Хигф, поймав самолетики, рассматривал их с озадаченным видом, затем улыбнулся и начал писать. Хотел было послать летуна сиамцу тайными путями личных сообщений, но потом передумал. Все-таки это - мнение об обсуждении работ.
Крылья были исписаны следующим текстом...

Нет, что ты, какие обиды? Просто... попробую пояснить ситуацию. Ты был эгоцентричен? Так я и просил ИМХО, только развернутое. Я получил его, понял, обдумал. Вопросов, в общем-то нет. Промолчать казалось не лучшим вариантом (Пририсован смайлик ).
Спорить? Конечно, я могу вынести свое понимание персонажа. Но получится, что я сперва просил критики, а теперь отвергаю ее и утверждаю: "нет, я прав, всё было именно так, как я написал"!
Да и "доказать ощущение" - само по себе понятие внутренне противоречивое.
Так что извиняться не за что, я просто толком не знал, что написать.
По поэзии. ИМХО, часто можно доработать ее технически, не причиняя ущерба образам. Впрочем, я не поэт, за пять лет всего два стиха на Прикле, и основываюсь больше на общении с таковыми.
Я не против неклассических форм, но тогда в идеале, на мой вкус, лучше последовательно неклассические.

Бакалавр Данковский, до этого сосредоточенно дремавший в уголке, неожиданно для самого себя пробудился, извлек из внутреннего кармана плаща вишневую трубку и принялся набивать ее табаком.
Трубка была подарком… ну да, подарком от одного знакомого гаруспика. Правда, гаруспик пока еще об этом не знал. То-то он удивится, когда не обнаружит… впрочем, Даниил уже давно его убеждал, что курить вредно. Многим. Не бакалавру, конечно.
Выдохнув облачко дыма с легким ароматом стеблей кровавой твири (twyrine sangvinia), бакалавр Данковский наконец заговорил:
- Я, пожалуй, начну с самого начала, а именно – с того что я пропустил, пока Морфей отказывался выпускать меня из объятий.

Пушинки
Зарисовка в настоящем времени. Для полноценного рассказа этот прием слишком смел и успевает надоесть уже к девятой тысяче знаков, для повести – тем более, хотя многие рискуют, для зарисовки же – в самый раз.
Чувственно и красиво, с привкусом горечи, но все же – это не слова старика. Разумеется, откуда мне знать – но почему-то кажется, что старики мыслят по-другому, как-то иначе, чем описано тут. Это и признание того, что сейчас – совсем не как тогда, и нежелание с этим смириться, иногда явное, иногда затаенное. Задаваемый себе немой вопрос – а не близок ли уже конец? За плечами так много – и в то же время так мало… по крайней мере, от общения с людьми старше пятидесяти-шестидесяти у меня складывалось такое впечатление.
А еще… знаете, по-моему, она все равно ему пишет. И будет писать. А он – ей.
Неважно, откуда.

Слова автора
Чудесно!
Необычная форма, не имеющая твердых рифм, только аллитерации, не требует, чтобы ее как-то назвали… неважно, верлибр это или не верлибр, рассказ в стихах или что-то иное… Прочитать и почувствовать. Или не почувствовать, но я почувствовал. Волшебство сквозит в каждой строчке.
Нельзя также не оценить оформление. Будь оно написано без этих особенных, волнообразных расположений строк – читалось бы уже иначе.
А теперь я перейду к произведениям сегодняшнего вечера.

Одно лицо
Сразу скажу, что по ощущениям оно – не мое, не близкое. Это не мешает субъективной оценке. Для объективной оценки это и неважно)
Миниатюра-картина. Повествование вызывает в воображении ряд сцен-кадров, и будь я в достаточной мере наделен художественным талантов, непременно изобразил бы. Одинаковые люди, одинаковые лица, шахматная доска, на которой встречаются два черных короля – в окружении одинаковых пешек… Эта миниатюра – о чем-то большем, чем пара отдельно взятых человеческих жизней, силы, о которых здесь говорится, намного выше и сложнее. Армии, штурмы высоких башен – масштаб поистине мировой. Настроение миниатюры полностью соответствует ее содержанию.
Что любопытно – в качестве главного героя взят непременно Темный, не Светлый. Светлые приходят за ним уже в конце – низвергнуть. Особый род тяги к представителям темной стороны, м?
Хорошая работа, красивый язык.

Я тоскую
Работа неплоха – ритм выверен, язык чист, целен, образен, вполне в духе того, о чем идет речь. Но есть ряд нюансов, которые… скажем так, вызвали вопросы.
Во-первых, нужна ли была разбивка на строфы, вернее, именно такая разбивка? Оно могло идти подряд, имхо, без ущерба для смысла и даже напротив. Смысловой переход между восьмистишием и четверостишием есть, это я согласен. А между первым и вторым четверостишиями? Они вполне однотонны, неужели нужно было их разделять?
Рифма есть не везде, но это автор, разумеется, знает и вполне вероятно, что так и задумывалось.
И о смысловой части… почему он, лирический герой, тоскует именно по серенадам? До последних строк перечисляются, на мой взгляд, куда более важные и существенные причины для тоски.
Легкое ощущение незаконченности…
А в целом, повторюсь – очень неплохая работа, учитывая прочие стихотворения автора. Так держать.

Медное имя
Сначала, увидев, что это аллюзия, я ожидал и соблюдения ритма цветаевского стихотворения. Но оно есть не везде, впрочем, это и хорошо.
Ритмический рисунок в трех строфах несколько различается, по мелочи – ударения в различных местах, количество слогов. Что странно и интересно – при прочтении это не помешало, даже добавило колорита, что ли… однако в одном месте все же запнулся:

Прочитаю имя из трех слогов,
И в сумасшедшем танце дня,
Я соберу его из огня.

Выделенная строка. Это из-за расстановки ударений. Ничего страшного.
Здесь ощущения на первом плане, а форма – на втором. Закрыть глаза и слушать…
Да, понравилось. Мррр =)

- Вот почему же я так давно здесь не бывал... - горько вздохнул дракон, помахивая чашкой чая. - Мое упущение, да... Что ж, постараюсь искупить.

Одно лицо
Хорошо. Действительно - но вступает в дело моя обычная проблема с миниатюрами. Хочется больше.) То есть - подробностей о мире, тем более, что события помянуты явно весьма значимые и впечатляющие. И вот это, увы, мешает впечатлиться как следует.

Я тоскую
Тихо и красиво. Разбирать мне не хочется, поскольку не большой я специалист по стихам.

Медное имя
Увы, стиха, на который идет аллюзия, не помню совершенно, так что, вероятно, что-то не оценю. Но мне весьма понравилось - ибо красиво.
Вот только почему медь?

На Улицу Творцов пришла осень. Она гоняла пожелтевшие листья по улицам, гремела черепицей - вина, конечно, оказывалась на шаловливом ветре, и смывала напоминания о лете с брусчатки мостовых холодными дождями.
В Мансарде начинался новый вечер. По углам прятались уютные, пушистые тени, пахло свежезаваренным чаем, булочками с корицей. По столам были разложены листы, сшитые между собой разноцветными шнурками из ниток. Листов было мало... Но во всем, конечно же, была виновата непогода, располагавшая к дремоте и теплому одеялу, а не к окололитературным беседам.

I
Hel

Плен

А за окном летят на свет,
Сгорая, мотыльки
Внутри тепло, но света нет
Как нет в душе тоски.

Тоски о том, что есть полет,
О том, что за стеклом
Другая жизнь сейчас идет
Сгорая мотыльком.

Когда-то стаей белых птиц
Кружилась у огня
Твоя душа. Остановись!
Ведь ты не знал меня!

Со мной тебе тепло, темно
Уютно и легко.
Но не лететь тебе теперь
На пламя мотыльком.

II
Higf
Эта работа до сих пор интересна мне, а потому хотелось бы услышать по ней подробные отзывы. От тех, кто не досказал что-то в рецензиях на конкурс, или вообще не писал их.

По-настоящему

III
V-Z

Ветролов

Когда-то один мой приятель ехидно заметил, что, сидя на краю крыши, я очень напоминаю горгулью. Помнится, я тогда изрядно оскорбился: нашел что сравнивать – это каменное уродство и куда более грациозный силуэт мантикоры…
Но сейчас вынужден признать – да, что-то похожее есть. Особенно когда я не просто сижу, а свешиваю голову с крыши, цепляюсь когтями за карниз, а крыльями и хвостом помогаю себе сохранить равновесие. Не каждая горгулья так изогнется, замечу.
Неудобно, конечно. Но иначе следить за этой улицей не получается, тем более, что это Ночной сектор, самая середина, даже с моими глазами тут нелегко…
Да сколько же мне в этой позе иероглифа сидеть?
Словно отвечая на мой вопрос, внизу хлопнула дверь, и показался худой сутулый ящер в тяжелой куртке. Во-от он… Три дня за ним охочусь, все время ускользает, крокодил недожаренный. Как мне это задание надоело – словами не передать.
Я подождал, пока он отойдет подальше от дома, а затем резким движением взмыл в воздух, оттолкнувшись от крыши. Крылья подняли меня в небо; короткий вираж – и бросок вниз.
Ящер оглянулся, услышав хлопанье крыльев, уставился на меня и резко сунул руку под куртку.
Поздно – я с размаху врезался в него передними лапами, отбросил назад и прижал к мостовой всем весом.
– Служба доставки и почты «Сфинкс и другие», – объявил я, устраиваясь поудобнее. – Господин Рохаж, у меня послание от вашей жены – уведомление о разводе и требование половины имущества.
И полез в сумку на боку за нужным конвертом.
Ящер слабо затрепыхался, но я придавил его свободной лапой.
– Ага, вот оно. Держите. И распишитесь, – вслед за конвертом появилось зачарованное перо. Я позволил Рохажу высвободить одну руку и коряво расписаться на квитанции.
– Все? – мрачно поинтересовался ящер, той же рукой принимая конверт. – Слезь с меня!
– А заплатить?
– Что еще заплатить? – возмутился он.
– На штамп смотреть надо, – ткнул я когтем в синеватую печать. – Оплата получателем.
– Вот змея! – с чувством сказал ящер. – Мало ей развода и раздела, так она еще и так деньги тянет! И мантикорами травит!
– Нечего было налево ходить каждую неделю, – заметил я. – И не просто мантикорами, а работниками уважаемого агентства.
Рохаж проворчал что-то нелестное, выпустил конверт и вытащил из кармана кошелек. С моей помощью – извлек нужную сумму.
– Спасибо, – клыкасто улыбнулся я и вот теперь спрыгнул с него на мостовую. Ящер со стоном поднялся.
– Это не доставка, а бандитизм какой-то…
– Не надо было три дня от нашей службы прятаться, – фыркнул я. – Все равно ведь найдем.
И, чуть разбежавшись, снова взмыл в воздух.

Разница между секторами очевидна – из-за времени суток. Но вот кое-что другое заметно только если взлететь над городом и парить из района в район… Здесь, в Ночном секторе, ветер сильный и холодный, его поймать просто, но крылья мерзнут. На них-то шерсти нет, в отличие от тела.
(И вообще – хорошо, что я из фел-мантикор, а не антро, и лицо у меня тигриное).
В Утреннем секторе ветер теплый и удивительно ласковый, хотя и не очень сильный. Попробуй подхвати его… на нем трудно летать, но вот просто понежиться в его потоках – одно удовольствие.
Очень неплох ветер в Дневном – и сильный, и теплый. Чего еще ожидать-то? Там взлетать ну очень просто и приятно; наверное, потому наша контора там и находится.
Но все-таки самый лучший ветер – в Вечернем секторе. В меру прохладный. Незаметный на малой высоте. А вот если его все-таки поймать, то можно взлететь так легко и так высоко, как ни с каким другим не получится.
Как говорил один мой знакомый аристократ: «На крыльях вечернего ветра можно достичь даже звезд». И хотя я не уверен, что небо над этим городом – настоящее… он прав.
Мы-то в этом знаем толк. Прадед говорил, что в другом мире нас называли не просто мантикорами, а ветроловами – именно потому, что мы парили на ветру, и искусства этого не утратили, даже переселившись в город.
Холодный ветер Ночного сектора пронес меня над темными домами, позволив легко скользнуть в Вечерний. Удача махнула крылом, и я поймал новый поток сразу же, взмыв над городом и откровенно любуясь им сверху.
Я здесь родился, и за стены никогда не выходил: дара Проводника не досталось. Прадед много про другой мир рассказывал – именно его город и притянул, а до этого он успел немало пожить. Но… честно говоря, мне туда и не хочется. Здесь хорошо.
И не думаю, что за пределами города есть такие ветра. Особенно в Вечернем и Утреннем; когда последний ерошит самые кончики шерстинок, проходится по крыльям, усы щекочет… мррр…
Я чуть было не замурлыкал, но вовремя спохватился: что делаю-то? Мантикора, причем уже отнюдь не ребенок, а веду себя как кошка обычная!
Раздраженно фыркнув, я заложил вираж и направился по дуге вниз – к Дневному сектору.

Наша контора – одна из старейших в городе… наверное. Когда она была основана, знает разве что шеф, но здание точно старое, и выглядит ну очень внушительно. Колонны, просторные окна и балконы (а как же еще, когда почти все сотрудники крылаты), крыша большая и плоская… вот только здоровеннейшее каменное гнездо впечатление нарушает. Ну, оно-то не для красоты, там живет семейная пара рухов, самые большие коллеги.
Отец рассказывал, что когда-то один чудаковатый маг заказал притащить ему из другого мира огромную гранитную статую. Десять Проводников ее еле-еле пропихнули в город, а потом именно рухи изваяние к заказчику и тащили. Зато и заплатил он хорошо.
Я подлетел к одному из балконов, уцепился за перила, спрыгнул на пол… и немедленно был оглушен радостно-пронзительным воплем:
– Мэйвертмэйвертмэйверт!
Нечто маленькое, очень пернатое и невероятно быстрое завертелось вокруг, возбужденным писком выкладывая… не пойми что, слишком уж быстро. Всего пара секунд – и у меня уже в глазах поплыло от этого мелькания.
Я помотал головой, постарался подловить момент, когда комок перьев окажется прямо передо мной, и рявкнул.
Звуковая волна бросила надоеду о стену, и теперь наконец его можно было разглядеть, не напрягаясь – мелкая ало-золотая пташка с длинноватым для своих размеров клювом.
И зовут его Килаль. Такие, как он, обычно только легкие письма носят и заказы конторе – ничто другое им не поднять. А еще с максимальной скоростью передают приказы от начальства.
– Ты чего орешь? – возмущенно осведомился он, съезжая на пол.
– Не мельтеши! – рыкнул я, садясь и обвивая шипастым хвостом лапы. – Чего сказать-то хотел?
– Так я уже все сказал, – Килаль взмыл в воздух, и явно собрался вновь набрать скорость.
– Грр, – предупредил я, и пернатый малыш, все поняв правильно, опустился на пол прямо передо мной.
– Так вот, Мэйверт, – вздохнув, сообщил он, – у нас заказ лежит, и шеф поручил его тебе. А тебя нет! И не найдешь!
– Предыдущее задание, – мрачно пояснил я. – Три дня эту чешуйчатую морду выслеживал…
– Ну, сдай квитанцию и бери новый пакет, – махнул крылом Килаль.
– Да иди ты в циклон! – возмутился я. – Поем сперва. У меня крылья не железные – мотаться туда-сюда по городу без перерыва.
И я двинулся с балкона в коридор; Килаль тут же вспорхнул мне на голову, и мне оставалось лишь рыкнуть для очистки совести. Своей, конечно. У этой пташки и его сородичей совесть отсутствует по определению.
К счастью, перекусить у нас можно всегда. Шеф, сам любитель покушать, отлично понимает, как важно вовремя подкрепиться, и столовые на каждом этаже есть. Ходят туда все, а потому…
А потому есть хороший шанс встретить того, кого никак не подловишь!
Высокий птицечеловек с белым оперением что-то втолковывал скептически настроенному ворону, стоя спиной ко мне, и потому не замечая. И только увидев ехидный блеск в глазах собеседника, он оглянулся.
Судя по испуганному выражению клюва – узнал.
– Так, – задумчиво сообщил я, облизываясь, – сейчас я кем-то буду обедать…
Птицечеловек определенно поверил.
– Э-это не очень хорошая идея, – слегка дрожащим голосом сообщил он. – И вообще, мне пора…
– Стоять! – взъерошился я, выпуская когти, но, увы, он скорость набрал быстрее, нырнув за поворот. Я бросил взгляд вслед, потом на дверь столовой, откуда так аппетитно пахло… ну, ладно, тайфун с ним.
Но все же для порядка заорал вслед:
– И чтоб при следующей встрече наконец отдал зарплату за три месяца! Счетовод ощипанный!
Главу нашей бухгалтерии не любит никто. А я – особенно.
– Меньше пропадать на заданиях надо, – хихикнул Килаль. – Получку пропускать не будешь.
– На себя посмотри, колибрин сын, – отозвался я. – Сам исчезаешь на недели, причем даже не по делу.
– Мне простительно, я все равно самый быстрый, – гордо заявил Килаль.
Ворон – Аркор его зовут, работает в архиве, – насмешливо каркнул. Я мрачно покосился на него и прошел в столовую.

После обеда можно и за новое дело приниматься. Как дед говорит: «Голодное брюхо к заданию глухо».
Я отнес квитанцию Рохажа в отдел курьеров и получил взамен продолговатую коробку с прилепленным адресом. Попытка прочитать его на месте провалилась, так что пришлось сунуть посылку в сумку и топать на балкон. Там, при ярком свете, будет полегче… было бы…
Если б не почерк, мистраль ему поперек! Такое чувство, что писали… не знаю чем! Хвостом. Отмороженным. Причем таким, какой у меня самого – с иглами.
Наконец разобрал… Дориан Эвалль, живет на Одинокой улице, в Дневном же, только вроде на окраине. Гм, и зачем именно я понадобился?
Ладно, на месте разберусь.
Пролетая мимо верхних этажей, я услышал рокочущий бас шефа, вопрошавшего: «Разве у вас было недостаточно времени? Разве нельзя было приложить больше усилий?»
Обычная его манера речи, иначе шеф не изъясняется. Он даже официальные документы сплошными вопросами пишет.
Поймав сильный теплый поток, я скользнул к окраинам, слегка прикрыв глаза; все равно в здешнем небе я каждое облачко знаю, так что…
И едва увернулся от десятка стремительно пронесших птиц, наперебой что-то обсуждавших. Ну вот куда они, не разбирая ветра, ломятся?! Видят же – мантикора по делам летит, никаких правил воздушного движения не соблюдают!

Через пару часов, озадаченно кружа над городом, я начал понимать, почему задание спихнули именно на меня. Улица и дом эти – тайфун ведает где, так просто не отыщешь. Другой бы уже потащил коробку обратно… но, извините, я так не могу. Мне поручено – я и сделаю, не будь я Мэйверт!
Я опустился на ближайшую крышу и попытался сообразить, где же адресат умудрился поселиться. Дом номер один, так что в самом ее начале… Нет, надо было с Аркором посоветоваться, он-то каждую улочку, которая старше года, знает.
Из окна позади гневно залаял чей-то пес. Я, не оборачиваясь, махнул хвостом, с врожденной меткостью ветроловов вогнав в оконную раму с полдюжины длинных игл. Лай мигом стих. Вот и умница.
Но где же эта Одинокая улица-то? А хотя… кажется, знаю! Надо только подумать как те, кто по земле ходят, и все ясно становится!
Я сорвался с крыши, почувствовав крылом сильный поток. С легкостью развил скорость, промчавшись под аркой, соединяющей две белые башни, взмыл вверх, обогнув тройную корону шпилей…
А затем снова скользнул вниз – прямо к высокому дому, стоявшему на углу, и умудрившемуся оказаться как бы в стороне от улиц.
Конечно. Одинокая улица, дом первый, он же единственный. Просто стоит так, что сверху зазор между ним и улицами не очень-то заметишь.
Так, этаж седьмой, квартира – тоже седьмая, получается, что…
Я вцепился когтями в массивный деревянный карниз и постучал лапой по стеклу, разглядывая просторную комнату внутри (беспорядок изрядный). Никто не отозвался, и я постучал снова, так, что окно затряслось.
Вот теперь отозвались – из соседней комнаты появился высокий человек с каштановыми волосами; руки перепачканы краской. Художник, что ли?
При виде меня он удивленно поднял брови, но окно открыл (внутрь, к счастью).
– Служба доставки и почты «Сфинкс и другие», – с некоторым раздражением представился я. Все-таки у шефа самомнение высшего уровня. – Вам посылка, распишитесь.
– Сейчас, – Эвалль отошел от окна. – Заходите, пожалуйста.
– Благодарю, – я влез внутрь и вытащил из сумки коробку с квитанцией.
– А, от сестры! – весело улыбнулся художник, только бросив взгляд на адрес и расписываясь. – Она мне давно обещала новые кисти прислать.
– Она врач? – мрачно осведомился я.
– Да, и очень хороший.
– Заметно…
– Папа, это от тети Мэйлин? – в дверях объявился мальчик лет семи, сразу за ним – девочка, того же возраста. Похожи на отца и друг на друга как лучи солнца.
Теперь понятно, почему в комнате такой разгром.
– Ой… – восторженно выдохнула девочка, смотря на меня. – Котик…
– Я не котик! – возмутился я, отступая к окну. – Я мантикора при исполнении!
– Мантикот? – озадаченно уточнил мальчик.
– Мантикоррра!
– Ой, а он рычит! – хором обрадовались близнецы, каким-то чудом мигом оказались рядом и запустили руки в шерсть. Я опешил на какие-то секунды, и за это время дети умудрились погладить и почесать за ухом, пусть даже и с трудом дотягиваясь.
М-м… как-то неожиданно вдруг приятно.
– Дети, не приставайте к почтальону, – заметил Эвалль, распаковывавший коробку. – Лучше принесите гостю чего-нибудь.
– Молока, если найдется, – попросил я. – Пить хочется.
Мальчик тут же сорвался к двери; девочка, привстав на носки, продолжала почесывать и гладить. Гм… даже рычать не хочется…
Ее брат вернулся через минуту со здоровенным стаканом; я поблагодарил кивком и отпил пару глотков. Потом вытащил из сумки рацион – крупную плитку шоколада, посмотрел на нее с отвращением и откусил большой кусок.
– А вы что, шоколад не любите? – удивилась девочка.
– Терпеть не могу, – признался я, запивая молоком. – Но он силы отлично восстанавливает, так что приходится…
Эвалль, вроде бы ушедший в разбирание присланных кистей, вдруг глянул на меня и близнецов.
– Послушайте, – начал он, – я давно хотел детей к сестре свозить, но не успеваю. Вы не могли бы…
– Не ко мне, – решительно отказался я. – Напишите запрос в службу, они пришлют грифона. А я только посылки ношу.
Дети заметно приуныли. А что поделаешь? Ну не умею я летать с всадниками… и… и не люблю вообще. Вот.
– Ответ писать будете? – сменил я тему.
– Чуть потом, – вздохнул Эвалль, – мне сперва ответный подарок уложить надо.
– Ну, тогда мне пора, – кивнул я, поворачиваясь к окну.
– Подождите. Может, вам проще будет через студию? Там окно куда больше.
– Давайте, – кивнул я, и двинулся к двери. Мальчик попытался было влезть ко мне на спину, но я вежливым движением крыла эту попытку пресек.
Окно в студии Эвалля было действительно великолепным – и я в него пройду без проблем, и подоконник широкий… только я посреди комнаты замер, оглядывая картины.
Небо… Небо и ветер.
Где-то – пейзажи города, где-то – портреты… но всегда, на каждой – небо. Светлое, темное, черное, пронизанное лучами солнца, усыпанное звездами…
Я невольно оглянулся на Эвалля, с гордостью улыбавшегося от двери, и смотревшего на меня с каким-то почти вдохновением. Интересно, рисовал ли он раньше мантикор в небе? Или как раз сейчас о такой картине задумался?
А, потом увижу! Теперь-то знаю, где он живет.
– До свидания, господин Эвалль, – кивнул я, запрыгивая на подоконник.
– Заглянете еще?
– Возможно, – показал клыки в улыбке я.
А потом сжался, метнул себя в окно, расправил крылья…
И снова поймал теплый ветер Дневного сектора.

- Рад, что вечера в "Мансарде" продолжаются, - оживился Хигф. - И, надеюсь, авторы проснутся и новые работы не заставят себя долго ждать...

Hel
Сперва чисто технически.
В первых двух строфах все рифмы хорошие, а вот во второй вызывают сомнение "птиц-остановись" и особенно "темно-теперь" А еще не хватает знаков препинания, могу подробнее о них в ПМ.
По смыслу... Не без огрехов, но легко, непринужденно и эмоции я ощутил. Не пробрало до костей, но ощутил, стих хороший.

V-Z
О, продолжение цикла про этот город! Как же, помню начало, и рад, что продолжаешь про него писать. На мой взгляд, цикл из лучших твоих вещей - миротворчество, как всегда, великолепно. А когда ты добавляешь юмора, твои произведения заметно выигрывают.
Такие вещи трудно рассматривать отдельно, а в целом... Главный герой тут все-таки город. И, может быть, поэтому излишне конспективно, много действий и мало описаний.
Но прелесть, как и вообще весь сеттинг... Интересно бы все это собрать и прочесть вместе, когда рассказов поднакопится. Эту чудесное место. И мантикор прелесть.
А, да, маленькая техническая погрешность - ненужное созвучие имен Мэйверт и Мэйлин. Но, пожалуй, и все. Если придерживаться рамок избранного стиля, пожалуй, добавить или предложить больше нечего.

Новый вечер! Hel снова вошла в кафе в длинном голубом платье. Прошла по полупустому залу и села за столик у окна. Перебирая листки, разложенные на столе, вдруг густо покраснела и отвела взгляд. Вот незадача. Теперь до конца дней будет стыдно. Но есть такое свойство - замечать ошибки лишь в изданном, когда исправить уже нельзя. Сто раз уже обещала себе, напечатать, прочитать - потом отправлять, не раньше! Но нет, и очередной ляпсус готов. Снова стыдно, было бы это в последний раз...
Но сидеть, бесконечно глядя в окно и притворяясь, что тебя тут нет, это как-то не совсем логично. Этим можно было бы заниматься и не приходя.

По-настоящему.
Вчера читала первый раз. Восхитительно. Страстно. Сильно, пробирает. И действие на сцене, и то, что происходит за кулисами. И то, и другое достаточно горячо, но не перебивает вкуса друг друга. Очень захватывающе.

Правда вот тут

Цитата

Со щелчком сдвигается рубин на перстне, порошок сыпется в котел. Тихий плеск. Жидкость клокочет, ярясь прожилками ряби; успокаивается, вновь ловя отблески очага

Немного как-то на зубах хрустнуло, это если придираться. Плеск бы на что-то другое заменить. Не ритмичен он, что ли. И я бы написала - сыплется. Может всплеск? Ну, наверное, понятно, что я хочу сказать.
А больше - все. Придраться больше не к чему.

Очень понравилось.

Ветролов.
Такая красивая картина. Очень хорошее, легкое впечатление остается от прочтения. Пожалела, что не знаю, как же это выглядит летящая в небе мантикора. Вот бы вместо интернет-версии книжку с картинками. Было бы чудно.
Тут даже придраться не к чему - как не ищи. Спасибо за рассказ.

Щирк-щирк-щирк.

Вспыхнули, пронзив напитавшийся темнотою воздух, мелкие искры-иглы. Разлетелись в стороны, потрескивая словно миниатюрные молнии, что, тут же затухая, на краткий миг освещают одутловатое лицо.

Щирк-щирк-щирк.

Вспыхнули и растворились в неровном, подрагивающем язычке огня, что торопливо лизнул кончик сигареты, тут же затухнув, и оставив после себя лишь тлеющую, ярко-красную точку. Эта точка часто-часто пульсировала, медленно увеличиваясь в размерах, распространяя вокруг запах тлеющей табачной бумаги – монструозной замеси из целлюлозы и тертых листьев вышеуказанного растения.

Фффффф… Пф-ф-ф-ф.

И я даже не знаю, чего мне сейчас не хватает больше – моей любимой фетровой шляпы, которая так хорошо подходит к костюму-тройке, или же эффекта сепии на все это великолепие. Я никогда не любил нуар, в мой кабинет чаще заходят кредиторы, нежели грудастые блондинки со смазливыми личиками, и я, черт возьми, даже сигар себе позволить не могу. Но это еще не значит, что я лишен некоего фундаментального чувства вкуса и жанра – мои ноги в туфлях «чище-только-языком» исправно покоятся на крышке стола, задумчиво-мрачновато-небритое выражение лица отдает той самой «байроновщиной» что действует на дамочек всех типов примерно так же, как спелый банан на голодную обезьянку… Если вы, конечно, понимаете о чем я.

Ффф…

Все это, пересекаясь, создает хитрый эффект оптической иллюзии, и меня не покидает мерзкое ощущение того, что если я сдвинусь хоть на миллиметр, «небритость» превратится в клочковатую щетину типа «где густо, где пусто», а закос «а-ля Байрон» будет наводить на мысли о хронических запорах и прочих неприятных штуках. Но это неважно – я, в конце концов, не для того сюда пришел. И поскольку торопиться мне некуда…

Пфф…

Боже, помоги мне принять то, что я не в силах уразуметь.
Боже, помоги мне уразуметь то, что я не в силах принять.
Упаси меня, Боже, перепутать одно с другим.


«Одно лицо». Я смакую название, неторопливо обсасывая его со всех сторон. All the same? Мысль из разряда «неважно кто, как и каким образом – все похоже на одно, все повторяется»? Шероховатая косточка царапает небо – большего из этой ягодки я при всем желании вытащить не смогу, а посему её остатки падают в маленькую пепельницу, смешиваясь с пеплом. А я продолжаю прислушиваться к потрескивающим ощущениям на кончиках вкусовых сосочков…
Определяющие типа «близнецы», «одно лицо», вкупе с цикличностью типа «с чего начали тем и заканчиваем» ощущаются приятно – знаете, это как черный, он ведь всегда в моде.
Оседают, к чему-то, на языке слова вроде «архетип», «хаотично-злой», «упорядоченно-злой» и… эээ… и… «событийная лента Мебиуса» - но это уже полная чушь, за которую я бы не дал и громанного лоша.
Что забавно и даже немного интересно. Стиль, тот самый стиль, неизменно вызывает ощущение того, что где-то ты это уже читал-видел-слышал, и вообще знал прямо с пеленок – посему, удовлетворившись одним найденным смыслом, остальные, возможно скрытые, искать как-то и не хочется – с изрядной долей равнодушия ты принимаешь это как… нечто похожее на притчу, со слегка размытым идейным посылом.
И если бы эта работа попалась мне вне контекста Мансарды – я бы её скорее пролистнул, или прочитал бы по диагонали, особо не вдумываясь.

«Я тоскую». Я морщусь – стихи всегда пролетали мимо меня, являясь неким особым, изящным направлением искусства, что навечно закрыто для слонов и нуарных героев. Хотите чувства – обращайтесь к Гюго…
Первая, несмелая ассоциация на запах и вкус… Романс. Если бы немного обескураженный мозг еще знал что это такое… Хотя, и в тексте упоминается… Неважно.
Закрывая глаза, я медленно, с псевдо-циничной ухмылкой прокручиваю строчки, произвольно останавливаясь на некоторых кусочках. Недолго думаю. А потом, мысленно, начинаю вплетать рядом с буквами простенький мотивчик-подвывание, постукивая пальцем по колену, отсчитывая незамысловатый ритм…
Фразы с легкостью накладывались на ментальное, простейшее, окологитарное – и, потеряв все, что связано со стихом, почему-то превратились в текст песни, что…
Мысль коротнула, и больно ударила по нервным окончаниям – субъективное восприятие еще не означает волшебной догадки. Но я все равно потряс головой, вытряхивая мотивчик из ушей.

«Ме-дно-е-и-мя». Прислушиваюсь к себе, и пытаюсь выловить хоть одну мыслеформу-ассоциацию. Название эхом отзывается в полупустой голове, а имя русской поэтессы отражается «всякая тарелка будет мелкой!» и затихает где-то в отдаленных участках сознания. Имя, от которого идет кислинка. Имя, которое с легкостью проводит электрический ток. Имя, которым можно расплатиться в каком-нибудь пиратском кабаке.
И все ассоциации пролетают мимо, свистя как медн… свинцовые пульки. Беда с этими стихами – стоит не так прочитать, не под то настроение, и медный ключик не находит свой замок. Цепочки картинок расходятся в разные стороны, и в какой-то момент безвольно провисают, не находя продолжения – но взамен нам предлагают другую цепь-образ, которая тоже начнется чтобы не закончиться логически.
Слайд-шоу из образов, абстрактные искры и снежинки аннигилирующие друг друга в вихре.
А поскольку вода превратилась в пар, а флогистон разложился на воздух и некий первичный элемент не видный глазу, то ничего не осталось в руках. Хотя, может, я просто не умею скрещивать снежинки и искры.

«Плен». Заточение, тюрьма, арест. Слово «заточение» - резкое, драматичное, немного свистящее, чуть-чуть даже шипящее, его хорошо цедить сквозь зубы или рычать. Слово «тюрьма» автоматически выдает нечто сырое, грязное, в любом случае не особо приятное. Нежно произнести его нет возможности – я такого еще не встречал. «Арест» - сухое слово, попахивающее всяческими юридическими прибамбасами. Но это первичные ассоциации.
А вот слово плен… Плен. П-л-е-н. «Ласковый плен», «пленительный образ», «пленяющие мечты». Ласковое заточение, тюремный образ, арестовывающие мечты. Есть ведь в этом слове нечто такое томное, отдающее романчиками в мягкой обложке про распутных женщин с золотым сердцем девственниц в тридцать и Санта-Клауса нефтяных магнатов в двадцать пять.
Так вот, что я хотел сказать. Слово «плен» в окантовке из этого стиха в моем сознании создает образ… ээээ… томного страдания. Юная девушка смотрит в окно с невыразимой печалью во влажно блестящих глазах. Или не смотрит. Или не девушка. Или без печали.
В стихах мне всегда не хватало «околосюжетной» части. В большинстве из них. Я готов плакать и биться головой о стену, готов чувствовать тепло внутри и смеяться с комком в груди. Только объясните мне, почему я должен это делать. Мне советовали почитать учебник «лирика для чайников, или как интерпретировать сто самых запутанных метафор», но я его потерял.
Так о чем это?

«По-настоящему». «Матушка погрузилась в непривычное, а потому нервное молчание и попыталась разобрать, о чем говорит Пролог. Театр ставил ее в тупик. Он был начинен своеобразной магией, магией, которую она не понимала, которой не могла овладеть. Он изменял мир и утверждал, что все на самом деле не такое, каким кажется. Но самое страшное было в другом. Эта магия принадлежала людям, весьма далеким от волшебства и чародейства. То были обыкновенные люди, которые не знали правил. И они перекраивали мир, руководствуясь звучанием фраз»
«Вещие сестрички», Терри Пратчетт.

Небольшой экивок в сторону недавно перечитанного. Тоже аллюзия на. Что до самой работы, то эти курсивы, эти новшества… Кажутся лишними. Ну, или создающими впечатление, будто бы автор специально хотел создать что-то нетипичное, необычное по методу подачи на стол. Пропуская сквозь пальцы сюжет…
Чередования линий, стихи в прозе, и кривой уклон на девяносто градусов влево в конце.
И в принципе мне хронически плевать на все вышеперечисленное – читается легко. Но вот этот перекос… Это бессмертие как «ноша»… Ну к чему этот финт ушами? Показать обычный рядовой день из жизни бессмертной актрисы?
Нет, я не скажу, что мне не понравилось. Правда то, что понравилось, я тоже не скажу.

«Ветролов». Чисто из природно-врожденной вредности хочется взять и сказать какую-нибудь гадость о тексте. С чувством, с тактом, с рас-ста-нов-кой насмехаться над добрыми и кавайно-застенчивыми мантикорами, вкупе с картинно-детскими ребенками. А еще взять мухомор и сгрызть у всех на глазах с криками «да я такой, я такой какой я есть, я очень циничный». Но после долгого периода игралки в «злого маленького ребенка в пубертатном», я нахожу это амплуа… Отвратительно манерным. Да-да, шляпа совсем не моя.

«Девочка глядит из окошка —
За окошком едет рыцарь на кошке.
Или, может быть, на медведе...
Непонятно — куда он едет?
Может, хочет спеть серенаду
О любви с каштановым взглядом
И кудрями спелого лета?
Рыцари — такие поэты...
Если даже ловят дракона,
Говорят с ним о красе небосклона,
И загадывают гаду загадки,
И играют, простодушные, в прятки.
А потом они дерутся, недолго.
У драконов велико чувство долга.
И кончается весь бой — отпираньем
Душ, и дружбой, и взаимным братаньем.
Смотрит девочка в окно на балконе —
Едет рыцарь на крылатом драконе.
Тихо плачет позабытая кошка.
Все красиво...
Только грустно... немножко»
А. Белянин

…Хм?

- Ах, Genazi! Ваш комментарий просто восхитителен! - Hel, внимательно ожидавшая окончания речи оратора, встала со своего места и подошла к его столику, - Очаровательно! Разрешите присесть? - и не дожидаясь разрешения села на краешек стола.
- С удовольствием отхлебнула бы коньяка из Вашей рюмки, - продолжила она щебетать с милой улыбочкой.
- Так вот, мне ужасно любопытно, что же это значит: "Так о чем это?". Это значит все настолько все плохо, что нельзя выразить и можно только презрительно спросить, или все же Вы действительно хотите узнать?

Предположим второе...

Понимаете, человек, нашедший свою любовь, становиться в некотором роде несвободен, то бишь пленен.
И в данном контексте эта самая любовь, глядя в окно, сидит и размышляет. Может, не сидит, может, не в окно... не так важно.
Вот он, теперь уже безнадежно плененный, стремился, искал, спешил куда-то. А теперь он сидит в тепле и уюте, и ему уже ничего не нужно больше. Она дала ему все, что было нужно.
А ведь он был милее, когда искал...

- Пожалуй, - дракон с подозрением посмотрел на чай, поискал глазами ложку, не нашел, и размешал его миниатюрным смерчем, сорвавшимся с пальца, - пора бы и мне высказаться.
Аллэй...

Плен. Достаточно теплое стихотворение, пусть даже я не совсем согласен с идеей. Правда вот в первой строфе показалось сравнение света с тоской довольно странным, обычно их как раз противопоставляют.

По-настоящему
Собственно, я свои эмоции тогда в теме выразил (хотя и не проголосовал). А если более развернуто, то... то не выходит. Текст очень эмоциональный и лично я его именно через призму эмоций и воспринимаю. А вот в слова они укладываются с трудом.
Что могу сказать: что про историю героини витража вполне можно поставить свою оперу. И с должными голосами она будет впечатлять.

А теперь отвечу о своем.
higf

Гмм... да, соглашусь. Уже заметил проблему: пишу по городу, удерживая в памяти предыдущие рассказы, и вообще воспринимаю это как одно целое. Скорее всего, когда допишу еще то, что хочу, то соединю воедино.

Согласен. Пожалуй, заменю на "Марион".

Hel

Увы, увы, рисовать я умею слишком плохо. Вот разве что нашел неплохое изображение мантикоры... Разве что рога непонятно зачем.)

Genazi

Цитируя Эмберли Вейл: "Это я предпочту считать комплиментом".)
А насчет застенчивости не соглашусь, тут скорее некоторая ошарашенность - не так часто ему приходится иметь дело с человеческими детьми.

- Осень таки развернулась вовсю, и зовет зиму. Листопад кружится, и листья рассыпаются, рассыпаются маленькими смерчами крошечных кусочков, которыые бледнеют и становятся снегопадом... Ой, что это я?
Хигф потряс головой и отпил горячего чаю.

Да нет, глубинных смыслов и подтекстов не предполагалось, как ни печально признавать. Предполагались эмоции, но, видимо, вышло недостаточно хорошо.

О том, что здесь два набора витражных слов, чередование лиц, одно из которых второе, два сюжета и попытки писать похоже на стихи... Знаю. Возможно, это перебор. Но оно так писалось. И, подумав, не стал правит - не тот случай, когда это ошибка. ИМХО. Эксперимент, чтоб или смотрелось, или нет, или принималось, или нет.
Насчет финала... А почему нет? Мне интересен был такой показ бессмертия... В сочетании с театром. И я намекал, что она, возможно, и есть героиня самой пьесы.

Кстати, спасибо за хорошие отзывы.


Тоже предпочту считать это комплиментом. В общем-то, так примерно и рассчитывалось.

Похоже, дамочки с декольте все же предвидятся. Надо добавить задумчивости, надо казаться сухим и отстраненным, и сигарету, сигарету мне. А, к черту!
- Хм... - Я не нашел ничего умнее, кроме как выдавить из себя неопределенный, протяжный звук, который в равной мере может говорить как об иронии, так и о задумчивости.
Покрутив в руках очередную никотиновую палочку, я окинул внимательным взглядом свою собеседницу. О да. Эта улыбка, этот тон. "Я буду делать вид, что мне приятно с тобой говорить, но на самом деле ты просто самовлюбленный идиот, как и все мужчины, впрочем". Или, я просто слишком отвык от общения с женским полом, и забываю все эти их приемчики…
Сигаретный дым вновь причудливым узором поднялся к потолку, на минуту отвлекая от девушки передо мной – это, конечно, невежливо, заставлять даму ждать, но… Эти кольца, это изящество. Красиво.
Я вздохнул, и, нацепив на лицо полушутливое-полуудивленное выражение, начал:
- О, как вы могли подумать об этом, мисси? – пролебезил я, включаясь в игру. – Презрение к столь прекрасной девушке… Как вообще можно о таком подумать? Просто «я старый солдат, и не знаю слов любви». Ну, или как-то так. И вот, теперь, когда вы рассказали… нет, поведали мне смысл вашего стихотворения, все действительно становится на свои места. Если прочитать его, зная эмоциональный настрой, события, которые наполняют стих – то да, вопроса «о чем?» не возникает. Но что же теперь – сопровождать лирику сноской «я хотел(-а) сказать здесь то-то и то-то»?
Я откинулся на стуле – не столько для того, чтобы принять вальяжную позу, сколько для того, чтобы успокоить ноющую спину – чертовы боли…
- Или писать так, чтобы последний идиот от стихосложения… Коим я, по совместительству и являюсь… Понял без слов? Или просто, пардон за выражение, забить на него? Мне просто интересно, если бы человек подобный мне прочитал бы сборник ваших стихов, и сказал бы вам «я ничего не понял», стали бы вы ему объяснять смысловое наполнение каждого отдельного стихотворения, или бы плюнули и сказали «Значит, не судьба»? Волновало бы вас мнение каждого прочитавшего, или вы предназначаете свои творения только для определенной аудитории?
Мой протяжный вздох разлетелся по кафе, даже порождая небольшое эхо. Кажется, я опять сказал не то, что нужно. Впрочем, это, наверное, не важно. А все-таки дым красивый…
- А то что в «рюмке» как вы сказали, - я выразительно покосился на небольшой стаканчик. – Это чай. А запах клопов – от меня, уж извините.

Hel внимательно смотрела на кольца дыма, что поднимались к потолку. "Так красиво, легко, воздушно. Как бы хотелось, чтобы строки моих стихов были такими..." - подумалось ей.
- Знаете, я пожалуй все же присяду, - сказала она, слезая со стола и присаживаясь на самый-самый краешек стула. Опираясь на стол локотками и проникновенно глядя в глаза собеседнику, она продолжила.
- Понимаете, для меня очень важно, чтобы все читающие меня понимали! - взахлеб защебетала она, - Я ведь рассказываю все это для того, чтобы разделить мои чувства с другими. И я буду биться с каждым, пока он не поймет в чем суть. Зачастую я пытаюсь доказать в чем там дело до тех пор, пока это не начнет напоминать мне разговор с закрытой дверью. Если честно, то я, наверное, ни разу еще не писала столь непонятного стиха, поскольку первый раз получаю настолько шокирующий отзыв! А может быть, большинству все равно и они просто ничего не говорят, чтоб не натыкаться на мои объяснения, - навряд ли Мансарда когда-либо слышала столь же горестный вздох, как тот, что издала Hel после всех этих объяснений.
- Хорошо, что этот стих не из разряда самых важных и концептуальных, поэтому Вы избавлены от долгой истерики по поводу. Знаете, а давайте все-таки коньяку! За дружбу и понимание!



to V-Z
Знаете, сейчас я и сама слегка не согласна с идеей, очень уж долго оно пролежало в почтовом ящике. Взгляды меняются. Но ведь бывает и так, согласитесь. А что до света и тоски, то это не противопоставление, это другое. Просто нет ни света, ни тоски по нему. Просто он перестал быть важным. Огонь костра для мотылька заменило пламя керосиновой лампы, и о костре он забыл. Что-то вроде того.

А мантикора - чудесная!

Тлеющий фильтром окурок смялся о край пепельницы темно-серого, дымчатого стекла. И последний дымок, тонкой струйкой поднялся к потолку, впрочем, разбиваясь на невидимый запах еще на середине своего пути - я даже поморщился, ибо этот момент всегда не особо приятен. Может сигарета в пальцах и выглядит хоть как-то эстетично, но вот бычок в пепельнице – едва ли.
- А, да-да. Знаете, я ведь на самом деле не детектив, и даже не его ассистент, - горькой капелькой упало куда-то признание, немного обыденное, немного скучноватое. – Я коммивояжер. Продаю специальные пылесосы для чистки ковров. И ведь не у каждой семьи есть дома ковер, да и из тех, у кого он даже есть – не каждому нужен мой товар. Вообще, если бы я не был таким упертым, я бы, наверное, продавал по паре-тройке пылесосов в полгода. Но так как, сами понимаете, время такое, деньги зарабатывать надо… В общем, я стучусь к ним до тех пор, пока они не вызовут полицию, или все-таки не купят мои пылесосы – тем более что цена-то им по двадцать баксов за штуку. Ну, плюс специальные хитромудрые насадки, гели для влажной чистки – но это уже аксессуары, так, по желанию. Иногда мне удается даже убедить какого-нибудь клиента в том, что ему жутко НУЖНЫ мои пылесосы. Хотя чаще всего на меня стравливают собак.
Зудящий шрам у левого предплечья. Комнатная болонка. Позор мне.
- И в принципе, я бы мог продавать обычные пылесосы, не для ковров. Правда они и стоят дороже, и таскать их с собою накладней.
Я пригубил чай из стаканчика. Холодный, неприятный напиток. Горячим он был гораздо лучше.
- Язва, уж простите, - рука со стаканом отсалютовала вверх и медленно опустилась к губам. – Как вы сказали?.. Ах да, за дружбу и понимание!

Постепенно стихли отголоски последнего вечера, и в темных углах устроила себе логово тишина. Не пора ли бы её снова потревожить?
Смешливые брауни уже перемыли всю посуду, натаскали ворох осенних, мягко-желтых, листьев и разбросали их по столам... Гостей дожидаются чьи-то новые, чужие строчки, горячий чай и терпко пахнущий специями кофе.


I
Вейд Дартер

Ода (которая должна была быть сонетом) изысканному национальному кушанью,
написанная в день четвертый месяца октября
по случаю одной презабавнейшей опечатки.

Твои блины на звезды не похожи,
Они красны, как выпившие рожи.
Они сладки, как у любимой губы,
Но губы ведь так не укусишь грубо.

И аромат у них воистину чудесный,
Он к небу быстро поднимается, как песня.
Нет ничего прекраснее блинов,
За них готов остаться без штанов!
Насмешка злого рока в их судьбе,
Хоть вешайся на первом же столбе.
С рождения обречены на гибель,
И это знает каждый, кто б он ни был.

Их жертва нам во счастье и на благо,
О жертве их поэты сложат саги.
Так воздадим хвалу, блины вкушая
И оду нашу этим завершая!


II
Scorpion(Archon)

Наше время прошло. Ты просила ещё немножко...
Вышло много и долго. Но смысла привычно нет.
Наше счастье лежит в ладонях стеклянной крошкой,
И играет на каплях крови замёрзший свет.

Наше сердце, одно на двоих - ведь зачем иначе? -
Не открылось, хоть кажется ключик и был в руках.
А теперь ты сидишь у себя и зачем-то плачешь,
Разминая в ладонях намоченный солью страх.

Наше сердце одно на двоих. Но иначе - вышло.
Вышло как-то само, и гадать - бесполезный труд.
На ладонях четыре отметины цвета вишни
Поживут пару дней - и сами собой умрут.

Наше время прошло. Будет холодно и тревожно,
И смотреть друг на друга - ненужная трата сил.
Знаю, мы не хотели, но поздно. Иначе - можно.
Я уже в это верю, хоть - веришь ли? - не просил.


III
Genazi

Ловчий.

Проголодавшийся Хигф решил не ограничиваться одним чаем и придвинул в ожидании себе тарелку с блинами, слушая спор... Но, как только появились новые листки, поспешно отодвинул на угол, делая вид, что это не его и вообще всегда тут стояло.

Вейд Дартер

- А точно оценка нужна? Ну ладно... - с серьезным видом, - напишу. Размерчик у оды, конечно, пошаливает, но рифма везде есть, что в данном случае уже достоинство. Это бы выложить на масленицу – самое то было бы. Прямо страшно теперь в «Теремок» ходить, убийцей себя чувствуешь.

Scorpion(Archon)

Тут же действительно посерьезнел.
- Тема одновременно относится к разряду банальных и вечных, и я не намереваюсь вдаваться в дискуссию по этому поводу. Тем более, что против таких тем при красивом исполнении ничего не имею. А оно красивое. Читается легко, только третья строка почему-то чуть подвисает, но даже не могу объяснить. Возможно, чисто субъективное. Самое вкусное, как обычно в стихах – образы. В этом плане начало красивее, ИМХО. Очень понравился «намоченный солью страх», «счастье стеклянной крошкой» и «играет на каплях крови замёрзший свет».
Хорошее стихотворение.

Genazi

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
Н. Гумилёв, "Слово"

Мир слов очень красив, хотя мне трудно вообразить автомобили из слов на дороге из слов, перед домами из слов. Можно, наверное, но очень тяжело.
Правильно ли я понял, что мир слов каждый видит по-разному, в зависимости от личных особенностей? Ведь англоязычный ловчий увидит в дымке буквы s, m, e, o, k... И еще – насколько различны в материальности «слова-материя» и «слова-слова»? Или это единое целое?
Интересно, что за организация их объединяет, и какие цели ставит? Безопасность? Но ведь данный случай, как сам герой говорит, ничем не грозил. Коллекционеры? Нет, не очень похоже. Какой-то вседозволенностью и скрытой опасностью, если вдуматься, веет от героя и тех, кто за ним стоит.

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
(оттуда же)

Хорошо смотрятся вставки-цитаты. Может быть, стоило все сделать узнаваемыми цитатами?
Немного поцарапало место «грузной кучей «ненужное мясо» падая вниз», как-то не смотрится такое описание. И не очень понятно, что увидел бы наблюдатель в физическом мире?
Финал превращает странную историю в добрую сказку...

Мансардный кошак сонно приподнял голову. Сказать по правде, он думал, что сейчас начнется столпотворение, придет множество гостей... Одинокий Хигф и блины(при взгляде на них хвостатое облизнулось) слегка удивляли. Подтянув к себе лапой маленькую тыкву, пока еще не превращенную в джека-пампкина, кошка решила развеять странную тишину Мансарды своим около-литературным "ма!".

1. Вейд Дартер

- В копилку! В смысле, в копилку мне. Если еще конкретней: в мою копилку юмористической поэзии, которая... приятна глаза и уму.) Как-то так.)))
Если честно, меня особенно умилила - порадовала - тема.) Ода блина-ам, ах! Заучить его что ли, и цитировать на блинных посиделках?)))))

2. Scorpion(Archon)

- Стыло и грустно, - кошка нахохлилась, обняла лапами тыкву, - по настроению - стыло. По-зимнему. И правда - очень грустно и остро. У этого стихотворения зимнее настроение, мне кажется - причем зимнее холодным воздухом, замерзшими руками, колким снегом и серым небом. Оно очень образное, да, я полностью согласен с Хигфом. И "отметины цвета вишни" - у меня сразу пронесся образ перед глазами.
Грустное. И очень красивое.

3. Genazi

Кошка молчит долго. За это время она успевает выцарапать на оранжевой поверхность тыквы след будущего ухмыляющегося рта "пампкина".
- Я даже не знаю, с чего начать. Наверное, с самого... с самого отдаленного - с ритма. У этого рассказа потрясающий ритм, нарастающий, в момент "падения-погони" достигающий, как мне показалось, пика, бросающий тебя вперед... и плавно, именно так, как нужно, затухающий.
А еще я боялся конца, думал, что там будет что-то.. плохое ><" Но, нет... За конец - мр. Большой мр. За светлую каплю слов и надежду.)
Пока я читал, мне почему-то вспоминалась то "Вита Ностра" Дяченок, то госпожа Ле Гуин. Слова, слова...
"Браво" за идею, потому что мир, как слово - это известно, но вот мир в виде слова...) Это странно, но представляется очень живо, наверное, благодаря прекрасному описанию. Да.
Мне эта идея в какой-то степени близка, потому что иногда сталкиваюсь с глюком своего мышления, которое в голове создает слова-образы, причем слова именно рукописные, и в тоже время являющиеся образами..) Но, впрочем, ну их нафиг, мои тараканы.) Мы о рассказе говорим.)
Если закругляться и говорить итог: потрясающе. Мне очень понравилось. Правда-правда.

Закончив, кошка снова уткнулась в свою тыкву, занявшись уже основательно вырезанием будущего фонаря. А еще хвостатое искренне надеялась, что на этот вечер все же пожалуют авторы, которые, кажется, слегка потерялись в осенней дымке....Или нет?

Eight.
Подача энергии восстановлена В ??.??.??. перевод внутренних часов.
Seven.
ОШИБКА УСТРОЙСТВА. Файлы памяти отсутствуют. Запуск программы самодиагностики.
Six.
Результат самоидентификации = RSD-ALPHA-300-12.
Five.
Функция = ОШИБКА! Данные были повреждены или удалены.
Four.
Системное обозначение = сверхразумная технология «Марк V»
Three.
Серийный номер модели = 0101
Two.
Вероятное местоположение = виртуальное кафе «МАНСАРДА».
One.
Запрос информации: "COM1:9600,E,8,1,BIN". Конвертирование в абстрактную мысль.
Overdrive.*

Небольшой механизм, что покоился на чуть пыльной крышке дальнего столика, мигнул ярко-красным светодиодом и вновь погас. И этот факт вполне можно было бы оставить без внимания, если не брать в учет то, что через секунду чуть поодаль от непонятного конструкта, появился чуть смазанный мужской силуэт, что медленно, но верно, становился более четким, более… живым.
И, в конце концов, в очертаниях этой фигуры вскорости можно было угадать серую, слегка отливающую металлом, форму, навевающую несколько ностальгические мысли о старых добрых американских сериалах про звездные путешествия и строго-бюрократическо-футуристические наряды путешествующих. Однако, лицо самого «путешественника» дивным образом дисгармонировало с постными лицами актеров, которых обычно приглашали на подобные роли – оно было живым, оно было улыбающимся и оно было… Несколько удивленным.
- Приветствую вас, дамы и господа. Меня зовут Лайонель Смит, ваш покорный слуга, - Легкой иронией выделив последнее слово, он склонился в почти незаметном поклоне, и озорно подмигнул присутствующим. – Полагаю, это немного странно – видеть кого-то подобного мне на столь… Утонченных, скажем так, мероприятиях. Тем не менее, прошу вашей снисходительности и понимания – иногда, даже самые практичные, и, казалось бы, далекие от искусства…ммм… «люди» интересуются результатами «разговора с ангелами», вне зависимости от того, чем они являются – будь то стихи, или же проза.
Лайонель смущенно улыбнулся, запуская шаблон «легкая неловкость» - вслед за улыбкой последовало легкое покраснение гладко-выбритых щек.
- Посему, с вашего позволения, я перейду непосредственно к делу. И первая работа, чьи строчки я удостоен созерцать - «Ода», написанная неким... Оу… Интересные у вас здесь анаграммы, пожалуй. Куда уж там всяким «топорам-ропотам» и «ластам-атласам». – Процесс создания абстрактного образа в этой системе был представлен довольно слабо, посему попытки представить объект анаграммы, пишущего фривольные стишки про блины, закончились полным крахом. – Впрочем, полагаю… Вернее, надеюсь, что это неважно. Что более важно, и даже немного забавно – в списке работ находятся, как минимум, два произведения, которые позволили себе упомянуть тот самый знаменитый сонет Вильяма нашего Шекспира.
«И вдоволь над ним поизвращаться» - повисло в помещении невысказанное, но ясно читаемое в смеющихся глазах Лайонела.
- И сказать честно, автору удалось выполнить свою задачу – и весело, и пародийно, и… - Смит запнулся. – И блинов хочется. Что несколько странно, поскольку пищеварительная система у меня отсутствует как таковая. Впрочем, возможно, во всем виноваты чипы воображения.
Внезапно раздавшееся урчание пустого желудка наиболее полно обрисовало ту гамму эмоций, что испытывал Лайон. Впрочем, достоверно неизвестно, от кого именно из присутствующих оно доносилось. Откашлявшись, мужчина продолжил:
- Пожалуй, я перейду к следующему творению, и, надеюсь, не буду покаран за слово «контраст», что так и просится на язык, когда осматриваешь рядом стоящие работы неизвестного автора и мессира Архона. – На секунду ИИ задумался, правильно ли называть сего автора только по второму имени, но, решив, что это не столь уж принципиально, продолжил. – Как заметили предыдущие риторы, разумеется, в самом хорошем смысле этого слова, стих… Образен, и этими образами подкупает мое внимание. Да, я нечетко представляю себе ситуацию, к которой относились приведенные строчки, но, думаю, это не слишком-то и нужно – лирика все же отображает именно что переживания, верно?.. – Смит поморщился. – Правда, не скажу, что отвлеченные переживания меня хоть сколько-нибудь волнуют – но это не к вам, это так, небольшая мысль по поводу. К слову сказать – сам лирический герой мне не слишком понравился. Не могу сказать, чем именно, то ли в счет своей вселенской усталости, ощущения безнадежности… Впрочем, вру, такие вещи мне нравятся. Но, вальсирующее на нервных окончаниях ощущение того, что этот самый лирический герой… Слаб? Нет, он не слаб. Безнадежно равнодушен? Может быть – следы ярких эмоций смываются волнами этого «ненужная трата сил». Но что странно, необъективно и вообще – почти невесомо, так это то, что на протяжении всего текста мне почему-то кажется, что герой то ли обвиняет, то ли стыдит, то ли просто неодобрительно смотрит на человека, которого любил. И, возможно я неправ, но в стихе есть… Присутствует… Нотки отвращения. Друг к другу, и к самим себе.
Лайонель открыл было рот, чтобы что-то добавить еще, но тихий звук выдергиваемого из розетки штепселя оборвал его речь, равно как и существование – фигура смазалась и растворилась в воздухе.

- Полагаю, он достаточно сказал. К сожалению, ответить на все дальнейшие вопросы ИИ не в силах, посему, я решил поиметь внезапно появившуюся совесть и заявиться сюда, - Я, напротив моему заменителю, сегодня не слишком настроен на разухабистые умствования, посему просто отвечу на вопросы… как смогу, пожалуй. Ибо мир приведенный в рассказе делался буквально за те тридцать-сорок минут, что я уделил его написанию. И, как мудро заметил мессир Хигф, без своих ляпсусов, разумеется, не обошлось.
Что касательно первого вопроса, то да, все действительно так. Просто, я решил, что… либо языковые различия в дефинициях не слишком-то важны, потому что общий смысл все равно достигает читающего, либо, они опять же не слишком-то важны уже потому, что Настоящие Слова (тм) соединяются с «чем-то еще», а посему их «сухая словесная оболочка» медленно отходит на задний план.
Отвечая на второй вопрос, я прибегну к аналогии – разница примерно такая же, как между булыжником летящим в лицо и «волновыми колебаниями упругой среды», то бишь, звуком. Если угодно, можно воспринимать различие другим образом – оазис-мираж и оазис вполне настоящий. Довольно коряво, но, на этот вопрос у меня нет четкого и ясного ответа – посему, я позволю себе отбиться «тайной сией, великой есть».
А вот касательно организации… Вот тут я предоставлю ваш вопрос вашему же воображению. Но могу обмолвиться, что себе представлял ловчих, как «людей, появляющихся в нужное время, в нужном месте, с флакончиками подходящих слов в руках». Вполне возможно, тот флакон, который получил наш герой, пригодится в каком-нибудь другом месте. Как насчет очень важного династического брака, благодаря которому прекратится затяжная война на севере какого-нибудь материка? Сквозь изменчивость и шаткость, как будто царящих в мире, проглядывает некое скрытое сцепление событий, благодаря которому, все идет как положено, по заранее предначертанному пути.
Что до «ненужного мяса», то да, mea culpa**. Я и сам испытывал некоторые сомнения на этот счет, но исправлять не стал – уже не помню почему.
Засим… Полагаю, что моя роль в этом вечере если не окончилась, то медленно отходит на задний план.

___
*В приведенной вставке ведется обратный отсчет от восьми до единицы, а затем следует «overdrive»

Overdrive
1. ['əuvədraɪv]
сущ.
1) авто ускоряющая передача, повышающая передача
2) интенсивная работа; лихорадочная активность
to go into overdrive — резко активизироваться
His career went into overdrive. — Его карьера резко пошла в гору.
Her mind went into overdrive. — Её мысль лихорадочно заработала.
Our engineers went into overdrive. — Наши инженеры стали работать с усиленной нагрузкой.

На самом деле – дань опенингу аниме «Canaan» - очень уж мне понравилось там начало.
** Mea culpa – (лат.) моя вина

Hel, раскрасневшаяся от мороза, практически влетела в Мансарду. Как замечательно, что сегодня подают блины! В такую погоду это самое чудесное, что можно придумать.

Вейд Дартер
Очччень вкусно и замечательно! Браво! Можно еще один блинчик?


Scorpion(Archon)
А эти строки полны печалью. Как тягостно всегда расставаться с теми, кого любил. Самое горькое слово на свете слово – любить, когда оно в прошедшем времени.
Стих красив, ровен и отточен. Все на своем месте, хотя разве бывает иначе?

Genazi
О! А это вот чудный рассказ.
Сначала, где-то первую половину, мне казалось, что повествование идет о создании стиха, о вытаскивании слов и складывании их в произведение, стих ли, прозу ли, но в слова. Что-то созвучное с Тяжелым дымом Набокова.
Но все гораздо более интересно. Здорово!

Только вот мне немного царапали глаза те цитаты, что я часто вижу вокруг себя. Про кошек особенно.
Мне вот, в отличие от Хигфа, больше бы понравились совсем неузнаваемые мысли.
На вкус и цвет, как говорится…

- Моя очередь, - рыцарь устало поднялся с места в своём неизменном углу. Всякий, кто знал его, сейчас мог бы и не узнать - настолько тусклыми, померкшими казались его глаза. - ПРостите, что ждал остальных. Просто не всегда просто подобрать слова.

Вейд Дартер
- Царапнули мне слух ваши "рожи", да и к блинам я всё больше золотистым, а не красным привык... Но это я так, эстетствую. Замечательно, что кому-то пришло в голову наконец воспеть великий подвиг жизненного бытия блинов. Они того достойны, честное слово. Мне было приятно прочитать и от души посмеяться над этими строками, а главное - конечно же захотелось блинов.

Genazi
- Мир слова. Точнее, не так - мир Слов. Вечно значимых и вечно что-то значащих, изящных, ярких, грубых, прямых, кривых и даже, наверное, зигзагообразных и спиралевидных - раз были клубящиеся, то уж как таким-то не быть? За что большое спасибо - так это за поразительную натуралистичность фантазии - после такого восхитительного качества описания просто невозможно не представить себе всё то, что пытается поведать сказитель. И, без сомнения, отдельный плюс за самый конец - потому что ярко и красиво. Потому что хорошо, когда кто-то приносит нужные слова, благодаря которым что-то да изменится... но не обязательно сейчас. Людям, видимо, будет не лишне иногда так помогать. Только вот вопрос... а почему именно "ловчие"? И как велик их потенциал? Очень любопытно. Думаю, в рамках мира можно ещё многое придумать, и интересно, возьмётся ли за это автор. Впрочем, и как цельная, органичная вещь это творение на диво хорошо. Спасибо - от всей души.

- Что до сказанного о моей работе... Что начало красивее - да, верно. Должно ли так быть, но у любви, которая ушла, хотя и не могла, не имела права и просто никак не должна была уйти, тоже начало наверняка было красивее того, чем всё кончилось. Что до отвращения - нет, отвращения тут нет. Есть... наверное, попытка поставить точку, не пытаться солгать себе уже не в первый раз и снова на что-то надеяться. Сердце, которое билось одно для двоих, не могло умереть наполовину или разорваться пополам. Но - так случилось. Неизвестно, почему - ведь не должно же было! Но раз случилось... с этим надо жить. Надо признать, что связь порвана - даже если для этого придётся надавить на рану и вскрикнуть от боли. Даже если этого и не хотел раньше - теперь так просто есть. Да и потом... если иначе - можно, то жизнь ведь продолжается... Кто знает, как она обернётся. Может, два сердца когда-нибудь поймут, что, даже не сходясь в одно единственное, могут любить друг друга? А вдруг? Давайте оставим строкам право на призрачный отблеск чуда, ладно? Я - оставлю. А вас - прошу решать для себя самих. Как бы вы не решили - я буду благодарен.
Рад, что вам понравились образы. Я... старался? Врядли. Скорее, рад, что слова сложились, как нужно. Спасибо ещё раз.

Рыцарь сел, чуть лязгнув сочленениями лат. Тусклый, почти невидящий взгляд совсем померк - воин света снова погрузился в свои раздумья, не замечая никого вокруг.

Бакалавр Данковский приподнял шляпу, неизвестно откуда у него взявшуюся.
- Честь имею, - сообщил он, - внести и свою лепту в это обсуждение. Особенно учитывая собранные сегодня образчики творчества...

Вейд Дартер
За свою жизнь я видел немало од. Но таких я еще не видел... о_О Давайте проверим эту по канону. Каноническая ода должна иметь ужасно длинное название и что-то такое великое воспевать. Учитывая нарочито длинное название и сниженный предмет стихотворения я прихожу к выводу, что это - пародия!.. - тут бакалавр взглянул на лица слушателей и засмеялся. - Нет-нет, я шучу, не подумайте, что я сразу этого не понял. Смотрите-ка, в ней даже Шекспиру досталось...
Вполне замечательно - легко, позитивно, тема блинов раскрыта. А у автора, надо сказать, говорящий... псевдоним.

Scorpion(Archon)
С первых строк я влюбился в размер. Слова не льются, а проговаривают себя, превращаясь из просто стихотворения в живой, настоящий рассказ-монолог. Оно звучит так, будто существует только сейчас, только в тот миг, когда его читаешь.
Высоко оцениваю я и находку с единоначатиями: "наше время - наше сердце - наше сердце - наше время"; композиция замкнулась в конце кольцом.
Живые образы - "намоченный солью страх", "четыре отметины цвета вишни".
Очень цельная, трогающая вещь.

Genazi
Вот это идея!.. напомнило, знаете ли, одну картинку, что мне показывала любезная Самозванка - со словами, складывающимися в Город. Для кота и филолога эти строки - как бальзам на душу, к тому же, написано замечательным языком (несколько отсутствующих запятых мы простим), к тому же опять-таки идея... в общем, безумно понравилось, и простите, что краток - как-то не идут слова больше.

Когда осень подходит к концу, и воздух по утрам настолько холоден, что каждый вдох обжигает горло, начинает дуть Ветер... Он приносит с севера запах снега, трогает стекла в окнах своими невидимыми пальцами, бегает по крышам Улицы Творцов - на утро её жители находят на мостовых обломки черепицы.
Ветер несет перемены. Перелом осени в зиму, перемены в жизни... Как знать, что он принесет вам?
В Мансарде, как обычно, уютно потрескивают поленья в камине, с кухни веет свежеиспеченными булочками, а домовые духи, смеясь, насыпают в чайники заварку, то и дело подбрасывая в них теплые улыбки, уют мягких кресел, старые воспоминания, шелест бумаги...
На столах рассыпан ворох листов - чернила разных почерков отливают то черным, то синим, а то и зеленым. Новый вечер начинается, и никто не знает, что принесет Ветер перемен, просительно стучащийся в окно?


I
Черон
Вуаль

– Говорят, за кулисами театра есть проход во тьму.
– Черный ход налево и вдоль, – скучно отзывается Тоно своей любимой улыбкой, выпятив зуб сквозь оттянутый уголок рта. – Хироки каждую пятницу водит через него девок.
– Неправда.
– Говорят, что маски ведут за сценой свои беседы, – вмешивается Хайяд, возбужденно стуча зубами и раскачиваясь из стороны в сторону. – Представляете? Каждый раз, когда мы входим, они замолкают. Если зайти достаточно быстро, можно услышать...
– А если махнуть рукой со скоростью звука, можно услышать хлопок одной ладонью. – Тоно неумолим. – Реально, но невозможно и бесполезно.
– Ты сейчас озвучил всю концепцию современно театра, – смеется Такэмитцу-сэнсей, на миг остановившись посреди своего променада туда-сюда поперек комнаты. Он вышагивает меланхолично, как журавль из железа, держа в руках черновик новой пьесы, куда вносит пометки постепенно - и это еще не худший его способ создания сочинений. Никогда не забуду, как мне выдали лист с детскими каракулями и сказали сыграть плач ребенка, лишившегося левой почки. На мой взгляд, это не отличается от обычного плача, но у сэнсея пунктик на достоверности.
– Я всегда ненавидел вдохновение, – продолжает он. – Когда мне говорят о страданиях вживания в роль, перерождении актера, катарсисе, я плюю такому человеку в морду. Точно так же следует поступать с любым режиссером, который утверждает, что поднимает вопросы, раздвигает рамки, или того хуже...
– Стой на месте, – прерывает его Тоно, приподнимаясь с кресла. – Голову повыше, и носом изобрази яблочко.
– Когда я такое говорил?!
– Позавчера, когда мы обсуждали Эндо, "Для тех из нас, кто верит в милосердного бога", – подает голос Айя, устроившаяся на подоконнике, подобрав ноги. Я грожу ей пальцем – стоит задеть достоинство сэнсея, и слушать нам его лекции еще добрый час, а репетицию закончим дай бог к полуночи. Но поздно. – Еще ты сказал, что...
– ...что если все, что может искусство – это маскировать диалог со зрителем под театр – то мы вернулись ко временам клиров, зачитывающих истории о Святой Софии и называющих это пьесами!
– И ты говоришь это в десятый раз, – замечаю я; у меня действительно с собой дощечка с пометками, которая поднимается мною наверх, чтобы всем продемонстрироваться. Сэнсей посрамлен, но не унижен – он все-таки бросается в бой, и я мысленно говорю "прощай" прогулке под катальпами с Ай.
– Разве не так? Давайте заставим зрителя верить, что каждый убил двадцать человек и спал с пятилетней девочкой. Опираясь на веру, мы безнадежно проигрываем. Мы заменяем религию в первую очередь театром.
– Тогда почему ты не начнешь писать музыку?
– Потому что я не понимаю культуры поклонения наркотикам, – парирует он. – С таким же успехом можно собирать людей в консерватории для массового приема кокаина...
– Говорят, за кулисами театра есть проход во тьму.
– ...хорошо, пусть меня назовут Генри Лукасом и уверят в этом. Мне достаточно перевести взгляд на спинку впереди стоящего кресла, чтобы иллюзия развеялась, а я вспомнил свое имя. Ерунда.
– Вот! А должно быть так – ты смотришь на шею леди, сидящей перед тобой, и тебе, доброму, порядочному человеку, который кошки не обидит, хочется ее сломать.
– Не выйдет. Барьеры самоконтроля.
– К счастью, они понемногу падают. Жизнь – дико инертный жанр искусства, и единственное, что в нем получает развитие, так это свобода от. В жизни человечества прошла религия, прошел период стихотворного романтизма, и период доверия к продуктам с яркой упаковкой. Эти три вехи символизируют прогресс.
– Говорят, за кулисами театра...
– Недавно я видел прекрасную инсталляцию. Людей запускали в театр, обряжали в костюмы, проводили через гримерки, давали в руки текст и выпускали на сцену, где они смотрели на полный зрительский зал и тысячи оголенных глаз.
– Надо думать, они сходили с ума от ощущения бездны?
– Совсем нет. Немного скучали, вот и все. Кто-то пытался импровизировать и играть.
– Поменять местами игроков и зрителей? Как примитивно, боже. Это естественное желание ребенка – встать на голову и увидеть мебель, стоящую на потолке.
– Нам больше ничего не остается. Постепенно освобождаться от себя и превращаться в ноль.
– У нас нет выхода.
– Говорят, где-то там, за кулисами, маски ведут свои беседы...
– Кто-нибудь, прикройте дверь. Дует.
– Это ветер перемен, господа. Приветствуйте его.
Где-то за пыльной стеной занавеса я слышу стук шагов. Как по команде, мы все замолкаем, стараясь прогнать с деревянных лиц выражение интереса и одеваем безликую скуку.
Кто-то протягивает руки ко мне и одевает меня на лицо.
И я забываю обо всем.


II
higf, Reylan
Одиночество

Волна, наслаждаясь собственной мощью, опять подбросила меня, но уже не могла заставить барахтаться себе на потеху. Тело покачивало, как щепку или гибнущий корабль, что равны перед гигантом-океаном. Со щепкой даже сложнее что-то сделать и потому скучней играть. Корабль – более привлекательная забава. Ему можно разорвать паруса, с хрустом сломать мачты, превращая такелаж в паутину, опутавшую самого паука; расшатать ритмичными ударами борта и, наконец прорвавшись, радостно хлынуть в пробоину...
Но я сам по себе уже неинтересен, я лишь щепка, только тяжелее воды. Почему же волны продолжают качать на своей поверхности, перекатывать с крутого гребня в бездонное ущелье и выносить обратно? Качает вверх-вниз, вверх-вниз, как потерявший часы маятник. Вверх-вниз, и снова вверх. Да когда же буря наиграется со мной? Если не буду барахтаться, то скоро бесполезная игрушка надоест, и спасительная темнота дарует наконец покой... Кто здесь стонет? Кажется, я.
Глаза слегка укололо сквозь веки. Так может лишь яркий свет... солнце? Откуда оно во время шторма? Все-таки посмотрю.
Стоило лишь чуть отвернуться от настырных лучей, как небо раскрылось синевой. Чистой, спокойной лазурью, сбросившей одежды облаков и не стыдящейся показаться земле. И никаких волн не было. То есть нет, были. Они лизали желтый песок, не дотягиваясь до меня. Это измученному телу казалось, что его продолжает подбрасывать океан, сжимая мокрой мертвой хваткой. Вывернув шею в другую сторону, удалось разглядеть серовато-красные скалы, но тут же пришлось, превозмогая слабость, спешно перевернуться, чтоб вода хлынула из горла на песок, а не на грудь. Оказалось, я был переполнен ей, как непочатый бочонок – вином. Лишь простояв изрядно на четвереньках, ощутил облегчение. Жизнь, может, и не прекрасна, но все еще продолжается. Морским чертям придется подождать свидания, если, конечно, они жаждут меня видеть.
Кстати, где я, собственно? Хотя – что гадать? Пятидневный шторм мог занести куда угодно. По крайней мере тепло и... Сбежавшая со скал к побережью утоптанная тропинка, не похожая на звериную, подсказала, что здесь есть люди.
Я огляделся. Что-то странное, на грани слуха, беспокоило, но я не мог понять – что. Тихий, еле слышный отзвук, словно замирающий здесь, на границе между морем и землей, границе, на которой никогда нет покоя. Я попытался вслушаться, но вдруг краем глаза заметил стремительное, скользящее движение на берегу, чуть поодаль. Человек или зверь? Если человек – он мне поможет, наверное, если зверь – послужит добычей. Хотя какой я сейчас охотник? Скорее сам дичь! С другой стороны, не вспоминался ни один крупный хищник, живущий на линии прибоя. Для водяных слишком мелко, наземных плохо держит мокрый песок. Я кое-как встал и побрел туда, где почудилось движение.
Она сама вышла навстречу. Девушка... С чуть резковатыми чертами лица, в простом платье, оставлявшем открытыми шею и загорелые руки. Ничего так себе девушка... Я одернул себя – сейчас ли, когда только что отпустило море, девчонок рассматривать? Но лучше, чем думать, что сталось с капитаном Кобартом и его командой. Она ступила ко мне с таким видом, словно собиралась что-то сказать, но губы не шевельнулись.
– Мир тебе! – приветствовал я, протягивая руки в знак того, что в них нет оружия.
Мне снова показалось, что она хочет заговорить, но не решается. Я выругал себя – должно быть, не знала нашего языка. Ничего удивительного. Что ж, попробуем объясниться жестами. Я указал на себя, потом на море, ладонью изображая волны. Чуть не упал снова, показывая, как валялся на песке – ноги держали плохо.
– Есть, – сказал я, открывая рот и тыкая туда пальцем, затем хлопнул по желудку. – Спать, – и склонил голову на сложенные лодочкой ладони.
Она улыбнулась и, кажется, даже хихикнула. Что, замученный стихией человек – и правда так смешно?

Темные воды гневаются сильней, чем обычно. Безудержная сила волн бросает на скалы водоросли и неудачливых морских обитателей. Но это все, что они могут сделать миру, который незыблем и вечен. Он – спокойствие в волнах хаоса.
Она шла, оставляя на мокром песке цепочку следов, и вихри с моря не смели трепать светлое полотняное платье и длинные черные косы. Ветер, беснующийся над волнами, робел перед этим островом, точно зная – не он здесь хозяин.
Другие не любят побережье и темную воду. Собирать моллюсков и ставить сети – необходимость. Но только не для нее. Ее берег манил снова и снова. Странное чувство, которым она не желала делиться ни с кем – слишком уж туманным оно было. Ощущение, что волны таят не только пугающий хаос, но еще что-то, чему нет названия на языке людей, потому что и этого чего-то у них нет. Но если бы было, то угольный ветер, приходящий с вершины горы, не казался бы столь страшным…
Наполовину заполненная сумка на перекинутом через плечо длинном ремне била по бедру в такт неспешным шагам, и едва различимые лиловое мерцание вспыхивало и гасло – это уложенные в сумку ракушки ударялись друг о друга.
Собирательница наклонилась над комком водорослей, не так давно покинутых волной на берегу. Там, в ворохе спутанных скользких нитей, притаился моллюск. Она ощущала тихое биение его бытия. Девушка протянула руку и замерла, почувствовав совсем иную жизнь. Здесь, рядом. Кто-то еще вышел на берег, не дождавшись, пока успокоится море? Но почти сразу она ощутила – чужой. Метнулась к камням и замерла, пригнувшись за их холодными, мокрыми спинами. Быть может, чужак не успел еще почуять ее.
Это был незнакомый мужчина, непохожий на обычных людей. Он приближался, она смотрела. И не увидела в нем угрозы – только усталость, немного надежды… и еще это. То самое, безымянное, что было у моря и не было у нее. Потому она поднялась из-за камней и шагнула навстречу, приветствуя незнакомца.
Поза говорила о миролюбии, вот только в ответ на приветствие девушка уловила лишь неясный шум. А еще он смешно шевелил губами и открывал рот, вокруг которого распространялось бледное золотистое свечение. Похожее, только ярче и другого оттенка, излучает сторожевой ящер, когда горные мартышки забираются в огород.
На человеческом лице это смотрелось довольно забавно, и девушка не удержалась от улыбки. Шагнула ближе и заговорила снова.
Он принялся жестикулировать. Смешно. Она улыбнулась снова и кивнула. Жесты были красноречивы, а состояние ощущалось и без всяких слов. Море жестоко с теми, кто бросает ему вызов. Но откуда же пришел чужак?
Девушка сделала приглашающий жест, поманив незнакомца за собой.

Я изучал деревянный потолок. Он был покрыт зеленоватыми пятнами плесени, а местами пылью и паутиной, напоминая карту неведомых морей, лесов и островов, населенную сказочными чудищами. Видел такую на столе у капитана, и подивился тому, как много мы не знаем о мире. Вот и этот остров... Здесь, правда, страшилищ нет, но жители странные. Вчера побродил немного по их поселению, пока не свалился вновь спать. Смотрят с таким видом, будто говорят, а рты закрыты. Большого интереса не проявляют. Может, им тут каждый день чужаков подбрасывает море, на обед к какому-нибудь празднику.
Да нет, что за чушь! Так на будущую пищу не глядят... Хотя вот я видел, как мать птиц жалела, что во дворе росли. А ведь их потом ели! Нет, Мейнер, брось забивать голову этой чушью! Пока тебя никто не ест, а если на то воля неба – и не будет.
И все же – ладно, меня они не понимают, но и друг с другом так. Стоят, смотрят, иногда жесты какие-то делают, но молчат, как муравьи...
Дома тут каменные, но полуразрушенные, а живет народ в каких-то хибарах, хотя старые здания не так сложно починить. Пойду посмотрю, разберусь.
Я встал, прислушался к ощущениям. Хорошая еда и глубокий сон творят чудеса – земля уже не качается под ногами, норовя из-под них уплыть.

Плотно подогнанные чешуйки, зеленые и коричневые, создавали на теле свернувшегося кольцом существа причудливый узор. Когда морской человек – так они стали называть его между собой – вышел во дворик, ящер лишь поднял приплюснутую морду, приветственно открыл пасть, и перед ней мелькнуло неяркое свечение. Когда в селение приходили гости с другой оконечности острова, бывавшие здесь не раз, сторож вел себя заметно агрессивнее. Чужака же принял на удивление быстро.
Он умеет разговаривать на языке животных – так пояснила черноволосая девушка сородичам.
За пару дней она научилась понимать его. Не очень хорошо, словно через толщу воды, с искажениями. Примерно так изъясняются малые дети, которые только учатся говорить.
Обернувшись, она поприветствовала его, сопроводив слова улыбкой и жестом руки. Она уже сообразила, что он со своей стороны так и не научился понимать.

Здесь, во дворе, стала видней еще одна странность острова, куда удивительней большой ящерицы вместо собаки. Нет, даже не видней, а слышней. Непрерывная, как смена дня и ночи, как бег времени музыка. Унылая, будто звон последней монетки. Она перекатывалась по острову, обегала его вновь и вновь и повторялась, пока не начинали ныть зубы.
Я кивнул знакомой и показал на свои уши, потом поднял руки вверх и развел их, надеясь, что она поймет.
Девушка проследила за движением его рук и в замешательстве склонила голову набок. Серые вихри – а он явно указывал на них, куда ж еще? – были бледны и спокойны сегодня, местами даже просвечивала голубизна неба. Она пожала плечами и улыбнулась, словно желая показать гостю – пока беспокоиться не о чем.

Я подозревал это. Жители были не просто молчаливы – голос у них попросту отсутствовал. Не далее как прошлым вечером старик – не знаю, отец он моей первой знакомой или дед, ясно лишь, что главный в доме, – чинил оконную раму, да и стукнул себя молотком по пальцу. И так, надо сказать, успешно, что сверзился с лестницы, своротив откинутый ставень. Пострадавшей рукой он тряс отчаянно и долго, рот мученически кривился, тем не менее, кроме хрипа, из горла не вырвалось ни звука. Но домочадцы сбежались. Даже те, что по ту сторону дома в огороде возились. На грохот, как я сперва подумал… Теперь не знаю. Как они общаются между собой? Жестами? Да нет, не машут руками, как сумасшедшие. Видел я однажды разговор немых, не так всё там.
Девушка, старательно подвязывала чахлые на вид кусты, чтоб ветви не стелились по земле. Но тут оставила их, подошла ко мне, осторожно коснулась плеча и заглянула в лицо, словно хотела помочь. Цвет ее глаз походил на цвет штормящего моря – холодный, тревожный, но завораживающий.
Есть такие моменты, которые очень подходят, чтоб поцеловать. Может быть, стоит? Тем более, что перед этим она стояла напротив света, и солнечные лучи, пронизывая ткань, обрисовали фигуру. Очень аппетитно, особенно ножки. Пожалуй, поцелую. Эти мысли пронеслись у меня в голове кавалькадой почти мгновенно...
Внезапно выражение ее лица изменилось. Рот слегка приоткрылся, и глаза изумленно распахнулись, но тут же угрожающе сузились, тонкие брови сдвинулись у переносицы, хлесткий удар узкой ладони отпечатался следом на щеке. В следующий миг она резко развернулась и стремительно зашагала прочь.
Ящер лениво приподнял голову и хрипло тявкнул вслед.
Я остался стоять, потрясенный и растерянный. Может быть, я был здесь и глухим, но отнюдь не немым. К сожалению.
Все равно – хороша!
Но теперь понятно. Получается... Как там говорят: в стране слепых и кривой – король? А я говорящий среди немых? Или наоборот – немой среди говорящих? Короновать что-то не спешат. Попал, ох, попал...

Доска была мокрой, шершавой и мстительно норовила занозить пальцы. Я вздохнул, подержал ее в руке, ощущая плохо оструганное дерево, и отбросил к другим, подобранным на берегу. Еще недавно эта кучка древесины была лодкой и, надеюсь, станет ей снова. Эх, плотник я никакой! Но даже будь маленький, почти бумажный кораблик покрепче – он не выдержал бы удара носом в гранитный лоб скалы. Стоило только отойти от острова, чтоб совершить пробное плавание в другую бухту, как задул ветер, который до того спал крепким сном праведника или мерзавца, и начал сердито толкать суденышко в бок, пока не ударил о выступающий из воды каменный клык. К счастью, здесь утонуть мне никак не грозило. Глупо было бы пережить страшную бурю и захлебнуться в почти спокойном море близ берега. Может быть, плюнуть на все и остаться? С голоду здесь не помру, авось и дождусь чьего-нибудь корабля. Ага, только не похоже, что здесь видит чужаков чаще, чем раз лет эдак в сто. Если б еще этот остров не был унылым, как скисшее молоко... Деревянные хибарки, разрушающиеся остатки каменных зданий и немые жители, обменивающиеся мыслями. Мыслей, похоже, маловато – судя по тому, как редко «разговаривают». Будто больные или сонные. Крыша покосилась – когда-нибудь поправят. Старые дома чинить не хотят, не надо это им. Только повседневные, необходимые дела – подоить коз, приготовить обед, ту же крышу заделать, если каплет уже на голову. Даже дети здесь совсем не те, что у нас. Незаметные такие дети. Что не орут дурным гласом – оно понятно, так ведь и не бегают, не хулиганят. Да мало их как-то…
Но когда ветер, кругами ходящий по острову, усиливается, громче становится и заунывная музыка, звучащая непрерывно. В ней не различить отдельных тактов, они сливаются в мелодию и местные будто бы слушают ее. Слушают только ее и ничего больше, замирая, где стояли или сидели, выпуская из рук ложки и топоры, рассеянно ставя на стол или проливая кружку своего дрянного пива. Помню, старик сосед как сидел вечером у крыльца, прислонившись к нему спиной, так и остался до утра. Я на рассвете подошел к нему, хотел помочь. Тощая грудь слабо вздымалась, глаза открыты, и взгляд замер в стылой неподвижности. Он был похож на муху, которой паук уже впрыснул свой яд. Я перетащил его в дом – никто не остановил, родные были в том же оцепенении, что и вся деревня: кто сидел, кто лежал. Лишь пятилетняя внучка равнодушно и размеренно возила по полу тряпичную куклу. Старик не очнулся, пока я его нес. Он вообще не проснулся, даже когда ветер наконец утих.
Что сказали другие по этому поводу – время пришло? Не знаю. Я ведь калека здесь, на острове.
Не немой в стране говорящих, хуже – слепой среди зрячих! Вынужден объясняться жестами и даже мыслить приглушенно, когда кто-то смотрит в мою сторону. Стоит подумать ярко, отчетливо – и все как на ладони. Не хочу открывать каждому душу. Впрочем, это мне поперек горла, а этим, похоже, без разницы – мои мысли или какой-нибудь чайки!
Только здесь нет чаек. Совсем. Ни одной. И воробьев, сорок, попугаев, гусей, фазанов, орлов, филинов – тоже. Вообще нет птиц. Будто заунывная музыка, непрерывно звучащая над островом, вымела небеса, очистив их от крылатых созданий Творца. И то сказать, я бы улетел отсюда, будь птицей, а так – остается терпеть и строить лодку.

Она наблюдала из укрытия. И в первый раз, когда он пытался уплыть, не простившись даже.
Поняв это, она могла бы обидеться, если б не усилившиеся в последние дни серые вихри, местами сделавшиеся угольно-черными, заволакивающими небо, застилающими взгляд. И убивающими чувства.
Не сказать, чтоб они стали друзьями, и все же девушка более других уделяла внимание морскому человеку. Вялое любопытство остальных жителей острова развеялось быстро. Они приняли его под свою крышу, разделили с ним пищу, однако теперь казалось, будто он стал для них столь привычен, как тот же сторожевой ящер. И как сумасшедший старик, которого приютили жители из деревни на том краю острова, когда девушка была еще слишком мала. Тоже говорили, что из моря вышел, да только кому это было интересно...
Еще она могла бы испугаться, глядя как маленькое, хрупкое суденышко отдаляется, качаясь на волнах. И как с треском разбивается о хищно выставленные каменистые когти.
Но девушка не испугалась, серые вихри лишали ее и этой способности. Дойти до берега и наблюдать уже стоило огромных усилий.
Сегодня все было не так, небо сияло чистотой, и лишь крохотные сизые клочки появлялись то тут, то там. Морской человек вновь был на пляже. Он сидел, склонившись над обломками.
Девушка выбралась из-за валунов и медленно, чтобы он мог заметить ее издали, приблизилась. Он стоял неподвижно, глядя в другую сторону, затем обернулся – как-то уловил ее приближение, не понимая речи. По отсветам шуршавшего песка? Так бывало нередко. Кривоватая улыбка осветила его лицо – словно бы и рад ей, и стесняется разбитой лодки. Он раскрыл рот и приветливо махнул рукой.
Она вскинула ладонь в ответном жесте. Затем указала на обломки и вопросительно подняла брови. Морской человек нахмурился, затем взял щепку и покачал ее в волновом движении, ткнул в ладонь и переломал. Аккуратно выложил обломки, пристыковывая друг к другу. При этом наконец заговорил – он часто делал это невольно. «Я попытаюсь снова».
Она недоверчиво улыбнулась. Странно все же... Может ли быть правдой, что люди проживают всю свою жизнь, перемещаясь на таких ненадежных суденышках по опасным, непредсказуемым темным водам?
Девушка закусила губу и уставилась себе под ноги, напряженно размышляя. Затем внезапно просияла и замахала руками, привлекая внимание собеседника. Медленно, чтобы убедиться, что он понял, она указала на себя, затем обвела рукой остров. После ткнула пальцем в мужчину и замерла, ожидая ответа.
Его лоб смешно сморщился, будто это помогало думать. Затем он присел на песок и начертил круг, указал на него и обвел рукой остров по ее примеру. Потянулся вбок, но остался недовольным; встал, взял большую планку и, отходя на десяток шагов, рисовал за собой волны. После вычертил неровную замкнутую линию, с которой ни в какое сравнение по размеру не шел начальный кружок, и ткнул в нее, потом в себя. А затем пошел вокруг кружочка острова, вычерчивая то волны, то линии... Берега?
Она наблюдала, с непониманием и недоверием. Внезапно шагнула вперед, ухватив его за локоть, останавливая. И потянула за собой.

Девушка, имени которой я так и не знал, провела меня к самому центру лабиринта, состоящего из развалин и заброшенных строений, и остановилась, указав на одно из них. Здание напомнило маленькую крепость своими толстыми стенами и угрюмым, неуступчивым видом. Одну из стен покрывали буйно разросшиеся лианы, усыпанные крупными резными листьями. Большие окна, которые должны были впускать дневной свет, закрылись щитами ставен. Казалось, в щелку следит взгляд защитника. Вот-вот раздастся окрик, а то и хуже – свистнет стрела. Я вопросительно глянул на свою спутницу. Она мотнула головой: мол, давай, иди. Я передернул плечами, превозмогая неприятное ощущение, и направился к двери, встретившей большим, увесистым замком. Я провозился какое-то время, сбивая камнем давно проржавевшего, и потому не такого уж надежного стража. Островитянка наблюдала с явным интересом. Вскоре кусок металла, укоризненно звякнув, упал на крыльцо, и дверь приоткрылась. За ней оказался темный коридор, присыпанный пылью. Ворвавшийся сквозняк встревожил серые хлопья и пылинки, будто хотел сразу засыпать мои следы на полу. Я обернулся в поисках спутницы и сильно удивился, когда она появилась буквально из стены с выражением крайнего ехидства на лице. Подойдя ближе, я разглядел пролом, скрытый той самой растительностью, а потому незамеченный мной.
Скрипнули ставни, и солнечные зайчики, затеявшие чехарду на полу и стенах, слегка скрасили мрачность помещения. Здесь были маски зверей и птиц, ожерелья из разноцветных камешков, радостно блеснувших в давно не виданном дневном свете, оружие и много что еще. Похоже, это что-то вроде местного собрания древностей или редкостей... кто их знает. А еще здесь записи – свитки и стопки пергамента с непонятными знаками.
Островитянка выбрала один внушительный по высоте свиток и развернула его прямо на полу. Я примостился рядом. По центру большой карты красовался одинокий остров, вокруг которого неизвестный мастер старательно вывел волны. Много-много волн. За исключением маленьких рыбок, изображенных рядом с единственной в мире сушей, на карте ничего не было. Безрадостная картина.
Девушка пихнула меня локтем и вновь, как на пляже, указала на себя и на остров, затем на меня.
Я шире развел руками, далеко за пределы карты, и отчетливо произнес, стараясь так же четко думать:
– Мало. Я издалека. Там большой мир.
Она, несомненно, уловила какие-то образы из моей головы. И, конечно, не поняла, так как вид сделался еще более растерянным. Оглядевшись по сторонам и потянувшись, девушка подобрала с пола деревянные обломки одного из шкафов, прогнившего и оттого развалившегося. Один из кусочков она поместила на изображение суши. Немного подумала и неуверенно положила второй где-то посередине между краем карты и островом. Затем подняла голову и посмотрела на меня вопросительно и, показалось, даже испуганно.
– Да, верно, – подтвердил я, – другая земля.

Я дал ей понять, что хотел бы осмотреть библиотеку, и она оставила меня. Похоже, теперь ей тоже было о чем подумать.
Что я надеялся увидеть? Не знаю. Может, рассчитывал на чудо, которое позволит раскрыть смысл, что таится за чужими письменами? Я пристроился на подоконнике с книгой в руках и еще несколько положил рядом неаккуратной стопкой, и внезапно почувствовал себя ребенком. Точно так же я любил перелистывать страницы, когда был совсем маленьким, и еще не знал мудреных буковок, которых так много и все похожие. Но пальцы скользили по гладким листам, а те мягко, вкрадчиво шуршали, храня в себе загадку. Праздником понимания было найти картинку, окруженную рядами символов, будто знамя – солдатами. Разглядывать ее, додумывая длинную историю, которая вряд ли имела отношение к тому, что хотел сказать автор...
Здесь тоже были картинки! И попадались они не редко. Вот островитяне – художник хорошо схватил характерные скулы и разрез глаз – танцуют, рассыпая желтые листья или лепестки. Вот строят какое-то большое здание на склоне горы. Вот разбегаются по домам от крупных, как град, капель дождя, а недовольное небо грозится сверху молниями.
Я взял вторую рукопись. Судя по рисункам, уже не столь умелым, она была посвящена каким-то травам. То ли лекарь писал, то ли шаман местный. А ведь шаманов-то, кстати, у них нет... Видимо, не хватает сил и желания во что-то верить.
Вернувшись к полке, я задумчиво провел пальцем по клюву деревянной маски. Тонкая резьба, выразительные злые глаза. Нет, разве могли эти люди сделать такое? Даже захотеть сделать?
Третья книга была совсем тоненькой и не сшита, а просто сложена в несколько раз. И когда я нетерпеливо развернул ее на подоконнике, неуклюжий лист расплескался картой. Изгибались челюсти бухты, стайкой неровных прямоугольников гнездились дома поселения, тонкой линией украдкой пробирался к берегу ручей. И прямо-таки требовал к себе внимания жирный круг, которым был обведен склон горы, громоздившейся в южной оконечности острова.

Солнце пыталось, медленно и неуклюже, перевалиться через хребет полудня, равно далекий от восхода и заката. Склон, по которому мы двигались вверх, шел полого. Цвели равнодушной красотой цветы, которым не было дела до людей и их чувств, разбрызгивали в воздухе свой аромат. Не хватало только пения птиц. Спутница то и дело останавливалась – не сразу, а будто вязла в воздухе, двигаясь все медленней и медленней. Но прежде, чем она замирала вовсе, я касался плеча и говорил что-то ободряющее – не важно, что, важно было это думать! – и она, дернувшись как птица, рвущаяся из силка, шла дальше.
Луг сузился, сбросил с каменных плеч зеленые кружева и превратился в нечто вроде тропы, оставляя по сторонам ямы и нагромождения камней. А та, в свою очередь, сделала петлю и ловко втянулась в не видное снизу ущелье, уходящее в толщу скалы. Когда мы вынырнули из полумрака на свет, музыка, доселе тихая, заиграла громче.
Поляна была вытянутой в стороны, как корыто. Слева скальный выступ презрительно возвышался над серой землей и буроватой травой. Человек придал ему форму, или это сделала природа? Получился небольшой мостик, ведущий в черный зев пещеры на склоне. Неровный камень изгибался вверх так, что мог пройти человек, а по одну сторону выступ примерно на высоте пояса служил перилами, о которые было удобно опираться.
– Я пойду первым, – сказал я спутнице и с досадой тряхнул головой. Пора уже привыкнуть не говорить вслух.
Нет, не хочу! Привыкать – значит смиряться с островом, с музыкой, с собственной немотой.
Я показал на себя, на «мост», потом на нее и себе за спину. Она скорчила гримасу, но я не стал дожидаться согласия – просто шагнул вперед и остановился, перекрыв подъем.
– Подожди, – ладонь изобразила стоящего человечка – очень широкоплечий получился.
Постоит здесь – так будет безопаснее. Кто знает, что ждет там, наверху? Не зря же начерчен жирный круг, не зря музыка становится громче.
Волосы взлетели маленьким смерчем – столь резко мотнулась голова. Тревога стояла костью в горле, но я был благодарен – она не позволяла поддаться унылому мотиву. И все же, все же – брать с собой девушку туда, в черноту, в сердце душившей остров пелены было опасно. Я всерьез подумал о попытке силой удержать ее, и тут же был вознагражден – деревянная сандалия припечатала мою ногу. Я взвыл и рефлекторно попытался пнуть в ответ, но спутница отскочила. Потерев пальцы, я сердито оглянулся и стал осторожно подниматься. Девушка последовала за мной, вновь утратив живость.
Некстати вспомнились сказки: на таком пороге должен стоять страж. Демон с черными крыльями или злобный, но могучий карлик. Отсюда легко сбросить нас вниз. Сейчас покажется голова дракона? Быть сожженным драконом интереснее. Сердце забилось сильнее, невидимая струна натянулась до предела, когда я ступил во тьму, на каменный пол...
Конечно, никакого стража не было – не сказка. Я отступил, пропуская девушку в пропитанную холодным туманом и моими страхами мглу. Мы стояли и ждали, пока мрак становился привычным, распадался на тени и полутона. Отблески с трудом пробравшегося внутрь света мелькали в сыром воздухе и постепенно обрисовали перед нами почти круглую и совершенно гладкую поверхность озера.
Тишина и неподвижность – и звучащая музыка. Я оглянулся – платье белело в темноте, а глаза были широко открыты, словно видели нечто, непонятное мне, удивительное и жутковатое. На что не хочется смотреть – и трудно отвести взгляд. Девушка казалось измученной, и я понял, что подъем стоил ей дорого. Утомил не путь, а те усилия, которые приходилось затрачивать, чтобы ступать шаг за шагом; хотеть ступать, не остановиться.
Я тронул ее за локоть – он был прохладным, почти как воздух вокруг.
– Замерзла? – наверное, я подумал как-то очень громко и отчетливо. Она отрицательно покачала головой. А может, поняла что-то совсем другое.
Слова разорвали оцепенение, и мы подошли к берегу, держась за руки, как дети. Я присел на камнях и потянул ее за собой. Было холодно и, прикоснувшись рукой к воде, я поморщился. Удивился, что она не подернута ледком. Тем страннее были густые пары... Но откуда же звучит музыка? Она словно вырывалась из-за щита поверхности, рассеивалась в воздухе и струилась к выходу.
Девушка схватила меня за руку и закрыла глаза, прячась от того, что видела.
И... всё? Что делать дальше? Повернуться и уйти? Сидеть здесь до бесконечности? Попытаться завалить пещеру? Откуда-то я понял, что последнее не поможет, даже если б я был в силах это сделать. Что же? Что?
Аккорды несли печаль, и я потянулся свободной рукой за пазуху, доставая свирель. Простенький инструмент, который мне хватило умения выточить в перерывах между попытками построить лодку со столь несчастной судьбой. Он помогал размышлять, коротая часы. Интересно, что подумает моя спутница? Она ведь не слышит музыки...
Незатейливые звуки казались неуместными в величественной мелодии, в этой мрачной пещере. Они принадлежали березовому лесу, зеленому лугу в разноцветных крапинках, теплой июньской ночи, венкам на головах. И все же как-то незаметно вплелись в могучий прилив робкими нитями водорослей.
И вдруг музыка замерла.
Потом всколыхнулась с новой силой, но уже иначе, пронизав до глубины души. И это чувство мне было очень знакомо. Я смотрел так, увидев, что на этом берегу есть люди. Только вот именно так я мог бы смотреть, если бы перед тем не видел их несколько десятилетий. Или даже вовсе никогда.
Мне почудилось, что от стен, по воде, по потолку струится шепот – я не один?! Не один в мире? Есть еще – говорящие?
Слышать, не слыша; понимать, не понимая. Видеть, не видя – радужный отблеск чего-то незримого мерцал в глазах моей спутницы.

Кроме свирелей, я сделал флейту, плетенку из связанных полукруглых дощечек – я видел такие когда-то на берегу, но не знал, как они называются, – и глиняный барабан с мембраной из козьей кожи. Стоило некоторых усилий объяснить местному гончару, что мне нужен кувшин без дна. Еще изобразил все музыкальные инструменты, что всплыли в памяти, хотя знакомые менестрели, представив, что можно сделать по таким рисункам, наверняка забили бы меня смычками и камертонами, но это было неважно. Обучить местных играть оказалось не так сложно, как я думал. Что-то они не то ощущали, не то видели, а чем одна гармония хуже другой?
Ветер, уже не опутывавший остров мертвой петлей, стекал по склону и доносил обрывки громкой, не очень складной пока музыки жителей деревни, которая звучала у входа в пещеру. Им отвечала мелодия озера, в которой вибрировали веселые нотки. Они разговаривали.
Не знаю, кто это и откуда он здесь взялся, но до сих пор он был очень одинок.
А я вновь строил лодку. Теперь вместе с девушкой, сбросившей невидимую тяжесть. Как бы все-таки узнать ее имя?


III
Хелькэ
Играть на ветре

любимому.


Раз.
Некоторые умные люди говорят так: чтобы успокоиться, нужно считать до девяти.
На «раз-два-три» вроде как остываешь, на «четыре-пять-шесть» начинаешь задумываться, на «семь-восемь-девять» приходишь в абсолютное душевное равновесие. Звучит как полная ерунда, не так ли?
Сейчас мне, конечно, только и осталось, что считать. Но когда-то раньше я искренне верил – ничто не успокаивает лучше…

… хождения по канату. Сверху только чернота купола – это небо, затянутое грозовыми тучами! это ночь, опускающаяся на землю! это мрак, грозящий поглотить, разинув огромную пасть!.. Пасть – нет ничего, хуже падения, зрители, затаив дыхание, ждут, пока ты оступишься, и песок цвета жженой умбры неласково примет тебя в свои твердокаменные объятья. Не смотреть вниз, в человеческие лица, выражающие – восторг, страх, зависть, равнодушное наблюдение, легкий интерес; или вот кто-то смотрит совсем в другую сторону, но это все неважно. Между твоим черным, любовно вытканным на куполе небом и напряженно ожидающей пестрой землей-ареной есть только тонкая-тонкая ниточка, и ты на ней, такой беспомощный, когда идешь без страховки (я всегда ходил без страховки), и малейшее неверное движение обязательно, непременно приведет тебя туда, откуда ты вряд ли вернешься. Или так – вернешься, но только не на эту тонкую нить.
Любая неверная мысль – и ты уже там, внизу, распластанный и окровавленный. Я видел, как это бывает. Ничтожнейшее «а что будет, если?..» заставит оступиться, секундное «интересно, а на меня смотрит та очаровашка с первого ряда?» ниспровергнет в недолгие объятья враз поледеневшего воздуха, даже какое-нибудь «сейчас аккуратно, с правой ноги» может закончиться плачевно.
Плачевно для всех, особенно для той очаровашки с первого ряда – она сидит как раз напротив того места, куда ты рухнешь, изломав позвоночник.
Единственный способ этого избежать – спокойствие. Абсолютное, полное, внутри и снаружи.
Да, хождение по канату на высоте в пятьдесят девять футов успокаивает.

Два.
- Что ты делаешь?
- Вырезаю.
- Что вырезаешь?
Не подарить ли ей, любопытной, презрительный взгляд? Или, может, надменный – ей ведь все равно не понять, хоть я и ценю то, что она часто бывает рядом, не стараясь утешить (вот именно это я в основном и ценю). Или это будет взгляд, исполненный тоски и печали, печали по давно прошедшему и пройденному…
- Флейту, - отвечаю я, не поднимая глаз. Стружки обсыпали плед, будто снегом, стряхивать их – лень.
- Зачем? Хочешь, я куплю тебе сирингу?
Фанфары. Барабанная дробь. Обезьянка, наряженная в расшитое блестками платье, ударяет в гонг. И под эту райскую музыку ты, совсем не очаровашка, да и в первом ряду я тебя никогда не видел, - ты высыпаешь на мою рану целый фунт отборнейшей соли.
Я мысленно корчусь в судорогах, закатывая глаза и сжимая зубы.
Три.
- Не хочу, - говорю ей почти спокойно. - Потому что я хочу играть сам. А что сиринга? Давишь на кнопки, а она чирикает тебе что-то… нет, не хочу. Разве это можно назвать музыкой?
- Ну а что же это, если не музыка? – губы у нее начинают смешно дрожать.
Все-таки подарив ей, любопытной, взгляд, исполненный равнодушия, я бросаю не без доли презрения:
- Да так. Ерунда какая-то.

С каждым годом у нас становилось все меньше зрителей, потому что дрессированные львы – это, разумеется, совсем не то, что удивительные роботы, изготовленные по новым технологиям и умеющие – играть в бадминтон, различать тончайшие оттенки цветов, находить потерянные вещи и жонглировать бытовыми приборами.
Мы сначала решили пойти на поводу прогресса и поставили робота-мороженщика у входа в цирк. Робот обошелся нам недорого, потому что был довольно потрепанный и морально устарел – его выпустили в прошлом (да что вы говорите! невозможно поверить! ах, господи, какая древность!) году.
Потом убрали – его вид пугал некоторых детей, и тут я их прекрасно понимал.
Жаль только, зрителей от этого фокуса у нас не прибавилось.
- А зачем, спрашивается, приходят те, кто приходит? – хлопал меня по плечу толстяк-дрессировщик (и как его еще не сожрали собственные тигры? у нас почти нет денег на корм животным, кажется, скоро придется все-таки пожертвовать толстяком). – Потому что только у нас можно услышать настоящую, живую музыку, а не эти электронные пищалки!
- Говорят, на «пищалках» играть проще, - я честно пытался найти оправдание этой безумной интеграции всевозможных заумных устройств в нашу некогда заурядную, и этим прекрасную, жизнь.
- Проще! – фыркал дрессировщик. – Если только и будешь искать то, что проще, станешь в итоге круглым дураком! Ну да ладно с оркестром – если бы не ты, мы бы давно погорели. А где еще увидишь, как парнишка бегает по канату под самым куполом?
Я, конечно, морщился, качал головой, и делал вид, что стесняюсь (или, может, правда стеснялся), но было приятно.
А потом мы и погорели.

Четыре.

Если поставить человека перед скамейкой – знаете, такой старенькой, узкой скамейкой из одной длинной доски и коротеньких чугунных ножек, и сказать: «Пройди по ней – только представь, что идешь над пропастью», человек пройдет. Человек ни разу не оступится, потому что, даже представляя себе пропасть внизу (острые камни на дне! бурная река, мгновенно утаскивающая на безвоздушное дно все живое!), он знает – не упадет он дальше этой несчастной скамейки.
Если взять доску той же ширины,
и перекинуть между крышами двух домов,
хотя бы пятиэтажных,
и сказать тому же человеку: «Пройди по ней»…
В общем, если этот сумасшедший человек согласится, скорее всего, вы его потеряли. Не забудьте попрощаться, прежде чем вытолкнуть его на доску.
Почему я об этом вспоминаю сейчас, пробегая пальцами по точеным отверстиям флейты? Не знаю.
Пять.

Шесть.
- Сегодня мы даем прощальное представление.
Эти слова вставали в горле комом, явно не желая быть произнесенными, и их приходилось выталкивать, потому что срок аренды уже истек и нам едва удалось уговорить владельца участка, чтобы он дал нам еще один день.
Участок, насколько я помню, должны были приспособить под строительство Центра Технологий. Скоро эти роботы не оставят места людям.
На прощальное представление, вопреки ожиданиям, пришла толпа народу. Мой любимый первый ряд просто пестрел очаровашками, во все глаза глядящими, как тигры скачут через кольцо, как пугающе гибкая наездница делает стойку на руках в седле, как выстраиваются в пирамиду акробаты...
Живая музыка. Живые люди. И сегодня это все должно было кончиться.

Семь.
Спокоен, как никогда прежде, монолитная глыба, гранитная скала, айсберг в ожидании одинокого лайнера – оркестр, музыку! Здесь и сейчас я сделаю это в последний раз – вот мое небо, которое завтра отнимут, вот моя земля, над которой я больше никогда не поднимусь на такую высоту, и между этими небом и землей, куполом и ареной, только тонкая-тонкая нить.
Сегодня, после представления, когда зрители разойдутся, мы разберем декорации и сложим реквизит в чемоданы, где пыль поглотит, покроет и утопит в себе наше прошлое.
Я сам отвяжу канат и сброшу его вниз, на песок цвета жженой умбры; он упадет, свернувшись кольцами, подобно дохлой кобре, и жизни в нем, поверьте, будет не больше.
Но сначала, до того, как случится все это (страшное, горькое, зыбкое), я пройду по канату в последний раз, и я буду спокоен как никогда прежде.
Некоторые умные люди говорят так: чтобы успокоиться, нужно считать до девяти; и я буду считать, осторожно и гладко ступая, «раз-два-три», и я найду в себе силы не злиться на этот мир, отнимающий у меня дорогое, «четыре-пять-шесть», и я поверю, что жизнь не кончена, уже приближаясь к середине каната (канат непреклонен, канат привычно не прогибается, разве самую малость, канату уж точно все равно и он куда спокойней меня сейчас), «семь-восемь…»
Если взять доску такой же ширины…
Хождение по канату успокаивает?..
Малейшее неверное движение…
Я сорвался на цифре «восемь».

Флейта была готова.
- А ты сыграешь мне?
- Конечно. Только тебе придется… у меня ведь руки будут заняты…
Она очень умная, хотя и любопытная, и договаривать мне не приходится. Она становится позади кресла и медленно катит его вперед, мы движемся равномерно и плавно, и мне очень хочется думать, что это исключительно ее заслуга и дело совсем не в новой модели этого отвратительно удобного, простого в управлении, весьма облегчающего мою гадкую жизнь кресла.
На полное восстановление поврежденных позвонков мы не заработаем даже всей труппой.
Во всяком случае, ближайшие года два. Но этих двух лет мне хватит, чтобы научиться играть на флейте в совершенстве и спокойно умереть вроде бы ни от чего, досчитав в последние секунды своей гадкой жизни до девяти.
Мои губы касаются холодного белого дерева, и оно вмиг теплеет; я ловлю воздух в продолговатую ловушку и не выпускаю, пока он не прозвучит сквозь изящные отверстия звонкой трелью; музыка захлебывается собой, и я захлебываюсь этой музыкой, хватая губами быстрый ветер снова и снова; и когда я опускаю флейту на свои мертвые колени, заботливо укрытые пледом, я чувствую спиной ее восхищенный взгляд.
- Это было так… я поняла теперь, о чем ты говорил. Так красиво... словно бы ты играл на ветре!

Девять.

продолжение Вечера, в чьем появлении вторым сообщением виновен лимит знаков.

IV
Нахтфогель
(псевдоним)
Taleweaver.

Посвящается трём самым важным женщинам в моей жизни.


Ночь, тёмная, не по-осеннему тёплая, вступила в свои владения. Её мантия скрыла небо бархатным муаром, выставив на всеобщее обозрение богатую вышивку звёзд. Жаль, что внизу почти некому было восхититься прекрасным убором Её Тёмного Величества: эта ночь была из тех, когда даже звери и птицы, кому от века положено выходить во тьму, остаются в своих логовах и гнёздах. Из тех, когда на землю невесомыми шагами сходит Чудо. Столица королевства не стала исключением и была особенно тиха в этот глухой час. Забылись сном бедняки в трущобах, почивали на перинах зажиточные горожане, дремали на посту стражники, по привычке сохраняя стойку «смирно», храпел, посрамляя гвардейский полк, Его Величество и беспокойно ворочалась рядом Её Величество, грезил о подвигах Принц. Но что это? Единственное окно в королевской башне мерцало одинокой звёздочкой, забытой на земле, подсвечивая хрупкую девичью фигурку, замершую на балконе.
Золушка, молодая жена наследного Принца, стояла, опираясь на резные каменные перила, и задумчиво смотрела на Столицу, спящую внизу. По её щекам серебряным дождём катились слёзы, но нет, она вовсе не плакала. Просто прекрасные, пусть и покрасневшие глаза, подвели свою хозяйку, не выдержав многочасового чтения при неверном свете свечей. И вот она отдыхала, глядя на город внизу, пытавшийся прикрыть свои изъяны вуалью теней, что получалось у него вполне успешно: ни одного фонаря или факела не зажигалось на улицах отродясь, так как власти каждый раз откладывали решение вопроса, сетуя на дороговизну.
Над этой проблемой и билась несколько минут назад Золушка, вдумчиво составляя смету для освещения всей Столицы. Работы было невпроворот: перечитать все списки поставщиков материалов и отобрать подходящих, составить план выделения средств как минимум на год существования соответствующей службы, да ещё и вписать всё это в общий бюджет, сражаясь с прижимистым Казначеем за каждый медяк.
Золушка тяжело вздохнула. Дел оставалось много, времени до утра – всё меньше, а это значило, что сна опять не будет и за королевским завтраком её ждёт привычная пытка: улыбаться и поддерживать церемониал, несмотря на раскалывающуюся пополам голову и свинцовые, еле ползущие мысли. Тонкие пальцы с холеными, так мешающими держать перо ногтями стиснулись в кулачки. Время убегало песчинками сквозь непомерно широкую горловину песочных часов, смеясь над попытками их задержать. Золушка чувствовала себя загнанным кроликом, слышащим шелест змеиной чешуи за спиной, холодный, до издевательства похожий на звук перелистываемых страниц в огромных счетоводных книгах. Ей хотелось кричать о помощи или хотя бы плакать, но она слишком устала и для того, и для другого. Временами, когда всё-таки удавалось поспать, приходили тяжёлые, мучительные видения, в которых со всех сторон нависали горы совершенно, абсолютно одинаковых гречишных зёрен, и не было возможности их перебрать. Но чаще не снилось ничего, и тогда она мечтала хотя бы о кошмарах.
«А что изменилось? – вдруг подумалось Золушке. – Изменилось ли хоть что-то?»
Это была действительно особенная ночь, и где-то глубоко в душе это чувствовали все, а потому в первый миг она совершенно не удивилась, когда её мыслям ответил чужой голос. Мягкий, бархатный, какой-то обволакивающий, он звучал чуть сзади и левее.
- Разумеется, - уверенно сказал он. – Изменилось всё, если присмотреться. Право же, глупо сравнивать королевские покои с каморкой за чуланом, а удобный кабинет с холодной кухней. Другое дело, что ты, дорогая моя, осталась прежней.
Золушка собиралась кивнуть, соглашаясь. Да, Крёстная в своё время сумела превратить тыкву в карету и крысу в кучера, но, вот незадача, совершенно забыла превратить её саму в принцессу. Или не забыла, но с двенадцатым ударом часов чары рассеялись? Да, всё так, голос прав, только вот…откуда он взялся здесь, на балконе Королевской башни?! Золушка неторопливо, с уже заученным достоинством обернулась. На узких перилах, привалившись спиной к стене, сидел человек средних лет и не самой приятной наружности. Тощий, костистый, он неуловимо напоминал паука, которому злые мальчишки оторвали несколько лапок. Тёмные, длинные волосы свешивались на лицо, но не скрывали его полностью, давая возможность рассмотреть болезненно бледную кожу, тонкие, кривящиеся губы и громадный нос крючком, посрамляющий всех филинов разом. Золушке вдруг подумалось, что она должна бы испугаться человека с такой внешностью, но почему-то этого у неё не выходило. Не веяло от незнакомца тем зловещим холодом, что неизменно заставляет насторожиться детей, животных и особ королевской крови. Человек и человек, сидит себе и сидит.
- Я изменилась, - она всё же решила поддержать разговор, а не звать стражу немедленно. – Никто больше мне не приказывает, я веду важные дела королевства, а Принц любит меня больше жизни!
Странное дело, фраза должна была прозвучать гордо, даже надменно, уж владеть-то собой Золушка успела научиться, но голос неожиданно предал хозяйку и выдал жалобные нотки, обратив высокомерный ответ в мольбу о помощи. Незнакомец это явно заметил и растянул губы кривой улыбкой.
- Как раз об этом я и говорю, - сказал он преувеличенно участливым тоном. – Тебе действительно не приказывают и, да, несомненно, ты управляешь делами королевства с похвальным трудолюбием, вынесенным ещё с той самой кухни. Беда в том, что тебе и не надо команды, ты и так всё сделаешь. Будешь, вот как сейчас, сидеть над опостылевшей работой пока тело и разум не взвоют о пощаде, а потом выдохнешь и сделаешь ещё столько же. А ведь, вообще-то, всем этим должен заниматься Принц и его помощники. Скажи мне, Золушка, почему ты не можешь позволить себе просто быть счастливой?
- Потому что, - она медлила с ответом, будто слова могли разрушить что-то, что удерживало тонкие стенки её мира, но чужак смотрел так, что молчать было невозможно. - Потому что я не хотела …чтобы меня сочли обузой. Я хотела помочь… и матушка Её Величество очень просила…
- Даже так? – он явно опешил. – Вот прямо просила?
Золушка кивнула. Она прекрасно помнила тот вечер, когда королева-мать подошла к ней со стопкой писем и тёплым, сердечным голосом попросила помочь ей разобрать почту. И, хотя она была вежлива и добра с виду, в её словах Золушке явно послышался шорох пересыпающийся гречихи. Да-да, она уже тогда она предчувствовала недоброе, но отчего-то всё же взяла те письма.
- Почему? – вопрос беспомощно повис на краю балкона и сорвался вниз.
Незнакомец шевельнулся, скрипнув кожаной одеждой, и как-то очень уж плавно, одним движением встал рядом с Золушкой.
- Всё потому, - ответил он мягко и чуть печально, - что сказка кончилась. Ушло чудо. Ты нашлась, хрустальные туфельки теперь пылятся в сокровищнице, постепенно тускнея, а крёстная фея улетела, затерявшись в тумане. Знаешь, Золушка, пожалуй, вот это и есть настоящий двенадцатый удар часов.
- Но…Принц…
- А что Принц? Он всем сердцем был влюблён в загадочную красавицу, которая исчезла, даже не успев назвать своего имени, а нашёл тебя. Я не намерен принижать твоих достоинств, но ты не манящая тайна, а просто девушка, которой хрустальная туфелька оказалась по размеру. Да, какое-то время иллюзия ещё держалась, уж очень Принц был рад. Но потом свадебные торжества миновали, и всё кончилось. Карета снова стала тыквой, а Золушка – Золушкой. Сказка осталась позади, началась жизнь, пусть и придворная, но вполне обыденная.
Она долго молчала и слушала тишину, в которой часовым боем отдавались слова незнакомца. Обычно в таких случаях говорят, что они били кинжалами, но нет. Скорее, они порхали вокруг стайкой ночных фей, тающих в первых лучах рассвета, манили к себе, обещая большее, и окутывали дурманом.
- Что же мне делать? – наконец спросила Золушка, обращаясь скорее к звёздному небу.
- Смахнуть пыль с хрустальных башмачков, - ответило небо голосом безымянного незнакомца.
Золушка обернулась, непонимающе глядя в его глаза, а он продолжал:
- Впрочем, сейчас ещё слишком рано. Скоро конец осени – самое лучшее время для того, чтобы уходить навсегда. Ты подумай пока, Золушка, хочется ли тебе вернуться обратно в сказку, и если решишься, то надень мой подарок на последний осенний бал. Тогда ты поймёшь, что делать дальше, - незнакомец коротко поклонился и направился к балконной двери.
- Постой! Какой подарок? И…кто ты?
- Мы с твоей крёстной коллеги, но у меня принципиально иной подход к делу, - он улыбнулся, обернувшись, а потом открыл дверь и исчез во мраке кабинета.

Она осталась один на один с ночью и небом. Там, внутри, ждали бумаги, а до рассвета оставалось всего несколько часов, но Золушка, наверное, во второй раз за всю жизнь не торопилась вернуться к работе. Мысли в её голове метались перепуганными кузнечиками, и единственным, за что она могла зацепиться, было ощущение холода, поднимающееся откуда-то из глубин души. Чтобы согреться, Золушка решила-таки вернуться в кабинет, но замерла, едва переступив порог. На столе, переливаясь собственным светом, попирали кипу бумаг хрустальные туфельки.
Следующие два месяца прошли для неё сами собой, проплыли мимо пейзажем в окне кареты. Золушка занималась рутинными делами, но без прежней сосредоточенности, а так, словно вся бумажная работа была лишь поводом занять руки, а на самом деле её мысли были где-то очень далеко. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь это заметил, отчего бы? Всё шло своим чередом, ничего особенного не происходило, а саму жену Принца уже давно видели только как дополнение к её блистательному супругу. Золушку это больше не волновало. Все её помыслы были в кабинете, там, где в нижнем ящике стола светились голубоватыми огнями хрустальные туфельки. Каждую ночь она, по обыкновению закрывшись на ключ, вынимала их и смотрела, растворяясь в сиянии. Сразу было понятно, что это не те самые туфли, которые некогда подарила ей крёстная. Те, прежние, притягивали взгляд лишь на секунду, полнили сердце восторгом и отпускали, а эти брали разум в плен и опутывали паутиной невесомой, звенящей небыли. На них хотелось смотреть ещё, ещё и ещё, потому что они дарили хрупкое ощущение чуда вокруг. Казалось, что стоит их надеть, и сможешь всё. Золушка старалась к ним лишний раз не прикасаться.
Дни утекали сквозь пальцы дождевой водой, и вот в Столице заговорили о приближающемся балу. Придворные дамы обсуждали моднейшие фасоны нарядов, кавалеры с нетерпением ожидали повода блеснуть бравой выправкой и многочисленными наградами, Принц размышлял, не будет ли с его стороны излишней дерзостью выказать некоторые знаки внимания новой фаворитке, а Золушка всё ещё не решилась и была вне всей этой предпраздничной суеты. В последнее время у неё появилась новая привычка: среди ночи она отрывалась от лицезрения туфелек и шла на балкон, где стояла по несколько часов кряду, кутаясь от ветра в тёплый платок. Наверное, она ждала ещё одного прихода ночного гостя, который подскажет ответ, но тщетно. Дни таяли, как первый снег в ладонях.
Утро бала, как и всегда, началось очень рано. Слуги, едва ли ложившиеся спать этой ночью, с самого восхода солнца заполняли дворец весёлой суетой. Подготовить зал, вычистить и проверить все прилегающие помещения, приготовить тридцать три перемены блюд для банкета, освободить конюшню для прибывающих гостей и ещё тысяча дел съедали всё их время. Чуть позже ко всему этому переполоху присоединились и личные дворецкие, трудовыми пчёлами носящиеся из замка в город и обратно. Светлейшие дамы и господа, едва проснувшись, принялись готовиться к торжеству. В городе же на площадь вытащили широкие столы, сразу взвинтив народное предвкушение настолько, что его можно было брать руками и заваривать вместо чая. Даже природа, казалось, принялась прихорашиваться к празднику и бросила на редкие оставшиеся листья щедрую горсть небесного золота. Золушка с раннего утра была вовлечена во всю эту круговерть. Жена Принца должна затмить всех, и много часов над ней колдовали такие мастера, что и Крёстной фее у них поучиться не грех. Тысяча кремов и притираний, изысканные благовония, причёска, которую укладывали по часу, а потом решали, что это не то и переделывали. Золушка мимоходом отметила, что очень похожа сейчас на куклу, которую девочка разодевает для игрушечного чаепития, и осталась безучастна ко всему происходящему. Она чувствовала, что чем ближе к вечеру, тем сильнее в её сердце вибрирует, натягиваясь, тоненькая струна.
Лишь когда дошло до выбора обуви, она остановила слуг и сама открыла один из ящиков своего стола. Мягкое, голубоватое сияние вызвало общий восхищённый вздох.
Бал, как к нему ни готовились, наступил неожиданно. Это было совершенно особое торжество, объединявшее и дворян и простой люд в едином прощании с уходящим теплом. Праздник был очень древний, ведущий свою историю с тех далёких времен, когда Малый народ выходил на поверхность в последние тёплые осенние дни. Давным-давно люди и феи в последний раз веселились вместе, но до сих пор осталась светлая традиция.
Под нежные голоса флейт и виолончелей кружились в танцах пары в королевской зале, и бесшабашно впечатывали каблуки в мостовую простолюдины, разбивая лихие скрипичные мелодии задорной дробью. Праздник конца осени вступил в свои права.
Золушка, как и все молодые дворяне, кружилась в танце. Хрустальные туфельки на её ногах тихонько пели, ведя собственную мелодию и зажигая души вокруг неведомым томлением. Она была прекрасна, она сияла, и глаза Принца, сжимавшего её талию, отвечали почти забытым восхищением.
«Может, это и есть ответ?» – отстранённо подумала Золушка и удивилась своей холодности.
Ещё недавно, какой-то год назад, точно такой же взгляд Принца заставлял её кровь кипеть и окрашивать щёки нежным румянцем, а теперь ничего. Пусто было в её душе, пусто и тревожно. Чего же она ждала, одевая туфельки? Грома с небес? Огненных письмён? Или может, что из-за угла выйдет тот незнакомец и скажет, что делать? Золушка и сама не знала. Она просто хотела ответа, хотела понять, что же ей теперь делать. Танец кончился, и Принц повёл её к специальным местам, у самого подножия королевского трона. Большие часы показывали без четверти двенадцать.
Оркестр закончил вальс на длинной, тающей ноте, но танцоры не торопились покидать сверкающий паркет, зная, что сейчас Его Величество будет говорить.
- Наши дорогие и верные поданные! – не разочаровал присутствующих король, своим жизнеутверждающим басом снова доказывая отменное здоровье. – Мы рады видеть вас всех здесь, в этом зале…
Золушка слушала с неожиданным вниманием. С ней происходило что-то непонятное: сердце рвалось из груди, как птица на волю, вдруг стало очень жарко, а мир вокруг обрёл удивительную чёткость, такую, что каждая деталь долетала до неё во всей полноте и обрастала новыми, потайными смыслами. Она чувствовала, что ответ, которого так просила душа все эти месяцы, совсем рядом, а может даже и уже с ней, только она этого ещё не поняла.
- …но кроме обычных поздравлений, - продолжал, тем временем, Его Величество, - мы хотим объявить о своём решении. Время уступать дорогу молодым, так что во всей полноте ума и свободе воли мы передаём трон нашему сыну! Коронация состоится через две недели, но…
Конечные монаршие слова утонули в овации. Принца любили при дворе, и теперь дворяне искренне радовались за него, выражая свои чувства аплодисментами и приветственными криками. Принц вскочил, поражённо глядя на отца. На его щеках проступали неровные пятна румянца, выдавая крайнее изумление, он спросил что-то, но даже Золушка, сидящая рядом и изумлённая не меньше супруга, не услышала его. Впрочем, воспитание быстро брало своё: громовая овация перешла в вежливые улыбки и негромкие аплодисменты, Принц взял себя в руки и почтительно поклонился отцу.
Он уже открывал рот, чтобы начать ответную речь, но в этот момент стрелка башенных часов сместилась ещё на одно деление и сверху раскатился могучий бас колокола, принявшегося отбивать полночь.
Время застыло. Золушка услышала первый удар и, сжавшись в комок, ждала второго, как приговорённый к смерти ждёт взмаха топора, но его не было. Туфельки на её ногах сияли всё ярче, а струна в сердце натянулась до того предела, после которого будет либо всё либо ничего. Мир замер. Монета встала на ребро.
«Ты подумай пока, хочется ли тебе вернуться обратно в сказку?» – стучало сердце голосом незнакомца, а ответ всё не приходил …
Нет. Он был здесь. Рядом.
Скрывшийся между «тик» и «так», вальсирующий с мгновениями, ухмыляющийся маняще и знакомо, он уже звучал в прошлом и эхом отдавался в зыбком и хрупком «сейчас».
«…вернуться обратно в сказку…», - металось в гулком ударе часов, и Золушка решилась. Медленно, очень медленно, не до конца понимая, что и зачем делает, шагнула в первый раз, во второй, а потом часы ударили во второй раз, и время рвануло вперёд. Вспугнутой ланью, стрелой с тетивы, через зал, захлёбываясь нежданным восторгом, она летела на гребне волны часового боя к дверям, и звон слетевшей туфельки звучал победно и торжествующе. Вновь никто не успел опомниться, вновь крыльями разлетелись двери бального зала, вновь тронула холодом босую ногу каменная лестница, но не было, совсем не было страха, как тогда, год назад, и бой часов не настигал ударами, а нёс к дворцовым воротам, туда, где ждала, не могла не ждать, карета. Коридоры сменяли друг друга, мелькали кирасы и изумлённые лица стражников, ликовали на башне часы, а ворота были всё ближе и ближе. Вот Золушка миновала ещё один поворот и увидела их распахнутыми, зовущими. Кареты не было, но остановиться сейчас было всё равно что сжать в кулаке собственное живое сердце, и она устремилась к воротам решительно, радостно и обречённо…
Слева плеснуло что-то чёрное, и две сильные руки перехватили её на бегу, легко, как пушинку, уводя по крутой дуге в сторону, в тень. Крик неожиданности и запоздалого страха успел родиться в груди, но жёсткая ладонь запечатала рот, а перед глазами встало бледное, пылающее диким весельем лицо незнакомца с балкона.
- Ты молодец! – горячо прошептал он, сверкая глазами. – Ты всё сделала правильно, а теперь позволь мне окончательно тебя украсть.
Быстро, сноровисто, он закутал её в широкий чёрный плащ и натянул на голову капюшон, скрыв под ними и золотой шёлк волос, и тяжёлое бальное платье.
- Бежим же, медлить нельзя, – его слова потонули в тревожном кличе труб из дворца.
Один за одним на стене зажигались огоньки, дворец наполнялся лязгом доспехов и топотом ног. Золушке показалось, что она слышит и голос Принца, отдающий команды, но в следующее мгновение «похититель» подхватил её на руки и побежал сквозь волнующиеся городские тени, сливаясь с ними, становясь ещё одной, неразличимой среди большинства.
«А если бы они выделили мне средства, и на улицах были фонари, мы бы сейчас так легко не скрылись бы!» - мстительно подумала Золушка, представляя лицо Казначея.
Вокруг мелькали картины ночного города, откуда-то издалека слышалось пение веселящихся горожан, мягко шуршал по булыжной, а потом и деревянной мостовой шаг незнакомца, а шум погони и огоньки факелов удалялись, пока совсем не исчезли.
- Пришли, - он остановился и аккуратно посадил Золушку на что-то деревянное, несколько возвышающееся над землёй. – Залезай внутрь и переоденься. Я там приготовил для тебя кое-какую одежду.
Золушка пошарила вокруг и поняла, что сидит на облучке фургона, касаясь спиной матёрчатого полога. Она ощупью нашла край, приподняла его и быстро забралась в небольшое, пахшее пылью и деревом пространство. Пальцы её сразу ткнулись в ткань, и Золушка принялась переодеваться, выпутываясь из пышного платья и силясь различить, что есть что в полной темноте. Когда она выбралась наружу, незнакомец уже сидел на козлах и тревожно оглядывался.
- Садись рядом, - сказал он, похлопав по сиденью.
Золушка подчинилась, вздрогнули поводья, и невысокие, послушные коняшки тронулись неспешным шагом. Возница, так и оставшийся безымянным, чиркнул серной спичкой и зажёг висячую лампу, притороченную к передней опоре фургонного тента.
- Замечательно! - сказал он, правя к какой-то, лишь ему ведомой цели. – Такое представление не забудут и тысячу лет спустя! Я загодя оставил чуть дальше по дороге тыкву с привязанными к ней крысами и украл из сокровищницы твои старые туфельки, так что, всё для будущей легенды, а потом и сказки готово.
- А как же Принц? – Золушка оправила на себе мужскую, только очень маленькую, курточку и натянула на голову капюшон, чтобы спутник не видел, как пылают от возбуждения пополам со стыдом и удовольствием её щёки. – Он ведь…
- …сейчас места себе не находит и непременно загонит к утру коня, лично возглавляя погоню, - подхватил тот. – Не беспокойся о нём, Золушка, у него великолепный потенциал героя, и то, что начиналось, как поиск беглой жены, закончится, как настоящее чудо, а то и подвиг, который тоже будут помнить очень долго, - он свернул в открытые ворота, и город остался позади. – Что до тебя, милая моя, то даже я не возьмусь предполагать, что из всего этого останется в народной памяти. Возможно, через сто лет люди будут рассказывать, как молодую королеву унёс грозный колдун, а может быть, просто вспомнят ранние события твоей истории и остановятся на вашей с Принцем свадьбе. В любом случае, и ты, и твой бывший муж теперь снова в Сказке! Добро пожаловать домой.
Золушка молчала. Случившееся только сейчас догнало её и обняло за плечи осознанием: несколько минут назад она легко и изящно, летящим росчерком перечеркнула всю свою предыдущую жизнь и теперь была абсолютно, совершенно свободна. Это одновременно пугало и наполняло восторгом.
- Почему?– наконец спросила она, чтобы хоть чуть-чуть отрешиться от этого нового чувства, которое так и норовило остаться с ней один на один. – Зачем тебе всё это?
- Когда-то я был злодеем, - обаятельно улыбнулся её спутник, явно ожидавший подобного вопроса, - единственный удел которого – приносить страдания всем окружающим, а после погибнуть, глупо и бездарно. Уж не знаю, кто меня придумывал, но получился я у него настолько злокозненным, что сбежал ровно в тот момент, когда доблестные герои, преодолев все тяготы и препоны, лишившись друзей и обретя врагов, вошли в чёрную-чёрную твердыню. Долгие годы они ждали потом моего возвращения, но я просто не мог не напакостить напоследок, и остался странствовать, оставив их шарахаться от каждой тени. Однажды, чтобы развеять неожиданно посетившую скуку, я немного пошутил над совершенно обыкновенным мальчишкой. Вроде бы пустяк, мимолётное развлечение, но оно дало толчок самому удивительному путешествию в жизни маленького Нильса, и я задумался, о том, насколько же удивительная и хрупкая эта штука – чудо. Простыми умствованиями не обошлось, и я начал экспериментировать, находить тех, кто готов к совершению чего-то необычного и чуть-чуть, самую малость, подталкивать события. Совсем немного менять реальность вокруг. Не скрою, это не всегда легко, но удовольствие от процесса и результата таковы, что я напрочь забыл о цели своих экспериментов и теперь просто занимаюсь этим в своё удовольствие.
Он замолчал и достал откуда-то из складок плаща трубку на длинном мундштуке. Вновь чиркнула спичка, и над фургоном поплыл терпкий аромат сгорающих трав. Золушка вдохнула полной грудью, ожидая едкости, но нет, дым был мягкий и освежающий. После него было легче дышать, а сердце взвинчивало ритм.
Повозка тем временем удалялась от города и выехала на некогда накатанный, а теперь начавший зарастать травой тракт. Лошади переступали размеренно, каким-то своим лошадиным шестым чувством угадывая: возница не будет их торопить. Он курил с таким видом, будто припоминал что-то, и от этих воспоминаний сильнее залегали тени под глазами и вваливались щёки. Золушке отчего-то не захотелось его тревожить сейчас, и она принялась оглядываться по сторонам, впервые видя ночной мир изнутри. Они ехали через пшеничное поле, полное таинственных шёпотов, а вдали, в низине, маняще мерцала россыпью серебра река. Над головой носилась одинокая летучая мышь, где-то далеко басом ухал филин, трещали ночные насекомые, и всё это Золушка вбирала в себя, но не стремилась удержать, отпускала, как решето воду. Впервые со дня смерти матери она не была одинока, являясь маленькой, бесценной частичкой огромного, удивительного и волшебного мира. Золушка чувствовала, что этот мир её любит и всем сердцем отвечала ему тем же, отражая звёздный свет сиянием своих глаз. Единение с окружающим было таким, что когда её спутник заговорил, она вздрогнула, как от пригоршни ледяной воды, внезапно оказавшейся за шиворотом.
- Теперь нужно решить, что делать с тобой, - сказал он задумчиво. – Возвращаться обратно тебе нельзя, сама понимаешь, так что, наверное, я довезу тебя до какого-нибудь миленького городка, помогу там устроиться и освоиться, найти работу. Ты усидчивая, так что, проблем быть не должно. Как знать, может быть, со временем, ты встретишь кого-нибудь, кто тебе понравится, замуж выйде…
Золушка окаменела, чувствуя, как от неожиданности и болезненности этого удара всё внутри обрушивается в бездонную пропасть. Она несколько раз открывала рот, собираясь что-то сказать, упросить передумать, умолить…и закрывала его. Что-то совсем новое, недавно поселившееся в её душе, делало невозможным мольбу, исподволь подталкивало к другому пути, и, наконец, Золушка решилась.
- Нет, - перебила она. – Мы не поедем ни в какой миленький городок, я там не останусь и ни за что на свете не пойду замуж. Я буду здесь, с тобой. В сказке.
Спутник посмотрел на Золушку, по-птичьи повернув голову, и во взгляде его плескалась шипящая смесь удивления и восторга. Он улыбнулся одними уголками глаз, а потом вернул её же вопрос:
- Почему? Зачем тебе это?
- Понятия не имею, - тут же ответила новая Золушка, разрывая остатки прошлого и пуская их по ветру. – Я так хочу и мне этого достаточно.
- Ты знаешь, если бы ты ответила иначе, я бы всё равно тебя высадил, - незнакомец извлёк из складок плаща длинный деревянный брусок, примерился и принялся сноровисто что-то вырезать узким ножом.
- Знаю, - кивнула Золушка. – Так куда мы едем?
- В город Гамельн, - стружки сходили одна за одной, формируя очертания будущего мундштука будущей деревянной дудочки. – Я слышал, у них там большие проблемы с крысами, да и дети совсем от рук отбились…

Здесь было все. Кофе, чай и булочки, ветер снаружи и противостоящий ему не столько огнемаром, сколько уютным видом камин. Были кресла и домовые, точнее, «кафейные» духи. Но на этот раз Хигф едва замечал это – так он погрузился в длинные свитки. А закончив, еще некоторое время сидел и собирался с мыслями. И лишь видя, что тишину нарушает только потрескивание пламени, заговорил.

- Однако, тематический вечер на этот раз сподвиг всех участников на прозу, и прозу довольно объемистую. И при этом – очень качественную. Впрочем, об этом по пунктам.

Черон
потирает лицо руками
Как бы сказать и с чего начать? Интересно... Пожалуй, поменяю обычный порядок и начну с того, что я считаю недостатками. Для себя, разумеется, только для себя. Так вот, по изложению идей авторы для меня делятся на несколько типов. Некоторые прямо морализируют. Другие излагают свои мысли завуалировано... В общем, за подробным изложением этой амодельной и несовершенной классификации можно в аську, если у кого есть желание. Эта история и ее автор, во всяком случае, не таковы. Здесь не только нет эпилога, но и финал краток, и занавес падает через миг после снятия масок. Ах нет, в данном случае – после надевания.
Немало интересных мыслей, то сплетающихся, то сталкивающихся друг с другом. Но в достаточно философском рассказе, даже скорее притче, мне не хватает авторского отношения, с которым можно было бы согласиться или не согласиться. Отнестись иронически, поспорить... Но нет ее, определенной авторской позиции, даже выраженной завуалировано. Или мне не удалось заметить?
Пожалуй, остается впечатление, что у автора была идея о мире масок, были мысли об искусстве и он их показал. Оставив думать читателя. Тоже подход, имеющий приверженцев и вполне нормальный, но мне субъективно недостает какой-то завершенности.
Теперь о хорошем. Это язык описаний, вкусный и образный. Это отличная вычитка. Это красивый, неожиданный финал. И... – не померещилось ли мне? – показывая мир масок, автор намекал, что наш мир тоже кому-то может показаться таинственной сказкой. И красивый финал.

О следующем рассказе я ничего не скажу, о Хигфе тоже, а вот соавтору выражу благодарность за эту работу!

Хелькэ
«Волшебное зеркало» и «Засыпай!» Это флейтист, правда? Конечно, он.
И опять сначала о том, что оставило в некотором недоумении. Девочка из «Засыпай» казалась мне принадлежащей нашему времени. А между тем цирк пока не умер у нас. Впрочем, кто сказал, что все обитатели острова из одного мира?
И все же... я не верю, что цирк умрет, по крайней мере, по описанной причине. Ведь автомобиль давно быстрее человека, но это не мешает проводить соревнования бегунов? В том-то и соль чудес, что творят их люди...
Да, еще... Он ушел в сны без нее? А ведь это маленький подвиг – быть рядом с таким человеком... Могу, конечно, понять, и все же – он не оценил преданность, кажется.
Разумеется, в ином мире все может быть иначе, это лишь мое скромное мнение, а авторская трактовка есть авторская трактовка. К тому же часть критики относится именно к совокупности двух произведений, а не строго к данному, ничего?
Кроме идей, которые всегда суть ИМХО, опять придраться не к чему. Чем-то в плане эволюции мира приятно напоминает «Дорогу» Олдей. Впрочем, мне уже говорили, что мне все напоминает Олдей, так что можно закидывать булочками. Главное, не помидорами!
Не стоило ли идею с доской между небоскребами только облечь в какую-то иную форму, заменить аналогию?
Понравились как структура произведения, так и язык. И да... сама идея о живом творчестве, не механическом – близка. Мысли героя изложены здорово.
Красиво и горько.

Нахтфогель
Вау, продолжение сказки о Золушке! Конечно, я не раз видел продолжения известных мифов и историй, но про Золушку – впервые. И еще редкость в подобных случаях – чтоб сказки переплетались, а тут и «Путешествие Нильса с дикими гусями», и Гаммельнский Крысолов – не грани ли сподвигли? Мерещится мне здесь лапа черного кота, но очень даже могу ошибаться.
В этой истории ощущение законченности присутствует. Я сам не раз себе говорил: - хочешь, уезжая, избавиться от старых проблем? Не бери с собой – себя!
Язык здесь в среднемболее... обычно-повествовательный, что ли, чем в первой и третьей историях вечера. Но это характерно для вещей более длинных. Впрочем, при всем том качественно, красивостей и вкусных моментов в тексте немало. А вот опечаток и пропущенных запятых я не заметил. Не поручусь, что их нет совсем, но в глаза не бросились. Четко вычитать вещь такого объема – немалая заслуга!
Ах да... Присутствуют типично сказочные типажи – Казначей, Принц, приятный ход.
Понравилось описание осеннего бала. Шикарный бывший злодей, он же экспериментатор с чудесами. Да и Золушка, преодолевшая себя. У меня остается ощущение легкой грусти от разрушения Той сказки, правда...
К одному месту все же придерусь. Формулировке фразы «Ты знаешь, если бы ты ответила иначе, я бы всё равно тебя высадил». Перечитав, подумав и прочтя дальше, я понял, что имеется в виду. но первое личное впечатление было – мол, по-любому высажу, как ни ответь. Может, стоило сказать как-то иначе? И еще – не стоило ли заменить слово «реальность» в рассуждениях похитителя на слово «мир» или «миры»? Он-то мог знать слово реальность, даже должен был. Но «мир» все же было бы, кажется, органичнее по лексикону для этого рассказа и этого разговора.

Спасибо. Всем спасибо! Даже трудно выделить лучшее на вечере.

Механизм получения эстетического удовольствия работал исправно – стены слов исправно превращались в образы, затем, подобно маслу в воде, разделяясь на несколько субстанций: зависть белую, зависть черную, восхищение и немного раздражения. Стекая вниз, падая на различные участки души, капли этих эмоций прорастали диковинными цветами –, невзрачными придорожными ромашками, уродливыми синтезами рододендрона и крапивы, бумажной синей розой и лозой ядовитого плюща…
А он говорил, что ему все равно.
Юноша, что до сих пор мрачно следил за разворачивающимся в кафе действом, протер усталые, покрасневшие глаза и тихо, в сторону, пробормотал:
- А ведь хорошо, что меня здесь нет. Задавили бы, - однако, вопреки гримасе легкой обиды и почти нескрываемой зависти, голос его чуть дрожал – юноша явно был возбужден.
Еще некоторое время он, покусывая бледную губу, наблюдал за виновниками сегодняшнего вечера, переводя глаза с одного на другого, и с каждым взглядом становясь все бледнее и бледнее, поминутно повторяя «Хорошо, что меня здесь нет». Наконец, судорожно вдохнув, он встал с хлипкого кресла в темном углу и медленно, словно бы боясь что провалится под ним пол, пошел в сторону тех, ради которых в этот день зажглись огни Мансарды.
- Приветствую вас, господа демиурги, - торжественно сказал он, вдруг запнувшись на последнем слове – о его ногу ударился нерасторопный домовой дух, чей писк словно острым ножом взрезал пафос момента. – Кхм. Приветствую, да.
Мысли спутались, отдавая ценные секунды его монолога гнетущему молчанию и неуверенности, что проскользнула через тонкую щель в двери.
- … Полагаю… Полагаю, - медленно, растягивая звуки, произнес юноша, - Мне нет нужды представляться – по крайней мере, я надеюсь на это. Вместо этого, я, пожалуй, скажу, что сей вечер отпечатается в моей памяти особенною меткой – сегодня, здесь собрались те, чьего появления я никак не ожидал – и я бессовестно солгу, если скажу что не рад этому.
Впрочем, лгать ему не пришлось – лицо его выглядело так, словно глоток за глотком он выпил стакан уксуса.
Некоторые считают, что эмпатия – качество, которое можно натренировать. Так считаю и я.
- Именно поэтому, не теряя секунд и минут, чья цена измеряется в золоте, я… Я… Пожалуй начну, да.
Неловкость оборота кольнула в правую сторону души раскаленной иголкой – юноша был согласен на роль шута, на роль экзальтированного идиота, только если прилагательное «косноязычный» не будет сопровождать все эти определения.
- Мессир. Мой дорогой мессир, чей талант вскрывается этим вечером и этой работой новыми гранями – и пусть мне начинает казаться, что их я видел не единожды – это всего лишь оптический обман, морок, который смывается восторгом, что наступает после исхода его работы, - Он улыбнулся, забыв на секунду, что образ меланхолика не допускает подобных черт и излишеств. Затем, словно бы подумав «какого черта?!» воскликнул:
- Да! Это то, что я люблю в рассказах, и это то, что мне нравится в Шекли. Резкий разворот на девяносто градусов, смысловой удар по зазевавшемуся было читателю – он-то, несчастный, думал, что видит всего лишь нечто подобное притче, сдобренной ценными, но не составляющими сюжет, мыслями…
Притворно-сокрушенное покачивание головой – словно бы безмолвно пытается сказать иронично-ехидное «Alas!».
- Мне стоило бы заметить и тот… Стиль. Пожалуй так. Стиль. Стиль, который восхищал меня всегда – это камерность, это затхлый чердак, где хранятся ценности с такой историей, что золотым безделицам в Соломоновых копях ничего не остается, кроме как остаться безликими штуковинами из желтого металла. Кукла с порванным боком. Чей-то старый микроскоп. Пыльная связка пожелтевших писем, чья интимность только подогревает интерес… Да. Это запах пыли, это тусклый свет через тонкую полоску на грязном окне, это…
Ох, брось. Слова сейчас так мало значат. Наверное, именно поэтому я их говорю. Всем все известно – правила игры разъясняли тогда, когда раздавали чувство умеренности. А где в это время гулял ты?..
Мысли скачут с одного на другого – эпитетов и сравнений явно не хватает, ибо те слова, что можно было сказать, что создают образ – они смяты, они неточны, их сложно будет сопоставить, но…
- И да, это еще и то, что практически невозможно представить в наших реалиях. Это запад. То, что создается фильмами про девятнадцатый-двадцатый век.
Вздох. Мысли идут не туда.
- Но ладно. Я и так уже сам запутался в определениях, господа и дамы, - задержался, на секунду, думая – говорить или нет. – И все еще - это не воронка.
Юноша зажмурился, словно пытаясь вычистить память от глупых визуальных образов, что не выразить аудиально – никак. Помог только обжигающий горло глоток крепкого чая – и он снова готов говорить.
- Я прошу прощения за то, что ломаю порядок высказывания о работах – идти буду не по порядку, ибо так сложились обстоятельства, которые… Которые притянули мой взгляд к работе кошачьей госпожи.
Сказать мало – значит уменьшить возможность сказать правильно – это ведь логически обосновано. Той извращенной логикой, которую люди называют интуитивной. Извращенной? Что-то я не то сказал.
Взгляд его забегал по залу в поисках той, которой предназначались его слова сейчас – и тон, окраску и направление этих слов можно было понять по одному лишь удивлению пополам с восторгом, что плескался на дне темно-карих глаз:
- Да! Я читаю эту вещь – и внутри меня сжимается нечто, что многие называют вкусом или «чувством прекрасного». Да - оно живо и колет завистливым «ты так никогда не сможешь» нежное мое самолюбие. Присмотритесь – ведь это же целая коллекция живых, играющих на воображении образов и легких, изящных переходов от мысли к мысли. Я не буду их перечислять – в этом случае всяческие цитации кажутся мне… неуместными. Интуитивно неуместными, скажем так.
Прелестно угасающий мир, прелестно описанный мир – мне невольно вспоминается извечное противостояние Сияния и Банальности, но это немного другое… Вполне возможно, в этом виновата моя дурацкая привычка переводить смыслы на более близкие, более понятные мне арены и там с ними расправляться. Но мир, описанный тонкими, но яркими мазками... Мир, в котором атмосфера цирка противопоставлена немилосердному течению времени… Это то, что мне нравится, скажем так.
На самом деле, это какой-то вид девиации. Я еще не разобрался какой, но это немножко пугает…
Юноша всплеснул руками и, с довольной улыбкою на лице, присел на краешек столика:
- Отдельное спасибо за героя – человек, рисующийся мне небритым меланхоликом с впалыми щеками и заостренными чертами лица. Эдакий романтично-драматичный образ мизантропа и циника… Разумеется, нежного и ранимого в глубине души.
В последних его словах послышались легкие нотки иронии – не столько над автором, сколько над собой, ибо любовь юноши к типу небритых, угрюмых мизантропов казалась ему самому несколько глупой, но – ничего с собою поделать он не мог.
- Ну, и разумеется – за концовку мои отдельные гранмерси. Кто-то скажет, что от неё пахнуло холодом, кто-то скажет, что она тепла и грустна одновременно. Я скажу, что она заканчивает этот рассказ так, как нужно… Нужно моему чувству врожденной несправедливости. Или справедливости – я еще не решил точно.
Все подростки одинаково любят драмы и трагедии. Если вы считаете, что это следствие страшных химикатов текущих в жилах… Нет, я просто скажу, что это не так.
Еще один глоток, еще один судорожный выдох – сердце начинает стучаться быстрее, чем обычно.
- Оценивать работы становится все сложнее и сложнее – эмоции не хотят вылезать наружу, очень уж они стеснительные. Тем не менее, я, пожалуй, продолжу.
Вдох-выдох.
- Перцепция… И трудности перевода. Я не смогу сказать этому рассказу «нет» - он интересен. Разница в восприятии, порождающая две разных (а вообще, если подумать, то и целых три) картины мира. Родная, модифицированная и… Совсем уж чуждая. Вспоминался, на краткий миг, «Солярис» Лема и «Мать» Фармера. На тот самый краткий миг открытия третьего живущего на острове – как и любое негуманоидное всегда вызывает желание обозвать «чуждым» или «непонятным».
Янтарная глава моей жизни, так ведь? Если цветом они собираются обозначать эмоцию, то почему бы не задвинуть в дальний ящик эту вашу жизнь-зебру?
- Отдельно стоило бы вспомнить колорит. Или не колорит, а мыслерит. Ракушки, что искрят при ударе фиолетовым – это хорошо. Это прекрасно, и необычно.
Правда, рассказ мне, в силу своей невнимательности, пришлось прочитать два раза – я не все понял (по крайней мере ту, сюжетосоставляющую часть) при первом чтении. А еще здесь есть музыка как нечто большее, чем музыка. А еще рассказ ударяет два или три раза. Во время раскрытия тайны жителей, во время раскрытия тайны жителя и серых вихрей и во время появления флейт. Не сильно, мягко, но приятно.
И, если приглядеться, виден красивый треугольник, который можно оформить как небольшую схемку, и потом долго думать насчет затей автора, но… Но, коль скоро Хигф мне говорил о двуслойности своих рассказов – я предпочитаю тот слой, в котором думать не слишком-то нужно. Оно спокойнее, оно уютнее и оно легче читается.
Читается наивным способом, который ловит в тексте не более чем событийную логику – но она хороша, и поэтому сонный мозг не желает отказываться от хорошего в пользу лучшего.
Это… Хорошая работа.
Ответ на вопрос «почему» типа «потому что» звучит лаконично, обрывисто, стильно. Только вот что делать с глухим раздражением, которое все равно остается после таких ответов?
Произнеся последнее слово, юноша на некоторое время замолчал - слов в языке так мало, работ, что нужно оценить, так много…
- Золушка. Вспоминая и не соглашаясь со словами Хигфа, я могу сказать, что конкретно этот мотив годами препарировался людьми, которые желали показать эту сказку с новой стороны, изменить несущие точки, добавить своих концептов… Сразу, навскидку, вспоминается Пратчетт с его «Ведьмами за границей» (пусть там сказка бралась как таковая, в общем и целом – внимание Золушке уделялось все-таки особое) и пара мультиков шреково-стебной направленности типа «Правдивая история Золушки».
В моей голове причина появления подобных произведений проста – разве не весело узнать, что Пиноккио носил стринги, Рапунциль испытывала жуткие боли во время кульминации сказки, а Золушка на самом деле… Впрочем, пардон, я начал брюзжать, и брюзжать не по теме – все-таки, данное произведение по идейной составляющей больше подходит к Пратчетту, с его метафизическими выкладками о сути сказок и едким юмором на тему летающих дачных домиков – лучшего средства для устранения непокорных ведьм.
Интересно, что же здесь? «На самом деле все было не так» или же «познав запретный плод, невольно понимаешь, что… не больно-то он сладок»?
Кислый, похожий на жидкий рубин, чай приятно пощипывал вкусовые сосочки. «Сволочной гедонизм», так это называют некоторые здесь присутствующие – но ничего, в конце-концов, всем не угодишь. Сделав пару глотков, юноша еще некоторое время поглаживал бока пузатой чашки с напитком, а потом медленно, стараясь подобрать верные, но, черт возьми, такие хрупкие слова, он продолжил:
- Это… эскапизм вдобавок. Так ведь? Мир Тьмы явно плохо на меня влияет – аллюзии неизбежны. Подменыши, люди порожденные Грезой, побег в сказку, вечное противостояние Банальности и Сияния. Здесь масштабы этой битвы не так велики, но – все же, они мне видятся. Удержать Грезу… Удержать Чудо?
Не те слова срывались с языка – он это явственно чувствовал. С легким страхом юноша оглянулся на мессира в маске, а затем, покраснев, перевел взгляд на рассказчика. Вдохнул. Тяжело… Тем не менее, улыбнувшись, он, все еще скованно, но с каждой секундой все свободнее, сказал:
- Сказка – это ведь краткий промежуток конфликта и его развязки между «жили-были» и «жили долго и счастливо», верно? Небольшой отрезок времени и пространства, куда хаотичным образом вплетается волшебство – тогда и только тогда. Все остальное время… Идет просто жизнь. До – менее счастливая, после – более счастливое. Ну, это если брать определенный вид сказок, где герои изначально не слишком-то счастливы.
Вдох. Выдох. Мысль ускользает не туда.
- Золушка из этого рассказа… Словно наркоман, а вернее – словно тот тип людей, что ловят особое наслаждение от экстремальных видов спорта, к примеру. Убежать в сказку навсегда… Это…
Юноша замялся. Он собирался было процитировать долгий отрывок из Пратчетта, где фигурировала простая мысль «это - плохо», но в последний момент передумал.
- «А еще сказкам всегда хочется счастливых концов. И плевать им, для кого они счастливые, а для кого — нет», - сказал он, неловко разводя руками. – Как-то так.

А Hel в небесно-голубом шелковом платье сидела у окна. Давно. Тихо, ненавязчиво и неспешно играл Jazz.
Казалось, этот вечер будет длиться и длится, тянуться бесконечно, как море бескрайнее, как небо извечное, будет идти и не сходить с места. Но откуда ни возьмись, налетевший ветер хлопнул ставней. Она очнулась от забытья и, отхлебнув глоточек чая с корицей из тонкой фарфоровой чашки, перелистала лежащие на столе листки.
Ветер перемен. Недавно, буквально два дня назад, прочитав приклеенное к фонарному столбу где-то на Улице творцов объявление, Hel трепетала от восторга. Ветер перемен. Но это емкое, такое сладкое, трепетно-нежное и сильное чувство никак не давалось в руки. Что она хотела бы рассказать? О тех местах, где он рождается, где черпает свою удивительную и восхитительную силу. О тех местах, где ему случается проноситься меня все на своем пути одним дуновением, и непременно к лучшему! О тех местах, где его ждут, да и о тех, где никогда не знали о нем. А еще о душах, о душах ищущих. Тех, что жаждут одного лишь глоточка этого волшебного воздуха. О тех, кому он необходим, и даже о тех, кто умирает, так и не дождавшись его. А еще о том, какие именно изменения приносит тот ветер. О том, как стирая горечь потерь он вновь приносит встречу, о том, как на крыльях этого ветра приходит радость и новая жизнь.
Ветер перемен. Как пряный запах. Захлебываешься и не можешь надышаться. И вот, то заветное слово, та несказанная звезда, зависает на кончике карандаша. И падает, расцветая на листе цветком розы вместо неровной жадной строчки. Одно, другое, третье, вот уже на листе растет сад… Но не стих…
Какой же этот ветер…одним своим названием…мечтатель…
Его нельзя уложить в голубые четкие буквы, он нервный, неровный, не подчиняется…
Не хочет быть…не может стать…статикой…
И рисуя очередную розу уходишь в мир грез, что мог бы подарить ветер, а возвращаясь попадаешь в те моменты, где этот ветер все же пролетал…
И даже будь он трижды резкий, холодный, жестокий, срывающий души…
даже такой он не лег на лист.
Нет.
Ничего более я не могу сказать…
Лишь
Ветер перемен.


Листая Hel искала. Искала то, что не смогла сказать сама. То, чего слишком много было в ее душе, чтобы быть высказанным.
И – нашла…

Черон
- Рассказ о душах ждущих, о тех, кому нужны перемены. А что же изменилось? – Улыбка автору, отнюдь не вопросительная. – Масок было слишком много для меня…

Читая, я немного запуталась в словах героев. Оттого и впечатление немного не цельное. Чего-то не осталось…

higf, Reylan
- Так вот где он рождается, мой любимый ветер! – Hel всплеснула руками, совсем как ребенок, дочитав последний лист. – И то, что он меняет.Меняет жизнь тех, кто готов открыть ему свою душу.

Очень цельная и красивая история. Очень живо представляется остров. Я бы сняла по этому сценарию фильм. Или нарисовала бы мультик. Если бы умела…

Хелькэ
- Ну почему, почему уже в середине рассказа я поняла, что он разобьется? Почему? – Hel обиженно стукнула кулачком по столику. – Так обидно читать, когда знаешь, что уже все. И даже надежда, подаренная в конце, не спасает. Ему же было больно…Его душа разбилась…Ужасно…

А что еще сказать? Интересно. Но все же…жаль…

Нахтфогель
А вот здесь нашла то, чего больше всего хотела и искала! Сказку! Сказку в прямом смысле! Сказку в жизни! И да, Золушка не осталась ждать Принца на повороте дороги, когда он наконец-то найдет ее. Да ушла, ушла в никуда. Но она изменилась. И верю я, верю я, верю в то, что каждый человек может измениться и уйти в свою сказку. Да уйти. Да, в СКАЗКУ!
Как же хочется. Взять и устроить себе такой побег. Да, потом вернуться. Да, обратно, да пусть скучно. Но ведь, по честному говоря, взрослые люди устают все время жить так – на одном дыхании, в своей сказке. Творя эту сказку годами для себя и тех, кто рядом. А ведь можно же это делать. Хотя бы раз в жизни, хотя бы на год…ну или хотя бы раз в год.
У меня – получается ))


Первый раз вижу, чтобы размер поста превышал допустимый…

... сначала Хелькэ решила принести покаяние.
- А я, значит, думаю - ну вот сегодня точно напишу рецензии, рассказы-то уже давно прочла, а она мне вдруг и говорит: "иди чисть картошку на ужин", а у меня еще четыре тома "Братьев Карамазовых" не читаны... и так две недели! - она осеклась. - Ну, это не в смысле, что я картошку две недели чистил, но всякий раз, как я хотел сесть за рецензии, у меня находились обязательные дела... либо я был так вымотан из-за обязательных, но уже сделанных дел, что не находил в себе сил как-то отозваться на рассказы. Но сегодня, когда картошка уже почищена, я все-таки это сделаю.
Да. Я сказал.

Черон
Не без замечаний, сэр, и я надеюсь на ваше прощение... по возвращении.
"Ты сейчас озвучил всю концепцию современно театра"
"период стихотворного романтизма, и период доверия..." - запятая лишняя.
Отлов багов завершен, и я перехожу к содержанию. Здесь, конечно, у меня появились вопросы:
1) Восточный колорит имен как-то оправдан сюжетно? Он играет какую-то роль с точки зрения автора?
2) Как вы сами считаете, ветер перемен действительно является темой этого рассказа?
3) Не было ли это все написано исключительно ради того, чтобы вложить хоть в чьи-то уста, кроме собственных, эти мысли о концепциях искусства? Ибо с восточным колоритом абсолютно никак не соотносятся настолько наши, здешние обороты типа "дико инертный" или "как примитивно, боже". А если было - оно стоило того для автора?
Для читателя - вполне стоило, отвечу как читатель. Высказано много интересных мыслей - о спинках кресел, о шее леди, о массовом приеме кокаина.
И, конечно, завершение. Тут - браво. Спасибо вам, сэр, чтение себя оправдало; я не потратил время зря и не испытываю недовольства.
**И еще) Разве встать на голову и увидеть мебель на потолке - _естественное_ желание ребенка?))

Хигф, Рейлан
"Она ощущала тихое биение его бытия" и через три предложения: "но почти сразу она ощутила - чужой".
"Мать птиц жалела, что во дворе росли" - вынесло мозг. Я раза три перечитал предложение и только с четвертого понял, что мать - это мать героя, а птицы - росли во дворе и именно их мать героя жалела >< Мне стало стыдно за мое скудоумие и буйную фантазию... потому что первая мысль была: "а почему мать птиц не назвать в одно слово - наседкой??"
"Непрерывная, как смена дня и ночи, как бег времени музыка". После "времени" - запятую.
"Девушка, старательно подвязывала" - лишняя запятая.
"они сливаются в мелодию и местные будто бы слушают ее" - сложносочиненное, тоже запятую.
"когда он попытался уплыть, не простившись даже" - инверсия здесь именно нужна для чего-то, или все-таки лучше заменить на "даже не простившись"? Имхо, сбивает ровное звучание.
"она, дернувшись как птица, рвущаяся из силка..." - зпт перед птицею.
Однако в целом вычитка очень хорошая. По сюжету... из понравившегося - начальное описание человека, пережившего кораблекрушение и переживающее слишком близкий контакт с морской стихией, здорово удалось. Как герой рассказывает, что любил в детстве перелистывать книги в библиотеке, - живо, действительно похоже на детское восприятие, как его ощущаю я.
Такие разные герои, и разность их подчеркивается еще/даже невозможностью поговорить друг с другом. Его озвученные слова для девушки - лишь сияние около рта, как отсветы шуршащего песка?Да и он может уловить ее эмоции лишь по мимике (или по силе пощечин) О чем этот рассказ больше? О понимании, о важности живой беседы, об одиночестве (ведь одиноким быть можно даже в окружении огромного числа людей) или о таком вот сказочном мире, замкнувшемся на одном островке, где в таинственной пещере живет не менее таинственный Некто?
Но они все-таки нашли общий язык, что не может не радовать) Спасибо за этот рассказ.
И еще - каждый писал за одного, "своего" героя, или работа была более совместной?)

Хелькэ
Ба, это ж я. На все комментарии к рассказу отвечу позже, когда их наберется, чуть больше, чем "мало".

Нахтфогель
*тихо, как бы про себя* это филин, что ли?..
Начнем.. сначала. Серебряный дождь слез немного смутил - мне кажется, все-таки не будут так сильно течь слезы, если глаза устали от чтения при свечах. Я читал при свечах, было дело, но, возможно, не так долго, как Золушка... так что оставим это на откуп скрытому маской автору.
"Наши дорогие и верные поданные!" - поданные к столу?.. %) но тут скорее всего надо винить Ворд)
"Золушка пошарила вокруг и поняла, что сидит на облучке фургона" - сначала я не задумался, а вот недавно вспомнил, что облучок - он у большинства карет довольно высоко, на уровне плеча. Впрочем, у фургона он может быть ниже... это я просто беспокоюсь за Незнакомца, которому пришлось бы ОЧЕНЬ сильно напрячься, чтобы посадить Золушку так высоко.
"- Ты знаешь, если бы ты ответила иначе, я бы всё равно тебя высадил" - странная фраза. Мне кажется, "все равно" тут лишнее, потому как вносит нотку явного противоречия.
Вычитка вообще прекрасная для такого объема.
Теперь - к сюжету. Мне тоже всегда было интересно, что случается в те годы, которые все сказки стыдливо прячут за неопределенным "и они жили долго и счастливо". К сказке отсылает нас и безымянность героев - казначей зовется Казначеем, а принц - Принцем, это сохраняет необходимый дух. Но в том, что когда-то произошло по всем законам волшебно-сказочного жанра, как мы видим, все-таки сокрылось внутреннее противоречие. Золушка не счастлива. Но пытается верить в обратное. И с этим злодеем - который тоже остался безымянным, вначале "незнакомец", а потом "спутник", - ей удивительно повезло. Интересно, разовьется ли это дальше в романтическую линию... впрочем, это была бы уже не сказка, или совсем другая сказка...
Рассказ о переменах. О том, как важно сделать выбор вовремя - выбор пусть не обоснованный логически, но подсказанный сердцем.
О, как плохо было бы, если б Золушка стала выбирать рассудком!..
Спасибо, ночная птица. Теперь я стану больше думать над сказками.

- Одиночество.

Поклон за масштабность, и за метафоричность, если последняя мне не показалась. "Слышать, не слыша, понимать, не понимая". В любом случае - написать столь вдумчивое произведение с последовательным проведением героя по тексту - по-моему, сложно дьявольски. Даже представить не могу, как.
Но: герой. Простите, конечно, но саму личность, обозначенную прелестно-открытой буквой "я" я не оценил, и причину для себя нашел, кажется, вполне отнозначную - он неживой.
Впрочем, слово неправильное. Более половины излюбленных мной авторов создают вместо персонажей даже не людей, а безликих железных монстров, которые, тем не менее, восхищают. Даже не знаю, как выразиться. Не хватает... цвета. Остроты. Герой - комментатор, который шествует по окружающему ландшафту, и конечно, имеет по поводу происходящему свое мнение - но высказывает его как-то безразлично. С одной стороны, здесь достаточно интонационных знаков, "с досадой", и так далее, но "внутренний диалог" - он не бывает таким. Человек не говорит так с самим собой. Соответствующая литература жанра "поток сознания" достаточно популярно показывает, каким он бывает - впрочем, можно представить и менее шизофреничных примеров/героев.

Навскидку фраз:

"А ведь шаманов-то, кстати, у них нет... Видимо, не хватает сил и желания во что-то верить." - вывод несколько странный. Достаточно поспешный, и достаточно... как бы это сказать - духовный, моральный - для моряка-то. Так могла бы сказать учительница, священник.
"Я встал, прислушался к ощущениям. Хорошая еда и глубокий сон творят чудеса." - так можно сказать о чем-то внешнем, но навряд ли о своих ощущениях. Когда человек употребляет слово "чудеса" по отношению к себе, он как минимум удивляется - "вот чудеса-то, еще час назад головы не мог поднять, а сейчас вполне себе жив-здоров и весел!"
Суть претензий примерно в этом, да. Образ мышления кажется каким-то... нарочито книжным. Никогда не встречал, чтобы человек всерьез говорил о себе "я подивился", "[я] замученный стихией человек" - это выглядит иронией, которой в тексте рассказа вроде бы совсем нет. Еще - обилие риторических вопросов. Еще - много буквы "я". Еще - показавшийся неуместным акцент на аппетитные ножки. Впрочем, последнее спорно.

Девушка выглядит не в пример красивее - может быть, потому что в ней больше умолчания. Впрочем, это оправдано - раз она и население острова представляет собой загадку, требующую разъяснения.

Отдельно порадовало разъяснение: я не понял, кто есть Неведомый Никто, и заблаговременно остановил себя от раздумий - почему-то показалось, что понимать не стоит. Лучше оставить безымянным. Так красиво. Если авторы все же задумывали кого-то конкретного - наверное, такое читательское поведение будет довольно наглым, но тем не менее.

- Играть на ветре.

Почти прекрасно, сэр, расстановка точек по тексту - весьма, герой - вызывает исключительные симпатии, парадокс бревна присутствует. Нареканий только парочка:
Номер раз - я понимаю, если это писалось, так сказать, историей одного человека... Но знаете, есть что-то невообразимо прекрасное в том, когда можно рассказать о неком существе, не упоминая ни одной его части - ни тела, ни мыслей. За счет окружения. Подобные вещи меня всегда восхищали. Окружения хотелось бы... больше, что ли. Не такого, как - "с каждым годом у нас становилось все больше зрителей" - это хроника, вспоминательное. Других людей, хотя бы мельком, ладоней, веревок, обручей, головы в пасти льва... Если вы когда-нибудь надумаете написать обо _всем_ этом цирке, рассказав про каждого - вот это было бы.
Номер два - впрочем, пожалуй, это скорее личные претензии. По-моему, мотив "настоящей и ненастоящей музыки" у вас входит в авторскую позицию. Которую я, в отличие от сэра Хигфа, не люблю. *хмыкнул* Впрочем, кто будет ругать вас за ваши убеждения? Ни один критик, даже самый злобный...

- Taleweaver.

Прелесть какая) Уже второе продолжение сказки, которое я вижу на Прикле, второй же раз с уклоном в дарксайд) Даже комментариев толком не найду - красиво написано, даже очень, юмор в меру, вопрос остер и заставляет повздыхать о том, что жизнь не сказка, принцы - кони, а романтические герои вроде Крысолова живы и будут жить во славу. Спасибо, очень понравилось)

Вуаль.
Маска. Накладка на лицо, которая надевается, чтобы не быть узнанным, как говорит нам словарь. Кто-то утверждает, что никогда не наденет маску, другие доказывают, что мы все их носим, а где истина, я судить не возьмусь. Где-то посередине, быть может? В любом случае, заставляет задуматься о том, от чего же мы скрываемся? Я не беру чисто утилитарные и материалистические причины, нет. Речь о тонком сочетании мистики и психологии, о своего рода границе.
В средневековой Японии, мастер, получивший заказ на маску для театра Ноо, вырезал сотню, а после уничтожал по одной до тех пор, пока не оставалась единственная. Её он доводил до совершенства, а отношение к ней было куда более почтительным, чем к иным людям. Между прочим, чаще всего изображали эти маски демонов, ведьм и богов.
В Европе Церковь долгое время отказывала лицедеям в возможности попасть в Рай, находя в ношении маски и отыгрывании роли нечто сходное с бесноватостью.
Наконец, в морге посмертная маска... да что там говорить, дамы и господа, сами вглядитесь в лица Петра Первого, Пушкина, Суворова. Или, быть может, вам будет приятней вспомнить находки Шлимана и Картера? В любом случае, посмотрите в эти лица умерших и подумайте, не является ли маска границей между тем, что есть и тем, чего нет?
В таком контексте рассказ мессира Черона приобретает весьма интересное звучание. Стилистические приемы смотрятся органично и на своём месте, а финальный поворот читательской точки зрения в конце вызывает в памяти не только классиков, но и историю об Орфее.
Остаётся, всё же, одно «но»: мессир, зачем же было называть героев японскими именами и давать японский же колорит, при условии, что общаются они как угодно, но не в контексте японской культуры?
И ещё одно «ах да»: всё же, несмотря на конечный поворот сюжета, есть ощущение того, что это изложение мыслей относительно театра и искусства в целом, упакованные в такую вот любопытную обёртку. Впрочем, кому, как не вам, мессир, рассуждать о театре в нашем маленьком кафе, а?

Одиночество.
Очень экзистенциальная тема для рассказа: одиночество среди живых существ. Что толку быть в компании разумных и похожих на тебя, если ты не можешь с ними общаться? И что делать в такой ситуации? Авторы дают своеобразный ответ: найти общий язык, как это ни парадоксально. Я не буду особенно распространяться о стиле или языке – они близки к безупречности ровно в той степени, когда мой глаз перестаёт находить ошибки и косяки. Другое дело, психология героев. Девушке из деревни веришь сразу и легко, она не вызывает ощущения противоречивости, а вот моряк – иной вопрос. Честно говоря, создаётся ощущение, что один из авторов спроецировал собственную личность на героя больше, чем стоило бы, учитывая специфику образа. Всё же, оба автора – личности сложные и интеллектуальные, а простой моряк…ну, он и есть простой моряк, пардон за снобизм. Т.е. далеко не обязательно таковой персонаж должен быть туп, как тямбара, но всё же тут он мыслит слишком уж образно и широко. Мне это кажется не слишком достоверным, если честно. С другой стороны, иной герой для сюжета не подошёл бы: он должен достаточно тонко чувствовать и думать об окружающем его мире.
С точки же зрения описательности – всё очень хорошо, любовно даже, выписано и обозначено. Образы яркие и в голову приходят моментально, когнитивных диссонансов не плодя.

Играть на ветре.
Я не я, если этот рассказ не связан кое с чем из предыдущего творчества автора, но это лишь начальная ремарка, что должна заменять вступительное слово.
В первую очередь в глаза бросается цельность рассказа, как смысловая, так и языковая. Законченное и оформленное целое, состоящее из множества нитей и натянутое ровно настолько, чтобы обрести твёрдость доски. История падения, растянутая на семь секунд, история движения по канату в семи шагах. История жизни в семи…годах? Десятках лет? Или это всё те же шаги, да и канат, по сути, тот же. А история ещё и о том, как уходит нечто и тем, кто не хочет его отпускать остаётся лишь уйти вслед за ним. Очень хороший герой, живой, прочувствованный и, пардон за некоторую тавтологию, чувствующийся. Вообще, рассказ нравится тем, что в принципе затрагивая разум, он в основном касается эмоций, заставляю чувствовать.


Нахтфогель.
История о чуде? История о выборе? Или может о действии, которое ведёт за собой последствия? А то и вообще о Её Величестве Сказке? Не знаю, если честно. Сложно сказать о чём писал мессир, скрывшийся под птичьей маской *Клюве?*, но кроме этого видится ещё кое-что. История про тонкий расчёт и дерзкую игру смелого психолога. История эдакого…ткача, который оплетает своими тенётами людей и места, после чего направляет события в нужную сторону и смотрит на результат. Любопытственно, сэр Инкогнито, весьма!
Теперь что касается языка и стиля: в общем и целом, неплохо, читается вполне легко, несмотря на некоторую витиеватость (надеюсь, это не личное стилистическое автора, а особенность данного рассказа, подчинённая атмосфере). Однако не могу согласится с предыдущими ораторами относительно вычитки. Есть два очень серьёзных ляпа, цитирую: «Медленно, очень медленно, не до конца понимая, что и зачем делает, шагнула в первый раз, во второй, а потом часы ударили во второй раз». Как-то оно не очень смотрится, мне кажется, не так ли?

А теперь настало время разбрасывать камни =)

Хигф

Амм.. только не говори, что девочка из "Засыпай" еще и показалась принадлежащей нашему миру о_О Это будет смертью меня как автора. Дело в том, что в "Засыпай" я старался избегать примет времени и примет мира _вообще_. То есть из рассказа можно понять, что институт семьи там есть, люди пьют из чашек, а в больницах - палаты, а не ультрамегароны, но... в общем, это действительно показалось))) И все обитатели - всё же из одного мира, да.


Вот это - в точку. Он не оценил. Он, надо сказать, некоим образом скотина, но поверьте, на Острове он перевоспитался и о многом пожалел.


Почему заменить? Это дословный, кстати, пример, от преподавателя с кафедры психологии.
Спасибо за дельный отзыв.

Дженази
Ну, тут просто огромное спасибо, это был прямо... твириновый бальзам на душу =) Мррр, сир.

Хел

Как бы так сказать... я ведь не о том писал, разобьется он или нет И... в конце правда есть надежда? Это... странно. Потому что конец должен был оставить максимально без нее)
Спасибо за впечатление, это ценно.

Хелькэ
А-а-а! Это снова я!!! *бегает по потолку*

Черон

Ненене, сэр. Не об этом, не об этом. О цирке только мельком, он даже не декорация к Флейтисту - так, контуры декорации, проступающие из темноты. Вспоминательная хроника, через несколько лет после того, как закончилось _всё_ - это в самый раз.


Это не совсем мотив настоящей и ненастоящей музыки. Это большой привет Аркадии и Старку в некотором роде - о жизни живой и жизни технологичной. Очень жалею о том, что концепт сиринги из рассказа понять невозможно - она дает определенное, довольно большое количество базовых мелодий, из которых потом можно создавать, дополняя и изменяя, собственное музыкальное произведение, с возможностью послушать его на каждом этапе. Весьма популярная штука. Но количество базовых мелодий, как ни велико, все равно ограничено.
Спасибо))

Оррофин

Не, там, наверное, поменьше, чем семь лет будет. Года два после падения. Флейтист безбожно молод))
Спасибо и тебе, мр) Ощущения - это важно.

Продолжение дискуссии желающими приветствуется.

Хигф слушал в своем углу, дивясь длинным и красивым отзывам. И наконец, когда речи утихли, заговорил вновь.

Genazi
Спасибо. Слова отзыва выстукивают серебристые отзывы, и это приятно. Мне нравятся твои рецензии.

Hel
Рад, что понравилось))

Хелькэ
Проехав ловлю запятых - к делу...)))
Рассказ... Наверное, все-таки о переменах, которые происходят, когда общий язык находишь)) И об одиночестве, да. Сперва писалось об острове, а потом мотив одиночества стал таким сильным, что вышел в название.
И да, в основном каждый писал за своего героя, но местами, чтоб не писать в режиме "он пошел, она шагнула следом", вторгались на чужую территорию, отписывая эпизоды.

Черон, Оррофин
С оформлением мыслей подмечено точно. Да, местами есть немного неестественные моменты. Каюсь, начали поздно, недошлифовали. И с героем тот же баг. Дело в том, что он был задуман не простым моряком, а пассажиром этого корабля, путешественником, много повидавшим. Любителем необычных мест и историй. Поэтому широта и образность мышления для него нормальны... Но вот в тексте *бьет себя кулаком в грудь* как-то указать это забыли!

А теперь приму приглашение к споры и перейду от своего рассказа к кошкиному.


Я почему-то предположил тогда. что мир - наш. Знакомые имена, антураж современности, магии нет. Прямые указания на наш мир отсутствовали, но и прямые свидетельства обратного - тоже. То есть я вообще не заострял на этом внимания, но подсознательно сложилось впечатление "кажется, что-то похожее на нашу современность".
Умирать не надо, правда)) Я понял))



Именно поэтому. Мне он вообще знаком давно, и я, может быть, ошибочно, полагал его широко известным. А в широко известных вещах нередко интересно смотрится смена деталей... просто чтоб отличалось.

А кто такие Аркадия и Старк?

Вставать не хотелось. В последние дни его всё чаще и больше одолевала усталость - тупая, ноющая, злобная и навязчивая, как головная боль Пилата... Но спасительное "яду мне, яду!" на язык не лезло. Он всегда был слишком гордым, чтобы просить даже яд - хотя просил, пусть и не отравы, но просил, потому что также всегда умел переступать через гордость.
И сейчас нужно было переступить через себя. Через усталость и стиснутые зубы, через закатившиеся глаза и холодные, серо-багровые пятна под веками, когда уплываешь в густое, болезненное небытие, проведя по лицу холодной ладонью.
Лязгнул металл доспехов. Словно борясь с духотой - почему "словно", наверное в тяжёлых железках и правда было дурно - рыцарь стащил с головы тяжёлый топфхельм и опустил его на стол рядом с собой. Голос его, впрочем, от этого не стал громче или чище - говорил он тяжело, медленно, словно роняя вместе со словами каменные глыбы.

- Моё слово кратко. Работы сильны - все до одной. Думаю, то, что обычно я осмеливаюсь писать сюда, затерялось бы на их фоне. Спасибо за доставленное удовольствие.

Вуаль

Красивая идея соседствует с не вполне восхитившей меня формой изложения. Мысли, конечно, могут совпадать или не совпадать у автора и читателя. В моём случае это породило большое желание поспорить, а это - всегда хорошая сторона произведения. Хотя здесь скорее приятно, что оно не мешает думать над мыслями, изложенными самим автором. Конец - клинок, вонзающийся в сердце неверной жены за миг до падения занавеса, именно так стоило бы заканчивать постановки о кальдеронианской чести. Интересно, найдётся ли сеньор Гутиеррэ среди тех масок? Хотя вряд ли - слишком иной восток пропитывает андалусские мысли и страсти. Кстати, о востоке - и в самом деле зачем? Я не понял этого элемента - словно на фотографии зачем-то нарисован иероглиф. Изящно, с умением искушенного в деле каллиграфа - но непонятный и оттого кажущийся неуместным. Впрочем, надо лишь выучить японский, и всё получится, верно?
Работа скорее понравилась.


Одиночество

А вот я, причитавшись к языку, сразу представил себе человека скорее образованного или хотя бы неглупого. Скорее, конечно, Робинзона Крузо, чем Жака Паганеля, но тем не менее... Почему нет? Хотя об этом следовало упомянуть, хотя бы парой штрихов.
Пришлось вчитываться, чтобы понять... и то остались сомнения. Тут я, наверное, тоже выбираю более простую и ясную часть рассказа, чем некоторый дополнительный (может быть и основной, но для меня - дополнительный) глубинный смысл. То, что поведано во второй части, так и осталось для меня тёмным лесом - во многом красивым и манящим, но чаще непонятным и тревожным.
Впрочем, мысль о разном одиночестве - интересная.
Один умный человек однажды, когда ему зачитали проникновенный доклад про то, каково это - одиночество, спросил: "А что такое одиночество?" Ему не могли ответить. Наверное, он был умнее тех, кто читал доклад. Но он точно никогда не был одинок. Потому что слов для одиночества нет - что поделать, вот нет совсем. Но если оно к вам приходило - вы всегда будете знать, как это...

Играть на ветре

Скажите, и кто же это пошёл бы смотреть на роботов вместо настоящих львов? Я бы предпочёл львов, честное слово.
Сомневаюсь, что цирк умрёт хоть когда-либо скоро.
Вот неблагодарность героя подмечена верно. Только о себе и думает, к сожалению. О своей боли, о своих обидах и о несправедливости жизненной. Я не буду его осуждать. Будь я на его месте - я был бы хуже. А он по крайней мере вырезает флейту и играет на ней. Молодой старик с разбитым телом, холодным сердцем и колким, железно-стеклянным разумом, который, однако же, торчит на белом свете, как вызов железно-стеклянному миру, поглощающему живое - и сам не сильно задумывается о такой глобальной проблеме, просто... пытается успокоиться? Не знаю. Эмоциональный фон очень похож на тот самый канат. Чтож... Здорово пройти по нему. Даже рискуя снова свалиться. Оно того стоило. Стоит. Будет стоить.
Рассказ очень хорошо построен и оставляет приятное, хоть и горькое впечатление. Кстати, почему в последнее время такая странная мода на флейты? Может, просто самый сказочный инструмент? Кто его знает...

Taleweaver.

Сперва скажу, что не понравилось и о чём подумал сперва, когда прочитал. О Принце с его потенциалом героя... Суровое, очень суровое наказание за то, что не умел ценить своё счастье, свою любовь. Может, он ещё совершит великие подвиги и войдёт в легенды. Может быть - но только его сказка грустная, грустной и останется. Потому что в сказках очень-очень редко бывает, чтобы любовь "проходила"...
Вообще, всё звучит волшебно, но волшебство это - тёмное, мрачное. Словно запретный плод, дивный цветок, испускающий ядовитый аромат, или ладная прялка, которая обязательно уколет веретеном.
Язык мне понравился, и уже не раз говорили доброе слово о хорошей вычитке. Но всё же, всё же, всё же... Я сам - рудимент, ибо не раз слышал, что рыцарей в наше время нет. Так что остаюсь верен своей любви к прошлым, тем самым, настоящим сказкам, а не к бьющейся в их двери кованым сапогом "реальности" и "глубине". Хороший конец - всё равно конец, но это не значит, что "никакого" - лучше.

- Ещё раз спасибо всем. Прошу прощения за сумбур и долгие речи, а теперь позвольте снова всех поблагодарить и умолкнуть - я и правда устал.

На стол рыцаря по-хозяйски вспрыгнул пушистый кот. Под ее тяжестью стол закачался, но выстоял. Зверь тронул лапой шлем, подозрительно посмотрел на закованную в металл руку и, наконец, свернулся на свободном пространстве в клубок. Хвост не поместился и упал вниз, тут же свернувшись в подобие дамского крюка для сумок.

Кот устроил на лапах тяжелую голову и почти задремал, сквозь полуприкрытые веки глядя на рыцаря, но вдруг встрепенулся и поднял морду. Незнакомым с ним посетителям могло показаться, что он смутился, но завсегдатаи в это, похоже, уже не верили. Перестав изображать смущение, животное, наконец, заговорило:

Ну, все я не успел прочитать. И за критикой, кажется, снова забыл добавить хороших слов. А стоило бы. Я начинаю бояться Мансарды и Граней - все это становится слишком сильно и классно. Это интересно читать даже когда посты ждут и времени нет: вполне полноценное творчество, приносящее читателю не меньше, а то и больше, чем автору. То, на что хочется отвечать и с чем не хочется соревноваться =)

Что до заботливо припасенной критики, то в рассказе Черона меня несколько зацепили японские имена при нарочито-западном театре, манере подачи и диалоге. "Автор пересмотрел аниме," - не совсем те слова, но это первое что приходит на ум (с). Еще, наверное, классическая "заумность" формулировок, намеренная или нет, но она утомляет ^.^
В рассказе скрытого маской автора меня смутило, разве что, посвящение =) "Обещали" сразу трех женщин, а рассказ про одного мужчину =) Впрочем, кто их, этих посвящаемых, знает? =)

Я прошу прощения за столько долгое молчание в Мансарде - праздники, отсутствие работ в почтовом ящике... Впредь такого, надеюсь, случаться не будет...

Уже почти забылись новогодние праздники, уже осыпаются душистой хвоей еловые лапы, и Улица Творцов, наконец, стряхивает с себя зимний сон.
В Мансарде снова зажигают свет, подкидывают сухих дров в камин, раскладывают листы по столам - и ждут гостей. Ноздри щекочут запахи - еловых иголок, скопившихся под новогодним деревом - жалко её ещё выносить на улицу, специй глинтвейна, горячего шоколада.
И ничего, что на улице холод - может, все же забредут сюда те, кто любит строчки - не важно, чужие ли, свои...

I
Без названия
Анеле (псевдоним)

Жаркое южное лето. Чайки кричат над морем своими странными голосами. На диком песчаном пляже почти никого.
Только парочки целуются, не прячась друг от друга.
Море играет россыпью всех цветов радуги. Солнце уже клонится к закату.
Ты когда-нибудь видел закат над морем?
Как солнце, приближаясь к волнам, как бы встает на такие маленькие ножки
и становиться немного не круглым, похожим на пуфик, а потом только начинает погружаться, окрашивая все розовым.
Очень красиво, правда?
А волны шепчут свои загадочные истории берегу и их рассказы никогда не смолкнут, как и никогда не станут понятными тем, кто их никогда не слушал.

Хочу идти с тобой по этому берегу, пусть пляж будет не длинным, но пустынным. Ты будешь держать меня за руку, и я буду идти в волне прибоя босиком.
А ты будешь идти по берегу, держа в другой руке мои босоножки.
Я буду в голубом сарафане в горошек, загорелая и тоненькая, а ты будешь весь в белом.
Мы будем идти и молчать, и я буду смотреть на море и заходящее солнце, а ты - на меня.
И я буду самой красивой на свете, твоим Солнышком.
А потом, когда последний лучик исчезнет за горизонтом и станет прохладно, ты возьмешь меня из воды на руки и посадишь на большой камень на берегу, чтобы я могла обуться, не насыпав песка в обувь
А я обниму тебя за шею и не отпущу, когда ты нагнешься, чтобы посадить меня.
И мы будем целоваться на море после заката, и будет много таких же парочек вокруг, но нас никто не увидит.
И мы тоже не увидим никого, нам никто не помешает, мы будем одни, только ты и я, вдвоем…
Вместе...
А потом ты сядешь рядом со мной, после долгого-долгого-долгого поцелуя, и обнимешь меня за плечи.

К этому времени уже стемнеет, начнут зажигаться первые звезды.
Ночи над морем такие темные, но вот восходит луна и лунная дорожка, которая всегда начинается у наших ног, где бы мы ни стояли, манит нас вверх, туда, где ты можешь достать самый дорогой для меня подарок – звезду.
И мы пойдем, все так же, взявшись за руки, и ступив на эту дорожку, ощутим не прохладу морской воды, а нежную пружинящую гладь лунного луча.
Будем подниматься все выше и выше, уже погаснут в темноте внизу огоньки на набережной, останется только портовый маяк.
Но скоро и он исчезнет из виду, да мы на него и не смотрим. Мы смотрим в глаза друг другу. И ни одного взгляда под ноги, ведь мы доверяем тому лучу, по которому идем.
Мы будем идти долго, но не устанем. Самые влюбленные взгляды станут нашими. Ты знаешь, что я отдала тебе свое сердце, и так же в моей груди стучит - твое.
Мы уже забрались так высоко, что нас не достать никому. И лунный луч постепенно начнет загибаться вокруг земли, образуя дугу.
Дойдя до верхней ее точки, мы сядем на краешек, свесив ноги, и будем болтать ими.
Я уроню не застегнутую босоножку вниз, посмотрю на тебя с опаской – а вдруг ты будешь сердиться – а ты улыбнешься мне, и тогда я сниму вторую и запущу далеко-далеко, и мы будем гадать, куда она упадет.
И будем смеяться, представляя себе всякие смешные ситуации с ней.
А потом, уже ближе к утру, когда на горизонте появиться первый розоватый отсвет, мы увидим, что сидим на облаке над морем, прямо посередине, и вокруг нас будет только море.
Облако будет мягким и пушистым, как пуховая перина, покрытая шелковыми простынями.
И я уже наконец устану и захочу спать.
Ты возьмешь меня на руки, уже в который раз, но я так люблю, когда ты это делаешь, и отнесешь меня в самый центр облака, так, чтобы нас никто-никто не увидел, даже с пролетающего мимо самолета. И увидишь, что пока ты меня нес, я уснула. Сплю и улыбаюсь тебе во сне. Ты уложишь меня, ляжешь рядом и прижмешься ко мне всем телом. И я буду ощущать твое тепло и мирно спать в открытом небе на облаке.

II
Без названия
higf
Первая и последняя строки (вдохновившие на версию того, что произошло между ними) принадлежат Хелькэ.

Не судьба. По ступеням спускаюсь; беззвучны шаги.
Среди пыли и мрака безмолвием ход опоясан.
Наверху, средь смертей торжествуют чужие, враги,
Путь во мгле мне нежданно, до боли пронзительно ясен.

Хочешь – лги сам себе, а не хочешь обмана – не лги,
Пустоту лишь безумец способен пытаться раскрасить.
Что случилось, ушло во вчера – то не станет другим.
Я пришел к алтарю, и единственный выход прекрасен.

Я спокоен, как лед. Рукояти удобно в руке.
Умирает лучина, в глазах все темнее круги,
Я последний. Уж скоро, кровь стыть начала на клинке.
О великие предки, вас вижу, не будьте строги.
Наше время прошло, растворилось в забвенья реке,
Я уйду, не прощаясь ни с кем, для меня дорогим.

III
Соуль
Корабли

Паруса и песок, корабли,
Чьих огромных колес скрип неволит
Лисьи уши,
Переплетены
Пыльным ветром и скованной болью.

Квартердек и бушприт, корабли
Пьют соленый поток, кровь глотая
С лисьих пальцев -
Соединены
Вечной клятвой до самого края.

Горизонт и обрыв, корабли,
Вниз срываясь с песков вглубь пространства,
Лисьи души,
Таящие сны,
Тянут к фаун в безудержном танце.

IV
Darkness
Нейльаль Ниэвия*

мой город засыпает в сомбрио**,
ему снятся южные рыбы,
запах шалфея и мяты,
и кусочек гээнского*** лета.

ему чудится теплое море,
и нежно-зеленые волны,
шелест песка под ногами,
и желто-медовый вкус.

город, заснувший в сомбрио,
похож на больного ребенка,
закутавшись в снежные шали,
он молча смотрит на мир.

ему снятся теплые волны,
шепот тростника на болотах,
и запах нагретых солнцем
ярко-зеленых трав.

* - "спящая Ниэвия"
** - последний, "теневой" месяц года; месяц окончания навигационного сезона на севере и наступление холодов.
*** - Гээна - страна на юге с мягким, очень теплым климатом.

*радостно хлопая в ладоши. стоп. а как же веер? он в кармашке для понта? прикрыв лицо веером, не могу скрыть свое довольство "малыми формами". мир прекрасен. спасибо этому вечеру и.*
- ГранПардон. Мур всем. А где Соуль? Стоит только впасть в спячку и увы. Надо будет к следующему вечеру запастись огромной пиццой и длиннющим признанием в любви.*

*Воздушный поцелуй Darkness.*

Начинаем по порядку.

Анеле

Я задыхаюсь от похоти... Понимаете, каждый стих, каждый рассказ, каждая миниатюрка она пишется для Кого-То. И это не унылое "ОН/ОНА". Это я не про рыцаря или принцессу. Этот "Для Кого-То" - это публика. Это зрители. Это те кто заплатили медные пятаки что бы посмотреть на наши ужимки. Они могут жевать попкорн. Они могут медленно посасывать коньяк 1972 года выпуска. Они могут цитировать наизусть библию или быть сатанистами. Они-публика могут быть разными. Но пишем мы всегда для Публики. Человек который превращает мысли в слова - всегда делает это на потеху зала. Всегда. Он может прикрываться "фиговым" листочком из серии "пишу для себя. пишу в стол". Для себя мы не пишем. Мы пишем что бы как бы случайно показать и с довольно-смущенной моськой "ну пишу..ну бывает..ну для себя..не думал что увидите". Но это все была лирика.
Теперь переходим к самому тексту. Всем! Наплевать! На! Язык! Язык может быть прекрасен. Язык может быть ужасен. Но читатель ищет что-то что зацепит его. И чем для большего круга вы пишите - тем больше людей зацепите. Пишете для меньшего - меньше людей. Пишете для круга из одного человека - зацепит одного. Вот этот текст вырван из чего-то. Он может зацепить того... ну вот допустим отрывок какой мог бы быть из этой книге буквально на предыдущей странице
"Я проснулся утром рано и посмотрел на неё. Я всегда смотрю на неё по-утрам. Смотрю как время меняет её и пытаюсь понять когда же иссякнет моя любовь. Небо!!! Как я люблю её!!! Как же я люблю! И это не проходит с годами, не стирается временем. Это живет во мне каждый миг. Каждый вздох. А вот она открывает глаза и смотрит на меня. Как-то по особенному. Так, как смотрю я на неё. Она улыбаясь спрашивает: "а помнишь то жаркое лето, когда чайки кричали над морем своими странными голосами".
И вот именно этот рассказ - поймет только он. Поймет так, что бы зацепило. Рассказ где раскрыто больше будет понят большим количеством. То есть я хочу что сказать...Язык - не плохой. Сюжетопейзаж - тоже не плохой. Но. Писать надо так, что бы рвало. что бы сжигало. что бы или читать "Матерь божия! Ну нифига себе! Ахтунг!" или "Боже...до чего красиво...тепло..мне так тепло" или как-то иначе, но что бы человек падал на какую-то четкую грань. Тепла, боли, любви, нежности. Но что бы это была грань. Что бы это было больше чем то, что за окном.
Этот рассказ для того "о ком знаю только я. и не важно есть ли он". Этот рассказ для очень ограниченного круга людей которые "спят и видят Его". Именно по-этому я могу сказать, что это не "плохой" рассказ, а не хороший. Это просто рассказ. А писать надо или "а мне наплевать на ваше мнение. я сам лучше знаю, стайка неудачников" или "нууу...сейчас вы у меня под стол упадете, а потом организуете фонд поддержки Гения".

ИМХО, конечно.

////////////////////////////////////

Хигф)))
а тебе будет уделено гораздо меньше времени) Нормальный хороший стих. Ты не станешь спорить, что это "просто стих"). Это нормальный хороший стих. Каких-то косяков бьющих по глазам не вижу, а идиотское слогосчитание оставлю другим.

////////////////////////////////

*второй воздушный поцелуй*
Соуль.

По смыслу - знаю, что стих для какой-то игры, а следовательно в образы верю без расспросов. Но вот единственное хочу сказать... Я раньше не верил, но чем дальше живу. Да и читая этот твой стих, тем больше соглашаюсь с тем, что поэтессы пишут иначе иногда. Что всё-таки есть такое явление как "поэзия женщины". Мне нравится эта поэзия.

//////////////////////
Darkness

Хрю. Очень многое, что я писал для Анеле подходит и тут.
*краснея*
А вы танцуете..ой.. а вам нравится Лорки? Мне нравится он, а стих... ИМХО без какой-то части. Или начала или конца. ИМХО.

Задумчиво вертит в руках еловую веточку, на которой висит одинокий сверкающий шарик. Дует на него, и неожиданно стеклянная поверхность теряет четкость, идет волной, шелухой. Однин полупрозрачный изгиб накладывается на другой, на миг на ветке кипит серебристая гроздь, а потом шары - не то мыльные пузыри, не то серебро легче воздуха - разлетаются по кафе.
С праздником всех!

Анеле
Зарисовка. Написанная хорошим языком зарисовка. Скажу, пожалуй, примерно то же, что и Рюдо, только чуть иначе. Здесь не хватает героев. Видны чувства, но не видно личностей, которым мог бы сочувствовать. У них нет черт лица, привычек, имен, нет истории и трудностей, которые они преодолели, прежде, чем прорваться к этому берегу... А без тени, которую отбрасывает крыло беды, теплое счастье продолжает оставаться теплым, но не так остро цепляет за сердце.

Соуль
Я уже неоднократно говорил, что в поэзии дилетант и ничего не понимаю, и если о классической форме еще могу что-то сказать, то в данном случае ничего умного и квалифицированного сообщить не могу ни по ритму, ни по рифме... Вслух читается у меня нормально. Что до образов, то они мне знакомы и понятны больше, чем стороннему читателю. После прочтения остается запах грусти, пыли и крови...

Darkness
Частично сюда относится то же, что о предыдущем - мне не к чему придраться с умным видом. Правда, этот мир знаком менее предыдущего. Но город... Он есть. Как ни странно, при прочтении вслух не нашел ритмики, которая задела бы меня самого, а вот пробегая глазами по строчкам - действительно ощущаю цельный, проходящий по строчкам образ.

По углам Мансарды тихо шелестит теплый ветер. Ерошит листы, словно читает - а, может, и правда, читает. Увы, у кое-кого из нынешних посетителей проблемы с образами-именами, так что - ветер - самое оно для того, кто никак не может найти себя.
Ветер шуршит листами, слушает других... А потом отправляет по воздуху мысли-образы, картинки-фразы... Соглашаясь. Или не соглашаясь.
О, и, да - ветер умеет смущаться, и как-то загадочно дрожит хрусталь. Где в Мансарде хрусталь? Ну, где-нибудь, да найдем. Ах, эта галантность мсье Рюдо. Но пиццу - обязательно! Итальянский вечер под неё устроить...?


Анеле, кто бы вы ни были - ваша история - про любовь. Про светлую и красивую любовь. А значит, нельзя говорить и форме и прочих "системах". В тексте чувствуется тепло, мягкость чувств - и мне кажется, что у автора тоже на душе тепло. Такие вещи без любви в душе не пишутся.
Так что по форме - ничего. Ну, разве что запятые кое-где терялись. И отчего-то это напомнило не совсем отшлифованный стих в прозе..)
Ну... На самом деле: просто солнечно, тепло и красиво.
Вот.

Ветер пошуршал другими листами, подумал-подумал, и свернулся где-то в районе стойки, свесив невидимый, пушистый хвост. До пола, подметая его кончиком и заставляя пылинки кружится в танце.

Хигф, это... про кого-то, чей род угас? Или нет. Мне удалось почувствовать холод, стылые ступени под ногами, одиночество, какую-то, непонятно откуда взявшуюся, сырость. Смысл - только кончиками пальцев. Но это почему-то оказалось не главным. Вот ощущение - это да... Сты-ылое стихотворение. Но - красиво... Да.

Соуль, песок. Мелодия песка, ветра, солнца. В твоих строках - мелодии, но я вообще мало что могу говорить о стихах. Разве что - про ощущения... Золотисто-красные строки. Боль, кровь, песок, скрип кораблей. Неуловимые, но ощущаемые образы...
Воть...

О себе, да? Ой-й... Лучше я отвечу остальным.) На свое.)
Рюдо, обожаю Лорку *тут должен быть смущенный румянец. нет-нет, мы лучше покосимся на два сборника Федерико Гарсии* заметно, да? А вот танцевать - увы, как слон в посудной лавке. Люблю, но не умею. Складывать кривые строки получается лучше.
Но, да - таки вы правы - писалось для себя и для еще одного человека, который мог бы это увидеть. Но поделиться своей любовью к этому спящему городу - хотелось с остальными. Не вышло, м-мм? Просто хотелось, чтобы увидели, какой он. Почувствовали.

Хигфе, а это - муррр! Что ты - увидел город. Мне именно этого хотелось. Спасибо. Правда-правда.) Дико приятно понимать, что человек, не знакомый с миром - его увидел... Мр.)

Крупная кошка на этот раз была серой, вошла через дверь, и села тоже одна. Прямо на пол. Но гадости все еще были при ней, и она их озвучила.

Анеле.
К вам я буду особенно зол сегодня, извините. При прочтении зарисовки в уме упорно крутилась фраза "сферический роман в вакууме". Таких вещей немало в "неоправленных письмах", они могут тронуть, когда участников знаешь, когда как-то особенно необычны их обстоятельства, когда узнаешь в них что-то новое, или, наоборот, забытое... Без подобных связей, это остается просто романтическим описанием. Мне понравилось описание солнца, но чем вещь в целом отличается от общего шаблона? )

Хигфе.
Мне понравились строчки, особенно первая и последняя, но и еще кое-что между ними. Мне понравилась идея, даже больше чем строчки. Но вот исполнение - оно не до конца выдержано в том же тоне. Не могу объяснить точнее, это очень субтильная разница и, может быть, субьективная. Но "единственный выход прекрасен" - из этих отступлений, пожалуй, самое яркое.

Соуль.
Я страшно люблю стихи, которые сделаны в одном цвете. Тут этот цвет такой насыщенный, что невольно остается где-то в сознании даже после того, как штука прочитана, а ее строчки забыты. И это классно.

Дарки.
Сложно... То, что должно было, наверное, понравиться, но ни гармонии, ни диссонансов этой вещи я просто не уловил. Так и прошло по касательной.

А ветер, тем временем, принес чьи-то слова. Точнее, не чьи-то... Тот, кто звал себя Анеле, не смог прийти, но его слова - все же звучат в тишине зала.

Здравствуйте все! Надеюсь, извините за опоздание, но так уж оно выходит.
Слов не так много, как хотелось бы, но ничего не сказать просто преступление перед вами.

Впечатления:

Higf

Стыло и печально, и сурово, как оправданная потеря.
Как песня…баллада.
Только чего уж не прощаться, если выход прекрасен?

Соуль

Так здорово, хоть и не понятно точно о чем, но хватает за душу.
Как одинокий парус, белеющий среди песков Сахары.
Ярко, хоть и трагично.

Darkness

Мне иногда кажется, что я была в этом городе, запахи, сны, все мне знакомо, но ускользает.
Наверно, я была не в том городе, но в похожем. А может просто он оставил во мне еще что-то, мое?
Но город чудесен.

Ответы:

Рюдо

Спасибо за много слов.
Слова понятны.
Ответ на них… ну кто-то пишет по тем самым схемам, я тоже иногда так пишу. Это другой опыт, сама не до конца знаю, как относится к нему, потому так. Тот самый Он, как и Она, само собой заценили, все чудится – может еще кого погреет.
Как-то так.

Higf

Хых, и еще один большой Хых.
То, что не нравится мне у Higf’a, то хочет он от меня. Закономерно. Но! Страданий не будет, никаких граней, их и так предостаточно. У всех, но не здесь! Чисто задумка автора ))
Не знаю, стоит ли одевать героев в платья и давать им имена, речь-то собственно, идет не о счастье. Вовсе не о счастье как таковом.
Просто некоторым людям тепло, когда кто-то рядом с ними счастлив. Говорят, все счастливые счастливы одинаково, так чего о нем писать, о счастье-то? Вот и пытались писать о тепле. Уж как вышло.

Рюдо и Higf
А еще огромное-преогромное-преогромное вам спасибо! Самый главный вопрос мой состоял в том, язык ли это вообще, или мне глючится. А раз мэтры говорят, что язык, значит я очень рада, а что он еще и выше двойки с плюсом – вообще чудесно.

Зарисовка, конечно, не оконченное произведение, кто знает, может еще три-четыре таких кусочка сложатся в некое подобие романа в Интернет-письмах и будет понятно, как выглядят герои, но кусочков пока нет, и склеивать их нечем.

Darkness

Спасииибо…ммррр…
очень спасиииибо…
Этого мы и хотели, чтобы просто…

*смущаясь шепчет на ушко* а запятые-то где, думала, уже все выискала…

Не думаю, что мне по силам превратить это в стих в прозе, уж очень объем большой…

Кысь

Здрасте!
Грешным делом, не читаю неотправленные письма, все время считала, что там пишут о другом…
Поэтому на вопрос ответить не могу. Так сказать, не в курсе мы, по каким шаблонам писали ))
В вакууме, оно конечно да. Дальше описания на этот раз мы особо-то и не шли.
Вот.

Ветер дошуршал словами и свернулся на полке пушистым клубком. Ждать... Может, кто еще придет?

Тихо шуршит бумага и чуть пуста голова, словно далекая сага, тихо звучат слова...
Тихо или громко, но я их слышу - и я отвечу.
Нет, не стану. Я не претендую на лавровый венок поэта *улыбается* И на терновый тоже.

Род угас? Не совсем так. У меня рисовался образ языческого жреца, возможно, ацтекского, спускающегося в подземелья под пирамидой в павшем городе, когда остальные погибли. Может быть, больше, чем род. Но повествовательные стихи я писать совсем не умею, и решил ограничиться образом, успокоив себя, что, может быть, детали и не так важны. К тому же хотелось уложиться в рамки сонета. Но в нем действительно виделись мне холод и темнота подземелий.


Даже, в общем-то, не знаю, что ответить. Возможно. *разводит руками*

А не с кем уже прощаться...

- Я вновь давно ничего не говорил, - печально изрек дракон, доливая себе в чай немного радуги. - Да и заговорив, увы, буду краток... зато скажу о многом.
Итак...
Ода национальному кушанью. Любопытно, с кулинарным восхвалением не могу не согласиться… но увы, больше тут ничего не нахожу.
Наше время прошло… А вот это понравилось. А если точнее – понравились очень красивые образы… и немного веры в финале.
Ловчий. Любопытно. Не скажу, что вник во все полностью... но идея весьма интересна, точно перечитаю образы еще несколько раз.

Вуаль. А интересно. Не сразу поймешь, о чем речь, но когда понимаешь – стоит перечитать еще раз. Что мигом припомнилось – «Нопэрапон», его японская часть.
Одиночество. Мне понравилось – особенно столь разный взгляд с двух сторон на одно и то же. Иная культура, которая с каждым фрагментом раскрывается… да, это безусловно интересно.
Играть на ветре. Впечатлило. Искусство уступает место технике, живая музыка – электронному синтезу… и как себя должны чувствовать застигнутые этим переходом?
Taleweaver. Преинтересное развитие событий, должен сказать. Мне понравилось… и заинтересовал дальнейший путь Золушки. Вот только… все же из нее вышла бы неплохая королева.

Без названия. Летне-морской витраж образов. Приятная вещь, хорошо передающая ощущения… и они мне по душе.
Без названия-II. Понравилось, хотя для меня лично этого мало – мне хочется узнать еще. За строками и образами – история, не правда ли?
Корабли. Ритмично-образно; краткие строки – и образы пустыни, иссеченной следалми кораблей.
Нейль аль Ниэвия. Очень… образное. Ощущение южного города, неторопливого, спокойного.

Без названия
Анеле.
Когда приходишь в конце, сказать остается немного. Это по-своему личная вещь, и личные вещи... иногда лучше думать, стоит ли их рассказывать.
В таких случаях я всегда себя спрашиваю: а достаточно ли смелости? а хочу ли я, чтобы мои переживания оценивали? буду ли готов, если отдельные люди скажут мне, что это ничто, прах и пыль?..
Автор человек определенно смелый.

Без названия
Хигф.
Стихи все мы воспринимаем совершенно субъективно, к сожалению. Мне не нравятся отдельные места - они звучат слишком искусственно - "опоясан-ясен", "раскрасить-прекрасен". Такие вещи особенно видны, когда все остальное по весу намного легче. Для моего субъективного и чувственного восприятия они смотрятся как инкрустированная в дерево вместо перламутра пластмасса.

Нейльаль Ниэвия
Darkness.
Мне известны, достаточно ясны и понятны образы. На мой взгляд они подходят к тому миру, о котором это стихотворение, к тому городу. На мой же взгляд, в форме должны быть горы - заглавные буквы. Впрочем, об этом мы с тобой уже не раз говорили кулуарно Думаю, распространяться лишний раз не стану, и, если захочешь, еще поговорим лично.

Искренне.

Февральский вечер - стылый, холодный. На небе почти нет облаков, и звезды ехидно подмигивают земле - "мерзнешь, мерзнешь?"
Домовые еще утром вычистили ступеньки лестницы, ведущей в Мансарду, от снега, и теперь можно не бояться подскользнуться, поднимаясь наверх, на новый вечер.
В уютном тепле Мансарды пахнет горячим шоколадом, березовыми поленьями, свежим молоком для кошек - какой же вечер без кошек -, свежеиспеченной шарлоткой.
На столах - разложены листы бумаги, вымоченные в кофе - так они выглядят старым. И пахнут - забавно. Разные почерки, разные истории и строчки. Они ждут, пока их прочтут.

I
V-Z
Странное агентство мистера Барма

Пройдя мимо вежливо отступившей секретарши, они переступили порог вместе, с удивленным интересом оглядывая мой кабинет. Что ж, надеюсь, увиденное их впечатлило – я стараюсь придерживаться классических традиций. Темное дерево стен и мебели, и темный же паркет на полу. Вот, правда, что нетипично – две двери, ведущие к моим сотрудникам; ну что поделать, предпочитаю всегда иметь возможность их позвать.
– Приветствую вас, – вежливо наклонил голову мужчина.
– Вы и есть мистер Барм? – уточнила женщина.
– Да, – кивнул я, – садитесь, пожалуйста.
Оба на голову выше меня, стройные, золотоволосые, в светлой одежде. Люди… наверное. Кто разберет? Чего никогда нельзя делать в нашем городе, обходящемся без имени, так это судить по внешности. Но они определенно привлекают внимание – спокойной, уверенной красотой. Похожи, но не как родственники, а скорее как уроженцы одной земли.
– Да, я Барм, – повторил я, – и это мое агентство.
– Где решают проблемы, – уточнил мужчина. – Любые?
– Ну, на всемогущество никто претендовать не может, – пожал плечами я. – Но в меру скромных сил, моих и моих сотрудников, мы стараемся помочь. А что у вас за проблема, мистер…?
Я сделал паузу и он ответил смущенно-вежливой улыбкой:
– Прошу прощения. Я Оберик, а это моя жена Тианея.
– Рада встрече, – прозвучал мягкий музыкальный голос женщины.
Я вновь кивнул и потратил еще несколько секунд, разглядывая их и получая чистой воды эстетическое удовольствие. Особенно по контрасту с самим собой – и волосы редеют, и очки на носу, и твидовый костюм вместо светлой свободной одежды… Впрочем, такие контрасты в нашем городе на каждом шагу.
Тианея с интересом посматривала на картину у меня за спиной – молодой рыцарь из последних сил отбивается от жуткого чудища. Оберик же бросил взгляд на правую стену – где темнела стойка с мечом в потертых ножнах.
– Я вижу, у вас не всегда было агентство, – произнес он.
– Да, – развел руками я. – В молодости я вел куда более активный образ жизни, влипал в разнообразнейшие переделки, несколько раз едва не потерял голову… Но хватит о прошлом, мистер Оберик. Я давно уже не тот Барм, что был раньше. Так что у вас за проблема?
– Мы с женой в городе недавно, – начал он, – но уже определились с занятием. Оно касается Волшебного Народа… у нас довольно широкие планы. Но есть препятствие.
– Великаны, – хрустальным звоном проронила Тианея.
– Великаны, – повторил Оберик. – Они не осмеливаются трогать тех, кто уже давно осел в городе, набрал силу, обзавелся авторитетом… Но вот более слабых из Волшебного Народа они запугивают. И угрожают этим подорвать наше будущее дело.
Я не стал спрашивать, чем конкретно они с женой намерены заниматься. Если он до сих пор не обмолвился – значит, в ответ на прямой вопрос сумеет слукавить. Да и не мое это дело. Тем более, что у меня есть пара подозрений.
Нет, спрашивать я ничего не стал. Вместо этого поднялся из-за стола, подошел к левой двери, открыл ее и позвал:
– Госпожа Квин!
– Да? – послышался недовольный голос.
– Как вы ранее решали проблемы с великанами?
– Отрубить им головы!
– Понятно, – пробормотал я, закрывая дверь. Клиенты смотрели с некоторым удивлением и я счел нужным пояснить: – Госпожа Квин – прекрасный специалист по отношениям на высоком уровне, но, увы, ее подход к решению вопросов крайне однообразен.
– Это случается, – согласился Оберик.
– Да, – признал я. – Скажите, вы не знаете, о каких именно великанах идет речь?
– Они не назывались, – пожал плечами Оберик. – Но у них на одежде знак – железный кулак с шипами.
– Грубо сделанный, – прибавила Тианея.
– Ясно.
В геральдике великанов я разбираюсь крайне слабо. К счастью, у меня хорошие помощники; так что я пересек комнату, открыл вторую дверь и наткнулся прямо на широкую улыбку нашего архивариуса.
Я даже зажмурился. Но тут же взял себя в руки, стянул очки и, протирая их платком, велел:
– Уточните, пожалуйста, какой клан великанов носит знаки в виде железного шипастого кулака.
– Сейчас, – отозвался мой улыбчивый сотрудник и пропал.
Правда, немедленно объявился вновь и сообщил:
– Такой знак – символ клана Громлеха.
– Благодарю.
– Не стоит, – улыбка засияла еще лучезарнее.
Я закрыл дверь архива.
– Дело, похоже, проще, чем ожидалось, господа. Громлех меня знает по старым временам. Думаю, я смогу его убедить найти себе иные цели.
– Вижу, вы действительно умеете решать проблемы, – с некоторым сомнением промолвил Оберик. – А когда вы собираетесь нанести ему визит?
– Пожалуй, прямо сейчас, – подумав, решил я. – В данный момент у меня нет никаких дел.
– Не возражаете, если мы к вам присоединимся? – поинтересовался Оберик.
Не то чтобы это мне было удобно, но повода для отказа я не нашел.
– Пожалуйста. Одну минуту, я только оденусь… Оплату по дороге и обсудим.
С вешалки в углу я снял длинное пальто и котелок; прихватил заодно массивную трость, стоявшую рядом у стены.
В приемную мы вышли вместе; я задержался у стола секретарши, с кем-то разговаривавшей по телефону (точнее, кого-то слушавшей).
– Элис, я ухожу по делам. Если кто-то придет – скажите, что буду часа через полтора-два.
– Хорошо, – сосредоточенно кивнула молодая светловолосая девушка; из трубки донесся панический вопль: «Опаздываю! Я опять опаздываю!» и она поморщилась.

На улицах Вечернего сектора мои клиенты смотрелись довольно странно – все же их тип внешности чаще встречается в Дневном. Но вместе с тем в вечные сумерки они достаточно вписывались, и шли сквозь вечер со спокойной уверенностью.
Похоже, им привычны закат или ночь. А здесь как раз закат – моя контора ближе к Ночному сектору.
Великаны, кстати, обитают в Дневном. Вот замечательный пример того, как время суток не соотносится с моральным уровнем.
– Нет, подождите, – остановил я Оберика, собравшегося было свернуть направо. – Есть куда более короткий путь, позвольте мне показать.
– Конечно, – кивнул он, и, следуя за мной, поинтересовался: – Вы давно живете в городе?
– Попал сюда где-то… – я постарался припомнить. – Да, века два назад. Был тогда еще, можно сказать, другим человеком, привыкшим к совершенно иной обстановке. Но прижился тут, как видите.
– Все приживаются, – промолвила Тианея.
Пожалуй, она права. Как ни странно, но почти все, кто сюда попадает, приживается; может потом найти себе летальные неприятности – но место находят все.
Странное это место – город вне всех миров, не имеющий имени, разделенный на четыре сектора, в каждом из которых – свое время суток… Впрочем, я не оригинален. Наверное, такие мысли приходили в голову всем, кто здесь живет.
Сам город их навевает, что ли?
Я свернул на более узкую улочку, спиной чувствуя заинтересованность Оберика и Тианеи – они здесь явно не бывали.
– Скоро выйдем к Дневному, – пояснил я. – Мимо Алых купален сейчас пройдем… а, вот и они.
И в самом деле, мы уже подходили к высокому каменному забору, за которым виднелись красные изогнутые крыши. Из-за забора доносился разгневанный зычный голос: «Это что за грязь, я вас спрашиваю? Вы служите в купальнях или где, дети зеленого осла и фиолетовой жабы?!»
Ясно, опять господин Кин, начальник местной охраны, кого-то распекает. Думаю, за дело.
Тианея поморщилась и прошептала: «Опять ослы…»; Оберик едва заметно улыбнулся.
– Сюда, пожалуйста, – еще один поворот и мы оказались на прямой как стрела улице, уже не погруженной в сумерки, а залитой мягким солнечным светом.
Как раз навстречу неспешно двигалась пара – мужчина и женщина, обоим где-то лет за пятьдесят, хотя старость их явно даже и не коснулась.
– И что я могу сказать? – негромко говорил мужчина. – Он настолько упорствует, что… Добрый день, мистер Барм.
– Добрый день, мистер Кирк, миссис Кирк, – приподнял шляпу я, проходя мимо. Я его немного знал, пару раз консультировался по некоторым вопросам древностей.
– Так вот, милая, он настолько упорствует, что, клянусь Львом, я просто не знаю…
Они свернули за угол и голос затих. Интересно, о ком он говорил? Впрочем, мало ли оппонентов у профессора Кирка может быть… по крайней мере, сейчас он предпочитает слова, а не клинок.
Мы дошли до конца улицы и шаги у меня за спиной вдруг затихли. Я удивленно обернулся, не понимая, что могло привлечь моих клиентов.
Тианея стояла неподвижно, вытянув тонкую руку по направлению к одному из домов и прикрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то. Оберик, пару мгновений смотревший на жену тоже с изумлением, сощурился, а потом понимающе кивнул.
– Кто здесь жил? – прозвенел голос Тианеи.
Я покопался в памяти.
– Не помню точно, к сожалению, встречался с ним всего пару раз. Кажется, его звали Робин.
Тианея кивнула, словно и ожидала такого ответа.
– А что с ним случилось?
– Переехал, видимо, – пожал плечами я. – Не интересовался, уж простите – он не был среди моих клиентов.
Она только молча кивнула.
– Куда дальше? – поинтересовался Оберик.
Я задумался. Давненько не приходилось бывать в этих местах… Впрочем, чем хорош город – всегда есть те, кто могут помочь. Надо только внимательно осмотреться…
О, вот и помощь! Молодая рысь на краю крыши невысокого дома, лениво расположившаяся в лучах света.
– Вы не подскажете, как найти клан Громлеха?
Рысь, дернув ухом, посмотрела вниз.
– Да, я к вам обращаюсь, уважаемая из клана Ксаора.
Лесная… впрочем, нет, уже несколько поколений как городская кошка неспешно потянулась и спрыгнула вниз, бесшумно приземлившись на мостовую. Воззрилась на меня с совершенно недвусмысленным выражением: «а чем заплатишь?»
– Мое имя Барм, – представился я, – и мне уже доводилось оказывать клану услуги. Еще не все оплачены, кстати говоря.
Рысь чуть склонила голову набок, вновь дернула ухом и, развернувшись, неторопливо направилась налево. Я двинулся за ней, оглянувшись на клиентов и замечая сдержанно-веселые улыбки.
Наверное, они еще не сталкивались с городскими рысями. Ничего, каждому, кто занимается серьезным делом, рано или поздно приходится искать их помощи – лучшего источника сведений о городе и представить трудно. Конечно, для кошек нетипично действовать стаей… но, во-первых, это не обычные кошки, а во-вторых, у их предводителя Ксаора авторитет воистину железный, и он с легкостью направляет родичей по должному пути.
И они по нему следуют и не сворачивают, за должную плату помогая жителям города.
Эта рысь исключением не оказалась, и быстро вывела нас к нужному месту. Собственно, еще до того, как показались массивные стены, окружавшие обиталище Громлеха, я понял, что мы пришли – по шуму и запаху.
Великаны – не самые тихие и опрятные существа во всех мирах, не так ли?
Рысь, посмотрев на меня и моих клиентов, фыркнула, кивнув в сторону распахнутых ворот громадного дома, и направилась в переулок, явно считая свою задачу выполненной.
– Что ж, мы пришли, – я снял очки и тщательно протер их. – Пожалуйста, останьтесь пока здесь – я договорюсь.
– Их там, похоже, много, – негромко заметил Оберик. – Вы собираетесь совладать с ними один?
Я пожал плечами.
– Как я уже говорил, Громлех меня знает. Будь это кто другой, то я бы обратился к Джеку, одному из моих сотрудников. Он специалист именно по великанам.
– С вами работают очень разнообразные существа, – со странной интонацией констатировал Оберик.
– Как и с нами некогда, – прибавила Тианея.
Я только кивнул и направился к воротам.
В обширном зале великанов действительно было много, не менее двух десятков. Каждый – ростом раза в четыре выше меня, разве что молодежь слегка пониже.
Сам Громлех, как и ожидалось, обнаружился в дальнем конце зала, в исполинском каменном кресле. В руке он сжимал кружку размером с бочонок, увенчанную пенной шапкой; вождь великанов оглушительно хохотал над чьей-то шуткой.
Я двинулся к нему, лавируя между бродящими туда-сюда гигантами. Неплохое упражнение на ловкость, должен заметить.
Громлех заметил меня раньше, чем я успел окликнуть. В отличие от многих своих сородичей, он отличается изрядной внимательностью.
– О, какие гости! – громыхнул великан, шумно отпив из кружки и забрызгав клочьями пены густую бороду. – С чем пожаловал, Барм?
– Да по делу, – я остановился перед ним, задрав голову.
Вокруг неожиданно стало тихо: великаны с интересом уставились на меня.
– И какое же дело? – осведомился Громлех, вновь сделав большой глоток.
Я пожал плечами.
– Оберик и Тианея. Мои клиенты желают вести дела с Волшебным Народом, а твои парни им мешают. Отозвал бы ты их.
Громлех со стуком поставил кружку на подлокотник; улыбка с лица сошла.
– А если не стану?
– Ну… сам знаешь, тогда мне придется помогать клиентам по-другому. Как раньше.
Несколько старших великанов нервно поежились. Вождь собой владел лучше, но через пару секунд и он кивнул:
– Ладно. В городе и других хватает.
– Э, Громлех! – раздался возмущенный голос; бросив взгляд через плечо, я увидел молодого великана с широкой черной бородой. – Это что, пришла какая-то мелочь, потребовала – и ты на попятный сразу?
Сверстники поддержали его одобрительным гулом.
– Глотку заткни, Рангар, – лениво посоветовал Громлех. – Сам не знаешь, о чем болтаешь.
И усмехнулся получившейся неуклюжей рифме.
– Знаю, – Рангар двинулся вперед. – Это вообще кто? Мышь серая! Да его мизинцем пришибить можно, а ты слушаешься! Что ты за вождь?
Я вздохнул. Ну что такое, вот великанов пивом не пои – дай повыяснять, кто авторитетнее.
– Слушай, ты, – разгневанный гигант начал подниматься с кресла. – Сейчас я т-те покажу, какой я вождь…
– Постойте! – я шагнул между ними. – Громлех, позволь, я объясню юному Рангару его заблуждение.
Вождь пару секунд подумал, а затем расхохотался и уселся обратно.
– Ну давай, – предложил он.
Рангар уставился на меня с явным удивлением. В голове молодого великана явно не укладывалось, что я могу ему что-то «объяснить».
Я снова вздохнул. Мне действительно не хотелось этого делать, но обстоятельства…
Оглядевшись, я заметил рядом знакомое лицо.
– Хагар, подержи, пожалуйста, – я положил на протянутую громадную ладонь шляпу, трость и очки, потом стянул пальто и присоединил к ним.
А затем двинулся навстречу Рангару; великаны расступились, давая нам место.
Мой оппонент хмыкнул, и решительно шагнул навстречу. Я закрыл глаза, ощущая…
…как испаряется одежда на теле…
…как кости начинают ныть, извещая о том, что тело стремительно увеличивается…
…как спина чешется, и из лопаток прорываются широкие перепончатые крылья…
…как меняется лицо, приобретая совершенно иную форму…
…как кончики пальцев пощипывает, когда из них прорастают когти…
И вновь подняв веки, глядя на Рангара сверху вниз, я увидел на его лице только искренний страх, смешанный с невероятным изумлением.
В своем настоящем облике я был довольно худым – но очень, очень сильным. Когтистые руки сцапали ворот рубахи великана, легко приподняли его и впечатали в стену; дом содрогнулся.
– Слушай меня, юноша, – сообщил я, выпуская несколько струек огня по обеим сторонам его головы. – Не надо возражать Громлеху – он вождь не только потому, что силен, но и потому, что думает, в отличие от тебя. И знает, с кем его народу не стоит вступать в конфликт. Ты меня понял?
Рангар часто закивал, не в силах оторвать взгляд от моего лица. Вполне его понимаю, иногда даже рыцари, ожидающие чего-то подобного, от этого зрелища бледнели.
– Умное решение, – согласился я и отпустил рубашку.
Рангар сполз по стене, по-прежнему глядя на меня. Я же одним шагом оказался рядом с Хагаром и вновь прикрыл глаза, возвращая себе человеческий облик.
Это всегда давалось труднее, но я привык. В первый раз, что ли?
– Спасибо, – поблагодарил я великана, снова надевая пальто и очки. Громлех с ухмылкой отсалютовал мне кружкой, и я вежливо поднял шляпу в ответ.
Оберик и Тианея ожидали на улице; грохот они наверняка слышали и при моем появлении лишь совершенно одинаково подняли брови.
– Я договорился, – сообщил я. – Клан Громлеха более не тронет Волшебный Народ.
– Благодарю вас, мистер Барм, – кивнул Оберик, а потом вдруг улыбнулся. – Просто ли Барм?
– Бармаглот, – со вздохом признал я. – Но я предпочитаю сокращать имя, чтобы не нервировать клиентов.
– У вас хорошо получается эта маска, – заметил он. – Или же не маска?
– Такие маски носим мы все, – парировал я. – Не так ли, мистер Обе…
Я намеренно оборвал фразу. Он помедлил, а потом снова улыбнулся, но уже по-другому – как обычно милостиво улыбаются короли.
– Оберик. Пока что Оберик.
– Конечно, – спокойно кивнул я. – Не забудьте об оплате, жду в течение трех дней.
– Непременно. Я рад, что мы к вам обратились.

– Все в порядке, сэр? – поинтересовалась Элис, когда я вернулся в контору. – У вас чешуйка на щеке.
– О, спасибо, – я глянул в зеркало на ее столе и изъян исчез.
– Будьте осторожнее со своим обликом.
– Конечно, – пообещал я и прошел в кабинет, намереваясь слегка отдохнуть… увы, не вышло. Я успел только повесить пальто и шляпу, поставить трость, смахнуть пыль с рукояти трофейного меча… и тут же в дверь заглянула Элис:
– Сэр, к вам мистер Гэмджи-младший. По поводу ювелирных изделий.
Я вздохнул.
– Пусть войдет. Посмотрю, чем смогу помочь.
В конце концов, для этого и существует мое агентство, не так ли?


II
Рюдо
Псевдофилософская заметка или лекция без номера

Самое сложное – это начать.
Состояние современного российского и возможно европейского общества оставляет желать лучшего. Оставим Европу за кадром, но будем иметь в виду и её при наших дальнейших рассуждениях. Моих дальнейших рассуждениях, основанных на том, как я вижу ситуацию. Сейчас в РФ правит хунта. То есть текущая форма государственного бытья никоим образом не относится к демократии. Это аксиома. Аксиомой являются зарплаты учителей, врачей. Аксиомой является зарплата милиционера и полное осознание общества того «а чем же на самом деле кормится милиция/ГАИ/пожарный надзор/пограничник и т.д.» Аксиома – фикция выборов. Аксиома – фикция безопасности. Аксиома – фикция свободы. Не надо путать ловлю рыбки в мутной воде с благами демократии. Это разное.
Это всё негативные аксиомы. Их гораздо больше, но давайте остановимся на том, что сказано выше. Соберем все это вместе и получим ключевую аксиому. Ключевая аксиома – в РФ отсутствует государство, существует хунта, всё остальное лишь механизм существования хунты. Это аксиома. Догма. Это основа сознания. Текущий порядок – больной и не правильный.
А вторая аксиома очень проста и омерзительна. Аксиома номер два – так считаю не один я. Так считают не все, но многие. Возьму на себя смелость написать «очень многие».
Совмещая две аксиомы мы получаем очень большое количество людей недовольных текущим порядком. Но эти люди ничего не меняют. Ничего не делают. Есть крохотная группка, которая пытается что-то сделать, но это капля в море. С одной стороны мы видим людей которые Знают Что Надо Делать. С другой стороны мы видим же этих же людей которые Ничего Не Делают. Третья аксиома, заключается в том, что если человек знает, что что-то должен сделать, но не делает, то он банально боится. Это банальный страх. Этот страх можно называть как угодно. Можно прикрываться словом «лень», можно прикрываться словом «не готов», можно прикрываться «рано», «бессмысленно» и так далее. Неважно чем прикрывают свое бездействие люди, которым надо действовать. Неважны сотни причин-слов-изобретений. У всего этого одна единственная причина – животный страх. Страх боли. Страх смерти. Страх голода. Страх холода. Страх. Страх страданий.
Бояться – это природа человека. Это одна из наших частей, сутей. Но я хочу сказать не об этом. Каждый понимает, что другой человек тоже боится. Каждый понимает, что если на вооруженного ножом пойдет один человек, то человек с ножом будет резать. Если на вооруженного пойдут двое, то человек будет резать осторожнее. Если сотня, то он бросит нож. То есть, что бы заставить бросить нож, в вооруженном рождают страх быть разорванным толпой. Человек с ножом понимаем разумом, что одного он победит, а сотня победит его. В этом суть. Этот пример можно перенести на государство и граждан соблюдая масштаб. Суть одна. Аксиома – большинство враждебных нам действий можно остановить вызвав страх у агрессора.
Что же мешает в нашем-любом обществе для создания такой массы недовольных людей, которые смогут отобрать «нож»? Этому мешает страх. Страх боли в этом случае слишком поверхностно. Этот страх – Страх Того Что Я Буду Один А Не В Массе. Человек понимает, что «вместе мы сила!». Но человек не верит, что вместе с ним придут сотни-тысячи-миллионы других людей. И это пугает человека. Его пугает в большинстве случаев не боль, которую он может получить делая то, что должен. На первом плане страх того, что «он получит эту боль, потому что другие не пришли». Другими словами, страх порождается неверием в других людей.
Дальше теория. Не аксиома, а идея. А возможность. Предположение.
Человек не верит в других людей. Он считает, что они не смелые. Что он смелый, а они нет, и он не будет рисковать. Человек не верит в людей. То есть, если бы человек верил в человека, то всё было бы хорошо. Что учит верить в человека и человеку? Возьму на себя смелость произнести слово «религия». Я не разбираюсь во многих религиях, поэтому для примера возьму христианство. «Возлюби ближнего своего как самого себя». Из той же серии, что и «относись к другим так, как хочешь, что бы относились к тебе». Вера учит тому, что другие люди не хуже, чем Я. Что они не глупее, не подлее. И главное для нас, что Не Трусливее Чем Я. Один из постулатов, который христианство несет в люди, что «вы – не уроды. Вы- не мрази. Вы – не гадины. Вы – не подонки и твари. Вы – хорошие. Вы – люди. Вы можете ошибаться, но вы люди, а это уже не плохо». И принятие христианства и означает две вещи. Первое – «они не хуже меня. Если я знаю, что надо сделать, и они знают что делать, то мы найдем смелость делать». И второе – «я не хуже их. Если они знают, что надо сделать, и я знаю, то мы найдем смелость сделать». То есть сильный верит в то, что слабый сможет. Что у него получится. А слабый верит, что раз сильный может, то и у него получится, потому, что он хоть и слабый, но он не хуже.
Я хочу сказать, не то что «Давайте верить! Сдавайте деньги в мою кассу пророка!», «Господу помолимся!». Нет. Я хочу сказать, что истинная вера от чистого сердца, это как минимум путь от хунты к демократии. Это, возможно, не единственный путь. Я верю, что есть и другие пути. Но это тоже один из путей к такому буржуйскому понятию, как «хорошая жизнь».


III
Мантихорыш

Неровным почерком по белой бумаге
Ложатся строчки, одна за одной:
Вчера вот подснежник расцвел в овраге
И чей-то котенок пошел за мной..
Идем вдвоем по пустынной улице,
Смотрим в пустые окна домов.
Котенок мечтает о жаренной курице,
А я лишь думаю - есть ли любовь?
Дошли до оврага - подснежника нету,
На месте цветка - лишь горстка земли.
Заплакал котенок, мечтая о лете, -
Ведь смогут тогда цветы зацвести.
Взяла его на руки - пушистый и мягкий,
Прижала к себе, согревая его.
Он заурчал, так нежно и ласково,
Что сразу стало тепло и легко.
Пошли домой? Не плачь о цветке -
Его не сорвали - забрали в мешке.

Дошли до подъезда, поднялись к себе.
Стоит у квартиры подснежник в горшке.

Очередной вечер.
Когда Хигф просматривал три листка, взгляд задержался на одном, и он с удивлением покачал головой, однако потом вернулся к чтению.
Перед тем, как начать отвечать, пошарил в карманах, и вытащил исписанный лист, с которого и начал.

V-Z
Что ж, рассказ, знакомый мне по третьему "Пролету фантазии", потому с некоторыми изменениями перенсу сюда и свой отзыв.
Интересно все же, дракон Бармаглот или нет... Как бы то ни было, он живет в одном странном, но хорошо уже мне знакомом городе без имени и улаживает дела с великанами, рысями и эльфами.
Орофография и пунктуация в недостатках не замечены, персонажи хороши, все. Слабее сюжет – или, скорее, его подача. Не хватает интриги. Уверенность главного героя говорит читателю, что все будет хорошо. Барм знает, что делает, у Барма все получится, его это даже не особо волнует, у него таких случаев десятки... А потому как часть цикла, дополнение к панораме города интересно, но события не доходят до сердца.
В целом понравившийся, качественный рассказ.

Рюдо
Хм. Не уверен, что это художественное произведение, а не статья, но все же произведение. Будет и отзыв. Лично меня всегда напрягали призывы к разрушению без каких-либо предложений взамен. Да, обстановка у нас оставляет желать сильно лучшего. Но я не вижу партии, силы или личности, которые, придя к власти, повели бы себя иначе. Хуже - возможно. Лучше. Опыт семнадцатого года, когда диктатура последующая, свергнутая при поддержке народа, превзошла предшественников, заставляет думать.
Впрочем, автор, следуя своей доктрине, может не верить в мою искренность и считать, что я просто трус, который маскирует свой страх. Его право.
Благодарю за внимание.

Мантихорыш
Неплохой стих, но все же ритмика неровная, и при чтении вслух ее надо постоянно менять. А стих, во всяком случае классический, на мой вкус приятнее, когда читается достаточно легко и ритмично.

*с очередной порцией самодовольства в граненном стакане расположилась на подоконнике. С интересом высматриваю в толпе мальчиков и их коричневые рубашки.*

V-Z
Отсылки на Алису? это хорошо. Это мы одобряем.
*слегка расстроенно*
- а сам рассказ. мне не понравился.Но...если нужны будут комментарии, то мы прокомментируем. Вот-ссс.

Рюдо
Судя по Хигфу, первая часть настолько восхитительна, что до второй они не добираются... Это вам минус)

Мантихорыш
А можно я наследующую мансарду сделаю стихо-ответ? Ну можно-можно-можно?!...ну мяу!!! Мяу! А стих хороший. Мне он нравится. Но я хочу ответить) Можно? Пожалуйста!

***********/////////////*******************
*Рассерженно глядя на толпу за окном*
- Почему так мало? Надо больше. Намного больше. мы недовольны. Больше. Я хочу безумия. Давайте устроим оргию?

"Не судите опрометчиво", говорят Евангелие и господин кардинал. (с) Дюма, "Три мушкетера".
За все время общения можно было заметить, что я всегда дочитываю до конца.
И если я сказал то, что сказал - у меня были причины. А именно - я крайне не люблю публичные диспуты на политические, религиозные и философские темы, поэтому сказал лишь то, что наиболее задело, и о чем не мог не сказать, промолчав об остальном.

P.S. Возможно, я был слишком резок. То, что я сказал, выше, остается в силе. При этом хочу заверить автора (надеюсь, что ему это интересно), что, несмотря на то, что рассуждения показались местами натянутыми, а местами покоробили (особенно в первой части), произведение было дочитано, мысли о вере в человека, вере в Бога и взаимосвязи между ними - обнаружены и приняты к обдумыванию. Просто обсуждать их в "Мансарде" я не хочу.

- Давайте и я пару слов прибавлю... - задумчиво произнес дракон.

Псевдофилософская заметка. Ну, для начала замечу, что это все же не художественное произведение, это именно то, что написано в заглавии. Поэтому оценивать как рассказ у меня вряд ли получится; кроме того, под «аксиомой» обычно понимается очевидное, не требующее доказательств. Увы, многие из приведенных в первой части текста рассуждений, на мой взгляд, являются именно что теориями, а не аксиомами, потому как довольно спорны. Но я об этом спорить в Мансарде не буду, потому что не место, да и отсутствует у меня интерес к спорам на подобные темы.
А вот выводы во второй части меня заинтересовали, и я по большей части с ними соглашусь. Хотя тут тоже есть о чем поспорить.

Неровным почерком по белой бумаге… Любопытно, хотя, скорее всего, знатоки стихов найдут недостатки, я не считаю себя специалистом, чтобы в этом разобраться. Замечу только – «чей-то», как правило, предполагает, что он действительно кому-то уже принадлежит (пусть даже в случае кошек это спорно). Если же имелось в виду просто указание на неопределенность – может, «какой-то» пошло бы лучше?

Что ж, теперь о моем.
higf
Дракон ли Барм – это вопрос скорее не ко мне, а к Кэрролу; увы, у него по тексту не очень ясно, что же из себя представляет Бармаглот. Летит и пылкает огнем, конечно… На единственной виденной мной пока иллюстрации с его изображением имеется жуткое чудище, но все-таки не дракон.
Что до «все получится»… увы, это так, конечно. Но основания-то у него есть? А если бы вводилось что-то непредвиденное, что пришлось бы распутывать… боюсь, рассказ бы изрядно удлинился и утяжелился.

Рюдо
*с интересом* Вообще-то, комментарии я буду рад выслушать, потому как мне они всегда любопытны.

Все же прекрасно, что, даже если на улице зима неохотно уступает позиции весне, и снег превращается в слякоть, являя собой ужасающий пример выражения "все течет, все меняется" - в Мансарде - вновь вечер, вновь чужие строки.
За одном из столов обнаруживается мальчишка-подросток с кошачьими ушами, смешно торчащими из лохматым волос. Он шуршит листами, некоторые - перечитывает по несколько раз, и тогда смешно хмурится.

V-Z
- Про улыбку архивариуса - это чудесно, да-а. Чеширский кот - он кот всех котов. И в целом, отсылки к Алисе и к другим произведений - они сделаны достаточно изящно. Если честно, не понял только про Робина. У меня почему-то возникло ощущение, что тут аллюзии только на английскую литературу - но вспомнился только Робин-бобин из народной песни. Хотя, точно знаю, был там еще какой-то принц, строивший себе пряничный дом, но звали его не Робин.)
И Громлех и ко. оставили в недоумении. Они - оригинальные? Если да, то просто несколько выбиваются из линии жителей других произведений. Или я просто не понял, откуда они...)
А еще мне... если честно, не хватило описания города. Я понимаю, что это рассказ из цикла - но как-то... нет красок и ощущений. Воть. Тот же дом загадочного Робина - что в нем было не так? Ну, полагаю, тот, кто догадался, что за Робин - ему и не нужны описания, но хотя бы пару штрихов?)


Рюдо
- Вторая часть, про веру... она... Хм... *тут следует прищелкнуть пальцами в попытке подобрать слова* о! она не такая искатанная обсуждениями.
Просто вера - во что угодно - вот по себе скажу - это жутко сложно( особенно, если её сначала нет. В смысле, если ты понял, что у тебя веры во что-то нет, но ты... понимаешь, что искренне хочешь поверить. Мне - даже при искреннем желании- очень сложно.

Мантихорыш
- Теплое и пушистое, да. Как котенок. Писать добрые стихи - не смешные, а именно добрые - это, на самом деле, очень здорово. Вот у меня - не выходит, а то, что у вас получается такая пушистость, теплая и добрая... это чудесно. Правда.
Форма, ритм там... ну, да, кому-то оно важно. А я вот, наверное, странный - но мне важны больше чувства. А не ритмы. Читается...ну, читается, ага.
Чувствоваться должно. Вот.

Кошак утыкается носом в чашку. Ну, да - мало ли, кому его слова не понравятся. Может, еще тапка прилетит откуда.

Девушка со странным именем Шая второй раз сидела в Мансарде. На плечах была та же шаль, после мороза на улице все так же закоченело, в руках была та же (наверно? ну по крайней мере похожая) кружка с ирландским кофе. Зато булочками в нее уже не кидались, и то хлеб, простите за тавтологию.
Итак.

I
V-Z
Странное агентство мистера Барма

Очень интересно. Очень-очень, правда. Если бы это была бы часть книги, эту книгу я бы с удовольствием прочитала)

II
Рюдо
Псевдофилософская заметка или лекция без номера

Вот тут как-то трудно оценивать, я не любитель философии, но мысли в этой заметке мне близки. А что еще хорошо - они меня очень радуют с моей профессиональной (хаха) точки зрения, это я как психолог недоделанный говорю.

А теперь отвечу на все то, что сказали про меня. Хм, звучит как-то угрожающе, но это не так, я хороший и не кусаюсь ^^

higf, да, с ритмом у меня всегда так, но в этом стихотворении по-другому написать не получилось, и ритм исправить не удалось, хотя я пыталась..

Рюдо, скажем так: нужно! Буду с нетерпением ждать)

V-Z, если смотреть с точки зрения логики, "какой-то" подошло бы больше, но вот в ритмику стиха (да, она там существует!)) оно как-то не вписывается..

Darkness, спасибо огромное) спасибо за то, что почувствовали то, что я хотела передать этим стихотворением! ^^ мяу)

Надеюсь, я не была слишком косноязычной, всем приятного вечера)

Darkness
С Робином все просто, и отсылки действительно на английские книги. Он просто связан не с Алисой и сказками, а с Обериком и его женой. Пак, он же Добрый Малый Робин имелся в виду.)
Громлех и его подданные - нет, они оригинальные, но рисовались как... м-м... типичные великаны.
Что до города - тут, похоже, проблема в рассказчике. Вспоминая предыдущие... собственно, городом любовался один Андрао. Хильд не выходил за пределы своего магазина, Мэйверта больше занимал ветер и дороги в небе. Ну а Барм сосредоточен на цели, и не обращает внимания на привычную ему обстановку. Недостаток повествование от первого лица, да...

Мантихорыш
Строго говоря, это и есть часть - только остальную часть составляют такие же рассказы про жителей города.

- Липовый чай. И бисквиты. Но лучше - без бисквитов. Но тогда - какая же классика, господин Пруст обидется за попрание его бессмертной пары, - бухтит себе под нос подросток с кошачьими ушами, грея ладони о горячий керамический бок кружки. Чашка - теплая. Руки теперь, вот - тоже.

- Леди Мантихорыш, знаете, чувственность стихотворных строк - она ведь часто не в ритме, слогах там, еще в чем-то. Она - в образах и ощущениях, которые автор вкладывает в свои творения. Иногда каноничные и ровные строки читает - как лимон жуешь. Право слово.
Мур. То, что чувствуется это, еще раз скажу, ага? - очень хорошо. Правда.

- V-Z, а тут я сам должен лимон сгрызть. Дурак. Шекспира не вспомнил. На ви-иселицу меня. *смайл*
Про описание - понял. То есть, оно логично, что если рассказ от первого лица, то мир такой, каким его видит персонаж. Просто... в данном случае мир довольно "вкусный", и хочется про него капельку больше. Но это мои тара-аканы.
Про великанов. Ага. Просто было бы забавно, будь они тоже... гхм, из эпоса-фольклора. Вспомнились Грендель и его матушка) не Англия, но эпос вполне себе англосаксонский, насколько я помню.)
Но это тоже мой таракан, и вообще, я иду есть лимон, ибо стыдно за Шекспира(