобающее поведение, то есть).
- Скажите, - заговорила Эмма, пытаясь поудобнее устроиться, - а если бы я вам не подвернулась под руку, как бы вы выманивали тварь?
- Может, забрал бы того парня из лазарета. Не думаю, что ваша аббатиса возражала бы, да и он сам тоже - за возвращение в ватагу и позволение сбежать, как только всё начнётся. Может, купил бы какую-нибудь козу в ближайшей деревне, - судя по тону, михаилит не делал особенной разницы между тем и другим. - Анку едят почти всё, лишь бы кровь тёплая. Хотя обычно они предпочитают людей, этот, кажется, оголодал настолько, что ему всё равно. Иначе не нападал бы под рассвет.
Девушка пару раз шмыгнула носом, но слезы удержала, хоть и предательски сжалось горло. "Хорошо разбойнику, - позавидовала она, - ему было бы куда сбежать." И действительно, беги - не беги, а выход все равно был один: монастырь.
- Тебе, конечно, куда лучше, - продолжал михаилит. - Ты его чуе... понимаешь. Разделаемся быстрее, да и риска меньше. А если помру - так бежать будешь не на своих двоих, а на лошади. С припасами.
- С припасами, - повторила за ним Эмма, - говорите так, будто я буду бежать до Норфолка и мне, конечно же, они понадобятся.
- Лошадь стоит денег. Припасы - тоже, - медленно и разборчиво пояснил Фламберг. - Обратно примут гораздо более охотно, если я правильно понял вашу мать-настоятельницу. Хотя, - по голосу было похоже на то, что воин улыбается. - Можно и до Норфолка. Кто говорил, что любит новое?
- А кому я там нужна? - вопросом на вопрос ответила девушка, - беглая послушница, бесприданница, сирота?
- С боевым конём в поводу - уже не бесприданница. Остальное - тьфу. Делай себя сама. В моём ордене применение твоему таланту бы нашли... по крайней мере те братья, что смотрят выше пояса. Но и не только. Даже торговцам нужен человек, который умеет определять правду. Я не слышал, чтобы такие на каждом шагу встречались.
- Судя по вашим словам, мне нужно убить вас прямо сейчас, если смогу, конечно. И все ради лошади. - Невольно улыбнулась послушница.
- Ради будущего, - поправил михаилит и тоже усмехнулся. - Скажи мне, почему грабителя с тракта не стоит вешать, если завтра он ограбит купца, изнасилует его дочку и уведёт товары, чтобы потом пропить? А не завтра, так послезавтра.
- А зачем такие вопросы задавать, когда я еще живу его чувствами? - Возмутилась Эмма. - Это я потом, по трезвому размышлению, понимаю, что большего он и не заслуживает. А на тот момент... К тому же, запугали вы его так, что удивительно, как его удар не хватил. Я сопереживаю поневоле.
- А с чувствами анку внутри будет так же? - неожиданно серьёзно спросил Фламберг. - Захочется, чтобы он жил?
- Не знаю. А он хочет жить? Судя по тому, что он оставил на теле - он пустой. - Девушка покрутила рукой в воздухе, пытаясь объяснить ощущение, - он не чувствует ничего, только голод и ярость. Но это - всего лишь шлейф, слепок с эмоции.
Фламберг хмыкнул.
- Главное - не пытайся потом в ярости грызть коня. Он слишком хорошо для этого обучен, - немного помолчав, михаилит спросил: - Чем ты занимаешься в монастыре?
- Гобелены вышиваю. Изучаю травничество. Но чаще - часами стою на коленях в часовне. Видите ли, - заметила Эмма, - я не слишком аккуратная вышивальщица. Вся эта символика рисунка очень интересна, конечно, но ковырять иголкой в глазу единорога три месяца подряд... Несколько утомительно.
- Не любишь единорогов?
- Не люблю их вышивать. - Эмма замолчала и в свете заходящего солнца принялась рассматривать давно набившие оскомину пейзажи. За шесть лет пребывания в обители она ездила этой дорогой ни один раз, успела выучить и вот этот дуб, раскинувший ветви над дорогой, и вон ту кочку, о которую сейчас запнется...не запнулась лошадь. Мерная рысь укачивала, хотелось спать и, почему-то, яблок.
Из дрёмы её вырвал вопрос михаилита.
- Те гобелены и витражи, с Альфредом - он на всех изображён с двумя венцами?
- А...нет, он нигде не изображен с двумя венцами у нас. Подобные гобелены есть в Шрусбери, кажется. Такое изображение короля Альфреда не каноническое, скорее светсткое. Хотя, многие аббатства хранят их, как старину. У нас есть гобелен один...Там король с братьями выткан. И с необычной символикой. Такое обычно не вышивают, выглядит так, будто художник оставил в нем какую-то загадку. Я вам покажу его, когда... если вернемся.
- Ты сомневаешься? - в голосе Фламберга звучал искренний интерес.
- Я не знаю. Мне раньше не приходилось быть приманкой, как вы меня любезно назвали, - немного рассеянно ответила девушка, - а он может учуять нас издали?
- Может, причём от ветра это не зависит. Они словно чувствуют что-то другое. Может, жизнь. Огонь души. Второй, Уилл, был покрепче, чем тот парень в лазарете, - михаилит вздохнул, и мимо щеки Эммы проплыло облачко белого пара. - Скажи, настоятельница тебя любит?
- Нет. Она вообще любит только себя. - Эмма задумалась.В сознании ярко вспыхнуло оранжевое пятно чужой заинтересованности и тут же погасло, будто кто-то быстро посмотрел на нее и отвел взгляд. Насчет того, что это мог быть спутник, послушница не обольщалась - он даже можжевельником пахнуть перестал. Блаженная, густая, бархатная тишина, которой не было с другими людьми. И на фоне тишины - снова вспышка, на которую девушка поневоле ответила каким-то глубинным, почти первобытным страхом.
- Мне жутко, - пожаловалась она, поежившись.
Фламберг вздохнул снова, и обхватил девушку за талию, прижимая к себе плотнее.
- Настоятельница любит себя и деньги. Хочет наказать тебя. Отпустила бы она так же легко Эмму Фицалан, если бы михаилит сказал: "эта девушка умеет чуять других, и её помощь будет полезной"?
- Ну вы же до этого как-то справлялись без Эммы Фицалан, - резонно заметила послушница, пытаясь отодвинуться, что получалось плохо. Точнее, вообще не получалось.
- Справлялся. Но с ней может быть проще и безопаснее, - Эмма почувствовала, как михаилит пожал плечами. - К тому же, тебе было интересно и избавляло от наказания за помощь. Так почему бы и нет?
- От наказания меня это не избавляет, - почти равнодушно ответила девушка, прекращая ерзать в седле и удобно устраиваясь головой на плече всадника, - они там сейчас всем куря... обителью гадают, в какой момент вы меня обесчестите. Если уже не. Особенно, сестра Эмилия. Эта - еще и в подробностях, которые расписывает всем очень красочно. Так что, уже не ясно, что будет лучше - чтобы меня сожрала тварь или поставила на покаяние настоятельница. - Эмма закрыла глаза. - Пожалуй, я выберу тварь.
- Если хочешь, - согласился Фламберг без тени сострадания в голосе. - Правда, болезненно, особенно для женщин: их анку обычно убивает не сразу. Мне доводилось видеть тела, так они были просто порезаны на ленты.
- Какое счастье, - лениво заметила Эмма, не открывая глаза, - что я вас не чувствую. А то испугалась бы, больше, чем есть. Долго еще ехать?
- Не терпится? Понимаю, я бы тоже закончил это дело ещё до ужина... как Бог даст. До того места, о котором говорил парень - недолго. А потом всё зависит от того, сколько придётся кружить по округе. И получится ли вообще в этот вечер. Анку может довольно далеко уйти от места прежней засады, так что, может, придётся задержаться.
- Конечно, - согласилась девушка, - не терпится. Вдруг, оно вас убьет, и у меня появится лошадь в приданое?
Михаилит рассмеялся. Смех в застывшем пустом лесу прозвучал резко и отрывисто. Где-то над головами рассерженно отозвалась сойка, к которой тут же присоединились несколько товарок.
- Вдруг. Главное - не беги сразу, девочка. Мозг у анку как у землеройки. Если он увидит тебя, то обязательно захочет сначала своротить препятствие. Держись за мной - и смотри в оба. Я не шутил, когда говорил, что в округе могла успеть появиться и другая нечисть.
- Я вообще не уверена, что смогу бегать, - задумчиво протянула Эмма, - у меня ноги трясутся и холодеют уже сейчас. А еще это ощущение странное...
- Что за ощущение? - мгновенно посерьёзнел Фламберг.
- Как будто смотрят и не смотрят одновременно. Причем, именно на меня. И в ответ на это... любопытство я ощущаю ужас. - Девушка задумалась, пытаясь точнее подобрать слова, - Страшно, холодно и...пусто?
- Далеко или где именно - сказать не можешь? Становится ли сильнее? Давно?
- С разговора о настоятельнице, - призналась послушница, - но не постоянно, через промежутки. Где именно - я же не прорицательница, все же...
Договорить она не смогла. Внезапное ощущение - цвет ярости - алый- заполнило ее сознание. Сил хватило только на то, чтобы в мыслях призвать святую Розалию, которой всегда молилась, прося о помощи. И тут же ярость угасла.
- Он рядом, - прошептала девушка побелевшими губами, - очень близко. Наблюдает.

Аннетта. Леди Винтер.

23 декабря 1534 г. Уайтхолл, поздний вечер.

Антуан Эскален дез Эмар, посол Франции при дворе короля Англии, считался человеком тонкого ума именно потому, что точно знал, когда нужно этот самый ум демонстрировать. С королем дипломат был учтив и даже подобострастен, с королевой - любезен и весел, с герцогом Саффолком - запанибрата, с милордом Кромвелем - подчеркнуто вежлив. С Аннеттой (le belle Annette) - нежен и ласков, как с красивым, пушистым, но - увы - бесполезным котенком. Танцуя против нее в мореске, посол откровенно любовался совершенными чертами лица молодой вдовы и изяществом движений.
- Милая Аннетта, - сказал он, когда фигура танца в очередной раз свела их вместе, - вы великолепно выглядите. Французский двор лишился главного своего украшения - вас, и это горько.
- Французский двор - безусловно чудо, но мне стало горько там находиться, когда умер муж. Я предпочла вернуться на родину. - Миледи улыбнулась. Танцы ей нравились сами по себе.
Танец снова развел их и посол, с некоторым сожалением наблюдая, как леди Анну кружит здоровяк Брэндон, выполнил необходимые пируэты, чтобы вновь оказался в паре с миледи.
- Вы узнали то, что хочет наш король?- Тихо спросил он. - Смейтесь же, мадам, будто я говорю вам непристойности. Не делайте такого озадаченного лица, иначе нас раскроют!
Графиня хмыкнула и рассмеялась, а потом тихонько ответила.
- Еще нет, но я приступила к работе. Архиепископ не стал открывать мне душу. Но у меня есть план, как его разговорить.
Она опять рассмеялась и сказала погромче.
- Вы меня смутили, Антуан.
- Неужели есть что-то, что может вас смутить, леди Анна? - В тон ей ответил посол, склоняясь в завершении танца. - Позвольте, я провожу вас к окну. Слишком душно.
- Быть может, - продолжил он уже у окна, все тем же интимным шепотом, - вам стоит действовать не напрямую, а через королеву? Она не беременна?
- Увы нет. Это неплохая мысль. Я уже думала ее. - Соврала графиня и обмахнулась платком.
Вдохнув знакомый аромат сирени (некоторое время назад им пропахли покои короля Франциска, свидетельствуя о наличии рыжеволосой любовницы), посол задумался.
- То, что королева не беременна - нам на руку, - наконец, сказал он, посылая любезную улыбку какой-то придворной даме, - и из соображений политики, и вам задачу проще выполнить будет. На чувствах женщины, которая не может зачать и родить наследника, легко играть. Она слаба, уязвима и способна ради своей цели на любую глупость. Ну что же, моя очаровательная Аннетта, мое тайное оружие, действуйте.
Посол откланялся и поспешил к герцогу Саффолку, громогласно рассказывающему об охоте на кабана.
Миледи негромко вздохнула и решила, что идея попробовать добиться чего либо через королеву гениальна. Достаточно лишь намекнуть ей, что архиепископ увлекается артефактами и мог что-нибудь слышать об исцеляющем от бесплодия предмете, и она заинтересуется. Может направить верную фрейлину поговорить с ним на эту тему, может спросить сама, конечно. Но тогда и миледи может поинтересоваться у него ими, ведь ими интересуется королева. Простая мысль. Надо так и сделать.

Проклятый Уолси! Если бы не он, Анна была бы сейчас женой милого Генри Перси и, может быть, качала бы на руках своего сына. Она не бесплодна, нет. Мать родила троих, сестра - двух, да и сама она зачинала многократно и родила в прошлом году дочь. Все дело в проклятой крови короля, она, его нынешняя жена, в этом уверена. Иначе почему дети не задерживаются в утробе у нее, да и Екатерина родила здоровой только эту гордячку, леди Марию. Дочь Елизавета подорвала здоровье Анны Болейн и с тех пор ее преследовала череда выкидышей. Маленькая Бесс, конечно, милое создание и точная копия своего отца, короля, но она - не принц, увы. А потому положение королевы шатко, царственный супруг уже начал поглядывать на сторону.
Леди Винтер в танце подобралась поближе к королеве. Надо было создать ситуацию, в которой королева захотела бы с нею поговорить. Похоже Анна пребывала в раздумьях. Миледи постаралась быть на виду и поймать ее взгляд.

И еще эта, французская подстилка. Король Франциск, конечно, переборчив в женщинах и леди Винтер красива, но... Что если она метит в постель к Генриху? Анна Болейн встряхнула головой, отгоняя дурные мысли и улыбнулась мужу.
- Вы в хорошем настроении, моя маленькая Анна, - отметил король, прихлебывая темно-красное вино из кубка, - поделитесь радостью.
- Я всего лишь счастлива, что вижу вас, муж мой, - солнышком просияла в ответ Болейн, - мы так давно не были вместе.
- О да, - король, прищурившись следил за танцами, наблюдая и подмечая даже такие мелочи, как упавший на пол кружевной платок фрейлины и кавалера, его поднявшего, - ваша фрейлина, вот эта, рыжая...
- Анна Винтер? - королева положила руку на плечо короля.
- Да, - Генрих сделал еще один глоток, - она говорила с французским послом. Я хочу, чтобы вы ее держали поближе и не давали ей возможности повторить это снова.
"Не давать возможности говорить с послом или обеспечить вам оную для постельных утех, милый Генрих?"
- Конечно, муж мой, как скажете.

Поговорить с графиней получилось только когда королеву готовили ко сну. Уже облаченная в ночную рубашку черного шелка, Анна позвала фрейлину:
- Леди Анна! Останьтесь, вы расчешите меня. Остальные - свободны.
Миледи охотно подошла, взяла в руки гребень и приготовилась расчесывать королеву. "Я бы хотела быть королевой, но мне настолько не нравится Генрих, что лучше не думать об этом."
- Да, Ваше Величество. - Сказала она.
Королева проводила взглядом выходящих фрейлин и подставила голову под заботливые руки графини.
- Леди Анна, у вас есть дети? - неожиданно спросила она.
- Да, Ваше Величество, у меня дочь. Очень хороший и послушный ребенок. - Ответила Миледи, удивившись тому, как точно все совпадает. - Я обязательно представлю ее ко двору, когда она вырастет.
- Она похожа на вас? - улыбнулась королева немного мечтательно, глядя на свое отражение в зеркале, - или на вашего мужа?
- На меня, Ваше Величество. - Улыбнулась и Миледи.
- А вот моя дочь, принцесса Елизавета, точная копия Его Величества, - тяжелый вздох, - расскажите мне о Франции, миледи, я так давно там не была. Король Франциск все так же любезен с дамами?
- О, Франциск - галантный кавалер. - Ответила Миледи, подумав, что и в постели он неплох. - Во Франции по сути тоже самое, что и здесь, Ваше Величество, но люди говорят по-французски. Мне нравится Англия.
Анна Болейн хмыкнула, но справедливость замечания об языке французов оспаривать не стала.
- Знаете, леди Анна, мне довелось быть фрейлиной при дворе сестры короля Франциска. Уже тогда я была влюблена во Францию. Изящные манеры, искусства. Сеньор да Винчи... Он писал картину и моя сестра, Мария, даже позировала ему. Это было хорошее время, веселое и беззаботное. - Королева замолчала, вздохнув. - Но вы, конечно, правы, на родной земле и легче, и лучше. Завтра Сочельник, не будем о грустном.
- Ваше Величество, вы позволите спросить? -Попробовала подвести разговор Миледи к том, что ее интересовало.
- Пожалуйста, леди Анна, спрашивайте.
- Я слышала, что архиеписком Кранмер интересуется древними артефактами. Он может знать что либо о предметах лечащих бесплодие. - Напрямую сказала Миледи.
- С чего вы решили, что Его Превосходительство интересуется артефактами? - удивилась Анна Болейн. - Да, милорд архипископ много говорит об истории Англии и часто показывает предметы древности. Но это всего лишь черепки, наконечники стрел, горшки...
- О, я слышала об этом еще при францусском дворе. - Улыбнулась Миледи. - Быть может мне соврали.
- При дворе короля Франциска обсуждают увлечения архиепископа?! - изумлению королевы не было предела. Пожалуй, об этом должен будет узнать король. Анна Болейн, как никто другой была заинтересована в Реформации церкви и нельзя было допустить, чтобы один из ее двигателей - Томас Кранмер - находился в опасности.
- Там все обсуждают. И испанскую моду, и английский двор. - Улыбнулась Миледи.
- Значит, говорите, древние амулеты от бесплодия, - задумалась Ее Величество, - леди Анна, прошу вас исполнить одну мою просьбу. Вы можете поговорить об этом с милордом архиепископом, но так, чтобы не упоминать мое имя? Будто бы это нужно лично вам?
- О, конечно, Ваше Величество. Я притворюсь, что у меня был выкидыш и я встревожена. - Миледи сделала понимающее лицо.
- Благодарю вас, леди Анна, - королева снова посмотрела на свое отражение в зеркало грустно улыбнулась, - вы можете идти. Жду вас завтра, дорогая леди Анна и мы закончим наш крайне интересный разговор.
- Да, Ваше Величество. - Присела графиня в реверансе и удалилась.

Раймон де Три и Эмма Фицалан

23 декабря 1534 г. леса между аббатством Бермондси и Лондоном

"А мы ведь ещё не добрались до места прошлого нападения. Почему здесь? Обычно они охотятся глубже..."
Раймон соскользнул с лошади и прошёл вперёд, на ходу распуская завязки плаща. Тяжелая шерсть упала на снег. Михаилит остановился у морды лошади и медленно огляделся вокруг. Лес замер. Луны за низкими облаками почти не было видно, но на фоне снега Раймон всё равно видел кружившую вокруг тень. Раздался высокий, какой-то насмешливо-опасный хруст, словно ломалась корочка льда на пруду. Тварь упорно держалась на самой границе зрения, и воин выругался про себя. Вчера под конец ночи анку лишили добычи, и он надеялся, что монстр сейчас будет особенно голоден и бросится сразу. Вместо этого тот осторожничал, принюхивался, словно выбирал, нападать или нет. Какого дьявола? Идти за тварью в лес Раймону не хотелось до смерти: там анку будет двигаться быстрее чем михаилит, даром, что снега только по щиколотку. И легко сделает круг, вернётся к женщине на лошади и славно попирует.
"Нет, такого мы позволить не можем".
Раймон глубоко вдохнул и выдохнул, прогоняя из тела напряжение. Мороки на нежить почти не действовали: по крайней мере, на такую неразумную. Значит, с запахом и видом он ничего поделать не мог. Но если анку действительно чуял душу?
"Sancti spiritus adsit nobis gratia..."
Старые слова успокаивали, позволяли обрести внутреннюю пустоту, стать зеркалом, которое отражает пламя. Достичь равновесия, в котором есть только действие.
"Maria, Stella maris, perducat nos ad portam salutis..."
Краем глаза он заметил, как пошевелились кусты справа, но не шелохнулся.
"contumelias iniquas, non veras, contra nos oppositas..."
Он уже и забыл, каково это.
"Аминь".
Анку вырвался из леса и огромными прыжками кинулся к Эмме. Когда-то существо было человеком, но сейчас задние конечности выглядели скорее волчьими, с узкой стопой и костистой шпорой за пяткой. Руки оканчивались длинными, чуть не в локоть, серповидными когтями. Михаилит ждал. Если монстр, не обращая на него внимания, подберётся ещё немного ближе... и тут тварь, взрыхлив лапами снег, остановилась и выпрямилась в полный рост. Впервые чётко разглядев облик монстра, Раймон выдохнул богохульство и метнулся вперёд, на ходу выхватывая меч. Обычно анку представляли собой обтянутый кожей и остатками мышц скелет, но у этого живот гротескно выдавался вперёд. Несмотря на раннее время, он успел уже поохотиться, и поэтому был слишком осторожен. Его тело ещё не отвергло проглоченного. Согласно гримуарам - самый паршивый момент для того, чтобы убивать анку.
Встревоженный движением, монстр метнулся к лесу, и михаилит с усилием толкнул воздух свободной рукой. Струя огня, которого боялась почти любая нежить, вспорола воздух. Анку невозможным для человека, ломаным движением сложился вбок. Взметнулся снег, а огонь с шумом ударил в кусты, где пыталось скрыться умертвие. Бросив туда только один взгляд, анку оскалил крупные, бульдожьи клыки и бросился на Раймона настолько быстро, что тот еле успел пируэтом уйти в сторону, подставив клинок под взмах одной из лап. Лезвие начисто перерубило кость. Скелеты были большими, но достаточно лёгкими, так что заученный удар должен был лишить его равновесия, отбросить в сторону и подставить под завершающий удар.
"Легко".
Уже занося меч, Раймон понял, что что-то не так. Скелет и не думал шататься и падать. Вместо этого анку всё с той же скоростью, какую дарует только магия, хлестнул уцелевшей рукой, целясь в голову михаилита. Тот еле успел сбить когти вниз. С треском порвался сюрко, и Раймон сжал зубы, почувствовав резкую боль в предплечье - там, куда не доставал рукав кольчуги. У лица щёлкнули острые зубы. Из пасти монстра пахло свежей кровью.
Места для удара не было. Раймон отвернулся и снова призвал огонь, не заботясь о том, что на таком расстоянии может вспыхнуть его собственная одежда. Дохнуло жаром, и анку, который на таком расстоянии не смог бы увернуться, даже почуяв колдовство, засвистел. Раймон отпрыгнул и поднял меч, но нужды защитаться больше не было. Монстр катался по снегу, пытаясь сбить пламя, но огонь всё равно плясал на сухой плоти, пропитанной тёмной магией. Выбрав момент, михаилит рассчётливо перебил анку позвоночник, после чего наступил на лапу с зазубренными когтями и сломал её в локте ударом сапога. Раймон знал, что нежить быстро залечит и этот перелом, и даже причинённые огнём раны, но ему просто нужно было выиграть немного времени. Отрубив, наконец, голову твари, михаилит тяжело опёрся на меч. Он даже не представлял до сих пор, насколько потерял форму. Ещё бы немного... он ощупал прорехи в сюрко. Рваные разрезы шли через всё плечо и часть груди. Чуть выше, где шею закрывает только воротник рубашки, и... он мрачно усмехнулся. Эмма действительно могла бы получить своё приданое. А он-то полагал, что это будет просто прогулкой. Пугал - и посмеивался про себя. И не учёл, что у обожравшейся твари баланс уже иной, а центр тяжести смещён ниже. Что ж. Урок получен. И хорошо, что это были не мавки или стая лесавок.
Он бросил взгляд назад. Эмма всё так же как влитая сидела в седле. Лошадь за время схватки не сдвинулась даже на шаг.
- Вот и всё. Стоило бояться, - лёгкий тон давался уже не так просто, но Раймон решил, что сойдёт.
Девушка не ответила. Он подошёл ближе, присматриваясь, а потом со вздохом полез в поклажу за флягой с бренди.

"К этому невозможно привыкнуть" , - первая мысль после возвращения к самой себе была у Эммы именно такой. Спроси её сейчас кто, к чему она собирается привыкать, и что вообще произошло - она бы не смогла ответить. Все воспринималось даже не цветами и запахами, не словами и образами, а просто таким мощным потоком, состоящим из всего перечисленного, что девушка просто не способна была вместить это в себе. Сначала она молилась, уговаривая себя не визжать, не шевелиться и не падать в обморок. Затем стало холодно, ярость чудовища навалилась на нее, Эмма видела перед глазами только алую, с вкраплениями багрянца, пелену. Девушка закашлялась, когда в горло полилась жидкость с запахом и вкусом алкоголя, внезапно ощутила холод снега и сквозь навернувшиеся слезы увидела, наконец-то, михаилита с выражением лица, которое она для себя описала, как озадаченное.
- Я понимаю, бой был на редкость скучным, - задумчиво произнёс михаилит. - Но чтобы уснуть за такое малое время!..
- Не хочу знать, каким он может быть захватывающим. - Эмма cжала голову руками, пытаясь унять головокружение . - По крайней мере, пока не научусь не сопереживать.
- Значит, нужно больше практики? Это несложно. С тех пор, как орден лихорадит, твари развелись на самых окраинах Лондона, - Фламберг поморщился, снова полез в сумку и достал кусок чистого полотна, которым принялся, не торопясь, заматывать рану на руке.
- Давайте помогу, - при виде бинтов в послушнице проснулась монастырская травница, которой приходится зачастую быть и лекарем. И если она еще окончательно не стряхнула с себя ощущения боя, то выполнять привычную работу это ей не помешало.
Когда она закончила, михаилит благодарно кивнул и поднялся.
- А ты хорошо справилась. Спасибо. Без тебя я бы эту тварь мог и до завтра не прибить, - продолжая говорить, он направился к останкам чудовища, где принялся методично, по одному, обрубать длинные когти, - а за это время, кто знает, сколько бы ещё мертвецов она за собой оставила.
- Надо промыть рану, - начала было говорить вслед ему Эмма, - справилась?! Не говорите этого настоятельнице, она придумает для меня что-нибудь более изощренное, нежели розги. Надо промыть рану, я сомневаюсь, что тварь мыла руки. И прихватить хотя бы парой швов. Как и ваше сюрко.
- А что говорить настоятельнице, чтобы наказания не было? - михаилит вернулся и бросил Эмме в подол пять когтей. Костяшки глухо стукнули.
- Ничего, - вздохнула девушка, - все равно не поможет. Зачем это? - Без тени брезгливости она подняла один из когтей, - Мы чахотку в монастыре стараемся не лечить, брат-лекарь не умеет. Я их никуда не смогу применить.
- Зато продать, наверное, сможет, - Фламберг пожал плечами. - Помогала - значит, твоя доля, напополам.
- Спасибо, - послушница едва заметно улыбнулась, - но у меня ничего своего не может быть. Поэтому, не вижу смысла вам отдавать свой законный заработок монастырю. Мне на будущий год приносить обет и принимать постриг... Если допустят. Все равно придется отказаться от мирского.
- Оставаться в этом монастыре с этой настоятельницей - дело, конечно, дрянь, - Фламберг протянул ей руку, помогая подняться. - Видывал я и получше, хоть и редко. А что теперь скажешь: кто страшнее - ваша преподобная мать или эта тварь?
- Преподобная мать еще жива, - Эмма принялась отряхивать юбки от снега, - и здравствует. А тварь - нет. Думаю, ответ очевиден.
- Сегодня, - Фламберг помог Эмме сесть в седло. - Преподобная мать разрешила мне осмотреть гобелены и витраж. И, вероятно, заплатит - по крайней мере, я на это надеюсь. Голову анку, если придётся, я поставлю ей прямо на стол. А потом меня ждёт дорога дальше, с новыми, ещё живыми монстрами. Как ты думаешь, они тоже лучше настоятельницы?
- Монстры убивают один раз, - послушница вздохнула, - они не заставляют ежедневно умирать от страха наказания, от холода молельной, ночью, от болей в спине и коленях. От несправедливого отношения. От того, что нельзя даже сострадать. "Это грешно, Эмма, - с точностью воспроизвела она интонации аббатисы, - кичиться даром перед сестрами".
- Так уезжай со мной, - Фламберг говорил настолько обычным тоном, словно в предложении не было ничего особенного. - Твой дар слишком ценен для мира, чтобы запирать его без пользы. Уверен, что смогу показать ещё много монстров для сравнения с преподобной матерью. Может быть, даже получится заработать на приданое перед Норфолком. Хотя когти, конечно, достаются не каждую неделю.
От удивления Эмма чуть не выпала из седла. Некоторое время она лихорадочно соображала, что нужно сказать. Затем, когда изумление прошло и она снова обрела способность мыслить здраво, предложение михаилита обрело определенную заманчивость. Репутацию ее все равно сейчас по клочкам не соберешь, после этой ночи-то.
- Вы серьезно? Я же вам мешать буду... Я подумаю, можно?
- Рыцари ордена привыкли путешествовать с гаремами, и это ничуть не мешает, - михаилит вскочил на лошадь за спиной девушки и снова обнял её за талию. Потом вздохнул. - Шутка. Никаких гаремов по уставу. Да, серьезно. Нет, я думаю, что пользы будет гораздо больше, чем помехи. У тебя несколько часов, пока я не закончил дела в аббатстве.
- Вздох человека, сожалеющего о строгости устава, - откомментировала услышанное Эмма, - и прекратите меня так обнимать... хотя бы, перед аббатством. Иначе я не смогу сидеть в седле, если настоятельница это увидит.

Аббатство Бермондси

В аббатстве, несмотря на час вечерни, их ждали. Эмму, не дав ей опомниться, подхватили под руки две пожилые монахини и увели, а потому раной Фламберга занялась сестра Адела. Она неодобрительно качала головой, промывая ее, и злобно смотрела на михаилита, накладывая швы. Всем своим видом травница выражала неодобрение и несогласие с тем, что воин сотворил с ее подопечной. Впрочем, работу свою она делала споро и аккуратно.
- Вот, - всучила она пациенту пузырек темного стекла, - будет болеть - пить по ложке. Вас мать-настоятельница ждет.

Аббатиса действительно ожидала его, нервно меряя шагами пол кабинета. Заслышав поступь мужчины за дверью, она с неожиданной прытью подбежала к своему креслу и уселась в него, приняв вид королевы.
- Вы выполнили свою работу? - холодно осведомилась она, только лишь воин вошел.
- Конечно, - Раймон открыл полотняную сумку и поставил её на стол перед настоятельницей. Изнутри на неё оскалился обтянутый рваной кожей череп. - Если орден берётся за работу - он её выполняет.
Монахиня перекрестилась, брезгливо отодвигая сумку от себя.
- Это точно оно? - спросила она недоверчиво, - я должна быть уверена, за что плачу пятнадцать фунтов!
- Можете показать тому выжившему, - холодно улыбнулся михаилит и наклонился ближе. - И посмотреть на реакцию. Или, может быть, в вашем собрании книг есть гримуары с описаниями монстров? Ещё можно послать работников, чтобы привезли весь труп - волки его не тронут, так и лежит там. И тогда вы точно узнаете, за что платите двадцать четыре фунта.
- Вот ваши семнадцать фунтов с цеховым сбором, - вздохнула настоятельница, выкладывая на стол мешочек с деньгами, - смотрите гобелены и покиньте обитель. Вы принесли сюда слишком много смятения.
- Семнадцать фунтов, - Раймон покатал сумму на языке, взял мешочек и взвесил на руке. - Вы обещали мне сопровождение, преподобная мать. Та трусливая послушница мямлила что-то про то, что работает с гобеленами. Представляете, перетрусила так, что пришлось хорошо отхлестать по щекам, чтобы перестала визжать.
- Эмма? - Удивилась аббатиса,словно забыла, о ком идет речь, - она не сможет вас сопроводить. У нее время покаяния. Я велю сестре Эмилии проводить вас в гобеленную.
Раймон пожал плечами.
- Главное - чтобы проводили. Благодарю, преподобная мать, и надеюсь, что нам не придётся встречаться по такому поводу снова. Да пребудет с вами Господь.
Настоятельница пробурчала слова благословения и жестом попросила выйти из кабинета и ожидать там.
Сестра Эмилия заставила себя ждать. Когда она проплыла по коридору к памятному уже гобелену с Архистратигом, звонили к ужину. Высокая, ростом почти с самого михаилита, с томным взглядом голубых глаз, она шла, точно по бальным залам Уайтхолла.
- Гобеленная, - лениво и чуть снисходительно улыбнулась монахиня Раймону, - находится в обители. Будьте любезны следовать за мной и не поднимайте головы, чтобы не смущать сестер.
Не дожидаясь ответа. она прошла мимо михаилита и открыла неприметную дверцу в конце коридора.
- Следуйте за мной, - повторила сестра Эмилия, входя в дверь.

Гобеленная комната обнаружилась за парой темных и пыльных поворотов. Светлая, просторная ,с несколькими станками для вышивания и стеллажами, сплошь увешанная гобеленами. В ней легко можно было представить, как благочестивые и трудолюбивые монахини работают, полностью отадавась благословенному труду.
- Вот, - плавно повела рукой Эмилия, - наши работы.
Заметив несколько работ с единорогами, Раймон невольно задумался о том, не их ли так ненавидела Эмма. И о том, сможет ли послушница выбраться из монастыря. Он предпочёл бы обойтись без необходимости придумывать себе новую работу или доставать рекомендательное письмо архиепископа... впрочем, последнее здесь помочь скорее всего и не могло. Гобеленов разной степени завершённости здесь было слишком много, чтобы осматривать все, и он повернулся к проводнице:
- Меня интересуют гобелены с королём Альфредом. Они тоже где-то здесь?
- Это древние работы, - монахиня нежно провела рукой по щеке михаилита, - мы их не показываем обычно. Но для вас...
- Мне разрешила взглянуть на них - и на витраж в церкви - мать-настоятельница, - аббатиса сказала не совсем так, но Раймон не видел смысла передавать её слова совсем уж точно.
- Покажи ему их, - сдавленно, сквозь зубы подала голос от двери Эмма, вошедшая только что. Девушка с трудом передвигалась, держа неестественно ровно спину, отчего ее шаги по коридору слышали, наверное, даже на улице, - постой, я сама.
Она подошла к одному из стеллажей у дальней стены и в несколько приемов вытащила гобелен, завернутый в рулон из пергамента.
- Помогите, - буркнула она михаилиту, - развернуть нужно.
Раймон шагнул к девушке, чуть не сбив с ног сестру Эмилию: та стояла настолько близко, что михаилиту пришлось оттолкнуть её бедром.
- Простите, сестра, - бросил он через плечо и взялся за край гобелена, удерживая его на станке. - Так?
- Да, - процедила Эмма, - разворачиваем.
Морщась от каждого движения, она с трудом развернула рулон.
- Вот, смотрите. Тот гобелен, о котором я говорила. Сцена из детства Альфреда Великого, предполагают, что это работа одной из его дочерей, Эфриды. В центре - сам король в окружении старших братьев.
- Интересно, почему он смотрит на нас? - михаилит прикусил губу. Никогда он не интересовался гобеленами, и никогда прежде не возникала надобность запоминать их в деталях. Он подозревал, что второй раз мать-настоятельница разрешения ему не даст. - И что означает ветка дуба в руках?
- Ветка дуба означает здоровье, силу. Видите, она пожелтевшая?
Михаилит кивнул.
- Это символизирует тяжелую болезнь держащего ветвь. Гораздо более интересно, почему ребенок держит в руках символ августинцев. Вот это пронзенное стрелой сердце поверх книги - эмблема монахов-августинцев. На их присутствие также указывает и сам святой Августин, вот он в левом углу. Он одновременно и благословляет мальчиков, и указывает рукой на женщину с королевскими регалиями: скипетром с резным голубем. С этим скипетром до сих пор коронуются короли Англии. Видите, она будто бы несет его маленькому Альфреду? К тому же небо лиловое. Это и королевский цвет, и одновременно цвет надежды, обещания, - Эмма перевела дух, - выжженную землю трактуют как символ нашествия данов. Почему мальчик смотрит на нас? Обычно художник так изображал либо себя, либо главного героя.
- А ведь августинцев в Англии в то время не было, - Раймон с трудом вспоминал уроки. Слишком давно наставники пытались вбить в него историю. - Или где-то всё-таки существовала община...
- В Августинском аббатстве могут сказать больше, - девушка попыталась сесть за станок, но тут же встала, - у них есть и продолжение этого гобелена. Не ясно, зачем две взамосвязанных работы разнесли по разным обителям.
- Может, для сохранности, - михаилит небрежно пожал плечами, но его этот вопрос занимал тоже. Для сохранности - или чтобы случайный зритель чего-то не увидел. Может быть, в этом задании от Кранмера и был какой-то смысл. Слишком много странностей на одну старую тряпку. И это же снова приводило михаилита к мысли, что ему нужна Эмма. Девушка слишком много умела и слишком много знала. К тому же... порядки в аббатстве не нравились ему всё больше. И послушницу было жаль. Его собственное обучение в ордене было далеко не мягким, но и без бессмысленной жестокости.
- Эмма, - вмешалась сестра Эмилия, доселе нетерпеливо переминающаяся с ноги на ногу и потирающая ушибленный бок, - разве тебя не призвали к покаянию? Что ты тут делаешь?
- Упокоили уже, - буркнула под нос Эмма, но услышал ее, похоже, только михаилит, - меня отпустили подумать о грехах, сестра Эмилия, искупить прегрешения работой.
- Хорошо бы у августинцев тоже нашёлся знаток старинных гобеленов, - Раймон потёр подбородок, пристально глядя на тканный рисунок. - Как думаешь? Будет такой?
- Будет, - кивнула девушка, - обязательно.
- Было бы замечательно, - искренне обрадовался Раймон, после чего скользнул по Эмме взглядом и мысленно поморщился. Если даже он понял ответ правильно, ехать в седле послушница не могла точно. И кто знает, когда сможет. И выбираться как-то из обители ей тоже придётся самой. Во власти Раймона было разве что остаться здесь ещё на какое-то время, невзирая на слова настоятельницы. - Правда, будет это не так скоро, как хотелось бы. Не хочется растрясти рану в дороге, а лекарь здесь хороший.
- Вам надо посетить ночное бдение, помолиться о выздоровлении, - посоветовала послушница, копируя тон Раймона, - к тому же, в церкви есть замечательные витражи с королем Альфредом.
- Выздоровление... нет. Но о всенощной я думал и сам, пусть и по другой причине, - михаилит поднял глаза к белёному потолку. - После этого дня я ощущаю необходимость в том, чтобы Господь просветил меня на путях земных.
На помощь Эмме, раздумывающей, как поточнее намекнуть на последний ряд в церкви, как ни странно, пришла сестра Эмилия, хоть и не подозревая об этом.
- Фи, - сморщила она нос, - ночное бдение так утомительно. Я все время пытаюсь уснуть. Поневоле приходится позади всех располагаться. От двери хотя бы холодом тянет, приятно бодрит.
- Благочестие и стремление говорить с Богом - вот что должно поддерживать наш дух, сестра, - помолчав долю секунды, михаилит вздохнул и продолжил: - Но, конечно, плоть слаба. Если холод помогает христианину - значит, так тому и быть. Иначе Господь в мудрости своей не вдохновил выстроить храм именно так.

с Леокатой

Церковь во время всенощного бдения

Церковь напоминала улей во время медосбора: суета, гудение голосов и над всем этим царит матка, то есть, аббатиса, бдительным оком наблюдающая за своими подопечными. Обычно вигилия проводится в ночь на Рождество, на Пасху, на смерть короля. До Пасхи было еще далеко, а Его Величество Генрих VIII благополучно здравствовал. Однако настоятельница аббатства Бермондси приказала проводить всенощные почаще, дабы сестры старательнее смиряли плоть и дух. Впрочем, героем этого служения в этот раз был не отец Стефан, каноник аббатства, а михаилит Фламберг, скромно расположившийся позади всех. Молодые монахини и послушницы перешептывались и хихикали, бросая кокетливые взгляды, матери с неудовольствием поджимали губы.

- Эмма рассказывала сестре Эмилии, что, - громкий шепот сестры Бернардины слышался, благодаря акустике старинного собора, даже у входа, но не всегда разборчиво. Впрочем, отрезок, отмерянный двуми изящными ручками монахини в воздухе и равный в длину примерно предплечью человека, не оставлял сомнений в предмете разговора. По храму прокатился восхищенно-завистливый вздох.
- Эмма? Рассказывала? - Презрительно хмыкнула другая, в одежде новообращенной, своей соседке, - из нее и в лучшее время ни слова не вытянешь, а уж сейчас...Врет Бернардина, грех-то какой.
- Может и не врет, - вступилась за рассказчицу ее собеседница, - Эмилия говорила, что была с ними в гобеленной. Так Эмма мало того, что примчалась, как на крыльях, когда узнала, он ей еще и помогать кинулся, гобелен разворачивать, а на саму Эмилию и не взглянул даже. Хотя, Элеанор-то, Эмилия, то есть, покрасивее будет. Эмма против нее, ну что гусенок, тьфу, взглянуть не на что.

- А он хорош собой, - громко шептались в другом углу, - а как на коня вскочил... Если завтра пойдет на перевязку к сестре Аделе, я напрошусь в госпиталь помогать. Помню, в миру у меня был похожий. Истинно говорю вам, сестры, брюнеты - самые страстные.
- То-то ты прошлой зимой плод травила, - не менее громким шепотом отвечали ей из следующего ряда, - будет шептаться, бесстыдницы, нашли чего обсуждать, прости Господи!
- Такой набожный, - умиленно вещали в центре, - сам попросился на бдение, смиренно голову как преклонил. Ну прямо ангел божий! Воистину, силы для борьбы с нечестивыми тьмы порождениями даются не каждому, а лишь глубоко верующему. А сестра Эмилия - бесстыдница, только и думает, что о грехе плотском. Врет, ибо отверг он ее. Так и сказал - изыди, мол, нечестивица, плоть слаба, благочестие желаю сохранить.
- Да, я слышала от сестры Марии, а та от сестры Маргариты, а она от сестры Эмилии, что он гобеленную смотрел, гобеленами сплошь духовного содержания интересовался.
- Ох, сестры, все же есть что-то соблазнительное в таких набожных мужчинах...

- К утру он будет мой, - хриплым шепотком обещала сестра Эмилия (хотя сейчас она скорее была Элеанор), облизнув полные, чувственные губы, - он на меня так смотрел у кабинета настоятельницы...И в гобеленной... Стоял так близко, что можно было почувствовать его дыхание и я видела линию мужественного подбородка и эти черные глаза. Совсем, как у свитского испанского посла, в бытность мою в свите вдовствующей принцессы Уэльской.
- Катерина-то Арагонская, храни ее Господи, тебя сюда и заперла, - одернула ее монахиня в возрасте.
- О да, - Эмилия улыбнулась, - но оно того стоит...

- Эмма-то, Эмма! - захлебывалась послушница ближе к выходу, - едет, как будто так и положено - чтобы впереди мужчины в седле - а он ее за талию придерживает. А я говорю, правильно ей матушка преподобная наша наказание назначила, небось, в сене-то навалялась с михаилитом. Сегодня она сидеть не может, а завтра еще и ходить не сможет, сестра Магдалена сказала, что после бдения ее продолжат вразумлять. И поделом ей, бесстыднице!

Раймон слушал разговоры монахинь и разглядывал витражи. Разговоры были значительно интереснее: мастер по стеклу, в отличие от ткача, не привнёс в работу сколько-нибудь необычных деталей. Король Альфред стоял на фоне холмов, готовясь вытянуть из ножен длинный меч. Лицо короля было преисполнено решимости, а над его головой дугой выгибалась надпись: "Альфред Великий, воин и законодатель". На всякий случай михаилит попробовал запомнить линию холмов, но это казалось делом безнадёжным: из подобных пейзажей состояла немалая часть Англии.

Эмма стояла бдение, будто погрузившись в молитву. Сестра Адела смазала ей рубцы от розги мазью, выпоила большую кружку болеутоляющих трав и теперь девушка была готова ко всему. По крайней мере, ближайшие несколько часов, пока будут действовать мазь и травы. На бдение послушница слегка опоздала, по ряду причин. Во-первых, необходимо было спрятать свой узелок со скудными пожитками (лекарский инструмент, немного трав и денег, смена белья) и теплые вещи в укромном местечке недалеко от врат монастыря. Во-вторых, озаботиться ключами от этих самых врат. Для этого пришлось взять на себя грех и дважды украсть: сначала снотворное у сестры-травницы, потом нужный ключ - у опоенной сестры-привратницы, благо, что в поднявшейся суете можно было относительно безопасно все это проделать. Ключ теперь висел на шнурке, рядом с нательным крестиком и девушка запрещала себе его постоянно трогать. Шепотки, блуждающие по церкви, она слушала с таким отстраненным видом, что складывалось впечатление, будто говорят не о ней. На михаилита, сидящего на некотором расстоянии от нее, Эмма не смотрела вообще, хотя никто и не осмелился занять место в заднем ряду.
Вигилия шла своим чередом. Пение гимнов, чтение молитв, духота. Когда отец Стефан подал знак певчим, что нужно будет переходить к серединной молитве, Эмма пошевелилась, вздохнула и посмотрела на михаилита, не поднимая молитвенно опущенной головы. Убедившись, что все погружены в молитву, девушка украдкой вытащила нательный крест, рядом с которым болтался ключ, погрела в ладонях и спрятала снова. Оставалось надеяться, что Фламберг обратит внимание на нее и поймет, от чего ключ.
Тем не менее, тот никак этого не показал. Михаилит сидел, полностью сосредоточившись на бдении, словно общение с Господом действительно занимало всё его внимание. Из-за мерцания свечей на секунду показалось, что силуэт его двоится и троится. Спустя несколько мгновений Эмма почувствовала движение воздуха рядом, и тихий, бесплотный голос прошептал ей на ухо:
- Когда?
Дыхание на коже казалось совершенно настоящим.
- Когда отвернется, - прошептала девушка, вздрогнув. - Только очень тихо.
Пустота рядом еле слышно фыркнула, и ощущение присутствия пропало.
Эмма ниже опустила голову и сняла тканевые туфли, в которых ходила в монастыре. Ноги все равно заледенели к середине службы, а босиком она ходила тише.. Отец Стефан отвернулся от паствы и воздел руки, монахини опустились на колени, одновременно с ними послушница поднялась на ноги и, осторожно переступая, пошла к выходу. Сердце стучало так громко, что девушке казалось, будто его слышат все. "Тише, тише, - уговаривала она себя, - не спеши". Заветная дверь оказалась приоткрытой и худенькая послушница прошмыгнула в щель, слегка зацепившись подолом облачения за угол. Босые ноги обожгло снегом.
Рядом отпечатались следы подбитых гвоздями сапог, и из тёмного воздуха словно соткался Фламберг. Судя по лицу, ситуация его явно забавляла. Он вопросительно поднял бровь и кивнул в сторону стойла у странноприимного дома.
Эмма отрицательно покачала головой. Сняв с шеи ключ вместе с крестиком, она всучила его михаилиту, жестом показав, чтобы ждал ее у ворот. Ей необходимо было забрать вещи. В спешке, девушка долго не могла отыскать заветный узелок с теплой одеждой и обувью, и готова уже было разрыдаться от отчаяния, как вещи неожиданно нашлись, причем в том месте, где послушница смотрела трижды. Впрочем, ни шапка, ни палето, ни теплые ботинки уже не могли согреть. Оставалось надеяться, что озноб был следствием розог, а не начинающейся лихорадки.
За это время Фламберг успел отомкнуть замок на воротах и подвести к ним навьюченную лошадь. Молился он без кольчуги, и сейчас тоже не стал тратить время на переодеваниие. Когда Эмма подошла ближе, михаилит осмотрел её с некоторым сомнением, но всё же подставил руки. Всё-таки в церкви она держалась гораздо лучше, чем в гобеленной.
- Я выпила болеутоляющие настойки, - сообщила Эмма, устраиваясь в седле, - все, какие нашла. Но меня уже знобит, так что продержусь я не больше получаса.
- Значит, стоит поспешить.
Фламберг отворил створку ворот. Та громко скрипнула, и он на секунду приостановился, слушая. От церкви не доносилось никаких звуков. Михаилит вывел лошадь наружу и прикрыл ворота.

Со Спектром.

23 декабря 1534 г. Где-то в лесах под Лондоном, под утро

Охотничья заимка, низенькое бревенчатое здание с дерновой крышей, обнаружилась там, где Раймон и помнил. К тому времени, как он остановил лошадь у поляны, под прикрытием деревьев, Эмму била крупная дрожь, и девушка шипела сквозь зубы на каждом шаге. И всё же михаилит медлил. В такую зиму не угадать заранее, кто может оказаться в хижине. Но над трубой не было видно дыма, снег у стены, что примыкала к печке, не растаял, и небольшую разваленную поленницу покрывала тонкий слой снега. Если внутри кто и был, он не нуждался в тепле... и сидел там достаточно давно, чтобы не оставлять следов. И ему хватило ума прикрыть за собой дверь - что исключало всех животных и большую часть неприятных тварей. Кроме самых опасных.
Убедившись, что девушка, по крайней мере, не выпадет из седла, он осторожно обошёл заимку по кругу, заглянул в окна. Наконец, осторожно открыл дверь. Предострожности оказались излишними: внутри никого не оказалось. Обстановку составляли низкая лежанка, вырезанный из цельного пня низкий стол да кривой, но крепко склоченный стул. И тот, кто заходил сюда последним, позаботился о тех, кто придёт после: в очаге были шалашиком сложены присыпанные снегом дрова, а на крюке даже висел небольшой котелок.
Устав не рекомендовал использовать магию там, где без неё можно было обойтись. Раймон разжёг очаг одним жестом, потом снова выскочил наружу и помог бывшей послушнице выбраться из седла.
Эмма со стоном сползла с лошади. Телесные наказания "хороши" не только тем, что смиряют душу. Они еще и надолго уязвляют плоть, с каждым движением, вздохом напомная о совершенном грехе. Спину при каждом шаге будто бы скребли когтями дьяволы. Судя по тому, как стягивало кожу, рубцы начали воспаляться, но посмотреть, что творится, девушка сама не могла. Она и шла-то с трудом, опираясь на руку михаилита. Внутри Фламберг подтащил к огню один из стульев.
- Когда разгорится, станет теплее. Садись, пока я займусь остальным.
У хижины не было навеса для лошадей, но ещё при первом осмотре с той стороны, куда выходила каменная кладка печи, Раймон заметил подобие коновязи: вбитый в землю кол достаточной высоты.
- Сойдёт, - поводив лошадь по кругу, чтобы та остыла, михаилит набросил удила на столб и бросил в торбу несколько горстей ячменя. Затем снял поклажу, насухо обтёр лошадь пучком соломы, который выдернул из-под крыши, и накинул попону. Похлопал лошадь по шее и посмотрел на небо, оценивая погоду. - Навеса нет, но стена скоро нагреется. Не пропадёшь.
Прежде чем вернуться, он ещё некоторое время стоял, барабаня пальцами по камню. Потом усмехнулся. Даже если придётся задержаться здесь на день-два - пускай. Крыша над головой и припасы - есть. Сроков архиепископ не ставил. Если же аббатиса пошлёт кого-то вслед - что же, там будет видно. Раймон не припоминал правил, запрещающих послушницам покидать монастырь до пострига. Обычно всё сводилось к деньгам. Монастыри не особенно гнались за беглецами потому, что в этом случае не нужно было возвращать взнос за приём послушника. Возможная мстительность матери-настоятельницы, насколько он понимал, не подкреплялась законами королевства или церкви. А раз так - пускай. Уже приготовившись открыть дверь хижины, он оглянулся на лес, вглядываясь к тёмные силуэты деревьев. Ни движения, ни звука, кроме посвистывания ветра. Хорошее место.

Эмма, превозмогая себя, набрала снега в котелок и повесила его над огнем. Из заветного узелка с травами в талую воду полетели зверобой, шалфей и календула. Травница понюхала закипающий отвар и, подумав, добавила еще и ромашку. Приготовление отваров, настоев было для нее священнодействием, сродни магии. В такие моменты она отрешалась от всего и серьезным, торжественным выражением лица напоминала языческую жрицу. В узелке нашлась и длинная деревянная ложка для помешивания, столь любимая сестрой Аделой. Невесело усмехнувшись, девушка попробовала отвар и перевесила котелок ближе к устью очага, где дрова уже прогорели, и тлели угли. Эмма уселась на стул. Сейчас было самое время задумываться о том, что будет дальше.Бывшая послушница не обольщалась относительно дальнейшей жизни своей в монастыре. Она еще помнила несчастную сестру Алекси, запоротую до безумия, запертую в одной из келий. Когда родные приехали навестить ее, это была полубезумная, грязная, опустившаяся женщина, все время просившая пить. Но у Алекси были родные. Эмма Фицалан была не нужна никому, хотя, возможно, брат сочтет это достойным поводом, чтобы потребовать ее приданое назад. Он всегда был жадным, Ричард Фицалан-младший. Хотя его и нельзя было назвать глупцом. Узнав, что сестра уехала с михаилитом (если скажут, конечно. Версия для родственников вполне могла звучать как "умерла от чахотки"), преследовать и связываться с орденом он не будет - это означало бы необходимость принять Эмму в доме. Или поместить в другой, более строгий монастырь.
Стукнула дверь. Увидев котелок и учуяв запах, михаилит одобрительно хмыкнул. Положив седельные сумки и оружие у лежанки, он скинул плащ с перчатками и подошёл ближе к огню.
- Что с тобой делали - розги?
- Да, - Эмма оторвалась от созерцания котелка и осторожно повернулась к воину.
- Паршиво, - Фламберг помолчал. - Мы можем остаться здесь, пока всё не заживёт. Запасов хватит. И я не думаю, что мать-настоятельница пошлёт достаточно убедительную погоню. В лесу сейчас мёртво, но я могу достать нужные травы для мазей в ближайшей деревне.
- У меня есть и травы, и основы для мазей, - девушка зачерпнула ложкой настой и попробовала его, - деревенские часто собирают травы не правильно и не в срок. Мне кажется, что аббатиса вообще никого не пошлет. Я не давала обетов и не принимала постриг, за обучение заплачено из приданого. Брат за шесть лет спрашивал обо мне один раз, когда йомен из его поместья проездом был в аббатстве.
- Это смотря у кого спрашивать. Ты не поверишь, насколько часто при моём занятии приходилось интересоваться такими вещами и оценивать качество, - михаилит прислонился к стене, сложив руки на груди. - Как ты думаешь, сможешь научиться не замирать при драке? Я говорю не про помощь, упаси Бог, а про то, что в тот раз ты бы и убежать не сумела. Разве что лошадь бы понесла, но на это полагаться не стоит. Роза - очень спокойное животное.
- Если бы к ярости твари примешивались еще и ваши эмоции, я еще б и в обоморок упала, - заверила собеседника бывшая послушница, - в глубокий. Думаю, смогу. После монастыря тяжело отключаться от чужих чувств, в обители не было в этом необходимости. Монахини... у них переживания разнообразием и силой не отличаются, - девушка улыбнулась, - я думаю, вы слышали их разговоры в церкви.
- О, да. Мне они показались достаточно эмоциональными. Кажется, твоя лекарка - единственная, кого я не впечатлил, - голос михаилита прозвучал сухо, но уголки губ дрогнули. - И всё же странно. Мне казалось, что в этих стенах достаточно чувств. И страха, и боли тоже: вряд ли только тебя наказывали. Значит, бой настолько иной... чем, если можешь сказать?
- Это сложно описать, - Эмма задумчиво уставилась на огонь, - в монастыре - это привычный фон, рутина. Не замечаешь, как отбрасываешь не нужное - и чужую боль, и страх, и радость. Тем более, когда запрещено проявлять себя. Срабатывать начинает только на страждущем в госпитале, как было с тем разбойником. В бою же... Я не была готова к тому, что у твари настолько сильна ярость. На теле убиенного был лишь слабый шлейф, как от эфирных масел.
- Хорошее сравнение, - пробормотал михаилит и видимо встряхнулся. - Хорошо. Значит, нужна практика. Ну, с этим, как поправишься, проблем не будет, думается мне. С тех пор, как орден ослабел, твари вон подползают к самому Лондону. Скоро в Темзе мавки будут хвосты стирать и моряков прямо с палуб стаскивать. Ладно. Для начала - выздороветь. Насколько я знаком с такими делами, тебе в рубцы нужно втереть снадобье?
Эмма, не отрываясь от огня, кивнула, чувствуя, как у нее начинают гореть уши.
- Ага. Дело нехитрое, если руки правильные, а не грабли, как у брата Добни. Такие мозоли, что скорее оставшуюся кожу сдерёт, - Фламберг вздохнул и посмотрел на руки. - Конечно, давно не приходилось.
Цветом лица девушка теперь могла посоперничать с кардинальской мантией. От смущения она опустила голову и выбившиеся из-под чепца пряди закрыли лицо.
- Само пройдет. Скоро.- Неубедительно заявила она.
- Ага, - повторил михаилит. - И огонь в ранах не заведётся тоже сам собой?
- Надеюсь, рассечения нет, и просто очень сильное воспаление, - бывшая послушница принялась нервно теребить края передника, - давайте, я лучше шов ваш посмотрю?
- Посмотришь, обязательно, но потом, - михаилит улыбнулся, а потом посеръёзнел. - Там, где речь идёт даже не о днях, а о неделе или даже больше - не стоит слишком полагаться на надежду. Раны нужно осмотреть и обработать, и ты сама это знаешь. Скромность - это хорошо, но практичность там, где нет настоящего выбора - лучше. Если, конечно, тебя не прельщает последующая канонизация.
- Отвернитесь, - пролепетала Эмма, - пожалуйста.
Девушка медленно стащила с себя палето, аккуратно повесила его на стул. Глубоко, со всхлипом, вздохнув, развязала тесемки облачения, отчего оно упало на пол. В ворот нательной рубашки она вцепилась, как утопающий – в последнюю соломинку. Пальцы мелко дрожали, и узел тесьмы она развязать смогла не сразу. Рубашка пахла лавандой. Эту отдушку для белья бывшая послушница изготавливала сама и очень гордилась, когда у нее это получилось в первый раз. Сейчас, в маленькой хижине, у догорающего очага, раздеваясь перед мужчиной, пусть и отвернувшимся, Эмма подумала о том, что запах цветов – явно лишний и создающий неуместную атмосферу. Она побагровела еще больше (хотя казалось - больше некуда) и спустила рубашку с плеч, придерживая ее в горсти у груди.
- Все, - прошептала она, поворачиваясь спиной к михаилиту.
Раздались шаги. Какое-то время михаилит, видимо, изучал последствия наказания за грехи, потом неодобрительно хмыкнул.
- У тебя есть готовая мазь, или нужно делать? Тысячелистник, фиалка?
- Есть, - срывающимся голосом ответила Эмма, - в узле, на стуле. Мазь, настойка тысячелистника в темной бутылке.
- Всё не слишком плохо, но лучше позаботиться сразу.
Фламберг обошёл бывшую послушницу и развернул узел. Искать пришлось недолго: деревянных плошек с мазью под полотняной крышкой было всего две, а все бутылочки, как водилось у хороших травников, были подписаны. Кусок чистого полотна михаилит достал уже из собственной сумки, после чего снова повернулся к Эмме. На ярлычке пузырька тёмного стекла можно было разобрать часть надписи: "...léa millefó...".
Девушка опустила голову под взглядом воина, плотнее прижав рубашку к груди. Краснеть она больше уже не могла, и без того покраснела до корней волос, а потому от переживаемого стыда покрылась белыми пятнами. Эмма глубоко вздохнула и, немного успокоившись, попросила:
- Расскажите, что вы видите? Много ли вздувшихся рубцов? Есть ли рассечения? Синяки?
- Вижу историю наказаний очень грешной послушницы примерно на полгода назад, если не дальше.
Фламберг снова прошёл к ней за спину. Раздалось бульканье, и девушка почувствовала, как по коже провели влажной материей. Михаилит продолжил:
- Новые рубцы поверх старых, кое-где кожа воспалилась, рассечено только в паре мест. Кто бы ни бил - он знает своё дело.
- Дня два-три, - прошептала девушка, не в силах справится с волнением. - Меня снова начинает лихорадить.
- От одного прикосновения, да ещё через ткань? - в голосе Фламберга прозвучало нарочитое удивление. - Ладно. Надо наложить мазь, потом - ляжешь. Плащей, чтобы укрыться - хватит. Или предпочтёшь сбить настойкой? По-моему, я видел что-то подходящее в узелке.
- Нет, сбивать нельзя. Может быть, позже. Надо еще ваш шов осмотреть, - Эмма вздрогнула, почувствовав на спине руки михаилита. Прикосновения были аккуратными, но все равно причиняли боль. Стыд, скованность и смущение начали уходить, как всегда бывало с фоновыми эмоциями. Девушка вздохнула и слегка расслабила плечи.
- А ещё тебе бы хорошо научиться хотя бы стрелять из арбалета, - тем же тоном продолжил Фламберг. - У меня как раз есть подходящий, как знал.
- Отец учил меня стрелять и пришел к выводу, что это бесполезное занятие, - ответила девушка, - я просто не умею этого. Не дано.
- Предпочитаю убедиться лично.
Эмма практически увидела, как Фламберг пожал плечами. По спине в последний раз прошлись чистой тканью.
- Всё. Можно лежать и греться. Еду я сделаю сам... насколько получится.
Девушка быстрым движением плечей вернула рубашку на место и затянула тесемки, так же быстро надела облачение. О ее манере одеваться сестра Эмилия презртельно говорила "это движения прачки, но не леди, Эмма", но сейчас бывшей послушнице было абсолютно все равно, как она выглядит, главное - прикрыться.
- Я сама приготовлю, - Эмма подошла к очагу и привычным движением, будто все время жила в этой хижине, провела рукой по полке над печью, - дома был точно такой же очаг, и мать всегда хранила тут... посуду.
Посуды на полке, ожидаемо, не оказалось, зато нашлись пара деревянных ложек и покрытый пылью, засохший паук. Паука, после пристального изучения, девушка выбросила в огонь.
- Отвар, похоже, придется пить прямо из котелка, - с грустью констатировала она.
- У меня в мешке есть кружка. Ещё, когда доберёмся до приличного места, хорошо бы тебя и переодеть. Одежда у тебя по виду тёплая, но в дороге в ней едва ли будет удобно. И слишком приметная.
Девушка грустно кивнула, не имея желания спорить. Мгновение подумав, отхлебнула отвар. Протянула котелок михаилиту и уселась на стул. От пережитых волнения, боли и наступившего облегчения кружилась голова.

с Леокатой

24 декабря 1534 г. Где-то в лесах под Лондоном, утро

Утренний гомон леса и лучи солнца, пробивающиеся сквозь ставни, не потревожили сна Эммы. Она спала крепко и безмятежно, слегка улыбаясь, в тепле двух плащей, которые, впрочем, пришлось делить с михаилитом. Когда Фламберг улегся на топчан и приглашающе похлопал рукой по нему, девушка безропотно пошла, готовясь к самому худшему. Но воин всего лишь укрыл ее плащом и прижал к себе, делясь теплом. Вырываться не было ни сил, ни желания - слишком бывшая послушница устала и озябла. А потому, полежав некоторое время с закрытыми глазами, Эмма незаметно для себя уснула, уткнувшись носом в плечо мужчины.
Будить её Раймон не стал. Ему самому короткого сна хватило, чтобы освежиться, но послушнице пришлось куда суровее.
"Бывшей послушнице. Беглой".
Глядя на девушку, михаилит покачал головой. Зачем он, действительно, подтолкнул её сбежать? Ради таланта и знаний? Раймон покачал головой. С кредитом от архиепископа он при надобности нашёл бы других специалистов по гобеленам и истории, пусть даже пришлось бы регулярно возвращаться в крупные центры. Ну а с монстрами сама Эмма резонно заметила, что он справлялся и без неё. Справлялся, верно, и справился бы впредь, хотя в том, что он ответил тогда послушнице, была и немалая доля правды: такие способности делали жизнь безопаснее и выгоднее. Несмотря на это - он выживал до сих пор и один. Ради ночных утех? Михаилит фыркнул. Для этого не нужно постоянно возить женщину с собой. К тому же, хотя Эмма ему и нравилась, она не обладала такими формами, как та же сестра Эмилия. Скорее, с ней было... интересно. Раймон задумчиво кивнул. Пожалуй, он нашёл правильное слово. Эта странная послушница, место которой было явно не в монастыре, умела делать всё интереснее. И, с его точки зрения, вполне заслуживала шанса на какую-то другую жизнь. Не в четырёх стенах и не простояв полсрока на коленях. В конце концов, ему самому такой шанс дали.
Поворачиваясь к двери, михаилит улыбнулся. И мать-настоятельница не понравилась ему с первой встречи.

Как Раймон и ожидал, Роза отлично перенесла ночь. Подсыпав в торбу ещё корма, михаилит отошёл к границе деревьев. Столкновение с анку показало, насколько незаметно подтачивает мастерство бездельная жизнь, и с этим нужно было что-то делать. Выходя из дома, он не стал брать ни сюрко, ни плаща, оставив последний спутнице. Мороз даже в безветрие кусал за руки, прикрытые только тонкими рукавами рубашки, но михаилит, не обращая на это внимания, достал меч. Юных кандидатов постоянно испытывали, доводя до края возможностей тела, и он знал свой предел. Но дальше простой разминки дело не ушло; Раймон остановился в полузамахе, услышав доносившийся из чащи глубокий, приятный голос молодой женщины. Девушка пела довольно-таки известную балладу, игриво интонируя в нужных местах:
- Пробудившись, на запад он поглядел,
А потом взглянул на восток
И нагую девушку увидал
Внизу, где шумел поток…
Михаилит невольно улыбнулся, но улыбка вскоре пропала: он не слышал в глубине леса ни звука охотничьих рожков, ни стука копыт, ни собачьего лая. И даже снег хрустел так, словно шёл только один человек. Зимой, в мороз, там, где до ближайшей деревни было скакать чуть ли не час. Дочь какого-то сеньора на прогулке? И кто бы такую отпустил одну? Деревенская травница, забравшаяся так далеко в поисках той же омелы или мха для зелий? В любом случае, разумный человек, по его мнению, бродя в одиночестве по лесу, не стал бы петь по весь голос. По крайней мере, не такие песни. Тем не менее, он убрал меч в ножны.
Пение становилось все ближе, и вскоре из-за деревьев показалась весьма очаровательная особа, судя по одежде - знатная. Короткая шубка темно-зеленого бархата, отороченная мехом лисы, зауженная шерстяная юбка, какую с недавних пор стали носить при дворе на охоту, расшитая золотом, меховая пушистая шапочка, из-под которой струились (иначе и не скажешь) светлые косы. Большие зеленые глаза и нежная кожа - девушка выглядела, как мечта, как воплощение легенд о прекрасных феях. И была настолько же опасна. Незнакомка остановилась и пропела еще один куплет, лукаво улыбнувшись Раймону:
- Вмиг с зеленого ложа вскочил пастух
И спустился к ручью, моля:
- Моя милая, выйди, и платье надень,
И не бойся, радость моя!
- Здравствуйте, милорд, - присела она в изящном реверансе, явно введенная в заблуждение колетом и расшитым воротником рубашки Раймона, - вы заблудились?
"Почему у них у всех зелёные глаза? Волосы разные, фигуры тоже, одежда. Одинаковы только глаза, и ещё - такие вот высокие скулы".
- Миледи, - Раймон поклонился, неглубоко, так, чтобы не выпускать пришелицу из виду. Он не знал, почему фэа, когда окончательно затворились в холмах несколько столетий назад, оставили на земле стольких из своего рода. Только подозревал, что не в последнюю очередь за дверями волшебных земель оказались те, кого не слишком хотели видеть внутри. Но, независимо от гадостности, остатки фэа временами так же, как в старину, ценили вежливость. Иногда. Порой - просто как приятную прелюдию к обеду. - Что столь очаровательная дама делает в заброшенном углу, что не стоит и толики её красоты? Неужели зимой в этих лесах такая хорошая охота?
Уточнять, на какую дичь здесь можно охотиться, он не стал. Слишком многих подобных красавиц он повидал и на гравюрах, и в вивисектарии, где старый полусумасшедший магистр Анстельм всегда рад был показать юным михаилитам железы, из которых глейстиг выделяют летучие яды. И действовал этот яд исключительно на людей. Особенно - на мужчин.
- О,- красавица улыбнулась кончиками губ, - здесь всегда хорошая охота. Но я немного заплутала. Помню, что все ехали от деревни. И я не могу найти дорогу назад теперь , - в голосе зазвучала неподдельная грусть, - лошадь взбунтовалась и выбросила меня из седла. Ничего не остается, только греться песней...
- Вот как, - Раймон глубоко вдохнул. Ветра так и не было, но воздух всё равно успел пропитаться еле заметным горьковатым запахом. Обычный человек уже почувствовал бы, как у него кружится голова от восторга. Михаилит же ощущал слабую, на границе сознания, тягу к этой женщине - и осознавал, что это всего лишь иллюзия. Глейстиг, в отличие от многих других существ, предпочитали, чтобы еда шла к ним сама. И по-возможности не сопротивлялась. Те, кто соглашались потанцевать, а потом и поваляться на лужайке - хотя бы и заснеженной - редко уходили потом на своих двоих. И даже те случаи, о которых упоминали бестиарии, скорее всего были выдумкой мужчин, которым не слишком везло в любви. - И как же называется эта деревня, миледи?

Со Спектром

24 декабря 1534 г. Где-то в лесах под Лондоном, утро

Эмма проснулась от того, что начала зябнуть. Очаг прогорел, да и михаилит куда-то исчез, половина топчана, на которой он спал, уже успела остыть. Выбросив из головы возникшую было мысль "бросил", девушка прогнала, как нелепую - рядом с лежанкой остались и кольчуга, и сюрко, и седельные сумки. Надев облачение и наскоро заплетя растрепавшиеся волосы в довольно-таки внушительную косу, бывшая послушница взяла котелок и вышла из избушки. Она успела умыться чистым, пушистым снегом, лежащим под кустом орешника и набрать его в котелок, когда услышала голоса - женский и Фламберга. Подавив волной нахлынувшую ревность и удивившись ей ("Я что - ревную?"), Эмма не спеша обошла лачугу и с интересом уставилась на собеседницу воина. Услышав шаги за спиной, михаилит вскинул руку, запрещая девушке приближаться.
- Гринривер, - тем временем отвечала пришлая красавица на вопрос Раймона, неопределенно махнув рукой в сторону, - кажется. Я не помню точно. Если бы вы согласились меня сопроводить...
- Очень жаль, но - не могу, - михаилит сожалеюще развёл руками. - Как видите, я не один, и не могу ни бросить госпожу, ни требовать, чтобы она изменила свой путь. Может быть, я смогу предложить другое благородное развлечение? - за то, что он собирался сделать, магистр ордена долго гонял бы его по замковому двору палкой. Но глейстиг была почти такого же роста, как Эмма, и искушению противиться было очень трудно. К тому же, за глейстиг ему никто не заплатил, и драться михаилиту не хотелось до смерти. - Что миледи скажет про игру в загадки?
- В загадки? - Глейстиг вскинула бровь, оценивающе глядя на мужчину и упрямо делая вид, что не замечает Эммы, скрестившей на груди руки. - В загадки...
- Разумеется, с достойной ставкой, - подхватил Раймон, заранее предвкушая, что на этот счёт подумает Эмма. Он-то знал, как сложно было фэйри противиться древнему искушению этого рода. И какие здесь могли быть ставки. - Я думаю, внешнее против внутреннего. Как насчёт такого: если проиграете вы, я получаю ваше замечательное, сотканное не хуже чем в холме платье. Если я - то нацежу в плошку три глотка... того, что так любят пить благородные дамы вашего круга.
- Три глотка - мало. И для такого сильного мужчины, и для моего голода, - глейстиг, поняв, что нет нужды притворяться, улыбнулась, демонстрируя острые клыки. - Шесть... И не из плошки.
Эмма едва слышно хмыкнула. Ситуация начала напоминать торг в кабинете аббатисы, после которого сама мисс Фицалан оказалась в должности приманки. Девушка вздохнула, закрыла глаза и ... Нечисть (в том, что это была именно она, бывшая послушница не сомневалась - у знатных дам обычно не бывает клыкастой улыбки) полыхнула ярким гранатовым оттенком с вкраплениями изумруда. Она вожделела, в первую очередь, а уж потом была голодна. Оставалось найти способ сообщить об этом Фламбергу. Эмма вздохнула и принялась переплетать косу ("Не хуже, чем у твари, между прочим!").
- Пять - и из плошки, - с нажимом произнёс михаилит. Он тоже улыбался, но не показывая зубов. - Ваши клыки, миледи, содержат слишком много такого, что тело сильного мужчины, боюсь, переносит плохо.
- Хорошо... Четыре - я и поклянусь любимым вороном Морриган, что не буду выпускать то, что содержат мои клыки.
Раймон помедлил. Конечно, клятва считалась верной. Но сколько людей, которых глейстиг обманули, могли вернуться, чтобы пополнить гримуары? Всё же... сколько людей могли похвастаться тем, что глейстиг пила их кровь, а они выжили? И михаилит был почти уверен в том, что, если фэйри обманет, он успеет вызвать огонь. Почти.Он улыбнулся шире.
- И после этого миледи уйдёт охотиться... в другое место, кто бы ни проиграл. Во имя любимого ворона Морриган.
- Это - предмет другой игры, - фэйри улыбнулась в ответ, но улыбка вышла предвкушающей, - и других ставок.
- Тогда какой же интерес, миледи? - даже удивился Раймон. - В ином случае мой выигрыш может пострадать. Жаль было бы портить такую прекрасную ткань.
Коса закончилась, другой не имелось и Эмма со скучающим видом уселась на какое-то бревно, гадая, зачем это все понадобилось михаилиту.
- Сначала выиграй, - прошипела глейстиг, но затем, опомнившись, добавила прежним любезным тоном, - хорошо, я уйду в другие угодья.
- Клятва?
- Клянусь на крыле любимого ворона Морриган, что не отравлю этого мужчину и не испью из его жил больше, чем оговорено было, - охотно поклялась фэйри, - и уйду в другое место, да покарает меня богиня за ложь!
- Мужчину при этом можно просто убить, после чего выпить кровь женщины... и лошади, и уже потом - уйти, - Раймон покачал головой. - Люди заключают с вашим родом сделки на протяжении тысячелетий. Мы, может, плохо помним прошлое, зато уж крючкотворы, чью кровь вы даже пробовать не захотите, теперь в каждом городе. Поклянитесь, что не отравите меня, не выпьете больше крови, чем уговорено, после чего сразу уйдёте, не тронув ни меня, ни эту женщину, ни иного, что принадлежит мне.
- Женщина принадлежит тебе? - Глейстиг явно начала терять терпение. - Хорошо, я клянусь во всем.
- Тогда, миледи, ваше право первого хода, - Раймон снова поклонился.
- Существовать без меня ничто, поверь мне, не может,
Но и обличье мое и лицо навеки сокрыто.
Кто же не знает, что мной руководится вся природа,
Весь небосвод, и движенья луны, и сияние солнца?
Фэйри подпрыгнула и повисла в воздухе, поджав под себя ноги и красиво задрапировав их в ткань юбки.
- Мироздание, - Раймон невольно взглянул на женщину с уважением. Фэа никогда особенно не были известны как раса, которая пытается придать форму миру вокруг. Эта загадка больше походила на нечто такое, что михаилит мог бы услышать в библиотеке или на занятии по алхимии. Или - на проповеди, хотя там ответ был бы сформулирован иначе: "Бог, который суть мироздание". Но Раймон не верил в то, что фэйри взяла бы христианский вариант. И уже с запозданием он подумал, что, возможно, правильным ответом было какое-то старое божество, но... нет. Старые боги не брали на себя весь мир. Ни Дану, ни Кернуннос не управляли всем сущим.
- Верно, - улыбнулась глейстиг, снимая шапку и бросая ее мужчине, - твоя очередь.
- Я воюю с волнами и ветром
А достигну земли - вцепляюсь
Рогом своим, если есть,
И хватаюсь изо всех сил
Чтобы спасти доверенное.
И горе всем - и близким, и далёким
Коль не смогу удержать - кто я?
Загадка была, на вкус Раймона, слишком простой, но, с другой стороны, он не слышал, чтобы оставшиеся фэа хоть как-то занимались мореплаванием.
Глейстиг задумалась и выглядело это настолько уморительно, что Эмма невольно хихикнула в ладошку. Под шапкой у нечисти обнаружились маленькие, аккуратные рожки, которые, впрочем, не портили облика фэйри.
- Корабль? - предположила она.
- Корабль с рогами - это слишком странно, - покачал головой михаилит, довольный, что угадал с морской темой. - И уже давным-давно их не обязательно вытаскивать на берег для безопасности. А вот якорь с парой рогов - или даже гладкий - удержит его и на мелководье. Но горе кораблю, если якорь сорвёт с грунта.
Фэйри зашипела, переживая поражение. Шубка полетела вслед за шапкой.
- Шесть очей у меня и слышу шестью я ушами,
Пальцев десятью шесть на теле своем я имею;
Если бы даже отнять из них четырежды десять,
Все-таки вижу, что мне четырежды пять остается.
Голос глейстиг говорил о тщательно сдерживаемой ярости.
На несколько секунд Раймон задумался. Глаза, уши и пальцы явно говорили о трёх людях. Но один организм, от которого можно отнять два? У такого, действительно, останется только двадцать пальцев. Четырежды пять, как и сказала глейстиг. Тройняшки? Но это три разных человека. Конечно, михаилит слышил истории о сросшихся боками людях, но никогда - о троих. Такое было жутко даже представить - особенно когда речь шла об отнятии одного от двоих. А, значит...
- Мать, которая рожает близнецов, - уверенно ответил он.
- Верно, - в михаилита полетели рукава платья, - спрашивай!
Михаилит улыбнулся и набрал в грудь воздуха.
- Странная штука я:
женщина ждёт меня с предвкушением,
ни одного человека не раню я -
только убийцу себя же.
Жезл мой длинен и прям,
торчит из гнезда под собою.
И порой - ах, что за милая леди ухватит
под основание меня и потянет.
И порой - ах, что за милая леди меня сожмёт
от восторга рыдая.
Договорив, Раймон подмигнул фэйри.
Ответ в этот раз озвучен так и не был. Мрачная глейстиг швырнула юбки, продемонстрировав всем стройные, но увы, покрытые шерстью ноги, заканчивающиеся копытцами.
- Разнообразно звучит, заливаясь, мой голос певучий,
И никогда не издаст мой клюв хрипящего звука,
Цвет мой невзрачен, но песнь отнюдь моя не презренна.
неустанно пою, судьбы не пугаясь грядущей:
Пусть меня гонит зима, но ведь летом опять прилечу я
- Соловей. Жаль, что до их пения ещё нескоро, - для этого ответа Раймону даже не пришлось задумываться. Жаворонки, дрозды, скворцы и прочие певчие твари, мешавшие спать по утрам, были или цветастее, или пестрее.
- Ты выиграл, - глейстиг теперь прикрывалась лишь своими волосами, - но я голодна. Впрочем, в этот раз я уйду, дабы исполнить клятву. Смотри же, воин, чтобы в следующий раз, когда мы встретимся, не оказалось, что ты лгал мне. Древние боги мстительны.
Раймон нахмурился, пытаясь понять, о чём говорит создание. В чём он мог ей солгать? Ответы на загадки и они сами - были честными. Значит, условия. И тут он вспомнил об оговорке глейстиг про принадлежность женщины. Дьявол. И ведь надо же было так выразиться! Фэйри опустилась на землю и, оглянувшись напоследок, убежала, а михаилит всё стоял, глядя на разбросанную одежду. Раймон никогда не знался с древними богами, но мстительность, насколько он представлял, была вполне в их характере. Ещё он не имел представления о том, что для них означало: "моя женщина". И не был уверен, хочет ли вообще таковой обзаводиться именно сейчас. И в том, подойдёт ли "обладание" женщиной в христианском понимании или хватит... обычного. Михаилит пожал плечами и пнул снег. В любом случае, позволять глейстиг или каким-то там богам диктовать ему, что делать и как, он не собирался. Повернувшись к Эмме, он улыбнулся:
- Как оказалось, часть новой одежды не нужно будет даже покупать. Всё - твоё. Только постирать, хотя вообще-то глейстиг довольно чистоплотны.
- Странно, - протянула девушка, не вставая с бревна и не спеша собирать одежду, - вы играете в загадки так, будто всю жизнь учились только этому, но при этом не..понимаете символики гобелена, хотя это, по сути, тоже самое. И самое странное - что я не понимаю ваших чувств. Как будто их у вас вообще нет. Впрочем, это не важно, наверное. Спасибо за заботу.
- Она спрашивала о вещах, которые... про мир, - запнувшись, пояснил Раймон. Ему разница казалась очевидной. - Птицы, рождение людей, законы мира. Нас неплохо учили тому, как всё устроено - как всё работает - иначе на тракте и не прожить. Гобелены - совсем другое. Это... как сказать... особые правила. Зачем михаилиту на тракте знать, как что принято вышивать? Конечно, учили и другому, но, - он пожал плечами, - я был не слишком ревностным учеником. Если бы фэйри задавала вопросы по гобеленам или картинам - боюсь, дальше тебе пришлось бы ехать одной. Если бы, конечно, я не успел её убить.
Эмма подошла к нему и, наверное, впервые за все время, проведенное вместе, сама дотронулась тыльной стороной ладони до щеки мужчины.
- Идите в хижину, - с какой-то странной, отчасти материнской интонацией произнесла она, - простынете. А я соберу все это... И постираю.

с Леокатой

Через некоторое время стало понятно, почему в монастыре Эмму считали молчуньей. Она работал споро, ловко, но молча. Молча сварила ароматную, щедро сдобренную специями, похлебку из обнаруженных ею же, под потолком хижины, сушеного мяса и овощей, молча выстирала в ручье наряды фэйри, молча же развесила их сушиться перед очагом. И лишь закончив с этими делами, девушка присела у очага на шаткий стул и, глядя на то, как пляшет огонь, заговорила:
- Посмотрите, какая тонкая работа, - она расправила в руках подол еще влажной юбки, чтобы лучше увидеть узор, - вышивка золотой нитью по шерсти - узор из листьев падуба в старинной технике. Таким стежками не вышивают, наверное, со времен Вильгельма Завоевателя. Хотя, вам это, вероятно, не интересно.
Бывшая послушница сняла котелок с огня и поставила в углубление стола. Рядом легла до светлого дерева отмытая ложка.
- Прошу вас, ешьте, - пригласила она михаилита, - я не смогу составить вам компанию.
Девушку еще лихорадило и мутило от количества выпитых снадобий, кружилась голова, хотя рубцы уже болели меньше. Эмма порадовалась, что не понимает чувств спутника, не воспринимает его эмоций. С Фламбергом было... тихо. И это было ценно хотя бы потому, что девушке не всегда еще удавалось отключиться от людей, хотя дар она контролировала, благодаря монастырю, лучше, нежели в детстве. К тому же, некоторые из тех, с кем довелось ей общаться, были также нечитаемы, как и михаилит, но, надо признаться, вызывали гораздо меньше симпатии. Воин, конечно, не был на похож на рыцаря из легенд, о котором грезят все девушки, но ведь и Эмма не мечтала о том, что ее увезут на белом коне в закат. К тому же, бывшая послушница не обольщалась по поводу отношения к себе, ведь она сама понимала и ценила практичность. И сознавала, что о ней заботятся ровно до тех пор, пока полезна.
Девушка снова уселась на стул и искоса глянула на спутника.
- Почему ты решила уехать со мной? - неожиданно спросил михаилит. - Говоришь, что не понимаешь меня - ладно. В голове у тебя кое-что есть, да и я - не Эдуард Аквитанский и даже не рыцарь. Обычная девушка решила бы, что михаилит просто наиграется и выбросит на обочину, - сам того не зная, он повторил слова Клайвелла, сказанные лишь в нескольких милях к северо-западу. - Не из-за страха же наказания. Судя по спине, дело это привычное.
- У нас в обители была сестра Алекси, - Эмма неотрывно смотрела в огонь, - ее тоже очень невзлюбила преподобная мать. Талантливая вышивальщица, художница, она сама рисовала эскизы к гобеленам. Но была слишком умна... Или, наоборот, настолько глупа, что осмеливалась перечить аббатисе. В общем, получилось однажды так, что сестру Алекси заперли в одной из келий, одну. Нам запретили подходить к двери, разговаривать с ней. Один раз в день ей давали хлеб и воду. Сначала она кричала, ох, как же она кричала! Потом потеряла голос и только молилась. Потом - и молиться перестала. Просила воды только. Я тихонечко носила ей воду в чашке, поила через окошечко в двери... Иначе я бы тоже сошла с ума. И я написала ее семье, упросила сестру Аделу найти адрес. Когда келью открыли, сестра Алекси была похожа на животное, несчастное и грязное. Она дичилась людей и пряталась в темном углу. Такой ее и увезли родственники, - девушка замолчала и тяжело вздохнула, - после нашей с вами прогулки меня ждало то же самое. Только у меня нет родственников, которые хотя бы сумасшедшей забрали домой. Ну, а про "поиграть и выбросить"... Еще тогда было столько возможностей, что хотели бы - воспользовались.
- Заботливая мать-настоятельница, - Фламберг со вздохом уселся за стол. - Прости. Я не подумал, что там может дойти до подобного. Про аббатство среди знающих людей ходят разговоры, но всё-таки о подобном я и не подозревал. И всё же, - он усмехнулся уголком рта. - Ты переоцениваешь мужчин. Такое количество одежды, да ещё в мороз, да ещё в процессе охоты на тварь!.. Нет. Не думаю, что возможностей было так уж много, если, конечно, не остаться где-то на ночь.
- В любом случае, - Эмма посмотрела на собеседника, - это лучше, чем медленно сходить с ума. В одиночестве, мучаясь жаждой, страдая от паразитов. Обочина хотя бы с другой стороны закрытой двери.
- Верно.
Фламберг кивнул. Некоторое время в хижине раздавался только стук ложки, потом михаилит заговорил снова:
- Ты, насколько я видел, хорошо разбираешься в гобеленах. В истории - тоже?
- Не слишком, - девушка поморщилась, - с той ее частью, что связана с работами. Нас учили символике изображений, обучили узнавать фигуры на гобеленах и картинах, если вдруг картину придется переносить на ткань. Определять возраст изделия, хотя бы примерный, по стежкам и ткани. Но вот всему остальному, что касалось бы истории, - нет, увы. И возможности самой это постичь не было. Основные вехи я, конечно, представляю, но детали, боюсь, не расскажу. А вы интересуетесь искусством гобеленов?
- Временно. Я ищу одну вещь, ключи к которой, скорее всего, разбросаны по аббатствам и монастырям по всей божьей стране. Якобы волшебный венец короля Альфреда. Которого, разумеется, может, и вовсе не существует.
- Короля Альфреда иногда изображают с двумя венцами, - кивнула Эмма, - один в руке, другой на голове. В Августинском аббатстве как раз хранится гобелен, где показано, как он получил один из них. У нас был рисунок, скопированный сестрой Алекси. Хотя, рисунок - это не то. Переходы цвета, смену узелкового шитья гладью он не передает.
- Интересно, - михаилит кивнул. Похлёбки в миске убавилось наполовину. - Хотя, ещё интереснее, где Альфред венец потерял. Если его не было в Уинчестере, когда король умер, значит, Альфред оставил его где-то раньше. Или потерял, хотя это было бы совсем глупо. Или его украли. Нужно как-то найти время, в которое венец пропадает, - Фламберг отодвинулся от стола и тяжело вздохнул. - Я предвижу много разъездов и ещё больше храмов и собраний книг.
- Если монахи допустят в библиотеки, - заметила девушка, встряхивая все еще чуть влажные юбки на огнем, - обычно они неохотно пускают чужих. А уж сейчас, когда каждый может оказаться комиссаром милорда Кромвеля... По крайне мере, в обители настоятельница велела перепрятать все ценные книги.
- Да, это будет не так просто, - признал Фламберг. - К сожалению, скорее всего уговорить какого-нибудь приора окажется сложнее, чем вашего разбойника. Придётся проявить изобретательность. К счастью, михаилита, по крайней мере, не примут за агента короны. Пока ещё. Ты примеришь наряд?
Эмма медленно кивнула, соглашаясь. Она собрала в охапку платье и надолго скрылась за занавеской в углу, которую соорудила из найденной в хижине дерюги. Платье преобразило Эмму. Изумрудно-зеленая шерсть придавала глазам девушки аквамариновый оттенок. Фэйри носила декольте чуть ниже принятого и непривычный корсаж, только начинающий входить в моду - стягивающий талию и приподнимающий грудь. Присобранная в поясе юбка ненавязчиво подчеркивала линию бедер, а длинные, до кончиков пальцев рукава (в моду их вернула Анна Болейн) - изящество рук. Девушка не стала прятать косу под старый чепец, хотя и пожалела, что не нашлось ни ленты, ни арселе в тон наряду. Равно, как и зеркала. Не будучи тщеславной, бывшая послушница, тем не менее, хотела бы знать, как она выглядит сейчас в глазах михаилита. Вздохнув, она вышла из-за занавески.
Секунду михаилит смотрел на Эмму со странным выражением лица, которое она никак не могла понять. Но потом он тряхнул головой и одобрительно улыбнулся:
- Прекрасно, - Фламберг поднялся и обошёл вокруг Эммы. - Я думаю, стоит раз проехать через монастырь. Если повезёт, мать-настоятельницу тут же хватит удар.
- Напротив, - не согласилась девушка, - она лишний раз убедится в моей греховности. Особенно, когда увидит это декольте.
- Одно не отменяет другого, - возразил михаилит, внимательно осмотрев вырез. - Сбежала - грешная послушница, вернулась - благородная прекрасная и греховная дама. Что до декольте - я слышал, фэа всегда одеваются по последней моде или даже её опережают. Немного драгоценностей, другие сапоги, шарф - и можно хоть ко двору.
- Все же, я переоденусь пока в облачение, - бывшая послушница улыбнулась и опустила глаза, - надену все это в день отъезда. Не стоит носить такую одежду у очага, испортится вышивка.
- Только такую одежду и стоит носить, иначе зачем она вообще нужна? - впрочем, михаилит тут же пожал плечами. - Впрочем, я не обещаю, что легко найду ещё одну глейстиг в ближайшее время. Они обычно очень территориальны.
- Не стоит рисковать ради нарядов, - девушка отвечала уже из-за шторы, забыв о том, какой театр теней разыгрывается в неверном свете очага, - и тем более - ради меня.
- А ради чего тогда стоит? - удивился Фламберг. - Мне кажется, причины вполне подходящие.
- Ради торжества справедливости? - Эмма вышла из-за занавески и по улыбке стало понятно, что она шутит.
- Когда ей будет что-то угрожать - я подумаю, - ответил улыбкой михаилит.

Джеймс Клайвелл

24 декабря 1534 г. Дорога из Лондона в аббатство Бермондси. Утро.

Сочельник. Все приличные люди сидят дома, готовясь встретить Рождество Христово вместе со своими семьями. Все - но не Джеймс Клайвелл. Тракт привычно ложился под копыта невысокой, но крепкой лошадки, слепил снег. За спиной грохотала колесами телега с клеткой и переругивались спутники - два стражника из окружной тюрьмы. Еще вчера преподобная мать - настоятельница обители в Бермондси прислала гонца в управу. Юноша из монастырских крестьян, напуганный до икоты, невнятно излагал что-то об умертвиях, разбойниках и михаилитах, мешая это все в таких адских пропорциях, что без столь любимого ирландцами виски и не разберешь. В иной день, Клайвелл послал бы повозку со стражниками и сам не поехал, по такой стуже, да еще и в Сочельник. Но сочетание всех вышеперечисленных джентльменов (хотя, тварь вряд ли была таковым) заставило с тяжелым вздохом достать теплый плащ и влезть в седло. Аббатство св. Марии Магдалины в Бермондси вообще было самым проблемным в этом графстве, и - как подозревал Джеймс - настоятельница играла в этом не последнюю роль. Оттуда регулярно сбегали монахини и послушницы, причем некоторые - домой, а потом разъяренные родственники осаждали констеблей с требованиями разобраться, привлечь, наказать. За появляющихся в окресностях ангъяков и прочих игош также следовало благодарить обитель. И если раньше по первому зову являлся кто-то из михаилитов, уничтожал эти следы грехов, то сейчас, когда орденцев лишили жалованья, эту работу взвалили на констеблей. Точнее, попытались взвалить. Сам Джеймс не умел и не хотел связываться с нежитью, не мракоборец, все же. Найти мать, оставившую младенца на снегу - это пожалуйста. А упокоить переродившееся дитя - извините, не учен.
От мрачных раздумий констебля отвлёк резкий шум крыльев и громкий вороний грай. В паре десятков ярдов справа от дороги, среди ещё редких здесь буков и клёнов торчал задок наполовину перевернувшейся телеги. Небо хмурилось, но не сыпало снегом, так что следы отпечатались совершенно ясно: возница в какой-то момент просто взял и свернул с наезженного тракта. И там, за телегой, откуда заполошенно взлетели птицы, Клайвелл увидел лежавшую ничком фигуру, щедро припорошенную белым и красным.
- Э-э... мастер, тут эта, - Сэм Вилсон, прозванный за выпирающее брюхо Квашнёй, отступил на шаг и чуть не врезался в клетку. Но тыкать перед собой пальцем не перестал.
Там, куда указывал Сэм, как раз перед тем местом, где телега сделала резкий поворот, Джеймс Клайвелл заметил на снегу чёткий след ноги. Точнее, половины ноги: словно босой человек бежал через дорогу, не опускаясь на пятку. Констебль провёл взглядом до густого орешника, но других следов не заметил. И по нетронутому снегу получалось, что человек преодолел больше четырёх ярдов одним прыжком. И стопа у него была очень узкой. Костлявой.
- Херня тут, - закончил за товарища второй стражник, седоусый ветеран с приграничья по имени Уилл Харрис. Он ушёл в стражу после Флоддена: говорил, что до смерти наелся шотландскими пиками. Этот, в отличие от Квашни, испуганным не выглядел, но всё равно посматривал вокруг. - Была.
"Не зря, видимо, михаилита аббатиса вызывала, - мрачно резюмировал для себя Клайвелл, - что за черт? Еще пару-тройку дней назад здесь было тихо, как на погосте. Откуда тварь?"
Констебль спешился и кинул поводья Харрису. Задумчиво поводил пальцем в темной перчатке по следу. И прошел к телеге. Лежавший на снегу был мужчиной. На его полном, добродушном лице навеки застыли ужас и какое-то детское изумление, от которого даже видавшему виды Клайвеллу стало не по себе. Тяжело вздохнув, Джеймс обошел тело вокруг, осматривая местность, ища хоть одну зацепку того, что убийцей был не монстр. Увы, следы борьбы говорили об обратном. Покойный некоторое время сопротивлялся твари, что было видно по следам: на снегу остались четкие отпечатки сапог, совпадающие с теми, что были надеты на ногах трупа. Тварь же особо не утруждала себя, судя по некой статичности следов. Констебль вернулся к телу и, присев на корточки, принялся осматривать. У мертвеца не было правой руки, живот был вспорот и из него нежить выжрала самое вкусное - сердце, печень, легкие - нежный ливер. Впрочем, не побрезговало умертвие и кусками плоти, которые вырывало прямо с одеждой.
- Когти - что серпы, - проговорил вслух Клайвелл, скорее для себя, нежели для стражей, - нашинкован - хоть в похлебку клади.
- Прости Господи, - немедленно отозвался Квашня, - что ж это за кошмарище-то такое?
Джеймс пожал плечами, показывая, что не знает и, в общем-то, не горит желанием узнать. Если михаилит еще не упокоил тварь и находится в аббатстве - спросим. Если упокоил и уже уехал - тем лучше. Хотя...Допросить бы орденца, он наверняка первым говорил с выжившим "лесным братом" и, возможно, может рассказать любопытные детали.
- Ладно, ребята, - констебль снова взгомоздился на лошадь, - кладите его в клетку и поедем дальше. Время не терпит.
- Прости Господи, - Квашню, кажется, заклинило на этом воззвании, - мастер, как же разбойничек-то поедет, с усопшим-то?
- Вот это, Сэм Вилсон, тебя должно волновать меньше всего, - Клайвелл задумчиво огладил бородку, - живее, ну.
- А, может... - Квашня вздохнул и переступил с ноги на ногу. Его взгляд был прикован к карману, куда Клайвелл убрал снятый с шеи мертвеца кошель с серебром. - Это ж почти добыча-та. Может, ну, того-этого?
- Это - собственность наследников,－отрезал констебль, не собираясь вступать в диспуты по поводу денег.
Тучный стражник опустил взгляд и с явной неохотой присоединился к напарнику, который уже начал оттаскивать тело к телеге с клеткой.

Следующую остановку пришлось сделать примерно через полмили. На этот раз Джеймс сам заметил пятна крови на опушке у дороги. Тут снег был истоптан гораздо сильнее. Разобраться в происшедшем оказалось бы крайне сложно, если бы констебль уже не представлял, что произошло, по сбивчивому рассказу посланца аббатисы. Странным было разве то, что двое - разбойники? - ехали верхом, а не в телеге. Туша одной лошади - заморенной хилой кобылы - обнаружилась неподалёку. Горло было разодрано так, словно поработала гигантская росомаха. Ещё один след копыт уходил дальше в лес, но по количеству кровавых пятен выходило, что далеко убежать лошадь не могла. И что всадник на ней не удержался тоже: об этом красноречиво говорил продавленный снег. Прочее представляло собой сдобренную алым мешанину следов, и как именно двум мужчинам удалось отбиться от монстра, оставалось только гадать. Как и о том, почему их потом по дороге до монастыря не прихватили те же волки, которых в последний год расплодилось с лихвой: за ранеными оставался отчётливый кровавый след. И ещё странность: вскоре следы решительно свернули с прямой дороги к аббатству и ушли вправо. Правда, насколько помнил Клайвелл, в той стороне лежали несколько деревушек.
Загадка не стала казаться проще, когда, через некоторое расстояние, обнаружилась и обезглавленная туша монстра. Судя по сгоревшим кустам и сарабанде следов, поработал михаилит. А вот следы лошади мракоборца были слишком глубокими. То ли орденец был тучен (что вряд ли), то ли приехал и уехал он не один. Клайвелл подавил недостойное констебля почесать в затылке и пришпорил лошадь. Монастырь был уже близко.

Мать-настоятельница монастыря св. Марии Магдалины, что в Бермондси, уже традиционно была зла. Сбежавшая Эмма, да еще с кем - с михаилитом! - не укладывалась в рамки привычной картины мира. Побеги, конечно, были. И некоторым даже приходилось выплачивать их долю, внесенную в обитель. Но Эмма Фицалан, молчаливая, спокойная, безропотно принимающая все... Воистину, чудны деяния твои, Господи! Успокаивало лишь то, что справиться о беглянке не приедут родственники, да и деньги ее никто не потребует. Аббатиса почти не помнила брата девушки, который привез ее сюда. Монахини, правда, после этого события без перерыва шушукались и хихикали, даже в гобеленной, отчего и испортили пропущенными и неровными стежками работу, которая готовилась, между прочим, для приемной королевы! Настоятельница зло смяла тонкий платочек в руках. Одни убытки из-за этой Эммы! Прибывшего констебля она не допустила даже в кабинет, вышла к страноприимному дому сама, тем паче, что он бывал в обители часто и порядки знал.
- Преподобная мать, - обозначил поклон Клайвелл, - что у вас снова произошло? Из речи вашего посыльного я не понял ровным счетом ничего.
- Ну почему же, любезнейший констебль, снова? - С представителем власти настоятельница говорила медоточиво и ласково. - Право же, вы обижаете нашу тихую, скромную обитель.
- Отнюдь, преподобная мать, отнюдь. Ну что же, давайте взглянем на ваших разбойников. Желательно на того, кто еще жив, для начала.
Тот, что все еще был жив, маялся от безделья. События прошлой ночи уже слегка изгладились в памяти и деятельная натура требовала разнообразия. А потому, увидев входящего констебля, парень даже оживился и привстал на своем топчане.
- Разуйтесь, - прошипела сестра Адела Клайвеллу, - это лечебница.
－ Угу, －пробурчал Джеймс, － а преступник сбежит, пока я буду возиться с сапогами. Ничего, сестра, грязь, говорят, бывает и лечебная.
Сестра Адела злобно посмотрела на него.
- Да даже михаилит, уж на что негодяем оказался, да и тот сапожищами не топал и плащ снял. Эх вы, мистер Клайвелл! - В сердцах укорила она констебля.
- Михаилит? Негодяем? - Не то, чтобы Клайвелла это интересовало, но если уж люди сами рассказывают, почему бы и не послушать. Пригодится. - Отчего же, сестра Адела, вы так называете почтенного брата ордена?
- Налетел, как коршун, девчонку уволок, - было видно, что у почтенной матери-травницы накипело, - то, что от твари монастырь избавил - спасибо ему, конечно, но это его работа, все же. А вот что послушницу утащил - это грешно, да и с девочкой что теперь будет?
- Утащил или сама пошла? - Уточнил констебль, из речи травницы понявший только одно - из монастыря снова сбежала послушница, на этот раз с михаилитом.
- Да неужели же Эмма сама бы пошла, - всплеснула руками Адела, - она - умная, спокойная девушка.
- Вы слышали шум, могущий свидетельствовать о принуждении, следы борьбы нашли? - Осведомился Клайвелл, потирая руки.
- Нет. - Женщина говорила растерянным тоном. - Они со всенощной ушли, вдвоем. Главное, колени мы преклонили - оба были. Поднялись - их уже нет. И ворота заперты снаружи.
- Значит, сама ушла. Это ваше внутреннее дело, дело обители, сестра Адела. Настоятельница жалоб не заявляла, родственники девушки также молчат. Да и что же вы так волнуетесь? Найдется ваша послушница, как бишь ее... Эмма? В ближайшем борделе и отыщется через месяц-другой, как надоест. Ну-с, где у нас тут разбойничек?
Клайвелл подошел к топчану и уселся перед ним на корточки. так, чтобы смотреть прямо в глаза юноше.
- Джеймс Клайвелл, констебль, - представился он, демонстрируя затегнутую под горловиной плаща брошь в виде Розы Тюдоров. Брошь эта была не только символом власти, но и щитом от магического воздействия. - Как же тебя зовут, мил-человек?
- Том Стоун. - Спокойно и даже нахально ответил парень.
Имя Клайвеллу ничего не говорило. Оно могло быть как вымышленным, так и реальным, но гость был залетный.
- Значит, говоришь, ты из "лесных братьев"?
- Да ничего я не говорю, - всхорохорился юноша, убедившись, что той послушницы, которая уличила его во лжи, нет, - маха...миха...тьфу, твареборец этот оговорил! Прицепился с вопросами, что было да как, да зачем, да куда шли. И девица эта стоит у двери, белая аж в просинь и все "Он врет, он врет". Я, то есть, вру. А я не вру! Все рассказал, как есть!
- Как есть, значит? Отлично. Теперь мне повтори тоже самое.
Из рассказа паренька выходило, что они с другом Уиллом, которого путаясь в показаниях, Том Стоун называл то отцом, то товарищем, ехали по тракту. Монстр выскочил неожиданно, из кустов, они и сообразить не успели. Чудовище напало на Уилла, Стоуна же только отшвырнуло, зацепив когтями. Далее повествование и вовсе начало походить на фантасмагорию. Юноша, бешено жестикулируя, поведал. что он устыдился (!) своего бегства и решил отбить друга, который еще подавал признаки жизни. А потому напал на тварь и даже смог вырвать Уилла из ее лап. После чего монстр убежал с ногой ныне успошего отца-друга в зубах, будто его позвали, как собачку. А парень потащил то, что осталось от товарища, в монастырь, потому что до своих... ой, до деревни бы не дошли. Следы на снегу не слишком расходились с версией юноши, но в рассказе не было перевернутой телеги и убиенного, который сейчас лежал в клетке.
- А телегу не вы, часом, с Уиллом брали? - осведомился ласково Клайвелл.
- Какую телегу?
- А такую, полумилями ранее. С пожилым господином.
- Нет, не мы, - отперся Том Стоун, - я вообще не понимаю, о чем вы, господин констебль.
- Хорошо, - обрадовался Клайвелл, - ты знаешь, кто такой мистер Льюис? Нет? Мистер Льюис - городской палач. Он с радостью побеседует стобой. Хотя, нет. С тобой, скорее всего,будут работать его подмастерья, дети должны же на ком-то учиться. И на виселицу ты, друг мой, будешь идти на сломанных ногах. Но сначала, - Джеймс распахнул распахнул плащ, под которым помимо зачарованной кожаной веревки обнаружился длинный кинжал, - я отрежу тебе ухо.
- З-зачем? - испугался парнишка, - почему ухо?!
- А почему нет? - Пожал плечами констебль, пробуя заточку кинжала на собственном ногте. - Эх, туповат. Долго пилить придется.
Он ухватил верхушку уха Стоуна большим и указательным пальцами и, оттянув его, приставил кинжал.
- Ну что, говорить будем, или повезешь ухо в баночке?
- В ка-ка-кой баночке? - Дернулся парнишка, но когда кинжал чувствительно кольнул его в нежную кожу за ухом, затих и обреченно сказал, - Да что же это такое-то, то миха...твареборец грозится глаз выдавить и обратно вставить, то вы ухо режете. Расскажу я все. Мельник это, мистер Берроуз из ближайшей деревни. У него мельница водяная. Ну так-то он из джентри, потому его мистером и кличут. Но женился на простой. Ну сейчас-то вдовец. Был... Дочка у него, Мэри, чудо, как хороша. Ну и сынок, Джек, ровесник мой. Но только мы его не убивали! Он уже был такой!
- Какой такой?
- Ну такой... Мертвый.
- Мертвый, значит, - Джеймс задумчиво ковырнул кинжалом за ухом, затем брезгливо обтер его об одежду парня и вернул в ножны, - мельник, значит... Ну хорошо, пошли.
- Куда?!
- В тюрьму, вестимо, - усмехнулся Клайвелл, вытаскивая юношу за шиворот с топчана.
- Неужели мистера Берроуза убили? - Всплеснула руками сестра Адела, с расширившимися от ужаса глазами наблюдающая за действиями констебля. - Вы бы, мистер Клайвелл, сходили, проведали детей. Он же рано овдовел, мельник, жена его все время у меня лечилась. Как сейчас ее помню - высокая, светлая, голубоглазая. Тоненькая, что тростиночка. И дочка в нее пошла.
Клайвелл остановился, все еще держа за шиворот парня. Крюк к мельнице выходил небольшим, да он и сам собирался посетить жилище мельника. Но коль дети остались одни, да еще и такой суровой зимой, пожалуй, медлить нельзя. Преступник не сбежит из клетки, Квашня и Харрис хоть и были разгильдями, но дело свое знали. Констебль согласно кивнул и потащил рабойника к выходу.

К мельнице констебль приехал ближе к полудню. Конечно, одному было бы доехать быстрее, но отправлять в город клетку с разбойником и трупом только в сопровождении двух стражей, он не хотел. Дороги нынче неспокойные, да и сопроводительное письмо пришлось бы писать. Клайвелл содрогнулся, представив, что ему пришлось бы просить перо и бумагу у аббатисы, и, привстав в стременах, оглядел мельницу. Огромное колесо лениво вращалось, и вокруг него суетился низенький работник, с явной примесью низушковой крови. Он старательно скалывал лед, делая обширную полынью вокруг лопастей. К мельнице почти вплотную примыкал добротный дом из дерева, с резными ставнями и крышей, крытой не соломой, но черепицей. Весь вид его говорил о зажиточности. В соломе, рассыпанной во дворе, суетились куры под присмотром важного, темно-зеленого петуха. Джеймс пришпорил лошадь и через несколько минут оказался возле низкого плетня, окружавшего дом и мельницу. Накинув поводья на кол и распугав кур, констебль сначала покосился на низушка, раздумывая, не поговорить ли с ним, но все же постучал в дверь.
В доме тут же часто простучали шаги.
- Папенька, вы!..
Дверь распахнулась. Увидев пришельца, высокая светловолосая девушка лет пятнадцати отступила на шаг и запахнула на груди толстую шерстяную шаль. На щеке дочери мельника, если это была она, расплывался фиолетовый синяк. Странным образом это только подчёркивало хрупкое сложение и чистую, почти прозрачную кожу.
- Простите, мистер. Просто... Если вы за мукой, так Якоб всё устроит, - она взглядом поискала низушка, который как раз высунул голову из-за угла.
- Нет, мисс, я не за мукой, - Клайвелл покачал головой, - скажите, кем приходится вам мистер Берроуз?
- Это мой отец, - медленно ответила девушка, и прижала шаль к груди ещё сильнее. - Что-то случилось? А вы?..
- Клайвелл, констебль. Мисс, позвольте спросить, что у вас с лицом? Редко доводится видеть столь потрясающие краски. И, разрешите войти?
- В дом? Но я одна, и... - девушка вспыхнула, но отступила в сторону. - Простите. Если вы - констебль, то, наверное, можно.
Внутри оказалось чисто и светло. Дом, в отличие от многих более бедных жилищ был выстроен в несколько комнат, и девушка провела Клайвелла в небольшую гостиную. Стол на резных ножках накрывала белоснежная скатерь, рядом стояли три стула, один из которых был массивнее двух других, с толстой спинкой. Ни на столе, ни на стенных полках не было видно и следа пыли и, что было необычно, на самой верхней лежали три книги.
- Прошу вас, садитесь, - поймав взгляд Клайвелла, она поднесла руку к щеке. - Простите. Это ничего. Просто брат иногда бывает не очень сдержан, и вот три дня тому назад он... неважно. Может быть, эль?
- Нет, благодарю. Что произошло три дня назад и где, как вы предполагаете, ваш отец? - Джеймс оглядел помещение и решил дополнить вопрос. - И ваш брат?
- Я думаю, это семейное дело, мистер Клайвелл, - девушка еле заметно порозовела, но на констебля посмотрела с неожиданной твёрдостью. - Но если хотите, я скажу. Тогда он слишком много выпил. Он уходил встретитсья с друзьями, а ночью пришёл домой весь встрёпанный. Я спросила, что случилось, и вот... а сейчас они должны быть в Лондоне. Понимаете, зима, цены растут, вот папа специально и смолол несколько мешков муки, на рынок. Ещё немного овощей с осени. А брат попросился с ним. И вот уже второй день, с позавчера... я думаю, они могли остаться в городе. Например, если не удалось всё продать. Или ещё зачем-нибудь. Но вы... вы ведь здесь не просто так. И ничего не говорите.
- С друзьями, значит, - Клайвелл высмотрел подходящий стул и уселся, пристально глядя на девушку, - что же это за друзья такие, после которых родную сестру бьют?
- Скажите, что случилось, - девушка скрестила руки на груди и выпрямила спину, оказавшись одного роста с Клайвеллом.
- Мисс, я предпочел бы получить ответ на вопрос, прежде чем скажу, что случилось, - уклонился от ответа констебль. - Таков протокол.
Соврав о протоколе, Джеймс коснулся рукой броши на плаще, напоминающей о его статусе.
- Иначе что? - казалось, девушка стала ещё выше. - Ударите тоже? Бросите в Тауэр?! Не знаю я, кто там теперь его друзья! И знать не хочу!
- Для Тауэра, мисс, вы не достаточно знатны. Впрочем, вы правы. Позвольте пригласить вас в повозку. И работника возьмите... Ваш батюшка тяжёл. Особенно, сейчас, когда окоченел.
- Плохая там компания, - девушка, не трогаясь с места, уронила руки. - Том был, так вообще в ватагу сбежал. А был вроде бы хорошим пареньком. Родители его любили. Другие... разве по именам он называл, да только я ни разу и не видела.
Помолчав, она опёрлась на стул.
- Батюшка... и Джек тоже?
- Джек - это брат? - Уточнил констебль. - Нет, брата там не было. Том... Томас Стоун?
- Да. Томас Стоун. Фермеры они, вся семья. Где-то мили три по ручью.
- У вас есть предположения, где сейчас может находиться ваш брат, мисс? -. Клайвелл встал и предложил руку девушке, точно они были на приеме в Уайтхолле.
- Они уехали вместе. Я ждала их позавчера. Я ведь это уже говорила? Кажется, да, - девушка попыталась взять констебля под руку, но промахнулась и недоумённо посмотрела на дверь. - Вы что-то говорили, что батюшка... замёрз? А почему Джек ему не поможет?
Дочь мельника снова попыталась опереться на Клайвелла, но рука соскользнула, и девушка осела на пол, едва не разбив голову об угол стола.
Клайвелл досадливо закатил глаза и, посетовав мысленно на слабонервность некоторых особ, принялся приводить девушку в чувство. Уехать, оставив ее в таком состоянии, он не мог. Да и вопросы ещё не закончились.Похлопав по щекам, он оглянулся по сторонам и, не найдя искомого, прошел через ближайшую дверь на кухню. Вернулся он с большим графином воды, который и вылил на девушку.
Та с резким вздохом села и тут же зашлась в кашле.
- Что вы... что вы делаете? Зачем? - девушка схватила упавшую было с плеч шаль и закуталась в неё снова. Её била дрожь. - Вы говорили, нужно что-то сделать... с папой?
- Да, - подтвердил Клайвелл, - хотя, вы можете сказать, куда его отнести и мои ребята это сделают. Вам лучше не выходить сейчас, наверное. Есть кто-то, кто может с вами побыть?
- В погреб. Там есть пустая клеть, сразу у входа. Якоб, низушок, знает, где, - немедленно ответила девушка, не переставая дрожать. Но смотрела она уже осмысленно. - Нет. Никого нет. Скажите, как это случилось? Это всё брат, да? Ввязался в драку?
- Ваш брат часто ввязывается в драки? - Джеймс деланно удивился. - Нет, это нежить. Вам, вероятно, лучше пригласить священника. Отпеть. Похоронить. Так как часто ваш брат ввязывается в драки? И почему вы считаете, что он может быть причастен?
- Нежить? Здесь, у нас?!
- Уже нет. Ее уничтожили, не волнуйтесь, мисс. - Клайвелл помолчал. - Вернёмся к вашему брату. Что вы говорили о драках?
- Да как обычно. Как все. Но в последние дни... я знаю, они с отцом спорили. Просто, понимаете, ниже по ручью тоже строят мельницу. Уже почти построили, и говорят, что цены за помол там будут ниже. Отец... он не против брать меньше, но брату это не нравилось, совсем. Ну, он злился, конечно. А в трактирах ведь слово за слово... бывало, что и с разбитыми кулаками приходил. Но никто не жаловался!
- Что же, благодарю вас, мисс, - Клайвелл полез в карман и достал кошелек, снятый с убитого, - это было у вашего отца.
Он вложил звякнувший мешочек в ладонь девушки и слегка поклонился.
- Соболезную вашей утрате. Позвольте откланяться.

В тюрьму Бермондси Клайвелл сдал своего подопечного только к вечеру. Пленник к тому времени устал и замерз, а потому безропотно позволил Квашне увести себя. Констебль посмотрел на начинающее садиться солнце и тяжело вздохнул. Идти на рынок или к воротам, чтобы поискать следы пропавшего Джека Берроуза не было смысла - все уже закрывали торговлю и спешили домой, к семьям. В таверне также сейчас не было никого, кроме парочки выпивох, напивавшихся до такого состояния, что они не то, что юношу бы не увидели, а и Второе пришествие пропустили б. А потому Джеймс направил свои стопы, точнее копыта лошади, к дому. Он некоторое время помялся на пороге, осматривая, не осталось ли на одежде следов крови, а затем вошел. Мать, пожилая женщина в опрятном, глухо засегнутом старомодном платье, суетилась у очага, перевешивая побулькивающие котелки. На столе, покрытом нарядной скатертью, уже истекал ароматами рождественский пирог.
- Сынок, - в голосе женщины слышалось удивление, - ты рано сегодня.
- Сочельник, - Клайвелл пожал плечами и развязал завязки плаща и поцеловал мать в щеку, - где дети, матушка?
- Должно быть, резвятся с мальчишками Джонсонов.
Точно в ответ на вопрос констебля, дверь распахнулась и в дом кубарем влетели раскрасневшиеся с мороза ребятишки - девочка десяти лет и мальчик, ничуть не похожий на Клайвелла - голубоглазый и рыжеволосый.
- Папа! - дети сначала настороженно замерли у порога, а затем с визгом бросились к Джеймсу, - вы с нами останетесь до Рождества?
Констебль медлил с ответом, прижав к себе детей. Старшая, Элизабет, Бесси, была похожа на него. А вот Артур с годами все больше походил на покойную Дейзи, чья смерть от потливой лихорадки так подкосила Клайвелла. Это случилось в год, когда родился Артур, тем же летом. Еще не оправившаяся от родов жена внезапно слегла с ознобом, головокружением и болью в ногах. Через три часа началась горячка, Дейзи все время просила пить, жаловалась на боль в сердце и бредила. Через некоторое время она уснула. И не проснулась. Сам Клайвелл и дети не заболели тогда только чудом. Но смерть любимой не лучшим образом изменила констебля. Не в силах возвращаться в осиротевший дом, он отдался работе.
- Я постараюсь, - Джеймс медленно, через силу, ответил детям, - но, возможно, мне придется ненадолго уйти.
Дети высвободились из отцовских объятий и принялись раздеваться.
Ужин прошел в молчании. Дети не знали, о чем говорить с отцом, которого столь редко видели, а сам Клайвелл размышлял о событиях дня. Была какая-то недосказанность, нестыковка в событиях. Будто бы не хватало звена, чтобы цепочка стала целой. Мельник отправился с сыном на рынок, продать излишки муки, причем родственники предварительно поскандалили друг с другом. Но возвращался-то он один! На снегу не было следов второго человека, сбежавшего или умершего. Количество крови также соответствовало одному человеку. Сбежал на лошади? Но следы копыт неглубокие, да и почему тогда парень не вернулся домой? Перехватили "лесные братья"? Судя по словам сестры Джек знался как минимум со Стоуном, а шайка в этих лесах всего одна, значит, юношу вполне могли знать в ватаге. Нарвался на иную нежить, нежели та, что была упокоена михаилитом? Нет, все же, нужно начинать с ворот и рынка. Если Берроуз часто торговал мукой, он должен быть знаком агенту торговой палаты. Затем мысли перескочили на происшествие в обители. Не то, чтобы Клайвелл удивился бегству послушницы, аббатство давно было бельмом на глазу у констеблей. Но рассказ сестры Аделы наводил на мысли, что неспроста, ой, неспроста михаилит это все затеял. Впрочем, это не входило в круг полномочий Джеймса, и он на время выбросил беглянку из головы.

Аббатство "Explorare Perderent".

24 декабря 1534 г. Утро.

- ...таким образом, уважаемые братья, доходы ордена упали, по сравнению с прошлым годом, в три раза, - закончил свой доклад казначей ордена архангела Михаила, Генри Гренвилль.
Верховный Магистр побарабанил пальцами по гладко полированному столу из мореного дуба и оглядел Капитул. За столом совещаний собрались почти все. Не хватало лишь нескольких магистров, с началом Реформации отринувших обеты ордена и подавшихся в наемники.
- Благодарим вас, брат казначей, - кивнул он, - итак, братья, как вы видите, орден переживает не лучшие времена, несмотря на то, что работы прибавилось. Наши ученики предпочитают не идти трактом, а гулять в кабаках, наниматься в охрану и в войско. Конечно, слава о михаилитах всегда шла дурная - мальчишки на то и мальчишки, чтобы ввязываться в драки и портить девиц, - магистр на мгновение замолчал и улыбнулся, точно вспомнил что-то приятное, - но раньше на эти слухи можно было смотреть сквозь пальцы, ведь все это искупалось объемами работы. Впрочем, если мы будем запрещать братьям развлечения, любви к ордену у них это не добавит. Кто у нас сейчас должен быть на тракте, брат Циркон?
- Около тридцати человек, - ответил высокий, седой мужчина с такими светлыми серыми глазами, что они казались прозрачными, - из-за Реформации и утери части представительств сложно отследить парней. Последними уходили Ясень, Вихрь и Фламберг.
- Ну, эти не пропадут, - магистр снова побарабанил по столу, - особенно, последний. Братья, у нашего ордена есть три пути: смириться с Реформацией и отдаться течению. Распустить Капитул и воспитанников. И, последний, который нравится мне больше всего. Братья-тамплиеры, в Швейцарии и на Родосе, готовы дать нам ссуду, чтобы орден выкупил у казны аббатство "Explorare Perderent". Или любое другое, где можно разместиться. Но я все же склоняюсь к тому, что переезжать нет необходимости. Здесь у нас тренировочные площадки, учебные корпуса, спальни, библиотека. Налажен быт. С переездом мы неизбежно потеряем часть воспитанников, утратим имущество. Но! Ссуду нам необходимо будет возвращать нашим братьям. Конечно, с той численностью нежити, что появилась сейчас, проблем с этим быть не должно, но все же необходимо уведомить братьев на тракте о необходимости приложить все усилия. В конце концов, их это тоже касается, имея статус торговой палаты и получив право на торговлю своими услугами, орден сможет предоставить защиту и кров.
- Мы разошлем письма, - кивнул черноволосый мужчина с лицом, сплошь покрытым шрамами, - во все оставшиеся казначейства. Если братья будут приносить цеховый взнос, их оповестят. Брат-казначей, где у нас сейчас работают представительства?
- В Кентерберри, Бирмингеме, Шеффилде, Ноттингеме, Йорке, - перечислил казначей, - в некоторых городках поменьше. Часть ссуды мы можем покрыть из накоплений ордена. Но не слишком большую. Нам еще кормить и одевать воспитанников и платить жалование братьям-наставникам.
- Он прижимист, наш казначей, - откомментировал это заявление Верховный Магистр, - но благодаря этому у нас есть крыша над головой. Что же, на этом и порешим. Рассылайте письма, брат секретарь. Будем надеяться, что наши дети вспомнят о благодарности ордену.

с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

25 декабря 1534 г, вскоре после полуночи.

- Энья! Э-э-нья-а, - нежные, тихие как шелест ручья голоса вокруг отражались от неба и капелью падали вниз. - Эссамэ-эйн, кланн! Э-э-нья...
Тепло. Эмма слышала шум листвы, чувствовала ласку ветра на лице, мягкую траву, касание разогретой за день земли, то, как кивают ей цветы. Понимала, как это тепло уходит вглубь, питая корни. И вместе с тем... странно. Это понимание словно ограничивал какой-то... круг? Миг полёта ветра в любую сторону - и за этой границей простиралась пустота.
Девушка села, не открывая глаза, и почувствовала, как волосы, заплетенные на ночь в косу, рассыпались по плечам. Провела рукой рядом, там, где должен был быть михаилит - и не обнаружила ничего, кроме травы. Страха, равно как и удивления, не было. В следующий момент она ощутила, как что-то... не столько коснулось её руки, сколько прошло насквозь. Совсем близко раздался тихий смех, но чужого дыхания на коже Эмма не чувствовала. Она медленно открыла глаза. Луг, абсолютно круглый, уходил насколько хватало глаз - гораздо дальше, чем простиралось её понимание. И при этом казалось, что он состоит из концентрических кругов с одинаковыми пятнами красных и синих цветов. Прямо перед бывшей послушницей сидело... проще всего это было описать как тень существа с длинным, узким телом и небольшими рожками на голове. Стоило Эмме открыть глаза, как белёсый прозрачный силуэт отпрыгнул и снова рассмеялся. Смех подхватили другие тени: всего на поляне их было девять. В отличие от той, что подошла к девушке, остальные стояли вокруг двух огромных, поставленных стоймя камней.
" Господи, - взмолилась про себя бывшая послушница, - где я?" Она отползла назад, отодвигаясь от призраков, и только сейчас обнаружила, что обнажена. Яркая краска стыда залила лицо девушки, и, поджав колени к груди, она негромко спросила:
- Где я?
- Энья-а? - тень скользнула вперёд и попыталась взять Эмму за руку, но пальцы прошли насквозь. Призрак поморщился и топнул ногой в совершенно человеческом жесте раздражения.
- Нет, - девушка спрятала руку за спину, - Эмма. Вы... ты... - она замялась, не зная, как обратиться к существу, - кто?
- Энья! - уверенно произнёс призрак, ткнув пальцем сквозь грудь Эммы. Потом она показала на себя. - Аш-лин! Ты... эйсти-дих... стран-ное?
Последовал ещё один взрыв смеха, после чего призраки, оставшиеся у камней, радостно заверещали. Воздух между колоннами словно пошёл рябью, хотя в промежутке Эмма всё равно видела всё тот же кусок луга.
- Не понимаю, - развела руками девушка. - Где я?
- Зде? Кесил. Как... в между? В между волн. Волна тебя, - призрак сделал плавный жест рукой, потом ещё. - Волна меня. А зде - кесил.
- Хорошо, - согласилась Эмма, так и не поняв ничего из сказанного, - а как мне назад попасть?
- Не надо взад! Ты - Энья-а. Ворон сказа...
И тут Эмма почувствовала, как что-то изменилось. Словно дрогнули ставни на другой стороне дома, и внутрь ворвался порыв горячего ветра. Призраки, пусть на несколько мгновений позже, ощутили это тоже. Полупрозрачная женщина, которая говорила с Эммой, в один прыжок перенеслась к камням и провизжала что-то высоким, режущим уши голосом. А на дальнем конце поляны воздух сгустился в тёмную, приземистую тень. Эмме доводилось видеть гончих, но эта, чёрная, с белым фартуком, отличалась от них как ночь ото дня. Массивнее волка, она стояла на мощных лапах, оскалив клыки. И светло-карие с прозеленью глаза - Эмма видела их даже отсюда - были совершенно пусты.
Сон (в том, что это был именно он, девушка не сомневалась) становился все более странным. И - опасным.
- Назад! - в этот раз призрак произнесла слово совершенно чисто. - Энья!
Собака при этом не обращала на бывшую послушницу внимания. Её, казалось, куда больше занимают камни. Пёс сделал несколько шагов, принюхался к воздуху, подошёл ещё.
- Коннтрахт! - взвизгнул призрак снова и вскинул руки. Из земли выстрелили зелёные петли, обвивая собачьи лапы. Гончая споткнулась, но ненадолго: зелень силков распалась чёрной золой.
Эмму словно ударило - земля под ней, вокруг, этот круг - испытывали боль.
Ещё один силуэт прижал руки к... воздуху между камнями и исчез. За ним - следующий.
- Уходи! В свой комла бриик! Ворота! Как прийти!
Эмма вскочила на ноги, надеясь, что верно поняла указания женщины, и побежала к камням, рассудив, что больше всего на ворота похожи именно эти серые глыбы.
Почти сразу стало понятно, что она не успеет. Гончая сорвалась с места одновременно с Эммой. Каждый скачок вырывал из круга комья земли, отдаваясь эхом в сердце девушки - или в самой душе. Призраки успели уйти все - кроме первой женщины. Каждый раз во вратах рябил воздух, но Эмме так и не удалось заглянуть за изнанку, понять, что там. Призраки уходили в них как камни в пруд в ясный день. Кроме последнего. Когда гончей оставалось всего пара прыжков, женщина бросила взгляд на Эмму, взвизгнула и прыгнула навстречу твари. Что происходило дальше - девушка так и не увидела. Она изо всех сил рванулась к камням и нырнула в щель между ними. Воздух вокруг сгустился подушкой. На секунду Эмма потеряла возможность видеть - и не могла больше сделать и шага вперёд, пока, наконец, пелена не разорвалась и девушка выпала наружу. А в ушах продолжал звенеть жалобный нечеловеческий - и одновременно человеческий крик. Бывшая послушница будто темной водой захлебнулась чужой болью, отчаянием и какой-то странной надеждой. Спазм сдавил горло, мешая вздохнуть. Сочувствие подталкивало броситься на помощь, защитить, утолить боль. Но вместо этого Эмма закричала. И проснулась. Она снова лежала на топчане рядом с Фламбергом, вцепившись мужчине в руку. Огонь в очаге прогорел, и в хижине уже начало холодать. Несмотря на два наброшенных сверху плаща, михаилит в следующую секунду оказался на ногах, почти стащив Эмму с кровати. В руке блеснул подхваченный с пола кинжал.
- Какого дьявола?!
- Сон... приснился. Кошмар. - Девушка расширившимися от ужаса глазами смотрела на Фламберга. - Простите.

С Ариэль

Аннетта. Леди Винтер.

25 декабря 1534 г. Уайтхолл. Ранее утро.

- С Рождеством!
- С Рождеством!
- С Рождеством! - Слышалось по всей придворой цекрви. Архиепископ Кранмер только что закончил праздничное служение и придворные поздравляли друг друга, предвкушая праздничный пир, бал и раздачу подарков от короля. Леди Анна Винтер, однако же, пребывала в несколько минорном настроении. Рождество всегда навевало на нее тоску, напоминая о погибшем муже. Надо же было ему, глупцу, затеять драку именно в этот святой день! И ради чего - ради мимолетного взгляда, брошенного Аннеттой этому милому виконту... Как его звали? Де Гросси? Он был ревнивцем, милый, покойный Жан-Мишель. Миледи тяжело вздохнула, проследив взглядом за уходящим Кранмером. Второй день ее не отпускала от себя королева, именуя "милой леди Анной" и прося весьма любезным тоном то почитать книгу, то подать платок, то поддержать беседу, то привести Пуркоя. Фрейлины отчаянно завидовали новой подруге Ее Величества и, перешептываясь, строили козни против де Бель. Острый слух бывшей фаворитки короля Франции улавливал все эти шушуканья, а наивность планов вызывала легкую усмешку. Аннетта еще раз взглянула на дверь церкви, закрывшуюся за архиепископом и, решившись, пустилась в догонку, хотя со стороны это и выглядело, как неспешное и даже величавое фланирование по проходу между скамьями.
Архиепископ снова сидел на своем излюбленном месте, подле Давида, но на этот раз он был не один, а с милордом Кромвелем.
- Необходимо ускорить роспуск монастырей, - с нажимом говорил Кромвель, - монахи развратны и не соблюдают данные ими обеты! Признаю, мы поспешили с аббатством михаилитов, но ведь сами рыцари ордена не приносят обетов! Да и их Великий Магистр подал от имени Капитула ходатайство на имя короля с просьбой выкупить земли и строения аббатства! Конечно, потери неизбежны при подобных перестройках, но скоро все войдет в привычную колею!
- Да, вы правы, - согласился Кранмер, внимательно слушавший собеседника, - что король? Удовлетворит ходатайтство?
- Да, это уже решено, - канцлер пожал плечами, - их земли все равно никто не выкупит больше, ходят нехорошие слухи об этом аббатстве. Капитул же дает неплохие деньги за свою собственность. Но - тсс, на нас смотрят.
Архиепископ оглянулся и с трудом подавил тяжкий вздох, завидев леди Анну.
- Она меня преследует, - пожаловался он Кромвелю.
Аннетта, убедившись, что ее заметили, подошла к мужчинам и присела в реверансе.
- С Рождеством вас милорд и вас ваше преосвященство. Правда ведь, Рождество - чудесный праздник?
Мужчины переглянулись и встали со скамейки, как того требовал этикет. Сидеть в присутствии дамы было признаком невоспитанности и дурного вкуса.
- С Рождеством, леди Анна, - любезно улыбнулся Кромвель, - да, в эти дни всегда наиболее ярко чувствуется вся полнота жизни.
- Вы совершенно правы. Именно полнота жизни и чувств. - Миледи коккетливо наклонила голову, а потом спросила. - Я не помешала вам? Вы должно быть обсуждали Реформацию Церви? Ах, милорд, я в восторге от того, что вы делаете. Как и вся Англия.
Кромвель, чьих комиссаров вовсю добрые католики -англичане, выражаясь по-простому, гоняли от того дуба и до Узкого моря, закашлялся. Сложно было соотнести этого мужчину с проседью в тугих кудрях и добродушной улыбкой с тем прозвищем, каким его наградили в стране - "молот монахов".
- Очаровательная дама не может помешать, - заверил он Аннетту, предлагая ей руку, - не так ли, милорд архиепископ?
Кранмер молча кивнул.
- Быть может, нам стоит прогуляться? - Кромвель обращался не столько к миледи, сколько к священнику, - замечательная погода, прекрасная спутница, что еще нужно для хорошей прогулки?
"А милорд Кромвель мне в самом деле нравится." - Подумала графиня. - "Будь он на десять лет моложе я бы не устояла. А так... хотя кто знает. Вероятно заполучить его в постель - довольно сложная задача. Потом подумаю..."
Миледи улыбнулась, подавая свою руку. И заметив, что Кромвель спрашивает Кранмера, а не ее, тем не менее, всем своим видом выразила согласие на прогулку. В Кромвеле не было нарочитой мужественности Кранмера, на которую так падки юные девы. Мужественность кружит голову и кажется идеалом. Однако, Миледи уже вышла из того возраста, когда внешность решает все. Помимо красивой картинки ей хотелось и искренней галантности, а не усталой брезгливости и вечного непонимания. Такие, как Кранмер хороши на один раз, они, на взгляд Аннетты, не ценят женщин. Кромвель же - другое дело. Впрочем... Не все так однозначно.
Придерживая твердой рукой на скользких дорожках свою спутницу, лорд-канцлер, тем не менее, особого внимания ей не уделял, продолжая говорить с архиепископом.
- Кроме того, Ваше Превосходительство, на трактах шалят разбойники. Я сам, как вам должно быть известно, родом из Путни и был головорезом…в молодые годы, простите, леди Анна, но все же, порядок в государстве - главнейшая задача человека моей должности. А потому я вынужден просить вас приложить все силы к увещеванию тех, кто уже находится в тюрьмах. Как вы думаете, леди Анна, есть ли надежда на спасение их душ? - Кромвель шутливо подмигнул графине.
- Ну, конечно же. Их души будут спасены. Не может быть иначе, ведь им помогает сам Его Высокопреосвященство. - Миледи добавила в свой голос нотки соблазна и заметила. - Это милый штрих к вашей жизни, что вы были головорезом, милорд. Дамы нашего двора будут в восторге. Вы, верно, не всерьез это говорите?
- Конечно-конечно, - согласился лорд-канцлер, в молодости бывший и наемником, и дезертиром, и даже банкиром, - разумеется, я шучу, очаровательная леди. Ну-с, леди Анна, как вам нравится при дворе Его Величества, короля нашего, Генриха, да хранит его Господь?
- Здесь лучше, чем во Франции, Милорд. Благодарю вас. - Анетта мило улыбнулась и похлопала ресницами.
- Хм, - Кромвель, казалось, задумался и переглянулся с архиепископом снова, - вы ведь прибыли ко двору после аннулирования брака Его Величества с вдовствующей принцессой Уэльской, не так ли?
- Да, Милорд. - Миледи сделала непонимающее лицо.
- Но вы ведь англичанка?
- Это верно. Я выходила замуж за француза, но он умер на дуэли и я вернулась на родину. - Графиня кивнула как бы сама себе.
- Я полагаю, вы выходили замуж из свиты Маргариты Ангулемской, сестры короля Франциска? И там же, видимо, вы познакомились и с нашей нынешней королевой?
- Образованнейшая женщина, эта Маргарита Наваррская, - заметил Кранмер, - ее сочинения имеют напряженный религиозный поиск, некий мистицизм. Особенно "Le Miroir de l’ame pecheresse"*.
- Это верно. Но я не была толком знакома с нею в то время. - Ответила Миледи и кивнула архиепископу. - Маргарита - удивительная женщина.
- "Сильнее всего бывают те, кто направляет силы на добрые дела." - процитировал королеву Наваррскую Кромвель и несколько ханжески добавил, - это так подходит к нынешнему времени, милая леди Анна, ведь все, что не делается нами - делается во благо. Я заметил, что вы стали близки к Ее Величеству, королеве Анне?
- Она очень любезна со мною в последнее время. - Ответила графиня и украдкой вздохнула. Нет, все -таки, лучше - Кранмер. Кромвель очень много говорит. К тому же, Кранмер заметно красивее. И заметно, что Кромвель был бандитом в молодости.
- Должно быть, - заметил лорд-канцлер, - вы напоминаете ей годы, проведенные при французском дворе. Очаровательная молодая особа, с утонченными манерами...
- Скромность - вот главная добродетель женщины, - назидательно заметил Кранмер, - что же, милорд Кромвель, с вашего позволения, я откланяюсь и оставлю леди Анну на ваше попечение. Полагаю, нет более надежных рук при дворе, которым я мог бы доверить овцу своего стада.
Архиепископ обозначил поклон графине и зашагал по заснеженной дорожке в сторону Уайтхолла. Лорд-канцлер проводил его взглядом и улыбнулся.
- Вы не замерзли, леди Анна? - Посерьезневшим тоном осведомился он у спутницы.
- В самом деле, милорд, здесь прохладно. - Согласилась миледи.
- Позвольте, я вас провожу ко двору, к тому же, мы сможем закончить наш разговор. Аккуратнее, миледи, здесь скользко, - Кромвель аккуратно придерживая, провел молодую женщину мимо наледи, - будете ли вы сегодня на балу, миледи?
- Всенепременно, милорд. Вы хотите пригласить меня на танец? - С нотками заинтересованности в голосе спросила графиня.
- Возможно, - туманно ответил лорд-канцлер, думая о чем-то своем, - если дела королевства не будут отвлекать. Но вы не думайте об этом, веселитесь, миледи. Дела мужские не должны отвлекать женщин от развлечений. Я слышал от милорда архиепископа, вы желаете заниматься благотворительностью?
- Вы так заняты все время, милорд. - Улыбнулась Аннетта. - Да, я хотела этим заняться и спрашивала у его преосвященства совета.
Кромвель остановился и повернул графиню к себе.
- Миледи, - проникновенно сказал он, глядя прямо в глаза Аннетте, - быть может, вам моя просьба покажется неприличной. Впрочем, таковой она и является. Но...
- От вас не может быть ничего неприличного, лорд-канцлер. - Невинно взглянула на него в ответ миледи. Про себя задумавшись, что она ни за что не угадает, о чем хочет спросить Кромвель.
- Как вы знаете, нами проводится Реформация Церкви, - Кромвель снова положил руку миледи на сгиб своей и размеренно зашагал к дворцу, - многие монастыри и приорства будут распущены. Недалеко от Лондона, в Бермондси, есть женская обитель св. Марии Магдалины. Судьба этого аббатства пока еще решается, но я хочу просить вас стать его попечительницей, хотя бы временно.
- О, я буду рада и даже признательна вам, милорд. - Графиня искренне удивилась, и это было заметно. - Вы нашли мне достойное дело. Я в самом деле вам благодарна.
Про себя она подумала, если б все неприличные просьбы были такими, насколько бы чище был мир?
- Не стоит благодарности, ангел вы во плоти - усмехнулся лорд-канцлер, похлопав ладонью по изящной ручке спутницы, - вы еще будете проклинать меня за эту просьбу. Известны ли вам обязанности попечителя, леди Анна?
- Просветите меня, милорд. - Миледи сделалась сама внимательность.
- Вам придется регулярно посещать обитель, миледи, всесторонне помогать монахиням, ухаживать за больными в их лазарете, жить жизнью обители. И - тратить свои деньги. Причем, из казны вам это возмещаться не будет, дорогая Аннетта.
- Милорд, не думайте, что я стану монашкой. - Чуть заметно усмехнулась Аннетта. - Но то, что вы говорите, вполне по мне. Надеюсь, монахини останутся довольны своей попечительницей. Благодарю вас за доверие, милорд.
- Но вам не следует забывать также и о ваших обязанностях при дворе, - лорд-канцлер окончательно погрузился в свои мысли. Голос мужчины потерял всякие краски, стал сух и официален, - иначе Ее Величество не простит мне, что я похитил у нее дорогую подругу. Есть ли у вас сопровождающие, чтобы вы могли свободно посещать обитель, когда вам вздумается?
- Я могу написать себе в поместье, милорд. Сейчас у меня нет сопровождающих. Они мне не требовались. - Миледи тонко улыбнулась.
- В таком случае, миледи, я обеспечу вас охраной и дуэньей, - Кромвель кивнул и нахмурился, - дороги нынче неспокойны. Негоже такой благородной и прекрасной даме разъезжать по тракту в одиночестве.
За разговором они не заметили, как дошли до дверей дворца.
- Позвольте, леди Анна, я не буду вас провожать до покоев королевы. Исключительно, заботясь о вашей репутации, - откланялся лорд-канцлер.
Миледи присела в реверансе и вздохнула. Было бы глупо на ее месте делать тайной простую беседу с лордом-канцлером. Как ей повезло с этим монастырем. Теперь она всегда может набиваться на разговор с архиепископом, ища совета по невыдуманным поводам. Отчего-то она была уверена, что хлопот с монастырем будет много. Но, как ни странно, ей в самом деле было интересно. Кромвель сделал ей настоящий подарок. А деньги... в конце концов они и нужны, чтобы их тратить. Миледи, к счастью, не жаловалась. У нее был отличный доход с имения. Она неспешно направилась к королевским покоям.
Лорд-канцлер проводил ее взглядом и улыбнулся краем рта.

Жизнь при королевском дворе опасна. Жизнь при дворе королевы Болейн - вдвойне. Так и осталось неясным, кто подложил этот засахаренный миндаль c мышьяком в бонбоньерку миледи - завистницы-фрейлины ли, подручные ли милорда Кромвеля. Известно лишь, что миледи, большая лакомка, нимало не удивилась наличию ореха среди сладостей и немедленно отведала его. Придворная хроника не упоминает мук французской вдовы, также, как и обходит повествованием похороны Анны де Бель. В хронике двора есть лишь сухая запись "Декабря двадцать пятого, В Рождество, скончалась фрейлина Ее Величества королевы Анны, леди Винтер." Но ведомо нам, что похороны своим присутствием почтили и милорд архиепископ Кентрберрийский, и лорд-канцлер. Причем, и первый, и второй скорбящими не выглядели. Знаем мы также и то, что никакого расследования смерти графини не было. Она мелькнула яркой звездой на небосклоне придворной жизни и исчезла, не оставив о себе воспоминаний.

С Леокатой и Спектром

Джеймс Клайвелл

25 декабря 1534 г. Бермондси. Ворота. Рынок. Утро.

День для Клайвелла начался с детского смеха и грохота горшков на кухне. Солнце ярко било в глаза даже сквозь тонкие занавески и констебль нехотя встал с кровати. Умылся, отфыркиваясь, ледяной водой в тазу, заботливо приготовленном матерь, поразмыслил о необходимости завтрака. И, так и не договорившись с самим собой, оделся и выйдя из дома, не обратив внимания на вопросы матушки, направил свои стопы к городским воротам. Бермондси - небольшой городок, скорее пригород Лондона, был, тем не менее, достаточно обширным, чтобы иметь свою управу, своего грефье торговой палаты и свой рынок. Несмотря на Рождество, улицы были заполнены гуляющими и веселящимися людьми всех сословий. Клайвелл привычно выхватывал из толпы знакомые лица - карманников, карточных жуликов, дам нетяжелого поведения. Чертов Джек Берроуз! Угораздило же его исчезнуть именно в эти дни, когда в душах людей царит умиротворение, а на улицах - беспорядки. Оставалось надеяться, что мальчишка за минувшие сутки вернулся домой. Не забыть бы послать кого-то на мельницу, справиться. Или съездить самому. Клайвелл почтительно поклонился на ходу, привествуя брата-лекаря из обители святой Марии Магдалины, не удивишись тому, что последний находится в городе, а не в аббатстве. Еще одна задача - опросить владельцев борделей, не появилась ли у них новая девушка, как бишь ее? Эмма, кажется... Тамплиер чертов... То есть, михаилит, конечно, но поступил в лучших традициях наставников - умыкнул девицу, которая, без сомнения, уже и не девица вовсе. Через некоторое, довольно продолжительное, время такого лавирования между горожанами показались городские ворота.
У распахнутых створок переминались с ноги на ногу два стражника. В бойницах привратной башни мелькали тени, и оттуда временами доносился гогот. Работы, правда, в эт о ремя у стражников почти и не было, особенно в эти числа. Большая часть торговцев проезжала в город раньше, а уезжала - позже. Гости же, приехавшие ради молебнов и праздничных проповедей, в основном прибыли ещё несколько дней назад. Клайвелл, не раздумывая, направился к тем, что стояли у ворот.
- С Рождеством, - поприветствовал он стражей, - все ли спокойно сегодня?
- С Рождеством, с Рождеством и вас, мистер, - судя по тону, краснота щёк и носа стражника была вызвана не только морозным днём. - Как обычно. Скучно только дья... скучно очень, господин. Последний час - и хоть бы одна телега. С пешими-то и делать, считайте, нечего, особенно когда в рясах. Ни... э... пошлину взять, ни товар посмотреть, ни поговорить. Да и холод, какого я и не припомню!
- Холодно, - согласился констебль, - а три дня назад кто на воротах стоял, не помнишь?
Стражник задумался. Загнул два пальца, поднял руку к лицу, добавил ещё один и уставился на них с несколько удивлённым видом.
- Так ведь... смотря, утром или вечером. Потому что мы ведь сменяемся. Стоять-то весь день тяжело. Сами понимаете, господин. Тут ведь постоишь смену, и ног не чуешь, а если ещё и вторую?!
- Особенно в такой-то мороз, - присоединился к разговору второй стражник, до этого меланхолично ковырявший носком сапога снег, - да без сугреву. Тут не то, что дни забудешь, а даже имя свое.
- Ну вот ты, - Клайвелл обратился к тому, которого для себя нарек "первым", - утром или вечером стоял? Как тебя зовут-то, кстати, братец?
Стражники переглянулись, после чего "первый" настолько выразительно пожал плечами под кольчугой, что сразу стало понятно: для него то, что происходило три дня назад, в равной мере могло случиться во времена короля Артура.
- Бен я, мастер. А стоять - так стоял, как не стоять, когда назначили? Капитан как скажет, что, значит, кому туда, а кому сюда, так мы и идём. Только... холодно. Имя-то вот, как Роб говорит, забыть никак, потому что в купели так назвали, и ангел его с плеча шепчет, а вот время? Мысли-т совсем замерзают. А на то, чтобы согреться - даже нескольких шиллингов нету. Тяжело жить, господин, ой, тяжело...
- И то сказать, - поддержал его Роб, - трактирщик такие цены ломит, чтоб ему на том свете сковородку под зад... то есть, согрели его чтобы там хорошо. Ни погреться, ни закусить со вкусом после смены. Жалованье-то оно известно, какое. Слезы - а не жалованье.
- На посту пить нельзя, - строго заметил Клайвелл, - Но коль уж так холодно... Пара монет поможет отогреть память?
Он позвенел мешочком с деньгами у пояса.
- Пары маловато будет, - равнодушно заметил Роб, - Бену - монету, мне - монету, а домой, деткам тоже чего-то принести надо.
"Первый" истово закивал.
- Хорошо, - сдался Джеймс, чувствуя, что это может затянуться надолго, - сколько? Только в разумных пределах, господа.
- Эвон, господами кличет, - Роб философски сплюнул на снег, - про перделы... пределы... толкует.
- Деньги, конечно, сейчас дешёвые, господин, - быстро перебил напарника Бен. - Но на четыре шиллинга можно бы купить и кружку пряного, и немного дров домой. Душу отогреть.
Констебль досадливо закатил глаза и отсчитал монеты, перекочевавшие в ладонь Бена.
- Ну так кто в тот день на воротах стоял? - поинтересовался он снова.
- Да благословит вас Господь за щедрость! - деньги исчезли так быстро, словно их и не было. - С утра - мы и стояли, господин, как сейчас помню! А потом... потом Том Хантер с кем-то из новичков, лопоухим таким. Помню, ещё ругался, что кольчугу дырявую и ржавую выдали. Ну я ему и сказал, что чистить, значит, надо, потому что это - лицо стражи. Так вот.
- Том в караулке, - кивнул головой в сторону здания Роб, - греется, значит. Поди, согрелся уже. Вы поспешите, мистер, а то как бы ни того... Не перегрелся б.
Клайвелл удержал себя от того, чтобы повторить плевок Роба и толкнул дверь башни. Не успел он войти, как о каменную кладку рядом с косяком разлетелась глиняная кружка. Двое стражников, сидевших за небольшим столом, разразилась горестными возгласами, а третий довольно сгрёб с досок пригоршню мелочи. Судя по преувеличенно точным движениям, валявшиеся под ногами бутылки ещё недавно были полными. На вошедшего никто внимания не обратил.
Констебль тяжело вздохнул, сообразив, что чуть в сторону - и кружка попала бы ему аккурат в лоб, и подошёл к столу.
- С Рождеством, - произнес он, отчётливо осознавая, что с ним это уже было.
- С Рождеством! - радостно ответил победитель - худой высокий мужчина, на висках которого пробивалась седина.
- И выпьем за него! - раскрасневшийся стражник бросил на стол ещё несколько мелких монет. - Только кружек почти нет. Из горлышка, господин. Хорошее вино, с... специями.
Третий просто смотрел сквозь Клайвелла на разбросанные по полу черепки.
- Нет, спасибо, - отказался констебль, - вам больше достанется. Господа, а кто из вас Том Хантер? Парой слов перемолвиться надо бы.
- Ну, я, - отозвался худощавый. - Только если это о той игре, так там всё честно было. А дверь я заменю, сказал уже, - он взял последнюю кружку и взвесил на руке, присматриваясь к стене. Там, на высоте головы Клайвелла, был грубо намечен крест, который окружало мокрое пятно.
- Нет, не об игре и даже не о двери, - Клайвелл уселся на шаткий табурет, - вы дежурили на воротах три дня назад, двадцать второго декабря?
- Ага.
- Мельника из Гринфорда не видел?
- Берроуза? А то.
Кружка полетела в стену, угодив точно в крест, и мужчина осклабился.
- Так поздно-то мало кто едет, я и поспрашивал, что и как.
- Он с сыном был?
- Не-а. Один как перст, а злой как чёрт. Домой спешил.
- А что случилось, говорил? Отчего злой?
- Да так. Говорил, из-за сына и задержался сперва, а потом тот взял и пропал. Так что старик потыкался туда, сюда, да и плюнул. А пока тыкался - время-то к ночи. Вы б тоже злились, небось, по округе в темноте шататься.
- Не говорил, где сын потерялся? И из-за чего задержался?
- Если б знал, где, думаю, нашёл бы, - резонно возразил Том. - Я так думаю, по кабакам парень пошёл. Может, у какой бабёнки и остался. Праздник скоро, деньги у мельника есть. А почему - кто его знает. В торговые дела я не лезу. Моё дело - лук, да вот алебарда.
- И кружки! - неожиданно очнулся третий стражник - молодой мужчина, который где-то получил шрам через всю левую щёку.
- И кружки, - согласился Том.
- Ну что же, спасибо, - Клайвелл оставил на столе несколько монет и вышел из сторожки. Жадно вдохнув морозный воздух, он остановился на дорожке, размышляя, куда ему идти дальше. Рынок казался наиболее предпочтительной целью, ведь там можно было попытаться выяснить, какое время парнишка провел рядом с отцом и, чем черт не шутит, куда подался потом.

Рынок встретил констебля ленивым гулом - торговцы позевывали за прилавками, нехотя переговариваясь между собой. Покупателей было мало - несколько румяных служанок у лотка с рыбой, да пожилая чета джентри, выбирающая салат. Но все же, и этого было слишком много для того, чтобы самостоятельно выяснить, кто последним видел мельника. А потому Клайвелл направился прямиком в контору рынка.
Увидев входящего констебля Джонатан Гоат, грефье рынка в Бермондси, приуныл. Приход Клайвелла всегда означал проблемы и после его ухода они, зачастую, не исчезали, напротив, их становилось больше.
- Здравствуйте, мистер Клайвелл, - уныло произнес он, - с чем вы на этот раз?
- Добрый день, мистер Гоат, - констебль без приглашения уселся на скамью у стены, - как обычно - с вопросами.
- Хоть раз бы принесли добрую весть, - проворчал грефье, в свою очередь усаживаясь за свой стол, - что же, задавайте.
- Вы гринфордского мельника, мистера Берроуза, помните? - Клайвелл развел руками, будто извиняясь за причиняемые неудобства, - когда он был на рынке последний раз?
- Конечно, помню, - кивнул Гоат, - вот как раз двадцать второго декабря он вносил плату за место и пошлину за муку. Что-то случилось, констебль?
- Да, мельник умер, а сынишка его пропал, - сухо ответил Джеймс, - не могли бы вы указать его место на рынке?
- Мог бы, отчего бы не мочь, - грефье принялся рыться в бумагах и делал это довольно-таки продолжительное время, насвистывая себе под нос и сопровождая удивленными возгласами неожиданные находки, - вот как раз хотел все квитки подшить...
- А поживее нельзя? - Клайвелл принялся нетерпеливо притопывать сапогом, с которого натекла лужица талого снега.
- Быстро только кошки родятся, - просветил его Гоат, - а в моем деле необходима вдумчивость и аккуратность. О, а вот и он!
Грефье извлек, наконец, кусок плотной бумаги.
- Место тридцать пять, - огласил он, - это в мельничном ряду, как раз посередине рыночной площади. Слева - мистер Уотсон, булочник, справа - фонтан. Не ошибетесь.
- Благодарю, - Клайвелл склонил голову и вышел, хлопнув дверью. Заветный фонтан искать не пришлось - это было самое бойкое место рынка. Один из прилавков пустовал - видимо, именно его выкупил для себя Берроуз. Рядом со вторым переминался с ноги на ногу упитанный пожилой мужчина. На деревянных лотках у его торгового места возлежали румяные булки, прикрытые чистым полотном.
Констебль сглотнул слюну, вспомнив, что он еще не завтракал, и подошел к булочнику.
- Мистер Уотсон, я полагаю? - Осведомился он, старательно отводя взгляд от выпечки.
- Он самый, - обеспокоенно ответил булочник, заметив брошь на вороте, - чем могу помочь, констебль?
- Булку, пожалуйста, - Клайвелл вытряхнул их кошеля монетку и поменял ее на еще теплую сдобу, - скажите, а вы мистера Берроуза на днях встречали?
- Видел, как не видеть-то? - Удивился Уотсон, убирая деньги в карман передника, - соседи же. Вот мой прилавок, вот - его. Неужели приключилось что?
- Сын его домой не вернулся, - булка пахла одуряюще, - да и Берроуз тоже. Расскажите, что вы позавчера видели?
- Да ничего особого и не видел, - всплеснул руками булочник, - заторговался старина Берроуз допоздна, мука хорошо шла, да и Джек, сынишка его, все подбивал: "батюшка, еще немного постоим". Ну чаду любимому как откажешь? Он и стоял. А потом младший Берроуз ушел куда-то, я уж не видел, расторговался да домой собирался. Слышал краем уха, спор у них снова вышел.
В этот момент Клайвелл заметил, как какой-то оборванный ребёнок - из-за намотанной одежды было невозможно даже понять, мальчик это или девочка - подбирается всё ближе к прилавку за спиной увлечённо рассказывающего торговца.
- Эй, малый, - окликнул он ребенка, - стой, где стоишь.
Тот тут же - прежде, чем успел обернуться булочник - отступил на шаг и непринуждённо заложил руки за спину.
- Щипач? - Строго поинтересовался у чада констебль.
- Я?! Да ни в жисть, - голос определённо был девичьим. - Смотрю, купить бы что домой. Там - сестрёнка больная. И братик, - подумав, ребёнок добавил: - И вообще. А ходить по рынку не запрещается, мы правила знаем.
- Правила они знают, как же... - Уотсон повернулся к ребенку и погрозил кулаком, - это ж, господин констебль, самая мерзавка отъявленная, вечно шныряет, все тянет, что не прибито!
- Шныряет, говорите? - Клайвелл на мгновение задумался, - эй, хм...барышня, заработать хочешь?
- Ага, - девочка качнулась на носках, но с места не сдвинулась. - Заработать, как же. Знаем. Это чтобы поближе подойти, а потом в приют, к церковникам.
- Да можешь вообще не подходить, - "обиделся" констебль, - я - тебе вопрос, ты - ответ. За ответ - монета. За честный ответ - я еще и забуду, что видел тебя.
- А-га, - ребёнок задумался, не забывая посматривать по сторонам. Людей на рынке всё ещё было не так много, и к их группе пока что никто не подходил. - Ну, попробуйте, дяденька. Только что ж меня забывать, когда ничего не сделала?!
- На всякий случай, - просветил ее Клайвелл, - ты сына мельника, что здесь торгует, знаешь?
- Скрягу-то? Ещё бы! Кошель не под туникой носит, а за пазухой, - девочка помедлила, потом пожала плечами и улыбнулась. - Значит, видела, как он расплачивался, так-то. А вовсе не то, что вы подумали.
- Скряга - сын или мельник? - вопрос был несущественным, но уточнить, о ком речь идет, следовало. - Лови.
Монетка, серебрясь в воздухе, полетела к девочке, которая поймала её не глядя и тут же сунула куда-то в лохмотья.
- Мистер Берроуз - хороший человек, - ребёнок посерьезнел. - Добрый. А сынок его и куска булки жалеет, - с последними словами девочка метнула взгляд на лавочника.
- Ага, - согласился констебль, - а когда ты... хм...Скрягу видела последний раз, не припомнишь?
- На тебя, проглотка, булок не напасешься, - Уотсон швырнул ребенку пирожок с другого лотка, - все равно ж благодарности не знаешь, сопрешь чего снова!
- Спасибо огромное! И зря вы так, всё я помню.
Пирожок исчез там же, где и монетка, а девочка обернулась к констеблю. Теперь, видимо убедившись, что речь о ком-то другом, она говорила охотнее.
- Скрягу, значит... два дня назад и видела, до Рождества ещё. Он всё тут шумел, словно выпивши был, но что-то не заметила, чтобы пил. А, понятно, я-то присматривалась. Кто знает, когда человеку, если он выпивши, помощь нужна будет, правда, мастер констебль?
- Всенепременно, - согласился Клайвелл, кидая монетку, - вдруг кошель не донесет, помочь надо. Шумел, говоришь? Давайте, барышня, обстоятельно - где шумел, почему шумел и до чего дошумелся?
- Здесь и шумел. Вот дяденька булочник начал про спор ихний - он, небось, лучше слышал. Тогда народу не в пример больше было, и все галдят!.. А потом взял и ушёл, тишком. Так, что и мне самой зав... в общем, очень ловко.
- Куда ушел, не видела?
- Ну-у!.. я, конечно, следить не нанималась. Да и проку с него мало, потому что выпивши или нет, а шёл твёрдо, да всё оглядывался... - девочка помедлила. - Но мне-то, конечно, интересно стало. На Ивовую он пошёл, ваше констебльство. В кабак к Гарри. Туда-то, конечно, мне уже дороги нет: не любят там детей, злые все.
- Негодяи, - поддержал диалог очередной монетой Клайвелл, - как такую барышню да не любить? Долго он там пробыл?
- А вот и нет, - торжествующе ответила девочка. - Я уже уходить собралась было - что там на три свечки в окне глядеть - а он возьми да и выйди.
- И куда пошел? - кошелек начал заметно легчать.
- Линтон. Да вы знаете. Туда, где... ну, где женщины. Я порадовалась было: джентльмены, которые туда ходят, потом добрые, но он всё не выходил и не выходил. Я и отстала. Не фарт.
Действительно, Клайвелл место знал. Бордель находился примерно в двух кварталах от заведения Гарри, и констебль даже подозревал, что знает, кому именно платят за то, чтобы проститутки не боялись визитов стражи.
- Как Джек Берроуз выходил, ты уже не видела, я верно понял? - Констебль бросил очередную монету и завязал кошелек.
- Не-а, - девочка спрятала деньги и просияла. - Спасибо! Если есть ещё вопросы - так я с радостью. Не всегда вы, знать, и вредные!
- Как приметишь что интересное - заходи в управу, - Клайвелл подумал и снова вытащил монету, - мистер Уотсон, дайте ей булок, что ли... Ну бывай, барышня.
- Ваше констебльство, - девочка попыталась сделать книксен, разведя в стороны полы воображаемого платья. - Спасибо. От имени сестрёнки. И братика тоже. И вообще.
Констебль кивнул сначала булочнику, потом девочке и направился на Линтон, надеясь, что Джек Берроуз всего лишь надолго загулял.

с Леокатой и Хельгой

Бордель

Внешне все выглядело пристойно - каменный двухэтажный дом, украшенный остролистом, лентами и омелой. Чистая мостовая перед домом и коновязь. Зеленая массивная дверь, украшенная кованными уголками, с кокетливой ручкой. Но любой, кто стучал в эту дверь, был вынужден сначала поздороваться огромным, почти квадратным орком в рубахе голубого шелка и таких узких штанах, что оставалось только удивляться - как он ходит?
- Не работаем, - с сильным шотландским акцентом просветил он постучавшего в дверь Клайвелла, - Рождество.
- Замечательно, - почти искренне обрадовался констебль, будто невзначай поправляя брошь, - значит, нашей беседе с миссис Харлот никто не помешает. Она у себя?
- Сказано же, - орк надменно оглядел с головы до ног незваного гостя, - закрыто.
Джеймс раздумывал пару секунд и в тот момент, когда орк собирался уже закрыть дверь (по крайней мере, так показалось констеблю), он схватил стража борделя за руку и дернул на себя, выводя из равновесия. Шотландец дернулся было уклониться, неловко махнул рукой и обнаружил, что лобызает косяк двери, а рука его скручена с загибом за спину.
- Ты забыл, с кем разговариваешь, - не менее надменно процедил Клайвелл.
- Ах, mon dieu! - На лестнице, ведущей на второй этаж, послышалась частая дробь каблучков и у дверей возникла миссис Харлот, хозяйка борделя. Говорили, что когда-то миссис Харлот была знатной особой и даже была принята при дворе. Еще говорили, будто бы она была блестяще образована и говорила на трех языках. Впрочем, сейчас, глядя на эту женщину, отчаянно пытающуюся скрыть свой возраст за толстым слоем пудры, румян и краски для бровей, этим слухам было поверить сложно. Канареечно-желтый шелк одежды только подчеркивал увядшую кожу и обвисшие, словно у мопса, щеки.
- Ах, mon dieu! - Повторила мадам Аглая, как ее именовали все. - Это вы, господин констебль, а я-то не могу понять, отчего шум такой! Дункан, mon ami, отпустите господина констебля!
Клайвелл недоуменно поднял брови и выпустил руку орка из захвата.
- Добрый день, миссис Харлот, - кивнул он содержательнице борделя, - я хотел бы поговорить с вами.
- Ах, прямо-таки со мной, проказник! - Аглая кокетливо прищурилась. - Или с одной из моих... дочерей?
- Я не сомневаюсь, что ваши дочери сведут с ума и святого, но, все же - с вами. Вы позволите войти?
- Ох, ну, конечно же, входите. Я совсем забыла о приличиях.
Мадам Аглая посторонилась, впуская констебля в дом. Против ожидания, в обширной гостиной было светло, чисто, всюду стояли изящные диванчики и отчего-то пустой сервант в простенке. На одной из стен, прямо на обоях светлого полотна, ярко алело винное пятно.
- Ах, простите, констебль, за беспорядок, - миссис Харлот усадила мужчину на один из диванов, - у нас такой конфуз приключился, что, право, и вспоминать стыдно! Вы, верно, по этому поводу?
- Конфуз? - Переспросил Клайвелл, но тут же осекся. - Да, миссис Харлот, я как раз по этому поводу. Что у вас произошло?
- Ох, господин констебль, это был просто кошмар! Этот мальчик, он всегда был такой милый, такой учтивый. Немного скуповат, конечно, но кто сейчас щедр? Когда шиллинг дешевеет, а на рынке все так дорого?
- Погодите, миссис Харлот, - констебль почувствовал, что от трескотни женщины у него начинает болеть голова, - передйем к сути. О каком мальчике речь?
- Ну как же,- протянула Аглая, - я же вам толкую все, толкую. Этот мизерабль, Джек-Мельник, как его называют мои девочки. Очаровательный юноша, такой высокий, такой светловолосый, такой... чистый. Он всегда выбирал милую Сьюзи, и тем вечером тоже пришел к ней. Но ах, этот конфуз...
Клайвелл сжал и разжал кулаки,вздохнул и спокойно, насколько это ему удалось, попросил:
- Миссис Харлот. Я- задаю вопросы, вы - отвечаете. Без лишних слов, экивоков и эмоций. Иначе дело у нас не пойдет. Итак, у вас вчера был Джек-Мельник? В котором часу? - в том что упомянутый "Джек-Мельник" - одно лицо с младшим Берроузом, констебль не смоневался. Слишком много совпадений.
- Ох, ну я, право, на часы не смотрела. Но не вчера. Позавчера, может быть. Мы уже накрыли к ужину для джентльменов. И пришел малыш Джек. Он сразу же подсел к Сьюзи, они что-то там ворковали. Знаете, Сьюзи даже немного влюблена в Мельника и втайне мечтает, что он женится, ну вы понимаете, эти романтические мечты, эта наивность юности...
- Не понимаю, - отрезал Клайвелл, - переходите к сути. В чем замешан Джек-Мельник?
- Ну так я же вам говорю, - Аглая для убедительности поводила пальцем перед носом констебля, - он пришел, мило ворковал со Сьюзи, не пил вообще. А потом встал, подошел к буфету и перебил все тарелки. Абсолютно все! И бокалы со стола! А потом, о боже мой, какой конфуз, полез в драку к джентельмену в маске, я не должна называть его имя, о нет, не должна, но, - женщина понизила голос до трагического шепота, - он из верхних, о да!
- Значит, Джек-Мельник перебил всю посуду и развязал драку совершенно беспричинно? - Уточнил Клайвелл. - И что же вы предприняли?
- У нас приличное заведение, господин констебль ,- посерьезнела мадам Аглая, - я послала за стражей, пока Дункан держал его. Мы не можем позволить, чтобы невоспитанные гости били посуду, дрались и пугали девушек. Ну, а стража его в тюрьму уволокла, ведь он отказался оплатить разбитое.
Констебль с досадой стукнул себя кулаком по колену. Ну, конечно же, надо было начинать поиски с тюрьмы! Проклятье, столько времени потерял!
- Еще раз спрашиваю вас, миссис Харлот, юноша начал буянить совершенно беспричинно? Может быть, между ним и Сьюзи что-то произошло?
- Я вас уверяю, на пустом месте, - женщина картинно вздожнула, - Сьюзи - милейшее создание, она просто ангел, она знает, как нужно держать себя с джентельменами и не огорчает их!
Клайвелл замолчал и погрузился в раздумья. Необходимо было решить два вопроса: нужно ли ему побеседовать с проституткой Сьюзи или же направиться прямиком в тюрьму? С другой стороны, если Берроуз там, то можно и не спешить. Если у него не было денег оплатить битую посуду, то выкупиться он оттуда сам не мог. Если только... Если только он этого не сделал специально! Но зачем ему нужно было отстать от отца и попасть в тюрьму? Ради сомнительных знакомств в ватаге? Вряд ли... Мог ли он поделиться чем-то со Сьюзи? Тоже вряд ли, но чем черт не шутит? По крайней мере, девушка могла дать хоть немного к понимаю, что это за фрукт - Джек Берроуз.
- Пригласите Сьюзи, миссис Харлот, - как можно вежливее попросил хозяйку борделя Клайвелл, - это и ваших интересах. Вы ведь хотите вернуть деньги за разбитое?
- Ох, ну конечно! - Мадам Аглая вспорхнула, как грузный желтый мотылек и бодро ушла наверх, выкликая Сьюзи.

Сьюзи оказалась женщиной лет двадцати пяти с высветленными волосами до плеч и милым, округлым лицом, на котором читалась усталость. Поверх длинного платья она куталась во что-то вроде тёплого красно-синего халата. Увидев Клайвелла, она бросила опасливый взгляд на шедшую следом Аглаю, но всё же кивнула.
- Здравствуйте, констебль. С Рождеством.
- С Рождеством, мисс, - кивнул Клайвелл. - Вы позволите задать вам несколько вопросов?
- Конечно, - Сьюзи посмотрела на держательницу салона ещё раз и присела на один из диванчиков.
- Миссис Харлот сообщила, что вас позавчера навещал Джек-Мельник. Мисс, о чем вы говорили, прежде,чем ваш кавалер начал бить посуду?
- Мы... - женщина помедлила. - Джек много говорил о том, что будет с мельницей. Вы знаете, он ведь хотел взять меня служанкой.
- Хм, - констебль ненадолго задумался, - а его батюшка не был против? Простите, мисс, но ваше занятие... Не слишком подобает для дома, где растет юная барышня.
- А сестра его, если замуж не выйдет, за кого укажут, - в голосе женщины смешались тоска и толика злорадства, - то Джек отдаст её в монастырь. Проку ведь с неё нет, только работников балует да книжки читает. Романсы. На хозяйстве нужна женщина с понятием, а я - других не плоше, мистер. Конечно, - её взгляд потух. - Это когда Джек хозяином будет. Но ведь мистер Берроуз уже стар...
- Был стар, - машинально поправил ее Клайвелл, - и что же сподвигло младшего Берроуза на такое поведение? Верится с трудом, что Джек настолько вдохновился разговорами о будущем, что решил перебить всю посуду у миссис Харлот.
- Мистер Клайвелл, - мадам Аглая неожиданно заговорила без жеманства и французского акцента, - что вы имеете в виду под этим "был"? Неужели, наш милый Джек стал... наследником?
- Его батюшка скончался, - отмахнулся констебль от женщины и уставился на Сьюзи, ожидая ответа.
Аглая промурлыкала под нос что-то среднее между "замечательно" и "наследство" и уселась рядом с "дочерью", нежно поправив складку халата у последней.
- Я... я не знаю, - Сьюзи смотрела на Клайвелла широко открытыми глазами, но губы её сами собой сложились в улыбку. - Значит, Джек, как выкупится, станет хозяином. Упаси Господь душу мистера Берроуза... нет, мастер констебль. Джек временами резким бывал, правда, но позавчера он и не выпивал почти. Пахло от него бренди, но не сильно. Я такого и не ждала вовсе. Думала, как обычно, поднимемся наверх... а он побледнел - а на щеках пятна красные горят, и глаза блестят - поднялся и к посуде. А потом... вот, платить отказался.
Миссис Харлот успокаивающе погладила свою подопечную по плечу, ненавязчиво поправила локон и вздохнула, точно сожалея, что такая прекрасная девушка осталась без выручки в тот день.
- Все же, мисс Сьюзи, я вынужден просить вас вспомнить подробнее, что говорил ваш...кавалер в тот вечер. Если вам хочется, чтобы планы, что строил Джек, осуществились.
Ситуация нравилась Клайвеллу все меньше. По всему выходило, что младший Берроуз прямо-таки стремился оказаться в каталажке.
- А почему и не случиться, как Джек хочет? - вскинулась Сьюзи. - Других наследников у мистера Берроуза-то и не было. А посуда-то что, дохода с мельницы на сто таких хватит! А говорил как есть: что нечего цену сбивать. А если кто и хочет, так с ним и поговорить можно. А батюшка уже старый и добрый слишком для других, а надо-то - для семьи. И скажите ещё, что не правый он! Сильно это моего Джека задело-то, мастер констебль. Аж потряхивало, как вспоминал. И, говорит, холодно тут, а ведь мы хорошо топим. И ведь про холод говорит, а у самого пот на лбу. И на тени всё зыркал, а там ничего и нету. А потом встал вот... как наяву вижу. Гости, значит, гуляют, пьют, немец один, ланднехт, длинный и тощий как меч евоный, поднялся, чтобы Эльзу наверх увести, а тут и Джек вскочил.
- Ну что же, мне все ясно, - Джеймс поднялся и откланяться, - благодарю вас, мисс Сьюзи. Миссис Харлот, скажите, а у вас новых девушек не появлялось в последнее время?
Клайвеллу не верилось, что беглая послушница из обители в Бермондси может осесть у мадам Аглаи, но спросить он был обязан.
- Новых? - Аглая задумалась, - с неделю назад, кажется, прибыла новая девушка. Не так ли, Сьюзи? Хотите свидание с нею?
- Нет, спасибо, - отказался констебль, откланялся ещё раз и вышел на улицу.

Со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан

25 декабря 1534 г, вскоре после полуночи.

Поняв, что угрозы нет, Раймон хмыкнул, отложил оружие и начал заново разжигать очаг. Прошлым вечером он наколол новых дров взамен тех, что они пустили на обогрев, так что поленница была полна.
- Там в сумке есть немного мёда в плошке. Сладкий чай хорошо помогает. Часто это с тобой?
- Первый раз, - Эмма сжалась на топчане в комок, поджав ноги под себя и охватив их руками, отчего казалась более хрупкой, чем обычно, - простите, что разбудила.
- Вокруг Йоля бывает и не такое. Слишком уж много дверей открываются туда, куда не стоит заходить или хотя бы заглядывать. Да ещё после анку, наказания, побега, глейстиг с её платьем. Неудивительно.
По стенам заплясали рыжие отсветы. Огонь создавал сонмы мечущихся теней, но одновременно держал тьму за стенами. Поняв, что спутница так и не шевелится, михаилит оставил котелок с настоем висеть на крюке и сам открыл сумку.
- Согреешься - будет лучше. Друиды не зря ценили мёд... что это у тебя?
- Где? - Эмма проследила за его взглядом, провела пальцами по стопе и с нескрываемым удивлением уставилась на след от цветочной пыльцы. Самой обычной, желтой, пахнущей солнцем и лугом.
- Не знаю. - У бывшей послушницы было растерянное лицо испуганного ребенка. - Пыльца. Там, во сне, цветы были...
- Что было ещё? - слова Эммы Раймону не понравились категорически. Он заподозрил бы розыгрыш, если бы не выражение лица девушки и необычность способа. Видит Бог, найти пыльцу посреди снежной и неожиданно холодной зимы было практически невозможно. Он не мог вспомнить ни одного применения пыльцы, ради которого монастырские знахари могли бы её хранить. И уж тратить такую редкость на то, чтобы над ним подшутить? Но если всё всерьёз, то что, к дьяволу, творится? О подобном он никогда раньше и не слышал. Словно эхом вернулись утренние мысли про интересную жизнь. Или более поздние - глейстиг, о мстительности богов. - В этом твоём сне-кошмаре?
- Cтранные призраки... Полупрозрачные, с рожками. Они все время смеялись, суетились и называли меня странно - Энья. Еще камни, поставленные как врата. Лето. Очень тепло, трава зеленая, ароматы цветов. - Девушка нахмурилась, будто в попытке сдержать слезы. - Потом огромная собака, она появилась будто из ниоткуда и напала на нас. Старшая этих призраков спасла меня, закрыв собой, когда я бросилась к этим камням-вратам. Кажется, вот тогда я и закричала, от ужаса, боли и надежды, которые испытывала эта женщина.
- Энья... Эмма, - заметив состояние спутницы, Раймон нарочито медленно покатал оба имени на языке и улыбнулся. Иногда неожиданный вопрос или предложение сбивали истерику не хуже утешений. А утешать он не слишком-то умел и в лучшие времена. - Красиво звучит, не хуже твоего. И похоже. Хочешь взять себе? Ты знаешь, в лесу лучше не пользоваться настоящим именем
- Нет! - девушку передернуло, точно мужчина предложил ей нечто омерзительное, но все же она заметно успокоилась. - Нет, я вообще хочу забыть этот сон. И чем скорее, тем лучше.
Она поспешно стерла остатки пыльцы с ног и улыбнулась чуть нервной, неуверенной, готовой исчезнуть улыбкой.

Руки мелко и неприятно дрожали, когда Эмма с благодарностью приняла кружку с ароматным, пахнущим травами и медом, чаем. На мгновение перед глазами снова возникла поляна и два камня. Зажмурившись, с усилием заставив себя не думать о странном сне (или не сне?), бывшая послушница отхлебнула чай, обожглась и вздохнула, чувствуя, как блаженное тепло расползается по телу. Сон ли то был, явь ли - девушка не знала, но, боже, как бы дорого она отдала за то, чтобы это больше никогда не повторилось! Больше всего на свете ей хотелось оказаться подальше от этой хижины, от этого леса, от... Хотя, пожалуй, от михаилита отдаляться не хотелось. С Фламбергом, хоть он и язвил, и задавал неудобные вопросы, все же было безопасно, несмотря на вопли той части Эммы, что никак не могла распрощаться с навязанным в детстве стереотипом "им всем одно нужно"; и - несмотря на непроницаемость воина для дара. Мысли снова вернулись ко сну и словам глейстиг о мстительности древних богов. Могли ли эти самые древние причинить вред доброй христианке, каковой Эмма, наверное, не являлась? Ведь, иначе бы она вообще не допустила мысли об их существовании, потому что это - идолопоклонство, которое суть грех. Однажды, когда у Эммы еще была нянька, эта старая, добрая женщина отвела малышку, недавно научившуюся писать, на кладбище и, найдя самый старый могильный камень, велела начертать на нем свое имя. "Потом ты поймешь, зачем", - сказала тогда нянюшка, которую вконец разорившийся отец уволил через три дня. С тех пор это нагробие так и стояло там, подписанное неуверенной детской рукой. Так Эмма Фицалан обрела могилу, будучи живой. И отчего-то это вспомнилось именно сейчас.

с Леокатой

25 декабря. Тракт, затем - Билберри. Ближе к полудню.

Покинули лесную избушку они еще затемно и большую часть дороги Эмма боролось со сном. Она то суетливо оглаживала складки юбок, то обирала видимые, похоже, только ей соринки с меха шубки, то поправляла шапочку. Засыпать девушка боялась, стоило лишь только позволить мерной рыси лошади убаюкать, как начинала мерещиться та самая поляна, и бывшая послушница вскидывалась, снова принимаясь отвлекать себя ото сна. Когда воображаемая пыль на шубе закончилась, Эмма чуть развернулась к михаилиту и собралась уже расправиться с едва заметной серой полосой на рукаве сюрко, но передумала, и всего лишь оперлась на его плечо, тяжело вздохнув. Созерцание пейзажей также не отвлекало от сна - ни одной повозки, ни одного всадника не встретилось по пути - в Рождество люди предпочитали сидеть дома, а не бродить по тракту. Лишь с веселым стрекотом перепархивали с дерева на дерево сойки, да где-то вдали изредка слышался чей-то вой. А потому, завидев ворота и высокий тын, ограждающий Билберри (о названии селения ее просветил Фламберг), она облегченно выпрямилась, радуясь, что суета маленького городка развеет монотонность рыси и можно будет не бояться заснуть.
Тракт к въезду в селение немного сужался и упирался в ворота, сейчас распахнутые настежь. Стражи лениво поглядывали в окошечко сторожки, но выходить не спешили. На одном из столбов у врат был приколочен деревянный щит с прикрепленными к нему пожелтевшими бумагами.
"Разбойник поганый, - гласила первая с изображенным на ней нечетким портретом мужчины совершенно безумного вида, - Дэвид Мак Махон, разыскивается. Росту высокого, волос темный, короткий, глаза темные, сам смуглый. Награда за весть об оном - 50 фунтов, за поимку - 100 фунтов".
"В таверну "Зеленый Грифон" требуется маг али твареборец. Оплатой не обидим."
"В дом мистера Симса, торговца, требуется маг, священник или михаилит. А также травник или же лекарь. Срочно".
"Покупаем когти, лапы, зубы, шкуры, перья и иные части нечисти. Лавка мистера Беара Крессла, что на углу, возле моста"
"Управление шерифа приглашает к сотрудничеству братьев ордена архангела Михаила. Долгосрочный контракт на участок тракта с лесом, прилегающим к городу, город и окрестные фермы. Оплата достойная".
- Когда работали на корону, было не так плохо - пока не перестали в нас нуждаться, - проворчал Фламберг. Чтобы разобрать неровные буквы, он спешился, и теперь стоял перед доской, потирая подбородок. - И вот случилось это, на мой вкус, слишком уж неожиданно. К тому же, долгий срок, да ещё остаться поблизости... нет. Мы и так слишком отклонились. Лучше уж пошлю весть в орден. А вот торговцы - звучит заманчиво. Тебе всё равно нужны сапоги... и ты, кажется, говорила, что обучалась лекарскому делу?
- Обучалась, - кивнула Эмма, наблюдая за стражами, с интересом разглядывающими ее в маленькие окошечки сторожки.
- Здесь, - Фламберг для наглядности ткнул пальцев в один из пунктов, - хотят одновременно михаилита и лекаря. Странное дело. То, что нужны и тот, и другой - бывает, конечно. Особенно срочно. Но вот лекарь в достаточно богатом поселении обычно есть и свой.
- Может быть, свой не достаточно знает... Или умеет, - пожала плечами девушка, - в обители сестра Адела умела больше, чем брат-лекарь. Наверное, поэтому он все время отсутствовал.
- В монастыре? Я бы тоже, наверное, отсутствовал, - улыбнулся михаилит, после чего махнул рукой стражникам. - Почтенные! Не подскажете, как найти дом мистера Симса?
- Вниз по главной улице, - глухо пробурчали из сторожки, - дом серого камня, весь к рождеству изукрашенный.
- А что так много работы для михаилитов? - Фламберг подошёл ближе, ведя лошадь в поводу. - Нечисть распоясалась?
Послышался тяжелый вздох, и из тепла караулки на улицу вышел невысокий, коренастый мужчина, не озаботившийся взять с собой даже оружия.
- Да что-то этой зимой как никогда, - сознался он, - то в лесу были, а сейчас лесные ушли куда-то, зато в городке нашем шкодники пошаливают. А вы михаилитом будете, господин?
- А что, похож? - поднял бровь Раймон.
- Всякое бывает, - неопределенно выразился страж, уставясь на Эмму. - Бывает, что и господа любопытствуют, но редко. А бывает, что и мракоборцы с ведьм... заезжают, то есть. Опять же, господа эдак доску не читают, спешившись, не нужна она им, чтоб внимательно да с пристрастием. Так, поверх глянут, да со стражем ни словом ни обмолвятся, ни монеткой не побалуют. Я тут уже пятый год в свою смену караулю, чего только не повидал. - мужчина вздохнул и нахмурился. - Так вы вниз по улице езжайте, господин, с домом не ошибетесь, он один такой, весь в венках и лентах.
Раймон фыркнул, со вздохом достал из кошелька шиллинг и бросил стражнику.
- Благодарю. Выпейте за... госпожу в зелёном.
Местечко явно процветало: немногие городки, даже из стоявших на реках, могли похвастаться мостовой, уложенной аж до самых ворот. Да и каменные дома, которые попадались по обе стороны улицы, выглядели ухоженными и крепкими. Выискивая венки и ленты, михаилит проворчал:
- Мракоборцы, которые путешествуют с ведьмами. Подумать только, до чего мир дошёл. Куда смотрят магистры?
- Ведьмой меня называют впервые. - Неожиданно развеселилась Эмма. - Если мне нужно будет осматривать больного, то я хотела бы или переодеться, или надеть фартук хотя бы. Боюсь, вам будет несколько утомительно раздевать очередную глейстиг ради нового наряда.
- Ещё надо придумать тебе другое имя, - с удовольствием напомнил Раймон. - Раз уж отказываешься от того, несмотря даже на то, что его было бы легко запомнить.
- Предоставлю эту честь вам, - сморщила нос девушка, - коль так настаиваете.
- Это ради твоей же безопасности, - миролюбиво пояснил михаилит. - Настоящее имя даёт над тобой власть. В монастыре, в городе это не играет такой роли, но там, - он мотнул головой за плечо. - Жизнь идёт ещё по старым правилам.
- Ничего в голову не приходит, - развела руками бывшая послушница, - к тому же, это немного странно и отдает бахвальством - придумывать имя самой себе.
- И ты действительно хочешь доверить это члену ордена, в котором людей называют... ну вот "Фламберг"?
- Вам язык ломать, - пожала плечами Эмма, - а... можно вас спросить?
- Можно, - Раймон с радостью отвлёкся от размышлений об именах. Придумывать прозвища ему не приходилось с тех пор, как лошадь попыталась объесть розовый куст в замковом саду.
- Как вас зовут? Я имею в виду, ваше нормальное имя. "Фламберг" - это, конечно, красиво, но - девушка изобразила пальцем в воздухе волнистую линию, призванную обозначать, видимо, клинок меча, - но витиевато. И человека за ним нет.
- Откуда ты знаешь о фламбергах? - удивился михаилит. Эти мечи появились не так давно, и по большей части были настолько дорогими, что покупали их только те, кто точно знали, что делать с подобным оружием. В основном - наёмная пехота. Случаи, когда Раймон видел такие клинки в Англии, можно было пересчитать по пальцам.
- Приезжал хлыщ какой-то придворный в куря... в обитель, - девушка улыбнулась, видимо, вспомнив приезжего, - нелепый, но сестры так и вились вокруг него. Особенно, сестра Эмилия. Он хвастался арсеналом своего отца и даже изобразил клинок. После долгих уговоров, правда. Пришлось отдать ему флакон пустырника и сказать, что это для приворота.. Ой, - бывшая послушница поспешно зажала рот ладонью, сообразив, что проговорилась.
Михаилит улыбнулся. В монастырской жизни, как оказалось, была своя прелесть. Он поманил девушку к себе, и, когда та наклонилась, тихо сказал:
- Раймон.
Имя без фамилии называть было не так опасно, и всё равно, нарушая вот так правила ордена - да ещё не в защищённом оберегами Тауэре - он почувствовал холодок. И одновременно - как всегда, нарушая или обходя правила - лёгкое чувство предвкушения опасности. Хотя в то, что бывшая послушница его предаст, он не верил ни на грош. Девушка казалась слишком разумной.
- Вам подходит, - кивнула Эмма, - лучше, чем прозвище.
- Нет, - михаилит отвернулся и повёл лошадь дальше. - Прозвище - подходит идеально.

Со Спектром

25 декабря. Билберри, заполдень

Мимо дома, который был богаче прочих украшен к празднику, они прошли не останавливаясь. Раймона пока что куда больше интересовала лавка, где можно было бы продать когти и - чем чёрт не шутит - найти одежду. Впрочем, надежды на последнее рухнули, стоило открыть крепкую, хорошо смазанную дверь в лавку Беара Крессла.
Лавка, освещенная множеством свечей, пряно пахла травами, настойками и кожей. Вдоль левой стены расположилась витрина, в которой мерцали самоцветами амулеты, под ногами шуршала солома, похоже, только что внесенная с мороза. Самой приметной частью обстановки было чучело анку, изготовленное столь мастерски, что казалось, будто чудовище сейчас взмахнет лапами или шагнет. И - хозяин лавки, мало отличавшийся от анку внешне - такой же худой, бледный, с шелушащейся кожей. Правда, в отличии от упомянутой нежити, он был одет в серый балахон и при виде вошедших расплылся в улыбке, призванной, видимо, означать радушие.
- Чем могу служить вам, господин? Леди? - Беар Крессл одобрительно оглядел сначала шубку и расшитые золотом юбки девушки, затем сюрко и плащ михаилита и снова улыбнулся, продемонстрировав удлиненные, как у лошади, зубы.
- Интересная вещь, - Раймон кивнул на чучело. - Откуда такое?
- Михаилит один, по просьбе, тушку добыл, - сообщил Крессл, - а я уж чучело сделал. Особенности, конечно, есть. У нежити шкура непрочная... - он осекся, вспомнив об Эмме.
- Удивлён, что так сохранилось, - михаилит подошёл к чучелу ближе, чтобы разглядеть повнимательнее, потом небрежно щёлкнул пальцем по когтю. - Красивые штуки, крепкие. Да и экземпляр не из мелких.
Хозяин лавки промолчал, и Раймон продолжил:
- Мы с госпожой недавно убили такого, а ваша лавка, мастер - самое место, чтобы продать десяток когтей, верно я понимаю?
- Верно, господин, верно, - снова улыбнулся Крессл, - и не только их. С удовольствием купим любые части любой нежити. Особенно дорого даем за части мавок. Они в декоктах сейчас в чести.
Раймон давным-давно привык притворяться так, чтобы настоящие чувства было сложно разглядеть, но от такого его едва не передёрнуло. Как и глейстиг, мавки слишком походили на людей, чтобы он спокойно воспринимал идею пустить их кусками на бульон. Или - встречалось ему и такое - вялить и есть. Замешкавшись с ответом, он мельком посмотрел на спутницу, оценивая её реакцию. На лице Эммы было написано отвращение, какое вряд ли было можно ожидать от травницы. Торговец, тем временем, продолжал:
- Когти примем, конечно, от пятидесяти шиллингов за штучку. Если есть кольцо - накину еще пяток шиллингов, цеховой сбор платить надо, это я понимаю.
Цена была откровенно грабительской, но михаилит стал бы торговаться и без того: торговец ему не понравился. Обычно Раймон предпочитал держать товар до Лондона, где был шанс продать всё иностраным торговцам напрямую, но в этом случае крюк оказался бы слишком велик. Кто знает, когда они вернутся в столицу.
- Пятьдесят? Неужели их расплодилось так много, что цены упали, пока я был в Лондоне? С такой ценой, мастер Крессл, - михалит сокрушённо покачал головой, - я не хотел ехать в крупный порт, но при полуторной разнице продавать - себе в убыток.
- Так и товар надо смотреть, - заметил торговец, - если когти крупные и целые - восемьдесят дам. А за мелочь, уж извините, не больше пятидесяти, и то из уважения к господину.
Раймон кивнул и развернул тряпку, в которую были замотаны когти, включая те, что ему вернула на поляне Эмма. Крессл цокнул языком, пальцами перебирая содержимое тряпки. Несколько штук он отложил отдельно на прилавок и с восхищением осмотрел их еще раз.
- Хороший, - голос его стал походить на урчание медведя, - крупный был. Ну что же, на восьмидесяти сойдемся, господин.
- И пять на цеховой сбор? - михаилит стащил с руки перчатку и улыбнулся.
- Конечно, - согласился торговец, - вам золотом или чек выписать?
- Лучше золотом. Не люблю бумаг.

- Боже, какая это мерзость, - возмутилась Эмма, едва за ними захлопнулась дверь, - мавок - на декокты! И хорошо, если действительно они в излечении помогают... А то ведь, скорее наоборот - калечат.
- По крайней мере, здесь под потолком не висели сушеные куски.
- И слава Богу! - девушка вздрогнула, представив свисающие с потолка конечности.
- И всё же, заплатил он хорошо, - Раймон взглянул на Эмму. - Я от своих слов не отказываюсь. Половина - твоя, и, наверное, деньги стоит разделить. Хотя бы на тракте. В городе-то скорее попробуют грабить женщину, чем воина, но там... если меня убьют, лучше, чтобы золото было у тебя тоже. Приданое.
- Я думаю, на тракте и обсудим, - кивнула бывшая послушница, - мне спокойнее, если все будет храниться у вас.
- А воров, которые готовятся срезать кошелек, ты не понимаешь?
Эмма вздохнула. Ей всегда было сложно объяснять очевидные для нее вещи.
- Если бы я постоянно всех понимала, с ума бы уже сошла, - ответила она, - это все равно, что в улье жить - все время жужжат. Я научилась не обращать внимание, иначе не совладать.
- Ага. Хорошо бы научиться понимать только когда... - михаилит осёкся и задумался на миг. - А тогда, в твоём сне, что чувствовали твои призраки? Или там ничего было не понять?
- Я не вслушивалась. - Девушка вздрогнула и укоризненно посмотрела на мужчину. - Слишком испугалась для этого. Все казалось таким настоящим, незнакомым...
- Ага, - промычал михаилит, не обращая внимания на её взгляд. - Что ж, это понятно, да ещё и не наяву. Кошмар есть кошмар, что тут скажешь. Как тебе нравится прозвище Берилл ан Лэй? Раз уж хотела имя в духе ордена, где, знаешь ли, настоящих имён днём с огнём не сыскать.
- Я его вообще не хотела, - заметила Эмма, - но спорить я не буду. В конце концов, вы же чем-то руководствовались, назвав меня так.

с Леокатой

Мистер Найджел Симс (как это стало известно из серебряной таблички на двери) проживал в добротном каменном доме на главной улице, под красной черепичной крышей. Все в доме дышало уютом и достатком. В гостиной, куда Раймона и Эмму проводила дородная пожилая женщина, открывшая им дверь, жарко горел камин, украшенный гирляндами остролиста и лентами, пахло домашним хлебом. Сам торговец был невысоким, темноглазым мужчиной в годах, похожим на орка и низушка одновременно. Он расслабленно и печально сидел в высоком кресле, но увидев гостей, выпрямился и радушно указал на кресла напротив.
- Да хранит вас Господь, - обратился он к Раймону, - чем могу быть полезен, господин?..
- Фламберг. И госпожа Берилл, - новое прозвище Эммы легко соскальзывало с языка, не хуже "ясеня" или "чучела". - Мир этому дому, господин, только, думаю, скорее это мы можем быть вам полезны, - с этими словами он поднял руку с печаткой.
Симс обмяк в кресле, будто с его плеч сняли тяжкую ношу.
- Благодорение Господу нашему, на мой призыв откликнулись... Беда посетила мой дом, господин Фламберг. Я долго вдовел и вот, на склоне жизни, встретил девушку, согласившуюся скрасить остаток тех лет, что отмерил мне Господь. Моя нежная, милая Кейт много моложе меня, но все же, она понесла. Скоро минует шесть месяцев, как мы ждем ребенка и, видит Бог, я буду рад и девочке, и мальчику! Но вот уже третий день как супругу мою мучают тревожные сны. Вчера ее начало лихорадить, она бредит. И в те короткие мгновения, когда она приходит в себя, Кейт говорит о каком-то мертвом младенце, которого видит у своего изголовья. Потому я и ищу того, кто способен помочь нам и спасти мою жену и нерожденного ребенка! Наш священник, отец Августин, сказал, будто это одержимость. Но сам он не способен изгнать демона, а потому следует обратиться или к отцам церкви, или в ваш орден. Я молился, чтобы кто-то из ваших братьев снова проехал через наш городок - и вот вы здесь.
Раймон опёрся на спинку кресла вместо того, чтобы сесть, и мысленно поморщился. С анку было не столько проще, сколько чище: нежить просто хотела рвать живых существ на куски и есть, а его жертвы стремились жить. Но ситуации, включавшие рожениц и мучивших их духов слишком часто оказывались гораздо сложнее и уходили в прошлое, в то время, о котором люди предпочитали не вспоминать. О котором предпочитали, чтобы никто не знал. Это плохо сказывалось как на репутации ордена, так и на оплате. Впрочем, в этом случае, действительно, ещё оставалась надежда на то, что дело просто в привязавшейся к невинной женщине нежити или, чем чёрт не шутит, призраке.
- За женщиной нет постоянного присмотра? Никто больше этого младенца не видел?
- За Кейт ходит старая Джейн, та, что дверь вам открывала, - Симс взмахнул рукой, - и я - ночами, с тех пор, как жена жаловаться стала, хоть священник и говорит, что негоже мужу нарушать уединение родильных покоев. Но я не могу ее оставить одну, не могу, поймите! Ночью там действительно очень жутко, могильный запах. Кот супруги практически не покидает комнату, все время там! И Кейт тает, тает на глазах!
- Тише, мастер Симс, - Раймон говорил негромко и размеренно: такое часто помогало, если требовалось, чтобы человек сосредоточился на твоих словах, а не собственных страхах. - Конечно, что можем - мы сделаем. У нашего ордена большой опыт обращения и с одержимостью, и с тварями. Только мне понадобится побыть рядом с ней, когда она спит, и одному. Разве только со спутницей. Это ничего?
- Нет. То есть, да. То есть, ничего, это ведь для Кейт! - Торговец, казалось, начал нервничать еще больше. - Старая Джейн проводит вас, да!
Раймон открыл было рот, чтобы спросить насчёт рабочей одежды для Эммы, но только вздохнул. Хозяину лавки явно было ни до чего.

Со Спектром

В комнате благодаря тяжелым портьерам царил полумрак. На пропахшей потом и болезнью смятой постели металась в забытьи, поджимая под себя ноги, молодая женщина в тонкой длинной рубахе. Совсем недавно она была, безусловно, красива - тонкие черты лица, пухлые губы и длинные косы болезнь еще не успела испортить, лишь лишила красок. Первым обращал на себя внимание, конечно же, большой живот яйцевидной формы. На столбиках кровати висели всевозможные четки и распятия, по углам дымились ладанки. Большой серый кот сидел на единственном кресле и неотрывно смотрел на изголовье кровати, расширив зрачки и встопорщив усы. На полу, в дальнем углу от кровати, валялись ночной горшок, точно его туда выкинули, и книга, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся Библией. Сбитые в неряшливый ком коврики на полу выглядели так, будто на них боролись. У окна стоял стол, покрытый чистой накрахмаленной скатертью с кружевной оборкой. Джейн остановилась у двери, спрятав руки под передник.
- Помогите мне отцепить рукава, - Эмма бросила беглый взгляд на больную и обстановку комнаты, сорвала со стола скатерть и протянула ее Раймону, - и прорезь посередине сделайте, чтобы голова пролезла.
Нырнув в получившееся одеяние, девушка завязала диагональные концы вокруг талии и немедленно стала похожа то ли на палача, то ли на борца с чумой.
- Голову нечем покрыть, - посетовала она, - ну да ладно. Главное - чистые руки. Эй, кто там, - следующее распоряжение полетело за дверь, - горячей воды сюда, да побольше, чистую, прогретую на огне, простынь, бренди или виски, мыло,щетку, уксус, настой ромашки! Да поживее!
Пока все заявленное в спешном порядке изыскивалось, отчего за дверями слышалась беготня и грохот, Эмма, закусив губу, осторожно ощупывала живот женщины. Беременности были не то, чтобы обычным делом для обители, но случались, хотя опыт был все же больше по части изгнания плода, нежели родов. Иногда приходилось и помогать сестре Аделе принимать роды у крестьянок и однажды - у знатной дамы, пожелавшей сохранить инкогнито. Но самой этого делать Эмме не доводилось. По крайней мере, живот был опущен низко, голова ребенка прощупывалась в тазовом кольце и пару раз бывшая послушница ощутила толчки ножкой. "Хотя бы в этом все хорошо. Спокойно. Все получится". Беременная снова громко застонала и бывшая послушница почувствовала, как напрягаются мышцы живота. "Дьявол!"
- Мыть руки! - скомандовала девушка пожилой служанке, присутствующей при осмотре. Намыливая руки до локтя и до красноты натирая их щеткой, Эмма надеялась, что ошиблась в предположениях. Конечно, седьмой месяц считался благоприятным сроком для родов, но принимать ребенка в комнате, где, должно быть, находится очередная тварь, да еще самой, без опытной сестры Аделы... "Ох, соберись. Ты делала это много, ладно, несколько раз. Посмотрим, что внутри". Внутренний осмотр также не радовал. Мало того, что лекарка, немало не смущаясь, забыв прикрыть страждущую хотя бы простыней, буквально нырнула к той между ног, она вдобавок еще и выругалась сквозь зубы так неприлично, что в иных обстоятельствах непременно покраснела бы сама, услышав такое.
- Её надо отсюда убрать, и быстро, - в ту же секунду буркнул михаилит. Всё это время Фламберг обшаривал комнату, и даже теперь его взгляд метался от гадостных осклизлых отпечатков у кровати к следу грязной детской ладони на изголовье, а затем - к портьерам и свёрнутому балдахину. - По всему выходит, поронец тут. Знать бы, чей. Но как же!.. - завершил он фразу словами, рядом с которыми сказанное Эммой звучало как церковный хорал. - Нужно место. Или время. Насколько с ней плохо?
- C ней? - Эмма, судя по лицу и глазам, уже прониклась чувствами беременной. - Лучше, чем могло быть. Мы рожаем. Раскрытие семь-восемь пальцев. Сейчас я попытаюсь привести ее в чувство, ибо, клянусь девой Марией, не представляю, как принимать роды у женщины в забытьи, и вы сможете расспросить ее, если вам это будет нужно.
Ещё раз выругавшись, Фламберг резко повернулся к служанке.
- Мне нужен чеснок. Ещё, если есть - прутья или ягоды рябины. Быстро.
Тут же забыв про Джейн, он снова уставился туда же, куда, не отрываясь, смотрел кот. Без несложного, но длинного ритуала он не мог увидеть тварь. А, значит, не было смысла и звать священника, чтобы наречь ей имя - не то, чтобы после этого всё заканчивалось, но становилось... легче. А времени на ритуал как раз и не было. Поронец мог затаиться до поры, но рожающая женщина была слишком заманчивой добычей. Раймон прищурился. В изголовье, у самой шеи роженицы воздух едва заметно рябил. Если монстр отжирался достаточно долго, то связываться с ним без магии в небольшой комнате, где даже не размахнуться мечом!.. Раймон и не помнил, когда попадал в такую паршивую ситуацию.
Пока служанка не вернулась, михаилит подошёл к изножью кровати и без особого труда сорвал одну из стенок балдахина - ткань крепилась к стоблам на полотняных завязках и держалась слабо.
Спустя нескольких минут энергичных встряхиваний рук, поднятий ног и растираний висков с уксусом, показавшихся Эмме вечностью, роженица застонала, пошевелилась и открыла глаза.
- Как вас зовут? - Немедленно спросила Эмма.
- Кейт... Кейт Симс, - слабо ответила молодая женщина, хватаясь за живот, - ох, больно
- Кейт, послушай меня внимательно. Ты - рожаешь. Я - повитуха.
- А господин - лекарь? - Роженица с трудом оперлась на локти и указала на михаилита. - Рожаю? Мне рано...
- Господин - в некотором смысле лекарь, - согласилась бывшая послушница, провожая взглядом проявившую неожиданную прыть Джейн, которая буквально влетела с корзинкой, полной сушеных ягод вперемешку с зубцами чеснока, - Джейн, скажите мистеру Симсу, пусть пригласит священника. Миссис Симс рожает.
Забрав корзину, Раймон довольно хмыкнул. Осина пригодилась бы лучше, но ягоды рябины тоже были неплохим оберегом против нежити и чёрной магии. Чеснок... михаилит помедлил, пытаясь решить, стоит ли игра свеч. Если он не успеет, и тварь нападёт первой, то она вполне может успеть перегрызть женщине горло. Дьявол. Раймон сжал губы и наклонился над женщиной, глядя ей в глаза:
- Ты не слышишь и не видишь ничего, кроме госпожи Берилл, - толика силы, которая была так нужна, ушла в морок, который мог перекрыть часть проблем... а мог оказаться совершенно бесполезным. - В комнате не присходит ничего необычного или опасного, можно спокойно рожать.
Правду он говорил, или нет, но вреда не будет точно. В любом случае, наваждение развеется довольно скоро, а к тому времени всё так или иначе решится. Раймона полностью устраивал даже вариант, при котором монстр сбежит из комнаты. Это дало бы ему больше времени и на подготовку, и на разговоры. Главным было защитить Кейт и Эмму, а сначала - не сдохнуть самому. А ещё михаилит надеялся, что в этот раз Эмма не одеревенеет. Он коснулся плеча спутницы:
- Не отвлекайся и не обращай внимания на то, что происходит. И держи, - михаилит, надеясь, что не спугнёт этим тварь, щедро рассыпал сморщенные ягоды по кровати вокруг бёдер и ног Кейт.
- Ну что же,мы с тобой немного походим, хорошо? - В голосе Эммы не было ни капли сочувствия, не смотря на то, что она сейчас ощущала всю гамму чувств роженицы. Она согласно кивнула словам михаилита и потянула женщину на себя.
Кейт Симс попыталась встать, но ослабевшие ноги не держали и она снова рухнула на кровать.
- Я говорю - походим, - с нажимом сказала бывшая послушница и с неожиданной силой подняла женщину, - хочешь кричать - кричи, главное, не теряй сознание и ходи. Думай о ребенке, ему сейчас хуже, чем тебе.
Кот, наблюдавший за происходящим, вздрогнул, дернулся было за хозяйкой, но все же остался на кресле, поджав под себя лапы и вздыбив шерсть на загривке. Теперь он уставился на коврик у кровати. Издав глухое урчание, животное принялось с ожесточением бить хвостом по креслу.
Раймон, не торопясь, бросил в кошель несколько зубцов чеснока и пригоршню ягод, натянул перчатки и проверил, как ходит в ножнах кинжал. Жалеть о том, что он не успел заказать правильное оружие, с канавками для серебра или яда, было поздно. К тому же, монстр вовсе не обладал непробиваемой шкурой, так что сталь сгодится тоже. И чистый пол тоже работал на михаилита: сам поронец, может, и был невидимым, но следы оставлял вполне обычные. И всё-таки, собирая ткань в единый ком, воин остро ощутил неправильность ситуации. Так просто не делалось. Без ритуала, без знания, насколько отожралась тварь, без подходящего оружия. У него даже не нашлось ничего на роль грузиков по углам полотна, чтобы превратить балдахин в нормальную сеть.
По доскам пола будто прошлепали маленькие босые ножки (кот, не моргая, медленно поворачивал голову следом за своим недругом) и возле окна, у портьеры, растеклась небольшая зловонная лужица.

Кровать - дверь - поворот - дверь - кровать. После очередной прогулки по этому маршруту с не легкой Кейт Симс, мешком обвисавшей на ней, Эмма в полной мере осознала тяготы повивального дела. Утешало то, что схватки становились чаще.
- Еще разок, - подбодрила она то ли себя, то ли роженицу, - и посмотрим, как у нас дела.
Боже, какое это мучение... Нет повивального кресла, некому помочь, чтобы отдохнули уставшая спина и гудящие ноги. Когда придет ее черед - не орать, ни за что не орать пронзительно в ухо повитухе, и не волочиться за ней следом, а ходить, ходить, ходить... Подумать только, откуда у этой ослабевшей женщины столько сил, чтобы так вопить? Ну вот снова, визжит, точно баньши. Эдак и оглохнуть недолго. Ох, а вот и воды отошли. Замечательно, что светлые. Ходить, ходить, ходить...

с Леокатой


Михаилит нахмурился, оценивая новую ситуацию, положил ткань между собой и той частью комнаты, где ходила Эмма, и взялся за портьеру. Та крепилась к косяку едва ли более надёжно чем балдахин, а ткань была гораздо более плотной, что лучше годилось для его целей. Не сводя взгляда с лужицы гнили, он набрал в грудь воздуха и на выдохе рванул ткань вниз и на себя, накрывая доски там, где, по его представлениям, ждала тварь. И тут же, не дожидаясь результата, упал на колени, пытаясь прижать край портьеры к полу. Рука уже потянулась к кинжалу.
Штора с мелодичным звоном оторвалась - медные зажимы не выдержали рывка - и рухнула на пол, накрыв собою не только умертвие, но и добрую половину комнаты. Некоторое, довольно короткое время, портьера лежала бесформенным комом на полу, а затем из нее, в двух шагах от михаилита, соткался силуэт ребенка. Судя по росту - примерно годовалого или около того. Ребенок медленно повернул голову, явно пытаясь разглядеть Раймона, и рванулся в сторону кровати.
Тварь оказалась дальше, чем ожидал михаилит, и гораздо шустрее. И крупнее - хотя и не настолько, чтобы ткань сильно сковывала движения. Раймон оскалился и метнул следом кинжал. Мастером в этом деле он, в отличие от некоторых братьев, не был, но с такого расстояния по достаточно крупной мишени промахивался редко. Удар был настолько силен, что поронец упал навзничь, но почти сразу поднялся и медленно, молча, не издав ни звука и не пытаясь извлечь кинжал, продолжил упрямо двигаться к кровати. Под портьерой было видно, что умертвие протянуло руку, пытаясь ухватиться за одеяло, потянуть его на себя.

Жалуется, что тужит. Дьявол, рожать - то на корточках придется, мастерства не хватит принять в подушках. А на корточках, глядишь, и вытужит. Ох, Дева Мария Всеблагая, защити и помилуй... Кресла нет, колыбели нет, свивальников нет, служанку михаилит выгнал, чтоб под ногами у него не путалась... Нитки нет, ножа нет... Зубами пуповину грызть, что ли? Нет, подумаем об этом, когда родим...

Раймон успел перехватить монстра прежде, чем тот смог забраться на кровать. К счастью, ткани хватило, чтобы замотать существо во столько слоёв полотна, что двинуться оно практически не могло, хотя попыток вырваться не прекращало. Кинжал михаилит на всякий случай оставил в теле поронца. Беглый взгляд на Эмму убедил его в том, что у бывшей послушницы сложностей не возникает, и теперь можно было относительно спокойно думать о том, что делать дальше. Как бы там ни было, оставлять монстра в комнате не стоило... как и убивать. Чтобы прикончить это создание наверняка, требовалось, как и в случае с анку, разрубить его на куски, а потом сжечь останки и захоронить в освящённой земле. И то случалось всякое, даже если предварить всё правильными ритуалами. Ненависть, злоба и тоска, перемноженные с жаждой родительского тепла, с добавлением тёмной магии давали твари живучесть просто невероятную. Раймон подозревал, что это потому, что новорожденные, чтобы выжить, зависели не от чего-то внутри себя, а от наружнего.

А Кейт-то умирать раздумала, кажется. Как замечательно тужится, сидя на корточках и держась за веревку, перекинутую через спинку кровати. Любо-дорого посмотреть, как тужится. Может, и обойдется... То есть, конечно же - обойдется. Правда, принимать ребенка, стоя на коленях и загнувшись самой неудачной буквой алфавита - неудобно весьма. Но зато уже видно темя младенца. Головой идет, хорошо, не ошиблась.
- Еще тужься! - Неужели, это ее голос? Такой спокойный, даже повелительный? - Еще!
- Берилл! - окликнул бывшую послушницу михаилит. - Проведи её к окну, как можно дальше от меня. Я попробую унести это... подальше.
Эмма вздрогнула, не сразу сообразив, что Берилл - это теперь ее имя.
- Вы с ума сошли? - Тем же тоном, что командовала тужиться Кейт, осведомилась она. - У нас уже головка прорезалась! Как-то уж унесите... это.
- Твою мать, - Фламберг ещё раз осмотрел комнату. Вылезать в окно не хотелось категорически - уж слишком интересной получалась картина для случайных свидетелей. Он невольно ухмыльнулся, представив отчёт, который пойдёт в летописи ордена, и, не колеблясь больше, полез через кровать к двери. К счастью, поронец, хоть и заворочался более живо, позволил перенести себя за порог. Михаилит с удовольствием захлопнул за собой дверь, едва не придавив увязавшегося следом кота, и огляделся, пытаясь понять, где найти хозяина дома.

Со Спектром и Лео

Джеймс Клайвелл

25 декабря 1534 г., Бермондси.

Тюрьма

Тюрьма в Бермондси была невысоким каменным зданием, примыкающим к управе. Выбеленная известкой, с невысокой башенкой над зеленой крышей, она походила издали на церковь и имела вид домашний, отчасти, даже уютный. Стражи, те, что пограмотнее, иногда шутили, что здесь тоже спасают заблудшие души. Массивные ворота были закрыты, лишь в маленькую узкое окошечко периодически поглядывал страж. Клайвелла он узнал издали, распахнул маленькую дверь и приветливо закивал головой, приглашая войти. В маленький, безлюдный внутренний двор узкой килой вдавалась пристройка конторы. Клайвелл отряхнул снег с сапог и открыл дверь. По совести сказать, он уже порядком устал путешествовать по Бермондси на своих двоих и надеялся, что это - последняя точка в его странствия на сегодня.
- И будьте, любезны, мастер Берроуз, не повторяйте ошибок, - первое, что услышал констебль, был голос смотрителя тюрьмы, мистера Клоуза, - если вам, конечно, не глянулось наше гостеприимство. Вот, пожалуйте, ваши бумаги об освобождении и квиток об уплате штрафов.
- Благодарю, мистер, - высокий русоволосый мужчина, чьи широкие плечи говорили о занятиях физическим трудом, наморщившись, уставился на бумагу со свежей печатью. - Уж как-нибудь.
- Джек Берроуз, я полагаю? - Констебль всем своим видом выражал счастье от лицезрения этого человека, на поиски которого потратил два дня.
- Верно, - мужчина, который лицом был очень похож на отца, только без его мягкости, подозрительно уставился на констебля и показал на печать. - Уже всё уплочено.
- Замечательно! - Обрадовался Клайвелл, - люблю, когда все, хм, уплочено. Мистер Клоуз, вы позволите поговорить с мистером Берроузом? Ну, скажем, вот прямо здесь, в конторе?
- Конечно, мистер Клайвелл, - согласился смотритель, - располагайтесь.
- Благодарю вас, - констебль уцепил стул и сел так, чтобы к двери можно было пройти только мимо него, - вы тоже присаживайтесь, дорогой мистер Берроуз. В ногах правды нет. Должен сообщить, что властью, данной мне королем, я могу на некоторое время задержать вас с целью получения ответов на вопросы, необходимых для разрешения проблем, связанных с жизнью и благополучием подданных короля. Вам это понятно?
- Ну? - сесть Джек Берроуз так и не сел, даже не опёрся на спинку. И то сказать, два дня заключения, его сил явно не подорвали. - Не знаю я, что там за разрешения, но если надо - спрашивайте.
- Ну что же, - констебль потер руки. - Приступим. Скажите, мастер Джек, когда вы последний раз видели своего отца?
- А вот два дня назад и видел. Когда папаша торговался о полумешке муки с какой-то городской. В чепце, значит, платье дорогое и муфта ещё дороже. Смотрела как на грязь, отец и расстилался.
- Каким образом вы разлучились с отцом? - Вид у Клайвелла был беззаботный и отчасти даже дурашливый.
- А выпить захотелось. Вечер уже, знаете ли, товар почти весь того, следить почти не надо. Горло промочить пошёл.
- А вот ваш сосед по рынку, булочник, утверждает, что вы перед этим крепко поссорились в батюшкой. По поводу чего был спор?
Джек Берроуз фыркнул и всё-таки опустился на стул.
- Ну, было. По тому, как мельницу держать, мне скрывать нечего. Так об этом мы уже неделю спорим. Другую мельницу, значит, ниже по реке строят, и грозят цену сбить. Какой-то орк-ирландец землю, значит, купил и дела по-новому хочет. Отец говорит: пусть, не пропадём. А по мне - так дела не делаются, чтобы, значит, приехал и твори чего хочешь.
- А как делаются? - Констебль изобразил заинтересованность. Со стороны и впрямь можно было подумать, что Клайвелла интересуют тонкости содержания мельницы.
- Ну. Поговорить. Объяснить, значит, что здесь уже есть... и те, кто продают, и те, кто покупают. Умный - поймёт, где всем выгода. Но, - он пожал плечами. - Тут оно, конечно, как хозяин скажет. Отец, значит.
- Ага, - согласился Клайвелл, - а скажите, мастер Джек, отчего у вашей сестры такой впечатляющий синяк на лице?
- У этой безрукой? - даже удивился милодой Берроуз. - Может, и мне под руку попалась, так поделом. А что, жаловалась, что ли?
- Нет, не жаловалась, - пожал плечами констебль, - так спросил, из любопытства, уж очень в глаза бросился, когда труп батюшки вашего отвозил.
Глаза Берроуза на миг вспыхнули, потом снова погасли, и он уставился на констебля с ничего не выражающим лицом.
- Значит, батюшка мой того, почил? Горе-то какое.
- Соболезную вам в вашей утрате, - кивнул Клайвелл, - а вот скажите, к примеру, мастер Джек, как вы так от батюшки отстать умудрились? Что родитель ваш один, в ночь, по тракту...
- А кто ж ему виноват, что в городе не остался на ночь? - удивился Джек Берроуз. - Когда по лесу тв... ватаги ходят, по зиме злые. А отстал - так туточки же сидел, это вам виднее. Подумаешь, тарелки побил. Не забрали бы - глядишь, папенька жив бы остался.
- Вот про тварей вы первый раз правильно начали говорить, - задумчиво сообщил констебль, отчаянно сожалея, что нельзя пригласить юношу в пыточную. - Только откуда вы о них знаете?
- Каких тварей? Оговорился я, понятное дело. Сначала выпускают, потом ответы требуют, да ещё, - Джек снова сверкнул глазами. - после того, как про смерть батюшки сказали. Будь я дурой как Мэри, может, вообще б сомлел. Недолго ей осталось, на мельнице-то...
- Хорошо, мастер Джек, а о ватагах вы откуда знаете? Отчего же вы, вдобавок, не поинтересуетесь, как умер ваш батюшка, что его констеблю до дома отвозить пришлось?
- Как он... - Берроуз впервые за время разговора задержался с ответом. - А и впрямь. Пока вы не сказали, я и не подумал, значит. Мало ли в лесу что случится, когда один. Может, лошадь ногу сломала, а там волки. Или вот разбойники, которых стража всё выводит, а никак не выведет. Мастер констебль. А люд-то страдает.
- Люд, говоришь, страдает, - Джеймс покачался на стуле, - ну что же, мастер Джек. Позвольте взглянуть на ваши бумаги об освобождении, таков протокол, уж не обессудьте. Мистер Клоуз подтвердит.
Смотритель несколько удивленно взглянул на констебля, но, все же, кивнул головой. Джек Берроуз нехотя протянул бумаги.
-Благодарю вас, - Клайвелл встал, принял бумаги и отошёл к окну, чтобы лучше рассмотреть, - близорук стал я, мистер Клоуз, -посетовал он, - да и вы тоже, смотрю. Эвон, закорючек понаставили, и не разберешь, на кого бумаги выписаны.
С этими словами констебль порвал сначала бумагу об освобождении, затем квитки об уплате штрафа.
Судя по лицу, Клоуза если удар еще не хватил, то смотритель был уже около того.
- А... Мистер Клайвелл!
- Это ещё что такое?! - Джек вскочил, сжимая кулаки.
- Скажите, мастер Джек, - вкрадчиво продолжил Джеймс, методично дорывая бумаги, - а документы у вас есть? Ну вот я - человек доверчивый, сразу поверил, что вы - Джек Берроуз, мистер Клоуз - тоже. А, скажем, встретится вам кто-то, кто на слово не поверит?
- Справки эти ваши - кто их носит?! Кого хотите спросите. Хоть священника нашего, который меня крестил, и исповедь каждый раз принимает, хоть работников или вон жителей, с кем пью каждую неделю! Что это творится, мастер Клоуз?! - Берроуз уставился на смотрителя. - Я же и штраф уже уплотил!
- Спросим, - кивнул Клайвелл, - всенепременно спросим. А пока, мистер Клоуз, я задерживаю этого человека согласно "Уложению о бродяжничестве", до того, как свидетели подтвердят, что это Джек Берроуз. Где у вас тут расписаться надо?
Джек Берроуз бросил на Клайвелла мрачный взгляд.
- Ничего, мастер Джек, - утешил его констебль, - погостите ещё у мистера Клоуза. А я уж быстро. Одна нога здесь - другая там. Но завтра.
- Мистер Клайвелл, - прошипел смотритель, пока констебль расписывался в толстой тетради, - что ж вы творите-то? Шериф сегодня же узнает о ваших выходках!
- Всенепременно, - также тихо согласился Джеймс, - не впервой, мистер Клоуз. Подержите парня у себя, вечным должником буду.
- Доиграетесь, мистер Клайвелл, - смотритель вздохнул и позвонил в колокольчик, вызывая стражу. - Добро пожаловать в эти стены, мистер. - Обратился он к младшему Берроузу. - Надеюсь, наше гостеприимство вас устроит.

Последняя пробежка по заснеженному Бермондси до управы - и день можно считать завершенным. К полудню улицы стали оживленнее, появились гуляющие пары, подвыпившие в честь рождества работяги. Впрочем, и стражи на улицах стало больше, а значит, беспокоиться было не о чем. Завтра в управе будет бумажный завал - начнут поступать отчеты из тюрьмы, от капитана стражи, слезницы от жителей городка. А пока - можно было бы вытянуться на узкой лавке вдоль стены и спокойно, в тишине и покое пустой конторы.
Однако, чаяниям Клайвелла не было суждено сбыться. Управа отнюдь не была пустынна и тиха, за своим столом восседал, обложившись бумагами, клерк, мистер Скрайб.
- С Рождеством, констебль, - сухо поздоровался он с Клайвеллом, - здесь три отчета, два уведомления, шесть жалоб, два запроса из суда. Читать будете?
- Почитайте вслух, мистер Скрайб, - Джеймс расстегнул брошь и свернул плащ в некое подобие подушки, на которое и угнездил голову, когда улегся на лавку. - Будьте любезны. Начните с жалоб, пожалуй.
Клерк тяжело вздохнул и вознес очи горе, будто сетуя на то, с кем ему приходится работать. Но, все же, развернул первый конверт и монотонно забубнил:
- Миссис Аглая Харлот, управляющая доходным домом на Линтон, требует принудить к возмещению убытков...
- Знаю. - Отмахнулся Клайвелл. - Решили уже. Дальше.
- Гильдия купцов требует разобраться с хищениями товаров из складов в Доках.
- Что украдено?
- Пушнина, - Скрайб пробежал глазами список, - готовая одежда, обувь, посуда, мыло, духи.
- Какой странный вор, - констебль от удивления даже голову от лавки приподнял, - ну, всплывет рано или поздно. Хотел бы я знать, кому этот чудак пушнину сбывать собирается? Дальше.
- Цех ткачей жалуется на несправедливое отношение к ним гильдии купцов...
- Это их внутреннее дело,- хмыкнул Клайвелл, - отпишитесь, пусть в Суд обращаются.
- Миссис Баркер жалуется на некую шуструю проныру, утащившую у нее кошелек с 12 фунтами на рынке. Требует вернуть деньги, примерно наказать воришку, а еще лучше повесить.
- Дьявол, - стукнул себя по лбу констебль, - чуть не забыл! Мистер Скрайб, если сия проныра в управу зайдет, когда меня не будет, то будьте любезны выслушать все, что она скажет, накормить и заплатить.
- Доиграетесь, мистер Клайвелл, - укоризненно покачал головой клерк.
- По шесть раз за день это слышу. - Смешок. - Дальше!
Под монотонный бубнеж клерка Джеймс задремал, в полудреме продолжая размышлять о младшем Берроузе. Выходило, что Джек - таки подстроил намеренно, чтобы отец отправился в одиночестве домой. И о монстре он наверняка знал, учитывая его дружбу с тем же Стоуном, о которой говорила Мэри. "Лесные братья" всегда достоверно знают, где появилась очередная нежить, они живут с этим. Эх, а вот доказать это все - не получится. Не управлял же он тварью, в самом деле, этот полуграмотный мельник, говорящий "уплочено". Если только обвинить Берроуза в некромагии, но это тоже ведь надо доказать, привлечь для этого священников, михаилитов, раздуть шумиху... Нет, Джек Берроуз того не стоит. Да и не заинтересовался бы он этим мельником, если бы не его дочь... Черт, надо бы на мельницу проехать, посмотреть, как она там. Братца ее завтра придется отпустить, дольше держать нельзя, а до того времени нужно устроить так, чтобы девушка не оказалась под покровительством аббатисы в обители св. Марии Магдалины. И без того послушницы оттуда бегут с михаилитами уже. Надо как-то разъяснить девушкам - перед побегом неплохо бы оставлять расписку, что покидают они обитель по доброй воле и собственному желанию. И им хорошо, и констеблям работы меньше. Все равно ведь все сведется к этой бумажке, эвон их сколько уже в той синей кожаной папке на полке. Но так хотя бы не придется выслеживать их по всему графству.
- Мистер Клайвелл! - судя по голосу, клерк уже несколько раз повторил фразу и теперь был весьма раздосадован, - на запросы из ассизов что отвечать?
- А? - вскинулся констебль, пытаясь стряхнуть дрему. - А что там?
- Я же вам говорю... Квартальная сессия на носу, надо найти и задержать неких Томаса Стоуна, Бена Хоггарта и Уилла Бейкера. А также представить их ассизам.
- Напротив Стоуна и Бейкера поставьте крестики, уже. Правда, состояние Бейкера вряд ли устроит ассизы, но чем уж богаты. А вот за Хоггартом побегать придется. Учитывая, что я в лицо его не знаю, хотя фамилия и смутно знакома. Ладно уж. - Клайвелл сел и потер колено. - Мистер Скрайб, я до Гринфорда проедусь, дела. А вы не сидите в конторе, ступайте домой, Рождество все же.

Лошадь смирно дожидалась его на конюшне стражи. Клайвелл потрепал ее за холку, угостил кусочком булки, оставшейся от завтрака и не спеша принялся седлать, оттягивая момент выезда и давая себе время подумать. Кой черт его вообще понес в законники? Отец был из джентри, даже имел небольшую усадьбу в Дорсете, но случилось так, что будучи по делам в Лондоне встретил он юную Элизабет Харддвуш, тогда еще и не подозревавшую, что вскоре станет матерью Джеймса Клайвелла. Надо отдать должное, отец признал его, дал свою фамилию, оплатил образование. Но на этом - все. Крутись, старший, но незаконный сын, как можешь. Вот и приходилось изобретать способы прокормить семью, не вступая при этом в сделку с совестью лишний раз. Впрочем, об этом констебль уже размышлял, правя к воротам городка.
- Господин констебль! - Окликнули его за спиной нежным, девичьим голоском. - Купите фиалки! Свежие, только из оранжереи графа Уилтшира!
Говорящая оказалась худенькой, озябшей девочкой в плохонькой шубке и с корзинкой синих цветов.
Клайвелл натянул поводья и поменял монету на небольшой букет цветов, пахнущих в морозном воздухе особенно сильно. "Как на свидание". - Мелькнула у него мысль, пока он бережно прятал цветы под плащом.

Гринфордская мельница

Из-за мельницы раздавался мерный стук топора. Давешний низушок, который, как и за день до того, оббивал лёд с колеса, бросил на констебля мрачный взгляд и поджал губы, но ничего не сказал. Только ломик в руках заходил ещё усерднее, высекая ледяные искры. На этот раз Клайвеллу не пришлось стучать: Мэри, то ли услышав стук копыт и лошадиный храп, то ли увидев гостя в окно, открыла сама, стоило ему подойти ближе. На девушке было тёмное длинное платье, прикрытое сверху накидкой. Под глазами залегли тёмные круги, но на констебля дочь мельника взглянула неожиданно спокойно, хотя и с осторожной опаской.
- Здравствуйте, мисс Мэри, - констебль спешился, - как вы себя чувствуете?
При этом вопросе брови девушки взлетели вверх, и она неуверенно улыбнулась.
- Учитывая обстоятельства... спасибо, мастер констебль, хорошо. Конечно, трудно отделаться от мыслей, что же теперь будет, но...
Клайвелл опустил глаза, собираясь с мыслями.
- Я хотел бы принести извинения, в прошлый раз я был несколько... Неучтив.
Губы Мэри снова дрогнули, и она отступила в дом, приглашая его войти.
- Хотите подогретого вина, мистер... Клайвелл, да?
- Благодарю вас.
Войдя, Клайвелл оглядел уже знакомую гостиную, отметил траурную скатерть на столе, темные занавески, и, дождавшись, когда хозяйка дома обратит на него внимание, произнес:
- Я нашел вашего брата.
Мэри на миг замерла, но тут же оправилась и протянула констеблю кружку, над которой поднимался ароматный пар: в этом доме явно не жалели специй и не ограничивались одним имбирём.
- Спасибо, мастер. С Джеком всё хорошо?
- Он в тюрьме, мисс, - Клайвелл с лёгким поклоном принял кружку, заставив себя не морщиться от запаха приправ и рома. - Дебоширил в борд... В доходном доме. Завтра его, вероятно, отпустят. И вот об этом я и хотел бы с вами поговорить, если не возражаете.
Девушка, не отвечая, расправила юбку и уселась за стол, сложив руки на коленях, после чего подняла на Клайвелла вопросительный взгляд.
- Скажите, мисс Мэри, у вас хорошие отношения с братом? - Клайвелл уселся напротив девушки и уже было собрался продолжить, как вспомнил о букете, хлопнул себя ладонью по лбу, и,откинув полу плаща, достал фиалки.
- Вот. - Неловко произнес он. - В качестве извинений.
Мэри бросила на цветы единственный взгляд и вспыхнула до корней волос. Посмотрела на полку с книгами, потом снова на цветы и потупилась. Но подарок взяла.
- Спасибо, - голос звучал еле слышно. - Они очень красивые. Наверное, было очень тяжело достать? Зима...
Клайвелл пробормотал что-то невнятное и повторил вопрос:
- У вас хорошие отношения с братом, мисс Мэри?
Девушка коснулась лепестков, потом со вздохом положила букетик на край стола перед собой.
- Не очень. Джек... грубый, и... впрочем, не будем об этом. Мне не следует так говорить.
- Мисс Мэри, я имел ... удовольствие говорить с Джеком. - Констебль помолчал, собираясь с мыслями. - Он совершенно однозначно высказывается о вашем будущем. Позвольте, я буду говорить прямо, как привык. Все эти любезности изрядно отнимают время. Ваш брат - редкая скотина, простите, мисс. Если бы я мог доказать, что... Неважно. В общем, будь в моих силах, я бы закрыл его в Тайберне надолго. Но перед законом он, по сути, чист. Сейчас Джек задержан за бродяжничество. Завтра его отпустят и я, говорю откровенно, несколько волнуюсь за вас.
- Волнуетесь? Мой брат, - с горечью ответила Мэри. - Отправит меня в ближайший монастырь, который не запросит слишком много денег. Джек всегда любил простые решения. С глаз долой. Будет ли здесь лучше без меня? Простите, констебль, но он слишком глуп. Не подумайте, Джек не идиот, но он не смотрит дальше одного шага. Никогда не умел. Так что моя жизнь продолжится где-то ещё и... без странных выдумок. Я поняла это сразу, как вы сказали про... батюшку.
- Да. - Согласился констебль. - Примерно это он и говорил. Впрочем, насчёт отсутствия странных выдумок, я бы не обольщался. Есть тут у нас одно аббатство... Впрочем, не важно. Я понимаю, что должен говорить об этом, прежде всего, с вашим братом, но мне необходимо заручиться вашим согласием. Вы не возражаете, если я буду навещать вас?
Мэри недоумённо склонила голову набок.
- Навещать? Я не понимаю. Если вы хотите... ну... - она чуть заметно порозовела. - Ухаживать, то я боюсь, что так скоро после смерти батюшки это было бы неправильно, и... мы ведь едва знакомы. Совсем не знакомы.
- Мисс Мэри. - Клайвелл хмыкнул и поправил плащ. - Я понимаю, как это выглядит и не хочу обнадеживать вас. Я подозреваю Джека в сношениях с "лесным братством" и это - единственный способ наблюдать за ним и, возможно, препятствовать. Ну, и если мои приезды хоть немного облегчат и скрасят вам жизнь... В случае успеха, если я докажу причастность мастера Берроуза к ватаге, вы останетесь богатой наследницей. При плохом варианте событий... Вы все равно ничего не теряете.
На этот раз Мэри молчала долго, задумчиво перебирая цветы.
- Я не против ваших посещений, мистер Клайвелл. Так же я, - она помедлила, но гордо вскинула голову, - не стала бы скучать по Джеку, хотя и не желаю ему дурного. Он может быть грубым, глупым, но всё-таки это мой брат, и он... не злой. Пусть он и смотрит... смотрел в лес, у него слишком мало воображения, чтобы быть по-настоящему злым. Я не обольщаюсь, мистер констебль. Мы ведь выросли вместе. Никогда Джек не мог придумать ничего сложного или заглянуть вперёд. Это-то наверняка.
- Хотел бы я жить в вашем мире, мисс Мэри, - задумчиво протянул Клайвелл и, наконец, рискнул попробовать содержимое кружки. Резкий запах корицы ударил в голову, засвербило в переносице так, что констебль не удержался от чиха. - Простите. О нашем разговоре я попрошу вас никому не рассказывать. Пусть внешне всё выглядит... Ну пусть выглядит, как выглядит.
Поставив кружку на стол, он откланялся и направился к двери. И уже выходя из дома, добавил, оглянувшись:
- Скорбь - преходяща, мисс Мэри. И она вам не к лицу.

Обратная дорога показалась Клайвеллу вечностью. Лошадь лениво рысила, будто оттягивая возвращение на конюшню, но понукать ее Джеймс не торопился. Пусть прогуляется, верная Белка. К тому же, тракт стал оживленнее, потянулись купцы. Констебль поправил плащ так, чтобы была видна брошь Тюдоров. Представитель власти на тракте - хороший повод показать людям, что констебли работают над безопасностью дорог и вообще... бдят. Медленно миновав пару обозов, чтобы ехавшие в них могли его рассмотреть, Клайвелл пришпорил Белку и помчался в Бермондси уже галопом, мечтая поскорее оказаться в тепле дома.

Аббатство "Explorare Perderent". 25 декабря 1534 г. Ближе к полудню.

Великий Магистр блаженно щурился на солнце, сидя в саду аббатства. Дела ордена складывались наилучшим образом - король подписал документы о передаче "Земель аббатства "Explorare Perderent", а также всех строений и имущества, что в оных содержатся Капитулу ордена арх.Михаила Архистратига (на гербе - пылающий меч) из королевской казны за вознаграждение в сумме..." Вот о сумме вспоминать не хотелось. Впрочем... Магистр проследил глазами за стайкой с визгом пробегающих мальчишек. Впрочем, оно того стоило. Орден снова вернет себе мощь и влияние. Снова в ворота замка будут входить дети. Снова магистры будут провожать парней первый раз на тракт. И пожилой уже магистр Ёж, которого иначе как Наседкой и не зовут за глаза, будет обеспокоенно бегать к вратам, проверяя, кто из воспитанников вернулся, чтобы ворчливо выбранить за неосмотрительность и свежие шрамы. Конечно, Капитул не скоро пополнится новыми магистрами - большинство братьев еще слишком молоды, чтобы испытывать хоть какую-то признательность к Ордену за образование и возможность вести ту жизнь, что они заслуживают согласно своим талантам.
- Вы позволите? - рядом с Магистром присел брат Циркон.
- Да, конечно, брат, - Верховный Магистр подвинулся и улыбка медленно сползла с его лица. Брат Циркон, следящий за теми, кто на тракте, с хорошими новостями приходил редко. - Кто?
- Фламберг. - Ответил Циркон и поспешно добавил. - Жив, хвала небесам. Но...
- Но? - Магистр удивленно воззрился на собеседника. Фламберг не был любимым чадом магистров, но, все же, отказать ему в уме и осторожности никто не мог.
- Настоятельница аббатства в Бермондси недавно посылала к нам за помощью. Что-то у них там произошло, то ли на монастырских крестьян напала нежить, то ли в самом монастыре. Пока мы искали того, кто мог бы разрешить щекотливую ситуацию с женской обителью, там объявился Фламберг, хотя обычно он в другую сторону по тракту ходит.
- Неужели не справился?
- Справился, - поморщился Циркон, - там всего-то анку был. Но он девицу увез из обители.
- Это достоверно известно? - Заметно расслабился предполагавший худшее Магистр.
- Да, когда туда, наконец, доехал один из молодых адептов, его даже на порог не пустили. Дескать, от вас, михаилитов, одни убытки, - Циркон невольно улыбнулся, - он и порасспросил привратницу. В общем-то, послушницы сбегают из монастырей часто, и дело чуть ли не обычное. Но... На кой черт она Фламбергу? Женщину он мог бы найти себе и без того.
- Формально мы можем его лишь пожурить за нарушение Устава Ордена, - пожал плечами Магистр, - но зная господина де Три... Он сообщит нам, что девица находилась в опасности, а потому действовал он в соответствии с упомянутым Уставом. Девушка, несомненно, подтвердит его слова, и нам останется лишь радоваться тому, как точно нарекли его.
- Или негодовать, - кивнул Циркон, - но я все же разошлю письма к грефье, с пометкой "лично для брата Фламберга".
- Да, слегка пожурить стоит. - Согласился Магистр. - Но с возможной кротостью. Ибо сами не святые.
- В Кентрберри отвезу сам, - брат-воспитатель встал и принялся отряхивать снег с плаща, - тем более, что нужно разобраться с жалобами на воспитанников, которые скопились у грефье там.
- Поезжайте, брат. Но не задерживайтесь слишком надолго.

с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

25 декабря. Билберри, заполдень

В гостиной царил хаос. Мистер Найджел Симс, торговец, самым постыдным для мужчины образом пребывал в обмороке, возлежа на кушетке. Вокруг него суетились старая Джейн и пожилой священник с желчным лицом заядлого склочника.
- Крепитесь, мистер Симс, - брюзжал он, - сие есть испытание, посланное вам за грехи ваши! Ибо сказано в Писании... - священник осекся, увидев михаилита с узлом в руках. Полотно снизу уже промокло, и сквозь ткань медленно сочилась чёрная жидкость. По комнате начал разливаться запах гнили.
- О боже! - Простонал очнувшийся было торговец и снова уронил голову на подушку, заботливо подсунутую Джейн.
Пастырь медленно перекрестился и брезгливо сморщил нос, несколько презрительно оглядывая михаилита.
- Что это за гадость? - Надменно осведомился он. - Это дом уважаемого торговца и благочестивого сына церкви. Зачем вы притащили эту мерзость сюда?
- Эту гадость, отче, я пытаюсь унести из дома благочестивого и уважаемого торговца. И был бы не против, если бы мне указали дверь в сад... - Раймон говорил резче, чем стоило бы, но он уже чувствовал, как когти поронца начинают рвать ткань. - И не помешают пять толстых свечей.
- Там! - Ткнула пальцем Джейн в одну из дверей. - Сад - там! Свечи я принесу, вот только мистер Симс...
- Проводи господина Фламберга, Джейн, - торговец слабо пошевелился на кушетке, - все хорошо.
- Тварь я унесу, - уже мягче добавил Раймон для Симса. - И постараюсь уничтожить. Теперь она не угрожает вашей жене, но лучше бы перенести миссис Кейт в другую комнату, где воздух лучше.
- Что это? Кто это? - Симс приподнялся и сел, - что Кейт?
- Не сейчас, - михаилит крепче прижал свёрток к груди, буквально кожей ощущая, как пропитывается гнилой влагой сюрко. И кольчугу тоже придётся крепко чистить... - Объясню позже. Ваша жена рожает, за ней смотрит госпожа Берилл.
- О боже! - Снова вздохнул Симс. - Джейн, после того, как проводишь господина в сад, ступай к миссис Симс, может, там нужна помощь!
Служанка согласно кивнула и жестом позвала михаилита за собой, вытащив из стенного шкафчика связку свечей.
Оказавшись в саду, Раймон забрал у неё свечи и нетерпеливым жестом отправил обратно в дом. Подождав, пока женщина закроет за собой дверь - хорошую, прочную дверь, - михаилит подошёл к колоде для рубки дров и примерился. По всему выходило, что та - срез дубового ствола толщиной с мужчину - подойдёт отлично. Поморщившись от отвращения, Раймон положил свёрток на колоду, нащупал через ткань рукоять кинжала и с силой ударил по ней сначала кулаком, а потом, когда лезвие прошло насквозь - обухом валявшегося рядом колуна. Убедившись, что сталь и дуб держат крепко, он отступил на шаг, пытаясь отряхнуть перчатки. К сожалению, так просто от запаха было не избавиться: жидкость успела проникнуть в трещины на старой коже. Зато сюрко немедленно полетело в сторону, и михаилит сердито уставился на спелёнутого монстра. Дьявол, у него даже не было времени договориться о цене!
- По крайней мере, так просто не выберешься.
Разломив зубчик чеснока, Раймон провёл им по свечам, потом подумал и кинул кусочек в рот. Ритуал предполагал скорее провести чесночным соком у носа и под глазами, но гримуары на этот счёт допускали разночтения, а чеснок михаилиту нравился. Пять свечей из связки образовали пентаграмму вокруг колоды, а круг Раймон набросал ягодами рябины. В каноне этого не было тоже, но михаилиты, которые пренебрегали полезными мелочами, заживались на свете редко. Достав меч и воткнув в землю, чтобы рукоять образовала крест, Раймон начал литанию.
- In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen. Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur...

- Есть, - выдохнула Эмма, поднимая на руках возмущенно запищавшего младенца, - мальчик. Замечательный, крепкий парень, фунта четыре, наверное. Кейт, лапушка, на кровать ложись на спину, вот умница.
Бывшая послушница аккуратно положила на грудь матери уже вовсю раскричавшегося ребенка и, убедившись, что пуповина отпульсировала, перевязала шелковой нитью, а затем перерезала бог весть откуда взявшимся ножом (потом девушка вспомнит, что сама приготовила все это, готовясь принимать роды).
- Потужимся еще, Кейт, - ласково попросила она, - потом отдыхать будешь.
Пара потуг - и послед выскользнул в подставленную чистую ветошку. Эмма снова ощупала изнутри роженицу и, убедившись, что детское место вышло полностью, нет разрывов и трещин, аккуратно уложила роженицу на подушки. Только сейчас, глядя на чумазого, в крови и слизи ребенка, бывшая послушница осознала, что справилась - и устало удивилась этому.
- Воду теплую, отвар фенхеля, - скомандовала она недавно пришедшей Джейн, подивившись, что остались еще силы, - и свивальники для ребенка. Скажите мистеру Симсу, у него сын...

- ... et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen...
Свёрток начал дёргаться всё сильнее. Ткань затрещала, раздуваясь, а рукоять кинжала ходила из стороны в сторону. Поронцы очень не любили, когда их делали видимыми, лишая способа кормиться. Кое-где между полосами ткани уже показалась полупрозрачная иссиня-фиолетовая плоть, которая раздувалась с каждой секундой. Раймон перевёл дыхание и заговорил быстрее.
- De vultu tuo iudicium meum prodeat: oculi tui videant æquitates...
"Какого чёрта здесь давно никто не проезжал? Какого дьявола я этим занимаюсь без гарантии оплаты?!"
- ...да дарует Твоё присутствие верность суду моему, и истинное зрение - глазам моим...
Слова про суд прозвучали с таким чувством, что старый учитель наверняка бы одобрительно похлопал по плечу. Поронцу, в отличие от ныне почившего магистра, они не понравились вовсе. Кинжал с тихим стоном покинул деревянные ножны. Портьера лопнула сразу во многих местах. Большая часть вонючей и грязной, в чёрных потёках ткани упала на землю, но длинный кусок, прибитый к спине существа, волочился следом, как извращённая королевская мантия. Полностью выросший поронец догнал ростом полуторалетнего ребёнка, но походил на него разве что размерами и общими очертаниями. Синюшное пузатое тело с короткой шеей, на которой болталась пуповина, уже не выглядело рыхлым и гниющим, хотя и отливало нездоровым глянцем. Тонкие и длинные руки и ноги заканчивались пальцами с острыми, покрытыми каким-то серыми пятнами когтями. Самым жутким была пасть, почти разрезающая голову надвое. Закрыть рот поронец не мог - мешали длинные иглы зубов. Раймон знал, что несмотря на кажущуются хрупкость они не ломались даже на стальной броне. А вот кольчугу или сочленение лат тварь прогрызть могла: слюна очень быстро разъедала металл.
Со стороны дома послышался женский взвизг и звук поспешно захлопываемых ставень. Поронец облизнул зубы длинным, лиловым с багровыми прожилками, языком и ... улыбнулся. По крайней мере, оскал, который он изобразил, растянув тонкие губы, походил на ехидную улыбку. Впрочем, нападать он не спешил, неловко скатился с колоды, и, переваливаясь как медвежонок, на косолапых по-младенчески ножках, спотыкаясь на камнях, устремился в сад, туда, где кусты вереска образовывали живую изгородь. Ягоды рябины, рассыпанные на снегу, явно напугали его. Умертвие отшатнулось, точно обжегшись, метнулось в другую сторону и, осознав, что выхода нет, закричало неожиданно тонким, обиженным, детским голосом. В крике слышались отчаяние и мольба о помощи.
- Тем, кого сожрал, расскажи, - буркнул михаилит, с облегчением убедившись, что круг пока что работает. Сочувствия к младенцу у него было немного: поронцы убивали, кого придётся, а вовсе не тех, кто был виновен в их судьбе. Раймон вытащил меч и шагнул вперёд, держа оружие направленным острием в землю.
Мертвый ребенок подобрался, как перед прыжком и зашипел, выставив вперед руки с растопыренными пальцами. Пощелкав когтями, как цирюльник - ножницами, он с чисто детской непосредственностью посмотрел на свою ладошку, повертел ею перед глазами, явно развлекаясь игрой с нею, и прыгнул вперед и вверх. И тут же, наткнувшись на невидимую преграду, стёк вниз, зацепив при этом ягоды. Кожа от соприкосновения с рябиной задымилась, поронец взвизгнул от боли и выкатился за пределы круга, но подняться не смог. Из-за этого же короткий удар михаилита прошёл мимо, над поронцом и стремительно чернеющими ягодами круга. Грязно выругавшись, Раймон тут же ударил снова, пока тварь не оправилась. Возможно, из-за кинжала или из-за ягод, но поронец увернуться или напасть снова не успел. Меч глубоко взрезал бок умертвия и отбросил поронца в сторону. Воин, следуя за движением, шагнул следом, поднимая клинок. Мертвый младенец встал на четвереньки и мотнул головой, точно собираясь с силами. Щелкнув зубами, он выбросил руки вперед, метя туда, где нога недруга не была защищена сапогом, но промахнулся. Раймон с силой рубанул сверху, и на этот раз перебил поронцу позвоночник. Дальше всё было проще. И, несмотря на огонь, не намного чище.

Cо Спектром

Пошатываясь, Эмма вышла на улицу, не заботясь о том, что подумают люди при виде нее, замотанной в странного вида одеяние, испятнанное кровью. Устало села на каменную скамеечку у стены, жадно глотая воздух. Мать жива, дитя живо, чего же тебе еще надо, Эмма Фицалан? Кейт и младенца давно перенесли в другую комнату (счастливый мистер Симс без конца порывался целовать Эмме руки, пытался обнимать ее и,наверное, преуспел бы в этом, если бы не ребенок, которого нежно прижимал к груди). Раймон был в саду с умертвием, об этом ее уведомила Джейн, белая, как свежевыбеленная стена. И бывшая послушница не была уверена, стоит ли ей идти туда. Не зачем заставлять михаилита решать вопрос - защищаться самому или защищать ее. Больше всего на свете девушка сейчас хотела уснуть, желательно, без сновидений, уже привычно уткнувшись носом в плечо спутника. И - нужно быть честной хотя бы перед собой - чтобы кто-нибудь спросил с сочувствием: "Устала?"
- Ты - призрак? - детский голос прозвучал неожиданно. Мальчик лет пяти ухитрился подойти так, что Эмма его не заметила. Ребёнок явно жил в небедной семье: куртка, хоть и великоватая, была пошита из хорошей ткани, а на ногах красовались почти новые кожаные сапоги. - Папа говорит, что они забирают непослушных детей.
- Папа неправ. - Доверительно сообщила девушка. - Ну сам посуди, как призраки могут кого-то забрать, если они неосязаемы?
- А они манят, поют, а ты сам и идёшь, - уверенно ответил ребёнок и сунул палец в нос. - А потом совсем идёшь. Уходишь. Ты умеешь петь?
- Будешь ковырять в носу - проковыряешь голову. Умею, только плохо. Да и не призрак я. Лекарка. - Эмма подалась вперед и мягко вытащила палец ребенка из носа. - А ты тут живешь?
- А можно проковырять голову? - изумился мальчик, глядя на палец. - Ух ты! Да, недалеко, с папой. Он лодки вниз по реке гоняет. А маму призраки забрали, давно.
- Можно. - Серьезно подтвердила бывшая послушница слова мальчика. - Голова будет болеть все время. Оно того не стоит, поверь мне, я почти проверила. А мама... Ты, наверное, ошибся. Может быть, она с ангелами, на небесах?
- Не-а. Кого призраки забирают, тех апостол Пётр в рай уже не пустит. Потому что нельзя слушать песни и идти тоже нельзя.
- А кто тебе сказал, что маму призраки забрали? - Михаилит не появлялся, и девушка начала беспокоиться, а потому задала вопрос несколько рассеянно.
- Ну-у, - ребёнок с интересом уставился на дом Симса, из-за которого донёсся резкий пронзительный взвизг. - Мама ушла тогда в лес. За грибами, хотя ей тяжело было. А потом не вернулась, зато с реки вернулся папа. И пошёл искать, да не один ещё. А я дом сторожил. А что тут такое?
- Тут? - Эмма встревоженно оглянулась. - Ничего особенного. У мистера Симса сын родился. Радуются. А почему ты без няньки по улице гуляешь?
- Потому что уже взрослый. Сы-ын... - в голосе ребёнка прозвучала зависть. - А у меня так и нет братика. У всех есть, а у меня нету.
- Ну, может быть, папа когда-нибудь женится и у тебя братик будет. Прости, мне пора идти. Не гуляй один.
Эмма, снедаемая тревогой, договаривала последние слова, вбегая в дом.
Симс, сияющий счастьем, снова восседал в любимом кресле у камина, на этот раз в обнимку с бутылью вина. Оглядев с интересом Эмму, точно впервые увидел ее странный наряд из скатерти, он предложил:
- Составьте мне компанию, госпожа! Я так признателен вам! Такое счастье - иметь ребенка!
Лекарка проследила за взглядом торговца и стянула с себя скатерть. Она убей - не помнила, куда делись в суматохе рукава от платья. В гостиной, при беглом осмотре, их не было видно.
- Благодарю вас. - Сухо ответила она, жестом подзывая Джейн. - Джейн, принесите из родовых покоев мои рукава. И примите это, - то, что осталось от скатерти перекочевало в руки служанки, - где господин Фламберг, мистер Симс?
Прежде чем тот успел ответить, скрипнула дверь, и спустя несколько секунд в комнату вошёл михаилит, поблескивая кольчугой. Сюрко и перчатки воин оставил снаружи, но от него всё равно слегка тянуло запахом гнили - а ещё огнём и пеплом. Посмотрев на Эмму, он улыбнулся краем губ и повернулся к хозяину дома.
- Мистер Симс.
- Господин Фламберг! - Расцвел уже слегка поддатый торговец (вино в бутыли убывало быстро). - Желаете выпить?
Бывшая послушница неодобрительно посмотрела на михаилита, щеголявшего в кольчуге без сюрко. Металл доспехов наверняка успел нахолодать, и это чревато было, самое малое - простудой.
- Не откажусь, - Раймон поискал глазами кубок, но Джейн его опередила. Видимо, старая служанка ловила желания и хозяина, и гостей ещё до того, как те прозвучат. - А и мерзкая же тварь была. Повезло, что хорошо закончилось. И вам повезло, мистер Симс, и мне. Как я понимаю, вас стоит поздравить?
- О да, - торговец отсалютовал кубком, - сын - это счастье. Я - вечный должник, госпожи и ваш! Джейн! Кресло для господина Фламберга!
Служанка, помогавшая Эмме прикрепить рукава, рассерженно глянула на подвыпившего хозяина, но все же, сначала закончила с бывшей послушницей, а уж затем поправила подушки в деревянном кресле и подвинула его к огню. Откланявшись, она вышла из комнаты, оставив мистера Симса с гостями. Раймон опустился в кресло и пригубил вино - хорошее красное вино,как бы не с тулузских виноградников. Какое-то время он просто сидел, наслаждаясь напитком и теплом.
- Госпожа, может быть, вы присоединитесь? - Симс потряс бутылкой и, убедившись, что она почти пуста, заорал. - Джейн!
Служанка не отзывалась. Торговец пробормотал что-то о старых перечницах, извинился и вышел.
Эмма оперлась на спинку кресла михаилита, невольно прикрыв широкими рукавами кольчугу, отчего воин выглядел, будто надел жилет в тон ее платью.
- Вы почему без сюрко? - Осведомилась она слегка ворчливо. - Простынете. А у нас теперь даже когтей анку нет, чтобы лечить чахотку.
- Потому что его уже не отстирать, - туманно ответил Раймон и протянул Эмме свой стакан. - Если бы я вошёл в нём, вы бы тут же вышли. Все.
- Жаль, - девушка отпила, поморщилась и вернула обратно, - не хочу. Слишком устала. Хочу горячую ванну, поссет и спать.
- Да, было бы неплохо, - михаилит сделал большой глоток. - Здесь должна быть таверна, где сдают комнаты. Может, найдётся даже бадья, где можно помыться. Если повезёт, на двоих. Экономия.
Вернувшийся с двумя бутылями и священником Симс услышал только последнюю фразу и горячо запротестовал:
- Нет-нет, какая может быть экономия? - Он плюхнулся в кресло и некоторое время возился с пробкой. - Я так вам благодарен... Что я вам должен за помощь? Я понимаю, мой долг оплатить невозможно, но все же... Прошу вас, отец Августин.
Священник кивнул, принимая кубок, и, неодобрительно оглядев порозовевшую Эмму, опустился в свободное кресло.
- Сие есть дело богоугодное, а потому не должно оно быть осквернено стяжательством, - просветил он собравшихся, порядочно отхлебнув и с шумом проглотив вино.
- О каком же стяжательстве речь, святой отец, - улыбнулся михаилит, - когда я и не заговаривал о плате. Да и как её тут определить? Конечно, орден назначает определённую плату за богомерзких тварей, что пьют кровь невинных людей, но, признаться, никогда не приходилось мне работать в таких условиях. И это не говоря даже о трудах госпожи Берилл, которые шли не во благо ордена Архистратига, а только от доброй её души. Нет. Чем больше я думаю, тем меньше хочется говорить о каких-то деньгах там, где спасли одну жизнь и помогли появиться другой.
"А ещё мне всё меньше хочется писать доклад в капитул. Возможно, даже больше, чем получить золото".
- И все же, - Симс прищурился на огонь, - я хочу отблагодарить и вас, и прекрасную госпожу. Признаться, господин Фламберг, не будь я женат, позавидовал бы вам.
- Речь истинного христианина, - тем временем отвечал священник Раймону, но слова торговца заставили его осечься и еще раз внимательно осмотреть девушку. - Сын мой, недостойны такие речи благочестивого человека! Грешно взирать на бесстыдно показываемые прелести, ибо прелюбодеяние сие!
- Всякая красота сотворена Господом нашим, - Раймон с удовольствием пропустил между пальцами зелёный рукав, лаская ткань, неведомо как сотканную глейстиг. - К тому же, я уверен, мистер Симс обращался в первую очередь к душевной красоте госпожи, что сподвигла её оторваться от пути и помочь ближнему, как заповедано нам. И, разумеется, дары не оплачиваются. Разве - отдариваются, но и о таком просить грешно.
- Конечно, к душевной, - слишком поспешно согласился торговец, подливая всем вино, - но всякий долг должен быть оплачен. Кажется, на эту тему было что-то в Писании, но я не слишком ревностно... То есть, не преуспел в учении, чтобы судить об этом.
Михаилит кивнул.
- Конечно. И, разумеется, дарящий сам решает, чего стоит деяние. Мы будем рады чему угодно. Как видите, собирались на поиски страждущих в такой спешке, что у госпожи нет даже рабочей одежды, не говоря о приличной смене. А путь предстоит дальний, особенно всего с одной лошадью...
- Жена,наряжающаяся для того, чтобы возбудить к себе вожделение невоздержных, уже любодействовала в сердце своем, - отец Августин, побагровев, следил за игрой пальцев михаилита на рукаве и, казалось, не слышал разговора.
Эмма, с улыбкой, которую Раймон назвал бы ехидной, а вот священник, наверняка, охарактеризовал бы как развратную, провела рукой по волосам михаилита, слегка подосадовав на то, что воин носит короткую стрижку и картинно распутать кудри пальцами не получится. Вторая рука легла на плечо мужчины. Кольчуга действительно была очень холодной и не успела согреться у камина, но ради лица отца Августина, напомнившего девушке жабу в монастырском саду, потерпеть стоило.
- Одежда - не проблема. - Симс кивнул. - Лошадь на постоялом дворе смотреть нужно. Хозяин "Грифона" конюшню держит. Только неспокойно там.
- Неспокойно? - михаилит потёрся головой о руку Эммы, тут же развернутую девушкой ладонью к щеке.
- Да, - торговец снова отхлебнул вина, - шкодник у него завелся какой-то.
- Любодеяние состоит не только в соитии или совокуплении телесном, но и в бесстыдном взгляде, - отец Августин явно пребывал в неком недоумении от демонстрируемой развязности, - и к таверне это тоже относится в полной мере. Да и вы, мистер Симс... Говорили же вам тогда, что супруга ваша покойная грешна...
Эмма нежно провела рукой по щеке михаилита и чуть задержала ее, услышав слово "покойная". Но Кейт была жива, в противном случае, в гостиную уже бы прибежала Джейн, и девушка с нарочитым спокойствием вернула ладонь на плечо.
- Одежда нам бы действительно очень пригодилась, - признал Раймон, накрыв руку Эммы своей. - Боюсь, своё сюрко после боя тоже можно выбрасывать. Если вы всерьёз про подарок, господин Симс... что до шкодников, то посмотрим. Но если бы вы смогли замолвить за нас слово перед хозяином "Грифона"... конечно, вряд ли даже так лошадь будет по кошельку, но кто знает. Мы в любом случае будем признательны.
- "Грифон" убытки такие терпит, что там рады будут и нищему страннику, если он заплатит хоть пенни. Что до одежды, то я поставляю ее даже в модные дома Лондона. Вот хоть сейчас можем на склады пройти.
- Сейчас? - Раймон оглядел хозяина. Насколько он понимал, тот был не очень-то в состоянии куда-то идти. Михаилит мысленно вздохнул. - Ну, нет, господин мой. Сегодня вам предстоит только радоваться, да и с женой побыть. Разве что, может, записка к управляющему? Тогда вам не пришлось бы куда-то идти.
Симс кивнул и, размахивая рукой в воздухе, потребовал у Джейн перо и бумагу. Некоторое время он пытался умостить все это на коленях, но перо отказывалось повиноваться, да и бумага все время ускользала. Наконец, что-то сообразив, торговец взял толстую книгу и принялся писать, используя ее в качестве столика.
- Вот, - гордо произнес он, протягивая михаилиту бумагу, - склады у реки находятся. Только управляющего там нет, наверное. Рождество же. Хотите, я завтра сам вас провожу?
- Ну, если не найдём управляющего, то мы с госпожой будем счастливы вашему обществу. А что, говорите, за шкодник в трактире? Да ещё такой, что сплошные убытки чинит?
- Это вам надо у Тоннера-трактирщика спросить, - Симс, не чинясь, отхлебнул из бутылки. - То ли подковы у него по таверне летают, то ли еще что-то.
Эмма досадливо вздохнула и переступила с ноги на ногу. Рубцы, о которых она забыла в суматохе родов, начали ныть, сдавленные ребрами корсажа. Летающие подковы были последней каплей, преисполнившей чашу терпения девушки. Бывшая послушница обошла кресло и уселась на подлокотник так, чтобы между ней и священником был михаилит. Ни мать, ни настоятельница, ни сестра Адела не одобрили бы этого, но так, по крайней мере, лекарка могла скрыться от назойливых взглядов отца Августина и дать отдых уставшим ногам.
- Что ж, придётся пойти и спросить. У Тоннера, значит, - Раймон бросил взгляд на священника и обнял Эмму за талию. - Оставим вас наслаждаться этим прекрасным днём. А сюда вернёмся завтра. Тем более, что мне ещё хотелось бы поговорить про сгинувшее умертвие, но это-то точно подождёт.
"Особенно до ответного подарка".

с Леокатой

Таверна

В таверне "Зеленый Грифон" было темно и тихо. Не было даже завсегдатаев, которые всегда находят повод выпить в тесной компании и без жен. На стук из неприметной двери под лестницей вышел худощавый, но крепко сложенный краснолюд, с окладистой бородой и в желтой кожаной жилетке поверх серой рубахи.
- Чем могу служить? - любезно поинтересовался он, кланяясь и с интересом оглядывая Эмму. - Ежели комната нужна, то извиняйте - не сдаем пока. А откушать - тока скажите, мигом спроворим.
- Как жаль, нам как раз нужна комната, - Раймон полуобернулся, чтобы взглянуть на спутницу, и улыбнулся. - И кадка для мытья, с горячей водой. Большая. Устали мы с дороги. Что же за трактир такой, что комнаты не сдаются?
- Да вот, господин хороший, завелся у нас пакостник тут. - Трактирщик отодвинул стул у ближайшего столика и уселся, пристально рассматривая посетителей, - то ключи пропадут, то волосы у дам в косы намертво сами собой заплетаются, да так, что тока отрезать под корень, не расплетешь. Лошадей, извольте знать, держу я на конюшне при трактире, ежели курьерам надо будет лошадку сменить, или у путника лошадь охромеет. Ну, и за выпивку-еду расплачиваются часто, чего уж...А пакостник этот гривы да хвосты им в колтуны сбивает, подковы отрывает, да гостям на сапоги прибивает. И все бы ничего, да только он этими подковами вздумал в постояльцев швыряться, да на пятки прибивать. И без сапог, разумейте. Дама одна от того и скончалась, что прибил он ей к ногам железяки энтии, а рот косой ейной собственной заткнул. Так она, сердешная, и задохнулась, криком бесполезным зайдясь от боли. Констебль на енто посмотрел, нет, говорит, не мое то дело. А вашего брата, мракоборца, - кивнул он на перстень Раймона, - днем с огнем нынче... от того и не сдаем.
- А видеть, - михаилит сначала вытащил стул для Эммы-Берилл, потом уселся сам, положив ногу на ногу, - этого паскудника никто не видел? И чего ж, если давно завёлся, в резиденцию не послали? Там-то всегда кто-то есть. Ну или скоро будет.
- А в орден ваш посылали, да посыльный долго не возвращается. То ли не доехал, то ли еще чего случилось. - Краснолюд тяжело вздохнул.
Эмма рухнула на стул и облокотилась на столик, подперев голову. Бессонная ночь, дорога, суета дома Симса давали о себе знать - спать хотелось отчаянно.
- Хоть дороги и неспокойны, будем надеяться, что с тем, кого посылали, всё хорошо, и он просто загулял, - михаилит помедлил. Да уж, неспокойные дороги. Анку, поронец, импы, глейстиг - и это только на его пути за пару дней. Орден, кажется, подкосило новыми реформами даже сильнее, чем он думал. Или братья, которые должны бы патрулировать юг и восток, мышей не ловят, не говоря о прочих тварях.
"Чёрт, я даже не знаю, кто нынче в этих краях ходит - и чьи деньги, скажем так, перехватываю", - Раймон задумался было, не стоит ли всё-таки связаться с капитулом, но решил, что это не только бессмысленно, но и вредно. Магистры скорее всего и так всё знают, просто ничего не могут сделать. Быть дураком, вещающим всем известные истины, ему не хотелось категорически. К тому же, он и сам был не без греха, учитывая время, бездельно потраченное в Лондоне за игровыми столами. Нет. Лезть в стратегию у него не было никакого желания, забот хватало и без того.
Поняв, что пауза слишком затягивается, Раймон повторил:
- Да, будем надеяться, мастер... Тоннер, верно? Я постараюсь вам помочь, но комната нам всё равно нужна, и ванна тоже. В конце концов, сложно заниматься таким делом снаружи, верно?
- Господине! - Краснолюд неожиданно повалился в ноги михаилиту. - Помогите, Господом нашим заклинаю! А уж я в долгу не останусь! Любую цену дам, без торга, только избавьте от шкодника! Убытки ведь терплю! Ить на тракте стоим, а никто останавливаться не хочет, выпить не заезжает! Наслышаны все, боятся! А отец Августин наш только питимью накладывать горазд, кайся, грит, то за грехи тебе! Да только кайся иль не кайся, а апостол Петр-то с небес не спустится и ключом своим тварь не того... не зашибет!
Эмма вскинулась за столиком и невольно отшатнулась к Раймону: поступок хозяина таверны был настолько неожиданным, а эмоции - искренними, что сонливость как рукой сняло.
Раймон от резкого движения Тоннера тоже вскочил и заодно чуть не выхватил кинжал. Мысленно выругавшись, михаилит выпустил рукоять и подхватил краснолюда под мышки. Тот не сопротивлялся и позволил поставить себя на ноги.
- Я не рыцарь и не монах, нечего тут на коленях ползать, - поняв, что говорит слишком резко, Раймон сделал глубокий вдох. Да что в этом городке творится?! - Неважно. Сказал, что попробую, значит - попробую. А вот цена... любую, говорите?
- Любую, господин мракоборец. - Тоннер деловито отряхнул колени от несуществующей пыли и снова уселся за стол. - Мне сейчас все едино, убытки отбить надо.
- Практично, - признал Раймон, оставшись стоять. - Тогда давайте так, мастер. Если решу вашу проблему - с вас лошадка для госпожи по её выбору. Нет - что ж, заплатим за комнату, и я вызову из ордена кого-то другого. Глядишь, моё послание не... заплутает.
- Лошадку? Есть у меня лошадка, - после тяжелой внутренней борьбы, хорошо заметной по его лицу, признался краснолюд, - соловый жеребчик, Солнцем кличут. Пэнси, где тебя черти носят? Подай вина сюда, да рыбу, что ли. Видишь, разговоры у нас идут всухомятку? - Тоннер дождался, когда худенькая служанка проворно накроет на стол и продолжил. - Редкий красавчик, дама знатная одна поменяла, охромел он. Ну мы его-то, вестимо, вылечили, ничего страшного - ножная приключилась. Французский сель,то есть сель франсе, по-благородному ежели. Умный и иноходец. Для леди - самое оно. И не понесет, и из седла не выбросит. И ходкий. Сынишка мой частенько его прогуливает, так не нахвалится. Да только чего ж бабы, женщины то есть, в лошадях понимают-то? Сами б взглянули вперед. За постой да пищу я уж половину супротив обычного возьму, все ж от беды избавляете. Ну, и кадки у нас нет, не держим. Не благородно, господам не нравится. А вот ванну - сделаем, как при дворе. С льняными простынями, розмарином и духами. И халаты сыщем, и полотно для обтираний, и служанку. И прачка найдется, коли надо. И комната с камином. Все найдется, что не скажете. - Краснолюд помолчал и заговорил неожиданно грамотно. - "Зеленый Грифон" славится своим гостеприимством, господин, госпожа.
- Всё, говоришь, - михаилиту стоило больших усилий не показывать удивления. - Это хорошо и правильно. И камин - тоже очень хорошо, и ванна для госпожи Берилл, - он вопросительно оглянулся на Эмму, согласно кивнувшую словам трактирщика. - А прежде всего, скажи, мастер, как оно началось-то? Когда? И... часто ли тут музыканты заезжие гостят? А то и свой есть?
- Да как началось? Обычно началось. Ни с того, ни с сего. Не было, а потом какой-то залетный маг приехал. Ну и глянулась ему Пэнси. А она - девушка честная, жених у нее. Я и заступился. Колдун этот плюнул на пол и сказал, что, мол, не будет тебе удачи тут. Оно и началось, как поганец этот уехал. Почитай, месяца два уже, как страдаем. А ваш брат с ордена, что недели две назад проезжал, возиться не стал. Недосуг, говорит. Музыканты... Ну второй день гостит то ли парень, то ли девка. И не поймешь. - Судя по голосу, Тоннер не одобрял заезжего музыканта.
- И не боится? Недомужик этот?
- Да нет, вроде бы. Бренчит вечерами что-то, поет пискляво. Тьфу - да и только. Не желаете жеребчика посмотреть? - Трактирщик явно подметил состояние Эммы. - А госпожа искупается покуда. А там и для вас вода согреется, да ужин подадут.
Раймон задумался, потом легко пожал плечами.
- Если только она не будет оставаться одна. Не нравятся мне байки про задушенных женщин. А конюшня - я бы скорее кузню поглядел. Ведь есть у вас своя, верно?
- Ну так Пэнси госпоже и поможет. Кузни как не быть? Есть, конечно, лошадок-то ковать надо. Извольте, провожу вас. - Трактирщик сделал приглашающий жест.

Кузница оказалась и больше, и обустроеннее, чем ожидал михаилит. За полуоткрытым помещением, угол которого занимала солидная кирпичная печь, явно хорошо ухаживали. Несколько меньших, одноручных молотов от одного до пяти фунтов висели на толстой доске, а под ним лежало три кувалды, самая крупная из которых, по прикидкам Раймона, могла потянуть на все тридцать. Возле наковальни стояли две бочки, она побольше, другая - видимо, для масла - поменьше. Но больше всего Раймону интересовали не молоты и даже не законченные подковы и гвозди, а хлам, который неизбежно собирался в любой кузнице. Стальные пластинки, странной формы кованые листы, на которых пробовали отбойники или формы. Куски пемзы и металлические щётки, какими железу придавали зеркальный блеск. К сожалению, дорогу к ним уверенно загораживал кузнец. Орк-полукровка был ниже Раймона, но почти в полтора раза шире.
- Господин? - Коваль исподлобья оглядел Раймона. - Надо чего?
- Надо, - Раймон покосился за спину кузнеца, туда, где стояли задвинутые под верстак ящики с очень многобещающими на вид обрезками металла. - Так вышло, что я хочу попробовать что-нибудь сделать с этим вашим шкодником, а для этого, мастер, мне твоя помощь бы и пригодилась.
- Так вы толком говорите - чего надо? - Кузнец, похоже, красноречием не отличался и к многословию не тяготел.
- Найдутся у тебя стальные шарики, вроде как на рукояти или побольше? Мятые подойдут, лишь бы можно было отполировать до зеркала. Или, может, сковать можно? Я бы и заплатил.
- И шарики найдутся, и отполировать можно, - согласился кузнец, - мальчишку посажу со щеткой, к вечерне будут блестеть, что у кота...
- Отлично, - Раймон довольно потёр руки. - И ещё бы несколько пластинок, полированных. Только не совсем гладкое зеркало, а мятых. Чтобы отражение волнами шло. Тоже можно? И во сколько такая работа встанет, мастер?
- Пластинок - целый ящик, выбирайте, какие потребно. - Орк махнул дланью куда-то за спину. - А по цене сойдемся на пятнадцати шиллингах, не велика работа, не кольчугу, чай, склепать.
- На самом деле, - медленно произнёс михаилит. - Об оружии-то я тоже хотел бы поговорить. Дело вот в чём...
На то, чтобы объяснить, что ему нужно, потребовалось немало времени. Дошло даже до рисования на листе жёлтой бумаги, которую кузнец вытянул из какого-то шкафа. Кинжал с набивкой серебряной проволоки по лезвию был штучной, мастерской работой. Они требовали и особой закалки, и навыков не просто кузнеца, а ювелира. Стоил кинжал столько, что Раймон едва не отказался от мысли получить, наконец, оружие, подходящее его профессии куда лучше стандартного оружия из оружейной. Едва.
- Пятнадцать с половиной фунтов, так?
- Сойдемся, - кивнул кузнец, - срок - седьмица. Раньше никак, господин, если хорошо надо.
- Седьмица так седьмица, - вздохнул михаилит. - Мне оно не чтоб при дворе блистать, а для работы. Погано будет, если где о кость сломается. Как с оплатой - вперёд?
- Как забирать будете, так и оплатите. - Коваль почесал шею. - А о кость не сломается, сделаю на совесть.
- Отлично. А шарики и пластины тогда к вечерне, - Раймон с неохотным уважением протянул кузнецу руку. Торговался тот... да никак не торговался. Столько работа стоит - и всё тут. И проволока у него нашлась прямо на месте.
- Как оговорено было. - Орк пожал руку, испачкав ее сажей, и отвернулся к горну.

Cо Спектром

Поднимаясь наверх, михаилит еле слышно мурлыкал себе под нос старый мотив, который заставляли разучивать во время обучения игре на лютне. Он ненавидел его тогда, ненавидел сейчас, но не иначе как самим дьяволом сочинённая мелодия привязалась, как репей. И у него были поводы для довольства: трактирщик, не говоря ни слова, выдал ему целую связку толстых восковых свечей, которые ставились в подвесные лампы. Полированный металл, свет... не хватало только музыки, но если гадкое создание бесится в трактире, где ночует музыкант, значит, тот не слишком-то хорош. Придётся справляться самим. Подойдя к двери, Раймон прислушался, но изнутри не доносилось ни голосов, ни плеска. Рассудив, что Эмма уже уснула, он открыл дверь.Комната оказалась на удивление большой, с широкой, укрытой свежим бельём кроватью. В камине в центре с рёвом пылало, казалось, целое бревно, заполняя комнату теплом и уютом. У окна под расширой нарядной скатертью стоял стол, который окружали три кресла без спинок, но с мягкими сиденьями. Дьявол, на стене висел даже гобелен, из тех, что с вездесущими единорогами. Всё это Раймон охватил одним взглядом. После этого всё его внимание сосредоточилось на бывшей послушнице. Михаилит сначала удивлённо вскинул бровь, потом усмехнулся и прислонился к косяку, наблюдая за Эммой.
Девушка танцевала вольту, закрыв глаза и полностью отдавшись танцу. Двигаясь с неожиданной грацией (и это притом, что до этого момента она так и норовила подскользнуться, оступиться, подвернуть ногу!), она чувствовала пространство с точностью фехтовальщика, умудряясь не налететь на мебель и не сбить в прыжке таз с водой. Одетая в плотную, глухо застегнутую под горлом рубашку до пят, босая, с распущенными чуть влажными волосами, она, тем не менее, походила сейчас на одну из тех нимф, что однообразно великие греки любят изображать танцующими на берегах рек. То ли заметив, то ли почувствовав чужое присутствие, Эмма остановилась посередине па. Полыхнув румянцем, присела в реверансе, и быстрым движением закуталась в один из халатов, лежащих на кресле.
Раймон огляделся снова, положил свечи на стол и улыбнулся бывшей послушнице.
- Красиво. Ты хорошо двигаешься, точно. Такому учат в монастыре? Возможно, тогда я судил его слишком строго.
- Нет. - Девушка улыбнулась в ответ и села в одно из кресел. - Мать учила, еще дома.
Михаилит обошёл комнату вдоль стен, внимательно разглядывая самые тёмные места, куда не доставало ни солнце, ни свет от камина. Потом уселся рядом с Эммой.
- Как случилось, что тебя отдали в аббатство? - прежде, чем девушка успела ответить, он поморщился и поднял руку. - Прости. Ты говорила, что у тебя нет родни...
- Мне было двенадцать лет. - Эмма улыбнулась чистой, немного наивной улыбкой, точно ощутив себя той девчушкой, - когда Ричард, мой брат, привез меня в обитель. Знаете, Раймон, Фицаланы - ветвь Говардов. И, быть может, меня приняли бы ко двору. Но, увы, отец решил иначе. Своей волей он уготовил мне духовную стезю. Впрочем, я не противилась, искренне веря, что жизнь в монастыре - праведная, и обитель - достойное место для такой... странной меня.
- Ну, - Раймон вытянул ноги, - тут они, кажется, промахнулись. А что, брат потом не навещал? Он ведь мог бы и забрать из монастыря, несмотря на волю отца. Или хотя бы отдать в другой. Вряд ли ваш батюшка хотел именно такой судьбы. Или этого Ричарда уже нет в живых? Если так - прости.
- Ричард?! - Эмма искренне удивилась. - К счастью, брату все равно, что со мной. Он - капля от капли покойный батюшка. Не любит, не сострадает. Безжалостный даже к собственным детям. Жадный.
- А, - Раймон покатал образ в голове, и тот ему не понравился. Особенно потому, что в его представлении семья должна была быть совершенно иной. - Что ж, значит, не стоит его навещать, - он сменил тему: - Мне совершенно не нравится этот город. Да и округа тоже.
- Мне тоже. - Девушка охватила себя руками, будто озябла. - Все боятся чего-то. Настроение у всех, как в обители перед покаянием - ожидание неминуемого, стылый страх.
- И много тварей. Слишком много. Я думал, это потому, что ордену нынче туго приходится, но всё равно не складывается. Не возникают же они из воздуха, да ещё так сразу.
- К слову о тварях, - оживилась бывшая послушница, - быть может, вы все же позволит е осмотреть ваши швы? Вероятно, уже необходимо снять часть ниток.
Михаилит поморщился, но кивнул. Стянул колет и начал развязывать воротник рубашки.
- После и ванну приму, пока не остыла. Нечасто доводится путешествовать в такой роскоши. Обычно мы останавливаемся скромнее. Не один только вред от умертвий с фэа... Говоришь, страх? Тоже интересно, почему. Может, из-за тварей, но печёнкой чую, что-то тут другое. Ну, анку, ну, глейстиг или импы. Не запугивают они целые города.
Смущение Эммы от полуобнаженности михаилита выразилось лишь в неярком румянце да легкой дрожи пальцев, когда она, аккуратно поддевая ланцетом, снимала швы с ярко-красного рубца.
- Я сниму пару швов по краям, - пояснила она, - но оставлю по центру. Странно, обычно молодой рубец на ране образуется только через семь дней. У вас уже на третий день все выглядит так, будто бы вы неделю лечились. Дня через два можно будет полностью снять швы, я думаю.
- Хорошо, - Раймон поднялся, поводил плечом, проверяя рану, и кивнул, после чего принялся раздеваться дальше. - И ты не чувствуешь, чего именно они все боятся?
- Нет. - Девушка отвела взгляд. - Неизвестности - самое близкое из того, что я смогла понять.
- И это тем более странно, - михаилит с плеском залез в тёплую воду и довольно вздохнул, - что неизвестности, вроде как, в этих краях нет... как твои собственные раны?
- Лучше, спасибо, - уши девушки горели, как ленты в венке майской невесты. - Хотя находиться в корсаже целый день еще больно.
- Думаю, тогда стоит смазать ещё раз. Пусть заживает быстрее. Плохие у меня предчувствия. Хоть в резиденцию ордена скачи да выясняй, не знают ли там чего-то такого, о чём не подозревает простой брат Фламберг.
- Возможно, это будет верным решением. - Эмма намеренно проигнорировала замечание воина о собственной спине.
- Да, - подхватил Раймон. - Может, решение и верное. К тому же, надо ведь похвастаться. Кто ещё из братьев ездит с такой красавицей? И в... моде там тоже знают толк. И всё же... всё же, у меня другое задание. Как ни жаль, резиденции придётся подождать. Мы всё равно собирались в Кентербери. У ордена там был представитель, может, он что-то знает.
- У меня странное ощущение, - задумчиво проговорила девушка, - что вы сейчас отнюдь не обо мне... Хотя, вероятно, с Розой ваши братья давно знакомы. Хотелось бы, чтобы чувство это было неверным, конечно... Но даже если так, вы - наглый льстец.
Михаилит рассмеялся и поднялся из ванны. Наскоро обтеревшись полотном, он натянул штаны и огляделся.
- Твои мази там же?
- В сумке. Только ваш рубец не требует мази. Сейчас самое главное - покой. - С невинным лицом сообщила девушка, чинно складывая руки на коленях.
- А, - Раймон с интересом и, как ни странно, толикой одобрения оглянулся на девушку. - И если завтра - или сегодня - придётся наконь и скакать день? Лучше терпеть боль, чем смазывать раны?
- Нет. - Со вздохом признала его правоту бывшая послушница. - Нужно лечиться.
Раймон кивнул и отвернулся к сложенным у стены вещам.
- Хороший выбор. А то я уже почти подумал, что в прошлый раз плохо справился.
- Отнюдь. - Эмма снова вздохнула и уже привычным движением спустила с плеч рубашку. - Знаете, на четвертый день моего пребывания в аббатстве меня удостоили гобеленной. Надо сказать, что хоть мать и учила меня вышивать, но все же гобелены - это нечто иное. Первый мой единорог, точнее его глаз, - девушку передернуло, точно рассказывала она об отвратительных вещах, - был непоправимо испорчен: грубые, неаккуратные узлы, порванная ткань. Я ожидала упреков, даже наказания, но сестра Магдалена просто улыбнулась, взяла меня за руку, - кривая улыбка, - и опустила ее в чашу с кипятком и шафраном, в которой прокрашивались нити для вышивания. Боль была адской. Я пыталась вырваться, но монахиня крепко держала меня. Руку мне спасла сестра Адела. Но даже сейчас, спустя шесть лет, на ней видны пятна, особенно на морозе. Тогда-то я и поняла, что если хочу хотя бы выжить - нужно молчать, не привлекать внимания и не давать поводов к наказаниям. Уж не знаю отчего, но аббатиса невзлюбила меня сразу, потому получалось у меня это плохо. Но все же я не сгинула на монастырском кладбище, как многие. И стала лекаркой.- Бывшая послушница помолчала. - Рассказывала ли я вам, что отец Стефан был женат на сестре Анне, причем венчал себя сам? Был и женихом, и священником одновременно? Она родила ему трех детей, а когда рожала четвертого - умерла. Всех младенцев мать-настоятельница распорядилась отнести в лес. Более чем уверена, что вы с ними были знакомы, с этими малышами. А эта француженка, которую посещал суккуб... Никогда больше, Раймон, никогда я не вернусь в монастырь. Ни в этот, ни в другой. Если... Когда наши пути разойдутся, я отправлюсь куда-нибудь в Ирландию, где женщины живут свободнее. Стану повитухой. Если не сожгут на костре, то проживу долгую жизнь, принося пользу людям.
Какое-то время Раймон молча накладывал мазь.
- Не был я с ними знаком. Потому что ходил обычно на запад или северо-запад. Но и там... попадалось всякое. Такое, что жалеешь порой, что не на людей натаскивали. Хотя, если Бог всё же есть, с такими, как сестра Магдалена должно случиться что-то... на другой чаше весов. Или с таким пастырем. Или аббатисой. Пусть в будущей жизни, хотя неплохо бы, чтобы и в этой, - он сделал паузу, но когда Эмма не ответила, продолжил. - Если наши дороги разойдутся... я слышал, за морем будет всё больше поселений. Новая земля, новые порядки. И уж точно там пока что не будет монастырей, зато будут очень нужны лекарки. Я бы и сам задумался - новые твари-то там будут тоже, а людей надо защищать. Но...
- Но? - Бывшая послушница развернулась к михаилиту лицом.
- Но, конечно, я нужен и здесь, - михаилит непринуждённо пожал плечами. - Вон, сколько всего расплодилось, а я ещё даже никуда не уплыл. Что дальше-то будет?
Девушка звонко рассмеялась, демонстрируя ровные белые зубы и ямочки на щеках.
- Действительно, - согласилась она, - работы много. На сто лет вперед хватит.
- Значит, долгих нам лет, - улыбнулся в ответ Раймон.

с Леокатой

Шары и пластины, отполированные до зеркального блеска, принес чумазый подмастерье кузнеца, незадолго до заката, когда в таверну, прослышав, что в ней поселился мракоборец, да еще и с ведьмой какой-то, потянулись люди. На невысоком помосте в углу воссел обещанный Тоннером менестрель. Миловидное лицо, пухлые губы и тонкие руки с длинными изящными пальцами наводили на мысль, что это, все же, девушка. Но грубоватая мужская одежда и отсутствие каких-либо округлостей говорили об обратном. Более всего, певец напоминал своим обликом ребенка того очаровательного возраста, когда еще и не разберешь, кто перед тобой - девочка или мальчик. Музыкант лениво перебирал струны лютни, извлекая звуки популярной песенки, о которой говорили, что ее сочинил сам король для своей новой жены, этой грязной орки, этой внучки торговца Болейн.
- Джон-стражник видал их, когда они в Билберри въезжали. - Вещал какой-то низушок. - Мракоборец-то с лошади соскочил, сразу доску смотреть, поиздержался видать. А ведьма евойная - в седле сидела, да так на стражу глянула, что Джону даже боязно стало. И, слышь-ка, на одной лошади, в одном седле ехали. Зазорно для девицы, да, может, и не девица она вовсе. Эвон, комната у них одна на двоих-то! А у мистера Симса ведьма эта сына приняла, да ловко так, старая Джейн говорит, что миссис Симс уже вечером сидела и ходила сама!
- А мракоборец-то что? - Спросил человек в одежде крестьянина.
- А что мракоборец? Страховидлу какую-то заборол у Симса в дому. Да настолько поганую, что одежу свою на месте и бросил, до того ему тварь-то все заплевала!
Спустившийся в зал Раймон не слишком походил на отъявленного твареубивца. После ванны михаилит успел побриться и переодеться, кольчугу, по здравому размышлению, он оставил в комнате и выглядел теперь скорее сыном мелкого аристократа. Разве что примятый кольчугой колет смотрелся слишком немодно, скорее намекая на практичность, чем на желание красоваться. На ходу Раймон подкидывал один из купленных шариков. Усевшись за свободный стол, который стоял на самом виду, михаилит поставил шарик рядом со свечой, чтобы мечущийся огонёк отражался в полированном боку.
Эмма, чей сон сначала прервал михаилит, создающий непонятные конструкции в команте, а затем - Пэнси, заглянувшая поинтересоваться, будет ли госпожа спускаться к ужину или подать наверх, шла по лестнице с несколько рассеянным выражением лица. Стоило ей появиться на верхней ступеньке, как зал таверны всколыхнулся желтым, болезненным любопытством. Казалось, что нет глаз, которые бы не наблюдали за ней. И - за михаилитом, опрометчиво занявшим самый заметный столик. Девушка горделиво выпрямилась и прошествовала к спутнику, отчетливо чувствуя, как чужие взгляды только что дыру в платье не выжигают.
- Отчего вы меня не разбудили? - Улыбнувшись, упрекнула бывшая послушница Раймона и села рядом.
Михаилит, который развлекался тем, что катал туда-сюда шарик, пожал плечами.
- Мы почти не спали две ночи. К тому же, с, хм, паскудниками в доме, кто знает, придётся ли спать третью. Как тебе нравятся зрители? И музыка.
- Судя по тому, что испытывают ... зрители - собрались они не ради музыки. - Эмма оглядела зал.
- Ради драки, о которой потом можно будет рассказывать годами, - хмыкнул Раймон. - За элем. Очень надеюсь их разочаровать, если получится. А больше ничего не чуешь?
- Не хочу вас огорчать,, но больше, чем драка, их, кажется, интересуем мы. - Девушка, точно иллюстрируя для себя эту мысль, нежно провела пальцами по шраму причудливой формы на левой руке михалилита и удовлетворенно кивнула головой. - Все, как с этим священником. То же любопытство на грани приличия. Кажется, мы развеяли скуку маленького городка. - Эмма снова коснулась шрама. - Это укус?
- Да. Лесавка под Оксфордом. А лёгкая у тебя рука. Что с повязкой, что сейчас...
Раймон поймал горящий интересом взгляд лысого мужчины в ярко-алом камзоле и уставился на него в ответ. Тот выдержал три секунды и отвёл глаза. Михаилит еле слышно хмыкнул.
- Слишком уж они тут скучают, на мой взгляд. Извелись.
В игру взглядов включилась молодая, чуть полноватая черноволосая женщина, с непринужденной грацией опершаяся на спинку стула мужчины в черном. Одетая в платье из светло-голубого шелка, стоимость которого в этой таверне была сравнима лишь с платьем глейстиг, с аквамаринами на шее и в ушах, она все это время наблюдала за тем, как играет в карты ее спутник. Эмма привлекла ее внимание. С легкой усмешкой женщина оценила и одежду бывшей послушницы, и движения рук, а затем вперилась в михаилита, лишь изредка отводя взгляд для того, чтобы заглянуть в карты.
- Пэнси говорит, что с тех пор, как в таверне завелся шкодник, посетителей стало мало. - Эмма пожала плечами. - Перестали ходить даже завсегдатаи, хотя сыновья местного барона до этого часто заглядывали, к примеру. Мы с вами для них - как бродячий цирк.
- А этот страх, про который ты говорила раньше? Неизвестность? Они остались? - Раймон, заметив взгляд женщины, взял руку Эммы и поднёс к губам.
- Да, - девушка заметно напрягла руку, - но теперь оно приглушено интересом и почему-то азартом.
- У меня сильное искушение навести на себя маленький морок и посмотреть, как они отреагируют. Что-нибудь не очень заметное. Клыки, когти, рога...
- Вам ни первое, ни второе, ни третье к лицу точно не будет, - нарочито серьезно заметила девушка. В этот момент менестрель, видимо, утомившись бренчать, извлек из инструмента какой-то стонущий звук и запел высоким голосом балладу о Мэри Эмбри. Завсегдатаи одобрительно загудели, оживленнее зазвенели кружки.
- Ваш ужин, господин, госпожа, - Пэнси быстро поставила на стол запеченную свиную ногу, приборы и кувшин с вином.
- С их мест, возможно, - заговорил Раймон, когда служанка отошла достаточно далеко, - будет, напротив, очень к лицу. Но не станем, твоя правда.
Он помолчал, отрезая кинжалом пласты розового мяса, исходящего соком и ароматным паром.
- Ночью скорее всего и впрямь не придётся спать - как минимум мне. До ночи имп, скорее всего, не появится - шумно здесь, и людей много. Трудно играть его шутки.
- Тсс! - Немного укоризненно раздалось за спиной михаилита, и на аккуратно разложенный подол платья опешившей Эммы упал - и скатился на пол - соломенный человечек, куколка наподобие тех, что скручивают для праздника последнего снопа. На руке куклы, на тонкой нитке зеленой шерсти, висел крохотный прозрачно-голубой камень.
Михаилит резко обернулся, но позади никого не было видно. Он мысленно выругался на собственную глупость: музыка, как бы её ни исполняли, всё-таки могла заинтересовать сказочное создание, толпа или не толпа. Наклонившись, Раймон подобрал куколку и прислонил к кувшину так, чтобы на камень тоже падал свет. Значит, зелёная нить, берилл и жертва богам? Хорошая шутка. Можно снять шляпу. Только откуда, бес его подери, какой-то имп... он прищурился. Древние боги... его орден использовал как христианские, так и более старые ритуалы, порой сочетая их так, что волосы дыбом встали бы и у друидов, и у инквизиции. И они - работали. Считалось, что ритуалы берут силу из природы, из законов, которые соединяли всё живое, но... а если всё связано глубже, чем он думал? И действительно есть силы, которые следят и активно действуют хотя бы через эмиссаров? Поверить в это было бы легче, если бы Раймон считал импа достаточно разумным. С другой стороны, христианской Бог говорил и просто через горящий куст. И внезапно старые, мстительные силы стали куда реальнее, чем тогда, на заснеженной поляне у заимки. И, что хуже, угрожали не ему самому.
Есть расхотелось, но Раймон всё равно оторвал зубами кусок свинины. И плеснул вина в две высоких кружки. И вино, и свинина оказались просто отменными.
Эмма с сочувствием положила руку на рукав притихшего михаилита. Сейчас он отчетливо пах можжевельником - и это было первое проявление чувств с тех пор, как они покинули обитель.

Когда менестрель доиграл балладу, михаилит взял свечу в одну руку, а в ладони другой сжал и шарик, и фигурку. Камень, свисая на нитке меж пальцев, таинственно подмигивал. За ним более резко сиял металл. Неуловимый жест - и аквамарины женщины в голубом платье погасли, скрытые мороком. Помехи сейчас Раймону были нужны меньше всего. Хотелось закончить с делом и поговорить с Эммой. Хотя... нет. Последнего - не хотелось. Но откладывать разговор нельзя было тоже. Кивнув, михаилит медленно двинулся к комнате, стараясь, чтобы яркие предметы всё время оставались на виду. Что об этом подумают собравшиеся, ему было плевать.
Послушав еще одну песенку, бывшая послушница последовала за михаилитом. Аккуратно обойдя конструкцию из шаров, свечей и пластин, она подошла к прибранной постели (не иначе, Пэнси похозяйничала), села на край и тихо спросила:
- Что случилось, Раймон?
- Фламберг, - михаилит разочарованно положил моточек серебряной проволоки под льняное полотенце и тяжело прошёлся по комнате. - Знаю, мы не на тракте, но этот чёртов город, кажется, набит сюрпризами.
- Фламберг.- Согласно кивнула Эмма. - Но все же, что случилось?
- У нас проблемы - и я не имею в виду импа. Во-первых, жители здесь ведут себя... необычно. Ты сама рассказывала мне, что они чувствуют. Несчастный имп, способный разве что случайно кого-то убить - такого не может. И поронец у Симса - тоже. Даже глейстиг с её ядом не справится. Тут творится что-то гадкое, и я, хоть убей, не могу пока понять, что. Но и уехать, пока не разберусь - тоже нельзя. А разберусь или нет - заранее не скажешь. Висит в воздухе... как ты говоришь, предчувствие. И совершенно оно мне не нравится. Ещё немного, и я начну видеть в каждой тени стаю лесавок.
- А во-вторых? - Девушка заметно встревожилась.
- А во-вторых... - Фламберг глянул на окно, дверь, потом подошёл к Эмме и сел на кровать рядом. - Всё хуже. Что бы здесь ни творилось, мы, скорее всего, выберемся. Лошадь есть, оружие есть. Твоё чутьё тоже. Не справимся - сбежим и дадим знать в орден, чтобы прислали команду. Или шерифу - как знать. А вот с глейстиг, кажется, тогда я ошибся, и по-крупному. Видишь? - он подкинул на ладони куколку с камнем.
Бывшая послушница взяла соломенного человечка в обе руки и покрутила, рассматривая. На первый взгляд не было ничего необычного, детская игрушка. Но... Пальцы сами, точно девушка все еще находилась в гобеленной, ощупывали нить, оценивая.
- Это нить из моего платья. - Эмма положила куколку на кровать, мертвенно побледнев.
- Символы. Камень под цвет глаз, зелёная нить из платья и кукла из соломы, в каких друиды когда-то приносили жертвы. Глейстиг тогда обещала месть древних богов за ложь. А единственное, что в той игре могло за него сойти - это то, что я назвал тебя своей, - михаилит поморщился. - Да, чтобы защитить, и не придавая какого-то значения, кроме того, что ты - со мной, но всё равно. Для глейстиг, вероятно, это был обман. И то, что я сам не клялся - с их точки зрения ничего не меняет. Их - потому что глейстиг здесь нет, а имп - есть.
- Я не совсем понимаю. - Девушка стала еще бледнее, хотя, казалось, это было невозможно. - Жертва - кому? Древним богам, которыми грозила глейстиг?
- Вряд ли речь о тебе, - уточнил Фламберг. - Обманывал-то я. Это, скорее напоминание и намёк. Обещание. Проблема в том, что всё, что я знаю как о старых богах - а это немного, - так и о новых - порой они не слишком-то избирательны. И находиться со мной рядом может быть просто опасно.
- О боже! - Девушка приникла лбом к плечу михаилита.- Хороша бы я была сейчас, испугавшись намеков... или даже угроз, если все это - из-за меня. Нет, Фламберг, вместе попали в эту паутину - вместе и выпутываться будем. Если, конечно, - несмотря на страх, Эмма невольно улыбнулась, - вы не решите от меня отказаться.
- Нет. Не решу, - после недолгой паузы Раймон расслабился и обнял девушку за талию. - Хотя, может, это было бы правильно, но что-то с "правильно" у меня получается плохо. Но если решишь ты - у нас довольно денег, а скоро, надеюсь, будет и вторая лошадь.
- Я тоже не решу. - Вздох. - Это неправильно. Нельзя быть неблагодарной.
Раймон неожиданно усмехнулся.
- По крайней мере, это оставляет надежду разбогатеть. Не знаю уж, как давно боги сами бродили по земле, но их посланцы, бывает, приносят золото. И я даже знаю, с кого начать.

Со Спектром

Таверна успокоилась не сразу. Люди ждали возвращения михаилита и его ведьмы почти до полуночи, и расходились неохотно, жужжа под окном на разные голоса, допивая в зале остатки эля и - кто побогаче - вина. Раймон спокойно сидел у окна возле сияющей ловушки, и ломал серебряную проволоку на примерно одинаковые, с дюйм, кусочки, которыми потом протыкал ткань. Льняное покрывало само по себе могло уловить импа и помешать ему перенестись в убежище, но михаилит не хотел рисковать. А что серебро причиняло существу боль... Раймон улыбнулся одними губами. В эту ночь он был не против, чтобы плохо стало кому-то ещё. Особенно - импу, который превратил работу в нечто личное.
Раздавшийся в полночь шорох заставил его застыть. В комнате явно что-то было: постукивание коготков и шуршание раздавались то тут, то там, мгновенно перемещаясь из угла в угол, с потолка на пол и обратно. Качнулся свисавший со стола подол платья Эммы, прошитого золотой нитью, но одежда заняла импа ненадолго, как и лежавшая на стуле кольчуга. Когда к двери покатился первый шар, Раймон подобрал под себя ноги. Рядом с шаром воздух сгустился в сморщенную фигурку с небольшим хвостом и двумя крыльями, казавшимися слишком маленькими для толстого тельца. Укатив шар настолько далеко, что туда не доставал огонь свечей, и металл перестал бликовать, имп расстроенно зашипел и на всех четырёх лапах помчался обратно, за следующим. Чтобы понять, что происходит, созданию потребовалось четыре попытки. Какое-то время имп сидел на полу, поглядывая то на сияющие шарики, то на погасшие, потом почти по-человечески вздохнул и покатил погасшую добычу обратно к кругу. А потом сделал то, чего и ждал Раймон: зашёл внутрь и застыл. Импы обожали блестящие вещи. А в круге, куда бы он ни направил взгляд, со всех сторон его окружало что-то яркое, праздничное. Когда создание нерешительно повернулось спиной к Раймону, потянувшись к одной из пластин, михаилит бросился вперёд, растягивая посереребрённую ткань. Части ловушки с грохотом раскатились по полу. Сбитые свечи погасли, погрузив комнату в темноту. Имп, пойманный в прошитую серебром льняную ткань, выражал негодование придушенным визгом и шипением, дёргался и пытался рвать полотно тупыми когтями, но михаилит держал крепко.
В дверь настойчиво забарабанили.
- Господин! - встревоженно вопрошал краснолюд, колотя так, что, казалось, притвор сейчас вылетит в комнату. - Все ли хорошо?
Внизу взволнованно вскрикнула женщина, разбилась кружка и суетливо затопали, загомонили дети.
- Посмотри, чтобы упавшие свечи беды не наделали, - попросил михаилит Эмму. - Я скоро вернусь.
Распахнув дверь, он плечом оттолкнул хозяина, придерживая у груди пищащий свёрток.
- Всё замечательно. Только нужно избавиться от вашего шкодника так, чтобы с концами. Так что, любезный господин Тоннер, не обессудьте за шум.
Эмма собрала с пола остатки ловушки, лишь только за михаилитом закрылась дверь, и легла обратно в постель. Сон исчез, сменившись знакомой тревогой - вернется ли? Да и мысли о соломенной куколке и древних богах так просто теперь не выбросить было. Все, что девушка знала об этом, ограничивалось гобеленной. Узнать какую-нибудь Бригид на гобелене, тем более, что святую Бриду часто изображали тождественно с ней, она могла, а вот, что этой самой Бригид- Бриде может быть нужно от нее... или от Раймона, бывшая послушница не могла даже представить. Вдобавок, от гнетущего чувства, пронизывающего, тягостного, не отвлекали даже раздумья. Странный городишко, странные люди. Эмма зажгла одну из свечей и взяла старую рубашку михаилита. Там, у ворота, где прошли когти анку, остались прорехи. Нитки нашлись в одной из седельных сумок. Все же, иногда девушка испытывала даже благодарность обители - по крайней мере, коротать время за рукоделием ее там научили.

Розе явно не нравился имп и не хотелось выходить на мороз из тёплой конюшни, но она послушалась. Направив лошадь к реке, Раймон бесцеремонно встряхнул свёрток:
- Eist - не вопи! Чёртов язык... ты живёшь здесь, значит, понимаешь и меня, так?
- Имп понимать, - сварливо согласился сверток, не прекращая брыкаться.
- Тогда ты знаешь, кто я такой, и что делаю с такими, как ты.
- Имп знать много. - Недовольно интонируя, снова признал правоту собеседника фэйри.
- Вчера я думал просто поймать тебя и бросить в реку. Как раз рядом. Если бы тебе по-настоящему не повезло, могло бы унести в море. Если бы не застрял в какой-нибудь плотине или полотно с металлом не утянули бы на дно, - Раймон сделал паузу, давая импу время понять угрозу. Затем продолжил. - Но вечером ты подкинул нам с госпожой куклу. Мне это не понравилось. Совсем.
- Ворон приказать имп. Имп принести человек-солома. - Возмущение несправедливым обвинением можно было прямо-таки осязать.
- Согласен, нечестно. Я, знаешь ли, полностью это чувство разделяю. Поэтому, хотя у меня просто сердце болит от этих слов, я готов предложить тебе сделку. Если ты расскажешь мне - убедительно и подробно, так, чтобы я поверил, - что именно означает эта кукла, и что этот ворон, или боги, или ещё кто собирается делать с нами дальше... если ты поклянёшься, - губы михаилита скривились в неприятной ухмылке, - любимым вороном Морриган, что покинешь этот город и никогда сюда не вернёшься, тогда я перенесу тебя через мост и отпущу. Даже оставлю пару блестяшек, которые будут сиять под солнцем или луной, или рядом с огнём. По крайней мере, пока ты будешь их чистить и не царапать. Поверхность должна оставаться гладкой, иначе не блестят. Ну а нет... тогда я обмотаю тебе серебром и руки, и ноги, и крылья, сделаю серебряный пояс, напихаю в лён камней и брошу в омут.
- Имп клясться. - После некоторых, непродолжительных раздумий согласился сверток. - На крыло ворон Морриган. Воин развязать имп? Жжет.
- Пусть. Боль полезна. Она напоминает о том, как переходить дорогу михаилитам. Сначала рассказывай, потом отпущу.
- Воин играть с Уна. - Имп перемежал речь всхлипами. - Уна хотеть воин. Воин обещать живица. Свой живица. Не свой лошадь, не свой женщина. Воин сказать, женщина - свой. Нельзя. Лошадь - свой. Нельзя. Ворон прилетать к имп. Говорить - надо воин напоминать. Воин - лгать. Жжет!
- Напомнили, - сквозь зубы согласился Раймон. - Ценю. А что дальше?
Имп мерзко рассмеялся, побулькивая, точно набрал в горло воды.
- Ворон сказать - время до Самайн. Огонь Самайн гореть - древние спросить воин, чей женщина. Воин снова лгать - воина прятать в дуб. Девица отдать древним. Не двое - но один, говорить ворон. Дом и кубок уже пустой, говорить ворон. Луна уже ждать, говорить ворон. Соломенный юноша уже ждать, говорить ворон.
- Много ворон болтает. Самайн, значит... и кто, говоришь, ловить, запихивать и отдавать будет?
Копыта простучали по мосту. Михаилит остановил Розу и спрыгнул, набросив поводья на сук.
- Имп не знать. Все знать только Госпожа Ворон. Имп все сказать.
- Ага. Но я уверен, что имп знать... тьфу, знает, что за дом и кубок. И ещё может сказать про соломенного юношу.
- Имп все сказать. - Упрямо повторил фэйри.
Раймон хмыкнул. В то, что имп не знал ответа, он не верил ни на грош, но это, вероятно, было не так важно. Михаилит подозревал, что можно было и среди людей найти знатоков обычаев и древних символов. Он начал разматывать полотно, осторожно выбирая серебряные иглы. Руки оставляли на ткани пятнышки крови; вероятно, поранил ладони, когда ловил мерзкого шкодника.
- А как бы встретиться с этой госпожой Ворон? До Самайна.
- Морриган сама приходить. Сама уходить. - В голосе импа прозвучало неподдельное удивление. - Никто не знать, где Госпожа ходить. Госпожа рядом. Госпожа далеко. Нет - повидаться. Сама приходить.
- Сама. Люблю, когда приходят сами, - признал Раймон, убрал ткань в сумку и достал оттуда два полированных шарика. Металл тускло блестел в свете примостного фонаря. - Хорошо. Что обещал - делаю. Но следующий, кто попытается играть шутки со мной или госпожой Берилл, позавидует судьбе, которую я обещал тебе.
- Воин не лгать - ничего не быть, - фэйри цапнул шары из рук воина и восхищенно замер, любуясь игрой лунных бликов. - Воин слово держать - ничего не быть.
С этими словами имп развернулся и поковылял в сторону деревенек за мостом. Раймон какое-то время смотрел ему вслед, потом пожал плечами и снова вскочил в седло. Он надеялся, что у жителей дома, куда имп попытается вселиться следующим, хватит ума хотя бы выставлять блюдце со сливками.

за Леокату

Раймон де Три и Эмма Фицалан

26 декабря. Утро.

Перед утром пошел снег. Пушистые, крупные хлопья падали, лениво кружась, укутывали Билберри белым покрывалом. Впрочем, ни Раймон, ни Эмма не успели насладиться ни первыми, всегда самыми крупными, снежинками, ни игрой розовоперстой Эос на снежной парче по причине банальной - они спали. Любопытная Пэнси, заглянувшая было в комнату, поспешно удалилась, довольно улыбаясь. Будет, что рассказать кумушкам у колодца. Эвон, в одной постели спят, да сладко так, не иначе - притомившись.

26 декабря. День-вечер, плавно перетекающий в ночь.

Мистер Симс Раймону не нравился. Так же он не нравился Эмме, зато оба понимали, чего стоит правильно произведённое впечатление. Раймон - по опыту и любви к фанабериями. Эмма - по опыту и врождённой практичности. В итоге комната в трактире превратилась если не в подобие склада одежды, но уж точно в подобие салона не слишком аккуратной пары молодых аристократов, не стеснённых в средствах. Или в садок с яркими птицами. Кровать, кресла, стол и даже край ванны занимали сюрко, штаны, платья, рубашки и разнообразные платки, которые красками словно бросали вызов зиме. На полу, где михаилит расстелил покрывало, дымила и пахла на всю комнату корзина со свежим хлебом и печёным мясом. Рядом стояло блюдо с коровьим и козьим сыром, который соседствовал с зеленью и ветчиной. Сыр был уже изрядно подъеден. Под столом валялись две пустые бутылки, а три их полные товарки скрывались под свисающими со стула ярко-голубыми узкими штанами. Ещё одну михаилит как раз вскрыл, чтобы наполнить кружку Эммы, после чего церемонно отсалютовал бывшей послушнице и сделал большой глоток прямо из горлышка. В конце концов, до Самайна было ещё далеко.
- Госпожа Берилл! В ознаменование удачного боевого похода я расскажу великую балладу об имени! В конце концов, тебе наверняка интересно, как орден даёт имена, раз уж получила своё - замечу, в обход всяких установлений и правил!
- Получила? - Искренне удивилась и даже возмутилась "госпожа Берилл", отпивая из кружки. - Звучит так, будто я умоляла о новом имени, а вы...ты... снизошел и оказал великую честь. Но мне интересно все новое. Или я это уже говорила?
- Умоляла или не умоляла - но получила! Итак, представь позднюю весну в Ноттингемшире, - Раймон схватил новый пурпуэн, и по полу раскинулось озеро зелёного бархата. - Солнечно уже как летом, и тепло тоже. А какие там леса по весне!.. Целые ковры из гиацинтов, где можно одуреть от запаха. Высоченные дубы, которые помнят ещё, наверное, дану. Вереск, который даёт лучший мёд в Англии!.. - михаилит мечтательно вздохнул и положил поверх камзола ярко алый шелковый платок. - Лежит там недалеко от Шервудского леса деревушка, Линби кличут. Ничего особенного, так, церковь каменная, со шпилем, да десятка два домиков, хотя и неплохих, солидных. Земля там хорошая, мельницы на речке Лин вовсю колёсами машут, жернова крутят. И, конечно же, там наряжают майское дерево. Разумеется, не к Белтейну. Ибо кто я такой, чтобы набрасывать тень на души праведных христиан. Безбожный михаилит, а, значит, мне судить не положено.
- Чтобы читать проповеди - нужно чтить заповеди, - не согласилась с последним утверждением девушка.
- Слишком сложно, - отмахнулся михаилит. - Слушай дальше. И вот, наступает время праздника. И дерево - красивый немолодой бук, охранявший поле от ветра и дождей - и шесты вокруг украшены самыми красивыми лентами, какие только смогли найти... а смогли многое, потому что ведь мельницы! И мука! И, я уверен, бобриные и куньи шкуры тоже. А вокруг всего этого разноцветья танцуют девушки и женщины. Пока что - чинно, потому что до пира ещё есть время, а вот после можно будет отправиться искать в лесу клевер. Или даже клавер-р, раскатисто, с шотландским акцентом, как до сих пор говорит магистр Циркон.
Эмма хихикнула, уж больно уморительным получился у михаилита этот "клавер-р". Да и имя магистра отчего-то показалось забавным.
- И эта картина, - Раймон повёл рукой над "лугом", и бархат пошёл волнами, словно трава под ветром, а алый платок раскинулся маковым полем. Зачарованная Эмма увидела, как посреди поднимается высокое - даже слишком - дерево, вокруг которого кружатся прозрачные яркие фигурки... очень женские фигурки, - радует взгляд любого человека, кто ещё в здравом уме и не потерял способности насладиться прекрасным. То есть, деревенскими девушками в белых платьях, с венками на головах и вырезами там, где положено. Я не думаю, что кто-то из собравшихся вокруг парней действительно думал тем вечером про Библию. И в тот момент, когда парни думали о девушках, а девушки - о том, что у их соседок платья лучше, а венки и ленты - ярче, - на сцене появляется боггарт. Маленький боггарт, и очень замученный, но кто же будет его разглядывать? Часть девушек сомлела сразу. Потому что боггард - это отвратная клыкастая морда, клочковатый жёсткий мех да рога как у козла - ещё и две пары. И несётся он со всех четырёх ног, - михаилит влил в морок ещё немного подхлёстнутой вином магии, и по пурпуэну, приволакивая задние лап, пронеслась отвратная, но слегка кособокая тень, - прямо к буку. Потому что, чтобы ты знала, боггарты - любят деревья. Отлично лазают, не хуже котов, а спускаются ещё и лучше! Но ведь девушки. Парни. И, главное - ленты! Не знаю, любят ли боггарты ленты и венки, но этот собрал себе на рога половину и чуть не запутался.

с Леокатой


На глазах послушницы раскрашенный во все цвета радуги боггард, распугав все фигурки, на миг застыл. Существо явно пыталось отдышаться, но тут на сцене появилось новое действующее лицо, и тень рванулась дальше, заставив девушку взволнованно податься вперед и залпом допить вино.
- Брат Ясень, которого тогда пока ещё так не звали, был молод, но очень боевит. И своё первое занятие хотел выполнить как можно лучше. Потому что магистры. Выдача имён. Надзирающий, который оценивает всё: и то, что он спугнул боггарта вместо того, чтобы убить, и то, что гнал его к деревне, и то, что так ни разу и не попал огнём. И особенно все неприличные слова, которые распугали оленей и куниц на милю окрест. И вот он вылетает на поляну, видит девушек, которые мечутся по поляне и визжат так, что даже не слышно рёва растерянного боггарта. Видит парней, часть которых уже успели похватать вилы, цепы и прочие удивительно приспособленные для убийства предметы, но ещё не сообразили, хотят ли лезть на эдакую страхолюдлу. И боггарта, который только обернулся, увидел преследователя и порскнул на дерево. Вместе с лентами и венками. Значит, выказал почтение на Белтейн. Вообще, я говорил, что боггарты любят деревья? Ещё они отлично по ним передвигаются, прыжками. Но здесь бук стоял далеко от леса, и деваться ему было некуда. И тогда разгорячённый долгой погоней брат, которого ещё не звали Ясенем, понимает, что никуда его добыча не денется, зато, кажется, есть конкуренты. И принимает решение.
Раймон приостановился, чтобы сделать несколько глотков из бутылки и передал её Эмме. Вино, присланное трактирщиком, крепкое и терпкое, отлично согревало и тело, и душу. И говорить под него было гораздо проще.Девушка с сомнением поглядела на опустевшую кружку и, видимо, склонившись к более простому варианту, отпила из бутылки. Рассказ занимал ее гораздо больше, нежели приличия, и легкий шум в голове, без сомнения, только способствовал этому.
- Конечно, правильным решением было бы сжечь дерево. Или срубить, а там уже разбираться. Но - он видит девушек, которые смотрят огромными восторженными глазами, и, увы, прижимают руки к груди. Ты не знаешь, но брат Ясень ещё любит шотландский клеймор. Огромный тяжелый клинок, рукоять которого героически высовывается из-за плеча. И видит брат парней, которые начинают плохо смотреть на него самого. И не видит брата-проверящего. Поэтому он принимает идеальное, как ему кажется, решение: залезть на бук и зарубить боггарта там, раз уж проклятая изукрашенная тварь никак не слезет. Или сбросить его на землю и зарубить там. Ленты на несчастной твари он воспринял как личное оскорбление. Они недостаточно героические. Но венки принять был готов.
- Не сомневаюсь. - Эмма хмыкнула и снова отпила вина. - Вместе с их владелицами.
- Конечно. В первую очередь вместе с владелицами. К сожалению, он забыл то, о чём забывать нельзя, даже если тебя зовут Джек - а ведь брата Ясеня звали тогда совсем иначе. Облака и тонкие ветки держат только до определённого предела. Но когда в... ушах стучит кровь, об этом не думаешь, а просто лезешь вверх. Загоняя боггарта всё выше. На всё более тонкие ветки. Конечно, уже на трети дороги брат Ясень задумался о том, как он будет махать там, в кроне, мечом. Среди лент и веток. Или пользоваться огнём. Но ведь девушки смотрят, как раненые косули. И даже уже не визжат, потому что затаили дыхание. И спускаться с полдороги уже как-то совсем неправильно.
- Недостойно героя?
- Слишком похоже на бегство. Недостаточно мужественно. Разумеется, ветки не выдержали. Боггарты любят лазать по деревьям, но весят побольше снегиря. А когда падают, особенно с лентами, то прихватывают с собой и ветки, и случайно затесавшихся по дороге михаилитов. И, поскольку падать боггарты любят ничуть не больше, чем люди, он вцепился в брата Ясеня со всех лап. Магистр Циркон рассказывал потом, что это была самая душераздирающая картина, которую ему доводилось видеть в жизни. Не считая того дня, когда мать всё-таки забрала у маленькой сестрёнки старую куклу... но речь не о том. Падая, боггарт жалобно пищал. Брат Ясень - ревел. Но обнимались они так крепко, что не расцепились и на земле. И боггарт, оказавшись сверху, так жалобно смотрел выпученными зелёными глазами прямо в лицо брата Ясеня, который всё никак не превращал реветь!.. Циркон был уверен, что боггарт просто застыл от страха. Почему его не выпускал из объятий брат Ясень, он так никогда и не сказал, а жаль. Наверняка у него было много времени подумать, пока они лежали, трогательно глядя друг другу в глаза. Зелёные - в карие. Боггарт - молча, а брат Ясень... ну, как и прежде. И цветные ленты вокруг, - Раймон повёл рукой, и дорогие ткани, разложенные по комнате, вспыхнули ярче, наполняя комнату сиянием шахских дворцов. - И венки, на каждом роге боггарта и на одном ухе брата Ясеня. Но - без владелиц.

У вина оказался ещё одно неожиданное достоинство. Такое количество магии должно было выжать в край, но сейчас михаилит ощущал только слабое гудение, намекающее о том, что завтра ему будет гораздо, гораздо хуже, чем просто с похмелья. Плевать. А ещё он совершенно не ощущал себя Фламбергом, и это - было странно, но тоже приятно.
- Я, все же, не пойму, - Эмма, иллюстрируя мысль, потрясла бутылкой, в которой на дне плескалось уже совсем немного вина, - почему - Ясень? Если дерево - бук? И что стало с боггартом?
Раймон вздохнул и протянул ей корзину с мясом.
- Потому что "Дуб" был уже занят, а дерево не виновато. Ясень же - имя гордое. Символ воинственности... которая не всегда идёт рука об руку с разумом. А боггарт - сбежал, конечно, после того, как Ясень всё-таки подпалил ему задницу.
Поблагодарив кивком михаилита, Эмма некоторое время молчала, осознавая увиденное и услышанное.
- Очень интересно, - признала, наконец, она, - особенно - мороки.
Михаилит изобразил полупоклон. Получилось не очень, потому что он лежал, опираясь на локоть одной руки, а во второй сжимал очередную бутылку.
- Благодарствую. Как выйду из дела, смогу зарабатывать на ярмарках. О будущем надо думать смолоду!
- Орден так плохо заботится о своих братьях? - Удивилась Эмма, прикладывая к груди бирюзовый корсаж. - Ты на ярмарках будешь смотреться странно, мне кажется.
- Странно? Я?! - Раймон поднялся на ноги и вынужденно махнул рукой: под ногами отчего-то качнулся пол. За его спиной в камине обрушилось полено, и свет заплясал по краям зелёного, в цвет платья глейстиг, дублета. Совершенно случайно к корсажу Эммы он подходил тоже. Михаилит принял картинную позу и выпятил грудь. - Ричард Ве... нет. Хм... Рикардо Тулузский с представлениями и огненными завлекательствами приветствует почтенную публику! Не скупитесь на шиллинги и дублоны, и мастер огня и обмана покажет вам то, чего вы никогда не видели!
Девушка с готовностью зарукоплескала.
- Лицо надо менее надменным сделать, - рассмеявшись, посоветовала она, - а то больше на принца крови похож, чем на циркача.
- Принцу крови, о любезная сердцу моему благородная дама, подадут больше, - наставительно поднял палец Раймон. - А ты сможешь собирать деньги в шляпу... нет, в ведёрко. Если чуть укоротить платье и корсет сделать пониже, то зрители никогда даже недостатков представления не заметят. Как тебе такая жизнь?
Бывшая послушница старательно изобразила на лице терзания выбора. Смех сдержать было трудно, и Эмма, с трудом встав рядом с Раймоном, изобразила неуверенный реверанс. Комната плыла перед глазами, а яркие ткани, похоже, сговорились и устроили пляску наподобие майской, когда празднично одетые селяне кружатся в развеселой мореске.
- Я уже однажды согласилась, - открыто улыбнулась девушка, - отчего бы не повторить? Надо только ведро найти, побольше.
- Найдём. У меня всё ещё ощущение, что Симс нам задолжал, и немало. И записку его к управляющему я так и не отдал, нет. Представь: осенний вечер где-нибудь на Луаре, недалеко от одного из островных замков. Все мосты уже подняты, на небе высыпают крупные яркие звёзды, какими они бывают только над тамошними виноградниками. Вокруг - кольцо из пейзан и кметов, которые в иной день отправились бы в таверну, но вместо этого пришли послушать о монстрах и аббатисах, посмотреть на пляску огня и ненастоящих драконов... - Раймон обнял Эмму за талию и повёл рукой, словно белый потолок раскрылся звёздным куполом. - Они молчат, затаив дыхание, и слова падают в тишину, как листья в пруд, кружатся хороводами...
За окном резко взвыл ветер, напоминая о том, что на дворе - никак не сентябрь, да и вообще уже давно не осень. Что если где какой чудом уцелевший лист упадёт на поверхность пруда, то мигом примёрзнет, и уж точно не получится у него плавать и кружиться. И что даже для зимы погода в богоспасаемой Англии удалась в этом году на диво паршивой. Намекая, как говорили некоторые, что Господь в милости своей может указывать на что-то неладное и советовать исправлять как себя, так и мир. В любом случае, начиная с себя. Судя по изменениям в погоде и мире, следовать подобным догадкам люди не собирались. Даже напротив. Когда Раймон с час назад закрывал ставни, на улице мело так, что на ум приходили скорее не дети, играющие в снежки, а суровые даны, которые лепят снеговиков и ставят под окнами не для развлечения, а чтобы ловить в них злых духов. И чем погода гаже, чем злее воет ветер - тем скорее стоит поставить во дворе подобие человека. Недалеко от жилья, но так, чтобы взгляд натыкался на него не слишком часто. Мало ли, что посмотрит из угольных провалов в ответ. Михаилит вздрогнул, крепче прижал к себе Эмму и глотнул ещё вина.

с Леокатой

"Странно. Раньше она, кажется, пахла лавандой. Откуда взялись ирисы, и когда?"
Запах сбивал с мысли, хотя михаилит был почти уверен, что дело вовсе даже не в нём, а в излишне крепком вине. Или том, как при взгляде сверху выглядел изгиб тонкой ключицы Эммы над... Он помнил, что точно собирался рассказать что-то ещё. Возможно, о том, как они пытались вызвать магистру Циркону суккуба... или нет? Нет, определённо, это запах. И вино. И, может, совсем немного - то, как грудь украденной послушницы... Раймон покачал головой, хлебнул ещё вина и улыбнулся не хуже импа, когда те готовят каверзу. Пожалуй, у него таки найдётся ещё история. Только рассказывать её надо было совсем иначе. Но тут-то, он был уверен, вино могло только помочь. Михаилит передал бутылку девушке и набрал в грудь воздуха.
Теперь он, в отличие от баллады об имени, говорил, негромко и медленно, подлаживаясь под темп старых сказок, как их рассказывают зимними вечерами, коротая время у камина.
- Жил в старые добрые времена неподёку от местечка, что сейчас кличут Фретеваль, самый обычный крестьянин, и был у него единственный сын по имени... Жак. Таким он был тощим да тонким, с таким звонким голоском, что и когда подрос, соседские мальчишки обзывали его Жаклин и смеялись, выбирая, кто же на нём женится. Так и вышло, что иных друзей кроме как рыжий кот с оборванным ухом, у него и не было. Да и какой с кота друг? Чешут - и ладно, да молока дают. Но умный был кот. Такой, что даже крыс не сам ловил, а у других отбирал, да на награду напрашивался. Да и Жак наш, пусть кожа да кости, на разум не жаловался. Только пришла беда, откуда не ждали... - он сделал паузу, чтобы оценить реакцию девушки, но продолжить, к своему удивлению, не успел.
- Умер у него отец, - подхватила Эмма, подспудно удивляясь, отчего не смущает ее ни рука михаилита на талии, ни окрепшее объятие. И даже то, что он говорит о них в будущем и дарит надежду - тоже не смущает. - А злые дядья прогнали Жака из дому, не желая кормить сироту - годы выдались неурожайные, страшный голод был. Дали они мальчику лишь черствую краюшку, да кота забрать велели. И пошел Жак, куда глаза глядят. Долго ли, коротко ли, но пришел к он распутью, где четыре пути пересекаются. Видит - стоит виселица, а на ней - стервятник мертвеца теребит.
Где-то внизу, как и в вечер охоты на импа, негромко зазвучала музыка. В этот раз менестрель только играл, а не пел. За дверью прозвучал топот нескольких человек, раздался взрыв хохота. На секунду, казалось, они остановились перед дверью в комнату Раймона и Эммы, но почти сразу шаги прогромыхали по лестнице вниз. Хозяин трактира мог быть доволен: потеряв лошадь и половину платы за комнату, он приобрёл полные залы людей, всё ждущих, что "мракоборец с его зелёной ведьмой" спустятся вниз. Раймон улыбнулся снова, и его рука сползла с талии Эммы чуть ниже, под корсет, туда, где изгиб бедра переходил в талию. В таком виде история нравилась ему ещё больше. Рассказ он, как и Эмма до него, перехватил на полуслове. Даже не удивляясь тому, как легко это получалось.
- Потому что время - другое, а вешать всегда было, кого. Кот-то, конечно, на птицу кинулся - так изголодался в дороге. А Жак наш смотрит: стервятник и улететь не может, крыло одно поломанное. И жалко ему стало птицу, хоть и некрасивая она, и лысая, и пахла плохо. Ему самому судьба хоть злая досталась, а всё ж таки руки-ноги целые. А что летать не умеет - не беда, ноги вынесут. И люди по дороге не сплошь злые. Кто-то с собаками с крыльца да из сада гонит, а какая хозяйка и хлеба даст, и коту молока блюдце. В общем, отбил он стервятника, и крыло замотал, и коту строго-настрого запретил, чтобы тот на перья не урчал и хвост трубой не ставил. Идти-то, конечно, тяжелее стало, но стервятник - тоже птица пусть падаль ест, но умная, и благодарность с пользой знает. И сказала птица Жаку, когда тот лубок на крыло клал: "Не спеши дальше. Возьми от мертвеца верёвку да руку его. В пути пригодится". А Жак подумал-подумал, да так и сделал. И дальше шли они уже втроём.

Со Спектром

Эмма пошатнулась но, надежно удерживаемая рукой Раймона, не упала, лишь плотнее прижалась к нему, почувствовав, как рука мужчины сползла с талии. Нимало не думая, девушка обвила руками стан Фламберга и едва слышно вздохнула. С воином было... спокойно? Надежно? Тихо? Понимающая чужие эмоции Эмма Фицалан всегда затруднялась в описании собственных. Отчасти потому, что не всегда могла различить, где в них она, а где - окружающие. Да, пожалуй, тихо - самое подходящее слово. В этой блаженной тишине, когда не знаешь, что чувствует спутник - и радуешься этому - девушка начала постигать саму себя. Осознанно переступая через запреты, впитывая новые знания. Пробуждая свою женственность, наконец. Бывшая послушница взглянула на Раймона, вдохнула запах его тела, отметив, что сейчас он скорее пахнет мятой и полынью, нежели привычным можжевельником - и порадовалась этому новому запаху. И пусть ее не покидает сейчас ощущение, что они танцуют странный, сложный танец. Танец, в котором прихотливо сплелись воедино строгость и фривольность, сдержанность и нежность. Танец, где изысканно-изощренно близкие - до потери равновесия- объятия сменяются зрелищностью фигур и движений. Пусть сейчас Эмма слышит музыку души воина - надрывную, яркую, таящую в себе боль и излом. Не важно, что ритм ее то ускоряется, то замедляется. Что с ним теперь не тихо. Важны лишь они, двое, открывающие очарование танца. И - музыки, которую они танцуют.
- Шел Жак трактами и весями, распевая песенки. Ведь с веселой песней и дорога короче кажется, и есть не так сильно хочется. Шел через бурные реки и поля, поросшие маками. Через дремучие леса и высокие горы.Тем временем и крыло у стервятника заросло, и хлеб закончился, и Жак наш еще больше отощал, а кот - облез. И сказал Жаку стервятник, что слышал он, будто бы на вершине высоких-превысоких гор есть замок, необычайной красоты. Потолки в нем бархатом затянуты, золотом украшены так, что глядя на них, видишь и Солнце, и Луну, и звезды. Полы - чистым серебром выложены. В комнатах ткани богатые, сплошь шелка да парча. - воздух зарябил и помутнел, становясь непрозрачным. И на нем, словно на картине, широкими мазками возникли горы, с белоснежными вершинами и зелеными распадками, с пестротравными полями у подножия. И - замок. Ослепительно белый, но оттого - пугающий. - И в замке том живут великаны, страшные, коварные людоеды. А в золотой клетке под потолком томится у них волшебный ворон. Ходит молва, что тот, кто перья ворона добудет - обретет вечное счастье.
С приближением ночи в комнате становилось зябко: камин уже не спасал от холода, которым исходил камень стен. Да и ветер упорно находил, казалось, всё новые лазейки в щелях между ставнями. В дверь просунулась Пэнси (судя по возне за дверью - после непродолжительной борьбы) с выражением восторженного любопытства на лице. Буднично осведомившись, нужна ли господам ванна, хихикнула и исчезла, а в коридоре тут же послышался быстрый шепоток, смешки и странное шуршание. После её ухода михаилит некоторое время молчал, внимательно присматриваясь к отчётливо видным за приоткрытой дверью теням. Потом пожал плечами, оторвал надрезанный ломоть жирной свинины и второй, для Эммы. И снова перехватил историю:
- Леса Шварльцвальда, Чернолесье, пользовалось дурной славой не зря, это Жак со спутниками поняли сразу. У нормальных деревьев уж точно не должно быть глаз, а папоротники обычно не пытаются подобраться поближе к ногам. А ещё лес ухал и сопел на разные голоса, да так, что Жак и шагов своих порой не слышал. И хоть в слабодушии его никто упрекнуть не мог, истории о чернолесных боганах. Не тех смешных и забавных существ с равнин, а у-у-у каких злобных тварях! Потому что шварцвальдовские боганы, как всем известно, растут на мясе путников и вишнёвой настойкой запивают. А в остальном даже свиньями лесными брезгуют. Но делать было нечего: горы лежали за лесом, хотя чёрные ветки и не давали разглядеть снежных вершин. И Жак, вздохнув, двинулся вперёд по тропинке, которая порой совсем терялась в густой чёрной траве. И поначалу всё шло неплохо. Стервятник улетал на разведку, да и кот время от времени шмыгал вокруг и даже однажды приволок тощего кролика.
За дверью грохнуло, и Раймон прервался.
- Тебе нравятся кролики?
- Кролики - милые. - Эмма кивнула головой и проводила взглядом служанку, вальяжно фланирующую через комнату с ведрами. - Пушистые, ушастые. Вкусные, особенно, если с тимьяном и чесноком приготовить.
- Все вкусные, если с тимьяном и чесноком, - Раймон тоже провожал Пэнси пристальным взглядом, и, видимо, из-за вина говорил громче, чем стоило.
Служанка вздрогнула, чуть не расплескав воду, и прибавила шаг. Из комнаты она почти выбегала. За дверями снова раздался шёпот, в котором можно было разобрать только отдельные слова: "...съест... ни в жи!.. ...рва, не куса..." и совершенно отчётливое: "ой!".

с Леокатой

- Скудные трапезы поддерживали силы путешественников, и они упрямо шли все глубже и глубже в чащу Чернолесья. Жак уже было поверил, что хранит его Господь Бог, что освещает ему путь ангел, но как раз в тот момент, когда они расположились на ночлег, напали боганы. Испугался Жак, молиться начал, кота собой закрывает, а стервятник на дерево взлетел и каркает тварям: "Ведите нас к самой Госпоже! Только ей нашу кровь пить, мясцо резать, косточки обгладывать!" Скривились боганы горько и злобно, взревели яростно, но слово сказано - то, что обещано Темной Госпоже, не следует трогать челяди. И потащили они Жака с котом через лес, а стервятник сам полетел следом, хоть никто его насильно и не вёл. И горько тут стало Жаку, потому что понял он, кто его Госпоже-то обещал на съеденье. И кот тоже на птицу злобно шипел, когда та ближе подлетала. И подумал Жак, что помощь-то оказанная недорого стоит, и благодарность тоже. Да и дворцы, пусть большие, а всё издали меньше кажутся, чем косточки в лесу. А всё же, хоть и страшно было, жуть, шёл он прямо, потому что каждый знает: боганам храбрость-то как нож острый. Уважают они её.
А с Госпожой и вовсе договориться можно, поговаривали, любит она порой с людьми играть, скучно во дворце среди боганов одних сидеть, истосковалась. Авось, наиграется, смилуется, отпустит. В какие-такие игры играют в Шварцвальде, Жак не знал, но уж прятаться да жмурки точно умел не хуже прочих.
Долго шли они через лес и лишь к полуночи вышли к Замку. Высок и темен был Замок, обнесен глубоким рвом, не пшеница колосилась в поле перед ним, а репейники. Не светлые ясени и рябины росли вокруг него, а страшные, искореженные ивы да темные высокие ели. Не голуби порхали вокруг башен, а нетопыри. С лязгом опустился мост и в мощеном человеческими черепами дворе встретили Жака рыцари, закованные в черную броню, с глухими остроносыми шлемами. Не говоря ни слова, схватили они они Жака под руки и поволокли во дворец. И котомку отобрали, где рука да верёвка были. Но Жак наш-то не из простецов был. Пока тащили его в темницу мрачную, в самый низ башни, рассмотрел он, что рыцари и двигаются не слишком ловко, и из-за шлемов своих не видят почти. И исхитрился у одного из них из ножен
- ... кинжал достать.
В этот раз Пэнси пришла сразу с двумя помощниками, и каждый тащил по два ведра. Дело шло не так быстро: приходилось пробираться мимо разбросанной одежды.
- Лезвие, конечно, истёртое от времени, потому что нежить то была, а не рыцари. Но всё же полоска стали да рукоять, и режет такой ножик порой куда гаже, чем новый клинок. И раны оставляет рваные, и грязь... мерзкое оружие, что ни говори. Но порой именно такое и нужно, когда надо не просто убить, а... интереснее.
- И раны потом гноятся, - задумчиво согласилась Эмма, - если выживет пациент, конечно. А там и до огненной лихорадки недалеко. Даже кости размягчаются, бывает.
Служанка испуганно пискнула, врезалась в спину одного из помощников, которые тоже, впрочем, изрядно побелели. Выходили они все на цыпочках и едва дыша.
- Спрятал он этот кинжал за пазуху, а сам идет, кручинится, стервятника проклинает. Привели его рыцари в темное подземелье, полное шорохов и паутины. Лязгнула ржавая решетка за спиной Жака, а кот снаружи остался, мурлычет, трется о железо, хозяина успокаивает, мур-мур, не пропадем, не кручинься. И дворец повидаем, и сокровища добудем, и все перья волшебные у него из хвоста выдерем. Промяукал - и исчез, как не бывало. Сел Жак на пол, в камере ни лежака, ни скамьи не было, пригорюнился. Думает, как быть ему, что делать. Окошко единственное под самым потолком, решёткой забрано, от стен каменных таким холодом могильным тянет, что
- Продрогли, причём оба, - вставил михаилит. - Не зря же служанку за водой гоняли и пугали.
Эмма с сомнением покосилась на исходящую паром воду, на Раймона, отхлебнула из бутылки и неожиданно ловким, цельным движением вытряхнула содержимое подушки на бывший зелёный луг у Линби. Не обращая внимания на изумленного михаилита, кинула горсть мыла в наволочку. И принялась стирать. Только выпрямившись и увидев взгляд Фламберга, бывшая послушница поняла, что выглядела она в этот момент, мягко говоря, странно. Но результат того стоил - поверхность воды в ванне пышной шапкой затянула пена. Осмотрев дело рук своих и удовлетворенно кивнув, девушка повернулась спиной к мужчине.
- Развяжи корсаж, будь любезен. Надоело уже самой руки выворачивать.
- Я думал просто вылить в ванну вина, - признался Фламберг и, противореча собственным словам, сделал большой глоток. - Казалось хорошей идеей, но, наверное, сработало бы хуже. И напоминало бы о слишком гадких вещах. Неприятных.
С корсетом он справился не сразу. Пальцы долго скользили по шее под толстой косой, где никаких завязок отродясь не было. По твёрдым пластинам. По мягкой, гладкой ткани. И всё же - справился. Эмма почувствовала, что ей становится легче дышать, а затем корсет сполз на пол. Прямо на маковое поле. Следом серым полукругом опустилась серая юбка, которую накрыла вышитая рубашка михаилита.
В коридоре завозились активнее, но дверь не дрогнула.

- Пожалел Жак о родине, да только никак туда не вернуться, пока сокровищ не наберёшь, да сил не прибавится. С сокровищами дядя в ноги поклонится, а двоюродным братьям можно и меч будет показать. Потому что дадут Жаку перья чёрные и стать воинскую, и доспех сияющий, и меч голубой стали. Только сперва до дворца горного нужно добраться, и побыстрее. Потому что рассудил Жак, что в таком месте никак не в жмурки играть придётся. Только режёшки ржавые, да толстые, и замок висит огромный, словно с амбара сняли. И так его Жак, и эдак, а тот только гремит, словно смеётся. Устал Жак, сел, а тут к решётки котомка его упала, и кот довольно мурчит, спину выгибает. Обрадовался Жак, вытащил руку повешенного, запалил все пальцы от факела да на замок положил. И как рука та замок смяла, по коридорам такой стон пошёл, что Жак испугался, как бы рыцари не набежали. И о холоде враз забыл, так его в пот кинуло.
Вода была горячей. Очень горячей. За эту воду хотелось отловить Пэнси и... Что нужно сделать с нерадивой служанкой, Эмма так и не смогла придумать, но на ум постоянно возвращались ржавые, зазубренные кинжалы. Она пошевелила под водой ногой, зацепив михаилита, и погрузилась глубже, скрывшись в пену по шею. При этом вынырнула, конечно, белая, округлая коленка, но она почему-то не так мерзла, как плечи. Тем паче, не могла сразу бывшая послушница отринуть то, что говорили ей о приличиях мать и старая нянюшка. Стоило закрыть глаза, и казалось, будто матушка укоризненно наблюдает за ней сейчас. Мерещилась и сестра Адела, осуждающе качающая головой. Но пристальный взгляд михаилита прогонял видения, вызывал жар... Впрочем, возможно, в этом была виновата горячая вода. И запах розмарина, ветки которого служанка кинула в воду. И нога Раймона, осторожно касающаяся ее ноги. Ох, нет! Просто слишком душно, слишком много выпито вина. Слишком кружится голова и хочется спать.
- И вот крадётся Жак по коридорам, так, чтобы и стражники не заметили, все волосы уже в паутине. И эхо такое, словно двоятся его шаги, будто не один Жак идёт, а сразу двое. Портреты страшные со стен его зло глазами провожают да губами шевелят нарисованными. Хорошо, кричать не могут. А тут ещё кот куда-то делся. Только Жак о нём подумал, как спутник его из-за угла выпрыгнул, да морда довольная - а к усам перо белое прилипло. Точь в точь как на воротнике стервятника было. И ведёт его кот туда, где выход есть, да не простой, а через зеркало волшебное. Только вот беда: стоит там Тёмная, картину рисует. Да не кистью, а прямо рукой, а та - в алом измазана. И на картине той чудовище такое, что у Жака дыхание перехватило. На копытах, с рогами да зубищами огромными, только глаза всё одно человечьи. А зеркало на трёх ножках, большое, у стены стоит. Только вот как в него пробраться так, чтобы Госпожа следом не улетела?
- Ох! - Громко раздалось из коридора детским голоском. - А маменька не заругает?
- Да тише ты! - Дверь тихонько скрипнула и в щель заглянули две любопытных детских рожицы. Одна, явно мальчишеская, с поцарапанным носом и конопушками, хитро подмигнула Раймону. - Уж больно сказка завлекательная.
Михаилит с намёком поднял руку, которую тут же охватило пламя. Иллюзорное, но по виду вполне настоящее. Дети со счастливым визгом бросились от двери, на ходу вереща и захлебываясь словами, в которых с трудом угадывалось "а ты видал", "здорово" и "Джек лопнет". Дверь мелкие поганцы оставили приоткрытой. Раймон задумался было о том, чтобы встать и закрыть, но тут заговорила Эмма.
- Мяукнул кот еле слышно, мол, не бойся хозяин. Побежал тогда со всех ног Жак мимо Хозяйки, проскочил в зеркало так, что только она ойкнуть успела и по рубашке пальцами красными мазнуть, да и разбил его кинжалом. Огляделся - стоит он на пестротравье перед теми самыми горами, где великаны в замке живут. А впереди, недалеко, так что рукой потянуться только - цветок золоченый на тонком стебельке качается. Над ним пчелы серебряные кружатся, жужжат деловито. Хотел его Жак сорвать, да кот не дал. Намурлыкал, что бросить камешек в цветок надо. И лишь коснулся камень лепестка, как разверзлась на месте растения яма глубокая, огнем полыхающая. Перекрестился Жак, возблагодарил кота и Бога, что беду отвели и дальше пошел. Горы все ближе и ближе надвигались, вот уже и сияющий замок великанов стало видно.
Облака пены, повинуясь ленивым взмахам рук и скрытым движениям ног, блуждали по бадье, сталкиваясь, сливаясь в более крупные тучи или наоборот расплываясь тонкой плёнкой. Последнее случалось всё чаще. Под водой, подобно вересковым полям в горных долинах, показывались и прятались снова то розовая ножка, то живот, то жуткий шрам на распаренной коже, а то и какая выпуклость из тех, что будоражат воображение школяров, священников или монахинь. Временами, подобно тому, как сливаются ручьи по весне или солнце касается глади озёр, кожа касалась кожи, пока ноги михаилита не упёрлись в... бёдра разморенной теплом и вином девушки, не давая ей сползти вниз. Вода начинала остывать, но вылезать из бадьи на стылый воздух не хотелось совершенно.

с Леокатой

- Подумалось Жаку, что странный этот великанский дворец. Шелков и драгоценностей сколько угодно, канделябры чистого золота под высоченными потолками, а живого - никого. Только тени от волшебных факелов да отражения в хрустальных полах. Так и шёл вроде бы один Жак - а вроде и десяток, и все - разные. И как отражение с той стороны, где красные полосы на рукаве - вроде бы и не Жак, а Жаклин. Словно дворец тоже - издевается. Как те когда-то. Но разве это остановит Жака, когда мечта уже так близко? А кот с тенями сливался, хрусталя сторонился, всё по мебели великанской прыгал. Много отсюда можно было добра унести, да знал Жак, что всё - пустое. Листьями обернётся, грязью смеяться будет. Ворон нужен, перья его волшебные. И кот мяучит, дальше торопит, пока великаны не вернулись. И перо на усах как было, так и осталось, белое, как лапы после того, как в крынку залез. И чем дальше - тем больше вокруг было зелени, огромной, яркой, какой Жак никогда в жизни не видел. Зелени - и цветов. Синих, пурпурных, жёлтых, таких огромных, что лепестки можно было как подушку под голову подкладывать. И все они одуряюще пахли, сладко - и одновременно земляной горечью. От запахов кружилась голова, хотелось опуститься на - землю? - положить голову на лист и уснуть. Какой-то длинный шип сорвал рукав, но Жак всё равно упрямо шёл дальше, туда, откуда доносился плеск воды, где звучали - звучали ли? - птичьи голоса.
- А я говорю тебе, дорогая Мейси, - трагичным шепотом просветили кого-то за дверью, - сие греховно! Тьфу, мерзость-то какая: неприкрымшись сидит, улыбается завлекательно. Косища аж по полу стелется. Страмно девице так-то. Еще и винище из бутылки прямо хлещет! А, можа, то и не вино вовсе, а очень даже...
- Милый, - к счастью злобную усмешку Эммы видел сейчас только Раймон. Остальным достаточно было слышать старательно низкий и грудной голос записной соблазнительницы, - передай бокал. Кровь черного козла сладка и, - длинный вздох, - усиливает страсть.
- Клетку он увидел не сразу. Даже не понял, где искать, пока кот не остановился у очередного фонтана - на этот раз в виде старого сатира, обнимавшего лиру, - и нырнул под лианы, свисавшие сплошной пеленой. Из-за зелёного полога раздался торжествующий мяв. Отведя плети, Жаклин оказалась лицом к лицу с... была это женщина или птица? За серебряными прутьями, перевязанными тонкими волосами, сидело существо, равно которым Жак никогда не видел. Закутанная в чёрные крылья женщина сидела на жёрдочке, обхватив её длинными когтями, и спала. Жёрдочка, которую украшали изумруды и янтарь, была покрыта глубокими царапинами. Жаклин протянула руку и тут же замерла: волосы-цепь засияли неземным голубоватым светом. В этом свете чувствовались покой и гармония, и одновременно - сияние стали, когда её разогрели добела. Хотелось просто смотреть, любоваться переливами, чувствовать этот... просто чувствовать... Кот, вертевшийся под ногами, фыркнул и ударил Жака лапой по ноге, сильно, до крови. Жак дёрнулся, и по плиткам зазвенел упавший с пояса кинжал из тёмного замка. Жаклин словно во сне подняла оружие, и тут земля дрогнула. Потом ещё, и ещё, всё ближе и ближе. Совсем близко. Он не сразу понял, что это - звук шагов. Хозяева вернулись в замок. Больше не колеблясь, Жаклин отвернулась и вслепую резанула по волосам. Железо скрежетнуло по железу, и к ногам Жака осыпались тусклые пряди. Она подняла голову и уставилась прямо в серые, невозможно глубокие чёрные глаза на узком лице с высокими скулами. Крупные перья, дарующие желания, лежали на плечах, как широкий чешуйчатый плащ. И под ним не было ничего, кроме белизны кожи, такой чистой, что больно - опасно - было смотреть.
- Кто ты?
Плиты дорожки под ногами всё сильнее били в подошвы тяжелых сапог, и птица вскрикнула, указывая на серебряный замочек на двери. Жак сбил его одним ударом, но, когда птица рванулась наружу, не отступил. Ему нужны были перья. Нужны были крылья. Чтобы летать. Кот одобрительно мявкнул. Жаклин не помнила, когда он стал таким огромным, с когтями длиной в её палец. Костяные сабли шевелились, готовясь рвать. Птица вскрикнула, и высокий жалобный звук отразился от стеклянной крыши, от воды. Жак снова посмотрел на крылья, на сжатый в руке кинжал... взглянул в отчаянные глаза запертого создания. А потом она оттолкнула кота бедром и распахнула клетку. И в вихре из тьмы, блеске наготы и когтей, Жак ощутил только, как возносится вверх, выше фонтана, выше деревьев, к глазам великана и ещё выше. Почувствовал, как опускается на толстый шершавый язык, как щекочет лицо дыхание. А потом ей стало тепло и уютно.