18 февраля 1535 г. Где-то в Суррее.

В Суррее было теплее. Местами на тракте снега не было вовсе, а днем солнце согревало сады и землю, лаская лежащие повсюду груды красных и оранжевых листьев, чуть припорошенных снежком. И хотя до Уорнхема, где располагалось родовое поместье, было еще немало миль, настроение у Эммы было безрадостным. Особенно, когда с вершины холма, куда неспешно взбирались лошади, стал виден Редхилл - еще не городок, уже не деревушка. Точнее, церковь святого Иоанна. Высокая, из светло-коричневого камня, с острым шпилем и причудливо украшенными нефами. Колокол заливался тревожным набатом, сзывая своих прихожан если не для молитвы, то для пожара, но дыма или огня видно не было. Да и суеты, которая сопровождает огненное несчастье - тоже. Напротив, даже отсюда было заметно, что жители проявляют поразительное и очень единодушное равнодушие к трезвону. К счастью, Уорнхем был дальше. К несчастью - дорога к нему огибала озеро Редхилла, проходила мимо самого селения, давая ветку-тропку в городские ворота и пряталась в лесу. В Редхилл можно было не заезжать, но объехать подальше его было нельзя.
- Должно быть, там что-то случилось, - уныло предположила Эмма, меланхолично поправляя шапочку, - не будут же добрые люди так трезвонить в такой неподходящий час.
И при этом совершенно не беспокоиться трезвону, будто это дело обычное и даже богоугодное.
- Если бы случилось, бегали бы, - возразил Раймон. - Например, если бы пропала очередная реликвия - а рядом с такими местами нам советовали не показываться. Хотя и обидно будет, потому что виноваты-то тут не мы. С другой стороны, раз звонят, но не бегают, получается,что люди тут недобрые. Равнодушные. Отчего не хочется ехать ещё больше. Не знаешь, чем славен городок этот?
- Приорством, виноградниками и вот этой вот церковью. Я не уверена, но, кажется, раньше звонарь здесь был спокойнее. Этот шум, должно быть, и в Уорнхеме слышно!
А, может быть, и дальше. Редхилл стоял на землях рода Хорнли, мелких дворян из числа тех, что получали ленные наделы за доблесть в битве. История умалчивала, за что барон Хорнли получил этот кусок от королевства, но Эмма смутно припоминала, что-то о визжащих на его копьей толпах недругов, о которых барон рассказывал отцу за картами. По рассказу выходило, что нанизывал герой сражений их десятками, а то и сотнями за раз, а длина древка и вовсе выходила невообразимой. Но повествователя это не смущало, и чем больше выпивалось вина, тем плотнее становились ряды неприятеля.
Раймон поднял палец.
- Замечу, что я не выкапываю никого из-под снега! По крайней мере, пока что. Насколько вижу, другой дороги нет, если не пробираться лесом? Тогда стоит хотя бы на воротах спросить, что за беда без беды. Пусть лишь для того, чтобы эта беда не цапнула со спины. И невольно думаю, раз уж отпуск, не стоит ли здесь стать собой? Снять орденский перстень, оставив фамильный. Впрочем, вопрос, насколько широко разошлись слухи о том, с кем же бродит по тракту некая леди родом из Уорнхема.
- Меня не узнают, - пожала плечами Эмма, - серая мышь ведь. А вот французского аристократа вряд ли примут хорошо, даже если он в нескольких поколениях англичанин. Они тут удивительно патриотичны. Пожалуй, только Дику наплевать было на события в Бордо.
Брат, впрочем, всегда был равнодушен к политике, хоть и рвался ко двору, справедливо полагая, что должность даст деньги. Да и некогда ему было увлекаться осуждением всех, кто носил французские фамилии - Кларисса тратила деньги на церковь, малыши просили есть, а урожаи, на которые рассчитывал Дик, были скудными. Иногда Эмма поневоле задумывалась, что будь жизнь у них сытнее, спокойнее, не оставь отец долги и разор, то вот это дикое, звериное, что есть в Фицаланах, не проявилось бы. Да, Ричард не стал бы добрее, но спокойнее - уж точно. А еще ей казалось, что поспешный этот брак с Клариссой, на котором невесть зачем настоял отец, только усугубил это в Дике. Удивительно, но брат и сестра были единодушны в неприязни к Риссе, вот только если Дик не понимал, откуда она проистекает, то Эмма чувствовала в Клариссе непоследовательное, почти ханжеское благомыслие, меняющееся на алчное желание жизни, нарядов, ласки. От Риссы болела голова - слишком часто она меняла настроение от греха к радости, от покаяния к ужасу перед Богом.
- Зато не будут приставать с монстрами, если они тут есть, - впрочем, убеждённости в голосе Раймона не хватало, и он махнул рукой. - Ладно. Всегда можно назначить такую цену, что сами откажутся. Едем.

У ворот их остановили четверо стражников. Двое из них ухмылялись столь гадко, оглядывая Эмму, так явно и со вкусом представляли, как хорошо бы повалять на сеновале за сторожкой, что хотелось схватиться за кнут, которого не было.
- Въезд - соверен, выезд - четыре, - сообщил один из хранителей порядка, чей плащ был украшен гербом Редхилла.
- Ого, - Раймон наклонился вперёд, опираясь на луку. Блеснуло орденское кольцо, так и не снятое. - Интересные цены. Прямо даже любопытственно узнать, отчего так? Неужели так страшно в городе, что гости норовят сбежать, не успев заехать? Или так противно на вас второй раз смотреть?
- Ну дык ведь, - стражник глянул на кольцо и расплылся улыбкой, в которой крепость гадостности только выросла, - вот вы изволите в город ехать, а известно - михаилиты завсегда чернокнижники. Опосля вас и улицы святить, и таверну, и конюшни. Вон лошадь-то какая мерзопакостная.
Эмма не удержалась от того, чтобы взглянуть на Розу, пытаясь усмотреть в ней озвученную мерзопакостность, но лошадь стояла с самым невозмутимым видом, как и всегда.
Раймон улыбнулся стражнику в ответ.
- Так ведь пять фунтов просто к цене добавятся. Выходит, сами себе из кармана в карман перекладываете. Или нет для чернокнижников работы в богоспасаемом Редхилле? Но тогда и осквернять незачем. Только чего же колокол так заходится? Или звонарь пьян?
- Так это призрак, - удивился второй стражник, моложе и без дерзости во взоре, - он там месяца два уже как. Звонит и звонит. Привыкли. Ночью-то он всего половину ночи, с полуночи. Жить можно.
Стражник удивлялся искренне, а вот про "жить можно" - лгал. Спать парень хотел отчаянно, только что глаза не потирал. И вместе с ним спать захотелось и Эмме.
- Значит, местная достопримечательность, - понимающе кивнул Раймон. - Ну и в самом деле, чего же такого гонять, если только полночи звенит? Жалеет, значит. Уважает покой. Получается, и в самом деле здесь михаилитам делать нечего. Бывайте. Останусь при пяти золотых, и то славно.
- А за разговор заплатить? - Удивился тот, что был с гербом, но его отпихнули товарищи по караульной службе, переставшие глазеть на Эмму и удивлять этим интересом - будто женщины никогда не видели! - и загалдели:
- ... соберем...
- Хоть сотню!
- Затрахал потому что....
- ... спать-то хочется!
- А он звонит и звонит! - Закончил их сумбурное изложение молодой стражник.
Солдаты вообще напоминали сейчас растерянных детей, обступив Раймона кольцом и с надеждой заглядывая ему в лицо.
Раймон вскинул бровь.
- А как же чернокнижие, господа?
Эмма обреченно вздохнула. Конечно, призрака на колокольне не нужно было выкапывать из снега, если только башню не занесло под крышу. Но "отпуск", кажется, ничем не отличался от обычной михаилитской жизни, разве что богини пока не вмешивались. "Господа" тем временем окончательно запихали того, что был с гербом, в караулку и только что не цеплялись за стремя Раймона.
- Ну ежели оно во благо, - задумчиво ответил молодой стражник, - то, стало быть, от Господа. Только, господин, не обессудьте, мы вас потом выгоним. Потому что ратуша считает, что призрак прибыль приносит. На него смотреть едут, слушать, как он к полуночи пасхальную службу звонить начинает.
- Не пойдёт, - голос Раймона похолодел. - Да и до пасхи с колокольным удовольствием далековато будет. Сам рассуди, уважаемый. Мы с дороги, выспаться с призраком у вас тут не выйдет, а после вы выпнете - и снова на тракт. Лошадей и михаилитов не жалко, понимаю, но за леди как-то даже обидно стало. Думаю, лучше направлю к вам первого встреченного брата.
Эмма улыбнулась растерянности и отчаянию стражников и уже было начала разворачивать Солнце, когда молодой стражник, поколебавшись между желанием рухнуть в ноги Розе и швырнуть оземь собственный шлем, взмолился:
- Господин мракоборец, дык я вас сам до Солфордса прогоню, лично. Чтоб, значит, убедиться, что не вернетесь. Час езды, зато таверна, что мой брат держит, гораздо лучше здешней! И на постой для меня примет бесплатно!
- Это точно, - подтвердил другой, с короткой и острой бородкой, - у Фокса знатно готовят.
- Сотня фунтов, бесплатный постой, вкусная еда и ванна... звучит уже лучше, - признал Раймон, оглядываясь на Эмму. - Что ж, если миледи не против задержки ради хорошей таверны...
Эмма была против. Настолько, что недовольно фыркнула, как кошка сестры Аделы. Но спорить не стала, лишь наклонила согласно голову, понимая, что великого и ужасного Фламберга никто уважать не будет, открой она рот, чтобы выразить протест. Подумаешь, гроза культистов, с женой справиться не может...
- Как пожелаете, милорд муж, - бесцветно и с воистину христианским смирением произнесла она, опуская очи долу.

Ворчать Эмма не собиралась, хотя по настроению, тщательно демонстрируемому ею, могла заняться этим позднее. Впрочем, Раймон подозревал, что головомойки всё же не последует. Пусть Эмма вела себя уже свободно, как никогда прежде, но в некоторых вещах недовольства открыто почти не выражала. Не больше, чем взглядом или вздохом. Увы. Какое дело до репутации михаилиту, который заслужил прозвище палача из Билберри? Если такой слушается жену - тем страшнее, потому что непредсказуемо и непонятно. Жутко вдвойне. Правильное же первое впечатление - штука незаменимая.
Так или иначе, молодой стражник, представившийся Рэем Фоксом, посматривал на Эмму сочувственно, и Раймон еле удержался от того, чтобы закатить глаза. Или поднять взор к необычно синему небу, которого в Англии не хватало и в лучшие зимы. И осени. Да и весной с летом тоже.
И всё же, зачем нужны ему этот городок и эта колокольня? Ради чего было мучить Эмму неизбежной головной болью? Уж точно не ради ужина и постели. И не сотни фунтов, которые стражники то ли соберут, то ли нет. Отпуск. Пожалуй, так и есть. Не Авалон, не демоны в резиденции, не подсунутые под нос бои, монстры и дуэли, а что-то такое, что он выбирал сам. Не слишком нужное, почти бесплатное, зато - своё. Просто потому, что любопытно. Призрак на колокольне молил не меньше буки, что охотился за Тиной и Тином. Он был... интересным. Легко-безумным. Наверное, так. Попытка вернуться к тому, что было - даже если то, как было, повторить уже нельзя. Но не пытаться - было ох как сложно.
Мимо проплывали приятно выбеленные поверх красивого цветного камня дома. Странные, словно камень собирали со всей Англии, просто для красоты, а затем - замазали краской. Так же замазанно ощущались жители. Раздражение их казалось приглушенным, привычным. Горожане бродили по улицам неспешно, без особенного интереса оглядывали путников в сопровождении молодого стражника, рассудительно, спокойно беседовали, без криков, ругани, не взмахивая руками. Даже дети кричали, казалось, не так, как в Лондоне. Впрочем, может, после шумной резиденции... от мыслей Раймона отвлёк голос Рэя.
- Вот, значит, колокольня, - по-хозяйски обведя рукой церковь, отрекомендовал он.
С мостовой было видно, что колокол пляшет свою безумную пляску самостоятельно - никакого призрака там не было. Раймон скептически прищурился. То ли эта инфернальная сущность исхитрялась делать это из своей усыпальницы, то ли коварно дергала за веревку из-под пола, но даже новоприобретенный дар видеть невидимое здесь не помогал. Хотя кое-что всё-таки настораживало. Уж слишком странно искривлялись наверху очертания арок, рябил камень, будто клубился там знакомый уже туман Авалона, тянул чужими мороками. Что слегка сбивало ощущение случайности и собственного выбора. Или нет. Раймон мысленно покачал головой. Всё же вряд ли всё крутилось вокруг него одного, а прорывы иных миров случались и так. В конце концов, орден михаилитов и был создан, чтобы разбираться с подобными вещами. Ну и, разумеется, чтобы магистрам было проще собирать гаремы.
Эмма тоже смотрела наверх, но с изумлением, цепляясь пальцами за гриву Солнца.
- Их там много, - проговорила она, - и всем больно. Очень больно и громко.
- Много? Да ещё громко? - не обращая внимания на нарушенное обещание не являть дар при посторонних, Раймон задумчиво прикусил губу, а потом повернулся к стражнику. - Скажи, а что говорят про этого призрака? Наверняка же есть какая-то легенда. Байка. Анекдот.
То, с чего стоило начать ещё на воротах, но порой лучше сначала увидеть, а потом уже услышать.
Рэй помялся, переступил с ноги на ногу, сплюнув в снег, и начал повествование. Первую часть, о том, насколько же богат и славен был торговый Рэдхилл, Раймон откровенно пропустил мимо ушей, разглядывая церковь. Он и так знал, как начинались все эти истории что здесь, что за морем. Башни, стены, поля со стадами тучных коровок. Пошлины, которые собирались со всех купцов, потому что построен был город в удачном месте, где скрещивались торговые пути. А это значило, что мэрия могла беззастенчиво грабить всех, кто привозил товары или увозил знаменитое местное сукно. Пока, разумеется, какой-нибудь король не задумался бы о том, что эти доходы можно было бы пустить на что-нибудь ещё. Но пока этого не случилось, жители, разумеется, нагуливали жирок. Хорошо им. Но когда стражник заговорил не о колоколе, Раймон вскинул голову и ткнул пальцем туда, где под самой колокольней в кладке зияла большая круглая дыра, не закрытая ни стеклом, ни витражной розеткой.
- Часы? Это те, которых во-он там больше нет?

Стражник кивнул. Получалось так, что часы эти служили особой гордостью города. И дальше пришлось слушать, потому что история внезапно становилась почти профессиональной. Не потому, что стражник был хорошим рассказчиком. Просто такие байки обычно требовали то ли экзорциста, то ли констебля. Или и тех и других. Даже когда случались несколько поколений назад. Всегда был молодой мастер. Всегда были завистники, которые всеми силами старались испортить работу. И всегда в деле явно участвовал кто-то ещё. Обычно - дьявол. Впрочем... обычно люди просто не задумывались, сколько всего может стоять за этим прозвищем. Раймон теперь задумывался. И как-то всё чаще об этом жалел. Раньше всё было проще. Сожрут на тракте - и в ад. В последнее время появлялся выбор. Чертовски сложная штука. Раймон улыбнулся уголком рта и вернулся к рассказу. Рэй явно знал историю почти наизусть и рассказывал её не впервые, хотя юноше не хватало пыла настоящего рассказчика. Эмоций. Впрочем, признал Раймон - живя в этом городке под постоянным колокольным звоном немудрено устать до смерти. Какие уж тут байки. Странно, что стражник вообще говорить мог.
- Значит, отдал себя, сам стал частью часов, лишь бы они продолжали работать? - уточнил он, не скрывая скепсиса. - И даже особо никого не проклинал? Истинный мастер. И живые фигурки на бой часов, конечно, весьма интересны. Особенно это было бы интересно зачарователям. Даже орденским. Но продолжай.
- А вот теперь, извольте видеть, и часы пропали, - закончил свою повесть Рэй, - два месяца уже как не глядят вон из того круглого окошка под колокольней. А с тех пор и призрак поселился, буянит. Люди говорят, будто Питер это, часовщик.
Раймон вскинул бровь. Какой на удивление вежливый призрак. Его любимые часы - а то и часть души - украли или сломали, а он трезвонил не круглые сутки, а только днём да половину ночи. Сам Раймон бы колотил круглосуточно. Члены городского совета, или что здесь, глядишь, послали бы за кем-нибудь, невзирая на прибыль от гостей. Которая едва ли была так уж велика. Кстати.
- А почему всё-таки никого не вызвали за два месяца? Священника? Экзорциста? Кого-то из братьев? Гости - гостями, а жить-то как?
Стражник только руками развел, глядя на то, как Эмма прячется на груди. От нее тянуло чужой болью - и своей, отголоском, а губы шептали что-то о пижме и осине. Которые уж точно не работали ни с часами, ни с призраками. И пришли откуда-то ещё, что Раймону не нравилось вовсе. Но это можно было отложить на потом.
- Священник при церкви живет, - мрачно напомнил Рэй, - ему-то лишняя всенощная не повредит. А что экзорциста не вызвали, так мне ратуша и не докладывает, чего так. А братьев ваших и не припомню, чтоб... Ну да я и не в смене же постоянно, может, и наезжали.
Раймон хмыкнул. Смена или нет, а визит михаилита, который пытался бы изгонять местную достопримечательность горожане едва ли не заметили бы. Впрочем, странное местечко. И не здесь, и не там, пусть и Англия. Всё ещё.
- А всё потому, что часам доверять нельзя, - проворчал он. - Мерзкие механические паскудники. Меряют своё время, а потом шаг, два - и уже оно меряет их. А потом люди пропадают.
- Люди всегда пропадают. А бывает, что и не пропадают, хоть и пропали, - туманно заметил Рэй, вызвав удивленный взгляд Эммы.
Раймон сочувственно кивнул.
- Должно раздражать, понимаю. Ждёшь, чтобы кто-то пропал, а он, гад!.. А как именно не пропадают, друг мой? И как именно не пропадают?
- Ну вот, к примеру, у миссис Балмер супруг, - оживился стражник, - ушел из города и в леске его лесавки подрали. К вечеру привезли на подводе, и вдова, значит, убивалась-плакала. А утром - хоп! - и он живой. И не помнит ничего, что его убили. И в городе никто не помнит. Каждый день уходит в лес, вечером привезут, должно быть.
- И это ж каждый раз священнику платят! - восхитился Раймон. - Каждый вечер, за одно и то же! Интересно, а деньги исчезают наутро, или, например, то, что омыто святой водой, всё-таки остаётся? - он вздохнул. - Бедная вдова. Простите, жена. Теперь уже бедная.
А ведь им с Эммой оплату должны были собрать из денег, которые платил город. Платил, вероятно, раз за разом. Хотя... Раймон подозрительно покосился на Рэя. Стражник явно не относился к числу тех, которые "в городе никто".
- А серебро, которое из города выносят - обычное? Не исчезает наутро?
- В кошельки возвращается, - устало вздохнул Рэй, - а если заночевать вне города, у брата, к примеру, то в полночь будто щекочет что-то, и утром просыпаешься в казарме стражи. Я за два месяца этой хери, сэр, все проверил.
- А полчаса назад предложил золото и завёл в город прежде, чем это всё рассказал, - резюмировал Раймон, взглянув на солнце. То уже явно клонилось к закату. Часа два-три после полудня. А херь происходила в полночь. - И ведь если бы я не спросил - даже не заикнулся бы, да?
Хотя винить стражника он не мог. Не по-настоящему. С такой-то херью. Но не винить не означало, что ситуация ему нравилась. Вот ведь люди. Всё ради себя. Эгоисты гадкие. Не то, что он, праведный, верный уставу михаилит.
- Ладно. По крайней мере, если я тебя убью перед полуночью, ты всё равно вернёшься. И к тому же - всё запомнишь? Потому что не местный, так?

Рэй Фокс фыркнул, а потом расхохотался в голос.
- Убивайте, - отсмеявшись предложил он, - а то я вешаться устал уже. Не помогает. Может, хоть от меча помру.
Раймон с улыбкой пожал плечами.
- Проверим. Вдруг? Хотя бы на душе легче станет. К слову, а как у вас тут с тварями? Может, пока ничего и не менять. Устроить полигон для юных михаилитов. Запускать утром, выпускать вечером, если оно так сработает. А наутро всё заново.
Эмма возмущенно глянула на него, но стражник снова прыснул смехом.
- А как потом михаилитов этих из города убирать? - Полюбопытствовал он. - Куда б не уехали, утром тут будут. Да и нет здесь тварей. Я парней из стражи спрашивал, говорят, что лет двести они в город не заходят. В лесах вокруг - это пожалуйста, а вот чтоб тут хоть домовой какой завалящий - такого нет.
- Ну так натренировать - а потом починить уже эти часы, - серьёзно пояснил Раймон. - Как ни крути, сплошная выгода. Причём даже на целителей тратиться не придётся. И на еду. Зато потом будет целая армия подготовленных юнцов. Но без тварей, конечно, не получится. Может, завезти их тоже?
- Вы, сэр, сначала отсюда выбраться попробуйте, - не менее серьезно предложил Рэй, - чтоб весточку подать. Так что, может быть, к обоюдной выгоде? Вы с призраком этим, время на кулак мотающим, переговорите, а я уж, так и быть, не повешусь сегодня. Чтоб удовольствие вам не портить.
Раймон почесал в затылке. Полночь, значит?
- Если отправить голубя пораньше, он прилетит до полудня. Записку прочитают, и там будет ещё целый день на то, чтобы придумать, что с этим делать. Кроме того, даже если брат-библиотекарь наутро всё забудет - у него же могут остаться собственные записи, - он нахмурился. - Останутся ли у него собственные записи с прошлого дня? Ведь всей его связи с этим городом и часами - это прочитанное сообщение...
Эмма досадливо закатила глаза, тяжело вздыхая, и потянула его за рукав, указывая на вышедшего из церкви священника.
- Отец Настён... Анастасий, то есть, - поспешно буркнул Рэй, опуская голову.
Священник, меж тем, неспешно приближался к ним, колыхая под облачением пузом приличных размеров.
- Мир вам, дети мои, - поднял руку в благословении он, и Эмма снова вздохнула, намекая на то, что мир им только снится.
Раймон склонил голову.
- Добрый день, святой отец.
- Скверные дела творятся, - подергиваясь, вздохнул священник, оглядывая юбку Эммы, и сапожок, выглядывающий из-под нее, - воистину, огневался Господь, ниспослал нам наказние сие, призрака богомерзкого. Но не чурается сие создание дьявольское и святого, службу полунощную звонит! А вы, дочь моя, - обратился он к Эмме, - душу спасти возжелали? Потому и явились в это место, чтобы замолить грехи свои?
Если Эмма чего и возжелала, то делиться этим с отцом Анастасием явно не спешила. Лишь поправила шапочку и с нескрываемым интересом воззрилась на местного пастыря, говорящего столь бессвязно и так беззастенчиво разглядывающего её.
- Скорее, я, святой отец, - вздохнул Раймон. - Нуждаюсь. Очень. Ибо дошёл до того, что развращаю дев юных и невинных, из монастырей увезённых. Вот, странствуем от святыни к святыне, совершаем паломничество по Англии во имя спасения душ своих. И чуть ли не как поборник святой веры, хотел бы я попробовать изгнать сего призрака. Наказание, то есть, Господне снять, как есть.
Теперь вздохнул Рэй, многозначительно глянувший на свою веревку, висевшую у пояса. Раймон только закатил глаза. Словно местные стражники в управе наутро вспомнят, за что он там сидит и кто вообще такой. Священник же просиял улыбкой, благочестиво перекрестился и кивнул.
- Благословляю вас, сын мой, на труд ратный во искупление. И, оберегая душу вашу, а паче всего - юницы сей невинной, голубицы чистой, иду с вами, к высям горним.
- На колокольню, - устало перевел стражник, явно поднаторевший в иносказаниях пастыря.
- Уверены, святой отец? - поинтересовался Раймон, прикидывая, каково будет Эмме в юбках взбираться на колокольню. Получалось, что лучше всего их разрезать или подвязать к поясу. Но в присутствии этого странного священника... - Там ведь может быть опасно. Дьявол наверняка не откажется от лакомой возможности лишить этот славный город пастыря.
- Разумеется, - с редким воодушевлением кивнул отец Настён, но Рэй, недовольно закусивший губу, внезапно повернулся назад, уставившись на детей, играющих в снежки.
- О боже милосердный! - Громко воскликнул он. - Грех-то какой!
Священник повернулся вслед за ним и тоже глянув на ребятишек, заломил руки. Бежал он в сторону ничего не подозревающих малышей быстро, странно подергиваясь.
- Ну вот, - удовлетворенно сообщил стражник, - сейчас он будет читать им проповедь о грехе игрищ, с полчаса у нас есть, не будь я Рэем Фоксом.
- Что с ним такое?
- Говорят, однажды по голове заезжий рыцарь стукнул. Глядел на леди непотребно наш Настён. С тех пор, - Рэй покрутил пальцем у виска, - и уверовал яро.
А если стукнуть второй раз - разуверится? Покосившись на священника, с пылом размахивающего руками, Раймон вздохнул. Проверять не хотелось. Так хотя бы человек явно был при деле.

Внутри башни стало очевидно, что строил ее тот же архитектор, что возводил и резиденцию, иначе с чего бы кому-то другому делать такие толстые и гулкие изнутри стены, в чем довелось убедиться, когда Эмма, следуя заведенной привычке, постучала кулаком по кирпичу. Да и лестница была в половину меньше самой башни, отчего ступени крепились к высокому каменному столбу лишь одной стороной и, казалось, опасно покачивались под ногами. Они поднимались вверх обреченно и бесконечно, к свету и пению колокола, неохотно сворачивая к часовой площадке, такой же узкой и пыльной, как и все здесь. А вот дверь в часовую была заколочена. Надежно, здоровенными гвоздями сквозь толстые доски, заперта на ключ и на железные скобы, скрепленные огромным замком. Но даже здесь было слышно тихое, мерное тикание часов, которые, без сомнения, находились внутри. А еще от двери веяло странной магией, наложенной на все эти запоры, похожей на ту, что использовал сам Раймон, отпирая запертое - но и иной, сродни механизму часов, в которых стрелки повинуются шестерёнкам.
- Везде-то магия, - меланхолично заметил Раймон. - Буквально на каждом гвозде. И вот так не хочется это всё трогать. Стоит себе спокойно. Есть не просит. Заколочено вот добрыми людьми. Не стали бы они ведь заколачивать просто так?
- Им там больно, - в тон ему сообщила Эмма, отряхивая юбки от пыли. - Всем. И громко.
Раймон покачал головой. Одушевлённые часы уже даже не удивляли, если это были именно они. Их части. Маленькие гномики, которые таскали туда-сюда секунды. Неважно.
- Всё равно пока что не хочется трогать. Или тем более? Хотя наверняка и придётся, но... позже? Сначала я бы взглянул, что там наверху. Что бьёт в колокол. И почему, например, у него просто не сняли язык, раз как минимум священник не боится подниматься на колокольню?
Последний вопрос становился важнее с каждым гулким ударом, который прокатывался по стенам. Возможно, за месяц-два к этому можно было привыкнуть. Получаса Раймону было откровенно мало.

С колокольни открывался дивный вид на Редхилл, на лес, окружающий его, и на озеро. И всем этим можно было бы наслаждаться вечно, если бы не назойливо гудящий колокол, языком которого дергал заблудившийся в нем ветер. Точнее, не заблудившийся, а начарованный - тщательно и вдумчиво. Он цеплял собственный остаток силы - и принимался трезвонить еще сильнее, образовывая ветряное кольцо. Простенки между широкими арками, держащими крышу, были сплошь испещрены надписями, призывающими ангелов, молящими о защите от зла, цитатами из Писания и крестами. Даже на полу, под самым колоколом, кто-то нарисовал круг солью. Старались, видимо, как могли. Полюбовавшись дилетантскими попытками защититься от призрака, Раймон высунулся за арочный проём, за которым свободно гулял настоящий, нечарованный ветер. Кто же здесь занимался зачарованиями и прочим? Священник? Если прочим подниматься запрещено. Священник или кто-то официальный. Городской маг по просьбе управы? Стоило уточнить, есть ли такой в городе. Стоило так же наведаться к часовщикам, но идти в гильдию с пустыми руками не хотелось тоже. Не хотелось так же и думать о том, как убеждать местных жителей в том, что они повторяют день за днём.
Перегнувшись через низкий бортик, Раймон посмотрел вниз и довольно хмыкнул. Окно, из которого выбили часы, находилось как раз под ним, за аляповатыми каменными завитушками и прочими красивостями, по которым было так удобно карабкаться. Что ж. Если дверь не открывается, имело смысл попробовать окно.
- Присмотришь, дорогая?
На пол отправились оверкот и кольчуга, а Раймон, ёжась, вылез наружу. Должно быть, с улицы зрелище было тем ещё, но что за жизнь без развлечений? Спускаться оказалось неожиданно легко. Даже странно. Непривычно. Наконец, Раймон, качнувшись, бросил тело в окно и мягко приземлился у механизма, который работал - хотя работать не мог. Шестерни крутились, пружины надсадно скрипели и растягивались, но даже Раймон, которого механика никогда особенно не интересовала, понимал, что для настоящей работы всё это должно как-то соединяться. Здесь же часы работали даже там, где детали не были связаны ничем, кроме... воздуха. Циферблат, огромный, красивый, со знаками зодиака на нём, кто-то аккуратно прислонил к стене. При этом дверь с проржавевшими петлями выглядела так, словно её не открывали десятилетиями, если не дольше. И кто же мог снаружи вбить часы внутрь, а потом поставить к стене? В воздухе за круглой дырой ощущалась магия. Не та, что у дверей, не та, которой Раймон убивал дахута. Скорее, она была похожа на то, что мог бы использовать Бойд, приманивая молнию. Несколько раз. Не подбирая хвосты. Значит, часы действительно вбили - не оставив следов, и они аккуратно откатились к стене? Вряд ли. И всё же в комнате не было никого и ничего. Ни клочка одежды, ни костей, ни инструментов, ни мусора. Комнату словно прибрали, забыв лишь смахнуть пыль. И, по словам Эммы, детали часов, от шестерней до филигранно выполненных фигурок испытывали боль. Ситуация не имела смысла. Почему тот, кто ломал часы, не довёл дело до конца? Ещё несколько молний уже внутри - и механизм разметало бы по углам. Это, наверное, прекратило бы его не-жизнь... возможно, вместе с городом?
Раймон покатал эту мысль в голове и пожал плечами, не придя ни к чему определённому. Может, город свихнулся бы окончательно. Может, это бы его вылечило. Кто знает? Вероятно, только мастер, который собрал часы. Или какой-нибудь другой часовщик. Возможно, даже не обязательно ничего объяснять? Может же михаилит интересоваться устройством часов и историей такой знаменитой штуки? Впрочем, затащить мастера сюда, признал Раймон, - было бы уже сложнее. Если бы даже тот смог это... починить. Слишком явно здесь работала магия, а не просто механика. Ломать или чинить. Чинить или доламывать? Последнее, конечно, было проще.
Раймон задумчиво тронул одну из фигурок - красивого рыцаря в сияющей броне - и отпрыгнул назад, хватаясь за кинжал. И только теперь вспомнил, почему магистры запрещали трогать подозрительные артефакты. Часы утробно взвыли, скрежетнули и начали сползаться вместе, собираясь во... что-то другое.
- Вот дьявол.
Впрочем, наставления, наверное, действовали бы лучше, не начинайся с этого изрядная толика баек о самих магистрах. Рассказываемых ими самими.
С интересом понаблюдав, как с циферблата уползли стрелки - неприятно напоминавшие размерами мечи, - Раймон, пожав плечами, коснулся ещё и циферблата. После чего ему осталось только спешно вылезать в окно в надежде, что охранная магия дальше пределов часовой комнаты не пойдёт. Уж больно быстро знаки зодиака начали сползать со своих мест. И он мог поклясться, что некоторые блестели зеленоватой жидкостью, которой прежде не было.
Какое-то время внутри раздавались тяжелые шаги, скрежет, какое-то царапанье, но затем всё стихло. Раймон помедлил, размышляя, не стоит ли заглянуть внутрь снова, но решил не искушать судьбу. Стрелки выглядели на диво острыми. И пусть сам он ограничил бы действие охранных чар по времени - в конце концов, должны же часы потом снова заработать! - гарантий не было. Особенно сейчас, когда они оказались сломаны. С другой стороны, хуже он не сделал. Наверное. Правда ведь? Часы же и так работали криво. Ну, походят, успокоятся, снова лягут болеть.
Путь наверх оказался дольше, но не намного. И, к счастью, Эмму никто не похитил за время его отсутствия. Дорогая жена занималась тем, что снова заплетала косу. Что ж. Раймон виновато вздохнул. Развлечений на колокольне, действительно, было мало. Разве что качаться на колокольной верёвке, но... наверное, это была бы не Эмма.
Натягивая оверкот поверх изрядно грязной рубашки, он глянул вниз, в люк. Пока что никто не спешил наверх, но отсюда он видел только пару витков лестницы.
- Пожалуй, мы здесь посмотрели всё, что нужно. Но раз день ещё не закончился - и если нас не бросят в темницу - я бы предложил прогуляться к часовщикам. Потому что часы здесь, скажу прямо, какие-то неправильные. Нормальные часы так себя не ведут. Не ходят, не машут мечами и не плюются ядом - это уж точно.

Эмма с удивительным равнодушием к ненормальности часов расправила ему воротник, неспешно застегнула пуговицы оверкота.
- Милый, - проникновенно произнесла она, обнимая за шею, - я чуть с ума дважды не сошла. Сначала, когда ты выбросился с колокольни, потом - когда внизу загрохотало. В следующий раз я полезу с тобой, погибать - так вместе. Как думаешь, зачем здесь среди прочих призывов к Богу, повторяется вот это?
Она ткнула пальцем в длинную надпись на полу, гласившую: "Хотя человек сделал их и заимствовавший дух образовал их, но никакой человек не может образовать бога, как он сам. Будучи смертным, он делает нечестивыми руками мёртвое, поэтому он превосходнее божеств своих, ибо он жил, а те – никогда."
- Не выбросился, а вылез! - уточнил Раймон, тоже разглядывая надпись. - Если читать это буквально, получается, что Питер создал часы, наделил их духом... чьим-то. И всё равно получились ограниченными. Вопрос всё равно остаётся: как? Каким духом? Крутится здесь что-то сродни острову, который скрыт туманами. Но лишь отголосок. Тень, не больше. Хотя, - он поморщился, вспомнив, как особо шустрая фигурка почти успела резануть его крутящимися лезвиями, которые каким-то образом выдвинулись из металлических рук, - и этого хватает. Как-то даже с избытком.
- Это "Книга премудрости Соломона", мой возлюбленный неуч, - любезно просветила его Эмма, - глава пятнадцатая, стих шестнадцатый. А выбросился или вылез при этой высоте - равноценно, не находишь? Ты пока еще в ворону не перекидываешься, чтобы благополучно долететь до земли, если сорвешься.
Головомойки она устраивать, как выясняется, умела. Но, кажется, не слишком любила предаваться этому захватывающему занятию, потому что тут же подсластила свое ворчание поцелуем и потянула вниз, скрывая покрасневшие от головной боли глаза.
Раймон закатил глаза. Не узнать цитату... позор. Окно, впрочем - дело другое, и он с удовольствием проворчал, подхватывая Эмму под руку:
- И ничего не равноценно. Потому что выброситься - это самоубийство, а вылезти - приключение. Отдых!

Городской часовщик, оказавшийся еще и магом по совместительству, жил в скромном одноэтажном домике неподалеку от площади. Да и дверь открыл лично, с интересом глянув на Раймона, на Эмму и на устало-сонного Рэя, скромно примостившегося на скамеечку поодаль. К счастью, священник отвлекся на даму, осмелившуюся выйти на улицу без головного убора, и не увязался следом. Из теплого полумрака дома пахло чем-то жареным и наверняка вкусным, а сам мастер, худощавый и рослый, держал в руках большую двузубую вилку.
Еда. Раймон мечтательно вздохнул, представив, что сразу после они отправятся в трактир... и мысленно выругался. А можно ли было наесться местной едой? Или каждое утро чувство голода всё сильнее? Впрочем... он покосился мельком на Рэя, который выглядел вполне живым и не истощённым, и развёл руками.
- Простите, мастер. Хотел спросить про часы городские, но, вижу, невовремя. Так что, верно, лучше заглянуть позже, когда удобно будет?
- Отчего же невовремя? - Мастер удивился и приветственно махнул под носом у него вилкой. - Вы ведь не откажетесь отужинать со старым мастером Алеком? О часах лучше беседовать за бокалом вина и жарким из голубей.
В мире фэа ни есть, ни пить не советовали. Подходил ли под этот совет городок Редхилл, застрявший между днями? Возможно. Не наверняка. Из дома донеслась очередная волна запахов, и желудок одобрительно заурчал. Раймон с неслышным вздохом склонил голову.
- Не откажемся, мастер Алек. Сэр Фламберг и леди Фламберг, к вашим услугам.

Если верить маленькому, уютно заваленному инструментами дому, то жизнь мастера Алека составляли кухня и часы. Над очагом висели всевозможные кастрюли и жаровни, вилки и ножи, доски, черпаки, пряные травы, чеснок, вязанки лука. Стол, покрытый цветастой скатертью, был уставлен явствами. Голуби, зажаренные на вертеле до золотистой корочки, недоуменно поднимали головы из свежей, зеленой петрушки, точно выглядывали из кустов. Рядом с ними плакал пряными слезами сыр, подтаивало от жара лепешек желтое масло, кокетливо подмигивали темным стеклом бутылки с вином. Сам Алек, радушно усаживая Эмму за стол, балагурил почти не переставая.
- Попробуйте этих голубей, сэр Фламберг. Я бью их сам, из лука, в полях за городом, и смею уверить, что такого нежного мяса вы еще не едали. Приятно, признаться, узнать, что молодые люди вроде вас, да еще и михаилиты, интересуются такими вещами, как часы. Верите ли, когда мастер Питер отдал всего себя им, должность городского часовщика остается чистой традицией - с тех пор они не ломались ни разу, даже сейчас в часовой башне слышен их ход. Ход времени, хе-хе. Мой предок, некогда бывший подмастерьем мастера Питера, говорил, что часам, чтобы время шло шаг за шагом и не сбивалось, нужно лишь одно - своё место и правильный инструмент. А сыр, сэр Фламберг, делает молочница с соседней улицы. Козы у нее доятся круглый год и в закваску она добавляет специи. Он пряный и острый, как укол часовой стрелкой.
Раймон кивал, послушно пробуя то голубей - , нежных, - то сыр, который всё-таки ни на вкус, ни по запаху не походил, к счастью, на ту часовую стрелку, которой его чуть не закололи в башне. И всё же выбрал момент, чтобы вставить и свою реплику в плавную, почти напевную речь хозяина.
- Но ведь сейчас, уважаемый мастер, часы как раз сломаны. Механизм идёт, но что же за часы без циферблата?
- Ход времени отмеряется не циферблатом, - Алек задумчиво оглядел Эмму, питающуюся, как обычно, святым духом, то есть, почти ничем, - а песней. Шуршанием песка, щелчками механизмов, едва слышной мелодией тени. А починить их все равно нельзя. Инструменты Питера, которым часы подчинялись, хранятся в ратуше, а без них... или без Питера - это самоубийство.
Раймон мысленно хмыкнул. Ратуши грабить ещё не приходилось. Да ещё с шансом повторять попытки столько раз, сколько душе заблагорассудится, и как минимум одним стражником, который едва ли будет против. Он вздохнул.
- Про самоубийство я уже понял, господин Алек. Но, может, вы знаете, что с ними случилось? Не так-то ведь просто эдакую вещь сотворить. Да и зачем?
Мастер покачал головой.
- Откуда бы? Ночью прогремел взрыв и покуда стража металась, злоумышленник скрылся, а часы... Погодите, я вам кое-что покажу.
Алек вскочил на ноги с прытью, какую вряд ли можно было бы ожидать от пожилого мужчины, и скрылся в соседней комнате. Вернулся он с внушительного вида песочными часами, поддерживаемыми резными столбиками. Песок в них бил вверх.
- Вот так с того самого момента, как разрушили часы. Как не переворачивай. Да вот, сами попробуйте.
Мастер поставил часы рядом с Раймоном и принялся с наслаждением жевать сыр.
Хмыкнув уже вслух, Раймон положил часы на бок. Песок при этом продолжил сыпаться в том же направлении. Перетекая через изгиб.
- Значит, если даже... убедить мэра дать на время инструменты, ничего не помешает этому неизвестному повторить, - задумчиво резюмировал Раймон, помахивая в воздухе веточкой зелени. - К слову, мастер Алек, а имея инструменты, вы бы смогли их починить? Интересно было бы взяться?
- Какой мастер откажется? Хоть и сомневаюсь я, что вам удастся убедить мэра отдать инструменты. Он же их за большие деньги показывает, вдруг испортим? По крайней мере, - мастер снова глянул на Эмму, - никому не удавалось. Даже очаровательным блондинкам, на которых он падок.
Эмма недовольно нахмурила брови. Кокетничать она так и не научилась, а потому такое замечание ей явно не понравилось.
- Ну а вдруг отдаст очаровательному, пусть и небритому брюнету? - понадеялся Раймон и вздохнул. - Если нет, то, может, действительно придётся отправлять блондинку. Что поделать. В нашем мире нежным цветочкам порой открыто куда больше дорог, чем суровым воинам. Впрочем... что вы говорили, мастер, про то, что починить можно с Питером? Он способен помочь, даже сейчас?
Раймон на миг задумался о том, как призраки почившив, но не совсем мастеров относятся к тому, что кто-то трогает их часы. Вероятно, не слишком. С другой стороны, чем мог помочь призрак? Сам он, очевидно, чинить не умел. Мог успокоить своё творение? Тоже не обязательно. Обычно призракам, чтобы действовать в тварном мире, требовался сосуд. И эта мысль Раймону не нравилась категорически.
- Хотя, наверное, стоит начать с того, как именно он заставил эти часы работать. И что значит - отдал им себя. Если это, разумеется, не тайна.
- Прадед рассказывал, будто часы были сломаны так, что починить их нельзя было. И тогда Питер отдал себя, чтобы его детище жило. Одухотворил их, понимаете? - Алек отпил из кубка, вздохнув. - Он стал часами, часы стали им. Откуда мастер взял это чародейство, как догадался спасти часы - мне не ведомо. Но ему, должно быть, сейчас очень больно.
Мысль плавно трансформировалась в "как относятся не до конца почившие мастера к тому, что кто-то трогает их внутренности". Впрочем, о таком думать не хотелось вовсе, и Раймон кивнул.
- Понятно. К слову о времени, мастер Алек. В пути совсем со счёта сбился - не подскажете, какой сегодня день?
- Пятнадцатое декабря, - удивился мастер, - тысяча пятьсот тридцать четвертого года.
Эмма громко вздохнула. Ей сейчас, вероятно, полагалось сидеть в гобеленной. Или стоять очередное покаяние. Что полагалось Раймону, он толком не помнил. Валяться с похмельем в каком-то из притонов в западном? Валяться в чьей-то постели? Дьявол. Память о том, что было до двадцать второго числа ускользала. Не полностью, но уходили детали, подробности, словно всё, что было до, внезапно оказалось за толстым стеклом. Что общение с архиепископами-то делает. Так и не стал он ренегатом. Раймон глянул краем глаза на Эмму, и мысленно улыбнулся. Не стал, но жалеть об этом точно не стоило. Не все "старые времена" заслуживали эпитета "добрые". Кивнув мастеру, он поднял кубок.
- Что ж, будем надеяться, что часы всё-таки удастся починить.
А ещё всё-таки стоило поговорить с Рэем о том, кому выгодно было ломать часы. Кроме женщины, которой эта поломка раз за разом возвращала мужа. И священника, который явно владел магией воздуха.

Ратуша, несмотря на ранний час, была закрыта. Даже управа была закрыта - и судя по шуму, все собрались возле колокольни.
- Вас ловят, - меланхолично заметил Рэй, ковыряя мостовую носком сапога. - Мэр, значит, говорит, что это - попрание чести города, когда юнцы лазят по колокольне непотребно, а констебль зевает и никуда не спешит. Вот все время, пока вы ужинали, они там развлекаются.
Он ловко подцепил яркий лазоревый камешек и пнул в стену дома так, что тот отскочил аккурат к ногам Раймона.
- Так призрака ж ловил, да ещё по просьбе священника! - удивился Раймон. - Что ж теперь, в тюрьму сажать? Штраф заставлять платить? Ни шиллинга не заплачу! Хотя о пенни ещё можно подумать. Особенно, если потом вернётся.
Камешек снова ударил в стену, переливаясь под мороком всеми цветами радуги, отскочил обратно и Раймон, покачав его на носке сапога, перебросил стражнику.
Тот поймал на колено, перекатил на каблук, резким тычком возвращая камень обратно.
- Зачем в тюрьму? - Деланно удивился он. - Я вас же ловлю по городу. Поймать не могу никак вот. Быстро бегаете.
- Особенно леди, - согласился Раймон, прижимая камешек носком сапога к мостовой. - Юбки ещё и следы заметают, как же тут поймать? Но такое отношение жителей, конечно, немного неприятно. Так уже вышло, что желательны инструменты мастера Питера... вряд ли господин мэр сегодня согласится их мне показать. И нет гарантии, что эта толпа куда-нибудь денется до ночи. Сплошные неудобства.
Не считая того, что теперь он точно знал, как отвлечь половину города, если понадобится что-нибудь сделать что-нибудь... интересное.
- Ну я могу за вами еще за городом погоняться, - лениво предложил стражник, - только кто на шухере постоит, пока вы будете инструменты из кабинета мэра доставать? Потому как сам он нипочем их не отдаст.
Эмма, должно быть, изрядно уставшая за этот день, уселась на каменную лавку и вытянула ноги, всем своим видом показывая, что если Раймону угодно, он может продолжать развлекаться без нее.
- Я посижу, - проговорила она, - на шухере. Жену рыцаря в темницу не бросят, да и... как там было? Нежным цветочкам открыто путей больше?
- Надеюсь, - вздохнул Раймон. - Утешает то, что назавтра, если что, ни мэр, ни тюремный смотритель ничего не вспомнят, так? - он вопросительно взглянул на Рэя. - И, кстати. Хотел спросить - а насчёт того, кто сломал часы, мыслей нет? Потому что человеку ведь ничего не помешает повторить фокус сразу после починки. Если она удастся.
Рэй подцепил новый камешек, но пинать его не стал, лишь водрузил на скамейку.
- Священник и сломал. Парни говорили, что он после того, как ... ну, святостью проникся, начал чушь нести, что часы оскверняют здание церкви святое. А ведь он всякие чудеса на мессах показывал. Молнии по слову его, значит, в алтарь били божьим знамением, в страстную неделю руки у него кровоточили, как у Христа. Как по мне, - стражник поморщился, - ничего это не божье. Каждый ведь хоть чуть, но чародействовать умеет, так? Но кто-то вот может себе над рубашкой пошептать, чтоб в грязном не ходить, а кто - и молнией запулить.
Эмма, которая над рубашками не шептала, а отдавала их прачке, вздохнула. То, как она небрежным встряхиванием заставляет ткань разглаживаться, девушка до сих пор скрывала, занималась этим украдкой, когда думала, что её не видят. Но зато воротники всегда поправляла с плохо скрываемым удовольствием и пробивающимся сквозь него недоумением.
- Каждый день чинить - жизни не напасёшься, - не скрывая скепсиса, заметил Раймон, пнув камешек дальше по улице. - Как, спрашивается, сделать так, чтобы он тут же не разломал их снова? Ещё раз стучать по голове? Тут уже прогулкой до соседнего города не отделаешься. Впрочем, пара мыслей есть.
Мысли, действительно, были. После глостерского констебля, которого он свёл с ума, Раймону уже случалось задуматься над тем, на что в действительности способны мороки, если уходить глубже чувств, глубже верхнего слоя. Если он может сводить с ума, то - что ещё? Лечить? Изменять так, чтобы надолго - или насовсем? Экспериментировать на людях, впрочем, он желания не испытывал. Но если придётся попробовать, если получится осторожно... если. Если у стражника были другие идеи, Раймон собирался их внимательно выслушать.
Стражник с самым невинным выражением лица, похлопал ресницами, покивал каждому слову, улыбнулся Эмме - и уселся рядом с ней, принимаясь пуще прежнего ковырять сапогом мостовую.
- У нас тут рядом утес есть, над рекой, - безмятежно сообщил он, - Хромым его называют, потому что люди часто падают. Вот.
- С утёсом подождём, - улыбнулся в ответ Раймон. При таком выборе он бы скорее положился на собственную магию. Утёс - никуда не убежал бы, да и священник пока что не сделал ничего, чтобы заслужить славу билберрийского святого. Не лично ему. - Расскажешь про мэрию? Охрана, ловушки?
- Ну...
Рэй, кажется, призадумался. Так, что даже Эмма с интересом уставилась на него, нахмурившись.
- Там всегда четверо, - наконец, проговорил он, - даже, когда заперто. Потому как двери изнутри-снаружи открываются, а все эти бумаги-казну кто-то охранять должен. А вот насчет ловушек - не знаю. Ну то есть, ночью там что-то грохочет и топает, но стража мэрии из наемников-немцев, они ничего не говорят. А днем вроде как оно и не нужно, то что топает, так? Навряд ли вам хочется с топальщиком этим знакомиться-то. А я, как ни смотрел, так и не высмотрел, чего это. Может, оно вовсе около казны ходит?
- А когда топальщик - стража всё равно внутри?
Слишком всё было сумбурно, в спешке, и, главное, без толку. Раймон поморщился. Слишком мало сведений, слишком большой риск, слишком много неопределённости. Искать инструменты, которые находятся чёрти-где, да ещё днём, не зная, когда вернётся мэр... а потом среди бела дня бежать к мастеру, потом к колокольне? Вот уж действительно, что можно пойти не так? Он покачал головой.
- Предпочту ночь... или хотя бы утро. Скажи, нас обязательно ловить именно по городу, или можно где-нибудь в таверне? Или если снять дом у кого-нибудь не слишком болтливого?
- Все равно. Стража, то есть. Да, - сумбурно согласился Рэй, - а в таверне можно половить, чего уж. Она на соседней улице, "Красный Олень" называется. Только... я вас провожу и дальше ловить пойду. Если к полуночи нужен буду, то вы уж сразу говорите.
Эмма вздохнула, вставая и поправляя юбку.
- Сразу - если бы я сам знал, - вздохнул в тон жене Раймон, подавая руку. - Впрочем, насколько я понимаю, половину ночи всё равно никто не спит? От полуночи-то?
- К третьему дню попривыкли, на улицы почти никто не выходит, - уточнил стражник, - шарахнуло-то аккурат на двенадцатое. А пятнадцатого я заночевал у брата, а проснулся тут. Но трактирщик все равно не спит никогда, да и подавальщица у него, Виола, очень уж любопытная.
- Хм, - Раймон, уже двинувшись к таверне, приостановился. - А сколько тут готовы платить морочнику за ощущение отсутствия шума? Впрочем... дьявол. Деньги всё равно исчезнут. Вот всегда так.
Стоит только найти золотую жилу... вздохнув снова, он махнул стражнику рукой. Таверна ждала. А потом ждала ночь, ждал взлом колокольни и, возможно, призрак.

Ночной Редхилл от дневного отличался лишь неверным, зыбким светом в окнах да огоньками на колокольне. Там, где днем лениво ворочался авалонский туман, сейчас разливалось нежное, сиреневое сияние, едва уловимое. В церкви, запертой изнутри, слышался заунывный речитатив - отец Настён молился об избавлении от призрака. На голове одного из ангелов, украшающих портик, сидела иссиня-черная ворона и клевала макушку крылатого с самым циничным видом. К счастью, она хоть и щеголяла знакомыми уже серебряными кольцами на лапах, но была обычной, небольшой и весьма упитанной. Завидев Раймона, птица каркнула, разбудив дремлющего на скамейке Рэя. Не обращая внимания на стражника, Раймон упёр руки в бока, глядя на птицу.
- Посланец? Или просто - посмотреть?
Ворона с интересом оглядела его и вернулась к своему занятию.
- Значит, посмотреть. И ладно.
Хотя колечки были красивыми и полезными, со времен первого ворона изменилось слишком многое. Мало ли, чья птица? И Раймон, оставив арбалет спокойно висеть под плащом, повернулся к башне. Дверь, насколько он помнил, запиралась изнутри не только на ключ, а и на замок, да и чтобы незаметно её открыть, пришлось бы использовать магию, не зная, насколько полубезумный священник способен ей сопротивляться. Да ещё и без возможности его видеть... Раймон покачал головой и осторожно вступил на внешнюю лестницу, которая шла почти до самой колокольни. вытертые камни, вделанные в стену, и днём-то были небезопасны, а сейчас и вовсе - но другого выбора не было. Ноги то и дело норовили соскользнуть с ледяной корки, что покрывала эти измышления строителей, строгая готическая лепнина башни была плохой подмогой для рук, но Раймон, всё же, добрался до вычурно-причудливого валика под часовым окном. Иначе эту конструкцию из сплетения химер и цветов назвать было нельзя. Здесь ступеньки заканчивались, из окна тянуло теплом и магией, громко переговаривались со временем часы, а Редхилл с этой высоты казался игрушечными, кукольным, окутанным тем самым сиреневым сиянием, что и колокольня.
Подниматься по лепнине? Ёжась под порывами ветра, Раймон вспомнил прежнее приключение и решительно отказался от этой мысли. Это и днём-то было непросто, а сейчас, да ещё при таком предательском свете? Нет уж. Может быть, он и ожил бы наутро, а, может, и нет. Эмма, вероятно, ещё не успела настолько от него устать, чтобы порадоваться вдовству, несмотря на то, что теперь ей с лихвой хватило бы на приданое. По крайней мере, Раймон на это надеялся. Неслышно хмыкнув, он заглянул внутрь через часовое оконце и с облегчением обнаружил, что часы снова выглядели как... ну, как разобранный, но рабочий механизм. Шестерёнки мерно проворачивались, фигурки спокойно стояли на местах, даже не думая нападать. Мягко светился циферблат со знаками зодиака. Раймон легко спрыгнул на пол и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. В прошлый раз часы не шевелились, пока он до них не дотронулся. Что ж. Пройти к двери удалось без происшествий, и Раймон пробежал пальцами по замкам. И ещё эти доски снаружи. Их пришлось бы выбивать. Шум...
Удар колокола прервал мысль, и Раймон довольно кивнул. Одной проблемой меньше. Под этот гул вряд ли священник услышит скрежет гвоздей, выходящих из стены. К тому же, хорош бы он был, сидя на колокольне, не появись призрак вовсе - например, потому, что кто-то тронул часы. Он склонился над замками и прикрыл глаза. Зрение здесь было ни к чему, а вот чувствовать механизм так получалось куда лучше. Интересно, закрывали ли глаза обычные взломщики, доверяя больше пальцам и слуху? На то, чтобы заставить повернуться ржавый механизм, который сам скорее походил на часы, а не на нормальный замок, ушло несколько минут, и всё это время колокол бил не переставая, выводя нежную, красивую мелодию. Дверь отворилась внутрь. А вот со следующей преградой пришлось повозиться. Греметь ими по ступеням Раймону не хотелось совершенно, так что приходилось осторожничать, придерживать мерзко скрипящие доски и жалеть о том, что ему не досталось от роду что-нибудь действительно полезное, вроде той же воды. Ледяные клинья выбили бы доски в минуту. Мороки здесь были бесполезны, огонь - тем более. Ещё пожара не хватало. Эта капризная стихия, как ни печально, оказывалась полезной куда реже, чем думали многие, кого волновала только пляска языков пламени. Поэтому он ругался про себя и работал, отдирая доску за доской и аккуратно складывая их у стены.
Подниматься по знакомой лестнице было легко и приятно. Особенно - по сравнению с неслучившимся путешествием по стене башни под пронизывающим ветром. А наверху, напоминая призрачных магистров резиденции - стоял мужчина, приземистый краснолюд, кудрявый, горбоносый, смуглый, в старомодной тунике. Сапоги, насколько Раймон мог разглядеть в сиреневой дымке, выглядели так, словно шились на одну ногу, а потом ещё разнашивались. И ощутимо веяло от мастера - если это был он - холодом.
Впрочем, призрак глянул на Раймона лишь раз, без любопытства, но с настороженностью - и отступил назад, прижимаясь спиной к простенку, точно испугался. Но испуга на его лице тоже не было, да и колокол, казалось, начал звонить потише, обозначая полночь. Ночь перевалила через свою половину - и мир не вздрогнул, не стал другим, но на мгновение почудилось, что лицо, тело залепил сухой, мелкий песок - как в часах. Долгие несколько секунд песок этот сыпался везде, затекал под одежду, гадостно щекотал тело - а потом всё пропало. Лишь краснолюд грустно вздохнул, а Раймон, стряхивая мерзкое ощущение, чуть развёл руки, показывая ладони.
- Мастер Питер, полагаю? Михаилит Фламберг.
Призрак устало кивнул, тоскливо озираясь - и провалился сквозь пол. Судя по лязгу, от которого начали дрожать камни - в часовую башенку. Раймон закатил глаза. Почему все всегда всё усложняли? Впрочем, спускаться было быстрее и гораздо легче. Дверь он толкнул осторожно, сперва заглядывая через щёлочку. А то мало ли. Часы нападать не спешили. Они просто прогуливались по башне, постанывая механизмом. Сокрушенно наблюдал за ними призрак мастера, покачивая головой.
- Бедняжка, - поглаживая рукой циферблат, приговаривал он, - моя несчастная девочка...
- Сочувствую, - заметил Раймон, входя в комнату - но не слишком далеко от двери. Слово прозвучало для него самого удивительно искренне. Впрочем, в мире, наверное, каждый переживал момент, когда результат любимого дела в одну секунду шёл псу под хвост. - Собственно, об этом я и хотел бы поговорить. Если можно.
- Михаилиты превратились в исповедников призраков?
Мастер вздохнул, прижимая к себе одну из часовых стрелок. Часы на мгновение замерли, из нутра механического чудовища выдвинулись какие-то шестеренки, поменявшиеся местами с другими, лязгнули пара лезвий, выдвинувшиеся на месте третьих.
- Боюсь, я такой один, - вздохнул Раймон. - Болтливость - жуткий порок. Впрочем, до сих пор призраки не жаловались.
- А я жалуюсь, - неожиданно сварливо пробурчал Питер, - жалуюсь. Болтать каждый может, да вот только девочка моя от этого страдать меньше не станет.
- Передам в капитул, - кивнул Раймон, прислонившись к стене. - Хотя скорее всего они решат, что я до сих пор достаточно наказан компанией женщины на тракте. И пока что с передачей - некоторые сложности. Сначала придётся вашу... девочку, хм, вылечить. Как-то.
- Руки нужны, - призрак продемонстрировал свои собственные, с тонкими изящными пальцами, которые скорее пригодились бы Эмме, чем кряжистому краснолюду, - своими-то я могу только вот циферблат потрогать. Он тут и не тут, понимаете, молодой господин?
Циферблат, в отличие от остального механизма лежал спокойно, лишь подрагивал жизнью, едва различимой через туманы. Раймон медленно кивнул.
- Для него оказалось - мало?
- Не хватило, - виновато признал Питер, - увы. Когда всего себя отдаешь чему-то, на что-то не хватает. Самые крохи ушли, чтоб и эту часть моей малышки защитить. Но что могут зодиаки? Почти ничего, лишь то, что ждут от них люди.
А ещё, кажется, плеваться ядом и ещё какой-то едкой гадостью, чего люди уж точно не ждали.
- А нынешний часовщик, да с инструментами, справился бы? - поинтересовался Раймон и повёл рукой. - Как-то оно не выглядит нормальным механизмом, который можно просто взять и починить.
- Часовщики, - в голосе краснолюда зазвучало презрение, - что они знают о том, как незримое, но осязаемое сочетает музыку времени и музыку механизма? Что они понимают в месте, где все должно быть? Вот вы, молодой господин, понимаете - иначе не пришли бы беседовать с призраком. Вы ведь чуете, где находится когда? И осознаете, к чему должно быть приложено куда? Но еще - не умеете?
"Где находится когда".
И почему столь многие любили выражаться так, что легче было бы понять слова лунного света в полосках бурундука? Причём выражаться тем более витиевато, чем больше знали? Возможно, многие знания слишком давили на разум, заставляя его скручиваться прихотливыми петлями? Что было ещё хуже, Раймон, кажется, понимал. После тех трикселей. после тумана и, главное, после тех минут, когда его было двое - но один. "Когда" скручивалось спиралью и не могло перейти на следующую шестерню. Где же и было, и не было, падая между секундами. Возможно, жрицы с Авалона умели работать со всем сразу. Ему же пока поддавалось только "что". И то, на что намекали слова мастера... завораживало. Раймон медленно кивнул.
- Возможно, и понимаю. Но уметь - не умею, нет. Учился на ходу, пытаясь сбежать оттуда, где "когда" убегало слишком быстро.
- Вот и часовщики не умеют, - резюмировал Питер, не спеша делиться секретами и лишь плотнее прижимая к себе циферблат. Так, что стрелки начали торчать у него из спины. - Вы б шли, молодой господин, к своему наказанию. А то ведь теперь каждое утро будете в часовой просыпаться. Какой женщине такое понравится-то? А я пока позвоню, оплачу свою крошку.
- Зачем просыпаться? - удивился Раймон, не торопясь уходить. Косяк был вполне удобным. - Завтра я собираюсь проснуться со своим наказанием в удобном трактире с лучшей жратвой в округе. Конечно, сначала побегать придётся. Кажется, здесь где-то делали порох... впрочем, нет. Наверное, я просто сделаю так, чтобы часть камней в основании башни поняли, что они находятся вовсе не здесь. Вряд ли после этого я проснусь в воздухе над башней. Понимания на починку нет, так ведь ломать - не строить, верно, мастер Питер? Конечно, лучше бы нашлись другие варианты, но...
- Руки нужны, - хмуро повторил краснолюд, снова демонстрируя свои, - да кто ж меня в себя пустит? Это же одержимость будет, как Бог свят, да и вдруг я не соглашусь уйти обратно в часы?
Раймон потёр подбородок.
- А научить - никак? Верю, что сложнее тасования кирпичей, но пока что учителя - не жаловались. Даже те, которые не хотели ничему учить.
- Ну как я вас научу, молодой господин? - Если бы призраки умели плакать, этот залился бы горючими слезами и затопил Редхилл. - Это как дышать, понимаете? Родились, получили по заднице от повитухи - и задышали. Никто не учил, так? Я часовщиком родился, я время чувствую пальцами, расстояние между "тик" и "так" - глазом вижу. Как этому научить-то? Ну вот... вам доводилось когда-нибудь горох от чечевицы отделять? На ощупь они одинаковые, верно? А на вкус, цвет и размер - разные. И если "сейчас" представить, как большой чан, в который насыпали горох - "когда" и чечевицу - "где", то мы получим время. А если из "сейчас" уйти в "никогда" - получатся часы.

- Понял, - Раймон хмуро улыбнулся и наклонил голову, прислушиваясь. По лестнице доносилось эхо шагов. Видимо, священник, привлечённый звоном, шёл обновлять круг из соли или наносить на камень заклинания. - Говорите, мастер, любые руки?
- Не любые, а правильные, - явно привередничая, начал призрак, но осекся. - Руки - они и есть руки, чего уж.
Священник остановился где-то посреди лестницы, звонко раскашлявшись. Кажется, молебны не пошли ему на пользу, да и для хождения по ступенькам он был слишком грузен. Раймон покачал головой. Подходящие руки, как же. И всё-таки попробовать стоило. Он прикрыл дверь, надеясь на то, что в темноте отец Настён не заметит снятых досок. Мороки лучше всего работали там, где в них легче всего было поверить. Заколочена часовая комната была так давно, что скорее всего священник иной её и не видел. Вот прочее было уже сложнее. Раймон прикрыл глаза, вызывая в памяти одуловатое лицо с набрякшими мешками под глазами. Тяжёлые веки, дыхание и, главное, взгляд, который тот бросил на Эмму. Рассказ стражника добавился в общий котёл ко где и когда, где плавились приближающиеся шаги. Дыхание, шаги, неровный стук сердца, не справлявшегося с весом. Священник шёл наверх, на лязг колокола, наверняка прихватив горсть соли, чтобы очертить круг. Чтобы призрак не осквернял церковного шпиля. Хотя... знал ли он сейчас о призраке? Это ведь был первый подъём - как всегда? Наверное, так. А, значит, к колоколу вполне можно добавить немного... осанны. Едва слышные голоса, славящие Господа и ангелов его. Раймон не знал, доводилось ли отцу Настёну слышать хора в лондонских соборах... ему - случалось. И если чуть изменить голоса певчих, сделать тон ещё выше, тише, неземным... Священник, кажется, восприял духом от услышанного настолько, что окрылился сам, что ангел. Без сияющих белизной крыльев он нипочем бы не преодолел лестницу так споро. На площадку перед часовой Анастасий вспорхнул, аки голубь, напевая под нос: "Я – Рафаил, один из семи святых Ангелов, которые возносят молитвы святых и восходят пред славу Святаго..." Вспорхнул - и замер, разглядывая дверь, лишенную досок.
- А беззаконные во тьме исчезают, - потрясенно проговорил он, озираясь по сторонам.
Раймон мысленно выругался. Глаза у этого отца Настёна - что это вообще за имя такое?! - оказались как у Рыся на золото. Но хотя бы ощущение священника, очувствование - держалось, пусть и неровно. Но, правда, кто же может говорить именем Господним под звон? Как могли исчезнуть доски?
- А праведные идут на свет Божий, во славу Его, аминь.
Браслет холодил руку, отдавая силу. Раймон приоткрыл дверь - медленно, плавно, вставая силуэтом против падающего из окна света. Уже не сиреневого, он надеялся, но белого, истинного, что Lux Aeterna. Вечного света он не видел, но священник, вероятно, тоже. Плащ за крылья сходил тоже не очень хорошо, но в целом всё это было лишь вопросом веры.
- Вонмем, станем добре пред Сотворившим мы; не помышляем противно Богу. Облечёмся во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских.
- А-аминь?! - Священник удивился так, что вместе с ним удивилась и Эмма в таверне - тихо, фиолетовым всполохом. Он протянул руку, чтобы потрогать плащ-крылья, но тут же отдернул, точно ожёгся. - А... Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его, да?
- Дабы укрепить для перенесения и преодоления зол угрожающих, - ангел тяжело вздохнул. - Бесовскими силами создан был механизм этот, противен он Господу безмерно, - он помедлил. - Нет для бесов спасения, слишком далеко и давно отпали они от Творца, но очистить башню, часы от силы их - возможно, ибо всемогущи силы горние. И станут часы свидетельством не козней дьявольских, а силы Господней, с благословения его. Готов ли ты, сын Творца и церкви, сотворить это чудо руками своими, открыв разум свой посланцу Его, пропустив через себя силу, что превыше всего, свет, который изгоняет тьму?
- Чего?
Отец Анастасий глядел на него с глупым благоговением, явно не вникая в услышанное и почитая за счастье внимать гласу посланца божьего.
Ангел едва удержался от того, чтобы закатить глаза. Хорошо, что хоть не на арамейском заговорил.
- Вверяешь ли ты себя в руки Господа и посланца его? Открыт ли ты Творцу?
- Через рукоположение возгреваю я в себе дар Божий и каждому дается проявление Духа на пользу, ибо дары и призвание Божие непреложны.
Торжественности в голосе священника было столько, что ему непременно бы умилился и сам Христос. Впрочем, вряд ли бы он обрадовался проповеди, что последовала дальше, как бы богохульственно это не звучало.
- Ревнуйте о дарах больших, и я покажу вам путь еще превосходнейший. У людей ли я ныне ищу благоволения, или у Бога? Людям ли угождать стараюсь? Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым, - вещал Анастасий, размахивая руками и немалых размеров требником, извлеченным из глубин облачения. - Ибо и Христос не Себе угождал, но, как написано «злословия злословящих Тебя пали на Меня»
- Так прими же благословение, - Раймон протянул руки к голове священника. - Готов ли ты?

- Яви нам свет лица Твоего, Господи! - Возопил Настён, молитвенно складывая руки на груди, под хихиканье Эммы, которого он, к счастью, не слышал. - Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его. Благо есть славить Господа и петь имени Твоему, Всевышний!
Раймон с ужасом понял, что молиться священник собирался как минимум до утра. До, так сказать, пришествия света Господня. И это в планы как-то совершенно не входило. Мало ли, сколько времени ещё потребуется этому краснолюду для починки. Он скупо улыбнулся. Что ж, утро так утро.
- Аминь. Возрадуйтесь, отче, ибо день Господень пришёл.
Дождавшись, пока священник радостно вскинет взгляд на окно, Раймон расплескал морок вспышкой - белой, яркой, от которой отец Настён, несмотря на веру, зажмурился, молитвенно складывая руки. Секунды хватило на то, чтобы шагнуть ближе, зажать пульсирующую точку на шее под челюстью, в складках жира. Всего чуть-чуть, убеждая священника, что тот не чувствует касания, пока в сознании отче не вспыхнули огни уже другого рода. Но, наверное, сходные с райскими. А вот удержать получилось едва-едва. Уж больно тяжёл и рыхл был отец Настён, неудобен. Раймона хватило только на то, чтобы он не ударился головой и ничего себе не сломал.
Выпрямившись, ангел-изменщик устало упёр руки в бока.
- Руки - они и есть руки, так, мастер? Вон, машут, пальцами шевелят.
- Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его, - ехидно согласился Питер, выплывая из темного угла, где все еще стонала его девочка. Но в священника он залез без лишних разговоров и, кажется, долго не мог попасть... во что-то. Долго же ворчал о каких-то "почему" и "туда", долго мелькали призрачные руки, высовываясь то из груди, то из головы. Наконец, Настён вздохнул, сел, чтобы нерешительно подняться и с жутким, не выражающим ничего лицом, начать разглядывать свои ладони.
- Подумать только... - потрясенно проговорил он голосом Питера. - Молодой господин, вы тут побудьте пока. А я до борделя - и обратно.
Раймон холодно улыбнулся и сдул с кончика указательного пальца возникший там огонёк.
- Сначала - часы. А потом думай, мастер, что тебе лучше - чтобы священник поверил в промысел Господень и оставил механизм в покое, или уверился, что это всё бесовщина и разломал окончательно.
Краснолюд пробурчал что-то о том, как иным наказания достаются правильные, а иные вот уже сколько лет томятся, хоть и в призрачном облике и обретаются, но, все же, подошел к циферблату. Без натуги поднял его, утверждая в окне, метнулся в угол за пыльными инструментами и замер. "Девочка", мерзко царапая невесть откуда взявшимися коготками пол, подошла к нему, для того, чтобы обнять членистыми лапами, как у насекомого.
Знакомый уже туман-протоморок закружился вихрем в часовой комнате, завертелся пляской осенних листьев на ветру, выбрасывая в сторону щупальца. "Где" - сероватое, но и цветное, как мостовая Редхилла, разбрасывающее в стороны то камешки, то песок, улыбающееся губами Эммы, выбивающее из тумана свою сестру - "когда". В башне ощутимо похолодало и с потолка повалил снег. Обычный снег этой зимы, заваливающий тракты так, что даже привычная ко всему Роза порой увязала, заставляющий нервно всхрапывать Солнце, напоминающий о снежной стене Королевы. "Когда" нахально лезло в голову, копаясь в воспоминаниях - и осознавая себя "сейчас". Третье щупальце было "никогда". Оно вытягивало мастера Питера из священника, пока пухлые руки отца Анастасия разбирали "девочку", присоединяя ее к циферблату. "Никогда" и "нигде" - но и везде.
А потом колокол умолк, упал на пол Настён - но зазвенели часы. Фигурки, принявшиеся танцевать, утратили всякое изящество жизни, превратившись в пусть совершенные, но - механизмы. Мелодичный звон разливался над спящим Редхиллом - да и был ли он спящим? Внизу, громко, ликующе вопил Рэй, а когда часы отзвонили своё, отплясали фигурками, стал слышен гул проснувшихся горожан.
А Раймон так и стоял, потирая подбородок - жест, который так не любила Эмма, но который стал частью жизни слишком давно, чтобы от него отказаться. Он смотрел на похрапывающего на снегу священника и думал. Одно движение, и отец Настён просто уснёт навсегда. Гарантий, что получится его уговорить - не было, а на новые внушения почти не осталось сил, да и вспомнит ли пузатое виместилище благочестия, что он испытал до починки? Надёжного средства защитить механизм Раймон не знал тоже. Насколько всё было бы проще, безо всякого обрыва. Просто переместить тело - в не здесь. И, возможно, не в когда, попробовать положить его между секундами. Решать было тем сложнее, что лично ему с Эммой уже ничего не угрожало. Достаточно выбраться из города до темноты, а там всё снова становится проблемой Рэя с уже известным решением. Раймон безрадостно улыбнулся. В конце концов, стражник едва ли будет возражать, если сперва придётся сбегать в бордель.И, возможно, делать это каждый день - ведь спешить Питеру будет уже некуда. Но и это, если подумать, было не проблемой Раймона де Три и уж точно не было проблемой михаилита Фламберга. И всё же, незаконченные дела... дьявол с этой верой. Изначальный морок его всё ещё слушался. Да и огонь пришёл послушно. Немного сотворённых из ничего - из основы мира - белых перьев. Выжженный в камне у окна и у двери знак волнистого меча, столь любимого воинственным архангелом. Можно было добавить ещё несколько мерзких и явно бесовских голов, но, поразмыслив, Раймон решил обойтись без этого. Вместо этого одно перо легко коснулось носа священника. Пришла пора поговорить о чудесах и капусте.

19 февраля 1535 г. Солфордс. Таверна.

Чем ближе становилось поместье, тем меньше Эмма хотела продолжать путь. Не тянуло ее в родные пенаты, казалось неправильным возвращаться туда, откуда ее выгнали. Ссылку в монастырь Эмма упорно считала изгнанием, хоть и признавала, что так она не отнимала кусок хлеба у мальчков Дика, не слушала причитания Клариссы и не страдала от жестокости брата. А еще ей было страшно. После той вспышки в таверне, когда Дик начал отражать её, брат исхитрялся сообщать о себе, не пользуясь письмами. Почти также, как она давала понять Раймону, что рядом. Но - и не так. Раймон - просто знал. Дик - стучался, негромко, будто в хрупкие стеклянные двери. Такие, говорят, были у короля в Уайтхолле. Непрактичные, но красивые и яркие. Если когда-то у них будет... Эмма улыбнулась этой мысли. Поместье. Если. Когда-то. Когда? И зачем ей в маленькой лесной усадьбе эти необычные двери, если она все равно ими не будет любоваться? Пока сможет держаться в седле - Раймон один на тракте не будет. Всё равно ведь на покой не уйдет, да и зачем? Что им делать там, в этих еще не известных лесах, в этом еще не построенном доме?
Растить детей? Хорошо, если дражайший супруг хотя бы их имена запомнит. Делить её он не согласится даже с собственными отпрысками.
Охотится? Но этим они могут заниматься и сейчас. Для того, чтобы гонять очередную тварь по тракту, не нужен дом.
Возвращаться? Эмма вздохнула. Пожалуй, лишь ради этого стоило думать о красивых стеклянных дверях, о сирени под окнами, о лужайке перед домом, даже мысль о маленьких де Три на этой лужайке становилась не такой абсурдной, когда появлялось, куда возвращаться.
Но это поместье было - не то. Его нельзя было назвать домом, оно заставляло вспоминать - но не о счастье. Тонкий, выбеленный лён рубашки Раймона покорно сминался иглой - рукава особенно страдали от кольчуги, а носить кожаную куртку вместо колета было... некрасиво. Зачем прятать сильные плечи и руки, если узкий колет замечательно их подчеркивает, равно, как и отсутсвие живота, каким хвастались купцы - да и многие дворяне побогаче. А штопка... она успокаивает. Особенно вот так, у камина, который можно представить почти своим, а под рукой - корзина с яблоками, зелеными и неведомо откуда взятыми трактирщиком. Особенно, когда штопка негаданно превращается в вышивание, расцвечивание белизны зеленым и голубым, серебряным и алым, когда от плеча к вороту вспыхивает под пальцами феникс. Одежда Раймона постепенно становилась похожей на него - яркой, но прячущей под вышивкой прорехи.
- Редхилл теперь будет образцовым христианским городом.
Еще бы - архангел Михаил явился священнику, починил часы и победил беса лично. Отец Анастасий теперь уж точно проникнется своей святостью - и начнет щедро нести ее людям. Ибо каков пастырь - таково и стадо.
- Возможно, стоило позволить призраку сначала заглянуть в бордель, - задумчиво ответил Раймон. - Чтобы немного разбавить святость. Но тогда, конечно, убеждение могло не сработать. Так что пусть город будет христианским. На какое-то время - теперь оно у него есть. А потом - как знать? Или город изменится, или Реформация дотянется. Но всё же... что за имя такое - Настён? Анастасий я ещё понимаю, а это?
Эмма пожала плечами. За шесть лет в монастыре она успела вышить огромное количество святых с труднопроизносимыми именами. Тарас, Мефодий, Афанасий, Пелагея... Настён среди них выделялся не слишком. Впрочем, михаилиту, наверное, не обязательно знать жизнеописания подвижников, которых когда-то неосмотрительно назвали по-гречески?
- Сократили, наверное, - равнодушно заметила она, - Здесь вообще любят странно сокращать. Дик, Эми, Сирри... Ты знал, что этого стражника, Рэя, тоже зовут Раймоном? Отец однажды пошутил... когда выиграл в карты наконец-то, что если хочешь, чтобы тебя звали не так, как окрестили - переезжай в Суррей. Несмешно, но верно.
Отец выигрывал в карты редко. Чаще - проигрывал, делал долги, из которых Дик героически вытаскивал поместье еще несколько лет. Когда выигрывал - смеялся и шутил, покупал сыновьям собак. Когда проигрывал - в усадьбе прятались все, кроме Дика. Ричард Фицалан-младший, наследник, похожий на отца как внешне, так и характером, себя бить не позволял.
- В любом случае, я его не сжёг. Теряю навык. Ваш местный священник такой же... интересный? Да и, кстати, - Раймон задумчиво потянул её за кончик косы. - Расскажи о няньке? Люблю, знаешь, нянек, которые делают такие подарки, а потом исчезают, не возвращаясь, чтобы спросить, довольны ли.
- Священник в Уорхеме очень интересный.
Эмма покосилась на мальчишествующего Раймона, но косу забирать не стала. Ей - да и ему, кажется, до сих пор не верилось, что рубить ее не нужно.
- Он очень любит детей. Понимаешь?
О няньке рассказать было сложнее. Эмма не имела ни малейшего понятия, с чего нянька взяла, будто её подопечной нужно надгробие при жизни, да и черты пожилой женщины впсоминались с трудом. Помнилось лишь, что она всегда пахла добротой и лаской, которых так не хватало с матерью, что руки у нее были грубоватые и теплые, что рассказывала она сказки о феях, великанах, богах и героях.
- Нянька умерла, вскоре после того, как отец решил, что в ней больше не нуждаются. В деревне её провожали, как древнюю жрицу. Быть может, она ею и была, - вздохнула Эмма, припоминая, что видела на руках у старой женщины полустертые синие рисунки сродни тем, что теперь носил Бойд.
Многие вещи не нуждались в рассказе - Раймон и без того понимал. Несомненно, он видел сейчас седые волосы няни, покрытые старомодным платом, морщинистые руки с синими спиралями, слышал её воркотню. Так, как вспоминалось это самой Эмме.
"Финн в возрасте героев позабыл позвать на пир при Алмайне, на красном холме, нескольких фениев, возгоревшихся гневом и негодованием. «Поскольку ты не удостоил нас чести праздника, — сказал Мак Ронайн сладкоголосый, — я и благородный Айльте увольняем себя на год от службы Финну». Отъезжая, они молчаливо положили свои щиты и мечи на борта своих кораблей. Два благородных вождя отправились в Лохланн, королевство блестящих мужей..."
- Жрица... Если поместьем никто не занимался, не следил, да с такой нянюшкой, - Раймон помедлил. - Возможно, там уже давно - тракт. А, может, и нет. Впрочем, гадать бессмысленно. Прогуляемся, посмотрим, так? Выроем парочку... призраков - или просто прогуляемся по округе. Взглянем на священников, которые любят детей - ибо дело это богоугодное и благое. Может, заглянем на ночь в поместье, за горячим чаем... Признаться, я бы с удовольствием узнал, что же такое делает твой братец. С завидным постоянством.

- Дик следил за поместьем, - вздохнула Эмма, откладывая рубашку в сторону. Для штопки еще будет время, хоть запасы одежды изрядно поуменьшились. Страждущие мальчики, Ланселоты и беглые послушницы слишком часто нуждались в преображении. Припомнив, как забавно выглядел древний рыцарь в одежде Раймона, которая была ему велика, она улыбнулась. Должно быть, легенда уже устроил свою жизнь хоть как-то, а им, всё же, вдвоем было спокойнее. - У него не всегда хватало денег, не всегда были урожайные годы, но он разве что зубами не цеплялся за поместье. Отец оставил ему огромные долги. Но вряд ли он сейчас там. Зима - время турниров. А с Риссой... с Клариссой я ужинать не хочу, лучше уж с Диком. Молитвы мне осточертели.
- С Диком ужинать мы не станем. С Клариссой - тем более, но она хотя бы не задаёт вопросов через полстраны, - проворчал Раймон. - Стоило бы... уговорить перестать.
- Он не сможет перестать. По крайней мере - пока. Или, - Эмма улыбнулась, и вышло это неожиданно лукаво, - ты ревнуешь?
Лестное, смешное и смущающее чувство - ревность. Оно было дано людям, чтобы отрезвлять их, но лишь мутило сознание, отнимало сладкое ощущение собственной силы и было слишком похоже на зависть.
- А священник тебе не понравится. И церковь тоже. Там, на алтарном покрове, всегда были слезы, стыд, отчаяние и ненависть тех детей, что он... Нянюшка все время повторяла, что легче сотню раз развестись с мужем, чем отучить священника прелюбодействовать.
- Ревную, - легко согласился Раймон, - а как же. Только ты не совсем права. Он очень даже может перестать - хочет того или нет. Знает о том, или нет. Даже лучше, если нет.
- Но зачем?
Пальцы неспешно прошагали по его руке, к шее. Зачем Дику прекращать это делать, если саму Эмму это не беспокоит, как не смущают уже давно чужие чувства? Разве не нужен братцу шанс, чтобы всё исправить? Пусть Эмма никогда не забудет ни подвала, ни кнута, ни монастыря, но ведь и Ричард не забудет тоже! А ненависть... Она ей не нужна, вместе со страхом, неуверенностью и беспомощностью.
- Всё это... ревность, ярость, злоба - есть и во мне, иначе Дик не достучался бы. Значит, брат ни при чем. А отца, да и прабабку де Молейнс теперь спросить можно только с некромагом.
Раймон пожал плечами.
- Эта их Великая Королева обращается к тому, что во мне есть, иначе не приходила бы раз за разом. Она ни при чём, и не стоит прекращать? Всё ведь просто. Затем, что это мешает - сейчас. И скорее всего будет мешать дальше, особенно потому, что сам перестать твой брат не может.
Упрямо поджав губы, нахмурившись, Эмма досадливо боднула его в плечо. Упрямство Раймона было сравнимо лишь с его склонностью к злым шуткам. Порой лучше было отложить разговор, чем пытаться убедить драгоценного супруга в неправоте. И сейчас стоило уступить не столько ради него, сколько ради самой себя.
- Как скажешь, - согласилась она, прижимаясь губами к шее.

здесь и далее: за Хеллу

Джеймс Клайвелл
День 7. (15 февраля 1535 г. )

- Двадцать...
Сложно считать шаги, когда идешь ты по коридору, набитому всякой чертовщиной. Под руку попадается то китайская ваза, на ощупь самая настоящая, но если закрыть глаза, за нею - стена, то статуя очередной Венеры, то Марс, точно такой же, какой возвышается над Колизеем. А то и вовсе отвратная морда демона, щелкающая зубами. Уставшему Джеймсу было все равно - хоть светящийся говорящий шар, каковой, впрочем, немедленно возник на пути, вопрошая голосом Квинта, куда это Актёр собрался? Двадцать шагов оставалось до комнаты свиданий и потому было не до разговоров с собственным безумием. Свечи мерцали на стенах, выхватывая странные картины - императоров в колесницах, воинов на дне реки, глодаемых рыбами, дам в алом, удивительно похожих на Фламиник. И когда шаги, наконец, закончились, а Джеймс остановился напротив комнаты для свиданий, выяснилось, что двери-то и нет - глухая стена, в которой проем был обозначен лишь едва приметной аркой из лепных амурчиков, без сомнения открывалась каким-то механизмом. Искать его Джеймс не стал, быть может - зря. Зато первую отметину от сапожка Мэри нашел почти сразу, на стене. А дальше стало совсем просто. Так просто, что даже подозрительно. Ни стражи, ни ловушек - лишь прямой коридор, отмеченный сколами на камне, длинный, заканчивающийся лестницей, ведущей наверх. А за лестницей - снова коридор, на которого трижды приходилось отпирать решетки, один раз уронив отмычку и прислушиваясь к шагам наверху следующей лестницы. До двери, которая могла быть входной и, если он верно понимал, выходящей на внутренний двор бывшей тюрьмы, Джеймс добрался все также, без приключений. И лишь когда толкнул разбухшие от сырости доски рукой, предвкушая если не свободу, то свежий воздух, услышал голос Квинта.
- Набегался, Актёр?
Квинт и четверо стражников стояли за спиной, готовя цепи.
Джеймс повернулся с тяжелым вздохом и ощущением, что не только набегался, но и отбегался.
- Набегался, Квинт. Не надо цепей, сам пойду.
- Ты умный, - коротко согласился Квинт, подходя, чтобы завязать глаза и явно избегая смотреть на кулак с зажатыми отмычками.
Вели Джеймса в камеру короткой дорогой, по ощущениям - спускаясь по одной, длинной и прямой лестнице.
Снова хлопнула за спиной решетчатая дверь. Джеймс опустился на свой топчан, обхватив голову руками. Слишком легко прошел этот неудавшийся побег, будто снова играли, показывая, что выхода нет. Но ведь эта лестница... Кажется, перед тем, как его провели коридорами к камерам, слышался звук отодвигаемой потайной двери? А еще был в камере другой сюрприз, который он не заметил перед побегом. И теперь, отжимаясь, Джеймс алчно поглядывал на лютню, прислоненную к стене. Дорогую, темного дерева, с колками из слоновой кости и металлическими струнами, какие только начали завозить из Испании. И - не утерпел, прервал это своё правило-поклонение собственному телу, ухватил инструмент, бережно касаясь пальцами струн. Лютня послушно отозвалась чистым, ясным голосом, запела, подчиняясь перебору. Простое - и в то же время высокое счастье - слышать мелодию, которую рождают твои руки, чуть загрубевшие уже от меча, но все еще чуткие. Лютня - как женщина, она отзывчива на ласку, на любовь. Лютня - как Мэри. Смущенная, неловкая, отвечающая на поцелуи неумело, но с пылом... Воспоминания о первой ночи пришли сами, будто теперь не могли быть осквернены ареной. Струны страдали под пальцами, выпевали и короткий вздох жены, и девственную кровь на простыне, и теплую тяжесть головы на плече, и соль непрошенных слез, и тоску, и страсть, и... Ох, Джеймс Клайвелл, зачем ты вообще оставил её одну, пошел за этим мальчишкой? Зачем ушел утром от Мэри, от своей песни? Зачем забыл здесь те слова, что шептал ей? Пора домой, загостился. У решетки камеры, где жил Таран, шевельнулся Квинт.
- Даже не думай, Актёр, - предупредил он, - лютню Фламиника подарила, так что...
Джеймс улыбнулся ему в ответ, не прекращая играть. Даже это не смогло испачкать память о Мэри.

Квинт давно отпер камеры, Эспада, ворча, умывался в тазу, а он все наигрывал, не в силах оторваться от мелодии. Бежать было бесполезно? Или ему лишь показали еще один путь, даже не отобрав отмычек? Для чего им ручной констебль там, на воле? Джеймс не обольщался, что с побегом всё закончится. Напротив, это было лишь начало, но и в то, что его убьют - или вернут на арену не верилось. Легенды и звезды должны уходить с арены непобежденными, создавать красивую сказку для следующих гладиаторов. "Отсюда только два пути", - сказал тогда Квинт. За неделю Джеймс превратился в Актёра и совершенно точно знал, что с этими бесконечными боями скоростью и реакцией не уступит и хорьку, что не забросит теперь ни утреннее правило, ни занятия с мечом, пусть даже для этого придется украсть у управы пару часов. Изменился ли он душевно? Пожалуй, ответить на этот вопрос могли лишь Мэри и Бесси. О том, что делать с людьми, которые сидели на трибунах и наверняка теперь будут узнавать на улице, Джеймс решил подумать позже. А пока он отложил лютню, сдергивая с кровати одеяло. Его должно было хватить и на ноги, и на плечи. Нынешней зимой бегать из тюрьмы в одних штанах представлялось занятием очень холодным.
Квинт отчего-то даже не удивился, когда Джеймс сказался больным, лишь пообещал прислать лекаря чуть позже. Сколько у него было времени? Час, два? Десять минут? И все же,он рискнул. День - ничуть не худшее время для побегов, а порой - даже и лучшее, чем ночь. Хотя бы потому, что никто не ждет. Потайную дверь удалось найти с пятой попытки, но там действительно была лестница вверх, казавшаяся почти бесконечной. Вверх и вверх, поспешно и не слишком тихо, удивляясь тому, что его будто не слышат. Не на колокольню к брату-лекарю. Не в спальню к Мэри. На свободу? А нужна ли ему эта свобода? Быть может, лучше остаться здесь, где слава, кровь и песок? Но Джеймс почему-то упрямо поднимался наверх, лишь на мгновение он остановился на ступеньке, поднимая неувядающую желтую розу, пронзенную серебрянной булавкой. И понимая всё. Он не бежал, его отпускали, дарили свободу, обещанную за победы, намекали на пари и долги.
Свежий воздух опьянил его, ударил в голову ромом. Воистину, хмель свободы был горек. Джеймс стоял на внутреннем дворе тюрьмы, мерз - и не знал, что ему делать дальше. Быть может, именно так себя чувствовали Адам и Ева, изгнанные из рая, ненужные, растерянные? Забытые? Будто нарочно через стену свешивался ясень, по которому так удобно было перелезть, оказаться на улице Лондона, найти лошадь... Но отчего-то он не спешил, прислушиваясь к себе. Страшно? Обидно? Или попросту устал? " Простите, мисс Мэри, я не должен был...- Должны. Иначе не сказали бы." "Я правда рада вас видеть, хотя и чувствую себя из-за этого виноватой". Выругавшись на самого себя, Джеймс взобрался на ясень, чтобы спрыгнуть на лёд Темзы.

Бермондси. Вечер.

Когда Джеймс добрался до дома, уже порядочно стемнело. Дом казался спящим, он дремал в ровном свете уличных фонарей, под белым полотном снега. Лишь в окне гостиной мерцал одинокий огонек свечи. Внутри было тепло, тихо, пахло хлебом и цветами, которые стояли повсюду - на столе, подоконниках, шкафах, висели на крученых жгутах под потолком и очагом. В гостиной прогорал камин, бросая алые блики на стол, где прежде лежали книги Джеймса. Теперь там стояла белая роза под стеклянным колпаком, а книги перекочевали на причудливую, ажурную полочку над камином, где их подпирала алая герань, на горшке которой ярко и четко виднелись инициалы "Э.Г."
А ещё там была Мэри в струящемся голубом платье без корсета, открывающем плечи, скрывающем ноги до самых лодыжек. Видимо, второй томик Нантейльской жесты она закрыла ещё когда стукнула дверь, и теперь, аккуратно положив книгу на столик, поднялась одним движением и скользнула к Джеймсу, словно призрак, видение. Но руки, обхватившие его за пояс, были настоящими, как и запах тела и запутавшегося в платье дыма, как и стук сердца за тканью. Как волосы, которые шевелились под дыханием. И слова, несомненно, были словами Мэри.
- Ты возвращаешься.
- Я всегда возвращаюсь.
Помедлив, Джеймс стянул с себя одеяло, пропахшее камерой, чтобы отбросить его в сторону. Арена отыграна, пропета - и повторяться было бы грешно. Впрочем, её нельзя было и забывать. Но перешагнуть, продолжить жить дальше не стоило почти ничего. Жизнь продолжалась в радости Мэри, в ее руках и запахе, в ее словах. Странно, но подхваченная на руки, она казалась легче, чем прежде. Более хрупкой, более нежной, более тонкой. Её не хотелось опускать на пол, сил, несмотря на пешее, холодное и голодное путешествие по льду Темзы, было много. Может быть от того, что он срезал путь складами? Вряд ли. Скорее потому, что ждал этой встречи неделю, показавшуюся годом. Потому что два месяца, за которые он так и не успел её толком узнать, казались вечностью. Потому что верность и преданность, которые он не заслужил, выразившиеся в этих отмычках, заронили в душу нечто такое, что вряд ли можно назвать любовью. Слишком простое слово для этого сложного сплава чувств.
- Я жалею о каждой секунде, что прошла без тебя. О несказанных словах, неспетых песнях, неподаренных цветах. О том, что не забрал тогда, сразу, вместо того, чтобы дарить фиалки. О той обиде на утёсе со змеем я жалею тоже. Ты - моя юность, моя путеводная звезда. - Джеймс улыбнулся, опускаясь в кресло с Мэри на руках. - Стоило стать гладиатором, чтобы научиться об этом говорить, как думаешь, маленькая?
Мэри улыбнулась и провела рукой по его щеке.
- Ты знаешь, мне кажется, этому можно учиться и не так кардинально. Пожалуйста, не нужно пропадать на неделю только для того, чтобы чему-то научиться. Ты мне и так нравишься. Хотя слова - о, слова приятны. Очень, - она скрепила чувства, звучавшие в голосе, поцелуем и со странной улыбкой подняла бровь. - Может быть, мне тоже стоит попасть на арену, чтобы научиться говорить то, чего не в силах? Потому что вот так, - губы коснулись щеки, - как ты, - встретились с губами, - я совершенно, - она вздохнула, - не умею.
- Думаю, ты это умеешь лучше меня, - вздохнул Джеймс в ответ, - и совершенно не нуждаешься в арене.
Арена. Снова арена. Сложно изгнать ее из своей жизни, забыть о серьге с бокалом и розой, вросшей в ухо, забыть о том, что навсегда остался смуглым и безволосым, как иберийский невольник. Сложно сжиться с тем, что неделя была украдена из жизни собственной же глупостью, но - и порадоваться тому, что она принесла. Поморщившись от боли, с которой замерзшие ноги принялись оживать, разгонять кровь, он коснулся волос Мэри, вспоминая рукой, как пушистые локоны льнут к ладони.
- И я снова ничего тебе не принес. Кажется, это неизменно. Бесси спит?
- Принёс, - возразила Мэри, не выказывая желания отстраняться. - Бесси спит. Ты хочешь подняться? Я приготовлю ванну. А еда - горячая. Боюсь, я в последние дни держу её на огне слишком допоздна.
- Нет, я хочу просто посидеть вот так, с тобой. И есть я тоже не хочу. Я бы попросил тебя рассказать о себе. О детстве, о любимых книгах и о том, как жила ты до нашей встречи, но... Предпочту узнавать это постепенно. Пусть это будет моим наказанием за частые отлучки. Повествуй мне кратко, что нового произошло в этом болотце, именуемом Бермондси, а то ведь после ванны времени для этого уже не будет.
С Мэри все было иначе. С Фламиникой ему понадобился дурман, чтобы мыслями быть далеко от той комнаты, и от острых зубов, и от... всего остального. Мэри удерживала здесь и сейчас прочно, своими словами, чувством, что звучали в них. Заботой и поцелуями. И потому вопрос о событиях городка он адресовал самому себе, отвлекая от мыслей о том, что скрывается под этим платьем. Да и как иначе узнать, будут ли у него с утра пара часов на завтрак с семьей? Управа может подождать, а зловредный лондонский убийца - тем паче.
- М-м, - осторожно протянула Мэри. - Всё очень тихо, правда. Только Хантер ругается по поводу лесных, которые теперь стали какими-то другими. Обнаглели. И, может быть, на меня придут жаловаться Мерсеры, но это, наверное, неважно? О, в Бермондси пришёл Гарольд Брайнс. Он, кажется, снова преступник. И скажи, пожалуйста... я не совсем поняла, но как ты думаешь, что может его связывать с девушками из Руси? Вроде бы воображаемыми, но я не уверена. И он сразу сменил тему.
- Ему вменяли работорговлю. Вряд ли девушки были воображаемыми. Пожалуй, Мэри, в Лондон мы отправимся вместе. Присмотрим тебе что-то из оружия полегче и кинжал. Неспокойно. И, пожалуйста, не беседуй с чертовым торговцем, если рядом нет меня или Хантера, хорошо? Что он тебе говорил?
Жалобы Мерсеров меркли перед явлением Брайнса в Бермондси. Нет, Джеймс подозревал, что рано или поздно это случится, но втайне, все же, надеялся, что торговец сгинет где-нибудь в своих слегка странных и бестолковых странствиях. А уж если припомнить те отчеты, что пришли от коллег накануне вызова к шерифу... Если верить им, Брайнс обнес церковь в Эссексе, там же украл изумруд из груди девы Марии, сломал в Ноттингемшире фрески и пол в мужской обители, а в Суррее зачем-то утащил статую архангела Гавриила вместе со змием с колокольни. Половина из них, конечно, были просто попытками перевесить свою головную боль на других констеблей. Но вот отчего-то верилось, что украсть Брайнс мог. Если не Гавриила, то изумруд. Но думать об этом с Мэри на руках было нельзя, хоть и пришлось.
- Натолкнулась случайно, - пояснила Мэри. - У него меч был в руках, так что я подумала, что бежать не стоит - может погнаться. Поэтому - говорила. Но, правда, я мистера Брайнса вовсе не интересовала. Совсем-совсем. Не так, как на меня смотрят обычно. Работорговец... может быть. Но я бы всё равно убежала, потому что он, кажется, не понимает. А говорил не очень много. Что упражняется. Что преступник. Что ты бы его посадил в тюрьму. Причём якобы просто так. Знаешь, наверное, самое странное в том, что он искал тишину, пришёл в правильное место - но не нашёл. Ни разу не посмотрел даже. Всё - не туда.
- Я б его с удовольствием посадил в тюрьму, тем паче, что есть причины, - признался Джеймс, целуя её ладошку, - а еще с большим удовольствием вздернул бы. Прости, мой маленький констебль, но, кажется, я завтра утром уйду в управу. Отчего-то мне не нравится, что преступники с мечами говорят с моей женой о поисках тишины. Что там насчет ванны?
Он снова коснулся губами ладошки, на этот раз - с благодарностью. Мэри помогала ему вернуться, воистину - вернуться. Заставляла думать, как законник, а не звезда арены. И дома, с ней на руках, в аромате волос и тепле камина было - хорошо.

16 февраля 1535 г. Бермондси.

Странное это чувство - просыпаться в своей постели, в прохладе чудно нахолодавшей за ночь комнаты, обнимая Мэри. Не менее странное - знать, что пока ты отжимаешься на полу, не загремят ключи в двери и не войдет Квинт. А уж умываться дома, стараясь не шуметь - не менее странно, ново и непривычно. Впрочем, Джеймс в полной мере теперь понимал, каково узникам, выпущенным на свободу. И воспоминания об этой ночи с Мэри, пусть она и будет одной из многих ночей, вызывали задумчивую улыбку. Её Джеймс видел в небольшом зеркале на стене, впервые за неделю. И находил, что теперь воистину похож на пирата. Коротко стриженный, очень смуглый, отчего серые глаза кажутся ярче, улыбающийся лишь губами. В рубашке, которая трещит на раздавшихся плечах, и штанах, норовящих упасть на пол. Вернуться в себя было задачей сложной. Да и нужно ли было это делать? Мэри он, кажется, нравился любым, а чувства к ней, к дочери были неизменны. К тому же, этот Джеймс не убегал из дома до свету, но вернулся в постель к жене, усаживаясь на угол кровати, чтобы уложить ее голову себе на колени и тихо пропеть, перебирая локоны цвета платины:
- Королева стихии ветра,
Королева ночи и дня,
После этих строк, Королева,
Непременно взгляни на меня!
Голубые глаза Мэри ещё были затуманены ото сна, но губы улыбались.
- А я думала, что ты с утра в управу. Но так - гораздо приятнее. Знаешь, я искала тебя там, в твоём месте. Миссис Элизабет мне его показала - под страшными пытками.
Фрегат "Горностай" все еще стоял где-то там на приколе, прятался в стрижиной норке. Ждал, когда Джеймс ступит на его палубу, чтобы приветствовать залпами из пушек. Спивалась команда вместе с седым боцманом. Грустил, роняя перья, красно-зеленый попугай. И днище кренговать теперь встанет в пенни... Джеймс улыбнулся своим мыслям - и Мэри.
- Пожалуй, управа подождет пару часов. Хочешь встретить рассвет там?

Еще не светало, когда Джеймс ступил на палубу своего корабля, где не был с детства. Блеснули окнами капитанской каюты гнезда стрижей за спиной и хлопнул грот над головой, на мачте-тополе. "Горностай" шел полный бакштаг, под всеми парусами, кроме брамселей, которые иногда бывает трудно подобрать достаточно быстро, когда плаваешь в широтах, где часты тайфуны, и голубоватая полоска земли на горизонте становилась зеленой, того зеленого цвета, полного отенков, которого нет в нигде в мире, кроме Антильских остров... И юбки Мэри. Видно было и полукруглую бухточку, вдавашуюся в берег, и выстроившиеся по ее краю хижины, больше похожие на сараи, нежели дома. И вдали, в середине острова, на склонах горы, множество белых точек - поселок богачей. Слева от бухты внушительно глядела прочно построенная батарея, огонь четырех ее больших бронзовых пушек должен был хорошо перекрещиваться с огнем из высокой башни, видневшейся справа. Тортуге нечего было опасаться нападения. И, всё же, Джеймс видел слабое место, слепое пятно, куда можно было подвести корабль...
- Ты тоже видишь это, Мэри?
Острова и архипелаги каждый раз были иными. Сегодня - Тортуга, завтра - Доминика, послезавтра - Пуэрто-Рико. "Горностай" оставался неизменным. Светлые доски палубы, по которым шлепали босые ноги матросов, дева на носу, раскинувшая руки для объятий с морем и каперское свидетельство, похрустывающее в рукаве. Только в этот раз с ним была еще и Мэри.
Девушка встала рядом, выставив в разрез бронзовую от загара ногу.
- Ветер не очень сильный, но где-то там - он есть, ждёт. Что ты хочешь сделать?
- Пройти на лодках по реке западнее, оставив на "Горностае" человек двадцать на парусах. Пусть помаячат в фарватере, подпортят нервы канонирам. И не в форт пойдем, а вот к этим виллам.
План этот Джеймс вынашивал давно, должно быть, с тех пор, как оставил фрегат. Не было в нем героизма и красивого, тихого подхода на спущенных парусах к батарее. Не было и обманного маневра под чужим флагом с просьбой о помощи. Не герой... Джеймс дёрнулся, понимая, что слышал эти слова уже. Не герой, не принц... законник? На Мэри снова оказалась теплая накидка и длинная юбка, снова перед глазами был лишь серый лёд Темзы, и он тряхнул головой, возвращаясь туда, где пахло морем и горячим бризом.
- И губернатор сам вынесет ящики с золотом, собственными белыми ручками, - одобрительно кивнула Мэри, всматриваясь из-под руки левее, туда, где вдавалось в сушу устье. Вода там казалась светлее, почти серо-зелёной. - Но как бы не отрезали на обратном пути. Если гарнизон сообразит, что их драгоценные доны и донны лишаются ожерелий и колечек.
- Не отрежут, если не возвращаться, а спуститься по течению к морю. Благо, остров маленький и его можно пройти насквозь. К тому же, мы внутри и паника - наш друг.
Вздохнув, Джеймс поправил пояс, на котором почему-то вместо палаша висела легионерская спата с рукоятью, обтянутой акульей кожей. Это и удивляло, и воспринималось, как должное, точно какая-то часть души сроднилась с этим мечом, тосковала по нему. И сразу же рука Мэри легла на его.
- О панике я знаю всё. И лучше всего для того, чтобы её устроить, годится хороший, большой взрыв!

Вёсла опускались в воду почти беззвучно - никто из выбранных для набега матросов не позволял себе шлёпнуть по воде лопастью несмотря на волнение. Прежде чем уйти дразнить батарею, фрегат сбросил десант далеко от устья, и теперь шлюпка и ял крались вдоль берега, а за спиной полыхал алый закат под низким краем туч.
- Надеюсь, среди наблюдателей нет ценителей природных красот, - тихо заметила Мэри, опуская подзорную трубу. - Чувствую себя, как лиса посреди поля. Как думаешь, те, кто постоянно видят такое - привыкают? Перестают смотреть на закат? На красоту?
Юбку сменили парусиновые штаны и свободная рубаха, и теперь девушка напоминала стройного юнгу - если бы не схваченные двойным ремешком волосы да, хм, выпуклости на груди.
- На тебя я никогда не привыкну смотреть.
Предзакатный ветер коснулся щеки. Сухой и жгучий, он шелестел листвой деревьев и высокой травой, скрадывая легкий плеск воды. Рыцари свободного моря, флибустьеры и авантюристы, его команда, доверять которой было нельзя, но проиходилось. Да и какой капитан может похвастаться тем, что доверяет сброду, нанятому боцманом в портовой таверне, даже проплавав с ними черт знает сколько? Только Мэри, жене, она дождалась его... откуда? Душная, зарешеченная комната, похожая на тюремную камеру, устланная чистой соломой, рёв толпы, кровь и песок. Она дождалась его, а откуда - важно не было.
Мэри наклонилась ближе, опёрлась на планшир, смахнула с лица брызги от разбитых о скулу шлюпки волн.
- Команда ворчит. Говорят, женщина на борту - к беде. Что капитан размяк, ослаб, за юбки цепляется. Наверняка уже сговариваются о бунте. И на берегу странно смотрят.
- Что думают береговые - плевать. Что думает команда... Вернемся с добычей - передумают. А не вернемся, выберут другого капитана. А вот будет ли слушать его "Горностай" - проверят вскоре.
С этим фрегатом Джеймс сроднился сразу, лишь ступив на палубу. Он чуял парусами ветер, радуясь ему, а днищем и бортами - воду. Он понимал, когда нужно поднять тот или иной парус и ощущал, с какой натугой разрезает корабль море при неполном такелаже мачты. Корабль отвечал ему, будто подсказывая песенкой древоточца, какую доску нужно заменить; щелкая парусом, если в нем появилась дыра; попискивая крысами, если возникла течь в трюме. "Горностай" шептал шагами команды, когда назревал бунт, улыбался девой на носу, когда брал след добычи, а уж за штурвалом крутился, будто танцор. Главное - понимать судно, говаривал батюшка. Главное - понимать городок... Нет, никакого городка сейчас нет.
- Не будет, - уверенно шепнула Мэри, обдав щёку дыханием. Голос тонул в плеске реки и шорохе листвы, путался в резких криках, доносящихся с берегов: какие-то неведомые звери перекликались через реку, словно удивляясь непонятным пришельцам. Вторил им птичий писк. - Не будет слушать, не позволит себя обогнать. Ха! Ты знаешь, что Лоредан-венецианец клялся разнести Горностая из пушек, заколоть тебя на дуэли, а меня - увезти в далёкую гавань и сделать наложницей?
- Бедолага, - в голосе прорезалось внезапное сочувствие к известному своей любвеобильностью флибустьеру, - грехи искупает, не иначе. Еще и вкус дурной демонстрирует. Ты - и наложницей? Я буду настаивать на том, чтобы он сначала возвел для тебя дворец. На самой высокой горе, где всегда поёт ветер. А уж после - поговорим о дуэли.
Противозаконной дуэли. Джеймс прикусил губу, прогоняя от себя видение застывшей реки и города за ней. Вся жизнь корсара - противозаконна, а уж если женщину ведешь к алтарю, то потом - возводишь на палубу. Иначе повесят её, и наплевать какой король подписал каперское свидетельство. И делит с ней рыцарь моря и горе, и радость, и шторма, и абордажи. И собой закрывает, куда уж без этого, часто рискуя командой. Да и рожают капитанские жёны в морях, бывает. А когда скопит капитан денег достаточно, чтобы купить домик... или остров, немногие соглашаются остаться на берегу, с детьми и ждать благоверного. Потому и не женятся, и верят в несчастье от женщины на борту. Семья - это тот крючок, на который тебя могут поймать, кем бы ты не был.
- Нужен мне его дворец, - проворчала Мэри. - Перебьётся. И вообще, пусть вот песочные замки разносит.
- Для этого он сначала должен научиться их строить, - Джеймс вздохнул, протягивая руку к соблазнительно алому, яркому цветку, нависшему над водой. Из чашечки, злобно гудя, вылетел шмель, от которого пришлось отшатнуться, коря себя за глупость и надеясь, что на берегу ничего не заметили. "Горностай" уже должен был выйти в фарватер и медленно лавировать под спущенным стягом. - Братцы, живее чуть, опаздываем.
Цветок в волосах Мэри пламенел, украшая её лучше самой дорогой тиары.

Тропа, не охотничья, не для водоносов, а, скорее, звериная, выглядела странно. Впрочем, виной тому могли быть сумерки. Солнце село вмиг, было - и нет, но густой высокий лес с густым подлеском, перевитый лианами, тут же расцвёл огоньками. С гулом носились меж листьев огромные светлячки, выхватывая неверным жёлтым и синеватым светом куски тёмной коры или причудливый цветок. Колыхались под еле заметным дуновением длинные пряди сероватого мха, словно разгораясь от движения. Вспыхивали - и гасли, стоило подойти ближе - шляпки древесных грибов, похожие больше на какие-то странные ноздреватые наросты. И в этом неверном, почти волшебном свете, вдыхая пряный запах дождевого леса, Джеймс никак не мог понять, что за лапы протоптали эту чёртову тропу. Не ягуары, несмотря на следы когтей на стволах. Не аллигаторы, которых жутко, до дрожи боялась команда. Больше всего следы походили на маленьких когтистых медведей. Лёгких и иногда встающих на задние лапы. И от того возникал вопрос, водятся ли на Тортуге михаилиты, и поэтому клинки покинули ножны задолго до поселка богачей. К тому же, все усложняло, что стрелять было нельзя - услышали бы в гарнизоне, и весь рейд пошел бы акуле под хвост. К тому же, гадать заранее, что тут водились за твари, не было смысла. Рано или поздно выскочат - и лучше бы они это сделали пораньше, пока чутье на взводе. И всё же первая беда пришла не снизу, а сверху. Раздался треск, затем - глухой хрип. Здоровенная пятнистая змея, каких Джеймс и не видел никогда, молчаливо и медленно утягивала в крону Рыжего Тома. Мэри потянула было пистоль, но вовремя вспомнив, что стрелять нельзя, опустила, а матросы застыли. Джеймс вытащил спату, рванувшись к змее. Задержка в пути? Пусть. Зато Том, если останется жив, бунтовать уже не станет - из благодарности.
Одновременно с ним кинулся к матросу Эд Бонни, старый просоленный боцман. Он хватил Топа за дрыгающиеся ноги и с рыком дёрнул вниз. От двойного веса дерево затрещало, и змея просела - кажется, вместе с веткой. Этого достаточно было, чтобы рубануть по ней сплеча. Что Джеймс и сделал, с превеликим удовольствием. Меч прошёл через чешую и плоть с глухим стуком. Том рухнул на землю вместе с боцманом, и захрипел - чешуйчатые кольца в агонии сжались так, что хрустнули кости. На то, чтобы освободить несчастного, ушло не меньше десяти драгоценных минут. Змею со странной тупоносой мордой пришлось буквально резать на части тесаками и ножами, но наконец Том, держась за рёбра, поднялся и с благодарностью кивнул Джеймсу. Лицо его было белым, как молоко. Говорить он пока что не мог, только сипел.
- Вот же херовина, - проворчал, тяжело дыша, Блейк - седой уже моряк, который плавал с Джеймсом впервые. - А ведь говорят, тут ещё и почище водятся.
Остальные согласно загудели. Оружие, испачканное в белесой крови, никто так и не убирал.
- Здесь есть форт, виллы и сараи для бедняков, - негромко произнес Джеймс, перекидывая руку Тома через свое плечо, чтобы поддержать, - значит, жить здесь можно. Сомнительно, чтобы береговые были отчаяннее и смелее вас. Вперед, братья, золото ждет!
Завтра Рыжему будет плохо, если доживет до лекаря, оставшегося на судне. Завтра они будуь драпать, меняя курс, в сторону Новой Гренады, чтобы заодно взглянуть на крепость Сиудад-Реаль, погуять по улицам, посмотреть на форты и редуты. Ходили слухи, что в этом городе были склады, наполненные драгоценными слитками, кошенилью, сахаром, серой амброй, деревом и кожами. Поговаривали, что там простые мещане богаче, чем в иных местах старшины. Это был кус, от которого хотели отломить многие.
- Живут, - ворчал на ходу Блейк, который всё же с неохотой, но повесил короткую саблю на пояс. - Да только часто ли выходят дальше огороженных полей? Наверху-то, говорят, источник есть, воды у них хоть упейся, а поля тут по четыре урожая дают! Не то, что дома. Там-то...
- Заткни пасть уже, - прошипел боцман. - Не на пикнике!
- Ой, зверик, - спокойно заметила Мэри, останавливаясь.
Существо, которого встреча, кажется, удивила не меньше, осело на задние лапы. Короткое широкое тело покрывала жёлтая в чёрное пятно шёрстка, а на плоской кошачьей голове торчали округлые ушки. Мохнатые лапы заканивались внушающими уважение когтями. Размерами зверик был по бедро Джеймсу.
- Зверик, - согласился Джеймс, вздыхая и чувствуя, как начинает ныть нога, прокушенная... Когда? Кажется, это было давно, в каком-то монастыре - и это звучало абсурдно. Ну кто мог кусаться в обители, кроме монашек?
Шуметь было нельзя - тропический лес разносил звуки не хуже реки, а потому напугать зверя шумом не получилось бы. Оставалось лишь упорно идти вперед, перегрузив Тома на кого-то из матросов, и готовить меч для удара. Существо посмотрело на него, громко чихнуло и... сбежало, высоко подбрасывая зад. Кажется, на ходу оно ещё и радостно ухало, не хуже иной совы. Мэри тихо рассмеялась из-за плеча.
- Страшный капитан у Горностая! - сказала - и посерьёзнела, подставляя лицо лёгкому ветерку. - Только оно, кажется, не одно.
Последние слова заглушил пушечный выстрел со стороны батареи, неожиданно громкой, и лес даже пригас, притушил огни, словно и насекомые, и растения испуганно сжались. Продолжения, канонады не последовало, и в тишине откуда-то спереди, куда убежала пятнитая тварь, донёсся тихий от расстояния женский крик.
- Нам всё равно в ту сторону, - задумчиво проговорил Джеймс, глядя вперед, - а если поторопимся, то, может быть, у нас будет проводник.
Какого черта творили на фрегате, если форт отплюнулся всего одним залпом? Что, если канониры Тортуги, славящиеся своей меткостью, всё же, попали в корабль и теперь "Горностай", его "Горностай", тонет? Вот же дерьмо! Джеймс выругался, припуская на голос. Картину, которая встретилась ему через сотню-полторы шагов, можно было бы назвать идиллической, если бы не некоторые неприятные детали. Девушка в белом платье, сидящая на дереве, была смугла, красива так, как бывают только испанки, с иссиня чёрными волосами и такими же глазами, которые словно метали молнии. К несчастью для неё, лишь фигурально. Собравшийся внизу десяток звериков расселись вокруг дерева двумя почти ровными кругами, задрав одинаковые морды. Шерсть вокруг коротких пастей отливала в светлячковом свете красным: существа успели наскоро перекусить молодым - это было понятно по оставшейся почти нетронутой голове - мужчиной. Тот тоже был весьма хорош собой, есл бы не гримаса ужаса и боли, застывшая на лице. Рядом с откушенной кистью валялся короткий меч - чистое лезвие равнодушно отражало и звериков, и пролетавших мимо светящихся насекомых, и белое платье, которое шевелил налетавший ветерок. Ни твари, ни девушка поначалу не заметили сбившийся в кучу на краю поляны отряд, и только спустя несколько секунд крайний зверик - кажется, как раз тот, который сбежал от Джеймса, оглянулся. Можно было поклясться, что на плоской пятнистой морде с большими, обведёнными чёрными кругами глазами, появилось искренне возмущённое выражение. Почти сразу повернула голову и девушка, вглядываясь в тень, которая их скрывала.
- Quien eres tu?! Ees de la guarnició?

Если бы Джеймс говорил по-испански, он непременно согласился бы с тем, что они из гарнизона. Откуда еще?! Но, увы, этот язык понимался, но губы упорно отказывались произносить певучие слова. Потому пришлось молча и весьма неопределенно кивнуть, соглашаясь со всем сказанным. Проводник из этой барышни вряд ли получился бы, для утех команды она не годилась - такие визжат громко, дерутся больно и в итоге умирают от излишней гордости, - задерживаться и спасать от непонятных тварей, положив ради неё половину рейдеров, и вовсе было абсурдом. Если она не дочь богатого идальго, конечно.
- Эд, спроси её, кто она такая?
Боцман кивнул и выдал какую-то непроизносимую, и не слишком мелодичную тираду, в которой отчётливо слышались и чудовищный английский акцент, и портовые словечки, выхваченные тут и там. Заграничным политесам Эд явно учился по тавернам с испанскими матросами. Последовало молчание, в которое тут же тихо встроилась Мэри.
- И что с ней делать? Не оставлять ведь... бр-р. К тому же - в этом лесу ведь поляну не обойти так просто. Посмотри только на этот лес.
Подчёркивая слова, пушки батареи загремели снова. На этот раз огонь был беглым.
- Francesca Laia Maria de Estrella! - с гордостью отозвалась испанка между залпами. - Вы, английский свин! Пират и по закон висеть виселица!
- Отлично, - согласился Джеймс, отмахнувшись от Мэри, - господа пираты, идем дальше. Висеть, значит, виселица. А гордая сеньорита Франческа-чего-то-там пусть висит на дереве, в компании вот этих зверей.
Форт, кажется, вел пристрелку по "Горностаю" и времени уговаривать гордячку не было. Если не дура, сама сейчас переступит через свой гонор и попросит о помощи. Нет - ну так они и не спасать девиц от голодных тварей сюда пришли. Пока эта стая будет поедать девицу, у них будет время, а там, глядишь, все зверушки потравятся от этой де Эстреллы.
- Францеска Лайя Мария де Эстрелла! - оскорблённо выпалила девушка и взмахнула рукой. - Пират! Незамедлительно угони монстров!
Ближний зверик поднялся на все четыре лапы, встряхнулся и потянул носом воздух, глядя на Джеймса.
Джеймс, начавший было идти, остановился, вздернув бровь.
- А что я за это получу? - Поинтересовался он, разглядывая зверя. - Ну, кроме виселицы?
Францеска вскинула голову.
- Хотеть выкуп? Перед висельница мой отец набьёт твой карман золотом до верха. Ящик, два, как хочешь. Быстрей будет. А ведьму твою за мужской штан сжечь у столба, но сначала прикажу сдавить горло. Нет боли.
Джеймс пристально оглядел "мужской штан" на Мэри, нашел, что для прогулок по лесу он подходит лучше белого платья, и снова повернулся к испанке, характером очень сильно напоминающую свою тезку-болезнь.
- Слушай, Франческа-как-тебя-там, мы сейчас прогоним зверей и снимем тебя с дерева. Взамен ты проведешь нас к виллам. Но если в дороге вздумаешь чудить, кричать, бежать и дерзить, то висельница тут будет только одна. А уж после того, что с тобой сделают они, - он мотнул в сторону команды, - тебя ни в один рай не возьмут. Грех будет. Me entiendes?
- Еntiendo, - мрачно откликнулась девушка, оглядев ухмыляющихся пиратов. - Проведёшь. Там и остаться, когда форт ваш корабль - днище. На днище? Бульк, - слово и последовавший жест не оставлял сомнений в ожидаемой судьбе фрегата.
Джеймс досадливо вздохнул, вытаскивая из левого сапога мешочек с перцем, который держал там по старому поверью, что это приносит удачу. Дескать, черт ухватит за пятку - и плеваться начнет. Чёрт хватать почему-то не спешил, потому можно было надеяться, что зверям приправа тоже по вкусу не придется.
- Эд, как этот спелый персик упадет с дерева - завяжи ей рот. Боюсь, не сдержусь. Мэри, нам нужен ветер с перцем - и прямо в морды вот этим зверикам. Сможешь?
- Воздух движется от реки... - Мэри прикрыла глаза и кивнула. - Кидай через секунд... пять.
Ближайший зверик глухо заворчал, вздыбив шерсть, ещё несколько вскочили, скаля клыки. Один сделал несколько шагов к отряду с Горностая, на прямых лапах, прижав округлые уши. Милыми твари уже не выглядели. Поглядывая на них, Джеймс неспешно распутал завязки мешочка, раскрыл горловину, взялся за дно, днище, то есть. Время оставалось еще на то, чтобы вздохнуть - и подбросить перец в воздух. Ветерок, несильный, но уверенный, подхватил дорогую пахучую добычу и закрутился по поляне в поисках выхода. Смешанные с перцем пыль и сухие листья взметнулись в воздух вокруг дерева чуть не на высоту плеча, и почти тут же, со вздохом Мэри, осели. Зато лес наполнил истошный визг. Зверики катались по земле, тёрли носы лапами, не особенно помышляя о нападении. Пятеро слепо унеслись в лес, треща ветками и обрушивая лианы. Их путь отмечала полоска тьма из гаснущих растений и разлетающихся в панике насекомых. В какофонии, перемежаемой ровными, как по часам, залпами, Джеймс едва услышал негромкое, но прочувствованное, явно от сердца: "Bruixots maleït!"
Судя по взгляду, Францеска включила в число проклятых колдунов и самого Джеймса.
- Слазь с дерева, дура, - прочувственно, в тон ей, предложил Джеймс, прислушиваясь к канонаде. У старшего помощника на "Горностае", кажется, были странные понятия о "помаячить в фарватере" и "отвлечь внимание", а уж как он там маневрировал, Джеймс и вовсе опасался представлять - чтобы не поседеть раньше времени.

Рот Францеске боцман всё-таки завязывать не стал, зато надёжно стянул руки за спиной, а конец верёвки привязал к собственному поясу. Судя по субтильности девицы, ни развязать такой узел, ни уволочь тушу Эда ей было не под силу. И какое-то время испанка даже молчала, что могло было счесть чудом. Впрочем, возможно, она просто прислушивалась к стрельбе, ожидая, что она вот-вот закончится победой пушек форта. Но вела уверенно, бросив на останки своего спутника - кавалера? - единственный суровый взгляд. Слов неудачливый юноша не заслужил. Слёз - тоже. Испанка молчала, зато ветерок, который так и не улёгся полностью и, казалось, дул в такт лёгкому дыханию Мэри, доносил до слуха Джеймса еле слышные слова сзади. Обрывки фраз, кашель, богохульства, когда один матрос чуть не наступил на змею, а другому в лицо ткнулся огромный и очень глупый комар.
- Повеселимся... как пить дать... - рыжий Джейк, прежде ходивший, как говорят, с самим Робервалем, но что-то с ним не поделивший. - ... два месяца в море...
- ... всё в золу, - Блейк. - Девку помоложе найду... да петуха потом.
- Испаночка-то огонь... как получим золото... не нужна... - кто-то из молодых.
- А то... только капитану, - снова Блейк. - Ему-то в каюте...
Тихий смех.
- Вы не уходить с остров свои ноги, - неожиданно заговорившая Францеска разрушила чары, и шёпот стих, словно морок. Голос её звучал мрачно и мстительно. - С золото и твой ведьма. Слишком... bella, tu entens. Слишком ценно.
Джеймс оторвался от размышлений о том, что в рейде кем-то необходимо жертвовать и неплохо бы, чтобы этим кем-то оказался Блейк. Не нравился он Джеймсу, ненадежным казался, беспокойным, вечно недовольным чем-то. И лес этот не нравился, почти как Блейк. Будто жило в нем нечто, сродни лесу, но и не похожее на него. На миг зрение помутилось, мелькнул перед глазами цветастый половичок, который почему-то оказался серым, выплыли из тьмы погреба темные глаза, запахло снегом и рекой...
- Послушай меня, Францеска, - устав просторечно ломать язык и строить из себя необразованного пирата, проговорил Джеймс, - если ты хочешь рассказать местную легенду, напугать нас какой-нибудь сказкой, то, умоляю, не сдерживайся. Мы с интересом послушаем о зловредном духе-хранителе острова, с которым твой батюшка заключил договор, чтобы тот не трогал вас, но сожрал нас. Разумеется, этот дух очень хорошо сочетается с искренней верой в Господа и не является следствием грязного колдовства. А вот если ты мою жену еще раз назовешь ведьмой, я не отдам тебя команде, нет. Слишком просто. Я брошу тебя в трюм и продам на корабль работорговца в море. И уж ради этого, поверь, мы все выживем и уйдем, вместе с золотом.
- Оно убивать всех, - ответила испанка, не подав вида, что угроза её испугала. - Но почти не лезть через стены. Отец думал, рабы привезли с собой, забил несколько, но так и не узнал. Может, и местный. Может, приходит каждый раз. Может, пришёл с вами тоже, как с прочими. Может, один из вас. Хорошо ты своих знать, да? По виду - как человек и как не человек. Смеяться, как ветер, тёмный, как ночь. Ты как звать? Напишу на могила.
- Я никак не звать, - вздохнул Джеймс, понимая, что рассказ ему напоминает... улицы Лондона в снегу, одобрительный взгляд пожилого мужчины и его похвалу - "ищейка", предвкушение азарта розыска. - И как оно убивать... тьфу, как оно убивает? Да, от чести быть подписанными твоей рукой мы, пожалуй, откажемся.
Почему-то Джеймс был твердо уверен, что тех, кто смеется, как ветер и темных, словно ночь бояться не нужно. Что питаются они твоим страхом и от них замечательно помогает теплое шерстяное одеяло, подаренное отцом. Впрочем, ни одеяла, ни отца не было, впереди лежал лес, а нападать пока никто не спешил.
- Руками, - коротки ответила Францеска. - А до тем - голосом. Словами. Путает. Сводит с ум, кто слабый.
- Покончить бы с ней, - хмуро высказался сзади рыжий матрос. - Беду кличет, аж мурашки по коже. Рот зашить, пальцы связать и в могилу, заживо.
- Девки испугался, Джейк? Так ты к фляжке приложись - и все мурашки разбегутся. И голоса не достучатся.
Главное в разговорах с тем, кто путает словами - молчание. Не вступать в спор с собственным сумасшествием, не поддаваться. Идти упорно вперед, к намеченной цели, не взирая даже на стол, уставленный частями девичьих тел. К тому же, страшно-то не было. Джеймс твердо знал, что умрет он на своей земле, а этот остров ею не являлся. Но шаг прибавить стоило.

Поселение выстраивалось на склоне горы террасами, начиная с белой асьенды под плоской, в мавританском стиле крышей. Чем ниже, тем беднее выглядели дома: нижние ряды, выстроенные за самым частоколом, составляли просто беленые хижины, крытые тростником. Под тёмным небом, лишённые холодного лесного света, дома казались призраками, если бы не встревоженные крики, доносившиеся от ворот. Пушки форта, сейчас притихшие, явно подняли на ноги всех, от господ до слуг и рабов. Ворота выходили как раз на гавань, и оттуда, наверняка, были отчётливо видны хотя бы вспышки и буруны. А, возможно, и горящий корабль, если помощник всё-таки загубил фрегат. Хотелось над онаеяться, что не загубил, потому что иначе спасаться отсюда было бы самоубийством. И это порождало интересные парадоксы, которые стоило обдумать после, в капитанской каюте, над картами. Пока же Джеймс с поклоном посторонился, пропуская тот сброд, что вел за собой и именовал командой.
- Прошу вас, господа, выбирайте цели. Мэри, ты что-то говорила о взрыве?
- Где ты его хочешь? - Оживилась жена. - И когда?
- Берём всё, что видим? - жадно встрял Блейк. - Шевелится оно, или нет? Мужиков в расход, баб себе, потом в расход?
- Драгоценности, слитки, дорогое оружие, дорогую посуду, шитую золотом и камнями одежду, деньги. Столько, сколько можете унести. Бабами не увлекаться, овец-коров-собак-кошек-попугаев не тащить, колодцы не травить, - недовольно буркнул Джеймс, - Эд, присмотришь?
На Блейка он кивнул боцману едва заметно, намекая на то, что неплохо бы матроса тут и оставить, к дьяволу. В ближайшем колодце, желательно - в бездыханном виде. И повернулся к Мэри, указывая на арсеналы форта, что виднелись внизу.
- Прогуляемся? Без пороха и ядер они вряд ли смогут разнести наш фрегат.
Мэри бросила несколько сомневающийся взгляд на матросов, но кивнула.
- Могли брать выкуп, - с отвращением бросила Францеска. - Без грабить. Без кровь. Отец не стал бы против.
- Они, - Джеймс мотнул головой в сторону команды, - были в море без женщин и разгула очень долго. Я не могу отбирать у них развлечения. А о выкупе, сеньорита, я предпочту говорить с палубы корабля. И если вы хотите дожить до переговоров, то вам лучше держаться рядом.
Он оглядел свой сброд, недовольно поморщившись. Нельзя было отпускать их врассыпную, но прочных команд у пиратов не бывало. Да и боцман мог присмотреть.
- Господа, друг друга не бросать, идти тройками. У вас сорок минут - Тортуга ваша. После отплываю и никого не жду. Джейк и еще двое - со мной.

Низкое плоское здание арсенала располагалось за небольшим всхолмьем, которое прятало его со стороны гавани. Достать его с моря можно было только перекидным огнём, а гряда холмов тянулась не меньше, чем на полмили, и угадать было непросто. Да и крыша, выложенная брёвнами, казалась достаточно прочной, чтобы выдержать попадание бомбы из мортиры. Кроме того порох охранялся, хотя, казалось бы, здесь угрожать гарнизону никто не мог. Вероятно, стража стояла на случай бунта, но, как бы там ни было, у единственной двери под висевшим на крюке фонарём скучали двое часовых с алебардами. Оба смотрели на море, туда, где среди бурунов за пределами досягаемости пушек форта мелькали белые паруса фрегата. Судя по оснастке, он, по крайней мере, не потерял ни одной мачты. И, к счастью, не горел. Пока Джеймс осматривался, фрегат лёг на другой галс и, не торопясь, направился к гавани. Издали казалось, что перевалился он тяжеловато, но расстояние скрадывало движения и детали.
Охранники были не одни: ещё двое пушкарей грузили на носилки железные ядра и мерные мешочки с порохом. Над фортом поднимался белёсый дымок: видимо, там калили снаряды, которым вскоре предстояло ломать деревянные борта и прожигать паруса. С возвышенности было видно, как тлеют фитили. От форта доносились приглушенные разговоры и смех: видимо, канониры были уверены в себе. Впрочем, едва ли их можно было за это осуждать. Хотя и хотелось. Джеймс кивнул своему маленькому отряду на охрану, призывая жестом убрать их тихо. И, скрадывая шаги, пошел вниз, увлекая Мэри к задней стенке арсенала. Пусть весь рейд был громким, шумным и обещал оставить добрую половину жадных и неразумных висельников на острове. Пусть сюда стоило явиться с эскадрой, подбив на это нескольких капитанов Братства. Зато Тортугу можно было считать репетицией перед Сиуадад-Реаль. Те, что выживут, научатся не жадничать, слушать команды и осознают, что прибыль больше, когда все действуют заодно. И пинками пояснят это тем, кто придут на место погибших.
Бесшумно разобраться со стражей у пиратов не вышло. Пусть поначалу и раздался лишь тихий хрип, но ему сразу вторило удивлённое восклицание, а следом ударил крик, утонувший в горловом бульканьи. На этом всё было кончено, и от гарнизона не слышалось звуков тревоги.
Мэри, меж тем, не теряя зря времени и не обращая внимания на тела, схватила один из мешков, зубами распустила горловину и нырнула в погреб. Появилась снова она спустя несколько секунд, пятясь. За девушкой оставалась толстая серая дорожка, едва видимая в свете звёзд и единственного фонаря.
- Ты на самом деле не смог бы их сдержать? - почти неслышно спросила она, не поднимая глаз от пороха.
- Смог бы, - отозвался Джеймс, наблюдая за нею, - убив двух-трех особо рьяных. Блейка, например. Или получив бунт на корабле, что гораздо хуже. Слов толпа, разгоряченная предвкушением крови, женщин и золота уже не слышит. Приказов - еще не понимает. А таким богатым колониям кровопускание не мешает. В следующий раз они построят форт вокруг селения, так что и лесом не пройдешь, наймут еще солдат и канониров - и это даст многим работу, а работорговцы наживутся на продаже новых людей сюда. А что сегодня умрет несколько таких вот Францеск - не страшно. Через девять месяцев такие же произведут на свет младенцев. И их семьи даже не смогут отвернуться от них - деваться-то некуда. Rationabile in statera*.
Вот уж воистину, женщина в набеге - лишняя забота, даже если она умеет швырять перец в морды тварям ветром и упоенно возится с порохом. Пояснять, что гарнизон и благородные идальго не пощадили бы ее, отправься они в поход на Гринфорд или захвати в плен сейчас, Джеймс не стал. Незачем. Испанцы бывали изобретательны в своих развлечениях, и до их утех с англичанками, да и вообще всеми, кто не был noble Donna**, не дотягивались даже работорговцы, не брезгующие обучением товара прямо по пути к рынку.
Выстрел из пистоля поджег порох - соблюдать тишину уже не было нужды. Арсенал рвануло, как всегда, неожиданно и оглушительно, заставляя на бегу упасть на землю, подминая под себя Мэри, чтобы закрыть от обломков и волны жара, пытающейся задрать штаны и рубашку. От разлетающихся адских головней полыхающего склада занимались множество пожаров всюду, куда они попадали. Не надо было больше прятаться и молчать: жаркий ветер раздувал огонь, охватывающий все, что может гореть.
- Не ушиб, маленькая?
Джеймс встал, помогая подняться Мэри.
- Нет, - девушка оглянулась назад, туда, где поднималось пламя, а за его гулом терялись испуганные крики. - Только цветок потерялся. Жаль.
- Не страшно, добудем новый. Идём, засвидетельствуем почтение местному губернатору.
Забавно, что все эти наместники даже самых маленьких островков называли себя губернаторами. Впрочем, разве владетели маленьких государств, размером с город, не именовали себя королями и князьями? Джеймс бережно поправил прядь белых волос, что некогда держала цветок и направился туда, где приметил нечто вроде плаца или площади.

Стоило вскарабкаться на половину склона, как в лицо ударили звуки - те же, что при спуске к арсеналу толкали в спину, пока тёплый воздух от распаренной земли не преградил им дорогу. Разве что теперь они чуть изменились. Почти не было слышно стрельбы, редко уже звенела сталь, зато набирал силу гул огня, скатывались с горы смех и вопли - высокие, пронзительные. Когда где-то наверху захлебнулся криком тонкий, словно детский голос, Мэри на ходу опустила руку, и поток воздуха поднял к её ладони большой красный цветок с бахромчатыми, словно чуть смятыми лепестками. Резкое движение - и он остался в пальцах.
- Rationabile in statera. Ты, оказывается, жестокий.
- Я никогда не говорил, что добр, - глухо уронил Джеймс, устало прислоняясь спиной к норкам стрижей, что еще поблескивали стеклами капитанской каюты. Остров, залитый кровью, со взорванным арсеналом, еще маячил где-то за веками, за взглядом, за сном. Но под ногами снова были песок и лёд Темзы. И слова жены прозвучали, как пощечина: хлестко и больно. - Что милосерден или человечен. Мэри, я облил тебя водой, держал твоего брата в тюрьме и наплевал на то, что твоя подруга сидит в погребе, хотя чуял это. Я не рыцарь и не герой, понимаю, что без потерь, без ошибок и сожаления о них на свете не прожить. Но это - лишь одна грань, и в ней есть неизменное - ты.
- Когда я услышала тот крик, то вспомнила о Бесси, - Мэри шагнула ближе и прижалась к груди, крепко его обняв. - Наверное, для меня это слишком далёкий шаг. Прости, я всё испортила. Правду они все говорили, что женщина на корабле - не к добру.
Она высвободила руку и поднесла к лицу красный цветок с бахромчатыми лепестками, глубоко вдыхая тонкий запах. На белой перчатке ясно виднелись пятнышки от зеленоватого сока.
- Ты не испортила. Ты спасла.
Цветок не исчезал, даже когда Джеймс зажмурился и снова раскрыл глаза. Даже когда украдкой, обнимая Мэри, он щипал себя за руку. Даже когда приник к ее губам поцелуем, благодаря за то, что выдернула, не дала увидеть кровавый праздник, что устроил сброд. Цветок невозможно и невероятно жил в мире, где его быть не могло. И это означало только одно: "Горностай" существует. И к нему можно вернуться.

До управы Джеймс добрался лишь после полудня. Позволить Мэри возвращаться домой в одиночестве, по улицам, где бегал оголтелый торговец с мечом, он не мог. Дома час он потратил на то, чтобы оторвать от себя Бесси, что делал весьма неохотно и неспешно, прижимая дочь. Не слишком успешный способ уговорить кого-то отпустить, но все же, после клятвенного заверения, что вечером - будет, Джеймсу удалось ускользнуть и направить свои стопы в оружейную стражи. Кольчугу и меч наверняка продали на том же аукционе, что и его самого. Наверняка, ее теперь носила какая-нибудь дамочка с трибун, упиваясь тем, что хоть так прикоснулась к телу Актёра. А уже вооружившись и облекши плечи броней, Джеймс направился в управу, чтобы с улыбкой поздороваться с Хантером и выслушать замечание о невестах Бермондси, которые теперь наверняка подавятся слюной при виде такого констебля. А затем - сетования на лесных, которые были наглыми, обзавелись новым главарем и пополнили свои ряды. Том рассказал и слухи, что лес имел разговор с городом, а точнее - с Риком, но купцов как грабили, так и грабят. С Брайнсом было сложнее: явился, помаячил, уехал в сторону Лондона.
- Вот что, Том, - задумчиво предложил в ответ на это Джеймс, - посади-ка в таверну двух наружных, из тех, что не примелькались. Чтобы наши уличные не знали в лицо. Даже Дженни. Очень любопытно, что Брайнс снова затевает и чем это может нам вылиться.
Потом в управу заявились сэр и леди Фламберг, причем михаилит поделился наблюдением о погоде в Лондоне. Так и сказал, глядя на смуглую кожу и серьгу в ухе: "Всегда знал, что погода в Лондоне куда лучше, чем на тракте. Вот буквально каждый раз об этом думаешь под дождём или в метель, охотясь на очередного дахута. Ну или когда он на тебя." Пришлось извиняться за беспокойство, поясняя, что отписать не успел, да и само письмо больше было для уверенности в себе и в том, что ему помогут, если... "Если" Джеймс рассказывал отдельно, кратко, не забывая упомянуть о мороках, лесавках и гладиатрикс. Пожалуй, лишь Фламинику опустил. Не хотел он вспоминать о ней, чувствовал себя виноватым перед Мэри. И лишь распрощавшись с михаилитской четой и шепнув на прощание Фламбергу, что нехудо бы не мелькать рядом с обителями, откуда пропадают реликвии, Джеймс смог вернуться домой. А под ногам все еще качалась палуба фрегата, пел ветер в парусах и тянуло дымом от остающейся за горизонтом Тортуги.

-----------
*разумные потери (лат)
** благородная донна (исп)

17 февраля 1535 г. Бермондси.

Этой ночью спать не пришлось. Первую половину её Джеймс искупал свою жестокость на вымышленной, но оказавшейся реальной Тортуге, не в силах избавиться от тех пожаров в крови. Вторую - умиленно прислушивался к дыханию Мэри, спящей рядом, вникал в тепло её тела, обнимая и кутая в одеяло, когда спальня начала холодать перед утром. Забылся дрёмой он уже с рассветом, но потом зазвонил колокол, сзывая к заутрене, нарочито громко протопала наверх мать, пытаясь разбудить Бесси - и сон пугливо бежал. Оставалось лишь любоваться спящей женой, отжиматься и умываться, чтобы прогнать самые остатки сна. День обещал быть насыщенным, благо, что у запасливого Скрайба нашлась вторая констебльская брошь, которую когда-то оставил в управе предшественник Джеймса. Поездка в Лондон с Мэри и посещение оружейной Тауэра, чтобы отыскать там легкий арбалет, а лучше - пистоль ей по руке. Попытки вспомнить по записям, на чем остановился в своих поисках убийцы. Попытки отыскать след - и желательно свежий. И всё это - с его юным помощником констебля, на котором имел неосторожное счастье жениться. Но сначала - в управу, узнать, что выяснило наружное наблюдение о чертовом торговце.
- Моя прекрасная госпожа, - в комнате все холодало. Матушка устроила осадную войну, свалив все хлопоты на Мэри, даже камины перестала по утрам разжигать. Потому Джеймс лишь плотнее завернул жену в одеяло, хотя она и не мерзла обычно, - если вы желаете засветло вернуться из Лондона в наш скромный дворец, стоит поспешить.
Мэри улыбнулась, не открывая глаз.
- Право же, милорд, пусть и хотелось бы мне отправиться в это путешествие, но замок развалится по камешку, остынет, и несчастные слуги, чихая, будут тщетно рыскать в поисках краюшки хлеба. И реять над этим всем будет горделивый призрак миссис Элизабет. На башне под знаменем.
- Мэри, ничего с замком не будет, - вздохнул Джеймс, - наследницу престола призрак все равно накормит, да и мерзнуть точно не будет. А ты не прислуга, всё же. А ну как я в королевской оружейной заблужусь? Или выберу для тебя что-то не то? Или вовсе сгину? Меня нельзя без присмотра оставлять.
От домашних забот, от тяжелых хлопот, от свар со свекровями новобрачные рано старели и превращались в сварливых тетушек, уподобляясь всем этим Мерсер, Паддингтон... матушке. Джеймс такой участи для жены не хотел. Ни к чему запирать ей себя в доме, занимаясь кухней, стиркой, рынком. Да и не впервые миссис Элизабет характер демонстрирует, если не обращать внимания, ей это быстро надоест.
- Наследницу - покормит, а короля? И мне нравится заниматься домом. Но ваше величество правы. Заблудиться в оружейной - что может быть хуже? Там даже еды нет. Останется только греметь доспехами, пугать стражу! Такого мы допустить не сможем. Но, милорд, - Мэри взглянула на него из-под ресниц и улыбнулась шире, - чтобы я могла достойно сопровождать, меня следует сперва выпутать из одеяла. Конечно, можно идти по улицам и прямо так, но я, кажется, буду слишком похожа на привидение - заранее.
- Без одеяла ты выглядишь гораздо лучше, - охотно согласился Джеймс, не спеша ее разворачивать, - настолько, что мы рискуем задержаться на всё утро. Так что, я малодушно сбегу разводить огонь, чтобы Бесси проснулась в тепле.
И чтобы не смущать, хоть Мэри и не была склонна. Да и наскоро пролистать папку стоило, освежить в памяти картинки убийства, личность убитой, рассказ Али и увидеть глаза этой девочки, дочери жертвы, забытой где-то у сестры Марты.
В управу Джеймс не пошёл. Лесные могли подождать, купцам мошну никогда не мешало потрясти, а Брайнс от наружных никуда не делся бы. Убийца же не ждал, и без того неделя прошла впустую. Джеймс вздохнул, понимая, что тоскует о беспечной жизни арены, где от него требовалось лишь убивать - и не делать это красиво. Мышление раба, приспособленца, способного выжить, где угодно. Но от него нужно было избавляться, ведь и Мэри, и Бесси, и михаилиты показали, что хоть кому-то, да необхожим Джеймс Клайвелл, что о нем беспокоятся, ждут. Впрочем, пока Мэри собиралась, он успел пробежать до конюшен, чтобы привести Белку и лошадь жены к дому, заодно показав Бермондси, что констебль на посту, бдит и не спит.
Проезжая мимо таверны Гарри, Джеймс было подумал заглянуть, поздороваться с чертовым торговцем, предупредить, чтоб убирался из Бермондси как можно скорее, иначе при всем уважении к Ю... Но дома ждала Мэри, а торговца можно было определить в постояльцы к мистеру Клоузу и завтра, если сегодня он не догадается уехать.
Здоровое наплевательство констебля - залог равновесия в городке. С неохотой выбросив из головы чертова торговца, Джеймс направил лошадей к дому, и через пару часов они с Мэри уже подъезжали к Лондону.

Лондон.

Смотритель королевского арсенала нахмурился, увидев патент от Норфолка, но в святыя святых пропустил. Битый час Джеймс бродил там, придерживая под руку Мэри, чтобы, наконец, обзавестись кольчугой, добротной, двойного плетения, чернёной. Король, кажется, был большим поклонником испанского и немецкого оружия, но в дальнем углу, на стойке, заваленный другим оружием, обнаружился меч с клеймом русского мастера. И легкая серебристая кольчужка, больше подходящая мальчику, но пришедшаяся впору Мэри. И легкий же кинжал под ее руку. А потом хранитель, помявшись и поворчав, вынес немецкий пистоль, небольшой и тяжелый, но иных не было. Экипировавшись так, Джеймс отправился разыскивать этого... Симса? Китса? Кожевенника, в общем.
- Хорошо выглядишь, Актёр.
Квинт стоял, прислонившись к стене чьего-то дома, и в сером оверкоте выглядел непривычно. Зато сейчас, под солнцем не арены, но вольного мира, становились хорошо заметны шрамы на добродушно-равнодушном лице, темные глаза и широкие, натруженные запястья.
Джеймс спешился, внутренне содрагаясь. Вот оно, начинается то, что не могла закончится с освобождением. И Мэри здесь, с ним!
- Не могу сказать, что рад видеть, Квинт.
- Но рад, - лениво констатировал надсмотрщик, подманивая к себе пальцем того самого парнишку-бродяжку с острыми монетками, - ты умный, Актёр, не буду тебе рассказывать про то, что хозяину теперь принадлежишь всегда. Но ты забыл кое-что, тебе принадлежащее.
Мальчик, вынырнув из-за угла, нес в руках лютню и спату.
Джеймс, поспешно глянув на Мэри, принял чуть подрагивающими руками эти последние дары арены: лютня от Фламиники и меч, Победа, от Нерона. В том, что меч ему подбирал лично цезарь, Джеймс почему-то не сомневался - слишком привык быть фаворитом. Слишком быстро привык быть фаворитом, ни к чему скрываться перед самим собой. И за ним, всё же, наблюдали, следили. Имели в управе своего человека. И очень не хотелось верить, что это - Том. Или Скрайб. Хоть вариантов было и немного.
- Благодарю.
- Фламиника спрашивала о тебе и очень огорчилась, узнав о побеге, - сообщил Квинт, прежде чем исчезнуть за углом, оставив Джеймса наедине с Мэри. Оставив в растерянности и смущенной вине перед женой.
- Я оставлю всё это в управе, если не позволишь принести в дом, - опустив голову, тихо проговорил Джеймс, обращаясь к ней, - выбросить или разбить - рука не поднимается, прости. Инструмент и оружие не виноваты.
Ни в чем не виноваты. Их делали мастера, чтобы они служили людям, и пути, каким они попадали к своим хозяевам в руки, были неважны.
- Не позволю. До тех пор, пока, играя себе, мне или Бесси, ты не перестанешь думать о Фламинике. В управе, - Мэри тонко улыбнулась, - всё равно играть времени нет. А инструменты, конечно, не виноваты. Можно даже узнать, кто эта женщина, и оставить открытку с благодарностью за подарок.
- Не стоит, - сухо обронил Джеймс, бережно кутая лютню в плащ, - к тому же, играя на ней, я думал о тебе. Мария Французская, "Жимолость". Как скажешь, Мэри.
Забавная. Будто, захоти он поиграть, не выкроит времени. Или на ночь не останется. Лавка после супружеской постели, конечно, будет жестковата, но зато вдали от тирании... Джеймс вздохнул, понимая, что - не останется. И в руки инструмент брать не будет. С женой и детьми нужно быть честным, если хочешь, чтобы тебя ждали.
- Обо мне? Но... я не понимаю, - призналась Мэри, ищуще заглянув ему в глаза. - Лютня - инструмент, верно, но как можно не помнить, не чувствовать, от кого она?.. Любые пальцы оставляют отпечаток. Даже если она не играла на ней сама, она её выбирала, трогала, ощупывала.
Джеймс снова вздохнул, подводя Белку ближе, чтобы обнять Мэри за плечи.
- О тебе. Каждое мгновение, даже во сне. Это ты не дала сойти мне с ума, ты не позволила мне лечь на арену, заставила поверить, что мне есть ради кого возвращаться. Ты была со мной всё время, даже когда... Зачем мне помнить и чувствовать, от кого лютня, если рядом - ты? И петь будет - для тебя? А та женщина... Ну, она бы очень разозлилась, узнай, что ее и не вспоминают.
Кому она вообще была нужна, эта несчастная Фламиника, вынужденная покупать рабов? Вынужденная прятать лицо за полумаской и говорить об истории в алькове, в перерывах между звериной страстью? Никому, ведь будь иначе, не появилась бы алая госпожа на арене.
Какое-то время Мэри молчала, потом тряхнула головой.
- Не знаю, смогу ли не помнить и не чувствовать. Наверное, я слабая, но... поиграй мне вечером? Я ничего не обещаю, но попробую. Правда.
Джеймс с улыбкой покачал головой. Впервые в жизни ему пришлось защищать лютню в суде, более пристрастном, чем ассизы. Наверное, он слишком оберегал Мэри, даже от себя самого. Видимо, по её мнению, он должен был ненавидеть Фламинику, а вместе с ней и лютню. Но для чего? Когда ушло отчаяние, и ушел стыд, и ушла боль, места для ненависти не осталось - все заполнило равнодушие. И равнодушие это было страшнее для Фламиники, чем ненависть, ведь она хотела чувств.
- Лютня будет жить в управе, маленькая. Как ты и сказала. Нам не нужны тени в доме.
Лавка Китса должна была обнаружиться где-то поблизости. Так и оказалось. Внутри славно пахло выделанными мехами и почему-то пылью, хотя на вид пол был выметен чисто, да и прилавок просто сиял свежим деревом. Купец в оверкоте коричневой шерсти действительно оказался толст сверх меры, при этом невысок и обладал аккуратно подстриженной бородой, чёрной с проседью. И, пусть пыхтел, но глаза его быстро и внимательно ощупали Мэри, словно снимая мерку и оценивая наряд, после чего купец поспешил к Клайвеллу.
- Рад видеть, господин мой! Чем могу служить в этот чудесный день?

- Констебль Клайвелл. Обождите.
Джеймс кивнул ему - повернулся к Мэри, от которой чуялась обида, быть может - ошибочно. Иногда он, все же, был неисправимым дураком, но хотя бы осознавал это почти сразу. И говорить пришлось теперь тихо и торопливо, так, чтобы слышала только жена.
- Помнишь, ты сказала, что поливать водой иногда просто необходимо? Это касается и меня. Я дорожу твоим мнением и не хочу, чтобы между нами что-то стояло, Мэри. Лютня - лишь инструмент. Она не может встать рядом с тобой, напоминать о чем-то, что тебе неприятно, что причинило боль. Предмет не должен быть важнее человека и тем паче - не должен стоить жертвы. Мне понятно и почему тебе не нравится этот инструмент, и почему ты пытаешь его принять. Знаешь, может быть, нам стоит зайти в музыкальную лавку и оставить эту лютню там, с условием, чтобы выручка за нее пошла сиротам?
Чтобы иметь семейное счастье, необходимо запастись терпением. И уж его у Джеймса было хоть отбавляй, оставалось вспомнить, где оно лежит.
Джеймс повернулся к купцу, чувствуя как сползает с лица вся нежность разговора с Мэри.
- Скажите, мистер Китс, часто ли вы прогуливаетесь по Дубовой и Холлоу?
Торговец опешил, выкатив глаза.
- Так ведь, мистер Клайвелл, бывает. То есть, когда бывает, когда и нет. Сейчас-то, зимой, прогуливаться и вовсе холодно.
- Холодно, - охотно согласился Джеймс, лениво проводя пальцем по прилавку. - И девочек, что стоят на перекрестке, вы для того, чтоб согреть забираете, разумеется? Из любви к ближнему своему?
Слишком просто. Не мог этот толстяк и счастливый обладатель властной жены убить Фанни, не хватило бы смелости, развратности. Шага не хватило бы того, что отделяет грань между простым развратником, вымещающим злобу на жену и убийцей. Ударить человека ножом - просто, сложно это пережить впервые, пропустить через себя его кровь и смерть, найти в себе ярость повторить это снова. Джеймс глянул на Мэри, в который раз задаваясь вопросом, каким она видела его на арене.
А торговец утёр со щёк выступивший пот.
- Из любви... да! Именно так, согреть. Потому что Господь заповедал заботиться, а они выглядят так... так... - внезапно он умоляюще уставился на Клайвелла. - Господин констебль, ведь жена не узнает, правда? Я всё расскажу, что хотите, только пусть она не знает.
- Похвально, - Джеймс подцепил ногтем какой-то сучок на прилавке, ковырнул его, рассматривая Китса. Боится, потеет, но боится не кары за убийство - жены. - Воистину, вы славный сын церкви, творите добро одной рукой так, чтобы о том не знала другая. Должно быть, и Фанни Пиннс помните? Облагоденствованную вами?
- Э-э... Китс помедлил, бросил взгляд на Мэри, потом снова на Клайвелла. - Конечно, господин. То есть, фамилию-то я не знаю! Но Фанни, конечно, встречал. Очень милая была девушка. А вы, что же?.. Это не я! - торговец даже всплеснул руками. - Ну, приводил её сюда, конечно, как же. Но ушла она, сама ушла!
- Не вы? А кто же? Замечательно философский вопрос выходит. Вы - это не вы...
Джеймс вздохнул, тоже посмотрев на Мэри. Вряд ли он мог разочаровать ее сильнее, чем на нереально реальной Тортуге, чем в этой ситуации с лютней. Потому и терять было нечего.
- К слову, почему вы думаете, что меня интересует, как и с кем ушла Фанни? Вам что-то о ней известно?
- Так ведь померла она тогда, плохо померла. А вы тут не за мехами, как констебль. Спрашиваете про неё. Только не я это сделал. Да, приводил, правда, но как ушла - и не знаю ничего больше. Потому что зачем бы мне? Провожать её, что ли?
Джеймс хотел было въедливо поинтересоваться, почему бы и не проводить Фанни, или мистер Китс считает себя выше Господа, который, как известно, блудниц не порицал? Мог полюбопытствовать, откуда торговец знает, как умерла женщина, и напомнить, что тот обещал сказать всё. Запугать мог до Тайберна, в общем. Но рядом была Мэри, и ей это не понравилось бы.
- Куда она ушла? По какой улице?
Времени прошло много. Несколько раз падал снег, ходили по улицам люди и лошади, ездили возки. Следы борьбы, если они были, стерлись, исчезли. Но, чем черт не шутит, могли и сохраниться на стенах. К тому же, Джеймс хотел пройти последним путем Фанни, понять её мысли и чувства. И, может быть, понять ее убийцу.
- К себе на угол, наверное, - Китс неуверенно заморгал. - В ту сторону-то уж точно, в окно я как раз выглянул. Больше-то и некуда было. Только там я её и встречал.
- По какой улице? - Терпеливо повторил Джеймс. Отсюда к перекрестку вело две улицы, в Лондоне снег убирался из рук вон плохо, и пробираться по сугробам не хотелось.
- А вот напра... - Китс осёкся, задумался, глянул в окно. - А ведь нет. Обычно всегда правее брала, а в этот раз вроде пошла, а потом оглянулась, да в другую сторону двинулась.
- Благодарю вас, мистер Китс. А жене, всё же, скажите. Я вас могу в ассизы свидетелем вызвать, вряд ли ей понравится узнать, что вы так девочек... спасали.
Джеймс откланялся, открывая перед Мэри дверь, и поспешил выйти на улицу. Китс у него не вызывал ничего, кроме гадливости, точно такой же, какую испытывал, собирая слизней.
- Какой мерзкий тип, - тихо заметила Мэри. И, помедлив, продолжила. - Вряд ли он много ей заплатил. Холодно. Где-то там живёт дочь, которой нужны деньги. Зачем бы ей идти не привычной дорогой? Поманил ещё кто-то, давая шанс заработать?
- Боюсь, он и был последним клиентом.

Джеймс, прикусив губу, разглядывал улочки. Даже сейчас по ним не ходил никто, лавка Китса весьма удачно - или неудачно - стояла в стороне от торговых рядов, ютясь на первом этаже жилого здания. К тому же, в Лондоне искать свидетелей можно было вечно - огромный город, в котором люди хоть и жили маленькими деревушками-районами, но столь вольно перемешивались между ними, что житель трущоб отличался от лорда лишь одеждой да отсутствием денег. Что думала она, Фанни, выходя от Китса? Джеймс медленно двинулся вперед, забирая правее, к перекрестку Дубовой. Она шла, оправляя юбки и накидку, чувствуя, как липко между ног. Наверняка, недовольно морщась от этого - не казалась Фанни убежденной шлюхой, скорее - несчастной, вынужденной заниматься ремеслом поневоле. И вот она слышит за спиной шаги, оборачивается... Джеймс повернулся, но никого, кроме Мэри не увидел, лишь колыхнулась занавеска в окне лавки. И если Фанни пошла в другую сторону, то Китс из окна не видел, кто следовал за ней.
- Маленькая, возьмешь лошадей?
Досадливо пнув снег, Джеймс направился левее, в узкий переулок, стиснутый глухими стенами лавок.
Следов, ожидаемо, не было. Люди и лошади беспечно ходили по этому переулку, снег засыпал его, его расчищали, но отчего-то казалось, что Фанни идет рядом, опираясь на руку. Вот тут она споткнулась, на этом ледяном наросте, ушибла и без того замерзшие пальцы в своих тонких тряпочных туфельках - и он поддержал ее под руку, вежливо и твердо. Также, как поддержал бы ее и тот, другой. Она шла, спокойно и доверчиво, ежась от холода и надеясь на горячий эль. Сопротивляйся несчастная, кричи - и Джеймс понял бы это. Вместе с Фанни, чуя мысли о дочери и холоде, о голоде и усталости, он дошел до выхода из проулка, выводившего на площадь, на углу которой обнаружилась лавка музыкальных инструментов. Дальше идти было бесполезно - к площади вели множество улиц и улочек, отнорков и проходов.
Джеймс присел на корточки, набирая полные ладони снега, растирая его по перчаткам. Любимые коричневые перчатки, на которых еще видны были разводы крови настоящего брата-лекаря, они всегда приносили ему удачу. Пожалуй, если поверить в эту самую удачу, они еще успеют к Гленголл и, быть может, застанут там этого Ангела-краснолюда. Но сначала...
- Посмотри, Мэри, здесь есть музыкальная лавка.
Джеймс поднялся на ноги, вопросительно глядя на жену и предоставляя ей право решить окончательно, что делать с лютней. Он предпочел бы избавиться от этого яблока раздора и забыть, хоть пальцы и ныли, требуя струн.
Мэри оглядела небольшое здание серого камня с крышей тёмно-красной черепицы и задумчиво наклонила голову.
- Может быть, её здесь получится обменять на другую? Не такую богатую, но хорошую? Ведь не всегда дело в отделке?
Джеймс удивленно воззрился на нее. Конечно, он подозревал в Мэри практичность и экономность и не мог не замечать, как изменился дом, когда она приняла бразды в свои руки. Но... Иная бы с гордостью отказалась от другой лютни именно потому, что получалось, будто на деньги Фламиники приобретается и новый инструмент.
- Думаю, можно, - осторожно согласился он.
- Тогда пусть в доме будет инструмент, который выбирал ты, и которого не касался никто, кроме мастера и торговца - который ведь должен быть тоже немного музыкантом, верно?
Теперь Джеймс смотрел на девушку, носившую его фамилию, с подозрением. Откуда у этой хрупкой красавицы, выросшей на мельнице, таланты уличной королевы к отмыванию средств? Оставалось дождаться, чтобы разницу от стоимости инструментов она предложила вложить в покупку украшений, потому что это - выгодно, ведь до сирот всё равно не дойдет ни пенни. Сообразив, что выглядит глупо с этим изумленным и растерянным лицом, он медленно кивнул.
- Верно.
- А на разницу, если она будет, - безмятежно добавила Мэри, потянув его к лавке, - можно будет купить ниточку жемчуга для Бесси. Или кораллов, но лучше жемчуг. И то, и то живое.
Ничего не оставалось, как снова кивнуть - уже удовлетворенно и согласно, позволяя увлекать себя и раздумывая о том, что женился он, кажется, на той, что так и не стала очередной Ю. Но имела все шансы стать, случись с ним что-то.

Новую лютню, не такую дорогую, но хорошую, разницы с которой хватило на жемчуг для Бесси, нужно было настраивать. Она тихо и нестройно позванивала, когда струны цеплялись за оверкот под плащом, отзывалась гулом на каждой кочке поганой дороги к Гленголл, которую Джеймс, на правах почти завсегдатая, всё же решил преодолеть верхом.
Ю в таверне не обнаружилось, да и вообще было удивительно пусто, зато при виде Мэри просиял и отлип от стойки тот самый горбоносый и чернявый, с которым она была на трибунах.
- Миссис Мэри, - с неподдельной радостью проговорил он, - так рад... хм.
Парень осекся, наткнувшись взглядом на Джеймса и закончил уже тише:
- Так рад, что вы благополучны.
- Доброго дня, - любезно поздоровался Джеймс, с ленивым интересом оглядывая парня. Ревнивцем он не был, отнюдь. Всего лишь обычным собственником, заново привыкающим гордиться красавицей-женой. Что уж поделать, если на нее поглядывают? Только радоваться своему хорошему вкусу. - Нам госпожу Ю повидать бы.
- А нет ее, мастер констебль, - поспешно ответил парень, не сводя глаз с Мэри. - Меня вместо себя оставила, пока не вернется.
- И Ангела нет?
Вопрос, впрочем, был глупый, в пустой таверне не было почти никого. Джеймс мысленно пнул себя, вздыхая осознанию того, что он топчется на месте с этим убийцей. Даже толкового лекаря, способного по телу Фанни, пусть и окоченевшему, и замерзшему без гроба в неглубокой могиле, рассказать ему о том, как она умерла, не было. Разве что Анастасия. Палачи зачастую были великолепными врачами, знающими человеческое тело лучше магов-лекарей.
- Э, - замялся наемник, прежде чем с готовностью отрапортовать. - Нет. И будет ли - неведомо.
- Не могли бы вы передать ему, что я ищу встречи? Не в управе, здесь, в частном порядке?
Чем занимался Ангел - ведомо не было. Но добропорядочные и законопослушные люди у Гленголл встречались редко. Вообще не встречались, если сказать по совести. А поскольку ссориться со здешними обитателями не хотелось, лучше было играть по их правилам и не тащить в управу, тем паче, что в вине и причастности краснолюда Джеймс все равно сомневался. Интуиция просто вопила, что ищет он не там и не того, но кто нужен - упорно не подсказывала.
- Разумеется, мастер констебль.
Парень все также, пристально, не отводя глаз, глядел на Мэри, точно стараясь запомнить ее облик, и мечтательно улыбался.
- Благодарю.
Джеймс откланялся, пряча за поклоном улыбку - торжествующую и сочувственную. Фиалки этой мечте он успел подарить первым.

Бермондси. Вечер.

- О где ты был, мой старый друг,
Семь долгих, долгих лет?
- Я вновь с тобой, моя любовь,
И помню твой обет.
Лютню пришлось настраивать долго, как Джеймс и подозревал. Мысли скакали по струнам, не желали выстраиваться строем. Не помогали им в этом ни жар камина - миссис Элизабет сдалась и даже приготовила ужин, ни песня, ни Мэри. Особенно - Мэри. Пел ли для Фанни кто-то песни, под мягкий перебор струн, любуясь ею в свете камина? Кого полюбила она так крепко, что забыла об осторожности, отдалась - и тем самым сломала себе жизнь?
- Богаче нашей стороны
Заморская земля.
Себе там в жены мог бы взять
Я дочку короля!
Наверняка, как это всегда и бывает, он был женат - но обещал, что бросит семью и уйдет к Фанни. Джеймс был почти уверен, что узнав о беременности, отец ребенка мисс Пиннс позорно бежал, а самой покойнице пришлось терпеть насмешки и косые взгляды своих родственников и соседей. Он сочувствовал ей, но сочувствие не давала ответа на самый главный вопрос - кто был убийцей.
Стук в дверь прервал это почти идиллическое уединение. Джеймс лениво поднялся из своего кресла, и как был - босым, в простых холщовых штанах и без рубашки - прошел к двери.
Гертруда Мерсер, стоящая в синих зимних сумерках, казалась бы прекрасным видением, будь она помоложе, не так сурова и дородна. Джеймса она оглядела с явным неодобрением, а при виде серьги в ухе фыркнула что-то набожно-презрительное.
- Мистер Клайвелл! - С порога начала она, пытаясь протиснуться мимо Джеймса в дом. - Вы у нас человек уважаемый, конечно, и работой поглощены так, что в пример вас можно ставить каждому. Куда уж тут за детьми уследить-то?
- За детьми?
Джеймс зевнул, складывая руки на груди. Разумеется, миссис Мерсер явилась жаловаться и несомненно - на Мэри, как супруга и обещала. Устало порадовавшись, что делает она это в частном порядке, а не в управе, он оперся плечом на косяк двери, перегораживая ногами вход.
- Вы уж простите, мистер Клайвелл, но супруга ваша нынешняя недавно в куклы только закончила играть, - подбоченилась миссис Мерсер, - недалеко от маленькой Элизабет-то ушла! И чужих детишек глупому учит! Видано ли, учить фей богопротивных ловить мою внучку!
Фей? Джеймс с интересом оглядел скандалистку, признаков безумия не нашел и оглянулся вглубь комнаты, в маленькую гостиную, где оставил Мэри.
- Мэри, оставь кукол. Принеси воды, пожалуйста. Миссис Мерсер нехорошо.
- Мне хорошо, - упрямо поджала губы Гертруда, - негоже учить маленькую леди богопротивностям. Феи сиречь порождения дьяволовы! Игры детские должны быть поучительны и душеспасительны!
- Я предпочел бы выслушать миссис Клайвелл сначала, - любезно просветил ее Джеймс, досадуя на то, что жалобщики добрались теперь и до его жены. Допустим, на Артура обычно жаловались вполне обоснованно, иногда доставалось и Бесси. Но на жену!..
- Но мне нравятся куклы!.. - пробурчала Мэри, появляясь в прихожей и, действительно, протянула миссис Мерсер стакан воды. - Джеймс, там нужно было убрать ребёнка с реки, подманить к обрыву. Потому что над головой вилась... кажется, Том назвал таких криксами. Нападала. История о том, что в норках живут архангелы, а не феи, и их можно ловить, даже сейчас кажется мне ещё более богопротивной. В силу искреннего, - она вздохнула, не обращая внимания на то, как опасно по ходу рассказа багровеет жалобщица, - благочестия. Или сказка - или мёртвая внучка. Я решила, что если нужно, вы убьёте её потом сами. Нельзя же лишать выбора в таком деле.
- Полагаю, вопрос исчерпан, - Джеймс пожал плечами, - простите, миссис Мерсер, заходите днем. Поздно уже, а мы в куклы так и не доиграли.
Последние слова он договаривал, захлопывая дверь и приваливаясь к ней спиной, будто миссис Гертруда стояла там с тараном и собиралась штурмовать.
- Горжусь тобой, - тихо признался он, глядя на Мэри, - а Бермондси привыкнет.
Обязан привыкнуть, иначе Джеймс может случайно вспомнить, что в храме службы ведтся по католическому правилу. И что Библию все на латыни держат, а вот короля главой церкви признавать не спешат, и Акт о Супрематии подписывать не торопятся. За дверью было тихо и он откачнулся от нее, подхватывая Мэри на руки. О делах, страшных лесных разбойниках и коварных убийцах стоило подумать завтра.

Чувствуя себя предателем и беглецом, Джеймс привычно рысил по Бермондси в управу. Сбежав от Мэри так рано, что жена еще спала, он оправдывал себя ранним возвращением домой, может быть, даже до ужина. На что, впрочем, особой надежды не было - Джеймс собирался знакомиться с новыми лесными разбойниками и весьма досадовал на чертова Брайнса, который за каким-то дьяволом сбежал из михаилитской резиденции через стену, не дав опросить себя. А теперь наверняка еще и из Бермондси уедет, скотина мерзкая, а это - минус аргумент в беседе с новым главарем. Потому и сбежать из дома пришлось пораньше, иначе Мэри непременно увязалась бы в лес, а он, как и все новобрачные, не сумел бы отказать. Но и пустоте управы Джеймс не порадовался, как это бывало прежде. Одинокой и стылой показалась контор а, казенно-пыльной. Не добавил ей уюта ни разожженный камин, ни лавка, накрытая плащом. И лавка, кажется, стала еще тверже, чем прежде, хоть он упрямо продолжал лежать на ней, глядя на балки потолка, из которых торчали всевозможные ножи, некогда отобранные на улице.
Первыми его потревожили стражники, что два дня отдыхали в таверне, оберегая покой чертова торговца. Огорошив новостью, что сволочь Брайнс отбыл и увез с собой Дженни, они откланялись и поспешили в казармы. А Джеймс с тяжелым вздохом сел за конторку, подавляя желание броситься в погоню. Дженни было жаль. Настолько, что осознание, будто никогда не увидит её, жгло сердце. Оставалось лишь писать письма коллегам, коих было много в благословенной Англии и отправлять курьера к шерифу, чтобы записочки разлетелись голубиной почтой. В этих тонких, почти прозрачных сверточках Джеймс просил всячески помогать осведомителю управы Бермондси мисс Джейн Хейзелнат, приводил приметы девочки, а в приписке умолял вернуть ребенка домой, если что-то случится с её спутником или самой девочкой. И больно пинал ногой конторку, проклиная себя, что не забрал с улицы, не принял в семью.
Вошедший Скрайб глянул на него с интересом, будто не видел до этого ни серьги, ни смуглоты кожи, ни коротких волос, ни трещавшей на плечах туники. Но кивнул, как всегда, молча, уселся за свой стол, принимаясь раскладывать бумаги.
- Письма читать? - Тихо поинтересовался он.
- Я сам позже посмотрю.
Джеймс задумчиво уставился на Скрайба. То самое чувство, что выручало его в беде, подсказывало - это клерк, это он продал его на арену, из мести или ради наживы. И было крайне любопытно узнать, сколько запросил Скрайб за тело констебля. Но доказательств не было, Инхинн под рукой - тоже, а самому колоть мерзавца не хотелось. В конце концов, знание ничего не изменило бы. Выгнать со службы одинокого пожилого человека Джеймс бы не смог, работать с предателем - тоже, а убивать клерка было не за что.
Сказать что-то ещё Скрайб не успел. За дверью проскрипели по снегу неторопливые шаги, раздался короткий стук, и дверь открылась. Внутрь, комкая шапку в узловатых пальцах, вошёл немолодой уже, но кряжистый и лохматый краснолюд, вероятно, изломавший не одну деревянную расчёску на густую шевелюру. Внутри гость остановился у двери и кашлянул.
- Утро доброе. Стал быть, не спите уже. Ну, так мне и говаривали про мистера Клайвелла, верно, верно. А меня Ангелом кличут. Потому как если обо мне говорят, то только так, а имя, при крещении данное, я уж и сам забыл. Так значит, мастер констебль, вы повидать меня хотели. Ну я и подумал, чего ещё ждать, договариваться? Уже не мальчишки ведь, люди занятые, зря время тратить. Так что пришёл сам.
Джеймс подскочил на ноги, вежливо кланяясь и вытаскивая свое кресло для краснолюда. Со времен визита Марико ничем приличным для посетителей управа так и не обзавелась - не до того было, а подпиленная табуретка и лавка, заваленная дубинками и кольчугами, не годились, всё же. И Ангел этот явился хоть и неожиданно, но, работу облегчал. Существенно облегчал, потому как с кучей дел, накопившихся за путешествие и пребывание на арене, Джеймс не успевал ничего.
- Доброе утро, мастер Ангел, - пришлось отойти к окну, опираясь спиной на подоконник, чтобы видеть собеседника и не быть выше него. С иными обитателями Гленголл стоило говорить на равных. - По понятным соображениям не хотел приглашать вас в управу, но... Спасибо, что пришли. Я хотел спросить вас о Фанни Пиннс. Должно быть, знаете, что ее очень нехорошо убили. Грязно, прямо скажем, убили. Али говорила, будто вы частенько ее приглашали. Мне бы узнать, рассказывала ли она о чем? Может, говорила о каких-то клиентах - новых или странных?
Предложенное кресло гость осмотрел слегка подозрительно, но всё же осторожно сел. Ножки и спинка крякнули.
- Фанни, да. Милая женщина, добрая, ласковая. Верно, приглашал я её, бывало, как в работе перерывы случались. Хорошо с ней отдыхалось. Жаль, - Ангел неторопливо огляделся, смерил взглядом Скрайба, рабочий хлам в ногах лавки. - Грязно - это вы верно сказали. Зряшно. Дилетантски. Я ведь поспрашивал. Вроде бы получается, что денежек никто с этого не получил. А мне бы сказали. Да-а. Так вот. Простите, господин Клайвелл, но о клиентах она не говорила вовсе. Ни к чему, понимаете? О прежней жизни всё больше. Но не думаю. Странные клиенты всегда приносят больше денег. Значит, Фанни радовалась бы, но ничего такого. Не поменялась её жизнь, получается. Я бы заметил. Жесты, выражение лица. Фанни - она простая была. Светлая. Что внутри, то и в глазах.
- Быть может, она о дочери что-то говорила? Называла фамилию сестры? И, - Джеймс замялся и глянул на Скрайба, жестом показывая, что писать сейчас не надо, - как часто заказывают жизнь проституток? Это не для ассизов, разумеется.
Слова Ангела, наемного убийцы - в этом сомнений не было - навели на еще одну мысль, которую просто так отметать было нельзя. Фанни мог убить человек, решивший встать на эту стезю, обучающийся ремеслу. Правда, в эту заманчивую картину не укладывалось потрошение, но чем черт не шутит? Хороший ремесленник обязан знать, как выглядит изнутри то, чем он будет зарабатывать на жизнь.
- Никогда, - не удивившись, ответил Ангел. - В этом нет смысла, понимаете? Если сутенёр недоволен - он разбирается сам, и редко до смерти. Если место не поделили - в ход идут ножи и ногти, не наёмные убийцы. Не принято это, и деньги не те. И потрошить не стали бы. Зачем? Запугать или предупредить других - кого? Нет, мастер Клайвелл. Если б это был заказ по её работе, уже все знали бы, кто и за что. Могут, конечно, прятаться, но не верю. Содержанки, любимые шлюхи богачей - да, верно, бывает. Но Фанни? - он пожал плечами. - Чтобы тебя заказали, надо иметь важность в этом мире, господин констебль. А Фанни что-то значила для очень немногих.
Помолчав, он покачал головой.
- Морбиан. Так муженька её сестры звали. А дочку - Хизер. Но не верю и в то, что ниточка оттуда. Кто будет убивать курицу, что несёт золотые яйца.
- Хотя бы знаю теперь, кому весть слать, - пожал плечами Джеймс, - вот только как бы хуже не вышло... Значит, остается этот клуб у Морли.
Куда необходимо было еще попасть. Не устраивать же облавы вокруг особняка, куда ходят детишки аристократов и богатых купцов, в самом деле. Любопытно, был ли этот убийца среди зрителей на арене? Быть может, ищейка Джеймс смотрел ему в глаза, не зная, что это - его дичь?
- И снова - не для ассизов: мог ли какой-то неопытный подмастерье в вашем ремесле учиться вот так?
Ангел замер. Двигались только пальцы, словно решив проверить каждый узелок на шапке. Заговорил он, только когда прошло не меньше пяти секунд.
- В моём ремесле нет подмастерьев, мастер Клайвелл. Только мастер - и я бы знал. Но если кто-то решился, не понимая, что делает... - он кивнул косматой головой. - Да. Да, может быть. Кто-то новый, но кто знает про Ангела. Про художника. Я узнаю. Может, кто и интересовался. Спрашивал, чего не должен был. Смотрел не туда. Не считал. Узнаю. А вот весточку, господин констебль, вы не желали бы через меня передать? В те края собирался, было. Далеко, да и лошадей ненавижу, тварей богомерзких, но иногда - приходится.
- Буду обязан, - помедлив, кивнул Джеймс, - и за расспросы, и за весточку. А если вы о судьбе этой девочки, Хизер, узнаете - вдвойне.
Приюты были местом не лучшим, но и тетки порой бывали такими, что монастырь почитался за счастье. Всему миру, разумеется, было не помочь, но дочь Фанни была уже почти родной.
Ангел, кивнув, поднялся и с кряхтением потёр колени, словно утрудившийся крестьянин. А когда выпрямился, спокойно кивнул Клайвеллу. И уже от двери, держась за петлю, оглянулся.
- А ещё, мастер Клайвелл, дело такое. Если ассизы ваши не помогут - а бывает, бывает, что ни тюрьмы не держат, ни палач не калечит - вы весточку старому Ангелу кинули бы. Просто, чтобы знать. Потому что страшно же по улицам ходить, когда не знаешь, кто с ножом или топором кинуться может. Я человек пожилой уже, хоть беречься стану.
Не дожидаясь ответа, он шагнул наружу - но дверь не закрыл.
- И вы сюда, маленькая мисс? И запах вкусный какой, душа радуется. Ну старый Ангел дверь придержит, заходи.
И Бесси, впорхнув в лавку, улыбалась от уха до уха. Подскочив к столу, она опустила на него ароматный свёрток и крепко обняла Джеймса, не обращая внимания на Скрайба.
- Папа. Мэри прислала, вот. Потому что: "кто-то сбежал на работу, как кот к крынке со сметаной". И что-то там ещё было про кошек, но вполголоса, и я не расслышала.
Джеймс подхватил ее на руки, все еще размышляя о сказанном Ангелом. Если убийца и впрямь был высокопоставленным дворянином, ассизы не помогли бы. Но обитатели угла у Гленголл не делали ничего просто так, а он глубже увязал в связях с ними. И Скрайб... На него никто не обращал внимание, точно клерк был мебелью - достаточная причина, чтобы проучить ареной.
- Зато хотя бы один вопрос разрешил, - вздохнул он, прижимая к себе дочь, - я сегодня в лес, не ждите меня, ложитесь спать. Отчего ты не поздоровалась с мистером Скрайбом, Бесси?
- Я... - девочка оглянулась на клерка и нахмурилась. - Я не знаю. Простите меня, пожалуйста, мистер Скрайб. Я просто... наверное, так рада, что отец вернулся, что ничего больше не замечаю. Добрый день?
Мужчина, не отрываясь от бумаг, улыбнулся и кивнул, а Бесси нахмурилась снова, словно чего-то не понимая. Но промолчала.
- Беги домой, Бесси, - с неохотой вздохнул Джеймс, опуская ее на пол, - я обещаю, что вернусь из леса.
Давать обещания, которые сложно выполнить, было неправильно. Но теперь, когда дома ждали жена и дочь, иначе не получалось. Да и уверенности это прибавляло, чего уж скрывать.

К перекрестку дорог, на котором промышляли лесные разбойники, Джеймс поспел как раз в тот момент, когда они ссаживали с телеги какого-то купца. Вежливо ссаживали, придерживая под руки и улыбаясь. Молодой, черноволосый парень с тонкими усиками рассыпался в любезностях, обещая вкусный обед и сытный ужин. И - замолк, услышав резкий свист с вершины ясеня. Замолкли и все остальные, уставившись на Джеймса так, будто никогда не видели, хотя в кустах и мелькали знакомые лица.
- Обед? Это замечательно, я как раз не завтракал. Добрый день, господа. Отчего же вы не приглашаете в гости констебля?
Насчет завтрака Джеймс изрядно лукавил, хоть и разделил его с клерком и Хантером. Но новый главарь вряд ли сам ходил на тракт, да и обсуждать сложные вопросы равновесия, территорий и купцов было гораздо приятнее в тепле. Он практически ничем не рисковал, разбойники не убивали, да и кто будет покушаться на констебля, который приехал говорить мирно?
- Э-э, - озадаченно протянул чернявый, - милости просим, мистер Клайвелл. Как раз сегодня олень совершенно случайно ноги сломал. Пришлось бедолагу добить, чтоб не мучался.
Джеймс улыбнулся замешательству парня и спешился, наматывая поводья Белки на руку. Прежний договор с лесными ему достался от его предшественника и Джеймс не был уверен, что тот бывал на обедах у этих излишне гостеприимных господ. Впрочем, раньше обеды они не давали.

Глаза ему завязали, как и купцу, но после арены, где это было в обычае, Джеймс даже не оступался на корнях. Что такое лес по сравнению с бесконечными лестницами Колизея? И когда повеяло теплом и едой, когда сняли повязку, он уже по привычке посчитал шаги, повороты и все неровности пути от дороги до избушки. Стол, ломившийся от яств, Джеймс оглядел мельком, скользнул взглядом по сидящим за ним, по монаху в углу, по тоненькой девочке, выскользнувшей из-за занавески - и с поклоном принял кубок из ее рук.
- Здоровья хозяевам! Пусть олени сами бегут на ваши копья, а птица не переводится в силках.
Старинная застольная здравница, какой благодарили семьи охотников за гостеприимство. Честно осушив кубок до дна, Джеймс невольно подумал, что Мэри устроит головомойку вечером за возвращение домой навеселе. И спешно уселся за стол, заедая крепкое вино острым сыром.
- Выходит, вы так весело живете каждый день, господа? - Поинтересовался он, придвигая к себе блюдо с оленьей ногой. - Даже завидую, признаться.
- Если бы каждый, - вздохнул кудрявый русоволосый разбойник в потёртом оверкоте с дырой на плече. - Но куп... э, олени попадаются не так часто, как хотелось бы. Несмотря на молитвы святого отца.
Девушка тут же с улыбкой наполнила кубок снова и отошла, не дожидаясь благодарности. Зато в углу зашевелился монах. Вздохнул, зевнул, почмокал губами, а потом вышел на свет, поддёргивая рясу, плотно обтянувшую объёмистое чрево. Перепоясан святой отец был пеньковой верёвкой, а чисто выбритая тонзура сияла белой кожей. Почесав живот, он какое-то время недоумённо смотрел на Клайвелла, а потом ткнул в него толстым пальцем.
- Вор! Вор среди нас, братия! Погубитель и сатрап, что, подобно восточному нехристю, уносит самые ценные жемчужины!
- Ну не такой уж я и сатрап, - хмыкнул Джеймс, лениво отрываясь от кубка, - а жемчужина сама пошла, никто не неволил. Не завидуйте, отче, вам по чину целибат положен.
Обсуждать ценности Мэри с лесными он не намеревался, хоть претензия и была ожидаемой. Впрочем, "самый милый из разбойников" всё равно ждал виселицы в тюрьме, "самая ценная жемчужина" носила фамилию Клайвелл, и Джеймс сомневался, что она пошла бы за кем-то из этого сброда на арену. Точнее - хотел надеяться.
- Положен? - от удивления священник даже опустил обвиняющий перст, а потом неожиданно кивнул. - Положен. Целибат. Мне, то есть, конечно, не им. Но целибат не мешает любоваться цветами жизни! Нет, не мешает. Правда? - вопрос, обращённый к чернявому разбойнику, прозвучал несколько неуверенно.
Тот согласно кивнул, с интересом глядя на Джеймса и со скепсисом - на монаха.
- Ну так любуйтесь, - охотно согласился Джеймс, - издали, как истинный почитатель цветов. Не возражаю. Хоть и сказано: "Не засматривайся на красоту женскую и не похотствуй на жену". Грешите, отче? Ну да, речь не о том.
Он вздохнул, окидывая стол, яства, вино, снова разбойников. Главаря здесь не было. Чернявый был слишком молод, монах скорее сравнился бы с шутом.
- Купцы, говорите, редко попадаются, господа? - Риторически вопросил он. - Странно... Помнится, был у нас договор, что три дороги на Бермондси будут моими, а на остальные, тоже богатые, я закрою глаза. И вот открываются глаза, видят они знакомые лица - а дороги неспокойны. Как же так, господа? Неужели лесное братство слово свое не держит?
Чернявый тяжело вздохнул, опуская глаза к своей тарелке.
- Вам бы это с главным нашим обсудить, мистер Клайвелл, - проговорил он, - мы-то договор помним, да только и жить хочется хорошо, и поесть вкусно, и домой чего передать. Сами знаете, какое время-то нынче.
- Знаю. Ну что же, подожду вашего главного.
Джеймс задумчиво пожевал кусочек сыра, мысленно вздыхая о Мэри, ужине и доме. И о том, что скажет ему жена, учуяв запах крепкого вина. Отчего-то сейчас это казалось важнее, чем разговор с главарем - из памяти не шло брезгливое "фу" тогда еще мисс Берроуз во время ярмарки. Мог ли он сказать, что любит свою жену? Наверное, нет. Любви, того опьяняющего, кружащего голову чувства, не было. То ли Джеймс слишком много повидал для этого, то ли попросту слишком мало знал Мэри. Но огорчать и разочаровывать он её не хотел. Напротив, нынешней миссис Клайвелл замечательно получалось гордиться, восхищаться. А еще - оберегать, заботиться и наслаждаться компанией. И выходило, что для семьи не нужна испепеляющая, ревнивая любовь, какая была у них с Дейзи. Достаточно уверенности в жене, покоя в доме и немного страсти в спальне.

Главаря пришлось ждать ещё добрых полчаса. За это время даже ограбленный купец, казалось, успел успокоиться и уверенно молол зубами жилистую оленину, запивая не худшим в Англии вином. Но, наконец, дверь хлопнула, впуская стылый ветер. Вошедший, высокий, длинноногий, бросил в угол тёплые перчатки, стянул шапку и клетчатый шарф, которым закрывал лицо. И мужчина этот был Джеймсу знаком - издали, по турниру в Лондоне, а больше никак. Довольно кивнув купцу, он уставился на Клайвелла, наклонив голову набок, как птица. И узнавание вспыхнуло в глазах почти сразу.
- О! Констебль. И мужчина с ветряной девой на плече, да?
"Теперь - на шее." Джеймс улыбнулся в ответ, привставая, чтобы почтительно поклониться.
- Верно. Был впечатлен вашей стрельбой. До вас в этих лесах таких лучников не было. Даже жаль, что придется докладывать о вас шерифу. Или не придется?
Терпкое вино покусывало язык, но Джеймс безмятежно улыбался, пряча за улыбкой мрачные мысли о том, где в вечернем лесу найти мяту. Совсем как на арене - улыбка одному, размышления - другой, причем отчего-то казалось, что Мэри учует даже сквозь пряности.
Валлиец, фыркнув, толкнул дверь снова и поманил его за собой, в холод и звездный вечер.
- Шерифу. Я лес этот облозил - шерифу армию надо, так-то. Станет ли? А у нас, знаешь, выбора не стало. Там, где были - твари расплодились. Фостер лютовать начал. Купцы, знаешь, тоже смекнули, где ездить надо. Девочку с мельницы ты забрал, а брат её теперь словно всё о чём-то другом думает, старых друзей забывает. Не меня, конечно. Я - новый. Друг. Так что приходится или что-то менять, или, например, - он скосился на Джеймса так, как смотрел на мишени в Лондоне, - сделать так, чтобы Фостера заменили, - и тут же валиец снова расплылся в улыбке. - Ну, такое, тебя давно в городочке не быволо, всё где-то да где-то. Что же бедным голодным нам? Даже Бер-монд-си не тронули, хоть золото обещали. Соблозняли, почти принцессами, но не дались мы!
Джеймс пошел следом, размышляя вовсе не о том. Нужно было спросить, кто обещал золото, а в голове вертелись почему-то принцессы. Рисовалась миссис Мерсер в королевском пурпуре и короне, с видом величественным и торжественным.
- Девочку на мельницу не верну, - не убирая с лица улыбки, проговорил он, вздыхая, - да и Фостера после пережитого можно понять. Любой захочет навести порядок, после того, как среди мертвых культистов обнаружит жену и дочь. Но и вы, бедные и голодные, меня поймите. Я вас не вижу, пока шериф не слышит жалоб купцов и другого люда проезжего. Так что, давайте заново тракт делить, иначе и мне придется над вами совой кружить, что проклятая Блодьювидд, и вам долго не продержаться, как бы вы лес не облазили. А за Бермондси - спасибо. Не забуду, хоть принцесс у нас и нет.
- У нас теперь тоже нет, - лучник грустно покивал. - Девственные, прям из Новгорода! С косами, - добавил он совершенно убитым голосом, затем оживился. - А купцов мы гробим правильно! Нет. Грабим? Да. Не гробим. Берём так, чтобы и прибыль осталась, иначе какой прок? И не всех, и не каждый раз. Хотя порой странно бывает, конечно. Если один такой Джеймс Грот, с воронами на щеке, жаловаться будет - так он зачем-то стрелы хватал, пить и есть с нами не захотел, даже историю рассказать не смог. Так что если мы лишку взяли - так это из обиды только! А остальные - вот как этот - уходят грустные, но не очень злые.
- Гарольд Брайнс, - меланхолично поправил его Джеймс, - засранца с воронами на щеке зовут Брайнсом, а если он явится жаловаться - повешу. Его. И всё же, при всём уважении к вашему ремеслу, купцы жалуются. Много. Михаилиты вот не жалуются, хоть дорога на Форрест-Хилл перекрыта тоже, а торговцы скоро гильдиями начнут слезницы писать. Потому предлагаю вам на кормление правые и левые ворота, а центральную дорогу оставим для шерифа. По рукам?
Чертов торговец, кажется, обладал редким талантом - наживать неприятности. И неумело врать, навлекая тем самым нелюбовь всех, кому он лгал. Отец Джеймса, никогда не забывавший, что Клайвеллы родом из Уэльса - и во время редких свиданий напоминавший об этом - часто повторял, что для валлийца правда желаннее эля.
- Брайнс, - валлиец скривился, как от зубной боли. - Поня-атно. Что ж, может, и не приедет. Жаловаться. А по дорогам... ну что ж с тобой сделаешь. Пусть. Вообще-то мы уже должны были исчезнуть, словно и не было, да что-то вот всё сидим, да? Никогда не стоит доверять колдунам. Говорят, подбили вы его?
- Хантер. Подбил. Да.
Джеймс ошарашенно смотрел на валлийца, с трудом удерживаясь от того, чтобы сесть на снег. Брат-лекарь нанял этого рыжего, сулил золото и славянских девственниц за Бермондси и... за самого Джеймса? Бесси? Монастырь? Мэри?
- Ну твою же девственницу Марию всей городской стражей да на рынке, - выдохнул, наконец, он. - Это его твари вас с насиженного места выжили. Ну да дело прошлое, мы же не колдуны, слово своё держать будем, так?
- Да он тварей терпеть не может, - удивился валлиец, взлохматив волосы пятернёй. - Ну да что делать. Айрон ап Рис меня прозывают, и коли уже два валлийца в стране этих англичашек слово не держат, то кому же? Всё же не так и плохо, что не успел я к той колокольне, с Фицаланом этим задержался. Но какой выстрел был бы! Стрела-то с перьями верными как раз через стену и до шпиля достаёт так, чтобы кольчугу прошить.
- Плохой из меня валлиец, - вздохнул в ответ Джеймс, - бастард, даром, что Клайвелл. А с криксами он на той колокольне только что не обнимался. Он-то их не любит, а вот они его, кажется, очень.
Фицалан - почти уже позабытая фамилия. Надменный лорд Ричард, его очаровательная сестра, о которой Джеймс уже и не думал иначе, как о леди Фламберг - и сам михаилит с вычурным именем. Нежданные, но полезные знакомства. Кивком показывая, что наслышан о рыцаре, он протянул Айрону несколько золотых монет.
- Спасибо за ужин, Айрон ап Рис. Быть может, смогу отплатить за гостеприимство и за Бермондси когда-то чем-то иным, не золотом. Пора мне, ветряная девочка ждет.
Правила этой игры Джеймс знал - за ужин необходимо платить. Хотя бы потому, что иначе валлийца перестанут уважать, а договариваться с каждым последующим главарем - не хотелось.

Вернулся Джеймс домой через час после полуночи - колокол над Бермондси как раз сзывал к всенощной. Успешно разминувшись с матушкой - и порадовавшись этому, он долго устраивал озябшую Белку на конюшне, спешно бежал по темным улочкам, надеясь, что морозный воздух хоть немного смоет запах разбойничьего вертепа - и тихо, мышью, вошел в дом. Завтра Джеймс снова собирался в Лондон, совершенно не представляя, где искать след этого чертова убийцы.
В доме пахло подозрительностью - и этот аромат напрочь выбил из головы мысли об убийцах и Лондоне. Мэри сидела в маленькой гостиной, чистила свой пистоль - и в сочетании с запахом это выглядело, как ночевка в управе.
- Пил, - счел за лучшее сознаться Джеймс, - крепкое. Почти не ел, но зато договорился. Чернявый, назвавшийся сначала Френсисом, потом - Роем, велел кланяться.
Чистосердечное признание издавна смягчало наказание, а осознание вины - отменяло его. С последним были проблемы. Не так уж часто он являлся домой, благоухая вином. Вообще не являлся, если говорить по совести. Не любил Джеймс попойки, принимая в них участие поневоле.
Мэри отложила пистолет на тряпочку и подошла, прижавшись к груди. Под оверкотом посвежело - словно между слоями одежды пронёсся прохладный ветер. Зато рубашка, несмотря на дорогу, льнула к телу, словно высохла, да ещё и проветрилась - хрусткой свежестью. Мэри же вздохнула - явно напоказ - страдальчески, но подняла лицо для поцелуя.
- Ни капли не сомневалась, что ты сможешь договориться. Надеюсь, у них всё хорошо? Я боюсь думать, как с делами управляется Джек. До того, как я... уехала, он занимался только зерном. Зато - от души, словно ничего другого и не желал. Но почему ты не ел?! Целый день! И не взял ничего из дома! - она вздохнула снова и покачала головой. - Еда и ванна. В любом порядке. Бермондси не переживёт, если его защита и опора протянет ноги от голода на тракте. Плохая примета, говорят.
- У них не всё хорошо, - хмуро сообщил Джеймс, осторожно целуя её, - твой брат, по словам Айрона, нового главаря, думает о чем-то другом. Твари выгнали их из-под Гринфорда и, судя по порванной одежде и жилистому оленю, дела идут из рук вон. Потому и не ел, что объедать людей, которые ужинают, может быть, впервые за несколько дней - неправильно. А к Джеку можем съездить, навестить по-родственному. Сама посмотришь, как ведутся дела. Одну не отпущу, прости. Не нравится мне милый братец.
Показывать, как он рад тому, что головомойка его миновала, Джеймс не стал, лишь вздохнул облегченно, крепче обнимая жену.
- Ты думаешь, он мне что-то сделает - сейчас? - удивлённо спросила Мэри. - Когда я - с тобой, а он сам, говорят, счастлив?
- Думаю.
Джеймс высвободился из ее рук, принимаясь стягивать оверкот, кольчугу и сапоги. Делать все это одновременно выходило плохо, но, все же, он справился. И устало рухнул в кресло. Разумеется, Джек Берроуз будет против визита сестрицы Мэри. Он и до брака-то терпел ее с трудом, а уж теперь, когда молодой мельник уже не... понимался таковым, для опасений за жену были причины. К тому же, разъезжать по неспокойным дорогам до Гринфорда, в одиночку, будучи хрупкой девушкой, способной лишь закружить ветром криксу... Он покачал головой, отсутствующе глядя в огонь. Вдоветь из-за собственной глупости и неосмотрительности Джеймс не хотел.
- Ты веришь в счастливого Джека, Мэри? В то, что он, настоявший, чтобы я забирал тебя немедленно, не дав даже поухаживать, будет рад видеть нас? Думаешь, позволит взглянуть на бумаги? К тому же, ты собираешься ехать одна по дороге, на которой регулярно пасутся михаилиты - а твари не заканчиваются? Нет уж, миссис Клайвелл, мы поедем вместе. И, возможно, пригласим с собой Хантера.
- Как ни странно - верю, - медленно ответила девушка. - Возможно, просто потому, что помню нас троих тогда, много лет назад. Потому, что если всё меняется, когда дует ветер - всё и меняется. Но ты, конечно же, прав. И про "вместе", и про Хантера, наверное, тоже.
В глаза будто песок насыпали. Возможно, тем же ветром перемен, который мог бы проявить любезность - и сдуть Джека Берруоза куда-нибудь в море к чертовой матери. Джеймс вздохнул, потянулся к Мэри, чтобы усадить к себе на колени. В её мире, где дули такие ветра, было хорошо. К этому миру хотелось прикасаться, заглядывать в него хоть краем глаза. К сожалению, жизнь не позволяла делать это часто. Она подсовывала наглых и упорствующих грабителей, совсем не милых и не романтичных лесных разбойников, грязных и кровожадных убийц. Или вот - брата-лекаря, чтоб его эксперименты на нем же когда-то поставили. Потому и не верил Джеймс в изменения Джека-мельника к лучшему.
- Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего, - упрямо процитировал он Фому Неверующего, но тут же усмехнулся, - впрочем, и тогда не поверю.

19 февраля 1535 г.

Бежать в управу или ехать в Лондон Джеймс не спешил, пусть и проснулся давно. Прежде чем снова сбежать от жены, чтобы вернуться за полночь, нужно было крепко подумать. По всему выходило, что ниточка к безвестному убийце у него осталась только одна - клуб на Морли. Но как туда попасть констеблю, чья физиономия большинству из изварщенцев стала известна на арене, Джеймс представлял смутно. Равно, как и не знал нравов, принятых там. Пожалуй, ему нужна была протекция - и он знал лишь одного человека, который её мог ему предоставить. В конце концов, ношение серьги в ухе накладывало обязательства на обе стороны. А значит, Актер нуждался в аудиенции цезаря. Разумеется, можно было устроить облаву стражи у особняка или вызывать в управу каждого из купцов - аристократов по отдельности, но, кажется, безопаснее было разворошить палкой пчелиный рой. Джеймс закинул руки за голову, осторожно, стараясь не разбудить Мэри, и улыбнулся. Зря Нерон отпустил его. Фаворит и звезда арена Актёр умел и любил наглеть, используя те преимущества, что давала ему покорность хозяину.
- Как описать несравненную девичью стать?
Стати такой вы нигде на земле не встречали!
Тело возлюбленной легкое, кожа, как шелк,
Грудь ее светлая, как серебро на зерцале...*
Мэри ответила, не открывая глаз, но придвинулась ближе, прижимаясь бедром, и лениво потянулась.
- Ах, если б ночь Господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свой утренний сигнал.
Увы, рассвет, ты слишком поспешал...**
- Впрочем, бедная девушка не может жаловаться на недостаток внимания, - с преувеличенным смирением начала было она, но прыснула.- Совсем не может! Ты сегодня в Лондон?
- Не знаю. Наверное. Может быть.
Джеймс замялся, не зная, как сказать о том, что собирается на поклон к Нерону. И что, возможно - скорее всего, в круг Морли его введет Фламиника. Не хотелось омрачать для Мэри это утро.
- Если и в Лондон, то как проситель. Последняя нить, за которую я могу вытянуть Фанни - закрытый клуб на Морли. О нем говорят разное и... Боюсь, войти я туда смогу только одним путем.
- С помощью шерифа? - легко спросила Мэри, но тут же нахмурилась, посерьезнела. - Нет, тон не тот. Значит, они?
- Надеюсь, что только - он. Не лично, разумеется, но...
Джеймс умолк, прижимая к губам её руку. Сопровождать Фламинику в качестве игрушки не хотелось настолько, что нежелание это даже заглушало голос Фанни. Впрочем, не было ли это странное чувством отрицанием очевидного, не говорило ли оно о том, что в самом деле он не против снова увидеть даму в красном? В конце концов, Нерон мог и не согласиться.
- На что готов он пойти ради красивого стиха? Ради красивого оттенка розы? - Пробормотала Мэри. - Надо - значит, надо. Только будь осторожен, хорошо? Туда ведь Хантера с собой не взять.
- Я сделал настойчивость своим лучшим другом, опыт - мудрым советником, осторожность - старшим братом, а надежду - ангелом-хранителем, - вздохнул Джеймс, подтягивая к себе штаны. Но надевать их не стал, намотав на голову наподобие тюрбана. - Я буду осторожен, обещаю.
Нежится дева на ложе своем поутру,
Мускусом благоухает оно и цветами,
Руку протянет красотка - увенчана длань,
Тонкими, как молодые побеги, перстами...

Лондон. К полудню.

К Дубовой, откуда его в прошлый раз заманили на арену, Джеймс добрался к полудню. Добрую половину утра он рассказывал Хантеру о том, что "не те лесные" вполне себе те, просто злые и голодные. И, между прочим обмолвившись, что нуждается в аудиенции у цезаря, отправился в Лондон.
Его знобило, несмотря на теплый оверкот, и дрожь эта не была той, какая отличает хорошую ищейку перед охотой. Должно быть, ему было страшно. Джеймс не боялся отказа - справится, не боялся Нерона - не так страшен цезарь. Он боялся арены, страшился её воздуха, песка, запаха крови, криков толпы. Робел, что услышав, вдохнув все это снова - захочет остаться, забыть Мэри и Бесси, оставить Бермондси и этого дьяволова убийцу, заставляющего сейчас просить помощи у... хозяина? Рука невольно коснулась серьги в ухе, напоминания, с которым трудно было расстаться. Да и не хотелось, по чести. Клайвелл - пират был даже доволен, констеблю она не мешала, а Джеймс-семьянин забывал рядом с Мэри о ней.

Мальчишка-ловец обнаружился ровно на том же месте, подле шлюх. И за ним пришлось погоняться. Маленький, юркий, пронырливый, он порскнул с места, что заяц, лишь завидев Джеймса. Лавировал в толпе, менял аллюр, прыгал через заборчики, расталкивал прохожих, вынуждая делать то же самое. Спустя полчаса такого изматывающего бега по холодному, заснеженному Лондону, Джеймс сообразил, что голос дан человеку, для того, чтобы тот говорил. А голова - чтобы думал.
- Да остановись ты, твою мать, - заорал он, устало опираясь на стену, - поговорить хочу.
О мостовую зазвенела монетка.
Мальчишка остановился, оглядываясь. По виду, он ничуть не запыхался, лишь плечи подергивались судорожно, будто парнишка смеялся.
- Брешешь, Актёр, - крикнул в ответ он, - монетой заманиваешь, а сам, небось, мстить будешь.
- Ей-ей, не брешу, - побожился Джеймс, воспроизводя тот хитрый жест, каким клялись уличные: подцепил ногтем большого пальца зуб. - За что мстить-то? Наоборот...
Холодный воздух обжигал, кажется, даже сердце - и потому отдышаться стало сложнее. Но мальчишка, кажется, бежать больше не собирался - и Джеймс оперся спиной на стену ближайшего домика.
- Ты сможешь передать... хозяину, что мне нужна аудиенция? В долгу не останусь.
- А... енция? - Попробовал повторить мальчик, но тут же сплюнул на снег. - Перемигнуться хочешь, ясно-понятно. Дорогонько тебе это встанет, Актёр, десять золотых. Потому как сам понимаешь...
Джеймс досадливо вздохнул. Строгие правила арены, кажется, распространялись даже на уличных попрошаек - и это заставляло задуматься о том, насколько широко раскинута сеть Нерона. Он аккуратно составил столбик из монет из своих ног, отступая на несколько шагов назад, чтобы мальчишка мог без опаски их взять. А затем - и вовсе отвернулся, уходя. Уличным он доверял больше, чем кому-то либо. Своеобразный кодекс чести не позволял им нарушить обещание, за которое были взяты деньги.

Остаток дня Джеймс провел у того самого особняка у Морли, не зная, что он хочет услышать за высоким забором, увидеть за плотными занавесками. Вернее всего - ничего. Сидя на холодной каменной скамье, он не столько наблюдал, сколько думал, искал на этой улице, рядом с этими стенами Фанни. И не находил. Разумеется, она здесь была. Возможно - ни раз. Но та несчастная, уставшая женщина, какой её видел в мыслях Джеймс была здесь не к месту. Милая, добрая, ласковая, как сказал о ней Ангел, она не годилась в игрушки пресыщенным купеческим и дворянским сынкам - хотя бы потому, что не смогла бы отстраниться от их игрищ, закрыть себя внутри себя же, забыться. Почти наверняка она боялась их, и каждый раз шла сюда, как на Голгофу. Она, в отличие от многих ее товарок, так и не научилась находить сладость в своем ремесле, не поняла, как выбирать клиентов - и это ее погубило. После арены, где он сам был товаром, Джеймс это понимал. И если мысли, образ Фанни, ему были подвластны, то ее убийца решительно не давался. Если господин Потрошитель делал это для собственного удовльствия, то почему до сих пор не нашли следующую жертву? Разгоняющиеся душегубцы не останавливаются на одной. Почуяв вкус крови, сладкий запах страха и боли, они желают вкушать их снова и снова, раз за разом, испытывая свое зловещее наслаждение, трепеща в экстазе смерти вместе со своей временной возлюбленной. И чем дальше - тем больше злодей алкает этого багрового дурмана.
Этот преступник выжидал. Обихаживал ли он новую свою игрушку, распалял ли себя предвкушением - Джеймс этого не знал. Но если не Потрошителю, то ему самому было нужно новое убийство. Каждая следующая женщина добавляла бы в картину штрихов, приближала бы ошибку убийцы, давала шанс ищейке, что жила в Джеймсе.

Полюбовавшись на возки без гербов, паланкины и всадников, с лицами, замотанными плащом, что въезжали в ворота особняка, Джеймс отправился домой. Мэри, должно быть, волновалась.

-----------
*Имруулькайс
** что-то трубадурочковое ("Боярышник")))

здесь и далее: с Леокатой)

Роберт Бойд
14 февраля 1535 г. Раннее утро. Резиденция.

У мечей есть прошлое, как и люди они видели много боли, много крови, много слёз. История меча Роберта Бойда началась, когда пятнадцатилетний мальчик вытащил его из ножен. Меч обагрился кровью. Мальчик заново учился сражаться. В оружии нет волшебных сил, знал он. Меч может быть использован как для добрых, так и дурных дел, знал он. Все - в руке его держащей. Но и сейчас, спустя много лет, по телу Роба пробегала дрожь предвкушения, когда он, обнажившись для правила, извлекал клинок и салютовал им солнцу. Горной цепью, полосой векового льда, пустыней и океаном закрывал меч светило, теплея рукоятью. Меч рвался в бой. Его ковали для этого - и не было у него иного предназначения в мире. И с первым взмахом он запевал победную песню. Согласно с ней, плавно, переступали ноги, жадно дышало тело, впитывая солнце и воздух. Чего ты хочешь, Роб Бойд? Истина - рядом, но ничего не изменится, пока не поймешь самого себя, не найдешь острие своего меча. В нем - сплетение помыслов и судеб, в нем - последняя свеча в жизни, он - опорный столп бытия. Меч воистину жив - и ты жив вместе с ним. Что еще обладает такой же магией? Пожалуй, лишь книги да лютня. За движением следует движение - как в танце, иначе собьешься. Но если, танцуя, можно беседовать и глядеть по сторонам, то здесь есть лишь ты и меч, и нет мира, нет зевак, и уже нет солнца. Лишь упоение пляской, лишь рукоять и клинок, и вместе, и снова - меч и ты. Он похож на гордость: заржавевший его не поднять, а будучи не в ладах с ним - ранишь себя. Мало просто владеть им и побеждать противников. Мало просто отречься от всего и идти его путем. Нужно смотреть через него, и помнить, что он во всем: в речи, в любви, в твоей женщине, в твоих детях, в твоем доме. Он - долг и честь, и когда твое сердце перестанет биться, когда из натруженной руки его поднимет твой... сын, ты останешься жить в нем. Потому что он - еще и память.
И когда клинок отозвался, когда его песня зазвучала в крови, когда барабанами застучало сердце, отбивая ритм этой мелодии, Роб выдохом, кличем, позвал его. А 'ghaoth, Ветер - и это имя пришло во время такого же вот правила - верный спутник на тракте, хотел битвы. Не той, туатской, со странными тварями, с единорогами, с ящерицами и великанами. Обычной, где текла алая, густая и горячая человечья кровь, где вминалась клинком плоть, трещали ребра и кости, где тот, кто держит, касался её своею рукой, губами, впитывая суть жизни и вкушая смерть. Роб отзывался на это обещанием. И обещанием же закончил, снова салютуя солнцу, небу, мечу. И самому себе.

Правило он не исполнял давно. Слишком уставал, слишком спешил, слишком пренебрегал собой. Да и сейчас, темным и холодным утром больше всего на свете хотелось залезть под теплое и тяжелое одеяло, чтобы проспать до полудня. Но дела требовали решения, события - осмысления, тело - горячей воды и свежей одежды. И плотного завтрака, без которого не получались ни решения, ни осмысления.
Скудный солнечный свет, проникающий в кабинет через зарешеченное окно, падал на аккуратно прибранный стол. Огромные песочные часы на резных ножках башенкой возвышались на изящной золоченой чернильницей, полной перьев. Пистоль с пороховицей висел в простенке между окном и гобеленом, изображавшим лес, а на широком подоконнике, за высокой резной спинкой, стояли подсвечники и странный, вычурный, но очень прозрачный кувшин, окруженный такими же прозрачными кубками в металлической оплетке. В кувшине алело вино, даже по виду - тягучее и ароматное. Всё как и всегда. Ничего не меняется. Даже корзина с бумагами у камина, столик у кресла, заваленный кипой посланий, конвертов и голубиных записочек, даже сам камин, бросающий красноватые отблики огня на белоснежную рубашку, золотящий волосы. Даже Брайнс. Роб хмыкнул, выуживая из корзины конвертик, тонко пахнущий духами. Как вообще человек может нагородить себе столько бед своими же руками? Сжечь деревню - а потом обобрать её. Призвать сестер - и тут же оскорбить. Связаться с девочкой - и убить законника. И при этом не понять, что всё исправить можно сразу, что шанс дается до определённого порога, до предела, после которого уже посылают Защитника. Заглянув в записку и поняв, что ни черта не понимает написанного, Роб вздохнул. Всё же, он слишком устал. К дьяволу туатские дела. К дьяволу все эти бумаги. К дьяволу Брайнса, причем этот может идти еще и буквально. Ничего нет сейчас, когда босые ноги протянуты к огню, когда лён рубашки холодит, грея кожу, когда шерсть штанов сойдет за одеяло. Когда сон берет бастион за бастионом, уговаривая, что славно выспаться можно и в кресле...

Знакомый голос, разбудивший его, звучал одновременно сокрушенно, укоризненно и нагло.
- Спит. Пока по резиденции бродят демоны, пока пропадают щенки и рушатся часовни. Пока, наконец, в стенах блуждают похитители, убийцы и живые легенды!..
Роб лениво поднял бровь, не открывая глаз. Если вдумываться в слова, то получалось, что нужно просыпаться, задавать тысячу вопросов и натягивать сапоги, чтобы взглянуть на капеллу. Но делать это было совсем необязательно. В капитуле и обслуге найдутся те, кто разберутся и с разрухой, и со стенами, и даже с щенками, хоть они и считались принадлежащими ему.
- Я - магистр над трактом, - сонно напомнил он. - Конечно, там примерно тоже самое... Но резиденция на тракт не похожа, bark?
- Не вижу разницы, - судя по голосу, Раймон прошёлся по комнате. - Там тварей гоняешь, тут гоняешь... что делает в саду хухлик?!
- Так ты у хухлика и спроси, - посоветовал Роб, понимая, что досмотреть сон о мельтешении цветных пятен над водопадом ему не дадут. Сон не был увлекательным, к тому же в него вплетались голоса мальчишек, топот ног в коридорах и лязг оружия далеко внизу, во дворе, но глаза открывать не хотелось, хотя и пришлось.
- Если я буду разговаривать ещё и с нежитью, то точно двинусь, - заметил молодой михаилит, подхватывая с пола оброненное Робом письмо. - На людей кидаться начну.
Роб вздохнул, глядя на него, и потянул сумку, с которой вернулся из Танелла. В ней, в ее темных и, наверное, уютных недрах дремала бутыль с тем самым тысячелетним самогоном.
- Возьми с окна кубки и садись, - проворчал он, улыбаясь рассуждениям Раймона и откупоривая бутылку. От резкого запаха винограда и хмеля пришлось зажмуриться и поневоле задуматься, что бутылка на двоих, может быть, и мало, но явно не в этом случае. - Куда Эмму дел?
- Так она пока всё вон то наденет, - Раймон принял наполненный кубок, принюхался и вздохнул. - Оно потом противоядия не потребует? Где ты его взял такое?
Роб хмыкнул, осторожно отпивая из своего кубка и осторожно же вдыхая воздух после этого глотка. Казалось бы, второй раз пил он этот горлодёр, а привыкнуть не мог. Жидкостью прекрасно оттирались светящаяся крошка с меча, пятна крови с одежды и даже до блеска начищалась пряжка пояса. Все это он проверил еще в Танелле, коротая вечер с Листиком. Для питья она подходила тоже, но результат такой попойки вряд ли бы одобрили Бадб и Эмма.
- В катакомбах под Танеллом. Карлик, который отдарился ящиком вот этой гадости, уверял, что ей тысяча лет. Пей, сын мой, ты выглядишь таким усталым...
- Если Эмме потом придётся меня отпаивать отварами, я скажу, что во всём виноват ты, - проворчал Раймон, но жидкость попробовал. И даже не закашлялся. - Карлик в катакомбах...звучит интересно настолько, что, наверное, не хочется даже рассказывать?
Об Избранном и правда рассказывать не хотелось, а уж о том, как божественный юнец смог заговорить ему зубы - тем паче.
- Это странная история, Раймон. Началась она с того, что мне напомнили, что не худо бы принять командование армией, от которой остался один полк, а закончилась поисками Барру Бевана, который настолько изменился, что его вряд ли кто-нибудь узнал бы. Веришь ли, стал бабой весьма впечатляющих форм, - Роб с косой усмешкой обрисовал руками в воздухе силуэт дини ши, привычно вливая чуточку силы, чтобы туманный образ повисел некоторое время, - с крыльями. А в промежутке были катакомбы, орки с темной госпожой, которая еще сопли сама утирать не научилась, и замок великана. Ах да, охоту на Брайнса чуть не забыл. Вот она-то была самой унылой из всего.
Настолько унылой, что ее нельзя было ставить в один ряд с Беваном, великаном и орками-катакомбами-чертовым мэром Танелла. К тому же, было любопытно, когда Раймон решит, наконец, сказать о нежданных младенцах. Впрочем, от мыслей о детях и культистах отвлекла Эмма, прошуршавшая шелками, чтобы сесть на колени к Раймону. Принюхавшись к содержимому кубка, она негодующе уставилась на молодого михаилита.
- Спаивает, - Раймон, не моргнув глазом, указал кружкой на Роба. - Испытывает на мне тысячелетний самогон, да ещё доставшийся от какого-то карлика. Страшно подумать, из чего его под землёй гнали. Сам при этом уже рассказывает про баб с крыльями.
Морок, в отличие от тумана, был вовсе не материален, зато - куда детальнее. И даже немного походил на Бевана, словно Раймон когда-то краем глаза видел если не её саму, то хотя бы портрет. Раймон же продолжил:
- И как, Брайнс всё ещё не собирается приносить тебя в жертву? Даже после охоты?
- Дожил. Меня уже и в жертву приносить не собираются.
Роб сокрушенно вздохнул, покачав головой. Трусоват был Брайнс, только и хватало духу, что мародёрить в сожженной деревне, отбирая украшения у мертвых. Сам жил пресно и другим жизнь присаливать не позволял.
- Хотя, в таком жертвователе мало чести было бы. Мародёр - снимал украшения с фэа в сгоревшей по его же вине деревне. Осквернил память дочерей неистовой и вдобавок оскорбил их. Три ворона уже на лице, а всё не успокоится никак. Жадный и не очень умный. Ну да черт с ним. Рассказывай уже, пока трезвые. Про живые легенды, дуэль с милой сестрицей Королевой и маленьких Бойдов. И - спасибо, что заехал.
На последних словах голос дрогнул, а Эмма улыбнулась, точно подтвердила свою догадку. Но ведь Роб никогда и не скрывал, что ждёт и радуется своим мальчикам, если они вспоминают о том, что нужно навестить. Когда тебе переваливает за полсотни и пошаливает сердце, невольно начинаешь ценить такие простые мелочи. Надо было написать Вихрю, поинтересоваться делами и Сильваной, к которой наверняка умчался новоиспеченный сэр Джеральд. Да и о Ясене давно ничего не слышно. Нжданно-негаданно подаренное тридцатипятилетие напомнило, что каждое мгновение жизни - ценно. Даже Рысь ценен - и о нем стоило вспомнить раньше. Раймон словно всколыхнул гладь повседневных забот, раздвинул с нее ряску туатских дел. Несмело выглянули из темной воды забвения сожженная Фэйрли и придворная жизнь Бадб. И когда Девона несмело процокала когтями по полу, чтобы водрузить огромную голову на колени и блаженно зажмуриться - Роб улыбнулся. Он воистину вернулся в нормальный мир, хоть этот мир давно и был ненормальным.

- Совсем сентиментальным стал, как омолодился, - с сожалением кивнул Раймон. - Неудивительно, что даже к алтарю не ведут. На алтарь. Хотя, разницы... В аду, небось, котлы погаснут от такого, - он махнул рукой. - Да что тут рассказывать? Ну, дуэль с Королевой, ну, поддалась, ну выиграл. У тебя такое, небось, каждую неделю после завтрака. Ну разве что хватает ума не тащить у богинь илотов и Ланселотов. Кстати, об илотах. Тебе наивный юный рыцарь в армию не нужен? Особенно если в округе найдётся умная славная девочка, которая жить научит. Плюс - у него есть совесть. Минус - думать пока что не умеет.
- Совесть в наше время скорее минус, - усмехнувшись, возразил Роб. - Но лучше бы ему остаться в ордене, если уж от самой Королевы... Драться наверняка умеет, а наставников не хватает. А вот если ко двору не придется - заберу, конечно. Ланселоты?
Ланселотов для завершения всех этих божественно-легендарных дел не хватало явно. Настолько, что хотелось спрятаться в плащ и сделать вид, что здесь никого нет. Совсем никого. Но плаща, уже традиционно, не было. Видимо, он прятался лучше.
Раймон отмахнулся и сделал большой глоток.
- Да не переживай. Он, кажется, глаз на Эмму положил, а, значит, рано или поздно я его убью. Может быть, даже до отъезда, если повезёт. А так, боюсь, я открыл ему врата, когда бежал от Моргейн. Там думать было некогда, а оставлять - сам знаешь все эти миры. Ещё я оттуда, кстати, привёл твоего и моего неудавшегося убийцу: надо же ещё один шанс дать, верно?
- Вот о Листике Ёж успел сказать. Не годится он в воины, не маг, тощий, низкорослый. И из библиотеки не вытащишь. Книжник, на том и стоять будем. Кстати, твой шурин и твой брат, Эмма, младшего своего ордену отдал. Ну, и сам... отдался неистовой. Пока - де юре, принеся клятву илота. Но, кажется, непрочь бы и де факто.
Эмма поспешно приникла к груди Раймона, цепляясь пальцами за воротник. Брат пугал её до сих пор, похоже. Роб улыбнулся ей, покачав в руках кубок и с неохотой отпивая из него. Оскорблять Ворону ревностью не стоило, но и поделать с собой он ничего не мог. Слишком памятны были шатры с героями, а взгляды, каким провожали неистовую мужчины, будили все самое собственническое. Хотя, быть может, это было отголоском её ревности?
- О-о... отдался, говоришь? - Раймон, нахмурившись, пригубил ещё. Карличий самогон, кажется, ему всё-таки нравился, несмотря на неодобрение Эммы. - Любопытно. Любопытно, что на что обменяли.
- Как водится, - Роб потянулся за сумкой снова, всучая ее Эмме, - дочь моя, достань ему оттуда сыр, что ли, пусть заедает. Как водится, Раймон, свободу на благополучие. Лейтенант гарнизона Портенкросса. Вдобавок, неистовая учит из него Зеркало, а мне пришлось проехаться по челюсти. Звучит бредово, не находишь? Всё же, что у тебя вышло с тем некромагом? Неистовая весть соизволила сказать в самый неподходящий момент, я и пострадать, как положено новоиспеченному папаше, не успел.
Правда, к страданиям не слишком и стремился. Сейчас, когда один из тех, кого Роб мог называть сыном, сидел рядом, страдалось плохо. Прямо скажем, вообще не страдалось. Раймон - жив, Эмма - тоже, а из того мальчика все равно наверняка уже озаботились нацедить пинту-другую крови, чтобы достать его, если вдруг дитя исчезнет. Умрет или отобьет отец - не важно.
Раймон поморщился сильнее.
- Да что уж тут рассказывать. Чернокнижник, работал под личиной кукольника. Давал представления, а в это время, как я понимаю, присматривал жертв. Потом при помощи ручных бербалангов устраивал засаду, ну и для жертв на том всё. Девочку вытащить я не успел, одного ребёнка тоже, а второго чёртов кукольник унёс - уж больно быстро он бегает на мой вкус. Так что толком ничего и нет, только внешность, как констебль местный рассказал. Морочник, воздушник и чернокнижник. И вот отчётливо так напоминает Билберри, знаешь?
- Знаю. Не морщись, таково ремесло. Иногда приходится выбирать между одной или многими. Главное, в деревне тихо теперь, а культист этот... Ну, если я им нужен - они меня получат. Надоели, право.
Роб глянул поверх кубка на Эмму, почти вросшую в Раймона, на своего мальчика - и улыбнулся. Если жертва позволяет вести себя в ловушку, то охотник рискует обнаружить себя на ее месте. Главное - искреннее желание спасти сына, единственного и долгожданного, маленького Бойда.
- Как их звали-то? И я бы просил о помощи, для хорошей игры вседа лучше иметь тыл, но тащить Эмму на алтарь к очередным дьяволопоклонникам не стоит.
И спешить тоже не стоит. Понять, откуда разматывать ниточку - первое. Быть может, ему бы помогла Бадб, если понять второе - на кого смотреть, когда мальчик не виден? На самого артиста, на шлейф нежити, которую он тянет за собой? Но таких могло быть много, а спешить не спеша, всё же, приходилось. Выехать на тракт и спрашивать каждого,видел ли, слышал ли, давая понять, что ищет - и пусть они ведут сами? Чревато знакомством с адскими котлами, провалом Ренессанса и вдовством неистовой, но - самое верное. А если подготовиться, как следует, то и рисков нет почти. Эх, где-то Ясень, единственный не озаботившийся пока второй половинкой?
- Эван и Ранульф. Унесли Ранульфа. Но, - Раймон повёл плечами и погладил Эмму по спине, - культисты так культисты, раз надо. Без прикрытия и затевать не стоит.
- Прости, Раймон, но если это те же, что в Билберри - они тебя знают. И Эмму. Я не могу рисковать вами ради ребенка, которого никогда не видел. И до недавнего времени - даже не знал о его существовании. Проклятье, а от Ясеня давно нет вестей.

Вихрь же почти наверняка умчался в Ноттингам, Барру Беван слишком выделялся бы своими перьями, и это если он снова не очутился в клетке у великана. Дику Фицалану он не доверял, к тому же, тот должен быть уже где-то подле Балсама. Флу была напарником проверенным, но тащить феечку через всю Англию черт знает куда... Вот же bhod! Роб отпил из кубка глоток, понимая, что выругался вслух и уставился в огонь камина, точно там было решение задачи. Огонь рисовал причудливые узоры, но в них, к сожалению, ответов не было. Странно это - иметь под началом целый полк и в то же время остаться одному. Ранульф Бойд... Сын? Самое что ни на есть норманнское имя для наследника шотландских земель. Чем только Лора думала? И думала ли она вообще хоть когда-то? С другой стороны, чтобы произвести на свет дитя, нужны двое. Следующая порция самогона обожгла горло, помогая уговаривать самого себя. И каким же сложным это было занятием! Когда перебор вариантов закончился, а Роб, не придя к какому-то выводу, остановился на Леночке, в дверь постучали и вошел Артур Клайвелл. С интересом, цепко оглядев Раймона, он сунул в руки письмо, некогда запечатанное маской по сургучу. Кратко пояснив, что не понимает, о чем тут пишет отец, но, несомненно, послание скорее магистру, он откланялся и вылетел в коридор вприпрыжку, счастливо вплетая свой голос в визг, шум и топот.
- Артур Клайвелл, - коротко пояснил Роб, на время отбрасывая мысли о Раймоне, Эмме и Ранульфе, и вчитываясь в послание. - Сбежал сюда сам.
- И его отец пишет тебе, чтобы ты за него надрал отпрыску уши? - Раймон почти не поменял позы, но всё равно казалось, что он хоть чуть, но расслабился. Прижал к себе Эмму плотнее. - Так мог бы и сам приехать, недалеко.
"Tremens factus sum ego...", "...dignum Magister...", "...S. Robert Scottorum beatam Margaritam-by-Pansi..." Роб фыркнул, дочитав до Пэнси и святого Роберта Шотландского. Джеймс Клайвелл умел жить со вкусом, влипать в неприятности и писать подменные письма. Эмма улыбнулась в ответ на его смешок.
- Эмма, cèile-cèile, убеди своего мужа, что опрометчиво... - рассеянно продолжил Роб разговор, прерванный появлением юного Клайвелла. - Хотя, Раймон, если хочешь помочь, то вот тебе письмо нашего друга Джеймса. С ним что-то случилось, но я почти уверен, что он уже сам справился со всем. Однако, проверить нужно. А я пока подумаю. Не спеша и, возможно, с бренди.
Леди де Три с совершенно серьезным лицом повернулась к Раймону и проникновенно произнесла:
- Милорд муж мой, это опрометчиво! Мастер Джеймс, всё же, констебль. - Она покачала головой, сокрушенно и осуждающе. - А где Ясень обычно работает? Нам и в самом деле не стоит поступать столь неосмотрительно - подумать только, с магистром путешествовать! - но быть может, если его охотничьи угодья по пути, то передадим весточку?
- Возможно, с констеблем, - поднял палец Раймон, - и стоит встретиться именно так. Всё лучше, чем потом столкнуться потому, что он внезапно ищет нас, чтобы поймать, а не мы его - чтобы помочь. Может, после Билберри хотя бы не сразу повесит. Но, конечно, стоит подумать. А вот про Ясеня я не знаю ничего. Признаться, не видел его с... - он задумался. - Получается, с декабря. Тогда он, помню, собирался на северо-запад.
Роб вздохнул, понимая, что с декабря - срок ничтожный и одновременно слишком долгий для того, чтобы Ясень дал о себе знать. Пожалуй, стоило послать голубя с приказом от капитула явиться в резиденцию. Пожалуй, не стоило посылать, чтобы не бояться дождаться птицу, вернувшуюся назад с записочкой, потому что Томаса уже нет на свете.
- Не повесит, - подливая в кубок Раймона из быстро пустеющей бутылки, проворчал Роб, - иначе еще бы в Билберри Эмму конфисковал. Понимает. Впрочем... к чёрту проблемы - свои и чужие. Отдыхаем, прежде чем в отправитесь дальше в свое познавательное путешествие по монастырям, а я - совать свою голову в петлю культистов.
Когда враг совершает ошибку и поднимает голову - нельзя его останавливать преждевременно: пусть выглянет повыше - рубить будет проще.

15 февраля 1535 г. Резиденция.

Сегодня Роб тоже встал до свету, но встретил рассвет не за правилом, а на крыше над своей комнатой, куда поднялся, чтобы говорить с ветром. И разговор не складывался, потому что беседовал он с Бадб. Неистовой на крыше не было, но уходить в рейд, не попрощавшись с жёнушкой, он не мог.
- Знаешь, mo leannan, - задумчиво вертя в руках лезвие ножа без рукояти и даже хвостовика, говорил он, - я не знаю, не вижу этого похода за ребенком. Не могу просчитать ходы в этой партии - и потому буду плясать на такой тоненькой нитке, что она может порваться. Прогореть от насыпанных под нее угольев. Знаю лишь одно: если я брошу этого мальчика в руках культистов, ты первая отвернешься от меня. А этого я уже не переживу, потеряв половину души. Одно прошу, что бы там не происходило, что бы я не говорил, не думал и не делал, как бы тебя не вынуждали явиться - не вмешивайся. Через меня могут достать и тебя, а это - самоубийство для обоих. Пока жива ты - жив и я. Надеюсь, ты слышишь меня, моя Бадб.
Судя по тому, как вспыхнули браслеты - слышала. А судя по тому, как долго их жгло - была Бадб на редкость недовольна даже по сравнению с обычным состоянием. По крайней мере, ни являться, ни уточнять причины злости богиня не стала. И это было даже хорошо. Объяснять, что это отнюдь не постыдная для неё забота, а если и забота - то о себе, желания не было. Без него Реннесанс мог двигаться, вдова Бойда имеет такой же немалый вес, как и его жена. Без неё же вся затея становилась настолько бессмысленной, что проще было сразу признать поражение. К тому же, если чертовы адопоклонники нашли способ её устранить... Роб вздохнул, не желая признаваться себе, что уйдет вслед за нею, унеся побольше душ.
Резать кинжалом руку было больно. А уж раздвигать мышцы в ней, чтобы спрятать между ними обоюдоострый нож - больно до слез, до обморока, до безумия. Но зато клинок можно было вытолкнуть в ладонь отчаянно вопящими сейчас от боли жилами. Обессиленно прислонившись к коньку крыши, Роб зажмурился, дыша сквозь стиснутые зубы. Боль пульсировала, пока лекарь сращивал все разрезанное, унимал тело, бунтующее против железяки в руке. Если не будет жара, то выехать стоило к полудню. Но сначала - письмо к Ясеню, посещение орденского художника, который был вынужден заниматься рисунками по коже, татуировками сиречь, и неспешные сборы.
Всё же, отправлять Тому, своему ясному, чистому мальчику, носящему фамилию Бойд ровно потому, что своей не имел - и от того изредка срывался в общении на "отец", письмо с просьбой о помощи Роб не стал. Он его оставил в своей комнате, рядом с мечом, арбалетом, кольчугой, наручами, сменной одеждой, запасными перстнями, чековыми листами и остальной грудой всяческого барахла, которую всюду таскал с собой. Дьявол их знает, как далеко зайдут эти культисты в своем рвении, оставаться без даров неистовой и средств не хотелось. Ясень - умный, получив странный приказ явиться в капитул за подписью магистра над трактом, поймет, что сначала нужно зайти к самому магистру. И если не найдет записку с примерным маршрутом и кратким пояснением того, что необходимо, то его просветит Бадб - и вот на это Роб очень сильно надеялся. Следующий шаг снова усложнил подражательскую жизнь мистера Армстронга, о котором Роб не думал так намеренно, что порой о нем вовсе забывал. Через два часа кропотливого колдовства художника на плече вспыхнул пламенем орденский меч, такой же, как на печатях и перстнях. И - надпись под ним. "Magistri Ordinis S. Michaele archangelo et Zircon". К счастью - и к сожалению тоже, братья так помечали себя редко: иногда лучше не быть михаилитом, но Робу, татуировками покрытому так густо, что хоть в друиды иди, лишний рисунок уже не мешал. Зато давал надежду, что узнают. Хотя бы бездыханным.
В этот раз он даже Феникса не стал брать, благо Луара благодушествовала на конюшнях ордена. Быть может, он зря так надеялся на Тома, который догадался бы и жеребца привести? Но если бы Роб каждый раз в опасных предприятиях разбрасывался имуществом, то давно остался бы ни с чем. Не было у него женщины рядом, способной присмотреть за покинутыми лошадью и вещами, да и в Туата он лишь раз отправился беззаботно, потому что был Вихрь. Впрочем, седельные сумки в этот раз были полны - припасами на двоих, детской одеждой и даже целебными травами. И полезными мелочами, разумеется. Бинты, пропитаные самогоном Избранного и мешочек с порохом из плотной кожи, фиал святой воды, облатки и крест Роб почитал за полезности. Библия была в голове, рядом с решимостью и толикой бесшабашности. Aut Ranulf, aut nihil. С этой мыслью Роберт Бойд, магистр Циркон, выехал из ворот резиденции, свистнув Девоне, и направил свою маленькую кавалькаду - а гончую вполне можно было счесть пони - к Лутону.

18 февраля 1535 г. Лутон.

Красивая чёрно-белая, словно шахматная доска, церковь девы Марии с зубчатыми стенами и башенками, совсем не изменилась с прошлого визита, всё так же рассыпала над окрестностями колокольный звон. Почти не поменялась и городская площадь, хотя больше стало ходить по ней важных горожан. Да и старые деревянные дома постепенно сменялись кирпичными. Новое время, разрастаясь глиняными карьерами и мастерскими по обжигу, неумолимо двигало город вперёд. А вот трактир, выстроенный давным-давно прямо напротив приземистой толстенькой ратуши, не поменялся вовсе. Даже за стойкой стоял всё тот же эльф, только ещё более грузный, полысевший до самых ушей - хоть и не так давно доводилось здесь проезжать. И нескольких лет не прошло. Он, впрочем, Роба, кажется, не узнал. По крайней мере, в приветствии не было ничего, кроме обычной вежливости при виде знатного гостя. Угодливости. Вернувшаяся молодость, кажется, сыграла неуместную шутку. Армстронгу, конечно, портить репутацию магистру Циркону стало сложнее - да и можно ли испортить то, что и без того было сомнительным? - но и самому Роб привлекать внимание культистов теперь было непросто. Хотя, должно быть, мальчик стал еще больше походить на него. Или он на мальчика. Впрочем, если без шрама, морщин и седины его не узнают, что весьма странно, оно и к лучшему. Объясняться с роднёй Лоры не хотелось совершенно, хоть Роб и чувствовал себя обязанным навестить ее могилу. И могилу сына, Эвана. Дать ему свою фамилию хотя бы на могильном камне. Но это после, сейчас же - охота на живца, в которой он будет и дичью, и загонщиком.
- Добрый день, почтеннейший, - перед тем, как начать разговор с трактирщиком, опершись на стойку, пришлось рявкнуть на Девону, уже примеривающуюся харчить стул. - Будьте любезны, вино покрепче и разговор посодержательнее.
Соверен перекатился между пальцами с магистерским и обычным орденским перстнями, чтобы исчезнуть в ладони и едва слышно прозвенеть по стойке.
- Брат нашего благословенного и богоспасаемого ордена, побывавший в этом городе и удостоенный чести быть избранным для упокоения нежити на кладбище, говорил, будто выступал здесь фокусник с нечестивыми представлениями. - Роб вздернул бровь, удивляясь полету собственной мысли и укоряя себя за то, что порой становился слишком магистром. - Не слышал ли ты, почтеннейший, куда собирался направиться этот артист? Сомневаюсь, что он мог избегнуть искушения и отказался угоститься в твоей таверне.
Прежде, чем ответить, трактирщик грохнул на прилавок бутыль вина, затем посмотрел на Роба, подумал и добавил ещё одну. Рядом словно по волшебству возникли два кубка, вмещавшие на вид не меньше пинты. И только разлив густое темное вино, эльф покачал головой - довольно скептически.
- Что-то орденский ваш брат не выглядел очень удостоенным. Да и избранным тоже. Как бумажку с доски ухватил, значит - так и всё избрание. А ежели он чего про представления и говорил, так врал, небось, потому что сам с мазелью своей ни одного и не видел. А представления-то первый класс были, не хуже столичных уж, думаю. С магичеством разным, да и с детьми говорить умел он, фокусник этот. Теперь-то, конечно, понятно, а тогда народ, значит, представления его полюблял. Ну и захаживал он ко мне, как не захаживать? Тут другого места, чтобы вкусно поесть, и нету, только если ко вдовушке . Но этот вроде как жил сам по себе. А поесть и выпить - здесь и пил, и ел, бывало, господин. А вот куда дальше собирался... - он задумчиво сделал большой глоток, выдохнул. - А вот на северо-запад, говорил, не будь я Томасом Мэллоу. Только ведь это было до того, как удостоенный брат его не добил.
Поехал бы Роб на северо-запад после того, как его чуть не добили? Вероятно, что да. Хотя бы потому, что искать его там не будут, а погоня отправится, скажем, на юго-восток. А вернее всего - вообще никуда не поехал бы, пока всё не успокоится. Заложить круг подле города, вернуться в него и поселиться на окраине - проще простого, особенно, если ты умеешь в мороки, а под городком - замечательные катакомбы с ходами. Пожалуй, стоило подумать еще и о том, где он ловил бы сам себя, зная, что наверняка приедет в Лутон. И полагая себя добрым, сентиментальным и каким-нибудь ответственным. Бежавшим от злой жены-богини, чтобы вырвать из лап мерзких культистов единственного сына, в чем Роб уже начал сомневаться. Не в мерзости культистов, разумеется. В уникальности Ранульфа, если уж даже целитель не был гарантией того, что случайная любовница не понесет. Ну, и в злобе Бадб тоже сомневаться не приходилось. Это было неизменно, и уж как ты ее не люби, а богиню не исправить. Да и нет надобности исправлять, хотя порой и хотелось малой толики участия, выражающейся не в снеге в лицо, а в теплом слове. Ящер у нее красивый, надо же...
- А где девушку с сыном похоронили?
Доброго, сентиментального и ответственного Роб в первую очередь ловил бы у надгробия той, что подарила сыновей. В мире, где деньги заменяют богов, гораздо проще почтить память на расстоянии, заказав надгробие и мессу, хоть в вероисповедании Лоры уверенности и не было. Но ведь он же не может уклониться от своего долга? Не возрыдать на могилах, не вопросить судьбу, за что она так жестока?
За два дня голубь уже должен был найти Тома Бойда, если брат Ясень еще был жив... Стоило оставить здесь хоть какой-то след, коль уж приходилось рассчитывать на кого-то, кроме себя.
- Так на кладбище, - удивился Мэллоу. - Где же ещё? Конечно, отец Даниэль сперва наново всё освятил, после того, что случилось. Только, господин, но зачем бы вам? Констебулат за фокусника этого не заплатит, а без денег ваши братья, уж простите, обычно и пальцем не пошевелят.
Зачем бы это было Робу, в самом деле, если бы не здравые опасения, что цепочка "мальчик - магистр - богиня" окажется верной? Да и Бойд, как-никак. Брат Джордан не поймет, сам-то он окружил себя детьми - законными и не очень. К тому же, не признайся он сейчас мрачно и покаянно, что:
- Я - отец мальчиков,
пожалуй, в нем не опознают того магистра, что не сумел отбиться от настойчивости Лоры.
- Хоть так проститься с одним из них.
Трактирщик наклонился к нему ближе, всматриваясь в лицо, а затем покачал головой и плеснул себе ещё вина.
- Вот ведь оно как. А я-то и не узнал. Вроде бы и тот, а другой. Прямо помолодели, простите уж за смелость. господин. Вот Лора бы обрадовалась. Или нет. Она ведь в орден и писать запретила, всё, боялась, как бы детей не отняли. Словно сама на вас не вешалась. Получается, не хотела детям того, чего сама добивалась. Ну да кто этих женщин поймёт, верно? Заботилась, правда, о ребятишках так, что большего от матери и требовать нельзя. Пылинки сдувала. Как Ранульф приболел, так аж к знахарке таскала, а это добрых миль десять будет.
К знахарке... В самом деле, должны же были где-то узнать мальчиков, признать сходство. А это означало, что к дьяволопоколонникам примкнул человек, хорошо его знающий. Или попросту имелся опытный маг крови, водник-целитель, что отсылало либо к ордену, либо... Розали водником не была. С ней и воздух-то говорил неохотно, что первый, что второй раз, будто мешало ей что-то. Или кто-то. Тоже мешала. Но узнать в годовалом мальчишке своего Арда она могла, равно как Раймон узнал черты, которые видел с детства. Вот только верить в то, что знахаркой была она, что отдалась рыжая скромница в лапы какого-нибудь Асмодея, не хотелось. По недомыслию, разве что, сказала. Да и жила ли она снова? Прокатиться к знахарке, впрочем, было необходимо. Раз уж Роб все равно ловит себя на себя же культистами, то зачем отнимать у них лишний шанс?
- К знахарке? - Спустив с поводка акцент, поинтересовался он, тут же улыбнувшись эльфу. - Теперь схож? А Лора не порадовалась бы. Она замуж хотела, убечь... убежать отсюда, в столицу. Вот и отомстила, не сказала о детях. Где знахарка та живет, почтеннейший?
Трактирщик скорбно покачал головой.
- Тяжело месть-то встала, коли так. Только вот не говорила она про столицу-то прежде. Ну да ладно, дело давнее. Что до знахарки, то вот прямо на север, господин. Сперва по дороге, а потом, как мост будет, по ручью. У вас, господин, болит что-то? Так ведь, вроде, целителем были? Разве ж наши местные с орденскими сравняться могут? Да вы пейте, господин, вино отменное, старое.
- Душа у меня болит, - буркнул Роб, отпивая глоток и совершенно не чувствуя вкуса - отвлекали мысли, - а ее целитель не поправит. И священник порой не в силах, да и забвение утешения не принесет.
По дороге, мосту и ручью... Не самый близкий и удобный путь, чтобы пройти его с приболевшим ребенком на руках. Право же, странные идеи посещали Лору. Соблазнить, родить, возиться с плодами внебрачной страсти, почти наверняка подвергаться осуждению - и не сообщить об этом другому непосредственному участнику сего греха. Ну подумаешь, сорвался сразу после Белтейна, не попрощавшись даже. Так ведь дела! Припоминалось, что кто-то из братьев попался на кончик пера у законников. Кто именно - не вспоминалось вовсе. Слишком часто михаилиты чудили. Но, воистину, обида женщины переживет её саму. И теперь приходилось осторожно надеяться, что чертолюбы не заставят себя ждать слишком долго и разъезжать по тракту не придётся. Умирать - так весело, в пляске меча, а уж если суждено в ад попасть, то и там постараться сделать весело всем чертям. Представив делегацию демонов, униженно умоляющих Бадб забрать его и богиню, воротящую нос, Роб усмехнулся, по привычке прокрутив несуществующее кольцо на пальце.

Кладбище в Лутоне изменилось столь же мало, сколь изменился сам Лутон. Улица, примыкающая к нему, так и осталась деревенской, с простоватыми деревянными домами, узкими дорожками, расчищенными в сугробах и посыпанными золой. На самом погосте добавилось надгробий, но каменный ангел с укоризненным лицом и усыпальница остались прежними. Приносящими скорбные мысли о спасении души, навевающими тоску и печаль. По крайней мере, именно так, должно быть, думали скульптор и архитектор. Роб осмотрел ангела с праздным интересом, Девона - с алчным, сойка, сидящая на голове статуи, оглядела их с ленивым любопытством, застрекотала, разрушив торжественность старого кладбища - и напускная скорбь ушла. Не получалось у Роба лить слёзы о сыне, которого и назвать-то так не мог. А о Лоре - тем паче. И самая необходимость делать страдающий вид вызывала усмешку, которая вместе с грустной миной преображала лицо в какую-то странную маску, от которой болели скулы. Могилу Лоры и мальчика он искать не стал. С людьми нужно говорить, когда они живы: каяться, признаваться, просить прощения, просто любить, наконец. Мертвые - немы, а Лору и Эвана к жизни не вернет даже неистовая, ибо - христиане. Шаг между жизнью и смертью короток, между верой и неверием - еще короче, чтобы назвать себя слугой иного божества - шагать и вовсе не нужно. Зачастую и вера не обязательна, лишь знание. Перестает ли Раймон быть христианином, связавшись с Немайн, которой Роб недоверял настолько, что молчал об этом? И почему, дьявол раздери, он думает сейчас о таких теософских вопросах, стоя на кладбище, если необходимо ехать к знахарке?

У хижины, огороженной крепким круглым тыном, его встретил мерный стук топора. Орудовал им сгорбленный низкий мужчина, почти карлик - и орудовал легко, словно пушинкой. Несмотря на рост, руки, высовывающиеся из коротких рукавов, вполне подошли бы медведю. На Роба он кинул единственный равнодушный взгляд и, даже не кивнув, продолжил занятие. Зато вышедшая к калитке знахарка улыбалась во все зубы - на удивление хорошо сохранившиеся, учитывая, что было ей никак не меньше пятидесяти лет. Двигалась эта дородная крепкая баба, впрочем, так, словно едва перевалила за тридцать. Из-под цветастого платка выбивались седые пряди вперемешку с тёмно-русыми.
- Добрый вечер, господин. Ужели у такого красивого и сильного хворь какая? Простите уж, а просто так к нам с Хазаром редко гости бывают, да и то всё больше знакомые. А нас, кажется, Господь не сподобил?
- Лоррейн посоветовала, - улыбаясь в ответ, проговорил Роб, - а хвори... Да вот руку левую ломит.
Руку и в самом деле тянуло, стыло и мерзко, точно внутри кусок льда поселился. Но лекарь с этим справлялся, а на боль он давно научился не обращать внимания. Не на дыбе же ломают, потерпит.
- Ну да я не за тем, уважаемая.
А зачем? Поиски обещали быть самыми бестолковыми за полвека жизни михаилитом. Обычно культисты как-то выявлялись сами, проколовшись на мелочи, обнаруживая секту. Чаще - их выслеживали констебли и привлекали орден, как знатоков подобного. Ездить и нарываться на неприятности не приходилось.
- Я узнать хочу, чем Ранульф болел. Лора-то уже не скажет, а мне сына еще разыскивать, так хоть запастись травами нужными.
Папаша-наседка... Роб улыбнулся этой мысли еще шире, осознавая, что для воспитанников таковым и выглядел, наверное, если б в резиденции почаще задерживался.
- Бедная Лора, - знахарка даже всплеснула руками. - Такая судьба жестокая. Поверите, как рассказали - я ночь не спала, рыдала! Такая хорошая девушка, добрая. Заботливая. Думала ведь, что у ребёночка грудная жаба, но я всё послушала, всё посмотрела - и здоровый он ведь был! Простыл только немного, ну так я в припарках кое-что понимаю, сподобил Господь знаниями. Прошло, как и не было ничего. А травами поделюсь, конечно, поделюсь, господин. Но так, может, вы руку-то покажете? Ежели ломит, то помогу. Кто, как не я, тут всех выхаживаю, хоть малых, хоть стариков? Скрюченные приходят, а обратно - как молодые.
И вот тут Робу стало страшно. Что, если знахарка - такой же маг-лекарь, как и он сам, а заманивает в избушку, чтобы отравить и отдать культистам? А ведь если рассчитают дозу, то можно даже не очнуться, когда жертвенный нож вонзится в сердце. Беспечно разъезжать по тракту, изображая заботливого и даже озабоченного папашу было скучно, но безопасно. Но вот добровольно сунуть голову в петлю... Больше всего на свете Роб ненавидел собственную беспомощность, хоть никогда и никому не признавался в этом.
- Пожалуй, покажу руку орденскому лекарю, уж простите. А когда Лора была у вас? Уж не в тот ли день, когда убили?
На северо-запад от Лутона лежали Чалтон, Тебворт, Милтон-Кинс и множество других мелких городков и деревушек, которые прочесывать можно было до тех пор, пока коза не опоросится. Оставалось надеяться, что фокусник увез Ранульфа не в Ливерпуль, и не за пролив. Иначе искать мальчика можно было ровно до того, когда он сам явится, чтобы потребовать свою долю наследства.
Знахарка поджала губы.
- Орденскому, вишь. Брезгуете. Ну да мы, конечно, в университетах не обучались, всё по-простому, от земли. Лоре вот хватало, довольна была, да и мальчишки как на подбор росли. Была она у меня и в тот раз, верно. Захаживала порой, старуху проведать.
Мальчишки росли на подбор, как подозревал Роб, отнюдь не стараниями знахарки, а потому что унаследовали от него столь многое, что им вряд ли нужны были лекари. Но, право, проведывать хижину в лесу, за десять миль от Лутона, зимой, с двумя годовалыми детьми на руках, которые будут быстро уставать и их придется нести, через неспокойное кладбище... Конечно, часто говорят, что у беременных ум пропадает, но у Лоры он, кажется, и не зарождался с утробы матери.
- Ну что вы, уважаемая, - почти искренне огорчился он, спешиваясь, - отнюдь не брезгую. Спешу. Сами знаете, как говорится: "Пока воин снимает кольчугу - дама успевает заснуть". Далековато Лора с двумя детьми на провед ходила. Знать бы теперь, где Ранульфа искать. Душу бы продал...
... за горячую похлебку и хлеб из печи. Роб зябко дёрнул плечами, прогоняя холод, норовящий заползти под кольчугу. Он не мёрз, но душа ему уже не принадлежала - и от этого было стыло. Не фуа, ни оммаж, всего лишь договор, но связывающий его с неистовой прочнее, чем тот, что заключают с дьяволом. Не потому что нельзя найти лазеек, сбежать, нет. Древом жизни проросла эта клятва сквозь него, сквозь Циркона и Арда, скрепила свои корни древним браком. А если душа тебе не принадлежит - то и продавать нечего. Да и на алтарь приносить - тоже. Главное, во что веришь ты сам.
- Что же вы такое говорите, господин! - знахарка истово перекрестилась. - Грех-то какой был бы! Но, ох, - праведное возмущение с лица исчезло, уступив место почти материнскому умилению. - Всем бы такими отцами-то быть! Такого бы папашу - и кажинному детёночку, правда, Хазар?
Горбун, вскинув на плечо колун, утёр пот рукавом льяной рубашки и бросил на Роба хмурый взгляд, не одобряя то ли продажу души, то ли отцовскую любовь. Женщина, не обращая на него внимание, продолжала:
- И ведь кто бы ещё! Так нет, михаилит этот ваш, что бедняжечку Лору нашёл, и не заглянул, констебль - тоже. Хотя он-то, верите, вовсе странный! Степодыр. Ведь про ходы эти знал, а не проверил! - она подошла ближе, понизила голос. - Думаю, знал всё, господин. В сговоре. Да только кто ж его тронет? А душу-то вы, господин, продавать всё равно не спешите. Это ж какое дело погибельное! Неужто других способов нету, дитё-то отыскать? Цельным михаилитским орденом?
Роб приосанился и улыбнулся, за улыбкой скрывая усталость от спектакля и желание рухнуть в кровать, желательно с неистовой, которую показывать сейчас вообще было нельзя. И даже, наверное, лучше было поненавидеть эту стерву рыжую, приучая и себя, и ее к этому. Жаль, что после примирения времени прошло так мало, не успел научить Ворону, что верность неизменна, как бы не пытались попирать. Хватит, набегался, пора и хвост прижать.
- Ребенок - это дело личное, - сокрушенно вздохнул он, перетаптываясь на снегу, чтобы размять ноги после седла, - ни к чему братьев просить.
Способы-то, конечно, были. Тот же Шафран нет отказал, с его-то верой в братство, очертя голову кинулся бы вынюхивать и ясновидеть. Самым надежным способом было вовсе отрешиться от поисков. В конце концов, если культистам что-то от него надо (ха!), то пусть сами и приходят. Но Бадб, злящаяся на него за детей от других женщин, за жертвенность, за запрет вмешиваться, возненавидела бы за безответственность. В памяти всплыл друид, чертов друид, готовый завладеть его душой, чтобы насолить неистовой. "Будь готов верить, рисковать и жертвовать." Сказал - точно гейс наложил. Но, черт побери, готовность ко всему этому не равна обязанности! А ведь старик может быть еще жив, вряд ли неистовая, спеша спасти наказанием, тратила время на убийство пакостного старца.
- А тех, кому Господь открывает тайное - мало, - медленно продолжил Роб, ошарашенный внезапной догадкой. На заре христианства человек, назвавшийся друидом и живущий в Туата де Даннан, заманил его на сигилл. Согласился помочь, имея счеты к Бадб. Что, если преисподняя пришла в мир за пеленой так давно, что они это и не поняли?

"Перед тем как ступить на неведомую дорогу, ты нанесешь себе рану, чтобы кровь вытекала не быстро, но и не медленно. Окропи свой путь влагой жизни, воин. Это первое условие нашей сделки и первая жертва твоему желанию". Истекающее кровью тело стремительно слабело, но двигалось вперед, подчиняясь воле. Он шел, не ощущая времени, не чувствуя боли и страха. Вечный удел - служить, сражаться и побеждать. Веками жил Ард по однажды установленным правилам, не ведая сомнений. Но истоптав тысячи дорог, споткнулся на ровном пути, встретил ту, что указала ему иную дорогу, нежностью и доверием опалив холод души. Она поселилась в дневных думах и сновидениях, овладела телом.

Встреча - удар молнии. Ард помнил ее, будто и не утекли пески времени. Он пришел к ручью, протекавшему через луг, чтобы смыть кровь и напиться чистой воды, стряхнуть с себя шум битвы, забыть поле брани - вытоптанное, залитое кровью, усыпанное телами павших, на которых пировали вороны его госпожи. Но здесь, у ручья, было тихо, не доносились стоны раненых, торжествующие вопли птиц. Розали сидела под дикой яблоней и бело-розовые лепетки падали на ее волосы цвета червонного золота и нежно-голубую тунику. И Ард замер. Мир и покой воплощала эта девушка, дарила желание защищать, а не нападать. Дарить жизнь, а не убивать. Тогда он впервые почуял терпкий и сладкий запах неведомой свободы, тогда-то и начали тяготить оковы рабства. "Кто ты? - Ард." Говорил - и боялся связать свои тайные помыслы с Розали навсегда, зная, что это будет мукой. Сам не зная почему, он позволил промыть раны и перевязать полосками, оторванными от туники, скрепить повязку булавкой, которую отколола с ворота одеяния. Простая бронзовая булавка в виде цветущей веточки вереска... Возвращаясь туда, где его ждал долг, Ард снял повязки и украшение, спрятав между корней дуба.

Свобода... Он алкал ее, но и не знал, что это такое. Верность Бадб - это клятва, сродни гейсу. Не запрет, но обязательство, благодаря которому Ард жил. Магия клятвы питала и поддерживала в нем жизнь, делая вечным спутником, вечным генералом, вечным любовником одной госпожи. Нарушить клятву означало не только смерть и бесчестье, это - проклятье его духа, без права на прощение. Он будет обречен вечно искать пристанище в телах смертных, обреченных на рабство, несущих наказание за его предательство, живя и умирая в муках.
Высоко, над кронами дубов Туата де Даннан, за толщами тумана, слышался шум крыльев и вороний грай. Птицы искали его, метались, не в силах проникнуть сквозь наложенные друидом чары. Туман укрывал, но и лишал сил уже почти неживое тело. На миг Ард остановился, вслушиваясь в голоса ворон - и заколебался. Он бессмертен, пока верен Бадб. Но ведь служение ей отныне большее предательство? Служа Неистовой, он предает ту, что полюбил больше жизни? Но Бадб... Как забыть ту, что была и есть его жизнью?
Волоча ноги, он дошел до двух сросшихся вместе дубов, понимая кем-то вторым, кто поселился в его душе после встречи с Розали, что дальше путь лежит в чащу. Вороны злобно и истерично горланили, сопровождая его, но не видя, а Ард, сам слепой от слабости и тумана, шел вперед и, наконец, вышел. На большой поляне его ждал друид, опираясь на жерди, проложенные поперек странной, пятиконечной звезды, испещренной символами.
- Ты нашел меня. Ты выполнил условия нашего договора. Оставшейся в тебе крови должно хватить, чтобы завершить обряд. Встань на перекладины, да смотри не рухни.
Ард молча встал, как ему было велено, замер, стиснув зубы.
- Поспеши, старик, - тяжело уронил он, чувствуя приближение смерти и - Бадб. И почти радуясь обеим.
- Тебе будет дан шанс найти и обрести свою любовь и свободу от власти Бадб. Но для этого нужно, чтобы были соблюдены условия. Слушай, воин, все, что я скажу.
Друид поднял руку, в которой сжимал ветвь дуба, и она засветилась холодным светом, на глазах превращаясь в длинный узкий клинок. Старец приставил острие кинжала точно в середину груди Арда.
- Будь готов верить, рисковать и жертвовать.
Старец говорил - и надавливал на кинжал, медленно вползающий в тело.
- Стой на ногах, воин, пока еще жизнь теплится в тебе. Этот клинок пронзает не только тело. Он достанет душу, ранит ее, но не даст ей вырваться после твоей смерти. Душу я излечу и отпущу на волю, странствовать...
Почти умерев, он слышал, как вопит его душа, пронзенная кинжалом, как она извивается, пытаясь сорваться и ускользнуть. И тут все прекратилось, повисла тишина, в которой замер и друид, не успевший даже удивиться, и он сам. И зазвучали слова Неистовой, не дающие ему умереть, наказывающие проклятьем - и болью. Но болела не смерть. Жизнь. Бадб наказывала его жизнью и дарила ему свободу, которую он так хотел. Дарила семью и детство, которого у него никогда не было. Дарила возможность плакать и смеяться, говорить и учиться. И он заплакал, пронзительно. Так, как умеют только младенцы. Но, в отличие от них, безымянный, не-Ард, оплакивал осознание, прощение и прощание, горечь во взгляде неистовой.
- Роберт, мы назовем его Робертом, mo leannan...

Дьявол! Стоило вылить всю кровь, чтобы поумнеть! Безмятежно-скорбное выражение лица обеспокоенного папаши удавалось сохранять с трудом, а заставить себя не вышагивать, рассуждая вслух, и вовсе было сверхчеловеческой задачей, вылившейся в суетливое подтягивание упряжи. Впрочем, оправдывало его лишь то, что Ард понятия не имел о печатях Моисея, Ключах Соломона и Хаосе.
Знахарка, сочувственно покивав его задумчивости, тяжело вздохнула.
- И правду ведь вы говорите, господин. Мало кто видит скрытое, а ещё меньше тех, кого не сам дьявол вокруг пальца водит, кривду кажет. И ой, как тяжко это даётся, ой трудно! - она с сожалением покачала головой. - Не хотела я этого говорить, господин, но сподобил меня Господь наш видеть скрытое. Дорого, очень дорого обходится оно мне. Хазар вот подтвердит: неделю, если не больше, потом пластом лежать от переутомления сил душевных! Потому что не выдерживает тело тварное присутствия ангельского, а душа, значит, следом за ними рвётся, на небеса когда уплывают, паруса крыльев расправив. Но так вы, господин, страдаете... - помедлив, женщина затрясла головой сильнее. - Ох, нет, не могу. Это кто же за хозяйством следить будет, страждущих лечить? Тута ведь другой нету на три деревни вокруг!
Роб досадливо нахмурился. Разумеется, знахарка умела еще и в ясновидение, а также в привороты, отвороты и порчи. Такие вот лесные ведьмы с угрюмцами-дроворубами умели всё, особенно - за звонкую монету. А уж действовали ли их примитивные чары, доставшиеся этим землям в наследство от жриц Матери, зависело от самого человека. И его веры, разумеется. Но раз уж он играл роль безутешного папаши, то платить приходилось за любой шанс, даже не обращая внимания на то, как неожиданно грамотно и образно заговорила простая деревенская тётка, описывая паруса крыльев.
- Пять золотых, я думаю, будут достаточной платой за ангельское присутствие?
- Богохульствуете, - поджала губы женщина. - Так говорите, словно за ангелов Господних платите, а не просто расходы возмещаете, на травы потом, на работников, да чтобы хозяйство не развалилось без хозяйки-то. И то, сказать, за обычное дело пять золотых - божеская цена, верная. Только здесь же, господин, чернокнижие знатное. А ну как почуют? Придут? Мстить будут, - она закручинилась. - Как представлю, что петуха красного под стропила пустят, так ведь сразу на сердце тяжело. А вот на десять золотых, может, ту крышу и заново настлать можно будет.
У Роба вообще было ощущение, будто он платит за каждого ангела по золотому, а если припомнить список их, какой приводили различные гримуары, то и вовсе получалось состояние захудалого барона. Эх, не тому они учили детей в ордене.
- Десять так десять, - пожал плечами он, втайне радуясь, что не начались наценки на "а то могут и порчу навести" и "а ну как в жертву принесут, так и похоронить не на что будет". Платить за то, что тебя направят к месту твоей же поимки - а в этом Роб не сомневался с самого начала комедии - казалось несколько абсурдным и даже смешным, и на лицо невольно прокралась обычная, косая усмешка.
Знахарка расплылась в улыбке и зачастила:
- Вот и славно, славно-то как! Уж так-то старая Кочина расстарается, как для родного. Только вы, господин, собачку-то привязали бы где? А то мешаться будет, затаптывать всех, под руку мордой лезть.
Роб покосился на Девону, уже начавшую с интересом грызть забор, и снова пожал плечами. Привязь, которая могла бы удержать гончую, представлялась похожей на якорную цепь, которую он с собой не возил за ненадобностью. Что поделаешь, предметы таких размеров редко нужны в жизни михаилита. Со вздохом подзывая собаку, чтобы отправить ее на охоту, Роб со вздохом подумал, что случись с ним что-то, Девона в лесу выживет и, чем Керн не шутит, даже найдет дорогу в резиденцию.
- Теперь не помешает, - уронил он, наблюдая, как радостно галопирующая собака несется вверх по ручью.
- И хорошо! А за лошадкой Хазар присмотрит, правда, дорогой?
Горбун хмыкнул в ответ и перекинул топор на другое плечо. Знахарка же подошла к поленнице, пробежала пальцами по чурбанам. Наконец, найдя тот, что показался подходящим, отломила веточку с одиноким сухим листом и хмыкнула, рассматривая. Кивнула.
- А вот так - совсем хорошо будет. Эх, старая стала, не гнусь совсем... ну, ничего, господин молодой, выпрямит старуху-то.
Причитая, знахарка, подскакивая как-то боком, обвела большим кругом и себя, и Роба, оставив снаружи "своего дорогого".
- А вот вы, господин, и стойте туточки, только не топчите лишнего. А то кто его знает, что будет? Ну да вы, михаилиты, опытные, не чета мне, бедной, без библиотек да университетий разных.
Как бы там ни было, пентаграмму в снегу она набросала быстро, ровную, недрогнувшей рукой. И продолжила, слегка противореча собственным словам. Ломаные, линии, полудуги, которые шли от углов, порой заканчивались, не доходя снова до круга, оставляя направления открытыми. Одно, другое, третье, перечёркивая пентаграмму. Женщина же продолжала бормотать.
- Вот молодой была - только б уследили! Вжих, вжих - и готово. А теперь-то медленная, теперь-то старая, и кости ломит, и ручки не слушаются, и ноженьки не ходят, а где ходят - не расцветают там уже подснежники, как бывало, не выпускают листики, не кивают головками синими.
"Пойду в лес, лес темный, сорву белену, белену горькую..." Роб хмыкнул, спрятав за смешком невольное одобрение. Речитатив, каким пользовались многие для тонкой настройки самих себя и который многие же принимали за заклинания, обычно повышал оплату работы: страшное колдунство, мать его. Вот только во второй раз он стоял в чужом пентакле, а не нравилось ему это - в первый. Энергия, которую собирал узор, стягивалась не к центру, как бывало обычно, а металась в поисках выхода, словно разгоняясь на кривых. Вздымалась вверх, сперва до колен, потом к поясу, пока круг не стал колодцем силы, в которой следом, отголоском чувствовалось даже что-то... друидское? Знахарка стояла близко к центру, переступив через две линии. Казалось, что юбки её колышет ветер, которого не было. И он же поднимал волосы, тянул из-под платка.
- А теперь, господин, мне бы какую-нибудь вещицу от сына-то вашего, - даже голос её изменился, стал глубже, плавнее. - Вот сюда, в самую, значит, серединку.
С вещицей Девона давно уже встала бы на след, еще от кладбища. Неделя или две для гончей значения не имели, хоть она и глупила на охоте, и петляла, и делала вид, что самая обычная собака. Они оба делали вид, только Роб, кажется, с этим справлялся лучше. Впрочем, было кое-что, роднящее их с Ранульфом. Отдавать это не хотелось совсем, но, назвавшись рыцарем - полезай на лошадь, как любила повторять матушка - большая охотница до странных пословиц.
- Только кровь, одна на двоих.
Знахарка фыркнула, как кошка.
- Что же вы, даже в дом не зашли, за памятью? Ну да ничего. А кровь оставьте себе. Что я вам, чернокнижница какая, вроде кукольника того?! Пф-ф.
Сзади, еле слышно за гулом, донёсся плевок Хазара. А знахарка выписала веточкой символ, словно повторяющий часть пентаграммы, и снег ощутимо дрогнул, пролёг рыхлой, подтаявшей дорогой почти прямо на восток. Женщина довольно кивнула.
- Ага. С вещью-то проще было бы, но не совсем ещё, не совсем... в Лилли вам, господин. Конечно, с башмачком или платочком и дом бы сказала отцу заботливому, да вот... - она горестно развела руками.
- Мне не башмачки нужны, а ребенок, - буркнул Роб, решительно не понимая, для чего люди собирают всякий хлам на память, если она отнюдь не в вещах. Эдак ему телегу за собой придется возить, с горой платочков, книг, кинжалов и прочего, что почиталось за памятки. И дьявол его раздери, если он помнил, что представлял из себя этот Лилли. Должно быть, деревушка из тех, какие и на карты-то не наносят, потому что слишком мала. - Благодарю вас, госпожа.
Десять золотых ли, пятнадцать... Забор Девона, все же, погрызть успела, а знахарка кое-чего могла. Роб раскланялся с нею, передавая монеты из рук в руки. Если вымыть не догадается - лишний след к нему: возил он их с собой так долго, что пахли они теперь морозом и ветром, водой и сталью. Робом Бойдом, в общем. Оставляли шлейф за собой, едва уловимый, но достаточный для ворон неистовой или Шафрана.
Девона догнала его в паре миль от Лилли, дожевывая какую-то дрянь. Роб спешился, чтобы обнять гончую и долго глядел ей в глаза, трепал за ушами и холку, перебирая жесткую шерсть пальцами. Отобранная у жрицы Кейт Симс, она скрашивала ему жизнь, помогала коротать вечера, когда это было необходимо, а теперь получалась ненужной, лишней. Обузой, неизменно радующейся его присутствию. Умная глупышка Девона, сочетающая сметливость старшей суки стаи и бесшабашность щенка, кажется, была его отражением. Вздохнув, Роб оторвал от плаща полосу, привешивая на нее свой, приметный родовой перстень с девизом и гербом. Томас Бойд, брат Ясень, узнает его. А Девона, на шею которой он завязал этот ошейник, узнает Тома Бойда. Особенно - после короткого внушения.
- Жди меня, девочка. Охоться и приведи Тома.
Гончая тоскливо тявкнула, лизнула щеку и поплелась в лесок. Роб провожал ее взглядом до тех пор, пока даже воздух перестал говорить о ее присутствии, а потом, не оборачиваясь и не раздумывая ни минуты, помчался в Лилли.

Лилли, после полудня.

Красивое название деревушки было каким-то излишне красивым для местечка, в котором всего одна улица, а кладбище расположено прямо во дворе неожиданно высокой церкви серого камня, занявшей, похоже, почти всю Лилли. Судя по кладбищу, люди в этой деревне умирали часто и охотно, явно для того, чтобы их отпели в этом прекрасном храме, украшенном каменными кружевами и витражами, увенчанном высоким шпилем, чтобы отзвонили по ним в этой колокольне, расписанной страстями Христовыми. К церкви примыкал такой же нарядный, чистенький и веселый дом о двух этажах под черепичной крышей, больше похожий на игрушку, чем на строение. Игрушку напоминала и таверна, приземистая, выбеленная до кипенной белизны, и наверняка летом сплошь затянутая плющом. Больше в Лилли смотреть было не на что.
Впрочем, насчет тишины и величины селения Роб не обольщался. Именно в таких вот маленьких деревнях, в таких аккуратных и красивых омутах водилась уйма чертей, с которыми еще предстояло познакомиться. Но пока эти дьяволовы исчадия таились где-то под сенью аккуратных домиков, корчили рожицы из-за деревьев и изящных, ажурных заборчиков и были совсем не опасны. Как бы то ни было, голод, который пробудила конная прогулка от Лутона, настоятельно требовал заглянуть в таверну и намекал, что на сытый желудок гораздо приятнее приноситься в жертву. Подумав, Роб посчитал за благо согласиться с ним и направился в трактир.
Уютный небольшой зал встретил запахом свежей краски, ошкуренного дерева и ароматных трав. Владелец явно не жалел денег на то, чтобы заведение выглядело не хуже иных, расположенных в куда более крупных и посещаемых местах. Даже пол был, насколько Роб чувствовал снующий между желтоватыми досками ветер, двойным и совершенно не прогибался под сапогами. И стены оказались солидными, толстыми, без щелей, в свежей штукатурке поверх грубого камня. Маленькие окна были закрыты ставнями, но внутри горели несколько ламп, которых вместе с камином хватало, чтобы залить трактир мягким приятным светом. В этот час зал был почти пуст, лишь сидел в углу - почему они всегда выбирают самые тёмные углы? - запыленный путник в сером плаще с капюшоном. Кроме него Роб видел только трактирщика, если это был он. Грузный мужчина с красным лицом как раз ставил перед сероплащным миску с чем-то дымящимся и ароматным. Оглянувшись на стук двери, он заметил Роба и расплылся в улыбке.
- День добрый, господин! Чего изволите? Всё мигом будет!
Роб еще раз оглянулся на путника, искренне недоумевая, где тот среди зимы отыскал пыль - не иначе, как в том же углу - и рухнул на лавку у ближайшего стола, стягивая с руки перчатки, отбрасывая за спину полы плаща.
- Горячего и горячительного, мастер трактирщик.
Темный гранат магистра над трактом в свечном свете казался почти темным - и от того ярко и чисто рядом с ним сияло серебро простого орденского кольца. На другой руке, там где пальцы по привычке прокручивали кольцо брачное, как обычно ничего не было. Хоть и - снова как обычно - ощущалось. Пожалуй, стоило завести привычку крутить локон неистовой вокруг запястья, но когда-нибудь после, в посмертии, если оно будет. Пока живешь - поневоле веришь в бессмертие и неуязвимость, но стоит разок перевидаться с темноволосой девой, чьи косы украшены белыми цветами, как начинаешь дорожить привычками. пусть и самыми незначительными, но делающими жизнь терпкой, с привкусом кислицы и яблок.
- И яблоки, если есть.
- Вот яблок нету, господин, - трактирщик огорчился так, что даже заломил руки - красные, большие, закорузлые от работы. - Может быть, подойдут груши? А горячее и - как высказали, горячительное? - это мы запросто, это быстро. Покрепче, послаще?
- Все равно.
Лишь бы без яда. Роб ухмыльнулся этой мысли, но говорить вслух не стал, незачем пугать трактирщика и заставлять уверять, что в этой таверне не травят гостей, упаси Господь! Хотя, Тоннер наверняка говорил бы то же, услышав подобное. И где, все же, этот сероплащный нашел пыль? И является ли, чёрт побери, пыль на одежде поводом к разговору? Правда, спросил Роб не о том. Чертовы привычки, которые трудно изживать, даже когда ты снова генерал.
- Работа есть?
- Ну, господин, это дело такое... работа - она почти всегда есть, - глубокомысленно заметил трактирщик. - Когда делается, и когда не делается. Вам вот брат Рысь знаком?.. К слову, господин, надолго к нам? Может быть, ещё и горячую ванну, чтобы, значит, и внутри и снаружи прогреться? - он скользнул глазом по руке Роба. - И, может, ещё кого-нибудь тёплого и приятного, постель, значит, согреть? Вы не смотрите, что деревенька маленькая, господин. И девушки у нас не из тех, кого насильничают. Сами, значит, рады.
- Кто же брата Рыся не знает, - досадливо проворчал Роб, раскатывая свое звонкое "р-р" по трактиру, - когда только успевает везде побывать... От ванны не откажусь, почтенный, и от ночлега. А девушек... безнужно, то есть - не нужны они, без надобности. И без того теперь сына приходится искать.
И лучше было не думать о том, что сделала бы с ним неистовая, ответь он согласием. Тем паче, что беседой с теми, которые сами согласны, дело бы не обошлось. Деревушка маленькая, как верно заметил трактирщик, все женихи напречет. Если какая и родит мимо брака, без венчания - ее родня только порадуется, а за рукой девушки очередь выстроится: доказала свою плодовитость.
- Говорил этот ваш Рысь, что по дороге в Бирмингем, - просветил его трактирщик. - Вот и поработал, значит. Бесов гонял. Денег взял, как царь Соломон бы постеснялся, а выгнал, кот улыбчивый, не всех, кажется. Ну да что уж тут... жили же как-то. А вот веры в орден, не обессудьте, мало стало. На корону, выходит, лучше работали. Хотя, простите, господин. Не моё это дело, конечно, а моё - еду нести да ванну гостю готовить. Значит, похлёбка устроит? Мясная, наваристая, как раз недавно в крайней хате порося забили!
- Погодите, уважаемый, - Роб хотел было выдвинуть стул ногой, как привык это делать, но вовремя вспомнил, что здесь лавки. "Кот улыбчивый" - была очень точной, до мурашек, характеристикой как Рыся, так и его самого, что заставляло вспомнить об Армстронге, - магистр над трактом я, брат Циркон. Сколько, говорите, Рысь за бесов взял, и как так вышло, что не всех выгнал? А при короне он также работал. Даже, пожалуй, хуже.

Хотя, право, исхитриться выполнить половину работы при экзорцизме - это признак мастерства. У неопытного заклинателя ни за что не получится оставить кого-то из демонов в жертве, хотя бы потому что неофиты неуклонно следовали протоколам. Впрочем, сказано же: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собой семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого». Быть может, и нет в том вины Тео Батлера, а сама жертва не проявляла искреннего богомыслия, не стремилась к богообщению и прочим благостям. Почти наверняка не проявляла и не стремилась, ибо люди - грешны. Роб вздохнул, отчетливо осознавая, что как он ни старайся сейчас, но необходимую для экзорциста святость и праведность все равно не наберёт. Плохой из него христианин был всегда, никудышный, использующий эту веру в своих целях и что самое страшное - знающий о существовании богов, а потому - не верующий. Потому и изгнания приходилось проводить не столько святой молитвой белому Христу, сколько "Imigh sa bhod diabhal!"* Но ведь до экзорцизма дело могло и не дойти. Мешающая культистам Девона разгуливает по лесам, и чего доброго, сколотит еще стаю. Искомый михаилит сам заявился в маленькую, милую деревушку и любопытствует о бесноватых. Почти идеальное сочетание случайностей, чтобы трахнуть жертву пыльным мешком по голове... Роб вздрогнул и снова оглянулся на путника, теперь уже - с подозрением. Тот, впрочем, не обращал на него никакого внимания, и лишь устало хлебал похлёбку, согнувшись над миской так, словно работал весь день.
- Джеки - ну, та, что девочек держит, господин, - охотно пустился в рассуждения трактирщик, - говорила, что две сотни и ещё восемьдесят. Сколько же деньжищ!.. - он даже причмокнул. - С девочкой одной беда там приключилась, понимаете ли. И ступор находил, и болтала странное всякое - да так, что слухать гадко было. Точно богопротивное как пить дать. Негоже такое христианину слушать. Вот Рысь и изгонял, кого надо. Точнее, кого не надо. Вопил страшно, ругался так, что стены тряслись. И вроде получшело ей, а потом наново всё. Да ведь, господин, ей и раньше, бывало, лучше становилось-то. А кот этот, знать, уехал уже. Торопился очень.
Поневоле порадовавшись, что не ест - иначе непременно подавился бы, услышав сумму, взятую грёбаным Рысем, Роб хмыкнул, опираясь локтями на стол.
- Вот tolla-thon, - недовольно проговорил он, - не больше восьмидесяти же оно стоит... Да и девочка, может, вовсе припадочная. Где, говорите, бордель-то, мастер трактирщик?
Впрочем, Тео вполне мог разыграть и спектакль с изгнанием, за такие-то деньги. Если его пока неведомая Джеки упросила,к примеру. Для чего у нее был, должно быть, повод. Жизнь все больше напоминала шахматную доску, по которой двигались фигурки и где Роб сознательно сдавал свои позиции.
- А вот рядом с церковью. Пропустить трудно, здание-то вот только-только отделывали. Специально именно там выбрали. Джеки говорит, удобно. Согрешил - и сразу покаялся. А как покаялся - так и наново грешить можно. Так что, господин, еду нести? И, простите назойливость, как вышло, что сына ищете? Али из дома сбежал негодник? Или из этой вашей... резиденции орденской? Лилли - деревушка небольшая, все чужие на виду. Может, видели?
- Поем после. А сын... Ему год всего, мать - убили, ребенка - украли. В Лутоне это было, некий фокусник-чернокнижник. Слышали уже, должно быть.
История получалась почти сказочная, если бы Роб не излагал ее сухим тоном, в который перестал подпускать отцовского трепета и волнения - надоело. Он уже даже не верил, что ему отдадут этого ребенка, хотя сам избавился бы от мальчика быстро, но и не без разумных потерь среди приспешников, просто для того, чтобы иметь ниточку в Портенкросс. И доступ к Бадб. Фэйрли вряд ли было делом адопоклонников, но Роб был готов рискнуть замком и землями, чтобы взглянуть на все фигурки. И убрать большую часть из них до того, как придется с полком выступать против легионов.
Трактирщик поцокал языком.
- Как же, как же. Вот беда-то какая! Но нет, господин, не было у нас никого такого ведь, вот вам крест. Уж эдакого-то не пропустил бы, конечно, да ещё с младенцем. Оно-то нечасто бывает, чтобы мужчины с маленькими детьми странствовали. А тот ведь, небось, ещё и гнал заполошно. Может, в ночь и проскочил, конечно.
- Не сомневаюсь, - буркнул Роб, поднимаясь на ноги и оставляя пару золотых на столе. - Присмотрите за лошадью, уважаемый. И... где у вас можно найти камень и зубило?
- Зубило? - трактирщик опешил настолько, что на миг даже отвесил челюсть. - Это вы, господин, бесов выбивать из бедной женщины будете, что ли? И, позвольте совет, Джеки будет против побивания камнями... я думаю.
- Отчет написать нужно, - не моргнув, просветил его Роб, - о поганых делах Рыся, значит. И о том, где нахожусь. Патруль констебльский вызвать.
На кой черт задал этот вопрос, он не знал и сам. Впрочем, припоминались методики русичей, о которых рассказывал кто-то из магистров, удостоившийся наблюдать экзорцизм у московитов. Те скалывали куски с камня, придавая ему крестообразную форму, и накладывали их на конечности и лоб. Правда, занимались этим какие-то оголтелые культисты, коих много бывает даже в лоне церкви, но чем дьявол не шутит? С этой мыслью, настойчиво зудевшей в голове, Роб с самым безмятежным видом прошествовал к двери.
- А как патруль камень-то углядит?! - донеслось в спину. - Это что же, каменюку до Лондона тащить?! Так девка и помереть успеет!
Досадливо закатив глаза, Роб открыл дверь, впуская морозный воздух.
- Голубей побольше привяжите, - посоветовал он, поспешно выходя на улицу и оставляя за спиной тепло таверны. Таких любознательных трактирщиков ему встречать еще не доводилось.

Вблизи бордель показался ещё более игрушечным, чем при беглом взгляде. Почти пряничным - настолько свеже блестела коричневая краска на стенах, настолько сияли глазурью белоснежные наличники, что хотелось откусить. Тем более, что поесть Роб так и не удосужился. Впрочем, от мадам Джеки, несмотря на широкую улыбку, которой она встретила безутешного отца, откусывать хотелось меньше - можно было обломать зубы. Владелица борделя оказалась сухощавой живой женщиной в годах - больше костей и сухожилий, чем мяса. А ещё она не жалела белил, из-за чего в полутёмной прихожей казалась призраком, который внезапно решил нарумяниться и подкрасить губы ярко-алым, ягодным цветом. Но радовался этот призрак как родному - возможно, потому что по слуху посетителей в это время здесь не было. Или они предпочитали тихие забавы.
- Добро пожаловать в "Сову и оливу", господин! Вижу, вы устали, с дороги. Позвольте проводить вас в залу, и усталость - как рукой снимет. Или заменит другой, но ведь так куда лучше, правда?
- Позвольте с вами не согласиться, мадам, хоть это и сложно, глядя на вас.
Здраво сомневаясь, что усталость от экзорцизма гораздо лучше усталости от дороги, Роб улыбнулся, с восхищением оглядывая женщину - и искренне недоумевая, как демон не изгнался еще сам собой, разок взглянув на это произведение неумелого маляра, какое представляла из себя мадам Джеки. Если у нее и девочки также размалеваны, то оставалось удивляться непритязательным вкусам местных. И беса, если он, конечно, был.
- Брат Циркон я. Наш Рысь, говорят, не справился с дьяволом, поселившимся в вашем уютном доме, но, быть может, это получится у меня? Если в том еще есть нужда. А в залу, конечно, ведите. На пороге о делах не говорят.
Улыбка с лица Джеки пропала, словно её слизнул упомянутый кот.
- Платить второй раз - не стану, господин Циркон, хоть что делайте - или не делайте. Эдак никаких деньжищ не напасёшься! Но если вы по тому, что уже уплочено идёте - извольте. Хотя... - она смерила Роба изучающим взглядом и улыбнулась сжатыми губами. - Девочки будут разочарованы тем, что этот визит - только по делу. Да ещё и не тому. Но идёмте же.
Кивнув, словно сама себе, Джеки повела Роба коротким коридором - мимо кухни. Из полуоткрытой двери на стены падали отблески огня и одуряюще пахло мясом, приправленным чем-то острым и южным. Зал же - по сути просто уютная комната с задрапированными светлой тканью стенами - открылся по правую руку, не доходя до лестницы, что вела наверх. И на мягких диванах здесь расположились три женщины, которые выглядели так, словно Джеки подбирала их специально, по масти, чтобы удовлетворить вкусам любого мужчины. Пухленькая рыжая девушка в кремовом платье раскладывала карты - но, стоило Робу войти, она вскинула голову и приятно улыбнулась, потупив глаза. Золотоволосая высокая северянка с белой кожей, напротив, оглядела его с ног до головы медленно, не стесняясь, и закинула руки за голову. Под тонким платьем на ней не было ничего. Брюнетка же поднялась, мотнула головой, закинув за спину длинные волосы, и присела в реверансе таком изысканном, словно только что прибыла от двора. На этой, впрочем, платье было не в пример скромнее тех, что вошли в моду в Лондне. Владелица борделя, оглядев картину, хмыкнула в голос и резко махнула рукой.
- Он тут по делу. Впрочем... - она искоса глянула на Роба, подняв бровь. - Уверены? Сэра никуда не убежит.
В Лилли все, начиная с трактирщика, любили задавать вопросы, не требующие ответа. Роб, которому этот местный обычай уже начал надоедать, тяжело вздохнул и лениво улыбнулся девицам, не вглядываясь в лица, не запоминая их.
- Уверен, мадам. Хотя, замечу, работать без оплаты - странно. Но, - счел за лучшее предупредить следующую очевидность он, - натурой не возьму, даже не уговаривайте.
- Уверена, Рысь с вами поделится, - поджала губы хозяйка. - Что ж... мы держим её наверху. Вам что-нибудь нужно? Рысь этот затребовал святую воду, облатки, даже алтарный крест - хотя, узнав, сколько он весит, нести отказался. Обошёлся без него.
- Как давно она одержима и почему вы решили, что это так? Лекарю толковому показывали девушку?
Оверкот и кольчуга в деле изгнания были лишними, протоколы вообще предписывали надевать специальное облачение, будучи рукоположенным экзорцистом.Но, должно быть, не стоило так бесцеремонно сгружать тяжелый доспех на хозяйку борделя, набрасывая сверху еще и оверкот. Равно, как не нужно было привлекать взгляды ее подопечных темно-зеленой рубашкой, слегка подранной там, где ее не прикрывал колет. Но демоны зачастую были большими формалистами, чем древние боги, и экзорцистов в неподобающей одежде отказывались воспринимать.
- С полгода как, - ответила брюнетка, опередив Джеки, которая аж охнула под грузом. Голос у девушки оказался медленным, томным. - А показывать - показывали, конечно. Лекарь-то к нам часто заезжает, сами понимаете. И прежде не жаловались.
- А почему решили? - негромко вступила рыжая. - Так ведь по ней видно. Днями лежит, как мёртвая, а глаза открыты. А как проснётся, так говорит. Только язык-то не нашенский. И не норманнов или там спанов. Этих мы уж навидались. И голос-то ведь не её. Мужикастый.
- И гадкий такой, - передёрнула плечами блондинка.
- А священник ваш что говорит? Она ест, пьет? Каким именем ее крестили?
Вряд ли священник говорил что-то, отличающееся от "по делам вашим" и "место сие греховно и демонов привлекает". Счастье, что облатками и прочими святыми вещами, Роб озаботился еще в резиденции. Общаться с пастырями, способными углядеть оковы на его руках, он так и не полюбил.
Джеки скривилась.
- Священник говорит, что заслужила жизнью своей. Словно сам к нам не ходит. А вот с именем не помогу, милый. Она пришлая, знаешь? А мы, когда принимаем, не настаиваем. Сэра и Сэра. Имя не хуже прочих, верно? А то, может, и настоящее.
- Неверно, - мрачно ответил ей Роб, перекидывая сумку со священной ерундой через плечо. - Ведите, госпожа, к этой вашей Сэре. И уж если платить не хотите, то с вас обед.
Или ужин. Или даже завтрак. Экзорцизмы были делом небыстрым, утомительным и иногда опасным. Уповать приходилось на то, что демон окажется сговорчивым. Или на то, что его сейчас стукнут чем-нибудь тяжелым, да вот хотя бы подсвечником, по голове - и он славно выспится в застенках культистов.
--------------------
* указание направления, куда предлагается пойти изгоняемому демону, связанное с демоническими же половыми органами.