с Лео и Хель

И тут дверь резко распахнулась, а на пороге возник давешний брухой покусанный торговец с камнем в одной руке и обломком лезвия в другой.
- Извините за опоздание.
- Satanas Nobiscu... - на полуслове осекся отец Августин, прерывая обряд. Звезда резко угасла, точно ее залили водой и по церкви начал распространяться сильный запах серы. Кейт всплеснула руками растерянно и озадаченно, резко свистнула, отдавая приказ гончим. Псы встряхнулись и, повинуясь приказу, порысили к торговцу. Одновременно с ними, Тоннер выхватил кинжал Фламберга из расшитой сумки и, размахивая им, принялся что-то втолковывать жрице и священнику.
Раймон сморгнул, но видение в дверях не исчезало, и этого морока он не творил точно. По крайней мере, не собирался. Какого дьявола тут забыл этот чёртов Брайнс?! Опоздал?! Значит... И всё же лучшего момента и представить было нельзя. Положив руку на переданный Бойдом браслет-накопитель, он потянул магию - и она пришла, наполняя тело знакомой силой. Фламберг бросил жаждущий взгляд на Тоннера, но Раймон, стиснув зубы, повернулся к Джеймсу Клайвеллу, выворачивая наизнанку свет, звук и запах. И толкнул констебля в бок:
- Тебя нет! Иди!

Шел, а точнее бежал, констебль походкой человека, привыкшего передвигаться быстро, по узким улочкам, в толпе. Он уверенно лавировал между культистами, не цепляя их ни одеждой, ни локтями. Впрочем, и выносить Эмму он не спешил. Одев девушку в рубашку Раймона, он аккуратно уложил ее обратно и мягко, осенним листом по траве, прошел к оружию. Изумленные взгляды Тоннера и Кейт были направлены на жертву. Впрочем, их можно было назвать даже ошеломленно-пораженными, когда Эмма взмыла в воздух, провисла в нем мешком, споро поплыв по направлению к пленникам.
- Господин наш, ты ли это? - не придумал лучшего вопроса Тоннер. Августин с достоинством сжимал в руках чашу для причастий и успокаивающе кивал пастве.
Тем временем, между Бойдом и Раймоном вспыхнул и заплясал в воздухе яркий огонёк. Вальтер довольно хмыкнул.
- Заметил я, не любят этого собачки.
Раймон, не отводя взгляда от констебля, рассеянно кивнул.
- Приятного аппетита, - вежливо пожелал магистр Девоне, весело хрустящей камнем. Брайнс снова отличился, кинув в жрицу от порога булыжник.
Вернувшийся назад Клайвелл, нагруженный поясами с мечами, бережно уложил девушку у стены.
- Легкая, - с удивлением заметил он.
- Священный сосуд же, - с облегчением улыбнулся Раймон, перехватывая собственный меч. - Ну и не ест почти. Откуда тяжести взяться?
Гончие, лениво протрусившие за купцом до двери, зевнули и, повинуясь новому свисту жрицы, улеглись у порога. Остальная стая испуганно отшатнулась от пленников, прячась в противоположном темном углу. В церкви резко, сердито закричал ребенок. Кейт, охнув, прижала руки к груди и бросилась к малышу, которого укачивала Пэнси. Повеяло теплым бризом, будто бы церковь стояла среди моря. Гончие испуганно прижали уши, пятясь к стенам.

- А теперь, - Раймон вытащил меч из ножен и мечтательно, вдумчиво посмотрел на Тоннера, на свящянника, - кажется, пора. Не буду скрывать, мне почти хочется просто промаршировать к выходу, оставив их с тем, что призвалось, но одновременно хочется и... другого тоже. Прямо очень.
Констебль с явным наслаждением повторил его маневр и согласно кивнул.
- Самое приятное, что еретиков можно вешать без суда, - с затаенным удовольствием сообщил он.
- Только вешать? Жаль, - Фламберг бегло осмотрел церковь, отмечая решётки на окнах, потом оглянулся на Бойда. - Нужна дверь. А вы... - он окинул взглядом констебля, задержавшись на раненой ноге.
Эмма поморщилась, открыла глаза и попыталась сесть. Опаивали ее, видимо, дважды - тело не слушалось девушку, в глазах плескалась серая муть. Она слепо нашарила стену, облокотилась на нее и лишь потом, глубоко вздохнув, спросила:
- Самое безопасное место, значит?
- А я побуду с леди, - завистливо вздыхая, почти одновременно с ней ответил констебль.
- К сожалению, дорогая, - любезным тоном объяснил Фламберг, перехватывая меч двумя руками, - об этом знали не все. Но мы, - он говорил в полный голос, и слова гулко отражались от сводов, - объясним. Ибо сегодня - воистину отличная ночь для веры.
Гарольд Брайнс влетел в церковь, будто его пнули снаружи. Морозный воздух ворвался вслед за ним, заклубился по полу, заволакивая туманом санктуарий. Холодные струи ледяными змеями медленно вползли на стены с улицы, сплетаясь причудливыми узорами в решетку на дверном проеме.
- Двери нет, брат Фламберг.
Циркон, выпрямившись, отсутствующе смотрел на толпу впереди.
- Тогда первым уверовать должен Августин, - равнодушно посоветовала Берилл, - ибо вожделение - страшный грех.
- Тогда он станет последним, - подтвердил Фламберг тоном, который мало отличался от хруста льда, и, не оглядываясь, шагнул к алтарю.
Он не ждал, что первым навстречу, бездумно топча сотканные из тумана плети, бросится именно Симс. Жизнерадостный торговец, который не был торговцем, довольный жизнью семьянин, которого приняли в семью, походил сейчас на умертвие. Серая кожа плотно обтянула скулы, глаза ввалились и потускнели, словно отказываясь отражать свет. И даже одежда, которая всего час назад ладно сидела на фигуре, обвисала и собиралась складками.
Симс усыхал, увядал, но коротким мечом он взмахнул с размаху, сильно - но без особого умения. Когда-то, наверное, он даже брал уроки, но эти времена давно прошли. Фламберг легко, как танцор, сделал шаг в сторону с разворотом и ударил сам - в спину. Симс задохнулся от боли, выгнулся, но ни повернуться, ни сделать ещё шаг не успел. Меч Фламберга подсёк ему ногу, тут же, обратным движением вспорол правое плечо и, наконец, аккуратно, самым кончиком прошёл по шее. Король-олень опустился на камень бесшумно, словно тряпичная кукла, у которой подрезали верёвочки. Но даже упав, смотрел гаснущим взглядом на Эмму. Не отрываясь.
Приглушая багрянец, наползал туман, а в центре нефа продолжал кружиться наполовину разложившившийся герольд.
- Ану! Люциф! Ану!..
Голос его походил на карканье

Со Спектром и Хеллой

Фламберг резко махнул мечом, рассыпая капли крови, которые беззвучно сгинули в белесой дымке. И рассмеялся.
- Брат Циркон! Послужим делу нашему? Окажем помощь людям? Приумножим славу?
Минуя его, магистр лишь кивнул. Туман огибал полумертвеца, точно брезгуя, повиликой приникал к ногам Циркона и нахально ласкал тело Беарна Крессла. Чучельник напал справа, сжимая тонкий кинжал с темным, пропитанным ядом клинком. Запах болота и миндаля, горький и удушливый, окутывал Крессла точно саваном. Он взмахнул кинжалом, метя Циркону в плечо, метнулся к нему, но было поздно. Пальцы Циркона сдавили и смяли его горло, чучельник выронил кинжал и попытался разомкнуть эти тиски, но вскоре перестал дергаться и обвис, обмочившись. Магистр перешагнул через тело, грудой лежащее на полу с вывернутой шеей. Длинный меч свистнул, целя ему по ногам. Из сумятицы, царящей вокруг, этого хаоса криков, испуганных глаз, молитв и проклятий, вывинтился богато одетый мужчина с лицом, искаженным ужасом. Циркон легко ушел, перепрыгнув через клинок. Но, отбивая очередной удар, он скользнул по кровавой киновари пола и упал на колено. Его противник споро развернул тяжелый меч и, крякнув, с силой ударил сверху. Пронзительно завизжала какая-то женщина. Но вместо головы меч с мерзким скрежетом уперся в гарду. Клинок магистра тотчас резко скользнул назад и вверх и культист взвыл дурным голосом: его меч и пальцы упали на пол. Не вставая с колена, Циркон обратным движением рубанул справа, наискось, вспарывая живот противника. И тотчас, точно ожидав этого, к рухнувшему на колени мечнику рванулись две гончие. Жадно взгрызаясь в зияющую рану, они с утробным урчанием вытаскивали кишки, рвали на части тело еще живого мужчины, заходящегося истошными криками. Огромные мощные животные мотали его, словно детскую куклу, толкали и огрызались друг на друга, и именно это, а не плавная грация михаилитов разрушило зачарованный транс, в котором пребывали члены билберрийского культа.
Вопли, пронзительные и полные ужаса, вознеслись над никак не стихающими криками культиста, и собравшиеся брызнули в стороны, обтекая михаилитов. И открыв дорогу к Тоннеру и отцу Августину, стоявшим у алтаря. Мужчины орали друг на друга и размахивали руками, добавляя к какофонии звуков. Фламберг бросил на них единственный обещающий взгляд и с пируэтом ушёл вправо, оставив Циркону левую сторону. Меч походя смахнул голову подвернувшемуся мужчине с крючковатым, покрытым бородавками носом над тонкими губами, и тут же Фламберг, молниеносно пригнувшись, полыхнул огнём в морду гончей, подскочившей слишком близко и слишком рано. Собака, обиженно взвизгнув, отпрыгнула, скребя когтями по полу, и Фламберг снова засмеялся, танцуя дальше. Исцелённое Бойдом бедро работало как новое. Очень кстати.
- Играем!
И церковь окончательно погрузилась в хаос. Время трещало и рвалось, умещаясь то в шаг, то во всплеск чёрного балахона, подобного крыльям летучей мыши.

В огромном вырезе безразмерной рясы мелькнула крохотная, едва наметившаяся грудь. Фламберг придержал меч. За спиной кто-то коротко захрипел, но он даже не оглянулся. Нити ледяного тумана, поднимаясь выше, проникали в горло, и оно потом билось, как хрусталь... ему было плевать.
- Господин, нет! - девочка, высокая для своих лет, но нескладная, как подросток, упала на колени, молитвенно сложив руки. - Я ведь ничего! Правда! Я только смотре...
Фламберг шагнул дальше, оставив распластанное тело собакам. Сбоку на него с визгом набросилась женщина, целясь когтями в глаза. Он коротко ударил её рукоятью в висок, не сбивая ритма, оглянулся на девочку. Да, лица определённо были похожи. Стоявшая над телом гончая блеснула на Фламберга дымчатыми глазами, и он кивнул, разворачиваясь. Сзади снова раздался хруст, но уже другой. И не менее правильный.

Успевшая проскочить мимо михаилитов женщина, протягивая в мольбе руки бросилась к оставшейся в глубине церкви группе.
- Пожалуйста! - взгляд огромных голубых глаз метался между Клайвеллом и Берилл. Трясущимися руками она пыталась содрать с себя балахон, но всё путалась в ткани. - Я... я сдамся, тюрьма, пусть...
- Уберите это.
Берилл смотрела мимо женщины, равнодушно отдавая приказания так, будто бы и Клайвелл, и Хродгейр были ее слугами. С плохо скрываемым злорадством и жуткой, смешанной с нежностью, гордостью, она не отрываясь следила за Фламбергом.
- Желание дамы - закон, - констебль, спокойно и даже одобрительно наблюдавший за бойней, подобрал обломок ножа и переглянулся с Вальтером, - к кому острием упадет.
Провидение явно угадало его желания. Барсук поморщился и церемонно повёл рукой. С плохо скрываемым ехидством Клайвелл поднял обрывок одной из тех веревок, которыми они были связаны и медленно, будто наслаждаясь ужасом, плескавшимся в глазах женщины, зашел ей за спину. Раздался отчетливый щелчок и культистка мешком осела на пол. Глаза еще продолжали моргать, она силилась что-то сказать, но тело не слушалось ее, не позволяло сделать даже вдох. Женщина медленно синела и, наконец, остановились и глаза.

Отпихнув ногой надсадно кашляющего кровью рыжего мужчину, Циркон поднял с пола кинжал его жены. Юная, очаровательная, похожая на нежную фиалку, она кинулась на магистра, сжимая в руках этот нарядный клинок. Не размениваясь на оружие, он просто позвал воздух из легких, одновременно вонзая меч в ее супруга, с воплем "Анастасия!" кинувшегося с другой стороны. Серый бич тумана хлестнул по истошно визжащей женщине, мечущейся в центре зала, роняя на полутруп. Тот довольно заурчал, обнимая ее почти любовно, прервал свою безумную песню и впился зубами в мягкую грудь, обнажившуюся в вырезе балахона. Двое псов, дерущихся между собой, восторженно взвизгнули и присоединились к его трапезе, отрывая огромные куски от ягодиц и боков женщины.

Пропуская над плечом короткий и быстрый удар кинжалом, Циркон со слегка удивленным лицом отступил назад. Тоннер - трактирщик, мнящий себя главой ковена, слишком ловкий и умелый для хозяина таверны, зло улыбался ему, глядя снизу вверх. Неожиданный удар пришёлся в живот и согнул тело пополам, кинжал с отвратительным хрустом вошёл точно туда, куда направлял его краснолюд - в плечо, под ключицу. Магистр пируэтом ушел в сторону, выпрямился, выдернув клинок и ухмыляясь в лицо опешившему Тоннеру - рана затягивалась слишком быстро, будто Циркон и человеком-то не был. Щупальце тумана обвило трактирщика, подтягивая к михаилиту, сковало руки. Его кинжал - кинжал Фламберга - вошел краснолюду точно в темя.
Следующей стала Кейт Симс, лихорадочно молящаяся недалеко от алтаря.
- Великая мать... Ану и Дану... - лепетала женщина, воздев руки. Пол под ее ногами мелко дрожал, в щели плит, скрытых под начавшей остывать кровью, пробивались зеленые ростки. Что-то гулко ударило в дверь, но воздушная решетка устояла, прогнувшись внутрь. Завидев приближающегося Циркона, жрица вскрикнула, кинулась вперед, бестолково размахивая маленьким золоченым серпом. И - оказалась в объятиях.
- Во имя Бадб, - почти ласково прошептал ей магистр, удерживая руку с безделушкой за спиной женщины.
Кинжал в этот раз он вытаскивать не стал. Вьюнок, споро проросший сквозь камень и кровь, скрыл жрицу под нежными, розово-белыми цветами и Бойд удовлетворенно кивнул.

с Леокатой

Когда, наконец, наступила тишина, Фламберг носком сапога отодвинул руку культиста, чтобы та указывала на алтарь. Гончая, которая считала тело своей добычей, рыкнула и клацнула зубами, но не всерьёз, просто отгоняя конкурента. Раймон усмехнулся, закинул меч на плечо и изящно развернулся к священнику. С лезвия на обнажённую грудь потекли новые струйки крови.
- Отче!
Отец Августин застыл. Пальцы у него были окровавлены. Раймон наклонил голову набок, потом глянул на высокое окно и понял. Священник пытался забраться туда по гладкому камню и... выломать решётку? Ну, если бы Августин был Вальтером... Покачивая головой, он двинулся туда, где за алтарём возвышалось бревно бывшего креста, а у окна замер, прижав пальцы к груди, Августин.
Казалось, священник даже не дышит.
- Отче, отче, - Раймон на ходу попробовал потрепать одну из гончих по спине. Животное огрызнулось, и он пожал плечами. - Шотландцы... Так вот, отче, ваши руки... они мне нравятся! Правда!
Августин загнанным взглядом следил за тем, как он приближается. По рясе быстро расплывалось тёмное пятно, и Раймон брезгливо сморщил губу. Пальцы дёрнулись. Августин казался просто грязной кляксой на фоне серых стен, и его хотелось выскрести, выдрать, выжечь.
Сапоги глухо били в доски настила, оставляя смазанные красные отпечатки. Раймон смерил прищуренным взглядом священника, широко улыбнулся. Августин вздрогнул.
- Вам нравится этот крест, святой отец.
Это был не вопрос, но священник всё равно коротко кивнул. Он, не отрываясь, смотрел на окровавленный меч.
- А мне нравится госпожа Берилл. Люблю я её, отче. А вы - любите этот крест.
Магия в этой церкви, на этом погосте работала странно: короткими вдохами пробивалась сквозь дверь и окна, струилась по полу между седыми клубами, поднималась к потолку. Но главное - эту силу можно было вобрать в себя. Раймон глубоко вдохнул и медленно выдохнул её в лицо отцу Августину.
Священник, как во сне, обошёл Фламберга и нежно, ласково коснулся деревянного Христа, лишённого рук. Провёл ладонью по щеке.
- Очень любите, святой отец. Так, что неспособны расстаться. Прямо как мы - с госпожой Берилл. Вы неразделимы. Вы - одно целое.
Краем глаза Раймон поймал безумный взгляд Пэнси, которая так и стояла поодаль, прижимая к себе ребёнка. Лицо её было совершенно белым. Он отвернулся.
- Да, именно так. Вы не в силах выпустить его из объятий...
Священник обнял столб и гладил его, сначала робко, потом всё более смело, пока не прижался губами к треснувшему животу осквернённой фигуры. Эрекцию не скрывал даже мешковатый балахон. Раймон кивнул и прижал ладонь к сухому, пропитанному благовониями и маслом дереву. Крест занялся сразу. Этот дым не стелился по полу, а поднимался вверх, к высокому потолку, к канделябрам на цепях под сходящимися арками. Он поднялся бы к небу, но не пускала крыша, добротная, недавно починеная.
На плечи Раймона легла мягкая ткань. Бойд, ничтоже сумняшеся, сдернул балахон почище с кого-то из убиенных.
- Ты в детстве часто простывал, - спокойно пояснил он, расправляя импровизированный плащ.
Раймон отсутствующе кивнул и спрыгнул с помоста. За его спиной пронзительно, громко, перекрывая нарастающий гул огня, завизжал глава культа.

Океан паники и ужаса омывал стены церкви, люди барахтались в нем - и тонули. Впрочем, Берилл было все равно. Сквозь кровь и безысходность, за черной улыбкой смерти она различала слабый запах можжевельника и полыни. А потому - была спокойна. Не обращая внимания на возражения Клайвелла, она встала и пошатываясь, все еще плохо чувствуя ноги, скользя на начавшей чернеть крови и лужицах льда, пошла туда, где заходился криком, вожделением и смертной мукой отец Августин. Шла неспешно, сдерживая порыв побежать навстречу, аккуратно огибая мертвецов, застывших в странных позах, точно танцующих танец смерти. Перед Фламбергом она остановилась, глядя в глаза спокойно и чуть холодно. Провела рукой по окровавленной груди... И Эмма, со счастливой улыбкой, приникла всем телом к Раймону, обнимая его. Фламберг поднял её лицо, оставляя на щеках алые полосы, и наклонился к Эмме. Поцелуй, жадный и горячий, в быстром стуке сердца пах можжевельником. И кровью.
На постаменте, то ли как на эшафоте, то ли как на алтаре, рвался от столба, приникая к нему, отец Августин.

Гарольд Брайнс, торговец.

3 января 1535 г.
Билберри. Улица и церковь.
(убывающий полумесяц)

Расплатившись, Гарольд вышел на слепящую белизной снега улицу, приятная свежесть новой одежды поднимала настроение. Шестьдесят фунтов - огромные деньги, но произвести хорошее впечатление на лавочника и, в итоге, попасть на мессу было намного важнее. Получасовой торг - не лучшая презентация нового члена практически любого сообщества. С другой стороны, хозяин лавки был очень общительным, но Гарольд вчера уже доторговался, испортив отношения с целительницей, так что сегодня предпочёл просто согласиться. В итоге, это было очень выгодно: ритуал мог принести больше знаний, чем бесконечно дорогой гримуар, ведь речь шла именно о практической части призыва. Больше всего торговца интересовала выгода, которую горожане получают от очень опасного занятия. Вряд ли они тратили столько сил просто так. "Что получают жители Билберри за поклонение Сатане?" Возможно, долголетие, возможно - то, что хотел сам Гарольд: новую магию, возможно, что-то другое. У торговца резко заболела голова, синее небо завертелось перед глазами и он упал.

Очнулся Гарольд в полумраке переулка, он лежал боком прямо на земле. Новая одежда уже промокла от снега. Торговец поднялся. Голова безбожно трещала, сильно хотелось пить. "Ну что ж такое-то?!" Он опёрся рукой о промёрзшую каменную стену. Было очевидно, что потеря сознания не связана со слабостью или ранами: до этого он чувствовал себя вполне сносно, упал торговец резко, не ощущая нарастающего бессилия, слабость была, как от похмелья. Его чем-то напоили. "Очень нехорошо". Напоили, скорее всего, не только его. Если бы Тоннер хотел избавиться от торговца, он бы послал кого-то за ним и его, валяющегося в беспамятстве, уже бы зарезали, а раз Гарольд жив - это не так. Случайностью это тоже быть не могло. Вероятно, горожанам стало некомфортно проводить ритуал, когда в городе столько чужих и они нашли быстрое и удобное решение этой проблемы - напоить гостей какой-то отравой и перебить, может, принести в жертву. "Интересно, михаилиты тоже попались? Если кого и стоит приносить в жертву, так это симпатичную Берилл".
Вопрос заключался лишь в одном - кто он для горожан? Торговца могли напоить за компанию с Вальтером, который, чёрт его дери, так некстати сдружился с михаилитом. В любом случае, если северянин для них - враг, то и прибывший в его компании Гарольд точно не друг. Он сплюнул в снег. Мечтать о новой магии уже не приходилось. Если всё и правда пошло так плохо, стоило украсть у Тоннера коня и ускакать из проклятого города, как ошпаренному. Отъехав подальше, зарезать скотину, а там уж как пойдёт. Как бы там ни было, надо было всё проверить. Торговец аккуратно, по переулкам, пошел к церквушке.
Подкравшись к храму, Гарольд осторожно глянул через разноцветный витраж. "Матерь Божья, что там творится!" Куча огромных собак, обнаженная Берилл на алтаре, жрица в белом, Вальтер, констебль, и михаилиты, прижатые к углу. Он был прав, горожане решили избавиться от опасных чужаков. Возможно, стоило таки рвануть в конюшни, но надо было вытаскивать северянина. Торговец быстро осмотрелся, можно было, что-то поджечь, чтобы выманить часть гончих из храма и обдать их пламенем, но ничего подходящего по близости не было. Оставалось только идти самому. Он сильно рисковал, его магия ещё ни разу не была эффективна, а теперь Гарольд сам ставил на неё собственную жизнь. "Ну хоть вино Вальтеру не придётся покупать". Пошутил про себя торговец, пытаясь успокоиться. Он провёл глазами по округе, выискивая запасное оружие, на случай, если, а скорее, когда, заклинание подведёт.
Подобрав камень размером с кулак, и вытащив осколок ножа из мостовой, Гарольд аккуратно подкрался к двери, тихонько прильнул к холодному дереву, прислушиваясь, что происходит внутри. Он замер в секундной нерешительности, план был безнадёжен, но мяться дальше было нельзя, девушку могли убить. Гарольд резко открыл дверь. В голову прокралась глупая шутка.
- Извините за опоздание.
- Satanas Nobiscu... - на полуслове осекся отец Августин, прерывая обряд. Пылаяющая звезда над крестом резко угасла, точно ее залили водой и по церкви начал распространяться сильный запах серы. Жрица всплеснула руками растерянно и озадаченно, резко свистнула, отдавая приказ гончим. Псы встряхнулись и, повинуясь приказу, порысили к торговцу. Одновременно с ними, Тоннер выхватил кинжал из расшитой сумки и, размахивая им, принялся что-то втолковывать жрице и священнику.
Слегка улыбнувшись своей выходке, Гарольд рванул на улицу. "Надо ударить по гончим, как только они выбегут из храма, чтобы меня не окружили. Сфера малоэффективна, надо попробовать создать сильное пламя, затем направить и подпитать его ветром."
Он развернулся, уже колдуя. Сердце замерло в предвкушении огненной волны, ноги на дюйм утонули в грунте, давая надёжную опору, но к его удивлению, ни одной гончей не вышло за ним. Гарольд, расстроенно вздохнув, оборвал заклинание. Его план провалился, надо было срочно выманить хотя бы часть собак на улицу. Гончими управляла женщина в белом, необходимо было вынудить её действовать или хотя бы отвлечь, давая Вальтеру и остальным шанс действовать. Он подбежал ко входу, на бегу целясь камнем в голову жрице, тот полетел точно в цель, но самая крупная собака прыгнула, ловя снаряд, точно мячик, и радостно им захрустела. Торговец взглотнул. Берилл взмыла в воздух, провисла в нем мешком, будто ее перекинули через плечо, и споро поплыла по направлению к пленникам.
В церкви резко, сердито закричал ребенок. Кейт, охнув, прижала руки к груди и бросилась к малышу, которого укачивала на руках Пэнси. Повеяло теплым бризом, будто бы церковь стояла среди моря. Гончие испуганно прижали уши, пятясь к стенам. Констебль, возникший будто из ниоткуда, нагруженный мечами, аккуратно уложил на пол за спинами михаилитов госпожу Берилл. Гарольд остался стоять в проходе, теперь он едва мог помочь Вальтеру - северянин был вооружен и опасен. Торговец обратил внимание на пятящихся гончих.
"Видимо, мне всё-таки удастся увидеть хотя бы финальную часть призыва." Он скрестил руки на груди, оперевшись левым плечом о дверной косяк. Сердце, до этого выбивающее гало, потихоньку успокоилось, он был в относительной безопасности, по крайней мере за ним уже не гнались гончие. Это была не магия, это было сборище умалишенных направивших огромный потенциал в угоду своему безумию.
Он влетел в церковь, будто его пнули снаружи. Морозный воздух ворвался вслед за ним, заклубился по полу, заволакивая туманом санктуарий. Холодные струи ледяными змеями медленно вползли на стены с улицы, сплетаясь причудливыми узорами в решетку на дверном проеме.
Гарольд, с трудом удержавшись на ногах, покосился на закрывшийся выход. "Вот это уже совсем нехорошо". Если до этого он был волен наблюдать за призывом и бойней, и в случае опасности просто выбежать, то теперь на него могли накинуться, надо было срочно найти нормальное оружие. В глаза бросились клинки у алтаря. Стряхнув с новой одежды невидимую пыль, торговец спокойно, словно шел по городской площади, направился к клинкам, спокойная походка должна была заставить оккультистов растеряться. Без проблем пройдя весь зал, Гарольд, не особо разбираясь, взял кинжал, который, вроде бы, видел раньше у констебля. Лезть в драку ему не особо хотелось, Вальтера и михаилитов с лихвой хватало на всех горе-прихожан.
Гарольд слегка вздрогнул от жуткого крика, он нехотя развернулся, уже зная, что увидит. У торговца слегка затряслись руки, гончие рвали живого человека на куски. Он на мгновение почувствовал скользкие от слюны клыки на собственных руках, ногах, шее, животе. Из остолбенения его вырвал уже детский голос, девочка молила михаилита о пощаде, не помогло. У рухнувшего тела ребёнка тут же появилась ещё одна тварь. Торговец быстро приковал взгляд к удивительной красоты витражу в дальнем углу, размытые фигурки на переднем плане продолжали двигаться, привлекая внимание. Ему надо было успокоиться, Гарольд глубоко вдохнул и выдохнул. Ужас неохотно уступал место привычному холодному рассудку. Больше всего было жалко девушек: остервеневшие животные грызли мягкую, тёплую кожу, рвали её в лоскуты. Густая кровь ручьями текла по церковному полу. Со стены беспристрастно взирал на всё изуродованный Иисус. Гарольда как будто окружал другой мир, безумный и неправильный. Ад, вокруг торговца царил ад. Он видел много жестокости в своей жизни, часто сам страдал от неё, но ещё никогда безумное остервенение людей не превращалась во что-то такое, в действие. Вот михаилит, работая как механизм идеальных часов, пронёсся через толпу, выпуская в воздух алые дуги крови, вот девушка пытается сорвать с себя балахон. Какие эмоции, нигде никогда Гарольд не видел таких эмоций! Вот Берилл властно, как императрица, провозглашает смертный приговор. Трагедия, ожившая трагедия царила вокруг него.
Пожилой, но еще крепкий мужчина, вооруженный коротким ножом, с пронзительным визгом кинулся на Гарольда. Безумное лицо не выражало ничего, кроме паники. Вцепившись торговцу в запястья, культист потянул на себя, выводя его из равновесия. Торговец не поддался и потянув на себя, с размахом ударил пяткой по левой ноге атакующего, но уже выведенный из равновесия промахнулся. Культист дернул Гарольда резким рывком на себя и в сторону, подсекая ногой под коленями. Резким движением, вывернул кисть, отнимая кинжал и приставил его к горлу лежащего на полу торговца. Левая рука Гарольда ковшиком зашла под кинжал, отталкивая его вверх и заходя на место горла. Он правой рукой помог себе столкнуть мужчину и вскочил на ноги.

С Ричардом

- Не подходи! Не подходи!
Визг мужчины оглушал, рука, судорожно сжимающая нож, мелко тряслась. Не отрываясь, он смотрел назад, на приближающегося магистра.
- Не подходи! Я убью, убью его!
Циркон перекинул меч в левую руку, перехватывая рукоять. Равнодушно оглядел культиста и Гарольда, не задерживаясь надолго ни на одном из них. Слева, метя зубами в его сапог, метнулась гончая, но была отброшена лозой из тумана.
Гарольд попятился назад, внимательно следя за движениями оккультиста, неожиданная атака полностью вернула его в реальность. Рисковать смысла не было, магистр наверняка знал, что делает.
Мужчина с отчаянным воплем, выставив руку с кинжалом вперед, ринулся на Циркона, пригнувшись и метя михаилиту в живот. От удара магистр ушел полным вольтом, в обратном движении снося голову культисту. Кровь цевкой брызнула из бесстыдно обнаженных артерий, орошая горячим багрянцем все вокруг, пятная рубашку Циркона и оверкот Гарольда. Обезглавленное тело рухнуло грузно, загребая руками в агонии, утопая в быстро стынущем пурпуре. Магистр медленно слизнул кровь с клинка и сплюнул, скривившись.
- Ты знал, что здесь будет? - Спокойно, глядя прямо в глаза Гарольду, спросил он.
- Когда выходил утром из таверны - нет. - Это слово должно было прозвучать первым. Он действительно не знал наверняка, и раз поведения Тоннера не насторожило куда более опытного Вальтера и самих михаилитов, с чего бы ему баламутить воду, опираясь лишь на предположения. - Догадался в лавке у Симса, но не успел вернуться таверну, меня чем-то отравили или околдовали, свалился в прямо в переулке. - Торговец с досадой осмотрел испачканную кровью одежду. - Пришел в себя под вечер, пришлось идти сюда и пытаться помочь хоть чем-то.
Договаривал он уже в пустоту. После первых слов, Циркон, не дослушивая и не дожидаясь пояснений, плавным движением танцора развернулся и скрылся за сгустившимся туманом. Бледный мужчина со вспоротым животом и отрубленной рукой, разбрызгивая алым из обрубка и истекая кровью себе на колени, почти сразу вывалился из серой хмари под ноги Гарольду, заливая новые сапоги. Магистр не оглядывался и не останавливался больше.
Гарольд с облегчением вздохнул, казалось, что в магистре было больше животного, чем в любой гончей. Вспомнился случаи, который произошел с торговцем восемь лет назад на берегу Ладоги. Тогда, пёс тамошнего старосты, сорвавшись с цепи, передушил за ночь тридцать кур, растаскав их по всему двору, но не съев при этом ни одной. Утром, выйдя на улицу хозяин увидел голодного пса, как обычно, ждущего у пустой миски. Конечно, взбешенный староста забил тварь до смерти. Интересно было другое, зачем кобель убивал?
На пол рухнул, заколотый, как поросёнок, трактирщик, Гарольда опять увлекла картина резни. Всё вокруг торговца было, каким-то сверхреальным, наполненным миллиардом деталей. Фигуры людей казались как никогда объёмными, виднелся каждый волос, каждый изгиб одежды, каждая морщинка, каждая ресничка. Неожиданно стало тихо. Трясущийся священник обнял осквернённую фигуру. "Что я здесь делаю?!" Гарольд явно был лишним в храме, он был единственным зрителем, единственным посторонним, который мог увидеть всё сумасшествие и всю абсурдность происходящего. "Как уродливо, и как грязно"! Дерево занялось огнём и несчастный истошно закричал. Гарольду стало невыносимо грустно, именно грустно, казалось, всё плохое и животное, что может было в человечестве, нашло своё отражение в этом сцене. Обезумевший от боли мужчина пытался отпрянуть от горящего бревна, но не мог. В воздухе смешались: металлический запах крови, вонь фекалий и горящей плоти. Берилл, прошествовав через побоище, бросилась в объятья Фламберга. Торговец уже устал удивляться, он вообще безумно устал. Любовь, а разве можно после такого любить? Нет, пёс всегда остаётся псом, даже будучи верен своему хозяину, а бешеного пса рано или поздно забьют до смерти. На пол рухнула Пэнси, несчастная служанка, которая так ему понравилась, не избежала страшной участи. Убийца её с материнской заботой держал на руках ребёнка.
Большинство оккультистов заслужили расправы: Тоннер, священник, Симс, но с раннего детства попавшие под влияние сумасшедших родителей девушки, разве были они виноваты? Гарольд всегда был мягок к девушкам, он редко мог отказать или навредить им, и не раз страдал от этого, взять хотя бы случай с бруксой. А тут столько трупов, столько трупов. Торговцу на мгновение померещилось его собственное тело на полу, в точно такой же рясе как у всех. Вот что получается, когда пинаешь бешеное животное: оно либо погибает в схватке, либо загрызает тебя. Рано или поздно люди научатся бороться с тварями на дорогах и тогда михаилитам не найдётся места, хоть на цепи, хоть на свободе. А сейчас надо было просто относится к ним, как к любой твари, с которой он встречался до этого: не проявлять ни капли страха, не обращать внимания на их превосходство в силе.

Джеймс Клайвелл

3 января 1535 г. Билберри. Церковь.

" А я побуду с леди..." Похоже, что он, сам того не желая, превратился в пастыря девиц. Впрочем, стоило признать, что участвовать в резне было не с руки. Точнее, не с ноги, после короткой пробежки до алтаря нывшей так, что впору было снять сапог и выбросить. Вместе с конечностью. К тому же, оставлять девушку одну среди царящего хаоса действительно было нельзя. Джеймс вздохнул и оперся о стену рядом с Берилл, провожая негодующим взглядом чертова торговца, нагло завладевшего его кинжалом.
Михаилиты были страшными. Глядя на их лица, равнодушные и холодные, на быстрые, очень быстрые, движения, на точные удары мечами, Джеймс охотно верил в россказни, которые слышал часто и на каждом углу. Смех Фламберга, долетевший от центра зала, казался почти безумным. Хотя, разве сам он не был столь же безумен, предвкушая эту бойню и совершенно спокойно сейчас представляя, каким словами описать ее в отчете? Джеймс покосился на тело женщины, уже начавшее коченеть, и пожал плечами. Смерть была частой гостьей в его работе. Настолько частой, что он раскланивался с ней, как со старой знакомой. И сейчас, приветливо кивнув ей, он испытывал странное равнодушие. Его не тронуло даже убийство девочки, хотя сам он никогда... На мгновение Джеймс задумался, смог бы он вот так, на ходу, не задумываясь и не задерживаясь, ребенка? Ответ пришел почти сразу - и он ему не понравился. Да, смог бы. Не без терзаний и метаний, но - смог бы. Он снова покосился на девушку, неподвижно сидевшую на холодном камне пола. Здесь не было крови, адские гончие не совались сюда, опасаясь огонька Вальтера. Но отчего-то казалось, что Берилл покрыта кровью, как и ее Фламберг. Беглая послушница сейчас выглядела гораздо больше жрицей, нежели Кейт Симс. И теперь ее легко можно было представить там, в охваченной безумием и мраком обители. И все же - это тоже не смущало и не волновало его.
Когда полыхнул крест, а вместе с ним - и отец Августин, приникший к оскверненному распятию в страстном объятии, Джеймс отвернулся. Аутодафе - слишком страшная, слишком жестокая расплата за грехи. Страшная именно тем, что кровь не льется здесь рекой. К потокам крови можно привыкнуть, можно не слышать предсмертных хрипов и не замечать мольбы в глазах. Но с сожжением смириться было сложно. По церкви плыл запах благовоний и жареного мяса, истошно кричал священник и в крике его слышалась страсть. Берилл, не взирая на попытки остановить ее, шла к своему Фламбергу. Страшной, размеренной походкой, точно это не она оскальзывалась на крови и льду босыми ногами. Точно шла она не среди мертвецов, а между придворными, почтительно склоняющимися перед ней. Контраст с милой, улыбчивой девушкой был столь разителен, что Джеймс закрыл глаза. Открыл их он, на свою беду, через несколько мгновений. Пара целовалась, стоя в луже крови. И, кажется, сейчас они были собой. Монстрами, тварями из этих чертовых бестиариев, не прикрывающимися вуалями благопристойности. Магистр, стоящий чуть поодаль с ужасающим, жутким одобрением поглядывал на них, меланхолично баюкая младенца в руках. И это тоже было... страшно. Зверь, только что хладнокровно заколовший Пэнси, бережно и даже ласково держал ребенка, мать которого он убил тоже. И ласково трепал холку рыже-подпалой Девоны, вьющейся у его ног с восторгом и привизгиваниями. Уж точно было кошмарным то, что Фламберг снял ботинки с той, что когда-то называли Анастасией - и отдал Берилл. Страшная, кровавая забота... Впрочем, иногда монстры оказываются человечнее людей. И Джеймс, соблюдая приличия, опустил глаза. Так, как сделал бы это при виде любой другой милующейся пары.

Со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан


4 января 1535 г. Билберри. "Зеленый Грифон", граница между светом и светом
пятница. убывающий полумесяц.

Отсутствие света. Тишина. Нет вкуса, и лишь запах можжевельника обвивает, крошится, переливается над головой, под ногами, вокруг. Всё как было, всё как есть, всё как будет: так, не совсем так и наоборот тоже.
В темноте расцвёл нежно-сиреневый всполох и жарким дыханием прильнул к шёлку, промял его до кожи, обжёг и одновременно выстудил всходами алых маков под душистыми гроздьями акации. Белые и жёлтые лепестки нависли, закружились в весёлом вихре холодных - но таких горячих - нот мяты, еле заметных, тоненьких, готовых в любой момент исчезнуть.
Пятнистыми змеями, пытаясь поймать, опутать, свернулись где-то внизу шнуры; хрустнули под ногой жёсткие, как у насекомых, крылья корсета. Раскинулась озером юбка. Невесомо опали, закрыв собой пальцы ног, зелёные рукава. Они никак не могли улечься спокойно, и касание длилось, отдавалось запахом земли, тяжёлым, оттенком корицы и сладостью крови. От него горела кожа, и жар поднимался выше, от тонких лодыжек к...
"Жаль..."
...небу -
"Это был хороший нож".
...в которое возносится, вонзается языками пламени крик -
Нет вопроса, не нужен ответ. Только жест, прикосновение к губам, векам.
Откуда-то полились капелью нежные, еле слышные звуки лютни, пробиваясь через высокий потолок, протискиваясь в щели под дверью, в ставнях, и мир внезапно сузился ещё больше, до дыхания, под которым плавился шёлк рубашки, до запаха сирени и ириса, до длинных, по пояс, волос.
"Джеймс"
Благодарность. Безумный бег. Бренчание. Бытие. Синее с красным и светло-карие, до вобравшего солнечный свет янтаря, глаза. Мир стал ещё теснее, оставляя только ладан и мирру, горьких братьев смерти и веры.
Ладони скользили, всё быстрее, обжигаясь на иглах, задерживаясь на складках, путаясь во влажных прядях. Бешено билось под пальцами - в пальцах - сердце, жаворонком рвалось на волю, в это небо, полное синей, светлой темноты с привкусом шоколада. Стремилось закрыться в этой тьме, пахнущей древесно-пряно. Пальцы путались, играли с ягодами пуговиц, не спеша - торопились, опаздывали - и успевали. Цаплей над водой упал на пол белоснежный лен, жарко полыхнуло коралловым, отражаясь от серебра вышивки. Вздохом, стоном отзывалась музыка, переплетаясь с привкусом железа и горькой сладостью дыма на губах. И - досадой. Непрошенными аккордами в эту тихую мелодию полутьмы ворвались метель и тоска, приправленная скорбью, ровное, тихое пламя, остро пахнущее молоком, сумятица и хаос. Ворвались, закружились, заставляя с досадой топнуть ногой по льду пола, отогнать нежеланных гостей - и тут же забыть о них, жадно прижимаясь губами к прогретой солнцем коре, к рубцам, купаясь в жарком свете, утопая во тьме. И эхом, обломком чувства, трактирным огоньком во вьюге

шелковая белизна
снег жадно слушает журчание ручьев
и море

Движения - словно танец, короткие, сорванные, после них тает тепло, оставляя холод и снова - жар и отраженье -
Кожи в коже, белого к белому, розового к белому, и вспышки голубого, сияние кораллов, нити - как кровь по полу - алого, и везде - запах, но почему-то уже не можжевельника, а иной - пьянящий, терпкий, изысканный до простоты, до свободы.
Ближе, плотнее, снова, болью в шее, плече, и ладони скользят там, где нет уже шёлка, где нет пуговиц и тем более - нет льна, потому что волны рук, и волосы - как на алтаре, и два оторванных крыла - на волнах, лестницей, восходящей вниз, спускающейся вверх.

"Прости"
И стихла музыка, дрогнув напоследок струной. Комната сжалась - и раскинулась вширь, открываясь кругу неба. Рукава... нет, трава щекотала ноги, подбиралась к коленям, вьюнки ласково касались бёдер и
Солнце грело спину, но за пределами круга не было ничего, кроме них. Белёсые формы нависали - и никак не могли коснуться. Вздымались горами ввысь - и не могли закрыть солнца. И тогда они просто встали - и просто смотрели, а дела до них не было никакого. И круг травы, ровный, зелёный в ярких пятнах, опрокинулся монетой

Руки были повсюду, жадные, ищущие. Они перекликаются с губами, и охваченная судорожным жаром кожа, казалось, стала чувствительней, почти обретя высшую силу воспарения, словно лёгкий пар, словно искры. Она впитывала нектар жизни, посылаемый солнцем. И эта странная, мятежная, пламенеющая жизнь открытого пространства проникала через поры, пронизывая и прожигая плоть, пока все тело не превращалось в угли, а душа будто сама вылетала из своей оболочки. Ладони складываются молитвенно у груди, но чувствуют тонкий полумесяц спины, клетку длинных волос, в которых так легко потеряться, запутаться, остановиться, хотя останавливаться нельзя. В последний раз разобрать непослушные пряди, вьющиеся смешными колечками на концах, освободить от них шею. Губами почувствовать лихорадочное, жаркое биение сердца там, где упрямый локон упал на ключицу, щекой - укол игл, безмолвный живой огонь, которым дышало средоточие ночи, похожий на злобу и, быть может, сродни ей, медленно ведущий к краю пропасти, порой замедляя шаг, порой отступая, не касаясь ногами - пола? - травы? - чего-то? - да и был ли он? Жар послушно растворялся в волнах, плещущих о песок, улетал на крыльях ветра, унося вслед за собой блаженное смущение. Время торопилось, текло песком сквозь пальцы - и неспешно скручивалось в спирали, что внутри звезд.

"Почему ты?.."
Вопрос, на который может ответить только взгляд, опрокидывается вниз, сквозь звенящую траву, через землю, и свет на мгновение гаснет, оставляя и не свет, не тьму, а их отсутствие. Покой, в котором нет движения, а только его желание, длится, перекручиваясь вместе с пространством, пока мир не открывается снова в

Поцелуй растекается ядом, вызывает дрожь. Забыть обо всем, слушая не слышать полный вечной истомы вздох моря - свой вздох. Ветер подхватывает крылья, порывом отбрасывает на шуршащую листву, усыпанную хвойными иглами землю, путается в волосах, переплетая локоны ландышами, подснежниками и жемчугом - и тут же мгновенной вспышкой тоски срывает цветы, унося прочь, смешивая с гроздями рдяной до боли калины. Безлунно-бездонно, вишнево-сиренево слышится соловьиная тишина с привкусом воска и молитвы. В ней легко утонуть, захлебываясь вкусом яблока и шепотом-шелестом.

Предвечное, где нет взгляда и нет голоса, а только мерный шум моря, смех ветра, ворчание старой земли и жар солнца, которое ещё не знает о том, как хрупки люди - впрочем, людей здесь нет, и даже призраки уносятся за горизонт, края которого загибаются вверх, обволакивая пылающее сердце. И над шумом гигантского водоворота, там, где сходятся течения, парит стук сердца. И взмах крыльев, потому что
"Как тебе такая жизнь?"

Солоноватой горечью на губах отдавалась роса, стекая по щекам к пшеничному золоту, к шуму липы, к кипенной белизне черемухи. Зарницами наполняло январское небо безумное дыхание истовых ветров, его границы трепетали зыбким полуденным маревом над зеленью луга и камнями, лилиями и дубом, в огне плавились цвета, запахи, вкусы. Они смешивались причудливыми химерами, порывами жадного сознания. Расцветали яркими, пестрыми хризантемами, увядающими только для того, чтобы в прозрачности воды восходом луны вспыхнули новые.

Каждый взмах опускает всё ниже, всё быстрее, пока брызги воды, как капли пота
"Я"
И свет завернулся в себя, оставляя не тьму, а её отсутствие
стоном

"Теперь ты оставишь меня на обочине?"
"Обязательно. Утром"

+Лео, Спектр и Рич

Джеймс Клайвелл

4 января 1535 г. Раннее, очень ранее, утро.
Билберри. "Зеленый Грифон"
пятница. убывающий полумесяц.


Лениво перебирая струны в вольте, Джеймс устроился в опустевшей таверне. То ли ванна взбодрила его, то ли сказывалось напряжение минувшего дня, но спать совершенно не хотелось. Наверху изредка вскрикивал младенец, поскрипывали половицы пола, ворчала на кухне заспанная кухарка. Мысли вяло, нехотя ворочались, переползали тараканами в голове. Третий хор ощутимо провисал под пальцами, заставляя все время подкручивать колок, затем - настраивать инструмент и это, отчего-то, не раздражало, а напротив - отвлекало от мыслей, упорно возвращающих в события в церкви, заставляющих планировать завтра. Точнее, уже сегодня. Джеймс глянул в окно, где молчала ночь, черным бархатом накрывшая Билберри, и вздохнул. Мотет этот назывался "Вечер над замком" и написал его герцог Гильом, дед своенравной Алиенор Аквитанской...
Барсук появился в Грифоне спустя почти час, значительно позже того, как Фламберг увёл Берилл наверх, а чёртов торговец проследовал в свою комнатку и затих. Открывал дверь северянин неожиданно долго, но стоило ему войти, констебль понял, почему: тот был нагружен не хуже иного ярла, вернувшегося из удачного похода. С плеча свисало неведомо где найденное платье Эммы с передником поверх, руки оттягивал небольшой, но, судя по вздувшимся мускулам, весьма увесистый ящичек, а подмышкой торчала странная, очень узкая, золочёная с красными камнями рукоять полуторного меча без ножен, зато с аляповатыми и даже по виду плохо приваренными накладками на первой трети лезвия.
Оказавшись внутри, Вальтер помедлил, пытаясь решить, как бы при всём этом закрыть за собой дверь, но потом подцепил петлю рукоятью меча и потянул.
Подойдя к констеблю, он опустил на помост звякнувший ящичек, прислонил рядом меч, аккуратно сложил платье на ближайшем столе и со вздохом облегчения уселся в ногах новоиспечённого менестреля. Какое-то время он молчал, глядя на догоравшие в камине дрова, потом вздохнул снова, глубоко, полной грудью.
- Джесс, значит, с парнишкой одним была, из наёмников. Ну, его-то я просто вышвырнул, конечно, хотя пришлось слегка прибить - уж очень драться хотел. Штаны натянуть не успел, а всё туда же... молодёжь.
- Жаль, - Джеймс слез с неудобного, шаткого табурета, с которого согнал менестреля и, не выпуская лютни из рук, уселся рядом, - не люблю, когда остаются те, кто могут подать жалобу.
Он окинул глазами Вальтера - и снова промолчал, как промолчал в церкви при виде мародерствующего Брайнса. Ну, с чертовым торговцем он поговорит утром, а сейчас... Пальцы брызнули по струнам, а Джеймс подивился своей внезапно вспыхнувшей любви к музыке. Лютню он не брал в руки с тех пор, как умерла Дейзи. И, выходит, что зря. Струны пели под руками, выпевали его тоску в томных песнях счастливого Лангедока, он радовался и грустил вслед за мелодией, и скорбь отступала.
- Там для меня что-то есть? - Поинтересовался он, не прекращая играть. - В доме Джесс?
Вообще, это дело стоило передать Фостеру... Но законник, просмотревший у себя под носом секту чернокнижников и допустивший резню... Да и чертова цепь старшего давила на плечи, даже будучи спрятанной в сумке.
Сверху, в сопровождении гончей, спустился Бойд, успевший не только смыть с себя кровь, но и побриться. В одной руке он нес корзинку с недовольно кряхтящим младенцем, в другой - седельную сумку. Он уселся на стул поближе к помосту и водрузил импровизированную люльку на стол. Распеленутый ребенок засучил ножками, одетыми в синие штанишки, загулил, но не заплакал. В седельной сумке обнаружились инструменты для чистки и магистр, уперев меч в пол, с жутковатой методичностью принялся счищать кровь с клинка.
- Не спится, - пояснил он, - и Жак каждый час есть просит.
Вальтер, не глядя на магистра, развернул сундучок к Клайвеллу и откинул крышку. Когда-то она запиралась на замок, но сейчас верхней дужки не было вовсе, а нижняя выглядела перекрученной. Внутри в каминных отсветах тускло блеснуло золото. Северянин запустил руку в ящик, и сквозь пальцы потекли, цепляясь друг за друга застёжками тяжелые броши, зазвенели кольца - с печатками. Часть украшений уже начала покрываться патиной.
- Я-то гербов не знаю, но, думаю, не в соседней лавке их покупали. Это уж сами разбирайтесь. Когда я люк в подпол-то взломал, там много всего нашлось, как в пещере этого... из Персии, с разбойниками который. Ну и атам её тоже, конечно, Рыжей. Видать, гости важнее мессы, ну да что теперь говорить. Вот, ещё принёс, не удержался...
Северянин осторожно, словно боясь сломать, взял меч и протянул констеблю.
- Там ещё кольчуга была странная, с красивой синей каёмкой по рукавам, но об неё и платье порвать можно было, не стал уж.
- Забавный меч, - хмыкнул Джеймс, не выражая желания брать его в руки, - рукоять как под женскую руку, а клинок - нормальный. Но... не важно. Думаю, его можно продать какому-нибудь идиоту. Любопытно, сколько их таких, как Джесс, кто не дошел?
Он тоскливо вздохнул и посмотрел на сундучок. Перстней с гербами было много. Очень много. Некоторые принадлежали знатным фамилиям, иные - вовсе неизвестным. Такое количество пропавших людей скрыть было невозможно. Что же, сестра Делис была права - слишком много ошибок. С Фостером нужно было говорить прямо сейчас, не утром. Но... не хотелось.
Циркон отложил меч и мягко подошел к сундучку с кольцами. Долго рыться ему там не пришлось, он с удивлением извлек потускневший перстень и показал его констеблю. Печатка перстня была разделена на четыре части. И на этом гербовом поле взмахивал лапами геральдический леопард против креста тамплиеров.
- С вашего позволения, Джеймс, я это передам... наследнику.
Не дожидаясь согласия, он повернулся к решившему хныкать младенцу и взял его на руки. В седельной сумке оказался еще и рожок с молоком; ребенок утих, сладко причмокивая, пуская белые пузыри в углах губ.
- Да...
Положив меч обратно, Вальтер замер, наклонил голову, словно к чему-то прислушиваясь, потом мягко улыбнулся и снова склонился к сундучку. Какое-то время слышался только мягкий звон, на удивление приятно вплетавшийся в звуки лютни.
- Вот это, признаться, я бы предложил для госпожи Берилл... отложить. Носить, наверное, не станет, но... - он пожал плечами, будто всё и так было понятно. На ладони лежал тяжёлый старый золотой торк - сплетённая из толстой проволоки нашейная гривна. На массивных буграх ещё можно было различить полустёртые символы: звёзды со вписанными в них завитками, перемежающиеся тройными трилистниками. - Подходит, нет?
- Берилл - подходит. Но носить действительно не будет. И не потому, что не понравится.
Бойд уложил младенца себе на колени и потрепал гончую за холку, вздохнув.

Хель, Рич, Спектр и чуть я

Темной жрице Берилл эта вещица, без сомнения, подходила. Беглой послушнице, леди Эмме - нет. Джеймс улыбнулся двойственности девушки и на мгновение задумался о том, что михаилиты - оба - тоже были своими собственными двойниками.
- А еще мне любопытно, - певуче и задумчиво произнес он, - какого черта Брайнс явился на мессу с такими словами? "Извините за опоздание"... Сходить, глянуть, что у него в комнатушке творится, что ли? Авось, атам завалялся...
Северянин вдумчиво кивнул.
- А как же. Конечно, завалялся. Металлический, с мехом ещё. Прикупил он его тут, по случаю, чужой. Прежнюю хозяйку-то, Тоннер говорил, дьявол унёс не так давно.
- Вот trusdar, - магистр убрал заснувшего малыша в корзинку, заботливо прикрыв одеяльцем. - Жаль, что не убил его. Блаженны нищие духом...
В голосе Бойда слышалось сомнение, приправленное изрядной долей сожаления.
Дверь каморки с лёгким скрипом открылась, и из темноты не спеша вышел сонный торговец.
- Здравствуйте. - Он подавил зевок и направился на кухню.
"Выманился-таки". Джеймс порадовался зло, с оттенком ехидности, провожая взглядом чертова торговца.
- Прикупил, значит? - Пальцы запнулись о провисшую струну, прервали мелодию.
Вальтер, с некоторым сожалением глядя вслед Брайнсу, пожал плечами.
- Из нида слова не выкинешь, да только думаю я, ничего это. И увидел он такую штуку впервые, так я думаю, иначе обращался бы иначе. И обращаться, получается, не умеет. Только деньги отдал, так-то.
- Скажите, магистр, а как у вас наказывают воспитанников за глупость?
Лениво текла мелодия, вслед за ней лениво текли слова. Возиться с Брайнсом не хотелось. Хотя, только за атам чертова торговца можно было закрыть в подземельях Тайберна до конца его дней.
- У нас глупых первый же тракт наказывает. За редким исключением... - Магистр пожал плечами, но фразу заканчивать не стал, не считая нужным. Что происходит с неглупыми - сегодня видели все. - Хотя, признаться, я бы тоже поучил. Почти, как в Ордене.
- Пожалуй, уступлю вам эту честь.
Лютня мягко легла на помост, а Джеймс блаженно вытянул ногу вперед, улыбнувшись.
- Разве я могу вас лишить такого удовольствия, Джеймс? - Бойд со смешком вздохнул и покачал головой. - Я уж после. Ночь еще молода...
- Только, он мне нужен, - мягко заметил Вальтер, не меняя позы, - способным ехать дальше. Несмотря на это проклятое опоздание и несмотря на его проклятое спокойствие там, в церкви. На атам этот. На странности.
Гарольд вышел из кухни и направился в каморку, на ходу хлеща вино из бутылки. Было видно, что торговец только что умылся и побрился.
- Мистер Брайнс! Я надеюсь, вы не избегаете нашей приятной компании?
Голос магистра был по-кошачьи вкрадчив и любезен, лицо - безмятежно и озарено мягкой улыбкой.
- Нет, что вы, я просто захотел напиться. - Спокойно ответил торговец. Он слегка повёл бутылкой в руке, словно оценивая: много ли вина осталось.
- Напиться - это замечательно, - радостно согласился Джеймс, тоном, за малым уступающим магистру. - Что ж вы не делитесь, мистер Брайнс? Нехорошо...
Он тяжело поднялся на ноги, подбирая лютню, и прошел к столику с младенцем, бережно укладывая инструмент рядом. Ситуация не была забавной, но отчего-то забавляла.
Гарольд пожал плечами.
- Вальтер, господин магистр, вам принести?
Северянин мотнул головой.
- Нет. Я успел ещё там. У Джесс.
Циркон, казалось, развалился на стуле еще вальяжнее, чуть наклонив голову на бок. Магистр выглядел настолько довольным, что снова-таки казался котом у миски со сливками.
- Принести, - согласился он, - но позже, позже. Подите сюда, мистер Брайнс, мы желаем поговорить с вами о вопросах, которые могут касаться дел Ордена.
Делами Ордена михаилит, похоже, объяснял все на свете. Примерно также как он сам, констебль Бермондси, частенько прибегал к мнениям и желаниям короны, не советуясь с оной совершенно. Джеймс улыбнулся, открыто, дружески, адресуя улыбку всем - и никому, и оперся на спинку стула.
Циркон подцепил носком сапога стул и отодвинул его от стола, радушно указывая на него рукой Брайнсу.
Торговец с видимым сожаление посмотрел на ещё не пустую бутылку, подошел к компании и уселся на предложенное место.
- Зря вы спешите, вино действительно хорошее. - Слегка расстроенным, но дружелюбным тоном заметил он.
- А мы никуда и не спешим, - проникновенно заверил его Джеймс, ногой вышибая стул из-под торговца.
Гарольд плюхнулся на пол, приложив все силы, чтобы не пролить ни капли вина.
- Ой! - Заботливо отреагировал Циркон, ногой выдвигая следующий стул. - Вы упали. Да... Стулья нынче ненадежны. Присаживайтесь, мистер Брайнс, присаживайтесь. Продолжим беседу.
Гарольд недовольно посмотрел на констебля.
- А если бы я разлил вино? Кухарка, к вашему сведенью, может больше и не дать.
- Это было бы крайне печально, мистер Брайнс, - поцокал языком Джеймс, ласково наблюдая за поднимающимся торговцем. - Разлить вино - это, пожалуй, страшное преступление...
- Это, конечно, не женщин да детей убийство, но тоже неприятно. - спокойно добавил торговец, ставя бутылку на пол и отряхивая новую одежду.
- Хм-м...- казалось, Циркон искренне задумался, безмятежно покачивая ногой, закинутой на подлокотник стула, - что-то не припомню я там ни женщин, ни детей. Ты мне вот что скажи лучше, tolla-thon, ты зачем на мессу так влетел, mo chreach, да еще и с такими словами?

Гарольд повернулся к магистру и так же спокойно продолжил.
- На мессу я влетел, потому что ничего, что можно было бы поджечь, снаружи не нашел, а псов, хотя бы часть, надо было выманить. Они неудобно прижали вас к стене. - Он пошел к соседнему столу и взял стул, усевшись на него, на заметном расстоянии от констебля, торговец продолжил.
- Слова я подобрал, на мой взгляд смешные, учитывая, что Симс намекал мне учавствовать в мессе.
- Слышишь, Девона? - Черно-подпалая гончая вскинула голову, преданно заглядывая в глаза магистру. - Ты нас к стене неудобно прижала, говорят. Спаситель мира, ith mo chac, защитник обиженных и угнетенных.
Стул из-под Брайнса унесло будто порывом ветра, а магистр встал на ноги и своей обычной походкой бесшумно протанцевал к торговцу.
- Ты понимаешь, гаденыш, что иногда лучше вообще не совать нос, куда не просят, даже если звали? - печально поинтересовался он. - И бояться иногда лучше вовремя. Я ж тебя чуть не зарубил. И не в последнюю очередь - за то, что ты вмешался раньше нужного и вынудил нас довольствоваться жалкой подачкой Сил. Ладно, - он тяжело вздохнул и протянул руку, предлагая помощь, - Джеймс, наверное, согласится тебя не душить. Вставай.
Гарольд молча подал руку.
- Все планы нарушил, засранец, - пожаловался Циркон в пространство, помогая подняться торговцу на ноги, - а атам-то тебе зачем, co-sheòrsach?
- Verp... - Проворчал про себя торговец, поднимая бутылку. - Не каждый день можно увидеть, а тем более подержать такую вещь.
- Неправильный ответ. Попробуй еще раз.
Дружелюбия в голосе магистра прибавилось, но взгляд изменился, стал почти равнодушным.
- Когда я прикоснулся к атаму, я почувствовал какой-то образ в нём, - торговец, казалось, говорил сам с собой - только ради этого образа и стоило купить кусок металла.
- Зачем же ты бяку голыми руками брал, amadan? - Задумчиво поинтересовался Циркон. Судя по тону, этот вопрос задавался по сто раз за день юным воспитанникам и уже изрядно поднадоел.
Гарольд на мгновение задумался, как будто вопрос показался ему странным.
- Ну, собственно, чтобы посмотреть, что получиться.
- Молодец, - искренне похвалил его Циркон, возвращаясь к столу и принимаясь покачивать начавшего ворочаться младенца, - всегда так и поступай. Авось, когда-нибудь оторвет руку... Или голову.
- Меня другой вопрос волнует: зачем что-то поджигать было пытаться? - Вмешался Джеймс. - Этак и город спалить недолго.
Утерпеть было сложно, уж больно забавно-дурацкие ответы получал на свои вопросы магистр.
- Мне был нужен Вальтер, а не город - так же просто ответил торговец. - тем более зима, вряд ли бы пожар распространился.
- И о Силе совсем ничего не знает, - посетовал Циркон недовольно загулившему младенцу, - верно, leanabh? Так кто же тогда убийца женщин и детей, а мистер Брайнс?
- Очевидно, не я. - Пожал плечами торговец. - Я никого не убивал и не хотел убивать.
- Дело времени, - пообещал ему Джеймс, беря в руки лютню, - с таким-то подходом.
Снова полилась мелодия, правда, для удобства пришлось поставить ногу на стул и подосадовать на кровь, впитавшуюся в новый сапог. Трубадуры Тулузы знали свое дело и плавный, чувственный мотив развеял нотки жути, навеянные чертовым торговцем. И все же, людей в комнате не было. Были чудовища и чертов торговец, готовый ради своей цели сжечь город, не задумываясь о собственной безопасности и безопасности Хродгейра, только что спасшего его от тюрьмы.
Торговец хотел было что-то сказать, но остановился, вслушиваясь в мелодию. Через пару мгновений он встал и пошел на кухню. Вернувшись, Гарольд аккуратно поставил на стол полную бутылку вина и два стакана, вопросительно посмотрел на констебля.
Джеймс молча кивнул на бутылку, предлагая разливать, пальцы с силой брызнули по струнам. Музыка вспыхнула ярко, огненно, взмыла к потолку, разлилась по таверне, покрывая патиной людей и нелюдей, заполняя пустоту.
Торговец осторожно, не взбалтывая, налил вина в обе кружки, одну поставил перед магистром, другую перед констеблем, сам дотянулся до полупустой бутылки.
Магистр улыбнулся, обозначая благодарность, но кружку не взял. Рожок из седельной сумки был сунут раскричавшемуся младенцу, а Девона, положившая массивную голову ему на колени, удостоилась поглаживания.
Гарольд пожал плечами, уселся на стул и сделал глоток.
- И ещё, господин констебль, могу я взять лошадь Тоннера? Бывший хозяин сейчас не в состоянии торговаться, а из города я бы хотел уехать, опасаюсь ещё одной встречи с бруксой.
- Боюсь, очаровательная госпожа сочла тебя невкусным, - проворковал Циркон, улыбаясь ребенку, - да и не доедают они обычно. Коль уж отпустила. И куда же ты дальше? Не то, чтобы мне было интересно, но так, чтоб не встречаться...
- В Эссекс, - Гарольд искренне улыбнулся - вы меня, право слово, обнадёжили, но я бы всё равно предпочёл поскорее уехать.
- Вальтер, - Джеймс оборвал игру, ставя лютню на стул, - я думаю, корона может выделить вам лично лошадь в благодарность за помощь при уничтожении ковена чернокнижников и еретиков. Кроме тех, что с тавром, разумеется.
- Корона небывало щедра, - с серьёзным видом кивнул северянин. - Я непременно воспользуюсь. У Тоннера, помню, было несколько таких лошадок, недурных, вполне себе недурных. Может, даже хороших.
Торговец с облегчением вздохнул.
- Спасибо. - Он поднялся. - Вальтер, завтра, если ты не против, всё обсудим.
Швед кивнул и тут же зевнул, прикрыв рот ладонью.

И без того опустевшая таверна наполнилась пустотой звенящей. Поднялся к себе магистр, уполз в свою каморку чертов торговец, да и Хродгейр куда-то исчез. За окном светало, но сон все еще не шел. Да и был ли смысл? С утра пораньше идти к Фостеру, вести его в церковь и в дом Джесс, описывать лошадей на конюшне... Хорошо, если работа закончится к полудню. И все же, было жаль, что этот суматошный вечер закончился. Знакомства, сложившиеся в подобных ситуациях, всегда были самыми крепкими. Ощущение общности, причастности, тесного круга не покидало Джеймса все это время, даже чертов торговец уже не казался таким уж раздражающим. Да, он глупил, но... уже не так прорывал собой ткань бытия. А может быть, Джеймс просто устал.

Раймон де Три и Эмма Фицалан

4 января 1535 г. Билберри. "Зеленый Грифон", утро
пятница. убывающий полумесяц.


Проснулась Эмма от озноба, сотрясающего тело так крупно и часто, что было удивительно, как она вообще лежит. Не согревали даже объятия Раймона. Было ли дело в том, что комната выстудилась до пара изо рта, или же - в событиях вчерашней ночи, но выбираться из-под одеяло не хотелось, хоть теплее под ним и не было. На теле еще горели его поцелуи, нежно скользили руки - и эти прикосновения стирали воспоминания о других, чужих, раздевающих ее, обеспамятевшую, укладывающих на холодный до ломоты в спине камень. Отец Августин истекал вожделением, захлебывался им, барахтался и тонул, не в силах справиться, но, все же, ждал и предвкушал. Остальные - смотрели и одобряли. Одобряли ее, как жертву, наслаждались своей мощью и - предвкушали тоже. А затем повеяло можжевельником, запах этот перекрывал даже возникший образ змеи-медянки, даже метель, даже пламя свечи. Раймон был зол - и он был рядом. И мир вокруг перестал существовать задолго до... Чувствуя, как жар поднимается в теле, а щеки начинают полыхать смущением, Эмма спрятала лицо в подушке, приглушая легкой болью внизу живота непрошеные ощущения. Знобить, меж тем, меньше не стало. Некоторое время она просто лежала, размышляя, стоит ли встать и разжечь камин, но с силами - да и с мыслями - не собралась. Свернувшись клубком под теплым его боком, вздрагивая от холода, она снова погрузилась в дрему, похожую на забытье.

со всеми
Общая ветка

4 января 1535 г. Билберри. Раннее утро.
пятница. убывающий полумесяц.

Таверна была непривычно пуста. Не суетилась проворная служанка Пэнси, не гудел добродушным баском Тоннер, из общего зала лишь раздавалась всхлипывания женщины да спокойный голос магистра, перемежаемый недовольным кряхтением ребенка. Даже звона посуды и шороха метлы по полу слышно не было. Однако же, в щель под дверью тянуло каминным теплом и прохладой открытых окон, пряно пахло готовящимся поссетом.
Торговец поёжился, за ночь каморка совсем остыла. В таверне было по-уютному тихо и безлюдно, едва верилось, что этот покой был хоть как-то связан со вчерашней бойней. Гарольд с трудом поднялся и, потягиваясь, вышел в зал.
Циркон, казалось, танцевал. Одетый в простую белую рубашку, развязанную на груди, простые же штаны, босиком, он тихо, но быстро переступал по дощатому полу, расчищенному от столов и стульев, держа в руках меч. Выпады, финты сыпались в воздух друг за другом, чередуясь с нырками, уклонами и разворотами,рыдающая женщина смотрела на это с ужасом и скорбью. Младенец в корзинке довольно гулил и сучил ножками под присмотром Девоны.
- Нет, миссис Тоннер, - чуть сбив дыхание, отвечал магистр, - Орден ничем вам помочь не может. Ваш муж умер как чернокнижник и еретик, велением короны.
- Но... - низенькая, коренастая женщина горестно вскрикнула и замолчала, прижав руки к груди. Пару мгновений она смотрела на михаилита, а затем пошла на кухню, откуда раздались рыдания.
Таверна чем-то походила на городок, переживший эпидемию или пожар. Трагедия оставила Гарольда безучастным, куда больше его заинтересовала тренировка михаилита. Он с неподдельным интересом следил за движениями магистра. Светлая картина тренировки накладывалась на воспоминания о вчерашней резне, и движения меча полностью совпадали.
- Доброе утро, - торговец подошел к одному из столиков и отодвинул стул. Михаилит, конечно, был ещё тем мясником, но управляться с мечом на том же уровне Гарольд бы не отказался. В целом, как показал вчерашний день, умения колдовать и правильно двигаться были не столь далеки друг от друга.
- Доброе,- кивнул магистр, без жалости рассекая горизонтальным ударом воздух, - фехтуешь?
- Да, но до вас мне, как до луны, - ответил торговец, увлечённо наблюдая за очередным выпадом. Захотелось попробовать самому. - Как вы не теряете темп после удара?
- Это La Destreza, - пожал плечами магистр, отмахиваясь от него мечом в финте с разворотом, - держи меч правильно, ставь ногу правильно, думай верно и используй inertia.
- Вы позволите? - Торговец быстро сходил за мечом, вернувшись, встал в "быка".
- Хм, - Циркон опустил меч, встряхнулся, - рубашку, сапоги и чулки снимай. Воинское правило исполняется в гармонии с собой и миром. Ничего не должно мешать.
Он подал пример, скидывая свою. Грудь его пересекал длинный косой рубец, руки и плечи, живот были сплошь покрыты шрамами, образуя причудливый узор. Они нарушали и татуировку вайдой на спине, рассекая древо жизни на части, ломаные осколки.
Гарольд отложил меч и начал скидывать одежду на стул. Он уже забыл многие элементарные вещи, в том числе то, что тренироваться принято почти без одежды, чтобы почувствовать единение с миром и не вытащить из рукава камень. Закончив, торговец взял меч и занял прежнюю позицию.
Магистр уложился в два быстрых шага и три коротких удара: справа-слева снизу, после которых меч Гарольда улетел в под ближайший стол, и вертикальный. Меч Циркона замер у плеча торговца и оцарапал ухо.
Торговец, совсем не замечая царапины, слегка улыбнулся. Именно так оно и должно было работать, казалось, что вместе с мечом ему оторвало пальцы. Он молча поднял меч и вернулся к михаилиту
Бранные утехи прервал констебль. Он был мрачен, и это отчетливо читалось на лице.
- Забавляетесь? - Угрюмо поинтересовался он, - а там родственнички... скорбящие. Все утро отбиваюсь.
Торговец слегка улыбнулся искренней досаде констебля. Несчастный, небось, был чуть ли не готов бежать из города, родни - то у погибших явно было немало.
Циркон опустил меч и тяжело вздохнул. Ответил он, уже надевая рубашку, спокойно и даже немного беспечно:
- Ожидаемо. Родню-то не вырежешь.
Ворвавшаяся в таверну растрепанная, заплаканная женщина придала последним его словам ноту сожаления. Одетая в простое платье и полосатый передник, она, кажется, так и бежала по улице - простоволосой и босой. С отчаянием, скорбью и диким ужасом на лице, она отшатнулась от торговца с мечом, испуганно глянула на констебля и истерично, вцепившись в волосы руками, спросила:
- Где он, этот мясник?
Гарольд отпрянул, чтобы ненароком не поранить буйную вдову.
- Который? - Осведомился Клайвелл, устало садясь на стул.
- Убивший моего мужа, - женщина, зарыдав, осела на пол,- отрубивший ему голову, точно это была капуста на грядке! Я нашла его там, справа от алтаря, эти жуткие собаки изорвали его всего, утащили его бедную, милую головушку...
"Бедный констебль, к обеду таких должно было собраться не меньше десяти", - позлорадствовал Гарольд. Что поделать, придётся каждой объяснять, что её мужа, брата, сына убили не от скуки, а за черную ересь. Гарольд бесстрастно взглянул на заплаканную женщину. А потом ещё долго убеждать, что Джон или Майк, или Джеймс могли совершить что-то подобное.
- Там этих кочанов... - негодующе проворчал под нос констебль, - поди, разбери, кто чей срубил.

со всеми

Усилившиеся рыдания, перемежаемые причитаниями, были ему ответом.
Торговец вздохнул. Тренировка, в лучшем случае, откладывалась. Оставалось только надеяться, что констебль вместе со всеми вдовами города решит переместиться в другое место. Он натянул штаны и рубашку, в зале становилось людно, а что важнее - прохладно.
Фламберг спускался по лестнице медленно, тяжело ступая на ступеньки. Чисто выбритое лицо, холёное, надменное, портили только темные тени под глазами, из-за чего михаилит походил если на аристократа, то из тех, которые держат замки на границе и, в общем, мало отличаются поведением от разбойников. Одежда, впрочем, выглядела побогаче, чем у иных порубежных баронов: из-под чёрного колета тиснёной кожи виднелись покрытые золотым шитьём воротник и рукава белоснежной рубашки. Потёртая рукоять рыцарского меча на поясе тоже словно спорила с новеньким, дорогим даже на вид кинжалом, висевшим справа.
Берилл, осторожно и чуть скованно идущая с ним под руку, выглядела столь же противоречиво. Зелёное, расшитое золотом платье с длинными рукавами подчёркивало бледность девушки, оттеняемую лишь лихорадочным румянцем. Тяжёлая коса, короной уложенная вокруг лба, оттягивала голову назад, отчего вид у лекарки был горделивый.
Охватив взглядом сцену, Фламберг кивнул Циркону, констеблю. Женщина внимания не удостоилась вовсе, а на Гарольда михаилит, прежде чем отвернуться и подвести Берилл к столику, смотрел долгие пару секунд, внимательно, холодно, расчётливо. Без тени эмоций.
Был интересен контраст между находящимися на возвышении из-за лестницы, красиво одетыми победителями вчерашнего столкновения и разбитой горем вдовой, валяющейся на полу. "Да, горе побежденным". Ему самому повезло оказаться в первую очередь зрителем этой драмы. Гарольд обратил внимание на настороженность во взгляде михаилита, ну, право на это он имел, а торговцу было всё равно. Максимум через день они разъедутся и, может быть, никогда больше не встретятся.
Магистр, покосившись на бьющуюся на полу в истерике даму, подошел к Фламбергу и украдкой сунул ему в руки маленький сверток из носового платка. Передача тут же исчезла в поясном кошеле.
- Это вы, да? - Женщина встрепенулась, глядя на молодого михаилита, - вы убили моего мужа? За что? Что... что он сделал вам? Он был искренний, верующий человек! Никогда... Никогда не обидел даже мухи!
Берилл, сидящая на краешке стула слегка неловко, хмыкнула и грациозным движением, скорее напоминающем о лебеде, поправила рукав.
"Ну, с этим я бы поспорил". Правда, женщина вела себя, как любая хорошая жена - оплакивала погибшего супруга. Винить её за это было нельзя.
Фламберг же повернулся к женщине и ухмыльнулся краем рта. Веселья в этой улыбке не было ни на унцию. Ладонь он оставил на плече Берилл.
- Что же, можно. За то, что он участвовал в похищении моей жены, дабы её принесли в жертву то ли Сатане, то ли древним богам. За то, что он радостно этого ждал. За то, что он одобрял каждую, - михаилит свёл вместе большой и указательный пальцы, оставив крошечный зазор, - мельчайшую в своей отвратности детальку этого прекрасного плана. За то, что после этого должны были убить меня и ещё троих человек. За всех, убитых ранее. За то, что он, как и остальные в ковене, был таким идиотом, что у них ничего не вышло. Наконец, - отчеканил он, - за то, что эта тварь запачкала своей грязной кровью мои штаны. Довольны? Достаточно вам этого? Мадам.
Михаилит мог поступить великодушней и сыграть для разбитой горем женщины злодея или хотя бы промолчать, странно, что для человека его характера было важно доказать свою правоту. В любом случае, если не учитывать чрезмерной жестокости обороняющихся, виноватых в зале не было, были только пострадавшие.
Женщина от слов Фламберга вскрикнула раненой птицей. Заливаясь слезами, заламывая натруженные работой руки, жалобно глядя то на констебля, то на Гарольда, то на магистра, безмятежно натягивающего сапоги, она медленно поднялась на ноги.
- Вы - не Господь наш, чтобы ведать, кто достоин смерти, - неожиданно спокойно произнесла она, - не высший судия, не судья земной! Вы - пёс, убивающий за брошенную ему кость. Да и она, - глаза скорбящей скользнули по дорогому зеленому платью и волосам Берилл, - не жена, но блудница!
В схватке её муж вёл себя не лучше михаилита, возможно, именно он и повалил Гарольда на пол, да и с Берилл вдова погорячилась, девушку чуть не убили, возможно, при этом изнасиловав. Несчастную женщину стоило убрать из зала, пока она не наговорила ещё больше глупостей.
Клайвелл, все это время с легким недоумением глядящий на то, как неловко сидит лекарка, плавно встал на ноги. Оказывается, он мог ходить тихо, почти также тихо, как и магистр. И почти также быстро. Когда до новоиспеченной вдовы ему было рукой подать, констебль, сцепив руки на за спиной, остановился между ней и Берилл. Девушка улыбнулась ему краем губ, но - приветливо, и как-то согласно, подтверждающе наклонила голову, точно отвечая на незаданный вопрос. Гарольд не понял констебля: то ли он защитил Берилл от женщины, то ли женщину от Берилл. И взгляд лекарки наверняка что-то значит. Торговец явно чего-то не знал.
Фламберг хлопнул ладонью по лбу.
- Кость! Действительно, забыл. Так вы хотите заплатить за смерть мужа? Тогда - полтора фунта.
- Таких и цен - то нет уже, - громко возмутился магистр, неодобрительно качая головой, - не меньше пяти! Рыцарствуешь, Фламберг.
Вдова побелела, вскрикнула слабо и печально, оседая на пол. Отчетливо была видна холодная испарина на лбу и то, как редко, почти незаметно она дышит. Берилл, с рассеянной улыбкой рассматривающая то Гарольда, то женщину, усмехнулась и поправила лацкан на рукаве того, кого именовала супругом, чуть потянув его на себя.
Торговец погрустнел. "Лишнее это всё". Разговор скатывался в издевательство над вдовой.
Клайвелл, вздохнувший тяжело, со странной добродушной улыбкой присел около женщины. Пальцами раздвинул сомкнутые веки и вздохнул еще раз. Способ его перемещения обеспамятевшей жертвы бешеных псов был совсем не мягким или гуманным, но эффективным. Голова вдовы гулко билась о половицы, когда констебль за ногу уволакивал ее на кухню. "Варварство, конечно". - Гарольд проводил женщину и констебля взглядом. Вскоре из кухни раздались вскрики кухарки и миссис Тоннер, перекрываемые раздраженным баритоном законника, из речи которого можно было разобрать "не было", "водой" и злобное "мать!"
Холодный голос Фламберга заставил Гарольда снова повернуться к столику Берилл. Михаилит смотрел на него так же, как тогда, на лестнице, чуть наклонив голову набок.
- Господин Брайнс. Сдаётся мне, вам есть, что сказать - так говорите.
С кухни в зал прошмыгнул хмурый констебль, вытирающий руки расшитым полотенцем. Он остановился чуть поодаль, у лестницы, заинтересованно разглядывая развернувшееся действо и его участников. Торговец вздохнул.

- Да что тут сказать, несчастная женщина. - Надо было побыстрее взять у Берилл мазь и скрыться из зала, пока не привалило ещё страждущих.
Фламберг секунду помедлил и кивнул. Повёл правым плечом, потянулся, и медленно вытянул из ножен меч, указывая на пустой участок, где до этого танцевал магистр.
- У вас есть возможность за неё вступиться, - голос его звучал почти мягко. - И за остальных - тоже. Перед...
- Псами, - равнодушно и спокойно продолжила Берилл, - бешеными псами, достойными не любви, а смерти.
"Быть не может". Гарольд чуть не подпрыгнул от восторга: другого объяснения быть не могло - лекарка читала мысли. Торговец впервые в жизни встретил такое явление, он бы с радостью расспросил Берилл о её даре и о том, как она чувствует мысли. В глаза бросился меч михаилита. Но, видимо, не судьба.
- Пожалуй, откажусь. - Очевидно, она могла разбирать слова, о чём торговец раньше даже не слышал.
Краем глаза торговец заметил, как магистр, который незадолго до этого уходил наверх, вернулся в зал, неся в руках какой-то свёрток. Но вглядываться внезапно стало некогда. Силуэт михаилита на миг словно размылся, не в добрый час напоминая о брухе, и следующее, что почувствовал Гарольд - это был тяжёлый удар ладонью по лицу. Ни поднять руку для защиты, ни увернуться он не успел, и оплеуха, которая весила едва ли меньше удара кулаком, сбила его на пол.
- Слепец.
В глаза торговца словно плеснули тьмой, и михаилит вместе со всей таверной исчез в хмари.
- Дурак.
Рука, на которую попытался опереться Гарольд, внезапно словно провалилась, не встречая сопротивления. Словно мир вокруг внезапно потерял плотность, оставив его висеть во мраке. Или падать, не находя опоры. И кричать - кричать он тоже мог только в мыслях.
- Не такой пес-то и бешеный, - отчётливо произнес констебль в наступившей тишине, - да и нет здесь псов.
Ветром, теплым пассатом южных морей прошелестели юбки по полу, и, должно быть, щеки коснулась мягкая рука, но Гарольд этого не ощущал. Лишь услышал тихий вздох и почуял корицу и яблоко дыхания.
- В чем была виновата я? - Голос Берилл был наполнен печалью. - Чем я заслужила алтарь? Уж не тем ли, что не в силах разлучиться с супругом, который одарил меня счастьем столь щедро? Не за то ли, что не в силах не любить? И был ли ты в аду в самом деле? Знаешь, что это такое? Это - увядание, угасание год от года, молчание среди людей. Это - спина в рубцах только за то, что ты думаешь, и - рубцы в душе, самые глубокие. Мне тебя жаль, торговец, - презрительный смешок аристократки, резкость которого сглаживают сладкий до горечи запах ирисов, корично-яблочное дыхание, - ты слеп, в тысячу раз более слеп, чем старый нищий. Тебе шепчут, но ты затыкаешь уши; тебе показывают, но ты отворачиваешься. В тебе нет веры: ты боишься поверить, потому что думаешь, что тебя обманут. И потому тебя обманывают. Ты уверен, что ты – в гробнице. И думаешь, что во тьме ничего нет, что в ней ничего быть не может. Но, - девушка помедлила, а когда заговорила, то в голосе звенела нескрываемая нежность, так тесно сплетенная со страстью и благодарностью, что показалось, будто бы в этой пустоте, окружающей Гарольда, вспыхнула - и тут же погасла - огненно-коралловая гвоздика, - во тьме есть свет. Я оставлю эту плошку с мазью у тебя под рукой, плата не нужна - не приму. И надеюсь, что когда ты встретишься нам в следующий раз, то уже с человеком, который зажжет для тебя светоч во мраке.
Ветерок снова прошелестел по полу порывом, унес ирисы и сладкие яблоки, приправленные пряностями, опять оставив Гарольда в пустоте, где нет зрения и опоры, а лишь - голоса.
Гарольд попытался успокоиться - бурная реакция могла его убить. Он не знал силы её дара: читала ли она мысли всегда или только время от времени; слышала ли весь поток внутреннего монолога или только эмоционально насыщенные фразы; контролировала ли процесс, в конце концов? Он попытался представить бесконечное зелёное поле, под голубым небом, но огромной волной накатила злость. Михаилит, видимо, действительно считал себя судьёй небесным. Женщина несла какую-то чушь.
Лекарка не прекращала. Гарольду было всё равно, кто виноват, ему было всё равно, кто больше пострадал - его ударили. Его, чтоб их, снова ударили, а сейчас изволят сжалиться. Михаилит, которого обучали убивать тварей на дорогах, использовал свои умения, чтобы потешить самолюбие. У женщины было чрезвычайно тяжелое прошлое, наверное, как у никого другого на свете. "Искренне восхищаюсь вашей добротой." Если им могло стать легче на душе от этой проповеди и оставленной мази - Гарольд был не против. Они были вольны делать, что хотят. "Чудесный дар - читать мысли, и ещё более чудесное его применение - бить каждого, кто подумает о тебе плохо". Попытка успокоиться полностью провалилась. "Ей кажется, что вчерашняя мясорубка не была адом, потому что не она проиграла и не её сожгли заживо. Были ли виноваты дети - я не знаю, и я так же не знаю, были ли виноваты михаилиты, я видел убийство и людей получающих от него удовольствие". О любви торговец был, пожалуй, не вправе судить, но ему не всё равно - женщина могла читать мысли и ничего не сделала, когда магистр хотел убить Гарольда. "Когда я встречусь? Надеюсь, никогда!"

Со Спектром

Раймон подхватил Эмму под руку, не скрывая ни нежности, ни приправленной полынной горечью гордости за неё. Злость на чёртова торговца схлынула, будто её и не было: не после мороков, не из-за оплеухи, а всего с нескольких фраз девушки. Урок не пойдёт на пользу Брайнсу так же, как не пошёл на пользу Ворону, но и дьявол с ним.
И всё же, у Раймона не укладывалось в голове: как, кровь Христова, можно было жалеть сектантов? У него самого жалости не осталось вовсе. Не стоя рядом с женщиной, которую насиловали раз за разом, неторопливо и последовательно: раздевая, раскладывая на алтаре, в чувствах и предвкушении - снова и снова. Щупая грязными руками, наваливаясь сверху - обволакивая - осклизлыми, как труп бхута мыслями. Раймона передёрнуло. Только физическое насилие Тоннер и Августин оставляли Рогатому, но... ведь этого Брайнс знать не мог. Как не мог и не видеть алтаря, не понимать, как сложно что-то скрыть в маленьком городке, как... он опустил лицо к волосам Эммы, закрыл глаза и глубоко вдохнул тонкий запах. Он уже не раз ощущал его прежде, но сейчас почему-то оттенки казались глубже, ярче, проникали внутрь, вызывая...
- Брат Фламберг! Твой меч!
Он рывком поднял голову, уставившись на Бойда. Мантия магистра скрывала того надежнее завесы невидимости. Лишь с трудом уловимые довольство и гордость сквозили из глаз торжественного Циркона, сорвавшего тяжелую печать со свитка.
- Меч?.. - секунду Раймон, пытаясь стряхнуть запахи, непонимающе смотрел на магистра, потом недоумение сменилось почти возмущением. - Но... почему сейчас?! За что?!
Рука тем временем, словно по своей воле, уже тянула меч из ножен. Мелькнула дурацкая мысль, что за последние пять минут он достаёт оружие уже второй раз - и снова не для того, чтобы убить. И где-то глубоко в душе разгоралось смущённое, но яркое удовольствие. Именно от того, что происходило всё не перед капитулом в огромном зале, а перед Бойдом - его руками - и рядом с Эммой. Раймон бросил на неё взгляд искоса.
Девушка, уже было недоуменно и настороженно нахмурившая брови, просияла, ярко вспыхнула радостью.
И стены таверны зарябили, точно на них наложили морок неумело, но от души. Там, где была дверь на кухню, виднелся алтарь, покрытый нарядным алым, плотно затканным золотом покровом. Под ногами поскрипывали доски таверны, но - был пол знакомой с детства капеллы - теплый терракот камня, покрытый багрянцем дорожки. Вместо входной двери угадывались очертания гробниц Первых среди равных и две статуи рядом с ними: увенчанная рогатой короной Мадонна с младенцем и Михаил-архангел с мечом, откинутым будто для рубящего удара. Зыбким маревом дрожали колонны и пилястры у стен, увешанные бронзовыми светильниками, чадящими маслом. Когда-то, очень давно, их подарили Ордену тамплиеры. Один из них, должно быть, еще хранил вмятину от головы Вихря. И были видны магистры и наставники, все воспитанники и все соседи по спальне, заполнявшие пространство между колоннами. И впереди, перед ними - гордая и волнующаяся Эмма. И Клайвелл, чуть ошарашенный, но одобрительно улыбающийся и странно возвышенный.
- Брат Фламберг! - В капелле акколаду проводил Великий Магистр, но сейчас он стоял в стороне, уступив место Циркону с его, Раймона, мечом в руках. Солнечный свет - свет ламп? - теплыми ладошками ласкал серебро пояса из кожи жабдара, играл с узором блях, где чертополох и клевер оплетали пламенеющий меч, - Капитул ордена архангела Михаила, Архистратига, все его рыцари и воины, все братья сочли тебя достойным рыцарского звания. Преклони же колени и принеси клятву рыцарству.
Уже сняв пояс с ножнами, уже опускаясь на колени, Раймон вдруг испугался, что забыл слова, несмотря даже на то, что они во многом повторяли устав. Но формулировки устава он помнил наизусть - их часто доводилось вспоминать. Нередко - думать о значении статей целиком и отдельных слов. А вот клятва... конечно, он знал, что рано или поздно капитул решит его посвятить, но знание это было эфемерным, воздушным, как лёгкий туман. До этого момента. И всё же слова пришли - сами, - хотя и звучали странно и непривычно.
- Во имя Господа нашего, распятого на кресте.
Слова веры слетали с губ легко - возможно, потому, что с каждым годом за ними стояло чуть меньше. Всё меньше.
- Я, Фламберг, самолично присоединяясь к Священному Воинству...
Раймон бросил взгляд на Эмму.
"Я, Раймон де Три, самолично..."
- ...а также служить на благо людей...
Круги. Люди - это лишь круги. Ты сам. Ты и близкие. Ты и друзья. Друзья друзей. Круги переливаются, стягиваются, но с каждым рядом чувства - всё меньше, пока не остаётся лишь долг. Это его вполне устраивало. И первый круг, кольцо, состоящее только из двух людей - тоже.
- Обязуюсь любить моих братьев, рыцарей, воинов и дамуазо Ордена...
Это Раймон проговорил с каменным выражением лица. Официальные формы не всегда соответствовали реальности, и порой тяготели к явно невыполнимым идеалам. Круги... И всё же клятва словно придвигала их ближе. Делала плотнее. Он мысленно пожал плечами. Вероятно, всё было от волнения. И неожиданности.
- Обязуюсь сторониться всякого бесстыдства и...
"Как можно!"
- В этом перед Рыцарями, на этом собрании присутствующими, громко клянусь, признаю и исповедую.
- Клятву сию принимаю и запечатлеваю, - хлесткая, отбрасывающая голову пощечина, - будь храбр, и да будет этот удар последним, какой ты стерпишь. Встань, сэр Фламберг, сэр Раймон де Три.
Имя, истинное имя, прошелестело ветром, вползло в уши холодной змейкой, ощутимой, слышимой только ему. Качнулись ножны на новом поясе, туго затянутом на талии. Опустилась на плечи цепь рыцаря. И совсем как тогда, при наречении имени, Циркон запечатлел на лбу отцовский поцелуй.
- Здравствуй, сэр Фламберг! - Пролетел ликующий крик Бойда по капелле - таверне.
- Здравствуй, сэр Фламберг! - Отозвались братья, их голоса сплелись с голосом констебля, капелла дрогнула и осыпалась песком, а Бойд крепко пожал руку, поздравляя. В бок впечаталась радостно улыбающаяся Эмма, коснулась поцелуем края губ.
- И еще не забудь две палочки с собой возить теперь, - буднично продолжил Бойд, выбираясь из мантии, отчего голос звучал глухо, - чтоб забрало подпирать.
- Зачем?! - в голосе Раймона, который успел прийти в себя, звучало искреннее удивление. - Я его и так всегда опущенным ношу. Перед собой видно, да и ладно.

с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

4 января 1535 г. Поместье Грейстоков. После полудня
пятница. убывающий полумесяц

Черный гладкий камень стен поместья под солнцем блестел почти нестерпимо, слепил глаза, неприветливо улыбался витражами окон. Темные свечи тисов вдоль дорожки напоминали о погосте, а снег на них - о погребальном саване. Временами, когда лучи светила касались этих шапок, они весело и даже празднично перемигивались миллионами бликов. Лестница, высокая, сужающаяся кверху, украшенная огромными кошками, вела не к двери, а к углу фасада. Кошки эти будто заворожили Эмму. Девушка слепо ощупала кончиками пальцев мордочки и каменную шерсть животных, провела рукой по заостренным ушам и задумчиво сообщила:
- Они теплые!
Раймон стянул перчатку и тоже коснулся шерсти рукой.
- Да уж. Интересный мастер делал, и не скажу, что мне по душе его методы. По крайней мере, если подумать о том, как такое возможно, приятных мыслей у меня не появляется. Что-то мне это напоминает... - он задумчиво склонил голову набок, рассматривая окаменевшее животное. - Скорее Египет, чем славную Англию... Возможно, часть того очарования, которое позволяет нашему любезному хозяину вот так привязать к себе бруху?
Эмма пожала плечами, как-то неохотно отрываясь от кошки и порывом, резко и неожиданно, устремляясь ко второй.
Раймон поймал её за руку.
- Не стоит. Слишком уж они живые.
Девушка уперлась, пытаясь освободиться. Не отрывая глаз от второй статуи, она покачала головой и с отчаянием произнесла, то ли спрашивая, то ли утверждая:
- Они - замечательные.
- Возможно.
"Чёрта с два".
В голове вертелись обрывки из Геродота про празднование во славу какой-то кошачьей богини, но Раймон, хоть убей, не мог вспомнить деталей. Зато был совершенно уверен в том, что египтяне никогда даже не задумывались о том, как бороться с таким состоянием. Скорее уж наоборот. Но об этом совершенно точно должен был знать Грейсток. И после культистов такие развлечения на входе уже не казались милой шуткой. И снова - с Эммой. "Леди Фламберг", ха! При воспоминании о жутком в своём звучании эпитете уголки губ сами собой поползли вверх, несмотря на ситуацию. Там, на заснеженной поляне, где ярким огнём пылала прихваченная с собой простыня, они сошлись на том, что ничего хуже такого прозвания быть не может. Всё ещё ухмыляясь, он зубами стянул вторую перчатку и поймал Эмму за вторую руку.
Мороки нравились ему всегда. И лёгкая вуаль, наброшенная на мир, сработала сразу - Эмма хотя бы на время перестала рваться к проклятым статуям. Статуе. Может, и получилось... Раймон наклонился к девушке и коснулся губами щеки, края губ.
- Статуи заколдованы. Наваждение. Надеюсь, дорогая, они не понравились тебе настолько, чтобы просить в подарок? Боюсь, они не влезут в седельные сумки.
Эмма вздохнула глубоко, со всхлипом, приникая к нему всем телом. С низким, кошачьим мурлыканьем потерлась о грудь и плечо, резко отпрянула, прогнув спину. Обвела пальцами узор цепи и с неожиданной силой притянула к себе, впиваясь поцелуем-укусом в губы.
- Сделай что-нибудь, - судорожно, до побелевших костяшек, сжимая руки, произнесла она ужасающе спокойно, - это безумие.
- Да что тут!..
Миг Раймон колебался на грани того, чтобы попробовать перебить морок собственным. Или протереть лицо Эммы снегом. И в том, и в другом случае последствия прогнозировались плохо.
Выругавшись, он грохнул в двери кулаком. Если вся эта идея с пропадающими гостями не была выдумкой, в интересах Грейстока было помочь. Не знать о таком любопытном аспекте статуй он не мог. Иначе все гости, и прислуга... подумав об этом, он выругался снова, громче. Бал мог оказаться... интересным тоже.
Эмма зашипела кошкой, когда Айме открыла дверь, приветливо улыбаясь и демонстрируя клыки. Впрочем, улыбка сразу же сползла с ее губ. Бруха зашипела не хуже Эммы, но уже огорченно.
- Скорее, señor, входите. Мы увлеклись, - она снова улыбнулась, облизнув алые губы, и посторонилась, пропуская, - и забыли о gatos.
- Зря забыли. Очень, - крепко прижав к себе Эмму, Фламберг шагнул за порог, мимо брухи, и немедленно захлопнул за собой дверь, не дожидаясь, пока это сделает Айме.
Холл, теплый и освещенный дорогими восковыми свечами, был обильно и богато украшен. Серебро, казалось, здесь было везде: на стенах - в виде подсвечников. На низких мавританских столиках - в виде посуды. Даже в ткани портьер мелькали серебряные нити. Впрочем, Айме наслаждаться изысканностью вкуса хозяина дома долго не позволила. Дождавшись, когда Эмма придет в себя, она плавно и грациозно повела рукой, приглашая следовать за ней.
- Siento, господин, - лениво и чуть хрипло говорила она, поднимаясь по лестнице, - гостьи обычно не попадают в ловушку кошек. Для этого нужно испить от их силы и самой гореть ярким чувством. А мужчины и вовсе... Редко очень. Эдвард велел определить вам покои в западном крыле, двери друг против друга. Это, - бруха медленно повернулась к Раймону, - против этих странных правил, etiqueta, si? Но Эдвард согласился.
Фламберг молча кивнул. По пути он время от времени посматривал на Эмму, но она, пусть и выглядела ещё слегка потрясённой, всё-таки снова стала собой. И с комнатами барон угадал. Будь иначе, он попробовал бы настоять на том, чтобы комнаты оказались рядом, и сам. Нарушение этикета, но - хозяевам он, кажется, был всё-таки нужен больше, чем хозяева - ему. Кошки или не кошки, а можно было развернуться и уехать. Раймон сомневался, что действие статуй уходит, например, далеко в лес. Аллея же, которая выводила к фонтану и упиралась в угловой выступ, была слишком... он замялся, пытаясь подобрать слово. Прямой? Нет. И да. Подъездные дороги, которые идут не мимо красивого фасада, а упираются в угол, словно для того, чтобы разбрызгаться в стороны? Странно, если не сказать больше. Прямая аллея, которая переходит в прямой путь к... - он попробовал вспомнить дорогу - Билберри? Именно так, по прямой, как стрела. И, если перевернуть, то получается: от Билберри. И крыльцо ещё это, которое сужается кверху, словно горлышко воронки. Воронки, в которую льют...
Он кивнул на расставленные на ступенях вазы. Одной почему-то не хватало, но в остальных везде - одно и то же. Васильки, маки, ветки ивы, цветы паслена.
- Интересный выбор.
- Я люблю эти цветы, - просто ответила бруха, плавно и беспечно пожимая плечами, - они напоминают о доме.
Лестница, меж тем, не заканчивалась. Она длилась вверх, взбегала черными, скользкими ступенями, свет и тень от канделябров на стенах перемежались полосами, отчего это восхождение казалось бесконечным. Эмма цеплялась за рукав, будто за рассудок, но, все же, держалась спокойно и даже чуть улыбалась, хоть и заметно вздрагивала каждый раз, когда они пересекали полоску теней.
- Понимаю. Красивые цветы, и их так хорошо оттеняет ива. У вас хороший вкус, госпожа.
На стене прямо напротив лестницы висел большой гобелен, на котором тоже были вышиты маки и васильки. Дом. Впрочем, для брухи...
- И освещение здесь интересное. Простите за вопрос, но не бывало ли так, чтобы гости спотыкались на тёмных ступеньках? Падали?
- Гости? - Айме ощутимо удивилась вопросу. - О, нет. Гости - ни разу. Назад вы будете идти быстрее. Лестница... memorizar.
- Запоминает. Хорошо. А скажите, госпожа, нет ли в поместье другой двери? Мы с миледи порой любим прогуляться перед сном на свежем воздухе, но парадный вход, кажется, плохо влияет на самочувствие. Или выходить не стоит вовсе?
Бруха, наконец, поднялась на площадку, от которой вверх возносилась новая лестница и с интересом уставилась на Раймона.
- Кошки запоминают тоже, - подперла языком клык Айме, приобретя вид дурашливый, - ходить через кухню... Это хорошо только для торговцев, señor.

Со Спектром

Комната, большая, с двумя витражными окнами в эркерах была обставлена роскошно, но непривычно, в восточном стиле, напоминавшем то ли об Индии, то ли о Персии. На огромной кровати под воздушнм балдахином на золочёных резных столбиках могло бы поместиться не меньше четырёх человек. Пол почти сплошь покрывали толстые ковры, под которыми виднелись кое-где мозиичные узоры. Тут и там были набросаны яркие шелковые подушки и подушечки, а довершали картину несколько небольших шкафчиков, низкий столик на витых гнутых ножках и скамеечка. А ещё, что бросалось в глаза сразу, здесь не оказалось камина.
Глядя на оконные альковы, Раймон потёр подбородок. Зимой без каминов в замке должно было быть не просто холодно, а морозно, но от стен и пола шло лишь лёгкое приятное тепло. Он приложил руку к чёрному камню и кивнул сам себе. Стены оказались тёплыми, словно в них шли трубы с горячей водой. Но никакие трубы не могли дать этого тёмного сияния, которое шло от ровных блоков, стоило присмотреться. Снаружи наверняка было так же, но там это мешало заметить яркое солнце. Если он был прав, то дом был под крышу накачан силой, причём силой мрачной, тёмной. Васильки и маки. Бойня - или успешный ритуал - в церкви, тёмная луна и бал-маскарад. Каждый год? И куда, на что уходит собранное? Ведь не на одни же статуи.
И этот чёртов кубок. Раймон подошёл к алькову под витражом с архангелом Гавриилом, несущим фонарь и в очередной раз уставился на массивный серебряный кубок с воронами, из которого пил сладкое вино в "Грифоне". Совпадения быть не могло, кубок определённо тот же. И он не принадлежал Грейстокам - по крайней мере, так заявила Айме, после чего сослалась на какую-то новую служанку, которая могла... если бы всё было так просто. В служанок, которые случайно оставляют гостям дорогие кубки с такими символами, Раймон не верил ни на грош. Не больше, чем в импов, что ненароком подбрасывают очень подходящих куколок. И он очень хотел с этой женщиной побеседовать, если удастся её найти. В трактире кубок и вино принесла Пэнси, но Пэнси была уже мертва. Бойд не промахнулся бы.
"Слишком много всего".
На миг он ощутил желание просто бросить всё, взять Эмму и уехать на запад. Через Лондон, не забыв обналичить чек от Кранмера второй раз. Но... нет. Контракт или нет, а дом этот был слишком любопытен, чтобы сбежать, не попытавшись хотя бы осмотреться и понять. И кубок этот оставлять просто так тоже было нельзя. Слишком уж он походил на очередной подарочек. Один раз мог быть случайностью. Два - уже нет.
Счёт совпадениям на этом не заканчивался. Раймон бережно достал из кошелька то, что передал ему магистр перед тем, как довелось проучить торговца: завёрнутый в платок перстень, найденный среди добычи сектантов. Печатка. Восстающий леопард против креста тамплиеров. Родовой герб де Три - какой мог бы носить он сам, если бы его не отдали ордену. И Раймон очень сомневался, что Тоннер - или кто-то ещё - его просто нашёл на дороге. Нет. Кто-то точно так же проезжал мимо и попался, выпив вина не из того кубка. Он мрачно улыбнулся. Находка неожиданно придавала случившемуся в церкви новый оттенок. Ещё немного удовольствия. Удовлетворения. И немного памяти, к которой, как он думал, уже никогда не придётся возвращаться. Немного странного, однобокого чувства, словно бы...
Эмма вошла быстро, почти не прогибаясь под тяжестью своих седельных сумок, которые раздраженно бросила у дверей. Должно быть, она что-то почувствовала, "поняла", как она сама это называла. Будто порывом ветра ее отнесло к Раймону, юбки суетливо взметнулись яркой птицей, мелькнула пена кружев - и опала. Руки обвили стан, мимоходом заботливо поправив пояс, девушка прижалась щекой к груди и замерла, уже привычно прислушиваясь к биению его сердца.
- Будто бы? - неуверенно спросила она, точно сомневаясь в правильности понятого.
- Будто бы.
Раймон даже не удивился вопросу. Просто поднял на ладони перстень.
- Будто бы я не чувствую того, что должен бы чувствовать. Странное ощущение. Но, наверное, правильное?
Эмма неопределенно пожала плечами и на мгновение задумалась.
- Ты волен в своих чувствах, - в голосе девушки звучали спокойствие и теплота, - ты говорил об иллюзиях, что питают люди... И разве испытывать то, что должен, а не то, чего желаешь - не мираж? Но, - она посмотрела на перстень и улыбнулась, - признаться, мне любопытно, какую фамилию на самом деле носит леди Фламберг.
Раймон поколебался. Сколько бы ни было слоёв, как бы плотно ни врастали новые имена, старые всё равно тянулись слишком далеко. И называть его в замке, где живёт бруха, где появляются словно сами собой кубки с воронами? Впрочем... он повёл рукой, и воздух вокруг почти зримо задрожал под потоком силы, убеждая саму реальность вокруг, что она ничего не слышит. Не было даже необходимости видеть конкретных людей. Мир - плавился тоже, плыл, позволяя себя уговорить. Смывая словами Эммы - сомнения.
- Леди де Три, - он невольно улыбнулся. - Звучит гораздо лучше, ничего не скажешь.
Эмма наклонила голову, точно примеряя новое имя, и согласно кивнула.
- Когда-нибудь, - тихо сказала она, приникая к плечу, - я попрошу тебя рассказать мне об этом châtelet. Когда это будет безопасно. А сейчас я пришла, чтобы сказать, что ни минуты не останусь одна в той комнате. И... ну, нам же не нужен этикет, верно?
- Совершенно не нужен, - с удовольствием согласился Раймон. - Не думаю, что наш хозяин что-то скажет против. А если бы и сказал, оставаться здесь одной - не стоит.
Он помедлил и кивнул на кубок.
- Кстати, о доме. Он полон сюрпризов даже сверх меры.
Девушка скользнула взглядом по кубку и сморщила нос, точно на языке все еще горчил яд.
- В той комнате... тяжело. Как в тенях на лестнице. Там будто много людей - разных. И у каждого свои желания. И гости в замке оттуда чувствуются острее.
- И ни у кого, ненароком, нет желания похищать или жрать других гостей? Сэкономило бы время, - проворчал Раймон, крепче обнимая девушку.
- Такого - нет, - отрицательно мотнула головой Эмма, снова цепляясь за цепь, - а вот желание зло пошутить, даже поиграть - есть. И, кажется, есть один безумец, вроде этого торговца Брайнса. Тревожится постоянно.
- Вот второго Брайнса не хватало... - отстранившись, Раймон оглядел Эмму с ног до головы, хмыкнул. - Пожалуй, подойдёт.
Цепочка Бойда на талии девушки из-за плетения смотрелась более чем странно, но подошла по размеру и застегнулась так, словно её так и полагалось носить. Он с удовольствием разгладил звенья, оставив на потом мысли о том, как это будет выглядеть с точки зрения остальных гостей. Пока что он склонен был полагать, что это - их сложности. К тому же, могло и не сработать.
- Не лучше? В этом доме, да с таким поясом?
Эмма совершенно по-девчачьи хихикнула, оглядывая себя, но быстро посерьезнела и надолго задумалась. Она то отходила от Раймона, то приближалась, и со стороны это выглядело, будто она исполняет сложный танец.
- Лучше, - признала девушка, - но и меня приглушает. Будто в толстое одеяло замотали.
- Главное - что лучше. А если понадобится, то и снять всегда можно будет, - сочтя вопрос решённым, Раймон протянул Эмме руку. - Не хочет ли миледи прогуляться снаружи перед сном? Может быть, и воздух там полезнее, чем эти стены.

с Леокатой

Задумавшись о том, что ждёт снаружи, Раймон снова прошёл бы мимо картин, не обратив на них внимания, если бы Эмма не потянула его за рукав. И даже тогда он сначала не понял, что такого. Обычные фамильные портреты разных поколений, написанные разными художниками - пусть и в одной, мрачной и тёмной, словно экономили на светлых красках, манере. Даже фон был схожим... нет. Раймон пригляделся внимательнее, и благодарно кивнул Эмме. К этому стоило привлечь внимание. Почти все портреты представляли мужчин и женщин из рода Грейстоков стоявшими спиной к этой самой светло-тёмной лестнице. Почти все они держали в руках обращённое к зрителю зеркало - в которое опять таки была вписана лестница. Пустая - за исключением единственной картины, подписанной: "Элизабет Грейсток". На этой картине одетая в белоснежное платье женщина шла по лестнице в зеркале - держа его перед собой.
- Первая или единственная... в чём? - пробормотал Раймон, закусив губу. Сведений не хватало категорически, и эти портреты пока что оставались просто лежащим отдельно кусочком мозаики. - Первая, кто смогла уйти... в дом? В отражение? В другой слой?
- Первая, кто смогла выйти, - Эмма потянулась было потрогать портрет, но рука остановилась в воздухе, сжалась в кулачок, - она пятится, спускаясь с лестницы. Будто вошла, увидела что-то - и медленно отступает, выходит. Они же мертвы все, эти Грейстоки. Лица серые, взгляды стеклянные, шарфы на шею намотаны так, будто челюсть подпирают. А она - яркая, живая, краски на лице. И белое... Ну, это же королевский траур, верно? Или саван. Фламберг, - она продолжила с нескрываемой нерешительностью и холодком страха в голосе, - ведь контракта даже нет... И хозяин дома не спешит хотя бы поприветствовать...
Раймон пожевал губу. Просьба Эммы была... очень искусительной. Царство мёртвых как оно есть, с проводницей-Айме. И всё же, и всё же, он не верил, что хозяева причинят им вред. Не раньше, чем так или иначе не прояснится дело с пропажей гостей. Да и потом. Грейстокам - кстати, а где сам барон? Остался в Лондоне? - внимание лишнее было ни к чему.
"Первая, кто смогла выйти. Интересно, не найдётся ли где-нибудь здесь её гробница? В отличие от остальных - которые остались".
Всех. Он оглянулся на противоположную, восточную стену, оглядел ещё один ряд картин и уже было отвёл взгляд, когда заметил кое-что интересное. Там лица на портретах были хоть и выполнены в той же манере, но - иными, не несли фамильного сходства с Грейстоками. Словно в этом доме вешали на стены портреты настолько дальней родни, с которой не оставалось уже ничего общего, или - изображения гостей. Мёртвых, с такими же зеркалами в руках.
- Пройди до конца, и останешься здесь... портретом, - пробормотал Раймон. - И не только, думаю.
Образ получался холодным, жутким, с затхлым запахом, но и уходить, не разобравшись - и с этим домом, и с неведомой тварью - не хотелось. Он вздохнул и привлёк Эмму к себе.
- Контракта нет - это правда. Но и бросить так, на половине пути - не могу тоже. Оно ж до конца жизни грызть будет. А так хотя бы недолго.
Эмма вздохнула тяжело и осуждающе, пробормотала под нос что-то о вдовах и дьяволе.
- Идем на прогулку, - проворчала она немного сердито, - и напомни в следующий раз забрало лентами подвязать.

Первым, кто повстречался в холле, когда длинный спуск по странной лестнице закончился, был красивый молодой блондин с темно-зелеными глазами, аккуратными усиками и небольшими бачками, подчеркивающими твердые линии волевого подбородка. Стройный, но без излишней худобы, он, однако, отнюдь не выглядел субтильным. По Эмме он скользнул равнодушным взглядом, а вот Раймон, кажется, пробудил в нем если не восторг, то неожиданную радость.
- Ах, как замечательно! - мужчина всплеснул руками, точно играл на клавесине. Голос, как ни странно, у него был низкий и густой, хрипловатый. - Это вы - рыцарь Ордена, верно?
Раймон мельком глянул через его плечо на суетящихся слуг. Что-то в них привлекало внимание, заставляло присмотреться пристальнее. Не тихие голоса и почти полное отсутствие разговоров. Не милые коричневые платьица и белые передники девушек, не коричневые же ливреи мужчин. Скорее... да, точно. Влажные, тоскующие взгляды, и странная, словно ворсистая ткань одежды. Даже кожа под определённым углом казалась... Он с трудом оторвал взгляд от слуг и пожал плечами.
- Вы угадали, хотя, кажется, у меня слишком мало для этого лент. Простите, но мы с миледи спешим прогуляться перед ужином. Возможно, у нас будет время поговорить позже?
- Позже? - Блондин удивился искренне, явно недоумевая, зачем откладывать на потом то, что можно обсудить сейчас. - Позже вас очарует Тиданна и я не смогу насладиться вашим обществом. Ах! Я так рассеян! - Холеная белая ладонь изящно и картинно прижимается к щеке, - Эме Жиффар, так меня все зовут!
- Фламберг. И леди Берилл. Обещаю, что для такого я уже слишком очарован сам, - почувствовав, что его дёргают за рукав, Раймон приобнял Эмму за талию. - И всё-таки придётся насладиться позже. Простите, сэр, традиция.
- Флаамберг, - задумчиво и ласково протянул Эме, - так... романтично. Но я запомню ваши слова, о наслаждении...

Со Спектром

Внешность следующего гостя этого таинственного особняка была определенно создана для греха: чувственный рот, квадратный подбородок, золотисто-карие глаза под прямыми длинными ресницами. Черные тяжелые кудри спускались почти на плечи, а в одном ухе блестела серьга. Словно осознавая, что его порочная красота будет сверкать ярче, он беседовал с одутловатым, пожилым мужчиной с набрякшими усталостью глазами.
- Бертран Рассел, - сухо и формально отрекомендовался брюнет и кивнул на собеседника, - Ричард Бошан.
После чего вернулся к разговору, явно потеряв интерес к паре.
- Интересно, отчего он устал, - пробормотал Раймон, коротко кланяясь. Представляться он не стал.
- Он о сне мечтает, - тихо сообщила Эмма, озираясь на мечущегося за спиной Жиффара, - а вот этот... Ты для него, как пирожное - желанное, вкусное и красивое. Только сначала...
Она не договорила, многозначительно хмыкнув.
- "Хм" ему долго ждать придётся, - буркнул Раймон, тоже оглянувшись. Мужчины не привлекали его ни прежде, ни сейчас.
Ступив, наконец, за порог, он придержал дверь, глянув на Эмму.
- Эти кошки действительно больше не работают?
- Не работают, - не задумываясь, ответила девушка, не глядя в сторону каменных животных.
Кивнув, Раймон двинулся вдоль западной стены к парку, который из окна походил скорее на лабиринт. Здесь, снаружи, мир вокруг казался ярче, не таким приглушённым. Словно из бутылки выдернули пробку, впустив воздух.
- Хорошо. Безумие... Как там говорила Айме? Нужно гореть ярким чувством?
Эмма потупила глаза, порозовев, и кивнула.
- Влечение - сначала к тебе, потом к кошкам, потом снова... И только когда цепи коснулась, смогла вырваться из этого наваждения.
- Не думал, что когда-либо придётся соперничать с кошками, да ещё и каменными, - задумчиво пожаловался Раймон. - Были бы живыми... пожалуй, я передумал. Не будем просить одну такую у барона в качестве награды.

Парк - старый, даже древний на вид, из могучих елей, под которыми не мог пробиться подлесок - действительно оказался лабиринтом. Плотно растущие могучие деревья образовывали множество дорожек, ведущих в глубину. Тропы были идеально расчищены - за парком явно тщательно следили. Или люди, или - Раймон бы не удивился - магия. Или новая, или древняя. Он коснулся рукой в перчатке тёмно-зелёной лапы, припорошённой снегом. Вечнозелёные деревья даже зимой не спали и готовы были как принимать, так и отдавать силу - хотя и медленно, неохотно. Возможно, именно поэтому парк был создан именно из них. И всё наверняка сводилось к центру. И до ужина, скорее всего, совершить путешествие туда и обратно было не успеть - даже если время и расстояние здесь не искажались так, как в доме.
Когда из парка, прядая ушами, вышла молодая олениха, Раймон даже не удивился. Не в прямом смысле. Не удивился он и тогда, когда животное смело подошло к людям, ткнулось носом под руку, требуя ласки. И уставилось влажным, полным печали взглядом.
И только по прошествии нескольких долгих мгновений удивление, наконец, нашло выход наружу с вопросом, который, вероятно, звучал совершенно не к месту, но при этом выражал всё, что чувствовал Раймон.
- Как, дьявол подери, они научили их говорить?!
- Говорящие олени? - вышедшая из леса-лабиринта девушка была такой очаровательной, такой веселой и симпатичной, что, казалось, любой человек, взглянув на нее, моментально забывал все свои печали. От нее веяло покоем и умиротворением. Длинные цвета воронова крыла волосы, прикрытые пушистой собольей шапкой, еще больше подчеркивали своеобразие фиалковых глаз, а длинная шубка - не скрывала фигуры. Эмма с нескрываемой ревностью и отчасти собственнически положила руку на рукав Раймона, оторвавшись от поглаживания оленихи, чему предавалась с явным удовольствием. Но ее, кажется, решили игнорировать если не все, то хотя бы еще и вот эта девушка. - Я хочу посмотреть говорящих оленей!
Выборочная слепота обитателей поместья начинала задевать. Раймон, взяв руку Эммы в свою, жестом указал на особняк.
- Пожалуйста, леди, они все - там, внутри. Наверное, их можно даже погладить.
Девушка с удивлением оглянулась на лабиринт, из которого только что вышла, но отрицательно покачала головой и улыбнулась.
- Скоро к ужину, а я ужасно проголодалась. Не откажетесь проводить в особняк?
Рукой, унизанной кольцами и браслетами, она явно вознамерилась коснуться рукава, но Раймон, отодвинув руку, сделал извиняющийся жест.
- Простите, госпожа... и простите снова - не знаю вашего имени. Но мы с миледи ещё не закончили нашу прогулку, поэтому я, скрепя сердце, вынужден отказать в нашем обществе. Традиция.
- Хетти Кортни, - девушка присела в неглубоком реверансе и уставилась на Эмму, точно увидела ее впервые, - красивая... Но, все же, идем к ужину? Эдвард педантичен, не любит, когда опаздывают. Я не буду посягать... на ваш рукав.
- Очень красивая, - серьёзно подтвердил Раймон и вздохнул. - Хотелось бы всё же взглянуть, что в центре этого лабиринта, но, кажется, пока что никак. Не расскажете по дороге?
Хетти пожала плечами, быстро, бурным потоком устремляясь вперед.
- Ничего особенного, - сообщила она, - деревья, олени, семейная усыпальница. Ворон на ветке грает.
Её, наверное, можно было догнать, но... Раймон бросил взгляд на Эмму и не стал ускорять шаг. Сильно они не опоздали бы всё равно.
- Странные тут люди. Для этой тоже - пирожное?
- Нет, - Эмма с заметной злобой смотрела вслед сбежавшей мисс Кортни, - скорее, как к... - тяжелый вздох, - мне действительно нужно носить эту цепь? Она чувствует, как вода... Ей интересно было потрогать, обтечь... Омыть?
- Про цепь - решай сама, - он развёл свободной рукой. - Но в этом чёртовом особняке можно её - как тогда, с кошками - и не успеть надеть снова. Я бы не хотел, чтобы ты рисковала, но и как ты чувствуешь это внутри - не представляю.
- Спать, видимо, я буду в ней же, - возражения в голосе девушки не слышалось, лишь согласие и чуть смирения, - если вообще спать придется.
- Лучше бы пришлось. Прошлая ночь, конечно... и доспать не дали лязгом своим. А завтра - чёртов бал.

с Леокатой

Стол за ужином был накрыт если не роскошно, то необычно. Традиционная для английского ужина баранина под мятным соусом соседствовала с ананасами, апельсинами, креветками с лимонами и жареными жаворонками. Кубок, поставленный перед Раймоном, неуловимо быстрым движением убрала Айме, улыбнувшись примиряюще и успокаивающе. Вороны блеснули серебром, возносясь над головой, а новый кубок уже нес на себе танцующих цапель и в нем багрянцем отливало вино.
Человек, которого представили, как Истена Фицкларена, сидел по правую руку Эммы. Высокого роста, с широким разворотом плеч, волосами цвета ржавчины и зелеными, как океан, глазами, он смотрел на Раймона с холодным интересом, рассеянно наполняя кубок Эммы. Рядом с ним усадили некрасивую Августу Гордон. На лице болезненного, желтоватого цвета, покрытом оспинами, едва выделялись двумя тонкими линиями губы, исчезающие вовсе, когда она говорила.
Амос де Браоз, устроившийся на дальнем конце стола, златовласый, с длинными локонами, ниспадающими мягкими локонами, смуглый и похожий больше на борца, нежели на утонченного лорда, что-то оживленно рассказывал Тиданне Квинси. Воистину, она могла показаться ангелом, очаровать этими глазами ярко-изумрудного оттенка. Тщательно причесанные каштановые волосы, украшенные изумрудной тиарой, отливали рыжиной от свечей, тонкие черты лица озарялись мягкой, нежной улыбкой. Возле нее, с видом задумчивым лениво ковырялся ножом в тарелке Офоис Кэри. Природа одарила его темными волосами и ясными серыми глазами, худощавым лицом и горбинкой на переносице. Впрочем, последнее скорее было не даром природы, а напоминанием о поединке. Рядом с Раймоном сопел и отдувался Джон Кавендиш. Белая с алым туника делала его грузную фигуру похожей на тумбу. Пожилой мужчина испуганно вздрагивал и беспокойно озирался, точно чувствуя на себе чей-то взгляд.
Раймон нахмурился и украдкой взглянул на доставшийся от Бойда пояс. Теснёные чертополох и клевер слабо, но отчётливо светились. Всё так. Он прикрыл глаза, пытаясь не увидеть, а почувствовать - и почти сразу, за отдалившимся звоном бокалов и посуды, ощутил присутствие. Не угрожающее - пока, но играющее, издевательское, предвкушающее. В зале - и в особняке - определённо присутствовало нечто, что Айме называла "Fantasma". Раймон был с ней полностью согласен, запах получался невкусным до крайности. Вызывал тошноту и тревогу.
Сам хозяин дома сидел во главе стола, по обе руки разместив Раймона и Эмму. Одетый просто, без украшений, он был хмур, но радушен.
- Простите, сэр Фламберг, - сопровождая речь улыбкой, обратился он к михаилиту, - за недоразумение с кошками. Я вынужден был отбыть в Билберри... Я видел танцоров пляски смерти по тем следам, что они оставили в этой церквушке. Я в восхищении, право.
- Танцоров... - Раймон склонил голову, оценив выбор слова. Барон использовал его так, словно сам всё видел. - Благодарю за лестные слова, милорд, но - обычная работа.
"Правда, на этот раз приправленная чувством".
Ему очень хотелось расспросить Грейстока о доме, но... до бала оставалось слишком мало времени, и Раймон со вздохом обратился к тому, ради чего их и пригласили в поместье.
- Не расскажете подробнее о причинах, повлекших за собой это приглашение? Кое-какие догадки у меня уже есть, но каждая деталь может оказаться бесценной.
- Старые боги не умирают, сэр Фламберг, - Грейсток лениво поигрывал кубком, не притрагиваясь к пище, - но значит ли это, что они становятся менее сильными? Или теряют знания о том, как устроен мир, который творили они задолго до прихода новых? И не значит ли их древность всего лишь то, что они приспособились к новой жизни, вне своих благословенных домов, в новом мире? Но есть вещи... и люди, - быстрая, но вежливая улыбка Эмме, - которые были в их мире, но с ними они не... говорили. И, видимо, зря. Ведь тогда бы они знали, что делать непонятным существом, крадущим гостей усадьбы. И с девушкой, горящей так ярко, что проще её не замечать. Это началось пять лет назад. Гости стали чаще сходить с ума... И я не придавал бы этому значение, здесь часто... Но ведь они пропадают, и найти их никто не может, даже Офоис. А тела всегда остаются в западном крыле. Пустые, понимаете?
Раймон понимал. Безумие, и чтобы разум ушёл так далеко, чтобы не нашёл даже... имя барон назвал незнакомое, но смысл был ясен. Особенно в контексте старых богов. Других старых богов. Новых старых... К чёрту. О богах, собирающихся в этом особняке мертвецов, можно было подумать и после, и он сосредоточился на насущном вопросе.
- Остаются? А жили эти гости тоже в западном крыле? Или пришли из восточного?
- Разумеется, из восточного. В западном живет семья и те, кто не гости. Не совсем те гости, - барон пригубил из кубка, тень легла на лицо и явственно заострила его, - но вы, вероятно, хотите уточнить условия контракта? И... отчего вы не отведаете это замечательное жаркое?
Раймон глянул на тарелку, в которой исходило паром жаркое - не оленье, как он опасался после парка, - и вздохнул.
- Простите, милорд. Я уверен, что жаркое просто бесподобно, но мы с миледи после ночного бдения дали обет не менее двух дней поститься, обходясь только собственными скудными припасами. И чтобы не думать об этом пире, возможно, действительно стоит обговорить условия. Позже снова вернувшись к деталям.
- Говорите, - милостиво разрешил барон, с интересом оглядывая Эмму, - каковы обычные условия за выполнение подобного?
- Для начала, - Раймон любезно улыбнулся, - хотелось бы уверенности, что после завершения работы мы уйдём беспрепятственно, живыми и сохранив души, без убыли и довесков - исключая сговорённую оплату, разумеется.
- Разумеется, - искренне удивился Грейсток, - вы ведь здесь для работы, а не для того... Что и все.
- Работа не мешает интересу, - мягко возразил Раймон. - Например, желанию омыть или счесть пирожным... Всегда лучше уточнить. Хорошо. Что до остальных условий... я надеюсь, оплата в двести фунтов - золотом или драгоценными камнями, - и этот серебряный кубок с изображением воронов сверх того не покажется чрезмерной.
- Вы должны простить Эме, - в тон ему усмехнулся барон, - ему нечасто встречаются такие сердца... Сумма велика, конечно, но... Я согласен.
Слова будто промяли воздух, упали тяжелой каплей крови, прошелестели мягким пером.
- Мы согласны, - хором подтвердили гости, которых, наверное, все же относили к семье.
Атмосфера дома, запах, всё равно давили, но дышать словно стало на миг легче. И хозяин принял плату, более чем щедрую, до наглости. Впрочем, прежде, чем её получить, требовалось сначала справиться с заданием. Убить или выгнать тварь, а не просто защитить потенциальных жертв, которых было... Раймон обвёл взглядом собравшихся и кивнул сам себе. Насколько он видел - четверо тех, кто отличались и именами, и внешне. Всё-таки много. И один из них - Ричард Бошан - кажется, уже подошёл к порогу вплотную. И один - не скрывал страха.
- Хорошо, милорд. Скажите мне тогда, не выбирает ли это создание всегда или чаще всего - одинаково? Только мужчин или только женщин, только пожилых или молодых? Только тех, кто... близки? - он говорил негромко, чтобы слова не достигли слуха Кавендиша, который и сейчас озирался вокруг так, словно вот-вот ожидал увидеть за спиной монстра.

Со Спектром

- Только тех, кто не подошел еще к порогу, - любезно пояснил Грейсток, поглядывая на стремительно бледнеющую Эмму с все возрастающим интересом, - для остальных оно уже не опасно. Точнее, было не опасно. Скажите, сэр Фламберг, вы ведь понимаете суть дома?
- Суть дома, - Кавендиш, видимо, слышал все, - радости этой жизни суть не ее радости, а наш страх пред восхождением в высшую жизнь; муки этой жизни суть не ее муки, а наше самобичевание из-за этого страха. Есть разница, кто с виду, а кто по сути мудр. Все боги суть символы и хитросплетения поэтов! Суть учтивости состоит в стремлении говорить и вести себя так, чтобы наши ближние были довольны и нами, и самими собою. Никто не живёт дольше, чем мёртвое дитя... Небеса и Земля так же стары, как и я, и десять тысяч вещей - суть одна, - он толкнул Раймона локтем, и, дотянувшись до уха, доверительно сообщил, - так звали мою бабушку. Не нравится — выбери другое имя.
Грейсток досадливо закатил глаза и сцепил пальцы в замок.
Ощущение от присутствия по мере того, как Кавендиш бредил, становилось ярче, сильнее. Раймон не мог осуждать тварь: тому, кто питается кошмарами или безумием, стол в зале накрыли не хуже, чем для семьи. Молчащая Августа. Бошан, который не в силах уснуть. И этот, слева. Он бросил беглый взгляд на соседа и снова повернулся к Грейстоку.
- Оставим бабушку. Суть дома, милорд? У меня было мало времени, поэтому всё, что есть - это скорее догадки, а не знание. Особняк ваш словно состоит из слоёв. Собирает силу из внешнего мира, накапливает в себе, чтобы потом - отдать. Запоминает и... меняет, переводит в иной мир. В бессмертие, сказал бы я, но это, наверное, неправильное слово?
- Чтобы изменить человека, нужно начинать с его бабушки. Бабушка как-то спросила, девственник ли я, и я решил согласиться. Она меня по голове погладила и сказала «бедняжка моя", - доверительно, пытаясь заглянуть в глаза Раймону, поделился Кавендиш. - Шесть лет, как нет любимой бабушки, а ведь она каждый день меня ждет! Но я все равно по снегу босиком хожу! Свежая, как рыба!
- Не точное, - Грейсток обвел пальцем цаплю на своем кубке, игнорируя Кавендиша, - есть жизнь, а есть существование. Есть душа, а есть дух. Впрочем... Так вот, это существо, на которое мы и не обратили бы внимания, научилось пользоваться лестницей. И живет в тенях. А это... А это значит, что оно угрожает не только гостям.
- И Айме не может ей помешать?
Вопрос был важен. Если мерзкая кубкодательница могла ходить насквозь и дальше - Раймон не испытывал абсолютно никакого желания учиться тому же. Даже если для еды она выходила... пока что, ещё требовалось поймать и удержать.
Барон переглянулся с брухой, сидящей на другом конце стола с видом человека, никогда не задумавшегося над подобным вопросом.
- Пожалуй, моя бесценная Айме может закрыть то, что открывает, - медленно признал он.
- Значит, этой рыбе можно будет снова помешать уйти обратно в пруд, - радовало уже хотя бы это. - Если она из него выйдет. А для еды - ведь выходит?
- Оно уже вышло, - ответила за Грейстока бледная до синевы Эмма, решительно покинув свое место и не менее решительно опираясь на спинку стула Раймона, - наслаждается.
- Мне кажется... я никогда не ела рыбы! – подтвердил ее слова Кавендиш. - Глупа та рыба, которая на одну и ту же приманку попадается дважды. Через три дня и самая лучшая рыба пахнуть станет! Что ни попадается в его сети, всё рыба. Как рыбки красивы твои! Скоро принесут свежий эль, его только что завезли!
- Эль - это, наверное, хорошо, - любезно кивнул Раймон и поднялся тоже, касаясь руки Эммы. - Милорд, времени, сдаётся мне, мало. Пусть вопрос покажется странным, но нет ли в замке колокола? Обычного, бронзового. Такого, чтобы в руках унести.
- Есть, от старого барона остался, - согласно кивнул головой барон, подзывая жестом Айме, - моя госпожа проводит… хм, или лучше принести?
- Можно выпить двадцать, нет – тридцать кружек горячего эля, - обрадовался Кавендиш, - чем хуже эль, тем лучше жена! Чем меньше эля, тем третий лишний. Эль горчит, но сладок, как мед. Люблю цветы – они как птички!
- Достаточно, если принесут слуги. И, если найдётся тоже, немного железной проволоки. Я хочу прогуляться с господином Кавендишем, если он любезно согласится оторваться от ужина и составить мне компанию. И с госпожой Айме, которая умеет закрывать открытое. Просто кое-что проверить, о птичках. Может быть, они найдутся в какой-нибудь небольшой комнате.
Может быть, создание выманится из зала только на одного безумца. Если нет, пришлось бы вести с собой всех гостей. Или - если Грейсток был прав в том, что никто здесь уже не был в безопасности - пробовать что-то сделать прямо в зале. Последнего не хотелось категорически, и не только из-за обширности помещения.
- Люди воображают, что птицы поют для их удовольствия. – Кавендиш, кажется, удивился предложению прогулки.- Люди птиц из клеток выпускают, чтоб самим свободными стать. Море упоительных ромашек сиротливо смотрится без пташек. О чём поют воробьи в последний день зимы? Когда же, когда же мы найдем яркую краску?
- Все по словам вашим будет, - устало согласился Грейсток, косясь на безумца.
- Благодарю, милорд.

с Леокатой

Кавендиша пришлось сначала вздёрнуть на ноги, а потом вести. Жестко, грубо, заломив кисть - мужчина рвался обратно, оглядывался на опрокинутое кресло, отказывался идти вовсе. И клевер даже в коридоре светился так же ровно, соперничая в этом с чертополохом. Кавендиша, по крайней мере, пока оказалось достаточно.
- Кстати, о красках, - голос Раймона звучал напряжённо: приманка оказалась и грузной, и неожиданно сильной. И дёргалась непредсказуемо, не давая отвлечься. - Госпожа Айме, а откуда появляются эти гости? Что их сюда влечёт?
- Recomendaciones. - Айме шла рядом, закусив губу. - Однажды Эдвард оказал эту услугу одному очень alto, нет, очень высокому человеку, si? Он давно ушел уже по лестнице, этот señor, но... Жизнь очень не дешевая, дорогой сэр, а люди думают, что смогут так... existir.
- И понимают, что не могут? Со временем?
Он улучил время оглянуться, и нахмурился: Эмма осталась в зале. Возвращаться было поздно, да и он не думал всерьёз, что после обещания Грейстока с девушкой что-то случится. Может, так было и лучше. И всё же ощущение пустоты рядом оставалось.
- Люди заблуждаются, señor, когда думают, что жизнь и смерть разделены лишь волосом, острием косы жнеца. Между ними - лестница. Один раз пройдешь - теряешь жизнь. Ее вкус, ее цвета и остроту. Второй раз пройдешь - теряешь смерть. Иные, felicidad, они сразу достаются молодому божеству. Иные притягиваются в дом, живут в тенях. Их много здесь, этих людей. А иные приходят сами, ибо хотят избежать того, что почитают за горе.
Айме повелительно махнула рукой слуге, тащившему следом колокол и моток проволоки, и тяжело вздохнула, точно сожалея о чем-то.
Раймон на миг задумался о том, не застряли ли в доме члены культа из Билберри, и тряхнул головой. Мысль была неприятной и какой-то гадостной. Что до людей, которые заблуждались... он мог их понять. Вероятно. Мог даже сочувствовать. Но отговаривать или спасать, несмотря на все уставы, желания не было вовсе тоже. И следующий вопрос вырвался словно сам собой, неожиданно. В мире этих чёртовых богов, с проводницей, которая просто должна была пройти лестницу дважды...
- Простите, госпожа, если покажется грубым. Айме. Первое ли это ваше имя?
Бруха удивилась настолько, что не смогла скрыть это за маской любезности, и остановилась.
- Нет, - потрясенно ответила она, - так назвал меня Эдвард, когда я вернулась.
"Вернулась, но не вернула".
Потерять краски мира, потерять жизнь, и вернуться в не-жизнь. В этот миг Раймон остро осознал, почему отпустили Брайнса, которого метало то туда, то сюда.
Он вежливо склонил голову.
- Идёмте, госпожа. Нужно хотя бы попробовать закончить с этой... закавыкой.

Со Спектром

Комната, куда привела Айме, была проще, чем та, что выделили Раймону. И в ней явно не жили - паутина свисала клоками со стен, не было ковров и даже стены светились будто тусклее. Но, возможно, в этом виновата была снова пыль.
- Эта комната... otro. Она была балконом и вне-изнутри дома, ¿entiendes? Я могу здесь закрыть все двери, каждую щель. Только прикажите.
- Хорошо, госпожа.
Раймон ногой подвинул колокол поближе и развернул Кавендиша лицом к себе, не давая вырваться.
- Господин, прошу прощения за такое обращение. Помню, вы что-то говорили про цветы?
- Земля смеется цветами. - Охотно откликнулся мужчина, переставая вырываться.- Ирисы прекрасны, как семь смертных грехов. Потрясение ее убьет, а розы ты положишь на гроб. У цветов не бывает будней, они всегда одеты празднично. Цветок, поворачивающийся к солнцу, видит его и за тучами. Ароматы — это чувства цветов. В быстро вянущих лепестках цветка больше жизни, чем в грузных тысячелетних глыбах гранита. Фиалки в горах проросли сквозь камень. Если виноградарь каждой лозе не поклонится триста раз, не будет хорошего урожая.
- Быстро вянущих, да? Что ж, мы, надеюсь, не задержимся, - процедил Раймон и, убедившись, что Кавендиш стоит смирно, поднял колокол и опустил ладонь на рукоять новенького кинжала. - Лоза, говорите?
Кавендиш рассмеялся безумным смехом, обхватывая себя руками, лаская и приплясывая.
- Нет большего наслаждения в мире, чем ощущать благоухание цветущего виноградника! Война может подождать, сбор винограда - нет. Лоза пьянит без сомнений и преград. Гибкостью виноградной лозы
обними, подарив неизбежность. Покорною жрицей я легла на алтарь, увитый лозами. И звуки пения пастуха?
- Госпожа, закрывайте, - голос Раймона звучал буднично, словно ничего особенного не происходило. Он даже не смотрел на безумца, сосредоточившись на внутреннем ощущении присутствия, которое всё росло.
И когда в комнате, которая и была частью особняка, и нет, что-то сдвинулось, словно вся она вздохнула и вдрогнула, не дыша и не трогаясь с места, Раймон грянул в колокол рукоятью кинжала.
Создание, появившееся у наглухо заколоченного окна в ещё гудящей отражениями комнате, было жутким. Молодое тело с высокой грудью, едва прикрытой рваным, словно из разноцветных листьев, платьем, венчала голова уродливой старухи. И густая, длинная коса только подчёркивала дряблую кожу щёк, наполовину заплывший глаз, изъеденный влажными язвами лоб. По красивым, белым ногам бил коровий хвост, а сжатые от боли пальцы заканчивались крепкими крючковатыми когтями.
Кавендиш мешком осел на пол, но глаза его не отрывались от Раймона, а посиневшие губы прошептали:
- Пение не услышишь ты больше...
Колокол, который подействовал куда лучше, чем ожидалось, глухо звякнул в углу. Скоге. Существо, которое доводило людей до безумия и дальше, питалось истекающим ужасом, пылающим сумасшествием. Тварь, которая наверняка подкинула кубок с воронами - несмотря на данное импу предупреждение. Существо, которое не просто присасывается к душе, как пиявка, но и скрывается за мороками. Усмехнувшись без тени веселья, Раймон поймал взгляд затуманенных глаз и повёл свободной рукой. Выдохнул тихо, почти ласково:
- Ты в тесной железной клетке. Твои глаза - из железа.
И, не дожидаясь, подействует ли, пригнувшись, по-волчьи махнул вперёд, обходя скоге слева
- Мои глаза суровы, а твои не утешают, жгут, - проскулил Кавендиш, вслед за пакостной фэа сворачиваясь странным, изломанным клубком.
Впрочем, скоге, кажется, поняла буквально указание о клетке. Она медленно села, поджав под себя ноги и слепо, с отчаянной злобой принялась размахивать руками, явно пытаясь достать обидчика через ощутимую только ей решетку. Всё закончилось быстро. От первого удара скоге, даже слепая, смогла уйти, резко отдёрнув лапу, но следующий, с шагом, глубоко вспорол плечо и грудь. Монстр беззвучно осел на пол, но понадобился ещё удар, чтобы обвисла и вторая рука. Существо трансформировалось к этому моменту полностью. Кожа обвисла и пошла морщинами, девичьи ноги обернулись коровьими. Раймон опустился рядом на колени, прижав острие кинжала ко впадине на горле скоге и, не отводя глаз, обратился к Айме. Элизабет.
- Госпожа, это - ваш фантазм? И, если можно, передайте, пожалуйста, проволоку.
- Si, - коротко отозвалась бруха, проворно подавая ему моток, - плохо пахнет, очень.
- Глаз, насмехающийся над отцом и пренебрегающий покорностью к матери, выклюют вороны довольные, и сожрут птенцы орлиные! - Поделился наблюдением Кавендиш. Он задыхался, рвал ворот туники, точно пытаясь освободить себя от невидимого ошейника... Или кинжала.
- Благодарю вас. А пахнет... Лучше, чем бхуты, - Раймон оглянулся на безумца и помедлил. С такой глубокой привязкой ему пока что дела иметь не приходилось. Скоге сохранял связь несмотря на раны и железо. Так можно было и потерять... гостя. - И вынужден попросить снова, госпожа. Накрутите, пожалуйста, ему немного проволоки на руку. Неплотно, лишь бы кожи касалось. Это может защитить от того, что будет дальше.
Скоге пошевелилась, пытаясь выпрямить ноги. Или уползти, но каждый раз натыкалась на то, что считала железной клеткой и с ужасом, хорошо читаемом на уродливом лице, съеживалась. Кавендиш затих, перестал даже шевелиться.
- Desmayo, - довольным голосом сообщила Айме, явно наслаждающаяся происходящим. - Обморок.
Раймон пожевал губу, глядя на пойманную фэйри.
- Теперь решить, что с ней делать. Если убить здесь, оно не уйдёт в дом?
- А у этого есть душа? - Настороженно поинтересовалась бруха. - Я не думаю, что Эдвард одобрит, если оно здесь останется. Совсем не одобрит.
- На этот вопрос я ответить не могу. Не уверен. Разумное - точно. А если унести в лес?
- В олений парк, - Айме говорила медленно и неохотно, - там усыпальница. Там - не дом. Совсем.
- Там ели... Я бы предпочёл дуб, но подойдёт, - Раймон опустил взгляд на скоге. - Это ты принесло кубок? Говорить не можешь, так кивни.
Существо медленно и неохотно кивнуло.
- И моё обещание передавали тоже. Про шутки, - он не спрашивал, а утверждал.
Скоге снова кивнула.
- Хорошо, - Раймон снова повернулся к Айме. - Госпожа, значит, избавляться окончательно лучше в самой усыпальнице? Как я понимаю, стены и деревья?
- Si, - согласилась бруха, - оно оттуда не сможет вернуться.
- Мне понадобится тот кубок, госпожа. И, если можно, несколько железных гвоздей. И кузнечные клещи. Ключ от усыпальницы, если она заперта, - Фламберг говорил спокойно, не торопясь. Без улыбки. - Потом - лишь немного времени, и это создание больше не побеспокоит ни вас, ни меня.
- Слуги принесут все, - бруха хищно потянула воздух раздутыми ноздрями и широко улыбнулась, демонстрируя белоснежные двойные клыки.
Фламберг только коротко поклонился в ответ.

К совсем не дому вели изломанные тропы меж еловых рядов. Не лабиринт. Скорее дороги, которые были созданы для того, чтобы замедлять путь. Причём, судя по углам - путь не к центру, а обратно. Небольшая квадратная усыпальница со стенами полированного белого камня не имела крыши, но воздух над ней казался... мёртвым. Другого слова Фламберг подобрать не смог. Он пожал плечами и повернулся к скоге, прибитой к промёрзжей земле длинными кровельными гвоздями. Дуб, действительно, подошёл бы лучше, но сойдёт и так. Особенно с аудиторией. Словно подслушав мысли, ворон, сидевший на низкой ветви, разинул клюв и хрипло каркнул. На звук никто не ответил.
- Игры...
Короткое слово, сказанное почти с отвращением, тоже утонуло в глухом шорохе сосен. Впрочем, Фламберг и не собирался говорить громко. Кому надо - услышит. Он поднял над скоге сияющий кубок, новенький, ещё не успевший почернеть, из чистого серебра. Такой, что легко смять в кулаке. Такой, что так легко...
Вокруг щипцов вспыхнул ослепительно белый клуб огня. Фламберг знал, что надолго его так не хватит, да ещё и после мороков. Но долго и не требовалось. Кричать скоге не могла. Но словно - пыталась.

И только позже, уже надвинув белую плиту на вход в усыпальницу, за который сбросил безжизненное тело скоге, Фламберг взглянул на ворона, отдал шутовской салют и отвернулся. Обратно по тёмной тропе Раймон шёл медленно, невзирая на сосущее ощущение неполноты. Этот чёртов дом, само задание случилось просто слишком быстро, сливаясь в чехарду лиц, образов, разговоров. Особняк замывался ровным гулом, который слышался не ушами, а словно всем телом. Обвивал маками и незаметно прорастал васильками. К нему привыкалось так, что отсутствие можно было заметить, только выходя наружу, пересекая границу между чёртовыми мирами. Словно хрупкая, покрытая паутиной, застывшая во времени игрушка, в которой случайно заблудились живые люди. Гости. Бруха, которая смогла вернуться. Древние боги... все притянутые и застрявшие голоса. Аристократы, связи при дворе... к чёрту. Всё, чего ему хотелось - это оставить этот подёрнутый дымкой хрустальный шар за спиной. И, если получится - не оглядываться.

с Леокатой

Пустота, возникшая после ухода Раймона, не исчезала. Её не могли заполнить беседы за столом, правда, довольно-таки любопытные. Ее не скрашивало любезное обхождение Грейстока. Но зато ее оттеняло не гаснущее беспокойство, горькая тревога, с которой Эмма бороться не могла и не хотела.
Наверное, это было очень неприлично - покинуть стол, не объясняя и не заканчивая разговор с Августой. Наверное, это было даже опрометчиво - выйти на ступени, к этим дьявольским кошкам, не накинув даже шали. Наверное... Но как было сдержать радость от того, что пустота отступала, по мере того, как Раймон приближался к ней? И как было сдержать этот порыв, который прежде она, пожалуй, назвала бы глупым - и не бросится к нему, по скользким ступеням и оледенелой дорожке?
- Я ждала.
Слова слетели так, будто бы ничего иного она сказать и не могла. Руки обвили его шею так, будто ничего иного и сделать было нельзя.
- Все прошло... достаточно гладко?
- Всё прошло тихо, - откликнулся Раймон, от которого пахло жаром, звоном серебра и запутавшимися в одежде безмолвными криками, каменной плитой. Коснулся губами её волос. - Я оглядывался.
- Я подумала, что времени ощутимо мало - и осталась. Чтобы узнать, зачем они тут. И, знаешь, большинство здесь по своей воле, они ждут и предвкушают, а вот Августа...
Эмма счастливо вздохнула, что совершенно не сочеталось ни с ее словами, ни с теми образами, что они порождали в сознании. Августа Гордон боялась и не хотела. Отчаянно, с тоской. Она серо сокрушалась - и хранила молчание, страшась, что ее не поймут, не отпустят. Что будет только хуже. И ей очень хотелось домой. Среди чувств то и дело вспыхивали ощущения мягкой шерсти под рукой и упоение от мурлыкания. Не хотела Августа Гордон такой вот жизни. Но, все же, была здесь.
- Августа не хочет и боится, - продолжила Эмма угасающим голосом, - но ее сюда привел Кавендиш, обещая, что она станет прекрасной и сможет, наконец, построить семью. Но здесь... Она поняла, что никакой семьи, кроме этой, у нее не будет.
- Что ей мешает? - судя по голосу, Раймона это занимало не очень сильно. По крайней мере меньше, чем волосы или ткань платья. - Кавендиш безумен, с фэйри или без. Она может просто встать и уйти. Если ещё не совсем... в семье.
- Ей кажется, что если она уйдет... Они будут мстить. И боится заговорить.
Пальцы скользнули по шее, выше, взъерошили чуть отросшие волосы. Подспудно отметив, что кончики слегка немеют, и холод снега не чувствуется так уж и сильно, Эмма снова улыбнулась счастливо, прижимаясь к груди и прислушиваясь к стуку сердца, усилием - и этим стуком - удерживая себя от того, чтобы лишиться чувств от усталости, нахлынувшей на нее не то, чтобы неожиданно, но будто бы внезапно, точно вместе с мыслями об ожидании и пустоте исчез и какой-то стержень, удерживающий ее на ногах.
- А чтобы спастись - нужно или делать, или хотя бы говорить. Без этого, боюсь... ладно, - Раймон, не торопясь, повёл её по ступеням в дом. - Признаться, я хочу только забрать награду. И спать - но как-то лучше не здесь, наверное. Только плохо, что ночь.
- До Билберри недалеко.
В Билберри возвращаться не хотелось тоже, там было неуютно. Казалось, что таверну лишили души. Но, все же, "Грифон" выглядел предпочтительнее, нежели этот особняк Грейстоков.
- Недалеко. Пожалуй. Вряд ли там будет хуже, а больше никуда не успеть.
И снова, мощно и сильно, но - уже привычно - охватило чувство того единства, какого не было ни в семье, ни в монастыре. Впрочем, разве не бывает так, что человек, волей случая оказавшийся на твоем пути, становится продолжением тебя самой? Что мир замыкается... Взгляд упал на руку, лежащую на рукаве Раймона. Зеленой искрой блеснул изумруд в кольце, которое тоже воспринималось частью... кольца? Да, именно. И, пожалуй, только в этом доме это осозналось отчетливо. А еще, если бы с ними что-то случилось, Эмма отказалась бы возвращаться из тех мест, куда ведет эта лестница. В не-жизни не могло быть этого единения. А без него - жить смысла не было.

Джеймс Клайвелл


4 января 1535 г. Тракт Билберри - Гринфорд.
пятница. убывающий полумесяц.


И все же - жизнь в Билберри продолжалась. На рыночной площади также шумела ярмарка, хоть продавцы и покупатели старательно делали вид, что не замечают ведер, полных кровавой воды, выносимых из церкви. Впрочем, разве не пережил Бермондси - и он сам - почти такую же резню? Признаться, тогда было даже страшнее... Он был тогда, пожалуй, младше Фламберга - двадцатитрехлетний юрист, всего неделю отработавший в этой должности и оттого излишне прыткий и глупый. Не признающий иных авторитетов, кроме закона. Счастливо женатый и не выпускающий малышку-дочь из рук. И - не понимающий, что грядет буря. Грянула она, как водится, неожиданно. Это сейчас Джеймс понимал, что к этому все шло: разгул щипачей на улицах, наглые грабежи среди дня, дерзкие выходки против стражи. Его провоцировали. Но вместо того, чтобы идти договариваться, Джеймс задержал "маркизу" одного из уличных королей... О том, как он тогда выжил, думать не хотелось. Равно, как и о том, что если бы уличные не начали тогда передел власти... В любом случае, с одра своего встал уже не Джимс, как звала его жена, а Джеймс Клайвелл, констебль Бермондси. Не без тайного удовлетворения отмечая, что его городок, все же, будет поспокойнее, несмотря на сумасшедшего монаха, лесное братство и близость шерифа, он наклонился из седла к торговке украшениями, выбирая бусы для дочери. Возвращаться с пустыми руками домой было нельзя. Дети есть дети - они ждут подарков в любом возрасте. Уже расплачиваясь за нить лунного камня, уже поворачиваясь к торговцу сладостями, на одном из прилавков он заметил шкатулку. Красивую, резную, изящно расписанную эмалью. Геральдические лилии орнамента причудливо переплетались с пышными, китайскими хризантемами, обрамляли рисунок на крышке: Дева Озера вручала меч рыцарю, в чертах лица которого угадывался король. И все же - шкатулка была необычной и красивой. И её можно было подарить Мэри. Да, возможно, не стоило... Но, черт побери, с этим желанием было сложно совладать!
Чета Фламбергов - это сочетание снова вызвало смешок, - показала ему, как нужно жить здесь и сейчас, держаться за жизнь, друг за друга - жадно, не позволяя никому разлучить. Напомнила, насколько полнее становится жизнь, когда есть кто-то рядом. Он покосился на магистра, кутающего младенца Жака в плащ, и, все же, купил эту шкатулку.

Мысли снова и снова возвращались к бойне в церкви, к уроку для Брайнса и акколаде. В общем-то обычная церемония посвящения в рыцари, проводимая в каждом Ордене. Но... Отчего-то осуществленная магистром не до резни в церкви, а после. Воспринимаемая Берилл с явным восторгом и нескрываемой гордостью за своего супруга. Да и самому Джеймсу она необъяснимо казалось... правильной? Ну да, бойня. Но - и работа, даже долг. Брайнс, допустим, сам дурак. Жалеть жену сектанта, которая, небось, еще и балахон ему потом отстирывала... И все же, он не мог для себя объяснить, почему ему кажется правильным - и одновременно неправильным подобное.
- Магистр, - обратился он к Циркону, чья лошадь неторопливо, без одергиваний и понуканий подстраивалась под рысь Белки, - почему именно сейчас?
Михаилит раздумывал недолго. Прищелкнув языком Искре, вздумавшей обнюхивать его рукав и голову младенца в смешной шапочке, он улыбнулся в ответ:
- А почему нет, Джеймс? Эта ночь отличалась от обычной рабочей Фламберга только разве тем, что жертвой тварей в этот раз оказалась его женщина.
Джеймс проводил взглядом огромную Девону, беспечно резвящуюся впереди, и согласно кивнул. В самом деле, обычные рабочие будни. Сектанты не вызывали жалости, они и людьми-то не воспринимались. И после ужасающего огромного количества чужих вещей, драгоценностей и оружия в подполе у Джесс - тем паче. Фостер, отводя глаза, пояснил, что его дочь и жену вовлекли в обряды, что они лежат там, на холодном полу церкви. Но говорил это констебль Билберри с плохо скрываемым облегчением, точно с его спины сняли грязный, тяжелый мешок. Точно теперь он может жить. Впрочем, Джеймс чувствовал себя также. Будто принял кровавое причастие, прошел кровавое крещение - и вышел обновленным. И когда спустя долгую, кажущуюся бесконечной, дорогу в белой пустоте заснеженного тракта вырос шпиль гринфордской церкви, Джеймс невольно дотронулся до седельной сумки, где лежала шкатулка, бережно обернутая в бирюзовый шелк.
К мельнице они подъезжали все также вчетвером: он, магистр, младенец Жак и Девона, которая, впрочем, передвигалась пешим ходом. Еще по пути, Циркон, бережно покачивая ребенка, поинтересовался, есть ли в Гринфорде бездетные пары. И Джеймс предложил узнать это у Мэри.

с Хель и Леокатой

"Чудо, как хороша" - сказал всего лишь полторы недели назад неудачливый и глупый Томас Стоун, и сейчас эти слова казались знатным преуменьшением. Порозовев от мороза и праведного негодования, Мэри Берроуз стояла во дворике, уперев руки в бока шубки, и распекала низушка. Работник - который, судя по долетавшим ещё издали словам, одновременно взял не те мешки, сложил их не туда, а часть не сложил вовсе, не поправил вовлемя поваленный плетень, не разгрёб снег и не расчистил дорожку - приняв покаянный вид, разводил руками и виновато ковырял снег носком сапога, что явно распаляло девушку ещё больше. Как и упорно выбивавшиеся из-под шапки пряди светлых, почти белых волос, от которых приходилось отмахиваться.
Заметив всадников, Мэри прикрыла рукой глаза от солнца, всматриваясь. Низушок же, бросив единственный взгляд на радостно щерящуюся Девону, мгновенно посерьёзнел и словно невзначай шагнул в сторону, где стояла колода для рубки дров с вогнанным в дерево колуном. Но дочка мельника уже радостно кинулась навстречу гостям, словно не замечая огромной собаки:
- Мистер Клайвелл! Вы всё-таки живы!
- Да, мисс Мэри, со мной иногда такое случается, - улыбнулся в ответ Джеймс, спешиваясь и набрасывая поводья Белки на плетень.
Скрывать радость от того, что девушка на вид цела, будто бы здорова и явно рада ему, он не собирался. Равно, как и то, что ему приятен был этот возглас, хоть он, несомненно, говорил о том, что слухи о событиях в обители достигли катастрофических масштабов. И все же, чувствуя как губы сами расползаются в глупой улыбке, чуть смущаясь подспудно, Джеймс подошел к Мэри, стараясь не хромать.
- Отчего же я должен был умереть, мисс Мэри? - Все также улыбаясь, поинтересовался он.
Девушка нахмурилась.
- Сначала вы умерли, вынеся из аббатства прекрасную даму в одной простыне. Рваной простыне. Так, чтобы совсем рваной, - она загнула указательный палец. - Погибли, как герой. Из последних сил, отбиваясь мечом от монстров... наверное, при помощи третьей руки. Затем, - средний палец последовал примеру указательного, - дама стала матерью-настоятельницей местной обители, а вы умерли от ран, едва успев убедиться, что святая женщина в безопасности.
Судя по скептически поднятой брови, у Мэри были некоторые сомнения либо в смерти от ран, либо в святости аббатисы, но затем она посерьёзнела и бросила взгляд на ногу Джеймса, давая понять, что скрыть хромоту не удалось.
- Ещё вас загрызли монстры, которых михаилиты до сих пор ловят по лесам. Страшно... - девушка поёжилась. - Мы здесь наособицу немного отстроились, так... но неважно. А ещё сегодня утром проехал один мужчина. Мрачный такой, испуганный и словно - как-то без сил совсем. Еле задержался, чтобы вина в таверне выпить, но нарассказывал - много. Про церковь. В Билберри. Про смерти, и... и что вы тоже там были. И обезумевшие михаилиты вас... зарубили, - тихо закончила она, уставившись на сжатую в кулак руку.
- Зарубишь его, - проворчал спешившийся магистр, который с интересом прислушивался к разговору, покачивая младенца, - и дьявола до смерти заболтает... А потом задушит. Но на самом деле, дорогая мисс, Джеймс действительно спас с жертвенника одну милую леди, пока обезумевшие михаилиты собирались с силами.
Джеймс покосился на предательского Циркона и согласно кивнул головой:
- Замужнюю, - уточнил он, - по просьбе супруга. Простите, мисс Мэри, я постараюсь больше не... умирать так часто и разнообразно.
- Только реже - и одинаково? - сладко поинтересовалась Мэри и, вспыхнув, немедленно опустила взгляд. - Простите. Вы к нам зайдёте? С... другом? Извините, господин, не знаю вашего имени.
- Я, признаться, спешу, - магистр подул в лицо раскричавшемуся ребенку, - но если вы позволите, воспользуюсь вашим гостеприимством, чтобы перепеленать Жако... И простите мою невежливость - брат Циркон.
- Я бы пообещал вообще не умирать, - дождавшись, когда магистр договорит, развел руками Джеймс, - но... боюсь, выполнить подобное обещание будет выше моих сил.
Он предпочел бы прогуляться по реке, нежели сидеть в душном доме, но магистр был прав - ребенок требовал внимания. И новой семьи. И все же, возвращаться к делам не хотелось. Слишком разительно отличались Мэри в прошлые его визиты и сейчас. Это радовало - и чуть огорчало. Ровно настолько, чтобы подчеркнуть радость и новые оттенки интереса.
- Джек не обижает? - Тихо спросил он, подавая руку девушке.
- Да он меня словно и не замечает почти. Ночами только бывает - кошмары его иногда мучают, но наутро снова обычный. Делами занялся, наконец-то, чего папенька от него добиться никак не мог. Нет, - Мэри с улыбкой качнула головой, - не обижает. Спасибо вам.
- Мисс Мэри, - магистр несколько нетерпеливо вмешался в разговор, - вы позволите вас так называть? К ноге, Девона, чтоб тебя! Я был бы признателен, если вы подскажете, какие семьи смогут принять Жако на воспитание. Младенцу не место в Ордене - до поры. И я оставлю вам Джеймса...
Последняя фраза ощутимо требовала окончания "на растерзание". Слова эти так и повисли в воздухе, казалось, их можно было пощупать.
- Принять?.. - Мэри запнулась, потом понимающе кивнула. - Конечно. Вам бы, господин, к Браунам. У них ферма чуть ниже по реке, где она петлю делает. Место хорошее очень, красивое. У них, правда, есть ребёнок один, но он большой уже, и Энн, бывало, вздыхала, что больше детей Господь всё никак не даёт. Хорошие люди, добрые.
- Добрые или хорошие? - Подозрительно уточнил Циркон, прижимая к себе ребенка, - впрочем... Благодарю вас, мисс Мэри.
Магистр откланялся, одновременным движением вскакивая в седло и, выезжая из ворот, свистнул гончей, увлеченно догрызавшей колоду для рубки дров.
Девушка проводила магистра удивлённым взглядом.
- Я что-то не так сказала? Что не так с хорошими и добрыми людьми?..
- Добрые и хорошие люди чуть не закололи на алтаре жену его воспитанника, почти сына. И всех нас. - Грустно и коротко ответил Джеймс, глядя Циркону вослед. Право, он мог понять сомнения и порывистый - на первый взгляд - поступок магистра. Его самого ощутимо потянуло на ферму Браунов после этого описания Мэри - за столько лет законником в добрых и хороших людей ему верилось с трудом, а уж после Билберри... Циркон был прав, что не стал тратить время на пеленания и светские вежливости. Перепеленать, в конце концов, могла и миссис Браун. Заодно магистр и оценит, насколько женщина готова принять чужого ребенка своим. Впрочем...
- Впрочем, вам не стоит обижаться на магистра, мисс Мэри, - продолжил он, уже улыбаясь, - он всего лишь заботится о малыше. Быть может, вы не откажетесь немного погулять?
Скоро должно было темнеть, но, все же, время еще оставалось, магистр просил его дождаться, да и... Кажется, такая Мэри ему нравилась больше той романтично-обморочной девицы. И, кажется, с ней хотелось проводить время.
- Нет, - сразу ответила девушка, и её пальцы на рукаве Клайвелла окрепли. - Не откажусь. Только вы с дороги, по холоду. А дома есть горячий отвар, с осенним мёдом... - убедительности в голосе, впрочем, не хватало. - Лесным.
- Звучит заманчиво, - пожалуй, хромоту уже скрывать не стоило, коль девушка все равно заметила. Да, и признаться, делать это было сложно. - Но, вероятно, в следующий раз. И еще...
Белка услужливо подставила бок с заветной сумкой и не менее заветной шкатулкой в ней.
- Уж не знаю, понравится ли. Но...
С улыбкой и каким-то затаенным, мальчишеским смущением, Джеймс протянул шелковый сверток.
- Это мне? Но... - Мэри, которая до того наблюдала за его действиями со спокойным любопытством, порозовела снова и потупилась.
И тонкие пальцы разворачивали переливчатую синюю обёртку медленно, снимая слой за слоем и чуть ли не разглаживая ткань. Но за ясно видимым смущением и нарочитой неторопливостью жестов, в наклоне головы, блеске глаз из - под края шапки, тому, как уверенно двигались руки, пробивалось и сдерживаемое, затаённое удовольствие. Словно за серьёзностью действий таился готовый брызнуть смех. Когда из-под шёлка показался сам подарок, у Мэри заалели даже кончики ушей. Она бережно провела пальцами по резьбе на крышке и вздохнула, не поднимая взгляда.
- Какая красивая... мистер Клайвелл, я не знаю, что и сказать. Спасибо вам. Правда. Позволяет ли это надеяться, что вы будете чаще... скрашивать мою жизнь визитами? - очень серьёзный тон слегка портила только широкая улыбка.
- Разумеется, - улыбаясь в ответ, в тон ей согласился Джеймс, неприкрыто любуясь девушкой, - надо же за Джеком наблюдать. И препятствовать. А вообще, это удобнее будет делать с ярмарки в Лондоне... Можем понаблюдать оттуда вместе, если желаете.
Мэри решительно, хотя и не без некоторого сожаления вернула шкатулку Клайвеллу и снова взяла его за руку. Вздохнула.
- Желаю. Конечно. Оттуда ведь только и препятствовать. Наблюдать... - вопросительно подняв бровь, девушка еле заметно потянула его к сторону реки. - Пойдёмте? Якоб всё-таки расчистил часть дорожки, а дальше - красиво. И снега не очень много.

Со Спектром и Лео

Как выяснилось, Мэри ругалась на низушка одновременно и по делу, и нет. Дорожка вроде бы была расчищена, но чем дальше от дома, тем больше на ней почему-то оставалось пушистого рыхлого снега. Мэри шла, не торопясь, с явным удовольствием подставляя лицо холодному зимнему солнцу, уже почти опустившемуся за деревья. И время от времени искоса поглядывала на Клайвелла, быстро, словно чтобы убедиться, что он ещё здесь.
- Иногда, когда холодно, но небо ясное, достаточно закрыть глаза и почувствовать кожей свет. Тогда словно становится теплее, и даже ветра не чувствуешь. Не всегда так, но - иногда. Даже если солнце за облаками - лишь бы их не было слишком много. Это моё любимое место, наверное. Чуть дальше... вот, видите?
Земля впереди шла вверх, поднимаясь над рекой небольшим обрывом. Ветер стал крепче, но он же сдувал снег с твёрдой, как камень земли, облегчая шаг.
- Здесь открыто. И ветру, и солнцу, и воде. А через реку - лес, почти до края. Мы часто тут играли с... извините. Я слишком много говорю, да? - она бросила на Клайвелла виноватый взгляд. - А вы всё молчите...
- Это со мной тоже иногда случается, - со вздохом признал Джеймс, морщась от внезапной боли в ноге, - но... я слушаю. И я понимаю, почему вы любите это место. Здесь возвышенно. Вы играли здесь с Джеком в детстве?
- И да, и нет, - Мэри еле заметно помрачнела, но тут же улыбнулась снова. - Джек - он бузотёр был, непоседа, куда ему долго усидеть на месте тут, где ничего не случается, и даже коряги какой-нибудь нет, чтобы сломать. Только цветы высыпают в траве, но они его не интересовали. Нет. С гринфордскими девочками, а часто - с Тельмой, дочерью Алвкина, пасечника. Но это давно, конечно, - девушка остановилась, не доходя до края обрыва нескольких шагов. - Её нет уже почти... три года, а с остальными дружба... куда-то делась, - несмотря на слова, голос её звучал спокойно, разве что с лёгкой ноткой сожаления.
Джеймс мысленно пнул себя за глупость. О да, это очень умно было - заговорить о брате, который украшал лицо девушки потрясающими в своих красках синяками.
- В Бермондси есть место, тоже у реки, - образы, прочно забытые, медленно всплывали из тьмы памяти, лопались пузырями, - берег там песчаный. В детстве я часто прятал в нем коробочки с разными мелочами: красивыми раковинами, осколками расписных кувшинов. И воображал себя пиратом.
Тоска по морю, угасшая было после обители, вспыхнула с новой силой, даже ветер стал теплее и солонее. Но, увы, а скорее - к счастью, под ногами был заснеженный обрыв, а не палуба корабля. И рядом - Мэри, а не толпа матросов, что не могло не радовать. И дома ждали дети.
Мэри тихо рассмеялась.
- Могу представить. А во что сейчас играют ваши дети, мистер Клайвелл?
Джеймс на мгновение задумался. Черт возьми, он так редко бывал дома, что не мог вот так, сходу, ответить на этот простой вопрос!
- Бесси раньше любила тряпичных куколок, - медленно припомнил он, - из тех, у которых вместо глаз пуговицы, а волосы из пряжи. А Артур... Ну, он носится с деревянным мечом и, кажется, воображает себя сэром Ланселотом.
Признаваться, что он часто ночует в управе, пожалуй, не стоило. Хотя Бермондси, вероятно, знал об этом весь.
Судя по слегка поднятой светлой брови, знал об этом, кажется, не только Бермондси, но и округа, по крайней мере, в лице дочери мельника. Но если и так, Мэри лишь улыбнулась.
- И его клинок будет помогать в препятствовании на ярмарке? А куклы - в наблюдении? - в голосе девушки слышалось только спокойное, благожелательное любопытство с толикой веселья. - Я...
Договорить ей помешал заливистый, громкий лай снизу. С обрыва было отчётливо видно не только радостно прыгающую Девону, но и явно недовольное лицо магистра. Ребёнка у него в руках, правда, уже не было.
- Странно, - тихо, словно сама себе сказала Мэри, не отрывая взгляда от сцены. - Когда они были рядом, я даже и не подумала о том, что это создание - монстр, которых михаилиты должны... но она ведь совсем ручная. Как просто большая собака.
- Только камни ест, как имбирное печенье, - с толикой сожаления от близкого расставания вздохнул Джеймс, - и, боюсь, это какой-то талант магистра, ведь никто из нас так и не смог ее даже коснуться. Щерится. Мисс Мэри, признаться, я обещал Бесси поездку в Лондон, но... Пожалуй, она поймет отказ. Она - умница, моя дочь, моя печальная звезда. И, кажется, мне пора. Я заеду шестого, утром?

Прощаясь у ворот, Джеймс все же вложил шкатулку в руки девушки. Самое сложное, уезжая - не оглядываться. Не менее сложное - объяснить дочери, почему она не едет на ярмарку в Лондоне, выслушивая причитания матери по поводу собственной безвременной кончины. И уж совсем просто - уснуть, наконец, в своей постели, утомленным дорогой, расслабившимся после горячей ванны, не думая о Билберри, но размышляя о Мэри. Самую чуть, на грани сна и бодрствования, вспомнив о ее улыбке, улыбнувшись в ответ...

Гарольд Брайнс, торговец.
4 января 1535 г. Билберри. "Зеленый Грифон"
пятница. убывающий полумесяц.

Гарольд закрыл за собой дверь каморки, положил плошку с мазью на пол. Комната встретила его затемнённой пустотой, было до писка в ушах тихо. "Ни магии, ни фехтования, разве что ещё один синяк получил". Было очень кстати, что милостивые господа изволили оставить ему мазь, даже не взяв платы. Из города надо было уезжать, он бы сберёг себе немало здоровья, сделав это сразу. Заперев дверь, торговец уселся на пол и начал наносить мазь. Боже, он всё ещё был жив! С этим надо было что-то делать - он элементарно не мог себя защитить. Ни одному из встретившихся ему противников торговец не смог оказать сопротивления. И михаилиты, и констебль всегда говорили с вершины превосходства своего боевого потенциала, а он, как назло, даже не смог закончить тренировку с магистром. Как бы было замечательно впечатать Фламберга в стену, пусть даже после удара. Михаилит всегда смотрел на него свысока, просто из-за больших возможностей. Торговец закончил с мазью, вздохнул.
В дверь стукнули - негромко, но уверенно. Вальтер, которому пришлось нагнуться, чтобы зайти в комнату, с одобрением глянул на оставшееся в плошке лекарство.
- Ага. Вижу, что несмотря на эту ночь, госпожа всё-таки нашла время приготовить мазь, - он присмотрелся, щурясь на стоявшую рядом с тахтой свечу. - И в самом деле, кожа выглядит суше. Спокойнее. Стоит своих денег, а?
- Надеюсь, ещё и от синяков помогает,- проворчал торговец. Вальтер, очевидно, пришел обсудить отъезд, - присаживайся, если неудобно на полу, можешь взять стул из зала.
У шведа тоже, наверняка, было куча секретов, но Гарольд всё равно относился к нему с доверием, как к никому другому в городке.
- Пол меня устроит, - в подтверждение слов швед ловко устроился у стены, словно не на голых досках, а на подушках. - Синяки? А вроде бы вчера на голову не падал, со стульями-то. Ещё с кем-то успел перемолвиться за утро?
- Да, мелочи, я уже начал привыкать. - Отодвинув плошку в угол, торговец упёрся спиной о стену. - Думаю стоит отъехать завтра утром. - Гарольд с наслаждением вытянул занемевшие ноги. - Стоило бы ещё подлечиться, но оно работает как-то не так - ран становится только больше.
Вальтер взглянул на него несколько странно и покачал головой.
- А я бы предложил собраться и уехать ещё сегодня, если раны позволяют. Ты разве не видишь? На кухне всё разваливается, гостям никто ничего не вынесет. Даже сам дом поскрипывает как-то неправильно, что ли. Не так, как вчера - без уверенности, задора, радости. Словно что-то, что давало жизнь... - он прищёлкнул пальцами, - ушло? Да, пожалуй, что так. Ради чего здесь оставаться? Если собраться быстро, то до ночи, глядишь, и найдём какое-никакое укрытие. А если и нет, то в ночь ехать - не привыкать. Лошадь ведь вторую я подобрал, славную спокойную кобылку, крепкую, выносливую.
Торговец задумался. Не то чтобы раны позволяли, но оставаться, действительно, не стоило, да и не хотелось. Подальше от бруксы, михаилитов, лекарки, изрубленных трупов, от самой памяти о них.
- Ты прав, Вальтер, ты полностью прав. Сколько времени тебе нужно на сборы?
Северянин одобрительно улыбнулся.
- Не так и много, не так много. В основном я собрался ещё вчера, сразу, как сволок эту бабу, Джесс, в погреб. Там-то холоднее, телу сохраннее, и констеблям удобней, - он говорил так спокойно, будто речь шла о том, чтобы набрать яблок из клети. - Так что собирать-то почти и нечего. Даже нож новый купить успел у кузнеца местного. Он хороший, спокойный. Вроде не из тех, что ночами по церквам бродят, хотя по людям-то, выходит, того и не скажешь. Я ведь бы и на Джесс не подумал, так-то.
"Ну, ей-богу, как о мешке с картошкой. С другой стороны, небось, тяжёлая. Была".
- Я тоже не ожидал. Да никто, думаю, не ожидал.
"Даже милостивая Берилл". Было странно, что лекарка не заподозрила о заговоре.
- Я - не ждал точно, - признал северянин. - Особенно такой смелости. И добро бы ещё охраняли, как следует, так нет же. Странные. Словно в игры играли. Ну, поиграли от души, что тут скажешь. Михаилиты, констебль, девушка, я сам... только тебя в церковь не притащили. Я сначала было подумал, что им просто нужны только четверо: три черепа врагов да, видимо, я на закуску. Ты, стало быть, просто лишний. Но потом всё же вспомнил про покупку этого атама, да про интерес к магии, так что решил: дай-ка вопрос задам. Я-то не констебль, и не орденский тоже, у меня интерес проще. Конечно, в секте тебя не было. Не знал ты тут никого, да и помешать хотел. Ценю намерение. Особенно когда оно в мою пользу. И в то, что Симс намекнул в последний момент - верю. И вот про это я спросить хочу: собирался ты туда пойти, на намёк этот, или нет?

Спектр и Рич

"Собирался, я же не знал, какие они идиоты!"
- Я хотел найти тебя и уехать ещё до темна. - Стоило оставить шведа в блаженном неведении, тем более сейчас, увидев безумные и пустые глаза оккультистов, Гарольд вряд ли согласился бы иметь с ними хоть что-то общее. Вальтер его не расстроил, он, в отличие от щедрых господ, умел думать и не корчил из себя чёрт знает кого. Северянин получил удовольствие от мести, но не стал кичиться убийством, а подозрения были уместны - торговец, действительно, вёл себя странно.
Швед со вздохом привалился к стене и вытянул ноги.
- Уехать... без лошади, которую уже нельзя было купить у Тоннера... собирался украсть? - осуждения в его голосе не было, одобрения тоже. Скорее, ленивое любопытство.
Торговец пожал плечами.
- Я не знал, что делать с лошадью, что-нибудь бы придумал. В любом случае, оставаться не стоило.
- В конюшне конюх, рядом кузнец спит... пришлось бы убивать. Ради лошади и того, чтобы сбежать. А потом бы наверняка бы охотились - или констебль вот, или чернокнижники Тоннера. Лучше бы последние, но всё равно. И к такому был бы готов? Я спрашиваю почему - интересно и полезно знать ведь, с каким человеком рядом едешь. И это уже не спалить случайно город со спящими жителями - пришлось бы самому резать глотки, да быстро, чтобы заорать не успели. Вот смотрю я и пытаюсь понять, есть в тебе это, или всё же нету?
- Я сам не знаю. - Торговец смотрел вникуда, он действительно не знал. За всю жизнь Гарольд убил трёх человек, всех троих - в бою. А теперь его спрашивают, смог бы он перерезать горло спящему? - Скорее всего, попробовал бы обойтись без крови, вообще. В любом случае. - Торговец вернулся к реальности. - Такими темпами, мы ещё успеем проверить.
- Это, пожалуй, и так, хотя... - Вальтер помедлил, словно хотел ещё что-то сказать, но просто пожал плечами и поднялся. - Ладно. Что хотел - вроде как спросил, а собираться мне и впрямь недолго. Встречаемся на конюшне?
- Да, а если ты хотел спросить об атаме - я засуну его в какое-нибудь дупло, как отъедем от города. Ну к чёрту. - Торговец медленно поднялся, разминая ноющую спину. - И его и весь этот город.
Было жалко просто выкинуть недешёвую игрушку, но и возить атам с собой он никак не мог.
- Ого, - Вальтер посмотрел на него с новым интересом. - А как же - магия?
- Да я с такой магией, скоро без головы останусь, - торговец посмотрел на пентаграмму, - да и оккультисты-гады меня впечатлили. Так что, как минимум, не буду возить его с собой. - Он замолчал на мгновение, по лицу скользнула лёгкая улыбка. - Хотя, кто знает, что взбредёт мне в голову через час?
С одной стороны, атам наверняка мог ему пригодиться, с другой - торговец пару раз чуть не умер из-за него, за два дня.
- Как бы то ни было, времени, чтобы подумать и поговорить у нас будет предостаточно. Собираться мне тоже недолго, так что через минут двадцать буду в конюшне.

Оставшись в комнате один, Гарольд запер дверь и подошел к пентаграмме. Неужели оккультисты были просто безумны? Ведь получали же они какую-то выгоду. Торговец встал у самой границе круга, скрестив руки на груди. У него был атам, в случае удачной поездки в Эссекс - ещё и гримуар, кое-какие знания о новгородских обрядах. Плацдарм для изучения оккультизма казался самым внушительным. Отметать оккультизм только из-за местных не стоило, тупой владелец магии огня тоже может сломать себе шею на ступеньках. С другой стороны - огонь, уже доступный, уже использованный. В случае сочетания огня и ветра открывался хоть какой-то боевой потенциал. Законная магия стихии была безопаснее, не требовала от него убивать. Что мог получить торговец, занимаясь оккультизмом? Скорее всего - виселицу. Констебль, появись у него хоть малейшее желание, ещё вчера бы повесил Гарольда на ближайшем суку. Даже если у крови был огромный потенциал, он не мог его реализовать, не хватало возможностей: денег, власти, знакомств, силы. Но что делать с гримуаром, о котором уже договорились с орком? Можно было попробовать обменять его на что-то связанное со стихиями, в конце концов -продать. От атама точно стоило избавиться, он оказался ядовитой змей, которую Гарольд додумался положить себе в карман. Он вёл себя очень опрометчиво, так явно интересуясь запрещённой магией.

Туман, серебристый, густой, будто и не зимний, стелился по тракту. Он окутывал нежной вуалью придорожный лесок и кусты, застил путь непроглядной пеленой. Из леска вдоль обочины то раздавались скрипы, то уханье и стоны, точно совы справляли свою, совинную, черную мессу и уже дошли до самого интересного. Коротко кто-то взлаивал, повизгивал, слышался топот лап и скрежет когтей по деревьям. Но на тракте было пустынно.
"Лишь бы змей опять не выполз, на мне скоро живого места не останется". - Пошутил про себя торговец. Хотелось побыстрее избавиться от атама, казалось, что прямо сейчас их остановит какой-нибудь патруль и решит устроить обыск. Заметив подходящее дупло, Гарольд остановил лошадь.
- Подожди меня пару минут, пожалуйста. - Он спешился.
Торговец хотел остановиться два раза: сначала спрятать атам, второй раз, чтобы опробовать сочетание магии воздуха и огня.
- Зачем? - с удивлением спросил Вальтер. - Ты хочешь сунуться в этот проклятый туман, где ещё ни зги не видать? Потерпел бы, глядишь, рассеется.
Гарольд нащупал атам, он проследил, чтобы рука была в перчатке, не стоило прикасаться к артефакту голыми руками. Вспомнился приятный, плавный образ, запах, почему-то безумно похожий на духи лекарки. Гарольд улыбнулся. "Надо будет избегать этого обманчиво приятного запаха". Вальтер был прав - лезть в туман действительно не стоило. "Да, ладно. Что вообще может пойти не так?" Он вернулся в седло. От атама можно было избавиться в любое время.
- Подождём.
Он тронулся. Лошадку Вальтер подобрал действительно неплохую. Было жалко лишиться Искры, но стоило признать, что всё ещё хорошо обошлось.
- Неплохая, кстати, лошадка. Спасибо. Надеюсь, её-то у меня не отберут.
- Клейма на ней нет, - пожал плечами Вальтер. - Дана официально от короны... законники вряд ли прицепятся, если не будет такого уж повода. Вот по другую сторону... но тут уж наше дело.
- Что ты имеешь в виду? - Гарольд не совсем понял шведа.
Дорога довольно-таки долго петляла в тумане, который, казалось, становился все гуще и гуще, пока впереди утесом среди серого моря хмари не возникла фигура всадника в черном плаще с накинутым на голову капюшоном. На плече у него покачивалась коса, а лошадь ступала бесшумно и мягко, точно плыла по воздуху.
Гарольд остановился. Торговец не то чтобы был суеверным человеком, но начал припоминать в каких он отношениях с Богом. "Нехорошо". Рука скользнула на эфес меча.
- Что предлагаешь, Вальтер?
- Отъехать в сторону и пропустить, - немедленно отозвался северянин. - Жнец... и, вроде как, по наши души-то рановато будет. Кажется.
- Замечательная идея! - Гарольд повёл лошадь в сторону.
"Если он за оккультистами, то что-то припозднился, - он пригляделся к фигуре. - Если за мной, то нехорошо".
- А в Билберри урожай, конечно, богатый, - проворчал Вальтер, следуя за ним.
Жнец равнодушно, не глядя на путников, проехал-проплыл мимо. Коса покачивалась у него на плече, в такт мерной поступи лошади, разрезая туман, точно масло. При виде ее лезвия подспудно возникало чувство тонкой, мерзкой боли на шее.
"Видимо, пронесёт". - Торговец едва дышал, провожая всадника взглядом. "Как только в Англии остались живые люди, с такой концентрацией тварей? Интересно, что будет, если пульнуть огненной сферой ему в спину? Я спасу кому-то жизнь или существенно сокращу собственную? Может, и то, и другое?" Подождав, пока жнец отъедет подальше, Гарольд вывел лошадь на тракт.
- Случается же...
- Твое имя в списке, Гарольд Брайнс, - шелестом донеслось в ответ из тумана, - но время еще не отмерено. Поступки еще не взвешены. Жизнь твоя еще не разделена...
Гарольд остановился.
- Я знаю. - Прошептал он себе, вглядываясь в туман. - Я знаю.

Спектр, Рич.

4 января 1535, посреди нигде
Поздний вечер

Безымянная деревня, вынырнувшая из тумана спустя пару часов, походила на нечто, оставшееся после нашествия викингов. Причём после набега жители решили, что нападать на них будут каждые несколько недель, и поэтому нет никаких причин ни строиться, ни сеять, ни заниматься чем-либо ещё полезным. Возможно так же, что это было признаком молчаливого протеста против чего-то, или же массово принятым обетом бедности и безделья. В этом случае деревня, несомненно, вскоре должна была одарить мир немалым числом святых.
За упавшими плетнями проступали, словно полусгнившие каркасы кораблей, приземистые покосившиеся хибары, от дверей которых едва отгребали снег. Не видно было огней, не слышно - лая собак. На человеческих созданий по-первости взгляд не падал тоже, поэтому, в каком-то понимании мысль о святых выглядела слишком оптимистичной. О набегах, впрочем - тоже, потому что кому оно нужно? Зато появлялись мысли о том, что именно отсюда вроде как навстречу ехал Жнец. Мысли эти, гадкие и какие-то мрачные, подкрепляли кособокие пеньки крестов на излишне крупном кладбище. Голый лес слева от дороги тоже как-то особенно неприятно, с отвратным намёком шевелил чёрными пальцами ветвей, а полю, из которого тут и там торчали над снегом целые кусты сорняков, не хватало, казалось, только стайки резвящихся волков. Оттого, что волков, насколько хватало глаз, видно всё-таки не было, оттого, что не играли они среди чертополоха, неожиданно делалось ещё тошнее, хотя вроде как - не должно.
Гарольд с недовольным видом осматривался. Если в благоустроенном городке орудовала секта и разгуливала брукса, то было страшно себе представить, что творилось тут.
- Сдаётся мне, в деревне мор или ещё какая дрянь. - Торговец сплюнул в сугроб. - Да и жнец отсюда ехал.
Возможно, стоило проехать, не останавливаясь, и заночевать прямо на тракте.
- Флаг они, небось, на портки пустили, - северянин опёрся на луку седла, внимательно осматриваясь. Потом скривился. - Но ночевать в поле? Надо было раньше, хоть навес бы сделали. Я всё же за стены. Главное - осторожно. И не пить тут ничего, кроме своего. И не есть. И не целоваться, - подумав, он добавил: - Если тут есть, с кем.
Гарольд улыбнулся.
- Тогда, идём глянем, есть ли тут с кем хотя бы поговорить. - В любом случае, надо было сначала узнать, что происходило в деревне. Торговец тоже не особо хотел ночевать под открытым небом, особенно учитывая ещё не зажившие раны. Он спешился и постучался ногой в ближайшую дверь.
- Кто там, во имя Господа нашего Иисуса Христа и Девы Марии? - Слабый, неуверенный мужской голос доносился будто из глубины лачуги.
- Путники, нам нужен кров. - Гарольду не нравилась деревня, но она, по крайней мере, производила вполне однозначное впечатления, в отличие от Билберри.
Шагов было не слышно, поэтому дверь открылась неожиданно, перекосившись на истёртых петлях. Измождённый мужчина с ввалившимися щеками под запавшими глазами, сжимал в руке, словно посох, горящую лучину.
- Заповедано нам не отказывать в благодеянии. От чистого сердца прошу зайти, хотя кров этот сир и убо... - он закашлялся, отирая ладонью рот. - Простите. Нечего поставить на стол. И постелей предложить не могу.
Внутри в тусклом свете виднелись скудная грубо сколоченная мебель. В дальнем углу на низкой тахте под тряпьём шкурами лежал ещё один человек, судя по белевшему узкому лицу - женщина. Глаза её были закрыты, но даже от двери слышно было тяжёлое, хриплое дыхание.
- Спасибо, добрый человек. - Торговец не сдвинулся с места: хозяин выглядел не очень здоровым, женщина - тем более. - Извините за излишнее любопытство, но, что бога ради произошло в этой деревеньке?
Мужчина зябко отступил назад под особенно злым порывом ветра и чуть прикрыл дверь.
- Герцог Саффолк и Реформация, господин, - в голосе звучало только усталое смирение. - Испытание Господне на нас... Вы заходите ведь, заходите. Холодно.
Торговец, на ходу снимая капюшон, вошел в лачугу. Вальтер, негромко хмыкнув, соскочил с лошадь, накинул поводья на столб и последовал за ним.
- Ещё раз спасибо. - Было не понятно, как Реформация и герцог могли довести деревню до такой разрухи. То, что творилось вокруг, было больше похоже на последствие войны или чуму. Гарольд бывал в разорённых деревнях, всё трудоспособное население которых было выкошено либо эпидемией, либо войной. Жизнь в таких местах в разы замедлялась, немногочисленные жители были вынуждены забиться по своим сараям и халупам, в ожидании конца несчастья.
- По правде говоря, больше похоже, что по деревне прошлась, не приведи Господь, чума или армия. - Торговец отошел в сторону, давая Вальтеру войти, и неторопливо снял перчатки.
Женщина на лежанке пошевелилась, но не поднялась. Раздался слабый кашель.
- Армия... - хозяин указал на два стула, а сам медленно, по-стариковски опустился на скамью и вздохнул. - Почти правы вы, господин, почти правы. Испытание веры, и магия дьявольская, что влагу тянет. Воды здесь нет, господин. Колодцы пустые, снега мало, словно выметает его, или в туман этот поганый... источник горячий был - так словно испортили его. Пробовали пить, пробовали...
- И причём тут Реформация и герцог? - Торговец, поставив один из стульев у стены.
Возможно, он мог помочь жителям очистить воду.
- Так ведь, - мужчина уставился на него удивлённо. - Мы вере своей не изменяем, а герцог... герцог за это наказывает именем королевским, как есть. Солдаты, и маги, что же здесь сделаешь? Кто поддались, уехали - те живут. А мы - вот... сами видите.
"Ну и сын же собачий тут правит!" - Казалось просто невероятным, что можно устраивать такое из-за спонтанного желания Его величества покувыркаться в постели с другой дамой. Но и жителям не стоило мериться силой и дуростью с власть имущими.
- И много людей сейчас в деревне? - Оставалось только надеяться, что семьи с детьми додумались не упрямиться.
- Да с десяток, если с детьми считать, - словно услышав мысли, спокойно ответил хозяин. - Мало их, конечно, осталось, а после зимы этой...
- Где источник? - Возможно, Гарольд не мог ничем помочь, а может, это было дело пяти минут.
- Да вот... с четверть часа, когда ноги-то работали. И на север всё, как раз и упрёшься. Болотце небольшое там, понятно, но глубины нету, хорошо. Далеко, конечно, но вода там вкусная очень была. Полезная.

Гарольд поводил взглядом по комнате в поисках какого-нибудь сосуда, в глаза бросилось деревянное ведро. Воду, скорее всего, испортили маги - любое другое отравление жители, вероятно, смогли бы удалить. Он всего несколько раз очищал воду, проклятую магией, причём проклятую не целенаправленно. В любом случае, стоило попробовать помочь жителям. Взять с них, к сожалению, было нечего, но очистить воду ему ничего особо не стоило. Важно было убедить местных притвориться, что они изменили религиозные взгляды, или уговорить их уехать.
Пока хозяин говорил, Вальтер, не говоря ни слова, вышел, аккуратно притворив дверь. Вернулся он почти сразу, и поставил на стол часть своих припасов: половину хлеба, связочку сушеных яблок, немалый кусок твёрдого козьего сыра, а под конец осторожно, стараясь не пролить, перелил из объёмистой фляги в кувшин свежий эль, который, очевидно, прихватил из Билберри накануне.
- Законы - законами, а чтобы человеку есть было нечего - неправильно это, - он вздохнул. - А всё же уехать бы. Без воды жизни нет.
Схватив ведро, Гарольд быстрым шагом вышел из комнаты, он едва расслышал слова северянина. Было интересно, хватит ли ему умения очистить воду. Торговец подошел к своей лошади и вытащил: всю соль, что у него была, чистую тряпку, несколько листов бумаги, карандаш. Положив всё необходимое для очистки воды в ведро, он пошел к источнику. Без людей на улице или в поле деревня производила жуткое, призрачное впечатление. Словно этого было мало, стоило Гарольду дойти до границы, как чистое небо за какие-то пару десятков шагов сменилось на тот же вездесущий туман, в котором терялись и звуки, и направления. Если когда-то здесь и была тропа, то она уже давно заросла так, что не осталось и следа.
Казалось, что проклят не источник, а всё поселение, вся земля вокруг него. С другой стороны, источник воды - важнейшее место, и его порча, в совокупности с десятками смертей, могла привести к ещё более серьёзным последствиям. Торговец замедлил шаг, в тумане было сложно сориентироваться. Возможно, жители уже и не могли покинуть деревню, запертые проклятьем. Гарольд подошел к первому же попавшемуся дереву, можно было, конечно, провести ритуал или сделать кое-какой компас, но проще всего было - сориентироваться по мху. Увы, даже беглые поиски убедили его, что мысль была не такой удачной, какой показалась на первый взгляд. Мох здесь даже на стоящих рядом деревьях, казалось, рос бессистемно, словно не обращая внимания на стороны света.
Меж тем, лес, несмотря на туман, не был тих. То раздавался какой-то треск, то птица всполошенно била крыльями, то слышалось странное, едва ли на что-то похожее уханье.
Торговец вздохнул, оставалось: либо пустить себе кровь, либо делать компас. Приманивать обитателей здешнего леса он не особо хотел, так что пришлось возвращаться к лошади. Там обнаружился и Вальтер, копавшийся в сумках. Северянин поднял на Гарольда взгляд и хмыкнул.
- Ты, собственно, что делаешь-то? Ведро унёс... видел бы, как они на тебя смотрели, когда уходил.
Гарольд непонимающе взглянул на северянина, и только через секунду до него дошло, как всё выглядело со стороны. Торговец улыбнулся.
- Сейчас ещё и миску у них заберу, в тумане ни черта не видно, надо сделать компас.
Гарольд зашел в халупу. Мужчина аккуратно поил обессилевшую жену, которая так и лежала на тахте. Еды, оставленной Вальтером, убавилось тоже, хотя и немного.
- Я позаимствую у вас на время ещё и миску? - Торговец вспомнил об элементарной вежливости. Он пробежался взглядом по помещению, в поисках нужной посуды. Хотелось побыстрее узнать, как выглядит проклятый источник, и сможет ли он что-то с ним сделать.
Хозяин бросил на него непонимающий взгляд, но тут женщина закашлялась, и он только безразлично пожал плечами, отворачиваясь.
Гарольда не особо волновала реакция мужчины, взяв с настенной полки подходящую миску он повернулся к выходу. Уже на пороге торговец остановился.
- Вы не видели, как проклинали источник? - Стоило послушать свидетеля, возможно он совершенно неправильно понял ситуацию.
Мужчина хрипло, рассмеялся.
- А будто бы кто пустил. Солдаты в это время деревню-то... чистили. Мы и не знали ничего тогда, про источник-то. И, правда, не думали. Это потом уже...
- Вы были у источника? - Видимо, ничего полезного хозяин не знал.
- Был. Да только вплотную к ключу не подойти. Дрянь там висит в воздухе. Как вдохнёшь, так и... и вода течёт грязная, поганая, черпай, не черпай.
Воздух можно было очистить ветром, хотя бы ненадолго, нужно было время, чтобы найти источник заразы.
- Было ещё что-то необычное?
- Не считая того, что случилось с деревней и с нами, господин? - горько произнёс хозяин дома. - Нет.
Вряд ли в воду кинули дохлую корову, надо было думать, как обезвредить магическую заразу.
- Хорошо. - Торговец вышел из халупы.
- Хочу взглянуть на проклятый источник, - обратился он к Вальтеру, - я немного разбираюсь в очистке воды, конечно, маловероятно, но вдруг чем да помогу.
Северянин, который уже стащил сумки в кучу, чтобы отнести в дом, и занимался своей лошадью, повернулся к нему.
- В одиночку? На месте Саффолка я бы там оставил сюрприз-другой. А если охрана?
- Можешь пойти со мной, если хочешь, - торговец аккуратно положил ведро на землю. Он не подумал о возможных ловушках, хотя зачем магам так заморачиваться из-за вшивой деревеньки? - Твоя помощь была бы очень кстати.
В любом случае, в проклятом лесу поддержка шведа не была бы лишней. Торговец занялся своей лошадью.
Вальтер медленно покачал головой.
- И так тоже не получится. Посуди сам, тут люди какие? Оставлять лошадей и припасы без присмотра - себе дороже может выйти, вера там или нет. И вести их за собой в туман не хочется. Нет. Я бы в таком случае не ходил вовсе.
- Думаешь, не стоит даже пытаться помочь местным? - Вальтер, вначале проявивший сострадание, теперь вёл себя очень взвешенно.
Несколько секунд Вальтер молчал, заткнув большие пальцы рук за пояс Марико. А когда заговорил, то голос звучал спокойно и негромко.
- Помогать стоит в трёх случаях. Если это почему-то важно для тебя, если выгодно или если помощь стоит недорого. Еда и эль после Билберри не стоят почти ничего, запасы мы пополним на следующей же остановке. А доброе отношение тут, среди отчаявшихся людей - на пользу. Но спасать весь мир по дороге - я не стану. Не ошибись: мне нет дела до этих людей. Не по-настоящему. Тебе? Не имею понятия.

Спектр, Рич

Торговец улыбнулся. Видимо, Вальтер тоже любил делать добрые дела подешёвке, но швед был прав. Судьба и так предоставляла Гарольду много возможностей получить по лицу, зачем было искать ещё одну? Поход к источнику не показался ему таким уж опасным занятием, да и для местных это могло стать спасением, но слова северянина были весомы. Вспомнился жнец, его можно было воспринять, как данный всевышним шанс, а деревню - как испытание.
- Для начала я хочу просто взглянуть на источник. Думаешь, это слишком опасно?
- Не могу сказать, не видел, - признал Вальтер и пожал плечами. - Ну, вряд ли там сразу что-то настолько опасное, тут ты прав. Тогда проще было бы сразу всю деревню вырезать и не беспокоиться об источнике. Главное - не зарываться, - он помедлил и усмехнулся. - Не всегда лобовая атака - лучшее средство. А так, что же, я всё равно при лошадях и припасах останусь. Так что, желаю удачи.
Торговец действительно часто переоценивал свои возможности и платил за это здоровьем. Очистка источника была достаточно опасной затеей: мало того, что там могли установить ловушки, что вокруг витали ядовитые газы, так можно было ещё и угодить в тюрьму за помощь еретикам. Создавалось впечатление, что жнец не был послан ему Богом, а был исчадьем ада, заманивающим Гарольда в ловушку. "Хм." А торговец действительно зарывался, решая кому страдать, а кому нет. Может, именно волей божьей и были наказаны жители, может, они действительно еретики, недостойные спасения и помощи, может, его бы зарезали и обобрали, будь у местных достаточно силы. Торговец взглянул на убогую лачугу. А может - это просто несколько упрямцев, обречённых на голодную смерть. И разве имеет он право судить, решать? А что даёт такое право? "Возможность помочь - сила что-то изменить". Если бы он ни разу не слышал про очистку воды, разве стал бы перед ним этот выбор? В деревне были невинные дети, но северянин был прав - помогай он каждой деревне на своём пути, Эссекс останется недостижимой целью. Надо было взглянуть на источник, если он просто не мог помочь, это бы лишило его выбора.
- Я всё-таки взгляну. - Закончив с лошадью, он вытащил свои запасы воды и наполовину наполнил миску.
Учитывая, что Гарольду указали где север, дел было на две минуты. Торговец достал из сумки винную пробку. Вспомнился чудесный аромат миланского вина, пробка подходила. Примеряя с какой стороны отрезать кусок, торговец по привычке потянулся к сапогу, где должен был быть нож. Его, конечно, не было. Пришлось ещё раз сходить в лачугу. Гарольд пообещал себе, что если он сможет помочь местным, в качестве награды потребует нормальный нож. Вырезав подходящей формы кусочек, торговец достал из сумки же иголку. Используя магию огня, докрасна нагрел острую сторону, подождал пока она сама остынет. Слегка потёр в руке ушко, затем, используя голомень ножа, аккуратно вогнал иглу в кусок пробки. Получившуюся стрелку положил в воду.

Компас направление показывал исправно. Стрелка на шагах дрожала, но от направления не отклонялась - или так казалось. В этом густом, липком тумане оставалось только надеяться, что никакая магия, никакой железистый валун не притягивает к себе кончика иглы, уводя путника в сторону. Под сапогами порой похрустывал тонкий ледок, но всё же в тумане было ощутимо менее морозно, чем под открытым небом. И от этой теплоты Гарольда пробивала дрожь: влага пропитывала одежду, пробиралась под оверкот. Бился вокруг пронизывающий, промозглый ветер, пытаясь забраться в щели.
Казалось, что время здесь не движется, заставляя бессмысленно перебирать ногами, но всё же, когда Гарольд, по собственным ощущениям щёл уже добрых полчаса, белесая пелена распалась на отдельные клубы, которые лениво плавали над землёй. И ветер, наконец, стих тоже, словно его и не было вовсе. Над головой в прорехах высыпали яркие, крупные звёзды.
Гарольд стоял на краю того, что можно было бы назвать болотцем: изо льда тут и там торчали травяные кочки, а где-то дальше слышался водяной плеск. И, действительно, стоило, осторожно ступая, подойти ближе, как открылся источник, о котором наверняка и говорил крестьянин. Ничем иным оно быть не могло. Покрытая лишайником статуя святого Мелю с отрубленной головой в руках стояла на краю обложенной камнями чаши. Кто-то - видимо, солдаты или те самые маги - разломали любовно собранную кладку, перевернули и разбили чашу, в которую некогда била струя воды, но обводы пруда без труда угадывались и посейчас. Над водой в неподвижном морозном воздухе поднимался пар, не позволяя разглядеть исток.
Зато хорошо видно было кое-что другое, менее приятное глазу. Вокруг источника чёрная земля, без травы или льда, лишь прикрытая рыхлым снежком, через неравные промежутки вспучивалась горбами. И кольцом же окружал всё странный зеленоватый туман. Клубы его то смыкались, то расходились, колеблясь, как свежий студень, выпуская порой короткие щупальца, которые, впрочем, быстро рассеивались.
Гарольд подошел поближе к источнику. Видимо, ловушек всё-таки не было, но добраться до истока мешал газ. Возможно, он мог помочь жителям, особо не рискуя. Торговец положил ведро и компас на землю. Просто разогнать смрад ветром бы не помогло, было видно, что он выходит из самой почвы вокруг источника. Стоило попробовать создать ледяную корку, которая бы не пропустила газы. Но сначала надо было сделать себе дорожку из веток, чтобы не проломить лёд при ходьбе и не поскользнуться. Он накидал более-менее толстых веток прямо на проклятую землю, формируя тропку. Затем, используя ведро, увлажнил грунт водой из болотца. Сначала ничего не происходило, только вода с ленивым плеском скатилась с одного из бугров. Но когда он вернулся со вторым ведром и приготовился его выплеснуть, в зеленоватой дымке что-то сдвинулось. Клубы её словно истончились, рассыпаясь на части, и к Гарольду, подобно рою пчёл, бросилась свора мелких полупрозрачных вытянутых фигурок, норовя зайти сразу со всех сторон.
Гарольд отпрыгнул назад, произнося заклинание, которым сотни раз наполнял паруса кораблей в штиль. Видимо, ловушка всё-таки была. Упругая стена воздуха изогнулась перед ним. Она почти дотронулась до его плеч, по-прежнему не задевая выставленную вперёд правую руку, периферия несколькими острыми обрывками выгнулась вперёд. Стена была похожа на огромный кусок материи под сильным ветром, прибитый гвоздями в центре и в нескольких местах по кроям. В левой руке торговца блеснула искра. Он наполнил воздушную стену пламенем, та же, ещё сильнее выгнувшись, метнулась в сторону большего скопления фигурок. Огонь, почувствовав приток воздуха, радостно разгорелся, вырос и двинулся вперёд, постепенно увеличиваясь в размерах. Рой влетел прямо в него и на миг окрестности озарились голубоватыми всполохами. Создания вспыхивали быстрее, чем свечи, стоило им соприкоснуться с пламенем хотя бы краем тела; они обращались в ничто, даже оказавшись слишком близко к гибнущим от огня соседкам. Гарольд почувствовал лицом жар несмотря даже на то, что ветер, пусть и ослабевший, дул от него.
Но сгинули не все защитники источника. Части роя, оказавшиеся слишком в стороне или слишком далеко от товарок, прошли сбоку от сети, под ней или даже сверху. Их осталось немного, но все целенаправленно, словно подчиняясь команде, метнулись Гарольду в лицо. Вблизи он, наконец, смог разглядеть их в деталях. На покатых плечах сидели вытянутые козлобородые морды с огромными кривыми зубами. Бессмысленно выпученные глаза сияли волшебным огнём, а на лбу росли острые на вид загнутые рожки. Уши, заострённые и узкие, едва ли уступали рогам в длине. А вытянутое и словно размытое тело заканчивалось не ногами с копытами, как стоило предположить, а тающим в воздухе хвостом, который начинался прямо от узких бёдер.
Что хуже, позади из - теперь это стало очевидно - земляных горбов поднимались новые струйки зелёного газа и он, повисев немного, неторопливо начинал выпускать новые щупальца из крошечных летучих существ.

Ситуация была не из приятных: ждать, что твари закончатся не приходилось, магические силы были не бесконечны, а самое главное - он не знал, сможет ли очистить источник. Торговец отпрыгнул назад, от лезущих в лицо паразитов. Он опять выставил правую руку вперёд и призвал на помощь ветер, в этот раз гораздо меньше. Одновременно Гарольд поднёс к воздушному потоку правый палец левой руки, и призвал немного огня, целясь получившейся струей в оставшихся тварей. В большем потоке не было смысла, паразиты сгорали при малейшем контакте с огнём. У него почти получилось. Основная часть роя, ничему не научившись на ошибках, сбилась достаточно плотно и потому выгорела полностью, на миг ослепив. Зато оставшиеся всё-таки смогли подобраться слишком близко. Двух Гарольд с трудом, но всё-таки успел поджечь перед самым лицом, опалив мерзкими тварями усы и бородку. В воздухе ощутимо завоняло палёным волосом. Зато последний полупрозрачный чёрт бесшумно распался на полупрозрачное облачко и с дыханием втянулся в нос. В голове словно вспыхнул фейерверк, и Гарольд невольно сделал шаг назад, потом ещё и ещё. Перед глазами туман приобретал странные, чудовищные формы, словно оживали давно забытые, ещё детские кошмары, от которых помогало только накинутое на голову одеяло.
Ударил гром, послышался грохот колесницы высоко в тумане. Молочный туман пробили золотые лучи. Торговец сделал ещё несколько шагов назад, одежда показалась безумно тяжёлой. Он недовольно посмотрел на свои рукава: на нём была окровавленная оккультистская ряса. У торговца задрожали руки. В небе раздался божественный грохот. Он закрыл глаза руками, упал на спину, и провалился в бушующий океан, огромные волны наваливались одна за другой, толкая его ко дну, к смерти. Гарольд изо всех сил заколотил бессильными руками по воде - не помогло, невидимая сила тянула его вниз. Лёгкие наполнила холодная, солёная вода. Тёмная синева, преходящая во тьму маленькой каюты поглотила его. Он лежал на просаленном гамаке, тяжело дыша, капли холодной воды стекали по дрожащему лицу. На маленьком столике почти догорела свечка, она лишь слегка освещала рыжую бороду уродливого приземистого человека. Капитан взял перо, оценивающе взглянул на Гарольда и зашуршал по бумаге. Торговец попытался встать с гамака и не смог - мешали чугунные кандалы на ногах. Он забился, как рыба брошенная на берег. В комнату вошли двое здоровенных матросов. Всё, поздно - Бэкон вписал его имя в список рабов. Конец. Надо было придумать, как убиться до того, как его изнасилуют. Капитан, видимо угадав его мысли, безумно улыбнулся. Он всегда так улыбался, издеваясь над рабами, насилуя их. Гарольд в безумном порыве метнулся рукой к сапогу, за ножиком, верным, спасительным ножиком. В голени всегда был нож, на этот случай. Промокшей рукой он почувствовал восхитительную уверенность металла. Вытащил нож.
Гарольд стоял, он был уже не на корабле. Промёрзший подвал вонял плесенью. Справа от него стоял староста деревушки, слева лыбился капитан. У ног валялась избитая, изнасилованная и зарезанная им девушка. Окровавленный нож упал на землю. Его заставили! Его захотели втянуть в тот же круг! Он не хотел! Гарольд несколько раз моргнул. Староста захрипел, упал на землю, отравленный любимой дочерью. Капитана порывом ветра вынесло в море, послышался глухой удар о воду. Труп девушки перед ним, покрылся мхом, сливаясь с позеленевшей землёй подвала. Стены стали светлеть. Серый туман окружил его, в двух ярдах проступило деревянное ведро. От девушки остались две зелёные кочки, напоминающие изгибы едва сформировавшейся талии. Он сидел на земле, в лесу, в Англии.

Торговец дрожащими руками убрал волосы с потного лица. Туман слегка пульсировал. С болотца несло сыростью. Забыть, быстрее заколотить этот вонючий крысиный подвал. Боже, лучше бы его приложили по голове. Издалека ещё доносился шум Балтийского моря. Видимо, эта ловушка и защищала источник, источник, который теперь показался вообще не нужным. Торговец смотрел на болото, на слегка качающиеся на волнах зелёные кочки. Всё вокруг потихоньку успокоилось. Помочь жителям он не мог, уже темнело, а оставаться в проклятом лесу ночью не стоило. Ну, по крайней мере он попытался. Гарольд поднялся. Ещё одна ошибка, ещё одна попытка. Он провел рукой по подпаленной бороде. "Придётся брить". Торговец ещё несколько минут рассматривал источник. Сколько всего произошло, а он всё ещё ничего не мог сделать, ничем не мог помочь. Он поднял самодельный компас, вытащил стрелку, раскалил остриё, потёр ушко. Бэкон знал толк в компасах. "Надо будет как следует перекусить, не самое лёгкое дело шастать по лесам, да по болотам".

Голова гудела, кочки, на которые Гарольд старался не смотреть, требовали внимания. Бессилие требовало повиновения, но в руках ещё остались силы. Он никогда не чувствовал столько магии. И ведь хорошо получалось. Это однозначно было лучшее заклинание в его жизни. А ведь он даже не умрёт от видений. Торговец положил компас, показывавший легкий путь, на землю. Стоило попробовать просто растопить снег, а потом обдать всё холодным ветром. Так он не даст тварям времени среагировать. Ещё одна попытка - последняя. Сопротивляться двойной порции паники Гарольд вряд ли бы смог, оставалось только надеяться на план. Он подошел к проклятой земле на расстояние нескольких шагов, глубоко вдохнул. "Скоро здесь нечем будет дышать". Волнение помогало отвлечься от гнетущих воспоминаний. Надо было делать всё максимально быстро, на одном дыхании. Правой рукой он создал тонкий, но плотный воздушный поток, левой поднёс пламя.
Когда полыхнул газ, ему пришлось отвернуться, закрывшись рукой. Перед глазами заплясали яркие вспышки. Но облака сгинули почти все, вместе с покрывавшим землю снегом, словно их и не было. Только с дальней стороны пруда уцелела пара клубов, которые, видимо, оказались слишком далеко от остальных. И среагировали сразу же, предсказуемо, точно так же, как в первый раз.
У Гарольда было несколько секунд, он левой рукой схватил ведро, правой направил воздушный поток на тварей, сдувая их назад и в сторону. Затем торговец изо всех сил рванул к истоку. Он на ходу обратил поток ветра на промокшую от растаявшего снега землю. Побежал Гарольд по заранее наброшенным палкам, чтобы не сломать тонкой корки.
Пока летающие создания боролись с ветром, залитая талым снегом земля схватывалась льдом. Только изредка кое-где из неё выбивались новые зелёные султаны дыма, но и они быстро иссякали. До разрушенного пруда Гарольд добрался без каких-либо сложностей. Исток обнаружился с той стороны, где стояла статуя святого. Солдаты обрушили кладку, но не слишком основательно, и видно было, как из щели между двумя глыбами бьёт ключ. И там же в звонкой струе медленно пульсировало что-то тёмное, мрачное, отчего вода, попадавшая в пруд и питавшая болото, странно, стеклисто поблескивала в свете звёзд.
Гарольд отложил ведро, натянул на левую руку перчатку. Стоило попробовать просто вытащить дрянь из воды. Он бросил быстрый взгляд на тварей, но те пока ещё только собирались вместе, и намерения нападать не выказывали. Гарольд проследил, чтобы на руке не было участков открытой кожи и сунул её в воду, пытаясь нащупать центр проклятия.
В струящейся воде, при неверном свете увидеть, куда именно он тянется, было непросто. И всё же момент, когда пальцы дотянулись до цели, Гарольд почувствовал сразу. В пальцы, словно и не было перчаток, впилась острая боль, как-будто в руку вцепилась какая-то тварь с десятками игл вместо зубов. Вцепилась - и начала жевать, пробираясь всё выше.
Гарольд резко вытащил руку, оставив её над самой поверхностью воды, произнёс заклинание. Видимо, всё-таки стоило сначала проверить палкой - рука продолжала болеть, и, что хуже, волна укусов медленно поднималась выше, а с перчатки начала отшелушиваться кожа. Волна мурашек прошлась от кончиков ногтей до головы, туго оттопырились волосы. Серый туман отступил в стороны. В одно мгновение поверхность пруда абсолютно выровнялась. Обычно он бы создал несколько десятков мелких магнитов и пропустил их через воду, но сейчас, надо было убедиться, что частицы пройдут через центр проклятья. Гарольд слегка поднял руку и с небольшим усилием нажал на невидимое препятствие. На зеркале воды появилась мелкая рябь, под давлением она двинулась вниз - в глубину пруда. Невидимое поле, наличие которого и показывала эта дрожь, состояло из тысяч крохотных магнитов, частицы хаотично двигались: ударялись, отталкивались и притягивались, поэтому больше всего усилий уходило на удержание ряби в одной плоскости. Конечно, Гарольд не был уверен сработает ли такой метод. Проклятье явно имело центр, поэтому торговец и решил использовать это заклинание, лишь слегка его изменив. Магниты очень редко работали против обычного яда, но сейчас они должны были перемолоть проклятье, разрушить его структуру. Поле прорывалось сквозь воду, дюйм за дюймом, дробя и перемалывая невидимые конечности заразы. Магниты подобрались в плотную к ядру, поле шло всё туже. Гарольд изогнул его, перемещая больше магнитов к центру, где они соприкоснулись с ядром. Ему до безумия нравилось колдовать, это было похоже на лабиринт, на крепость, на женщину. Гарольд как будто душил злейшего врага, убивал его голыми руками. Тот пытался сопротивляться, но беспомощный дрожал, захлёбывался собственной слюной, слабел, поддаваясь натиску. Поглощённый борьбой торговец почти не обратил внимания на усилившуюся в руке боль. Первый магнит ворвался в плоть проклятья, завертелся в ней как зазубренная стрела в мясе.
Клубок вздрогнул, съёжился, немного уступил. Почувствовав секундную слабость, торговец ещё сильнее деформировал поле. Сгусток попытался дёрнуться, замер, и через мгновение разлетелся на тысячу мельчайших пылинок. Потеряв точку опоры, Гарольд чуть не рухнул в воду. Инородное биение, доносившееся из источника, утихло. Он встал, грудь высоко вздымалась - торговец никак не мог надышаться. Изо рта, как из огромной плавильной печи, залитой водой, валил пар. На лице проступил солёный пот. Опомнившись, Гарольд вздрогнул, резко повернулся к летучим тварям. Те за прошедшее время успели снова собраться в небольшую стаю и теперь находились всего в двух-трёх шагах от него. Если разрушение проклятья и разозлило созданий - если монстры были на это способны - они этого никак не показывали.
Гарольд осмотрел землю вокруг источника - газ сочился всё меньше. Торговец надеялся, что с разрушением проклятья твари изчезнуть, но гады, видимо, просто потеряли в рвении. Не стоило атаковать первым, твари могли исчезнуть сами. Гарольд приготовился выпустить последние магические силы и сжечь гадов к чёрту. Он замер, ожидая когда они пойдут в атаку.
Зеленые твари, поколыхавшись в воздухе и точно посовещавшись между собой, дрогнули. Оболочки медленно разошлись, клубы на мгновение потеряли форму - и тут же слились в единое, в мерзкого, отчаянно пузатого дьявола с гнусной ухмылкой. Бес замер неподвижно на мгновение и - стремительно ринулся к Гарольду.
У Гарольда не было времени, чтобы удивляться. По одной мишени было легче попасть. Торговец задержал дыхание, надеясь избежать галлюцинаций, и пустил небольшой огненный шар в беса. Он приготовился отпрыгнуть, на случай если огонь не подействует или не хватит сил. Взрыв превзошел все ожидания Гарольда. Дьявол разлетелся желтым пламенем, охватив торговца, жадно слизывая остатки бороды и усов, срезая огненным клинком часть шевелюры, пожирая брови и ресницы, опаляя новенький оверкот. Впрочем, волна огня быстро опала, оставив Гарольда, дымящегося, будто каплун на праздничном столе, ошарашенно стоять посреди болота. Кожу на лице саднило от этого горячего прощального поцелуя зеленой твари, неприятно стягивало точно ткань на старой перчатке.
Торговец сплюнул.
- Ну и помогай теперь людям.
Природа вокруг Гарольда изменилась, стала слегка громче, живее. Проклятый источник перестал быть центром мироздания и теперь лишь дополнял влажную картину туманного леса. Гарольд подошел к истоку - ожившая вода весело играла между камнями. Торговец присмотрелся к отражению, оценивая последствия - с бровями было совсем плохо. Чтобы наполнить ведро водой пришлось отодвинуть несколько камней, но работа была не в тягость. Закончив, Гарольд выпил и умылся. Умываться приходилось очень аккуратно, кожа на лице ощущалась как-то неестественно, слегка побаливала. Остатки воды торговец вылил на недавно проклятую землю. Он сел на один влажный камень, хотелось немного передохнуть. Гарольд так и не понял зачем прокляли источник. В такой метод наказания просто не верилось - правитель мало того, что терял людей, так ещё и пахотные земли, лесные угодья. Было похоже, что маг просто проверил свои умения на несчастной деревушке, может быть сумасшедший герцог считал себя ярым верующим. В любом случае, нормальные люди такое бы не сделали, это просто невыгодно. Удивительные времена, кого-то казнят за охоту в чужом лесу, а кто-то от нечего делать загрязняет акры плодородной земли. Надо было убедить местных поскорее переселиться, иначе всё было напрасно и уже через несколько месяцев их ещё раз разорят, а источник ещё раз отравят. Торговец наполнил ведро водой и, ориентируясь на компас, пошел к деревне.

Спектр, Рич, чуть я.

Вальтер стоял снаружи, прислонившись к стене хижины и запахнувшись в плащ. Заметив Гарольда, он некоторое время разглядывал его, а затем серьёзно кивнул.
- Марико рассказывала мне, что в её земле воины выбривают лоб. Ты решил стать... как же... самураем? Или Саффолк сделал так, что нарушители постригаются в монашество? Хотя, тонзура неправильная, но... какой орден предпочитаешь?
- Орден - "Полезь куда не надо - получи по голове". - Улыбнулся в ответ Гарольд. Ничего невосполнимого в ожогах он не видел, конечно было бы неприятно остаться без бровей и части волос, но человеческих жизней оно точно не стоило. Гарольд провёл правой рукой по лбу.
- Как думаешь, отрастёт?
- Да кто же их знает, - северянин пожал плечами. - Опалило хорошо, как знать... - он кивнул на ведро. Я так понимаю, воду ты всё-таки нашёл?
- Источник действительно был проклят, пришлось очищать. Охрана возражала, как видишь, - Гарольд повёл тем местом, где должны были быть брови, - яростно.
- Ну, я надеюсь, оно того для тебя стоило, - без особенного сочувствия ответил Вальтер и поднял лицо к небу, к горящим на чёрном бархате звёздам.
Гарольд замолчал. А стоило ли? Помог ли он местным из-за слов жнеца? Может от интереса к проклятью или от сострадания? В любом случае ему было легче, гораздо легче и спокойней, чем когда он приехал в деревню.
- Наверно стоило. - Торговец вздохнул, как вздыхает человек, весь день рубивший лес и теперь добравшийся до последнего деревца. - Пару минут, хочу отдать местным воду. - Торговец постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, зашел.
- Вы вернулись, господин, - хозяин, сидевший за столом при свете лучины, говорил негромко. От лежанки доносилось мерное сиплое дыхание - видимо, жена его уснула. - И, как я понимаю... - мужчина посмотрел на ведро, и глаза его расширились. - Где вы взяли воду?!
- Достал из источника. - как ни в чём не бывало ответил Гарольд. Не стоило говорить местным, что это он его очистил - герцогу могло не понравиться подобная инициативность. Но и сказать, что вода просто очистилась - означало упрочить, ведущую местных к смерти, веру. Как оправдать сгоревшие брови Гарольд тоже не знал. Оставалось только не дать мужчине опомниться. Торговец поставил ведро на стол.
- Вам надо сделать вид, что вы признали убеждения местного правителя или уехать, как наберётесь сил.
- Достали?.. но... - мужчина встал и попятился от Гарольда, глядя с ужасом. - Вы принесли проклятую воду, господин?! В наш дом, сколько его ни осталось?! Господи, parcite nobis...
- Вода не проклята. - Гарольд осмотрелся - на чашки, ни стакана видно не было. Чтобы не терять эффектности момента торговец наклонился, и выпил прямо из ведра. Вода оказалась свежей и вкусной. Хозяин с невнятным возгласом ухватил черенок от вил, что стоял в углу, и замахнулся, но, видя, что с Гарольдом ничего не происходит, помедлил.
- Это что же... теперь пить можно? - на его лице расплывалась неуверенная улыбка, и он внезапно упал на колени. - Fiat voluntas tua sicut in celo et in terra! Et ne nos inducas in temptationem sed libera nos a malo! Снизошёл Дух Святой на нас!
Гарольд едва слышно цокнул языком. "Ещё бы. Ладно, попробуем по другому".
- Когда я подходил к источнику, небо сотряс голос. - Он не спешил, следя за реакцией хозяина.
- Голос? - жадно повторил тот.
- Да! - Гарольд устал, хотелось вздремнуть. - У меня всё внутри содрогнулось, казалось сами небеса говорят. Они сказали, что вы - жители деревни, пережив все лишение и страдания, заслужили вечное царство. Но сейчас, сейчас вы должны притвориться, что подчинились воле еретиков. Так вы спасёте детей и сможете воспитать их. Детская жертва не была осознанной и вы обязаны вырастить их, чтобы потом, через много лет, уже после вашей смерти, перед ними встал такой выбор. Дальше я успел увидеть только пламя и свет. Очнулся уже с ожогами, вода в источнике была чистой. - Торговец даже запыхался.
Хозяин выслушал речь, со вздохом отложил дубинку и, сделав шаг, сочувственно положил руку Гарольду на плечо.
- Нет.
Гарольд так же сочувственно вздохнул. Ему порядком надоело убеждать дурного мужика.
- Да.
Хозяин заговорил: увещевательно, но пылко, и чувство по мере речи нарастало.
- Отче Святый, Боже правый добрых духов, Ты, который никогда не лгал, не обманывал, не ошибался и не сомневался из страха смерти в мире чужого бога (ибо мы не от мира, и мир не для нас), дай нам узнать то, что Ты знаешь, и полюбить то, что Ты любишь… - мужчина, чье лицо осветилось светом истовой веры, воздел руки к грязному потолку и тут же молитвенно сложил их у груди, - ибо сказано: всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится. Ибо сказано: по плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Из любостяжания будут уловлять вас льстивыми словами; суд им давно готов, и погибель их не дремлет.
Гарольд постучал средним и указательным пальцем по столу. Захотелось врезать дурному, да так, чтобы тот грохнулся в стену. Божьей кары за это враньё торговец не боялся, если он и будет гореть в аду, то наверняка не за этот инцидент. Да и хозяин дома, обрекающий детей на смерть, наверняка составит ему компанию.
- Ладно, послушай меня. - Торговец сделал паузу, подбирая слова. - Я расколдовал источник, стало жалко детей, ну и вас дураков, в какой-то степени. - Убеждать сумасшедшего в божьем промысле, видимо, было бесполезно. - Теперь я хочу получить плату за свою работу, - торговец положил руку на ведро - это же справедливо - получать плату за работу?
- Никакой блудник, или нечистый, или любостяжатель не имеет наследия в Царстве Христа и Бога, - сообщил ему мужчина, с горечью заламывая руки, - ведь сказано: имейте нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть. Ибо Сам сказал: не оставлю тебя и не покину тебя. Нечестивый берет подарок из пазухи, чтобы извратить пути правосудия. Притесняя других, мудрый делается глупым, и подарки портят сердце. Ни в чем не поступайте с братом своим противозаконно и корыстолюбиво: потому что Господь – мститель за все это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали!

Торговец вздохнул. Ему самому путь на небеса был заказан, слишком много гадств он наделал, слишком много, чтобы быть прощённым. Только пророком он выдавал себя раз семь. Так что сколько он ни тешил себя надеждами на искупление последние два года, сейчас он прекрасно понимал, нет, ему не видать искупления. Встреча с очередным безумцем заставила его признать это. Вспомнились сырые стены, камера, которая по ошибке казалась кельей. Вспомнился путь, казалось, единственно верный - путь искупления грехов. А что в итоге? Бедные голодают, богатые жрут. Кто-то режет от нечего делать, кого-то режут. А все эти фанатики - овцы, позволяющие закалывать себя и своих детёнышей. Люди, не желающие подчинить себе мир и природу, пустить их силы на благо, люди, покорно ждущие смерти, по сути - сами себя убивающие. Они отдают власть над миром в руки жадных, склочных князьков, которые называются помазанниками божьими. Гарольд не знал, где Бог, и чего он хочет. Но это точно не был верный путь, этот человек, не стирающий руки в кровь, пытаясь спасти себя и детей, а смиренно ждущий смерти. Торговец просто знал, что надо спасти хотя бы детей, может это и был глас Божий. Гарольд улыбнулся, ещё раз постучал пальцами по столу.
- Хорошо. - Торговец вытащил табуретку и сел на неё. - Я скажу, что я думаю по этому поводу. Мне хочется спасти детей от смерти.
Скорее всего всё это было бесполезно, разубедить фанатика он был не в силах.
- Но дети спасутся! – Искренне изумился крестьянин, устало опускаясь на топчан рядом с женой, - ибо сказано: верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои. И вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш". Ведь Бог – есть любовь, и скорби нет, когда дети обретут блаженство вечное!
-Да. - Гарольд положил ногу на ногу. - Но мне угодно, что бы все они дожили до двадцати лет, такова будет плата за мой труд, как видите, - он потёр лоб - не лёгкий.
Мужчина возмущенно вздохнул и нырнул под топчан
- Никто как Бог! – Мрачно и угрюмо воскликнул он, протягивая Гарольду тяжелый прямоугольный предмет, покрытый чистой тряпицей. С одного конца покров спал, открывая потертую черную кожу книжного переплета, - вот, вам отдаю, как плату, дабы не запятнали вы душ детских и во спасение души вашей!
Он бережно, с любовью приподнял ткань, под которой горел остатками позолоты в тиснении флёр-де-лис.
- Старая, святая Книга, несколько поколений она хранилась...
Под первым переплётом обнаружился второй, с которого на Гарольда смотрел крест с очень широкими перекладинами одной длины, заключёнными в выложенный из красных камней круг.
- Берите… И покиньте нашу деревню, ибо скверна ляжет на души наши. Сказано: не войдет еретик в жилище твое…
Гарольд вздохнул. Книга его заинтересовала, но сейчас было не до неё.
- Послушайте, ведь если этот герцог, как его там, узнает, что источник очищен, он вернётся.
- Лучше смиряться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми. Смиритесь под крепкую руку Божию, да вознесёт вас в своё время. Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печётся о вас, - мужчина заметно начал раздражаться, он то складывал руки у груди, то изящно взмахивал ими. Книгу при этом он с силой всучил Гарольду и отступил на пару шагов назад, - Жертва Богу – дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже. Послушание Христу и есть смирение. Суть смирения в послушании, господин. Сын Божий подчинился воле Отца, поставив Себя в полную зависимость от Него. Христос настолько смирил Себя, что ничего не предпринимал Сам. Он принимал Божьи предначертания, и день за днем Отец открывал их Ему. Так и мы должны положиться на Бога, чтобы наша жизнь стала простым выполнением Его воли. Уподобляйтесь характером Христу, а это возможно через Ваше смирение. Обретайте мудрость Божью, во всем следуя примеру Иисуса. И тогда Божественный Образец отразится и засияет в Вас! Князья земные даны нам во испытание, а потому примем мы его безропотно и да не минует нас Царствие Небесное.
Стало совсем тошно, может он где-то ошибся, может с самого начала это была пустая трата времени. "Да... Вальтер будет не очень рад такому развитию событий". Торговец помрачнел. И ведь останься они в заброшенном доме, этот сукин сын попробует его зарезать. Между домами жители особо не ходят, видимо сил не хватает. Да и задержатся они, скорее всего, только до утра. Эти гады всё равно умрут через пару дней, возможно, просто не желая пить из очищенного им источника.
- Ладно, воду-то хоть вы пить будете?
- Вода - благодать Божия, - уклончиво ответил мужчина, вздыхая и явно успокаиваясь. - Ступайте с миром, господин, и да спасет вас от всяческого греха эта Книга!
День показался бесконечно долгим, веки чудовищно тяжелыми. Скажи хозяин, что не станет пить воду, Гарольд бы существенно укоротил его страдания. Было бы удобно убить обоих и переночевать в халупе, а потом спокойно поехать дальше. Торговцу стало интересно, попытается ли прикончить его богобоязненный мужчина, если он просто останется в деревне.
- Хоть так. - Он устал, наделал много ошибок. - Я останусь в одном из заброшенным домов, пообещайте вести себя по-христиански и не перерезать мне горло ночью.
Хозяин печально улыбнулся и кивнул, словно Гарольд только подтвердил какие-то его мысли.
- Вы уже мертвы, господин. Ступайте с миром.
"Это ты почти мёртв". Гарольду всё более простым вариантом казалось зарезать мужчину, который был бы только рад.
- И всё-таки, поклянитесь, что ни вы, и никто из местных не попытается нас убить..
- И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне, - мягко ответил хозяин.
- Не боюсь. - Гарольд начал терять терпение. Для дурного мужика любое его слово могло иметь тысячу значений, а торговцу, перед тем как сторожить всю ночь халупу, хотелось бы услышать внятный ответ.
- Повторите за мной. - Он старался сохранять спокойствие. - Я клянусь перед Богом, что ни я, ни кто другой из деревни не попытается навредить ни душе, ни телу путников.
- А Я говорю вам: не клянитесь вовсе. Ибо невозможна мысль о разъединении, - хозяин снова мягко улыбнулся, словно несмышлёному ребёнку.
Голову пронзила боль.
- Ладно, вижу давать клятву вы не собираетесь. - Он устал. Торговец пытался сделать доброе дело, пытался стать ближе к Богу, но всё шло как обычно через задницу. Может жнец был Божьим знаком, призванным вернуть Гарольда на истинный путь, а может к чёрту его. Лицо ещё побаливало из-за ожогов. Торговец пошуршал в кармане, достал шиллинг.
- Вы, я так понимаю, верите в Божий промысел?
Лицо мужчины приняло усталое выражение, но ответить он не успел. Скрипнула дверь, и в хижину, громко зевнув, ввалился Вальтер.
- Странный тут узор в небе, но правильный, - увидев монетку в руках Гарольда, он зевнул снова и кивнул. - Ещё и деньгами решил помочь? Дело хорошее. Но, право слово, это бы и до утра подождало. Спать охота, мочи нет. Если добрые хозяева позволят.
- Вальтер, пару минут твоего времени, будь добр - подожди снаружи. - Торговец говорил очень мягко. Хотелось прищелкнуть языком, он ещё никогда не кидал монету, ставя жизнь. Проиграет хозяин - он его зарежет, если не повезёт самому Гарольду - он останется ночевать в деревне, рискуя нарваться на праведный гнев десятка фанатиков. Торговец стукнул носком сапога по полу. Дело оставалось за Божьей волей.
Почему-то убить обоих показалось Гарольду самым простым решением. Почему? Может, потому что хозяин задел болезненную для него тему? Может, потому что он не хотел рисковать своей жизнью? Хотя, насколько был велик риск? И чем бы он отличался от михаилитов, если бы вырезал полдеревни, чтобы не спать под открытым небом. Но мужчина, мужчина упрекал Гарольда, говорил то, чего торговец терпеть не собирался. Он напоминал ему, самого себе несколько месяцев, даже недель, назад. Торговец мерно постукивал пальцами по столу, глядя вникуда. Может, он хотел убить уродливого, костлявого хозяина вопреки словам жнеца? Наперекор воле Бога? О, этот вопрос не дающий ему покоя. Бог, воля, благословение. Казалось, убив старика, он всё закончит, поставит кровавую точку. Вот убей он сейчас невинного, убивай каждый раз, когда будет выгодно и - вопросов больше не останется. Ну сколько можно себя тешить этими надеждами на спасение души? Откажись он от них, насколько проще стал бы мир. Торговец взглянул в пустые глаза мужчины. А ведь он собирается убить совершенно невинного человека, споря с самим собой. К чёрту всё, может своей помощью он продлил жизнь безумцев, а что - важнее детей, хоть на пару недель. Большего он сделать не мог. А Бог, пусть Бог судит. Торговец встал, подбросил монетку, так, чтобы та упала на стол и, не оглядываясь, вышел.

с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан


5 января 1535 г. Билберри. То, что осталось от "Зеленого Грифона", ближе к полудню.
суббота, темная луна

Утро, а точнее - полдень, начались с озноба от выстуженной комнаты, которая, кажется, уже становилась почти домом, что быстро разрешилось розжигом камина; с тихого и недовольного бормотания, когда гребень с трудом пробирался сквозь спутавшиеся, скрутившиеся в тугие спирали локоны. Впрочем, бормотание стало чуть более громким, когда перед маленьким зеркальцем, неудобно нагнув голову, Эмма принялась крепить к голове тиару, выбранную Раймоном в сокровищнице Грейстоков в счет части оплаты. "Она будет хорошо смотреться у тебя в волосах". С этим было не поспорить. Да и спорить не хотелось, а потому к ворчанию примешивались нотки удовольствия. И их, пожалуй, было больше. Невольно улыбнувшись при воспоминании о том, какими полными ужаса и изумления глазами смотрела миссис Тоннер и новая прислуга таверны на их почти триумфальное возвращение, Эмма усмехнулась еще громче. И уж совсем чуть было не расхохоталась при виде того, как нелепо выглядела девушка, отражаемая в зеркале. Тиара явно не подходила к теплой ночной рубашке под горло, придавала вид слегка комичный и разбитной. Впрочем, будить Раймона пока не хотелось, а потому смех был спрятан в углах губ, драгоценная нить в волосах держалась крепко... Если никому не придет в голову взъерошивать прическу, но к этому, кажется, не было причин.

- Теперь правильно?
Губы коснулись губ, но позже, когда комната прогрелась достаточно, а новая служанка, неуклюжая и нерасторопная, помогла одеться. Прикосновения чужих рук не напомнили об алтаре, не показались неуместными. Они были безразличны, точно объятия Раймона стерли из памяти весь ужас этого изощренного насилия, надругательства не над телом, нет, но над чувствами.
Раймон, не открывая глаз, улыбнулся.
- Только так и правильно. Дьявол, надо подниматься и ехать, но... у тебя нет чувства, что вчерашнего вечера просто не было? Или не с нами. Словно, не знаю, приснился странный сон? Призрачный, застывший вне всего замок, в котором сегодня призраки и мумии танцуют бал, - он поморщился. - Или это просто потому, что голова разламывается. Чёртов скоге с его... её кубком.
- Сон? - Эмма ненадолго задумалась, пальцами обводя уже совсем хорошо зарубцевавшийся шрам на плече Раймона. - Пожалуй, да. И еще ощущение неразберихи. Будто бы в голову накидали всего подряд, как неумелая хозяйка - в похлебку. Вроде бы и пахнет съедобно, но когда ешь - не понятно, что это: обрезок репы или свиной хвостик?
- Главное, чтобы не мешало потом чувствовать вкус правильной еды. Хотя бы со временем... - Раймон со вздохом сел в кровати, потирая висок. - А то у меня чувство, что мы всё ещё там, - подняв взгляд, он довольно кивнул. - Но есть и плюсы. Оно действительно подходит.
Эмма сморщила нос, выражая этим простым действием сложную палитру чувств, поднятых этим его замечанием, но улыбнулась. Тиара и в самом деле подчеркивала светлые волосы, изумруды весело перемигивались с топазами в солнечном свете, набрасывали золотисто-зеленую вуаль на глаза, придавая им слегка непривычный оттенок. Драгоценная нить требовала колье из тех же камней, но... Отчего-то ожерелья всегда напоминали ей невольничий ошейник. Гривна, подаренная Хродгейром, и вовсе была похожа на оковы. Дотронуться до этого украшения Эмма так и не решилась. Оно отчетливо пахло затхлой древностью, сквозило чужой печалью и чужой же злобой. И больше подходило для жрицы, нежели для Эммы Фицалан... Нет, для леди де Три - Фламберг. Два имени, скрывшие беглую послушницу надежнее крепостной стены, мягкой кошачьей лапкой пригладили сумятицу мыслей, вызвали ласковую улыбку. Пригладили - но не стерли. Быть может, оттого, что их обладатель и сам пах сейчас можжевельником, сквозь который отчетливо пробивались нотки замшевого недоумения.
- Но эту странную гривну я носить не буду, - в который уж раз заявила Эмма, поправляя тиару. - Позволь.
Пальцы, массируя и поглаживая, легли на виски Раймона, туда, где пульсировали жилки.
- Да разве кто-то заставляет? - голос звучал лениво и расслабленно. - Расплавить и продать, раз так. Или просто продать, если найти не слишком щепетильного ювелира. Может быть, и в Лондоне, если поедем через него, - Раймон усмехнулся. - Может быть, даже получится не тратиться на трактир.
Эмма продемонстрировала кончик языка и рассмеялась, понимая, что Раймону трудно удержаться от того, чтобы не уколоть этой её бережливостью, проистекающей, впрочем, не от жадности или прижимистости, а от нежелания ждать и волноваться, когда он уходит выполнять свою опасную работу. Но, право, после забытого во времени особняка Грейстоков посещать еще один знатный дом, на что, несомненно, намекал Раймон, не хотелось. Таверна, по крайней мере, не подразумевала наличие утомительнейших условностей и правил этикета, которые они были вынуждены соблюдать. Ну, а резиденция Ордена, если он говорил о ней... Пожалуй, хоть ей и любопытно было бы взглянуть на место, где рос и воспитывался Раймон, хоть там и был Бойд, окруживший их обоих отцовской заботой, какую Эмма не знала никогда... Но, все же, это снова были церемонности, которых не хотелось.
- Если это необходимо, - смиренно согласилась она, ласково скользя ладонями по его вискам и щекам, сгоняя боль к плечам, - я бы, пожалуй, предпочла бы теплую и небольшую комнатку в трактире покоям в очередном дворце. Но нам сначала надо уехать отсюда. Я не стала тебя будить и, пожалуй, зря...
Шум за окном, доносившийся издали, подтвердил её слова.
Рыночная площадь перед церковью была заполнена людьми и гробами. К тому моменту, как Эмма и Раймон подошли к окну, на плечи одетых траурно и торжественно мужчин опустили золоченые, покрытые белым полотном, носилки. В обугленных останках на них угадывался отец Августин. Неприглядность страшной его смерти скрыли бело-черные одежды наподобие тех, что надевают при постриге.
- Они его как великомученика чествуют, - Эмма говорила с холодной отстраненностью лекарки, не испытывая ни отвращения, ни ненависти, ни жалости.
- Мучения были велики, но сомневаюсь, что ему это поможет, - в тон ответил Раймон, оглядывая сцену. - Получается, Клайвелл в детали не вдавался, или ему не поверили. Пусть. То, что от него осталось, либо внизу, либо в чёрных стенах. Ты думаешь, нам станут мешать уехать? После того, что видели в церкви?
- Не думаю. - Эмма вздохнула, прижимаясь щекой к руке Раймона. - Они сейчас должны его или на кладбище унести, или в раку для мощей... хм, жаркого? Им не до нас. И, боюсь, вряд ли они вняли словам Джеймса.
- Тогда пусть. Во что они верят - и верили - меня тревожит мало. А считают монстрами - и дьявол с ними. Не привыкать. Позволяет не торговаться лишний раз, - он отвернулся от окна, за которым процессия медленно двинулась по улице. - Тогда: в Лондон. Обналичить чек, перевести часть денег в другие чеки. И снять тёплую комнатку в трактире - или же остановиться в Ламбетском дворце. По крайней мере, так меньше людей и не очень вокруг - после Грейстоков-то. Хотя, признаться, этот вариант меня не слишком радует. Уж очень странно отнёсся в тот раз архиепископ. Точно не как к простому наёмнику.
- А как к кому?
Странностей, пожалуй, было довольно. Особенно - после Грейстоков. К тому же, архиепископу нужен был венец Альфреда, с помощью которого великий король остановил иноземных захватчиков. И все эти новые древние боги были при дворе, между прочим... Иногда бывает так, что достаточно двух строчек, чтобы понять, каким будет рисунок вышивки... Впрочем, Кранмер не был похож ни на короля древности, ни даже на его потомка.
- Не могу сказать даже. Пригласил с ним поужинать. Обеспечил одеждой - и не рабочей, а дорогой... ты и сама видела. Слуга обращался чуть ли как с членом семьи, а не подозрительным типом, который завтра уедет искать давно пропавший артефакт.
- Архиепископ славится своей помощью страждущим...
Эмма с недоумением уставилась на Раймона. На страждущего он не был похож никогда. На нахала, способного смутить послушницу, готовую принять постриг - всегда. На лорда, даже принца крови - большую часть времени. Она вздохнула, подавая ему приготовленную с вечера рубашку. Бежала ли она бы с этим подозрительным типом? Пожалуй, что - да. Выбора у нее все равно не было. Впрочем, теперь его тоже не было, но это казалось настолько естественным, что даже думать об этом не хотелось.
- Страждущим - конечно, - не стал спорить Раймон, поспешно одеваясь, словно ему здесь оставаться лишнее время не хотелось тоже. - Помощь мне и впрямь требовалась. Но сажать за свой стол, укладывать в гостевой спальне? Излишняя помощь, разве не так? Покормить можно в людской, задание дать там же, одежду-оружие попроще. И я тогда так и не спросил, зачем ему венец. Впрочем, подозреваю, Его Превосходительство и не ответил бы. А ведь интересно, особенно если вспомнить этих чёртовых старых богов. Слишком уж совпадение.
- Совпадение, - согласилась Эмма, отчего-то даже не удивляясь сходству мыслей, - но, по крайней мере, странности архиепископа и его домочадцев прояснить будет проще. Если, конечно, мы остановимся в Ламбете. Раймон, - она помедлила, поправляя воротник рубашки, тщательно, вдумчиво разглаживая каждую складку, легко касаясь шеи, - я не уверена, что хочу знать, откуда ты так хорошо наслышан об обитателях Доков, и за что ты оказался в тюрьме. И почему на помощь пришел архиепископ, а не магистр. Но... быть может, ты ему кого-то напомнил? Или умеешь и знаешь что-то такое, что делает тебя ценным в глазах милорда Кранмера?
- Выживать умею, этого не отнять. Несмотря на все попытки сгинуть то на тракте, то в городе. Думал, в этом всё и дело, что прежние, кого посылал - а ведь не первый я, наверняка - сгинули по дороге. Михаилиту... ну, нам многое проще. Но теперь, когда ты сказала... - он задумался, постукивая пальцами по уже заряженному заново поясу. - Что-то такое, может, и было. А, может, и всё вместе. Чёрт его разберёт. Будет время - распутаем. Но вот ещё. Карту я помню не сказать, что хорошо, но всё же. Куски гобелена хранились в Бермондси и в Кентрбери. Помню, ты говорила, что непонятно, почему их разделили, ладно. Но если примерно представить направление, провести линию через аббатство и монастырь, чудится мне, что упрётся оно как раз в Глостер. Если не в сам собор, где похоронен сэр Роберт.
Эмма отпустила воротник, суетливо пригладила жесткую вышивку оверкота, задумчиво покрутила резную пуговицу, приятным покалыванием отозвавшуюся в пальцах. Гобелены с жизнеописаниями Альфреда Великого были, несомненно, ключами к этому треклятому венцу. И, похоже, еще и вратами для Морриган. Поежившись от мысли о вратах и последовавших за ней воспоминаний о своих кошмарах-яви, она вздохнула, обнимая Раймона.
- Не забывай об этом умении. Пожалуйста.

Памятная хижина в лесу встретила их приветливо, точно добрых знакомых. Кажется, с тех пор, как они покинули эти стены, здесь никто и не останавливался. Все также висела занавеска из дерюги, повешенная Эммой, все также лежал на стуле аккуратно сложенный хабит. Эмма с легкой улыбкой взяла его в руки, расправленным приложила к груди. С тех пор, как она с радостью оставила облачение здесь, прошла всего неделя с небольшим. А казалось - что целая жизнь. За это время они ухитрились навлечь на себя проклятие глейстиг, побывать на черной мессе и чуть было не посетить бал мертвецов. Испытать кошмары во сне-наяву. Научиться если не доверять, то хотя бы осознавать свое единение, и - с радостью позволить свершиться тому, чего она так боялась, оказавшись впервые в этой хижине, впервые засыпая в объятиях Раймона. Здесь, в этом маленьком, хлипком домике, за стенами которого, как и тогда, слышался лишь шум ветра в кронах деревьев да зыбкая тишина снежного леса, она впервые начала понимать все наслаждение быть свободной и... говорить. Хабит, с ожесточением скомканный, полетел в очаг. Следом за ним туда же отправился и старый чепец, больше напоминающий грязную тряпку. Если уж и покрывать голову чем-то, то пусть это будет тиара, которую выбрал ей человек, чью фамилию она теперь носит. Старый передник, покрытый пятнами отваров и застарелой крови, задержался в руках чуть дольше облачения. В нем были заключены невыплаканные слезы Эммы. В нем жили невысказанные слова, тяжелые мысли, утомительные молитвы. Но, все же, оказался в очаге и он, жалобно глядя на свою хозяйку темными пятнами. Прошлое не должно было мешать жить. Ни ей, ни Раймону.
Стукнула дверь. Увидев набросанную в очаг одежду, Раймон хмыкнул, встал рядом с Эммой, слегка касаясь плечом. И откликнулся почти эхом:
- Только подумать - меньше двух недель с того побега, а словно... И раны зажили. Заживают. Хорошая мазь.
В этом Раймон прав не был. Раны не заживали, да и разве может излечиться изъязвленная душа? Но они уже не болели. Облачение загоралось неохотно - прошлое не хотело оставлять её... их. И все же - загорелось, треща, рассыпая искры, вспыхивая желтым и зеленым, там где пламя лизало пятна на переднике, а казалось - что прижигая раны. От такого лечения оставались уродливые рубцы, стягивающие, обезображивающие. Ярко полыхнул чепец, и вместе с ним сгорели побои и молчание обители, страх наказания и страх быть собой. Отчаянно сожалея, что у нее нет ничего из дома, чтобы бросить в огонь тоже, Эмма обняла Раймона. И лишь целуя его, жарко и хмельно, она осознала, что дом сгорел вместе с Августином, на кресте. И этот пожар не опалил ее.

Резиденция Ордена.
5 января 1535 г.

- Леди очень спокойная, умная, - заканчивал свой рассказ Циркон, вальяжно откинувшись в кресле за круглым столом Капитула и поглаживая гончую, водрузившую огромную голову на этот самый стол, - кажется, искренне привязана к Фламбергу, да и сам он... повзрослел, что ли. Вразнос не идет, как бывало. Брак официальный и консумированный и, полагаю, пора думать о земельном наделе.
- Романтическая история, - хмыкнул брат-казначей, постукивая пальцами по объемистым стопкам своим бумаг, - счастье, что с констеблем удалось договориться. Иначе заметание следов этой бойни стоило бы нам дорого.
- Констеблю я пообещал любую посильную услугу Ордена, - сознался Бойд, покаянно наклоняя голову.

Великий Магистр слушал доклад Циркона молча, но задумчиво и заинтересованно. Они все изрядно постарели, все же, хоть и мнили себя теми мальчишками, что когда-то впервые ступили на тракт. Годы неумолимо текли, дети взрослели, женились и становились рыцарями. На Бойде это заметно было, пожалуй, более, чем на других. Всегда выделявший Фламберга среди прочих, он светился нескрываемой гордостью за воспитанника, но и выглядел огорченным, точно с браком и рыцарством господина де Три ушла часть его юности.
- Услуга - это не страшно, - наконец, произнес он, выпрямляясь в кресле, - сейчас, когда мы возвращаем могущество, мы должны особо следить за тем, чтобы дурная слава уравновешивалась хорошей. В конце концов, даже если наша помощь превысит необходимый объем, у нас будет задолжавший нам законник, что неплохо. Тем паче, о констебле Бермондси идет слава, как о человеке железном. Кроме того, стоит подумать о том, чтобы взять у короны в счет оплаты земли обители св. Марии Магдалены. Такое количество лесавок и крикс, за которыми братья до сих пор гоняются по округе Лондона, попадается нечасто, и нужно извлечь из этого пользу. Тогда и земельный надел будет проще выделить.

Со Спектром

Джеймс Клайвелл

5 января 1535 г. Бермондси
суббота, темная луна


Бывают такие пробуждения, когда утро, хмурое, лондонское утро, неожиданно кажется светлым и счастливым. Когда самая тишина спящего дома становится радостной. Таким утром особенно не хочется покидать дом, а если и выходить из него, то ради... Джеймс тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Та, ради которой стоит покидать дом этим радостным утром, будет только завтра. А сегодня - управа.

Бермондси, кажется, начинал тихо разваливаться. Улицы от снега были расчищены, но только те, по которым чаще всего ходил Джеймс. Горожане, похоже, слишком хорошо знали своего констебля, а потому Джеймс мстительно, не жалея ногу, немедленно отозвавшуюся резкой болью в едва схватившемся тонкой кожицей рубце, пробежался еще и по остальным, заснеженным улочкам, отмечая заколоченные лавки и закрытые ставни. Городок будто потерял душу и, возможно, в этом была и вина самого Джеймса. Но, черт возьми, разве он не отдавал Бермондси всего себя, не лавировал, не балансировал по тонкой проволоке, подобно уличному акробату, удерживая спокойствие и безопасность? Угрюмость приветливых прежде улиц казалась даже обидной. Впрочем, Мэри приветливо улыбалась из вчера, озаряя этой улыбкой завтра. И Джеймс на время махнул рукой на грядущие проблемы, улыбаясь в ответ.
Ритмичное постукивание по дереву было слышно ещё из-за дверей управы, и источник его бросился в глаза сразу, стоило Клайвеллу зайти. Дженни Хейзелнат, щеголявшая новенькими тёплыми сапожками, радостно качалась на тщательно подпиленной табуретке, уткнувшись носом в одну из драгоценных папок Скрайба. И упорно не падала, ухитряясь одновременно догрызать кусок чёрствого хлеба - видимо, из запасов кого-то из стражников. Клерк крайне заметно старался не обращать на неё внимания.
Возможно, это же объясняло, почему у встретившегося снаружи Харриса было такое расстроенное выражение лица. Хантер, который стоял у двери, выглядел слегка стоически, но кивнул спокойно.
- Джеймс.
- Ваше констебльство! - девочка, широко улыбнувшись, отсалютовала горбушкой. И качнулась ещё раз.
Хантер фыркнул в голос, но промолчал. У Скрайба дёрнулись уголки губ, и он склонился ниже над документами. Дженни меж тем возмущённо ткнула пальцем в папку
- Наветы! Жуть ведь просто! Взять дамочку, Гавкалу, так ведь кто ей виноват, что у неё кошель не держится, у злюки?!
Джеймс тяжело вздохнул, привычно скидывая плащ и пояс с мечом на лавку.
- Страшное дело, - поддержал он, мягко извлекая папку из цепких лапок Дженни, - наговаривают на такую милую, честную, юную леди. С чем пожаловали, мисс Хейзелнат? И письмо верните, будьте любезны.
Девочка проводила папку тоскливым взглядом и соскочила со стула, который на этот раз всё-таки упал, заставив Скрайба подпрыгнуть.
- Какое письмо?! А... это письмо? Так я его только-только подобрала. Иду, никого не трогаю, а оно как порх из кармана, и прямо на снег. Карман, небось, рваный. И не письмо это вовсе.
В верхнем ящике конторки письма от Мэри не обнаружилось, зато нашлись давно и прочно забытый томик добрых сказок in folio, купленный когда-то для Бесси.
- Папки не трогать больше, мисс Хейзелнат, - шутливо погрозил пальцем Джеймс, меняя книжицу на конверт в руках девочки, - прошу вас.
Надушенное письмецо в изящном конверте, на первый взгляд, было обычным любовным посланием от скучающего купца. Со второго взгляда в нем начал угадываться определенный ритм, наводящий на размышления. "Возлюбленная моя, Анна! Ярмарка в Лондоне будет, полагаю, излишне утомительной, чтобы я успел вернуться к вам вовремя. Глупец-приказчик, вы только представьте себе, задерживает поставки патоки и воска, отчего мы не успеваем удовлетворять все потребности и торг наш приобретает отчаянное положение. Анна, возлюбленная моя! Что, если я скажу, будто глаза ваши подобны двум сапфирам, озаряющим мой скорбный путь? Что, если ваши чудесные уста служат мне маяком, а косы... О, эти косы! Они подобны двум шелковым змеям, готовым задушить меня в объятиях страсти! Засим откланяюсь, моя милая Анна. остаюсь вашим покорным рабом, Г." Пробегая в третий раз глазами по строчкам, Джеймс выругался, поминая мать заговорщиков, святого Петра и самый большой ключ от райских Врат.
- Где, говорите, письмецо выпорхнуло, мисс Хейзелнат? - Мрачно осведомился он.
- Да так, где-то... - оторвав взгляд от книги, Дженни посмотрела на констебля, вздохнула и закатила глаза. - Да там же пусто. Духовности сплошные. Ароматные. Ну, на Смеральде. Посерёдке как раз, там, где из стены камень выпал и никак не заделают. Ну, у этой, странной. Мэдли, кажется. Говорит, с дырой в подвал кошкам удобнее даже получается. Как только дом не вымерзает. Брр.
Джеймс снова тяжело вздохнул, выдвигая средний ящик конторки. Письмо Мэри, к счастью, оказалось там и тут же было перепрятано за пазуху. Заговоры против... чего? Реформации? Короля? Королевы? Хотят освободить Мора или Фишера? Все сразу? Версий было слишком много и, возможно, этой находкой стоило поделиться с канцелярией милорда Кромвеля...
- С чем пожаловали-то, мисс Хейзелнат? - Повторил он вопрос, пряча записку, найденную девочкой, к письмецу Мэри.
- Тут хорошо. Тепло, интересно, - рассеяно ответила та, пристально наблюдая за тем, как Скрайб что-то быстро и аккуратно записывает. Временно забытую книгу девочка прижимала к груди. - На улице ногам нервно, знаете?
Клерк издал возмущённый возглас: на едва начатом документе расплывалось чернильное пятно из расщепившегося пера. Издав тяжёлый вдох, он отложил перо и с педантичной неторопливостью обрезал кончик. Дженни продолжала.
- Думала, может, в большой город... - она оживилась и повернулась к констеблю. - Там, говорят, такие представления, глаза выскочат! Но всё-таки лучше останусь. А то что они.
Знаю, - согласился Джеймс, усаживаясь за свою конторку. Его ногам тоже становилось... нервно. Очень нервно, до легкого потряхивания и сходящей с ума... intuitio, как это чувство называли однообразно великие римляне. - Ты завтракала хоть, мисс Хейзелнат?
Девочка фыркнула.
- Дженни. От ваших вежливостей у меня чуйство, что сама как эта Мэдли становлюсь. Только вокруг не мурчит никто, да окна такого нет, из которого на улицу смотреть можно день-деньской. Ела. Ваши ню... - она замялась, посмотрела на Хантера. - Стражники очень добрые. И господин пишущий - тоже. Добрый.
- Отлично, - Джеймс рывком вскочил на ноги и тут же скривился от предательской боли в ноге, - тогда пошли. Покажешь, где записки сами по себе порхают. Томас, составите компанию?
- Что?! Но я только согрелась! И... сапоги новые! Там холодно! И книга может упасть в снег и намокнуть! А ещё ноги гу...
- Конечно, - Хантер, утихомирив девочку мрачным взглядом, отвалился от стены. - Всё ноги размять.

с Хельгой

Дженни ворчала, когда они выходили из управы. Ворчала, даже не улыбнувшись, когда встретившийся по пути Харрис подскользнулся на снегу и чуть не своротил прилавок с чугунной ковкой. Ворчала, пока нога за ногу шла к дому констебля и за него, по переулку, между длинных домов красного кирпича с растянутыми поперек улицы бельевыми верёвками и заснеженными кадками для цветов. Ворчала, даже остановившись у дома, в основании которого, действительно, оказался выломан каменный блок. На втором этаже качнулась светло-зелёная занавеска.
- Вот. Тут она, значит, порхала. Как хотели.
- Много людей... - добавил Хантер несмотря на почти пустую улицу. - Когда нашла?
- А вчера. Днём. В обед. К вечеру.
Джеймс разочарованно вздохнул, оглядывая знакомую с детства улочку. В дыре под домом сверкнули зелёные, почти как у Дженни, глаза и сразу исчезли. Эсмеральд-роуд, хорошо знакомая констеблю, была не слишком длинной, всего лишь на несколько блоков с апартаментами да пяток частных домиков всё того же красно-коричневого оттенка. И уж здесь-то снег вымели почти весь, почти до булыжников. Из труб в нависшие облака поднимался дымок, и в целом округа, казалось, дышала миром и покоем. По виду. Просто разобраться с запиской не получилось. Впрочем, особой надежды на простоту и не было.
- Как, говоришь, карман-то выглядел, из которого выпорхнуло? И не нойте, мисс Хейзелнат, с меня обед.
В доме, стоявшем чуть сзади и наискось, разлаялась собака - судя по лаю, мелкая и весьма мерзкая. К ней тут же присоединились ещё две, чуть басовитее и будто без особенного энтузиазма. Звонкий лай, которому почти не мешали стены и ставни, отражался от домов и уходил дальше, до улицы святого Джеймса.
- Дженни! Ведь... - девочка замялась и заинтересованно наклонила голову набок. - Обед? А карман я только сзади и видела. Как сейчас помню, настроение гнуснячее - хоть убивай, потому как это ещё до того было, как от Рика... неважно. Мужчина, невысокий такой, волосы русые. Холодно ему было, видать, руки не знал, куда деть. А ведь небось в тепло шёл, гад такой. Вот... не догонять же его было. А какой обед?
- Сытный, - улыбнувшись, пообещал Джеймс, - и горячий. Да, жаль, что догонять не стала... Раньше ты его в Бермондси видела? Или чужак?
- Да что такого в бумаге этой?! - раздосадованно воскликнула девочка. И продолжила спокойнее. - По волосьям я ж разве знаю? Их остриги, и уже уши по-другому торчат. Но может и чужой. Вроде бы, не особо с кем раскланивался-то.
Две таверны, бордель, церковь... Последнее - маловероятно, но... Куда еще мог сходить чужак в Бермондси? Надежды, что он задержался хотя бы в одном из этих мест, было также мало. Впрочем, было бы неплохо узнать еще и каков он с лица, этот курьер-заговорщик. И Джеймс, вздохнув и с тихим ужасом предвкушая беседу с местными кумушками, постучал в ту дверь, откуда отчетливо тянуло кошками и над которой колыхалась светло-зеленая занавеска.
Дверь открылась на удивление быстро, словно его ждали, и запах изнутри мгновенно стал насыщеннее, обогатился оттенками и тонкостями. Казалось, в нём даже можно различить цвета и, возможно, степень пушистости и длину усов. При этом, как ни удивительно, запах этот не мог полностью скрыть слабого аромата герани. Невысокая и полная седовласая дама, стовшая на пороге, плотнее запахнула серую шаль и расплылась в широкой искренней улыбке, за которой, впрочем, чувствовалась словно бы скрытое, приглушенное, но, несомненно, жадное ожидание. Тонкое, чувственное, едва заметное в повороте головы и морщинках в уголках глаз. Насколько Джеймсу было известно, миссис Хелен Мэддли, давно уже почтенная вдова, не пропустила в жизни ни единой мессы.
- Мистер Джеймс Клайвелл! Подумать только, какой приятный сюрприз. И как вовремя.
Изящная бело-рыжая кошка, выскользнув из-под подола тяжёлой юбки, принюхалась и тут же, прижав уши, зашипела на Хантера. Но стоило ей увидеть Дженни Хейзелнат, которая целеустремлённо создавала в снежной пыли путаные цепочки из следов, как она замолчала, припала к земле и пятилась, пока не скрылась из виду. Женщина проводила животное удивлённым взглядом.
- Я по работе, миссис Мэддли, - твердо предупредил Джеймс, отступая на два шага от двери, - и предпочту говорить на улице.
Он тоскливо оглянулся на мрачного Хантера и недовольную Дженни, мысленно отвесив себе оплеуху. Не стоило, в самом деле, тащить их на мороз из тепла управы. Но... Кажется, его внутренняя ищейка уже сделала стойку.
- Томас, - окликнул он сержанта стражи, с удовольствием отмечая малую брошь на его одежде, - вас не затруднит проводить Дженни в заведение к Гарри? И подождать меня там вместе с ней? И, кажется, мне понадобится ром...
Хантер внимательно оглядел хозяйку дома и понимающе кивнул.
- Всё сделаю. И о роме позабочусь, как же иначе. Эй, ребёнок!
Обратно Дженни шла уже заметно быстрее.
Миссис Мэддли, проводив их взглядом, сокрушённо покачала головой и, несмотря на это, ласково улыбнулась.
- Ром! Джеймс, какой не джентльменский напиток. Зайдите, всё же, и я угощу вас кларетом. И забудьте о работе хоть на время. Ох, - вздохнула она. - Как сейчас помню вас вот таким мальчонкой, на этой самой улице. Уже тогда непоседой были, всё бегом и бегом, словно мостовая горела под пятками...
"Пожалуй, я предпочту ром..." При мысли о том, что ему придется войти в пропахший кошатиной дом, Джеймса заметно передернуло и он поспешно отступил еще на шаг, подспудно опасаясь, что его затащат за шиворот, как того мальчонку...
- Благодарю вас, но - нет, - мрачно отказался он, - вы лучше скажите мне, быть может, вы видели здесь незнакомого ранее русоволосого мужчину?
- Но, милый мой, конечно, - миссис Мэддли, казалось, даже удивилась. - Бермондси невелик, здесь всё на виду. Вот мы как раз говорили о вас с моей дорогой Элизабет... как старая подруга и женщина, которая тискала вас за румяные щёчки, Джеймс, я замечу, что вы непростительно мало уделяете внимание вашей славной матушке. Вы представляете, каково узнавать о помолвке сына - по слухам? - в голосе её звучал мягкий укор.
Джеймс, в упор не помнивший и не желавший вспоминать, как кто-то его трепал за щеки, досадливо поморщился и вздохнул.
- Я люблю слушать сплетни о других, миссис Мэддли, а сплетни обо мне меня не интересуют. В них нет прелести новизны, - вздернув бровь, сообщил он, - припомните, как выглядел тот мужчина?
- И всё-таки! Эта девушка... Джеймс, я правда понимаю, почему вы не хотели рассказывать, но вы не правы. В конце концов, и миссис Клайвелл была немного... странной. Никто не осудил бы. - женщина рассудительно покивала, потом встрепенулась. - Ах, да, мужчина. Конечно же, помню, дорогой мой. Довольно симпатичный, одет неплохо. И лицо, ну такое, чистое. Я ещё подумала, что, наверное, из джентри... может быть, тоже из торговой семьи?
Два раза глубоко вздохнув и медленно, очень медленно выдохнув; мысленно призвав все возможные проклятия на голову чертовой кошатницы, Джеймс покачался на с носка на пятку, уговаривая себя успокоиться. Черт побери, не была миссис Клайвелл странной! Она была ирландкой и, надо сказать, условности английского общества соблюдала неукоснительно. И уж точно Мэри... Упоминание девушки из уст этой женщины показалось почти кощунственным.
- Точнее. Во что одет. Цвет одежды. Цвет глаз. Черты лица.
Женщина обиженно выпрямилась во весь небольшой рост и сложила руки на груди.
- Если вам угодно обращаться со мной, как с одним из ваших преступников, хорошо! Серый оверкот, такие же штаны, без шапки. Карие глаза. Нос с горбинкой, а губы тонкие. Кажется, злой он человек, - последние слова сопроводил выразительный взгляд на самого Клайвелла.
- Простите, миссис Мэддли, - покаялся Джеймс, впрочем, неубедительно даже для самого себя, - от имени короны благодарю вас за помощь.

Со Спектром

У дома наискось через улицу Клайвелла встретил оглушительный заливистый лай. Возможно, он, несмотря на то, что держался поодаль, всё-таки унёс на себе частичку кошачьего запаха, но скорее мелкие мерзкие животные были просто скандальными по природе.
- Тише, лапочки... фу, наступлю ведь, - резкий голос принадлежал женщине, которая определённо привыкла говорить громко.
Дверь отворилась, и наружу вырвалась маленькая свора спаниэлей и болонок, немедленно окруживших Джеймса. Одна, самая заливистая кудлатая собачонка явно подбиралась к левому сапогу. Хозяйка в мохнатой накидке одобрительно хмыкнула, с любовью глядя на питомцев. Саиндирун Пайл, шотландка в годах, была худа, как свая и так же высока, а остренькие черты лица и волосы, лохматые и рыжие, придавали некоторое сходство с терьером.
- Мистер Клайвелл! Если мымра эта нажаловалась, так всё неправда, как перед Господом! Ведь если я - простая женщина, так и справедливости не полагается разве?
- Нажаловалась? - Удивился Джеймс, топая на собачку громко и угрожающе. Та, как ни странно, отскочила и притихла, да и остальные после этого уже не столько лаяли, сколько заинтересованно повизгивали. - Нет, миссис Пайл, никто не жаловался, но вынужден заметить, что ваши псы лают слишком громко, что запрещается уложениями о тишине домов, а также они не должны бегать без поводков. Впрочем, я не по этому поводу. Скажите, вы здесь не видели незнакомца с русыми волосами?
Поначалу женщина слушала настороженно, но потом скупо улыбнулась и сочувственно покачала головой.
- Что, для жизни-то небось и времени не остаётся, а, мистер Джимс? Гоняют и гоняют, мы-то видим. Вечно в делах, не присядете. Видела я вашего человечка, чего бы не видеть. Вчера, что?
Джеймс, набравший было воздух для продолжения отповеди, резко выдохнул, удивленно и настороженно уставившись на женщину.
- Не остается, миссис Пайл, - неохотно признал он, - вы правы. Как он выглядел, этот человек? Быть может, вы заметили, куда он пошел?
- А к площади. Про остальное, я-то, знаете, не присматривалась, но сапоги вот у него добрые были, крепкие. Это, знать, помню, потому что Несси он пнуть собирался, да разве по ей попадёшь, да ещё когда скользко? Гуляли мы тогда. Так, кажись... да, к рынку прямиком и потопал. Совсем чужой. Не видел никого. Вечером было... да, детки ваши домой как раз заходили, смотреть любо. Бесс-то ваша тоже над мальчонкой, как пчёлка над вереском вьётся, труженица.
- Бесси - умница, - невольно улыбнулся Джеймс, с трудом сдерживая отцовскую гордость и желание говорить и хвастаться своим ребенком. - Погодите... вечером? Поздно было уже?
Мысль о том, что дети могли допоздна гулять по улице, в то время, как матушка упоенно молилась, ему совсем не глянулась. Тем паче, в свете грозящего Бермондси если не бунта, то уличных беспорядков точно. И крикс, наверняка разлетевшихся из монастыря по всей округе.
- Да кажись, к шести, - Саиндирун Пайл понимающе наклонила голову. - Так, пожалуй, и припозднились, по темноте-то. Миссис Элизабет, ничего не скажу, христианка добрая, и добродетелью светится, да только, простите уж простую шотландку, мистер Джимс, а я всё равно скажу: многовато на девочку ставит. Непотребства всякого нынче поумножилось, да ведь и детства так не будет.
Наверное, скрыть злость на маменьку, охватившую его сразу, пламенем, наподобие того, в каком горел на кресте этот священник в Билберри, у Джеймса не получилось. Досадливо пнув больной ногой невысокое крылечко и под покрывалом неприязни даже не почувствовав боли, он устало вздохнул. С матерью у него были отношения если не сложные, то неоднозначные. С одной стороны, Джеймс был благодарен ей за то, что дети, все же, под присмотром. С другой, хотелось, чтобы этот присмотр был иным. Менее религиозным, более справедливым без излишней жестокости и назойливости. Спокойным. И действительно, негоже было возлагать такую ношу на Бесс. Джеймс вспомнил грустный взгляд дочери, когда он объяснял ей, кто такая Мэри и почему детям не место на ярмарке в большом городе. Он тогда не сказал, не смог сказать Бесси, что по-настоящему, беззаветно, он будет любить только ее и Артура. И, возможно, это была очередная ошибка.
- Сердечно благодарю вас, миссис Пайл, вы мне очень помогли.

с Хельгой

Таверна Гарри, как и всегда, была полна народу. Все также под лестницей сидело неразлучное трио игроков в кости и завзятых драчунов. Все также проворно сновала подавальщица, ловко уворачиваясь от шлепков по объемистому заду, который иначе, чем кормой, и назвать-то было сложно. Громко спорили купцы, обсуждая цены на ярмарках. Обычные, ничем не примечательные будни.
Мужчина, сидевший за столом недалеко от игроков и лениво цедящий эль из кружки, примечательным не был тоже. Темноволосый, с косым шрамом на щеке, в распахнутой на груди рубашке, он мог бы сойти за наемника, отдыхающего после ратных трудов, если бы не татуировка на шее, четко различимая даже в полутьме таверны. Поникшая, увядающая роза, с лепестков которой скатывались капли то ли росы, то ли крови.
Хантер же с девочкой устроились с другой стороны зала, недалеко от стойки. Сержант, заметивший Клайвелла сразу, как тот вошёл, приветственно махнул кружкой, а Дженни, у которой явно сильно улучшилось настроение, радостно вскинула руку. С трудом заставив себя оторвать взгляд от татуировки, Джеймс прошел к ним и рухнул на лавку, отбрасывая плащ за спину. Какого черта лондонский лиходей делает в Бермондси? Что, дьявол задери, вообще происходит? Слепо нащупав кружку, он сделал большой глоток. Ром обжег нёбо и горло, но Джеймс этого не заметил, занятый своими мыслями. Записка заговорщиков, лондонский, дети... Дети! Шатающиеся по темным улицам, чего не следовало допускать даже в то время, когда Бермондси был спокоен и благополучен. Матушка, умеющая лишь молиться да следить за чистотой в доме. Но ведь это может любая служанка, в конце концов? Съехать? И все же... Детей оставить было не на кого. Мэри? Но... делать такой шаг только ради того, чтобы у Бесси и Артура появилась мачеха, по сути - нянька, было неправильно. Подло. Пусть все идет так, как должно. Главное, не сожалеть о своей неторопливости в очередной передряге.
- Томас, - Джеймс кивнул на лондонского, прикрываясь кружкой, - давно он тут? Стражи ничего не говорили?
Хантер болезненно поморщился.
- Впервые вижу. И слышу. Получается, что только прибыл и вот... сидит. Пьёт. Словно так и надо.
- Наглеют.
Определенно, что-то прогнило в доселе работавшей системе. Если лондонский сидел в таверне у Гарри, спокойно угощался, и местные еще не спросили его, что он тут делает. Идти и выяснять ситуацию к Рику до смерти не хотелось, несмотря на приглашение. С местными говорить - тоже. Оставить на самотек? Чревато новой резней. Проклятье! Почему именно сейчас, когда и сумасшедший монах исчез, и надо этими кольцами из сокровищ культистов заниматься?
- Этот очень наглый, - со знанием дела подтвердила Дженни и вытерла рот: слушая, девочка глотала поссет. - Ва-ажный. Вон, развалился как.
- Выставляются, - добавил сержант, не обращая на неё внимания. - Или мы прошляпили, или в Лондоне что-то тишком сварилось. Поспрашиваю-ка я ребят, пожалуй. А то мало ли, знают - а и сами не подозревают, что.
- Придется в Доки идти, - Джеймс хмуро пробарабанил нечто траурное по столешнице и вздохнул, - но седьмого. Дьявол, как не хочется-то...
- А завтра что?.. - начал было Хантер, но осёкся со скупой улыбкой. - А-а! Помню, помню. Детей в Лондон везёшь. Семья - дело хорошее, правильное.
- Не детей, - Джеймс снова вздохнул, но среди искреннего огорчения это вздоха слышались и удовольствие, и даже чуть смущения, - мисс Берроуз.
Говорить с Хантером о Мэри было гораздо проще, нежели с кумушками или матерью. Впрочем, с чтимой матушкой говорить об этом и не хотелось.
Хантер изумлённо уставился на него.
- Так это что же, Клоуз про шурина - всерьёз говорил, выходит? С тем, как его... Джеком? Ну, Джеймс, не ожидал. А, впрочем, девочка, кажется, славная. Есть у нас паренёк оттуда, так слюнями исходил прямо, как байка эта прошла.
- Признаться, - Джеймс отхлебнул из кружки. Вкус пойла на этот раз прочувствовался до мозга костей, но он приглушил горькую ноту правды в этом разговоре, - мда, не "Гранде Дель Маре"... Признаться, Том, когда я это говорил, всего лишь пугал. Бил он ее, и в этот чертов монастырь хотел отдать, я думаю. А сейчас...
Джеймс пожал плечами, не зная, как выразить то смятение - и то счастье, что он ощутил, увидев улыбку девушки после Билберри.
- А сейчас везёте в Лондон, - судя по позабавленной улыбке, Хантер понял его и так. Сержант покачал головой. - Дела... Что же, может, и как стреляю, посмотрите, если сразу-то не отсеют.
- Один стреляет, другой мазелей катает... - пробормотала забытая всеми Дженни. Её глаза на миг вспыхнули интересом, но девочка тут же потупилась.
- Мисс Хейзелнат, - строгий тон удавался плохо, особенно на волне этого доверительного разговора, - неужели вы не одобряете?
Уставившиеся на него глаза были чисты и невинны, как у ангела. При условии, что на небесах существовали зеленоглазые ангелы.
- Нет! Правда, эту вашу мисс я не видела, но вы ведь плохую-то и не повезёте. Одобряю, как не одобрять. Целиком. Всеми частями.
- Замечательно, - почти искренне порадовался ее словам Джеймс, - а стрельбу я как раз собирался посмотреть, Том.
В теплоте, прозвучавшей в голосе, возможно, был виноват ром. А быть может, причиной тому был, все же, эта чертова обитель. Ничто не сближает людей так, как совместная работа - и совместное же спасение.
- Не то чтобы в городе лук часто пригождался, конечно, - рассудительно ответил Хантер и приложился к кружке с элем. - Но всё-таки расстаться сложно. Хотя сейчас, конечно, и глаз уже не тот, да и рука... а что, мисс Берроуз эта до турниров охоча? Сдаётся мне, дамы стрельбу обычно поменьше уважают, чем рыцарей.
- Не знаю, Том, - с сожалением признался Джеймс, - до чего мисс Мэри охоча, времени не было узнать, с этим дьяволовым монахом... Ну да, сам знаешь. Но я думаю, что выступление сержанта стражи Бермондси она согласится посмотреть. А рыцари...

Со Спектром

Джеймс презрительно усмехнулся. Время конных сражений в тяжелой броне уходило. Время тяжелых пеших латников - тоже. Флёр романтизма, которым рыцари прикрывали всю неприглядность своего существования, рассеивался тоже. В памяти снова всплыла акколада в "Грифоне", как живой пример того, что рыцари могут и не соответствовать идеалам, им приписываемым. Хотя, стоило признать, эти двое михаилитов, пожалуй, были гораздо более достойны звания "сэр", нежели пустозвоны от двора.
- Сержант... и впрямь же, - Хантер произнёс слово так, будто ещё обкатывал звание на языке, так и не привыкнув. - А монах тот, сын сучий... Ещё и нож пропал. И ведь обидно-то что? Если он помер, и нашли где-то в лесу, не вернут же. И не скажут, скорее всего. Только вот... не сгинул ведь, - он на миг задумался, затем с некоторой надеждой пожал плечами. - А хотя вдруг повезёт. Пока не слыхать, пусть так и остаётся.
- Шериф стружку снимает, - допивая ром, хмуро посетовал Джеймс, - вынь да положь ему мертвым или живым. Ну да дьявол с ними обоими.
Портить обед разговорами о брате-лекаре, начальстве не хотелось. И без того сейчас, когда казалось, что большая часть проблем осталась позади, возникли новые - и весьма непредвиденные. Вздохнув, Джеймс махнул подавальщице, заказывая сладкий пирог с яблоком для Дженни и приличное вино для себя с Хантером.
- Клементина-то пришла в себя? - поинтересовался он, понимая, что забыл спросить об этом у Скрайба. Вслед за этим вопросом вспомнилась Эмма Фицалан, леди Фламберг, сбежавшая из обители удивительно вовремя. Впрочем, нельзя было упрекать ее в этом. В отличии от той же Клементины, ей повезло, хотя вряд ли можно назвать везением то, что она в итоге оказалась на алтаре. Но, все же, она жива, и над ней не довлеют ни постриг, ни условности.
Хантер кивнул.
- Вчера. Слабая только совсем, но вроде как в разуме.
- Значит, надо будет спросить о ее намерениях и писать родным. Вот же, снова заботы.
Джеймс покосился на Дженни, не зная, как при ребенке, пусть и повидавшем на улице всякое, продолжать разговор. Хотелось рассказать о Билберри, о странной паре и священнике, сгоревшем на кресте. О магистре, с легкостью приручившем гончую, место которой только в бестиариях. А еще хотелось домой до темноты, к детям. Краем глаза он заметил, как татуированный мужчина поднялся и вышел, не оглянувшись.
Девочка между тем увлечённо поедала принесённый пирог, не обращая, казалось, на мужчин никакого внимания, и Хантер, которого её присутствие явно не смущало, усмехнулся.
- Малые заботы, да и тебе не привыкать. Небось, и на мельницу ту только по дороге забегать получается, - сержант наклонился ближе. - До Билберри и обратно. Слышал я, такое там было, что, небось, мисс Мэри и вспомнить некогда было? Или напротив?
Джеймс улыбнулся и согласно кивнул, разливая принесенное вино. Рассказывая о событиях в той церкви, не забывая упомянуть ни неожиданный брак беглой послушницы, ни выходки чертова торговца, ни Августина, сгоревшего на костре, он заново переживал все произошедшее. Говорил о Фостере, улыбавшимся облегченно, глядя на тела жены и дочери. О Фламберге, ставшем рыцарем на следующий день после бойни. О магистре с младенцем и Девоне. О Барсуке. И чувствовал, как отступает напряжение той ночи, точно с плеч сняли тяжелый груз.
- А к мисс Мэри довелось то не лько после заехать, ненадолго, - закончил он, вздыхая, - и младенец теперь у Браунов в Гринфорде.
- Да вот же... - Хантер почесал в затылке, словно пытаясь уложить рассказ в голове. - И нарочно такую кашу захочешь сварить - не придумаешь. Хотя там-то, с культистами этими, точно чёрт ложкой мешал, а то и двое. Чтобы так все сошлись, да ещё с Брайнсом этим. И Фостер... - сержант поморщился. - Вот судьбы не пожелать. Чтобы жена и дети в ереси эдакой... и убить, и не убить. Я вот думаю, и дьявол его разберёт, что бы сам делал.
- Я примерял на себя. В нашем деле семью иметь нельзя, если не закрывать глаза.
Прозвучало жестоко, но Джеймс и в самом деле всерьез думал о том, что в нынешние неспокойные времена семья становилась обузой. Дети и мать постоянно ходили по тому же острию, что и он сам. Право же, хоть отсылай их в пансион при каком-нибудь монастыре, тем паче, что образование в церковной школе удовлетворяло его мало. Мысль, осенившая его, заставила вздрогнуть. "Джеймс, Фламберг слишком поспешлив и горяч, чтобы сказать это, - сказал вчера магистр, прощаясь, - а леди слишком устала, чтобы об этом подумать. Спасибо вам. Услуга за услугу, михаилиты не любят быть в долгу. Если Роберт Бойд сможет помочь чем-то когда-то..." Просить его принять детей в резиденции, пока не разрешится ситуация - и плевать на слухи? И если вдруг... То пусть Артур продолжит обучение в Ордене, а для Бесси подыщут хороший пансион. Дома и сбережений с лихвой хватит на приданое. Джеймс закусил губу, болью пытаясь подавить горький привкус этого решения. Мятежники вряд ли затевали в Бермондси что-то крупное, скорее их городок, который уже почти стал частью Лондона, нужен был для отвлечения от чего-то иного. А вот присутствие лондонского настораживало до внутреннего безумия, до отчаянной дрожи чувств и нервов, непритупляемой даже ромом и вином. Каковы бы ни были его действия как констебля - под удар попадали дети. Курьер при управе еще наверняка был на работе, Скрайб собирался к вечеру отправлять сумку с бумагами в Лондон. Джеймс, лихорадочно пошарил в кошеле, доставая печать и потребовал бумагу и перо.
- Дженни, - попросил он, запечатав письмо и подкрепляя просьбу золотой монетой, - отнеси письмо мистеру Скрайбу. И очень прошу, не читай его и не потеряй. Прямо отсюда - в управу. Вернешься с запиской от клерка, что письмо получил, получишь еще монету и... да, пожалуй, еще и ужин.
Девочка уставилась на соверен огромными глазами.
- Хоть в Лондон!
Письмо исчезло за пазухой, а сама Дженни выскочила за дверь, едва успев подхватить оставшийся кусок пирога.
- За две монеты я бы и сам сбегал, - проворчал Хантер, провожая её взглядом. - Что за спешка, Джеймс? Думаешь, лондонские затевают что-то крупное, вот так, напоказ?
- Хочу ошибаться. Очень. - Джеймс мрачно проводил взглядом девочку, предвкушая скандал дома. - Записка эта, такого содержания, что прямо как по книге. Даже ритм чувствуется. Явно шифровка и явно заговор. Лондонский этот... Ну ведь видно же, что он не из мелких шишка, верно? Держится уверенно, одет хорошо. Но кому тут у нас заговоры устраивать? Мавру и кошатнице этой сволочной? Даже если и... В любом случае, меня настораживает этот висельник. И очень интересует, почему наши его еще не спросили - какого черта? Лучше уж я уберу из города детей, слишком свежа еще память прошлого передела власти. А тебе, - он улыбнулся добро и искренне, - не по чину бегать.
- Не слишком я верю в заговоры в Бермондси, - с сомнением пробурчал сержант. - Чтобы детей убирать... Маленькие мы. Да и, хоть что делай, спокойно тут, твоими же стараниями. Но не могу сказать, что не понимаю. Жизнь в последнее время такая, что и впрямь на парное молоко дуть начнёшь. А с лондонским - можно и самим, спросить, - прищурился он, - мелкий он там или жирный, один или нет. Это, может, уже тебе не по чину, зато мне - в самый раз.
- Не перед ярмаркой, Том. Седьмого воспользуюсь любезным приглашением и навещу нашего друга Рика. Кажется, нам там должны за этого чертова Брайнса. И решим. Пока настращай парней, чтобы в оба глаза и оба уха...
Джеймс покосился на дверь, ожидая возвращения Дженни. Ярмарка была испорчена, и оставалось только надеяться, что Мэри не заметит его настроения.
- Настращаю, это уж не волнуйся, - кивнул Хантер. - Но пока что, вроде, ничего такого.
Он хотел ещё что-то добавить, но тут хлопнула дверь. Девочка ворвалась в трактир так же быстро, как и убежала, при этом даже не запыхавшись - только щёки раскраснелись от холода.
- Вот, ваше констебльство. Всё, как надо. И не читала, и не смотрела, записочка от писчего дяденьки, как полагается.
- Молодец, - похвалил ее Джеймс, протягивая приготовленную заранее монетку, - ужин я оплачу заранее. Пора мне. Спасибо за беседу, Том.

с Хельгой

Бывают такие вечера после хмурого, но счастливого утра, когда пробуждение уже не кажется счастливым. А возвращение домой - и вовсе тягостным.
Еще не стемнело, но в просторной кухне двухэтажного каменного дома, где жил констебль, уже горели свечи и жарко полыхал камин. Чисто выско Оз бленные светлые полы покрывали яркие плетеные половички наподобие тех, что плетут шотландцы из лоскутков старой одежды. По обе стороны камина стояли два буфета, наполненные посудой и столь любимыми миссис Элизабет статуэтками немецкого фарфора: пастушками, которые с ласковой улыбкой замахивались посохом на милых розовых овечек; барышнями с такими тонкими талиями, что будь такая живой - непременно переломилась бы на ветру; фигурками Мадонн и всевозможных святых, в том числе святой Джеймс, отдаленно похожий лицом на Гарольда Брайнса. За покрытым нарядной скатертью столом, на котором уже горделиво красовалась фарфоровая крутобокая супница из приданого Дейзи, стоял стеллаж, сплошь забитый литературой духовной, точно в доме жил священник, а не законник. Впрочем, при одном взгляде н Ошгоа миссис Элизабет становилось ясно, что здесь будет бессилен даже архиепископ Кентреберрийский. Затянутая в корсет, в строгом платье и кружевным воротником под горло, накрахмаленном переднике и чепце, какой носили во времена юности Екатерины Арагонской, она встречала сына сурово поджатыми губами и молитвенно сложенными у груди руками.
- Мистер Джеймс Клайвелл! - Тон ее тоже не предвещал ничего хорошего. - Уделите вашей матушке несколько драгоценных минут!
Джеймс удивленно воззрился на нее, от изумления опускаясь на низенькую скамейку у входа, где всегда снимал сапоги.
- Какая муха вас укусила, матушка? - Мрачно осведомился он, возясь со шнуровкой. - И где Бесси?
- Муха сия именуется сыновьей непочтительностью, - просветила его миссис Элизабет, плавно разводя руками, - ибо сказано ,в Притчах: "Сын мой! храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей"! Разве дело сие, что о вашей помолвке я узнаю от миссис Мэддли и других почтенных дам?
Досадливо вздохнув, сбросив плащ, оверкот на лавку и оставшись в тунике, Джеймс молча прошел прошел к тазу и долго умывался под тяжелым взглядом матушки.
- Миссис Элизабет, - твердо и холодно произнес он, наконец, - я полагаю, что это исключительно дело мое, детей и уважаемой мисс Берроуз. И, позвольте напомнить, что в любом случае это - мой дом. А потому хозяйствуете вы здесь ровно до тех пор, пока я не сочту нужным привести сюда супругу. Или же - пока Бесс не вступит в права наследования.
- Как скажете, мастер констебль, - сухо отозвалась мать, нервно и быстро выходя из комнаты.
- Мисс Элизабет! - Донесся ее голос с лестницы. - Ваш батюшка изволят-с вас требовать!
Джеймс не менее нервно, чем мать, дернул плечами и устало опустился на стул. Возможно, он был излишне резок с матерью, возможно, стоило... Нет. Он решительно тряхнул головой. Не стоило. Если чье-то мнение его и волновало, то это дочери, а уж никак не миссис Элизабет, в честь которой дочь и назвали. Бедняжка Дейзи, она была уверена, что это смягчит свекровь. Впрочем, тогда матушка и не осмеливалась вот так... Счастье, что он пока и не собирается приводить Мэри в дом в качестве хозяйки, девушка не заслуживала такой свекрови.
- Конечно, миссис Элизабет, - донеслось сверху.
Не прошло и полминуты, как Бесси вошла в комнату, спокойно и чинно, как подобает. Несмотря на нарочитую сдержанность движений, на лице её сияла радостная улыбка. И отца она обняла тепло, как обычно, словно и не было вчерашнего разговора про ярмарку и отказа.
- Папа.
Джеймс опустился на колени, прижимая к себе дочь. То ли от облегчения, что с Бесси все в порядке, то ли от чувства вины, то ли потому, что это было прощанием (пусть и временным), голос дрожал и срывался, когда он, не выпуская ее из объятий, заговорил.
- Бесси, я хочу, чтобы ты знала и всегда помнила, чтобы ни случилось - лишь тебя и Артура я буду любить безоглядно и беспредельно. Независимо от того, буду я жив или нет, женюсь ли снова или нет. Ты - моя дочь, моя путеводная звезда, ради которой я возвращаюсь, понимаешь? Да, я часто оставляю вас одних. Часто не держу свои слова, вот, как с ярмаркой. Я - вообще плохой отец. Кажется, ни разу даже не поблагодарил тебя за ту заботу, которой ты окружала меня и Артура все эти годы, после того, как мама покинула нас. Но, все же, дороже и ближе моих детей у меня нет никого. И мне очень важны сейчас твои понимание и помощь.
Дочь вывернулась из рук и отстранилась, изумлённо и даже испуганно заглядывая в глаза.
- Что-то стряслось? С тобой? Какая-то беда?
Миссис Элизабет, стоящая в проеме двери, охнула и перекрестилась, пробормотав слова молитвы.
Джеймс вздохнул, откидываясь на пятки и усаживаясь на пол. Говорить с дочерью всегда было трудно, особенно, когда разговор был вот таким... Отчетливо попахивающим предательством.
- Ты была еще маленькой, - тихо начал он, привлекая дочь к себе снова, - и, наверное, не помнишь те страшные дни в Бермондси, когда банды резали друг друга, стражу и горожан. И вряд ли помнишь, как твой отец чудом дошел до дома тогда. Но зато ты много раз видела шрамы, верно? И можешь представить, что там было. Так вот, я думаю, что сейчас в нашем городке намечается тоже самое. Но сейчас ведь и я уже не так глуп, как раньше... Хотя, - он невольно усмехнулся, - дурак, конечно. Но, все же, надеюсь, ты найдешь силы простить мне мою глупость. Я думаю, тебе и Артуру на время стоит уехать из Бермондси. Отдохнуть от миссис Элизабет. Обещаю, в дом я никого не приведу, пока тебя не будет. И вообще, я сначала спрошу твой совет, прежде чем решиться на такой шаг.

Со Спектром

Бесси помолчала. Клайвелл чувствовал, что её тело под пальцами напряглось, словно девочка сосредоточилась на мыслях, попытках понять.
- Артуру действительно следует тогда уехать. Но наш дом... папа, я не помню ничего, но ведь мы были прямо здесь. И... - она помедлила, потом снова посмотрела ему в глаза. - А мисс Мэри ты тоже отсылаешь?
Этого вопроса Джеймс ждал и боялся. До мальчишеской дрожи в коленях и нервного закусывания губы.
- Мы с мисс Мэри не настолько близки, Бесси, чтобы ей что-то угрожало, - мягко пояснил он, пожимая плечами, - и у нее есть старший брат, глава семьи. Вряд ли он согласится с таким моим предложением, выскажи я его. И, по чести, Бесс, мне гораздо спокойнее и свободнее будет прижать всю эту шв... мерзость, если ты тоже уедешь с Артуром. Я понимаю, как это выглядит в свете ярмарки и мисс Мэри, и вообще... Но... Если я могу уберечь тебя от самого страшного, я должен это сделать. Ты же дочь старшего констебля, моя звезда, ты видишь и знаешь, что за это время я намозолил глаза всем, кому смог. И в этот раз опасность грозит вам с Артуром. Я не хочу идти на ножи, думая о том, что дома вешают сына и насилуют дочь.
Только произнеся эти слова, Джеймс осознал, что говорит с дочерью, как со взрослой девушкой, а не малышкой, еще недавно игравшей в тряпичных кукол. Но... Ему действительно сейчас требовалось понимание Бесси и ее поддержка.
- Джеймс Клайвелл! - Судя по голосу, миссис Элизабет не смогла сдержать возмущения. - Что вы говорите такое! То какую-то дочь мельника в дом собираетесь привести, то с дитя о таком ужасе, об изнасилованиях толкуете! Бесс, поди сюда от этого чудовища, что я породила и воспитала! Негоже юной леди даже слушать о таком, а не то, что говорить! Думаю, тебе стоит двенадцать раз прочитать "Отче наш", по числу апостолов Господа нашего! На коленях!
Джеймс тяжело вздохнул и отодвинул дочь от себя, поднимаясь на ноги. Руки непроизвольно сжались в кулаки и он снова тяжело вздохнул, глядя на эту женщину, которую почтительно должен был называть матушкой. Взгляд упал на чертовы статуэтки в шкафу. Дейзи их никогда не любила. Не любил их и он сам. Первым в стену над головой маменьки полетел святой Джеймс, так напоминающий чертова торговца. Следом - уродливая пастушка с дурацкой розовой овечкой, разлетевшаяся фейерверком мелких осколков.
- Миссис Элизабет, - равнодушно произнес он, аккуратно роняя на пол фарфоровую Мадонну, - если вы еще раз позволите себе наказывать мою дочь...
В руке демонстративно хрустнула тонкая талия барышни, порезав осколками ладонь, впрочем, боли Джеймс в ярости даже не почувствовал.
Миссис Элизабет, беззвучно разевая рот, безостановочно крестилась, глядя на него огромными глазами. На рукав Клайвелла легла маленькая рука, и Бесси встала рядом, выпрямившись во весь рост.
- Мне тоже никогда не нравились эти статуэтки, папа. И всё-таки, - её пальцы сжались крепче. - Ты не прав. Дома кто-то должен ждать. Чтобы было, куда возвращаться.
На миссис Элизабет при этих словах девочка даже не посмотрела.
- И в другом неправ тоже. Вы можете не быть... - она порозовела, - близки, но весь город знает о женитьбе.
- Солнышко, - Джеймс улыбнулся виновато и снова уселся на пол, сдерживая дрожь в руках, - дождись меня вместе с Артуром в резиденции Ордена михаилитов, хорошо? Я хочу, чтобы мне было, к кому возвращаться, хочу быть уверен в этом. А мисс Мэри... - Он замялся, понимая, что о Мэри необходимо было рассказать раньше, - о нас всегда сплетничают, наша семья на виду ведь. Да, я назвал шурином ее брата в тюрьме, пугая. Он избивал ее, Бесси. И потом... Да, она мне нравится. Мисс Берроуз - милая, славная и умная, но... Но ни о какой женитьбе и речи не может идти пока. Для брака необходимо хотя бы лучше узнать друг друга, верно? И я еще ведь не привел ее знакомиться с тобой и Артуром.
- Я понимаю, - Бесси осторожно раскрыла его ладонь и принялась аккуратно выбирать из ранок острые кусочки фарфора. И заговорила тихим голосом, не поднимая головы. - Правда, понимаю. Про... шрамы, которых всё больше. Про работу. То, что ты... что у тебя нет времени, и... ты приходишь поздно, иногда не приходишь совсем, а я жду, и мне страшно. Я понимаю. Проклятая работа, которая отнимала тебя всё больше, а теперь - отнимает совсем. Далеко. Орден Михаилитов. Казарма, гостевые комнаты, какая разница, если... - с тихим плеском полилась из кувшина в тарелку вода. Бесси обмакнула в неё льняную салфетку и принялась бережно, едва касаясь, чистить порезы. И всё равно забота - жглась. - Я понимаю. Когда забочусь о братике, о доме, о том, чтобы быть хорошей, послушной дочерью, чтобы ты... я познакомлюсь с этой славной Мэри Берроуз. Помилуй, Боже, я даже не стану её ненавидеть, хотя она забирает тебя, снова. Но ведь может и вернуть, правда? Хотя бы она. Я понимаю. Честно, папа. Только... Я поеду к твоим михаилитам, ради того, чтобы ты не оглядывался. Артуру там понравится, а я - буду ждать. Поеду, - перевязав ладонь чистой тряпицей, она застыла, глядя в блюдце с розовой водой, оставшееся на полу. - Только как же это больно, отец.
Обнимая дочь, Джеймс молчал. И молился. Его печальная звезда... Никто и никогда не сможет любить ее так, как он. Но, если в этих небесах, на этой земле еще остались боги... Да, черт возьми, хотя бы бог маменьки! Пусть они услышат его безмолвную мольбу, его беззвучный крик! Пусть его такая уже взрослая малышка-дочь будет счастлива, беззаботно и спокойно, как бы ни сложилась ее жизнь, сколько бы ни было трудностей на ее пути! Пряча нечаянные слезы в рукаве Бесси, к которому прижимался щекой, Джеймс мысленно обещал ей, что разлука не будет долгой, клялся, что сделает все, чтобы они с Артуром скорее вернулись, давал зарок чаще быть дома. Но вслух говорить это боялся. Впрочем, как и всегда.

с Хельгой и Леокатой

6 января 1535 г. Бермондси.
Прибывающий полумесяц.

Проснулся Джеймс задолго до заутрени. Впрочем, кажется, он и не спал, прислушиваясь к тихим всхлипам дочери в соседней комнате. Холодная вода в тазу отразила мрачного типа злодейской наружности с темными кругами под глазами. В зеркало глядеть не хотелось. Но, все же, он нашел силы гладко зачесать отросшие волосы в короткий хвост, отчаянно цепляющий за кольчугу, и даже надеть простую домашнюю рубашку вкупе с домашними же штанами. Собираться за Мэри на мельницу было рано, да и не хотелось, говоря по чести. Но предупредить он не успевал, оставалось только держать слово. И надеяться, что магистр успеет до его отъезда. Или - после приезда. В любом случае, уезжать с такой физиономией, да еще и не попрощавшись с детьми, было нельзя. Джеймс вздохнул и спустился вниз, предвкушая продолжение скандала от маменьки.
Миссис Элизабет, однако, была молчалива. И лишь поджатые губы да нахмуренные брови выдавали ее неудовольствие. Равно, как и отсутствие завтрака.
Циркон приехал быстро, точно гнал всю ночь, лишь получив письмо. Впрочем, лицо его было безмятежно, и из-под оверкота даже не выглядывала кольчуга. Хотя, достоверно судить нельзя было - магистр плотно запахнулся в новый, яркий, синий плащ, расшитый серебром. Девоны с ним, как ни странно, не было.
- Ощенилась вчера, - пояснил михаилит на немой вопрос Клайвелла, - восемь штук - и уже, galla, гончие, мать их Девону! Что случилось, Джеймс?
Джеймс с горечью закусил губу, но все же попытался кратко и емко объяснить происходящее. Много времени это не заняло, хотя рассказ и получился мрачным и перемежаемым ругательствами.
- Ну, к нам, конечно, вряд ли сунутся, - согласился он, кивая, - псы Господни, безбожные михаилиты же... Ну, а если сунутся... То это уже будет не только твое дело. Дети пока поживут в гостевых покоях, досмотрю. Но, Джеймс, для детей это...
Бойд поморщился и замолчал.
- Для меня - тоже, - мрачно сообщил Джеймс и отправился наверх, будить детей. Не стоило затягивать отъезд. Долгое прощание - лишние слезы.
Артур, которого миновали волнения вчерашнего дня, приветствовал отца с радостным энтузиазмом ребёнка, перед которым раскрывался целый новый день. И со всеми нерастраченными ещё со сна силами. И, несмотря на все усилия, его так и не удалось отучить от фокусов. Наука Дженни Хейзелнат оказалась на диво прилипчивой, и чёрный с белым узором камень Артур таскал с собой всегда. На его фоне Бесси, измотанная почти бессонной ночью, наспех умытая, выглядела бледным призраком, но - не плакала. И ничего не говорила.
- Бесси... Пора.
Джеймс прижал к себе Артура, избегая смотреть в глаза дочери. Вряд ли он сейчас мог выразить всю ту тяжесть, что была у него на душе сейчас. Вряд ли смог бы сказать о гнетущем отчаянии от прощания с детьми. А потому уложился в эти два коротких, горьких слова.
- Пора? Куда? - удивился Артур. - Рано ведь, в церковь.
- Артур, ты и Бесси не пойдете сегодня в церковь, - присев на корточки и держа за руки сына, пояснил Джеймс, - вы ненадолго уедете в гости. С настоящим рыцарем. И поживете у него, договорились?
- С рыцарем?! Ух ты! А мне там можно будет настоящий железный меч?!
- Спросишь у магистра, - Джеймс поднялся, пригладив вихор на макушке сына, подхватывая приготовленные у двери сумки детей, - Бесси, собирайтесь. Жду вас внизу.
Это снова было малодушное бегство. Но выносить молчание Бесс и радостное возбуждение сына он был не в силах.
Магистр, с нескрываемым интересом рассматривавший статуэтки миссис Элизабет и игнорирующий злобные взгляды чтимой матушки, плавным и быстрым движением повернулся на звук шагов.
- Плачут? - Участливо поинтересовался он, кивая наверх.
- Пока нет, - тяжело вздохнув, Джеймс опустил сумки на пол, - Артур и не будет. Его бы потом забрать от вас...
- Верну, - заверил его Бойд, усаживаясь на стул.
Бесси спускалась, держа Артура за руку. Одеты оба были в дорожное, как обычно - тепло и практично: в серую шерсть с чуть более тёмной накидкой - девочка, в тёмно-серое с чёрным - мальчик. Меховая подбивка, скромная, для тепла, а не напоказ, в глаза не бросалась. Яркие краски миссис Элизабет не одобряла, как и то, что считала излишне вычурным, модным или нескромным.
Увидев магистра при всех регалиях, Артур едва заметно замедлил шаг и прижался к сестре, глядя с восторженной робостью. Ему явно хотелось потрогать и цепь, и тиснёный пояс с бляхами, и рукоять замечательного рыцарского меча, но мешали и неодобрительный взгляд миссис Элизабет, и опаска, и рука сестры. Бесси же, сойдя вниз, сделала книксен, не поднимая глаз.
- Мисс Клайвелл, - Бойд поздоровался с Бесси почтительно, точно она была не девочкой, которую вынужденно отсылают из дома, а взрослой и уважаемой дамой, - мастер Артур.
Впрочем, тон его быстро сменился на участливый и немного шутливый.
- Мисс Бесси, - продолжил он, улыбаясь, - ну же, не вешайте нос. Вы так похожи на отца, а уж мастер Джеймс всегда сохраняет присутствие духа. Артур, цепь, пояс и даже меч можно трогать. Я не ем мальчиков на завтрак.
Джеймс вздохнул и поднял глаза на детей. С присутствием духа наблюдались проблемы. В наличии, скорее, было его отсутствие, но показывать это было нельзя.
Получив разрешение, Артур радостно метнулся к магистру, но тут же остановился и бросил удивлённый взгляд на сестру, которая так и не отпустила его руки. Только тогда девочка, побледнев ещё больше, разжала пальцы и наклонила голову ниже. Бойд, добродушно усмехнувшись, протянул ей и Артуру руки и, кивнув Джеймсу на прощание, увел детей. Вскоре по мостовой часто зацокали копыта и наступила тишина.

Гринфорд

Когда он, наконец, выехал к Гринфорду, солнце, зимнее, бледное, поднялось уже достаточно высоко и, как назло, светило прямо в глаза. И снег под его лучами сверкал, рассыпался искрами, слепил роскошью красивого январского утра. Возницы встречных повозок раскланивались но в разговоры, будто чуя настроение, вступать не пытались. Хмурый, сосредоточенный михаилит с огненно-рыжей шевелюрой, Клайвелла, казалось, вовсе не заметил: его явно больше занимал лес вдоль обочин.
На мельнице, в отличие от прошлых визитов, царила суматоха: низушок вместе с Джеком Берроузом нагружали мешки с мукой на телегу. Вокруг суетился полноватый и какой-то неловкий мужчина, по виду - купец. Он то подгонял работников, то потирал руки, словно те замёрзли, то посматривал на солнце. Лошадь, рыжий тяжеловоз с очень мохнатой гривой и бабками, относилась ко всему стоически, только время от времени лениво поводя головой. Заметив нового гостя, Джек буркнул что-то низушку и, не торопясь, подошёл к распахнутым воротам. Солнце светило ему в спину, мешая смотреть, но даже так было видно, что сын мельника выспался ничуть не лучше самого Клайвелла - и не давал себе труда этого скрывать. Но глаза его смотрели с мутноватой хмурой леностью, дремуче, как у молодого медведя. И кивнул в знак приветствия он скованно, резко - но кивнул всё равно.
- День добрый.
- Добрый день, мистер Берроуз, - в тон ему ответил Джеймс, спешиваясь. - Надеюсь, вы благополучны?
Как ни странно, Джек в ответ просто пожал плечами.
- Работы хватает. Даже с избытком, так-то. Хорошо дела идут, не пожалуешься. И цены опускать не приходится. А вы, стало быть, за Мэри.
- Да, если вы не возражаете, - меланхолично согласился Джеймс. Не приходится опускать цены... Означает ли это, что в городе нехватка муки и зерна? Это само по себе было тревожным предвестником, если Бермондси начали замыкать в блокаду.
- И... как давно дела идут хорошо, мастер Джек?
Чертова работа! Джеймс тряхнул головой, отгоняя мысли об отставке, и попробовал улыбнуться. Улыбалось плохо - перед глазами стояла Бесси, хмурая, с опущенными глазами, в старушечьем сером пальто.
- А и возражал бы, так что толку, - в голосе на миг прорвалась злость. - Нет. Я помню. Забирайте, не больно и надо. Вертится тут... А работа - что же, в последнюю пару дней, пожалуй, побольше, чем бывало. И не хуже я управляюсь.
- А ведь было уже поладили, - буркнул под нос Джеймс, не обращая, впрочем, внимания на вспышку злости Берроуза, - подводы, часом, не пропадали, мастер Джек?
Однако, стоило просить позвать Мэри, но... Упускать возможность оценить обстановку до разговора с торговцами Бермондси? Нет уж.
- Да откуда же мне знать? - удивился Джек, забыв от этого, кажется, даже злиться. - Сгрузили, а дальше они сами едут. Не говорил никто. Даже постоянные - они ведь кажинный день не приезжают снова. Это вам, в городе, виднее будет. Или что, если я в тюрьме вашей сидел, так во всём теперь виноват?
Джеймс досадливо вздохнул и примиряюще улыбнулся, не желая в это, и без того горькое, утро еще и раздувать ссору с Джеком. Ему вообще хотелось выпить кружку-другую этого мерзкого рома у Гарри и лечь, нет, завалиться спать в опустевшем доме, где исчезли голоса детей и, казалось, угасла жизнь.
- Тюрьма - не моя, короны, - дружелюбно поправил он, - впрочем, вы правы. Могу я попросить вас послать кого-нибудь за мисс Мэри?
Просьба обернулась тем, что Джек Берроуз вместо того, чтобы крикнуть самому, поменялся местами с низушком, словно таскать мешки было лучше, чем видеть или говорить с сестрой. Мэри появилась почти сразу, откуда-то из-за дома, ведя в поводу ухоженного солового коня. И во дворе смотрелась она так, что мельница и округа вмиг стали просто каменно-серой оправой, на которой затерялись и Джек, и телега, и даже купец, который был одет далеко не бедно, но так, чтобы не слишком выделяться. Мэри Берроуз же явно тосковала по лету, сколько бы его ни было в славной Англии. Глубокую зелень платья сверху прикрывала ярко-синяя, цвета морской волны под тёплым небом накидка. И над всем этим, едва прикрытая шапкой, сияла в лучах солнца корона белых волос. И улыбка - сияла тоже.
Подойдя, девушка присела в шутливом книксене.
- Мистер Клайвелл.
Джеймс, только было принявшийся наматывать поводья на кулак, замер, ослепленный. Неуместно яркой, неприлично красивой показалась девушка на фоне серо-белой зимы, хмурого и несчастного утра. Но, все же, не виновата была Мэри в том, что его умучивали боль за детей и работа, а потому Джеймс, собрался и склонился в поклоне почти придворном, сопровождая его теплой улыбкой.
- Мисс Берроуз.
Мэри кивнула и взглянула ему в глаза.
- Я правда рада вас видеть, хотя и чувствую себя из-за этого виноватой. И очень надеюсь, ваша Бесси не слишком обиделась.
- Ну что вы, - удивился Джеймс, придерживая стремя для девушки, - как можно? Она всего лишь очень огорчилась. Потом снова огорчилась - но уже по другому поводу.
Слова прозвучали резко, и он осекся, глубоко вздохнув и собираясь с мыслями.
- Простите, мисс Мэри, - после короткого молчания спокойный и дружелюбный тон удавался лучше, - я не должен был...
- Должны. Иначе не сказали бы.
Мэри Берроуз уже не улыбалась, но и обиды в едва заметно нахмуренных бровях не виделось. Она коснулась плеча Клайвелла кончиками пальцев в тонких перчатках и жестом указала на дорогу за открытыми воротами.
- Едем?

с Хельгой

Лошадь девушка пустила шагом, словно никуда не торопясь, и молчала, пока столбы и конёк мельничной крыши не скрылись за деревьями. Рабочий шум сопровождал их ещё какое-то время, но вскоре стих и он, оставив только ветер и птичий писк. А когда Мэри заговорила, нарушая тишину, то было это не о вине, вежливости или резкости Клайвелла.
- Пожалуйста, расскажите мне о Бесси. О том, что её радует. Если можете - о том, что её огорчает.
Джеймс хмуро покосился на девушку и вздохнул. И все же...
- И все же, я был не прав, мисс Мэри, - покаянно произнес он, усилием воли изгоняя из себя злость, - я сегодня отослал детей из города и, - он запнулся, думая, как рассказать о той холодной тишине, что воцарилась в нем, точно дети увезли с собой частицу души, - теперь мне отчаянно пусто.
- И вы едете... здесь, - заключила девушка вполголоса и кивнула, словно сама себе. Подвела лошадь ближе и коснулась его рукава, легко, почти неощутимо, но и не убирая руки. Голос её был спокоен, как лёд, под которым несётся река. - Отсутствие там, где должно что-то быть. Ужас перед возвращением домой и глупая надежда, что всё вернётся. Отсутствие будущего. Страх открывать глаза. Пустые дела и этикет. Работа, чтобы не оставалось времени, зато ковалось железо внутри, переползая на кожу. Оно не работает, правда, мистер Клайвелл?
Джеймс вздрогнул и помедлил мгновение, прежде чем накрыть своей рукой руку Мэри. Забыв, что девушка недавно потеряла отца, которого, быть может, ждала домой также, как ждала его Бесси, он снова допустил ошибку и сейчас почти услышал, как с мерзким чавканьем лопнул о пол очередной глаз сестры Делис.
- Нет, мисс Мэри, - согласился он, - не работает. И никогда не работало.
Он оглядел девушку, задержав взгляд на юбке, точно впервые заметив, и внезапно понял, что за яркостью одежд она скрывает ту же пустоту, что и он - за работой.
- Пожалуй, напиваться, как иные, не стоит, - Мэри наморщила нос, выказывая отвращение к самой идее. - Дурная привычка, и пахнет отвратительно. И потом, кажется, всё только хуже. Я не буду спрашивать, что случилось. Или, - она вздохнула, - повторять вопрос, хотя мне на самом деле интересно. Но, мистер Клайвелл, если мы всё-таки едем на ярмарку, а не делаем круг вокруг леса, может быть, вы позволите тоже выбрать гостинцы для детей, к их возвращению?
- Я сам хотел вас об этом просить, мисс Мэри, - уже вполне успокоенно улыбаясь девушке, Джеймс привычно удивился и даже порадовался ее сметливости, - но "мистер Клайвелл" я только на службе.
Право, еще бы "мастером констеблем" назвала. Впрочем, после того графина воды... И все же, повторенный вопрос, пусть даже намек на него, требовал ответа.
- Я, право, не знаю, что рассказать о детях, мисс Мэри, - задумчиво начал он, аккуратно забирая поводья у девушки и понуждая Белку перейти на рысь, - Бесси... Ей пришлось рано повзрослеть, к сожалению. И принять на себя заботы об Артуре. Она любит книги, моя дочь, моя печальная звезда. И ревнует, кажется.
Мэри одобрительно кивнула.
- Книги - это замечательно. Только, простите за вопрос... Джеймс, но почему заботы на Бесси? Разве ваша матушка?..
- Миссис Элизабет, конечно, следит за тем, чтобы дети были сыты и одеты. Но очень много времени уделяет церкви, - Джеймс поморщился, заставляя себя говорить, и говорить - честно, не юля, не увиливая. - Она вообще, кажется, мнит себя хозяйкой в доме.
- Я поняла, - просто ответила Мэри. - Спасибо вам. И за рассказ тоже. То, как вы говорите о детях... - она внезапно улыбнулась. - И хочется спросить, что же вы говорили обо мне, что могло вызвать ревность.
- Только то, что знаю, разумеется, - отвечая улыбкой на улыбку, сообщил ей Джеймс, - как иначе?

Со Спектром и Лео

Лондон

Первыми, кто обращал на себя внимание в этой пестрой, гомонящей, смеющейся, жующей, пьющей толпе, были отнюдь ни торговка цветами в полосатой накидке, ни веселый жонглер, подбрасывающий мячики, стоя на тонкой жердочке и даже не прилавки с яркими тканями, сувенирами и украшениями, раскинувшиеся пестрой, яркой поляной, переливающиеся шелками и парчой, тускло отливающие шерстью и овеваемые кисеей. Стража. Одетая в форменное коттарди с гербами, в обычные оверкоты - не знай констебль, куда смотреть, и не заметил бы - стража была повсюду, смешиваясь с толпой, аккуратно и незаметно направляя и оберегая ее. Впрочем, на воришек-карманников, стражники и не смотрели, отчего те шурудили по карманам с завидным успехом.

- Если ты сегодня загрустила,
Примула печали утолит.
Флокс тебя наполнит тайной силой,
А подсолнух – солнцем озарит!

Пышная торговка в полосатой накидке, с добрым и усталым лицом, продавала свой товар бойко, не стесняясь незамысловатых стишков, улыбаясь и даже чуть пританцовывая. Цветы в деревянных кадках и ведрах, заботливо прикрытые от мороза полотном, возвращали в лето, склоняли головы к земле под порывами ветра, застенчиво выглядывали из укромных складок ткани.

- Если час свиданья наступает,
Колокольчик время сообщит.
Незабудка память освежает,
А бессмертник – доброту хранит!

Торговля у нее шла бойко, вызывая завистливые взгляды даже торговцев сладостями. И все же, была нота грусти в ее стишках, в ее цветах и даже в ее накидке. А может быть, в этом виновата была лютня, чьи звуки долетали издали, набрасывали печальный флер на людей, землю и самое небо.

Джеймс, крепко держа Мэри за запястье, проталкивался в толпе. Еще на конюшне стражи, где они оставили лошадей, он переколол брошь на рубашку, под оверкот, и теперь без неё, заставляющей толпу расступаться, приходилось лавировать так, как привык, быстро и аккуратно, хотя девушка и задерживала передвижение. А ведь это только были врата в ярмарку! У торговки цветами он остановился, поменяв несколько монет на веточку белого шиповника, с небольшими и мягкими шипами, с нежными бутонами и каплями воды, бриллиантами замерзшими на лепестках и листочках. На соседнем прилавке нашлась изящная серебряная булавка - незабудка.
- Вы позволите, мисс Мэри? - Запоздало поинтересовался он, прикалывая веточку к накидке девушки.
Мэри не препятствовала, разве что чуть порозовела. Впрочем, возможно, в этом виноват был ветер, упоённо трепавший флажки. Но удовольствия девушка не скрывала.
- Спасибо, Джеймс. Это особенно приятно после фиалок. Вы очень хорошо разбираетесь в... цветах. С шипами и без.
Уточнять, что их любила Дейзи, и она же буквально вдолбила в голову этот чертов язык, пожалуй, не стоило. В конце концов, лишь цветы живут по-настоящему, отчаянно, будто понимают быстротечность жизни лучше людей.
- В них заложен настоящий смысл, мисс Мэри, - пожал плечами он, - что удобно для тех, кто не умеет говорить. Куда бы вам хотелось пойти?
На словах про удобство Мэри еле заметно нахмурилась и со вздохом поправила веточку шиповника. Новое положение почти не отличалось от предыдущего, но девушка всё равно удовлетворённо кивнула, и только после этого ответила на вопрос.
- Мне? Музыка. Или театр. Если можно, - она чуть смущённо пожала плечами. - В Гринфорде даже менестрели нечасто задерживаются. Вы любите представления?
- Я люблю музыку, - улыбнувшись чуть мечтательно, признался Джеймс, снова перехватывая руку девушки и устремляясь туда, откуда слышалась мелодия. - "Не позабуду, как я отдавал перед разлукой низкий вам поклон..."
Лишь пропев эти строки Кастебаня, он почувствовал, как талым снегом с крыши рухнула стена, отгораживающая его от Мэри.
- Знаете, мисс Мэри, - вздохнул он, прогоняя остатки уныния, - когда найду хорошую лютню, у вас будет собственный менестрель.

с Хельгой

Как оказалось, перебор вёл не к менестрелю, хотя нашлись здесь и музыка, и плавная, напевная речь. Не нашлось - песен.
Глубокий баритон тёк поверх притихшей публики. Раскатистое "р" и одновременно с ним мягкое "л" в словах не мешали, напротив, заставляли прислушиваться, придавали необычный оттенок. И сказочник голосу подходил тоже: не толстый, но плотный низкорослый мужчина с чёрными, чуть тронутыми сединой волосами и ухоженными усиками под носом с горбинкой.
- Но стоило молодому королю увидеть портрет девушки, прекрасной, блистающей золотом и драгоценностями, как упал он без чувств, и пришлось верному слуге унести его в постель. Печалился добрый Иоганнес, потому что и слово он нарушил, и господина не уберёк от наваждения. И что теперь станется - неизвестно, а только вряд ли хорошее. И верно. Пришёл в себя король, как губы ему вином смочили, но ни о чём, кроме девицы той и думать не мог. Ни ел, ни пил, а только вздыхал да расспрашивал о королевне с Золотой Крыши. С лица спал совсем...
Голосу вторили тихие, печальные звуки виуэлы.
Этот кукольный театр ничем не походил на обычные скворечники, в которых за выгородкой прятался перчаточник или тростник. Под деревянной вывеской с выписанной вычурными красно-жёлтыми буквами надписью: "Кукол мастер Ганс Шефер и Эльза" лежал обычный помост немногим выше пояса, а ширмы с декорациями скорее походили на уменьшенные копии с обычных представлений. Мастер сидел прямо посреди кукол, перед расписаной тканью, время от времени касаясь то той, то другой марионетки, а те - двигались, сами, без нитей или перчаток. Неторопливо прохаживались по сцене, воздевали руки, глядели яркими стеклянными глазами с прекрасных, неподвижных фарфоровых лиц, а наряды - хоть увеличивай, и ко двору. Двигались - и молчали, но за них говорил мастер, подпевала за них виуэла, на которой играла, расхаживая за декорациями, худенькая, измождённая девушка, похожая на галчонка.
- Так красиво... и жутко, - тихо проговорила Мэри, глядя на обворожительную золотоволосую и голубоглазую куклу, которая держала перед собой резную рамку, видимо, изображая портрет королевны. Она выглядела такой живой, что, казалось, вот-вот подмигнёт зрителям и улыбнётся.
- Жутко, - согласился Джеймс, чувствуя как начинают зудеть шрамы на руках. Было что-то неправильное, неверное в этом кукольнике и его творениях. Что-то, что заставляло беситься "чуйство" и вызывало желание обнять Мэри. - Вам нравится?
Между тем куклы погрузили на почти настоящий с виду корабль множество золотистой игрушечной посуды и во главе с Иоганнесом и королём уплыли заманивать королевну. Виуэла зазвенела громче и быстрее.
Мэри наклонила голову набок.
- Они двигаются бесшумно, совсем. Интересно, даже шарниры не поскрипывают. Никогда прежде таких не видела. Честно сказать, я не знаю. Оно... захватывающе?
- Утварь сделана настолько искусно, что я покупаю у тебя всё! - воскликнула девочка, не прекращая играть.
Золотоволосая кукла потянулась к привезённой посуде, потом вскинула голову на фарфорового Иоганнеса.
- До последней вилки.
- Да ведь я только слуга, - добавил баритон. - Всё лучшее - на корабле у моего хозяина. Самое искуснейшее, самое замечательное ждёт - если только вы соблаговолите...
- Заманивают, - пробормотал под нос Джеймс, тщетно пытаясь отрешиться от от неправильностей и предвкушения беды, - мисс Мэри, они сделаны искусно, двигаются, как живые. Но... как-то тревожно от них, не находите?
- Скорее, кажется, непривычно, - задумчиво протянула Мэри, и интересом разглядывая трёх бумажных, с перьями воронов, которые кружили над кораблём с похищенной королевной. Птицы описывали ровные круги и даже иногда махали крыльями, хотя в воздухе их явно держало не это. - Оно неправильное, но, наверное, к этому можно привыкнуть? Я хочу сказать, оно ведь красивое. Ярче, чем обычные перчатки, как вам кажется?
- Ого, он же везёт королевну с Золотой Крыши, - очень достоверно каркнул мастер под притихший звон струн.
- Верно, - ответил второй ворон, - но ведь она ему ещё не принадлежит, - снова.
- А все-таки она его, раз находится у него на корабле, - и в третий раз.
- А толку нет! Ведь не знает он о рыжей лошади, что ждёт на берегу. Захочет на неё вскочить, так она и умчится по воздуху, заберёт его навсегда. И не видать королю тогда невесты боле! Разве что кто-то вспрыгнет на эту лошадь первым и убьёт её выстрелом в ухо - тогда конечно. Да только не знает никто, а если и знает, да скажет королю, то окаменеет от колен и до пят!
- Ярче, - со вздохом согласился Джеймс, борясь с искушением отправиться выяснять, откуда приехал этот кукольник со своей похожей на птенца Эльзой и этими странными куклами. И, черт побери, где-то там должен был выступать Хантер. Но девушка была так увлечена пьесой... Да и в Гринфорде, действительно, развлечений было мало. И Джеймс просто отвел взгляд от сцены, принимаясь разглядывать толпу.
В праздном сборище взгляду одновременно и было, и не было, за что зацепиться. Люди - разные и одинаковые - сливались в единое полотно, проплывая мимо светлыми овалами лиц, перечёркнутых и подчёркнутых порой усами и бородками. Тут и там что-то выбивалось из ряда: карманник, который пас кошелёк пухлой матроны, стражник с совершенно обалдевшим от долгого дежурства взглядом, пожилая, но ещё красивая дама под руку с молодым повесой. Но на троице, которая стояла в задних рядах, взгляд застревал намертво, выхватывая неправильность ещё до того, как её успевало уловить сознание. Два эльфа, пусть странные, были почти обычны, особенно если поменять район. Пусть у одного, одетого в чёрное, не хватало части уха, а щёку уродовал шрам, они всё равно несли флёр чисто эльфийской непринуждённости и грации. Смущали разве что глаза: холодные, бесстыжие. И у полуухого в чёрном, и у красавчика в бежевом. Глаза существ, которые заботятся только о себе, а прочее - лишь игровая арена, в которой далеко не все игроки получают удовольствие. И всё же, они стояли смирно, негромко пересмеиваясь через голову третьей в компании: молодой, едва двадцати лет женщины, в которой тоже явно текла толика эльфийской крови.