"Новый титул?" А ворон ловко проигнорировал его тираду.
- Меня зовут Гарольд, я благодарю тебя за то, что прилетел. - А ведь он опять сделал ошибку - ведь, если слышали даже его - наверняка знали и о деревне. - Я хочу сообщить Госпоже, что её верных подданных убили и, возможно, убивают. Делаю это на случаи, если Дорн был так скор на расправу, что несчастные даже не успели воззвать к Госпоже. Всё это происходит в соседней деревне. И я прошу прощения за беспокойство и самоуверенность, если не был полезен, а лишь отвлёк.
Самхайн отряхнулся, глянул на Дорна, который принялся озираться, и совсем по-человечески вздохнул.
- Все дети утешатся в руках Великих, войдут в жизнь снова. Никто не будет забыт. Отмщение же - дело Заступника, но он не успеет. Или героя - но нет его рядом. Скоро проснется рыцарь, а проснувшись - покинет Туата. И все же, от имени моих повелительниц благодарю тебя, нареченный Гарольдом, и отплачу советом.
Ворон перепорхнул на ветку пониже, отчего стали видны рисунки на кольцах - вязь трикселей.
- Будь верен своему естеству - вот моя плата за твои слова.
Наверное, это было что-то вроде христианского рая, но не суть. И рыцарь, и волк говорили о реке, но Дорн, видимо, попал в Туата, заснув - то есть иным способом, чем Гарольд. И воину, видимо, не требовалось входить в реку, чтобы вернуться. Тогда почему он говорил о реке? Или имелся в виду сон - то есть, Гарольду надо было заснуть? В таком случае, у стены в замке должно было остаться его тело, что-то вроде материальной оболочки, ведь не проваливался Дорн в портал вместо постели.
- Я подумаю над твоими словами. - "Быть верным самому себе" - может, это имело отношение к принятию решений, но сейчас надо было выбраться из Туата и найти способ никого не загрызть. Хотя, может, ворон имел в виду, что-то связанное с оборотнем? Гарольд взглянул на полыхающую деревню - обычный воин Дорна бы не остановил, тут нужен был кто-нибудь уровня Циркона, не меньше. И всё-таки надо было ещё у ручья поговорить с рыцарем о деревне, пусть это и становилось рискованным.
Ворон согласно каркнул и взмыл в небо, камнем падая в сторону деревни, где в дыму растворился Дорн, будто его и не было.
Гарольд ещё с минуту взглядом выискивал рыцаря, как бы не веря своим глазам. Убедившись, что Дорна в поселении нет, он медленно пошел вниз - там могли остаться выжившие, ну или хотя бы что-нибудь полезное - еда, одежда, пусть и с убитых, в конце концов золото, которое бы очень ему пригодилось в Англии. Усталость напирала всё с большей силой, а о хорошем расположении духа не могло идти и речи. Вблизи картина была детальней и от того ещё плачевней, Гарольду на мгновение почудилось, что он снова попал в ад. Особенно неприятно было смотреть на изуродованных девушек и детей. В деревне не было и намёка на выживших. Могло статься, что кто-то ушел в лес, как ушастая и таким образом спасся. Изверг не пожалел даже коров - на глаза не попалось ни куска не догоревшего до угля мяса, которое можно было бы употребить в пищу. На земле валялись испачканные в пепле монеты, на некоторых трупах уцелели куски одежды. Гарольд собрал остатки сил и начал стаскивать обгоревшие тела в сторону, укладывая их в два ряда. По крайней мере надо было нормально похоронить несчастных. Сил на такое количество могил у Гарольда вряд ли бы хватило, да и он где-то слышал, что гэлы сжигали своих покоиников.
Погибших оказалось тридцать три, Гарольд несколько раз садился отдыхать и каждый раз перебарывал желание заснуть. Если Дорн заснул и так попал в Туата, то ничего общего с порталами это не имело. Наверное, случай был как-то связан с потерей контроля или чем-то похожим. Может быть это случилось от того, что богини всё активней проявлялись в Англии, направляя туда все силы. Руки, запястья и ноги потемнели от пепла. Гарольд начал стаскивать немного в сторону от деревни дрова. Еды в деревне так и не нашлось, а вот вещи, он, наверное мог забрать. Он бы опасался проклятия или упрёков от Бадб при следующей встрече, но сейчас это едва ли выглядело, как мародёрство. Если бы кто-то спасся и сейчас вернулся в деревню это был бы ужас - вряд ли бы что-то смог успокоить этого фэа.
Приготовив основания для трёх больших костров он начал аккуратно снимать с трупов всё ценное и укладывать их среди дров. В конце Гарольд почти валился с ног от чудовищной усталости. Он подошел к первому из костров. Почему-то казалось, что пламя, убившее фэа не подходило для погребения, оно было каким-то тёмным и адски знойным. Сил добывать огонь не было, так что Гарольд призвал в ладонь немного своего пламени и аккуратно поднёс его к основанию костра, приказывая поглотить тела.
- Великая богиня, прошу, прими своих несчастных детей, и даруй им новую жизнь. - Местных погребальных обрядов он не знал, но это было хоть что-то. Наверное, как-то так фэа хоронили своих усопших. Пламя с гулом поднялось вверх, поглощая убитых, а Гарольд подошел к убитой твари. Не верилось, что местные выводили таких опасных создании. Ещё раз нахлынуло чувство, что Туата на один- единственный момент, одной своей крошечной частью соприкоснулся с реальным миром и тут же заразился какой-то скверной. Гарольд ещё раз охватил взглядом деревню - чёрная, выжженная земля на месте цветущего луга, догорающие трупы, вместо причудливых местных жителей, ужас вместо гармонии - надо было поскорее уходить из этого мира. Он тоже нёс в себе опасность, пусть и меньшую, чем рыцарь, но он тоже был чужим. Чёрным пятном. Гарольд подошел к кострам, убедился, что дров хватит, завернул все вещи в плащ и поплёлся к реке.
Приятно прохладная вода бодро смывала с него пепел, уносила с собой чувство обоженности. Как будто, пожар в деревне достал и до Гарольда - обжег лицо и руки. Как вообще могло так выйти? Было бы справедливо отдать все вещи фэа, если кто-то всё-таки выжил и вернётся завтра на пепелище. Сапоги и несколько монет можно было бы просто попросить. Хотя, вряд ли, несчастному или несчастной было бы до блестяшек. Но в любом случае, пока вещи ему не принадлежали. Гарольд повернулся и через плечо посмотрел на трещащие костры. И всё-таки этот огонь был как будто светлее. Закончив, он пошел к тому месту, где когда-то встретил ушастую, а потом Фреки. Потратив ещё какое-то время на сбор орехов, Гарольд наконец-то заснул.

Тропка была пуста, даже лиловый мох куда-то исчез, оставив острые камни. Не танцевали больше звезды с белками, не падали золотые орешки с веток. И был бы лес обычным, если бы не деревья. Лица, высеченные в коре не улыбались, хмурились, негодующе шумел в кронах ветер, а стремительно наползающая туча угрожающе ворчала, поблескивала зарницами, изредка роняла тяжелые, крупные капли на листья, тропу и Гарольда.
Гарольд с трудом поднялся, казалось что весь вечер его усиленно били дубинками - ни ноги, ни руки не уставали гудеть. Земля в долине потемнела от пепла, никого вблизи деревни видно не было. Гарольд всё ещё босяком поплёлся вниз - сам он бы не обрадовался, вернувшись на пепелище родной деревни и увидеть там незнакомца в сапогах погибшего друга или родственника. Надо было найти другое поселение с едой и ночлегом. По идее, он не должен был превращаться в оборотня ещё некоторое время. Подойдя к пепелищу, он начал разбирать разрушенные и обгоревшие домики - таскаться по лесам, холмам и оврагом пешком Гарольду порядком надоело, а в низовьях реки наверняка были деревни. Ни погода, ни окружающая разруха не давали отвлечься и забыть, захотелось поспешить, и быстрее увидеть неосквернённые долины и луга.
В груди осело что-то тяжелое. В голову совсем ничего не лезло, просто ничего. Мир вокруг, как будто потерял так много, что было не за что зацепиться, не с чем взаимодействовать. Не было ни чувства вины, ни тем более горя, только какая-то тяжесть, немота. Казалось, Гарольд может с тем же успехом лечь и пролежать весь оставшийся деть, не найдя в себе желания к действию. Хоть фэа и проявили к нему доброту, всё-таки они были Гарольду никем. Но они были живыми. Работа не доставляла никакого удовольствия, не чувствовалось силы, не казалось, что он что-то создаёт - просто механические действия. А что бы было, заговори он о деревне с Дорном ещё у ручья? Наверное, рыцарь открыто бы заявил, что собирается всё и всех сжечь. И вряд ли бы стал слушать Гарольда. Получилось бы у него остановить рыцаря силой - нет. Получилось бы добраться до деревни раньше - на тот момент у Дорна было преимущество, и если бы Гарольд добрался до поселения раньше, то это вышло бы случайно. Впрочем, как и произошло. И тогда был бы шанс убедить фэа, спастись в лесу. С другой стороны, увидь Дорн в его глазах, сочувствие и желания помочь, могло бы это стоить Гарольду жизни? Вроде бы рыцарь никак не отреагировал на слова о доброте и гостеприимстве фэа. Хотя, кто его знал, может быть в этот самый момент Гарольд был в одном полушаге от смерти. Наверное, были бы какие-то шансы спасти фэа, догадайся Гарольд. С другой стороны, почему именно он был обязан рисковать своей жизнью? Вот, на самом деле. Почему он должен был рисковать сделать свой полушаг отговаривая Дорна идти в деревню? От того, что так было надо? Да, он хотел бы помочь жителям, это было бы правильно, но что обязывало его к такому риску? И тем более, с чего он решил, что виновен в чём-то? Почему не виновен Дорн, зверски перебивший фэа? Почему не богини, к которым взывали и на которых возлагали все надежды местные?
И сошло бы всё к старому доброму - сделать мир лучше невозможно, если бы не было реального шанса спасти местных. Тяжесть стало только ощутимей, и Гарольд решил подумать о чём-нибудь другом.
Если бы ему всё-таки удалось выбраться из мира, денег с продажи собранных вещей хватило бы и на новую лошадь и на одежду и на всё остальное. Это, конечно, до первой своры разбойников или чего другого. Кроме того он кое-что узнал о богинях, с которыми так или иначе был вынужден иметь дело. В следующей деревне надо было спросить, поклонялись ли местные какому-нибудь другому древнему божеству. Если и поклонялись, то, наверное, косвенно - при закланье животного или на охоте. Из контракта с демоном можно было выскочить поменяв юрисдикцию, и если богини, у которых всё-таки хватало почитателей, вполне могли отказать, то почти забытое божество, наверное, всё-таки было склонно принять даже такого почитателя, как он.
А вот познать тайны местного колдовства, такая мысль периодически появлялась у него в голове до вчерашней сцены, вряд ли бы вышло - местные были точно так же беззащитны, как он. Они были такими же мурашками, которые едва могли в открытую сопротивляться кому-то вроде Дорна. Ни рыцарю, ни тем более дракону Гарольд бы не смог толком навредить. Ему по плечу была разве, что сожжённая Дорном тварь, и то с определённой натяжкой. И всё-таки пока этот мир казался более безопасным, чем Англия. Это опять же, пока другие фэа не увидят его грязного с измазанными в саже драгоценностями.
Закончив мастерить плот, Гарольд подошел к кострищам - среди золы виднелись обгоревшие комья - трупы догорели не полностью. Он устало вздохнул - надо было искать мотыгу и рыть могилы. С одной стороны он устал, а помогать надо было живым, а не мёртвым, с другой - вся его вчерашняя работа теряла смысл. Причин для этого не самого приятного труда было на удивление много - Гарольду казалось, что так он, как бы узаконит забранные вещи. Выполнив обряд погребения, он становился не мародёром, а как бы наследником, на правах единственного человека, оказавшегося неподалёку и проведшего ритуал. Немного мучило чувство вины - хоть он и не знал и не мог предотвратить беду. Был ещё один аспект, который он реализовал ещё, когда обратился к богине - если он хотел в будущем укрыться от преследования ада под её защитой, то надо было когда-то начинать с ней взаимодействовать. А просьба о помощи фэа, и погребения очень хорошо подходили - они, как бы прятали его алчность в этом вопросе.
Он работал не меньше четырёх часов, после чего ещё раз вымылся, в уже более холодной воде, и осмотрел округу, ища кого-нибудь выжившего.
После четырёх часов тяжелой работы, Гарольд хорошенько вымылся - вода была уже куда более холодной, и нехотя смывала грязь и пепел. Закончив, он ещё раз осмотрел округу и не найдя никого, обул сапоги и перевязал через плечо импровизированную сумку. Уже подтащив плот к воде, Гарольд вернулся к общей могиле и ещё раз попросил богиню принять души фэа.
Река была слишком мелкая, так что пришлось просто идти по берегу, временами подгоняя застревающий плот. Гарольд зацепил на пояс забранный с пепелища меч. Стоило сменить его до следующей встречи с Бадб. "О Гарольд, забравший меч у сожжённых заживо". Хотя, казалось, и купленный меч не устроит богиню - "Гарольд, получивший свой меч от торгаша", "Взявший меч в долг", "Нашедший меч на дороге". В голову пришла ещё одна мысль - если вороны являются символом богинь, и даже частью их сути, почему тогда так обозначалось проклятье? Может быть, гейсы в культуре гэлов носили немного другое содержание? Хоть ноги ещё гудели, сапоги сделали путь в разы приятней. "Что имевше не храним, потерявше плачем". Никаких признаков людей не было, а река всё никак не хотела становиться полноводной. Быстро темнело. Гарольд был голоден, как волк и то и дело поглядывал на реку, высматривая рыбу, но виднелась одна мелочь, которую и поймать было бы нелегко.
Так продолжалось долго, пока плот не уперся в камень, как раз в том месте, где река раскрывалась тремя излучинами - как тремя лепестками флер д'оранж, подобными тем, что были на злополучной катарской Библии. И в стороны они уходили также: прямо и полузгибами, чуть расширяясь. Веселые водовороты крутились вокруг камней, а гроза, от которой было убежал Гарольд, нагоняла легкую рябь на заводи, сыпала мелким дождиком, сообщая миру о своем приближении. Поляна на высоком уступе вполне подходила для ночлега - сухая, покрытая мягкой травой с россыпью белых цветов, похожих на виденные в Испании маки, с высоким раскидистым ясенем, под которым кто-то соорудил шалаш - да так и оставил. В траве тревожно щебетали маленькие птички, а кое-где проглядывали гнездышки с синеватыми, в желтую крапинку яйцами.
Гарольд, не позволяя себе сесть и развалиться, собрал дрова для костра и немного подлатал шалаш. Видимо, путники периодически им пользовались, путешествуя между деревнями. Это как минимум значило, что не слишком далеко были ещё поселения. Река так и не стала полноводней, так что и завтра его ожидала долгая пешая прогулка. Гарольд щелчком поджог собранные дрова и уселся у костра, глуша голод орешками. Есть яйца почему-то не захотелось. А природа так и осталась серой, весело играл на сыроватых дровах огонь, казалось не имеющий ничего общего, и не могущий иметь со вчерашним.

С Леокатой

Аурелио Доминико Моретти.

5 февраля 1535г, Саутворк, Лондон.

"Всему свое время, и время всякой вещи под небом", утверждал Экллезиаст. Аурелио был с ним полностью согласен. И после колки дров было самое время отдохнуть, пусть и не сильно долго. Посидеть на стуле у окна, поглазеть на то, как туда-сюда снуют прохожие и проезжие, а стайка уличных детишек играет в михаилитов и чудовищ. В последнее время эта игра у них становилась всё популярнее, судя по всему.
Ещё можно было заодно ещё раз попытаться вспомнить сон, недосмотренный этим утром - недосмотренный из-за того, что реальность ворвалась в грёзы подобно армии захватчиков, входящей в покорённый город. Чёрт бы побрал этих уличных кошек, раскричавшихся на крыше так, будто уже март наступил.
Аурелио смутно помнил лишь то, что в этом сне он, вроде бы, был с родителями и сёстрами. И Орнеллой. Они все вместе гуляли по улочкам Флоренции, о чём-то беседовали. Но вот о чём? Поговаривали - и, возможно, не без оснований - что увидеть во сне близкого человека, с которым давно не виделись наяву - это не просто так. Это что-то да значит.
Конечно, с другой стороны, все эти сны могли быть плодом мыслей и беспокойства самого Аурелио. Особенно, если учесть полученную им вчера новость о... его трудно было бы назвать другом, скорее - просто хорошим собеседником. Так или иначе, но вчера флорентийцу сообщили, что его знакомец Гвидо не является в таверну у Гленголл вовсе не потому, что нашёл местечко получше, а потому, что приказал долго жить. Подрался с каким-то оборванным и непомерно наглым наёмником.
"Дураком жил, по-дурацки и умер", - не моргнув глазом, заметил тогда Аурелио, и немедленно выпил, помянув покойного. Но сердце кольнуло тревогой. Очень уж давно не было вестей от близких. Как они там? Все ли живы? Все ли здоровы? Не нуждаются ли в чём?
- Надоело мне быть брухой! - донеслось с улицы, вырвав Аурелио из раздумий, - я тоже хочу быть михаилитом! И не просто михаилитом, а Фламбергом!
- Но ты же девчонка, - ответил кто-то недовольной, - а их в орден-то и не берут. Но если так уж хочешь - будешь госпожой Берилл.
Усмехнувшись, Аурелио поднялся со стула и принялся собираться. Да, есть время для отдыха, но - есть время и для действий. Сегодня надо было наведаться к Стальному Рику - вдруг у того найдётся подходящее дело. Деньги лишними не бывают. Да и, опять же, вдруг у орка будет кто-то с вестями из Флоренции.
Миссис Хоуп, округло-домашняя, складчато-уютная, суетливая и опрятная, возилась, судя по звукам, в кухне. Грохотала посудой, двигала горшки, покрикивала на дочь, заневестившуюся, рябую пышку Дженнет, поглядывающую на Аурелио томно, с призывом.
- Мистер Норрис! - Окликнула та Аурелио, точно отзываясь на мысли, без стука заглянув в дверь. - Матушка вас обедать зовет!
- Сейчас спущусь, - после небольшой паузы, вызванной бесцеремонностью Дженнет и необходимостью вспомнить, что мистер Норрис- это он и есть, Аурелио аккуратно, чтобы не помять, положил оверкот на стул. Судя по всему, визит к Рику пока что откладывался.
"Ещё раз. Ещё один проклятый раз. На девушку трудно сердиться - я всё ещё помню, как вели себя Эмилия и Франческа в обществе нравившихся им юношей. Да и сейчас так ведут себя, возможно. Или нет", - размышлял Аурелио, идя вниз по лестнице вслед за Дженнет, - "С другой стороны, она мне всё же не сестра. А быть на месте этих самых кавалеров, как оказалось, не очень-то и приятно. И одним засовом проблему не решишь. Как бы не пришлось из-за всего этого менять жильё. Снова".
Внизу, в очень маленькой комнате, так не похожей на палаццо дожей, в углу притаился стол. На нем дымились уже миски с кашей, по мнению Аурелио, пахнущей вполне аппетитно, и кружки с травяным отваром. И миссис Хоуп улыбалась приветливо, беспрерывно обирая, поправляя, одергивая скатерть. А Дженнет и вовсе отчего-то смутилась, покраснела и принялась поглядывать искоса, из-под рыжеватых коротких ресниц.
- К вечеру нужно будет воды от колодца принести, дорогой Том, - сообщила вдова, подвигая Аурелио тарелку.
- Конечно, - кивнул Аурелио, не спеша приступать к молитве перед трапезой. Поведение почтенной вдовы намекало, что у неё ещё есть, о чём поговорить со своим постояльцем. Например, оговорить частоту оплаты за комнату - не каждый день же выплачивать по три шиллинга, право слово. Вот раз в неделю или даже в месяц... было бы разумнее.
Был, правда, и ещё один вариант, объясняющий поведение синьоры Хоуп и её дочери - но тогда лучше бы ему вообще не притрагиваться к еде. И питью. Но долго подобное продолжаться не могло. И не только из-за того, что питаться по тавернам - дополнительные расходы.
Оставалось лишь надеяться, что подозрения не имели под собой оснований, что все его мысли - это из-за возни с... составами. И убеждённого холостячества, когда чуть ли не каждый взгляд незамужней девицы порой кажется покушением на свободу. В конце концов, кому нужен наёмник без своей крыши над головой и постоянного источника дохода? Хорош зять, нечего сказать.
- Королева-то понесла, - радостно поделилась новостями вдова, - вот радость-то! Наследничек, стало быть, появится.
Ни её, ни Дженнет не тревожили никакие рассуждения - кашу с оплывающим желтыми коровьим маслом они уплетали с большим аппетитом, поспешно, забыв помолиться даже. Правда, синьорина при этом успевала смущаться и трепыхать ресницами, а вдова рассуждать о том, как хорошо бы, чтобы принц, а то ведь принцесс - две, а король - не вечный. И не мог бы достопочтенный Томас...
- Отчего же вы не кушаете?! Так вот, не могли бы вы помесячно платить, а то поденно - и обидно даже. Будто, - подумав, добавила синьора Бланш, - на постоялом дворе.
- Конечно, - ответил Аурелио, после небольшой паузы, потраченной на подсчёт суммы платы за месяц и слабое удивление тому, что одно из предположений всё же оказалось верным, - оно и вам будет удобнее, и мне не ежедневно беспокоиться.
"Тем более, что у Рика поручения бывают разными. Может быть такое, что придётся отсутствовать пару-тройку дней, и не хотелось бы по возвращении увидеть вещи на улице".
Прочитав про себя "отче наш", он наконец занялся кашей.
К молитве перед едой Аурелио приучили раньше, чем он начал читать, и тем более - писать. Намного раньше. К тридцати годам это стало уже скорее банальной привычкой, чем общением с Господом, и тем не менее - успокаивало.

Джин и Леоката

Пока Аурелио обедал, пошел снег. Крупными, пушистыми хлопьями, каких почти не бывает во Флоренции. Перьями сказочных лебедей он сыпался из низких, серых туч, до которых, казалось, можно было достать рукой. Он погружал дома и дворы в тишину, укрывал их нарядным покрывалось. Прятал под сверкающей белизной всю грязь дороги в Доки. Даже крысы, привычные обитатели окраин, были красивы - снежинки блестели во вздыбленной рыжеватой шерсти, будто бриллианты в воротнике красавицы. И двое бродяг, а может - матросов, одетых грязно, но добротно, что тихо беседовали на углу улицы, тоже были нарядны и, к сожалению, плохо заметны в этом снегу. А еще они явно скучали, потому как завидев Аурелио - оживились, даже отлипли от стены.
- Это кто там такой бегит? - Просипел один из них, низкий и коренастый, что краснолюд, мужчина в красной повязке на шее.
- А это чернявый этот, который у Гленголл отирается, Боб, - с усмешкой, от которой снежинки пугливо разлетались в сторону, сообщил второй, - ну этот, про которого сучка Ю сказала, что он, мол, полезный, как маленькая пустынная змейка.
- Это она о чем вообще? - Гнусно осклабился Боб. - Эй, чернявый! Куда поспешаешь? Не здороваешься!
- За проход мимо этого угла не платишь, - поддержал его товарищ.
"Вот же cazzo! Идёшь себе, никого не трогаешь, любуешься снегопадом - и тут на тебе. На пути возникают какие-то stronzo с этими их претензиями, дьявол бы их побрал".
Первым побуждением Аурелио было просто продолжать путь, но слишком уж близко оказались эти типы, когда обнаружили себя. Буквально два или три шага. Опасно поворачиваться спиной. Тем более, если учесть то, что они до сих пор трезвые... вроде бы. А одежда, хоть и грязная и частично не по фигуре - но всё же хорошего качества. Да и находиться на одном месте, когда тебя засыпает снегом - то ещё удовольствие, но они не ушли. Может, ждали кого? Может, как раз его? Стоило бы выяснить.
Поэтому Аурелио остановился, но подходить к ним ближе не стал.
- Чего хотели-то? - поинтересовался он у незнакомцев нейтральным тоном, слегка склонив голову набок.
- Дык, - даже растерялся как-то Боб,- Котелок же говорит: за проход мимо нашего угла платить надо.
Поименованный Котелком, и теперь ясно обретший сходство с этой утварью благодаря округлой голове, согласно кивнул и сделал шаг в сторону Аурелио.
- Снег-то какой, - задумчиво и очень громко произнес он, - холодно. Во рту ни капли не было. Слыхал я, Боб, что у любимого аптекаря этой узкоглазой гадюки Ю всегда деньги водятся. А, чернявый?
"Деньги? Всего-навсего деньги? Так... банально. Нет, всё могло быть точно так, как они и говорят, но... Но. Чует моё сердце, что всё-таки, тут может быть замешано и ещё что-то, помимо. Они же неспроста с такой "нежностью" упоминают Ю. Или это просто попытки вывести из себя и отвлечь? Судя по тому, что подходят всё ближе - вполне может быть, что и так".
- И кто же распускает обо мне столь занимательные слухи, если это не секрет? - в голосе Аурелио промелькнуло любопытство. Частично - даже не притворное. - А то странно выходит - этот человек знает про меня больше, чем я сам. Познакомиться бы.
Кажется, он не уставал поражать этих двоих. Котелок оглянулся на Боба, пожал плечами и с каким-то сочувствием заглянул в глаза Аурелио.
- Ты совсем головой ушибленный, да? - Печально спросил он. - Угости ромом уже и топай себе!
"И cazzo с вами. От пары кружек не обеднею, а что будет дальше - так поживём и увидим".
- Да что бы и не угостить, - кивнул Аурелио, притворившись, что вопрос о своей придурочности он пропустил мимо ушей; тем более, что оный вопрос был, скорее всего, риторическим. - Я как раз в таверну у Гленголл шёл.
Пара уличных estorsori закивали головами и пристроились по бокам, будто беря в клещи, но и отставая на полшага.
- А говорил про тебя...
- ... этот красавчик, как его?
- Граф, не?
- Не, другой, который все в Бермондси бегает...
- Косой, что ль?
- Да нет, забыл я!
В этих оживленных попытках вспомнить, как звали красавчика, что говорил об Аурелио, дорога до таверны под кованой кружкой пролетела и вовсе незаметно. Хотя и весьма грязно, потому что вымогатели не умели скользить по ледку осторожно, не тревожа примерзших нечистот, и брызгались этой мерзкой жижей во все стороны.
"О, мадонна", - скривился Аурелио, когда очередная порция этой мерзости хлюпнула под ногами шедших позади, - "как можно было дожить до их лет и не научиться ходить так, чтобы не превращаться в свиней после недолгой прогулки по улице? Впрочем, если учесть, что они так и не вспомнили одно-единственное имя - удивляться тут нечему. Тогда даже странно, что они всё ещё умудряются говорить внятно, а не как гости Цирцеи".
В таверне, как и всегда в послеобеденные часы, было оживленно. Все также восседали за столиком пара эльфов - светловолосый и темный, но в этот раз с ними была еще и очаровательно-томная девушка-брюнетка с матовой кожей и презрительно-равнодушным взглядом. Девушка курила кальян, наполняя помещение ароматом сандала и корицы, а дым, что серыми клубами возносился к потолку, заставлял морщиться и кашлять толстуху-подавальщицу. Ю, любимая гадюка Стального Рика, восседала на стойке, что-то тихо втолковывая крысолицому бармену. Любимым широким штанам и узким сапожкам она не изменила и в этот раз, а вот там, где обычно была рубашка нараспах, в вырезе которой любой смельчак мог бы разглядеть небольшую, острую грудь, красовался странный и короткий кафтан, расшитый золотыми драконами и наглухо застегнутый золотыми же петлями. Завидев Аурелио в столь грязной компании, она прикусила алую губу, очерченную так четко и строго, точно к ней приложил кисть сам великий Боттичелли, и поманила пальцем.
Аурелио подошёл Ю, по дороге ещё раз скользнув взглядом по девушке с кальяном - у него было нехорошее такое ощущение, что где-то уже сталкивался с ней. Или с кем-то очень похожей, пусть и щеголяющей рыжими волосами. Впрочем, об этом можно было поразмыслить и на досуге.
- Рад видеть тебя, bello, - произнёс Аурелио, улыбнувшись азиатке.
- Этих, - китаянка поводила пальчиком с изящным, длинным ногтем перед носом Аурелио, - не во́дить сю́да, смекаешь? Грязны́е лгу́ны. Много пьют, мало́ платят, часто́ де́рутся.
- Недурно прячутся в снегу, вымогают и сплетничают, - дополнил Аурелио список, облокотившись на стойку.
Оказывается, эти bastardi успели заработать тут репутацию, причём - дурного толка. Не то, чтобы подобное было так уж удивительно, учитывая его собственное впечатление о них.
- И я бы этих maiali тоже видеть не видел, - понизив голос, произнёс Аурелио, - да вот навязались же.
Ю улыбнулась хищно, блеснув улыбкой-оскалом и напомнив тем самым горностая, прогнулась в спине, наклонившись близко, так, что почти обожгла взглядом черных, глубоких глаз.
- Не слуша́й, - презрительно произнесла она, глянув в тот угол, где обосновалась парочка, - трусы. Для те́бя ни́чего нет, синьо́р. Писем нет, работы́ много нет. При́дворная госпо́жа ищет аптека́ря, нужны приправы для похлебки.
Вестей из дома нет. Снова. В который раз. Конечно, тот факт, что и заказ всего один - тоже не радовал, но деньги пока что были. Пусть и не так много, как хотелось бы.
- Что за похлёбка? - вздохнув, поинтересовался Аурелио, - Та, которую можно есть и холодной, или та, что хороша исключительно в горячем виде?
Крысолицый бармен с милым прозвищем Бабочка без интереса глянул на Аурелио, кивнул сам себе и нырнул под стойку, чтобы вынырнуть с метательными ножами. Ю плавно повела рукой, предлагая забрать их.
- Щипач в прошлый раз дёрнул. Потом ему руку дёрнули. - С равнодушием к незавидной участи воришки произнесла она, совершенно без акцента. - Дама мужа угостить хочет, милорд любит вино со специями.
Хлопнула дверь и загудел под тяжёлыми шагами пол. Вальтер Хродгейр, знакомый Аурелио на кивок-другой, прошёл прямо к стойке, не обращая внимания на вызванное его появлением оживление.
- Здравствуй, сестра. Смотрю, жизнь кипит и варится, да ещё с приправами? Привет, Аурелио.
- Здравствуй, Барсук, - приветливо кивнув вошедшему, флорентиец принялся осторожно располагать кинжалы в голенищах сапог, - давненько не виделись. Вроде бы.
Ю, тревожно глянув на Вальтера, соскочила со стойки и взмахнув рукой, точно ива ветвью, указала ему на неприметную дверь в стене, где, как было известно, находился ход в обиталище Рика.
- Подождешь, carino? - Краем губ улыбнулась она Аурелио.
"Да, но боюсь, что недолго" - хотел было ответить Аурелио, но осёкся. Ю нечасто проявляла беспокойство - настолько нечасто, что на его памяти таковое произошло впервы. Судя по всему, случилось нечто важное. И тревожное. И неплохо было бы узнать - что именно. В конце концов, проблемы Рика могли зацепить и его.
- Само собой.

С Леокатой

Но стоило признаться хотя бы самому себе - даже без этих соображений он бы остался.
Ю и Барсук скрылись за дверью, и Аурелио остался в одиночестве - несмотря на то, что в зале было полно народу, и совсем рядом находился молчаливый бармен. Но это его и устраивало. Гладкие - отполированные сотнями, если не тысячами рук посетителей - доски барной стойки греют одну руку. В другой - бокал с красным вином отменного вкуса, поданный барменом. Прекрасное времяпровождение же.
Было поначалу. А потом приползли мысли, странные и тревожные - вызванные всё тем же беспокойством Ю.
Стальной Рик хорош, даже великолепен - но он не всесилен и не всезнающ. Рано или поздно он может и ошибиться. Оступиться. Рано или поздно у Рика могут начаться неприятности. Могут, конечно и не начаться - но готовиться следует всё же к худшему. Найти ещё какой-нибудь источник прибыли, например. Желательно, более или менее законный. Аптека? Почему бы и нет, в самом-то деле. И можно заняться этим уже с завтрашнего дня, или когда выдастся свободное время - посоветоваться со знающими людьми, прикинуть, что да как...
Ещё можно было бы подыскать других возможных... покровителей, что ли. Так, на всякий случай.
Мысль, по идее, была здравой - но Аурелио она претила. Как будто... как будто за прошедшее время Рик и Ю стали для него кем-то большим, чем просто нанимателями.
Не близкими друзьями или кем-то вроде семьи, нет. Но всё же.
Что Ю - ох уж эта отчаянная и рисковая, обворожительная и смертоносная Ю - которую нельзя не обожать, и которой трудно не восхищаться, как бы ни сильны были чувства к кому-то ещё.
Что безжалостный, хитроумный и расчётливый Рик, к которому Аурелио невольно проникся уважением.
Вернулась Ю нескоро, переодевшись в белоснежную мужскую рубаху, распахнутую на груди. Короткие волосы китаянки были взъерошены, да и вся она напоминала сейчас скорее злого и поспешливого хорька, чем спокойный цветок над водами тихой реки.
- Приходи завтра, Аптекарь, - голос, впрочем, был тем же, ласковым мурлыканьем кошки, журчанием ручья по цветным камешкам, - если нужна работа. Сколько ты хочешь за приправы, к слову?
- Работа всегда кстати, - ответил Аурелио после небольшой паузы, потраченной на то, чтобы вынырнуть из собственных мыслей, отставить в сторону опустевший бокал, да отметить изменения в облике Ю, - а что до приправ - то они ведь разные бывают. Вот эта, к примеру, - небольшой и плотно закупоренный флакончик - из тех, в которых обычно хранятся духи - был очень бережно извлечён из кошелька, висевшего на поясе, - подойдёт к любому вину, но... она редкая.
Ю Ликиу оперлась на стойку так, что невольно вспомнились гибкие, молодые побеги, клонящиеся на ветру. Вздохнула чуть раздосадованно и погладила Аурелио по руке, что держала флакон, глядя на золотую рамку с квитком от грефье Бермондси.
- Спрячь, carino. Дама обещала прислать за специями завтра. И, возможно... Скажи, ты что-нибудь слышал о Гарольде Брайнсе?
"Впредь мне наука - не размахивать чем попадя раньше, чем надо", - мысленно укорил себя Аурелио, убирая флакон обратно, - "Конечно, могли быть и ещё ошибки, но эта самая вопиющая, наверное. Старею?"
- Только то, что он довольно странный... для торговца. Или вернее будет сказать - даже для торговца? Некоторые из них - личности весьма своебразные.
Китаянка повела бровями, и улыбнулась, кивнув.
- Оче́нь странны́й, - вернулась к акценту она, явно успокоившись, - даже сме́шной. Не́здешний, как дыра в шилли́нге. Потерял товар, - тут Юшка выдала длинную тираду на переливисто-чирикающем языке, став похожей на иволгу в ветвях жасмина, - ты поедешь с ним за новым, если попро́шу? И Рик заплатит?
Что ни говори, а Ю умеет находить подход к людям. Равно, как и к эльфам, оркам и прочим разумным. И если бы не одно но - отстутствие подробностей предлагаемого дела, - она бы уже получила согласие. Впрочем, это было и не внове. И Рик, и Ю предпочитали иметь дело с теми, кто сам не забудет поинтересоваться на этот счёт. За редкими исключениями, наверное - вроде того же Брайнса. Впрочем, его девушка могла назвать очень странным и по какой-нибудь другой причине.
- Позволь, я сперва задам несколько вопросов по поводу этой поездки, - негромко произнёс Аурелио.
Плавный взмах рукой и вопросительно вздернутая бровь, должно быть, означали согласие. По крайней мере, на возражения они вовсе не походили.
- Что за товар? - начал перечислять свои вопросы Аурелио, - Куда предстоит отправиться? Какие проблемы могут встретиться по пути, да и в месте назначения? И... почему этому Брайнсу...
- Столько вопросов, carino... Ты ведь умеешь танцевать?

Джин и Леоката

Ю взмахнула руками плавно - и резко, на миг став похожей на взлетающего лебедя, быстро, мелкими шажочками попятилась назад, а затем плавно повернулась, обнимая себя.
- Брайнс танцевать не умеет. Он все время оступается - и попадает в тюрьму. Но рядом с ним танцуют другие - умелые, с лентами и бумажными цветами, в золотых масках. И я хочу видеть и знать их. Что до то товара... Брайнс все еще должен. И ему придется выполнить эту работу. В городке с аптекарским названием Балсам живет кукольник Шефер. Однажды он лепил с меня куклу. Я хочу ее. К тому же, они делают там какие-то ликеры и настойки, а это полезно уже тебе. Проблем же я не вижу особых, кроме тех, что могут быть вызваны атамом Брайнса. Брат... Барсук говорит, будто торговец не владеет им, но... Осторожность.
Оторвавшись от стойки, Аурелио принялся неспешно ходить вдоль неё - так легче было размышлять в тех случаях, когда приходилось делать нелёгкий выбор. Или же просто казавшийся нелёгким.
Что ж. Задание оказалось, в принципе, более или менее понятным. Добыть куклу, уберечь спутника от проблем, в которые тот, по словам Ю, то и дело норовил впутаться. Заодно можно было бы раздобыть пару интересных рецептов для себя. И всё бы ничего, если бы не...
Атам. Точнее - аутэм. Ритуальный кинжал, который любят использовать всякого рода оккультисты.
У Аурелио об этих кинжалах оставались очень неприятные воспоминания.
Вначале это были слухи, передававшиеся шепотком, и каждый раз повествовавшие о происходящем где-то неподалёку. Чёрные мессы. Жертвоприношения во славу принцев Ада. Оргии, во время которых сотни и сотни предавались разнузданному бесстыдству, совокупляясь с козлами и какими-то ещё животными. И многие, многие другие отвратительные деяния. И в каждой такой истории фигурировал атам.
Потом... появились наглядные следы.
Юная девушка, найденная в трущобах. Убитая точным ударом, прямо в сердце. Неподалёку виднелись не до конца стёршиеся линии - и судя по всему, те вполне могли быть кругом.
Она была первой из жертв, но не единственной. Убийца, пока его не поймали, успел лишить жизни ещё семерых.
Впрочем, Брайнс свой кинжал не использует - ни для жертвоприношений, ни для месс, ни для чего-либо ещё. Атам просто висит у него на поясе.
Со временем, кинжал всё равно станет угрозой для торговца и окружающих того разумных. Но пока он мог обеспечить разве что проблемы с законом, только и всего. Одной больше -одной меньше. Главное, вовремя об этом вспоминать при въезде в очередное поселение.
В общем, причиной для отказа это обстоятельство быть не могло.
А если присовокупить к этому просьбу Ю, да и возможность ускользнуть от навязчивости Дженнет...
- Осторожность и впрямь не повредит, - произнёс Аурелио вслух, остановившись возле Ю. - Когда отправляться?
- Когда я найду этого торговца. Или когда он попадет в руки Клайвелла. Или когда явится самолично.
Ю Ликиу скользнула к стойке и снова огладила рукав Аурелио - легко, едва касаясь. Тонкие ноздри встрепенулись, когда она потянула запахи вина и тела. И - тут же отпрянула, вспрыгнула на стойку, снова превращаясь в consigliere Стального Рика.
- Я сообщу, Аптекарь. Если раньше не соскучишься по Ю сам.



-------
cazzo - аналог трёхбуквенного слова и универсальное выражения недовольства
stronzo - мудаки
estorsori - вымогатели
bello - прекрасная, чудесная
bastardi - ублюдки, сволочи
maiali - свиней
carino - милый

с Леокатой

Мэри Клайвелл

8 февраля, берег Темзы со стороны Бермондси

Темза спала до весны. Лениво несущая свои серые, почти свинцовые воды летом, сейчас она была тихой, умиротворенной, сонной, ленивой. Уханье, когда лед проваливался в пустоты, казалось зевком, а треск - похрапыванием. По льду, несмотря на раннее утро, сновали люди на коньках и телегах. Посвистывая, мелькали даже русские сани, которые многие прикупили этой суровой и снежной зимой - и наверняка не думали о том, куда денут летом. Впрочем, и сама Мэри задумалась об этом лишь на миг - но ведь это были не её сани, так? Пусть даже свист и скорость, и звон бубенчиков... Во всех этих звуках таял хруст заледеневшего снега под кожаными сапожками, и казалось, что идёт она неслышно, парит, пока шум внезапно не стих, скрывшись за резкой излучиной. Здесь снова пришлось стать настоящей. Мэри не возражала.
Под обрывистым песчаным берегом, испещренным норками стрижей, было тихо, спокойно. Желтый песок проглядывал сквозь снег, осыпался на прибрежный ледок, сквозь который на Мэри укоризненно глядела вмерзшая рыба, запутавшаяся в траве. Найти это место оказалось легко - лишь здесь гнездовались стрижи, лишь тут была отмель и лишь сюда указала, после долгого колебания, миссис Элизабет.
- Все время там пропадал, - хмуро пояснила она, - порой и к полуночи лишь возвращался.
А потом Джеймс начал пропадать уже в управе, тоже возвращаясь лишь поздней ночью. А порой и следующим вечером. Ночевал там же, на жёсткой лавке. Важно ли, что теперь лавка оказалась в Лондоне, откуда домой было куда дальше? Что теперь дома ждала она - ждала, зная ещё до свадьбы о том, что так, верно, и будет? Задумавшись об этом ещё на том, первом букетике, аккуратно высушенном и вложенном между страниц Нантейльской жесты? Знание помогало плохо.
Наверное, миссис Элизабет волновалась о сыне, хоть и причитала о том, что частенько - ой, как часто! - он не приходил домой с работы. Может быть, даже молилась, простаивая на коленях в церкви часами. Но внешне она оставалась все той же чопорной ханжой. Ни слезинки, ни морщинки на не по годам гладком лбу. Ни единой минутной слабости, непозволительной леди. Впрочем, что видела она сама, глядя на невестку? Безмятежное лицо, которое редко оживляла улыбка? Да и оживляла ли? В зеркале всё виделось странно. Мэри предпочитала в него не улыбаться. Зеркала - опасны. Никогда не знаешь, кто улыбнётся в ответ. Что ещё? Недостаточно полные губы, никогда не кривящиеся от злости или слёз? Тощее тело, едва ли способное выносить ребёнка? Яркие наряды и белое золото волос? Спокойный, ровный голос? Монстр, чудовище. Ожившая фарфоровая кукла. Иногда ей казалось, что Джек был прав. И Джек, и взгляды миссис Элизабет, и те шепотки, гулко звенящие в стылом воздухе. Не пара. Кого-нибудь другого. А вот у моей Агнес... Инид... Настеньки... Персефоны Паркинсон. Уж с Персефоной-то господин Клайвелл точно выгнал бы из управы эту блудодейку Инхинн. Не привечал бы еврейку Брушку. С ней маленькая мисс Элизабет выросла бы женщиной и леди. А она, Мэри? Не леди. Не женщина?
Мэри забралась на камень, преградивший путь, спрыгнула вниз, и полы накидки голубыми крыльями взметнулись в ветер, певший извечную песню над Темзой. Над рекой даже зимой было теплее, но не здесь, не под обрывом. Холодный воздух скатывался с берега, мягко толкал в спину, ероша волосы, чтобы тут же взвихриться надо льдом, не зная, куда течь, разрываясь между тёплым дыханием воды и бризом, лениво струящимся по руслу реки к морю. Острокрылая белая чайка с пронзительным стоном качнула крыльями, и на миг Мэри оказалась там, в вышине, взлетела воздушным змеем. Трепещущих перьев коснулось упругое тепло, и крылья раскинулись шире, даря миг отдыха. Равновесие было возможно даже там, где ветер бил со всех сторон. Время раскручивалось спиралью, но добыча оставалась у берега, и чайка ушла вниз, сначала плавно, а затем, словно её придавило, резко спикировала на кучу застывших водорослей. Поднималась снова она тяжело работая крыльями.
Бриз. Почти такой же. Другой, но схожий. Этот же ветер летом будет забавляться со стрижами, подталкивать под бока и смешной, раздвоенный хвост, заставляя кувыркаться. Будет гудеть в бутылку, засунутую кем-то в одну из норок, подражая горну глашатая, и трепать юбки. Как видит её ветер? Препятствие, которое надо обогнуть с недовольным гулом? Возможность поиграть с длинными волосами, шаловливо накидываясь то спереди, то сзади? Любовница, к которой можно заглянуть под юбку, огладить грудь под неплотным корсетом? Любовь, достойная того, чтобы стелиться перед ногами, кружа пыль забавными спиралями? Приз той волне, что первой успела ласково коснуться щеки? Как видит её Джеймс Клайвелл? Как он видел её тогда, той ночью? Её нескладность, её неуклюжесть? Её белую кожу, вздохи? Почему она никогда не может найти слов? Какие инструменты нужны, чтобы настроить для них горло? Приз... шанс. Любовь? У слова было слишком много значений. Этой ночью Джеймс остался в Лондоне.
Яркие наряды, улыбка. Броня, и одновременно - прутья клетки. Они оставляют шрамы.
Мэри разжала пальцы, и накидка осталась лежать на снегу, как подбитая синяя птица. Почти никогда она не чувствовала холода, если только через тучи пробивался хоть один лучик. И так странно. Вчера небо скрыла сплошная пелена, но ей всё равно было тепло. Словно хватало одного знания, что где-то там - солнце всё равно есть. Что-то изменилось, сдвинулось внутри в тот миг, когда скомкали покрывало пальцы, когда вздох утонул и раскрылся в чужих губах. И ветер... Мэри прикрыла глаза и с улыбкой пропустила меж пальцами щекотную воздушную змейку, торопившуюся влиться в хаос, клубившийся над рекой. Дунула ей вслед, подгоняя, и по льду с шипением поползла позёмка. Можно ли поймать ветер за хвост? Змейки были против. Ловко уворачивались, ускользали, с присвистом проносились мимо, оставляя лёгкий, едва ощутимый след.
Не открывая глаз, Мэри подняла лицо к небу, потянулась туда, где ветер вяз в пуховых перинках. Облака, серые, рваные, на стрижей не походили вовсе. Да и бежали, повинуясь понуканию ветров, как овцы - грязные, со свалявшейся шерстью. Странно было, что они несли снег - белый и чистый. Чистое из грязного. Белое из серого. И там, выше, давил холод, и одновременно становилось так легко, что кружилась голова. Хотелось опуститься на землю и спать.
Славное зелёное платье. Любимое. Луг под небом. Мэри, не торопясь, провела кончиками пальцев по бёдрам, животу. Помедлив, коснулась груди. Вышитая ткань не давала почувствовать касания, но ведь трудно не знать, где твои руки? Где пальцы и где ткань и китовый ус. И тело вспоминало, отзываясь нежностью и болью, эхом, которые зарождалось внутри и поднималось к коже волнами жара. Корсет был затянут слишком сильно. Давил, мешал дышать в полную силу. Ветер посвистывал между шнурами, дёргал за кисти, словно хотел помочь. Или просто бездумно стремился мимо. На миг Мэри показалось, что она стоит на дне реки, дышит ею, колыхается в такт течению, играет ручьями, что текут прямо в воде. Как звали того лучника?.. Говорят, Инхинн пытает людей совершенно без одежды. И пальцем способна прожечь тело насквозь. Инхинн гораздо красивее. Мэри выгнулась, медленно закинула руки за голову и распустила волосы. Бриз немедленно оценил подарок, окружил лицо мечущимся сонмом теней. Она помнила пальцы, которые словно прожигали насквозь. Память - это почти комок в груди. Не забыть, не проглотить. Что-то сдвинулось тогда... Шальной порыв приподнял юбку, скользнул вдоль ноги, выше, как дыхание, пробирая дрожью. Память. Нет. Джеймс не мог остаться в Лондоне, не сказав ни слова. Значит, не остался. Всё просто, когда отбрасываешь невозможное.
По лицу скользнула быстрая тень, раздался протяжный, плачущий крик, и Мэри откликнулась. Бриз подхватил гортанный клич, унёс на лёд, разбил на части, закружил и унёс в небо, подгоняемый дыханием, которое всё длилось, тянуло тепло из груди. Чайка, возмущённо бранясь, прянула в сторону. Прости, птица. Иногда просто нужно - вот так. Спасибо тебе, птица.
Резкий скрип заставил повернуть голову, вслушиваясь в шипение льда под лезвиями, шёпот крошек. Мэри нехотя открыла глаза. Девочка, похожая и непохожая на Бесси, поспешно скользила по льду. Развевались за спиной кисти платка, небрежно намотанного на голову, и пышные пионы на нем перекликались с румянцем, с горячим дыханием, зеленые листья бросали отблеск на голубые глаза, превращая их в капли моря. Увидев Мэри, она остановилась, и на ясное, умытое личико взбежало любопытство.
- Ты не замерзнешь?
Мэри спрыгнула на лёд, туда, где ветер недовольно ворчал, спотыкался, цепляясь за шероховатости. Таких мест хватало - нужно было просто идти не по прямой. Только спустя несколько шагов она поняла, как странно, должно быть, смотрится, и мысленно вздохнула. Добравшись, наконец, до девочки, она присела, расправив юбку. Серьёзно осмотрела толстую шерстяную накидку, рукавицы. Эту девочку она прежде не видела... неудивительно. Пока что она видела очень мало людей. Даже в Бермондси - не всех.
- А ты не перегреешься?
- Бабушка говорит, что самое главное для леди - это тепло. Потому что застужусь - и не смогу мужу детишек родить, - важно пояснило дитя, оглядываясь назад, будто ожидая увидеть бабушку за спиной. Высокую, со строго поджатыми губами, с тщательно убранными под арселе волосами и удивительно похожую на миссис Элизабет. - А ты фея, да?
"Подменыш. Подбросили в колыбель. Никогда даже не плакала, только смотрела". Будут ли у неё дети? Русоволосая девочка, которой можно рассказать о том, что тепло - исходит изнутри, а потом просто путается воздухом в одежде, не в силах выбраться? И что если его не заставлять, он может остаться вокруг? Наверное, в благодарность?
Мэри склонила голову набок.
- Может быть. Фея ведь не станет говорить, что она - фея. Ты не боишься?
- Нет, - помотала головой девочка так, что слетел платок и разлетелись косы - медовые, почти золотые, - ты красивая. Как будто из сказки. Ты здесь принца ждешь?
Под сгустившимися тучами снова мелькнула тень, чувствующая ветер так, словно родилась с ним в крыльях, и Мэри вздрогнула. Черная, с рыжей грудкой тварь, расправившая кожистые крылья, парила уверенно, чуть подрагивая перепеноками, напоминая тех воронов у кукольника - так уверено падала она между теплом и холодом в воздухе. Мэри не знала, как она называется, не смотрела вверх после первого, быстрого взгляда. Существо оставляло за кончиками крыльев бурунчики воздуха, толкало грудью ветер - этого хватало. Вокруг не было ни стражи, ни солдат, ни просто мужчин, которые могли бы... что?
- Да, - ответ прозвучал с заминкой. Девочка стояла на коньках, но существо летело быстрее чайки, почти как стриж, а до города было далеко. Мэри улыбнулась. - Так вышло, что - жду. Скажи, как тебя зовут? Я - Мэр.
- Сьюзи Мерсер. Мы вообще-то в Лондоне живем, мама с бабушкой ссорится, вот папа нас и увез, а сейчас в гости приехали. Ой, какая странная птичка!
"Странная птичка", вильнувшая было вниз, уже приготовившая когти - ветер свистел в них, стонал, когда его рассекали, снова поднялась высоко вверх, под самые облака, будто обескураженная звонким детским голосом. Поджала крылья к спине - и рухнула вниз, выставив вперед огромные, четырехпалые лапы, на фоне серого брюха выглядевшие звездой, семенем чертополоха. Мэри почувствовала, как ветер колыхнул юбку, и пожелала ему доброго пути. Вверх, туда, где сталкивались идущие к морю волны, бриз с берега и всё это грела - река. Бурлящий колодец плохо подходил для этих крыльев. Существо понимало воздух лучше неё, но любило ли оно его? Умело ли просить задержаться одну прядь, улыбкой подтолкнуть другую, отдать чуточку собственного жара, пусть даже от этого начинало пощипывать уши и щёки? Мэри фыркнула и сморщила нос.
- Некрасивая. И зубки не чистит. Фу с такими играть. Ты знала, что феи иногда живут в норках у стрижей?
- У птичек нет зубок, - авторитетно заявила Сьюзи, - у них клювик. Значит, это не птичка? А бабушка говорит, что феи живут в фейском королевстве!
У этой "птички" зубки, всё же, были. Что она и продемонстрировала, оскалившись во весь рот и напоминая этой улыбкой Персефону Паркинсон: такая же хищная, белозубая. Теперь существо завалилось набок, держа крылья прямо, разрезая ими прядки воздуха. Мэри поднялась и отряхнула юбку. На тварь, которая описала полукруг и теперь падало прямо на неё, она не смотрела. Волны от юбки, от её движений, слабые, почти незаметные, тёплыми ручейками вливались в реку, создавая крошечные водовороты над головой. Они поднимались всё выше, а за ними схлопывался холодный воздух. От попыток их выслушать, понять, чуточку кружилась голова. Мэри не знала, как видит тварь, но была уверена, что подобное ей не нравится. И лёд выглядел очень жёстким. Она протянула девочке руку.
- Не все, Сью. Конечно, большинство фей на зиму запираются у себя в королевстве, в прекрасных дворцах, и пьют нектар из цветочных кубков - там ведь всегда лето! Но некоторые, те, что ближе к людям, выбирают себе уютные норки вот на таких откосах. И порой, когда их братья, холодные ветра, скатываются с обрыва, феи катаются у них на спинах, как с горки. Неужели ты никогда не пыталась их ловить? Ведь если подставить ладони и подождать, иногда можно поймать фею. Отойдём туда? Видишь, птичке трудно.
- А тебя тоже кто-то поймал? Ты поэтому и ждешь принца, чтобы освободил?
Девочка послушно пошла рядом с Мэри, с алчным интересом натуралиста оглядываясь на существо. А то, меж тем, пыталось выровняться, ныряло вниз, поднималось вверх, пока не перетекло по ветрам на берег. Там оно будто воспряло духом, уверенно легло крыльями на воздух. Мэри подняла взгляд на обрыв. Открытую шею трогал лёгкий ветерок, пологой аркой спрыгивавший вниз, на берег. Тусклое солнце поднималось всё выше, и бриз потихоньку стихал, так что воздух над головой был почти спокоен. Это и требовалось, потому что где-то там, дальше, за обрывом, мимо Бермондси ещё хватало ветра. Его нужно было лишь чуть-чуть подтолкнуть. Позвать на чудесный лёд, откуда можно уйти ввысь, заглядывая под юбки, растрёпывая волосы. Вал, от которого взметнулись волосы, накатил не сразу. Ему нужно было время, чтобы добежать до реки, накрыть тварь, которая как раз обрушилась вниз, поблескивая чёрными когтями. Существо распахнуло перепончатые крылья, но было поздно.
- Поймали, - призналась Мэри. - Один очень красивый мальчик с длинными, густыми ресницами. Но, поймав - освободил. Оно ведь только так и работает, верно?
- Не знаю, - пожала плечами Сьюзи, с восторгом глядя, как с глухим звуком и протестующим писком рухнуло на камни существо - и там же затихло. Лишь ветер ерошил короткую шерстку, трепал кожистые крылья. - Я еще маленькая о таком думать. А птичка, наверное, болела. У бабушки тоже куры так: бегали-бегали, да и упали замертво.
"Летаешь, летаешь, а потом падаешь замертво". Мэри подхватила со снега накидку. Впервые в жизни ей было прохладно под солнцем. И нужно было найти Хантера, что бы там ни говорила миссис Элизабет. За рекой ждал Лондон, где бродил убийца, умеющий останавливать сердца. Где что-то случилось. Что? Она не знала, но была уверена, что разберётся. И что стоит поспешить. Странно, как всё изменилось в тот день, когда Джеймс - ещё Клайвелл - постучал в двери. И почему всё-таки она никогда не может найти верных слов? Не леди. Женщина? Чудовище? Она оглянулась на затихшую тварь и кивнула Сью.
- Наверное. Им ведь сейчас и корм трудно добывать. Давай, покажу, как ловят фей?
- Меня бабушка ждет, - огорченно протянула Сьюзи, оглянувшись на Бермондси, невидимый здесь, под утесом, - покажи!
- Смотри. А потом я отведу тебя домой, чтобы не приставали всякие больные птички. И сама объясню всё бабушке.
Мэри повернула руку девочки ладонью вверх и подняла к отороченному снегом краю, туда, где струились последние вздохи бриза.
- Расправь пальцы, закрой глаза. Чувствуешь, как они щекочут кожу? Как проскальзывают между пальцами, играют? Словно наперегонки, кто быстрее просвистит так, чтобы не поймали. И вот иногда - только иногда! - этот ветер можно поймать за хвост, и тогда он останется с тобой навсегда. Нужно лишь сжать руку как раз в ту самую, единственную секунду. Главное - не торопись.
Солнце приятно грело спину, а Мэри всё стояла, поддерживая ладошку маленькой Сьюзи Мерсер. Ждала, вытягивая к ним прозрачные струйки. Гадала, получится ли у девочки? Сможет ли она - поймать ветер за хвост? Потому что тогда - он действительно останется. Навсегда.

АУРЕЛИО ДОМИНИКО МОРЕТТИ

6 февраля 1535 г. Таверна "У Гленголл", Лондон.

Утром снова шёл снег, мягко шелестя за окном. В своей комнатушке медленно пробуждался Аурелио, в голове его кружили обрывки сна. Суть уже ускользала, да и запоминать его не очень-то и хотелось. Очередной кошмар о въедливых констеблях и котлах с кипящей водой, плод напряжённых вечерних раздумий о том, не пора ли сменить обстановку. Хотя бы на время. Человеку, промышляющему продажей ядов, неразумно долго заниматься этим на одном месте.
И вроде бы есть повод - та самая поездка в Балсам. Вот только когда приедет этот Брайнс, да и приедет ли он вообще. В последнее время дороги опасные стали, михаилиты не всегда успевают справляться.
Дальше всё пошло своим чередом - упражнение с оружием, дабы не растерять свои и так довольно скромные навыки, завтрак, колка дров...
И вот теперь Аурелио вновь сидел у Гленголл, терпеливо дожидаясь встречи с покупательницей "специй". Или, что скорее всего - с теми, кого та пришлёт. Со стороны леди из королевского двора было бы неразумно являться сюда самой.
Ожидание тянулось, тянулось, тянулось... Аурелио успел выпить пару бокалов вина, написать письмо отцу, а ещё - поразмыслить над тем, умно ли поступил вчера, ничего не ответив Ю на её последнюю фразу. С другой стороны, просто поклониться и уйти, как он тогда и сделал - не самый глупый вариант. Наверное. Китаянка была умелым палачом интриги, подвешивая последнюю буквально двумя-тремя фразами. Это являлось частью её обаяния. Весомой такой частью.
Служанка и её спутник - возможно, телохранитель, места-то неспокойные - явились уже вечером. Незадолго до заката. Мужчина, чьё лицо было целиком скрыто капюшоном плаща, встал у двери таверны, да там и застыл, подобно статуе. Впрочем, Аурелио не сомневался, что в случае надобности тот успеет защитить свою подопечную - в телохранители нерасторопных если и брали, то крайне редко.
Девушка же оглядела сидящих в зале и, после недолгих раздумий, двинулась к его столику.
Посланница знатной особы была молода, суетлива и хороша собой. Лица-то Аурелио не увидел, за исключением приметной родинки у рта и чёрных глаз - всё остальное было скрыто под не менее чёрной маской - но фигурка у девушки была ладная, и округлости в нужных местах вполне себе. По крайней мере, на вид. Скромно выглядевшая, но добротная одежда только подчёркивала привлекательность своей хозяйки.
А ещё она оказалась француженкой - акцент был заметен что в приветствии, что в последующем... трудно было назвать это торгом. Кокетство, упоминание некоторых из дворцовых сплетен, рассказ о том, что её госпоже специи надобны для третьего мужа - на этом моменте Аурелио с трудом сохранил невозмутимое выражение лица. Равно, как и при упоминании о том, что ещё одна гостья из Франции, графиня де Бель покончила с собой, попав в положение Буриданова осла.
Ну да. Покончила она с собой, а то как же.
И на фоне всего этого - не очень-то и настойчивые попытки сбить цену. Что ж, тем лучше для него.
А потом, когда вопрос с ценой приправ был улажен, девушка поинтересовалась, не может ли милый синьор продать ей - уже именно ей, да, сильнодействующее снотворное. А то в последние несколько ночей её жутко мучает бессонница, и это плохо влияет на цвет лица.
Аурелио опешил. Вот уж чего, а снотворного у него с собой не было.
Сильных наркотиков, которые, как выяснилось, так деликатно назвала девушка, тоже не водилось. Впрочем, все эти вопросы были достаточно легко решаемы - достаточно было обратиться за помощью к Кайлсу, что из Бермондси. Тут же, неподалёку.
Так или иначе, но девушка со своим спутником упорхнула из таверны, унося с собой флакончик аква тофаны и обещание поискать что-нибудь для неё самой, а Аурелио остался сидеть за столиком. Увесистый мешочек с соверенами, лежавший на этом самом столе радовал глаз - двести фунтов, как-никак.
Надо будет на следующий день сходить в банк, отослать половину семье. Обе сестры, как и полагается девушкам их возраста, требовали немалых расходов. Причём, иногда в прямом смысле. Волшебные слова "папочка, ну купи" имели большую силу.
Остальное неплохо было бы обменять на чеки у грефье. Так надёжнее, да и места занимет меньше.
Ещё надо будет заглянуть в Бермондси, да поскорее. С одной стороны, неизвестно, когда появится Брайнс, и придётся отправляться в поездку. С другой стороны, опять же - он может появиться хоть завтра. Оставлять же дела недоделанными, а обещания неисполненными - как-то не очень.
Надо будет найти лошадь для всё той же поездки - не отправляться же в Балсам пешком, в самом деле. Вообще, стоит уже начать готовиться к поездке основательно. Проверять, что ещё для неё не хватает.
Но это всё уже явно не сегодня. Вечер. Темно.
А пока что надо бы допить вино и, попрощавшись с барменом, пойти к себе... домой? Съёмная комната не была домом, не ощущалась им. Не в полной мере, да и глупо было бы ожидать иного. Но, так или иначе, настоящий дом не был досягаем, и приходилось довольствоваться тем, что есть.
А ещё Аурелио никак не мог выбросить из головы фразу девушки о третьем муже - даже тогда, когда шёл по заснеженным улочкам, спрятав мешочек с золотом под плащ. Впрочем, учитывая некоторую... болезненность этой темы, подобное было не так уж и удивительно. Пять лет назад, когда Аурелио узнал, что его чувства были и остаются безответными, он решил, что его судьба - так и остаться холостяком. Он не нужен был Орнелле, никакая другая синьорина не была нужна ему самому. Решение оставалось в силе и по сей день. Но порой, в таких вот ситуациях, Аурелио жалел об этом.

Джеймс Клайвелл

Здесь и далее - Хелла и мастера.

День 4. (11 февраля 1535 г).

Это утро, похожее на два других, началось с тревожного ,предчувствия, предупреждения о том, что должно случиться нечто, кажущееся непоправимым. Его не развеивали ни становящиеся уже привычными упражнения, ни ледяная вода, ни гнетущее, отупляющее безделье. Это чувство бушевало и во время завтрака, и в фехтовальном зале.
- Ты здесь дольше меня, - показывая Задранцу, как перебрасывать меч через спину в другую руку, для чего короткий гладиус подходил так, будто его создавали именно для фокусов, спросил Джеймс, - кто еще не думает ни о чем?
- Когда подбрасываешь вот так, - напарник изобразил движение собственным мечом, - то с другими комнатами не поговорить. Кто их знает, о чём думают, кроме победы и чемпионства? Нашим вот я завидую. Столько женщин, славы! А в мире-то ничего не было.
Деревянный гладиус перепорхнул из правой руки в левую через плечо - и обратно, уподобляя Джеймса уличному жонглеру. Он и правда учился у всей этой братии - карманников, взломщиков, акробатов. У стражников. Наблюдал, подмечал, не стеснялся просить показать, разъяснить... Для того, чтобы сейчас стать заговорщиком, а если не выйдет - красиво самоубиться на арене? Джеймс нахмурился этой мысли, лениво обозначая укол под ребра Задранцу.
- Когда колешь, то лучше снизу. Римляне так и не говорил ни с кем? Хоть краем уха слышал - как сюда попадают зрители? Я видел там девчонку - прехорошенькую, и так смотрела... Глазищи огромные!
Задранец повторил движение с некоторой неуклюжестью. То, что это игра, выдавало только то, как он держал баланс, как ставил ноги.
- Снизу, и, значит, под самое сердце ход, скрытый рёбрами и магией, так? А вообще, хорошо бы не наручи эти, а просто широкие браслеты на руки бы. Как в старину бывали, знаешь? Словно... - он бросил взгляд в сторону и тут же осёкся, похолодел взглядом.
Падла оправдывал свое имя даже внешностью - от такого невзрачного с лица, щуплого человека нельзя было ждать подлости. Или недюжинной силы, с которой он уцепил обоих бойцов под бицепс. Тонкие, сильные пальцы, схожие с паучьими лапами, больно впились в кожу и плоть, а надсмотрщик, которого боялись все, потянул Джеймса на себя хищным движением, каким пауки-волки затягивают свою добычу в норы.
- Браслеты, значит, - голос у него тоже был невзрачный, тусклый тенорок, - щегольнуть на арене хотите?
- Кто же не хочет?
Джеймс напряг руку, не без труда высвобождая ее, и развернулся к Падле лицом, перехватывая деревянную рукоять поудобнее.
- Будут вам браслеты, значит, - мерзко осклабился Падла и в этом обещании прозвучала радость, темное наслаждение.

Радость эту Джеймсу пришлось осмысливать долго, стоя на цыпочках, чтобы дать отдых рукам, за которые его привесили к потолку в сырой, огромной комнате, явно бывшей пыточной. Госпожа Инхинн при взгляде на то, что осталось от арсенала палача, долго читала бы Хайяма. Неприличного Хайяма. Раздумывать пришлось и о том, что, кажется, нажил здесь врага в лице Падлы. Хотя, надсмотрщика можно было понять, не каждый стерпел бы тычок под ребра от раба, не желающего идти за ним, как агнец на заклание.
- Все равно сбегу, - повторял речитативом мужчина без штанов вовсе, подтягиваясь на своей цепи, - все равно сбегу! Сбегу!
К упражнениям он приступил сразу после того, как Джеймса и Задранца подвесили. И все это долгое время с завидной выносливостью монотонно поднимался вверх-вниз.
- Сбежишь, - вполголоса согласился Джеймс, пресытившись этим зрелищем, - если с цепи снимут.
О том, что в местах наказаний можно встретить бегунов, он не подумал раньше - иначе был бы тут еще два дня назад. С другой стороны, Падла знал свое дело, руки, подвывернутые в плечах, уже начали уставать, ныли ребра, по которым от души отпинали, и если вечером арена, то придется туго.
- Ха! - Отозвался гладиатор, прекращая подтягиваться. - Я пятый раз бегу. Второй месяц здесь уже. Сейчас вернется мамаша Квинт и всех снимет. Мясо полезнее на арене, а не в пыточной.
Джеймс глянул на Задранца вопросительно, но ответа на немой вопрос о том, правду ли говорит этот бегун, дожидаться не стал. Не все ли едино, раз уж довелось в тисках повисеть?
- И далеко убегал?
- До кухонь один раз добирался, - с нескрываемой гордостью сообщил мужчин, - с кухонь уже совсем плевое дело было бы, но... Для них же побеги наши - тоже забава. Извращенцы, к тому же, любят покупать беглецов. Никому не пожелаю, - вздрогнув, добавил он, - а все же... Хочу домой. Уже не знаю - зачем, но хочу. Как вспомню сынишку маленького - сердце теплеет.
- И как же ты до кухонь добрался? И как тебя кличут-то?
Руки уже начали неметь, и Джеймс последовал примеру собеседника - принялся подтягиваться, что при сомкнутых запястьях выходило погано. Во всем нужно было искать плюсы. Если уж Джеймсу суждено выйти, то это явно будет не тот разленившийся констебль, ограничивающий себя лишь пробежками до управы. Четвертый день - а он уже становится суше, хотя полным никогда не был. С другой стороны, здесь больше нечем было заниматься. Никакой работы - руки гладиаторов должны покрывать мозоли только от оружия. Никакого безделья - бойцы не должны залеживаться и оплывать. Никакого хлеба - лишь каши, мясо, овощи, творог. Красивые, холеные, послушные домашние животные, которых содержат на потеху. А если котик или пёсик вздумает огрызнуться - есть Падла, умеющий и мышцу отсушить, и подвесить грамотно, и чующий крамолу за милю.
- А так и кличут - Бегуном, - хмыкнул мужчина, поджимая ноги под себя, - а дошел просто - по стене. У них там чары на коридорах и дверях, случайно обнаружил, когда споткнулся и неожиданно до стены провалился. И пошел, держась. Альковов там - страсть, как много. Если бы их браслет был - и вовсе вышел бы.
Или брошь констебля... Хотя бы - сержанта стражи. Проклятье, как передать весточку наружу? С брошью, проводником и Задранцем они вышли бы; вдвоем, а тем более втроем - это не в одиночку, не изображать из себя дичь, но быть охотниками...
- Мы вот тут с другом думали, - задумчиво произнес Джеймс, - как хорошо бы взлететь к солнцу и славе. Как раз о девочках говорили, когда Падла прицепился.
- О девочках и солнце он не любит, - пробурчал Бегун, раскачиваясь на своих цепях, - он вообще ничего не любит. Только подвешивать, да еще пороть, пожалуй.
По коридору раздались шаги и Бегун замолчал, обмяк в оковах. И когда в помещение вошел Квинт, он даже не пошевелился, опустив голову.
Надсмотрщик был зол, и это стало заметно, когда он поочередно заглянул каждому из мужчин в глаза, придерживая за подбородок. Задранец удостоился тычка в нос, от которого потекла кровь, Джеймсу достался кулак под дых, лишающий дыхания и слов. На Бегуна Квинт даже не посмотрел.
- Наказанным лекаря не зовут, - мрачно сообщил он, расхаживая по пыточной, - а потому ты, белобрысый, пойдешь на арену без носа, а ты, актёр, с синяком, мешающим дышать. И только попробуйте сдохнуть! Здесь не хоронят.
- А я? - Подал голос Бегун. - Отпусти, Квинт, который день уже здесь.
- А ты, гаденыш,- бросил надсмотрщик через плечо, - еще повисишь.
С этими словами он расстегнул оковы, отчего Джеймс и Задранец рухнули на пол.
Дышать и в самом деле было плохо. Больно. Но с этим мог помочь нагрудник, если бы его затянули плотнее. Разбитый нос Задранца не спасло бы ничего. Джеймс поднялся на ноги и протянул руку напарнику, помогая встать.

Вечер. "Боги прокляли спятивший Рим..."

Сила приносит свободу,
Побеждай и станешь звездой,
А может, обретёшь покой. (С) "Ария"

И снова - горячий песок, снова - пронзительно синее небо, вольное, несмотря на то, что было всего лишь чародейством. Высокого в него возносилась чаша амфитеатра, опираясь на восемьдесят арок, матово блестел под солнцем камень травертин, которым облицовали Колизей. Лучи золотили вершины десяти холмов, храмы и базилики, дворцы патрициев, согревали людей, разместившихся на скамейках. Шум их, страшный, как гул вулкана, мелькание рук и голов, похожее на яростное волнение моря во время бури, казался незначительным рядом с величественным, воздевшим к небу руку Марсом. Меч его указывал в сторону Галлии и направление было, наверное, верным, если бы кого-то волновало, куда тычет своим клинком бог войны. Все взгляды, все чаяния были устремлены на арену, где распахнулись Porta Triumphalis, Ворота Триумфа. Porta Libitinaria, названные так в честь богини погребения и смерти, были раскрыты тоже, и подле них уже перетаптывались с ноги на ногу лорарии, вооруженные крючьями. Эти проводники в царство мертвых, уподобившие себя Плутону и Меркурию, предвещали зрелище, сравнимое лишь с тем, какое было устроено в день похорон Марка Аврелия.
Но вопли толпы не заглушали рыка зверей, слышимого из недр арены, они лишь подстегивали волнение обреченных на смерть, что дожидались своей очереди в темницах под трибунами. Крепкому, рослому воину в небесно-голубой тунике и доспехе самнита, на вид было лет тридцать. На его бычьей шее сидела довольно большая, но пропорциональная телу голова. Лицо, очень худощавое, оживляли желтовато-серые глаза, временами казавшиеся угасшими, потухшими. Он привалился к стене, посматривая сквозь решетку на арену, молчал и лишь изредка одергивал стоящего рядом с ним живого, подвижного парня с лукавым лицом и черными маленькими глазами, который никак не мог найти себе места. Этот юноша, откликавшийся на имя Стриж, то присаживался на лавку, то летел к выходу из темницы, где натыкался на взгляд Квинта - и ненадолго успокаивался, чтобы начать свою суету снова. Так продолжалось довольно долго, пока во время очередного своего вояжа Стриж не задел худого, бледного, с помятым лицом, носившим следы недавних побоев, мужчину. Рыжая шевелюра этого гладиатора, которого все звали Стрекалом, пока еще не была прикрыта шлемом с роскошными, черно-белыми перьями, и было видно, что она собрана в две косицы, сбегающие по нешироким плечам. Эти косицы лишь подпрыгнули - и тут же улеглись на свое место, когда Стрекало поймал юношу и прошептал на ухо нечто такое, отчего Стриж побледнел и уселся на лавку, чинно сложив руки.
Джеймс, которого в этот раз собирали, как невесту на выданье, даже туника была с синей каймой, прикрыл глаза, едва лишь Стриж угомонился. Сегодня, когда несмотря на мысли и духоту, он смог, наконец, уснуть, приснилась Мэри. Она касалась теплыми руками щек, губами - губ, заглядывала в глаза - и улыбалась. И Джеймс не смел даже обнять ее, боясь спугнуть видение, лишь жадно запоминал запах волос и тела, прикосновения и поцелуи. И сейчас, стоило смежить вежды, как высокопарно выражались поэты, возвращался этот образ. Наверное, нельзя было даже в мыслях пачкать жену ареной, думать о ней, перед тем, как выйти убивать для забавы толпы. Но... Что если он не успеет попрощаться, пусть даже в мыслях? Снова не скажет про свечу в окне, про маяк в бурю? Наверное, его лицо, когда с него сползли бравада вперемешку с невозмутимостью, выглядело устало, даже обреченно. Иначе почему его начал тормошить сначала Эспада, а потом и Квинт?
- Смерть улыбается всем. Нам остаётся лишь улыбнуться ей в ответ, - задумчиво сообщил надсмотрщику Джеймс, поднимаясь на ноги и глубоко вздыхая сквозь боль.
- Стоя легче дышится, - Таран, одетый как голломах, ходил тихо, но в тесноте прохода, в толпе немаленьких мужчин, подкрасться не сумел. - Зря ты с белобрысым связался.
- Почему?
Джеймс до смерти устал от околичностей, уловок и интриг. С тоской глядя на арену, он оперся на решетку, прижимая к себе шлем. "Как в Сочельник". Томительное ожидание чуда, начала представления, которое устраивали бродячиеартисты с ковчегами... В детстве он с нетерпением ждал их, выглядывая в окно. Совсем, как сейчас. Джеймс начинал понимать, почему многие здесь так рвутся на арену, навстречу смерти. Кровь, вскипающая в бою, отвлекала от унылой рутины будней, развлекала. С арены можно было увидеть лица, иные лица! Не тех людей, что видишь каждый день в фехтовальном зале и которые начинают казаться неживыми, игрушками, а настоящих людей, которые шли по мостовой, дышали ветром и солнцем, у которых вне арены были иные заботы, не гладиаторские "выжить" и "скучно", а обычные хлопоты, по которым сейчас отчаянно скучалось.
- Он по глупости здесь, - пожал плечами Таран, - тут был гладиатор, похожий на него, ну вот как капля от капли. Умер, конечно, хотя хорош был. А белобрысый везде хвастался, что, мол, похож. Ну и дохвастался, конечно. А теперь бесится. Тебя вон втягивает. А ведь наше с тобой место здесь. Стать чемпионом - и чтоб твое имя услышали... Эх!
Он тряхнул головой и в правом ухе блеснула серьга, которую не было видно в полутьме камер и суматохе зала. Больше похожая на шляпку небольшого гвоздя, она несла на себе изображение бокала, первитого алой розой. Неизвестный мастер выложил его из кусочков перламутра, покрыл эмалью этот маленький витраж. Украшение неуместно смотрелось на Таране, но, присмотревшись, Джеймс теперь заметил такие же и у многих других бойцов.
Гладиаторов помечали, а значит - продавали. И узнавали в толпе, если удавалось бежать. Или заслужить свободу, во что Джеймс совсем не верил. И если это так... Значит, были и другие ланисты, другие ланистериумы, другие арены, сеть арен. Пожалуй, стоило оставить эту серьгу, буде удостоят ею, в ухе. Хотя бы для того, чтобы сойти за своего, разрушить эти сети изнутри. Джеймс поискал глазами Задранца, но не увидел в толпе. Похожий на него гладиатор, умерший здесь... Был ли Задранец его сыном, братом ли? Хотел ли отомстить и от того бахвалился сходством, чтобы попасть сюда? Впрочем, вдвоем мстить было тоже проще.
- Возможно, ты и прав, Таран.
А вот Квинт даже в толпе ходил тихо, точно сам когда-то был констеблем. И подкрался он, как кот к мышам, чтобы рявкнуть под ухом:
- На арену! Живо!

Нерон стоял в центре арены. Высокий, худощавый, в алой шёлковой рубашке, поверх которой надел сегодня узкий сиреневый жилет, он, казалось, парит над песком, тянется вверх, как готический ажурный шпиль. Или, скорее красочный витраж. Почти всё лицо распорядители закрывала странная маска, из-под которой виднелась только половина рта, часть носа, правая щека и единственный глаз. Второй был закрыт фарфором, и от переносицы влево, к уху, художник набросал грубыми штрихами рот, расплывшийся в весёлой улыбке. От нарочитой топорности работы, от изломанных алых губ веяло жутью и безумием, тем более что настоящие губы улыбались тоже, толко изящно и мило. К груди, у сердца, Нерон приколол жёлтую розу.
- И вот пришёл день! - голос разбился о стены так, словно они были настящими, ушёл к небу. - Все мы ждали его с нетерпением, мои дорогие друзья, и, признаться, я долго готовил речь, но...
Он помедлил, и трибуны стихли. Людей было столько, что они забили всё. Конечно, оставалось только гадать, сколько из зрителей были настоящими. И во сколько подобное могло обойтись.
- Но решил, что меня вы и так слушали достаточно. Поэтому я решил, что сегодня, перед чемпионским боем, наши славные гладиаторы представятся сами. Представятся людям, которые пришли оценить их мужество, вкусить их крови, впитать саму жизнь! Саму любовь, потому что она и есть - жизнь, она и есть - мужество! Все они - все вы!..
Он обвёл рукой тихие скамьи, где расселись патриции, патрицианки, всадники с жёнами. Кивнул верхним ярусам, на которых кишели простолюдины с простых льняных туниках. Кое-где среди белизны, перечёркнутой красными полосами, мелькали яркие островки - собрались здесь, очевидно, не только римляне, но и гости столицы великой империи, раскинувшейся от Британики до дальней Испании до африканских пустынь. Цветастые накидки, покрывала, персидская парча, сияющая золотом. И прямо там, где задержал взгляд Нерон, сидел целый цветник, где мешались серебро, драгоценности, шёлк и бархат.
Высокая, стройная, гибкая, с роскошными плечами женщина, что сидела в первом ряду, была истинной дочерью Рима. Правильные черты лица и высокий лоб, прямой нос и губы, полные чувственные, что сулили страстные поцелуи - все придавало ей чарующую прелесть. Густые волосы того редкого оттенка, каким бывает закатное солнце, отражающееся в прибое, придержанные на лбу диадемой, ниспадали на плечи кудрями. Красавица была одета в белую тунику из тончайшей шерстяной материи, обшитую золотой бахромой и позволявшую любоваться стройными линиями ее тела, а в руках держала тарелочку с пирожным, украшенным огромной кремовой розой.
Ее соседка, обладательница такого тонкого стана, что его, казалось, можно было охватить пальцами обеих рук возлежала на мягкой подушке. Прелестное лицо девушки, белое, как алебастр, оживлялось нежным румянцем; большие глаза, миндалевидной формы, были черными и бархатными, как ночь. Маленький, тонко очерченный и слегка вздернутый носик довершал общее вызывающее впечатление этого лица, красота которого завершалась полными, чувственными коралловыми губками, показывавшими два ряда жемчужных зубов, и прелестной ямочкой на подбородке. Ослепительно-белая шея, руки и бюст были достойны резца скульптора. Поверх короткой туники из тончайшей белой ткани, затканной серебряными звездами и обрисовывавшей античные формы девушки, был накинут голубой плащ, также усеянный звездами.
Но не только женщины облюбовали эту трибуну. Рослый брюнет, неведомо как затесавшийся в этот цветник, на арену поглядывал без интереса. Смуглый, горбоносый с темными глазами, он был одет в широкую белую абайю, вышитую рубаху, какую носили и носят на востоке, перехваченную на талии алым поясом, расшитым золотом и золотыми кистями. Молодой мужчина небрежно держал руку с длинными пальцами, унизанными перстнями, на рукояти дорогого, украшенного бирюзой кинжала, надменно взирал на мужчин, а на женщин смотрел с осуждением.
Рядом с ним сидела высокая девушка, вышедшая словно из сказок Шахерезады. От украшенного страусиным пером чёрного тюрбана опускалась тёмная вуаль, пряча половину лица, но ярко накрашенные губы сияли на белоснежной коже, а тонкий подбородок говорил об изяществе черт и породе. Да и сидела она так, словно была не меньше, чем дочерью султана Мурада. Почти прозрачная рубашка из синего газа скорее дразнила, разжигала воображение, чем скрывала, а сиреневую, в вышитых серебром веточках можжевельника, накидку красавица отбросила на плечи. Из белых шальвар высовывались изящные лодыжки. Ногти на пальцах ног мерцали шафраном.

Первые несколько мгновений Джеймс смотрел на эти пальчики и не дышал. Разучился. А когда вспомнил, как это делается - отвел взгляд, унимая дрожь в ногах. Мэри его нашла - и в этом было такое невыразимое счастье, что подыскивать слова для его описания казалось кощунством. Он не слышал - и не слушал, что говорил этот псевдоцезарь, равнодушно скользнул взглядом по пирожному, которое наверняка испортится на жаре, ревниво оглядел спутника Мэри - и снова уставился на жену, пряча взгляд за прорезями шлема, жадно запоминая её облик, каждую складку на вуали, каждую веточку можжевельника. Смотрел, забыв о том, что нужно волноваться ее присутствию, беспокоиться тому, как сохранить её инкогнито. И когда пришла его очередь говорить о себе, Джеймс не стал произносить речь, не принялся благодарить судьбу. Он просто вышел вперед из строя гладиаторов и, невидяще глядя на этот розарий, в котором сидела его - его! - Мэри, произнес:
- Я к людям не выйду навстречу,
Испугаюсь хулы и похвал.
Пред тобой одною отвечу,
За то, что всю жизнь молчал.
Молчаливые мне понятны,
И люблю обращенных в слух:
За словами – сквозь гул невнятный
Просыпается светлый дух.
Я выйду на праздник молчанья,
Моего не заметят лица.
Но во мне – потаенное знанье
О любви к тебе без конца...
И поклонился, медленно, низко, давая себе время стереть волнение с лица. Мэри читала Гийома Аквитанского. Мэри поймет.
В ответном рёве, в несущихся на арену взвизгах, в бесновании красок Мэри казалась сфинксом. Лишь шевельнулась рука, повернулась ладонью вверх, протянулась, словно предлагая воду бедуину. Но спутник её тут же раздражённо рыкнул, а вперёд уже выходил Стрекало, преображаясь с каждым шагом. Равнодушное прежде лицо вспыхнуло румянцем, и он упёр руки в пояс, оглядывая толпу с неприкрытым презрением. Сплюнул под ноги. И, видимо, голоса тут тоже усиливала магия, потому что он легко перекрыл и голоса, и эхо, и топот.
- Ну, суки текущие, рады?!
Расплывшаяся матрона в нежно голубом пеплосе, сидевшая в самом нижнем ряду, уставилась на него горящими глазами и сунула руку в складки между ног. Гладиатору было всё равно.
- Из дерьма вышли, так лучше уж в свинью член совать! Ублюдки кровожадные! Баронессочки на рынке!
Как Нерон подошёл ближе, Джеймс не слышал вовсе, словно тот действительно парил на крыльях. Только ощутил дыхание, прохладное, пахнущее вином и корицей.
- Вечно увлекается. Но зрители любят. Смотри, смотри!
Стрекало меж тем нашёл в толпе новую цель. Возможно, его тоже привлекало спокойствие. Или - не только.
- Ты! Да, ты, шлюха в сиреневом! Что-то не видел прежде твоей морды! Ну видать новое поколение растёт. Муженёк уже не удовлетворяет, да, настоящий мужик нужен?!
Джеймс дёрнулся было, но сдержался, понимая, что Мэри и без того раскрыла себя, нельзя усугублять, нельзя... Ничего нельзя! Да и прав был Стрекало, обращаясь к собравшимся здесь... хотелось сказать "людям", но не получалось, как не получалось отвести взгляд от жены. Оставалось лишь прикусить губу и слушать, покосившись на Нерона.
- И увлекаясь - падает в то же дерьмо.
Наверное, такой ответ тянул на новую беседу с Падлой. Пусть. Сложно было удержаться от того, чтобы не высказаться, хотя бы - околичностями.
- Конечно, - не без удовольствия согласился Нерон. От маски веяло прохладой. - Только настоящий актёр может балансировать над лужей, восхищая толпу, но не пачкаясь. Стряхивая брызги. Например, вот эта девушка - выше, верно? Хороша! Настоящая роза среди свиней, эта Михримах Кули-хан Карачорлу.
- Верно, - не стал отрицать очевидное Джеймс. Мэри была хороша в любом наряде, в любом месте, а пуще всего - совсем без одежды. Здесь она и вовсе сияла чистотой, как драгоценная жемчужина, как... Но об этом думать было совсем уж нельзя, тем паче, что, кажется, их уже связали. - Похожа на воспоминание.
Господи, пусть интуиция молчит! Пусть он ошибется в этом предположении! Джеймс снова закусил губу, размышляя, как поправить ситуацию, разубедить, уберечь Мэри.
- Возможно. Знаешь, Стрекало всегда покупают те, кого он ругает лично. Любопытно, сложится ли так в этот раз? А, прости. Вряд ли тебе интересны чужие постели, или кто там от кого хочет детей. Маленьких девочек с красивыми каштановыми локонами... кстати, Стрекало до сих пор ищут во Франции. Подумать только, столько лет, а никак не забудут. Он славился несколько необычными интересами. Никакой эстетики, конечно. Грубый хам. Впрочем, может, я всё придумал? Как думаешь?
- Я не читаю чужие мысли. А с тех пор, как попал сюда - еще и не думаю, - глухо отозвался Джеймс, сдвигая шлем на затылок. Разумеется, если уж они нагрудник по нему подогнали и шлем, то о Бесси знали наверняка. И все же, угрожать ребенку было низко. Пусть даже если этими угрозами и покупалась покорность отца.
Нерон вздохнул. Из-под маски звук прозвучал жутенько, потусторонне, разбившись о фарфоровый край.
- Но не думать, не чувствовать - так скучно. Впрочем... держи.
Перед лицом возникла жёлтая роза в тонких пальцах. Стебель был проткнут изящной серебряной застёжкой.
- Всегда есть место и время кусочкам безумия. Победишь - подаришь... ну, скажем, королеве. Что останется. Разве это не мило?
Розу эту Джеймс с большим удовольствием засунул бы Нерону в задницу. Медленно, растягивая удовольствие - и желательно той дубинкой с песком Хантера. Но - взял, обозначив головой благодарный поклон, не сводя глаз с Мэри.
- С вашего позволения, я оставлю ее в темницах. Пусть положат на могилу... Если она будет.
Тихий смех отодвинулся, отстранился.
- Что ж. Обещаю. Знаешь, порой, когда особенно интересно, я сам спускаюсь на арену, но, конечно, только по особым случаям. В особенные моменты. Занятно... удачи. Актёр. Разговор с тобой - истинное удовольствие.
В список дел Джеймса "Актера" Клайвелла с приятным звоном добавилось еще одно - убить Нерона. Джеймс буквально увидел, как оно зажглось золотым и почему-то зеленым. Пришлось тряхнуть головой, отгоняя ненужное видение и улыбнуться в ответ.
- Но до особого случая я, все же, надеюсь дожить.

Когда на арену из Триумфальных Врат вышел Стриж, небрежно помахивая секирой, Джеймс оторопел. Не мог, не хотел он сражаться с этим юрким, этим веселым мальчиком, который так беззаботно, так весело порхал по залу, по темницам под трибунами, точно и не в неволе был. Стрижа, кажется, любили все, его берегли на тренировках, а на того гладиатора, зацепившего юношу по руке деревянным мечом, поглядывали с осуждением. Должно быть, почти у всех были дети и Стриж напоминал сыновей. По крайней мере, сам Джеймс невольно усматривал в нем черты Артура. И вот теперь ему предлагалось убить ребенка...
Стриж взмахнул секирой, уподобив ее крылу, и той же поспешливой перебежкой, какой передвигался всегда, ринулся к Джеймсу. Бой начался.
От секиры отбиваться нельзя. От нее можно только уворачиваться, уклоняться, пытаться нырнуть под нее, перехватить. Стриж был маленьким и юрким, как птичка, давшая ему прозвище. Секира - большой и тяжелой, но юноша так мастерски чувствовал оружие, так лихо использовал силы замаха, что подойти к нему было почти невозможно. Впрочем, и дрался он не в полную силу, едва заметно придерживая топор в те моменты, когда уже мог бы располовинить Джеймса. А затем улучил мгновение - и подмигнул из-под шлема, приглашая включиться в игру. Наверное, это стало похоже на танец, в блеске клинков, в пышности лент на руках Стрижа. Когда пролилась первая кровь - трибуны ахнули, взорвались криками. Отирая порезанное плечо, Джеймс небрежно отмахнулся от публики, отбрасывая щит и меч и поманил мальчика ладонью. Стриж просветлел лицом, подлететл снова, взмахивая секирой, чтобы через мгновение лишиться её и с вывихнутым запястьем оказаться на песке, прижатым коленом. Пытаясь отдышаться, Джеймс поднял секиру вверх. Судьбу гладиатора решала толпа. И император. И мальчика пощадили, воздели пальцы вверх. С облегчением вставая, Джеймс проводил взглядом убегающего вприпрыжку Стрижа - и взглянул на трибуны, избегая смотреть на Мэри, откровенно разглядывая даму с пирожным. Мэри никогда не видела, как он убивает - и Джеймс надеялся, что и не увидит. Сможет ли он смыть скверну этих воспоминаний в памяти жены? Он отвернулся от трибун, возвращаясь в опостылевшие темницы, где в полумраке и духоте тускло мерцала желтая, в цвет разлуки и измены, роза.

Следующим был тот самый самнит, с которым пришел Стриж. Правда, вооружен он был, как ретиарий - трезубцем и сетью, да и нападать не спешил. Поигрывая трезубцем, этот гладиатор, которого назвали Фалькатой, прохаживался по песку, присматривался к Джеймсу, опустившему меч к бедру. И безуспешно пытавшемуся отдышаться - ушиб под нагрудником, должно быть уже налился синяком. Джеймс глубоко вздохнул, заставляя себя не морщиться от боли - и глянул на Мэри. В этот же момент Фальката рванулся и, пронесшись мимо него, быстро набросил сеть. То, что Джеймс успел откинуться в сторону, пригнувшись почти до земли, иначе, чем чудом, и не назвать-то было. Но публика взревела одобрительно, зааплодировала, принялась скандировать "Браво!", когда Джеймс бросился за убегающим Фалькатой. Для такого крупного воина в доспехе тот бегал удивительно быстро, а Джеймсу слишком тяжело было его догнать - задыхался. Наверное, именно потому Фальката успел обежать вокруг арены и схватить сеть за пару мгновений до того, как Джеймс настиг его. Самнит развернулся и снова набросил её, заставляя выругаться и рвануться, подныривая вперед, чтобы ловушка упала за спиной. Удар трезубцем пришлось встретить щитом, а Фальката снова принялся бежать, что вызвало глухой ропот трибун. Джеймс досадливо закатил глаза - и остался у сети. Гоняться за самнитом, пока от невозможности дышать, от закипающей крови не остановится сердце, он не собирался. Должно быть, Фальката понял его намерения, потому что остановился и пошел назад, приникая к стене - краю арены. Джеймс, утомленный жарой и слепящим солнцем, поддерживаемый криками толпы, бросился к нему навстречу. Все сильнее и сильнее он напирал на противника, старавшегося отдалить его трезубцем и пытающегося схватить сеть. Бросив трезубец в щит, Фальката неожиданно ловко перекатился по песку и подобрал свою ловушку. Ловко - но недостаточно быстро, чтобы меч Джеймса не воткнулся ему в левое плечо, тотчас обагрившееся кровью.
Впрочем, это не помешало ему пробежать шагов сорок, прежде чем обернуться и с вызовом сообщить трибунам:
- Смакуйте кровь, упыри!
Джеймс яростно бросился вслед за ним - и в этот раз Фальката так ловко набросил на него сеть, что опутал, под рукоплескания зрителей. Пока Джеймс пытался выпутаться, самнит рванулся за своим трезубцем. И наверняка успел бы заколоть, как рыбу в ручье, если бы не взгляд на Мэри, не судорожный вздох, не сильный рывок плечами и руками. Сеть упала к ногам как раз в тот момент, когда трезубец уже метил в печень. Страшный удар разбил щит в куски, а железные зубы вонзились в руку сквозь наручи. Джеймс схватил вилы левой рукой, бросился на Фалькату, втыкая меч до половины лезвия в правое бедро. Самнит, бросив свое оружие, побежал, оставляя за собой кровавый след, но вскоре опустился на колени, а потом и вовсе упал на песок. Джеймс и сам не удержался на ногах, до того был силен удар мечом. Воспользовавшись падением, чтобы распутать себе ноги, он бросился к упавшему сопернику - и остановился рядом, пораженный мужеством самнита: Фальката приподнялся на локте, показывая толпе мертвенно-бледное лицо - исполнял предписываемое обычаем правило, просил публику оставить ему жизнь. Смотрел на толпу и Джеймс, втайне надеясь, что пощадят. Но толпа алкала крови. Не люди, но нелюди. Нежить, сродни той, которую убивают михаилиты. Падая на колени рядом с Фалькатой, Джеймс опустил глаза. Когда он рубил в бою... Это казалось честнее, чем закалывать вот так, как агнца, жертву, чья смерть удовлетворит арену, вопящую сотнями глоток. Джеймс замахнулся мечом - и вонзил его в песок.
- Дурак, - прошипел сквозь зубы Фальката, - рыцарь. Я бы убил тебя. Смерть - это свобода.
Он схватился за рукоять меча и выдернул его, направляя себе в грудь.
- Будьте прокляты, твари! - Пролетел его последний крик по амфитеатру, а затем меч вошел в сердце, и самнит умер.
Фальката был еще теплым, когда Джеймс закрывал ему глаза. И очень тяжелым, когда поднимал на плечи. Он не знал его, видел лишь раз - в этой клетушке темниц, но отчего-то был уверен, что этот мужчина сейчас победил. А потому был достоин войти в Ворота Триумфа. Пусть и ногами Джеймса. Трибуны провожали его разочарованным гулом, раздосадованными воплями. На арену летели мелкие камешки, без сомнения - из скамеек, а когда Джеймс уже почти достиг столь желанных Врат, в спину с мерзким хлюпом врезалось пирожное, разбрызгав кремовую розу по шлему и Фалькате.
Квинт встретил его молча, молча же принял мертвого Фалькату, молча поднял руку, как для оплеухи, чтобы резко опустить с тяжелым вздохом. И лишь наблюдая, как лорарии отчищают спину от остатков сласти, тяжело уронил:
- Дурак.
И снова Джеймс не стал спорить с очевидным, лишь неприятно удивился тому, что не последовало наказания. Не хотели портить товар - и беда настигнет его после? Отыграются на Мэри или Бесси? Стучать кулаком по решетке было неожиданно не больно, точно не своей рукой, хотя рассек ладонь и потекла кровь. Он не жалел об этом пусть неуместном милосердии, но неосмотрительность горчила привкусом несчастья.

Из-под трибун вид открывался не лучший на стадионе, но всё же видел Джеймс всё. Трудно было не видеть, когда Квинт буквально впечатал в стену рядом с галереей. Надсмотрщик на этот раз даже не стал ничего говорить. Под гнусавый вой труб, от которых здесь, в каменном мешке, заломило зубы, поднялись решётки, и на ристалище вышли двое гладиаторов. Нет. Две гладиатрикс. Редкое зрелище даже во времена настоящего Нерона, здесь они вызвали настоящее беснование на трибунах. Судя по воплям, заставлявшим гудеть сами стены, этих двоих здесь знали хорошо. Почти лично. По именам - прозвищам, что отдавались эхом. Ива - бледнокожая, в чёрном плаще. Сирена - смуглее и в алом. Разве что почему-то скандировали и третье имя, не звучавшее в представлении распорядителя: "Птица". Пели, хотя на арене было всего два бойца-триария. Впрочем, для триариев снаряжение оказалось не вполне обычным. Так же прикрывала броня лишь левую руку, оставляя грудь открытой, так же топорщились гребнями глухие шлемы, но в свободной руке гладиатрикс несли плети, а на поясе висели короткие мечи.
Скрипя сандалиями по тщательно разглаженному песку, гладиатрикс остановились друг напротив друга, не отворачивая шлемов, никак не приветствуя соперницу. Просто - стояли. Зрители, Нерон, спешащие убраться прочь служители, казалось, не занимали их вовсе.
- Вот ты, вроде, умный, - задумчиво и размеренно говорил Квинт, удерживая Джеймса у решетки. - Сенеку, небось, читал тоже. Знаешь у него такое: "Вразумлять бестолковых - все равно, что чесать скалу?" Знаю, что знаешь. Не люблю вразумлять, веришь ли? Гляди внимательно, Актёр, запоминай. Гладиатрикс - красивые, сильные, статные. Наверняка, тоже умные. Ну, для баб, конечно.
Джеймс смотрел и запоминал. Понимая, что вот оно - начало наказания, не сопротивляясь надсмотрщику, лишь вцепившись в решетку. Запоминал - и молчал, потому что сказал и сделал уже достаточно.
Начался бой внезапно, без сигнала или объявления. Гладиатрикс даже не стали дожидаться, пока стихнут приветственные и издевательские крики. Просто Ива прыгнула в сторону и махнула плетью низко, цепляя лодыжку - и тут же ударила трезубцем. Для одной руки оружие было явно слишком тяжёлым, но девушка выбросила оружие вперёд сильно, резко, словно бывалый легионер. Но алой там не оказалось. Сирена, пропустив плеть, бить не стала, пошла кругом, покачивая оружием, меняя высоту и хват. Ива, впрочем, игру не поддержала. Финт, удар, рубящий с полного вольта. Выглядело красиво. Слишком красиво - и вторая гладиатрикс не упустила возможности. Трибуны взревели, а Ива отшатнулась, роняя плеть из пробитой прямо через наруч руки. На трезубцах не было шипов или зазубрин, так что укол вышел чистым и даже не обещал много крови. Оружие явно подибирали так, чтобы бой длился подольше. И, кажется, облегчили защиту. И вот теперь Сирена пошла в атаку. Плеть, пущенная из-под трезубца, оставила на рёбрах Ивы красный след, но та, отбив трезубец Сирены своим, повернулась, впечатывая торец в живот противницы так, что выдох было слышно даже под трибунами.
- Тут, в твоем новом доме, который может стать и могилой, - продолжал Квинт, - случается всякое. И дружба, бывает, складывается. Да такая, что и на арену вместе, и из постелей гонять приходится. Ну, мужикам-то попроще - сучек этих богатых только пальцем помани, сами прыгают. А вот волчицам этим... Ты смотри, Актёр, смотри. За это зрелище немало денег платят, а тебе - бесплатно, да еще и с рассказом. Волчицы эти мужиков не видят почти, кроме Падлы. Да и не положено им. Как лекарь не старайся, а беременный гладиатор - это смех, так ведь? Слишком дорого стоят, чтоб еще и рожали.
Раздраженно поведя плечом, Джеймс попытался высвободиться. Не получилось. Снова не получилось. "Дом - там, где твоё сердце", - говорил Плиний-старший. Сердце Джеймса было в небольшом домике на Эсмеральд, где в открытые окна врывался свежий воздух, разгоняя дымок камина. Где безмятежно спала в своей комнате Бесси. Где совсем недавно появилась Мэри - и мягко, исподволь завладела этим сердцем. И все же... Всего четвертый день, а уже стираются воспоминания, подергиваются дымкой, маревом наподобие фата-морганы. К счастью, вкус свободы пока не забыт, пока чувствуется пряно. На арену смотреть не хотелось. Но - пришлось.
Обе гладиатрикс, явно устав, уже держали трезубцы обеими руками и двигались медленнее, осторожнее. Под недовольный гул толпы Ива рискнула - после ложного тычка в голову, она махнула трезубцем низко, на полный выпад с одной руки. Могло получиться, если бы Сирена не разгадала финт. Пойманный на подлёте трезубец грохнул о подставленные лезвия, уткнулся в песок и тут же древко хрустнуло под ударом ноги. Ива же спаслась только тем, что отпрыгнула назад, потом снова, вытягивая из ножен гладиус. Трезубец Сирены, которым та играла так, словно и усталось до того была лишь наигранной, оставил двойную полосу на груди, ударил в подставленное левое плечо, которое прикрывал толстый рукав... и застрял в плотной ткани, когда Ива рванулась под удар, загоняя острия глубже. В руку. Зато её гладиус отчаянно, с маху чиркнул по предплечью Сирены. Джеймс ещё не слышал, чтобы трибуны ревели - так. Тело Сирены блестело от пота. Ивы - от пота и крови.
- Вот и наша Ива полюбила Птицу. Да так, что все время с нею была - и на мечах учила, и кнутом, и сетью. И все бы хорошо, да только раньше Ива с Сиреной была. Эх, - в голосе надсмотрщика послышалось восхищение, - до чего же голос у Сирены звонкий, будто соловей разливается, когда в арене поёт! А когда голосит недовольно, так сразу понимаешь, что Фурией обозвать надо было. Балует их хозяин, а все же... Правила одни для всех - и наплевать, где у тебя что болтается. Слышишь, Актёр?
Актёр, должно быть, слышал. И, наверное, даже раскаивался. Или продолжал бунтовать. Черт его знает, этого Актера, что творилось у него в голове. Джеймс упрямо молчал, глядя на арену, лишь пальцы побелели на решетке. Не было это бунтом. Наверное? Или, всё же, отказ подчиниться и добить, попытка сохранить самого себя хоть на толику - бунт? Чем счел бы это деяние констебль Клайвелл? Джеймс вздохнул, понимая, что не может сейчас ответить на этот вопрос, будто вместе с брошью отняли еще и законника.
Сталь пела над песком, перекрывая крики. Танец. Пауза. Стычка - и Сирена отшатывается, получив кулаком в подбородок и почти сразу - порез под грудями. Ива прыгнула вперёд и влево, чтобы добить ошеломлённую соперницу, но та неожиданно быстро крутанулась под мечом и ударила сама, коротко, жёстко. В последний момент Ива успела отчаянно выгнуться, но по боку всё равно пролегла кровавая полоса, а потом Сирена опрокинула её на песок жестоким ударом ноги по свежей ране. Но добить - не смогла. Гладиус ударил в песок, отмашка от земли заставила отшатнуться, а Ива уже поднималась, явно оберегая бок. Меч гладиатрикс держала по-прежнему твёрдо, и рука двигалась плавно, ни на миг не останавливаясь, не повторяясь, чтобы не дать ударить по запястью на паузе или повторе. Она медленно, не спуская глаз с противницы, подняла руку за голову, и шлем тяжело упал под ноги. За ним последовал подшлемник, освобождая короткие, едва до плеч светлые волосы. Лицо её было почти мертвенно-бледным. Сирена пожала плечами и осталась как была. Ива что-то говорила, но голос терялся в гуле, топоте. В запахе крови. Губ Сирены за шлемом видно не было. Но казалось, что она молчит. Почти наверняка.
- Отчаянные девки, сильные, а если уж сцепились - так и за волосы не растащишь, водой не разольешь. Падла у них частый гость был, как вся эта любовь заварилась. И в пыточной они висели все втроем, и плетей пробовали, и железа каленого - толку не было. Известно, если бабе в голову что втемяшится, так хоть сруби ее - свое гнуть будет. Как вот иные из наших крыльев, что все про браслеты да солнце мечтают. Можно ведь изломать тело, изуродовать и даже убить - пользы от этого не будет никому. Особенно тебе. Или мне. Или хозяину. Или вот Сирене.
На Квинта Джеймс взглянул с невольным уважением. Не мог не оценить он, служивший короне и закону, слов, лежащих под словами. Несказанных, но произнесенных.
Ива немыслимым, ломаным, невозможным для кого-то более крупной комплекции движением встроилась под косой удар, сгорбилась за наплечьем уже не работающей руки и внезапно оказалась совсем близко. Сама ударила сразу - под шлем, лишь скользнув по ошейнику, и сверху - не сильно, потому что не было замаха, но зато в запястье правой руки, уводя меч вниз. Ударить под рёбра не успела - выронившая меч Сирена ударила локтём, добавила шлемом в открытое лицо. Но уже падая на песок, противницу Ива потянула за собой. И ухитрилась сбросить Сирену рывком бёдер, перевернуть, занося чудом державшийся в руке меч.
- Да только Сирена этого понимать не хочет. И любви не вышло, и покорности не научилась. И Птицу на арене зарубила. Сама, не спросив трибуны, не глянув на хозяина. А ведь могла бы и пощадить, как вот ты мальчишку сегодня. Потому что Птица светлой была, чистой, веселой, что Стриж. Хохотушкой, хотя здесь смеются редко. И Ива ее любила. Запретная любовь, тайная. Правила нарушающая, наказуемая. Вот и наказала Сирена Иву, да и сама законы, что дал нам хозяин, попрала. А ведь если не вразумишь одного - преступать начнут все. Ты же это знаешь, Актёр, получше меня.
О да, уж это Джеймс знал. Первое, что усвоил он, подавляя свой первый погром в еврейском квартале. Люди слишком легко забывали о заповедях, законах и правилах, подчиняясь общей звериной воле, дурели от крови и смерти, крушили все, что попадалось под руку. А к утру, когда безумие схлынуло, когда толпа распадалась на отдельных рабов божиих, они забывали о совершенном, убеждали себя - и других, что это все делали не они. Что им пришлось так поступить, чтобы... не выделяться. Они рыдали над обезображенными трупами и отводили взгляды от младенцев с расколотыми головами. Не понимали, почему Джеймс вешал каждого третьего на воротах. Ведь это все - не они. И беседы тогда он вел почти такие же. Разъяснял и вразумлял. И от того на Квинта не получалось злиться - лишь на себя.
Какое-то время ни одна из гладиатрикс не шевелилась, и трибуны, уставшие орать, затихли, ожидая. Даже Нерон, который отсюда казался лишь ярким пятном, встал с трона и подошёл к краю. Окровавленная, вымазанная в песке женщина в обрывке чёрного плаща, приподнялась, повесив голову. Собиралась с силами Ива долго, и поднималась на ноги тоже долго, опираясь сначала на руки, потом на иззубренный меч, а затем, кажется, только на гордость. Но почему-то не спешили служители. Почему-то молчал Нерон, и трибуны - молчали тоже. Вместе с ним или сами по себе. Зато всё так же говорил не любивший вразумлений Квинт.
- Каждому нужно немного неповиновения там, где он может себе это позволить, Актёр. Хозяин это понимает и потому мы позволяем вам говорить и думать. Мы вам позволяем даже думать, что не знаем, о чем думаете. Но на арене никто, слышишь меня, никто даже не помышляет о дерзости! Не мечтает о бунте. Только дисциплина и покорность одного облегчают жизнь всех. И если для этого нужно будет научить дерзкого стоять на коленях, то мы сразу научим и ползать на брюхе. Смотри, Актёр, запоминай. Запомни Сирену и Иву такими, схорони их в памяти. Представь на их месте свою жёнушку и дочь - и подумай. Крепко подумай, пока хозяин добр к тебе. После думать будет уже поздно.
- Победительница! Гладиатрикс! Истинная бунтарка! - в голосе Нерона переливался восторг. - Такие бои - бесценны! Такие гладиатрикс - бесценны. Такие моменты - неповторимы. И поэтому мы не отдадим нашу дорогую Иву на аукционе всем, кто мог бы заплатить цену. Одновременно. Нет. Тише! - Нерон поднял руки, и трибуны, недовольно загудевшие мужскими голосами, утихли, как по волшебству. - Вместо этого нас ждёт подарок от новой звезды нашей арены. Специально от человека, который получил имя, не получив его! От Актёра! И, разумеется, для Актёра, потому что лучшие подарки - те, которые делаешь себе сам. Господин Падла, пожалуйста, будьте любезны...
- Смотри, Актёр, - Квинт придвинулся ближе, стиснул предплечье лапой. - Думай!
Джеймс рванулся было мимо него, к выходу, туда, где сейчас из-за него должна была умереть девушка, но, получив тычок в почку и пинок под колено, снова уцепился за решетку, пытаясь продышать боль. Думать не получалось, хотя он и понимал, что ему говорил Квинт. Осознавал, что показывал этот чертов Нерон. Смерть, которую толпа не увидела, но сейчас увидит. Две жизни, отнятые им, так или иначе. Убивай - и станешь звездой. Подчиняйся - и твои родные будут жить так, как привыкли. Пусть и без тебя. А ты - умрешь, когда-нибудь. Но не все ли равно, произойдет это в очередном монастыре со сбрендившими монашками или на горячем песке, под вопли публики? Джеймс думал - не думая, не веря в увиденное, не осознавая происходящее.
Решётки снова поползли вверх, и на песок, щурясь, выступил зверь. За ним ещё и ещё, расходясь по арене, возбуждённо повизгивая. Пять. Тускло-коричневые с жёлтым, лесавки почти сливались с песком, но не заметить их было невозможно. Слишком чуждыми они были, слишком ломаными - движения. Вожак, который был чуть не на полголовы выше прочих, медленно, будто любуясь собой, сделал шаг вперёд, к Иве. На голой, серой с коричневым коже виднелись пятна шерсти, больше походившей на серый с прозеленью мох. Большие круглые глаза с любопытством изучали живую гладиатрикс и тело у её ног. Длинные иглы зубов не вмещались в пасть. Мелкая лесавка лизнула окровавленный песок и рыкнула, сухо, словно треснули ветки в засуху. Но нападать твари не спешили. Вожак подошёл ближе. Ива с явным трудом подняла меч. Лица её Джеймс не видел. Тварь положила лапу на бедро Сирены и почти вопросительно что-то пророкотала, глядя на Иву. Остальные лесавки подступили ближе, ожидая своей очереди. Чёрные носы двигались, жадно ловя запахи. Помедлив, вожак опустил голову, запустил зубы в смуглую ногу - и тут же отчаянно взвизгнул: Ива, непонятно откуда взяв силы, вытянулась в длинном, от ноги, ударе, проткнув его почти на всю длину гладиуса.

- Понимаешь ли, им-то сначала труп пожевать надо. А то, может, и хватило бы, как знать? - зло прошипел Квинт. - А ты отошёл бы, а, Актёр?
- Мёртвым все равно, - отозвался Джеймс, прижимаясь лбом к решетке и закрывая глаза. - Им уже не больно и не страшно. Это мы, живые... Не отошел бы, Квинт.
Ни за что не отошел бы. Ни от Бесси, ни от Мэри, ни от Хантера. И, если подумать, он не отошел бы даже от этих михаилитов, Фламберга и Циркона, от очаровательной Берилл. Лишь Брайнса бросил бы и то потому, что не похож был чертов торговец на человека. Он скорее был сродни этим упырям на трибунах, но гаже, мерзее, отвратительнее.
- Вот и Ива не отойдет, хотя могла бы отдышаться, пока твари рвать Сирену будут. Смотри, Актёр!
Квинт рванул ухо, заставляя открыть глаза.
- Она была умной девочкой. Обе они. Почти, как ты - умными. Один-единственный промах - и их рвут лесавки. И теперь хозяину нужны новые гладиатрикс, понимаешь? Научить биться можно любую, даже самую тонкую, самую нежную... Хочешь стать учителем, Актёр?
Лесавкам, действительно, интереснее было тело. А Ива после первых ударов уже - не успевала. Никак. Кто бы у нее учителем не был. И умирала она страшно, под крики толпы, перемежаемые страстными стонами и вздохами. Стояла до последнего, отбиваясь от тварей слабеющей рукой, отгоняя их от Сирены. И теперь уже Джеймс сам не закрывал глаза, глядел не отрываясь, чтобы запомнить. Каждое мгновение запомнить, каждую каплю крови, каждый взгляд этой девушки. А запомнив - сберечь, чтобы потом переплавить в себя, вшить эту память - и не забывать никогда: среди людей нет одиночества, нет только тебя. Каждый поступок, каждая мысль, каждое слово имеют свою цену. Чтобы нести ответственность, мало иметь сильные плечи и руки, нужен разум. Не присуще чувство меры, чувство ответственности неразумному, глупому. Не даны ему сладость жертвенности и горечь вины. Не имеет он сил достаточно, чтобы взвалить себе на плечи признание своих ошибок, нести груз платы за них. Такие люди подобны детям, играющим во взрослых. Джеймс ребенком не был, а поэтому - смотрел, как из-за него умирает Ива. И запоминал.

Бой начался с улыбки Стрекала. Спокойной, даже дружеской, от которой снова заболело в сердце. Там, где покоились гладиатрикс и Фальката. Джеймс с почтением поклонился, хотел было поднять щит, но его не было - отобрал Квинт. По заявлению надсмотрщика, без щита лучше думалось, и Джеймс склонен был согласиться с этим, если бы не два тяжелых, длинных ножа в руках Стрекала. Ножи напоминали резню в Бермондси, заставляли зудеть шрамы и жалеть о том, что руки прикрыты лишь этими наручами. Конечно, они были красивы - но и только. Для хорошего ножа слой толстой кожи - не проблема, и в этом Джеймс убедился вскоре, когда в ответ на неудачный выпад Стрекало попросту полоснул его по руке, заставляя выронить меч. И без меча стало даже проще. Наверное, публика вопила. Быть может, Мэри следила за ним со страхом и беспокойством. Вероятно, Нерон оценил то, как Джеймс зашвырнул свой гладиус в сторону трибун. Не попал, разумеется, но зато на душе полегчало настолько, что и задышалось живее, и ноги затанцевали сами, выводя рисунок боя. Шаг, два, подсечь, пнуть, отступить... И когда противник, улыбнувшись еще шире, перебросил ему один из своих ножей, Джеймс лишь просиял в ответ. На арене не было победителей - это он уже усвоил. Но если сплясать красиво, то выживут оба. С таким танцором, как потерянный во Франции и склонный к странным развлечениям Стрекало, это было легко. Есть такой валлийский танец - клоггинг. Партнеры кружатся друг подле друга, выплетая причудливую вязь ногами. Они часто сближаются - и тогда рука смыкается с рукой, поворот - и снова кружение. В этом кровавом танце, во время которого и Джеймс, и Стрекало вскоре были так расписаны порезами, что и пикты позавидовали бы. А ведь они, как известно, украшали себя шрамами. Кровь стекала с рук, по щекам и обнаженным ногам, но оба - улыбались. К тому же, оба никогда не танцевали этот самый клоггинг, а потому знаток его вряд ли бы узнал - слишком много, часто и со вкусом Джеймс финтил и уходил вольтами.
Да и не бывает в танцах подсечек, нырков, борьбы и ударов по челюсти, которыми обменялись оба. И вот когда они уже стали скользкими от крови и пота, когда забившийся в раны песок начал жечь плоть, Джеймс наконец-то смог поймать своего напарника в этом странном танце, бросить через бедро оземь и рухнуть сверху, выламывая ему руку назад. Констебльские привычки были неистребимы, а умения - иногда даже полезны.
А подняв глаза на Нерона, он увидел двойную, приятную и одновременно безумную улыбку и лишь потом - опущенный вниз большой палец.
До смерти хотелось воткнуть этот нож в песок, в цезаря и в себя - по очереди. Но вошел он в затылок Стрекала, туда, где шея переходила в голову - чистая и мгновенная смерть. Жизнь Мэри, детство Бесси Джеймсу, все же, были дороже.
Сразу за Вратами его встретил Квинт.
- Иногда я поражаюсь своей доброте, - задумчиво проговорил он, бесцеремонно осматривая Джеймса, - нет бы в плети сейчас, да солью присыпать... Чтобы меч этот надолго запомнил. В бани его, чемпиона этого.

Разливающееся по телу тепло от воды не могло прогнать мысли о Мэри, не смывало тревоги о ней и Бесси. Не примиряло с тем, что сейчас его будут продавать, как скот, как игрушку. Как раба! Унижения добавили эти бани, где лекарь, излечив раны, походя избавил от волос на теле. Везде, лишь бороду оставил и сообщил, что расти они больше не будут. Причем сказал это, делая кожу смуглее, будто все жаркое лето Джеймс пролежал на солнце. Но думать об этом становилось как-то лениво. Вяло. Обреченно. О себе тревожиться он уже перестал, отчего мысли о Мэри становились только острее. Как она воспримет этот аукцион? Поймет ли, что это - не измена? А сам он, если бы жену продавали у него на глазах - понял бы? Смог бы отбросить мысль о чужих руках на ее теле? Свой вздох он услышал будто со стороны, шорохом свежей туники и хрустом подошв сандалий по песку арены.

- Любовь. Крылья за спиной. Молоко с мёдом в берегах из овсянки, - оставалось только гадать, как Нерон ухитряется выдерживать этот тон целый день. Энергия его казалась неистощимой. - Любовь нельзя купить... говорят несведущие. Мы же знаем, что покупается всё. Нужно только правильно мотивировать продавца - и найти правильного покупателя. Потому что купить - можно всё, но не любое покупать хочется, верно? Но, разумеется, это не про вас, мои дорогие. И не про эти сочные, налитые апельсинки, которые играют для вас на песчаных подмостках. И разве не достоин хвалы плантатор, что их растит? Кто не сажает на трибуны своего коня? Впрочем, нет. Конь, пусть и в жемчугах, торговаться не станет, - голос звенел неприкрытой насмешкой, хлестал, но зрители слушали, как заворожённые. Не было слышно ни криков возмущения, ни топота. Люди внимали, широко распахнув глаза. Слушали, едва ли слыша по-настоящему. - Итак! Раз коня нет, дамы и некоторые господа, прошу. Вы едва ли забыли правила, ибо очень уж они просты, поэтому - вперёд.
Если бы Джеймс не уважал Нерона раньше, то непременно зауважал бы сейчас. Самоирония и неприкрытое ничем хамство, с которыми говорил этот торговец, что совсем недавно был цезарем, вызывали невольное восхищение, даже приязнь. Не продавай этот человек сейчас его с торгов, Джеймс бы даже поаплодировал. Но вместо этого он просто уселся на горячий песок, глядя на Мэри - и во взгляде была мольба о прощении.
Девушка в звездах, что возлежала на подушках и была такой хрупкой, такой юной, подняла белоснежную руку с ярким веером.
- Двести, - голос у нее тоже был нежным и звонким, как колокольчик.
Мэри неслышно вздохнула - понять это можно было только по тому, как колыхнулась на груди рубашка. И двинула рукой, словно извиняясь. Но смотрела жадно, не отрывая взгляда.
- Триста, - широкоплечий мужчина в простой белой тоге почти пропел цифру красивым, низким голосом.
Цена хорошей кольчуги... Джеймс вздохнул в ответ на вздох Мэри, понимая, что нужно, нужно спасать себя, и отвел взгляд от жены, принимаясь разглядывать ту, что так метко влепила в спину пирожным. Волосы того оттенка, каким бывает закатное солнце, отражающееся в море. Тонкая шерсть туники. Прекрасные губы. Джеймс смотрел на нее, но видел все равно Мэри, улыбался жене, открыто, не боясь ничего, ведь воспоминанию улыбаться - не страшно.
Женщина лениво глянула на него, кошкой, томно, потянулась - и улыбнулась в ответ.
- Семьсот, - говорила она тихо, но услышали ее, кажется, даже верхние ряды, по которым прокатился удивленно-восторженный гул, - и сто, чтобы не беспокоили до полудня.
Джеймс, которого торг уже начал забавлять, вздернул бровь. Прелестница переоценивала его - после боев, ран, вразумлений хотелось просто спать. Желательно - обнимая Мэри. Даже сумма, какую он зарабатывал лишь выступая защитником, не льстила. А ведь нужно было показывать, что - льстит. И продолжать улыбаться, украдкой поглядывая на Мэри и утратив всякую осторожность. Падла, руки у которого наверняка были сделаны из железа, неожиданно вздернул его на ноги, уцепив за ухо, щелкнул чем-то у мочки. Боли не было - лишь сначала, когда Джеймс почувствовал легкий укол. Она пришла позже, разлилась горячей тяжестью от серьги, ударила молотом в висок - сильно, до головокружения, принялась пульсировать в мочке, выталкивая украшение. Джеймс снова рухнул на песок, уговаривая себя, что клеймение железом было бы хуже - ожоги не заживали долго, наливались дурной водицей, и никакого лекаря - ведь клеймо должно было остаться на коже.
А потом боль отступила - и стало настолько равнодушно и одновременно горько, что он поднялся на колени, оглядывая трибуны - с вызовом, с непокорством, зло. Лишь когда взгляд остановился на Мэри, Джеймс смягчился, закусил губу, удерживая себя от слов, что рвались на волю. Даже слова были несвободны... Да что там слова - самые мысли нужно было беречь и скрывать. И все же, раб - это не цепь снаружи, а жажда цепей в сердце и душе. Ведь родиться рабом, стать рабом и быть рабом - совершенно разные вещи: хороший невольник - тот , который боится потерять свой ошейник, не даст потерять его другому, и готов помочь надеть его на тех, кто ошейника не имеет… Джеймс до боли сжал кулак, опуская голову. Он не мог, не хотел стать хорошим невольником, ведь это означало бы признать свое поражение, отказаться от Мэри, от Бесси, от самой надежды вернуться домой! И одновременно он должен был им быть, чтобы эта надежда согревала его, вела путеводной звездой. Его печальная звезда, его Бесси! Не хотел Джеймс видеть её на арене, не пережил бы и продажу Мэри. Но сейчас, гордо вскинув голову, он, не отрываясь, смотрел на свою юную жену. "Отсутствие там, где должно что-то быть. Ужас перед возвращением домой и глупая надежда, что всё вернётся. Отсутствие будущего. Страх открывать глаза. Пустые дела и этикет. Работа, чтобы не оставалось времени, зато ковалось железо внутри, переползая на кожу. Оно не работает, правда, мистер Клайвелл?" "Вы очень хорошо разбираетесь в... цветах. С шипами и без." " Красивые серые глаза, замечательные, длинные ресницы..." "И мне, кажется, больше нравится быть чьей-то силой..." И вы, кажется, ею стали, дорогая миссис Клайвелл. И всегда были, а ваш муж - глупец, если полагал, что вы - слабость. Слова, все же, выпорхнули безмолвно. Лишь по движению губ можно было догадаться о том, что сейчас с презрением говорил Джеймс.
- Неужели таков ваш ничтожный удел:
Быть рабами своих вожделеющих тел?
Ведь еще ни один из живущих на свете
Вожделений своих утолить не сумел!
И Мэри выпрямилась гордо, расправив плечи. Вскинула голову и обвела трибуны презрительным взглядом. И пальцы двинулись, словно смахивая пыль. Пусть. Ничто.
- Тысяча сто одиннадцать.
Новый голос прозвучал отчётливо, с ленцой. Женщине, у которой правая сторона лица была закрыта алой маской, нельзя было дать больше двадцати, но глаза казались старше. Пресыщеннее. Шёлк маски перетекал на плечо языком пламени, сливался с длинным платьем, открывавшим округлые плечи, но скромно, без огромного декольте. Лежала на шее единственная нить кораллов.
И Нерон поклонился в недовольном, разочарованном гуле. Склонился низко, показывая только ту улыбку, что сияла на маске.
- Госпожа Фламиника. Что же, у меня не осталось громких слов, чтобы стучать в барабан мира, и он - ваш.
Джеймс обреченно поднялся на ноги. Квинт долго наставлял, как себя вести. Как ждать, когда временная хозяйка спустится, чтобы принять свой... свою... покупку. Как опустить голову, чтобы не смотреть в глаза - ибо дерзость. Долго говорил о том, что умный раб командует хозяином. И тогда Джеймс его даже слушал. Но сейчас, когда его... купили - от этого слова становилось так мерзко, так гадко, так злобно-стыдно, что все наставления забывались. И поддержка Мэри, её мудрость давали силы для того, чтобы стоять прямо, не опуская головы, не пряча взгляда.

В место, которое Квинт называл "комнатой для свиданий" Джеймса вели с завязанными глазами - по прямому коридору, налево, снова прямо, лестница вверх, прямо... Комната была светлой, хотя в таком месте уместнее был бы полумрак. Свечи оплывали в подсвечниках темной бронзы, бросали трепетную тень на множество подушек на полу, накиданных между резными столбами, с которых свисали алые ленты. В одном из углов, где тем же красным кирпичом был выложен альков, скрытый за тонкими, прозрачными драпировками, стоял тяжелый даже на вид бронзовый кувшин, а в самой нише валялись плети вперемешку с лентами, цепи, бусы и другие предметы, о назначении которых догадаться было легко. Из стены неподалеку от двери свешивались две цепи наподобие тех, в какие заковывали в тюрьмах. Падла, что втолкнул Джеймса в комнату, оглядел все это великолепие внимательно, по-хозяйски, кивнув самому себе. И вышел, пнув напоследок по ноге.
"С-скотина." Падла, упивающийся чужими страданиями, должно быть, предвкушал то, что должно было произойти здесь. Джеймс сложил руки на груди, опираясь на стену, и уставился на дверь. Побег казался заманчивым. Сколько за дверью стражи? Двое, четверо? Кувшин как дубинка и как щит... Ленты - как удавка... Руками? Выбралась ли Мэри из Колизея? Мысль о том, что жену могут удержать, что её свобода зависит от него, отрезвила, но предвкушение воздуха и солнца, ветра в лицо и снега спряталось под этой мыслью, ворошилось там все то время, пока Джеймс ждал эту Фламинику, даму в алом.
Первым в комнату вошёл лысый бугай с ломаными ушами, у которого практически не было шеи. Огляделся, хрюкнул что-то при виде Клайвелла и демонстративно прислонился к стене у двери. Оружия, впрочем, у него видно не было - только торчали из-под рукавов льняной рубашки металлические браслеты - или края наручей. Фламиника вошла следом, мерцая шёлком, кораллами ожерелья и рубинами в мочках ушей. Платье, пусть и длинное, в пол, спереди поднималось, открывая затянутые в чёрные шнурованные сапоги ноги.
Стена, ставшая почти родной, отпускать не хотела. Быть может, она тоже прониклась той наглостью, что проснулась в Джеймсе еще на арене? Как бы то ни было, от стены он отлипать не спешил. Неспешно оглядел бугая, задержав взгляд на отсутствии шеи и браслетах. Лениво осмотрел Фламинику - от сапог до ушей. И только потом вежливо наклонил голову, точно находился у себя в управе, а не в этой... бордельной комнате.
- Госпожа?
- Знаменитый, но безымянный констебль, - ответила Фламиника кивком, со слабой улыбкой. - Какая честь. И какая... вежливость. Готовы забыть - ох, такую недавнюю! - брачную ночь? Ждёте с нетерпением?
Джеймс пожал плечами, не желая отвечать на - ох, такие сложные! - вопросы и откачнулся от стены.
- Здесь я не констебль, госпожа, уж простите. И имя мне дали. Знаете, довелось однажды услышать любопытную мысль, что из-за нетерпения люди изгнаны из рая, а из-за бездеятельности - не могут вернуться назад. Странно, но старая пословица говорит о том, что нетерпеливый мужчина и бездеятельная женщина не получат удовольствия в... любви. Забавное совпадение, не правда ли?
Фламиника подошла вплотную, провела пальцем по щеке. Оказалось, что женщина стоит почти вровень с ним: ей не пришлось поднимать голову, чтобы посмотреть в глаза.
- Зато деятельная женщина удовольствие получит всегда, констебль. Не расставайтесь с названиями так легко. Кто знает, сколько их у вас останется... вскоре, - она подалась вперёд и коснулась его губ своими, укусила сильно, жёстко, до крови, словно и в самом деле хотела смыть память.
Джеймс отшатнулся, прижимая пальцы к губе.
- Это вы написали то письмо, - задумчиво произнес он, вытирая кровь, - про укусы всю ночь и сладость через боль.
Нет ничего больнее, чем оглядываться на счастливое прошлое. С этой болью не сравнится ни прокушенная губа, ни саднящие песком раны на арене. Лишь боль от жадного, безотрывного взгляда Мэри сравнима с нею. И потому больших страданий, чем он испытал - и испытывает сейчас - не причинит никто. Даже если начисто сотрут воспоминания о жене, о брачной ночи, которая, быть может, и была важна, но не важнее простых, тихих объятий у камина, разговоров, стихов.
- О? Вы получали такое письмо? - Фламиника подняла безукоризненную бровь. - Нет, мой милый. Я сладости не обещаю. Должно быть, фанатка? Что же. Пора бы и начать, - она лениво повела пальцем, и бугай шагнул вперёд. - Лапочка, подготовь нашу игрушку, будь добр.
- Подождите, прошу вас.
Уточнять, что бугай рискует остаться не только со сломанными ушами, Джеймс не стал. Все равно скрутят, не продержится он против нескольких. За дверью почти наверняка была пара-тройка таких же. Да и заложницей Фламиника была вряд ли удобной. Отчего-то понималось, что женщина, выложившая тысячу за безымянного констебля, способна купить себе любой амулет, защищающий ее от посягательств. Джеймс попятился, глянув на заманчиво-тяжелый кувшин, на плети, подумал о Мэри - и сдался. Почти.
- Могу я вас просить убрать его? - Он кивнул в сторону здоровяка. - Если уж вам нужен констебль, то... будет констебль. Хотите смыть память, нетерпения - пожалуйста. Но - наедине. Вы ничем не рискуете, напротив...
- Не нравится, когда смотрят лапочки? Может, предпочитаете, чтобы смотрел кто-то другой?.. Хм, это можно было бы устроить, - Фламиника помедлила, потом скупо улыбнулась. - Впрочем, это не понравилось бы уже мне. Хорошо. Лапочка!
Амбал, бросив на Клайвелла недовольный взгляд, послушно убрался из комнаты. Но, судя по шороху шагов, далеко не ушёл. Только едва слышно прогудел что-то не слишком приятное.
Джеймс лишь вздохнул, стягивая тунику. Ночь обещала быть долгой.

В камеру его возвращал Квинт - и это даже радовало. Падлу Джеймс убил бы точно, голыми руками и с превеликим удовольствием. "Убить Падлу" звучало, как девиз, достойный щита. Тот дурман, что дала ему Фламиника, со своей задачей почти справился: от него было тепло и равнодушно, пусто в сердце, легко. Похмелье наступило лишь к утру, когда пересохли губы, а на языке поселилась вязкая горечь. Когда вернулись чувства и мысли, стало нестерпимо от пережитого. Его временная хозяйка была красива, неутомима и очень любила, чтобы ей подчинялись. Подыгрывай - и все пройдет без цепей и плетей. И Джеймс невольно, несколько раз за эту долгую ночь, слушая, как женщина в промежутках рассуждает от литературе и истории, позволяя ему отдышаться, думал, что Актёром его назвали не зря. Происходящее ему не нравилось настолько, что подыгрывать - получалось. А вот поспать - совсем нет.
Сон не пришел даже в камере.
Смерть гладиатрикс, Стрекала смешалась с зубами Фламиники, со словами Квинта, с... Было даже жаль, что его оставили в покое, не выгнали в зал. В зале, все же, были люди, в глазах которых Джеймс бы разглядел и сочувствие, и насмешку и, чем черт не шутит, даже зависть. В камере, к тому же запертой, были лишь мысли и одиночество. Пару часов он просто лежал, накрыв голову подушкой. Жить одиноким и обреченным - все равно, что полумертвым, а ведь это не то же самое, что быть наполовину живым. Любопытно, хватит ли ему опыта и сноровки, чтобы повеситься на решетке? Из одеяла - или штанов - веревку сделать несложно, захлестнуть ею переплетение прутьев - тоже, а чтобы навалиться горлом и телом на петлю - вовсе ума не надо. Всего лишь - много отчаяния. Но ведь тогда он снова сбежит от проблем? И наверняка встретится с сестрой Делис, которая не откажет себе в удовольствии упрекнуть. Сестра Делис была страшнее шерифа, а потому Джеймс встал, пересиливая себя. И опустился на пол, приступая к уже привычным своим упражнениям. Тяжелые думы попытались навалиться на плечи, но внезапно вспомнилось, как Артур прыгал на спину, заставая отца стоящим в планке, как разминка превращалась в игру в лошадку, как весело смеялась Бесси, когда наступал ее черёд кататься... Темным кружком расплылась одна-единственная капля по чистому полу. Пот ли, слеза ли - не всё ли едино? Соль роднила их с невзгодами и друг с другом, но капля будто бы стала... развилкой? После нее эта ночь стала пустой, ничтожной, точно и не было её. Ничего не было - ни унижения, ни того, что можно было бы назвать удовольствием, будь оно осознанно и желанно, а не ответом тела на присутствие красивой женщины. И, в общем-то, что произошло такого? Лесавки кусаются больнее, но из-за них ведь мыслей о самоубийстве не возникало. О том, что лесавок не нужно было... лесавкам не приходилось... подыгрывать, он думать не стал вовсе. Согреваемый воспоминанием о детях, Джеймс уснул. Прямо на полу, подложив руку под голову.

Цель жизни — в радости. Нельзя невзгодой жить,
Без тайного тепла под непогодой жить.
Чтоб не терзаться, то, чего лишишься завтра,
Сегодня отсекай! Учись свободой жить.

День пятый (12 февраля 1535 г)

- Выездила как, - Квинт ворчал недовольно, пробиваясь в сон звоном ключей, шагами, руками, - поднимайся, Актёр, хозяин тебя видеть хочет. Задранец, дай-ка сюда кувшин...
- Не надо кувшин. За что, Квинт?
Кажется, Джеймс начинал мыслить категориями вины. Первая мысль была не о Мэри, не радость от того, что Задранец жив и, кажется, носит то же имя, каким представлялся, а - "за что?" Могла ли нажаловаться эта ведьма Фламиника - и почему? Пришлось отвесить себе мысленный пинок, поднимаясь на ноги, заставляя думать привычно.
Вместе с ответом в него полетели чистая туника и сандалии.
- Такие вопросы не задают, Актёр. Хозяин сказал - ты выполнил. И как обращаться к нему ты понял, верно?
- Верно.
Глаза ему снова завязали, но вели теперь иным путем, минуя дверь из крыла, прямо и прямо, точно к арене, дребезжали те же решетки, какие открывались на этой дороге, которую сравнить можно было лишь с тропой смерти. А затем Квинт остановился, запер за собой последнюю дверь и повел по лестнице. Поднимались в горние выси они долго, сквозь плотную повязку пробивался свет и пахло... воздухом - свежим и морозным. И почти сразу пришёл звук, всё ещё чужой, уже знакомый. Гудели вокруг трибуны, свистели, стучали сандалиями. Перекрывал всё резкий звон стали внизу. Удар, два подряд, тишина. Звуки, впрочем, казались приглушёнными, и, когда с глаз сорвали повязку, стало понятно - почему. Императорскую ложу окружал плотный бордовый занавес, отсекая мир за исключением угловатого клочка прозрачного голубого неба. Солнце, едва поднявшееся над стеной Колизея, бросало резкую тень, которая резала поперёк овальный мраморный стол с двумя креслами. Мраморная плита была пуста, не считая кованых серебряных кубков и корзинки с двумя бутылками вина. Император сидел на теневой стороне, и казался то ли привидением, то ли ангелом в серебристом жилете поверх белой рубашки с кружевными рукавами. Не хватало только крыльев, зато маска, как и всегда, была на месте. Поймав взгляд Джеймса, Нерон приятно кивнул.
- Вовремя, и это замечательно. Хотя, после прошлой ночи, опоздание меня не удивило бы. Жутко красивая женщина, не правда ли?
Джеймс согласно кивнул в ответ, невольно коснувшись искусанной шеи. Впрочем, если верить Квинту, осматривавшему его, отметины зубов и царапины были везде. И тело ныло так, будто он эту самую Фламинику всю ночь носил по монастырской лестнице, а не...
- Вовремя - для чего?
Нерон поднял бровь и взмахом руки указал на кресло напротив. На свету.
- Для ужина, разумеется. Лея, Тея!
Повинуясь хлопку в ладоши, занавеска на стене колыхнулась, выпуская полуобнажённых девушек с уставленными тарелками подносами. Запахи ударили в нос, отражаясь от занавеса. Появление подчеркнул глухой удар с арены и вскрик.
Ужин над ареной, где умирали люди... Джеймс уселся в кресло, понимая, что ужинать не хочет. Слишком устал от криков и бряцания оружия, от боли - телесной и душевной. Что привык обходиться тем, что приходится есть здесь. К тому же, отчаянно хотелось спать.
- Вероятно, я должен благодарить за ту честь, что мне оказана?
Нерон отмёл его слова небрежным взмахом руки. И вино по бокалам разлил сам, ловко, уверенно.
- Если хочется полицемерить. Но зачем? Хотя, за новый опыт... вы испытываете желание поблагодарить за опыт? Говорят, что только так и просыпается вкус к жизни... советую попробовать.
Тея - а, возможно, Лея - поставила перед Джеймсом тарелку и сняла крышку. На серебре исходил паром толстый, прожаренный до корочки кусок мяса в окружении овощей. Девушка поклонилась и отошла. Глаза у неё, как и у спутницы, были совершенно пустыми.
- Боюсь, пока я не испытываю никакой благодарности. Должно быть, не привык еще к благам.
Девушек, наверное, было даже жаль, хотя и не сочеталась жалость с тем тоном, каким говорил сейчас Джеймс. Ирония - это всегда еще и самоирония, заставляющая встряхнуться. Вероятно, Тея и Лея настолько привыкли к благам своего положения, что были счастливы, где-то глубоко внутри, за пустыми глазами курящих опий.
- К некоторым привыкнуть тяжело, - согласился Нерон, любуясь выставленным на свет кубком. Редкие тёмные сапфиры под солнечными лучами налились глубокой мрачной синевой. - К некоторым - невозможно. Но скажи мне, как иначе развить истинный вкус?
Джеймс пожал плечами, пригубляя из своего кубка - отказываться от трапезы было уже почти неприличным, есть по-прежнему не хотелось, да и в присутствии монаршей особы - нельзя. Никогда нельзя было, даже в этом чертовом Риме, который уже набил оскомину. По крайней мере, пока особа отдельно не разрешит, от чего тоже придется увильнуть. Он прекрасно понимал, что на тарелках лежит баранина или оленина, но казалось - человечина.
- Некоторым его невозможно развить, - проговорил он, вспоминая чертова торговца, - ибо вкус - не более, как тонкий здравый смысл. Он дает возможность судить о чем-то через призму чувств. А если их нет? Или они не те, или не о том?
- Ешь. Или мясо плохо приготовлено? - Нерон наклонился над своей тарелкой, принюхиваясь. - Кажется, нет. Но, если не по вкусу, придётся поговорить с поваром... так, о чём мы? Ах, да! Говоришь, если чувств нет, или они не о том? - он с улыбкой сделал широкий жест рукой. - Это невозможно. Человек без чувств - кукла, которая не осознаёт себя, не развивается, не движется, потому что движение и вызвано чувством, и порождает его. И здесь я говорю даже о том действии, которое суть неподвижность, действие высшее. Подобное - интересно как идея, но едва ли существует в природе, а если и существует, то до крайности скучно. Теперь же - исключительно ради приятной беседы - представим человека, который постоянно чувствует не то, иными словами, мир вызывает у него чувства, отличные от всех людей. О, это - совсем другое дело! Чистый хаос, когда даже разум не в силах осознать и перерасти аффект! Значит, ты считаешь, что подобному человеку недоступен чувственный рост?
Джеймс улыбнулся, отрезая кусочек от мяса, но есть не спешил. Вместо этого, отложив приборы, он откинулся с кубком в кресле.
- Я не сомневаюсь, что мясо отменное, но после арены - овсянка, и я ее уже проспал. Квинт умеет быть убедительным в вопросах дисциплины. Что же касается чувств - исключительно ради интересной беседы, представьте себе человека, который думает и чувствует, как пятно на ткани мироздания. Палач из моей прошлой жизни назвала его необычным и утверждала, что он лжет под пытками будто бы из интереса. Там, где не нужно было лгать, понимаете? А ей можно верить - она слышит мысли. Женщина, умеющая понимать чувства, и вовсе избегала его, потому что эмоции у него совершенно не совпадали с тем, как мир воздействовал. А ситуаций для чувственного роста было много: от сделок с Гленголл до тюрьмы по обвинению в ереси и измене. Но с тех пор, кажется, ничего не изменилось; у меня есть непреодошлимое убеждение, что он не научился хотя бы осознавать себя, не говоря уже о других. Так что, я утверждаю, обобщая ваш постулат: хаотик, мечущийся, не способный понять человеческое, прожить его - существует. А Аристотель, хоть и описывал чувственный опыт так, будто побывал на арене, все же не учел существования таких вот... Сумасшедших.
Край кубка звякнул о маску. Пить явно было неудобно, но Нерон не выказывал нетерпения или раздражения. Взглянул поверх серебра, сапфиров и вина.
- Квинт - замечательный человек. Кому-то это может показаться странным, но он делает всё, что может - для всех. Конечно, иногда этого недостаточно, но мир - несовершенен. Даже я здесь не всесилен. Парадокс.
Торговаться императору ох! - как не нравилось. Неохотно он говорил об этом, хотя Брайнс явно заинтересовал его. Впрочем, Джеймсу многого не надо было, лишь...
- Жаль, его сложно убедить, что наручи не так удобны, как простые кожаные шнуры обмотки. И что в легионерском поддоспешнике проще... делать красиво, чем в нагруднике. И простое письмо мальчику, оставшемуся в прошлой жизни, не позволяет. Ведь прощание отсекает прошлое, как секирой, верно?
Нерон отставил бокал и с улыбкой положил подбородок на сложенные пальцы.

- Приятно видеть инициативу, что идёт на пользу... арене. Вопрос же с прощанием, конечно, весьма философичен сам по себе. Отсекает оно прошлое, как голову - секирой, начинает ли будущее, как мечом по пуповине? Разделяет ли настоящее, подобно шагу? Пожалуй, больше всего письмо похоже на шаг. В какую сторону? Чей? Скажи, похоже ли письмо на па в танце?
"Инициативу?" Джеймс вздернул бровь, напуская на себя задумчивый вид. О, нет, никакой инициативы, он всего лишь пытался выжить. Нагрудник и наручи были жестки, не гнулись, а меч или копье, или чертов трезубец пропускали также, как и более легкий и мягкий доспех. Как говаривал уже не раз помянутый добрым словом сержант стражи Ройс: "Если ты будешь двигаться - хер они тебя достанут". В длинном кожаном колете, каковым и являлся легионерский поддоспешник, доставать х... двигаться было проще, а уж ремней и еще каких-нибудь безделушек для красоты распорядитель понавесит, без сомнения.
- В вашем вопросе заключен и ответ, - для перекатывания по ладони кубок был неудобен, сапфиры цеплялись за пальцы. Проследив за тем, как он будто сам выползает из руки по столу и вползает обратно, Джеймс улыбнулся, опуская ресницы, - если что-то отсекает прошлое или разделяет настоящее, то оно при этом порождает и будущее. А если танцуют двое, то не все ли равно, чей шаг, когда танец красив?
- А если танцует один - то тем более, - согласился Нерон с неопределённой полуулыбкой. - А если больше двух? Тея, бумагу!
Перед Джеймсом лёг на стол, рядом с тарелкой плотный желтоватый лист. Рядом Тея неслышно положила длинный карандаш с серебряной оковкой. Стук снова утонул во внешнем, в закулисье, которое мерно топало, перекатывало крики, над которыми вился один, тонкий, пронзительный. Звенел - и никак не умолкал. Император наклонился ближе.
- Веди, Актёр.
Поблагодарив полуулыбкой, Джеймс принялся писать. "Arthur mi, fili mi, etsi non possum sic vocant..." Танцевать, разумеется, можно было и втроем, и впятером, но...
- Танец, когда его пляшут больше двух, похож на толкучку, что устраивают на площадях в праздники. Всяк стремится выбросить своё коленце, а потому выглядит это сумбурно и суматошно.
"Tremens factus sum ego, quae tristia nunc innumerabiles rapit tempus, influit et effluit et mutationibus ut respicerem, ab illo non est. Paris Helenae semper difficilis, sed durius etiam nunc revertetur, vos have ut discere ita tamen, si post disciplina sub pedibus extenta est in via, quae fortasse, ne ad te domum..."
- Танцоры тогда сродни неумелому бойцу, что не знает, как ступить, чтобы меч двигался согласно. Боюсь вас разочаровать... хозяин, но...
"Quod tota vita - est a serie Quaerebam tardas anxius, fili mi, et pessimus est, si non molestum est et dicere vale. Quibus possint unicuique tu aliquando patris sui inspectionem huius? Est tua esse possint oraculi, dignum Magister: parce mihi ingratiorem, si quidem non dices ad eum: "Gratias tibi", quia curae ex vobis?"
- ...этот человек, о котором мы с вами так диспутируем, именно таков. Он - не танцор, он скорее бестиарий...
"Gaudete et fatigatione, non morabitur. Ut benedicat tibi S. Augustini, S. Robert Scottorum beatam Margaritam-by-Pansi. In conservatorium ne dilacerant Thymus, seu quod non ibi est crescente ..."*
- И арена не даст ему никакого роста, не заставит почувствовать вкус к жизни. Держу пари.
"Pater tuus."
Джеймс отложил карандаш и подвинул исписанный лист собеседнику, все еще улыбаясь.
Мысли приходилось думать осторожно. Аккуратно приходилось думать. У каждого человека есть свои слабости, даже у этого цезаря, прикрывшегося фарфоровой маской. Эстет, воспитатель и, кажется, даже экспериментатор. Джеймс не мог не уважать его, но оставаться дальше воспитанником не хотел. Устраивал его собственный вкус к жизни, не хотел он понимать прелестей его совершенствования. Брайнса было даже жаль - в первой же схватке его изрубят на корм лесавкам. Но... Говоря о том, что чертов торговец не понимал изменений - Джеймс лукавил. Пусть немного, пусть самому себе. Уже в Брентвуде Гарольд Брайс был чуть иным. Не настолько, чтобы сказать, что это - уже человек, а не дыра на полотне, однако же - он менялся. А еще он замечательно умел всех бесить, создавать вокруг себя ненужную суматоху и отвлекать внимание. И после этой мысли стало жаль Квинта. Впрочем, идти на попятный было уже поздно. Жестоко - и за это Джеймс еще поплатится, уже платит. Грязно - и за это стыдно. Но ведь письмо Артуру никто не отправит, Мэри свидание не позволят купить, да и ни к чему, а выбираться отсюда как-то надо. А если он и проиграет пари - не страшно. Приятно, когда ошибаешься в людях - и ошибаешься в лучшую сторону.
- М-м, - Нерон бегло просмотрел письмо, аккуратно сложил его углами к центру, потом снова.
Лея услужливо капнула алым сургучом, и правитель приложил печатку, оттиснув небольшую арлекинскую маску. Блеснул маской.
- Пари? К слову, ты всё же ешь. Иначе сил на ночь не хватит. Вряд ли Квинт будет ругаться за немножко остывшего мяса.
Джеймс обреченно вздохнул, отправляя кусочек в рот. Желание заключать пари пропало, вместе с уже начавшими оформляться условиями. Ночь... И если снова дама, подобная Фламинике, то лучше, пожалуй, все же пустить в ход кувшин - и выспаться.
- Нет, простите, это лишь расхожее выражение. Держу пари, bet. Мне нечего предложить взамен, буде выиграете вы. Вы вряд ли предложите то, что нужно мне. Бесполезное пари - как охота за облезлой кошкой: шума много, шерсти мало.
Нерон кивнул и откинулся на спинку кресла.
- И всё же я склонен его принять. Как знать, может, к тому времени воин, мудрец и хитрец познают суть предложений. Себя. Осталось лишь найти эту облезлую кошку, но, как ты знаешь, со временем находится всё.
- Кошки охотнее всего ловятся на приманки. Великолепная госпожа из Гленголл поймала этого зверька нас обещание чернокнижного гримуара, культисты из Билберри - на атам и черную мессу. Он жаден до чужого, - Джеймс с содроганием вспомнил, как чертов торговец выбирал меч среди тех, что валялись на окровавленном полу церкви, - и сдается мне, что рано или поздно он вернется в свою комнату в таверне у Гарри. Или к родителям-башмачникам. Или покажется у Гленголл. Однако же, условия пари оговариваются до его заключения. И нечестно обрекать на такое... воспитание человека, не способного выстоять на арене.
- Значит, хотя бы жадность у него самая что ни на есть обыкновенная, - улыбнулся Нерон. - Действительно, кошка. Но помилуй, Актёр, мы же не в трактире. Условие пари - милость и услуга... в меру выигрыша или же в меру проигрыша. А кто же лучше их определит, чем выигравший? И - мы же не на бойне. Вот ты и проследишь, чтобы - выстоял.
- Пощадите, хозяин, - взмолился Джеймс, подцепляя на вилку овощи, чтобы заглушить мерзкий привкус этого слова, - я же его непременно убью вне арены, тем самым прекратив пари досрочно. И, вполне возможно, лишив вас Актёра. Потому что догадываюсь, для чего в пыточной клещи. Гарольд Брайнс для меня - наказание сродни тому, что Гадес уготовил для всех этих грешников, которых когда-то звали Танталом, Сизифом... За что?! И... позвольте спросить - для чего вы меня позвали? Ведь не ужином же кормить?
- Убьёшь? Воин, мудрец, хитрец убьёт кого-то вот так? - Нерон, подняв брови, прищёлкнул пальцами. - Не верю. Но риск моих сомнений не стоит, ты прав. Хорошо, займётся кто-нибудь другой. А для чего... для чего? В самом деле. Покормить вкусным ужином? Предложить размяться с Теей и Леей перед ночью? Отравить? Может, мясо напичкано наркотиками? Ты уже чувствуешь слабость?
Порывисто встав из кресла, он подошёл к занавесу и остановился, заложив руки за спину, словно вглядывался через непрозрачную ткань в трибуны, в арену. А, может, просто слушал. В конце концов, звуки были очень характерными. Яркими. Рисовали картинки. Повисла пауза, но затем Нерон крутанулся в танцевальном па и поклонился, приложив руку к груди.
- Я думаю, из тебя получится хороший преемник. А то ведь все мы стареем. Надо думать о будущем арены.
Джеймс поперхнулся вином, которое пил, и надолго закашлялся, прикрываясь салфеткой.
- Позвольте вам не поверить, - осипшим голосом, наконец, произнес он, запив кашель причиной его возникновения, - и говорить начистоту, без покрывал из философии. Я здесь пляшу по канату над пламенем: на арене всегда может оказаться тот, кто лучше танцует - и меня убьют. Или заездит какая-нибудь ш... дама вроде госпожи Фламиники. Или привяжется Падла. Какое уж тут преемничество? Да и держите вы меня только опасениями за жизнь тех, кто остался в прошлом. Исчезнут они - порвется поводок, так? Простите, что оскорбляю неверием, словами и отказом, но... Гораздо ценнее и интереснее вот такие разговоры, когда не заходит речь о том, что принять меня не заставит и Падла. Если, разумеется, меня еще удостоят подобных бесед.
И поднялся на ноги, отойдя от стола и надеясь, что после такого ответа его в той комнате будет ждать не Фламиника.
Нерон же просто махнул рукой, отворачиваясь к занавесу.

- Не нравятся ответы - не спрашивай. И иди, иди. Там, наверное, уже заждались. Вредно для твоей репутации.
- Предпочту навредить ей, - недовольно буркнул Джеймс, склоняя голову, - благодарю вас за ужин и беседу.
Ничуть не лукавя, он, тем не менее, был разочарован. Разумеется, о преемничестве речь не шла, да и до согласия его ломать нужно было еще долго. Вряд ли у цезаря хватило бы терпения, к тому же, дожить здесь до такого события было непросто. Да, гладиаторов берегли: Джеймс готов был поспорить, что простые охранники, не надсмотрщики, живут хуже него. Да, у воинов арены был лекарь, были тренировки, были женщины. Свободы воли не было. Вот и сейчас, после вознесения в почти райские выси, где состоялся воистину дьявольский разговор, его снова роняли в грязь, в нечистоту этой злополучной комнаты. В бордель! Актёр пнул констебля под зад и не вмешайся в эту драку Джеймс, все скопом непременно упали бы с лестницы. Кубарем, несмотря на твердую руку Квинта на плече. Сходить с ума за темной повязкой было весело, мир отзывался лишь звуками и запахами, иногда - прикосновениями, и в этом чувствовалась какая-то... загадка? Странное строение, эта бывшая тюрьма. То прямо, то вверх, то двери, то стены, то снова лестницы... Но хотя бы становились ясны пути от камеры до комнаты, от императорской ложи до комнаты... Император и цезарь. Нерон. С кем вы себя отождествляли, о богоравный? Почему решили заняться таким странным ремеслом, которое, похоже, было вашей жизнью? Джеймс вздохнул, отгоняя ненужные мысли, когда уже знакомо запахло комнатой для свиданий, и Квинт сдернул повязку, выходя за дверь.
Чёрная шёлковая маска лица Мэри особенно не скрывала, не опускалась ниже скул. Да и сплетённые в сложную причёску густые белые волосы оставались непокрытыми. И костюм со вчера стал куда более фантазийным, хотя и всё равно неожиданным. Талию и плечи обтекал узкий серый жакет с узорами, алыми вставками и шитьём. Подчёркивали стройность ног чёрные узкие штаны. Алыми были и рукава с серебряными пуговками, и высокие сапоги для верховой езды с разрезами на раструбах и стальными, в каменной пыли, носками.
- Надеюсь, что ты убьешь их всех, - говоря, она вглядывалась в лицо Джеймса, в глаза, казалось, не обращая внимания на следы укусов и царапины, хотя не увидеть их было невозможно. - Каждого зрителя на трибунах, каждого надсмотрщика. Врачей. Тех, кто не приходят, но знают - и хихикают во дворцах. Всех - кроме Нерона. И ещё я надеюсь, что эту женщину ты оставишь мне.
- Мэри...
Прижимать жену к себе, забыв про осторожность, было не просто приятно - было радостно. Да и какая, к черту, осторожность, если ему ясно дали понять, что прекрасно знают, как выглядят дочь и супруга? И где их найти? И... К чёрту, раз уж её пустили сюда, то это можно счесть поощрением. Или наказанием. Смотря с какого края заглянуть в коробочку с сюрпризами.
- От меня пахнет чужими духами, вином и ужином. Не мной, прости, - упрашивая себя смягчить лицо, покаялся Джеймс. Покаяние - получалось, потому как стыдился. А вот с выражением... Были проблемы. Жизнь на арене, состоящая из непрерывных тренировок, боев - и умственных, и телесных - сострогала за эти пять дней лишнее не только с тела. Зеркала здесь не было, но по штанам чувствовалось, что в поясе они становятся свободны. Да и нагрудник уже начинал давить в плечах и груди. Но тело, ставшее смуглым и безволосым, не тревожило так, как холод, поселившийся в глазах, как жесткость черт, обнажившаяся от необходимости изворачиваться, хотя хотелось думать, что от диеты. Джеймс порой ловил свое отражение в тазу с водой - и ужасался сам. И боялся представить, что увидит Мэри. Арена - капризное божество. Она перемалывает бешеной мельницей чувства, сплавляет их, отфильтровывает - и порождает на свет квинтэссенцию тебя самого, тончайший пятый элемент, в котором сплетаются прошлое, настоящее и будущее, смешиваются оттенки души, смывается налет серости, которым глушилась самость.
Впрочем, прижатая к груди, Мэри об этом пока не говорила, а потому Джеймс просто наслаждался присутствием, стараясь навечно сохранить в памяти запах волос, тепло тела под руками, нежный бархат кожи на шее, которой сейчас так сладко было коснуться губами. Маленькая воительница, королева ветров, требующая жертв - и имеющая на это право. Но пресытившемуся смертями Джеймсу убивать не хотелось никого. Квинт, мамаша Квинт - не заслуживал, он лишь честно работал, был справедлив и часто даже заботлив. Лекарю - платили за его услуги, как и любому наемнику. К тому же, озвученный женой список был слишком велик, умучаешься такое количество людей убивать-то...
- Я скучаю, маленькая моя. Знаешь, я сейчас почти все время наедине с самим собой - и компания мне не очень нравится. И не было ни минуты, чтобы не думалось о тебе. И о Бесси. Как вы?
- Скучаем, - после короткой паузы просто ответила Мэри. - Бесси часто выбирается верхом - она уже уверенно сидит в седле. Неудивительно, она с лошадью общается почти как с человеком. И пусть эта миссис Фиона странная, учитель из неё, кажется, замечательный, и Бесси нравится. Очень ждёт возвращения. И я боюсь, отношение ко мне вашей матушки стало хуже. Очевидно, леди не подобает пропадать из дома, да ещё непонятно, куда. Наверняка в какие-то притоны... - Мэри помедлила и улыбнулась. - Хотя, в этом она не ошибается. С другой стороны, не должна ли жена идти за мужем? Только, кажется, ноги сбила. Ненавижу неразношенную обувь.
- Позволь, - Джеймс глянул на покрытые пылью носки сапог, улыбнулся и потянул маску, желая видеть лицо Мэри, ничем не прикрытое. И подхватил на руки, усаживаясь с ней на край этого ложа, где было так много подушек. - Помнишь, как ты говорила, что у тебя нет головы? Когда с обрыва упала? Вспомни об этом - и послушай, хорошо?
Вдохнув еще раз аромат волос, он наклонился к Мэри, почти касаясь губами губ.
- Вспоминай, все время, пока говорю. Если не вернусь к семнадцатому - мне нужна помощь магистра. Будь осторожна - тебя узнали. Забери Бесс и переезжайте на Сент-Джеймс, в пустующий дом для младшего констебля. Рядом будет Хантер, хотя бы. Из управы мне нужны две отмычки - ласточкин хвост и простая гнутая. Но их копии, уменьшенные. Справишься, мой маленький инженер? Передай с кем-нибудь, кого рядом со мной не видели, кого не знают. Через Ю или магистра, понимаешь? И сама не приходи, очень опасно.
Поцелуй скрыл последнее слово, смыл предыдущие, заставил поверить, что они и не говорились, а лишь подумались - и утонули в нежности и страсти, так и не сорвавшись с губ.
- Надолго тебя пустили?
- Я вообще думать не умею, - капризно пожаловалась Мэри, надув губы, и прильнула ближе. - И памяти ни на пенни. Есть голова, нету... Как говорит твоя матушка, всё равно сплошной ветер в голове и тряпки на уме. Так, словно это просто! А между прочим, тут жарко в жакете, корсет на рёбра давит и вообще. А ещё ведь час сидеть.
Рука скользнула под жакет, по корсету, нащупывая две тонкие пластины в швах. Ластохвост и кочергу, как их называли воры-медвежатники, небольшие и удобные. Их можно было проглотить. Или спрятать в шов туники - но Квинт её поменяет на штаны... Спрятать под кожу - начнется нагноение. Джеймс тяжело вздохнул, понимая, что лишь проглоченными их никто не отберет, хотя ключи к свободе могли коварно застрять в кишечнике - и, здравствуй, желтая роза на могиле.
- Час? Тогда стоит снять жакет. И, наверное, сапоги, коль уж жмут? И ты успеешь рассказать мне, как приняли эту несчастную Алисию в госпитале.
Отмычки на овсянку по вкусу не подходили. Они были гораздо хуже, особенно всухомятку. Пришлось посадить Мэри на одну из подушек и прибегнуть к помощи кувшина, в котором в прошлый раз было терпкое вино. С вином дело пошло проще и вскоре Джеймс опустился на колени перед женой, стягивая с нее сапоги. Странно, что даже сейчас он думал о том, как приняли его протеже в Бермондси. Точно не он несколько минут назад заключал пари на Брайнса, не ему нужно было выжить - и попытаться бежать... Будто не сидела сейчас перед ним Мэри, с которой придется расставаться через час.
- Я очень изменился?
- Очень, - согласилась Мэри с печалью в голосе. - Но ты - это всё равно ты. Всё меняется, но всё остаётся прежним.
- В изменениях мы находим своё предназначение, - вздохнул Джеймс, снова усаживая её на колени, - Гераклит Эфесский.
Он снова отвык от Мэри, не знал о чем говорить с ней, что спрашивать. Ну не рассказывать же, право, что сегодня проспал овсянку? Не стихи же читать? Но, всё же, жадно прижимал к себе, не мог отпустить, проститься. И все четче осознавал, что боится воли, но алкает её больше всего на свете. Хотя бы потому, что там его всё еще ждут. Который раз они с Мэри будут начинать с нуля? Второй? Третий? Неужели каждый раз придётся привыкать к ней заново?
- ...И я уйду.
А птица будет петь как пела,
и будет сад, и дерево в саду,
и мой колодец белый.
Маленькая, теплая птичка, юная Мэри...
- Я вернусь, я обещал тебе, помнишь? Не умирать часто и разнообразно - и возвращаться, пока жив.

-------------

Дорогой Артур, сын мой, хоть я и не могу уже тебя так называть. Порой меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время; оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось. Прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз еще тяжелее, тебе предстоит это еще узнать, когда после обучения под ногами раскинется большая дорога, которая, быть может, приведет и к дому. Вся жизнь - это череда расставаний, сын мой, но больней всего бывает, если с тобой даже не удосужились проститься. Сможешь ли ты когда-то простить своему отцу эту оплошность? Сможет ли твой наставник, достойный магистр, простить мне неблагодарность, ведь я так и не сказал ему "спасибо" за заботу о тебе? Но прощание утомляет, его нельзя затягивать. Да хранит тебя святой Августин, святой Роберт Шотландский, святая Маргарита-от-Панси. Не рви в оранжерее тимьянус, или что у них там растет...

Твой отец. (лат)

День 6 (13 февраля 1535 г).

Мысль несмело пришла во время первой полусотни отжиманий. Робко заглянула в глаза, печально улыбаясь - и Джеймс улыбнулся ей в ответ, считая время. Через еще полусотню придет Квинт, отопрет решетки. Квинт точен - на завтрак и умывание он дает час, ни больше, ни меньше. Затем - зал, без обеда, до вечера. Вечером снова час на ужин и умывание. И если нет арены - решетки запираются: изнывайте, братцы.
- Эй, Задранец, хватит спать. Разжиреешь, как боров, меч в руках держать не сможешь - только пузом. Ты его и без того косо держишь. Что поделать, руки-то из задницы растут...
Что поделать, если о том, что принес визит Мэри, можно сказать только в драке? Счастье, что отмычки были достаточно тяжелы, чтобы провалиться из желудка дальше. Счастье, что они оказались легки, чтобы выйти тем же путем, каким вошли. Спасибо Квинту, оставлявшему на ночь кувшины с водой, за то, что их можно было вымыть. Благодарность авторам записочек за тайники прямо на стене. Впрочем, бежать - половина дела. Джеймс сомневался, что он будет первым, кто сбежал. Но... Сеть арен он вряд ли сможет быстро устранить, чтобы обезопасить семью и себя, а значит, с бегством ничего не закончится. Вытащить Задранца, коль уж сговорились, и самому остаться здесь? Дать себе еще несколько дней, чтобы вызнать все ходы и выходы, узнать организаторов и того, кто сдал его самого? В том, что это кто-то из стражи - Джеймс не сомневался. Он бы даже подозревал управу, но... Сui prodes? Cuique suum... *Начиная со Скрайба, который сработается с новым, более аккуратным в ведении бумаг констеблем, заканчивая стражником Харрисом. И пытать Бермондси можно будет долго, утомив Инхинн и себя, да только узнать что-то полезное он сможет вряд ли. Нерон наверняка знал этого человека, но чтобы попасть к императору на беседу, нужно было снова заинтересовать. Выходило, что нужно остаться до следующей арены или выкинуть что-то такое сейчас, за что скорее будешь беседовать с Падлой, нежели с цезарем. И чёртово пари... Бросать Брайнса там, куда сам же и втянул, казалось бесчестным. Правда, чертова торговца пока не было, но чем дьявол не шутит? Все же, как ни крути, а приходилось выждать несколько дней. Если магистр окажется в резиденции, то сразу он на помощь не ринется - не тот человек. Циркон почти констебль, он разнюхивает и разведывает, думает - и только потом действует. А если голубь Бесси застанет его где-нибудь в Суррее, то еще будет время и на то, чтобы бежать самому, уведя как можно большее число гладиаторов.
Задранец меж тем, зевая, подошёл к решетке. И ответил тоном откровенно издевательским.
- А тебе что за забота о моей фигуре? Компания для аукционов нужна, сильно нагружают, не справляешься?
Джеймс довольно усмехнулся, не прерывая своего утреннего правила, что стало уже сродни воинскому. Еще тридцать - и явится Квинт, а пока...
- Нравишься, - в тон Задранцу проговорил он, - на жену мою похож. Глянешь на морду твою - ну чисто барышня.
- Если вы сейчас не заткнетесь, я вас убью, - Эспада, судя по звукам, попытался спрятать голову под подушку, - тазом для умывания.
- Это у тебя знатно вкусы-то поменялись, после этой... которая состояние отдала, - восхитился Задранец. - Может, и Падла теперь красивой девочкой кажется? Привлекает?
- Да уж лучше с Падлой, всё не так, как твой папаша твою мамашу-козу на нужном дворе трактира...
Любопытно, могли ли выпустить на арену спарку и спарку же потом продать? Бежать было проще по-одному, если схватят двоих - разделят, а то и убьют одного. Или... не убьют? Если тандем полюбят зрители, то не станет Нерон отдавать такой приказ. Он тоже зависит от трибун, ему нужны их деньги, чтобы содержать этот Колизей - и воспитывать вкус к жизни.
- Вашу ж... - Эспада подошел к решетке, хмуро разглядывая Джеймса, - мужики, вы чего, совсем помешались? Актёр, корона на голову жмёт, да?
- А вот это ты, сука, зря, - голос Задранца прозвучал холодно, тяжело. - За это, пожалуй, я искалечу тебя так, что Нерону станет плевать на то, сколько ты стоил прежде. И тогда, возможно, Падла займётся уже твоей женой. Говорят, тут есть любители смотреть. Платят золотом.
Джеймс вскочил на ноги, вцепляясь в решетку так, что побелели пальцы.
- Искалечишь? Ты? - Презрения, должно быть, хватило бы и на сотню чертовых торговцев. - Трус, годный лишь для того, чтобы мечиком деревянным себя ублажать?
Квинт, вошедший в крыло, должно быть услышал последнюю фразу, иначе отчего бы его лицо приобрело такое изумленное выражение? Надсмотрщик покрутил пальцем у виска, глянув на Джеймса и принялся отпирать камеры.
- С чего свара? - Буднично поинтересовался он, окрывая дверь к Джеймсу сразу после двери Задранца.
Отвечать Джеймс не стал. Отпихнув надсмотрщика, бросился к Задранцу, с разбега целя ногой в живот. Тот, согнувшись, сбил удар локтём и сам прыгнул вперёд, повалив Джеймса на пол.
- От входа до свиданий - выбоины на стене, внизу, спотыкалась, - прохрипел Джеймс ему на ухо, выворачиваясь, чтобы откатиться в сторону. На этом драку можно было бы и прекратить, но... Если их слушали, но позволяли говорить и думать, лучше было бы дождаться, когда начнет разнимать Квинт. Задранец явно думал так же. Подскочил и кинулся следом, размахиваясь широко, от плеча.
Джеймс поднырнул под руку, придерживая его, чтобы зажать шею и со злобной гримасой прошипеть едва слышно в затылок:
- Отмычки тоже есть.
И в этот момент на них обрушился поток холодной воды. Прямо из большого деревянного ведра, которое вслед за Квинтом каждое утро вносил стражник, чтобы наполнить тазы. А следом за ним на запястьях обоих защелкнулись оковы, надежно связывающие короткой цепью правую руку Джеймса с левой Задранца.
- Чего не поделили-то, сволочи? - Устало и как-то даже дружелюбно спросил Квинт.
- Да ему, кажись, слава в голову ударила, - зло отозвался Задранец. - Вот уж точно, актёр.
- Не сошлись в одном месте из блаженного Августина, - одновременно с ним ответил Джеймс, недовольно пожимая плечами.
- Ну походите вот так, друг за дружкой - сойдетесь, - утешающе и сочувственно проговорил надсмотрщик, скептически глядя на обоих,- и завтракать вам, пожалуй, не надо. Умывайтесь - и в зал. Ах да, вы же уже умылись!

В зале было пусто, лишь несколько таких же дебоширов, оставшихся без завтрака, угрюмо лупили друг друга деревянными мечами. Но самыми мокрыми были, конечно, Джеймс со своим товарищем по несчастью. В прохладе фехтовального зала, после духоты камеры, это было даже приятно: холодок озноба, когтистыми лапками пробегающий по коже, напоминал о зиме, метелице, колючих снежниках. О воле.
- Ты спаркой ходил когда-нибудь? - Выбирая из кучи гладиусов деревяшку подлинее, поинтересовался Джеймс. Левую руку он всегда чувствовал. Не чужой, нет, удержать клинок в ней был способен, что часто являлось неприятным сюрпризом для противника, но - чувствовал, в то время, как в правой меч был лишь продолжением. Квинт умел наказывать с пользой для всех.
- Нет, - хмуро откликнулся тот. - Не приходилось.
- Не злись. Точнее, злись, это глушит слова и мысли. Квинт довольно-таки прозрачно намекнул, что нам здесь позволяют думать. Приходится финтить, чтобы говорить о важном. Как думаешь, спарку купят?
Деревяшка, что сошла бы за спату по длине и весу, наконец, нашлась. Джеймс подкинул её в воздух, неуклюже поймал и косо махнул.
- Говорят, бывало. Но нас - едва ли. Не настолько уж я красиво умею. Не ровня, выходит, а серое да мрачное - не берут.
- Ерунда. Ты умнее их, а значит - можешь привлечь к себе внимание. А циркачом может быть каждый. Побольше блесток, чуть трагизма и улыбка пообаятельнее.
Цепь разделяла, сближая, их примерно на локоть. Для тесной спарки - достаточно. Джеймс вздохнул, обводя Задранца восьмеркой вокруг себя этими узами, что были сейчас прочнее брачных.
- А плечом к плечу стоять несложно. Или спиной к спине. Или ярусами. Главное, помнить, что эта цепь всегда, даже если её нет. А что до трюкачества... Ты ведь мечник, неужто даже танца с мечами не видел? Нам нужно попасть туда вдвоем. Либо, чтобы ты ушёл первым - а я уж буду надеяться на своё фокусничество.
- Улыбаться... - Задранец развернулся вокруг Джеймса и на пробу ударил по тени чужого противника. - Я как посмотрю на них, так такая злоба берёт. Даже Падла меньше бесит.
- А ты не им улыбайся. Тебя же кто-то ждет... там? Вот этому человеку. Мне проще, конечно, в ассизах приходилось заигрывать с такими гнусными рожами, что эти - просто ангелы во плоти.
Джеймс дернул своего напарника так, чтобы сцепленные руки слились в плечах.
- Спина к спине, - пояснил он, - обычно, если окружили. В Риме спарки выпускали против толпы и тандемов. Против зверья нас не погонят - слишком дороги. Из этой позиции я могу закрыть тебя с фронта, по нижнему ярусу. Достаточно...
Перетечь вперед, пригнуться и выставить меч вперед. И Задранец сможет отбивать атаки над головой. Джеймсу до смерти надоело юлить, думать о фехтовании, о том, как сделать красиво и наконец-то получить хоть одну книгу. А ведь где-то там, на свободе, бегал крайне интересный убийца, за которого обещали жалованье и рыцарство. "Сэр Джеймс и леди Мэри Клайвелл.." Он хмыкнул чуть ли не в голос, вставая и отодвигаясь от напарника на длину цепи.
- Пойдем, погоняем кого-нибудь вдвоем, надо же опробовать новые трюки.
Опробовать новые трюки пришлось долго, но не без азарта - с актёрской двойкой сразиться хотели почти все. Даже вечно угрюмый гладиатор, которого все называли Сорокой, что совершенно не вязалось с его рыжей шевелюрой, оживился, подхватив копье. Квинт, заглянувший в зал, и вовсе долго, пристально наблюдал за пляской, прежде чем одобрительно кивнуть - и надолго скрыться. Пришедший на его смену молодой и ранее не виданный стражник глядел жадно, явно запоминал и чуь ли не аплодировал. А когда все устали, азарт спал, а все желающие получили деревянным мечом и заодно отдубасили Джеймса, Джеймс прямо среди толпы спросил:
- Тебе есть куда идти потом?
- Нет, - последовал короткий ответ. Но спустя секунду Задранец продолжил. - Устроился бы на какой-нибудь корабль, но больше всего я хочу прикончить тут одного. Даже если потом не станет. Ну да арена такова - убиваешь и умираешь. К этому можно привыкнуть.
К смерти привыкнуть нельзя. Джеймс вздохнул, раздумывая, как сказать о том, что самой страшной местью для любого вольного тут будет лишить его арены, отнять трибуны и жар азарта. Поменять местами с гладиаторами, наконец.
- Послушай меня. Уж не знаю, за кого ты мстишь, но отсюда это не получится. И если тебя потом не станет, то кто же будет упиваться местью, кто почтит память отмщенного? Смерть для любого из... вольных - не наказание. А вот тюрьма в ожидании виселицы, - Джеймс ухмыльнулся так, что гадко стало даже самому, - к тому же, зачем на корабль, если в управе у меня свободно место стражника, да и вдвоем снова-таки проще? Даже мстить.
- Наказание и месть - не одно и то же, - упрямо возразил Задранец. - А этому мстить, кажется мне, ты не станешь.
- Смотря под каким соусом подавать. Представь, что его каждый день, после полудня, будут выводить на эшафот, надевать на шею веревку. Он будет ощущать дыхание палача на затылке... И тут его уведут назад в камеру. И так лет пять - десять. А уж ассизы я потяну, если жив буду. Убивать сейчас нельзя, пойми. Что будет с этими девочками у его ног, когда они останутся без покровителя? А ведь они - лишь вершина горы, и подножия мы не видим. Нельзя обрекать людей на то, чего мы бы не хотели для своих родных. Для самих себя. Скажи мне, если ты выйдешь отсюда вперед, найдешь потом меня? Месть сладка, когда обдуманна, а здесь этого нельзя.
Мужчина пожал плечами.
- Ты говоришь, как законник. Что мне за дело до девочек? До остальных? До этого чёртова королевства и лично его величества? До ассизов, которые в гробу видел? Когда был шанс перерезать глотку ублюдку, который продавал отравленную выпивку - я её перерезал. Медленно. Не стал искать констебля, потому что, видишь, волосатая лапа порой решает. Не задумался я и о том, что у него там десять детей и две жены - одна в Уэссексе, другая в Сассексе.
- Я и есть законник, - пожал плечами Джеймс, с улыбкой, заставляя себя думать, что говорят они всё еще об арене и спарке, - старший констебль Джеймс Клайвелл. Впрочем... Смажь-ка мне по челюсти разок, чтобы за болью не услышали, что от камер до комнаты свиданий - два поворота налево и сто пятьдесят три шага.
Задранец мог мечтать о мести сколько угодно, мог даже пытаться претворить ее в жизнь, но Джеймс не мог не думать о том, как аукнутся неосторожные шаги другим людям. Не мог не просчитывать и продумывать каждое свое движение, зная, что от него зависят жизни и судьбы.
- И что он спускается на арену. В исключительных, как он сам сказал, случаях.
По блеснувшим глазам Задранца было понятно, что он услышал. Он потряс рукой со сбитыми о челюсть Джеймса костяшками.
- Пф-ф. Наверняка обманка. Морок или что-то вроде.
- Не думаю. Это шанс, всё же. И, черт побери, бьешь, как кузнец. Будто лошадь лягнула. Ну что, делаем красиво, чтобы он захотел нашу спарку?
В ушах звенело так, что Джеймс собственных слов не слышал. Да и лицо перекосит так, что им впору будет из-за угла пугать, что, несомненно, не одобрит Квинт. Впрочем, на тренировках всякое бывает. Не успел, не заметил, а при некотором старании деревянным мечом и убить можно.
Задранец помедлил, и кивнул.
- Сделаем. Будет ему лучшая грёбаная спарка за историю.
- Только уговор - выживаем. Я всего неделю, как женат, - пробурчал Джеймс, трогая челюсть, - хочется, веришь ли, прочувствовать это. Проникнуться.
Свыкнуться, наконец. Вспомнить, каково это - возвращаться домой к жене и дочери, сидеть в любимом кресле, читая или просто наблюдая, как вышивает Мэри, с нетерпением ожидая, когда они поднимутся наверх.

____________
* кому выгодно? кому угодно (лат)

- Не нравится мне все это, - ворчал Квинт, помогая надевать легионерский поддоспешник, больше похожий на длинный колет или мягкую кожаную куртку без рукавов, - умышляешь ведь, Актёр. Не успокоишься никак.
- Не нравится, - продолжал рассуждать он, следя за тем, как Джеймсу наматывают кожаные полоски вместо наручей, - оттого, что уж больно спарка странная. Задранец вечно с такой мордой, будто его лимонами тут кормят. И ты - с холодными глазами и улыбкой до ушей. Не выпускать на арену, что ли?
Джеймс пожал плечами, покорно подчиняясь руками прислужников и лекаря, что одевали, подстригали, осматривали, вертели во все стороны. И лишь когда его оставили в покое, застегивая ремешки сандалий, вздохнул вслух:
- Скучно же, Квинт. На арене только и живем. Почему бы разок... или даже пару раз не погулять там вдвоем? И нам не так обрыдло, и трибунам интереснее. Верно, Задранец?
На поддоспешник навешали узких ремешков с заклепками, что собирались в один широкий пояс, приладили наплечник и выдали яркую, тюдоровски зеленую тунику, чей подол всего на ладонь выглядывал из-под доспеха. Даже шлемы им с Задранцем выдали другие - легкие, закрывающие лицо, с коротким алым гребнем. И от этой маленькой, но победы по жилам разливался восторг, смешанный с предвкушением толпы и песка, точно Джеймс и впрямь был рожден для арены, для криков трибун. Для убийства и смерти. Он тряхнул головой, проверяя, как сидит шлем - и отгоняя эти мысли. Право, что за помыслы, старший констебль Джеймс Клайвелл? То в пираты желаете податься, то находите странную сладость в гладиаторстве. Куда девается примерный семьянин, дорожащий дочерью, женой, домом? Городком, который вам доверили, наконец?
- Да всё так, - Задранец и впрямь состроил лицо, словно проглотил лайм целиком. - Хоть такое развлечение.
Джеймс развел руками, улыбаясь. С холодными глазами и улыбкой до ушей? Жаль, что видеть своё отражение он мог лишь в тазу с водой. Жаль, что не увидел этого в глазах Мэри.
- Скучно, Квинт, - повторил он, угасая.
Квинт вздохнул, явно удерживаясь от подзатыльника.
- Порой нянькой себя чувствую, - пожаловался он, - какого дьявола вам вечно не хватает? Будто до арены жизнь у вас была интереснее. Рутина похуже, чем здесь. Ну да ладно, чем побеги заканчиваются - вы знаете. Выплюни лимон, Задранец, а то на арену против зверья пойдешь.
Ответа Задранца Джеймс, должно быть, не слышал. Спата, чье навершие было украшено простой полированной луковицей, была похожа на его собственный меч. Но, несомненно, являлась женщиной, ощущалась ею не только в изгибе клинка под короткой гардой, но всей своей сутью говорила, вопияла о том, что дева - и дева невинная.
- Твой будет, - обронил Квинт, вручая её, - ничей больше.
Бережно коснулся её Джеймс, точно дотронулся до Мэри в ту, первую ночь. И - взмахнул в тесном отнорке этой комнатушки, где собирали их на арену. Как отшатнулись от него стражники, как остановил их рукой Квинт он увидел лишь мельком, когда отступал вольтом от собственной тени, от отблеска свечей в клинке. Эта женщина была своенравной, как и любая красавица. Но и подчинять её себе Джеймс не собирался. Меч - не орудие в твоей руке, но напарник, брат. Любовница. Гордая, упорная, не сдающаяся, а значит - обещающая быть верной в битве. От неё еще тянуло огнем кузни, еще помнила она, как нежили её руки кузнеца, как ласково, любовно выглаживали они кромку, как бережно проходили точильным камнем, даря остроту. Она еще жила там, в жаркой полутьме, где из огня и железа, родилась. Не надо было быть магом, чтобы понимать это. И Джеймс звал её, пробуждал ото сна, танцевал с нею. Каждому человеку нужно знать, за что он сражается. Каждому клинку - тоже. Свобода, вольное небо и ветер, снег в лицо... Но ведь всё это было не нужно ей, спате. Не нужна была ей и Мэри. Но вот на обещание ярой битвы, жестокого и безрассудного сражения, на вихрь клинков, звон, на соприкосновение их - она ответила. Победа - в его руках. Победа - в ней, в изгибе её клинка, в этом навершии, в этой рукояти, в острие. Победа и свобода - в нем самом, в обретении мира внутри себя, в признании страха, в смирении ненависти. Им суждено было сражаться сегодня вместе, но Джеймс не мог позволить, чтобы невинность Победы забрал невольник, гладиатор, такой же, как и он сам, на потеху публике, под вой толпы. Он в последний раз взмахнул мечом - и силой прижал лезвие к ладони, обагряя своей кровью. Его Победа. Его меч. Его арена.

Арена. Вечер

Наверное, Нерон что-то говорил и в этот раз, приглашая их с Задранцем на арену. Сегодня Джеймс ничего не слышал и не видел. Кроме своего дома на Эсмеральд, кроме Мэри и Бесси, кроме огня в камине. Наверное, трибуны снова бесновались, когда он приветствовал их, воздев руку с мечом, улыбался им. Наверное, Фламиника улыбнулась в ответ, когда он поклонился ей, низко, почтительно, плохо скрывая искры страсти в глазах. Жутко красивая женщина. Наверное.
Допущения закончились, когда на арену вышли Таран и Сорока. И это было - подло. Ведь знали распорядители, прекрасно знали, что люди, вынужденные делить комнату, становятся или друзьями, или врагами. С Тараном Джеймс сдружиться не успел, мало для этого было перекинуться парой слов, но биться с ним все равно было неправильно. Больно. Впрочем, больно стало позже, когда гладиус Тарана проткнул бок. Гладиатора, кажется, не терзали те же сомнения, что и Джеймса, да и славу звезды арены он твердо намерен был оспорить. А ведь надо было еще делать, черт побери, красиво. Изящно вольтить с опорой на Задранца, уходить от ударов кульбитами через его спину, проскальзывать между ног... Говорят, османы до того дошли в своем безбожии, что девушек, прикрытых лишь тонкой тканью, заставляют плясать вокруг золоченого кола. И пусть Джеймс не сошел бы за восточную красавицу, но вот Задранец вполне был этим самым колом. Он учился быстро и раз даже удалось поменяться мечами на ходу, перебрасывая их из руки в руку - и обратно. Но спарку все равно почти не чувствовал, держался, как напарник, но не как тандемщик. Не видел он незримой цепочки, не чувствовал оси, вокруг которой нужно вращаться. И к тому моменту, когда он заколол Сороку, Джеймс порядочно устал от пляски вокруг него и чувствовал себя жонглером на проволоке с горящими булавами в руках. Кровь стекала по боку, по ногам, смешиваясь с песком. И Джеймс запел, глядя в глаза довольно ухмыляющемуся Тарану.
- Век от века билеты дороже,
Все страшней и упорней бои.
Занимайте, патриции, ложи,
Покупайте кошмары свои...
Голос, чистый и сильный, что удивляло даже его самого, взмывал вверх, к черни, падал камнем вниз. Подпевала ему Победа, посвистывала на замахах. Наверное, Задранец прикрывал его. Наверное, атаковал. Может быть, это он воткнул меч в горло Тарана - Джеймс не помнил. Он видел лишь синее небо, лишь солнце и ласточек, кружащих над Колизеем. Слышал лишь собственный голос - и вызов в нем. Вызов толпе и смерти, слившимся сейчас воедино.
- Смерть традиций своих не нарушит -
Как тогда, так и будет теперь.
Посмотрите, не ваши ли души
Душит яростно раненный зверь?
Не Джеймс Клайвелл, не Актер, не констебль. Лишь отчаявшийся, уставший от боли и крови человек, алкающий толики свободы и доброго слова. Лишь бунтарь, впервые говорящий с этими нелюдями словами песенки, что звучала в застенках настоящего Колизея. Нет правил, если ты на войне. Наверное, Таран тоже думал о вине, выпитом утром вместе. О духоте камеры, ставшей почти домом. Наверное, он был никем Джеймсу. Но отчего же он так кротко, так спокойно улыбнулся, когда Джеймс его доколол? Отчего в душе будто оборвалось что-то, опустело, когда Таран в последний раз вздохнул?
- Орденами твоими увешан,
Избежав хищной пасти и лап,
Не твою ль кровожадность утешил
Опьяненный победою раб?
Солнце стало нимбом, а боль - силой. Джеймс выпрямился, не желая в этот раз кланяться визгливо кричащей толпе. Победить - это лишь отсрочить свою смерть. Это - лишь выбрать час своей смерти. Победить - это отдать себя на поруганье очередной жадной до тела победителя патрицианке. Наверное, она снова будет жутко красивой. Наверное, воистину неутомимой и почти наверняка добавит ран телу. Но душу - его душу! - больше не получит никто. Зажимая рану рукой, Джеймс стянул шлем, чтобы открыто взглянуть на Фламинику - и допеть:
- И опять твой восторг обалделый
На стотысячный пир воронья,
Чтоб не знала ни мер, ни пределов
Ненасытная жажда твоя.

- Чёртов трус, - голос Задранца разбил песню резко, грубо и хрипло. - Ты, недоимператор! Только мороками на песке светишь!
Нерон склонился над ограждением ложи, опустив руку на голову Леи - или Теи. Видно было, как пальцы бездумно перебирают светлые пряди.
- Человек, который кормится славой за чужой счёт... не понимаю, за какие милости, но всякое бывет... так вот, ты пока что - никто. Меньше, чем песок. Даже не стоишь морока.
Джеймс развернулся на голоса, не отнимая руки от бока. Губы уже сохли от кровопотери, а нога проскальзывала в собственной крови, что мерзко хлюпала под стопой, в сандалии. Еще бой он не выдержит, тут уж и думать было нечего.
- Какого черта, Задранец?
Тот только повёл плечом, не отводя злого взгляда от Нерона. От его руки.
- Нет? Ну, с женщинами проще, верю. Эти ещё и не сопротивляются. Лежат спокойненько. После того, как я тебя убью, сдеру кожу с твоих опиумных куколок. Медленно.
Краем глаза Джеймс заметил, как под трибунами беспокойно перетаптываются Квинт с лекарем. Толпа, зааплодировавшая было песне, притихла, перекидываясь лишь шепотками.
- ... сам...
- Прекрасно, но...
- Ох! - Громко вздохнула миловидная девушка в греческом хитоне, и трибуны загомонили чуть громче, одобряя и неодобряя Задранца, предвкушая скорую кровь.
Нерон же порывисто поднялся, опёрся ладонями на парапет.
"Дьявол..." Вот уж воистину, некоторым лучше болтаться на виселице, коль уж думать не умеют. Голова только на то и годится, чтобы шея из петли не выскальзывала. И удержаться от того, чтобы не смазать коротким, уличным крюком по челюсти напарничку, Джеймс не смог. Пусть и вколачивал сейчас в свой гроб гвозди, которые придерживал Задранец.
- Какого черта, сволочь? - Повторил он свой вопрос, поспешно отступая от осоловевшего, но не упавшего гладиатора.
- Сам говорил, он спускается, - рассеянно ответил Задранец, моргая и пытаясь сфокусировать взгляд. - Делаю... особый случай. Двоим - лучше. Перере...
Его слова заглушил гул толпы, поверх которого пронёсся над ареной голос Нерона, ударил в проходы к клеткам.
- Ц-ц-ц. Не дело, когда в спарке дерутся. Вы должны других бить, не забыли? Квинт - займись!
Лекарь и надсмотрщик возникли рядом с Джеймсом будто волшебством. Будто щелчком пальцев - только что не было, кружилась голова, и вот уже Квинт цепко держит под руки, а лекарь поспешно, качая головой, обжигает исцелением, одновременно пытаясь влить в рот вино с травами.
- Отпусти, Квинт, - буркнул Джеймс, цепляя зубами кружку с вином, чтобы опрокинуть ее в себя, как часто это делали солдаты городской стражи. Вино не ударило в голову, мягко опустилось, даря тепло холодеющим рукам. Двоим - лучше? Да если бы не этот "особый случай", он уже три дня, как спал бы подле Мэри!
- И прощай, должно быть.
- Не прощаюсь, Актёр, - уронил надсмотрщик, уходя с арены и уводя за собой лекаря.
- Это отнюдь не особый случай, Задранец, - обреченно проговорил Джеймс, тоскливо провожая Квинта взглядом. Забавно, но кровь на руке не вызывала омерзения, как прежде. Потому что своя? Или после всех этих смертей стало уже все равно, в чем испачканы ладони? Зачерпнув песка арены, он отер руки. Пусть лучше мозоли, чем скользкая рукоять. - Это, мать его, самоубийство.
Нерон не появился из ниоткуда, как бывало. Вместо этого он вышел прямо из стены - вероятно, из скрытой под мороками дверцы. Император шёл легко, почти танцуя под восторженные крики, в которые внезапно вклинился высокий женский голос:
- О, пожалуйста, не убивайте их! Я хочу обоих! На несколько дней!
- Как получится, милая моя, - Нерон отсалютовал зрительнице и поднял руку. - Тея! Карандаш, пожалуйста!
Из ложи чёрно-серебряным росчерком вылетели ножны, и Нерон плавным движением не столько поймал, сколько взял их из воздуха. И тут же, тем же движением обнажил лёгкий изгиб сабли, по клинку которой шёл тёмный волнистый узор.
Наверное, нужно было молиться. Саблей Джеймс не владел, но разве боец по изгибу клинка, по рукояти и гарде, не догадается, как рубиться вот этим острым предметом, предназначенным для убиения? Ох, Мэри, благодарение богу, что ты не увидишь, как режут в лоскуты твоего мужа!
- Задранец, цепь россыпью!
Вспомнит ли этот мерзавец, как эту самую россыпь цепью они отрабатывали на Сороке в зале? И как встретят их Таран и Сорока? Джеймс поудобнее перехватил рукоять спаты, выставляя наплечник вперед.
Напарник снова повел плечом, показывая, что понял. Муть от удара уже сползла с глаз и двигался Задранец снова быстро, отдаляясь от Нерона полукругом, норовя зайти ему за спину.
Джеймс досадливо вздохнул, лихорадочно размышляя, что делать ему. Спата, вероятно, только мешала? Впрочем, и Нерона на арену вызвал не он. Не его это был бой, но - его арена. Что оставалось Актёру? Только плясать на потеху публике. И пока Задранец там кружил, пробуя зажать цезаря в клещи, Джеймс мысленно рубанул по невидимой цепи спарки, чтобы ударить спатой косо, снизу, надеясь успеть уйти в сторону - и провалился. Нерон даже не стал блокировать или отводить. Просто с улыбкой ушёл в сторону кинувшегося вперёд Задранца, резко повернулся и сабля засвистела, плетя убийственную паутину. Меч напарника Джеймса со звоном отлетел в сторону. Первые два удара Задранец даже ухитрился отбить, но третий прошёл по руке - почти бесшумно, словно ничего и не было, только сразу разжались пальцы, роняя оружие. А Нерон уже отскочил, продолжая круг, отгораживаясь Задранцем от Джеймса. Как будто в этом был смысл. Джеймс мрачно хмыкнул, ковырнув ногой песок. Быстрым был цезарь. Очень быстрым, будто и не человек плясал по арене, а... михаилит какой-то. И ничего не оставалось, как пойти навстречу, тоже отгораживаясь все тем же несчастным Задранцем. Тот, в свою очередь, перекатился к своему мечу, хватая его, и рывком, больше похожим на волчий, очутился подле Нерона, с размаху втыкая гладиус в бок. И снова император показался не человеком, а чудовищем. Слишком быстрым для обычного бойца. Изогнулся, одновременно блеснув саблей в отмашке сверху. И меч Задранца с обагрённой кромкой второй раз полетел на песок, а Нерон затацевал вокруг, рисуя алым по белому. Словно не Задранец, а он сам хотел не просто убить, но освежевать. Снять кожу лоскутами заживо. Прежде, чем Задранец рухнул на песок, император успел нанести не меньше шести ударов, перерубив руки, сняв кожу со щеки, исполосовав грудь. Последний удар прошёлся по глазам. Толпа вздохнула - и заголосила, затопала ногами, зарукоплескала. И под эти вопли Джеймс до крови прикусил губу, болью заставляя себя встряхнуться. Как на самом деле звали Задранца, он так и не узнал - да и было ли это важно, если вскоре спросит его об этом у врат ада? Рай, по словам матушки, Джеймса бы не принял. Да и если там не будет Мэри - то и рая не надо. Спата перепорхнула в левую руку, чтобы вместе с ним ударить в тот бок, куда попал Задранец. Нерон отпрыгнул и проводил удар обратным изгибом сабли. Дёргать не стал, зато скучающе улыбнулся.
- Мечом ворочаешь, как крестьянин оглоблей.
- От оглобли бы я не отказался,- улыбнулся в ответ Джеймс, роняя спату сразу же, как только она вместе с рукой ушла в сторону, чтобы от души, вкладывая в удар всю злость и тоску, влепить кулак в ухо цезаря. Тот начал поворачиваться одновременно с ударом, но не успел. Едва-едва. Джеймс грохнул костяшками о край фарфоровой маски и та треснула, падая на песок. Джейсм впервые увидел породистое лицо с тонкими чертами, высокими скулами. И тут же ошеломлённое выражение лица сменилось хищным прищуром. Сабля отмашкой скользнула обратной стороной по руке у локтя и развернулась, упираясь в живот острым кончиком. Нерон, отвернувшись от ближней трибуны, на которой безумствовали бабочки, сплюнул кровью - осколок распорол губу.
- А кулаками - как портовый грузчик.
Джеймс замер, разведя руки. Стоять вот так, на грани жизни и смерти, неожиданно оказалось страшно. Даже в монастыре, даже в Билберри не было этой безысходности, этого отчаяния, заставлявшего сделать сейчас шаг навстречу, чтобы кончик сабли проколол кожу древнеримского колета. И еще один, чтобы клинок проколол уже его кожу.
- Как учили... хозяин. Это был не мой бой с самого его начала, простите.
Тишину, воцарившуюся в Колизее, можно было пощупать рукой, попробовать на вкус. Затихли даже гладиаторы под трибунами, хотя до этого слышались их ругань и советы. Первой большой палец вверх подняла Фламиника, а за нею, несмело, по одному - остальные. И амфитеатр взорвался криками, лентами, цветами, что летели на арену, уподобляясь частому, майскому дождику.
- Ты стоил нам гладиатора, - заметил Нерон, кривя губы. - Плохо воспитал.
Джеймс облегченно вздохнул, совершенно непочтительно опускаясь на песок - ноги отказывались держать и подгибались, будто кости из них исчезли.
- Я вам ничего не стоил, - мрачно заметил он, ложась на арену. - За что Задранец мстил?
- Стоил-стоил, - заверил его Нерон, пошевелив остатки маски кончиком сабли. - Ты знаешь, сколько она стоила хоть?! Работы самого Ганса Шефера. А Задранец - за брата, кажется. Был у нас такой. Хороший, но - не сдержался. Напал на покупательницу... и за что? За так. За пирожные.
- Закажите себе шлем. Его так просто кулаком не разбить. Да и лицо скрывает не в пример лучше. И... можно меня не продавать сегодня? Пожалуйста?
Задранец мстил за брата и пирожные. Ганс Шефер, чертов кукольник из Балсама, делал маски для хозяев арены. И только он, Джеймс, не думал ни о чем, лишь в эйфории, на задворках сознания, плясал Актер, выпевая: "Жив! Сегодня - жив!"

Ричард Фицалан

13 февраля 1535 г. Поместье Фицаланов

Диво, но просыпался Дик в тепле, в радостном аромате можжевеловых сучьев и яблоневых дров, жарко полыхающих в камине, под полостью из заячьего меха. Клариссы уже не было, но она всегда ходила тихо, не смея тревожить его. Впрочем, после этой ночи, ознаменовавшей примирение... Нет, раскованнее Рисса не стала, но хотя бы отвечала на ласки и не бросилась молиться сразу после, а несмело устроилась на плече. И даже не верилось, что тонкая талия и плоский живот, высокая крепкая грудь и длинные ноги принадлежали жене, что она так молода, ведь Дик привык думать о ней, как о старухе, наглухо замотанной то в платье, то в ночную рубашку. Оказалось, что Рисса может смеяться, пока - робко и опасливо, но вполне искренне. И еще -с ней можно было говорить, пусть и не обо всем. Но разве бы смог Дик говорить с Кат о детях, о сестре-беглянке, да еще и жене михаилита? И мог ли он говорить с Риссой о богах и богинях, об охоте? Позавидовав восточным владыкам, которым было дозволено иметь нескольких жен, Ричард поднялся с постели. Стоило задержаться дома, но не покидало ощущение, что необходимо поторопиться в Балсам. Может ли Великая Госпожа помочь определить Риссу ко двору? Доверить ли управление поместьем деревенскому старосте? И отчего так много вопросов?

Кларисса обнаружилась внизу, в гостиной. Смотрела она все еще испуганно, но глаз не прятала и удовольствия от четок, светящихся темным багрянцем на руке, не скрывала. И платье, пусть простого покроя, с вырезом, прикрытым кружевом, но новое, нежно-сиреневое, удивительно шло ей. Да и арселе она по моде мадам Арагонской сняла, подколола в волосы кружево.
- Мило... Дик, завтрак не готов еще, простите. Я собирала Генри в дорогу, и Ричарда тоже, не успела... Простите.
- Вам к лицу это платье, Рисса.
Позавтракать он мог и позже, сейчас этого не хотелось вовсе. И в дорогу пока не хотелось, не провалится же этот Балсам за сутки промедления. Должно быть, впервые в жизни у Дика появилось желание немного, пока не прискучила, побыть с Клариссой.
- Я берегла его к Пасхе, - Рисса зарделась под его взглядом,но глядела настороженно, будто ожидая оплеухи за расточительность, - но подумала, что лучше надеть сейчас. Хоть праздность и грешна, но разве не долг жены - радовать взор мужа?
Дик улыбнулся, протягивая руку, провел Клариссу в па паваны. Любоваться ею сейчас было так просто, что невольно забывалась Кат. Но забываясь, вспоминалась тотчас.
- Вы будете самой красивой дамой при дворе, Рисса. На вас будет заглядываться король, а я стану отчаянно ревновать, но и гордиться, что вы - только моя.
"Если, конечно, госпожа не откажет в просьбе".
Кларисса заметно вздрогнула и вздохнула, но фигуры паваны она выполняла хоть и слегка неуклюже, но точно. И не отвечала ничего, опустив глаза. Чего, по чести говоря, и следовало ожидать. Не может цветок, который не поливали годами, расцвести от единственного лучика солнца, от капли влаги. Дик не был уверен, готов ли он ждать, когда Рисса научится доверять ему. Не был уверен, что ждать этого нужно. Но попытаться он мог.
Позже, когда все завтраки и обеды, беседы со старостой деревни и детьми завершились, Дик заперся в стылой библиотеке, удостоверившись, что Рисса ушла хлопотать по хозяйству. И произнес то, что намеревался сказать с самого своего возвращения домой. И в этот раз - нимало не колеблясь, не раздумывая.
- Badb! Badb Catha! Failite!
Прошло несколько секунд, прежде чем тяжело вздохнул воздух, принимая женщину в алом с зелёными рукавами платье. Лежало на груди тяжёлое ожерелье из змеиного глаза, охватывал талию наборный серебряный пояс - но меч остался тем же. Меч, волосы, что спорили яркостью с платьем, и глаза, не отражавшиеся ничем, кроме смазанных бликов. Взглянув на Дика, богиня со скупой улыбкой кивнула, качнув косичками, в которые был вплетён разноцветный бисер.
- Fàilte. Добро пожаловать - мне. Добро пожаловать - тебе, потому что как понять, кто здесь к кому приходит? Звал - и пришла. Звал - значит, пришёл.

- Наверное, еще не пришел, госпожа. Потому что не могу уйти, и сложно перековывать себя, когда всю жизнь даже не помышлял об этом. Ведь молот побольше, как у деревенского кузнеца, тут не годится, лишь молоточек ювелира, а им-то я как раз и не умею работать.
Дик склонил голову, приветствуя и пряча взгляд. Ревность мужа богини была понятна, но не смотреть на нее с восхищением он не мог. Не мог не преклоняться перед красотой женщины, но и что она богиня - уже не забывал.
- Простите мою дерзость, госпожа, - он вздохнул, тяжело, сокрушенно, понимая, что просить не вправе, - я еще ничего не сделал, чтобы просить, да и Рисса - христианка, каких мало. Но, право, я не могу оставить ее здесь одну. Сыновья отправятся в Лондон - и я буду бесконечно благодарен, если вы посоветуете для воспитания старшего... верную семью. Оставлять супругу в холодном, голодном поместье, всё же, нельзя. Прошу вас, окажите протекцию в представлении её ко двору.
Её муж явно был лордом - порода видна не в манерах и не в воспитании. Научить держаться с достоинством можно любого, но как научить так ровно держать плечи, так горделиво вскидывать голову? Как заставить лицо простолюдина принять фамильные черты? А михаилит своими высокими скулами, тяжелым, квадратным подбородком, белыми волосами и темными притом ресницами и бровями - как у них с Эммой - несомненно, принадлежал к шотландскому дворянству. Только у них рождались и вырастали такие рослые и сильные воины. Только они гордились силой крови, тем, что сыновья и дочери клана из рода в род, из поколения в поколения похожи на своих благородных предков. Дворянских детей заставляли учить гербы, описания внешностей, названия замков и Дик готов был поспорить, что михаилит - или Гордон, или Бойд. Его устраивало и то, и то - обе семьи были приняты ко двору.
- Если замолвлю слово, то, может, брат сможет принять мальчика в семью. Роберт Джордан Бойд. Пусть не всегда он в Лондоне, но замок Дин ребёнку не повредит тоже, - Бадб помедлила, потом взглянула на него, заинтересованно склонив голову набок. - И я могла бы представить эту красивую христианку при дворе. Хорошее место. Много приятных, куртуазных джентльменов, ещё не успевших успокоиться. И таких, которые не успокоятся и до смерти. Пожалуй, да, я могла бы помочь, отвести твоё ко двору.
Дик недовольно повел бровями, усмехнувшись. Рогоносцем слыть было неприятно, но ведь и блудницей Рисса быть не захочет. Нельзя, грех. А если и предаст, то развод получить будет гораздо проще.
- Моё... Надолго ли, госпожа? Риссе нужен ревностный христианин, живущий в лоне церкви, а я таким не был никогда. Не имею душевной склонности. Чему уж быть... И благодарю вас, если лорд Бойд примет Ричарда - сочту за честь.
- И, конечно, она останется там одна, появится без сопровождения мужа, - судя по голосу, Бадб всё это явно развлекало, несмотря на проявляемую заботу. - Конечно, тебя тоже можно представить ко двору, но не время, да? Не по такому случаю?
- Но ведь, госпожа, велено ехать в Балсам.
Пожав плечами, Дик вздохнул, двигая отцовское кресло к камину и поклоном предлагая его богине. Он понимал, о чем говорит ему Бадб. Сопроводить жену, показать, чья женщина... Но для того, чтобы беречь её - да и свою - честь, нужно жить с нею, делить покои, покупать особняк в Лондоне. Когда и кому это мешало погуливать? Да и много ли стоит та честь, которую нужно так беречь? И нужна ли жена, в которую веры столь мало, что приходится привязаться к юбке?
- Впрочем, вы правы. Нельзя оставлять супругу одну в испытании королём.
- Он пока что обхаживает Сеймур, - заметила Бадб. Подойдя, она провела пальцами по обивке, но садиться не стала. - Это, конечно, изменится, но верно и то, что от жены зависит, готова ли она бить короля по голове за приставания. Жить там ты не сможешь. И Балсам - важен, - богиня задумалась, потом продолжила с мрачноватой улыбкой: - Я сама представлю Клариссу королю. Прибуду со свитой через несколько дней. Она будет готова?
Жить при дворе он действительно не смог бы - Дик это понимал. Рвался он туда, всё же, не горшки за королем носить,хоть это и принесло бы немалые доходы, звания и земли. Но больше всего этого алкал Ричард битвы, неспокойной жизни, тянуло его то в Ирландию, где всегда были какие-то волнения, то в Шотландию, куда теперь, кажется, было нельзя. То есть, можно, но... Вассалитет - штука тонкая, а этого сюзерена лучше было не менять. И отнюдь не потому, что здесь, в отличие от чтимого Его Величества Генриха за номером восемь, помогали. Отнюдь не от того, что нужно было стать нормальным, правильным Зеркалом. Потому что Бадб, Неистовая, казалась сродни ему самому, хоть это было и не так.
- Конечно, госпожа. Не могу обещать, что она будет довольна этим, но... Леди Фицалан не может замёрзнуть в одиночестве от того, что потратила деньги на дрова, чтобы священник купил новый алтарный покров.
- И ещё, - посерьёзнев, добавила Бадб, - чтобы купил девочек... и мальчиков, которые ублажают святого отца, согнувшись над этим покровом. Конечно, больно видеть такое на землях лейтенанта Портенкросса, но понимаю, что за всем и сразу уследить невозможно.
Кубок, подарок на свадьбу, дорогого венецианского стекла, покрытого сетью трещинок, лопнул в руке будто сам. Дик потрясенно разжал ладонь, наблюдая, как осыпаются на пол крошки, смешанные с кровью. Не нравился ему этот священник, никогда не нравился... Но весть настолько ошеломила его, что сначала он подумал о том, как хорошо было бы сжечь мерзкую тварь вместе с церковью, а лишь потом сообразил, что богиня говорила что-то о лейтенанте.
- Лейтенант, госпожа?
- Лейтенант, - подтвердила богиня и вскинула бровь. - Должности полковников уже заняты, да и ты ведь - не баба с крыльями. Разумеется, другие обязанности не позволят часто бывать в замке, но...
Она со вздохом потянула за рукав, и ткань поползла, меняя цвет. Через миг в руке Бадб оказался белый кружевной платок, который она и протянула Дику.
- Благодарю...
Звучало это жутко. Если не вдумываться в слова, то выходило, что в небольшом шотландском замке на берегу моря был такой большой гарнизон, что там имелись полковники. И они - о ужас! - являлись женщинами. С крыльями. Если вдумываться, то получалось и вовсе нечто невообразимое. Рисовались то валькирии, которые вполне могли быть полковниками, то святые великомученицы, то все вместе, и начальником гарнизона почему-то Жанна д'Арк. Дик прижал платок к ране, надеясь, что не слишком кощунствует, и повторил:
- Благодарю, но право же, подобные милости мной пока не заслужены.
Платок приник к порезам словно по своей воле, и руку защипало сильнее. Бадб выпрямилась, блеснула надменно глазами так, как не доводилось другой Вороне, которую звали Анной Болейн.
- Нам виднее, чем награждать верных. Что делать, чтобы зеркало не думало о том, что родовое поместье разваливается, дети голодают и нужен новый меч, доспех или браслет жене. Я вижу, кто способен повести за собой в случае нужды людей... и не только.
Кровь платок впитал жадно, точно изголодался и ничего вкуснее Дика не ел. Впрочем, и пятна пропали быстро, будто их и не было. Дик поклонился так низко, как мог. Ниже, чем благодарил бы королеву. Ниже, чем кланялся деве Марии. Прижимая платок к груди и закусывая губу, чтобы скрыть её дрожь. И этого было мало. За это признание его способностей, за одни эти слова он был готов служить верно, как самый верный из псов, забыв о том, что сам Фицалан-Арундел, что Говард, что кровь от крови королей древности. Или - именно поэтому. Ясно было одно: для этой госпожи Дик был готов стать таким, какого сулил девиз под фамильным гербом. "Sola virtus invicta*".
--------
* Только непобедимый и сильный.

Гарольд Брайнс

День 3.

Утро началось с бодрящего, холодного потока воды, что обрушился на Гарольда через прохудившуюся крышу шалаша. Ночная гроза, выполнившая свое мокрое дело, довольно погромыхивала где-то за лесом, перекатывала камешки грома по дальним тучкам. И солнце, стоявшее высоко, сияло так ярко, точно водой окатили и его. Излучина, которую выбрал Гарольд, через час пути стала глубже и смогла нести плот вместе с плотничим. Спустя несколько часов, так, что начинало уже подводить в животе, речка расширилась и вывела к городу, высокие башни и ажурные арки которого были видны даже отсюда, из устья реки, обрамленной берегами с пасторально-зеленой травой, в которой мелькали оранжевые лютики. До далёкого города оставалось плыть ещё немало: плотик был нетороплив, позволяя обгонять себя весёлому течению, но всё же башни постепенно, хоть и медленно, приближались, обещая крышу получше сплетённой из веток.
Река сделала плавный поворот, так, что Гарольду пришлось отталкиваться от пологой песчаной косы, и именно в этот момент идиллия закончилась. Вспугнутые тонким, явно девичьим криком, из густыхI кустов вспорхнули птицы, да и сами деревья словно замерли, насторожившись - и было, от чего. Из чащи под треск ветвей выскочила совсем ещё молоденькая феечка в простых холщовых рубашке, штанах и курточке. На светло-сером полотне виднелись смазанные алые разводы, да и лицо у девушки был в крови, словно ей разбили нос. Рубашка на боку была разрезала, открывая зеленоватую кожу.
- Cuideachadh! - заметив Гарольда на плоту, она запнулась, но лишь на миг, и пустилась бежать ещё быстрее, увязая в песке. - Помогите! Ради Mór-ríoghain! Он хочет меня у!..
Споткнувшись, феечка неловко поставила ногу, упала и покатилась к воде.
"Ну, раз ради Морриган". Ещё не додумав, Гарольд спрыгнул с плота. Он уже предвкушал тысячу и одну проблему на свою голову. А ведь только ему показалось, что дальше по реке продолжается сказочное царство. Вроде бы девочка не была серьёзно ранена, но на семейную ссору это не походило. Доставать меч сразу он не стал, хотелось бы обойтись без крови.
- Кто он, незнакомка? - Гарольд, как мог быстро, потащил плот к берегу.
- Грабитель! Убий... - фэа вскарабкалась на ноги и совершенно человеческим жесток потёрла колено. Лицо на секунду закрыли длинные розовые локоны, но она тут же раздражённо откинула их назад и и с явным испугом оглянулась. - Прошу! Мы ехали, в город, из фермы, и он... как молния! Мерзкая тварь! Перерезал отцу горло, и хотел меня... хотел... - девушка прижала руки к груди и оглянулась снова. - Но когда он задирал кольчугу, я ударила, обоими ногами! Я сильная!
Гарольд спешно осмотрел лес и не отвлекаясь переспросил девочку.
- Там ещё кто-нибудь остался? - По словам фэа нападающий был один, так что были шансы, что он побоиться лезть в драку.Отец девочки, скорее всего был безоружен, а разбойник напал неожиданно.. На какую-нибудь изощрённую засаду это было не похоже - вряд ли разбойники стали бы ломать нос кому-то из своих ради такого, да и по реке никто особо не плавал. Рука машинально потянулась к рукояти.
Ответить та не успела. Кусты затрещали снова, и на песок выскочил мужчина-фэа в лёгкой кольчуге без рукавов. Девушка вскрикнула и попыталась спрятаться за спину Гарольда. В руке новый пришелец сжимал короткий меч - скорее даже кинжал. Увидев, что добыча не одна, он резко остановился и смерил Гарольда взглядом, после чего махнул головой в сторону.
- Focáil leat! Is e ceartas a tha seo!
Гарольд вздохнул - видимо без крови было никак.
- Я не понимаю, говори по-человечьи. - Положение у него было невыгодное - надо было сначала выбраться из воды. Фэа, вряд ли, собирался просто наблюдать, так что стоило или выжечь ему глаза особо горячими искрами, или оттолкнуть стеной ветра. Вроде бы больше никого в кустах не было - лучник сейчас мог оказаться фатальным. Благо до берега была пара шагов.
- Moron blaigeard, - со словами, которые, судя по тону, едва ли нуждались в переводе, фэа бросился вперёд.
Девушка за спиной Гарольда громко вздохнула и, кажется, затаила дыхание.
- Отойди назад. - Он мог задеть девочку. Гарольд направил силу в левую руку, деля её на два потока, для указательного и среднего пальца. Этим же движением он обычно поджигал дрова, просто используя меньше сил. Пальцы напряглись так, что показались каменными, сила собралась на самых кончиках, почти на поверхности кожи. На секунду две огромные каменные плиты скользнули друг по другу, выпуская мелкие камешки вперёд. Две магические точки на пальцах щёлкнули, отталкивая друг друга, соскальзывая в противоположные стороны. По руке и спине прошлись мурашки. Результатом стал сноп исрк, яркий и красивый. Фэа, невнятно выругавшись, вскинул свободную руку, прикрывая глаза, но прошёл насквозь и попытался ударить всё равно, снизу, под рёбра.
Гарольд отскочил назад и в сторону, мечась между сохранением дистанции и девочкой, которая оставалась ближе к разбойнику. Попасть искрами в глаза не получилось. Гарольд ещё несколько раз с силой щёлкнул в лицо разбойнику, снова метя имено вглаза. Создать достаточно плотную подушку из ветра, чтобы из-за неё тот мог упасть, Гарольд бы не успел, доставать меч надо было в самом начале.
- Marbhfháisc ort! - Высказался фэа, ныряя под сноп искр, резко и в сторону. И заступил широко, прикрывая локтем левой руки бок, кулаком - лицо, держа свой мечик легко и расслабенно, чуть за спиной. И ударил коротко, без замаха, метя в печень.
Гарольд резко подался назад и в сторону, с силой дёргая меч так, чтобы тот разрезал лиану. Всё внутри замерло, а живот защекотало от предчувствия стали. Надо было достать меч раньше. Он направил клинок на ногу фэа, пытаясь удержать того на расстоянии. Фэа отступил назад, затанцевал по широкому кругу, а затем резко, точно собираясь сделать вывод, топнул.
Можно было крикнуть девочке убегать, но фэа уже увеличил дистанцию и при желании мог добраться до неё быстрее Гарольда, особо не рискуя. Идти по кругу, чтобы оказаться ближе к ней тоже было опасно - он бы ушел на большую глубину, а фэа вышел на меньшую. С другой стороны, если бы Гарольду удалось заслонить девочку и сказать ей плыть на другой берег - разбойник был бы вынужден атаковать - он бы залез на большую глубину и потерял в мобильности и Гарольд с более длинным клинком получил бы преимущество. Опасность заключалась в том, что фэа мог броситься к девочке в любой момент, спровоцировав Гарольда на сближение. Он медленно пошел по кругу.
План сработал не совсем так, как планировалось. Фэа послушно встроился - правда, в спираль вместо круга, на сближении, но сделать больше двух шагов не успел. Девушка, о которой он забыл, двигалась тоже. Медленно, без плеска подобралась ближе - и выметнулась из воды, на миг прижавшись к спине воина с кинжалом. Блеснуло лезвие. Фэа захрипел, схватившись за шею, и девушка тут же рухнула в воду, спасаясь от удара.
Рывок. Гарольд, как мог быстро, подскочил к разбойнику и рубанул того по голове. Удар прошел не встретив сильного сопротивления, в воду и лицо брызнули капли крови. Гарольд, уже увереннее стоявший на ногах, сделал мечом восьмёрку и рубанул ещё раз, уже сильнее. Сердце замерло, когда он почувствовал, как меч неестественно глубоко входит в тело противника. Влажный хруст вплёлся в краткий, сдавленный крик фэа, и тот рухнул в воду, больше не двигаясь. По телу прокатилась волна облегчения.
- Ты не ранена? - Гарольд смотрел на тело - что неудивительно после одного удара в шею, и двух по голове, фэа был мёртв. Первый удар был сделан плохо, стоило секунду повременить и проследить за ногами. Сердце отказывалось успокоиться. Он перевёл взгляд на девочку. С первого взгляда она не показалась ему аткой опасной. Шрамов, от тренировок на теле видно, вроде бы, не было.
- Нет. А он - мёртв. Он правда мёртв, - фэа ещё миг смотрела на тело, потом встряхнулась и лучезарно улыбнулась Гарольду. - Спасибо! Если бы не вы, страшно подумать, что он бы сделал.
Гарольд внимательно посмотрел на девочку - нос, вроде бы, вправлять было не надо. Её небогатая одежда говорила в пользу фермы, физическое развитие можно было объяснить ежедневным трудом. Но нож в горло фэа она всадила, как обученный убийца, а не сельский ребёнок. Да и не в каждом нашлось бы место на улыбку, после потери близкого человека. В нём бы, например, не нашлось.
- Не за что, тем более, если бы не ты, могло статься, что он бы и меня заколол. Но где ты научилась так драться? - Он опустил клинок в воду, смывая кровь. Отца девочки была уже не спасти, иначе надо было бы бежать.
Фэа вздохнула и тоскливый бросила взгляд туда, откуда прибежала. Вода смыла кровь, но на одежде все равно виднелись разводы.
- Жизнь в Туата опасна даже в лучшие времена, а в последние годы и вовсе. В нашей семье все умеют драться. Да и промышляем охотой, как без лука и ножа-то. Промышляли. Теперь-то... братья равно поразъехались, а отец... - она отвернулась и принялась ожесточённо тереть одежду, стирая розовое.
Гарольд вздохнул. Хотел было положить девочке руку на плечо, но остановился - её пытались изнасиловать, так что, наверное, не стоило. Как вообще надо было себя вести в такой ситуации? Да, сделать тут было ничего нельзя - у феечки убили отца. В один день она убила человека, чуть не была изнасилована и потеряла отца. Гарольд взглянул на меч. А может, и он убил, но разбойника ему было не особо жалко. Разве что... надо было бить сразу насмерть. Теперь можно было разве что помочь фее добраться до дома и родственников.
- Соболезную. - Гарольд сделал паузу. - Твоя ферма далеко отсюда?
Фея грустно пожала плечами.
- Очень далеко. За рекой, за холмами. Даже на верховой ящерице несколько дней пути... ой, простите. Я совсем забыла о вежливости. Меня называют Самхайд ан Фогейр. Очень признательна. А вы, господин?..
- Гарольд Брайнс. - Гарольд засмотрелся на исчезающие через несколько метров ласкуты розового в зеркально чистом потоке реки. Ничего примечательно или ценного у убитого фэа, вроде бы, не было. Жара не давала возможности довести тело отца девочки до фермы - уже завтра к обеду находиться возле трупа стало бы невозможно. - Пойдем, я помогу тебе с телом отца, если ты не против.
Гарольду почудилась какая-то хрипота в собственном голосе. Он взял убитого за ногу. Течение реки было слабым и труп мог загнить, портя воду
- Похоронить? Да... да, конечно! - просияла девушка. - Спасибо! Только... я надеюсь, что он там был один, но ведь может быть, что и нет. Это может быть опасно. Конечно, такой храбрый рыцарь вряд ли боится, но я...

Девочка была упоительно милой. Было жаль. "Зачем делать свой мир, если в итоге в нём происходит такое?" В прочем не его собачье дело, но это было уже совсем не похоже на сказку. Гарольд взглянул на лес. Если разбойников было несколько тем более, надо было быстрее уходить с открытого места, где ещё и не побегаешь. Он бы сам не поставил на целую шайку - девочка бы заметила минимум ещё одного фэа. А если разбойников всё-таки было несколько, остальные, наверняка, сейчас разбирали собственность убитого, а если и выставили часовых - то с двух сторон по дороге, а не со стороны леса. Вопрос в том, стоило ли оно того - может к вечеру удалось бы добраться до города.
- Я не особо рыцарь... - Гарольд повернулся к феечке. - Можешь указать мне направление к телеге?
Идти оказалось недалеко, да и Гарольд нашёл бы дорогу даже без феечки. Сначала девушка, а потом преследователь оставили тропу из сорванных листьев, взрыхлённой земли, ломаных веток. Да и следы различить было на удивление легко. Телега стояла на самой границе леса, перед обширным полем, через которое в направлении виденного от реки города вилась дорога из странных желтоватых камней. Запряжённая серовато-зелёная ящерица встретила их недовольным рыком, но никаких разбойников видно не было. На месте возницы склонился вперёд, словно спал, пожилой фэа с залитой кровью рубашкой. Горло у него было перерезано от уха до уха.
- Он выскочил так неожиданно, - тихо заметила девушка, цепляясь за руку Гарольда. - Один миг - и всё. Если бы я не отошла перед этим, то, может, смогла бы заметить!.. Тогда всё было бы иначе.
Телега будто застыла во времени, казалось, сейчас фэа вздрогнет, неожиданно проснувшись, и медленно поедет дальше. Лучше бы у девочки были родные поблизости. На миг представилось, что фермы в Туата стояли не особняком, а были частью деревень, и вся родня феи сгорела заживо.
- Вряд ли, очень уж умелый был боец. - шепот Гарольда медленно перешел в просто тихий голос. Он выглянул и осмотрел опушку, высматривая блеск железа, который могла дать броня или наконечник стрелы.
- Твоя ферма, случайно, находится не вверх по течению реки? - Как бы невзначай спросил Гарольд.
- Да, выше, - рассеянно ответила девушка, не отрывая взгляда от телеги. - А что?
- Там живут мои знакомые - Сгейл Усаи и Дуллег Уайн, ты с ними не знакома? - Начал возвращаться отогнанный боем голод. Казалось, что с тех пор, как он нормально ел и спал на хоть какой-нибудь кровати, прошла вечность.
- Хм-м, - протянула девушка, задумавшись, потом помотала головой. - Слышала, конечно, об Усаи, ибо кто же не слышал? Но не встречалась... ой! А ты с ней знаком? Хорошо? Вот повезло-то! Их деревня так редко открывается миру.
- Подожди тут, пока я не позову. - Почти попросил Гарольд. Он хотел было сказать феечке, чтобы, если его подстрелят, она не визжала, а тихо и быстро уходила за речку, но девочка, вроде, была не глупой - и сама бы догадалась. Гарольд вышел из леса, расслабленно опустив остриём вниз и чуть убрав за спину меч. Равнина ощущалась непривычно неуютной, неприятно изгибалась по краям обзора, синева, раскрытого, как речная ракушка неба, свербила глаза. Ветер, который всегда до этого приносил прохладу и свежесть, сейчас как будто был натянут и готов в любую секунду принести шелест стрелы и вспышку острой боли. Последние дни плохо на него влияли - он как-то одичал, что ли. А после истории с Дорном, роковая случайность виделась за каждым кустом. И хрен бы он отвязался от девочки, пока бы точно не узнал, что она не из сгоревшей деревни, хотя знал, что фермы строят отдельно. Надо было уже найти деревню, с едой, женщиной и ночлегом. Гарольд, будучи не в силах побороть приступ паранои, прислушался. Под ногами шелестела трава, шумело его собственное дыхание - глубокое, над равниной и опушкой легкомысленно кружился ветер.
Как он вообще тут оказался? Телега потихоньку приближалась, убитый был готов в любую минуту развернуться и вопреки вспоротому горлу, окликнуть Гарольда. Наверное, в этом мире он был беспомощнее той же девочки, но Гарольд сам не заметил, как решил, что полезет сюда. Трава зашелестела увереннее. Вообще обязан ли человек вмешиваться в то, что его может и не коснуться? Гарольд подошел к телеге, повернулся к поросшему частоколу леса. "Ну, уж мародёрствовать точно не обязан".
Он несколько минут постоял, чувствуя, как напряжение спадает. Странно, что он не испытал такого волнения, даже когда на него кинулся разбойник. Где они вообще учились так драться?! Гарольд спокойней опустил, до этого незаметно для самого себя приподнятый меч. Ну, он всегда не любил луки и арбалеты, как любой, кому приходилось шататься по лесам. Это, безусловно, было оружие подлой засады и предательского удара в спину. Почему он им только ещё не овладел?
Если неподалёку была деревня, надо было переложить труп в телегу и похоронить там на местном жальнике. Но, в любом случае, сначала девочка. Ох, и не любил же он такие сцены. Гарольд обошел телегу, высматривая следы убийцы и пытаясь наверняка узнать, откуда тот выскочил. Этот сукин сын, добрая ему память, и его бы прирезал при желании. Гарольд как будто только начинал чувствовать местную природу, привыкать к её цветам и звукам. На то, что в Англии сразу бы насторожило, здесь он мог и вовсе не обратить никакого внимания. Слишком всё было пёстрым и... другим. Следы телеги, местами слегка виляя, уходили вдаль, было видно, что она резко остановилась. Поверх двух симметричных полосок, были видны следы фэа, трудно различимые уже через пару метров от повозки, смазанные в пыли, что скручивалась в веселые буранчики на дороге. В любом случае, если бы он шел за телегой слишком долго, разбойника не могли бы не заметить. Может быть это было какое-то заклинание? Гарольд развернулся и рукой подозвал девочку.
Место для трупа на телеге, вроде бы, было. Гарольд подавил очередной приступ жуткого, уже почти звериного голода, который не отгонял даже вид фэа. И как назло, ему было нельзя мяса. Горло, наверное, стоило перевязать, если кровь ещё не свернулась - можно было испачкать всю телегу. И почему, ему в последнее время приходилось иметь дело всё с трупами, да убийцами? А теперь ещё, он посмотрел на девочку, с сиротами.
- Мне кажется, это было какое-то заклинание. Не знаю, если у вас такие в ходу. Иначе было бы трудно оставаться незаметным, идя прямо по дороге. - Долина всё ещё ощущалась пищаще открытой, хотелось побыстрее уйти.
Девушка пожала плечами, безотрывно глядя на отца.
- Я цветы собирала, на венок. Красивые! А отец дремал. А ты разбираешься в магии?
В голосе зазвучало восхищение.
- Нет, - Гарольд рассеяно посмотрел на телегу. - Но нападать вот так, в одиночку, прямо на тракте... Что ж вы такого везёте-то? - Он подошел к трупу, встал между девочкой и фэа. Наверное, разбойник планировал закинуть тела в телегу и сразу свернуть с тракта. Но насиловать фею, прямо у дороги, работая в одиночку, на открытой местности, недалеко от города... "То ли он был дураком, то ли я мало понимаю в грабеже и разбое".
- Э-э, - призадумалась Самхайд, но ответила уверенно, - да ничего особого. Ну что обычно возят? Кумкваты, яйца ящерок, горшки, ну и так, по мелочи...
- Можешь поискать кусок материала, и освободить место на телеге? - Гарольд показал руками длину. - Я не знаю этих мест, мы успеем к закату добраться до ближайшей деревни или хутора? Хоронить лучше на кладбище, а ночевать под крышей. - Он опёрся боком о телегу, спиной к фэа. Чем дольше Гарольд говорил с девочкой, тем неуютней чувствовал себя в изодранной одежде, хоть ей и было, как будто всё равно.
- Кладбище? - изумилась девушка. - Зачем? Тело нужно оставить в лесу. У нас так принято. Зверям и птицам тоже нужно что-то есть, не годится обижать ни ящериц, ни воронов. А потом, через год, на этом месте вырастут красивые аленькие цветы, и другая фэа будет собирать их под сенью деревьев.
Видимо, с кострами он мучался зря. Местный обычаи были странными - выходило, что тварям даже не надо было раскапывать могилы, и об эпидемиях никто не задумывался. Наверное, он был здесь не первым человеком, раз девочку не смущал цвет кожи и даже татуировки. А может, она просто стеснялась.
- Я плохо разбираюсь в ваших обычаях, нужно проводить какой-нибудь обряд? Читать молитву?
- Зачем? Великая Королева узнает своих детей и без молитв. Я уверена, что мой папочка уже на её груди!
Странно, что девочка сразу не дала ему тряпку. Может быть, всё таки что-то прятала?
- Как скажешь, и всё-таки, успеем к ночи добраться до ночлега? И дай мне, пожалуйста, материю. В лесу развяжем. - Гарольд закатал остатки руковов. Последний месяц развил в нём параною до невиданных пределов, вот и маленькой девочке он сейчас устраивал целый допрос, будто ей было мало смерти отца.

И вот тут Самхайд села на землю и зарыдала. Обильно зарыдала, точно хотела залить слезами всю скорбь мира.
- Да кто ты такой вообще, - слышалось сквозь слезы, - тебе товары нужны? Ну так бери их все!
На этих словах она и вовсе подлетела к телеге и рванула материю, что прикрывала груз. Закрепленное покрывало не подавалось, цепко держалось за борта, но сил девушке было не занимать - и вскоре на Гарольда с изумлением уставились горшки, а сама наследница всего этого зарыдала еще пуще.
- Нет тут материи! Видишь? Видишь? Чего привязался? Оставь папочку в покое!
Гарольд секунды три смотрел на девочку. Под глазами у него будто три дня назад содрали кожу, к векам прицепили по фунту веса, руки и ноги пульсировали от перешедшей всякие разумные границе усталости. Он был так близко к треклятейшему из всех треклятых Лондону, а сейчас вообще не знаел, выживет ли, а если выживет, вернётся ли домой. Если Англию вообще можно было назвать домом. Гарольд молча оторвал от своей и без того куцей одежды подходящий лоскут и обвязал горло убитому. И трупы... Как же ему надоело иметь дело с трупами фэа. Да и с их придурочными традициями, да и с ними самими, проявляющими ещё большую неприязнь к другому образу мышление, о чудо, чем он сам! Можно было просто отнести покойника в лес, переспросить у девочки, где город, а если будет и дальше плакать - да и чёрт с ней, хоть дороги-то тут должны были делать не для тараканов с жуками! Но у феечки был сложный период в жизни и острый нож, а у Гарольда очень чувствительные бока.
Девушка постепенно успокаивалась. И к тому времени, как Гарольд пришел к выводу о боках, успокоилась совсем.
- Так, - скомандовала она, уперев руки с трогательно-острыми локотками в бока - но уже в свои, - тащи папочку к обочине. И поехали в город. А то знаешь, какие в лесу ночью птицы бывают?!
По тону нетрудно было догадаться, что пернатые бывают ого-го какие. И даже больше.
На лице Гарольда мелькнула улыбка. Плохо, когда дети проявляют больше рассудительности, чем бывшие торговцы. Он двумя движениями обвязал тряпку вокруг горла фэа и, как мог, аккуратно взял убитого. Усталость немного отступила перед серьёзным и от того ещё более миленьким личиком феи. Он понёс мужчину к обочине. Казалось, что девочка осталась одним единственны человеком в Туата, кроме него. Остальные или сгорели заживо, или получили ножом в горло, все при какой-то степени его участия. Девочка по крайней мере пыталась быть самостоятельной, но лучше бы в городе оказались её родственники. С другой строны, родня родне рознь - взять хотя бы тётю Хизер. Гарольд положил тело на землю. Мир был прлон несправедливости, а он, обнажая её, делал только хуже и больнее.
Гарольд вздохнул, оставляя с телом часть мыслей.
- А тебе палец в рот не клади.
"Вообще ничего не клади". Изнасилование вполне могло закончится ножом в горле и без участия Гарольда. Он, всё таки следуя совету девочки, не стал тянуть и сразу пошел к телеге.
Самхайд хихикнула, подбирая поводья.
- Правь телегой ты, - она небрежно оглядела узкую ладошку и кивнула сама себе, - к вечеру до города доедем, если поспешим. И пахнешь ты странно...
Гарольд улыбнулся.
- А ты бы пошаталась по лесу пару дней, питаясь орехами. В одим момент мне показалось, что я скоро завою, как волк. - Он сел на телегу и взял поводья. Тварь обещала что угодно, но не послушание. Дурак и тот бы уже понял, что он не местный, так что устраивать комедии Гарольд не стал. - Я ещё не правил ящерами, так что подсказывай.
- Я не про запах, - пожала плечами Самхайд, морща носик, - хотя и запах тоже... Ладно. А ящеркой нужно... ну просто править. Как... как лошадью!
Это было не к добру. Он и так неслабо выделялся костюмом, который в отличие от какого-то непонятного ему восьмого чувства, можно было поменять.
- И как это ощущается? В смысле не запах.
- Грязью на душе, - небрежно, даже равнодушно сообщила Самхайд, разглядывая цветы и бабочек, что порхали по обочине, - несмываемой.
Гарольд кивнул.
- Достаточно точно. - Из этого мира, где каждый первый чувствовал, как Берилл, надо было поспешно уходить. - Ты, наверное, уже и сама догадалась, что я совсем не местный? Можешь спрашивать, в конце концов ты имеешь право знать, с кем едешь в одной повозке.
Некоторые вопросы могли нести в себе полезные ответы.
- Что спрашивать? - Удивилась девушка, извлекая из-под ткани яркий, красивый горшок, расписанный диковинными цветами, воронами и деревьями. Его она покрутила в руках и бросила на дорогу, отчего тот разлетелся вдребезги. - Сам расскажи, что хочешь. У тебя такие синие глаза!..
Гарольд с любопытством взглянул на осколки.
- Это обычай? - Он явно был не первым встреченым ей человеком, но насколько здесь любили пришлых, не знал. С другой стороны, о любви или нелюбви к себе лучше узнать в дороге от девочки, чем в городе от констебля.

- Нет, - Самхайд швырнула еще один горшок, ненароком прибив очень крупную и яркую бабочку, - мне нравятся осколки. Они яркие, разноцветные, от них брызги! Красиво, правда?
- Да. - Гарольд смотрел в небо, выискивая луну. Видимо, горе всегда находит выход, если не через слёзы - то через горшки. - Но они красивы только потому что, когда-то были горшком, которые теперь исчез без следа, как искры и... молнии. - Прохладный ветерок погладил Гарольда по лицу, игриво растрепал волосы. - Мне, если честно, больше нравится глина. Она бесформенная и тусклая, зато из неё можно сделать что угодно. - Он пожал плечами. - В том числе горшки и осколки.
Он посмотрел на дорогу.
Самхайд хорошенько прицелилась - и швырнула следующую посудину в дерево, полюбовалась искрами-брызгами и лишь потом воззрилась на Гарольда, наклонив голову.
- Нет. Глина - скучная. Весело только то, что имеет форму. Горшок, - тонкая ручка воздела в воздух кувшин, - его делал мастер, с любовью, руками лепил, раскрашивал, так? А значит - в нем часть этого мастера. И потому бить эту безделушку - весело.
Гарольд опять отвлёкся от дороги, пройдясь взглядом по горшку-смертнику.
- Не совсем безделушки, каждая вещь, в которую кто-то вложил часть себя, сделана не просто так, а чтобы быть полезной. - Гарольд наконец-то хоть немного расслабился, наслаждаясь мерным ходом телеги и потихоньку остывающим воздухом. - Хотя бы для того, чтобы ты её разбила.
Самхайд ласково погладила его по руке, удобно укладывая голову ему на плечо.
- За свои пятнадцать лет я еще не встречала такого милого, как ты, - промурлыкала она, - милого и смешного. Ты прав, самое важное - это польза. Главное, чтобы она доставалась мне. Или тебе, правда? И горшок приносит пользу - его можно разбить, отнять частичку души у гончара. Приятно.
"Тааак, в какую сторону тут упрыгивать от брухи?" Гарольд и не знал, что думать, но от нежного тепла не отпрянул. Может у девочки помутнился рассудок или фэа по-ночам становятся злыми? В прошлый раз так с ним говорила ведьма, а в позапрошлый - бруха. Опыт недвусмысленно подсказывал, что добром это не кончится.
- Но вообще, - задумчиво продолжала Самхайд, не обращая внимания на его сомнения, - это такая старая сказка. Про гончара, душу и горшки. Не слышал?
- Нет. - В городе не могло не быть таверны или постоялого двора. - Но не откажусь от краткого пересказа.
И всё-таки, в девочке что-то было не так. Она как будто стала другим человеком. Совсем не той напуганой феей в лесу около реки.
- После, - кивнула девушка, - видишь? Sia - is - Barrachd, Семиречье.

Город, с реки казавшийся сплошь состоящим из мостов и воздушных арок, вырос за лесом. Величавый, даже величественный, в лучах закатного солнца он казался воистину сказочным. Но - лишь казался. Ограждали его от леса высокие каменные стены, на которых виднелись шлемы стражи, а тяжелые деревянные ворота были окованы железом. Впрочем, они пока еще не были закрыты на ночь и в них медленно въезжали телеги под бдительными и зоркими взглядами рослых стражей в блестящих чернью кольчугах. Один из них, молодой мужчина, с короткой черной бородой и усами, опустил алебарду прямо перед носом ящерицы, когда Гарольд и Самхайд, казалось, уже въехали в город.
- Пошлина на торговлю - две сребрушки, - приветливо улыбаясь, сообщил он, - платите здесь, торгуете на рынке.
Гарольд достал жменю монет и, порывшись в ней секунду, вытащил две одинаковые серебрянные монетки, подборосил их в руке, определяя качество металла. Металл прикоснулся к коже и молниеносно отдался холодом во всём теле, особенно в груди и голове, как и было положенно серебру. Но холод был не жгучим, и у него даже не свело руки, как от прикосновения к чистому серебру, только что добытому из шахты. Тогда казалось, что холоднее и быть не может.
Вообще, определение качества монет было, как и вся магия, очень индивидуальным в понимании и ощущении. Это для Гарольда серебро было холодным и ассоциировалось с зимой. Причём, только из-за истории, случившейся много лет назад. Кто-то чувствовал аромат, кто-то слышал звуки - и так до бесконечности. Но самыми надёжными были сильные, ни с чем не сравнимые чувства - невыносимый холод или жар, боль, приступ паники... И если в том, почувствовал ли ты аромат фиалок, можно было долго сомневаться, то когда руку сводило от пронизывающей боли и холода, вопросов не оставалось. В начале чувство было почти интуитивным, но с годами перерастало в чёткое ощущение, как неуверенная поступь перерастает в бег.
С девочкой всё шло подозрительно быстро и легко. Он бы не задумался, прильни она к плечу завтра или через пару дней, после долгой дороги. Но сразу, просто выбросив труп отца на обочине? Монеты мелко задрожали, резонируя, он протянул их фее.
- Здесь такие в ходу?
- Да, - согласно кивнула девушка,- видишь, там вороны Королевы отчеканены? Самхайн и Белтайн? Их так и называют - "fithich". "Воронята".
Гарольд передал монеты стражнику, отвечая приветливой улыбкой. С какими историческими птицами он, оказывается, встречался! И всё-таки, что делать с феей?
Монеты скрылись в коробочке, стоящей у ворот, алебарда исчезла также внезапно, как и появилась, а коготки ящерицы зацокали по мостовой.
Семиречье, раскинувшиийся на пересечении семи рек, что протекали прямо через город, встретил их сумерками, гомоном оживленных улочек. Люди, фэа, орки, одетые пестро и нарядно прогуливались парочками по набережным, смеялись, присаживались за столики под раскидистыми деревьями, похожими на дубы, у которых листья были величиной с предплечье Гарольда. Они смеялись, плакали, пили странный золотистый напиток из прозрачных бокалов и совершенно не обращали внимания на ящерицу, везущую воз с Гарольдом, Самхайд и горшками.
- Я буду называть тебя Рольдом, - Самхайд не отрывала головы от плеча, напротив, приникла плотнее, - это мужественное и сильное имя. "Гарольд" мне не нравится. Сверни на правую, милый. Там есть постоялый двор.
Улица, по которой они ехали, и правда разделялась на три. Ящерица тонко пискнула, повернув голову к Гарольду и вопросительно уставилась на него.
Безумно красивый город, должно быть, очень похожий на Венецию, манил его непривычными запахами и звуками. Девочка тоже манила и, явно, чувствовала себя лучше, ну или полностью сбрендила. В любом случае, он был в новом, незнакомом городе, со смародёренными под благовидным предлогом деньгами и молодой девушкой, льнущей к нему. Гарольд повернул направо.
Он вдохнул аромат розовых волос, от которого игриво защекотало внизу живота. Надо было обязательно подумать о последствиях и морали, как-нибудь завтра. Глубоко захотелось выгнуть жилистое, но всё-равно мягкое, как бархат, тело. Утонуть в медовых волосах. Он чуть расслабился в плечах, охотнее принимая девушку.
- Как хочешь, как хочешь... - Все проблемы отхлынули уступая теплу такого близкого тела. - Я много путешествовал, но таких девушек, как ты, ещё ни разу не встречал. И волосы, у тебя просто дурманящие волосы.
Самхайд снова хихикнула, глубже подныривая под руку. Пробежала пальчиками по бедру к колену.
- Это потому что я - красивая, - безапелляционно заявила она, - у красивых всегда так.
На улицах, меж тем, вовсе стемнело. На высоких деревьях, в переплетении ветвей зажглись алые, розовые, белые светлячки, роняющие цветные тени на дорогу. В домах по обе стороны мостовой засветились окна, запахло ужином и усталостью.
- Безумно красивая, непонятная и от того ещё более красивая.
"Под зеленым листом" - гласила вывеска таверны и внутри все воистину было зеленым - стены и полы, занавески и даже пламя свечей. Трактирщик, стройный и молодой фэа, вежливо наклонил голову, провожая Гарольда и Самхайд к столику.
- Вкусного чего-нибудь и комнату на двоих, - распорядилась девушка, глядя на него с высокомерием аристократки.
Фэа откланялся, а Самхайд без интереса оглядела помещение и дёрнула Гарольда за рукав, указывая на сильно пьяного, богато одетого мужчину в углу.
- Бедняжка, - вздохнула она, - как ему будет плохо завтра!
- За всё в этой жизни приходится платить. - Улыбнулся Гарольд. Всё вокруг пестрело новыми, необычными красками, и полностью зелёная таверна казалась чем-то самим самой разумеющимся. Стало интересно, насколько была в ходу магия. Должны были найтись хотя бы лавки с камнями, всё-таки город был людным... очень людным. - А какой сейчас день, и сколько до полной луны?
Гарольд помог Самхайд сесть и только потом уселся сам.
В этот момент мужчина поднялся из-за столика, прошел до середины зала и упал. Самхайд испуганно охнула, поминая Великую Королеву, Хозяйку Рощи и Ворону Битв, вскочила на ноги и подлетела к упавшему. Пьяница явно был слишком тяжел для нее и девушка оглянулась на Гарольда.
- Рольд, милый, помоги! Его надо на воздух вывести! Жалко...
Гарольд, уверенно не понимая, что такого страшного в пьяном угаре и причём тут он, подскочил к мужчине. Выглядело так, будто девочка разбирается во врачевании или думает, что разбирается. Он поднял пьянчугу, и потащил к выходу. За спиной остался долгожданный стол, который скоро должен был быть заполнен ещё более долгожданной едой. Зря он винил Берилл. В таверне было людно, и если бы не девочка, чёрта с два он бы пошевелил хотя бы пальцем, пока на столе не осталось бы ни крошки.
Но потянула Самхайд Гарольда с пьяным отнюдь не на набережную, где были люди и свежий речной воздух, а в зловонный закуток за таверной. И там, во мраке, среди вони и грязи, развернула мужчину к себе, точным и плавным движением роняя его животом на свой короткий, плоский нож, больше похожий на лекарский ланцет. А когда мужчина, внезапно протрезвев, начал хрипеть и вырываться - чиркнула ему ножом по горлу. И мягко, бесшумно опустила его на землю, принимаясь обшаривать карманы.
"Да будь оно всё неладно!" Гарольд не знал, что и думать. Выходило, что он помог убить местного законника, заплатил на въезде в город за ворованную телегу, хозяин которой сейчас валялся прямо на тракте. А теперь ещё и труп, прямо у входа в таверну. Он быстро осмотрел закоулок. Ни на крыше, ни в мусоре нормально спрятать труп бы не вышло. Канавы в переулке просто не было. Выходило, что малолетняя маньячка собралась просто оставить труп на улице и нагло вернуться в таверну. Целую таверну свидетелей. В пёстром городе он выделялся куда меньше чем в, например, в Лондоне, и всё-таки татуировки воронов трудно было с чем-то спутать. Но зачем? Деньги у них были, и Самхайд ни могла не заметить горсти монет, которою он засветил у ворот. Будь мужчина свидетелем чего-то, он бы наверняка глазел на девочку, но ничего такого Гарольд не заметил. Ну почему, почему на него не покушались обычные девушки? Почему всегда упырицы, демонессы да маньячки? И куда теперь можно было деть это "счастье" Гарольд даже не представлял? Он слегка дрожащей от непрекращающегося несколько дней стресса рукой потёр глаза.
- Умоляю, скажи, что ты не собираешься просто оставить труп здесь. - И зачем он ей только сдался?
- Ну, не тащить же его с собой в таверну, - рассудительно заметила Самхайд, вкладывая ему в руки кошелек, туго набитый монетами. И хмыкнула, взглянув на лицо. - Ты чего так расстроился? Скажи еще, что сам об этом не думал. Зато денег сколько... Пойдем, я есть хочу, ванну и постель.
И почему все деньги, что попадали ему в руки так или иначе были измазаны в крови? Фэа у реки, наверняка, кричал, что-то о власти и законе. Зря он поспешил, зря кинулся на Гарольда. О законе мог кричать и разбойник, а Гарольд даже не вытащил меч, просто прикрывая собой девочку. И всё-таки фэа был мёртв, не по его вине, но всё-таки не без участия. Но после удара кинжалом в горло, тот вряд ли бы выжил, а кинжалом бил не Гарольд. И этого... Гарольд взглянул на убитого. Он притащил, как барана на закланье. Зачем он был нужен девочке и почему она не перерезала ему горло прямо в пути? И почему бы ему сейчас не убрать её? Потому что их уже видели вместе, а спрятать труп было некуда. Потому что на вопрос - "с кем была девочка?", трактирщик ответит - "С темноволосым, с татуировкой ворона и шрамом на лице".
В таверне ничего не изменилось - все также играла на арфе в углу феечка, одетая в какую-то полупрозрачную простыню, да на столе появилась жареная рыба и странные, зеленые и покрытые пупырышками овощи. И пела длинную, томную песню о любви девушка, покрытая нежной зеленой шерстью, что составляла её единственную одежду. Самхайд уселась за столик с весьма самодовольным видом, отломила кусочек зеленоватого печенья и принялась макать его в плошку с густым напитком, к поверхности которого всплывали пузыри.
Хоть публика в таверне и была похожа на лоскутное одеяло Гарольд не нашел таких же татуировок, как у себя. А это значило, что Богини оказали такую честь чуть ли не только ему. Только у пары вояк, за столиков в углу, нашлись широкие от запястий до локтей, напоминающие цирконовы браслеты, сплетения четырёхлистных клеверов, воронов и змей. Это могло говорить об их принадлежности к тому же сословию, что и магистр - войнов или местных рыцарей. В общем выходило, что заявление о встрече с Бадб и гейсах, было равносильно рассказам о встрече со святым Патриков, аккурат после обедни у стога сена за сеновалом. Оставалась надежда, что о Цирконе или Тростнике, или как его там ещё называли местные, здесь могли что-нибудь знать. Раз он лично таскался по Англии, то мог не оставить без внимания и Туата. Гарольд сел напротив Самхайд и, не утруждая себя объяснениями, попросил трактирщика лично принести чего-нибудь выпить из подвала.
- Из тебя бы вышла отличная актриса. - Он не спеша начал с рыбы. - Хотя мало какая актриса столько зарабатывает... и так играет. - Может быть фея почувствовала контракт с демоном и поэтому заинтересовалась Гарольдом?

- Нет, - просияла улыбкой девушка, откидывая с плеча прядку волос, - актрисы скучные. Говорят одно и то же, раз за разом. Воображают из себя тех, кем не являются. Ох, Рольд, как замечательно, что мы повстречались!...
Трактирщик поставил на стол кувшин с элем, пахнущим весенними цветами, и остановился неподалеку, у столика воинов, приветливо улыбаясь им, пока те, скупо жестикулируя, что-то ему говорили.
"Тебе, может быть, и замечательно, а мне ещё два трупа на голову и, потенциально, верёвка на шею". И самым неприятны было то, что девочка мгла обвинить его - оборванного, в саже, колючках и с кучей денег за пазухой в любом убийстве, а ему бы просто никто не поверил. Вот и деньги только что убитого пьяницы мёртвым грузом лежали у него.
- Действительно, замечательно. - Гарольд налил эля сначала Самхайд, спрашивая её взглядом, потом себе. И горло у трупа на тракте было перевязано куском его одежды...
Самхайд надула губы, пригубив эль - и отодвинула кружку от себя.
- Вино хочу. Сладкое, танелльское. А живу я этим, сколько себя помню. Это ведь чудесно - убивать безнаказанно, упиваясь смертью, ощущать чужую кровь на языке. Это прекрасно - ничего не бояться, жить свободно, быть богатой и сильной, не зависеть от могущественных! Это волшебно - сеять семена хаоса!
Ещё ни разу в его жизни внешность не была так обманчива! Эль прохладой, достойной норвежских фьордов в самые холодные дни зимы, прошелся по иссохшему горлу. Гарольд выдохнул, довольно улыбнулся.
- Да, но как я уже говорил - за всё приходится платить. - И как в таком, с виду милом создании могла жить такая жажда чужой смерти? И несла она какую-то чушь, при чём тут могли быть убийство алкаша у выхода из таверны и желания Бадб с Велиалом? А вот с семенами хаоса, ей бы хорошо помог Дорн, жаль они не пересеклись. Гарольд аккуратно оторвал себе очередной кусок рыбы.
- Танелль - это такая местность? - Идея о том, что они минуту назад вывели из таверны и зарезали мужчину, а теперь без особого стеснения обсуждают убийство и чужую кровь на пальцах откровенно портила ему аппетит.
- Танелл, - поправила его Самхайд, с интересом уставившись на одного из вояк, смуглолицего и темноволосого, одетого в начищенную кольчугу с короткими рукавами поверх лазоревой шерстяной туники. Тот, кажется, перехватил её взгляд и подмигнул, не отрываясь от разговора с трактирщиком. - Это город такой.
- ... легионам бы... Tha mi a 'faireachdainn, tha an cogadh a' tighinn an uair sin bhiodh àite againn*. Завтра с утра - в путь, пожалуй, - тихий, низкий тенор чернявого долетел от столика, прорвавшись сквозь песни, шум и музыку.
Видимо, о вине девочка говорить не хотела, а говорить им было надо. Как бы ещё Гарольд узнал, что Самхайд хочет и за что вообще к нему прицепилась? Он секунду подумал и откинулся на стуле.
- Мне больше нравится мстить или опускать с неба на землю зарвавшихся мира сего. Видеть, как силач, которой минуту назад смотрел на меня, как на дерьмо, только от того, что родился в рыцарской семье, корчится на полу. Видеть, как дворянин, думающий, что делает милость не плюнув в меня, давится собственной кровью. - Ему, действительно, нравилось. Правда, в последнее время выходила, что те, кто задирал нос не всегда делали это безосновательно. И как только Фламбер уживался с Берилл? Ему становилось некомфортно от одной мысли, что его мысли могли читать. И в тюрьме, и у Бадб, и в таверне Гарольд получал по голове и не только именно за несдержанность в своих желаниях. И что он мог сделать? Мало того, что его пытали и запрещали плавать, так ещё и негодовали, читая мысли. Неправ он оказался только с Берилл и Фламбергом. Гарольд вернулся к девочке.
- А вот кончать незнакомого человека ради грошей - скучно. - Он посмотрел в окно, зелёное, как и всё в таверне, сделал глоток эля. - Но сильных, в отличии от слабых и пьяных, не так легко убить. "Полезла бы ты к Морриган со своей зубочисткой, всесильная и власная девочка".
- Глупый. Золото - просто дополнительная приятность. И средство отвести подозрения, - рассеянно ответила Самхайд. - Главное - ощущение жизни, которая течет по пальцам, впитывается в кожу. Главное - их взгляд. Дрожь. Касание. Истинная свобода, в которой не задевает ни зарвавшийся, ни дворянин, ни силач, потому что все они - в одной цене. А то, о чём ты говоришь - всего лишь часть, да ещё расчётливая. Без смелости. Забавно. Пахнешь ты правильно, но, получается, ещё не понимаешь?
"Без смелости?" Смелости Гарольду, действительно, не хватало. Он до сих пор временами жалел, что не полез драться с Бадб. Может бы ему снесли бы голову, а может быть он бы умудрился пустить себе кровь о пол храма раньше, и сейчас не должен был бы тащиться в чёртову Ирландию? Может он вонял оборотнем? "Ну, чёртов нож, если это опять ты - буду неделю резать тобой колбасу! Сколько можно-то?! Хоть бы раны исцелял или магию усиливал."
Трактирщик, наконец-то оторвавшись от вояк, споро пробежал мимо Гарольда, задев его за плечо. Извинившись с вежливой, сокрушенной улыбкой, он скрылся там, где в обычной таверне была бы кухня. Чернявый воин и вовсе без интереса скользнул взглядом по Самхайд, пожал плечами и что-то пропел своему спутнику, светловолосому мужчине, у которого не было никаких доспехов, кроме кожаной безрукавки поверх ярко-синей рубахи. Оба рассмеялись и продолжили свой тихий разговор, не обращая внимания ни на Гарольда, ни на феечку. Впрочем, феечек в таверне было немало. Кроме арфистки и певицы, танцевали на помосте очаровательные девушки с округлыми формами, которые вполне сошли бы за людей, будь у них глаза обычные, а не желтые кошачьи, с вертикальным зрачком. Неподалеку от вояк сидела и явно скучала смуглая, похожая на мореску, чуть полноватая молодая женщина, подперев подбородок изящной, будто точеной рукой. Её светлые волосы, в которых мож нено было увидеть пряди всех цветов радуги, были уложены в высокую прическу. Глаза у нее были обычные: один зеленый, другой - черный. Зато своё алое платье с золотым шитьем она будто украла из гардероба Алиенор Аквитанской. У стойки толпилась кучка людей, которых Гарольд мог бы принять за моряков, если бы они не были псоглавцами. Лохматые, рыжие, с острыми ушами, они задорно потявкивали, заливая в пасти эль, и, переговариваясь, заходились коротким, лающим кашлем, который, по-видимому, заменял им смех. Высокий светловолосый эльф с кожей такой чёрной, что его длинные волосы казались кипенно-белыми на её фоне, недовольно прядал ушами, поглядывая на них, но пил своё вино, надменно улыбаясь спутнику - странному, стеклистому человеку, созданному будто бы из воды. Каждый раз, когда это существо глотало напиток, становилось видно, как оно течет по глотке, проваливается в желудок - и ниже. Но прозрачного это не смущало, он с нескрываемым интересом глядел на танцовщиц и покачивал головой в такт музыке.
Гарольд с трудом борол желания в упор рассматривать всё и вся. Было бы странно, глазей он на мужчин, хоть собакоголовые со стеклянным и были самыми необычными из всех фэа в таверне. Так что, Гарольд позволил себе задержать внимание только на женщинах, что обществом никак не порицалось, да и само по себе было приятно, но и одновременно немного мучительно. Сколько всего нового было вокруг. Надо было обязательно зайти в лавку оружейника, узнать, как выглядели местные корабли, кузни, мельницы, книги, магия, насколько велик был континент и сколько на нём было культур со своими языками и обычаями. Гарольд, как и большинство торговцев своего времени не был лишен потаённых мечтаний об открытии новых земель и рынков. И только теперь Туата открылся перед ним в таком свете - перестал быть тёмным опасным лесом, и показался чем-то похожим на далёкие Китай и Индию. И ни о чём из этого он не мог спросить Самхайд, потому что ей было скучно. Он сделал ещё глоток эля.
- Подожди минуту, не дело оставлять даму без вина. - Надо было хоть попробовать немного напоить фею и завести разговор о чём-нибудь ей интересном. Он поднялся и пошел к той части таверны, где минуту назад исчез трактирщик.
Самхайд только рассеянно кивнула в ответ, оглядев его хмуро и снова уставилась на вояк, увлеченных разговором.

Трактирщик вышел из кухни как раз в тот момент, когда Гарольд подходил к двери. В одной руке он нес запыленную бутылку вина, в другой - окорок, что пах, как грех: соблазном, жареным мясом, которое убил не сам и пряными травами. Увидев Гарольда, он остановился и приветливо улыбнулся, демонстрируя острые клыки.
Больше, чем золотистая кожа, испещрённая зеленоватыми, как кругами по воде, разводами, внимание привлекали два ярко-синих, будто вырванных из вечернего неба, глаза фэа. В целом, на вид он был моложе Гарольда, с широкими, почти как у гнома плечами и запястьями. Собранные в хвост волосы тоже блестели золотом. Но Гарольд был больше занят тем, что старался не смотреть на соблазнительный окорок.
- У вас не найдётся бутылочки танелльского вина? - Всё-таки надо было узнать сколько оставалось до полной луны и зачаровывали ли фэа оружие? Феечка, несмотря на свою жилистость и замашки, всё равно обладала весьма и весьма аппетитными формами, что для оборотня, что для Гарольда.
- Не держим, urram**, простите, - попытался развести руками трактирщик, но вовремя вспомнил о своей ноше, - хотите нашего, семиреченского, из золотых яблонь, что купают свои корни в реках? Оно сладкое, как поцелуй девы поутру, после ночных утех.
Гарольд улыбнулся, трактирщик был не в пример многим английским вежлив и никак не реагировал на его странные замашки.
- Давайте его, если вас не затруднит, тоже руками мужчины, прямо из подвала. И... - Он сделал вид, что задумался. - Слушайте, а какой сегодня вообще день и сколько до полной луны. - Он пожал плечами. - Совсем из головы вылетело.
- Так полнолуние в Семиречье всегда, уважаемый, - так искренне удивился трактирщик, будто это было очевидно всем, - сегодня diardaoin. Четверг, если угодно. Четвертый день третьей недели второго летнего месяца.
- Благодарю. - Гарольд вернулся к столику. "Сколько дней до полнолуния?", в мире, где всегда была полная луна - звучало достаточно поэтично. Будь Гарольд трактирщиком - заподозрил бы, что это какой-нибудь пароль контрабандистов, разбойников и чёрт ещё знает кого. Что было нехорошо. Но сам Гарольд бы молчал и не лез не в своё дело - что было значительно лучше. Пока в голову приходил один - единственный план сейчас - как следует отдохнуть. Гарольд сел за стол, скользя взглядом по недавно упомянутым аппетитностям феи. Прогуляться завтра по городу, попутно ища обратный путь в Англию, в том числе и магистра, а потом убежать от сумасшедшей девки, как от чумы - cito, longe, tarde***.
Гарольд сел.
- Может быть, и не понимаю. Но что касается смелости. - Он смотрел не столько в глаза, сколько на оттенённую волосами мягкую кожу возле ушка, маняще переходящую в шейку. - Как показала практика - по-настоящему красивая фея любого мужчину сделает смелым. А что касается запаха... - Рядом вроде бы никого не было. - Думаю это или гейсы, или контракт с демоном или атам. Точно не уверен, но наверняка, что-то из этого.
- Нет, - твердо ответила Самхайд, наматывая на пальчик локон и улыбаясь, - гейсы пахнут вкусно. Да и атам - тоже. И этот... демон. Они - лишь нотка в шлейфе ароматов. Где моё вино, милый?
Странно, вроде бы, кроме всего этого, щепотки самолюбия, двух пинт высокомерия и средних размеров галеры трусости в нём, вроде бы, ничего больше и не было. Чувство феи, по всей видимости, отличалось от дара Берилл, но тоже было очень глубоким. Создавалось впечатление, что Самхайд видит его насквозь, со всеми потрохами и знает о Гарольде больше него самого. В таком случае, она должна была понимать, что он куда больше увлечен её бюстом, чем моральными дилеммами и поисками себя. Гарольд ласково улыбнулся.
- Сейчас принесут. Танелльского у них не нашлось, так что я заказал местного. Не понравится - закажем любого другого.
Надо было побриться, вымыться и переодеться. Ему было не совсем комфортно сидеть на людях, да ещё и делать комплименты в таком виде, впрочем, фею, казалось, это волновало совсем в последнюю очередь. Может быть, в культуре, где все чувствовали натуру собеседника, а татуировки показывали принадлежность к сословию, внешний вид играл намного меньшую роль.
- Я ещё плохо познакомился с вашим народом и если в плане уникальности твоей внешности, сомнений у меня нет, то дар заставляет задуматься. Не может быть, чтобы все феи были так проницательны! - Гарольд откинулся на стуле, смотря фее в глаза - очень красивые глаза, и такие же обманчивые, допил свой эль.
Как раз в этот момент трактирщик поставил бутыль темного стекла и два кубка, украшенных вычурной ковкой из листьев винограда.
- Желаете еще что-то, уважаемый? - Осведомился он, кивком показывая воинам, оживившимся при его появлении, что сейчас подойдет. Самхайд надула губы, глядя на бутылку, фыркнула носом, но улыбаться при этом не перестала, отчего лицо превратилось в уморительную гримаску.
Гарольд слегка прищурился, и чуть шире улыбнулся, глядя на девочку. Всё-таки это был отдых. Приятный отдых.
- Вы уж извините за беспокойство. - Он повернулся к трактирщику. - Какие вина у вас ещё есть? - Он говорил мягче чем обычно, спокойней. Эль дал лёгкую расслабленность, которая, смешавшись с усталостью последних дней и девушкой напротив, вылилась в сладкую дремоту.
- Можжевеловое, киннамоновое, - принялся перечислять хозяин таверны, - настойка самогона на дубовых листьях и зубе ящерицы. Эль - только на травах, но его настаиваю я сам.
Самхайд хмыкнула, откусила печенье, запив элем. На Гарольда она посматривала томно, из-под полуопущенных ресниц, напоминая кошечку.
- Тебе что-нибудь из этого нравится, милая? - Взгляд снова скользнул от глаз к ещё влажным от эля губкам. "Воистину, les yeux sont les messagers du coeur****". Знай Гарольд сейчас, что в комнате на двоих его попытаются зарезать - всё равно бы туда полез, пошел и даже побежал.
Самхайд поморщилась, глядя на трактирщика.
- Нет, Рольд, ничего.
Трактирщик явно чем-то не угодил Самхайд, а это значило, что он вполне мог оказаться порядочным человеком, то есть фэа.
- Ну, значит пока возьмём это. - Гарольд продолжал говорить негромко, так же вежливо улыбаясь. - Вы случайно не в курсе, Fuar a'Ghaoth в городе? - Гэльское имя далось ему не без труда. Для трактирщика, в отличие от военных, он уже был чудаком, и возможно, не местным, так что Гарольд начал с него. Да и трактирщики всегда были в курсе всего.
Эльф-трактирщик вздрогнул, повел плечами, заметно подавив желание вытянуться по струнке, и без разрешения уселся на скамью напротив.
- Будь генерал в городе, все стало бы проще, - задумчиво произнес он, - но увы. Нет его, да и вряд ли здесь объявится, слишком далеко мы от Вершины и Ствола Древа. Легионер, брат?
- Нет. - Гарольд упёрся локтями о стол, скрестив руки и глядя фэа в голубые лаза. - Должник. Хотел поблагодарить его за помощь, потому что жизнь не всегда даёт лишнюю возможность и время, так что тянуть с этим не стоит. - Глаза вернулись к уже немало исхоженным, но ещё совсем незнакомым изгибам шейки Самхайд. - Может быть, что-нибудь было слышно о Муилен Фихедариен-на-Грейн?
Он не мог припомнить у девочки татуировок, но раз она крутилась возле магистра и была способна путешествовать между мирами, наверняка имела определённый вес и положение.
- О ней я вообще впервые слышу, - сокрушенно развел руками трактирщик, - но, быть может, вам спросить у пророчицы? Если уж, - он косо усмехнулся, продемонстрировав острый клык, какому позавидовал бы и вампир, - вам генерал нужен.
Гарольд задумчиво кивнул. Надеяться на быстрое возвращение пока не приходилось.
- В любом случае, большое спасибо. Мы бы хотели ещё заказать две ванны, и может быть у вас найдутся комплекты чистой одежды наших размеров?
- Ванна у нас только одна, - сообщил трактирщик разочарованно, вставая, - велю согреть. Одежды нет, уважаемый.
Самхайд зазывно улыбнулась, потягиваясь так, что грудь на миг выглянула из ворота рубашки и, повиливая бёдрами, направилась наверх. В маленькую, но очень чистую и уютную комнату на двоих, большую часть которой занимала кровать. Вояки проводили её слегка недоуменными взглядами и с интересом глянули на оставшегося в одиночестве Гарольда. А затем отсалютовали ему кружками, улыбаясь без насмешки.
Гарольд ответил воякам улыбкой, провожая Самхайд взглядом. Если это была не самая красивая девушка, с которой он имел дело - то точно одна из самых необычных. Впрочем, пока всё было ему только на руку - он выглядел, как торговец, имел деньги, да и девочка была недурна собой. Но смерти... Если бы ему не удалось найти способа обмануть демона, что бы сказала Великая о всех этих смертях? Да и самому Гарольду всё это не нравилось. И смерти, и натура Самхайд, то что было глубже. Сладкая снаружи, острая внутри, но где-то вглубине, наверняка, должен был оказаться привкус гнили. Впрочем, он ещё успеет в ней покопаться, да и сам умудрялся вонять не только немытостью, но и грехами. Гарольд наигранно пожал плечами, взял бутылку и пошел к военным.
- Джентльмены, добрый день, моя спутница отказалась от вина, не разделите со мной эту несчастную бутылочку? Так я и не выпью лишнего, и немного посижу в хорошей компании.
Смуглый воин скосил глаза на слугу, тащившего наверх пару ведёр горячей воды, и, усмехнувшись, переглянулся со спутником.
- Ошибся ты, чужеземец. Не знаю уж, кто такие джентльмены, но это точно не мы. И только дурак предпочёл бы сейчас наше общество тому, что наверху, но от бесплатного вина отказывается только дурак ещё больший. Правда, всё же дам совет как человеку, что не позволяет собой вертеть пышному хвосту. Если ты по мужчинам - то лучше сразу развернись и уходи - так и бить не станем.
Он всё ещё был бесконечно далёк от понимания обычаев и нравов фэа. На то, чтобы привыкнуть, всегда уходило время, при том, что это ещё и был совершенно незнакомый ему мир. Но все эти факторы, наверняка, очень мало интересовали Самхайд. В комнату уже было чуть ли не страшно идти, а варианта с традициями надо было придерживаться до конца. Гарольд пожал плечами.
- Обычаи, везде разные обычаи, я тоже ещё много не понимаю из местных укладов. - Он сел на свободный стул. - Рольд Грот, рад знакомству. А джентльмены - это вежливое и уважительное обращение, по всей видимости, здесь не принятое. - Гарольд посмотрел на дверь, в которой исчезла Самхайд. - Так что, я просто решил притупить пятнадцать - двадцать минут ожидание разговором.
Он откупорил бутылку.
- Обычаи дали нам боги, - весело улыбаясь, согласился второй, светловолосый, подвигая к Гарольду какую-то мелкую рыбушку, прожаренную до ломкого хруста, - Нис Ронан, знаменосец первого полка копейщиков левой руки первого легиона Немайн.

- Винн Джодок, командир восьмой сотни первого полка копейщиков левой руки второго легиона Немайн, - со вздохом представился смуглый воин, - мы чтим чужие обычаи, Рольд Грот, Нис верно сказал.
Он пожал плечами, отпивая из своей кружки и переглянулся со смазливой феечкой, у которой из спины росли самые настоящие стрекозиные крылья.
- Уважение к чужим обычаям - это приятная редкость. - Кивнул Гарольд, наливая вина сначала солдатам, потом себе. - И в какие только чудесные земли, бывает, не заведёт дорога и поиски. - Он поставил бутылку и взялся за свою кружку. Вояки выглядели вполне дружелюбно, а трактирщик не стал удивляться при упоминании магистра. - Кстати, может быть вы слышали, где сейчас находится Fuar a'Ghaoth?
Завтра надо было раздобыть перья совы и ещё раз попробовать использовать атам, пока он кого-нибудь не загрыз.
- Генерал, - вздохнул Винн, пробуя вино, - его называли Ard и это было боевым кличем... Слышали мы, что он вернулся, а потому сами ищем. Ну, мы-то люди служивые, по реке рано или поздно доберемся до лагеря, откуда ушли, и где его найти можно наверняка. Всё ж, проще. А тебе он на что, Рольд?
- Не так давно он мне здорово помог, и я бы хотел его поблагодарить за это, хотя бы словами. - Гарольд сделал глоток сладкого вина. А ведь замечательный и благородный выходил предлог для поисков. Значит надо было двигаться вниз по течению реки - к лагерю, а дальше просто карабкаться по армейской иерархии. - И... - Он с хрустом отломил кусок рыбки. - Может быть, он сможет указать мне дорогу. Но, вряд ли, найти его будет так уж и просто, в конце концов, вы наверное, не единственные вояки, ищущие генерала?
- Кто знает? - Знаменосец Нис пожал плечами, отставляя кружку на стол, - до чего вино сладкое, только девчонкам такое... Знаю одно - если генерал вернулся, да еще, как говорят, и Неистовая Госпожа его в мужья взяла, всё-таки... Значит, лагерь наш ожил и там его найти можно наверняка. И значит, мы всё еще нужны. Помнишь, Винн, то побоище у Ардага, когда мы с тремя сотнями вышли против семи - и гнали их до самого Лох-Ри?
Джодок кивнул, улыбнувшись.
- Да ты бы, Рольд, при случае у кого из воронов спросил, - посоветовал он, - они всегда всё знают. А девчонка у тебя знатная, только вертихвостка, кажется.
- Дразнится. - Улыбнулся Гарольд. Видимо, даже по здешним меркам, Самхайд вела себя не совсем прилично. Захотелось уже пойти к девушке. А завтра первым делом купить ей платье. Он задумался, над тем, какой цвет лучше бы подошел к розовым волосам? Выигрывал чёрный. Гарольд нехотя увёл мысли от того, как бы на Самхайд сидело платье и вернулся к делу. Вояки точно должны были знать путь к лагерю и магистру. А затягивать с возвращением не стоило, иначе, как минимум, гримуар он мог упустить, если уже не упустил. Он, уже в который раз, несколькими краткими и точными выражениями помянул лесную братию, которой зачем-то очень понадобилась чёртова плита.
- Не могли бы вы подождать ещё денёк, и мы бы отправились к лагерю вместе? Конечно, если вы не против такой компании и у вас есть лишний день. - Гарольд ещё не знал, как на это отреагирует девочка, но попробовать стоило, в конце концов, не собирался же он плутать по Туата вечно!
- Подождать-то мы можем, - ответил Винн, переглянувшись с Нисом, - да только не сдерет ли шкуру с нас Ард, если мы тебя приведем к лагерю? Верно ли говоришь, что не злоумышляешь ничего?
- При желании он скорее с меня сдерёт шкуру прямо там, а вас поблагодарит, что привели. По-моему Fuar a'Ghaoth - это чуть ли не последний в Туата, кто нуждается в защите, тем более прямо в лагере. Но нет, вредить ему я не собираюсь.
Хоть в разрушенном храме Циркон и не проявил к нему никакой агрессии, это вполне могло измениться. Но других способов выбраться он просто не видел, а ещё больше влезать богиням в долги было просто нельзя.
- Любому можно навредить, а мы присягали, - проворчал Нис, вздергивая бровь. - Ну да подождем, но день - не больше.
- Хорошо. - Гарольд поднялся. - Мне пора к своей спутнице. - Он взглянул на крылатую фею, улыбнулся. - Желаю и вам хорошего вечера.

В комнате Гарольду оставили ещё тёплую ванну с лепестками жимолости. Самхайд, чистая и свежая, спала, отвернувшись к стене и свернувшись калачиком, как попавший под дождь котёнок. Гарольд упёр меч о кровать, там же скинул одежду. Игры играми, а из Туата надо было выбираться, и что при этом делать с девочкой, он совсем не знал. Любые рассуждения были в общем-то бесполезны, потому что у Самхайд могли быть свои планы. Гарольд достаточно быстро умылся, особо не растягивая удовольствия и оделся. Грязная, липкая одежда тут же убила ощущение чистоты. Было досадно, что у трактирщика не нашлось чистой, а может местные традиции не советовали давать свою одежду чужакам. О туатских традициях, кстати, следовало узнать больше. Ему хотелось подчинить себе атам, но набивать руку на демонах было чревато возможным отъёмом набиваемой руки. А учитывая опыт предыдущей хозяйки атама, к аду не хотелось лезть вообще. Местные обычаи могли бы стать источником ритуалов, который бы пополнил его скудный запас.
- Самхайд. - Достаточно мягко позвал Гарольд. Это было что-то вроде жребия - если бы девочка не ответила - они бы поговорили уже завтра. Только сейчас в голову пришла мысль, что фея не пользовалась духами, чтобы незаметней подкрадываться к жертвам.
- Рольд? - Самхайд сонно завозилась, приподнимаясь на локте. Одеяло скользнуло вниз, обнажая крепкую грудь, чья белизна поспорила бы с первым снегом.
- Извини, что разбудил. - Он упёрся спиной о стену, с переменным успехом стараясь смотреть в глаза, что было непросто - девушка пожала плечами в ответ на извинения и одеяло упало вовсе, отчего стала видны и талия, и плоский животик, и то, что ниже.
Если она и дразнилась - то очень успешно. Гарольд на секунду задумался, давая девочке время проснуться. По большому счёту, он и сам не знал, чего хочет. Было очень непросто упорядочить пришибленные усталостью и вином мысли, и ещё сложнее их выразить. Она была красива - почти мертвенно-бледная кожа, глаза, в которых, казалось, отражалось, быстро уплывающее за горизонт солнце. Острые, прокалывающие его насквозь глаза. Но на намеченном им пути было слишком много опасностей, даже для Самхайд. Они были из разных миров, и кому-то бы пришлось оказаться на чужой земле. Это ещё не говоря о её страсти к убийствам и о его интересе к оккультизму. В любом случае, каждый решал за себя. И он ещё слишком плохо знал эту девушку, пожалуй, даже не знал вовсе. И зачем он ей только понадобился? Может быть фея просто увидела в Гарольде желание убивать и решила приглядеться. Стоило просто подождать, через неделю, а может и быстрее, девочка должна была просто разочароваться. В любом случае, в ней было что-то влекущее его, помимо того на что хотелось наброситься прямо сейчас. Что-то о чём он бы никогда не узнал, расставшись с Самхайд завтра утром.
- Я поговорил с теми солдатами из зала, которые тебе приглянулись. Послезавтра они отправляются к лагерю легионов, чтобы найти мужа Бадб. Его же ищу и я, а эти двое стали бы хорошими провожатыми. Что ты думаешь по этому поводу? Может быть у тебя есть какие-нибудь незаконченные дела? - Гарольд говорил просто и спокойно. Было что-то приятное в том, чтобы обсуждать с кем-то дальнейшие действия. Хотя он очень жалел, что разбудил фею - разговор мог подождать и до завтра. Хотя, если бы ему удалось её разговорить... Самхайд и правда была очень красива.
- Богини не берут мужей, - девушка потянулась и откинулась на подушку, заложив руки за голову, - а уж Ворона, после бегства наложника-генерала... Пф... Да и на что тебе эти поиски?
Гарольд пробежался по фигуре Самхайд взглядом, начав коленками, споткнувшись о грудь и закончив ещё сонными глазами. Просто разговаривать было всё мучительнее.
- Несколько недель назад, когда я воровал у богинь плиту и получал за это гейсы, от каждой лично, мне очень не понравился гейс Вороны. - Он отвёл взгляд к ванной, чем-то напоминал себе нашалившего ребёнка. - И теперь я должен притащить ей виру за оскорбление. - Всё это звучало, как бред сумасшедшего, если бы Самхайд не видела и не чувствовала больше него.
- И где же вира? - Девушка снова села в кровати, не смущаясь беззастенчивому разглядыванию. Взгляд ее скользнул по комнате, точно она надеялась увидеть эту плату за оскорбление.
- В Ирландии, то есть - в другом мире. - Рано или поздно этот неуклюжий разговор должен был произойти. - И Циркон мне нужен, чтобы найти способ путешествовать между Туата и Европой. Ну, может быть, ещё сказать ему, что я не собираюсь его убивать.
Наверное, стоило начать с того, хочет ли Самхайд побывать в его мире. Но она вполне могла сомневаться, как и он. Тогда такой вопрос был бы лишним.
- Кто такой Циркон? И что такое Европа? И почему ты не хочешь его убивать, если убить можно любого?
- Циркон - это другое имя Тростника, а Европа - это место где я родился. А убивать его я не хочу, потому что, - он уставился в стену, прямо перед собой, - тот, кто этого желает, решил меня развести. Пообещав то, чего он мне дать не может. А я не люблю, когда меня обманывают. - Велиал обещал ему всё. А всего не мог дать никто. - Кроме того. - Взгляд стал ленивее. - Тростник мне помог.
- Рольд, - Самхайд сложила руки на груди, - ты говоришь полнейшую ерунду. Во-первых, богини не берут мужей, а значит, Ард, даже если вернулся, не может быть мужем Вороны. Значит, ты ищешь то, чего не бывает - и тебе не надо идти с этими вояками. Во-вторых, даже если допустить, что это случилось - и Ард теперь муж, то его тем паче надо убить. Ты только представь - каково это почувствовать, как утекает жизнь из генерала и командира легионов двух богинь! Это... Это как подарок на Самайн! На Йоль! Как страсть у костров Белтайна! А как взбеленится Ворона!...
Сейчас девушка напоминала жрицу - возвышенную, пылающую огнем божественного. Её руки - прекрасные, сильные руки убийцы порхали над одеялом, рисуя узоры в воздухе.
- Тем лучше нам не терять времени и отправляться с солдатами к лагерю. - Гарольд тоже перекрестил руки на груди, улыбнулся. - А тебе лучше прикрыться - я всё больше убеждаюсь, что нет предела красоте, но явно чувствую предел любой сдержанности.
Девушка хлопнула ресницами и звонко расхохоталась. А затем, сбросив одеяло на пол, указала на него пальцем.
- Тогда ты спишь на полу, оттуда меня не видно. И кому это - "нам"? Кажется, я не соглашалась идти с твоими солдатами. Кстати, интересно, что бы они сказали, узнай, что согласились сопутствовать убийце, да, возможно, ещё и насильнику? Прямо хочется проверить... Спокойной ночи.
Гарольд пожал плечами.
- Потому что ты не соглашалась, я тебя и разбудил. А что касается убийцы и насильника: убивать - не рожать, насиловать - не соблазнять. Все мы грешны. Спокойной ночи. - Может оно было и к лучшему. Превращаться в оборотня стоило хотя бы не в обнику с феей.

--------------------
* Чую, война где-то - там бы и нам место нашлось (ст.-гаэл.)
** уважаемый
*** быстро, далеко и надолго.
**** Глаза - посланники сердца.

День четвертый.

Проснулся Гарольд, чувствуя, как половина лица распласталась по выбоинам и щелям пола. Он поднялся, несколько раз моргнул, пока зрение не сфокусировалось на размытой одеялом фигуре феи. В комнате было тихо, Самхайд мирно спала на кровати. На лес было непохоже, но с атамом надо было что-то делать. Если подумать, до этого он проводил ритуал и без клинка. Причём элементов было так мало, что можно было предположить, зачем был нужен каждый. Круг, нить, иголки кровь... Сама по себе нить вряд ли могла что-то сделать, и скорее всего нужна была просто, чтобы показать направление. Иголки вели к своему истоку, к дереву, тоже сами по себе ничего не значали. Оставались кровь и круг - по всей видимости, фундамент любого ритуала. Надо было понять, при чём тут был атам, и как его следовало использовать.
- Самхайд. - Тихо позвал Гарольд. Представить себе ритуал без круга было трудно. Ему всегда казалось, что как раз от сложности рисунка и зависела сила ритуала, об этом говорили и имена демонов, вычерченные на полу таверны в Билберри. Ещё, наверняка были слова. Которые должны были что-то значить, но он приводил ритуал в действие одним словом, а скорее даже - импульсом воли. Ритуал с нитью был очень примитивен, не хватало элементарных знаний. Он пробовал наносить кровь на атам и это ни к чему не привело, а значит атам не был предназначен для усиления эффекта крови. Ну, кровь, наверное, и была движущей силой, топливом ритуала. Грубым, физическим выражением души. А круг отделял пространство, где проходил ритуал от остального мира. Могло быть так, что атам помогал обходиться без крови, направляя душу в нужном направлении. Надо было попробовать ограничить пространство атамом и через него же передать волю.
- Что, Рольд? - Отозвалась девушка голосом, в котором совершенно не было сна, будто она и не спала вовсе.
- Не хочешь прогуляться со мной по городу? Тут наверняка есть уйма лотков с вкусными закусками и по крайней мере одна лавка с одеждой. - В любом случае, нужно было поискать перьев совы и полотно, чтобы не чертить круг на полу. То-то бы ветеран обрадовался, увидев на полу пентаграмму с именами демонов. Гарольд почему-то обратил внимание на добротные подоконники. Он зацепил на поясе меч.
- Зачем тебе всё это, Рольд?
- Если ты про город - то одному скучно. - Гарольд недовольно посмотрел на подобие пояса. Как же ему было бы приятно надеть новую одежду, почувствовать себя чистым и опрятным. - Если искать более меркантильных причин - то я не знаю местного языка. Идём, выберешь себе платье. - Одежда в Туата явно значила меньше, чем в Европе. Она не была маркером социального положения, видимо, даже не особо показывала финансовое положение.
- Платье?! - Самхайд медленно встала с постели, огладив себя ладонями по груди, талии, бедрам. - Я тебе в своей одежде не нравлюсь? Или совсем без одежды? Ты хочешь, чтобы я носила платье?!
Она распахнула окно, впуская ароматы города и лета, на миг замерла в солнечных лучах - и резко повернулась к Гарольду.
- Мне не нужно в город, Гарольд Брайнс, - холодно произнесла она. - Ступай, куда тебе нужно, neo-chomasach*. Покупай себе платье, если ты настолько туп, что тебе не всё равно, как выглядишь и что надето на других. Можешь даже атамом своим заколоться, коль считаешь важным такую ерунду, на которую живущий полной жизнью даже не взглянет. Ну же, иди, если красивые тряпочки- это всё, о чем ты мечтаешь.
Гарольд пожал плечами.
- Как по мне, в таких мелочах и заключается жизнь. - Этими моментами хотелось насладиться. Последние несколько дней он, как вол таскался по лесам, так толком и не отмывшись от пепла. Раз за разом попадал то к разбойникам, то к констеблям. А сейчас, он как и вся остальная чернь, собирался получить удовольствие от новой, ещё не севшей одежды, от непривычных вкусов и запахов. А девочка, как бы красива она не была, пугала и отталкивала. Да и не во внешней красоте дело. Гарольд всегда считал, что красивой женщину делала мимика и манера поведения. В любом случае, убивали они вместе, да и жаловаться ей было пока некому - местный констебль валялся в лесу, а он только терял время, пытаясь узнать Самхайд получше.
- Как хочешь, бывай, Самхайд.

Утреннее Семиречье пахло. Даже благоухало - и это Гарольд почуял еще на пороге таверны. Город встретил его ароматом пряностей и специй, тонким и отчетливо ощутимым во время перехода по мостикам. На входе в центр пахло жарой и морем, окутывало зноем, порождающим разительный контраст с заснеженным Лондоном. Тянуло ветром от камней, грубых, необработанных, украшенных спиралями, трикселями, воронами, установленных в самом центре светлой площади. Поскрипывала под ногами скользкая плитка, которой была вымощена эта площадь - и тоже пахла. Но - кипящим маслом, в котором лоточники уже начали жарить каких-то речных гадов и сласти. У лотков был аромат особый: жареный и пахнущий кожей речной краб вполне хорошо соседствовал с булочкой, посыпанной алыми плодами, а на рыбу изредка попадали капли свежевыжатого сока. На рынке, что раскинулся сразу за площадью, пахло тиной, тухлятиной, рыбьей чешуей и внутренностями, что растаскивали между прилавками лысые ушастые кошки в с полосатыми хвостами. Из корзин выглядывали то крабы со связанными ногами, то рыба, то и вовсе странная тварь, больше похожая на комок водорослей с глазами. У лавки оружейника Семиречье пахло влажностью и прохладой, но этот запах сменялся на благовония, стоило пройти дальше, к небольшому закутку с одеждой. Воняло гнилыми фруктами у вывески, сообщающей о госпоже Элейне, пророчице. А вот лавок мастеров амулетов, травников или вообще каких-нибудь магов в этом городе, построенном на воде из голубоватого камня, не было. Но зато прямо за обиталищем пророчицы обнаружилась книжная лавка под красивой кованой вывеской, изображающей свиток.

Стоило Гарольду войти в небольшую, светлую, похожую скорее на шалаш лавку с одеждой, как где-то вверху зазвенел колокольчик. Звенел он тихо и мелодично, пока навстречу откуда-то из стены не вышла женщина. Она была высокой, почти ростом с Гарольда, и двигалась с какой-то нарочитой грацией, изгибаясь телом. Прекрасное лицо, обрамленное прямыми длинными прядями черных волос, казалось лицом статуи: большие, волоокие глаза, прямой нос, алые, лепные губы... Все это привлекало внимание не меньше, чем обнаженные плечи и стройные ноги, мелькающие в разрезах длинной синей юбки. Одежды, как ни странно, не было, лишь у окошечка стояла металлическая статуя, похожая на владелицу лавки, но облаченная в сандалии и шляпу.
На лавку было совсем не похоже. Обычно лавки, взять хотя бы Билберри, пестрели всеми возможными цветами, а полки скрипели под стопками аккуратно и не очень уложенной одежды. Может быть тут шили на заказ, тогда он точно пришел не по адресу - у Гарольда не было ни времени, ни таких денег. А может он, не зная местного контекста, забрёл к проституткам? В таком случае, можно было бы и присмотреться, чтобы не ходить дважды. Сказочный город радовал глаз, но жить в нём он бы не стал. Образ мысли местных был каким-то... другим. Гарольд даже задумался о гениальности плана с поклонением богиням. Это же надо бы было и жить по их законам, и думать как они. "Дракона нельзя убивать, потому что он красивый". Но город ему нравился. Гарольд слегка улыбнулся.
- Здравствуйте, мне бы одежду, на меня.
Женщина лениво вскинула бровь, оглядывая его, медленно улыбнулась - и ушла снова в стену. Вернулась она через мгновение, со стопкой одежды цвета болотной грязи из, насколько Гарольд мог видеть, хорошего льна. По вороту лежащей сверху туники были вышиты синими нитями то ли мышки, то ли крысы, то ли вообще собачки.
- Чем платить будете? - Голос у лавочницы был низкий, грудной и хрипловатый.
Гарольд, сдержав удивление, спокойно кивнул - торговали фэа на совершенно невероятном уровне. Сколько лавочников и трактирщиков, сколько лоточников и торговцев не знали, что, оказывается, делали всё неправильно и зря давали клиенту выбор, уговаривали его что-то купить. Врочем, он и правда выглядел, как не самый состоятельный покупатель, так что поводов, строить из себя чёрт знает что, небыло. Да и обычаев Гарольд всё ещё не знал, так что он просто достал часть денег сгоревших фэа.
- Мне ещё нужны сапоги, если они у вас продаются. И походная сумка.
Только взглянув на монеты, фэа сморщилась и чуть не зашипела.
- Вы что, думаете, я сама хочу до конца жизни носить такой цвет, такой узор?!
Гарольд слегка удивлённо посмотрел на женщину. Просто не хотелось верить, что фэа чувствовали прошлое не только людей, но и денег. Причём все.
- Если я вас как-то оскорбил - извините, я не местный. Могу не знать обычаев, примет.
Владелица лавки с отвращением фыркнула.
- Не хочу даже знать о мире, где подобное - входит в обычаи. Или не считается приметой. Не зря, всё же, опускали вуаль. Уберите... это. У вас есть нормальные деньги?
- И что именно не так с этими деньгами. - Гарольд послушно убрал монеты. Фэа надоедали ему всё больше. Он бы не удивился, не будь в этом мире борделей вообще.
- Они грязные, - фэа даже передёрнула плечами. - Фу! Гадость какая. Только не вздумайте говорить, откуда вы их взяли!
Прогулка по городу с закупкой пряностей, оружия, и жареных речных гадов удивительно быстро пошла коту под хвост. Даже две серебряные монеты, которые он отдал на въезде были бы опасны, не будь торговля в городе так активна. Хоть Самхайд и зарезала фэа прямо на улице, казалось, что он бы и помочиться в нужнике не смог, так, чтобы с десяток фэа на это не оскорбились. Можно бы было попробовать купить одежду и поискать торговца человека, но крупная сумма, потраченная на меч или партию специй привлекла бы внимание. И хоть в городе и не было констебля, или как эти ушастые, блохастые и стеклянные называли своего законника, слухи были лишними. Деньги он мог потратить только в Англии, но статистика уверенно говорила о том, что об этом можно было и не мечтать. Согласно ей, на одну золотую монету в его кармане, приходилось примерно полтора разбойника на пути, и это даже не считая брукс и констеблей. Вспомнилась плита, отчёт о которой уже, наверняка, дошел до тамошнего констебля. Ладно бы он попал в кабинет к Клайвеллу, тот бы очень недовольно посмотрел на бывшего подопечного, но лезть в дела Рика бы не стал, а вот другие констебли... Чем вообще можно было оправдать разграбление храма?
Гарольд достал деньги убитого фэа.
- Эти подойдут? И одежда... Этот рисунок обозначает какую-то сословную принадлежность? Род занятий? - Мало того, что фея вообще не торговала и относилась к нему, как к куску дерьма, так ещё и притащила одежду, которую сама бы никогда не надела. И в городе не было другой, нормальной лавки.
Женщина покосилась на монеты с некоторым сомнением, но кивнула.
- Хорошо. Две серебрушки, и ещё одну - за сапоги. Сумок делать не умею. А что такое сословная принадлежность? Впрочем, нет! - она вскинула руку. - Не объясняйте, пожалуйста. Нет. Я продаю одежду, которая подходит, вот и всё. Соответствует.
Гарольд достал три монеты. Судя по тону феи, на улицах на него могли начать оглядываться, пусть даже до этого на лохмотья никто внимания не обращал. Город неожиданно показался неприятным местом. Это был отвратительный мир, где всем до всего было дело. Где все видели всех насквозь и всё равно убивали друг друга. Было непонятно. Просто не понятно, как было можно выйти и зарезать кого-то на улице и об этом бы никто не узнал. И при этом неделю назад положить монету возле трупа и заслужить такие вот взгляды. Почему от оружия Самхайд не несло убийствами? Ещё один мир, где все подряд умели читать мысли.
- Я не имею ничего против соответствия, но как на неё отреагируют обычные люди на улице?
Женщина подняла бровь.
- Какая разница, если оно подходит?
- Никакой. - Согласился Гарольд. Оставалось проверять на практике. Самхайд говорила, что преступлением несёт именно от него, торговка начала воротить нос от денег, трактирщик вообще не обратил внимания. Хотя одежду грабителя фея вынесла сразу. Выходило, что и от денег, и от него несло чем-то дурным, но обращать на это внимания у фэа было не принято. А торговка просто не хотела иметь дела с монетами. На въезде деньги приняли без проблем, значит их происхождение чувствовали не все. Ну или протокол не разрешал стражнику притираться. В любом случае, пытаться платить деньгами из сожжённой деревне в таверне, где работал фэа, не стоило.

В шумной пестроте путь до оружейной лавки был долгим, хотя и находилась она на другой стороне улицы. Сначала Гарольда закружила пестрая толпа цыганок, распевающих песни и размахивающих юбками совсем, как их английские родственницы. Правда, уши у них были заячьи, а кожа - сиреневая. Одна из них, миловидная, с яркими красными глазами, обожгла Гарольда поцелуем и с хохотом унеслась прочь. В лавке, прохладной, пахнущей ветром и железом, снова обнаружилась женщина с твердыми чертами лица, зеленоглазая и черноволосая, завернутая в странное, яркое одеяние, наподобие того, что носили римлянки. Но поверх ярко-голубой в мелкую серебристую звездочку туники была перекинут яркий синий шарф, на руках, испещренных шрамами, какие бывают только у мечников, звенели серебрянные браслеты. На щеке лавочницы красовался шрам, пересекающий шею и бровь. Здесь не было щитов с оружием, не было чучела, в который покупатель мог воткнуть нож или меч. Лишь странное, сучковатое копье подпирало потолок, с которого свисали пряные травы.
Город мгновенно увлекал обилием красок, так что Гарольд моментально забыл о грубом, пусть и заслуженном отношении лавочницы, но чувствовать, что он ещё не открыл рта, а о нём уже всё знают, было неприятно. Семиречье манило красками и обилием жизни, а он всё равно чувствовал себя в нём неуютно, как будто, уподобившись многим жителям, и что особенно интересно, жительницам города, ходил по улицам нагим. А одежда подошла ему идеально. Может, цвет и отражал гадство его натуры, но лежала она совершенно невероятно - не стесняя движений, но давая чувство защищённости и уверенности. Лавка, в которую он зашел, как будто была отделена от остального мира, она казалась особенно спокойной и холодной. А её хозяйка будто была сестрой-близнецом предыдущей лавочницы. Как будто все владелицы лавок в Семиречье были одинаковы на лицо и отличались только одеждой, цветом глаз и волос, иногда шрамами. И все они видели его насквозь. В любом случае, относиться ко всему стоило проще. Он был не первым и не последним путником в этом цветном городе, а феи воротили нос от денег, а не от него - по крайней мере так стоило думать.
- Здравствуйте. - Только в здании Гарольд как следует пригляделся к узору на своей одежде. Всё-таки это были крысы... Оставалось надеяться, что здесь ему не собирались выдавать зубочистку с эмблемой червя, вместо кинжала. - Мне нужно два ножа.
- Вам не ножи нужны, - мягко возразила женщина, - вам нужен меч. Ваш нынешний не по руке вам, он скорее сгодится хрупкой девушке, но не сильному мужчине. Я куплю его у вас - за скидку на новый.
Гарольд искренне и дружелюбно улыбнулся.
- Всегда приятно иметь дело с профессионалом своего ремесла.
Ему действительно было приятно. Значит, в легионы брали и женщин. Причём, судя по шрамам лавочницы, совершенно вровень с мужчинами.
- Хорошо, пойдёт за скидку, но я всё-таки не отказался бы и от ножей, хотя бы одного.
Вопреки ожиданиям, бывшая воительница показалась ему намного более вежливой и приятной в общении.
- Найдем и ножи, - кивнула женщина, - но меч... О, меч - важнее всего. Тот, кто не обзавелся своим, падет под ударом чужого. Подождите.
Она скрылась за шторкой из синих бусин, чтобы вернуться с ножнами.
- Он принадлежал великому королю того... большого мира. Королю, силой равному богам. Но король умер, а меч сгинул, чтобы обрести жизнь здесь.
В ножнах покоился простой, темного металла меч с навершием, украшенным яшмой. Лишь по клинку затейливой вязью алым горели письмена: "Kuth, Kiaenn, Kethenn".
Наверное, меч не принадлежал Туата и поэтому фея решила отдать его Гарольду. Может, она просто почувствовала, может его выдавал акцент. В любом случае, клинок не должен был быть проклят - фэа бы сразу это увидели. Гарольд взял меч в руку. Он ему нравился - простой, но надёжный, совсем невычурный. Он улыбнулся фэа.
- Мне нравится. - О торговле в этом мире, видимо и не знали, да и деньги он не заработал трудом, так что можно было хоть порадовать продавца.
- А как переводится эта надпись?
- "Порывистая, Неукротимая и Ярая". Это имена трех дочерей Неистовой, их призывали, чтобы они берегли клинок, и руку его держащую. Потому этот меч невозможно сломать.
Женщина мягко забрала оружие у Гарольда и размахнувшись так, что сделала бы честь любому воину, грянула им о каменный пол. На полу осталась приличная выбоина, а на клинке не появилось даже щербины.
- Впечатляет. - Кивнул Гарольд и клинку, и навыкам феи. Нет, с атамом точно надо было что-то делать. Потерять такой меч было бы жалко. Но сначала стоило узнать, мог ли он его купить. Вроде бы контракт с адом и богини не противоречили друг другу настолько, чтобы меч вылетал у него из рук, и денег ему должно было хватить.
- Во сколько он мне обойдётся? - А ведь он даже не знал, что у Бадб были дети.
- Сорок серебрянных, - женщина вложила меч в ножны, чтобы бережно уложить на прилавок, - и за десять отдам вот этот нож.
В руках у нее возник клинок, широкий, в ладонь Гарольда, с округлым концом и наточенной кромкой.
- Легионерский. И землю копать, и мясо резать, и ухо кому - на все сгодится.
- Минуту. - Гарольд ещё раз взглянул на меч. Оружие в Тутата было очень дорогим, но такой он бы больше не смог купить нигде и никогда. По крайней мере, фея его в этом ловко убедила. Гарольд подошел к подоконнику, положил на него деньги, пересчитывая. - Сколько обычно стоит седло для ящерицы средне-низкого качества? - Он повернулся к женщине, слегка пожав плечами. - Боюсь просчитаться.
- Десять серебром, - женщина вздохнула, улыбнувшись, - но за десять сребренников я продам вам наручи Арда. Знаете ли вы, что после его побега Неистовая была так зла, что зашвырнула их далеко? Фай Чеди, а это я, может найти любую вещь...
Лавочница снова скрылась за занавеской, вернувшись с простыми кожаными наручами, украшенными лишь Древом жизни, корни и стебель которого обвивали змеи.
Трудно было поверить, что это были наручи Циркона. Кажется, Гарольду ловко втюхивали какую-то безделушку, а может быть даже две. Но рисунок, что интересно, был очень похож на татуировку магистра. Гарольд, казалось, забыл о деньгах.
- Можно я взгляну на них поближе? - Но будь это и правда его наручи, они смогли бы стать достойной платой за возвращение домой, ну или просто полезной вещью.
- Пожалуйста, - Фай Чеди протянула ему доспех. Вблизи стало очевидно, что вещи это старые, но на удивление прочные. Древо и змеи, тисненые в коже, ощутимо отзывались ветром, на бронзе оковок, петель кое-где были засечки, будто обладатель наручей принимал на них удары мечом. - Их узнает любой из легионов, эти наручи генерала-победителя.
То ли меч, действительно, был выдающимся, то ли мало кто осмелился бы носить эти наручи, но стоили они сравнительно недорого.
- Я их покупаю, - он передал фее монеты. - Но разве десять серебрянных - это не малая цена за такие вещи?
Вряд ли можно было носить наручи в открытую - раз их мог узнать любой легионер.
- Каждая вещь стоит ровно столько, сколько она стоит. Ни больше, ни меньше, - пожала плечами Фай, убирая монеты в шелковый мешочек. - Я продаю вещи, которые сами называют своих хозяев. Как Луэлла шьет одежду точно по незримой оболочке. И меч, и нож, и наручи сказали, что они вам нужны.
Гарольд отсчитал ещё сорок серебряных.
- Действительно, нужны, - нужно было ещё заплатить за вино, еду и комнату, купить седло для ящерицы, если Самхайд не забрала телегу. - Я постараюсь раздобыть к вечеру деньги и вернуться за ножом. Хорошо? Он протянул фее монеты.
Фай приняла деньги, но легко пожала плечами.
- До вечера нож может решить, что нужен кому-то другому. Но - может и нет. Возвращайтесь, конечно.
Гарольд улыбнулся.
- А оружие меня явно переоценило. Спасибо.

В пустой таверне было прохладно и влажно от чисто вымытых полов. Возле камина, в котором на вертеле лениво истекал жиром каплун, лежала, вывалив розовый язык, огромная рыжая собака, похожая на гончую Циркона. На Гарольда она глянула недобро, но рычать не стала, лишь отвернулась, глянув на стоящую у огня девушку. Хрупкая, очень высокая, она взмахнула рукой с какой-то особой грацией. Её волосы, черные и матовые, были зачесаны назад с высокого гладкого лба, ложась на виски и затылок тяжелыми волнами. На темени сверкали две переплетенные змеи, тонко отчеканенные из серебра. Ожерелье из этого же металла охватывало высокую шею и спускалось семью змейками в ложбинку между грудей, едва прикрытых узким корсажем. Длинные, слегка раскосые глаза под ломаными бровями смотрели властно, с затаенной страстью, манили обещанием. Девушка чуть презрительно, слегка заинтересованно оглядела Гарольда вслед за своей собакой - и направилась к столику в углу, красиво, плавно переставляя длинные, стройные ноги, обтянутые темно-зелеными замшевыми штанами. Алый плащ, наброшенный на плечи, колыхался в такт движению хвостом диковинной рыбы. И на все это великолепие любовался трактирщик, оперевшись локтями на стойку.
Ни военных, ни Самхайд в таверне не было. Гарольд взглядом проследовал за женщиной и её эскортом. Хоть натура оскорблённой с утра феи ему и не понравилась, всё таки стоило полезть к ней ночью. В любом случае, тащить её с собой в лагерь он не собирался. Гарольд был бы не против женской компании, но не так. Интересно, что ситуация от чего-то напоминала случаи с брухой. Он, вздохнул и подошел к трактирщику. - Доброе утро. - Он ещё раз взглянул на женщину. - Симпатичная.
- Жрица, - мечтательно вздохнул трактирщик.
Гарольд улыбнулся.
- Жизнь мгновенно стала бы лучше, одевайся и гуляй так свободно жрицы везде. - Местные обычаи действительно разительно отличались от христианских. Гарольд удержался от ещё одного взгляда. Впрочем, он был бы и не против. - Моей спутницы видно не было?
- Ушла утром, позавтракала, купила вино и сказала записать на ваш счет, - просветил его трактирщик, - обещала к полудню вернуться. И чтобы вы непременно ее дождались.
И зачем ещё он мог понадобиться Самхайд? В любом случае, ничего хорошего это не несло. Гарольд было подумал, что фея исчезнет так же неожиданно, как появилась, но, очевидно, у неё были другие планы. Может, Самхайд собралась воплотить свои угрозы и прилюдно заявить, что он насильник и убийца, или и того хуже - импотент? То гэльское словечко, которое она бросила в него сутра, наверняка, значило что-то подобное. Но вероятнее, она собралась заявить, что ей с ним - ничтожным и скучным по пути, хочет он того или нет. Гарольд вздохнул и упёрся боком о стойку. Уж неизвестно, что было бы хуже. Он ещё раз взглянул на жрицу, которую не стеснялся полировать взглядом фэа.
- Эта жрица, она служит Морриган?
Трактирщик вытаращился на него, и без злобы погрозил кулаком.
- Великую Королеву нельзя поминать по имени. Это жрица Хозяйки Рощи, Немайн. - Устало проговорил он, глядя на девушку.
Об этом же говорил и волк, но фэа из сгоревшей деревни и Самхайд достаточно свободно упоминали старшую богиню. Гарольд кивнул.
- Буду иметь в виду. А каким богиням и богам, кроме трёх великих, поклоняются в Семиречье? Я совсем не разбираюсь в здешней традициях. - Гарольд улыбнулся. - А они очень красивые.
Эльф вздохнул, отводя глаза от жрицы.
- Как и везде, - терпеливо пояснил он. - Я поворачиваю голову и смотрю в глаза Матери, которая родила меня, в глаза Девы, которая любит меня, в глаза Старухи, которая ведет меня к мудрости, в дружбе и привязанности... Дети Великой Матери видят себя на груди Дочерей её.
Видимо, фэа поклонялись всему женскому началу, а женщины были его мирским проявлением, так что на бордели расчитывать не приходилось. Но само по себе женское начало не могло наказать его гейсами и требовать коров. Кроме четырёх, уже попинавших его богинь, очевидно, были ещё. Потенциально пинающие. К примеру, три дочери Бадб, с говорящими именами. А фэа, видимо, давно никто не запрещал есть мясо. Интересно, он хоть раз в жизни видел богиню?
- И Великие... Они являются проявлениями Великой Матери?
- Они и есть Керридвен, Великая Мать. Все богини - суть одна богиня. Все боги - суть один бог, ее муж. Понимаешь? Слушай, - трактирщик вздохнул, отшатываясь от стойки, - я не друид. Я всего лишь бывший третий разведчик второго засадного полка левой руки первого легиона Бадб. Я на этих богинь всяко насмотрелся - и как они над войском носились меж воронами, и как после боя раны исцеляли, и как у костра с нами сидели. Спроси лучше жрицу про то, как все устроено. Её учили, она знает это получше солдата.
Гарольд кивнул.
- Да, так и сделаю. В любом случае, спасибо за терпеливое пояснение. Сколько с меня пока за комнату и еду? - Эти боги разительно отличались от христианского. Они были очень похожи на королей и императо НГеров, наделённых высшей силой - лично вели армии, судили, правили. Но он был неправ, узнавая общее о религии гэлов - надо было узнавать конкретные факты, полезные и понятные. Потому что освоить всю теологию фэа Гарольд бы всё равно не смог, а с гейсами надо было что-то делать.
- И я так и не представился, извините. Меня зовут - Рольд Грот.
- Аруит Таррант, - кивнул эльф, - и вы будете оставаться еще на ночь? Потому что иначе с вас семь серебрянных. Ваша спутница купила очень много вина.
Гарольд достал семь монет и положил их на стойку.
- До завтра, скорее всего останемся, спасибо. - Всё-таки с новой одеждой и мечом было комфортнее. Низменно это было - так зависеть от вещей, и всё равно приятно. Не хватало только ножа в сапоге, и наручей, которые Гарольд пока оставил в сумке - тоже новой.
- Насчёт имён богинь я понял, может есть какие-то правила приличия при общении со жрицей?
Аруит глянул на него, не спеша прикасаться к монетам.
- Ну... поздороваться надо? - Задумчиво произнес он, явно пытаясь сообразить, как ответить на такой вопрос.
- Поздороваюсь. - Улыбаясь, кивнул Гарольд - Спасибо.

Гарольд подошел ближе к столику, за которым сидела жрица, достаточно близко для общения, слишком далеко для укуса.
- Здравствуйте, вы не возражаете, если я присяду? - Даже если он и выглядел дураком, или кому-то надоедал, где ещё можно было собрать больше информации о богинях и их законах, чем в Туата? Меч ощущался приятной тяжестью на поясе. Он бы посчитал его не особенно своим, как и подобранный в деревне, если бы не слова феи о выборе. Которые, хоть и казались отчасти уловкой, льстили, особенно на фоне одежды с узором из крыс. Наручи тоже, наверняка, были необычными, но надень он их - и вояки сразу бы это заметили, а он им доверял далеко не полностью. Было непонятно распустили их легион, или они покинули его по собственным соображением, может, и не сообщив об этих соображениях командованию. Зачем было давать ещё один повод для сомнений. С другой стороны, наручи могли послужить доказательством его знакомства с Цирконом. Впрочем, если тут каждый второй знал богинь в лицо, что уж говорить о генерале, и зачем что-то доказывать?
Жрица плавно повела плечами, чуть презрительно вскинув бровь. Впрочем, этот жест ее лишь украсил, придав странной остроты и шарма. Да и собака от этого перестала ворчать, уложив голову на колени девушки.
- Садись.
- Спасибо. - Гарольд сел. - Меня зовут Рольд Грот, извиняюсь за лишнее беспокойство. - Он выпрямил спину, упираясь о стул. - Я не местный, и услышав, что вы - жрица Хозяйки рощи, ни могу не попросить вас ответить на пару вопросв, касающихся божественных законов. Если это вас не затруднит.
- Я - жрица Хозяйки Рощи, - лениво согласилась с ним девушка, поглаживая гончую, - Олла Деи. Спрашивай, но прежде скажи, кто тебя зовёт Рольдом Гротом?
- Те, кому я так представляюсь. - Пожал плечами Гарольд. - На моей родине я обычно представляюсь Гарольдом Брайнсом, если вы об этом. - Бывало, что в других городах и странах он придумывал себе другие имена, не придавая этому особого значения. Как-то само собой вышло, а теперь он и решил, что в Туата он будет Рольдом Гротом, хоть имя и не отличалось особой пестротой воображения, оно подходило. В любом случае, раньше, до того, как он получил шрам и татуировку на лице, так было можно дистанцировать себя от любого рода преступлений и следующих за ними неприятностей - например убийства толстых фэа. Сейчас это была просто привычка, может быть, несущая минимальную пользу.
- Такой ответ, вас устроит? - Гарольд говорил очень просто и открыто, не придуриваясь и не строя из себя чёрт знает что.
Олла Деи снисходительно наклонила голову.
- Я лишь голос, лишь очи, лишь слух. Не мне решать, не мне отвечать, не мне подсчитывать. Спрашивай.
Гарольд кивком поблагодарил женщину, сложил руки на столе, не упираясь локтями.
- Известны ли случаи снятия гейсов, а если да, то как их снимали? - Фи уже дала ему подсказку, но она была больше похожа на загадку, разгадывать которую надо было начинать уже сейчас. Женщина ему понравилась, в ней удачно совмещалось смирение служительницы и гордость представителя богов. Он взглянул в сторону стойки. - Может быть мне заказать вина, в качестве благодарности?
Олла скользнула взглядом по воронам на лице и шее, величественным взмахом руки отказалась от вина. И надолго замолчала.
- Гейсы даны нам, чтобы мы помнили о воле богов, - наконец, проговорила она, - чтобы помнили о своей человечности и не преступали через нее. Неси их с гордостью, нарушивший, запятнавший, осквернивший.
Видимо, гейсы в этом мире не были чем-то постыдным. "Заблудшая овца ближе всего к пастуху?" Ну или по крайней мере, что-то в этом роде. Гарольд вздохнул.
- Просто действие гейса мешает мне осуществить виру, а это важно. Может, можно отложить его действие или изменить запрет? - Он так и не спросил вояк, как они будут путешествовать - верхом, по реке или на своих двоих. Если Самхайд не было дела до телеги - то ящерицу можно было взять оттуда, правда он с трудом представлял себе, как удержится на этой твари.
- Думай. Изворачивайся. Я видела людей, что прожили с гейсами всю жизнь, так и не нарушив их, не прося об отсрочке, не умоляя об отмене. Они умерли по-разному, кто в своей постели, кто от зубов тварей, но ни одного не призвали к ответу в Самайн.
Олла Деи потрепала собаку за ушами и глянула на рукоять меча Гарольда.
Гарольд проследил за её взглядом.
- Ещё один вопрос касается его. Этот меч я купил сегодня, и на нём выгравированы имена трёх дочерей Вороны. Я хотел бы знать, чем они знамениты, раз ношу меч с их именами. - Видимо, Фи указала ему нехоженную дорожку, по которой надо было продираться самому. В любом случае, стоило просто быть осторожнее и сначала разобраться с вирой. Проживать всю жизнь с гейсами Гарольд не хотел, и если бы не демон и не долг Бадб, искал бы способ избавиться от них.
Олла снова вздернула бровь, улыбнувшись, просияв солнышком.
- Прекраснейшие девушки, от чьих улыбок распускались цветы, а когда они пели - им подпевали птицы. Дети могущественных богов, чьи жизни потом переплелись не только в любви, но и в сражении, когда кровь смыла предательство. А месть заплыла кровью, застыла криками, пала проклятьем, неутолимой жаждой. И корона катилась по каменным плитам, звеня...
- Да, должно быть о них известны славные истории, и всё же, почему кузнец возвал именно к ним, а не к трём великим? - Выходило, что младшие богини обитали не в Туата, где всё было подвластно Великим, и где корона не могла звякать просто так. Вояк в таверне всё не было, и уточнить, нужна ли ему ящерица, он никак не мог.
- Это сами богини начертали письмена своею кровью на клинке, - вздохнула Олла, явно досадуя недогадливости Гарольда. - Ведь владела им рука, способная бросить вызов богам.
- Значит ли, что этим мечом можно пролить кровь богов? - Меч действительно был очень необычным. Было бы неплохо, действуй он и на демонов, а желательно - ещё и на брух. А вот местной истории он не знал совсем и в итоге не мог знать, с чем и кем имеет дело.
- Значит ли это, что важна, рука его держащая? И не все ли равно, чью кровь проливать, когда меч - лишь воплощение твоих намерений?
Гарольд кивнул, так будто ответ его удовлетворил. Почему гэлы так любили говорить загадками? Гарольд очень сомневался, что даже если бы он сильно захотел, обычный меч ранил бы богиню. В любом случае, ему хватало рассудка, чтобы не пытаться убить Бадб. Если не от трусости, то от понимания того, скольких это бы погубило. Только то, что богини отвлеклись, позволило проникнуть в Туата Дорну. А если бы всё разрушилось, и весь этот огромный мир рухнул бы в его больший мир? Перемешав всё, нарушив всё и убив сотни тысяч. А может, и не так? Может, само появление Гарольда, и только оно, нарушило баланс? И только из-за него красный рыцарь сжёг деревню? Об этом не хотелось думать.
- Что происходит с тем, кто не успел или не смог осуществить виру?
Олла Деи нахмурилась, глядя на него недоуменно.
- Законы, кажется, не поменялись и в большом мире. Если ты не можешь выплатить виру, то ты должен убить себя или просить честной смерти в поединке. Долг чести обязан быть оплачен - монетой, услугой, свободой или... кровью.
Гарольд уже в который раз пожал плечами - показывая, что он слеп и глуп в плане гэльских традиций.
- Кто выбирает наказание? Сам оскорблённый? - Всё это была одна сплошная головная боль. Надо было выхватить меч и полезть в драку с Бадб ещё в храме. И либо умереть, не мучая себя неопределённостью полгода, либо спокойно пойти дальше.
Жрица досадливо закатила глаза, вздохнула. Снова погладила собаку по голове и тоскливо покосилась на трактирщика.
- Разумеется. Не оскорбитель же.
Жрица совсем заскучала, надо было или разнообразить разговор - что привело бы к уходу от нужных вопросов, или закругляться.
- Странно, что наказывать принято именно в Самайн. Это же праздник, или я ошибаюсь? - А чувства трактирщика, видимо, были небезответны, а он видимо просто мешал.
- Я не совсем понимаю, чего ты от меня хочешь, - задумчиво проговорила Олла, подпирая щёку кулачком. - Если ты о том, как Великая Королева будет спрашивать с тебя за нарушение гейсов - то я могу рассказать, почему Самайн праздник, и для кого. А если ты о вире - то тут уж все вопросы к тем, кого ты обидел. Причины, вынудившие их назвать этот срок, мне известны не могут быть.
- Я о Самайне и о Великой Королеве. - Видимо, судить его должна была она.
- Ведомо ли тебе, что в Самайн закончилась победой последняя Битва? И это - воистину праздник, ведь фоморы воплощали всю тьму, все низменное, что было в мире. Ведомо ли тебе, что в Самайн пала завеса между мирами, когда в земли пришло кровавое христианство? - Олла Деи плавно взмахнула рукой, сокрушенно покачав головой. - И именно в этот день отдергивается завеса между зримым и незримым, а богини могут уравновесить и горе, и радость. Потому судят именно в Самайн. Потому же именно в него награждают. Потому в это время Дикая Охота, когда остатки гадких фоморов могут ненадолго погулять на свободе - ведь каждый хочет воли. И когда Великая Королева призовет тебя и спросит, понял ли ты, за что тебе достались гейсы, и что ты сделал для того, чтобы искупить вину - у тебя должен быть ответ. И должны быть люди... или нелюди, готовые свидетельствовать в твою пользу. А если таковых не будет, то отдаст Королева тебя дубу. Или станешь траллом в Холмах, пока свет мира не угаснет.
День власти богинь - праздник для невинных - суд для виновных. Или смерть или вечное рабство? В общем, надо было плыть в Ирландию, а в Самайн не вылазить из дому.
- Всего этого я не знал, пока вы меня не просветили. Спасибо. Фоморы - звучит угрожающе, но почему христианство считается кровавым? Разве в основе его законов не лежит то же самое - не убей и не укради? - Гарольд почесал затылок. А он зарос. Видимо побриться было мало и для полной опрятности, стоило ещё и подстричься чуть покороче. Ему почему-то неизменно казалось, что если он разорвёт контракт с адом у него обязательно должны выпасть волосы и брови. В наказание, или, скорее, как возвращение аванса. - Не примите за глупость - век живи - век учись, а в понимании местных порядков я ещё совсем ребёнок.
- Скажи мне, а как по-твоему христиане смогли сменить нас? - Жрица смотрела на него грустно и задумчиво. - Почему пала вуаль, разделяющая миры? И распространяются ли заповеди христиан на язычников, как вы называете всех иных, кто не верует в белого Христа? В Британии не убивают? Не крадут и не насилуют?
- Я вас не совсем понимаю. Вы имеете в виду то, как христианство распространялось огнём и мечом в Британии? - После того, как его чуть не сожгли на костре, в только мирные проповеди верилось с трудом. Но Гарольд был уверен, что сотни и тысячи избрали католичество добровольно и верили искренне. - Но как заставить человека верить? Человека можно заставить притворяться, ходить в церковь, делать вид, что он молиться. Но над мыслью его никто не властен.
Да и великие легионы, как-то совсем не фигурировали в этой истории. Видимо, христианские рыцари были слишком красивыми, чтобы их убивать.
- А что до убийств и прочего - то это есть и здесь.

- Есть, - согласилась жрица, кивнув, - но у нас нет этой заповеди - "не убий".
Посвяти свое сердце силам природы,
Великой Госпоже,
За пределом суеты этого мира.
Не жажди большого или малого,
Не презирай слабого или бедного,
Подобие зла да не появится около тебя,
Никогда не награждай и сам не бери постыдное.
Древнии Гармонии даны тебе,
Пойми их рано и гордо,
Будь един с силой элементов,
Отвернись от позора и лжи.
Будь верен своему истинному естеству,
Верен Природе прежде всего остального.
Не проклинай никого,
Чтобы не быть трижды проклятым.
Пропев это, она улыбнулась, поправляя своих змей в волосах и вздохнула.
- Подменить чужие ритуалы - легко. Еще проще вырастить детей в них. И уж совсем несложно - напеть в уши друидам, что встанут на одну ступеньку, не пытаясь свергнуть. Ибо все боги - есть один бог...
Гарольд с удовольствием выслушал жрицу - напев ласкал слух. А он не вписывался по целому ряду пунктов, но, собственно, и не обязан был им следовать. Да, со спасением от кары ада в объятиях этой веры спешить не стоило. Во-первых, вера не обязательно хотела его обнимать. Во-вторых, пришлось бы меняться самому. По крайней мере пытаться. Он кивнул.
- Может быть и так, может быть. - И с чего ему это не понравилось, вроде бы он уже и не был христианином, а всё равно было неприятно. - Могу только сказать, что в религиозном споре вы куда терпеливее большинства христианских священников. И поёте красивее. - Гарольд поднялся, слегка склонил голову. - Спасибо, может быть ваши слова спасут меня от серьёзных опасностей.
- Ни разу слова не спасли жизни тому, кто их не слышит, - задумчиво проговорила жрица, глядя на руку, украшенную перстнем.
Гарольд остановился. Раз жрица считала нужным, сказать, что он ничего не понял - значит он недостаточно ей надоел.
- Ну, давайте я попробую их услышать, тем более жизнь мне дорога. - Он сел. - Свидетель мне понадобится, если я нарушу гейсы?
- Ты уже нарушил два, - равнодушно ответила Олла, - а значит, тебя неизбежно спросят в Самайн. Есть ли те, кто встанут говорить о тебе, заступят тебя своей грудью, закроют тебя своим плечом? Сможешь ли ты назвать имена тех, кто готов будет говорить в твою защиту?
От стойки, где остался трактирщик, брызнуло перезвоном струн - Арруит Тарант заскучал и откуда-то извлек небольшую арфу, подпевая пальцам приятным, хорошо поставленным голосом. Правда, слова песенки оставляли желать лучшего.
- Солдат, лаская потаскуху,
Учти: у шлюхи сердце глухо.
Она тебе отдаст свой жар
Лишь за солидный гонорар.
Когда ж на стол монету бросишь,
Получишь все, о чем ты просишь.
Но вскоре тварь поднимет крик,
Что ты, мол, чересчур велик,
А заплатил постыдно мало,
И вообще она устала…
Гарольд улыбнулся песенке, на мгновение показалось, что он вернулся в родную Англию. А то всё рыцари, да драконы. Это был хороший знак - значит всё-таки шлюхи в Туата были, даром что денег у него уже не было.
- О чём они должны свидетельствовать? Что за ответ должен у меня быть? - Он что, должен был построить десять капищ, чтобы искупить вину? Или убить пятьдесят христианских детей?
Жрица, притопывающая под столом в такт песенке, уставилась на него так, точно видела впервые.
- Ты глуп, - резюмировала она, - вдругорядь повторяю тебе: они должны говорить в твою пользу. Быть может, ты спас кого-то от неминуемой гибели - и он теперь тебе благодарен? Помог голодному и нищему? Вытащил из лесного пожара дриаду? Отдал последние свои башмаки, чтобы обуть босого ребенка? Или в сердце своём пожалел кого-то? Кто скажет Великой Королеве о том, что ты - светел и достойн жизни и перерождения, лучше твоих собственных дел?
Выходило, что до Самайна надо было не только отдать Бадб коров, вернуть долг Велиалу, но и сделать что-нибудь с гейсами. Гарольд вздохнул. Что-то подсказывало ему, что он никак не успеет.
- Что может быть достойным ответом за осквернение капища Хозяйки рощи? - До этого он избегал конкретики, чтобы не отпугнуть жрицу, но раз гейсы никак не порицались, значит и поиски искупления не должны были вызывать отторжения, тем более у жрицы.
- Ты ведь христианин, - улыбнулась Олла, - ты слышал о раскаянии и искуплении, так? Они - части разгадки. Кому навредил - тому и искупаешь. А вот понять, как - придется самому, ибо это - часть осознания вины.
- Печально. - Вздохнул Гарольд. - Потому что притащить жертвенных коров или построитть храм я могу, а раскаянье должно быть искренним. А вынужденное раскаянье - это не раскаянье. - Он взглянул в сторону прилавка. Надо было купить себе чего-нибудь крепкого, а не этого женского вина. У него не было тех, кому бы он просто так помог. И помогать кому-то от страха перед судом Гарольд бы не стал. Самхайд он помог искренне, а привело это всё только к крови. Гарольд упёрся рукой в уже не колючий подбородок. - В суд меня призовут, где бы я ни был? Свидетелей тоже?
- От Великой Королевы не спрятаться даже в ваших храмах, - пожала плечами Олла, - хоть ваши священники и называют ее демоном. Великая Мать - везде, а потому и дети ее тоже везде. Где бы ты не был - в Самайн ты окажешься под священным дубом. Но утешу - ты будешь там в компании таких же. Хочешь совет, христианин?
- Не отказался бы. - Гарольд смотрел в красивые глаза жрицы. Он терял время. Ему уже надо было плыть в Ирландию, а он даже не знал, когда выберется из этой страны феи. Надо было уже читать гримуар и думать, как извернуться и не попасть в ад, а он таскался два дня по лесам и оврагам. И он не мог конвертировать золото в специи, чтобы выплатить долг городу.
- Ищи их, таких же, как ты, раз уж тебе так невыносимы гейсы. Искать выход одному всегда непросто. Глядишь, и в Самайн вы вытащите друг друга за волосы.
- Это хороший совет, спасибо. Когда я нарушил гейс и за этим не последовало кары, я решил, что только после трёх воронов за один запрет на меня обрушится кара. Оказалось, что нет. У... наказаных - Гарольд избежал слово проклятие - у них всех такие же метки? - Общая беда - неплохой повод объединиться, но он пока не встречал ни одного проклятого. Наверняка, большенство из них были фэа и раскаивались. В отличии от Гарольда, который больше думал с чего богини, сами погруженные в мирскую жизнь - любящие, рожающие, воюющие и убивающие имеют право его судить? Может быть идея хорошенько ранить одну из них и не была такой уж плохой - Туата бы не рухнул, а от него, может быть, и отстали бы.
- Нет. Есть те, кого дети Матери уличили во лжи - и у них не будет меток. И ты, - Олла прищурилась, глядя куда-то мимо него, - с одним из них встречался недавно.
- Кто это?

- Что же, - задумчиво ответила Олла. - Можно сказать так, что это одиночка - но не один. Наособицу - но свой. Кольцо и феникс. И, наверное, хризантемы.
Гарольд задумался. Может быть это был Вальтер. Слишком уж хорошо он разбирался в традициях гэлов. Кто ещё был Гарольду за своего? Да никто. Констебль? Да он, вроже как вообще был ни при чём. И никакого отношения к богиням не имел.
- Я виделся с ним давно?
Жрица пожала плечами.
- Время - странная река. Где-то - не слишком давно. Здесь? Это слово почти ничего не значит, человек, которого кто-то когда-то зовёт Рольдом Гротом.
Гарольд улыбнулся. В любом случае сейчас он не собирался специально кого-то искать. Его путь проходил по земле и морю, через города, страны и миры. Ему вполне мог встретиться ещё не один проклятый.
- Спасибо за помощь. Может быть я могу вас как-то отблагодарить?
Олла взглянула на него, подняв бровь, и покачала головой.
- Мы не берём платы за ответы. Достаточно, если их услышат.
- В таком случае, ещё раз спасибо и до свидания.

----------------
* импотент

Опрокинув стопку настойки, Гарольд пошел за телегой. Её можно было продать и купить себе полезный нож. Самхайд могла зарезать ещё пару фэа и купить себе дюжину телег. Добравшись до местной вариации конюшни, Гарольд решил, что стопки было мало: колёса с телеги были сняты, ящерица исчезла.
"Лучше бы она села на эту самую ящерицу и свалила куда подальше, дурная".
Гарольд отдёрнул полотно - от горшков ничего не осталось. Ресурс превратился в ничто. Собственно, телега ему и не принадлежала, так что особо расстраиваться было нечему. Он достал меч и вырезал подходящий кусок полотно. Ни на нож, ни на гадалку денег не осталось. Благо, для ритуала много было не надо. Вот только времени у него было до завтра. Он сплюнул, нашел ближайшее дерево, сорвал лист. С листом в кормане и материалом под мышкой вернулся в таверну. Выпил ещё стопку - груз одиночества и проблем никак не хотел смываться. У трактирщика нашлась нить и краска. Гарольд поднялся наверх и закрылся в комнате.
Воды в ванне уже не было. Стоило купить бутылку на дорожку. Гарольд расстелил полотно на полу, закрыл окно. Интересно, вернулся бы к нему атам из другого мира? Верёвка плотно затянулась вокруг листа. Особой разницы между иголкой и листьями быть не должно - суть одно и тоже. Он мокнул атам в краску и начертил на полотне круг. Атам должен был исчезать, когда он принимал форму оборотня, а значит мог менять материальную форму. Его вид принёс и мог принести немало проблем, а Гарольд не отказался бы от ножа для колбасы. Круг вышел достаточно ровным. Он поднялся над ним, привязал нить к пальцу и тихо произнёс:
- Веди.
Ничего, как это уже было привычно и ожидаемо, не произошло. Не дернулась нить, указывая направление к родному для листа дереву, не полыхнул огнем, ветром и еще черт знает чем атам, не засветился серебряным и синим круг на полотне. Ничего. Nichts. Nihil. Rien. Даже мышь не пробежала в углу, чтобы обернуться жутким, но симпатичным суккубом. Гарольд вздохнул. Может, атам вообще был дефективным, но, скорее всего он просто не умел пользоваться клинком. Гадать, как правильно провести ритуал, можно было вечно. Может, надо было прыгать на одной ноге, может, без крови северной пернатой утки ни один уважающий себя оккультист к атаму и не подходил. А сделать что-нибудь надо было до вечера. Он, как и деньги, мог быть очень полезен, но сейчас тянул на дно. Превратись он ночью в оборотня - и о лагере пришлось бы как минимум на время забыть. Гарольд поднял клинок перед собой.
- Послушай. - Всё это выглядело предельно глупо. - Ты свою пользу уже получил, погулял, загрыз корову, испортил мне одежду и настроение. А теперь из-за тебя я рискую и вовсе погибнуть или остаться в этом мире. В общем, либо ты будешь приносить пользу и подчиняться, либо я тебя сломаю к чертям собачьим. И меня не волнует проклятье, потому что оно будет не первым и не последним. Не знаю, насколько ты крепок, но у меня тут чисто случайно оказался прочнейший меч. Как обычно, ничего не произошло. Гарольд спрятал материал, убрал краску. Алкоголь отдался приятной мягкостью в ногах. Было не лень всё убрать и спуститься вниз. Поплутав по городу минут десять, он нашел достаточно тёмный закоулок без фэа и людей, но с парой подходящих камней. Гарольд вытянулся, чувствуя, как расслабляется спина, ещё раз осмотрелся - рядом не было ни души. Может быть стоило поискать работу, чтобы денег хватило на нож - железяки у него в сумке тоже приносили только проблемы. Он положил атам на камни, достал меч - приятно тяжелый, блестящий красной надписью.
- Ничего личного, братец, если я тебя просто выкину, ты можешь вернуться и доставить неприятности. А мне хватает неприятностей и без твоей самодеятельности, - он замахнулся и с силой ударил по атаму.
Жрица говорила, что время - странная река. Меч опускался плавно, медленно, оставляя за собой след из алых букв. Письмена смешивались, сплетались и постепенно гасли, оставляя после себя лишь туман, багровую дымку. А навстречу тёмному клинку восставал атам. Ритуальный нож спокойно лежал на камнях, и одновременно рос, выбрасывал гибкие холодные иглы цвета стали. Щупальца тянулась к мечу, сливаясь в сплошной ковёр, в мягкую подушку, готовую охватить, сдержать, впитать в себя, как снежная буря поглощает путника, как земля принимает тело, как огонь пожирает бумагу, как вода растворяет и содержит всё. Меч ударил, и по переулку прокатился резкий звон. Звук всё рос, отражаясь между стен, словно усиливаясь с каждым эхом, пока от него не начала раскалываться голова. А затем, одновременно с тем, как Гарольд ощутил удар в плечах, всё изменилось.
Возможно, три женщины, вставшие плечом к плечу, некогда были прекрасны. Теперь же, когда со щёк и лба свисали лоскуты кожи, и обнажённые мышцы сочились красным, когда скалились безгубые рты, они внушали лишь ужас и отвращение. Полностью обнажённые, не считая пропитанных кровью обрывков, с содранной широкими полосами кожей, они стояли, глядя перед собой до боли прекрасными тёмными глазами. Глядя на мир с неизбывной, глухой ненавистью. У ног замерла, повесив голову и вывалив язык, огромная лохматая гончая с покрытым язвами телом.
А напротив поднимался огромный волк - точнее, судя по изящному узкому телу, волчица, словно сплетённая из всех стихий сразу. Зверь менял форму, пылая тёмным адским пламенем, рыча бурей, врастая в землю щирокими мощными лапами. Шкура его дрожала, перетекала и бугрилась, словно океан, а в алых глазах мерцали боль, безумие и голод. Белоснежные клыки щерились в откровенно издевательской усмешке.
Гончая, глухо заворчав, подняла испятнанную гноем морду и подслеповато уставилась на Гарольда. Словно по сигналу, женщина, стоявшая слева, с пепельными волосами и тонкой подростковой фигурой шагнула вперёд. И тут же замерла, оскалившись, стоило мечу полыхнул алым.
- Так... - Гарольд пожалел, что не выпил третьей рюмки. Женщины могли быть прошлыми хозяйками атама, но это слишком много. Он, скорее всего, будучи только вторым, не мог его контролировать. - Вы, видимо, три дочери Вороны? Ни дать не взять прекраснейшие из прекраснейших. - Он повёл клинком, чуть в сторону оборотня. - Ты - атам, сразу видно, подчиняться не собираешься. Ну, не зря я пытался тебя сломать.
"И ещё попытаюсь".
- А ты. - он взглянул на гончую. - Ты единственная не выглядишь так, будто мечтаешь меня загрызть. Ты - отражение клинка, что я держу в руке?
Едва успев договорить, он почувствовал острое жжение на щеке, словно снова оказался в пыточной Инхинн. И сразу вокруг с гулом взвилось пламя, жадно облизывая каменные и деревянные стены. Гарольда оно не трогало, хотя и мелькали в нём взбешённые жуткие тёмные глаза, сверкали, разбрасывая пену, собачьи челюсти, бессильно щёлкали, не в силах дотянуться до добычи. Даже кровь, пятная мостовую, истекала дымом, но не пачкала сапог. Вился глухой шёпот на три голоса, плевался звуками с изуродованных губ.
- A 'tarraing nan cnàmhan, a' sgoltadh sinn fhèin sa chraiceann, na sùilean a thilgeil a-mach, cluich le bàlaichean ann am bàlaichean...*
И за всем этим поднималась волчица, ухмыляясь во всю невозможно широкую пасть.
- Ты, волчья морда, не выёживайся на меня. Убьёшь меня - и пролежишь на этой улице до второго пришествия, если ты вообще в курсе, что это такое и когда. В этой стране, где каждый первый чувствует твою натуру, тебе не найти нового дурака. А вы. - Гарольд обратился к женщинам. - Я новый хозяин меча. Не тот, кто участвовал в ваших политических играх. - Они выглядели так, будто их искусали волки или собаки. Может быть, это явилось результатом политических игр или чего-то подобного. Гарольд до боли в руке сжал меч. Захотелось уже хоть кого-нибудь рубануть. - Короче, кто первым полезет, тому и прилетит мечом.
Гарольд стал боком и к оборотню и к женщинам, так, чтобы видеть всех боковым зрением. Надо было надеть наручи до этого.
Его просто смело. По глазам, обдирая и обжигая лицо, ударил вихрь, смешанный с каменной пылью и искрами от пылавших домов. В спину ударила горящая доска, так сильно, что онемело плечо. Гарольда бросило вперёд. И сразу стало трудно дышать, словно воздух, насыщенный паром, бежал от губ. Трудно дышать - и тяжело двигаться, потому что ударил невыносимый холод, сковывая движения, заставляя трястись. Вокруг раздавались крики, но слабые, словно их что-то приглушало. Даже обрушившаяся стена падала скорее с тихим рокотом. Женщины же встали ближе, тянулись, не протягивая рук, впивались глазами, будто хотели выпить саму жизнь. И медленно, но продвигались к нему.
- Dìreach leig às. Dìreach thoir suas e. Dìreach cuidhteas tu. Tha an claidheamh trom. Mì-chofhurtail. Fuar.**
Но волчица, улыбаясь почти человечески, успела первой, ловко проскользнув между ободранных бёдер. И шагнула, блестя глазами, раз, другой, даже не глядя на меч. И прыгнула - к горлу.
Голова закружилась от дыма и всплеска всех ощущений на свете. Всё стало чётким и детальным. Гарольд резко рухнул на землю, прижимая меч к груди остриём вверх. Жалко, что он был далеко не михаилитом. Захотелось вогнать меч волчице в брюхо, а лучше в горло по самую рукоять. Меч наверняка тоже этого хотел - надёжный и острый. И клинок действительно пронзил волчицу насквозь. Крови не было. Лишь волк, скользнул по клинку до рукояти, навалившись на Гарольда всем весом, да пахнуло из улыбчивой пасти бурей и огнём. А потом челюсти сомкнулись.

----------------------
* Высосем кости, завернёмся в кожу, вырвем глаза, будем играть яйцами в шарики
**Только вырони. Только брось. Только избавься. Меч тяжёлый, неудобный, холодный

- A 'chailleach. Half-fhuilt. Moron. Tolla-thone. Fiadhain dearcan christian.*
Нежный голос жрицы произносил странное заклинание. Голова Гарольда покоилась на чем-то мягком и теплом, на ощупь - замшевом. Шею будто жгло огнем, а тело ликовало, упивалось пузырящимся светом, который виделся даже сквозь сомкнутые веки. Несомненно, это был рай. Правда, заднице и спине почему-то было холодно и мокро, а в раю, как известно, не бывает луж и мостовых. Там лишь теплые облака, яркий свет и арфы. Арф тоже не было, да и ангелы почему-то не спешили принять в свои объятия, зато по щекам совершенно непочтительно прошлась девичья ручка, отвешивая оплеуху.
- Вставай, христианин, - Олла Деи говорила тихо и сурово, - хвала Матери, ты жив.
- Какой красивый у вас язык. - Гарольд с лёгким стоном сел, выдохнул и ещё мутными глазами осмотрел переулок. Как оказалось, проклятый меч не действовал на оборотня. И меч и атам лежали рядом. Тяжелый и надёжный меч и назойливый и бесполезный атам. Захотелось найти ближайшую реку выкинуть туда атам, за ним меч, и посыпать всё это золотыми монетами. Но клинок его защищал, тут не было сомнений. Ведьмы его боялись, и не факт, что с избавлением от него, они бы отстали от Гарольда.
- Что произошло? - Гарольд слегка оборвал фразу - шея заболела, как безумная.
- Рольд, не делай так больше никогда, - тихо попросила жрица, убирая с его лба прядку волос, - ты оскорбил воронят, а им и без того непросто пришлось. И теперь у тебя на щеке новая птица за это. Ты поссорился со своей второй сутью - с волчицей. Мне едва хватило сил, какие дает мне свет Инис Авалон, чтобы туманами утихомирить всех. Вставай, идём в таверну. Олле Деи нужно вино.
Гарольд вздохнул, глядя в переулок. В гробу он видел оборотня, вместе со всеми царевнами на свете. Ему нужно было что-то покрепче вина.
- Спасибо. - Он поднялся. - Думаю, если я просто оставлю этот "Бесполезный, ненужный, гадкий, конченый и перезаконченный" атам тут, толку будет мало?
Он взял сумку, достал оттуда монеты и высыпал их на мостовую. Что делать с мечом ещё надо было подумать.
- Это мой долг, - пожала плечами Олла, - и не пачкай город монетами. Их лучше вернуть тем, у кого взял. Или потратить на тех, кто больше всего в этом нуждается. Например, купить кому-нибудь свободу.
Она протянула вперед руку, будто разгоняя что-то перед собой.
- Я расскажу тебе историю, нареченный Гарольдом, пока мы будем идти в таверну.
Перед глазами Гарольда все поплыло. Ноги чувствовали камень мостовой под ногами, а глаза видели зеленые холмы Ирландии, синее море и серый камень величественного замка.
- Койнаре Коннахт... Когда-то он был самым верным соратником Бадб, одним из полковников, что привели своих людей дабы влиться в легионы - и победить фоморов, зловредное племя Фир Болг, владевшее Британией задолго до того, как пришли саксы. Сильный, смелый, умный - и даже коварный, он до поры притворялся, будто бы верен рыжевласой богине. Но известно - беда приходит, откуда не ждут. Ку, пепельноволосая Ку, так похожа была на своего отца, Тарру-моряка! Великий брак, который должен был принести мир в Klas Mirddin, Британию, а принес лишь проблемы.
Гарольд кивнул. Эти воронята явно говорили ему что-то неприятное. Что-то подсказывало Гарольду, что и подошла одна из них не чтобы пообниматься.
- И сёстры пали жертвами интриг? - Стоило спросить о их судьбе раньше и больше, но кто знал? - Выглядели они так, будто их загрызли заживо.
Олла бросила на него предупреждающий взгляд.
- Слушай дальше, и прибереги вопросы на потом, если не знаешь. Ибо трудно слушать, когда бежишь впереди рассказа. Их было три сестры. Ку, Киэн и Кетенн. Темные глаза фоморок отливали зеленью Туата де Даннан, племени богини Дану, когда они глядели на море, на непокорную стихию их отца. В косах Киэн проблескивала огнем медь волос их матери - Неистовой во всем: и в любви, и в войне. В голосе Кетенн звучали лязг боевых колесниц и железа о железо, когда она пела песнь битвы, а чернь прядей на пепле волос напоминали о тех сожженных на погребальных кострах, кто пал в битве. И они были красивы, как их мать, как их отец, полубог! У всякого замирало сердце, когда три стройные, гибкие, как лоза, девушки плясали вокруг древа на Белтайн. И возжелал их Койнаре. В сердце своем и в мыслях своих возжелал. Дерзновенный, он посмел свататься к старшей из них, пепельновласой Ку! Королевой назвать сулил, будто не была она уже королевой в сердцах легионов. Быков и коров из стада Финнбенаха обещал, будто бы дочь богини можно было купить такой вирой. Змеем, угрем, плющом и соловьем вился король вокруг девушки, сладкие песни пел, сладкую жизнь обещал - и дрогнуло сердечко Ку. Просила её мать-богиня одуматься, да кто же может отговорить влюбленную девушку, если она решила замуж пойти? В самый канун свадебного пира Койнаре, сжигаемый вожделением, явился к Бадб. Смиренно преклонив колени, просил он её отпустить дочерей в его замок. Клялся огнем и ветром, дождем и землей, что не причинит им вреда и не тронет невесту до брачной ночи. Страшным клялся - своею головой и своим мечом, что сдержит свое слово. Ведь должна королева увидеть свои владения, а дева - освятить камни замка, в которых ей предстоит стать матерью, своею стопой. И с сестрами ей будет веселее. Мрачно нахмурилась Бадб, но Ку так просила, что и Неистовая смирилась.
Гарольд не перебивал жрицу. Продолжение истории казалось предсказуемым - предательство, смерть и наказание. Но где-то должен ещё был быть меч.
Жрица помедлила, то ли переводя дыхание, то ли задумавшись, но через несколько медленных, усталых шагов продолжила.
- Ликовал Койнаре, обещая тотчас же отдать выкуп за невесту - и увлек девиц в свой замок. Высокие стены окружали его, и каждый камень подножия стены был облит кровью воронов из священных стай, вбит кольями из рябины, омыт слезами жриц Авалона. Неприступна была эта крепость - и для врагов, и для богов. И лишь захлопнулись врата, лишь поднялся мост, как сбросил с себя одежды король, схватили крепкие и сильные воины его девушек за руки, защелкнули на нежных запястьях железные оковы. Бесконечными казались эти день, и вечер, и ночь для Ку, Киэн и Кетенн. Злую шутку сыграла с ними кровь их отца - кровь фоморов, какую можно было сдержать лишь железом. Покорно сносили они насилие от короля. Лишь зло закусывала губу Кетенн, когда с ней тешились его воины. Лишь глядела в потолок Киэн. Лишь царственно молчала Ку. Нарушил свои клятвы Койнаре, взял честь невесты до брачной ночи, а когда наигрался сам - отдал на поругание псам.
Хмельной и нагой восседал король на троне, опираясь на меч, а три девушки в обрывках платьев висели на цепях перед ним. И пришла в голову Койнаре новая забава, ибо не насытилось его алчное сердце девственной кровью, не усладили слух страдания сестер. Ибо не отомстил он еще за поругание своё - не илот должен был вести легионы к победе, не наложник Неистовой, а он, король Коннахта, гордый и сильный, умный и хитрый. Медленно, раскаленными крюками снимал он кожу с Кетенн - но не дрогнула она, не закричала. Мечом резал он Ку, отрубая палец за пальцем, вырезая груди, чтобы скормить их собакам, отрывая уши, чтобы съесть их самому - но молчала и она. И лишь Киэн, нежная Киэн, не утерпела. Позвала она свою мать, богиню Бадб, взмолилась о помощи - но договорить не успела. Язык ее сварили в вине и съел его Койнаре, наслаждаясь каждым кусочком - властью своей и безнаказанностью. А когда не осталось на сестрах ни полоски кожи, король отрубил им головы мечом и велел подвесить над пиршественным столом. Текла кровь Ку, Киэн и Кетенн в чаши и кубки, а осквернённый меч, заброшенный под стол, лизала собака, обливаясь слюной. И уже упивался Койнаре своею местью, когда в двери постучали. Сильный Холод и Ветер, а с ним - воины, ворвались в пиршественный зал. Ибо там, где не могут пройти боги, всегда пройдут смертные. Хотел было король поднять меч, но морозно стало вдруг в жарко натопленной зале. Примёрз меч к полу, соскальзывала с него рука, а поверх лезвия лежал мёртвый пёс. И покатилась кичливая голова Койнаре по каменным плитам дворца, и закачалось тело его, подвешенное над пиршественным столом. Но не умер Койнаре Коннахт, голова его жила. Долго ещё глядел он полными ужаса и ненависти глазами на то, как воины Бадб разрушают его замок. Страдал от неутолимой жажды, но никто не давал ему пить. Лишь мальчик - оруженосец пожалел поднёс к не-живым губам кубок, но вытекало вино из открытого горла. А меч, впитавший всё, с тех пор пропал, исчез, точно его и не было. Песком времени занесло память о нем и о руке, его державшей, о страшных судьбах сестер, о муках их и о скорби матери. Так рассказываю я, и так было, Гарольд Брайнс.
- Печальная история. - Задумчиво кивнул Гарольд. - Выходит, что их души были заточены в клинке, раз все трое явились мне разом. Или по крайней мере, связь очень сильна. - Меч, который нельзя было сломать обернулся ещё одним проклятьем. - И разорвать эту связь мне вряд ли под силу.
История поражала жестокостью и больной изобретательностью. Обычно такие рассказы казались очень далёкими и чужими, потому что происходили в запредельно давние времена. Но сейчас Гарольд видел девушек, знал их мать - Бадб. Девушек было жаль, а коннахтский как его там, был редкостным ублюдком. "С таким в одном поле орлом не сядешь, не то что будешь мечами меняться". Оставалось только надеяться, что от него в мече ничего не осталось и это был в первую очередь инструмент. Как и говорила лавочница, исполняющий волю хозяина. По крайней мере теперь было понятно, откуда там появилась собака.
С атамом теперь вряд ли можно было легко установить контакт. Гарольд долго игнорировал её, а она на ночь захватила его тело. Ну а дальше и вовсе пошли попытки взаимного уничтожения. В любом случае, с атамом надо было что-то делать даже путём проб и ошибок. В городе превращение могло оказаться фатальным. С мечом тоже надо было что-то придумать. Если он мог снять проклятия и так помочь дочерям Бадб, то стоило так и сделать. Хотя бы как извинение, хоть они и первыми проявили агрессию, их вполне можно было понять. Если нет, то от меча, наверное, стоило избавиться.
Стоило заранее надеть наручи магистра. С другой стороны, если ещё и на них лежало какое-нибудь проклятье спешить было некуда. Видимо, возможность владеть любой полезной и исключительной вещью надо было заслужить. И делать это надо было сразу. Гарольд слишком долго просто носил артефакт, ничего не предпринимая, а теперь атам угрожал ему, а он пытался уничтожить атам. В первую очередь надо было найти способ взаимодействия, без оружия и клыков. Из своего обычного состояния волчица вряд ли могла отвечать, иначе не сидела бы так смирно у него за поясом. И делать всё это надо было на ходу к лагерю, чтобы успеть воспользоваться помошью легионеров. Если бы Гарольд мог, он бы весь следующий день, вечер, а может и ночь расспрашивал жрицу. Несправедливо добрую к нему Оллу Деи, которую ему повезло встретить на своем пути. Гарольд не разбирался в культе богинь, уже и не брался сравнивать его с христианством, но жрица была добра и пока абсолютно бескорыстна.
- Смертные могут пройти там, где не ходят боги, помнишь? - Вздохнула Олла, останавливаясь перед дверью таверны. - Любой может очистить оружие, для этого не надо быть избранным или героем.
Гарольд открыл перед жрицей дверь, пропуская её вперёд.
- И как это сделать? - Что-то или кого-то он забыл...
- Меч - это воплощение твоих намерений: он сам делает то, чего хочешь ты. Ведь этот клинок не виноват в том, что принадлежал Койнаре, но несет наказание наравне с королем. И он выбрал тебя. Но ведь ты - не Койнаре, в тебе нет его крови - я это вижу. А значит, ты можешь его очистить, но как - знаешь лишь ты. Или та, что проклинала клинок. Загляни в себя и в меч, найди тишину, которая суть чувство.
Олла вошла в таверну и навстречу ей обеспокоенно кинулся трактирщик Таррант.
- Живы, милый, - устало проговорила она, - принеси твоей настойки.

- Ничего, кроме медитации с клинком в руке, на ум не приходит. - Гарольд потёр ноющую шею. Вроде обвалом никого не убило, иначе бы жрица была в курсе. А Олла, очевидно, всерьёз рисковала своей жизнью, спасая его. - Теперь с волчицей тоже, наверняка, будет непросто установить контакт. - Гарольд подождал пока женщина сядет, потом сел сам.
Жрица пожала плечами, роняя голову на руки.
- Этому учат даже воинов, чтобы были они в бою одним целым с собой и своим оружием. Воинское правило - та же духовная практика, когда воин остается в гармонии с собой, с природой, слушает шум ветра на лезвии... Почему бы не попробовать, раз уж вы вынуждены теперь жить вместе?
- Насколько мы вынуждены? Что будет, если я выкину атам? - О медитации и единстве с оружием можно было спросить трактирщика. Фэа служил в легионах, и наверняка знал о них больше Гарольда. Правда, сейчас он мог недолюбливать пришлого, из-за которого рисковала жизнью его женщина. Гарольд с наслаждением упёрся спиной о стул.
- Я об этом знаю немногое, - честно призналась девушка, - это ваши христианские штучки. Но, однако же, ведомо мне, что если атам лишился того, кто его изготовил и обрел новую руку, то он будет возвращаться вновь и вновь. И выкинув, ты его лишь разозлишь.
Трактирщик поставил кружку с настойкой на стол и остановился за спиной жрицы, разминая ей плечи. Олла откинулась на спинку, прижимаясь к нему и блаженно вздохнула.
Гарольд почувствовал эхо нежного тепла, разливающегося по телу Оллы. После пламени и жара волчицы, гнева и ненависти сестёр это было всего лишь эхо, почти призрачное. Гарольд взглянул в зелёное окно. Он выждал с минуту, давая жрице восполнить силы. Должно быть, уже полгорода собралось посмотреть на разрушенное здание. Огненная бестия не жалела сил.
- А что стало бы с волчицей, если бы она меня загрызла?
- Побесновалась бы и осталась там лежать, в атаме. Быть может, Фай Чеди потом продала бы его кому-нибудь. Но ведь она тебя загрызла. Почти.
Дверь таверны хлопнула и в зал вошли, оживленно переговариваясь, Нис Ронан и Винн Джодок. На Гарольда они глянули хмуро, но поздоровались и с нескрываемым наслаждением рухнули за тот же столик, за которым сидели накануне.
Гарольд ответил воякам и вернулся к разговору со жрицей.
- Да, если бы не вы я, наверняка, бы погиб. Ещё раз спасибо. - Скорее всего, причиной хмурости вояк стало обрушение здания. И... Гарольд вспомнил. Ему же было велено ждать в таверне эту малолетнюю упырицу. Но если бы Самхайд что-то наговорила военным - они бы с ним, скорее всего, и здороваться не стали. - Как оказалось, проклятые мечи атамы не берут. Да и когда волчица высвободилась, меч просто прошел насквозь. - Он потянул шею, пытаясь утихомирить боль. - Насколько я понимаю, она добивается контроля над моим телом и обретения материальной формы?
- Скорее всего, - согласилась Олла, подумав, - я вижу в тебе, что волк глубоко пророс в твой дух, но сродни тебе пока не стал. Быть может, если ты научишься управлять своим ритуальным кинжалом, ты сможешь сознательно перекидываться в волка. Кстати, ты знаешь, что проклятие ликана принес в Британию именно Патрик, которого вы называете святым? Он первым проклял одного ирландского короля за то, что тот не хотел принимать христианство. Как бы то не было, я советую тебе сумку с вещами завязывать на ночь на шею. Иначе окажешься за мили и мили, без одежды, оружия, припасов.
- Не самый разумный поступок с его стороны. - Гарольд не спеша достал из сумки наручи. - В итоге в волков обращаются и христиане, и не христиане, и оборотни несут опасность христианским деревням наравне с любыми другими. - Он положил наручи на стол. - Вместе с мечом мне продали и их, уже даже не знаю, стоит ли их вообще надевать.
- Хм, - тут уж заинтересовался трактирщик, - генеральские.
Услышав его замечание к столу подошли и вояки, без спроса усевшись на свободные стулья.
- Да-а, - протянул Нис Ронан, - летели они тогда знатно. С ноги, должно быть, госпожа их запустила. О, а вот тут на оковке правого до сих пор засечка видна, когда генерал на него кинжал Койнаре поймал.
- И вмятины от зубов этой мерзкой лошади, на которой фомор ездил, так и остались, - задумчиво кивнул Винн Джодок.
- Как видишь, если они и прокляты чем-то, то только воспоминаниями, - улыбнулась Олла Деи.
- Лавочница сказала, что они мне нужны. Сказать по правде, я первый раз был в лавке, где вещи выбирают человека, а не человек вещи. - Гарольд стал неспешно надевать наручи. - Значит, Тростник и был тем, кто возглавил штурм и отомстил за трёх сестёр? И вы? - Он обратился к солдатам с нескрываемым уважением и даже лёгким восхищением. - Вы тоже были в том зале?
Олла с легким недоумением глянула на него и что-то пробормотала под нос.
- У тебя голова болит? - Участливо поинтересовалась она. - Я же говорила, что Сильный Холод и Ветер и воины покарали Койнаре. Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник - три имени одного человека.
- Ага, - хмыкнул Ронан, - только не штурм это был. Мы бы усохли, эту махину штурмовать. Перебросили кошки через стену - и марш-марш. Часовые только пискнули. Джодок-то в полку остался, а я был, конечно. А что, Рольд, верно ли девчонка эта твоя говорит, будто бы ты законника местного убил?
Так вот чего он должен был дожидаться в таверне. А солдат умел переводить темы. Он только собрался спросить не видел и не слышал ли он чего-нибудь полезного для снятия проклятья. Гарольд секунду молчал, затем вздохнул.
- Позавчера я плыл по реке, неожиданно с криком и плеском на берег выбежала девочка, вся в крови. Она молила о помощи, сказала, что грабитель зарезал её отца, а её саму попытался изнасиловать. Платье было разрезано. Затем на берег выбежал фэа. Он что-то прокричал на местном языке, которого я не знаю. Я остался стоять между ним и девочкой. Он бросился в атаку. Мы сразились - он чуть меня не заколол, я смог занять более выгодную позицию и тут Самхайд подкралась к нему сзади и кольнула в горло. Я добил его ударом в голову. - Гарольд вздохнул ещё раз. - Благими намерениями выложена дорога в ад. И я сделал по ней уверенный шаг. В общем - да, я убил.
- Ага, - согласился уже Винн Джодок, - а еще она говорит, будто бы это ты заставил ее убить какого-то там толстяка в переулке. И будто ты ее силой принуждаешь... ну, ко всему. А чтоб не сбежала, поишь снотворным. Это тоже правда?
- Нет. - Пожал плечами Гарольд. - Не правда. Я её и пальцем не тронул. Внезапно решил, что мне не нравятся злостные феи-убийцы. Вот она и взъелась.
Воины переглянулись, а Олла Деи вздохнула.
- Сумерка не несёт с собой грязи, пусть и безумна. Но я вижу и то, о чём вы договорились. Ты, Гарольд Брайнс, всё ещё намерен проситься в компанию, несмотря на то, что враждуешь с собой? Зная, что где нет равновесия - есть лишь кровь? Так, как договаривался вчера?
- Я не знаю. Как бы это самоуверенно не звучала, я был убеждён, что до завтрашнего утра смогу решить проблему с волчицей. Сейчас это не кажется возможным. Но и в городе мне лучше не задерживаться. Да и меч... - Гарольд отцепил меч от пояса прямо с ножнами и положил на стол. - Должно быть ты его узнаёшь, Ронан?
- Хороший меч, - задумчиво кивнул Нис, - даже жаль, что такой ублюдок... ну да дело не в мече-то. Ты бы сразу сказал, что хрень такая творится, спрашивали ведь - не злоумыляешь ли? А теперь чего делать? Мы даже амулетами волчиными не запаслись. Да и город... Ты ж ночевал тут. Весь город амулетом не закроешь.
Он не собирался обманывать вояк, а просто не подумал о таком исходе, но вышло, как вышло. Гарольду очень не хотелось впутывать кого-либо в свои проблемы. Даже Самхайд, хоть он и не стал думать о её безопасности ночью, не хотелось втягивать в бегство от демона и погоню за светочем. Даже перестав быть торговцем, Гарольд всё равно должен был постоянно с кем-то контактировать, у кого-то что-то выпрашивать, кому-то угрожать, кого-то благодарить. Стало даже хуже - он не делал ничего и сгорала деревня, пытался сделать лучше и сам убивал фэа. Но одно дело думать о безопасности других, влезая в чужие конфликты. Другое - рушить здания и угрожать фэа самому. Надо было просто стараться делать это по крайней необходимости, и минимизировать риски - спать не в одной комнате с Самхайд, проверять атам на прочность подальше от города, носить амулеты. Хоть Самхайд и было бы не так жаль, как, к примеру, Оллу. Безумная, она несла смерть и смерть же могла найти.
- Я не собирался обманывать и утаивать, я просто не подумал о таком исходе, но вышло, как вышло. Вина моя. - Грустно согласился Гарольд. Гарольд прислушался к шуму на улице. Надо было сходить и посмотреть, что там происходило, самому.

- Не подумал он...
Джодок завладел кружкой Оллы и задумчиво отхлебнул из неё.
- Завтра у тебя время будет ровно до полудня, - предупредил он, - мы разживемся амулетами и серебряной веревкой, уж не обессудь. Ты в дорогу пока соберись. Дольше тянуть нельзя, Туата - место неспокойное и если богини снова поссорятся, идти будет долго и тяжко. И это... В следующий раз, когда решишь что-то скрыть - скажи, мы хоть по деревьям попрячемся.
- Хорошо. - Виновато улыбнулся Гарольд. "Неплохая шутка, для фэа". - Те монеты, что у меня есть вряд ли подойдут, чтобы оплатить амулеты и верёвку, так что я постараюсь раздобыть новые по дороге. И... спасибо. - Удивительно, что легионеры не отказались от идеи взять его с собой. Реши они зарезать его по пути, жрица об этом бы сказала. По крайней мере спасать человека, рискуя жизнью, чтобы потом отправить на убой, было как-то нелогично. - А насчёт меча. - Он обратился к Ронану. - Может быть ты видел что-нибудь, что указывало на проклятье и то, как его снять?
- Да что я там видеть мог? - Удивился тот. - В бою, знаешь ли, не до того, чтобы глазеть. У Койнаре тоже не сопляки служили. Пока с ними переговорили, пока залу эту по камешку раскатали, пока девочек домой отвезли... Меч и пропал.
Гарольд взял меч, секунду смотрел на него. Да, он хотел освободить сестёр от проклятия. Их постигла слишком тяжелая участь, чтобы даже он остался безучастным.
- Олла посоветовала мне воспринять клинок. Как в легионах воины становятся одним целым со своим оружием? - Может были какие-то особенные способы медитации. Хотя Гарольд готов был поспорить, что в первую очередь всё сводилось к тренировочному фехтованию. Потому что нигде меч не ощущается лучше, чем в бою, когда от дюйма зависит жизнь. Хотя он не был воином, и в этом не разбирался.
- А что, воинское правило в большом мире уже не исполняют? - Удивился эльф-трактирщик, возвращаясь с блюдом, полным жареного сыра, посыпанного сверху рубленой зеленью и кувшином чего-то настолько крепкого, что глаза слезились только от запаха. - Ты клинок должен чувствовать, как продолжение собственной руки, не должен думать, какое именно движение ты хотел бы им совершить. Ну вот, скажем, цапля же не думает, как ухватить лягушонка своим длинным клювом? Или дракон овцу когтями? Нет никого ближе воину, чем его оружие. Это - напарник, который никогда не предаст. Ну, и учиться владеть им нужно, конечно. В наше время правило исполняли на рассвете, обнажившись. Лишь ты и меч. Лишь меч и ты. И ты - это меч.
Заниматься этой тренировкой лучше было самому и начинать надо было не утром, а сейчас. Сейчас выбраться за город и до ночи махать мечом. Он бы попробовал спать днём и бодрствовать ночью, но в пути это стало бы проблемной.
- В моём случае, наверное, стоит начинать сейчас, за городом и ночевать остаться где-нибудь там, подальше от людей.
Винн Джодок изумлённо уставился на него поверх кружки и тряхнул головой.
- Да-а, видать, сильно мир-то внешний поменялся, если там под звёздами правило исполняют. Ну, тебе виднее. И о серебряной веревке подумай. Спутаться-то и самому можно так, что волк ни в жисть не выберется. Главное, потом развязаться суметь. Ну да авось кто добрый мимо пройдёт.
Циркон тоже занимался ранним утром, хоть тогда Гарольду это показалось скорее разминкой и способом разогнать остатки яда. Жалко, тогда они не закончили тренировки, Гарольду уже несколько раз это бы пригодилось.
- Почему принято заниматься именно утром? Из-за хорошего освещения?
- А что, - восхитился Нис, - без света ты себе ногу отрубишь?
Гарольд пожал плечами.
- Ну вот и мне не понятно. Это просто традиция?
- Потому что только на рассвете все силы, все стихии собраны воедино, - мягко пояснила Олла, вздохнув, - нет груза мыслей, которые неизбежно одолевают человека в течение дня и вечером. Ты чист, как лист. Ты можешь слушать, как просыпается небо, чувствовать собственные силы. Понимать, как они текут в тебе. Воины совмещают это с разминкой, с пляской с мечом, чтобы разогреть кровь. Но ведь и христиане встают к самой светлой из своих молитв задолго до рассвета, верно? Заутреня служится с первым лучом солнца. К тому же, - она улыбнулась чисто и ясно, точно сама была солнышком, - это просто полезно для здоровья.
Гарольд улыбнулся. "Так же, как солёная вода вредна для ног".
- Тогда до утра надо подумать о верёвке, хотя и трудно представить, как добыть что-то настолько ценное так быстро. - Он обратился к легионерам. - Вы отправляетесь верхом, пешком или по воде?
- Лодкой - сколько можно. Потом - пешком.
Винн Джодок посерьезнел, залпом допивая кружку и захрустел сыром.
Гарольд поднялся.
- Олла, ещё раз спасибо за помощь. - Он слегка склонил голову. - Аруит, спасибо за гостеприимство, комнату я снимать не стану, платить в будущем за Самхайд - тоже, -особо терять времени было нельзя, надо было или постараться раздобыть денег или потренироваться с мечом, пусть и не утром. Он повернулся к солдатам. - Где встретимся завтра в полдень?
- Да здесь и встретимся, - вздохнул Нис, - чего по городу блуждать?
- Хорошо, тогда до завтра.

День пятый. Ночь

Переулок, из которого далеко тянуло запахом гари и странным, ни на что не похожим привкусом магии, был пуст. Давно уже наступила ночь, фонари здесь не горели, и только звёзды едва намечали холодным светом обломки, стыдливо заглядывали в обнажённый дом с провалившимся потолком. А ещё ночь принесла холод. Впрочем, возможно, дело было в излишках вырвавшейся на свободу магии. Переулок замер без движения, притаился. Разошлись зеваки, не бродила стража, да и для гуляк было, видимо, далеко от таверн и слишком мрачно. Только какой-то зверь, блеснув на Гарольда оранжевыми глазами, кинулся прочь, царапая когтями по камню и развалившейся немудрёной мебели, да в глубине второго этажа двигался волшебный огонёк, освещая щуплую низкую фигурку в то ли сером, то ли коричневом балахоне.
Последствия поражали своим размахом, но пришел он сюда зря. Ребёнок наверху, наверняка, остался сиротой, а теперь ещё и проклинал виновного. Можно, и вполне приятно было бы жить и без этой сцены. Гарольд развернулся чтобы уйти, но передумал и подошел ближе. А ведь раньше ему всегда казалось, что возвращение на место преступления - это выдумка.
- Эй, кто бы там ни был. Что тут произошло?
- Аааа! Он вернулся!
Голос, определённо, принадлежал ребёнку. Магический свет мигнул и погас, а едва различимая теперь фигурка метнулась в темноту. Спустя несколько секунд раздался грохот, словно упало что-то тяжелое.
"..." Теперь, видимо, весь город знал, что он был причастен к обвалу. Гарольд несколько секунд стоял. Хотелось просто развернуться и уйти, не узнавая, сколько человек погибло. Звук был такой, будто упал шкаф или вообще обвалилась ещё часть дома. Он полез наверх по камням и обломкам.
В полуразрушенном здании было темно, только отдающий холодно-синим лунный свет пробивался через рванные дыры в потолке и стенах. Он неуверенными холодными же штрихами ударял в проступающие из темноты вещи. Вещей было много, взгляд выхватывал то какой-то сундук, то половик, то покрытый пылью и обломками стол, то забитую в угол кровать. Квартира выглядела ухоженной и чистой, по крайней мере до обрушения, но всё в ней было расставленно, как-то неуклюже, по-детски. Подразрушенный пол не уставал скрипеть, пока Гарольд не наступил на какую-то книгу. Книг на полу оказалось много, они валялись то тут, то там, как подбитые утки, между потолочными балками и камнями. Ребёнок прижался к уцелевшей стене, куда не добралась разруха, а теперь не доходили и лучи. Можно было различить только мелкую дрожь. Гарольд поднял одну из книг, пролистал её. Языка он не знал, но в темноте были различимы силуэты рыцарей и принцесс, несколько тыкв.
- Твои родители погибли под завалом? - Сухим и оттого чужим голосом спросил Гарольд, ставя книгу на стол.
Теперь, когда глаза чуть привыкли к темноте, стало видно, что возле ребёнка на полу валялись полки вперемешку с остатками посуды. Видимо, они и произвели грохот. Маленький фэа же помотал головой и попытался вжаться в стену ещё больше.
Гарольд вздохнул. Считать внятным ответом это было никак нельзя. Он не знал, попробовать успокоить ребёнка и поговорить или просто развернуться и уйти. Что он вообще мог сделать, если девочка потеряла родителей? Даже продай Гарольд меч и наручи на многое бы не хватило. Взять её с собой он тоже не мог, тем более, даже после возвращения в Англию он должен был двигаться дальше, а приюты и монастыри были не лучшим местом, тем более для феи из другого мира. Да, сделать он ничего не мог, а просто мучать девочку расспросами, как Хизер, было лишним.Он взглянул на полуразрушенный потолок, в шепчатых ранах которого виднелась луна. Ну что тут можно было сказать и сделать? Хоть он и не предполагал такой реакции атама и ни о чём подобном никогда не слышал, вина была только его и искать других виновных было бессмысленно. Одним делом было бездействие к чужому горю, другим - быть виновником этого горя. Может у девочки были родственники за городом, а она не могла к ним добраться?
- Послушай. - Гарольд пытался говорить мягко. Всё холодало. - Этот взрыв, его устроил оборотень. Я слабый человек, и не могу ничего такого. Ты остался здесь один?
Явно забыв про страх, ребёнок возмущенно вскинулся. На вид ему или ей можно было дать не больше семи-восьми лет.
- Ты сама быть перевертыш! И взрыв ты быть тоже! Я тихо сидеть, долго жить, а теперь стена - не, дом - не! И книгу взял!
Говорил ребёнок не как незнающий языка, а как пришибленный, а внешность в Туата могла быть обманчивее, чем что угодно, где угодно.
- Кто-нибудь погиб под завалом?
- Rollon an Òr и Enya an Eun, - ребёнок с грустью поднял с пола разбухшую книгу, которая походила скорее на кипу драных страниц. - Уже не оживить.
Всё-таки без жертв не обошлось. Гарольд взял стул, поставил его возле стола и сел. Зачем ему вообще было всё это? Олла сказала потратить деньги на покупку свободы для кого-нибудь. То-есть как-то их потратить было возможно.
- Кем они были, были ли у них семьи?
- Ролло - викинг, знаменитый! - горестно ответил фэа, поглаживая изодранные листы. - А Эмма - принцесса. Он её у франков добыть в наложницы, но жена и священствы против были, так. А потом жену он убить, священство убить тоже, а на Эмме жениться. Хотя семьи тоже был против.
Гарольд ударил себя по лицу рукой.
- Слушай, путешественник в мирах, ответь внятно под завалами погибли люди. - Он сам не заметил, как зажестикулировал рукой. - Погибнуть кто-то? Человеко упасть под камня? Фэа лежать мертвий?
Ребёнок смерил его изумлённым взглядом.
- Ты - странное. Зачем неправильно говорить? И так трудно. Я сказать же, они погибли, - он поднял книгу и помахал в воздухе. - Может, ещё другие, я не всё найти. Плохо, что дождь скоро будет.
Захотелось вскочить, подойти к обрыву и указав пальцем, спросить ещё раз, но это бы ни к чему не привело. Гарольд попытался успокоиться.
- Давай я тебе помогу. - Он встал со стула и присел и стал собирать с пола книги, укладывая их на стол. - Послушай, там внизу, кто-нибудь лежал под камнями?
Ребёнок моргнул и задумался. Потом поднял глаза к заглядывающему в дыры небу и начал загибать пальцы.
- Внизу могут быть Сигмалл Абартах, Брес и Аэлла мак Элата, Ку мак Кинт, ещё, кажется, Иухар мак Туренн и Иухарба мак Туренн, хотя точно не знать. Может быть, ещё полковники с Маг Туиред?.. не видеть. Но после огонь и воды, наверное, всё равно?
Гарольду показалось, что он сейчас рухнет на пол. Он никогда не думал, что настолько не умеет разговаривать с детьми.
- Да, но у тебя немало осталось, даже учитывая пропавшие. - Он подкрепил свои слова, поставив ещё одну книгу на стол. Выглядело так, будто ребёнок жил только чтением. - Но я говорю о живых людях, как мы с тобой. Не о книгах.
- Они живые, - медленно и отчётливо проговорил фэа, словно маленькому. - Как мы. Может, даже больше. Тебя утешит, если умерло несколько десятков друзей, зато столько же осталось? А в каждой книге - много жизней.
- Да, я соболезную твоей утрате. "Павших не вернуть - новых книг не купить". Но откуда у тебя столько друзей и кто приносит тебе еду? - На что он только тратил время.
- Никто не приносить, - удивилось дитя. - Добывать. Твоя стена и крыша чинить?
- Я могу заплатить, но только этими деньгами. - Он достал монеты. Видимо, всё-таки повезло, и кроме книг, никто не пострадал. Чем не помощь нуждающемуся? Вряд ли Олла говорила о способе избавиться от денег, только с учётом возвращения в Англию. Конечно в Англии золото стало бы незаконным, но понять, откуда оно, никто бы не смог и там можно было бы им кому-то помочь. Скорее всего помочь ими кому-то можно было и в Туата, а это выглядело, как помощь нуждающемуся. Гарольд не искал в этом способ избавиться от деньг - он вообще подумывал закопать их за пределами города. И мимо разрушенного здания он мог просто пройти. Поэтому казалось, что деньги, которые будут потрачены на кров для ребёнка, проклятыми быть перестанут. - Они подойдут?
- Монета стена не чинить. - Упрямо проговорил ребёнок. - Монета потолок не чинить. Спать хотеть - дождь скоро. Как спать?
Но монеты, все же, сгреб. Не все - десять серебрушек. И остолбенел, увидев наручи.
- Вместо монет - дай? - Попросило дитя. - И крыша тогда не надо.

Гарольд пожал плечами.
- И зачем они тебе? Наручи не согреют, не спасут друзей из-под завалов, не защитят от дождя. Я сам не могу подчинить стену, - во-первых, он не умел, во-вторых, было некогда, а в третьих, Гарольд мог ещё и загрызть кого-нибудь к утру, - но разве этих денег, - он высыпал монеты на стол, - не хватит?
- Генеральский. Дай. Или крыша чинить. И стена чинить.
- Ты отвечай, а то я ничего не чини и ничего не давай. - Или ребёнок этот был необычный, или в стране каждый первый знал Циркона в лицо. - Зачем тебе генеральские наручи и откуда ты знаешь, что они генеральские?
- Читать. Древо жизнь - генерал носить. Только он. Никто другой. Змея на древе - только он носить. Друзья рассказывать много. Я их беречь, а ты не понимать.
Внизу послышались звуки возни. В ярком свете полной луны, заливающим улицы ровным, желто-голубым светом, пищали, похрюкивали и шелестели страницами книг... крысы. Наверное, их можно было назвать именно так. Твари с голыми лапками, чешуйчатыми хвостами и розовыми пятачками свиней, покрытые сизой шерстью в проплешины, с маленькими, волосатыми крылышками за спиной, дрались за книги. Они вырывали их друг у друга, чтобы вонзить зубки в обложки, с наслаждением, жмурясь, выхватить кусок - и отбросить в сторону, бросаясь в борьбу за следующей.
Гарольд встал, подошел к краю пола. Он бы спугнул крыс огнём, но от этого могли загореться и книги, а зная его везучесть - и весь город. Он несколько раз громко хлопнул в ладони.
- Кшшшш, пошли вон отсюда! - Только с крысами он ещё не дрался.
Одна из тварей, крупная, с черной полосой на загривке, подняла голову и потянула носом воздух, а затем как-то мерзко и совершенно по-человечески осклабилась, выдрав из книги страницу, на которой ярко, крупно и живо была изображена какая-то светловолосая принцесса, очень похожая на Хизер.
Гарольд вытянул руку вперёд и призвал огонь. Слишком высоко, чтобы задеть книги или что-нибудь поджечь.
Результат превзошёл все ожидания. Крысы, щурясь на огонёк, вставали на задние лапы, блаженно топорща длинные усы, тянулись к теплу. А затем сначала медленно, а потом всё быстрее принялись карабкаться вверх, прыгая с обломка за обломок, цепляясь за выступающие края кирпичей. Торопясь забраться повыше, они пищали, сталкивали одна другую вниз, тщетно взмахивали крыльями, но упорно лезли к Гарольду, поблескивая алыми глазками. Судя по взглядам, книги их насытили не слишком.
Гарольд вытащил меч и рубанул по первой из крыс, не позволяя ей залезть на второй этаж. Всё в этом мире было неправильно, ну теперь у него по крайней мере была возможность почувствовать меч в руке.
Первая крыса увернуться не успела. Клинок рассек ее пополам, чисто, точно сквозь масло прошел. Зато вторая и третья швырнулись споро, оскалив зубы и метя в свободную от наручей ладонь, в которой был зажат меч.
Одна из них, мелкая и проворная, успела вцепиться в складку между большим и указательным пальцем и с урчанием повисла на нем, вгрызаясь в плоть сильнее, вызывая боль почти нестерпимую, от которой мутнело в глазах и наворачивались слезы. Вторая тварь проскочила мимо, но судя по топоту маленьких ножек уже начала разворачиваться, а из пролома, тем временем, вылезали следующие двое, решительно помахивая хвостами. Они высоко подпрыгнули, метя Гарольду в лицо.
Гарольд нещадно ругаясь в уме, а может быть и вслух, призвал в руку с мечом огонь, направляя как можно больше его в чёртову крысу, которая, казалось, уже отгрызла ему всю кисть. Одновременно с этим он отпрыгнул назад и вправо, уклоняясь от крыс. В чёртовом Туата всё было чертовски неправильно. Наверное, крыса должна была поджариться. Это она и сделала, но перед тем лишь крепче сжала зубы, выпуская зеленоватую пенящуюся слюну, смешивающуюся с кровью. В темноте слышался цокот коготков, крысы кружили вокруг, клацали зубами, порыкивали. Голова кружилась, и ноги слабели. А затем из темноты комнаты выскочила лохматая зверюга, которая только что была крысой, явно намереваясь вцепиться в бедро.
Гарольд с силой пнул ногой по прыгнувшей крысе. Стоял он неудобно, так что удар получился скользящий и крыса порвала штанину когтищами, отлетев недалеко от того места, куда метила. Рука онемела, а зубы, как будто вросли в неё, вызывая в памяти воспоминания о самой грязной и гнильной мастерской цирюльника, в которой он только был. Сложно было отличить, та же самая это тварь или же они меняются в темноте, но сразу же из угла выбежала еще одна. Она подпрыгнула вверх, на мгновение зависла на своих крылышках и плюнула комом зеленоватой пены. Гарольд попытался увернуться, но жижа попала в левый висок и щёку, от чего те сразу онемел, а кожу как будто начали прокалывать маленькими холодными иголками. Боли Гарольд не почувствовал и сразу рубанул по твари, безрезультатно пытаясь расслабить руку. Крыса рухнула на пол, попискивая и подергиваясь в конвульсиях. И тут с какого-то книжного шкафа спрыгнула та самая наглая и крупная крыса с черной полосой на спине. Она летела, растопырив крылышки и когти, оскалив пасть, на клыках влажно поблескивал яд, капал на пол зеленоватыми ниточками. Гарольд попытался уклониться и рубануть по вожаку мечом, но не успел и тяжёлая крыса вцепилась ему в лицо, так что он только успел прикрыться геройским наручем, который вряд ли предназначался для крысиных зубов. Тварь оказалась настолько тяжелой, что Гарольд упал на пол. Не рискуя открывать рот для ругательств, он схватил вонючую заразу за загривок и со всей дури долбанул ею о пол, так что послышался хруст костей, или что там было внутри этих туатовских паразитов. Гарольд вскочил на ноги, готовясь принять на наручи ещё одну крысу, но две оставшиеся твари спешно отступили, ловко спрыгивая со второго этажа. Правая рука онемела, как будто впитывая желтые зубы, стало очень противно.
- У тебя есть нож? - На нормальный ему не хватило денег, а с атамом Гарольд и так был не в лучших отношениях.
Ребенок молча вышел из своего угла, где сидел все это время и протянул ему тонкий нож, пригодный лишь для разделки рыбы.
- Спасибо. - Гарольд, используя нож, как рычаг, вытащил крысиную челюсть из руки. Остатки твари упали на пол. Ну хоть от крыс он мог отбиться, и то... с рукой и лицом надо было срочно что-то делать. - Короче, идём со мной в таверну, там и переночуешь, а я поищу, чем обработать рану.
Он сгрёб деньги со стола.
- Их яд опасен?

- Переночевать. - Задумчиво протянул ребенок. - А дальше? Не очень хотеть в таверна. А яд нехороший, ничего не чувствовать потом долго.
Близость к мечу была всё дальше, а лицо и руку надо было хотя бы промыть.
- Что-то кроме того, чтобы быть съеденной заживо. - Гарольд полез вниз.
- Почему ты говорить "съеденной", если я - мальчик? - Удивилось дитя. - А если жить потом нет где, и друзей нет, то как жить?
- Слушай. Я сломал тебе крышу, а не записал в клуб философов. - Гарольд слез с кучи обломков. - Но, если тебе это так уж важно - то в мире есть стони книг, которые могли бы стать тебе друзьями. И пока ты жив, у тебя есть шанс с ними подружиться. Так ты спускаешься, или делаешь осознанный выбор умереть? - Он поискал взглядом, чем бы вытереть меч. Под руку попалась грязная, рванная скатерть. Гарольд поднял её.
- Ну идти, - согласился ребенок, нагребая полные руки книг и увязывая их в какую-то торбу. - Глядеть, что завтра быть.
Гарольд вытер меч, с беспокойством глядя на онемевшую руку.
- Ну идём, ребёнок, который жить не может без книг. - Он выкинул скатерть на груду камней.

Таверна была пустой и холодной, из-за мрака зелёный превратился в болотный. Гарольд промыл раны специальным настоем и заказал еды, холодной, потому что печи на кухне уже потушили. Даже за едой мальчик не переставал возиться со своими книгами, а Гарольд в это время меньше ел, чем расспрашивал трактирщика. Лекарь был ему не по карману, да и осложнений после яда, по словам фэа, быть было не должно. Он начинал всерьёз уставать, и сонливость накатывала каждый раз всё с большей настырностью, а он всё больше боялся сна. Боялся не самой волчицы, Гарольд не вздрогнул, даже когда она кинулась на него. Он боялся испробовать человеческой плоти. Он уже убивал - и не раз, но почему-то казалось, что именно это и есть черта, за которой кончалась человечность. Дурные мысли подогревала и история о трёх сёстрах и коннахтском короле. Гарольд заказал комнату на одного для мальчика и выпросил покрывало для себя.
Ещё немного помучав трактирщика расспросами о работе и местах, куда можно было бы пристроить мальчика, он вышел на улицу и не меньше двадцати минут искал достаточно заброшенный дом с плоской крышей. Во время поиска появилась идея обокрасть какую-нибудь квартиру и дать мальчику денег на ремонт, но Гарольд передумал. Видимо, обрушение дома было его преступлением и преступно полученными деньгами исправить его было нельзя. Да и ничего в этом хорошего не было, хоть работа на пол дня и вряд ли бы дала достаточно денег, даже для пути. Хорошо, что он забрал у ребёнка серебряные монеты. Когда он залез на крышу, по дороге чуть не свалившись и не разбудив хозяев, Гарольд чуть загнул штаны и рукава, положил сапоги в сумку и привязал её к шее, на неё же лёг. Сознание то вспыхивало, отгоняя сон, то снова тухло, уступая усталости. Одеяло ничуть не грело. Волчица, она была красива, завораживала переливом стихий и должна была пугать своей почти человеческой улыбкой, но не пугала. Гарольд не знал, как найти к ней подход и как подчинить оборотня своей воле. Хотя, наверное, ошибка была в самой идее подчинить. Он достал атам и несколько минут держал в руке холодное железо. Надо было договариваться и относиться, как к равному и разумному. Он не мог дать волчице того, чего она хотела, но и не мог узнать других вариантов, пока не говорил с ней. Надо было спать, завтра он хотел встать за час до рассвета и потренироваться с мечом.