Новый вечер шелестит листами. Новые строчки, новые сплетения фраз, новые образы, герои и сюжеты. А может - старые?
Так или иначе, но снова в Мансарде - вечер, и призывно горят мягким светом окна, и свежезаваренный чай золотится в стеклянном чайнике, и духи уже пушистыми клубочками сворачиваются в углах и на коленях, приняв вид ласковых кошек, чтобы вновь послушать, как читают и обсуждают...
Свои и чужие строки.
I
Переплетчица
Айрунги и корольII
Рюдо
Её мужу. Ей. И мне.Он любил мальчиков.
Он спал с ними заполночь.
Она тоже хотела плоти.
И искала барабанщиков.
Он любил флейты.
Он любил вдувать и слушать.
А она лишь бой.
А потом по карнизу и домой.
"Квазимодо, кушать!"
III
higf
Когда приходит феяЖил на белом свете один человек. Может, он жил-был, а может, и жил-есть, и жил-будет, да только речь не о том. Жил он, конечно, не на улице, а в комнате, большой и светлой, и был там один, если не считать его собственных вещей и беспорядка. Самого Беспорядка никто никогда не видел, но все знали, что он есть – и человек, и его вещи, которые всегда лежали так, словно их кто-то покружил по комнате, а потом бросил.
Некоторые вещи это радовало, некоторые огорчало, впрочем, сделать они всё равно ничего не могли, ведь вещи не двигаются сами. По крайней мере, до тех пор, пока не появится фея, которая прикоснется к ним своим волшебством.
И однажды она появилась вместе с человеком. Это была настоящая фея – с голубыми глазами, светлыми длинными волосами, которые слегка вились, весёлым заразительным смехом и лёгкой походкой. Человек хохотал с ней – видно смех и вправду его заразил.
Ближе к вечеру, когда уже сгущались сумерки, они ушли гулять, но на пороге изящная фея обернулась, лукаво посмотрела на комнату, и на прощание помахала настоящим волшебным веером. Большим, из гладких отполированных планочек и желтоватой бумаги, на которой темнели таинственные чародейские знаки. Помахала, да и вышла.
Оставшись одни, вещи задвигались и заговорили – ведь им так хотелось поговорить по-настоящему. Попробуйте-ка сами годами стоять на одном месте и молчать!
– БОММ! – произнесли настенные часы и весело замахали маятником, закрутили стрелками. Часы были старинные, большие и таинственно блестели тёмным деревом. Только сверху не блестели, потому что там человек забывал вытирать с них пыль. Но сверху их всё равно никто не видел. – БОММ, БОММ, БОММ! Почему феи приходят так редко?
– Потому что их везде ждут, и фей на всех не хватает, – важно произнесла лежавшая на столе книжка.
Она всегда полагала себя самой умной, и была рада это доказать.
– Пер-рестань показывать полночь! Пер-рестань! – сердито прикрикнул на часы попугай.
Он считал себя вправе прикрикивать, потому что, единственный из них, умел разговаривать даже без феи. А еще потому, что был очень красивый и яркий, чем гордился. Красный, как огонь или закат, с желтенькими перышками, как поля пшеницы или солнце, и синими кончиками крыльев, как вода или небо. – Пер-рестань!
– Слышали уже, – проворчали часы. – Всегда показывать правильное время очень сложно, у нас тяжёлая работа, поэтому потерпи уж.
– Не поттер-рплю! – заорал попугай.
Но его не послушали. Ведь он жил в клетке, которая сейчас была заперта. Клетка тоже была красивая, её верхняя часть ярко, золотисто блестела по вечерам, когда человек зажигал свет.
– Не ссорьтесь, – произнесла печенюшка-человечек с колпачком из розовой глазури. Она лежала на столе, на удобном блюдечке, вместе со своими друзьями.– Ведь можно просто поговорить! Мы тут новенькие, и хотим с вами познакомиться.
– Зр-ря! – злорадно сказал попугай. Он уговаривал клетку открыться, почесывая когтями её прутики, но клетка не соглашалась. Может быть, она не любила, когда её чешут, а может, просто хотела повредничать. – Зр-ря! Можете не знакомиться. Вас всё р-равно съедят!
– Как съедят? – хором испугались все девять печенюшек – та, что в колпачке, два кота, два оленя, два бегемотика и два каких-то странных существа с большим носом и короткими ручками. – Не может быть!
– Это правда, – грустно сказала им книга. – Печенье всегда едят.
– БОММ, – согласились часы.
– Слопают. Сожр-ррут! – злорадно уточнил попугай, которому не нравилось, что его не признают главным.
– Мы не хотим! – растерялись печенюшки и чуть не заплакали, вот только они не умели плакать.
– Давайте убежим! – сказали олени. – Пока человек не вернулся. Тогда он нас не найдёт и не съест.
И они, помогая друг другу, выбрались с блюдечка и поспешили по столу. Первыми бежали олени, ведь они были самые быстрые. За ними – коты, а потом тяжело, часто падая на плоские бока, ковыляли странные существа и бегемотики. Человечек в колпачке был последним.
– Ты как капитан, – произнесла книга, пошуршав страницами и подняв лёгкий ветерок. – Люди плавают по морям на кораблях – это вроде больших блюдец. И на каждом есть главный – капитан, он всегда уходит с корабля последним, если что-то случается. Чтоб убедиться, что все уже спаслись.
– Тогда я буду Капитаном, – объявил человечек, поднимая упавшего бегемотика.
– Но вас всё равно съедят, печенье всегда едят, – тихо сказала книга. Так тихо, чтоб печенюшки не услышали. Уж она-то знала, что не всегда и не всё стоит говорить вслух.
– Карр-раул! Убегают! – закричал попугай, когда, помогая друг другу, печенюшки спускались по свисающей скатерти. – Кар-раул!
– Заткнись! – мрачно сказал кинжал. – Зарежу!
У кинжала была очень неудобная ручка, лезвие с вырезом и его не точили, потому что он был не для того, чтоб резать, а для красоты, подарком. И красно-желто-синий попугай его совсем не испугался.
– Не добер-решься! – закричал он.
– БОММ! – подтвердили часы, вращая стрелки в обратную сторону.
А тем временем печенюшки повисли над полом, и им стало страшно.
– Мы разобьёмся, – уныло сказал один из бегемотиков. – Рассыплемся на мелкие крошки. Мы не сможем!
– Вы хотите, чтоб человек вернулся и вас съел? – спросил человечек в колпачке.
– Может, он нас не сразу съест... – предположили носатики.
Человечек оглянулся и заметил на полу темно-зеленый шарф.
– А можно, мы прыгнем на тебя? – спросил он.
– Если бы человек не бросил меня на полу, а аккуратно сложил на полочку, – проворчал шарф, – я бы ни за что не согласился и не двинулся с места. Но раз он со мной так обращается, я вам помогу.
Шарф подволок свое мягкое тело под край скатерти, чтоб печенюшкам было мягко падать. Они разом спрыгнули... И остались целыми. Только у человечка откололся маленький кусочек глазури, потому что он упал неудачно. Но он не жаловался, ведь он был теперь Капитан!
– Куда дальше? – спросили печенюшки у Капитана.
Он задумался. Дверь была закрыта, все вещи слышали, как человек запер её за собой, уходя.
– Давайте я вас спрячу! – предложила большая амфора. – Во мне много места, даже больше, чем надо. Мне не нравится, что я всё время пустая!
– Пр-редатели! – закричал попугай шарфу и амфоре. – Вы хотите обмануть хозяина.
Те смутились, а Капитан сказал:
– Нет. Попугай нас выдаст, да и человек может туда заглянуть. Мы проберемся на балкон и попробуем спрятаться там. Или спуститься вниз.
– Вниз! Вниз? – зашумели вещи. – Там странно. Там всё не так, как здесь.
Многие из них были в мире снаружи давным-давно, и уже всё позабыли, но тем не менее считали нужным высказать свое мнение. – Вы пропадёте! Или разобьётесь, рассыплетесь на мелкие кусочки, когда будете спускаться!
– Мы спустимся, – твердо сказал Капитан. Он бы мужественно нахмурился, но, к сожалению, не умел.
И печенюшки, неумело ковыляя по полу, направились к балкону. Они уже успели разглядеть его через стекло, со стола. Балкон был небольшой – для человека, конечно, а для них огромный! – и весь зарос цветами. Попугай, когда его выпускали, любил залетать туда – балкон напоминал ему джунгли, где он никогда не был, но знал, что там жили его предки.
Когда печенюшки уже прошли полдороги, попугай наконец уговорил клетку выпустить его, и грозно спикировал на них.
– Не пущу! Заклюю!
– Ты просто завидуешь их решимости, – произнесла книга, и часы согласились с ней громким «БОММ», но попугай их не послушал.
Он опускался, растопырив когти и раскрыв клюв, и маленьким печенюшкам казался больше, чем для человека дракон, хотя они никогда не слышали про драконов.
– Ай! – пискнули носатики и дружно упали на пол в обморок.
Внезапно попугай отлетел в сторону – его стукнул по клюву кухонный пестик. Как и шарфу, ему не полагалось лежать на полу, но весь вечер человек ждал фею. Он и так был рассеян, а сегодня и вовсе ронял и забывал все вещи в самых неожиданных местах. Пестик встал перед печенюшками.
– Не трожь! – грозно сказал он ошеломленному попугаю и для острастки громко ударил по полу.
Печенюшки поспешили дальше. Олени и коты подняли носатиков и потащили их, приближаясь к порогу балкона. И тут дверь отворилась, и вошёл человек.
Вещи тут же поспешили сделать вид, что ничего необычного не произошло – таковы для них законы волшебства. Попугай вернулся в клетку, шарф мгновенно прошуршал туда, где его бросили, пестик упал, а часы поспешно принялись крутить стрелками, возвращаясь к правильному времени. И только печенюшки никуда не успели скрыться, а рухнули там, где были. Последним с отчаянным стуком упал Капитан.
Человек удивленно огляделся. Что-то было не так. Клетка чуть приоткрыта, стрелки часов только что странно крутились... или показалось? Но печенье он точно оставлял на столе.
– Это ты набезобразил? – спросил он попугая строго.
– Попка хор-роший, – довольно ответил тот, и человек ничего не понял.
Зато фея, которая вошла вслед за ним, поняла всё, ведь она была настоящая фея. Она незаметно погрозила пальчиком и улыбнулась часам, отнесла пестик на кухню и заботливо собрала печенюшки. Те думали, что их сразу будут есть, и приготовились к смерти, но фея поселила их в стоявший на шкафу корабль, который человек когда-то сделал. Это был настоящий бриг, с двумя мачтами и набором парусов, только маленький. Как раз под стать печенюшкам. Фея попросила человека оставить их там. И даже, украдкой помахав волшебным веером, приделала Капитану обратно отколовшийся кусочек глазури.
Фея стала часто приходить в гости, а потом поселилась здесь, и иногда, долгими зимними вечерами, брала свой веер, рассеивая вокруг волшебство. Тогда они с человеком смотрели и слушали, как ведут философскую беседу часы и книга, как блистает, поворачиваясь, кинжал, как в амфоре плещется теплое вино. А попугая теперь чаще выпускали из клетки, и он стал добрее, подружился с печенюшками, так что в волшебные часы они распевали фее и человеку пиратские песни.
IV
НекроПехота
Только тюльпанАвторская прелюдия:
хотел послать этот рассказ на нынешние Грани, но мне показалось, что он недостаточно хорош. Тем не менее, я хочу услышать критику, посему выкладываю сюда, в Мансарду. Всем заранее спасибо за чтение.
«
Здравствуй, дорогой друг!
Пишу тебе из весьма противоречивого желания.
Исповедаться и укрепить твою веру - с одной стороны. Развлечь тебя презабавной историей о нравах современного общества и тем самым заставить тебя преодолеть те абсурдные привязанности, удерживающие тебя вдали от цивилизации в стенах монастыря, - с другой стороны.
Запасись временем и терпением.
История, о которой я собираюсь рассказать тебе, началась около трех лет назад и закончилась только в минувшем сентябре. В этом письме я собрал для тебя самое важное и самое интересное из всего, что в ней содержалось, поэтому можешь быть спокоен – тебе не придется много читать (я знаю, ты последнее время читаешь только одну книгу).
Переходя к делу, хочу сказать, что, несмотря на внушительное состояние моей семьи (ты знаешь, нам принадлежит один из крупнейших банков Амстердама, а также четверть акций голландской Ост-Индской Компании), история эта касается не только моей души (иначе я не стал бы писать тебе), но также и моих финансов.
Надеюсь, это придаст повествованию особый острый вкус.
Начну я с прелюдии – едва ли до твоей глухомани доходят последние известия о наиболее важных событиях в мировом обществе. Прелюдия будет касаться, ты едва ли поверишь, тюльпанов. Да, именно тюльпанов. Этот чудесный цветок впервые попал в Европу в прошлом веке – в 1554 году от Рождества Христова благодаря стараниям германского посла при турецком дворе. Очень скоро цветок (выгодно отличающийся от гиацинтов и нарциссов, чей сильный запах дурманит ум и ослабляет тело) пришелся по вкусу высшему обществу – причем не только в Аусбурге, где он впервые появился, но и по всей Европе.
Ты, возможно, удивишься, но очарование цветка оказалось столь велико, что буквально свело с ума многих ценителей прекрасного. Французы и голландцы – две лучшие нации всей Европы – тратили огромные средства на покупку луковиц тюльпанов, собирая потрясающие коллекции. В коллекциях некоторых, наиболее влиятельных и состоятельных лиц, насчитывалось более от двух до четырех сотен сортов.
В сердце Европы, то есть у нас, в богатейшей Голландии, страсть к тюльпанам достигла высочайшей точки и превратилась в манию. Следует признаться, но твой покорный слуга был одним их тех, чья душа сгинула в новом увлечении, и он, подобно многим другим знатным господам, потратил целое состояние на собирание собственной коллекции. Одновременно и с гордостью, и со стыдом отмечаю, что ныне в моем саду пустил корни ровно 271 сорт тюльпана. Некоторые из них обошлись мне в сумму, за которую я легко мог бы снарядить в Индию фрегат.
Впрочем, кому, как не тебе, знатоку человеческих душ, должно понимать сколь предрасположен человек к подобного рода увлечениям. Мир аристократии – словно выточен из гранита. В нем редко меняется что-либо, что не касается способов кровопролития. Русла, по которым струятся наши деньги, всегда одни и те же – любовницы для мужей, туалеты для жен, искусство для необремененных семьей.
И вот, когда объявляется новый способ распрощаться с накопленным состоянием и тем самым заявить о своем благородстве, тысячи праздных аристократов с яростной страстью, знакомой лишь любовникам, встретившимся после долгой разлуки, бросаются использовать его.
А за аристократией устремляются и негоцианты. Которые, к слову, несмотря на весьма сомнительное происхождение, в наш век управляют внушительными состояниями. В этом, несомненно, необходимо винить венецианцев, чьи торговые доходы позволили черни считать себя ровней благородным.
Пусть дьявол покарает проклятых римлян. Именно они, в конце концов, распяли Христа.
История, впрочем, касается одного конкретного тюльпана, привезенного в Амстердам контрабандой. В начале прошлого года по городу распространился слух о том, что в скором времени на аукционах появится крайне ценный образчик тюльпана. Слух ценителей услаждало таинственное и зловещее имя. «Черный Принц». Долгое время тюльпан отказывался появляться в ином виде, нежели в виде расписок, которые перепродавалась многие десятки раз, переходя из рук в руки и всякий раз поднимаясь в цене.
Долгое время я думал, что Принц – ничто иное как миф, обман, иллюзия. Способ вытянуть из ослепленных страстью к тюльпанам побольше денег. Однако однажды мне довелось общаться с человеком, более прочих заслуживающих доверия (граф N, с которым мы вместе проливали кровь испанцев-варваров на фламандских полях), и, потратив на жаркий спор вечер и целую ночь, я узнал о Принце достаточно, чтобы загореться страстным желанием обладать им.
Мой граф рассказал мне, что присутствовал на аукционе, чьим предметом стала сама луковица, а вовсе не расписка на оную. Помимо того, рядом с луковицей стоял портрет потрясающей красоты, изображавший прямого родителя Принца – Аугустуса Серпентиса, имеющегося в наличие у одного лишь кардинала Ришелье (который, да будет тебе известно, также является большим ценителем красоты тюльпанов). Вдобавок граф имел возможность лицезреть генеалогическое древо цветка (да, подобной роскошью ныне располагают не только аристократы), согласно которому цветок восходит к одному из наиболее редких – даже в Турции, родине этих цветов – сортов. Считается, что на лепестки этого тюльпана впитали в себя кровь из боевой раны самого Салах ад-Дина.
Увы, сказать точно, в чьих руках оказался после аукциона Принц, не представлялось возможным. Луковицу – вместе с картиной и древом забрало доверенное лицо, действовавшее от лица того, кто предпочитал оставаться инкогнито. Но неизвестные обстоятельства подтолкнули счастливого владельца к продаже, о чем я узнал лишь путем неимоверных трат. Принц должен был быть выставлен на тайном аукционе, приглашение на который получили очень немногие. К числу немногих примкнул и твой покорный слуга, хотя, Господь свидетель, обошлось это отнюдь недешево.
Аукцион оказался обставлен не хуже, нежели прием у французского короля. Гости щеголяли шикарными нарядами. Лицо каждого скрывалось под маской – словно на венецианском маскараде, однако большая часть приглашенных мне была все же известна. Круг действительно состоятельных аристократов Амстердама велик, но не настолько, чтобы, скажем, спутать походки двух разных герцогов. В высшем сословии, друг мой, многие достигают такого мастерства во владении собственным лицом, что оно перестает быть источником знаний о человеке. В такой ситуации остается присматриваться – к жестам рук, к позе, к походке, вслушиваться в интонации и акценты.
Так или иначе, лот на аукционе был один единственный. К слову, та форма, которую принял Принц, произвела на меня удручающее воздействие – это была крошечная луковица с небольшим изъяном. Ее бок пересекал след от ножа незадачливого садовника. Шрам. Я удивился про себя шуму, поднятому из-за крошечной луковицы!
Начальная цена Принца могла считаться умеренной – пять тысяч гульденов. Однако очень скоро, повинуясь безумию царившей обстановки, взлетела до пятидесяти тысяч. Далеко не каждый мог позволить себе распрощаться с такой суммой, и посему большая часть зала подняла белый флаг. В игре остались лишь те, чьи капиталы, подобно моему, были настолько велики, что смогли бы безболезненно перенести утрату пятидесяти тысяч. Суммы более чем внушительной.
К тому времени безумие, владевшее душами других, овладело и мной. В течении получаса я поднимал табличку с номером, с каждым разом все завышая и завышая цену. Вскоре весь зал, за исключением твоего покорного слуги и неизвестного господина в непримечательном костюме, перешел в лагерь покорных наблюдателей. Оставшиеся фехтовали с искусством и безрассудством, достойными лишь, пожалуй, богов-олимпийцев, выкрикивая такие суммы, что присутствующим делалось дурно, и слуги вынуждены были носить дамам стаканы с водой, дабы приводить их в чувство.
Увы или счастью, но из этой битвы я вышел побежденным. Окончательную цену я называю с опаской – ведь ты можешь не поверить мне. Пятьсот тысяч гульденов, мой дорогой друг. Одна десятая общей стоимости всей Ост-Индской Компании! Сотни судов! Десятки тысячи рук! Миллионы тонн товара! И все это сложилось в одну крошечную луковицу Бархатного Принца, возлежавшего на подушке перед нашими взорами.
Я был подавлен. Я был разбит и уничтожен. Я был несчастен. В тот вечер я спас около трети всего своего имущества. Даже более – поскольку гульден имеет свойство порождать два гульдена, а два гульдена, при должном умении, способны дать четыре. Иными словами, судьба удержала меня от самой безумной в моей жизни траты. Но я не ощущал этого.
Моя честь, моя гордость, мое желание – вся моя натура была уязвлена, причем публично! Уничтожена, раздавлена! Я гадал о личности того, кто прилюдно нанес мне столь страшное оскорбление, лелея мысли о мести. Однако моим планам не суждено было сбыться.
Через несколько дней я узнал, что пятьсот тысяч гульденов были выплачены, и луковица Принца была отдана. Покупателем оказался племянник французского короля! А еще через день я узнал, что его карета была обнаружена в десяти милях южнее Роттердама перевернутой. Внутри – несколько окровавленных тел, среди которых нашелся и принц. Луковица, конечно, исчезла.
Эта история приобрела громкую огласку, и едва не привела к войне между французской монархией и голландской республикой. Официальные власти объявили охоту за убийцами, пытаясь продемонстрировать наивысшую форму усердия в поимке преступников. В действительности, о чем известно было немногим, охота шла за злополучной луковицей, поскольку последняя породила в определенных кругах такое количество фальсификаций, обманов и спекуляций, привела к такому количеству смертей и разорений, что власть не могла остаться в стороне.
Охота за Принцем длилась в течение двух лет. Это была тайна, которую ревностно оберегали посвященные, поскольку опасались, что найдется еще кто-нибудь, кто включится в игру, и тем самым их собственные шансы уменьшаться. Я был в числе этих безумцев, готовых на все ради проклятой луковицы, и я знаю, о чем идет речь.
В конечном итоге было сделано официальное заявление о том, что Принц сгинул в пожаре в амстердамском порту, имевшем место в минувшем октябре. Последовало несколько непонятных, но убедительных казней, в результате которых страсти в высшем обществе утихли. Принц превратилась в миф, и многие высказывали сомнение в отношении того, что она вообще когда-либо существовала. И это совершенно неудивительно: можно ли поверить в то, что луковица одного несчастного тюльпана могла породить столько несчастий?..
Удивительное свойство имеет человеческая природа!
Подумать только, какая мелочь – обычный цветок! Пусть привезенный издалека, пусть редкий и пусть имеющий в родственниках другие редкие цветки. Всего лишь цветок – у него есть корни, стебель, листья, лепестки. Он подобен тысяче других цветов и способен только насыщать травоядных, а также некоторых насекомых.
Но какие абберации происходят в тот момент, когда его красота трогает человеческое сердце. Цветок теряет право именоваться цветком – он превращается в нечто совершенно иное. Цветок – даже не цветок, но всего лишь луковица! - путешествует из рук в руки, награждая одних золотом и отнимая у других жизнь. Луковица, сморщенная и жалкая, которой никогда не позволят упасть в землю и расцвести тем цветком, чье совершенство когда-то пленило чье-то воображение.
На этом моя история почти окончена. Помнишь ли ты мой недавний приезд в монастырь, где ты имел несчастье оставаться последние несколько лет?.. Один небольшой эпизод, возможно, привлек то внимание. Я рассказывал тебе о судьбе моей сестры, неудачно вышедшей замуж за какого-то безродного англичанина, и мы гуляли вдоль монастырского садика. Тогда нечто изменило мое настроение, вырвав из моих уст язык до самого отъезда.
Едва ли ты настолько приглядывался к цветам, которые выращивал, однако все же, надеюсь, твое внимание (хоть ненадолго!) привлек тюльпан глубоких черно-синих оттенков?.. Сквозь его лепестки тянулась странная белесая прожилка, удивительно напоминавшая шрам…
Ты знаешь, дорогой друг, в тот момент, когда я увидел Принца (а я не сомневаюсь, что это был именно Принц), в моей душе воскресли страсти, недавно с таким трудом мною побежденные. Ты и представить себе не можешь, какого усилия стоило мне не вырвать этот тюльпан и умчаться с ним обратно в Амстердам. И все же я удержался.
Природа породила это замечательное создание, а Судьба (или же Господь Бог – я не знаю, что и думать) подарила ему жизнь, пронеся сквозь запутанные лабиринты человеческих страстей, - вправе ли я ставить себя на одну ступеньку со столь могущественными силами?..
Рано утром, боясь потревожить обитателей монастыря, я уехал в Амстердам. Впервые за долгие годы в моей душе царил покой.
Твой вечный должник,
Я.Х.
1631 год от рождества Христова, двенадцатое февраля
»