Судьба.

Мои крылья отяжелели,
Горьким привкусом тает небо
Над луною-краюшкой хлеба.
Сердце тянет больные трели -
В каждой ноте – перо стальное.
Электрическим бьет разрядом,
Опоила дурманом, ядом,
Разлучила меня с тобою.
Свежим вздохом, на крыльях шторма
Рвусь к тебе, между строк теряясь,
С черной болью не расставаясь
Я разбилась. Но это – норма.
Умоляю, прости, мой милый,
Я устала от этой муки,
Но придется взять себя в руки –
Из меня судьба тянет жилы,
Разрывает мои суставы,
Соль втирает рубцы и шрамы...
Только мелочны эти раны –
Я прорвусь сквозь ее уставы.

Мы собирали капли воска
В свои открытые ладони.
Избавившись от грязи, лоска,
Надели лунные короны.

Мы шли по свежему заливу,
Гулять любили там ночами
Да каждый раз уста шептали,
Что где-то рядом есть любимый.

И злые нави говорили:
"Нет, много этим людям счастья".
Клубами поседевшей пыли
На нас ниспосланы ненастья.

То было страшным сном и пыткой,
Когда мы были, между прочим,
Одни, совсем одни; со скрипом
Порвались цепи, и мы ночью

Пошли вслепую, наудачу
Искать свое местечко в мире,
Гнездо с балкончиком в придачу
На этаже номер четыре.

И добивались нежно-страстно,
Чтоб не вести минутам счет,
Единственного человека,
Кто подведет черту в расчет

Удач, несчастий и скитаний,
Стихов и песен о любви,
Ударов, боли и мечтаний.
О, дорогая, где же ты?

На счет "три"

Зыбкая, тонкая черта внутри...
Вдох-выдох и вдруг пустота на счет "три"-
Свежим изломом, провалом незрячим.
Милая, милая... беда, не иначе.
  
Надо спешить, надо избавиться, 
Несколько строчек - вот все, что останется.  
Бьется черта, вьется дорожка:
Есть еще время и счастья немножко.  
 
Пару рассветов, одно опоздание,
Триста приветов и три расставания,
Восемь ошибок и лето в Париже.
Что, не получится? Значит, поближе.

Запах полыни, седые волосы, 
Мудрость, советы и в хриплом голосе
Старость трескучая, а в смехе Вселенная,
Полно, не бойся - пустое нетленное.

Хочешь, оставим ту тонкую линию?
Пусть поиграет в речушку синию,
Пока мы смеемся... читаем стихи...
Страшно бывает - лишь на счет "три". 

Солдат


Остатки себя сжигая
В горниле своей печи
Ломаясь и погибая,
Зубами скрепя – молчи!

Мотор, надрываясь, бьётся,
Качая по венам злость,
И, кажется – надорвётся,
Взломает грудную кость.

Но дальше – ещё полшага,
Ещё и ещё один;
В оплёванную отвагу
Адреналин всади!

Кто вспомнит твои потуги,
Трясясь, оцарапав бровь
И тошнотой в испуге
Давясь, увидавши кровь?

И кончится всё постыло:
Разорванным животом,
Убого-простой могилой,
Невзрачно-кривым крестом.

Но верю в твои победы –
Маньчжурия, Брест и Крым!
И голосом трубномедным
Развею прогорклый дым!

Пусть воют, что ты поддался,
Но всем им наперекор –
Я помню, как задыхался
Надорванный твой мотор!

Пора, не пора –
Иду со двора
На ясный огонь
Чужого костра.
На тот поворот,
К тому валуну,
Где в озере лис
Полощет луну.
Бежать босиком
По чистой росе
За тем огоньком,
Что виден не всем,
За плачем струны,
Сверканьем волны,
За словом, плетущим
Безумные сны,
За тенью своей
Бежать до утра…
Пора, не пора –
Иду со двора


Воин, маг и поэт, Гвидион – повелитель песен! Больше запретов нет, просто тела скафандр тесен. Мне ли не знать ваш вкус, удила порочного круга… Не божеству молюсь – я совета прошу у друга. Мне бы понять, к чему образы, смыслы, рифмы рвут на куски тишину, словно лавина с Видфы. Чем меня может взять власть целины бумажной. Мне бы себя понять – а остальное неважно…

Что тут поделаешь, город - он просто мой.
По подворотням прячется теплый ветер,
тополь к дождю шелестит молодой листвой,
в классики и догонялки играют дети.
Женщины носят тяжелые животы,
словно несут святыню - уже на снОсях,
и от медлительной, вечной их красоты
сердце смеется и плачет, и счастья просит -
всем: нерожденным, родившимся, старикам,
птицам на крышах и небу над всеми нами,
чистым глазам и добрым людским сердцам...
Там, в облаках, улыбается синева,
с улиц смывая холодную грусть дождями.

Кричи! Что бы рот рвался!
Что бы хоть один прохожий!
Стыдливо обернулся,
Делая вид,
Что читает рекламу.

Кричи каждому!
В самое ухо!
Почти в засос вопи!
Пока не пройдут мимо.
Пока их спины видны -
Кричи!

Огромными словами!
На облаках!
Домах!
Разных храмах!
Кричи!!!

Захлебывайся.
Не прекращай попыток.
Кричи без голоса.
Кричи, теряя сознание.
Кричи.

Умоляю.
Денег сую.
Обещаю радости.
Кричи!

Не шепчи Брейвиком.

Она плакала вместе с дождями,
Она бегала вместе с ветром,
И над городом, над пустынным,
Темно-серым, удушливо-дымным,
Отправлялась в полет с голубями.

Возвращалась домой под вечер,
Расплетала тяжелые косы,
Шла на крышу – кормить кошек,
Голубям несла горсть хлебных крошек,
Шла домой, зажигала свечи...

Телевизор вещал рутинно
О погоде, политике, спорте...
Она слушала лишь в полуха –
Ей куда интересней муха,
Что присела на нить паутины.

На столе, под головоломкой,
Мирно спали безумные рифмы,
А она тяжело дышала,
Окна настежь свои открывала -
Ночь казалась ей такой ломкой...

На ветру ее крылья пели.
И она пела вместе с ними,
И над городом, над пустынным,
Ярко-черным и горько-полынным
Раздавались ночные трели.

дурачусь) проза стихами.

Сказки Демона. История первая

А условие было одно - не смотреть назад.
Чтобы по темной улице,
и ни разу не оглянуться,
только вперед, а назад нельзя.
Уговор? И она отвечает -
да.

Тогда мы пообещали - никто ее не найдет,
не станет преследовать,
предъявлять старые счеты,
не станет скрываться в тенях, чтобы подстеречь,
не скажет при встрече (как бы случайно): слушай,
я ведь знаю, где делали такие татуировки.
Не спросит: помнишь меня?
И ей никогда не придется
отвечать.

Короче, она продержалась довольно долго
(дольше, чем все остальные - видимо, ей было нужно) -
около пары лет.
Она была осторожна,
Сдерживалась, говорила себе: не надо,
не смотри, сама ведь прекрасно знаешь -
позади никого нет.

Она-то, может, и знала, но ей казалось,
что чье-то дыхание слышно,
что движется кто-то
по самой кромке, где кончается зримое
и начинается неизвестное.
А на самом деле там все было спокойно.
Кроме нее самой.

И вот как-то ночью, идет такая с работы,
усталая, ненакрашенная,
и вдруг останавливается
на полдороги, возле ночного бара,
и говорит в темноту: вы же там, я знаю!
И оборачивается.

И видит нас.

Вера

"Мне не надо". Я эти слова заучил наизусть.
В первый раз отказав, ты и в тысячный раз отказала.
Я кивал, улыбался, шепча: "Ничего. Ну и пусть.
Но зато в этот раз ты хоть что-то сказала".

За поступок - полстрочки, за сердце - полвзгляда, и всё.
Это много. Ты знаешь сама, как немыслимо много.
Завтра синяя линия снова на юг унесёт.
Память - счастья вдова-недотрога.

Но пока в небесах догорают краски,
С чьих-то губ обрывается первый стих.
И пока в этом мире бывают сказки -
Я буду одной из них.

Взмах ладони - как будто насмешливо отдана честь,
И вопросов - две тысячи двести на двадцать ответов.
Это очень непросто - пытаться понять, что же есть,
Если в целом ни капельки нету.

За улыбку - улыбка, за шутку - порою по две,
А за слово - солёный, горяче-смешной комментарий.
И роятся сомнения в чьей-то пустой голове,
Уступая заманчивой маре.

Но пока я с тобою могу быть честным,
В ожидании чуда весь мир затих.
Ведь пока в этом мире поются песни -
Я буду одной из них.

Взгляды - копья, и искренность ранит больнее ножа.
Справедливо? Быть может, и точно случается с каждым.
Кто осмелится первым застывшие пальцы разжать?
Это кончится. Это неважно.

"До свиданья" - завёрнутый в шёлк ядовитый "прощай",
Чтобы было что вспомнить и чем иногда любоваться.
"Не забудь". "Позвони мне ещё". "Напиши". "Навещай".
Это горько - уметь расставаться.

Но кривляется маска из терракоты,
Солнце пляшет на гардах мечей стальных.
И пока в этом мире мечтает кто-то -
Я буду одним из них.

И пока в этом мире не сдался кто-то -
Мы будем из них. Из них.

Этот город, где нет тебя, гол и пуст.
Здесь по улицам, в темноте, бродит грусть,
Здесь по крышам плывет туман-тишина...
В этом городе нет тебя, я одна.

Я на небо смотрю уже в сотый раз -
Вспоминаю печальный свет твоих глаз.
Я дрожащей рукой ищу в тишине,
Но тебя рядом нет, далеко, лишь во сне.

Чуть соленые капли крови и слез,
А от лезвий по коже током мороз,
Разум тает в моей голове, словно лед...
Тот, кто не был в разлуке, меня не поймет.

я подумала, что мерзкие ощущения, оставленные мне господином К.С. Льюисом, которому стоило стать проповедником, а не писателем, лучше всего выражать не прозой.

Сон кончился

В старом шкафу - только дверцы прогнившие,
Ржавые петли - в пыли.
Где же вы все, настоящие, бывшие?
Вы не ушли?
Вы не ушли?

Где была тропка в страну ту заветную?
Кто вас встречал за чертой?
Девочки, мальчики, чистые, светлые -
Кроме одной,
Кроме одной.

Нет, не зачтется тебе покаяние,
Нет, не дадут тебе знак,
Нет, не вернешься ты в милую Нарнию,
Только не так.
Только не так.

Поезд на Бристоль - круги поворотные -
Резко ускорился ход...
Девочки, мальчики - мертвые, мертвые,
Нарния ждет.
Нарния ждет.

Просьба

Под сизым небом грохочут яро раскаты грома,
И первых капель в горячий пепел упали слёзы.
А где-то ту, что тебя ждала, отдают другому,
И в старом парке рукой железной срывают розы.

Она конечно про всё узнает – но будет поздно.
В родные земли преступно долго доходят вести.
И белый рыцарь ещё ночами глядит сквозь звёзды,
И ей сквозь грёзы в любви до гроба клянётся честью.

Она не знает. Никто не знает. Так, видно нужно.
Кому? Неважно. Ты никогда не любил вопросы.
И тёплым ливнем стекают в пепел любовь и дружба,
А ворон чёрный с засохшей ивы взирает косо.

И всем казалось, что надо выждать ещё немного,
Держаться, верить и не сдаваться, и ждать, надеясь,
Что белый рыцарь ещё не предан железным богом,
И чёрный князь не стреляет в спину, почти не целясь.

Она забудет. Рукой холодной сжимая чашу,
Прольёт счастливый в огонь богам приношенье верой.
И время света и мира будет – но их, не ваше.
Тебе останутся дождь, и ворон, и пепел серый.

Не злу отдавшись, не в помутненье, не под заклятьем
Она отринет, и никогда не захочет слышать,
Как белый рыцарь изменой брошен в глубины ада,
Где просто быть – в сотни раз труднее, чем просто выжить.

Твой мир обрежут с твоей души лоскутами кожи,
И будут жечь, присыпая раны стеклянной солью.
Ты будешь вновь умирать – и вновь умереть не сможешь,
И даже вера и честь твои обернутся болью.

А бог железный в ладони скомкал кусочек глины.
И чёрный князь золочёной маской улыбку спрятал.
Он знает: скоро покорно рыцарь подставит спину,
И в душу рваную чёрной ночью вонзятся латы.

И все забудут. И всё забудут. Но кто-то где-то
Прошепчет имя, и, мрак пронзая, помчатся звуки,
И ты очнёшься – среди грозы, далеко от света,
И пепел в кожу войдёт, огнём обжигая руки.

Ты знать не будешь, что я звала, а она забыла,
И будешь злиться, что мне негоже, а я посмела.
Но я прошу, как уже когда-то тебя просила:
Мой рыцарь, если ты только можешь – останься белым…

Стюардесса

Хочу с разбегу ни в омут, ни в реку – в высокую ноту, в курок пулемета, в нору, в облака, в твои берега. Хочу с разлету, живым намётом, крутым поворотом… взмахом, ударом, водой и пожаром - дышать, кружить, судьбу ворожить.
Или тихо сидеть, слепо глядеть, в дожди не петь, в ночи не жалеть, не плакать, не биться, забыть и смириться. Хочу стать птицей! Пичугой-синицей, мечтой-трясогузкой парижско-анжуйской: с запястьем узким, с шармом французским. Всем интересной, нежной, прелестной - княжной, поэтессой… Нет, к черту стихи, надо стать стюардессой.
Любимой, желанной, воздушной и странной. На высоте каблуков и бездны сиять в улыбке, откидывать кресла, ходить по струнке, довольно щуриться, подкрашивать губы меж рыбой и курицей. Эффектно склоняться, кормить всех конфетами, легко демонстрируя ложбинки с секретами. Быть недоступной и очень опасной... А главное знать, что есть выход запасный.
Хочу с разбегу ни в омут, ни в реку – в высокую ноту, в курок пулемета, в нору, в никуда - коротко, точно и навсегда…

Сонный город. Сонный двор.
Под окном чуть слышный спор.
Стороной прошла гроза.
Закрываются глаза.
На диване рыжий кот
Колыбельную поёт.
Тихо, ясно и темно.
Смотрит сон в моё окно.
Вот прошла на водопой
Ночь кобылой вороной.
Далеко в тиши летит
Лёгкий стук её копыт
А на тёмный небосклон
Вышло облако-дракон.
Караулит тишину,
Или хочет съесть луну.
Кто-то с неба, с высоты
Сыплет звёздные цветы.
Я горстями их ловлю.
Засыпаю. Сплю.

Сказки Демона. История вторая

Дети, не верьте
козлорогому Вакху,
двери
перед ним закройте,
Вакх - не во благо, во вред.
Не верьте.
Там, где он - там и слезы,
и кровь, и рваные раны,
и вина
рекою льются,
вином отдает вина.
Дети, не верьте Вакху,
он бог не свободы - страха,
не смеха - плача,
и (как иначе?)
греха, конечно.
Плющом увенчан
бог козлорогий,
и ноги его - с копытом
да с громким топом,
да пляски его - с присвистом,
с прихлопом,
взахлеб - только захлебнуться
так просто...
Не верьте Вакху,
ведь он из огня родился,
а не из тела - мертва
Семела, что жизнь давала,
да не дала. Не девой
он ношен, не грудью кормлен,
плющом он венчан,
винами посвящен да в крови окрещен.
Дети, не верьте Вакху,
ведь он - безумье,
ведь он - увечье...
Спросите, дети, откуда знаю -
и я отвечу.
Вот только плащ на плечо наброшу,
за черной тканью копыта спрячу
да капюшоном
рога прикрою.

Тьма опустилась на плечи,
Дремлет за стенкою кот.
Вот уже целый вечер
Бродит по Лондону Тодд.

Бродит вдоль Темзы в тумане,
И никуда не спешит,
Так как в его кармане
Острая бритва лежит.

Нет бедолаге покоя,
Нет брадобрею сна.
Что же, скажите, такое,
Чья, объясните, вина.

Я посчитала часы и минуты,
Число шагов от стула до двери,
Нажатий клавиш в сообщении кому-то -
Их слишком много, чтобы поверить.

Я измеряю расстояние до завтра,
Длину ступеней, высоту столба ртути,
И этих цифр загадочная мантра
не умещается в ладони, не несет в себе сути.

Количество и качество - сегодня
Узнает цену только под вечер.
Лишь размышления, сидя в исподнем,
О том, что ничто не бывает вечным.

Отмерить, посчитать, рассердиться,
Устать, забыть и снова поверить,
В свое колесо заколачивать спицы,
Завыть на солнце перепуганным зверем.

И хочется ещё немного
И хочется ещё продолжить

Ты ищешь слова, то на звук, то, как зверь, на запах, открываешь­ словарь и трогаешь вырванные там места, все прожитое, точно знаешь, скрыто где-то в бумагах, но твое хранилище книг сгорело почти дотла.
Все уходит и забывается­ слишком быстро, очень быстро и уж точно не так, как бы ты хотел. Безнадежны­м, расхристан­ным, сбившимся пульсовым ритмом бьется в черепе память - в последний и строгий предел. Ты тоже уходишь, не помня ни слов, ни людей, ни мыслей, роняя под ноги жалость, забыв, что такое ложь, - на дивных чужих весах взвешен и исчислен, и вписан, как слишком легкий, а то и пустой - не поймешь.
Казалось бы, что за дело, - утратить контрфорс там, карсты, сквозь пальцы спустить душистый диковинный­ де воляй? Но каждое в мире слово - частичка огромной карты, все больше траченной белым, и что там - поди узнай! Быть может - чужие кухни в тумане дымка и пара, в плетеньи запаха с жаром, а может, - арчатый мост... Но только, увы, тревога приходит не зря, не даром, и может, там мемуары, иль первое из твоих гнезд. Стирая с бумаги годы, стирая из жизни горы,стира­я из мира веру, мосты и вишневый пунш... так в душу привносят горе, окрашенное­ простором - пустынным и злым простором для сплошь бессловесн­ых душ. "Мне чё-то отстойно"... гадко? "кошмарит,­ фигня такая"... "без шансов рулез"... "кайфово" - осталось беспомощно­ ныть. Осталось - давиться звуком, почти уже забывая, но втайне, но в сердце зная, что - можно иначе жить.
В последний из дней, что вскоре наступит, имен не зная, и встретит тебя лишь светом, что неотличим от тьмы, утратишь последнее слово, финальную ноту сыграешь... и дальше наступит новый, отважный и странный мир.

Колыбельная

В тихой спешке,
уткнувшись носом в подушку,
в светлый мир спускается
Ночь.
Черновласый малыш,
взяв одеяло подмышку,
сеет звезды по небу.
Дано ль превозмочь
нежный шепот любимой
колыбельной,
что бродит в горах,
утопает в снегах на вершинах
и, спустившись,
бежит просто так
через море и лес.
Не будет пустынной
колыбельная,
песня, что льет из души
и несет между строчек
богатства
нежной, трепетной,
полной любви,
уносящейся в даль постоянства,
музыки.
Уходит. Смотри. Слышишь?
Скрипка и флейта,
одинокий тромбон
изнутри оттеняет кларнета "сопенье".
Тише, тоньше, уже не слышна.
Только где-то внутри раздается
песня,
а может душа,
что улыбкою в жизни зовется.

Робкая вечность,
как верность себе, -
длительность времени
в танце:
движется плавно,
скользит налегке,
вспыхнет -
в ней нет постоянства.
Вечность подвижна,
я - вместе с ней:
смена ответов и истин,
что-то уходит, а что-то ясней
выступит,
сможет родиться.

Будто со дна поднимаясь,
спускаясь с небес, -
знание ль, мудрость ли, смысл -
вновь обретает значение старый предмет.
Выцвел? Едва ли. Не выцвел.
Яркою краской взыграл,
новой эмоцией, мыслью.
Глубже на сердце запал,
больше во мне пробудился.

Солнце восходит, заходит -
день ото дня,
но неизменным светилом
в небе ярится.
Бабочка дикая -
вечность и я -
быстро меняясь,
собой мы успеем случиться.

26-27.03.2011

Сохрани меня, дождь, теплым пологом медленных снов
Укрывая от боли, надежды и тихой печали.
Мне судьбу отменили, забрали, а новой не дали,
И текут по ладоням слезинки несказанных слов.
Отпусти меня, дождь, как пускают стрелу с тетивы,
В непроглядную полночь, где пляшут степные зарницы,
Подари мне полет, подари оперение птицы
И тяжелый, густой, всеобъемлющий запах травы.
Позови меня, дождь, тихим голосом, новой судьбой,
До которой на крыльях минувшей судьбы не подняться -
Ты же знаешь, что я никогда не умела сдаваться...
Сохрани меня, дождь, отпусти, позови...
Я с тобой.

***
Ледяная роса обжигает нагие
колени,
На холмы опрокинулась чаша
с осенним вином.
Мне приснился июньский
закат, земляничные тени,
Перечеркнутый взглядом и
взмахом руки окоем.
Что-то дрогнуло в мире,
сместилась орбита планеты,
Звезды стали парадом, и осень
вступает в права.
Лишь во сне и осталось такое
короткое лето,
На вершине холма, непримята,
кивает трава.
Горизонт на две равные части
рассветом расколот,
Ночь стекает по травам в
уснувшее крепко село,
На ветру, на холмах, на душе -
обжигающий холод,
Только в памяти тихо и ровно
струится тепло.
Но пока над холмами
бездонно, безмолвно,
безбрежно
Дышит небо, и знает, что мы
никогда не умрем...
...в окна смотрит рассвет,
ледяной, как последняя
нежность,
И холодный июль,
обернувшийся вдруг
сентябрем.

Сегодня гость был глух и нем,
(и лихорадочен немного),
Не проронив на стол ни слова,
Он молча съел свой пресный хлеб.

Ушел, собрался, встал, решив,
Что рот открыв, он насмешит
Хозяйку дома и прислугу,
Что рот открыв, сверзится в лужу...
А отказавшись говорить,
И слышится гораздо хуже.

Ущербный месяц встретил гостя,
Лаская стопы у порога,
(истертые в пяти дорогах),
Осыпан пылью из подмостьев,
Как будто пес - примерный постник,
Как будто пес, польщенный костью.

Не попрощавшись, скрыв лицо,
Остановившись у колодца,
Украдкой гость взглянул в окно,
И встретил взгляд яснее солнца.

Утоп и месяц в том колодце,
Что псом ласкался; пять дорог...
И черный луг стал снежно-белым,
И тот, смолчавший - он продрог.

Мир встал на голову, как шут,
Но что-то обрело свой лад,
Где песню молча все поют,
Спасенье наше - робкий взгляд.

Взаправду может дома нет?
Хозяйка - тот же самый гость?
Под маской лик светлее кости.

А... Может гость и вовсе гостья?..

Моё почтение.
Ну не мог я пройти мимо вот этого...

Эпиграф


Не одна Мария Магдалена,
Вымыв ноги их отерла волосами.
Подражатели, и это несомненно,
Там и тут чуть позже воскресали.
Но, увы, иной был смысл вложен
и утрачен прежний смысл чистый -
Что-то для тех игр, что на ложе,
Ну а что - в репертуар фут-фетешиста.
Только нет ограничения для роста!
Видим мы, как обойдя все эти толпы
Вдруг ущербный месяц встретил гостя
И ласкает у порога его стопы!
Оскорбить поэта — это просто
Нету в том ни славы и ни прока,
Только стопы всё же он ласкает гостю
Или стопы есть и у порога???
Ох уж этот месяц, шалунишка!
Как бы я боюсь чего не вышло!
Ласки стоп порогу(гостю?) - это слишком,
А ну как ласкать захочет он и выше?!

Эпиграф


Просыпаюсь я в тревоге,
Просыпаюсь удручён -
Я встаю, а мне под ноги
Влага шепчет ни о чём!
Она шепчет мне за руки,
Через уши, на пупок!
Я испытываю муки,
Я испытываю шок!
Ну и ладно бы о важном,
Так ведь шепчет — ни о чём!
И хожу, зараза, влажный
И ни разу не учён...

Ничто не постоянно, даже смерть,
Ведь умерев, мы становимся частью Вселенной.
Конечно, хотелось бы как-то суметь
Стать после смерти частицей нетленной.

Быть может, я стану великой рекой,
Текущей спокойно в зеленой долине.
А может, песчинкой - из тысяч одной,
Гонимой ветрами по желтой пустыне.

Надеюсь, что все, чем могла бы я стать,
Будет жить долго, пусть и не вечно.
Об этом и буду я в жизни мечтать,
Но - ближе к старости. Юность - беспечна.

Не хочу писать о печали - без меня ее слишком много. Этим утром птицы кричали, провожая лето в дорогу, за окном - молоко разлито, осень близко и горя мало, и звенят серебром копыта рыжей лошади на увалах. Этим утром уходит лето - не держи его, ветра ради, эта песня уже допета, тают в небе тумана пряди, налились синевой озера, кто-то золотом тронул листья, и ложится по косогорам свет хрустальный, осенний, чистый... Не хочу о тоске и грусти - видишь, осень заходит в двери, обнимает и не отпустит, даже если в нее не верить, осень смотрит в глаза и в душу, осень топит в холодном взгляде, вырывается свет наружу - не держи его, неба ради! Дальше будет осенний ветер, будет золото листопада, и на ломком седом рассвете долгожданная нежность взгляда...
Не хочу о слезах - устала, птичья стая в дорогу манит, скоро облачным покрывалом ледяной горизонт затянет, будет плакать дождями осень, будет ветер ладонью гладить, и никто ни о чем не спросит...
Не держи меня, Бога ради...

Моё почтение

Расскажите мне сказку, право,
Чтобы фабула – мутной эмалью.
Ах, у сказок - с фабулой туго, ну, какая ж досада…
Чай глотая, точно отраву,
Объясните, что сказок - их мало,
И они не сильнее словесных батманов де Сада.
Расскажите мне сказу… сказку,
Чтобы страхи все, точно под лупой.
И бродило по комнате лёгкое жуткое эхо…
Напитав сарказмом гримасы,
Просветите, что сказки – лишь глупость,
И ничуть не умнее словесных экслибрисов Эко.
Расскажите мне сказку, ту, что,
Лишь реальности косвенный слепок,
Чтоб не вспомнить о том, что все средства оправданы целью…
Уколовши улыбкой штучной,
Огорошьте что сказки – нелепость
И нисколько не краше словесных изысков Коэльо.

Deep purple

Синий пахнет туманами,
Чужими далекими странами,
Свободой, пижамой в полоску
И дымом в твоих папиросках.

От белого пахнет холодом,
Постелью, ватой и голодом.
Его чистота обманчива,
А запах болотно-вкрадчивый.

Не то фатой, не то саваном,
Не ландышем, но и не ладаном.
И лишь, когда я с тобой
Белый пахнет луной.

Зеленый пахнет как яблоко?
Увы, бывает по-всякому:
Абсентом сладким и жгучим,
Морем – бескрайне-тягучим.

Всем, что отдано даром,
Мхом и… немного правом
Еще на одну улыбку,
Когда совершишь ошибку.

Оранжевый пахнет детством,
Орущим котом по соседству,
Веснушками вдоль по спине
И солнечным светом в окне.

Красный - шипами и зрелостью,
Бархатом, бисером, ревностью.
Очень густой и нервный
Запах, что выцветет первым.

Deep purple твой пахнет любовью,
Почти как чернила, но с кровью,
Сгустками страсти и ленью,
Deep purple твой пахнет сиренью.

Изменой, разлукой и нежностью,
Одной на двоих неизбежностью:
Тебе нипочём не узнать -
Ты тот, кто дает дышать.

Ушедшее

Старые шторы и пыль подоконника.
Шепот домов.
Ночью, в палате, про холод покойников:
Визг – будь здоров.

Речи, застывшие мрачными скалами,
Волны надежд.
Чистое счастье душистыми травами,
Лаской одежд.

Где-то хвойный, а где-то – тропический
Лес мелочей.
Будто эхо в горах, культ языческий
Старых вещей.

Красная книга всех видов опыта…
Прямой эфир.
Все время, на уши, настойчивым шепотом
Памяти мир.

Навеяло на мотив... Кто смотрел - поймет чего

Мой муж - волшебник...
Не жизнь, а сказка.
Вот только, наверное, чересчур.
За каждой улыбкою - грустная маска
И театральность для юных дур.

Лопочут восторженно:
"Ах, это чудо!"
И ручками машут вот так, манерно.
А я его знаю, я помнить буду,
Что каждое чудо - обыкновенно.

Я за каждым эффектным
Вижу дешевое,
А за каждым обыденным - яркий свет.
Для меня лишь объятья его - основа.
А вот в пафосной магии чуда нет.

Этот город танцует у меня на руках.
Раздевается. Просит его отыметь.
Я не знаю, зачем он пришел сюда.
Я не знаю, зачем в руках моих плеть.

Наслаждаюсь свистом и тишиной.
Упрямые губы - сплошь лоскутки.
Он кровь глотая просит ещё.
И в его зрачках не видно не зги.

Я взрываю дороги прямо в час пик.
Я пускаю по улицам картежи свиней.
Этот город лижет мои сапоги.
Симбиоз и похоть звучат всё сильней.

Этот вальс из понятий «вот так нельзя».
Песня эта давно превратилась в хрип.
У романа жизни стерты слова.


У чтеца и подавно вырван язык.

Понимаю, кто только не извращался над незабвенной... но, что уж поделать

Русалочка

Ты услышала стон океана
В перламутровом горле ракушки.
Ты ему не простила обмана,
Что была не «дитя», а игрушка.

Жемчуга, что на правой руке,
Отзывались на звуки печали.
Пальцы добела сжав в кулаке,
Ты ночами безмолвно кричала.

И когда он проснулся с другой,
Ты была уже к жертве готова.
Нож сжимала неверной рукой -
Не успел он сказать даже слова.

Утром пена на берег легла…
Ты могла ею стать, но не стала.
Сестры ждут тебя в хмурых волнах,
Ты и так заплатила немало.

...На все...



Такт в три четверти -
пьеса исполнена.
В драпировках кулис
блекнет: "Fin".
Мельком встретились -
актеры расходятся.
Старый скрипт выправлять -
ни желанья, ни сил.

Жизнь длинна.
Ну так что, до созвончика?
Понеслась канитель
будних дней, выходных.
Жизнь - игра.
То, что прожито - пройдено.
Так к чему же грустить?
Не забудь - отпусти.

Жизнь легка.
Лучших чувств сочетание -
Скорбь разлуки и радость пути,
что сплелись в резонансном звучании -
сквозь себя пропусти.
Жизнь светла.
Благодарностью полнится
это тихое слово: "Люблю",
ибо вторит ему, а не борется,
столь же громкое слово: "Гоню".

31.12.2010 - 2.01.2011

Август пахнет горечью, холодом, виноградом,
белым дымом, спелыми звездами, терпким соком,
между нами так много - времени, стран и взглядов,
между нами стыки рельсов и створки окон.
Там, где ты, еще продолжается чье-то лето,
солнце мягко ласкает волосы, руки гладит,
и доносится только с прохладным восточным ветром
то, что светом надежды осядет в усталом взгляде.
Там, где я, холодное небо дождями плачет,
ивы смотрят в свинцовые воды, роняя листья,
осень стылым туманом дорогу на запад прячет,
наливаются горькой верой рябины кисти.
И уже неважно, как долго нам ждать придется
встречи, взгляда, голоса, шага и вздоха - помнишь?
Я вчера судьбу уронила на дно колодца,
и другой не хочу, кроме той, что ты мне готовишь.

Результат одной игры - общения в стихах, начавшейся так:
(привожу только свои "реплики")

Беcкрылый грифон,
потерявший свой род,
Состарился
мыслям своим вопреки.
Тихо картавя, поводит пером -
в жесткий пергамент
слагает стихи.

***
Тусклых свечей
утешителен блеск,
Ветер промозглый
стучится в мой дом.
Старый Грифон -
грустный ангел небес,
зябко встряхнувшись,
уснет крепким сном.

Вспомнятся
Ветер
во вскрытых крылах,
Мощный ток жизни
под бронзой спины,
БЕГЛЫЙ удар -
на зарвавшийся всхрап
Легкого, сильного сына Степи.

Гордый рок жизни,
Стремглав
в высь пади!
И оборвись,
не достигнув вершин!
Ты безнадежен,
мой старый "Сизиф" -
Призраки крыльев
за спину сложи.

***
Ты - просто мне встречный,
Мой случайный прохожий:
Будто мир параллельный
вдруг пошел в перекрест.
Ты - никто,
Ты совсем незнакомый.
Есть одно только "Но":
Ты - мой Жрец.

Кто же я?
То Богиня, то лёва,
то слабачка, скиглійка,
снова зябнущий нос...
Просто Женщина -
я тебе не знакома...
Так откуда талант
все понять, без чудес?!

Я иду с тобой рядом,
Тихо радуясь встрече,
Научаясь хотеть и желать
ничего.
Я иду за тобой,
доверяясь беспечно,
улыбаясь сейчас,
смеясь страхам в лицо.

Танец. Движемся. Встречно.
То играя кружась,
то застыв в парадО.
Скоро ль кончится музыка?
Будет ли вечно
эта роза цвести
для тебя одного?

Знать не нужно.
Убого вдаль глядеть,
силясь мрак превозмочь.
Между прошлым и будущим
есть бесконечность -
МЕЧ алмазный,
секущий меж "после" и "до".

...Так возрадуйся ж встрече...

осень 2010 г.

Амелия Эрхарт
От слова «храбрец» создайте, пожалуйста, женский род.
Взвыли движки, и начал долгий разгон самолёт.
Рука замерла на штурвале, вторая легла на РУД.
Имя гремит в газетах, люди известий ждут
Сделана ставка. Подумай: вспять повернуть не суметь…
…Дразнит потомков тайна – тайна полёта в смерть.

21 вопрос

Ты можешь быть рад чужому успеху?
Любишь ли ты книги читать?
Готов ли ты к любовным утехам?
А мир иллюзией можешь считать?

Работа важна ли в твоей судьбе?
Политика может тебя волновать?
Ты грязных игр не приемлешь в борьбе?
Как думаешь - бывает, за что убивать?

Понимаешь ли женщин? Ну, а мужчин?
Есть много того, о чем хочешь ты знать?
Если не со мной, то быть сможешь один?
О приключениях любишь мечтать?

Ты забавный? А можешь немного принизить себя?
Ты умный? А знаешь, что ум и мудрость нельзя равнять?
А можешь забыть о себе, меня любя?
А если против нас - твоя мать?

Надеюсь, вредных привычек нет?
Любопытный, общительный - это ты?
Вот 21 вопрос - и каждый ответ
Приближает тебя к парню моей мечты.

Я кошка, гуляю сама по себе.
Я не спешу, могу вечность ждать.
А пока мечтаю я о тебе,
Каждый день, как последний, буду встречать.

(вольно-переводное творчество по мотивам песни Alanis Morissette)

(по мотивам РИ "Дом, в котором время остановилось")

Брат, брат,
проследи мой взгляд,
если хочешь все про меня узнать,
кто из нас не прав, кто не виноват,
но узнав, поверь, ты не будешь рад.
Брат – враг?
А за мною мрак,
впереди мой страх, мое имя – прах,
наяву - кошмарнее чем во снах,
мне теперь гореть на семи кострах.
Брат, верь,
не страшна мне смерть,
я с тобой, за тебя – да в любую дверь,
но за самую горькую из потерь
чем прикажешь мне заплатить теперь?
Брат, брат,
все на новый лад,
я любила брать, но пора отдать,
помоги же нам вместе стать опять…
А потом – не забудь проследить мой взгляд.

Р.

Ты бессилье моё, безбожие,
Безотрадно пустая даль.
Беззаконие, бездорожие,
Горделиво-горька печаль.

Пеленою заворожённая
Мракобесия на крестах,
Опьяневшая, заражённая,
Опаршивленная в устах.

Одурела ты, заклеймённая,
В безысходности задремав,
Исхудавшая, покорённая,
Всю до капли себя отдав.

Уж мертвецки окоченевшую
Налетели тебя клевать.
Разорённую, почерневшую,
Облепили – не разогнать.

…Не швыряюсь хулой безликою,
Зубоскаля судьбе шальной -
Восторгаюсь тобой, великою,
Погибаю с тобой, больной...

Кто только не изощрялся на тему этой строчки - от такого поэта, как Олег Ладыженский, до такого рифмоплёта, как ваша покорная слуга. И тем не менее...
Сонет Цурэна Правдивого.
Как лист увядший, падает на душу
Письмо из незапамятных времён.
Я промолчу. Я клятвы не нарушу.
Уста не назовут ничьих имён.
Минувших лет растраченная сила
Остынет снегом на моих висках.
Я ничего у жизни не просила
И не была у смерти в должниках.
Разлуки, встречи, счастье, боль, надежды -
За них никто не даст нам ни гроша.
И тело, словно ветхие одежды,
Готова сбросить вольная душа.
Когда она отправится в полёт,
Хоть кто-то обо мне слезу прольёт?

II
Как лист осенний падает на
дно,
Как мерно дышит озеро
волнами,
Как мысли, очарованные
снами,
Трезвее не становятся давно...
Вино пьянит - на то оно вино,
Яснее жизнь становится с
годами,
Но наважденье догорит, как
пламя,
И буду вновь одна... Мне все
равно:
Что паруса над гладью вод
скользят,
Что осень,как в фату, в туман
одета,
Что листья в гладь озерную
глядят...
От этого не меньше в мире
света,
И больше не становится
печаль.
И листья слов летят, срываясь,
вдаль.
III
Слова ложатся, словно снег,
на душу,
И серебрят и строки,и виски.
Размер и ритм - отчетливей и
суше,
И только в сердце - странный
след тоски.
Слова летят... печаль все
тише, глуше,
Настала ночь, и звезды так
близки...
Но я оковы света не разрушу -
Я им верна до гробовой доски.
Глаза слезятся от ночного
ветра.
Что жизнь, что смерть -
нетленна и права.
Слова летят из темноты и
света,
И серебром искрится голова...
Один вопрос - и тысяча
ответов.
Но все они - слова... одни
слова...

А я вот чем иногда балуюсь - пришлют авторский стих (этот сочинил Евтушенко) почитать:


Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.

И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.

Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.

А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.

Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.

О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ!



А я, мол, дописываю, только это не я, понарошку.

16:38:52

Талант портного не встречали,
В краях степных уже сто лет,
Но если ножницы из стали,
Возьмет насущный человек...

То он,
Отрежет, что попало,
И шелк, и шерсть, и нить батиста.
Он связи - под свое лекало,
Чертить начнет; промеж статистом,
суфлером, или первым планом,
В твоем спектакле жизни,
Нет разницы ему - и даром,
Пройдет мольба отсечь всех тех,
Чьи письма окаляли жаром
Нутро.

Оставив только тех,
Чьим стопам счастлив твой
Порог.

О нет, он даже не портной!
И не слуга старушки той, с косой.
Он просто пишет свой сценарий,
И пьесу ставит - в ней хромой,
Кадриль вам спляшет; тварей,
Выгуливать привык безногий,
Глухие же дудят в гобой.

Актеры не хотят играть,
А он всё пишет, пишет, пишет,
И если в пьесе сей абсурда,
Ты видишь истину и суть,
Добро пожаловать, сценограф,
Дели с калекой Музы путь.

Какая тонкая нить
Между «тогда» и сейчас».
А мне б судьбу изменить
Один-единственный раз.
Какая острая грань
Между «люблю» и «прощай».
Мы платим вечности дань,
Чтобы не видеть, где край.
Какой короткий разбег:
Три шага – и в небеса.
Нескоро выпадет снег,
Ещё чиста полоса…

Моя дорогая,
Вчера получил я письмо от тебя .
Читал его долго, стеная, рыдая,
Моя дорогая…

Моя дорогая,
Ты, правда, уходишь? Ты правда?..
Скажи всё, как есть, не скрывая.
Моя дорогая…

Моя дорогая,
Ты знаешь, слова могут ранить?
А эти безжалостно жгут, убивая
Моя дорогая…

Моя дорогая,
А, впрочем, зачем тебе это?
Нелепо и глупо… Я знаю, я знаю.
Моя дорогая…

Моя дорогая,
Я просто хотел попрощаться.
Прости, что бумага от крови сырая…
Моя дорогая…

Вообще, я писала его для "Пера". И не дописала. На несколько четверостиший. Да и те, что есть, получились не вполне такими, какими виделись. Поэтому его нет в "Пере".

Они уходят

Люди-духи.
Уйдут незаметно, неспешно, бесследно -
Словно солнце развеяло сизый рассветный туман.
Вроде - помнишь: в сознании всполохом блеклым и бледным
Возникают и снова стираются их имена.

Люди-стрелы.
Щелчок тетивы - и впиваются в душу.
Ты сраженный стоишь на коленях, не веря в финал.
И от боли ослепнув, не видишь, как жизнь свою рушишь,
Не давая изъять наконечник, что в сердце застрял.

Люди-пули.
Без них все бессмысленно, серо и пусто.
Каждый день ты жалеешь, что так и не умер вчера.
Может, время пройдет, - ты воскреснешь для нового чувства,
Но пока у тебя вместо сердца сквозная дыра.

Он любил книги, она – шоколад.
Друг без друга для них наступал ад,
но и вместе было не легче,
пожалуй, даже похлеще.
В общем, любили они разные вещи,
но почему-то еще были вместе.
Она гуляла по крышам, ища вдохновение,
а он слушал музыку. Погромче, пожестче.
Она ловила мгновения
и впечатления,
а он среди фраз искал те, что короче, но звонче.
Он смотрел на нее, как на ангела,
а она, хоть и летала, но исключительно на метле.
И только по воскресеньям.
Они были странные.
Но живые.

Ты знаешь, они ни с кем не сходились,
Знакомились,
пели, болтали,
ссорились и разбегались;
мирились.
Но так и ни с кем:
никогда, ни за что
Не сходились.

Ты знаешь, она была ведьмой,
Колдуньей,
ангелом и лисичкой,
больной истеричкой,
А в ушко дунь ей -
растает, сонная,
Ляжет удобнее,
И так
с первого на седьмое.

Ты знаешь, тот, у нее, был не лучше.
Хуже,
и демон ее искуситель,
и ангел, внезапно, хранитель.
И кое-какой ведьмак.
Она прижималась - и жесткость
он убирал,
прятал гордость
и обнимал,
словно сжимая кулак.
Не как у людей, не так.

Ты знаешь, им запретили быть вместе,
И даже разные вести
о горе,
про взгорья,
моря,
лукоморья
Они получали с полей.
И каждую ночь они были
как думалось, не одни.
Ведь им же уже запретили?
А значит,
что были,
любили,
забыли.
Но искорку каждый хранил.

И вновь повстречали:
узнали своих,
влюбили,
влюбились,
Ценили, как будто родных берегов прилив.
И пара вышла отлично:
Ведьмак и ведьмачка,
Волчище с лисичкой,
И ангел-хранитель с больной истеричкой.
Что и не скажешь - про них.

И зажили вместе, и даже счастливо,
А те, кто давно
иль недавно
уже запретили,
чтоб ангел с ведьмачкой,
ведьмак с истеричкой,
которая, кстати, еще и лисичка...
Так вот, мне о них ничего неизвестно.
Но повсеместно,
и, кстати, уместно
Везде, всем сказать: идеальная пара -
Всегда шум и гам, вдохновенная свара,
когда весь такой из себя искуситель
Зажав в кулак хвост, таскает лисичку,
За что сковородкой ангел-хранитель
Вмиг получает от ведьм-истеричек
(О, юноши, знайте, попомните слово:
Когда ведьма злится, ее сразу много)
И, рядом в углу, у ведьма с ведьмачкой
На знаках Аард идет поругачка.

Ты знаешь, потом они все же мирились,
просили прощенья,
ласкались,
лечились.
И пели, болтали, и жили,
и не тужили.
Быть может, впервые,
как будто живые,
они ощущали себя,
и сходились,
и жили,
любя,
Как себя, только больше.
И вроде бы все, как у всех: они пели,
болтали, смеялись,
ссорились и матерились,
мирились.
Быть может, единственный раз,
один шанс
им дали:
Чтобы двое сходились.

Это странное чувство, похожее на ожог,
Когда тебя взводят до упора, словно курок,
И медленно, мягко, исподволь выбрав ход,
Судьба бойком по затылку бесшумно бьет.
Ты больше не веришь, не знаешь, не помнишь, не...
Ты только движение к цели, удар по ней.
И пока не закончен короткий, как вдох, полет -
Там, под сердцем, внутри,
обжигающий,
мертвый
лед.

Листья, сдавшись, упали, унылый вид.
И дождливое утро пронзило душу.
Я тебе не сказала, она болит,
Бьется в реберной клетке, стучит наружу.

Там, за окнами глаз, на железный путь
За перрон опустились в дождливом танце
Нити слез. Лабиринт, чтоб тебя вернуть.
И самой по дороге нельзя теряться.

Я бы с радостью ей подарила высь
И оставила тело бездушной клеткой.
Я бы в ухо шептала: «Тесей, вернись,
Ты оставил на год меня с черной меткой»

Но нельзя. Я сижу и играю роль
Будто жизнь продолжается, будто мимо.
А на сердце, где метка, тупая боль
Еще зависть к пернатым, что объяснимо.

Я дождусь, ты же знаешь, люблю тебя
И с тобою я буду опять крылата.
Пенелопа ждала, как и я – любя,
Жду хранимого мною солдата.

А почему бы и нет)

Хокку для двоих

К A.

Невозможно спать:
По крыше катится лёд.
Пустота вокруг.

* * *

Птица-ветер рвёт
Паруса ожиданий -
Мне не добраться.

* * *

Ты не бумажный,
Но вижу я на просвет
Летнее солнце.

К V.

Нет, не тревога -
Тень от цветущей вишни
На твоём лице.

* * *

Рядом, вдали ли -
Как бы ты ни был близко,
А душой далёк.

* * *

Верю, что в небе
Для бесконечно разных -
Синева одна.