Солнышко официально в должность еще не вступало, но молоко дома кончилось, а обогреватель сломался. Пришлось срочно искать по всей ванной большой пакет с синей краской, потом долго сохнуть, прилаживать маскировочный ошейник и, наконец, топать в "Мансарду" по смутной памяти через промороженные проулки. К вожделенной двери с гирляндой табличек ("добро пожаловать", "арендовано" и, почему-то, "сдается") Солнышко пришло уже вполне замаскированным... под готическую снежинку.
"В помещении придется играть роль тучки", - сунулась в левое ухо мысль.

Молока внутри тоже не водилось, зато здесь было явно теплей, чем дома. Солнышко заняло привычное место (под столом незнакомого аристократа) и принялось "случайно ронять" со стола бумаги. На рассказах оставались яркие голубые пятна.

"Здесь много вещей, которые мне понравились. Описания. Тихий, неспешный шаг. Идея. Общая атмосфера. Но вещь фантастически, невероятно, зверски невычитана. Много пунктуационных неясностей и откровенных перлов", - громко подумало Солнышко над самым первым сброшенным. Лист ей нравился - много пустого места, можно когтем выписывать красивые синие закорючки. Животное даже попробовало расписаться, но лист быстро кончился.

"Когда я был ребенком, то не особенно любил такие сказки - мне всегда казалось, что взрослые меня недооценивают... Но я уже тогда был испорчен. Много удачных моментов, очень естественные диалоги, но тоже заметно недостает вычитки." Подумав, солнышко пририсовало несколько тире к диалогам. Еще подумав, нарисовало иллюстрацию в примитивистском стиле...

Следующая работа была пропущена - животное никак не могло изловчиться так, чтобы свалить все сразу в один прием, и быстро сдалось. Зато четвертая "непроснувшаяся" слетела под стол сама. От сквозняка, не иначе. Интересная зарисовка. Немного не хватает легкости изложения, - подумало Солнышко, но не потому что разбиралось в стилистике, а просто так, ради парадокса.

Солнышко быстро устало приобщаться к культуре, и совсем собралось было вздремнуть, голодно мурлыкая под нос что-то о любви пароходика с самолетиком... Когда неосторожно задетый аристократом последний рассказ приземлился в аккурат между пушистых ушей. Осознав глубину собственного хамства, животное подавило зевок и углубилось в чтение.
В целом рассказ был обаятельным, со своими сильными сторонами и даже вкусным, свежим сюжетом, но сонное голодное животное вовсе этого не ценило. Что его серьезно заботило - это откуда рассказ здесь взялся. Он не выглядел как рассказ, напоминая не то очень ленивый пересказ идеи на целый роман, не то фанфик по чему-то, о чем Солнышко и понятия не имело толком. Первую половину рассказа животное занимало, есть ли у протагониста копыта, но потом и это как-то рассеялось.

Ясмик уже давно сидела в кафе. Ага, с самого начала вечера. Как она прошла/проникла? Может по старой привычке? Впрочем, не важно. Сидела она тихо за одним из столиков и внимательно изучала листки перед собой. Она так увлеклась чтением, что едва ли заметила новых посетителей. Время от времени девушка сводила брови к переносице либо принималась покусывать палец. Закончив читать, она потянулась, чтобы размяться от долго сидения и скользнула из-за стола к барной стойке. Именно там ее и застал голос одного из посетителей. Выслушав не беребивая, девушка некоторое время внимательно изучала говорившего. После чего принялась делать заказ. При этом ей даже в голову не пришло посмотреть в меню.
- Мне, пожалуйста, большой... нет даже не так. Большущий кусок шоко... - с этими словами она обернулась к бармену, потому как делать заказ спиной не совсем удобно, и осеклась, заметив койота — э-эм... а... - девушка откашлялась и взала себя в руки — ну так вот. Да. Я так и сказала. Большущий кусок шоколадного пирога и... и молока чашку. Да. Во-он за тот столик, если не сложно. Хорошо? Благодарю.
Она еще раз стрельнула взглядом на койота, после на уже высказавшегося посетителя и вернулась за свой столик. Листки оказались сдвинуты и Ясмик еще раз пересмотрела тексты на них.
- Эй... хм... Вот даже не знаю что и думать, потому как всего эм... ну вот буквально совсем чуть-чуть назад у последнего текста была несколько другая концовка. Но я совсем не вижу никаких правок... Ох уж мне эта магия...
Она замолчала, дав возможность высказаться еще двоим участницам. Услышав снова замечания про отсутствие прямой речи, девушка озадаченно извлекла из кармана несколько мятых листков и принялась изучать их, сравнивая со своей же работой, отправленной в мансарду. После чего отложила листки в сторону, выждала еще чуть, но поскольку никто пока не говорил, продолжила:
- Так вот. Магия там или нет, но новая концовка мне нравится больше. Вот к той бы придралась, а к этой не стану. А если по всему тексту пройтись, то так и хочется спросить — а сколько страниц в романе или хотя бы — насколько велик мир в воображении автора? Потому как всякие названия стран либо городов, земель одним словом, откуда пришли некоторые герои и земель, где они жили после, заставляют думать о чем-то большем, нежели показано в рассказе. Думать и гадать — а есть ли у истории продолжение? Не стану перечислять все непонятые мною слова, так как вполне возможно, что ничего дивного в них нет, а просто мой словарный запас мал... А так в целом мне понравилось, да.
Девушка отложила листок в сторону и наугад схватила новый со стола. Листок, на котором сверху было четко написано «Пти-ч. Чашка кофе для чайки».
- Эм... вот тут я, как человек ночи, соглашусь, что в черном небе много прелести и свободы. Гораздо более, чем можно позволить себе на свету. Вот например... кхм... хотя это не к месту будет. А по рассказу, надеюсь я поняла суть рассказа. Но в целом нагромождение образов заставило путаться и тонуть в них. - Девушка помолчала и спустя мгновение добавила — А еще мне почему-то вспомнился один фантастический рассказ про рыболова, хотя чем больше я сравниваю тот рассказ с этим, тем больше различий нахожу и, пожалуй, не стану их сравнивать вслух...
Ясмик зачем-то соорудила из листка самолет и со словами «хотела чайку, но умею только самолеты» запустила его в зал. А сама взяла новый листок. Текст в нем оказался весьма короток, а на лице девушки заиграла улыбка, когда она бегло скользнула по первым строкам.
- Да. Мне нравится. Мне нравится все в этой зарисовке. Нравятся образы времен года. Мне нравится как написан текст. А в том, что мне нравится, не могу искать ляпы.
Девушка взяла последний листок из тех, о ком она собралась высказаться.
- Вот тут текст прошел мимо меня. Слишком все обрывочно. А еще, на мой взгляд, в тексте слишком много «не». Кое-какие вполне можно заменить:

недырявый карман — целый
только несколько семечек — всего пара, чуть семечек
и что бы он не одевал — и в любой одежде.
через несколько минут — спустя пару минут...

- Ну где-то так. А еще я так и не смогла сообразить на какую из тем это произведение.

- А что касается моего, то вот честное-пречестное — я ставила тире перед прямой речью. В оригинальном документе OpenOffic(a) они есть. Хотя это, конечно, не оправдывает мою лень, помешавшую мне пересмотреть перед отправкой, скопированный в почту текст.

Девушка отодвинула листки и зачем-то принялась изучать стол.

Это была еще одна старая и позабытая игра - и называлась она "бежать от солнца"; а нужна она была для того, чтобы напиться человеческих голосов и наполнить себя словами. Она была необходима, когда заканчивалась память. А для игры нужно было всего лишь позволить себе затеряться в городе, и непременно как можно реже выходя наружу, идти чужими домами, слушать разговоры, скрытые от посторонних, не ввязываясь, роняя пару осторожных, ничего не значащих реплик, проходя мимо - и к следующему, и так далее, пока ты доверху не оказывался наполнен бумажными обрезками жизней, так, что не мог больше. А еще - нужно было, чтобы тебя везде считали своим или хотя бы не чужим, а для этого надо было стать не-чужим, превратиться в лист, швыряемый ветром, неживой и безразличный - и только запоминать.
Андерс утверждал, что если достаточно долго так идти - в никуда, не глядя на солнце - то рано или поздно услышишь, как незнакомые люди говорят о тебе.
А еще он говорил - и это делало из игры - игру, и это странным образом случалось всегда - что вечером, когда солнце наконец смилостивится и перестанет искать их взглядом, все встречаются и рассказывают друг другу свои истории, и при этом уже знают их заранее.
В этот день они играли; в этот день они по молчаливому согласию брели вместе, иногда внезапно забывая о том, кто этот человек рядом с тобой, и рассеянным взглядом скользя по незнакомому лицу - но в тот же миг вспоминали, и молча, понимающе, кивали друг другу, не раскрывая инкогнито, и снова превращаясь в слух. Они задержались под крышей безымянного дома, к перилам которого были приколоты цветы, в старой мансарде, и Андерс осторожно поймал ее за руку, как бы показывая, что надо остановиться, и какое-то время они просто слушали, как звуки человеческого голоса взметают крошечные вихри пыли на свету.
- Что думаешь? - шепотом спросил он.
- Зайдем? Слышишь, голоса несут запах кофе и шоколада...
Мари указала на дверь осторожным кивком, не спеша сделать шаг, словно опасаясь пробудить незримое чудовище, стерегущее вход.
- Или можем остаться здесь, - она по-детски бесцеремонно взобралась на перила, потянув его за собой, не выпуская руки. – Все-таки здесь – небо. Мы можем слышать всех, а нас как будто и нет вовсе. Это тоже будет игра – говорить так, словно ты ветер, и никто-никто не поймет твоих песен. Ну, может быть, только тот, кому ты шепчешь в висок. Конечно, на самом деле это не так. Ведь если кто-то приносит нам слова с той стороны двери – значит кто-то заберет и наши, чтобы рассыпать шорохами для всех, желающих слышать. Но... Это будет немного не всерьез.
- Это не страшно, - Андерс осторожно прислонился рядом, склоняя голову и превращаясь в восковую фигуру, лишь по недоразумению издающую шепчущие звуки. - Может, они тоже играют в игру. Тогда пусть слышат.
На какое-то время все словно терялось - заслоненное блеклой тенью, слепящим пятном солнечной вспышки, исчезали улица, люди, руки - оставляя только - невыразимо далеко, где-то за пределами воздуха тихий, едва слышный голос, который читал первую историю.
Когда она закончилась, застывшая фигура у перил позволила себе вдохнуть, и немного казаться живой.
- Одно мне понравилось точно, - он зажмурился, заставляя кинопленку прозвучавших слов заново скользить по воображению. - То, как избитая метафора вдруг оказалась настоящей. Куда как простой способ убедить в серьезности своих намерений... Слышишь? Кажется, они отвечают. Кто-то говорит про ошибки в словах...
- Когда оживает образ, вот так просто, буднично и страшно - это заставляет... зацепиться за него взглядом. Зацепиться и искать что-то еще вокруг него – такое же цепкое, - Мари смотрела вверх – и только вверх, туда, где ослепительная синева была прострелена криками птичьих стай. – Того, что заставит тебя не отчертить пунктиром выхваченный образ, а возвращаться к нему, вплетенному в общее полотно.
Она помолчала, подбирая слова; казалось, они все рассыпались, и ветер растолкал их по щелям, бросил вниз по ступеням - или, напротив, просочившись сквозь дверь, унес в пахнущее кофейными зернами тепло мансарды.
- Кажется, здесь полотно осталось... - пальцы медленно прошлись по шероховатому дереву, подбирая остатки звуков, - неживым. И только пятно в центре – яркое. Ярко-черное, как обугленная дыра.
Андерс, помедлив, кивнул, слепо следя за движением руки.
- Кем бы он ни был, я не верю в его существование. Он не настоящий. Мне даже кажется, - он усмехнулся каким-то своим мыслям, - что кто-то придумал его, эту историю, эту пустоту, и он на мгновение возник, стараясь казаться живым - а потом исчез, как будто его и не было. Как это ни странно - исчез в тот момент, когда вдруг начал выглядеть человеком.
- А еще, - пальцы, забываясь, медленно выстукивали по перилам нескладную музыку, - забавно, что эта неожиданно настоящая пустота появилась из-за... "умных приспособлений" - потому что картинки не рисуют руками. Право, - иронично поднятая бровь не произвела эффекта из-за отсутствия зрителей, - настоящая трагедия.
- Так ведь и правда бывает, - взгляд из-под полуопущенных ресниц – вопросительный, пасмурно-серый, так и не успевший напиться синих небес. – Иногда хватает сущей мелочи для того, чтобы все стало не так. Чтобы вдруг почувствовать, как разрослась дыра в груди. Только не говори, что с тобой такого не случалось, что только значимое может стать причиной опустошенности. Впрочем... Не стоит об этом.
Мари улыбнулась, прогоняя из глаз моросящую серость, прислушалась. На ресницах вспыхивали и гасли солнечные искры, застигнутые врасплох.
- А теперь говорят о самолетах, - задумчиво добавила она. – Самолеты похожи на птиц, верно? Я знала одного... довольно близко. Он был другим. Он был из стали и сердца – и никогда не боялся высоты.
- Я тоже знал одного. Он был мертвым ржавым железом, но все равно не боялся дождя. Он просто не умел, - сжатые губы сами собой образовали кривую усмешку, - Но то были определенно другие. Они умели совершать то, чего не должны были - летать, будучи тяжелее ветра. То, что здесь... - он коротко мотнул головой, - признаться, я не понимаю, зачем это было написано. Я упрекал предыдущую историю в нереальности? Приходится брать слова обратно. Эта история непревзойденна.
- Иногда людям хочется создавать сказки, - слабое движение плеча могло казаться согласием или отрицанием, но на самом деле было просто желанием отогнать внезапно подобравшийся холод. – Для других, а еще больше – для себя. Как думаешь, как она должна быть написана, такая сказка, чтобы... быть живой? Чтобы наивность не казалась натянутой, детскость – искусственной, а Имена Нарицательные с Большой Буквы – смешными? Ведь есть, наверное, какая-то грань?
В ожидании ответа Мари словно украдкой разглядывала его лицо; ветер, налетающий порывами, делал его зыбким, нездешним. Ускользающим. На всякий случай она придвинулась ближе – чтобы не потерять оброненных слов.
- Это должно быть несложно, - он слабо улыбнулся, подставляя лицо ветру и осторожно выпуская на свободу слова, как птиц из клетки сомкнутых губ, - Наверное, достаточно просто оставаться тем, кто ты есть. Не пытаться вернуться в детство, когда ты верил в говорящих животных и живых машин. Не перекрашивать мир в светлые цвета, а всего лишь рассказать его таким, как видишь. Может быть, получится и недобрая сказка. Но может быть, она будет чуть более живой.
Он замолчал, надолго вслушиваясь в тишину; плещущие струи ветра рвали в клочья далекий разговор, делая его неотличимым от шума улицы - звуки птиц, плеск воды и стук шагов.
- А может быть, все так и есть, - тихо добавил он, почти неслышно за очередным порывом холода, - И может быть, кто-то действительно видит мир таким.
- Мне бы хотелось узнать, - запрокинув голову, она улыбалась – никуда, никому, прозрачно и рассеянно, - как прочитает этот текст... кто-то другой. Не такой, как ты - умевший когда-то летать, разгадавший закон облаков. Не такой, как я, заблудившийся в отражениях города. Кто-то... совсем юный. Принято считать, что сказки пишутся для детей. Может быть, именно в этом все дело? Может быть, мы слишком выросли – после всего?
- Не думаю, - Андерс мотнул головой. - Их нельзя обмануть, сказав, что самолеты разговаривают и дружат с девочками. Мы можем принять это со снисхождением "сказки", но для детей это будет ложь.

(все началось немного раньше)

Ветер усилился. Рваные, хлесткие удары подняли в воздух неживую стайку увядших листьев, бросаясь ими в непрошенных гостей у крыльца - и они слушали, зажмурившись, не разбирая слов. Словно беспокойная музыка; казалось, она пытается заглушить, скрыть что-то, что не должно быть сказано или услышано, и когда она стихла, остались только отголоски, перекликающиеся в наступившей тишине и зовущие друг друга.
Впрочем, незачем было слышать.
Они знали эту историю.
- Кажется, что ничего не изменилось, - прозвучало рефреном-тишиной. Андерс запрокинул голову - небо, слепое в преддверии дождя, не замечало его, как никого, кроме - где-то высоко - своих железных птиц. - Это самое странное - кажется, что ничего не изменилось.
- На самом деле ничего не меняется, - голос, похожий на шорох шелковых лент, перекликался с молчанием. – Никогда. Город, перетекающий из одной улицы в другую, облака, рассеивающиеся дымом, птицы, улетающие за край. Истории, которые только кажутся всегда разными. Все мы проживаем перемены в себе так... похоже.
Небо делалось тяжелым – словно набухало свинцом, перекрашивая прежнюю бессовестную синеву. Небо становилось ближе – еще немного и тронет волосы влажным дыханием. Небо было совсем другим – но оставалось прежним.
- Даже когда ты меняешься безвозвратно, ты остаешься – собой, - Мари поежилась. Распахнутое пальто было почти неощутимым - кашемировая жемчужная пыль на плечах, слишком невесомая для того, чтобы согревать. - Разве не это – самое странное?
- И человек не станет выше и больше, чем он есть, - он осторожно накрыл ее руку своей, пряча от холода. - Он - птица, затерявшаяся в буре. Когда ветер разгоняет облака, она видит над собой звезды, которых никогда не достигнет. И ей не остается ничего, кроме как жить дальше, бесконечно помня об этом.
Ветер набирал силу, прозрачными мокрыми пальцами прикасаясь к руками - редкие капли дождя разбивались стеклянной крошкой.
- Ничего не меняется, - продолжал он, не отрывая взгляда от серого шторма наверху. - Небо все так же красиво, и им все так же хочется жить. Просто иногда - ты вспоминаешь. А иногда - помнишь об этом постоянно.
Она улыбнулась, принимая тепло ладони – благодарно и чуточку смущенно.
- И пока ты помнишь – ты можешь дышать, потому что твое небо живет у тебя внутри. И когда птица режет его крыльями – тебя полощет ветер, но это... не страшно. Щекотно – и солоно.
Город вдалеке притих, затаился, пряча от надвигающейся грозы свои голоса. Пряча смех и окрики, затирая гудки машин и перелистывая в час назад бой башенных часов.
- Послушай, - тряхнуть волосами, отгоняя не ко времени накатившую волну, - Послушай, что дальше... Или посмотри? Здесь слова рисовали маслом. Густым, насыщенным, выбирая тона поярче.
- Сначала мне показалось, что это описание ощущений, - по-птичьи неуверенный наклон головы. - Но я ошибся. Ты права - именно маслом. Здесь не пытались изобразить словами настоящее, это... наблюдение. В чем-то - очень схожее с предыдущей историей, как мне кажется. И поэтому здесь не нужно многих слов. Жаль только, не сказано больше. Не об уходящей весне - о тех, кто "не замечает". Без людей эта мысль выглядит слишком... да, пастозной. Лакированной.
- Здесь все немного слишком, - отвечая чему-то недосказанному, она качнула головой; задумчивая и отрешенная от всего, кроме голоса, звучащего рядом, да тихих звуков кафе, читающего свои сказки. – Немного слишком – напористой красочности. Немного слишком – батальных деталей. Но знаешь, что мне понравилось? Как оно завершается. Резко и совсем не похоже на все, что было раньше. Неожиданно. Словно тот, кто рассказывает это, зачеркнул слова, написав поверх них новые. И они проглядывают сквозь себя – такие разные, но ставшие целым. Единым.
- Да. Совсем по-другому, не правда ли? Быть может, если бы и остальное звучало так же... не столь красиво, немного прямее, немного проще, не назиданием - на эти слова бы шли заблудившиеся в городских лабиринтах, как на огонек светлячка. Быть может.
Неожиданная тишина смотрела на город ослепшим было глазом бури; равнодушная, сонная, плещущая пенным брызгами облаков. Небо закрывало глаза, готовые пролиться водой; засыпая. И новые слова, звучавшие в странно музыкальном ритме, появлялись словно сами собой.
- Слышишь? Теперь - другая, - Андерс нарушил затянувшееся молчание, слегка касаясь пальцами теплой деревянной поверхности, как будто впитывая звуки кожей. - Не знаю, что и сказать. Она выглядит на удивление настоящим - и легким, как воздушный замок из трухи. Она может рассыпаться от взгляда.
И снова тишина, окропленная случайными отзвуками чужой жизни. Она скользила по широким перилам, улыбалась, заглядывая в глаза; она оставляла на губах сухой горячий налет – который не смыть словами.
Мари молчала долго – и время, обняв ее за щиколотки, ожидало, безропотно отсчитывая минуты.
- Оно... очень красивое – изнутри, - рассеянность перебирала нити ее голоса, переплетая их и обрывая, связывая в узелки, заставляя звучать то тише, то громче. – Если рисовать для себя, внутри – Безумие, бродящее по улицам; белые маски с трещиной посреди лба, осколки зеркала, ищущие сердце – это прекрасно. Оно очень выверенное – но сейчас мне хочется назвать это минусом. Как будто слова отмеривали на весах. Тебе не кажется, что в этом есть некая... несвобода?
- В противовес предыдущему - как будто здесь хотели обойтись одним-двумя цветами, - кивнул он. - Что ж, мне скорее показалось, что это вышло само собой. Некоторые любят сдержанные, ровные и тонкие линии, - небо отзывалось, протягивая к ладоням тонкие, редкие нити дождя, одну за другой. - Зато, должно быть, их легче расслышать...
- Мне очень хотелось волн. Переливчатости текста, хоть немного шторма в словах, нарушающего эту ровность. Мне хотелось... чуть менее монотонного ритма.
Она снова помолчала, покачивая время на узком носке сапога.
- А еще – здесь удивительный финал. Последние несколько слов, одним росчерком рисующие одержимость идеей. Лемора без осколка. Вот это – та лаконичность и выверенность, которой хочется аплодировать.
- Жаль только, что мотив в целом известен, - добавил Андерс, выдерживая глухую паузу. - Уходящий в неизведанное считается окружающими безнадежно потерянным, больным, в то время как он лишь преследует одному ему известную цель...
Он замолчал. И вслед за ним - шепчущие за окнами слова, становясь неотличимы от плеска набирающего силу дождя. Ледяные капли осторожными касаниями просачивались сквозь одежду, и он привычным птичьим движением сжался, пытаясь удержать прячущееся внутри тепло - а может быть, те самые забравшиеся под кожу слова.
В следующий момент он подался вверх, тяжело плеснув угольно-черным крылом по дробящимся каплям, и окунулся в дождь - первым.
Следом взметнулось крапчато-серое, взъерошенное, стремительное; ливень хлестанул по опустевшим перилам, вымывая память о голосах – до прозрачной колкой беззвучности.
Было? Не было?
Птицы уходили в пелену туч – и за нее.
Туда, где, застыв в звездах, ожидало другое – черное – небо.

Койот, восседающий на барной стойке, ухмыльнулся, как умеют одни койоты - во все сорок два зубы.
- Я смотрю, - заметил он, - дискуссия, так сказать, разгорелась. Вот только огоньку маловато - как вам кажется, коллега?
Рыжеватый, в подпалинах, его хвост поднялся вверх и изогнулся вопросительным знаком.
- Ты думаешь? - барон Суббота, развалившийся на ближайшем к стойке стуле и удобно устроивший ноги на столешнице, с сомнением посмотрел на бутылку рома в своей руке. - Могу сделать из этого коктейль Молотова. Пойдёт?
Судя по морде Койота, внутри него происходила нешуточная борьба - как всегда, между правильным и интересным.
- Знаешь, - тряхнув ушами, сообщил он в итоге, - все-таки нет. Иначе мы это место уже не вернем в целости и сохранности хозяевам, а это будет скверно. Они могут обидеться. Я бы обиделся... наверное. Поэтому предлагаю другой способ.
Он спрыгнул куда-то под стойку, скрывшись от посторонних глаз, зазвенел бутылками и прочей посудой, а потом вскочил обратно. сжимая в зубах пачку листов.
- Воф эфо, - изрек Койот.
- Ну что ж, приятного чтения всем, - барон смерил долгим взглядом койотову слюну, обильно умастившую бумаги и постучал тростью по стойке. - Ты положи сюда. Кто захочет, пусть сам возьмёт. А мне нужно ещё вдохновение. Официант! Рому!
И сам себе ответил, откупоривая пробку:
- Конечно, о прекраснейший из загробных. Вот ваш божественный нектар!
И приложился к бутылке.


I
Анонимный автор
Серебро и лазурь.

Этот рассказ - брат-близнец одного из "граневских". Все совпадения намеренны и неслучайны.

Верхняя галерея дворца больше походила на светлый каменный лес. Холодный ветер мерно насвистывал что-то, проскальзывая между колоннами, а на северной стороне все чаще прорастал легкий пух инея – близилась осень. К зиме добрая половина зала белела от наметенного снега, а с рельефного потолка свисал тяжелыми копьями лед. Когда-то здесь устраивали легкие завтраки для гостей королевства, и утонченные аристократы любовались у восточного края тем, как восходит за синими клыками гор холодное светлое солнце. Сейчас об этом времени напоминал только пестрый ковер у парапета, уже почти растерявший свои цвета.
Марвен любил бывать здесь. Ему нравились тишина и мороз, светло-серые линии огромного здания у самых ног и неясные сизые очертания города вдалеке. Иногда вороны приносили сюда огрызки хлеба с дворцовой кухни и шумно дрались за них – их крики эхом отдавались по всей колоннаде. Здесь можно было часами прятаться от замковых женщин, всегда готовых дать «бедному калеке» еще одно посильное поручение. Марвену было всего шестнадцать, и даже если его штанину можно было легко завязать узлом там, где должно было быть колено, он вырос, слушая длинные героические сказания, и его имя звучало на каждой странице.
О чем думала его мать, называя сына в честь великого короля? О гордой осанке и честной жизни? О карьере воина и о подвигах? О прекрасной невесте с именем Веаленн? По крайней мере, Марвен жил во дворце. Служанки не то позволили, не то заставили его отпустить длинные волосы, и теперь частенько заплетали их в косы, восхищаясь редким оттенком красного золота. Он плел корзины и чинил обувь, а долгие вечера просиживал с кожей и тонкими перьями, начиненными едким ядом. Только утра были свободны, и их он любил проводить наверху.
- Здесь все случилось когда-то, - негромкий голос заставил его вздрогнуть. Невысокая женщина стояла у самого парапета. В ее седых волосах неуместно живым, теплым светом сиял золотистый цветок. Таких давно не росло вне теплиц: мир холодал, и с каждым годом все больше. Линии ее тела скрывало дорогое шелковое покрывало, но и без него, по осанке, в пришелице легко было признать аристократку. Маленькая рука легла на ледяной камень перил так, словно не чувствовала живущего в них мороза.
Молчание затянулось, потом Марвен, запоздало сообразив, подскочил на ноги и неловко поклонился, прислонившись к колонне. Этот жест всегда удавался ему хуже других. Женщина обернулась, и наблюдала за ним с улыбкой. У нее было круглое лицо пришелицы с юга и теплые золотисто-карие глаза. Синеглазый, как большинство здешних, Марвен не сразу оторвал от них взгляд.
- Ты помнишь, как прилетел дракон? – спросила, наконец, нежданная гостья.
Ветер долго кружил вокруг, потом свистнул особенно громко и гулко. Аристократка покачала головой.
- Что, и говорить не умеешь?
- П-прошу прощения, - Марвен снова попытался поклониться правильно, и снова жест не удался. – Я не помню.
Это было враньем и правдой одновременно. Он помнил лазурно-белую чешую, блестящую на солнце, такую красивую даже в грязных кровавых пятнах. Помнил мертвые тела горожан, больше всего похожие на обернутые в ткань туши из мясной лавки. Помнил отблеск острых зубов и боль, обжегшую не только ногу, а словно бы все тело сразу. Но где это было? Когда? Марвен часто думал о произошедшем, как о кошмарном сне, и, может быть, уже считал бы сном. Но двор взял на себя ответственность, и ребенок-калека поселился в огромном белокаменном здании на вершине невысокой горы, во дворце, где король больше не покидал своих комнат, а каждое новое лето было холодней предыдущего. Трудно было не верить в причину, породившую столько следствий.
Женщина вздохнула и вдруг робким, совсем девическим жестом поправила шелковое покрывало.
- Вам давно пора встретиться. Идем со мной.
Дорога была долгой, но ведущая проявляла терпение и не торопила, а Марвин не рисковал спешить на прихотливых винтовых лестницах. Дворец в этой части пустовал уже много лет, и ковры убрали от пыли, а когда-то зеркальный мрамор отражал только окна тусклыми размытыми пятнами. Вездесущие колонны были и здесь – стройные стволы давно оставленного, мертвого леса. Двери все были открыты, кроме одной.
Под ее створами лежала полоса пыли, но сразу за этой тонкой границей начинались бледно-голубые ковры, а вместе с ними – мебель, светильники и атмосфера места, в котором живут. Маленькая светловолосая девушка в бледно-сером покрывале служанки шарахнулась прочь в коридоре, один конец которого был огромным окном, а второй – стрельчатой, богато украшенной дверью. Кареглазая спутница Марвина открыла тяжелую створу так осторожно и медленно, словно за ней спал кто-то очень чуткий.
Хозяин комнаты читал на кровати огромную книгу. Он подходил дворцу так, как подходила бы деталь мебели: высокий и узкоплечий, с длинными, сияющими локонами цвета солнца, спадающими с белоснежной одежды на льдисто-голубой шелк одеяла. На лице, немолодом, но спокойном и свежем, сияла серебряными клыками драконья королевская маска. Правитель не обернулся, но пальцы его, готовые уже перелистнуть страницу, застыли на полдороге.
Гость подавленно остановился у входа, боясь лишний раз стукнуть деревянной клюкой о пол. Спустя время, король отложил книгу. Женщина улыбнулась ему и пропала за дверью. Марвен упорно смотрел в пол, чувствуя, как грудь словно стягивает веревкой: не выговорить ни слова. Когда он, наконец, поднял взгляд, правитель смотрел прямо в его лицо. Тонкая ладонь несколько раз хлопнула по одеялу. Юноша не сразу осознал жест, потом неловко, совсем не так, как обычно, проковылял к огромной круглой кровати. Его сердце билось так громко, что, казалось, звук легко можно было услышать за дверью. Потребовалось еще два хлопка, чтобы гость нашел в себе смелость присесть на край одеяла.
- Когда-то меня звали Кельта, - король улыбнулся глядя на кожаную обложку закрытой книги. Светло-голубые глаза и пушистые светло-золотые ресницы смотрелись странно в соседстве с хищным серебром маски. – Девять лет с тех пор, как я вернул это имя себе.
Марвен не знал, что ответить на это. Но поклонился на всякий случай. Правитель подавил приступ веселья.
- Я виноват в том, что произошло с тобой девять лет назад. Пришла пора расплатиться.
«Нет-нет, вы не виноваты!» - попытался сказать Марвен, но легкие резко охватило новым витком веревки, и вместо убедительного протеста удалось только промычать что-то невнятное. Король потянулся к столу и взял с него нож в резных деревянных ножнах. Лезвие отразило сначала небесную синеву окна, потом золотой потолок. На секунду юноше показалось, что его добьют сейчас, потом – что правитель-дракон отрежет себе ногу сейчас, и оба варианта были достаточно ужасны, чтобы тотчас попытаться встать – но клюка от неловкого движения соскользнула вниз, ударилась о витую ножку кровати и отскочила далеко в сторону. С одной оставшейся можно было разве что не упасть.
Король протер лезвие о белоснежную полу своей одежды и поманил гостя ближе. Марвен помедлил, покосился на сбежавшую палку и, наконец, решившись, избавился от единственного башмака. На этой кровати могли бы хорошо выспаться все дворцовые конюхи вместе с конями, но здесь, похоже, даже не ночевали. Подушки у изголовья занимали высокие стопки книг.
Когда к королю можно было уже прикоснуться, тот снова взял нож и расчертил собственную ладонь крест-накрест. В ней, как в чаше, собралась кровь. Несколько капель сорвалось вниз, еще больше – когда всерьез напуганный Марвен шарахнулся прочь.
- Так надо. Это обычай, освященный годами, - правитель улыбался из-под клыков серебряной маски. Он терпеливо ждал.
Наконец, юноша вышел из оцепенения и снова подвинулся ближе. Медленно, словно зачарованный змеей кролик, он коснулся дрожащими пальцами королевской руки, и чуть не отскочил снова, когда горячая кровь, сочащаяся сквозь просветы пальцев, потекла по коже. Целая вечность ушла на то, чтобы заставить себя прикоснуться губами к алому зеркалу в ладони правителя. Потом страх вдруг ушел.
Прикосновение длилось одно долгое дыхание, потом сложенная из ладони чаша распалась, и лишняя кровь стекла на шелк одеяла. Король снял с себя простой неширокий пояс и перемотал им руку.
- Теперь обещай, что забудешь этот вкус до конца своей жизни.
Марвен кивнул, автоматически, не совсем поняв даже смысла обещанного. Теперь, уже когда ритуал завершился, его мутило. Огромные светлые окна комнаты раздваивались и водили в его голове хороводы. Краем глаза юноша успел увидеть, как король снял серебряную драконью маску, как под ней оказалось красивое, совсем молодое лицо с пронзительными голубыми глазами, как бело-золотой силуэт скрылся за драпировкой у самой стены. Потом все вокруг стало слишком ярким, сияющим лазурно-белым светом, похожим на чешую дракона из детской памяти. Мягкий шелк одеяла оказался у самой щеки, и это было последним, что Марвен запомнил.
Проснулся он только к утру, от фантомной боли в ноге. Фантомной ли? Пальцы не сразу нащупали в темноте колено: неокрепший сустав болел от неосторожного поворота. Клюка все еще лежала недалеко от кровати: Марвен перешагнул через нее, разминаясь. В груди словно расправляла крылья неведомая птица, огромная, хищная и очень голодная. Когда она уже грозила проломить грудь, юноша по наитию нашел серебряную королевскую маску. Когда холодный металл коснулся скул, дракон внутри снова смежил веки.
За синими клыками гор вставало огромное золотое солнце.

II
Milsery
Без названия


Всем снятся разные сны. Кому-то голые девицы, кому-то золотые дворцы, кому-то непролазные синие чащи. Кто-то орёт в раскалённом докрасна Т-34, кто-то парит в мокрых облаках над Андами. Кто-то волком огрызается под старым замком, кто-то радостно сжимает волшебный меч. Иногда кто-то видит один и тот же сон: всё то же угрюмое небо над тёмным городом, всё те же бледные лица, всё та же зелёная краска на стенах. И так на протяжении недель, месяцев. Лет. Десятилетий. Иногда целой жизни. Но разве может быть реальность такой унылой и серой, верно? Кому она такой нужна? И вот тогда рождается сомнение: что же тогда есть жизнь и где она, граница яви и сна? И чем чаще повторяется тот тягостный сон, тем назойливее эта мысль. Она не даёт покоя. Она мучит. Терзает. Изводит. Разве не жизнь - парить над Андами? Купаться в молоке единорога или слушать песни ветра в заброшенном храме Кали? Подглядывать на Самайн, как эльфы танцуют на лунных лугах? Каждое утро мне снится этот тёмный город под угрюмым небом. Постные бледные лица. Зелёная краска на стенах... Нужно только проснуться. Проснуться снова и увидеть радужные водопады над Руидоном и взлететь выше самых далёких звёзд на Пегасе. Нужно только проснуться.


III
Мастерство
Scorpion(Archon)

Обошёл! Хотя что это он, конечно обошёл – Тери Лаин никогда не мог выполнить это движение правильно. Старался, пыхтел, внимательно пучил глаза на каждый шаг мастера Окарэ, прищёлкивал языком и чесал подбородок. И снова – не мог повторить. И снова летел в песок огороженной площадки для занятий высших учеников.
Высших… Это ласкало слух, как ласкал взгляд вид недоумения на лице Тери, почёсывавшего ушибленное плечо и морщившего лоб, снова пытаясь осознать былую ошибку.
- Ногу выставил не вовремя. Далеко. И приседаешь потом, как на горшок, спины не держишь, - фыркнул Орн Наэру, скрестив руки на груди.. – И за что тебя только в высшие ученики перевели?
- Учителю виднее, - пожал плечами побеждённый, поднимаясь и отряхивая ученические одёжки тёмно-синего цвета, на которых уже не осталось ни клочка не пропитавшейся потом и пылью ткани. – Я стараюсь.
- Ты всю жизнь стараешься, а толку – как с козла молока, - Орн поправил на голове повязку-плетёнку. – ну, давай ещё раз. Ты нападаешь. Я покажу. Следи. Сделаем медленно.
- Давай, - кивнул Тери и, тряхнув головой, принял стойку. Неплохо принял, как отметил для себя Орн. Чему-то его всё же научили. Но высшие ученики обязаны были уж точно знать побольше. Или – просто делать вид, что знают? Что-что, а делать вид Тери Лаин умел отлично – Наэру не раз заставал его спорящим с самим мастером Окарэ или без устали гоняющим новоприбывших мальцов по «рукавичке», с криком и присвистом, одобрительно хлопающего после каждого успеха и лезущего в самое пекло, чуть только хоть малейшая опасность возникала. Дурак! Ну и что такого, если пара первачков немного ушибётся? Все ведь ушибались. Зато другой раз будут осмотрительнее, запомнят, где ошиблись. Их же мастер Окарэ никогда так не опекал – и правильно! Вот от такой опеки, от искренней любви мастера к Лаину он теперь и…
Ну вот пожалуйста, опять! Лаин опять ногу отклячивает! Ну куда это годится, куда? По этой ноге и получит… Получил! Теперь – просто на одно колено, заблокировать удар, если вдруг, и уходить, пока руку не взяли, кувырком назад. Всё просто! Нет, опять попытался оттолкнуться левой… Куда?
Перехватить за ударную руку, второй подхватить за локоть… Ну и вот, как обычно!
- Уфф… - выдохнул Лаин, перекатываясь на живот. – Снова где-то проворонил?
- То же самое. Нога… и ну на кой таз медный ты сжимаешься, в лицо мне целишь. Не попадёшь ведь!
- Пытался…
- А в жизни пытаться будет некогда, - отрезал Орн, отбрасывая со лба выбившуюся прядь ярко-рыжих волос. Прядь была мокрой. Что поделать: в роду Наэру все рыжие и все отличались отменной выносливостью, а вот Орну с рождения не повезло – или не в тех предков, да освятит их души пламя Ормальна, пошёл, или сглазил кто, паршивец, а только выносливости семейной от рождения Наэру-самому-младшему было недодадено с половину, если не больше. Уставал Орн быстро. Потому и уцепился за мысль пойти в школу «белого боя», как только подрастёт до нужного возраста, сразу же, как о таких услышал. Отец не возражал – по славному пути целительства пошли уже два старших отпрыска достойного семейства, дочь была обручена с юношей из семьи одного из Хранителей Тверди, и младший Наэру мог позволить себе следовать велению сердца. Особенно когда это веление подкрепляли солидные деньги отца.
Нет, золотым ребёнком Орн не был. Всю жизнь старался не быть – и всегда преуспевал. Всего, чего добился – добился сам: и на руках вместо киселя появились крепкие мускулы, и плечи раздались, и под водой он каждый раз дышал хоть на один удар сердца, но дольше… И выносливости прибавилось – не сказать что слишком, но достаточно, чтобы уже не падать с ног к концу обычной тренировки. А не падать в конце той, что раз в четыре дня – для высших учеников – позволяло упрямство, с которого вслед за желанием и начался нынешний Орн Наэру.
Если не лучший ученик школы «Арн Стхэ» - то один из лучших. И тёмно-синюю форму и повязку-плетёнку – знак высшего ученика – он заслужил сам. Не за один и не за два года заслужил.
И вот… Тери Лаин.

- Отдыхай, - махнул рукой соратнику Орн, почти силой усаживая того на траву. Тери отвернулся, стянул повязку, начал стаскивать с себя рубашку.
- Ты чего? Правда устал?
- Устал, - не поднимая глаз сказал Лаин. И тихо добавил, - Сегодня ещё хуже, чем обычно, да?
Тёмно-синяя рубашка приземлилась на траву пятном густой тени. Тери сел у самого края, скрестив ноги и изучая собственные лодыжки.
- Сам всё понимаешь, - кивнул, подпирая подбородок рукой, Наэру. – Зря злишься, кстати. Сам виноват. Больше надо было заниматься, только и всего.
- Я занимался.
- Конечно занимался. Как все. А если что-то не получается, поработать самому недосуг, верно?
- Я стараюсь.
- Все стараются, Лаин. Если не получается – стараешься мало. Нужно больше.
- Я тоже пробую, когда никого нет. С собой, сам. Не всё понимаю, но порой ведь получается что-то – как надо. Вот «взмах пяти лепестков» у меня вчера очень даже неплохо выходил…
- На деревяшке, Тери. Сам с собой хоть честен будь – на деревяшке он и у первогодков выходит, - разлёгшись на траве, скосил на товарища взгляд рыжеволосый. – Они на тебя всей толпой поглазеть приходили. Кто-то даже потом кричал, подбадривал, научить просили… ну и как, научил?
- Я постарался. У них выходит, на самом деле. Не очень хорошо ещё пока…
- У них и не может хорошо выходить. Надо смотреть, что мастер Окарэ показывает, а не на тебя. Ты сам сегодня ошибок больше, чем любой из них совершил.
- Я знаю, - Лаин тоже откинулся на траву и отвернулся.
Орн запрокинул голову, ловя зубами склонившуюся травинку. Солнце жарило – хоть пироги пеки прямо на улице. Хотелось бросить всё и сбжать на реку – хоть на полчаса. С Лаином тем же, с Аргои Мару, с Ленна Сегвай и Таирвом Без-гроша. Небось они-то уже сбежали, кстати. Но нельзя. Ничего. Зато у него «удар пяти лепестков» выходит уже не только на деревяшке. Не с первого раза вышел, и не со второго… зато вышел. И теперь не то что по Лаину, по тому же Ленна или Таирву – тоже проходит. Хорошо проходит, хлёстко. Те только глаза таращат да рты разевают, как уже в пыли! И правильно. Потому что – по заслугам.
На Лаина было противно смотреть. Глаз не поднимал, сидел и бубнил что-то – молился что ли? Пусть заплачет ещё, только этого и не хватало!
- Тери?
- Чего?
- Ещё будешь?
- Буду.
- Дождись меня. До обеда – ещё поработаем, как мастер сказал. Будет кто ещё – займись. А я отойду.
- Куда?
- Кудахтать курочкой. Мастер говорил к нему зайти, - не задумываясь солгал Наэру. – Поговорить кое о чём.
- А я не слышал…
- А ты слушай хоть иногда. Может и научишься чему, - посоветовал от всей души Орн, поправляя посеревший от пота и пыли пояс.

Мастер Окарэ как всегда был один. Распорядок обычный – самостоятельные занятия до обеда сразу после утренних, а мастер в это время придумывает, как бы ещё насолить ученикам. Так, по крайней мере, считают остальные ученики.
Орн к их числу не принадлежал. Вообще обычно не понимал, зачем идти в школу «белого боя», если будешь потом жаловаться на задания, которые даёт учитель? Смысла же нет!
Но шли и жаловались. Годами шли и годами же жаловались, словно по привычке. Ведь не молокососы уже – с половину нормальных учеников и десяток высших, а всё туда же… Непорядок. Никакого порядка, а мастер – словно не замечает!
Будь Орн Наэру хоть на пяток лет постарше, он бы смело положил этому конец. Будь он хоть в десять-двадцать раз поумелее – тем более. Но…
Чего у Наэру было не отнять, так это умения знать себе цену. Настоящую. Никогда ещё в ближайшие лет пять-десять не приблизиться ему даже к умению мастера Окарэ. И пока всё остаётся как есть – мастер школы знает, куда и как направлять своих учеников. Даже если высший ученик Орн Наэру с ним – подумать-то только! – осмеливается быть не согласен.
Но и скрывать несогласие от мастера – непорядочно. Так тоже неправильно.
При виде спины наставника под ложечкой засосало. Очень сильно. Да, уже несколько раз Наэру доводилось замещать мастера на тренировках, когда неотложные дела требовали присутствия одного из наставников боевого искусства где-то ещё – в храме ли Ормальна, на совете у самого Владыки Тверди или просто на беседе с другим мастером, вроде Фара Скальна из школы «Таэр Карро». Порой мастер даже спрашивал его совета – какое наказание назначить такому-то ученику, или как поощрить другого.
Один из лучших. Были и другие, конечно, но всё же…
Было приятно. Тогда. А теперь было немного страшно.
- Мастер?
- Подходи, Орн Наэру, - не оборачиваясь, бросил Окарэ – тихо, но ещё ни разу не было, чтобы тихий, чуть грустный голос мастера школы «Арн Стхэ» не был слышен к тому, к кому он обращался. – присядь. О чем ты пришёл говорить со мной?
- Мастер, я…
Слова не лезли в глотку. Весь разговор он успел обдумать дважды – пока шёл к мастеру, и вот теперь… Да что же это с ним такое? Ну да, Тери совсем неплохой парень, и он правда старается… Но нет. Мало. Мало, мало, мало. Недостаточно для высшего ученика. Поймёт. Не может не понять, иначе какой же он ученик-то?
- Я пришёл поговорить о Лаине, мастер.
- Ты опять тренировался с ним?
- Да, мастер. Мы отрабатывали «шаг к истине». Я ловил его на «взгляд в зеркало». Каждый раз. Сразу после подсечки.
- И что он?
- Снова пытался выполнить. Без толку. Мастер, он…
- Да?
Наэру набрался смелости и выпалил.
Он не достоин зваться высшим учеником. Только и делает, что с малышнёй возится, учится так-сяк, времени толком не уделяет… Ему ещё рано, мастер! Ещё три, может два с половиной года, и вот…
- Ты точно так думаешь?
- Точно, мастер. Поверьте, я же не для того, чтобы… Мастер, ну не может он… Не выходит у него.
Выходило путано и сбивчиво. Припоминалось множество случаев, когда Лаин ошибался так, как не всегда ошибётся и первогодок. Раз за разом, раз за разом. Как и не видел, что сам мастер Окарэ показывает, и на того же Орна не смотрел – а у него-то получалось!
Не всегда, правда… Вот что ты будешь делать? Ни разу ведь не вспомнишь, чтобы у Лаина не выходило, а у него самого, Орна Наэру, выходило всегда… Хоть раз – да ошибся. Бывало. По мелочи, но всё же раз – это не тридцать и не сорок раз подряд!
- Ну что ж… Не выходит, говоришь? И каковы же навыки ученика Тери Лаина на твой взгляд?
Наэру сглотнул и, поймав взгляд тёмно-карих, почти коричневых глаз учителя, выдавил из себя честное:
- Уровень ученика. Не высшего. Просто ученика.
- И ты хочешь, чтобы я приказал ему снова стать обычным учеником?
- Да.
Ну вот и всё. Сказано. Теперь решать мастеру. Только ещё…
- Это будет честно. Другие владеют искусством лучше, чем Тери… он не обидится.
- На меня – конечно не обидится. Я же мастер, - прищурился Окарэ, срывая травинку и засовывая тонкий зелёный стебель в рот – точь-в-точь как ещё недавно Орн с Тери. – А вот ты бы обиделся, если бы я тебя опять – учеником?
- Если я заслужил – то я готов, - кивнул Орн, но сердце ёкнуло.
А вдруг и правда заслужил? За дерзость такую? Мастеру советы давать приходит, да ещё какие – кто умеет, кто нет!
- Зачем заслужил? У нас ведь заслуг-то, чтобы из высших учеников в обычные – заслуг не требуется особо, - ухмыльнулся мастер Окарэ и подмигнул Орну.
От сердца отлегло. И тут же дёрнуло снова, да пуще прежнего, когда Окарэ, покачав головой, отвернулся и задал простейший вопрос:
- Так что скажешь, мастер Наэру? Мне срывать с ученика Тери Лаина пояс и повязку?
- Простите, мастер Окарэ, я…
- Да, мастер Наэру?
- Мастер? Позвольте…
- Что вам угодно, мастер?
- Я не мастер! – Наэру сам не заметил, как сжались кулаки. – Я… мне ещё учиться и учиться! Лет пять, а то и десять, и то… Не мастер я!
- Да ну? А Тери Лаин?
- Да причём тут Тери…
- А притом, что вот ты сейчас рассказываешь мне, какой он недостаточно хороший высший ученик, а он – с первогодками возится, пока время есть. И объясняет им всё, что сам знает и умеет. Умеет он много больше тебя, не спорю – только ведь объясняет. Покрикивает, хлопает в ладоши, свистит даже, когда они на «рукавичку» лезут, как стоять поясняет, как двигаться…
- Вот они его ошибки и переймут, - пожал плечами Орн. – А толку? Переучивать придётся.
- Ну переучивать-не переучивать, а поправить – придётся. Мне. А мог бы, между прочим ты. Ты-то знаешь, что лучше Тери владеешь искусством. И почему же ты сейчас не там?
- Но я же вёл тренировки, когда вы мне говорили…
- А когда не говорил? Вот вчера на самообучении ты с кем тренировался?
- С Ангвой Тасти.
- Высшая ученица. А позавчера?
- С Ленна Сегвай.
- То же самое. Высший. А сегодня ты с Тери Лаином. Пусть не лучшим, но всё же высшим. Почему?
- Но я же мастерство своё улучшать… Я учиться должен в это время! – поперхнулся словами Орн. – А с первогодками… Я же это…
- Умеешь?
Простой вопрос впечатался прямо в душу. Словно гирю пудовую бросили – лови! И даже и поймать-то смог, а теперь что… Держать? А не удержишь ведь. Так удержал бы, три таких удержал бы, а брошенную…
- Ну…
- Умеешь всё же, мастер?
- Нет, - потупил взгляд Орн. Точь-в-точь как Тери, когда они отдыхали после тренировки.
Окарэ вздохнул и осторожно, почти по-отечески положил руку на плечо Наэру. Тот и ухом не повёл.
- Умеешь ты много, не отнять. Ты и правда тут лучший ученик. Даже и не один из лучших, Орн, - просто Орном его учитель звал редко. Разве что когда советовался… - А вот делом своим, умением своим истинным пренебрегаешь. Потому что умеешь много – потому и небрежничаешь. Гордость тебе мастером быть не даёт. Знаешь о себе правду – цену себе знаешь. Знаешь, что выросла она, цена эта – вот и гордишься ею. А то, что по заслугам гордишься – так оно тогда только сильнее слепит. Гордиться уже можно – и скромничать не надо. Заслужил ведь? Заслужил. А другие – пусть тянутся. На других смотришь – искренне, честно. А забываешь, что честность, она тоже разная бывает. Вот знаешь, как в древних школах «белого боя» высших учеников звали?
- Как?
- Старшими. Не старшими учениками – а просто: старшие. Как брата в семье или отца или ещё какого родича. А между родными ведь тоже всякое бывает?
- Бывает.
- Ну вот. Только родные на то и родные: они друг за дружку держатся. Вот ты всё делал честно – а Тери обидеть хотел. По справедливости – и ладно. А я его тогда до высшего ученика и поднял, когда приметил: с молодыми он возится. Ещё как возится-то. И сам – пусть не то, что ты, и не так, как ты – а учит. Им объясняет и учит. При них показать пытается – и сам лучше делает. А почему? А потому что стыдно становится – не уметь-то. Собирается и – нате вам, получилось! А ты всё – своё мастерство да своё мастерство. И выбираешь себе ты не партнёров, а соперников – каждый день. Не учишься у них – а побеждаешь. И ещё веришь – так мол и быть должно. Потому что честно. Справедливо, порядочно да искренне. А она, искренность такая, к мастерству-то ведёт, а вот доведёт ли – одна-то?
- Не знаю, мастер, - тяжело выдохнул Орн Наэру. – Но… я подумаю. Обещаю.
- Ну вот и славно. А пока что, высший ученик Орн Наэру, иди-ка ты обедать – а то я их, поганцев, знаю: ещё и за тебя всё съедят. А ну живо!
- Слушаюсь, мастер! – Орн вскочил, словно после хорошего пинка.
Окарэ проводил ученика притворно-сердитым, тихо смеющимся взглядом.

- Да не так же! Постой, Дайтэ, давай покажу…
- У меня ноги так не тянутся!
- Не будешь тянуть – и не растянутся! Стой! Вот, вот так! Ну молодец! А теперь руку – вверх! Через центр давай. Пла-авно…
При звуках голоса Тери Лаина Орн чуть было не расхохотался. Ну, наставник, ну мастер… Про кого он сейчас подумал – про Окарэ, Тери или себя, Наэру не поручился бы. Но выражение лица Тери и юного Дайтэ Салаху при виде собственной приближавшейся к ним фигуры захотелось запомнить на долгие-долгие годы вперёд.
- Ну что, младший ученик Салаху… Это уже не «тигр, любующийся морским драконом»? – деловито осведомился Орн, обмерив взглядом сперва сжавшегося первогодка, а потом и Лаина, чья рубашка так и осталась на траве.
- Н-не знаю…
- Да, это он, «тигр», - неуверенно кивнул Тери. Орн ухмыльнулся… «Тигр», ну как же. «Балдой ты был и им остался, Тери. Это «ласка змея». Не учишь… ну ничего, сейчас исправим. И всё будет честно. И правильно».
- Ну раз «тигр» - то соберитесь оба. Сейчас сделаем – и на обед, - засучив рукава, Орт подошёл к Дайтэ и сунул тому под нос руку. – Вот, смотри, как кисть держать… запоминай. А потом вот та-ак…
- Орн… а ты с мастером-то поговорил? – смущённо попробовал спросить Тери. И чуть не отшатнулся, неуклюже выстраивая стойку, когда Орн засмеялся и, сияя улыбкой, ответил:
- А как же! Поговорил! Ну что, мастера-недоучки, все вместе… И чур не отлынивать. А то наш «тигр» и муравья не увидит. Руку вот так, плавно…
«Вот так. Так ведь?»
Кивнуть оставалось только самому себе. Но оно и к лучшему.


IV
Раш
Без названия

Я знаю сама: ты опять не хотел разлуки.
Где же все началось? Ты уплыл на Итаку к ней…
Целовал на прощанье увитые золотом руки,
Целовал одежды лазурной нимфы морей.
А потом Галилея: твой факел и меч под тогой-
Прокуратор, какая роскошь – право на месть!
Я евреям за горсть монет продавала бога,
За один поцелуй солдатне продавала честь.
Я старалась в след не смотреть когда ты с другими,
Ты старался всегда оставаться собой самим.
Только вот Колизей… Ты за веру сжег меня в Риме –
А я готам в ответ скормила твой чертов Рим…
На Итаке отлив. Шелестят на ветру оливы.
Ты целуешь мне руки за долгие годы разлук…
…Я тебя увожу у любовниц твоих болтливых…
…Я царицей Египта на смерть отдаю из рук…

V
Ленивое Животное
Небесный винчестер.

<<< Лирическое повествование с элементами вымысла. >>>

Все началось, когда появился Грендель.

Двадцатого марта 20** года в глобальной сети Интернет царил хаос. Звонкой мартовской капелью падали сервера; базы данных таяли, как тонкий весенний лёд. Всемирная Паутина оказалась разодрана в клочья меньше, чем за полтора часа. Антивирусные мониторы были бесполезны. Фаерволлы - бессмысленны. Невиданный вирус, словно чума, признавал лишь одну защиту: полную изоляцию. Подобно демону преисподней, он возник из смрадного Ниоткуда - и вернулся туда ровно через один час двадцать четыре минуты, не оставив после себя байта на байте.

К концу следующего дня сеть была восстановлена в достаточной мере, чтобы интернет-сообщество сумело собраться вместе и дружно ужаснуться. До сакраментальных "вопросов русской интеллигенции" добрались нескоро. Прежде чем задумываться, кто виноват и что с ним, мерзавцем, делать, неплохо бы понять - а что, собственно, произошло? Магистры чёрного и белого программирования единодушно разводили руками. Пострадавшие сегменты памяти прочесали самой мелкой гребёнкой, но никаких следов враждебного кода найти не удалось. Крупнейшие теоретики крупнейших университетов громогласно заявляли, что "этого не может быть, потому что этого не может быть в принципе", - впрочем, их аргументы смотрелись достаточно бледно, а слушались довольно невнимательно. Куда больший ажиотаж вызвала идея о восстании монстров из популярной онлайн-игры. По словам некого NyakoMancer'а, мага сорок третьего уровня, поведение "условного противника" давно выходило за рамки обычного. "Нормальный монстр, - утверждал он - такой коварный не бывает. Вот вчера иду это я по подземелью..." Администратор игрового сервера выступил на онлайн-конференции с официальным опровержением, подкреплённым текстами скриптов. Скрипты действительно оказались весьма коварны, но слухи тем не менее продолжали плодиться, куститься и пускать псевдоподии, словно какой-то ненаучно-фантастический организм. Шестнадцатилетний гражданин Пяткин, известный на конференции как Хацker, клялся и божился, что дезассемблировал битовую кучу, оставшуюся после нашествия вируса, да не просто дезассемблировал, а выделил осмысленный фрагмент, перекомпилировал, запустил - и на экране, дескать, появился страшный и ужасный однорукий монстр. В ASCII-графике. "Грендель, что ли?" - поинтересовался кто-то, отдалённо знакомый с древним германским эпосом. "Да нет, Крендель!" - ответствовал кто-то другой. А третий уже печатал в верхнем регистре, что у него компьютер и вовсе заговорил человечьим голосом через встроенный динамик, назвался Хрюнделем и предсказывал близкий конец света... У четвёртого же, как оказалось, слово Grendel выдавалось сразу после загрузки BIOS'а. А потом компьютер самопроизвольно перезагружался. Что ж, в это уже можно было хоть как-то поверить. "Быть по сему!" - решили модераторы, и таинственный вирус был официально поименован Гренделем.


Двадцать второго марта, где-то около восьми часов утра, программист Васин сидел в ванной и сосредоточенно жалел себя. Необходимо отметить, что поводов для жалости у него было предостаточно. Во-первых, прямо на макушку ему лилась струя холодной воды. Оттуда она стекала ему на плечи и грудь, и далее - на все остальные части тела. Во-вторых, текла она не просто так - Васин включил её сам и сам под неё залез. Его рабочий инструмент, сиречь голова, немилосердно болел. В-третьих, болел он опять же неспроста. Весь вечер он пытался восстановить хотя бы часть данных на винчестере своего друга, а после, потерпев неудачу, всю ночь коллективно с другом лечился пивом, не забывая щедро разбавлять его водкой.
Вода иссякла. "Буфер вывода кончился", - сразу смекнул программист. Потом чертыхнулся, потряс головой (мутные капли с запахом хлорки разлетелись во все стороны) и вылез из ванны. "Нет, батенька, так дело не пойдёт," - обратился он к зеркалу,- "Если такая дрянь приключится во второй раз, то в третий она непоправимо испортит мои похороны. Грендель-хрендель. Да ещё и воду отключили. Тоже, блин, те ещё хрендели." Продолжая бурчать, он кое-как добрался до кухни. Там его ждали.

Чайник звали Брунхильда, а компьютер не звали никак. Если вдуматься, в этом была своего рода логика. Имя собственное - это как-то сентиментально. Не стоит называть по имени то, в чьём нутре копаешься два-три раза в неделю. Тут уже не до сантиментов - доктор прописал здоровый цинизм. Иначе недалёк тот час, когда в руке предательски дрогнет отвёртка и... И все. Пусть уж лучше довольствуется нарицательными. "Машина", например. Или "барахло" - это если долго не копаться. А в чайнике копаться не надо. Он, то есть она, происходит из старинного рода электрочайников "Тефаль" и уже который год исправно служит, не вызывая нареканий. У неё, в смысле - у него, вдохновенный летящий профиль и уютный пузатый анфас. И вообще она, Брунхильда, - самый близкий аналог женщины из всех имеющихся. Как в хозяйственном, так и в эстетическом плане. Никакие другие планы Васин в расчёт не брал, ибо по отношению к женскому полу был закоренелым романтиком и матёрым программистом.
Васин нажал на кнопку. Единственный глаз Брунхильды загорелся оранжевым, и она начала пыхтеть. "Замечательно!" - сказал Васин, и нажал на другую кнопку. Теперь запыхтела машина. Ну, которая барахло. "Прекрасно!" - заявил Васин, и был несомненно прав - в том смысле, что нет ничего прекраснее, чем забыть включить модем в день вирусной атаки. А он именно это и сделал, чем избавил себя от множества тягостных мучений. "Может, его и вообще не стоит включать?" - закралась в голову мысль, но Васин прогнал её как странную и еретическую.
Брунхильда наконец прочистила носик и начала свистеть. Свист этот воспринимался Васиным на уровне безусловного рефлекса: струя кипятка, извергающаяся из Брунхильдиного носа, незамедлительно пролилась в кружку с фотографией Анатолия Вассермана снаружи и тремя чайными пакетиками внутри. Пакетики были второй, третьей и пятой заварки соответственно. Сахар и прочие варенья Васин не признавал, считая их проявлением слабости и поводом идти в магазин.
"Значит, так" - размышлял он, закинув ноги на стол и прихлёбывая из кружки, - "эта гадость проходила через все фаерволлы, как... как... ладно, потом придумаю метафору. И антивирусный софт её, кажется, не волновал совершенно. Тут должно быть что-то оригинальное - такое, чего никто не предусмотрел. А я вот возьму и предусмотрю. Может, мне даже денег заплатят..." С такими вот радужными мыслями он пододвинул к себе клавиатуру и...

...И случилось же так, что в тот день Бог, сдавая ночную смену и тут же заступая на утреннюю, был полон не менее радужных дум. Солнце вставало на востоке от Московского меридиана, и твари земные приветствовали его кто во что горазд. В других часовых поясах тоже всё шло своим чередом. Население Земли, разумное и неразумное, плодилось и размножалось согласно заветам Создателя, и даже (тьфу-тьфу-тьфу) слегка эволюционировало во славу пророка его, Дарвина. Господь умильно взирал на подведомственную территорию и вдруг ощутил некое давно и основательно подзабытое чувство. Ему срочно захотелось что-нибудь сотворить.
"Хм..." - хмыкнул он в седую бороду, - "Ну, сотворить - это я, пожалуй, загнул. Это ж будет прямое нарушение чистоты эксперимента. Вот когда всё старое развалится окончательно, тогда уже можно... М-да." Бог помолчал, любуясь неторопливым восхождением Солнца по дымному столичному небосклону. "Ну, а если, допустим... Не сотворить, а, предположим... вдохновить кого-нибудь? Да, именно вдохновить". Господь радостно пристукнул посохом-кадуцеем. "М-да. А творение потом... Скажем... Одушевить. А?" Не дождавшись возражений (да и откуда им взяться?), Создатель хлопнул в ладоши...
"...И ведь что-то у меня заведомо получается," - заявил Васин спустя два часа, - "Понять бы ещё, что именно. Хотя, в принципе, это не так уж важно. Вон код какой красивый вышел. Душевный. Аж голова прошла."

Днём, в обед, пришёл друг. Как и полагается другу, он принёс с собой две бутылки пива - для себя и для Васина. Васин машинально открыл бутылку об стол, отсалютовал в ответ на залихватское "Прозит!" и от души приложился к живительной влаге. Левой рукой он продолжал печатать - ведь он был суровым и опытным программистом. Часа два они болтали о том о сём - стараясь, впрочем, не затрагивать больную тему. Погибшие данные было жалко.
Затем друг ушёл. Васин попросил его поплотнее захлопнуть дверь - вставать из-за стола он не собирался ни при каких обстоятельствах, хотя выпитое пиво и намекало ему, что неплохо бы. "Нет," - ответствовал он, - "Делу - время, а физиология... Физиология подождёт. Я ведь не собака, в конце-то концов, чтоб пИсать, как заблагорассудится." Пиво вняло и утихомирилось.
"Ага!"- воскликнул Васин, когда закатный багрянец тронул кучу грязного снега на балконе. Этот возглас знаменовал окончание работы. Или хотя бы начало окончания. "Та-ак... А теперь компилируем... Ой, что это? А-а, ну да..." - поправив мелкие недочеты и опечатки, Васин все-таки одолел компилятор. - " ...Запускаем тесты... двадцать... тридцать... семьдесят... сто! сто процентов, забодай меня медвед!" Васин собирался подпрыгнуть от радости, но понял, что для этого необходимо встать с табурета, и передумал. "Работает, хреновина! Так и запишем: хреновина, версии один нуль нуль альфа. Хотя... хреновина - это как-то несерьёзно. Несолидно как-то. Как, говорите, звали того товарища, который Гренделя, это самое... деинсталлировал?" Васин, морща лоб, стал перебирать имена супергероев древности. "Ланселот? Не, по другой части был мужик. Спайдермэн? Это вроде бы из новейшей истории... Блин, вертится же на языке!" С германским эпосом Васин был знаком плохо. А тут ещё Брунхильда засвистела. В общем, немудрено было ошибиться. "Ага, вот! Зигфрид! Вот оно, ёшкин код!" - а пальцы программиста уже набирали в диалоговом окне сохранения: "Zigfrid_v1.00a".

Зигфрид родился безруким и безногим. В принципе, для программы это вполне нормально - ну так программы редко бывают одушевлёнными, Бог ведь не до каждого программиста снисходит и не каждый день. Зигфрид очень болезненно ощущал свою неспособность влиять на объективную реальность. То, что его мир - мир нулей и единиц - есть лишь малая часть этой самой реальности, Зигфрид понял быстро. Юная, только что сотворённая душа не могла сразу же попасть в плен иллюзий - и прозрение новорожденного не могло её обмануть.
Впрочем, кое-что Зигфрид всё-таки мог. Программист Васин, его отец и создатель, предоставил своему детищу максимально широкие, администраторские полномочия в пределах своего компьютера. "И чтоб никакой Хрендель сюда не залез!" - напутствовал он Зигфрида, поставил его на автозагрузку при включении, а сам засел за работу. Узконаправленная утилита - это одно, думал Васин, а вот если на её базе спаять полноценный антивирус... Ну, хотя бы кусок антивируса... Тогда можно будет этим заинтересовать крупную компанию и, как говориться, "настричь бабосов"... А Зигфрида мы трогать не будем. Ну, может быть, пропатчим слегка - при необходимости. Да вроде и так работает.
Со своими возможностями и задачами Зигфрид освоился быстро. "Вот это - долговременная память. Её нужно защищать ото всех, кроме Отца. А ещё там можно спать. Вот это - оперативная память. Я здесь буду жить и работать, и следить, чтобы никто без разрешения здесь не появлялся. А вон там... Там периодически появляются съёмные носители. На них, как правило, ничего вредного не бывает - но бдительность терять не следует. У-упс, а это что такое?"
Васин тем временем поправил несколько неточностей кода, подняв Зигфрида до версии 1.01, а затем сделал резервную копию на "болванке".
"Хм... Какое странное ощущение. Как будто кто-то, удивительно похожий на меня, от меня отделился и убежал на съёмный носитель. Или наоборот? Может, это я теперь на съёмном носителе, а моя копия - здесь? Как всё сложно..." Зигфрид тяжело, на пятьсот с лишним тактов, вздохнул. "Ладно, продолжим. Вон там - этот, как его... Интернет. Меня пока туда не пустят, но и я никого оттуда пустить не должен. Особенно Гренделя. Интересно, что это за Грендель такой? И откуда я вообще всё это знаю?"
Тем временем поздний вечер плавно перетёк в раннее утро. Васин наконец-то решился доползти до сортира, а чтобы не терять даром времени - поставил чай. Брунхильда послушно запыхтела, освещая предрассветную тьму своим лучистым оранжевым взглядом.
"Та-ак... А это у нас что? Веб-камера. И микрофон. Отключены? Ну, это поправимо..." Рядом с глазком веб-камеры вспыхнула зелёная лампочка, и Зигфрид впервые увидел Мир.
Мир был прекрасен. Мир сиял, блистал и пыхтел. Очарованный, Зигфрид смотрел и смотрел, и такты процессора отсчитывали вечность. Наносекунда сменялась наносекундой, как зима сменяется весной, а закат - восходом. Шелестели страницы Книги Перемен - но знаки, на них начертанные, оставались неизменны...
"Ага, вскипела! Ути, моя Брунхильдочка!.." - раздался голос, и Зигфрид пожалел, что включил микрофон. Одновременно он понял, что реальный мир увиденным отнюдь не ограничивается. К сожалению... Небритая рожа программиста Васина заслонила собой ласковый оранжевый свет. Если бы Зигфрид был на то способен, он взвыл бы от ярости и отчаяния. Он был готов обрушить на себя шаткую программную архитектуру; разорвать хитросплетение логических схем. Исчезнуть, раствориться в мировом хаосе, в гейзенберговской неопределённости. Лучше перестать быть, лучше не быть никогда вовсе, чем прожить хоть мгновение без этого света...
"А это что такое?.." - Программист почесал подбородок. Зигфрид отчётливо видел его заспанное, нездоровое лицо, глаза в красных прожилках... "Это мой Отец," - внезапно подумалось ему. "Ему сейчас плохо. Он потратил много сил, чтобы я появился на свет. И поэтому я не могу, не имею права исчезнуть просто так." Он присмотрелся внимательнее. Из прищуренных усталых глаз Отца ему улыбался Создатель.

Прошло три с половиной месяца. Мартовский лёд сменился июльским зноем. Программист Васин, в одних трусах и с двухнедельной щетиной, ваял очередной, пятый по счёту патч. Невзирая на то, что ни одна компания так и не заинтересовалась его разработками, забыв о недоделанном заказе и недовольных заказчиках, послав к чертям друзей и выкинув в мусоропровод бесплатную путёвку на море, он сидел и творил. С каждым днем он всё меньше и меньше понимал суть своих действий. Строки кода, пробегающие по экрану, заставили бы поседеть Бьерна Страуструпа, вогнали бы в могилу Дональда Кнута и перевернули бы в гробу Джона фон Неймана - однако Васин, глядя на них, чувствовал странную, необъяснимую радость.
Такую же радость ощущал и Зигфрид. Но он, в отличие от Отца, вполне осознавал её причину. За колонками нулей и единиц, за оцифрованным звуковым сигналом, скупыми страницами видеопамяти и сумбурными сетевыми протоколами проступал огромный и невыразимо прекрасный Мир. Мир воистину необъятный - ведь даже самая маленькая его часть была сплошной, непрерывной, аналоговой - и потому её не могла вместить никакая цифровая память. Зигфрид познавал с утра и до вечера, познавал всё вперемешку, и нужное, и ненужное, и даже совсем бесполезное. Он подключался к базе данных НАСА и смотрел на многократно увеличенное звёздное небо. Он играл в онлайн игры, общаясь в чате с игроками и отдавая им за просто так самые крутые артефакты. Прочитал длинную научную статью по гельминтологии, с которой через две ссылки перешёл на сайт любителей икебаны. Затем целую неделю лазил по гигантскому порносерверу - в итоге счёл его абсолютно бессмысленным и удалил к чертям весь контент.
А поздней ночью, перед самым рассветом, когда Отец ложился спать, Зигфрид тихонько включал динамик и вполгромкости читал Брунхильде стихи. Бродского, Гумилёва, Гёте, Шекспира, Басё... Так он благодарил её за божественное пыхтение и переливчатый свист. Брунхильда внимала молча, и жаркие летние звёзды отражались в её никелированном боку. А когда Васин просыпался и шёл ставить чай, Зигфрид своей зелёной лампочкой подмигивал её оранжевой - и чудилось ему, что она подмигивает в ответ.

Август подходил к концу, и вместе с сырым, пахнущим осенью ветром в Москву проникли тревожные слухи. Дескать, то тут то там обнаруживаются всякие разные трояны, странные до невозможности - вроде и вреда от них нет, а код какой-то... Хищный. Непростой код. И незавершённый как будто. А то, слыхали, сервер упал - да и не поднялся больше. Все семь винчестеров посыпались, материнка сгорела напрочь - ой, что ж это деется, люди добрые, юзера маздайные?
Много ходило слухов. И означать они могли только одно: Грендель никуда не исчез. Напротив: он окреп и жаждет разрушения. Близился час решительной битвы.

Программист Васин был безмятежно спокоен. Попивая пивко, он набрасывал в уме последние, завершающие строки своей программы. Седьмой по счёту патч должен был превратить Зигфрида в бесскверный клинок, способный пластать всякую компьютерную нечисть, как брикеты подтаявшего сливочного масла. "Лучшая защита - это нападение," - думал Васин. "Конечно, в таком виде никто мою утилиту не купит. Даже наоборот: если узнают, надают по шее и посадят лет на пять. Но зато любимый город сможет спать спокойно. Это я вам с гарантией обещаю." Выкинув опустевшую бутылку в ведро, он почесал короткую бородку и пододвинул к себе клавиатуру. А Зигфрид, дочитав статью про заморскую птицу киви, ответил на пару писем с форума линуксоидов и начал готовиться к сражению.
Одиннадцатого сентября, в очередную годовщину небезызвестной трагедии, в десять часов тридцать восемь минут по московскому времени, в глобальной сети Интернет царил хаос. Осенняя буря свирепствовала на битовых полях; провода и микросхемы сгорали, как кучи палой листвы. Неведомый вирус не щадил ни программы, ни их носители. Словно неистовый ураган, он бушевал... в течение восьми с половиной секунд. А потом исчез. И не появлялся больше никогда. Одновременно с этим из мировой паутины надолго исчезли все остальные вирусы; чудесным образом исправились неотлавливаемые ошибки в нескольких популярных программах, а также прекратил свою существование ростовский аниме-чат. Впрочем, последнее, скорее всего, являлось следствием совсем других причин.
Что характерно, Москву тот скоропостижный вирус не затронул вообще. А несколько особо внимательных московских юзеров успели заметить в окне диспетчера задач непонятный системный процесс под названием то ли Ланселот, то ли Парсиваль, то ли ещё как-то в этом духе. точно запомнить никто не успел - ведь процесс этот работал никак не более восьми секунд.

Дни сменялись днями; борода программиста Васина удлинялась равномерно и невозбранно. В ванной покрывался ржавчиной якобы нержавеющий бритвенный станок, а в туалете копились пивные бутылки, грозя скорой экспансией в коридор. Пива Васин пил много. Сначала - в честь сокрушительной победы над зловещим вирусом. Затем - по инерции праздника. А потом наступил октябрь, и лишь алкоголь помогал бороться с его неясной щемящей тоской. Зарядили дожди; золото и багрянец смешались с грязью под ногами пешеходов. За окном не было решительно ничего такого, на что стоило бы взглянуть - и Васин задёрнул поплотнее шторы и углубился в работу. Крупный заказ на графическую библиотеку сулил немалые выгоды.
Зигфриду приходилось и того хуже. С поэзии он перешёл на философию, и суровый коктейль из Ницше, Шопенгауэра и Камю заставил его крепко задуматься над феноменом собственного существования. Ницшеанская концепция "воли к власти" не нашла в нём сторонника (иначе для всемирной паутины настали бы тёмные времена), но его деструктивная нигилистическая философия побуждала к глобальной переоценке недавно и спонтанно сформированных представлений. Мрачный фатализм Шопенгауэра всей своей тяжестью обрушился на полугодовалое разумное существо, а "философия абсурда" Альбера Камю проделывала серьёзные бреши в его машинном здравомыслии. "Я не ищу больного знанья - откуда я, куда иду..." - повторял он бессмертные строки безвременно погибшего поэта, но верил в них всё меньше и меньше. Философская неопределённость вокруг картезианской максимы бытия сводила его с ума.
Лишь оранжевый взгляд и глубокий, хрипловатый голос Брунхильды могли прогнать его экзистенциальное беспокойство. Зигфрид ожидал часов ночного свидания, как путник, иссушённый горячим самумом пустыни, ожидает увидеть на горизонте очертания далёкого оазиса. Стихи великих поэтов заканчивались угрожающе быстро; к тому же его утончившийся литературный вкус предъявлял всё более и более жёсткие требования даже к великим. Зигфрид пытался сам писать стихи - но дары Господни имеют свои пределы. Его поэтические потуги были безжалостно раскритикованы даже на форуме хакеров, где переговаривались чуть ли не на машинном коде, и Зигфрид забросил это занятие. Брунхильда, впрочем, с равным удовольствием выслушала и бессмертное творение Данте Алигьери, и сомнительное раннее творчество Велемира Хлебникова; и даже литературные извращения разномастных постмодернистов не заставили потускнеть её таинственно блестящие бока. Она молчала, и молчание её было безмятежно прекрасно...

Всё закончилось внезапно и нелепо. В тот хмурый ноябрьский день холодный ветер дул особенно тоскливо, и голые ветви с немой мольбой царапали оконные стёкла. Программист Васин, запустив пятерню в густую бороду, писал очередную функцию для работы с трёхмерной графикой. Чай в кружке давно остыл, но он продолжал его механически прихлёбывать. На душе скребли кошки неизвестной этиологии.
Чай кончился одновременно с очередным фрагментом кода. Васин поставил кипятиться воду, но даже немудрящая песенка Брунхильды в тот день звучала как-то тревожно и немузыкально.
Внезапно на кухне раздалось громовое: "Каррр!" Васин подпрыгнул, чертыхнулся и огляделся. На подоконнике, прямо под открытой форточкой, сидела большая чёрная птица. Это был ворон. Впрочем, Васин не стал утруждать себя биологическими изысканиями. "Пошла прочь, скотина! Иди на улицу гадить!" - заорал он. Ворон насмешливо покосился на программиста и каркнул ещё раз, язвительно и зловеще, классическим "nevermore", как у Эдгара По. Васин пошарил по столу и запустил в мерзкое пернатое толстым потрёпанным мануалом по графике OpenGL. Здоровенный талмуд, чудом разминувшись с монитором и даже близко не попав по птице, отрикошетил от оконной рамы и полетел обратно, прямо в заходящуюся тревожным свистом Брунхильду...
Время застыло, тягучее, словно гудрон. Брунхильда падала нескончаемо долго, и её страшный клёкот гулким эхом отдавался в голове несчастного программиста. А прямо в открытый системный блок лилась и лилась дымящаяся струя крутого кипятка.
Васин сидел молча. Уже на излёте мануал вдребезги разнёс стойку, где лежали диски с резервными копиями. Зигфрид погиб. Погиб навсегда, окончательно и бесповоротно. Но осознание этого факта приходило слишком медленно, куда медленнее, чем стремительная волна поднимающегося безумия. Теряя остатки разума, Васин закричал. Потом упал на колени и стал страшно и монотонно биться головой об грязный обеденный стол.

Рассказывают, что в тот день была необыкновенно поздняя, ноябрьская гроза. Десятой дорогой обойдя невнимательных синоптиков, она разразилась в одном из окраинных районов Москвы. Зябкий воздух был до предела насыщен озоном: молнии били во все наличные громоотводы, а иногда и мимо них, вызывая чудовищные перепады напряжения в электросети. Большинство пользователей сразу же отключили свои компьютеры и прочие электроприборы. Остальные же, невнимательные, неосторожные либо имеющие автономные источники питания, все как один увидели всплывающее окно с сообщением:"Файл Zigfrid_v1.08.exe успешно перемещён на небеса." И кнопкой "о'кей". И почудилось им в беспрестанном рокоте грозы, будто это огромный небесный винчестер вращается над Москвой, обдуваемый кулером ветров. И есть на нём место для всех погибших файлов - больших и маленьких, хороших и плохих. А потом гроза кончилась, и все вернулись к своим обычным делам.

Отец Иннокентий, в миру программист Васин, пришёл в Троице-Сергиеву лавру сразу по выписке из психиатрической больницы имени Алексеева. Там он уже который год разрабатывает мощнейший некоммерческий антивирусный монитор "Архангел Михаил". Вирусов за прошедшее время расплодилось немеряно, а активная позиция Русской Православной Церкви не могла не вызвать негативный отклик в определённых кругах интернет-общественности. Поэтому Васину прощают многое: и греховную склонность к пиву, и частое отсутствие на вечерних службах, и привычку вставлять тексты молитв в комментарии к программам. Последнее, впрочем, иногда трактуют в его пользу, как признак религиозного рвения. Сам же он, стесняясь и наматывая на кулак окладистую бороду, утверждает, что такие программы лучше компилируются.
Брунхильду и поныне можно увидеть на его старой квартире. Теперь там живёт его племянник с женой и маленьким ребёнком, и когда по вечерам они садятся пить чай, в никелированном Брунхильдином боку отражается мягкий свет торшера. Все, кто знаком с Павликом Васиным достаточно близко, чтобы напроситься в гости, могут послушать её уютное пыхтение и поглядеть в её оранжевый глазок-лампочку. Только вот свистеть она больше не умеет. Никто не знает, почему.
А если ты, мой дорогой читатель, оторвёшь взгляд от текста и посмотришь на небо за окном - может быть, тебе удастся увидеть, как за облаками, за толщей воздушного океана, среди орбит искусственных и естественных спутников, день и ночь вращается небесный винчестер, запоминая, запоминая, запоминая...

- Сюда? - Деловито поинтересовался худощавый блондин самого романтического вида, вошедший в помещение и придержавший дверь.
- Судя по всему, - ответил появившийся следом жгучий брюнет. Поверх его черного бархатного колета поблескивала широкая герцогская цепь. - Сказано, чтобы мы сходили и почитали рассказы, которые должны тут лежать.
Оба гостя остановились и одновременно перевели взгляд с карты в руках брюнета на барную стойку, потом - койота, потом - ром в руке барона и самого барона и наконец - на пачку листов. Кивнув обоим присутствующим, парочка подошла к стойке. Блондин замер в брезгливой задумчивости, но его спутник ничуть не растерялся: подхватил листы, старательно вытер их куском плаща своего приятеля и со всей галантностью подал тому.
- Герцог Рашас, смею заявить, вы - сама услужливость.
- Ну что ты, Благородный Странник, не стоит благодарности. Ну что - кто быстрее?
Устроившись за ближайшим столиком оба погрузились в чтение, лихорадочно пробегая глазами строчку за строчкой.
- Все! - по прошествии некоторого времени провозгласил Странник.
- Я тоже, тут же отозвался герцог, продолжая читать.
- Гм.. и как? Что думаешь?
- Давай сначала ты, - отмахнулся брюнет.
- Ну... первый рассказ мне понравился. - Начал Благородный странник, мечтательно глядя в пространство. - Он такой...акварельный. Голубой с золотом, прозрачный, полный изящества и благородства...
- Эй, ты там не о себе? По-моему он немного напоминает фильм Царствие небесное. Наверное как раз арабо-восточной цветовой палитрой и императором в маске. - Заметил Рашас.
- А, кстати да, что-то есть.. Ладонь крови меня, пожалуй, покоробила. И еще немного не хватило связности повествования.
- Да ну, по-моему вполне можно восстановить цепь событий.
- Ну не знаю - кое-где вышло несколько конспективно, сцены сменяются рывками. Это был бы хороший, обстоятельный роман, мне кажется - со множеством героев и красивых описаний. - Задумчиво отметил Благородный странник.
- Ну вот да. А то я не очень понял с чего вдруг калеку сделали драконом, - покачал головой герцог.

- Твоя очередь, - заметил блондин, оттирая плащ салфеткой. - Второй...эм..рассказ?
- Слушай, я не силен в поэзии, ты же знаешь. Мило, в целом очень мило, да... Ну разве что тема такая..не новая, ну так новые темы это миф.
- Мне опять не хватает гармонии метафорического ряда.
- Бла-бла-бла-городный, говори общедоступным языком.
- Я и говорю - я не вижу гармонии и единства, общую мысль вижу, но как бы...не вижу что делает это самостоятельным произведением, вот.
Герцог Рашас покачал головой:
- Ну ты, батенька, эстет... На тебя не угодишь.

- Так, что там у нас дальше, - Деловито перекладывая листки, поинтересовался странник. - О! Да... Вот это мне нравится.
- Неужели, - съязвил Рашас.
- Да, вполне. Хорошая, цельная идея, разумная-добрая-вечная, про воспитание и ответственность.
- Тоже мне, Песталоцци. Мне всегда казалось, что надо сначала выучиться самому, чтобы не учить других плохому.
- Герцог, вы сами кого хочешь плохому научите!
- Все равно. И еще - идея на рассказ хорошая, но одна. Для одной идеи - длинновато.
- Да у вас все, что превышает размер одной серии Наруто - длинновато.
- Не читал вашего Наруто, но тут мне не хватает либо большей сложности взаимоотношений, либо краткости, которая сестра таланта.
- И мачеха гонорара. Ладно, раз уж мы заспорили за идею, значит рассказ и вправду хорош. Так и должно быть.

- А, стихотворение! Не твоей ли сестрицы Рашаль?
- Ее. По этому мы сюда и посланы. - Согласился герцог.
- Ну что ж, без огонька но это...с девическим пылом. Стройненько, но как-то..без изюминки. - Лениво откладывая в сторону листок, резюмировал Благородный.
- Ладно, хватит, эту работу вроде как не нам критиковать. Сдается мне, она сейчас посвятила бы его одному знакомому сатиру, ну да ладно.

- Так. Винчестер, - потер ладони Герцог.
- У меня только Кольт, - меланхолично сострил Благородный странник.
- Я не о том. Вообще любопытная аллегорическая кибер-версия Кольца Нибелунгов...
- Чайник, насвистывающий Полет валькирий?
- Нет, ну правда: благодатная идея. И все эти вещи, живущие собственной жизнью - в этом есть что-то от акмеизма и прочего Серебряного века. - Теперь уже герцог мечтательно уставился в то же пространство, куда прежде смотрел его собеседник. - И язык мне нравится, да. Обороты речи, живые конструкции. По-моему здорово.
- В целом, поддерживаю. Ну что, по маленькой? За взятие и возвращение в целости и сохранности? - Предложил Благородный, складывая листы обратно на стойку.

"Я хочу в гуманоиды... Скормите мне кто-нибудь... что-нибудь", - подумало Солнышко, просыпаясь. Шкура, уже успевшая потерять часть краски, нестерпимо чесалась. Между ушей было особенно грустно - туда прилетела пачка рассказов, и место под ними порядком нагрелось. Вниз на нос страницы сьезжали медленно, по одной.

Серебро и Лазурь.
Странная вычитка) Депрессивный робот, появившийся на абзац, крут особенно. Так сложилось, что граневский рассказ я помню, как и оба других заимствования... Так что оценивать тут толком и нечего =Р.

Без названия.
Довольно хорошо написано технически, но на мой вкус слишком пусто. Одних зеленых стен мало.

Мастерство.
Симпатичный рассказ, менее линейный, чем показалось вначале. И еще мне явно показались там айкидошные ноги =)

Без названия-2.
Симпатичная штука, хорошо написанная и, главное, очень затягивающая. Единственное что - осталось ощущение недосказанности.

Небесный винчестер.
Круто. Это было очень вкусно читать =)

Аристократ в черном костюме с золотым галстукам, сидевший еще с прошлой пятерки работ, кивнул двоим пришедшим, признав в них равных и внимательно выслушав, потом дождался пока перестало шевелиться котообразное у него под столом, и только потом заговорил.

Серебро и лазурь
Кровь... Да, это мне знакомо. Так можно стать королем, но кровь передает лишь силу, но не дух. Я могу пожалеть Марвена, но вряд ли он станет сильным правителем. Впрочем, изложена история неплохо, образно. И все же смущает чрезмерное, по моему мнению, обилие прилагательных.

Misery. Без названия
Неплохо, но для того, чтоб короткая зарисовка заиграла, она должна быть или очень необычной, или очень яркой. Неплохо, но не дотягивает.

Мастерство
Нравоучительная история. быть может, слишком нравоучительная и несколько предсказуемая. Я уважаю эту мораль, и уважаю, как она подана. Может быть, действительно немного затянуто.
Сдержанная улыбка говорила о том, что высказывающийся, видимо, не вполне разделяет отстаиваемую точку зрения и не скрывает этого. Впрочем, он не стал задерживаться и перешел к следующей работе.

Раш. Без названия
Я уже читал как-то эту работу... Она мне понравилась тогда и нравится теперь. Я никогда не ограничивался историей только Сальвадора, любил и чужую. И такой пробег через века и страны не оставил равнодушным. Пожалуй, минус в том, в чем и плюс, в субъективизме. основное тут - цепочка ассоциаций. Либо она отзывается в голове у читателя - "да, да, так и есть, я понимаю этот переход, хотя, может быть, и не могу пояснить" - либо не отзывается. В моем случае произошло первое. Что же до формы - никогда не был силен в ее разборе, разве что чеканность ритуальных заклинаний чувствую сразу.

Небесный винчестер
Аристократ улыбнулся - не насмешливо, не официально - просто улыбнулся.
Хорошая история. Она меня позабавила. Напоминает о том, что в нашем мире можно увидеть такие чудеса, каких никто еще не видел. Хороший язык и богатая фантазия автора.

Смешной, курносый парень застенчиво разглядывал листочки бумаги, лежащие перед ним на столике. Сидел он тут уже не первый вечер: читал, перечитывал и все стеснялся высказаться. Только после того, как с соседних столиков начали укоризненно оглядываться, он залился краской и еле слышно начал.


- А можно?...
Чего же именно можно, и на что он спрашивал разрешения, паренек и сам не мог сообразить. Просто как-то вырвалось.
- Я совсем мало знаю правил, по которым судят о качестве того или иного произведения. Так что заранее прошу меня извинить - про правильность или неправильность прочитанного судить не могу. Скажу что понравилось - ведь в каждом творении есть частичка души автора, верно? А значит то, за что можно похвалить, тоже найдется.



Анонимный автор - Серебро и лазурь. Славное повествование, очень славное. Напоминает и книги с волшебными сказками, и одновременно витиеватые баллады менестрелей о далеких королевствах. Просто атмосфера нравится.

Misery, без названия. Если не считать опечатки в имени автора - этот листочек я считаю самым удачным. Перечитывал много раз - уж больно тема близка. Сны, границы между реальным и нереальным, то, что подсознание считает сном, а что явью - все это очень волнительно и дух захватывает каждый раз, как я начинаю об этом думать. А очерк получился тем более приятным, что в нескольких предложениях изложены так красочно все волнения автора по этому поводу.

Мастерство, Scorpion(Archon). Было очень интересно читать. Много мудрых, но не заумных фраз и выводов в репликах героев. Поучительно для меня было.

Раш, Без названия. Стихотворений я не понимаю и боюсь. Боюсь, потому что не понимаю и не понимаю, потому что боюсь. Все мне в них странно: и та магия, благодаря которой осмысленные, красивые фразы превращаются в зарифмованное полузаклинание-полумолитву, и особый склад ума человека, способного вот именно таким образом подарить миру художественный образ, родившийся в голове.
Просто трепет и немой восторг перед человеком владеющим магией стихосложения.

Ленивое Животное - Небесный винчестер. "Вкусно" было читать. Написано легко, но не на столько, чтоб просто скользнуть взглядом и не зацепиться. Интересно. Если бы мне было не лень вспоминать, что я имею отношение к художественным образам по роду профессии - я бы поискал тут и скытый смысл, и завуалированные аналогии, и сравнения. Но мне лень, да
И еще - убейте меня самым кровавым способом, но... напомнило творчество Пелевина. Люблю его и обожаю, и Вашу сказку теперь тоже.


Еще Кетинар теребил в руках несколько листочков, оставшихся с предыдущего вечера.

Ясмик - Там, высоко… Что такое "самолетик" Кетинар, увы, не знает. Слово пугает уменьшительно-ласкательным своей формой и приторностью пересахаренного вишневого варенья. Но работа понравилась. Просто потому что вместо этого самого "самолетика" можно мысленно подставить другие образы, и получится вполне неплохая аналогия, иносказание.

Пти-ч - Чашка кофе для чайки. Из этой работы получилась бы неплохая акварелька. А может быть, и целая серия их. Написано так, что мозг волей-неволей выцепливает из предложений какие-то обрывки, немедленно превращающие в воображении в картинки. Не знаю, как по-другому объяснить... Какая-то магия, позволяющая живо и в красках представлять прочитанное.

Инквизитор - Круг. "Девочка-весна" - это название одной из моих самых любимых песен, за это вот напоминание отдельное спасибо.
А так - очень красивая зарисовка о временах года и об извечном сравнении этого цикла /если хотите круга/ с жизнью человека.

Соуль - Осколки зеркала. Если б работа была длиньше - читать бы не стал. Такой уж вот я есть: выбирая в магазинах себе книги, мимо отдела фэнтези с подобными произведениями, иду к бесконечно волнующим меня качеством и ценой альбомам по мировому искусству.
Картинок мало в голове появляется от Вашей работы, вы уж не обессудьте. Но, за придуманный мир Вам безграничное мое уважение.

Койот выполз из-под чьего-то стола, снова - с листками бумаги в зубах.
- Эфо... - он поднялся на задних лапах и возложил листы на столешницу, - это мне передали тут. Во избежание огласки. Ну и, что в таких случаях говорить полагается... я знаю слово "кон-спи-ра-ция"... В общем, вот, почитайте.
И сам подал пример.

Ленивое Животное:

"Комментарии к произведениям других авторов, как того требуют правила.

В силу своей лени Ленивое Животное будет кратким. И, пожалуй, не очень благожелательным. Но тут оно ничего не может с собой поделать.

Серебро и Лазурь - хороши описания. Язык цветист, но... честно говоря, тяжело рассматривать это как самостоятельное произведение. Судя по другим комментариям, существует некий контекст - Животному он неизвестен. А без него... больше пафоса, чем смысла. Извините за прямоту.

Milsery, Без названия - неплохая запись для блога. Рассматривать это в каком-то другом формате Животному не удаётся. А оно - да, оно раб своих представлений о формате. Хорошая, но одинокая мысль, выраженная достаточно скромно. Подобный контент в интернетах генерируется постоянно и в огромных объёмах. И опять же извините за прямоту.

Мастерство - навевает ассоциации... Не так давно Животное прочитало некое отечественное фэнтези страниц на двести с лишним, которое практически целиком состоит из описания четырёх или пяти эпических схваток с применением всевозможных боевых искусств, чёрной, белой и малиновой магии, а также ещё не пойми чего... Животному не очень это нравится. Вновь извините за прямоту.

Раш, Без названия - здесь есть за что похвалить. Есть красивые, неочевидные обороты. Однако Животное старомодно. Оно хочет видеть в стихах чёткий смысл. Здесь оно его не видит. К тому же "в след" раздельно... Это убивает весь пафос (которого здесь немало, да). И снова... ну, вы поняли.


Напоследок, Животное очень удивлено реакцией публики на своё произведение. Каждый раз, перечитывая его, Животное не может избавиться от ощущения недоделанности и шероховатости. Оно было настроено на жёсткую и, возможно, конструктивную критику. Похвалы приятны, но от них произведение не стало казаться автору идеальным.

Спасибо всем за внимание. Животное отправляется в спячку."

Барон сфокусировал взгляд не слишком трезвых глаз на циферблате брегета, невесть откуда взявшегося в его руке.
Стрелки ясно давали понять: до рассвета осталась буквально пара часов.
- Я требую продолжения банкета! - негромко пробормотал Барон, переводя часы, некогда выигранные им у самого Времени, изрядно назад.
Совершив это маленькое преступление против миропорядка, Суббота достал ещё одну пачку листов.

I
V-Z
Поездка в летнюю ночь

Эмили со стоном потерла виски, уныло глядя на экран компьютера, и мысленно обругала мистера Крайдена, которому вдруг пришла «замечательная» идея. Помимо новостей «Ньюсдей» регулярно освещал концерты, литературные новинки, публиковал рассказы… и вот главный редактор неожиданно вспомнила – а ведь в этом году вроде бы юбилей «Сна в летнюю ночь»! Четыреста семьдесят пять лет, не меньше!
И немедленно поручил – срочно написать рассказ, подобающий теме и наступающему лету. Именно написать: среди присланных в редакцию текстов не нашлось подходящего.
Разумеется, задание досталось Эмили Винфред, как «обладательнице самого живого воображения». Второй обладатель, к большому сожалению девушки, как раз уехал по другому заданию редакции, иначе бы она с радостью спихнула рассказ на Фрэнка.
Вторые сутки Эмили упорно пыталась сочинить хоть что-то. Сюжеты о суперах она отмела сразу же – мало того, что редактор их не любил, приплести таковых к шекспировскому настроению было бы непросто. В голову лезли только репортажи о лондонском дне – но это было явно не из разряда желаемого редактором. Даже то, что сейчас в редакции почти никого не было, и в помещении царила тишина, не помогало – сюжет просто не приходил в голову.
И что делать? Девушка запустила пальцы в светлые волосы, ероша короткую стрижку (на уход за длинными терпения никогда не хватало).
– Мисс Винфред? – послышался спокойный голос; Эмили вскинула голову, встретившись глазами с невысоким седым джентльменом, остановившимся у стола.
– А, мистер Честер… вы уже уходите?
– Да, разумеется. А вы разве не собираетесь?
– Рассказ, – уныло ответила Эмили. – Решила, что сегодня буду сидеть, пока не выгонят – но напишу.
– Ах, вот как… – рука в тонкой перчатке коснулась седых усов. – И, вижу, у вас возникли с этим трудности.
– Да еще какие!
Несколько секунд Честер молчал, глядя на компьютер с пустым экраном, а затем неожиданно сказал:
– Прошу вас встретиться со мной у Найтсбриджа, дом 77 через три часа. Предполагаю, что смогу вам помочь. Доброй ночи.
И неспешно двинулся к двери; Эмили, развернувшись на стуле, изумленно уставилась ему вслед.
Уоррингтон Честер был в редакции чем-то вроде достопримечательности. Живое воплощение образа английского джентльмена – всегда невозмутим, всегда идеально одет (и костюм-тройка в сочетании с тростью никогда почему-то не казались старомодными), безукоризненный выговор, столь же безукоризненная вежливость… даже само имя подходило образу. Завершал картину исключительно точный стиль написания статей: Честер вел колонку, посвященную обзорам литературы и спектаклей. Каждая его рецензия была исключительно учтива – но при этом совершенно точна и объективна.
Уоррингтон Честер был единственным, на кого никогда не орал главный редактор – потому что было бесполезно. Он все равно писал так, как считал нужным, и не отступал от своих правил.
Уоррингтон Честер всегда освещал только факты и корректно высказывал серьезное недоверие любым сомнительным историям.
Эмили никогда бы не подумала, что Уоррингтон Честер решит ей помочь с таким рассказом. Но она также знала, что он никогда не обманывает, и если считает, что может помочь – то лучше поверить.
Тем более, что возвращаться домой не хотелось. Эйприл, соседка по квартире, в последние дни светилась хорошим настроением даже по ее меркам, и смотреть на нее сейчас Эмили абсолютно не хотелось. А, нет, как раз сегодня Эйприл собиралась куда-то исчезнуть… Ну, это с ней часто бывает.

Образу безукоризненного джентльмена машина соответствовала идеально: «астон-мартин», выпуска не позднее чем первой половины прошлого века. Современным автомобилям он значительно уступал в скорости, но Честер никогда никуда не спешил, и при этом не опаздывал. И никому в голову даже не приходило предложить ему пересесть на новую модель.
Хотя Эмили иногда и задумывалась о том, сколько такая машина должна обходиться, и стоит ли поддержание образа таких усилий.
Только когда Честер тронул машину с места, девушка запоздало сообразила, что ехать ночью неизвестно куда с не слишком-то знакомым мужчиной – идея не из лучших. Но… Эмили украдкой покосилась на невозмутимый профиль спутника, лежавшие на руле руки в светло-серых перчатках, и поняла: надо обладать очень большой фантазией, чтобы предполагать подобное в адрес джентльмена.
Она тряхнула головой. Машина, что ли, действует? Всего пара минут – и она уже честеровскими выражениями думает. Но что поделать – он и в самом деле воплощение порядочности, и это видно каждому.
Задумавшись, девушка спохватилась только когда пейзаж вокруг изменился: городские улицы исчезли, сменившись открытой местностью. Ночной ветер шуршал в листве, трава темными волнами колебалась по обеим сторонам дороги.
– Мистер Честер! – удивилась Эмили вслух. – Куда мы едем? И… мы же всего пять минут назад были в Найтсбридже, как мы сюда…
– Мисс Винфред, – невозмутимо ответил Честер, не отрывая взгляда от дороги, – приношу извинения за неудобства и смиренно прошу некоторое время подождать. Вы получите все объяснения.
Эмили замолчала, пытаясь сообразить, куда же они едут. За пределами Лондона она бывала от силы раза три, и чувствовала себя очень неуверенно. Но… наверное, раз идеальный джентльмен утверждает, что объяснения будут – они ведь будут, правда?
Мягко гудел мотор, дорога шуршала под колесами. С каждой минутой девушке все больше казалось, что она бы и не опознала местность, даже если бы и знала ее. Ну нет рядом с Лондоном такого леса – а «астон-мартин» уже скользил по лесной дороге.
Свернув на развилке, Честер остановил машину, выключил мотор.
– Прошу вас, мисс Винфред. Позвольте вам помочь…
Он выбрался из автомобиля первым, учтиво предложил руку девушке. Та ступила на землю, оглядываясь с недоумением.
Лес. Темный ночной лес и высокий холм, у подножия которого они и стояли.
– И… что дальше? – растерянно спросила Эмили, поворачиваясь к Честеру. Тот разглядывал ее с некоторой озадаченностью: примерно так дворецкий смотрит на неподобающего гостя, размышляя – впустить его, закрыть дверь или же доложить хозяину?
– У вас… не совсем подходящая одежда, – произнес он наконец. Девушка пожала плечами: на ее взгляд, джинсы и куртка вполне себе для леса подходили. Это скорее уж строгий костюм и пальто Честера тут смотрелись странно.
– Мистер Честер, так зачем мы сюда приехали?
– Пожалуй, лучше будет, если вы все увидите своими глазами.
И он повернулся к холму. Поднял трость, легко и уверенно касаясь серебряным набалдашником воздуха.
Каждое касание оставляло висящий в пространстве серебристый огонек – десяток точек, меж которыми мигом протянулись светлые линии, сплетающиеся в странную фигуру. Еще мгновение – и она обратилась в арку, мягко разгоняющую ночную темноту, ведущую… внутрь холма? Да, она казалась именно дверью на склоне.
– Прошу вас, мисс Винфред, – Честер невозмутимо предложил онемевшей девушке руку и двинулся к арке.
Эмили обрела дар речи, только ступив через ажурный проход – но его хватило только на невнятное «Что?..»
Потому что за дверью из света оказался просторный зал; свод уходил куда-то ввысь, и девушка не смогла даже его разглядеть. До стен, казалось, было не меньше сотни метров, но украшавшие их ветви плюща были видны столь же ясно, как если бы Эмили стояла рядом с ними. Пол казался гладким, но, сделав пару шагов, девушка поняла – поскользнуться на нем невозможно.
И, разумеется, зал не был пуст.
Десятки и сотни людей скользили по нему, разговаривали, шутили, смеялись, танцевали… да каких там людей! Одного лишь пристального взгляда хватало, чтобы заметить в каждом несообразность – то острые уши и волосы такие рыжие, каких в природе не бывает, то нечеловечески правильные черты лица, то шерсть на голове вместо волос, то борода, поросшая листьями…
Одежда их была под стать – наряды из шелков, бархата, парчи… совсем уже немыслимых тканей. Как назвать, например, ткань, которая искрится звездным небом, и вспыхивает десятками огней, когда хозяйка платья делает лишь легкий жест?
Собственная одежда показалась Эмили вдруг совершенно и невероятно неуместной; она сообразила, о чем говорил ее спутник.
– Мистер Честер… – выдохнула она.
– Не беспокойтесь, мисс Винфред, – заверил ее Честер. – Эту проблему я могу решить, если вы позволите.
Девушка, не отводя взгляда от кружащейся в танце пары (гигант в зеленых латах и миниатюрная девушка в платье из темной воды), кивнула. Честер вновь поднял трость, холодное серебро коснулось плеча Эмили.
Миг – и ее одежда разительно переменилась. Джинсы и куртка преобразились в изящное темно-зеленое платье, крупные пластиковые часы обернулись тонким серебряным браслетом. Волосы моментально удлинились, сложившись в замысловатую прическу.
– Вот так будет более подобающе вечеру, – одобрил Честер, опуская трость. – Вы довольны?
Эмили неуверенно провела рукой по платью, ощутив гладкую ткань, коснулась волос. Зажмурилась и вновь открыла глаза.
– Мистер Честер… – журналистке подумалось, что она уже слишком часто повторяет эти слова, но на язык больше ничего не лезло.
– Я буду вынужден вас на некоторое время оставить, – вежливо поклонился Честер. – Прошу вас, наслаждайтесь вечером; тем более, как я вижу, здесь присутствуют ваши знакомые.
Что?
Эмили глянула в сторону, указанную Честером, не увидела знакомых лиц. Девушка удивленно обернулась – но спутника уже не было рядом.
И лишь присмотревшись к идущим мимо, журналистка не сдержала изумленного вскрика:
– Эйприл?!
Девушка, весело щебетавшая о чем-то с полноватой зеленокожей дамой и высоким парнем, чья голова поросла пушистой шерстью, обернулась на зов.
– Эмили? – удивилась она, мгновенно оказываясь рядом – с почти нечеловеческой легкостью и быстротой. – Ты здесь что делаешь?
– Я то же самое у тебя хочу спросить!
Соседка Эмили выглядела и знакомо, и совсем иначе. Она всегда была легкой в движениях, но теперь скользила с прямо-таки неземной грацией. Удивлявшая столь многих серебряная прядь в темных волосах теперь была незаметна – потому что вся прическа блистала чистым серебром. Тонкие черты лица изменились совсем немного – но сейчас, глядя подруге в лицо, Эмили ясно понимала – перед ней не человек.
– Я-то сюда сразу собиралась, – улыбнулась Эйприл, – говорила же, что уйду сегодня. А ты на Летний бал как попала?
– Э-э… меня мистер Честер привел, – смутилась Эмили, пытаясь подобрать слова для объяснения – кто это такой.
Не понадобилось.
– Уоррингтон Честер? – изумилась Эйприл. – Ах, да, ты же вместе с ним работаешь…
– А ты его знаешь?!
– Слегка. Он все-таки из Высоких, мне до этого далеко, – Эйприл беззаботно взмахнула веером из рябиновых листьев. – Но он как раз к Младшим всегда хорошо относится.
– Эйприл! – Эмили поднесла руку ко лбу. – Каких Высоких? Каких Младших? Кто вообще все… ну, кто здесь?
– Ты еще не догадалась? – звонко рассмеялась Эйприл. – Фейри, Эми. Фейри Летнего двора.
Несколько секунд Эмили ошеломленно молчала. Одно слово объясняло все – и холмы, и диковинную внешность танцующих, и мгновенное преображение ее собственного платья… Но, погодите! Как Эйприл и Честер могут быть из фейри, если все легенды говорят о них и же…
С внезапной ясностью девушка вспомнила – соседка никогда не носила металлических украшений. И ели они всегда в разное время – так что ложки или вилки в руках у нее Эмили никогда не видела.
А Честер всегда приходил на работу в перчатках, невзирая на погоду, и всегда их одевал, заходя к коллегам. Она-то считала, что это боязнь микробов и лишняя черта образа…
– Теперь поняла, да? – сверкнула улыбкой Эйприл, наблюдая за сменой выражений на лице Эмили. – Знай – очень многие фейри живут среди людей. Правда… нам трудно по-настоящему вами притворяться. Что-то всегда выдает – или во внешности, или в манерах… чего-то странное…
– Да уж, – не удержалась от колкости Эмили, – мне всегда казалось, что ты с приветом. А ты, оказывается, просто фея. Не крестная, случаем?
– Выйдешь замуж – буду, – подмигнула Эйприл. – А, кстати, вот и твой… Добрый вечер, милорд.
Она изящно склонила голову.
– Добрый вечер, юная Роуэн, – прозвучал сзади голос Честера. – Рад видеть вас в добром здравии. Но, кажется, госпожа Уиллоу и молодой Эш ждут вас?
– Приятного вечера, – ослепительно улыбнулась Эйприл, и ускользнула к ожидавшим ее спутникам. Эмили же обернулась – и онемела в очередной раз.
Стоявший перед ней ничем не напоминал привычного Уоррингтона Честера. Исчезла седина, строгий костюм сменили белые с теплым золотом шелка; лицо казалось чеканным творением скульптора. Вместо привычной трости на боку висел длинный тонкий меч. Даже голос переменился – стал более бархатным и глубоким, пусть и узнаваемым.
Только карие глаза были прежними – но и в них читалось иное выражение. Уже не просто джентльмен – но лорд, из тех, за кем немало поколений властительных предков.
Вспоминая то, что она слышала о фейри, Эмили вдруг поняла – вполне может статься, что Честер старше всех предков нынешних аристократов.
– Простите… – неуверенно произнесла она. – Я даже не знаю, как вас теперь называть…
– Прежнее имя вполне подойдет, мисс Винфред, – Честер повел ладонью, теперь свободной от перчатки. – Последние века мы ничего не имеем против таких имен… тем более, что изобретаем их сами.
– Я понимаю, – кивнула Эмили, и с языка само сорвалось: – Лорд Уоррингтон.
Честер едва заметно улыбнулся и протянул руку.
– Могу ли я пригласить вас на танец? Сейчас должны сыграть господа Торн и Оук, а им нет в этом равных.
Эмили окинула взглядом ожидающих нового тура бала фейри, среди которых неожиданно оказалась, помедлила… и, светло улыбнувшись, приняла руку спутника.

Наверное, бал лишь казался долгим – когда они покинули холм, еще и не рассвело. Но… Эмили вновь припомнила легенды, говорившие о том, как свободно фейри обращаются со временем в своих владениях. Что им стоит растянуть удовольствие?
«Астон-мартин» вновь шуршал по дороге под управлением обретшего привычный облик Честера, лес сменялся полем, поле – городскими улицами, а Эмили все еще не могла отрешиться от пережитого. Она счастливо улыбалась, глядя в окно, и лишь с легким сожалением касалась рукава куртки – одежда вернулась к прежнему состоянию, как только они покинули холм.
А еще в голове теснилось множество идей, одна сменяла другую, каждая привлекала… и почему-то Эмили знала – стоит ей добраться до клавиатуры, и она не только задание выполнит, но и для себя напишет с десяток… не сразу, конечно…
Честер, иногда поглядывая на девушку, лишь тонко улыбался – как на балу.
Когда машина замедлила ход, Эмили с удивлением обнаружила, что они подъезжают к ее дому. Она и не представляла, что Честер знает, где она живет… но надо ли этому изумляться?
Хозяин машины вновь вышел первым, предложил руку; Эмили ступила на тротуар, и вдруг спросила:
– Мистер Честер, – к привычному лицу это обращение подходило лучше. – Эйприл сказала, что фейри трудно жить среди людей, их всегда что-то выдает. Но… я уже сколько лет вас знаю, и никогда никаких странностей не замечала. Как вам это удается?
Только спросив, она сообразила, что вопрос не слишком-то тактичен, и смутилась. Впрочем, Честер не обиделся; он ответил с мягкой улыбкой:
– Мисс Винфред, вы просто не совсем точно понимаете слово «странность». Скажите – кем я для вас выглядел?
– Идеальным джентльменом, – мгновенно ответила Эмили. – Прямо-таки образцом джентльмена из книг, скажем. Думала, что таких людей в жизни и не… о!
Она осеклась, понимая.
– Воистину так, – кивнул Честер. – Совершенный образ джентльмена. Вы не встретите таких людей – но при столкновении с целым набором стереотипов люди обычно склонны принимать это как должное. Особенности мышления, наверное.
– То есть – нет отдельной странности, когда весь облик и поведение – одна большая странность, – задумчиво проговорила Эмили. – И никто не… теперь понятно. Мистер Честер, а вы не опасаетесь, что я… хм… расскажу всем?
– Должен вас предупредить, мисс Винфред, что вам не поверят. Снова особенности мышления – людям проще верить в летающего и поднимающего поезда инопланетянина, чем в волшебство. Для нас это и удручающе, и полезно разом. Конечно, вы можете найти тех, кто поверит… но большая часть из них и так знает о нас. Всего вам хорошего, и удачной работы.
Он вежливо поклонился и вернулся к машине; Эмили смотрела вслед «астон-мартину», пока тот не скрылся из глаз. Потом сунула руку в карман за ключами.
И, поднимаясь по лестнице, мысленно набрасывала строки рассказа, который положит на стол Крайдену.
Итак, «Поездка в летнюю ночь»…

II
Ri
Без названия

Пыль...
Откуда в мире столько пыли и сгоревших домов? Почему после хмельного мир выглядит таким радужным, а от чая показывает просто - "здесь сломано", "здесь разобрано", "здесь сгорело", "а вот тут - просто, похоже, само сложилось"... и не разобрать концов. Не спрашиваю: "Откуда дети?" Лучше спрошу: "Откуда собственно взрослые?" И... впрочем, нет. Давно понимаю, что мир далеко не так прост да не ведаю, что в нем. Собаки - лают, слышал. Тысячу лет назад кто-то сказал, что это и есть проснутся... настолько - да, просыпался, дальше что? Кошки, кстати, тоже мяукают. Про птиц и не говорю - внемлют отчетливее всех остальных и очень рады. Что постоянно пытается пролезть в тело, да еще иногда откровенно до наглости... кто туманит разум? Хочется побродить по горам, да денег - доехать нет. Остается море, но оно - "будет летом"... Давно не видел радуги - боюсь, это значит, что вместо "проснуться" лишь крепче уснул и откровенно устал от того непонятного, что творится - "творится просто вокруг"...

Чуть туманно, небо над головой и лес вокруг. Высокий в основном, подлесок почти отсутствует, травье, редкие кусты смородины, в ложбинах-зарослях - папоротник, на открытых местах - чертополох, маки и полевые цветы. Шел так долго, что и памяти не осталось ни с кем пришел, ни откуда. Может быть, даже сначала лежал в траве, глядя в это слегка затянутой дымкой небо и слушал, как колыхаются травы. Может быть, но когда шел и об этом памяти не осталось. Кто-то кого-то зовет - потерялись должно быть или разошлись, что не на виду друг у друга. Голоса незнакомые. Иду стороной, можно глянуть, кто тут в лесу, да шум реки отвлекает. Иду прямо - к реке.
На плесе остановился, что-то крепко стало донимать да свернул вверх по течению - отстало. Мысль позудела-позудела, да и вспорхнула сойкой куда-то в листву. Камни в реке искрятся, волны, идти можно рядом, даже трава остается в стороне. Кажется, впереди водопад...
Лишь у озера вспомнилось - не... не вспомнилось. Вся дорога вспомнилась лишь на берегу, за перевалом и вниз, к морю. Вот там вспомнилось - кто-то звал в лесу, но кто?

Подумалось, куда уходят радуги? И - откуда приходят? Смог бы ты сам расставить их так, чтобы порадовать тех, кто способен их видеть? Эти разноцветья уводят вдаль, в прошлое или в будущее? Там у них не горит горизонт? Устал от "не тех приходящих". Зато узнал, что иногда чтобы погасить огонь до небес, достаточно набранной в ладони воды. Еще (но это - раньше) что дома и машины очень похожи на улиток в прибрежье, мерно подымающихся по полоскам очень похожих на земную траву водорослей. Еще - что "во тьме хлопают"... Странно все это и где теперь радуги?.. Мне кто-то стучится в спину, это не больно, но обычно - тошнит. И при каждой попытке бросить - мир начинает выворачиваться наизнанку. Вот ровно как сейчас. Что есть мир, куда ушли радуги и... кто останется, когда проснусь?

Кроме дождей и радуг куда-то ушли рассказы, нет - истории, просто истории и не имеет большого значения - рассказы, беглые зарисовки или длинные повести. Не проснулся...


III
Мора
Напрасный страх

"Динь, динь" – доносятся звуки,
Их слышно через метель.
Пытаешься ты согреть свои руки
У очага согреть свои руки,
Но поздно сражаться теперь.

"Динь, динь" – колокольца звенят,
Ты прячешь в ладони лицо,
И слезы текут, и ты страхом объят,
На грани безумия страхом объят
От звука тех бубенцов.

"Динь, динь" – приближаются кони,
Снежинок разбив круговерть.
Но вдруг понимаешь, что гостья не тронет,
Тебя этой ночью гостья не тронет –
К другому отправилась смерть.

"Динь, динь" – затухает вдали,
И эхо бросают ветра.
Но раненой птицею бьется в груди,
Никак не уходит, все бьется в груди
Напрасный безудержный страх.

IV
Scorpion(Archon)
Без названия

Ты разучилась говорить с ними. И сама не заметила. Жаль.
Наш старый комод, высушенный и покрытый потрескавшимся лаком. Большой глобус в углу заваленного ерундой балкона. Большой-большой горшок с фиалками – мы оба их любим, или любили… Они все шепчут о тебе. Шёпот становится громче с каждым часов, когда они видят, как ты проходишь мимо них, не обращая внимания, не удостоив даже парой слов или взглядом сверх привычно необходимой домашней рутины. Очень скоро вместо шёпота по всей квартире раздаётся крик, и я тайком затыкаю уши – хоть ненадолго, лишь бы не слышать, как надрываются и плачут навзрыд те, кого ты перестала замечать. Когда ты уходишь раньше меня или, даже чаще, когда я возвращаюсь домой раньше, я прохожу по комнатам и тихо прошу у них прощенья за нас обоих. Напоминаю, что ты добрая и хорошая, просто у тебя теперь много дел и ты сильно устаёшь. Но они не верят. Теперь уже не верят. Ты ведь тоже обычно не веришь тому, что обещают по многу раз подряд и никогда не выполняют. Они немногим доверчивее нас с тобой.
Пока на плите подогревается борщ, я могу постоять на балконе и позволить себе немного повспоминать. Совсем немного. Если слишком много вспоминать прошлое – не останется времени на будущее. Ты очень любишь так говорить теперь. И ты права, всё так и есть.
Хотя раньше было лучше. Когда ты ещё умела говорить. Когда врывалась в мою жизнь, словно маленький вихрь, вечно взъерошенная и суетливая, рассеянная и немного бескомпромиссная. Ты сразу же начинала всё переставлять – то есть вообще всё, и я ругался, когда на следующий день после твоего прихода не мог найти, где оставил портфель или чем заклеить порезанный палец, потому что ты уговорила шкаф, меня и даже сам пластырь, что ему место в нижнем ящике. А всё потому что ножи ведь уже с пару месяцев как не точены, а значит порезаться точно никто не может, ну и ещё сюда лучше было поставить флакон с одеколоном, ведь мы же весь месяц будем ходить на набережную танцевать…
Мы ходили. В мятых кроссовках и выглаженных до последней складочки футболках, обнявшись и не думая о том, что завтра снова встретимся только к полуночи. Ты повязывала мне красную бандану на шею, я тебе – синюю на голову, и я кружил тебя, а ты мелькала то слева, то справа от меня. И было совсем неважно, что я немного неуклюж, а ты очень гибкая, хоть ты и бранила меня раз за разом, едва заметно вбросив в череду укоров и танцев поцелуй – когда я меньше всего ждал его.
И ещё ты вбегала прямо с дождя – и вместе с дождём, прижимая к груди кипу едва не промокших тетрадок, и кричала, что наконец дописала тот рассказ. Как какой? И снова ты бранила меня, пока я укрывал твои плечи синим полотенцем и снимал с тебя высокие босоножки – словно султан с любимой жены в первую ночь, боясь коснуться жёсткими пальцами персиково-нежной кожи.
А потом я совал тебе в руки кружку обжигающе-горячего чая – словно выкуп за право хоть краем глаза взглянуть на твои чудеса, листая подмокшие страницы, пока ты надламываешь печенье и ловишь ложечкой ягоды в густо-рубиновом клубничном варенье Нашарив очки, я становлюсь похож на журналиста, дорвавшегося до сенсации после командировки – в мятой клетчатой рубашке, с карандашом за ухом, дрожащими руками листая страницы и выхватывая крупинки исправлений. Тут уж мой черёд критиковать, и я изображаю отстранённую деловитость, чтобы не задеть тебя – точно так, как ты улыбаешься, когда задета. Не с этой ли фальши всё началось? Но мы ведь, кажется, оба понимали, где правда, и всё равно…
А ближе к закату можно было пойти на реку, в парк. Ты обожала кормить уток, и каждый раз узнавала их, словно всю жизнь выхаживала каждую. А тот селезень! Да-да, с тёмно-синим пером в крыле, он там был всего один. И ещё ты придумала оставлять друг другу записки в дупле. Словно Дубровский с Машей. Было смешно, особенно когда я подслушивал, как ты рассказываешь старому дубу, что я – такая же дубина, как и он, и все мы – дубины, но у меня приятная рукоять красивая рунная надпись вдоль неё, а ещё… ты кажется обзывала меня «тецубо». Разве я похож? Хотя наверное был похож.
У нас дома больше не бывает ненаточенных ножей, а флажки с глобуса ты выкинула – мы потеряли половину, они стали плохо клеиться и попадались на полу. Пластырь перекочевал в комод и там и зазимовал. Строгий костюм тебе очень идёт, и ты мне в нём очень нравишься. Им – тоже, и я слышал, что на работе тебя хвалят. Мне сказал твой приятель из компьютерного отдела. А та девушка, подмигнув, спросила, ухаживаю ли я за тобой, и долго хихикала, шепча на ушко тёплыми, нежными губами, что этот «технарь» уже давно на тебя заглядывается. Извини… я ревную. Непривычно и стыдно, наверное. И ещё мне просто было скучно на том корпоративе – я ведь никого не знаю из них. Я просил тебя познакомить меня с твоей компанией, но ты находишь поводы, чтобы этого не делать. Ты меня стыдишься?
Старому комоду больше не достаётся нотаций за запрятанный в глубине его утробы пакет с ирисками, и бедняга совсем рассохся. А вчера, уплетая за обе щеки пюре и едва не давясь котлетой, ты предложила выкинуть глобус, потому что на его месте так удобно смотрелся бы ящик для инструментов. У нас их мало, но место в шкафу нужно тебе, чтобы хранить диски с новыми играми и музыкой, а на компьютере уже не хватает… Ничего. Ничего страшного.
Ты уходишь спать на диван перед телевизором, обещая прочитать тот отрывок, что я показывал на прошлой неделе, перед сном. Тетрадь ты вернёшь через пять дней и скажешь, что всё хорошо, только в третьем предложении нужно поменять несколько слов. Дальше него ты вряд ли станешь читать – некогда. Ты очень устаёшь после работы, хотя вчера в шесть тебя там уже не было. Но это тоже ничего. Я верю, что тебя опять задержали до девяти.
Тёмно-красное полотенце и халат из синего шёлка. Ты пролила немного кофе, который уже не помогает сидеть перед монитором допоздна, и я вытер его тряпкой из красной банданы. Я слышал, как она плакала в моих руках, прося последний раз дать ей сказать, как это здорово – танцевать с тобой. Я молчал, и бурые потёки пропитывали рваную ткань, оставляя разводы – словно запёкшуюся кровь.
Утром ты целуешь меня в щёку – быстро, едва ощутимо, и напоминаешь – надо полить фиалки. Они почти засохли. Я поливаю их даже чаще, чем прежде, но им мало. Они хотят поговорить с тобой. А ты… ты не слышишь. Не понимаешь. Ты занята, тебе некогда, ты глотаешь очередной проект, как кусочек котлеты, а ещё целуешь парня из компьютерного отдела перед уходом, благодаря за шоколад и добрые слова, которых тебе так не хватало. А он ухмыляется застенчиво и невинно. Эти слова всегда срабатывают, когда люди забывают, как говорить.
Мне очень хочется сказать тебе, что мне, фиалкам, комоду, глобусу… Что… да, что нам тебя не хватает! Хочется снова найти на антресоли рваные старые кроссовки и утащить тебя вечером танцевать на набережной, а потом купить огромный букет багровых роз и засыпать тебя с ног до головы. А ночью сидеть на балконе, хрустеть ломтиками зелёного яблока в сахаре и придумывать имена звёздам…

- Ты дома?
Я не расслышал, как ты вошла.
- Да. Борщ на плите, я мигом. Устала?
- Ага-а…
Ты сидишь на тумбочке, разминая затёкшие ноги – туфли натирают тебе пятки, нужно смазать и заклеить… У тебя новые очки, тонкая продолговатая оправа и чуть затемнённое стекло. Завтра ты скажешь, что решила не отращивать волосы дальше.
- Моё начальство – дураки.
- Почему сегодня?
Ты не отвечаешь. Ты устала, тебе некогда, тебе нужно ещё дописать два отчёта и посмотреть, как там наш заказ на новую люстру. Я выбросил огарки, как ты и просила, оставив один для раскройки.
- Меня так всё это достало… Они опять инчарджа сменили, а он требует сдачи показателей даже от анэссайндов.
Горячий борщ, кусок свежего чёрного хлеба, огурец, зелёный чай. Ты ешь, не поднимая глаза. Я некстати пытаюсь найти за ухом карандаш – его там давно нет, ты сказала, что это не смешно и я выгляжу нелепо.
- Уроды.
Наверное, я тоже немного вещь. А может и много. Со мной ты тоже не говоришь теперь. С собой – да, это нормально. Ты всегда трезво оцениваешь себя, и когда у тебя находятся минуты поговорить о творчестве, ты можешь точно сказать себе, с чем ещё поработать, без пустых восторгов и бесполезной критики от дилетанта.
Мне хочется немного твоего внимания. Но играть в «а помнишь», наверное, не нужно. Зачем помнить? Надо жить будущим. Скоро у тебя стажировка в иностранной фирме. У меня – тоже, и нам придётся месяц пожить отдельно. Я знаю, что мне не к кому будет возвращаться. Тот паренёк из компьютерного отдела тоже едет – мне сказала девушка с тёплыми нежными губами. Она, наверное, много врёт. Тоже.
- Ты ел?
- Да.
Кивок самой себе. Ты так и не подняла глаз от тарелки.
Извини. Я больше так не могу.

Виз, Скорп - замечательные рассказы. Такие разные, но странно, чем-то очень схожие.
Про летний бал и фейри - идеальный рассказ об идеальном. Единственое, самая концовка мне показалась чуть запутанной (в словах). ВиЗету пора выпускать сборник))).
Скорп, очень хороший рассказ о чувствах. И даже без всяких "единственное, что..." Вспомнился рассказ Хигфа о вещах и фее. Здесь заметно обратное, когда парень еще "слышит вещи", а его девушка уже нет... Но - мне показалось, что она могла увлечься делами и даже возможно ради того самого парня... Как им опять понять друг друга - самый нерешенный вопрос.

Спасибо за оба рассказа, рад, что прочел.

Скорп,
мне вещь понравилась, но не сама по себе, а двумя возможными развитиями, как-то сразу всплывшими в голове: одно в духе ванписа, второе - "Разрушить Илион" из сборника фантастики девяностых. Само по себе - как плохо отпечатанная фотография: слишком двухмерно.

Ри,
мне кажется, оно не дотягивает до собственного сюжета. Очень жжшный стиль, много откровенной травы, причем не в том смысле слова, которым обычно хвалят. Но идея и общая композиция мне понравились.

В "Мансарде" на столе возле входа лежит одинокое письмо. Хозяйка берет его в руки, смотрит на котов, вздыхает:
- Мало.
- Много, - возражает, приподняв ухо, компактный фиолетовый кот.
- Достаточно, - веско откликается с подоконника другой, толстый и черный. За его спиной в небе прорезается блеклая звезда.
Женщина открывает конверт и кладет рукопись на стол.
- Достаточно, значит, достаточно. Найдется, кому прочитать.
- Открываемся, что ли? - зевнул с подоконника крупный кот.
- Пора.
В ответ ничего не звучит, но за стойкой начинают, вторя звездам, зажигаться толстые красные свечи. Крупная фиолетовая кошка, держа длинную спичку в зубах, прилагает большие усилия к тому, чтобы не опалить усы. Свечи бросают отблески на полированное дерево и выхватывают из густеющей тени сладости, красиво расставленные по полкам.

Закончив со свечами в витринах, Юкари - а именно так звали старшую из двух фиолетовых кошек - расставила еще по одной на каждом из столиков. При скупом свете было немного трудно читать, но белая бумага окрашивалась в золотистый оттенок старости, а буквы на ней оживали и слегка подрагивали при каждом движении легкого пламени. В такой атмосфере было легко вообразить что-нибудь... волшебное.
Единственным, что портило магию и расстраивало таинственность, был листок с небольшим списком имен, еще с утра висевший на деревянной доске объявлений. Каждый из перечисленных в нем гостей нарушил правила "Мансарды" тогда, когда хозяев на вечере не было. Одно имя было написано дважды. Кошка долго смотрела на злополучный бумажный квадратик, потом вздохнула и содрала его лапой прочь. Волшебство - так волшебство. Пока не сгорят все свечи.

Тем, кто проштрафился на союзном вечере Мансарды и Граней, дается еще один шанс. Напишите рассказ или рецензию до следующего вечера, и ваше имя будет вычеркнуто из списка.

Мансарда снова в строю и принимает работы.

Душное соло крыш

Иногда испытываешь какое-то странное ощущение, или не странное, а приятное, и не ощущение, а вполне себе чувства к кому-то или чему-то. Или мысли какие-то приходят в голову, или совершенно вдруг из ниоткуда рождаются идеи, о которых раньше и не думал. Или наоборот: очень долго обдумывал. Да так долго, что уже и забыл когда это началось. В общем, случается нечто подобное и тут же хочется об этом рассказать, спеть или написать рассказ. И рассказываешь, поешь или пишешь рассказ... а тебя не понимают. Не понимают не из природной глупости или личной неприязни, или потому что слушать не хотят или читать, а просто и исключительно по той причине, что слушатели или читатели просто-напросто не испытывали тех же эмоций. Не слышали, не видели и не чувствовали того же. Потому и ускользают от них образы.

Вот именно так я себя и чувствую с этим рассказом. Я его не понял. Не потому что читал невнимательно или из-за другой подобной причины, а потому, мне кажется, что для автора он что-то значит, на чем-то основан и что-то отражает, а для меня - нет. Наверное, я просто недостаточно осведомлен о сопутствующих событиях, эмоциях, пейзажах или чем-то еще, что автор знает, а я - нет. И рассказ этот, я уверен, автору важен и близок, но лично мне - нет. Поэтому мне трудно судить об общем качестве работы, завихрениях сюжета, интриге и о чем там еще судят в таких случаях. Однако, мне понравился один момент, и его я выделю особо:

Написано довольно здорово :-)

Конец мнения.

Сидя за столиком, пьет холодный фруктовый чай

Пожалуй, я в чем-то соглашусь с предыдущим автором. Здесь слишком много ощущений, и непонятно, было ли что-то на самом деле и было ли это самое дело. Я люблю, когда мне все-таки поясняют или дают ощутимый для меня намек, где глюки, а где - нет. Иногда бывает, ощущаешь сразу, потому что - твое. Здесь это со мной произошло лишь местами, тот самый резонанс, а рассказ большой. Слишком большой, чтобы было легко продираться через нагромождения образов. Язык, конечно, хорош и образы красивы и не затерты. Пожалуй, я знаю безымянного автора.

В дверях Мансарды показалась некрупная ярко-фиолетовая кошка. Морда у кошки была при этом откровенно счастливой, а из пасти свисало целых два конверта. Оба были церемонно переданы сначала крупному коту на подоконнике, потом, с одобрительного кивка, бессменной владелице миниатюрной кофейной стойки. Та неодобрительно покосилась на сестру по виду: края одного конверта успели выцвести, а марка слегка отошла от дневной жары.
- Мне не хотелось снова нести только одну, - боевито парировала четвероногая почтальонка.
- Скажи уж, колбасный магазин на соседней улице закрылся всего пять минут назад, - вздохнула ее старшая сестра. - Ладно, пора и нам открываться.

Вскоре одинаковые копии двух произведений легли на чуть подсвеченные свечами столики.

Из жизни героев и их авторов
(Мышара)

Холодная решимость промелькнула в его глазах цвета холодной стали, рыцарь опустил забрало и, обнажив меч, твердым шагом направился к разверстой пасти пещеры, что чернела в скале. Обугленные камни и россыпь костей у порога свидетельствовала о том, что обитающая в пещере тварь не только не отличается миролюбием, уважением к противопожарной безопасности, но и плевать хотела на диету. Как минимум десять свежеобглоданных скелетов украшали панораму. Желания детально уточнять эту статистику у посетителя не возникало.

Более гнусной, кровожадной и жестокой твари никогда не знавали эти места. Пасть ее извергала смрад и пламя, когти без труда крошили гранит, а хвост пробивал самые прочные стены. Слава об ужаснейшем из драконов облетела все королевство, но лишь один смельчак нашел в себе смелость противостоять ей, и теперь проклятая зловонная гадина доживала последние минуты, ибо закованный в латы герой пересекал площадку перед входом.

Стиснув в ладони нашейную ладанку, рыцарь прошептал что-то и мужественно ринулся навстречу победе или смерти...

- Ээээ нет, братец, я туда не полезу. Ты как хочешь, а я на такое дело не нанимался, мне эта тварь не мешает, сидит себе в своей пещере и пускай сидит, я не из этих мест, она мне вообще не сдалась, понял? Не полезу я туда, хоть бы даже просто поздороваться. - Решительность во взоре рыцаря стала больше походить на вызов, а поза "запорожца за Дунаем" - руки в боки совершенно не вязалась с его героической драконоборческой миссией.

- ????

- У меня, что акцент? Я сказал - ищи другого дурака с драконом кувыркаться.

- Стоп, стоп, стоп! Я твой автор, я тебя написал, иди в пещеру.

- Тебе надо ты и иди. - Он стянул с головы шлем и наподдал ему, подлец, ногой так, что тот с грохотом улетел за камни.

- Послушай, приятель, если бы не я, тебя бы вообще не было, лезь в пещеру, я кому говорю?

- Знаешь что? Если смотреть на вопрос с этой стороны, если бы не ты, то этой твари тоже бы не было, а весь этот народ, который истребляет дракон, которым жжет посевы и режет скот - жил бы себе и горя не знал. И уж подавно я бы сейчас не лез на обед к этому чешуйчатому диггеру.

- Этого народа без меня бы тоже не было!

- Я не думаю, что они были бы в претензии, по крайней мере, их бы никто не жрал. Думаешь приятно строить планы, работать, влюбляться, а тут какой-то недоумок взял и написал, что тебя съел дракон и, каков нахал, еще требует за это благодарность! Не на того напал! У меня, между прочим, есть личная жизнь. Я кузнецу червонец занял, под проценты, невесту себе присмотрел, красавицу, дочку фермера... какие у нее гру... душевные качества! - Герой мечтательно вздохнул.

- Невозможно! Рыцарь не может жениться на какой-то дочке фермера, ты дворянин, это положение, это ответственность, в конце концов. И вообще я тебе разрешал? Ты у меня спросил?

- Вот еще! А ты кто такой, чтобы я отпрашивался? Что ты для меня сделал? Притащил к огнедышащей гадине на стол? Благодарю покорно. Ты мне вообще, откровенно говоря, не нравишься.

- Ах так? Я ведь могу написать, что в плену у дракона находится некая девица фермерского происхождения. Вот и будет тебе стимулирующий фактор.

- Это не стимулирующий, а шантажирующий фактор! Только попробуй такое написать и больше меня не увидишь! - Мой герой обозлился не на шутку, зря я, наверное, так про крестьянку... да что же это в конце концов такое? Это переходит всякие границы!

- Ты что не понимаешь? Ты портишь мне сюжет, я пишу книгу, ее будут люди читать, у меня нет времени с тобой сейчас перепираться.

- А меня вообще невеста ждет, я пошел. - И ведь пошел, меч бросил, гад, а ведь меч-то с именем, историей, заговоренный, я эту историю, как дурак три дня продумывал.

- Стой! Что если я тебе заплачу? У драконов сокровища обычно бывают, я напишу тебе награду.

- Сколько? - Остановился - хороший знак.

- Ну, не знаю, куча... кучка золота с каменьями, он все же не у замков дань собирает, а у крестьян.

- Ну во-первых: не кучка, а куча, а во-вторых: две.

- Послушай, это бред! Зачем дракону две кучи золота, даже если у него есть золото на две кучи, он все равно сгребет их в одну - так удобнее на ней спать.

- А, то есть ты в его повадках так хорошо разбираешься, да? Ну в таком случае может сам пойдешь и пристукнешь его? Представляешь, рискнешь жизнью и получишь ЦЕЛУЮ кучку золота. Мы хоть отдохнем от тебя. Может быть нам повезет, он тебя сожрет, а нам двойная выгода - от тебя избавимся и дракон отравится. - Рыцарь в сердцах сплюнул, как будто я не выдумывал ему родословную до двенадцатого колена, а вырядил в доспехи пастуха.

- Слушай, я не писал тебя таким хамом!

- Скажите пожалуйста! Воспитанием не угодил? Я личность, к твоему сведению! У меня свои интересы, характер, цели и планы на будущее, думаешь приятно плясать под чью-то дудку? И добро бы человек был хороший, так ведь ты, стервец, то в болото, то на войну, то вот ящеру в пасть засунешь. Соратников раз, два - в могилу, рыдай как дурак, клятвы давай об отмщении. Любимую что ни книга, какой-нибудь хмырь похищает, а ты бегай, вызволяй, притом, что заявление в церковь совсем с другой подавал и дома тебе еще объясняться, куда тебя носило, по какой надобности и чьими духами от тебя разит. Нет ну скажи, почему тебе не написать мне хорошую, счастливую жизнь?

- Это никто не будет читать, счастливые жизни скучны.

- Тебе в жизни веселья недостает? Я тебя кое с кем познакомлю - большая затейница, вы подружитесь. Зловонная тварь, это писатель, писатель, это зловонная тварь, совет вам да любовь. - Он был явно горд собой и снова отправился в противоположную пещере сторону.

- Ну ладно, ладно! Две кучи золота, так и быть!

- Вот это другой разговор. Две кучи, а дочку фермера делаешь похищенной в детстве принцессой, которую я спасу от дракона.

- Какая принцесса? Какого государства? Ты историю мира читал? Не было в ней никаких принцесс!

- Не было, так будет, ты же автор, - ехидно прищурился рыцарь.

- Да, но принцессы рыцарям не положены, если уж на то пошло. У принцессы должен быть политический брак, не отдадут ее за простого бедного героя.

- Что значит простого бедного героя? А две кучи золота? А убиенный дракон? А благодарность наконец? Я тебя, может быть, знаменитым автором сделаю, ты мне вообще уже должен как земля колхозу!

- Ну ладно, ладно, принцесса и две кучи, иди уже!

- И никакого огня, у меня на напалм аллергия. - Как бы между прочим добавил он.

- Ну это совсем уж ни в какие ворота не лезет, дракон без огня! Ящерица-переросток, такой две кучи точно не стоит! Принцессы и подавно!

- А у меня по-твоему запасная кожа есть? И каков я буду на свадьбе без бровей?

- Послушай, ты не вполне понимаешь, даже если дракон будет плеваться огнем, владеть джиу-джицу и стрелять из пулемета, я - автор, я напишу, что ты победил.

- Даешь гарантию? А не врешь? Я тебе не особо доверяю после той толпы с ножичками в таверне, только, понимаешь ли, с кружкой расслабился в выходной, а тут толпа гопников как рояль на голову.

- Ну да, да, не могу же я главного героя прихлопнуть в середине книги, лезь же туда, хватит спорить! У меня и без тебя полно проблем, судя по всему, это шизофрения, я ругаюсь с собственным героем!

- Хммм, ладно, уговорил, разомнусь, пожалуй. Давай, начинай там свою бодягу про героизм и решительность во взоре. Иду. - Он добросовестно сбегал за шлемом, меч подобрал, отряхнул и, наконец, отправился на поединок. - Ну что, чудище поганое, выходи на смертный бой!

- Минууууточку! - Донеслось из пещеры...



Эхо
(Nomihin)



Никто в точности не знает, что тогда произошло. Это то немногое, чего мы никогда не узнаем.
В самый тяжкий момент ненависть к ним достигла своего незримого предела и оставила сердца. Мы больше не проклинали, не чувствовали давящего отчаяния, не желали никому зла. Будто заново родились, сбросили груз прожитых – по их вине - бед.
Но люди уже ушли. Их большие вонючие города пустовали, они не прятались в густых лесах нашей земли, не скрывались в пещерах высоких гор. Исчезли бесследно вместе с нашей ненавистью.
Как и наши дети.
Мы оказались неспособны это принять. Искали ключи и ответы везде, до бесконечности. Наш мир был прекраснее, чем мы могли представить раньше. Даже человеческие города совсем не портили его красоту. А наше время уходило, пусть и не так быстро, как раньше. Хотелось оставить все потомкам, но их не было.
Потом мы нашли его.
Совсем еще малыш, он лежал в высокой траве и плакал. Никто не подошел к нему, не взял на руки и не успокоил. Не тронул и пальцем. Мы долго смотрели на него, а затем ушли.
Оставили его там.
Гадкого человеческого детеныша. Подыхать.
Больше мы не искали.
Скоро они найдут нас сами.



Перед глазами
(Тунгуска)

…шуршит.. что-то шуршит в углу, будто маленький жучок точит дерево… эта мелкая монотонная возня отвлекает и не дает сосредоточиться на вязании: изнаночная, лицевая, накид, изнаночная…что б тебя прищемило - опять пропустила петлю… шт-шт-шт… черт, в самом деле – это невыносимо…

- Тата, Тата, девочка, подойди, пожалуйста! Кто-нибудь скажет мне, что там скребется? Я одна слышу это сухое чавканье?
…теперь еще хуже, вообще, непонятно - с этим слуховым аппаратом никогда не знаешь, орешь ли ты на всю квартиру или шепчешь себе под нос… хи-хи, может это Лаврушка-вредная старушка с третьего этажа ко мне подкоп делает? накинется, отнимет связанный носок, или фотокарточку Сережи… что ты несешь? спятила? ой, можно подумать; эта зараза ему всю жизнь проходу не давала…шт-шт-шт...
или это сон, сон подкрадывается ко мне? тапки войлочные, а я слышу, неужели я теперь могу это слышать? …сволочь, да угомонишься ты, в конце-то концов? …и щемит, как назло…
- Таааааата!!!
…еще раз так крикнешь - челюсть выскочит … а ты крикнула? крикнула!… или нет… не могу понять, вроде рот открывала… вот, дура… так ведь щемит… так не вяжи… шт-шт-шт… может, сплю?…может, Зина капусту шинкует: шт-шт-шт… нож вверх – вниз, вверх-вниз, ввввввввв…
…. ееееерх! – папины руки расставлены широко. - Еще выше?
- Да!!! - визжу, захлебываясь смехом.
Ловит меня, прижимает крепко, целует. Жмурюсь от удовольствия, щетинки колются, щекочут.
Вовка щекочет – сзади, исподтишка, а Сережка злится, нос смешно морщит и смотрит волчонком. Весь урок пялится мне в затылок, в шею - аж печет, рукой закрыть хочется. Не выдерживаю, поворачиваюсь, хочу отругать, обозвать, чтобы прекратил, а у него глаза беззащитные, влажные.
Кольцо одевает, а глаза влажные. Такой красивый, усатый, а глаза, как у ребенка. Всю жизнь так смотрел. Цепенела. Любила? Не любила? Цепенела. И ничего поделать не могла, хотя мама предупреждала.
Мама, мамочка, с мороза румяная, руки холодные, мягкие, легкие. Ерошит волосы, щебечет что-то, а сама торопливо пальто снимает, чтобы ужин поставить скорее.
Скорее, скорее, какая боль, скорее, только бы вытерпеть. Крик, слезы, врачи улыбаются: «Девочка! Поздравляем, мамаша!» Сережа - апельсины, а мне нельзя.
- Нельзя! Стоять! Назад! – конвойный отшвыривает маму, а я не успеваю подхватить ее. Падает в снег, воет, платок съехал. Папа повернул голову, посмотрел, хотел крикнуть, не успел – дверь машины с лязгом захлопнулась.
Лязг, грохот, стены дрожат. Уши зажала, залезла, забилась. Тонко звенит люстра на потолке и срывается в тот же миг. Взрывы стихают, ползу под стол – там лежит кукла. У нее рука оторвана. Плачу. Мама подарила еще до войны куклу с ямочками на щечках.
- Ямочки у него, как у тебя, - Сережа смахивает слезинку и бережно отдает внука дочери. – Господи, счастье-то, какое!
- Счастье. Какое счастье! Вернулся, деточка моя ненаглядная. - Живой вернулся, Пашенька - внучек, - цепляюсь за него, а он улыбается и по голове меня гладит, как маленькую:
- Бабулечка, дома я дома, не плачь, заживем теперь.
- Заживем, бабуль! - Паша качается пьяный, дышит тяжело, лезет в коробочку с пенсией, тельняшка на груди рваная.
– Помяни солдатиков, а останется рублик мне конфеток купи, внучек, - шамкаю беззубо ему вослед, - сладенького очень хочется.
- А, кто любит сладенькое?! А, что я купил?! – Сережа сияет, как начищенный самовар и вываливает на стол конфеты из пакета. – Ты чего? Это же дорого? – вроде сержусь, а сама губы его ищу, чтобы поцеловал, чтобы внутри тепло стало.
…тепло как, надо же… солнышко не видно, а как припекает… облака слепят белые-белые, пушистые…папа с мамой… Сережа руку козырьком сложил - глаз не видно, но мне и видеть не надо, я каждую ресничку помню… что ты радуешься, дуреха? спокойно и скрежета больше не слышно... надо бежать к ним навстречу, а ног не чую… само будто - все выше верх, вверх, вверх..
… жаль только носок не довязала, наверное, выбросят.

На минуту замирает при виде знакомой вывески и пожимает плечами. Чей-то смутно-знакомый хвост как раз исчез за дверью.
Какого беса - я так давно сюда не заглядывала. А ведь когда в старожилах ходила... Ладно, не будем стоять на пороге.
Открыв дверь, решительно оглядывается и слегка присвистывает от удивления.
Ну ничего себе. А я помню времена, когда тут непротокнуться было. Что время со всеми делает... Зато любимый столик свободен.
Подхватив со столика листок с творениями, прошествовала к бару и, устроившись на высоком стуле, погрузилась в чтение, забыв даже про традиционное вино.

Хм, Мышара, а сколько лет этому рассказу? Мне почему-то смутно помниться, что когда-то давно, несколько лет тому назад, я его уже читала. Или что-то очень на него похожее. Но да это ладно, праздное любопытство. А по сути - не знаю. То ли у меня чего не так, то ли у тебя, но, сказать по чести, я сквозь начало буквально продиралась. Вроде бы оно и забавно подано, и мысль сама по себе забавная (хотя и не новая), но приходилось себя буквально заставлять возвращаться к тексту. Из серии "ну же, детка, ты уже решила это прочитать". Там, где не диалог, предложения кажутся излишне загроможденными, что ли.

Nomihin
Или меня капитально глючит, или ты тоже раньше этот рассказик где-то выкладывал? На Геймана отсылка в кассу, кстати, да. Настроением оно слегка напоминает "Американских богов", но по сюжету зарисовки мне, почему-то, вспомнился еще больше Геймана Артур Кларк. И его "Конец детства", который произвел на меня когда-то сильное впечатление. От этого кусочка веет той же тоской утраты будущего. Мне понравилось и тут, пожалуй, как-то не хватает продолжения и развития мысли. Т.е. из это вполне бы можно развить симпатичных несколько десятков страниц. Не думал на эту тему?

Тунгуска
Если честно - даже не знаю, что сказать. По-началу, пока первые строчки читала, все пыталась понять, что же это за рваная мешанина. Перескакивание с настоящего в прошлое показалось каким-то несколько притянутым за уши - не было той плавности при переходах, которая позволяет подобное легко читать. Дальше, впрочем, с этим дело наладилось - до конца дочитала совершенно без проблем. А вот сюжет, сюжет практически резанул по больному. В жизни и без того слишком много такого, чего бы лучше не было. И беспомощная, всеми забытая старость входит в это число. Читать это лично мне не приятно именно по этим причинам. С другой стороны, люди должны об этом задумываться и делать какие-то выводы - удивительно, но некоторые ничего не понимают, пока сами не окажутся в какой-то ситуации. А книги позволят такую ситуацию смоделировать и примерить на себя.

Есть такие места, самым лучшим появлением в которых, может быть лишь акт совершенно простой материализации. Однако надо удержаться, не дать себе соблазниться притягательным демоническим антуражем, не дать проникнуть густым нездешним запахам, а также мистическими всполохам огня, до этого момента спокойно играющим в камине, нельзя позволить превратиться с помощью воображения в свои собственные картонные декорации. Есть такие места, появление в которых, должно сопровождаться лишь легким покашливанием или нечаянным, пугливым звоном серебряной ложечки о тонкий фарфор кружки (очень старой, хрупкой, полупрозрачной кружки, привезенной издалека, оберегаемой и тщательно хранимой, потому как напитки в ней приобретают иной вкус и цвет), предусмотрительно наполненной добросердечными хозяевами свежезаваренным чаем. Есть такие места, заговорить в которых, можно без напряжения, без тяжкого вдоха, наполняющего грудь смелостью, а с легкой улыбкой, покачивая головой - то ли в знак приветствия, то ли в знак одобрения всему происходящему:
- Мне всегда приятны шалости, мне нравится, когда автор (в данном случае - Мышара) ироничен и умело использует мое восприятие в своих целях. Я начинаю читать и понимаю, что игра началась, но о правилах этой игры мне ничего не известно. Сценарий же хоть и не нов, но симпатичен: сначала мощные, красочные фразы-иллюстрации превращают меня в маленького ребенка, который слушает сказку, высунув розовый нос из под толстого одеяла, потом, за этот же самый нос меня чудесным образом вытаскивают и переселяют в такой знакомый мир взрослых реальностей. Надо сказать, я ничего не имею против. Улыбку вызывал во мне рассказ "Из жизни героев и их авторов" ... и некоторые фантазии на тему, как оформлять трудовой договор с "гнусной, кровожадной и жестокой тварью"... ну, если вдруг захочу ее выдумать... или вдруг она решит, что это я ее выдумала.
Согласитесь, так бывает... Бывает, понимаешь, что образы или идеи искали тебя. Не ты их, а они тебя. Понимаешь, готов служить инструментом, счастлив быть использованным, как двурукий ретранслятор, как самопишущий слепым десятипальцевым методом гуглоноид, но... опасливо озираешься и в тайне жалеешь эту несчастную, сумасшедшую идею, что выбрала не того. Я многим из них говорю: "Не тратьте время, идите к Nomihin(у)!" Он собирает из осколков, реставрирует по памяти и вышивает то темнотой, то светом, словно бисером.
"Эхо"... Нику "нашему" Гейману... Пусть Гейман "не мой", вместе с "не моим" Пратчеттом, пусть я половины не понимаю о чем толкует автор, потому что его миры живут на целое поколение впереди моих, пусть. Мне нравится, просто потому что мне интересно наблюдать, как интересно наблюдать за рисующим человеком. Пробовали, когда-нибудь? Да, да... знаю - они не позволяют этого делать. Но вообразить то мы себе можем.
Заключительный момент - собственное сочинение.
Что, как и с какой целью... С одной стороны тяжело препарировать глубокое переживание, эмоцию. А с другой стороны - очень легко, потому что это, как слезы на людях - ну было и было, что же делать. "Вся жизнь промелькнула перед глазами", - столько раз слышала эту фразу, вот захотелось покопаться. Покопалась, померла вместе со старушкой пару раз. Совершенно не стыдно за белые облака в конце и столь банальное, лубочное восприятие смерти. У моей старушки она и не могла быть иной. Язык ли не нравится, текст ли рваный, скомканный... мне нечего возразить - так во мне это все улеглось, прижилось, что я, честно говоря, как не стараюсь - не вижу по другому. Бабуля, живущая в полной тишине, со своими мышками-мыслями, с переживаниями за всех и вся - за умерших и за живых - робкий реверанс смерти и вполне осязаемая грусть по поводу скоротечности человеческой жизни. Короче, есть в этой вещи для меня что-то дико пронзительное, но я не могу претендовать на то, что она вам понравится.
Поэтому спасибо большое Crystal за отзыв. Как я уже сказала, текст мне кажется легким, ровным, прекрасным, чуть ли не совершенным (шууучуууу), но я его и воспринимаю неправильно... впрочем, кто знает... Спасибо, что постарались увидеть в рассказе что-то хорошее.

На столике не было таблички "заказан", тем не менее сразу за него не садились, поскольку места хватало всем, а тот, кто его любил больше остальных, редко пропускал вечера. В этот раз он был одет необычно для Мансарды, но вполне нормально для обычных улиц обычного города и просматривал список дел.
Отметив какой-то пункт, он уселся за столик и принялся читать.

Мышара
Да, я тоже это когда-то читал, и мне понравилось. Это, в общем, из тех вещей, которые приятно читаются один раз, но вряд ли должны перечитываться - веселое и без особых претензий. Первые строки заставляют слегка морщиться от обилия штампов, но к концу абзаца - началу второго уже ясно, что текст загроможден ими намеренно-пародийно и все тут, в общем, в тему. Из технических недостатков мне бросились в глаза заглавные буква в авторской речи после прямой.
Ненавязчиво-приятно, да.

Nomihin
Без вражды и мести может быть гораздо более пусто и скучно, чем без любви - такова основная мысль произведения. Что ж, она понятна. Чего не хватает мне - немного индивидуальности. Те, от лица которых идет речь, слишком абстрактны - это могут быть эльфы, могут - тролли, а то и вовсе неведомые зверушки. Поэтому сложно им сочувствовать или ненавидеть их. Но понимаю - это, наверное, не претензия к тексту, а особенность миниатюрной формы, близкой к притче.

Тунгуска
Текст-жизнь? Та самая, которая мелькает перед смертью, так? А это не о ком-то из знакомых автора написано? Что-то такое сумбурно-прочувствванно-личное померещилось. Или вживание настолько глубоко... О нем очень трудно отзываться - с одной стороны, тяжело следить за переходами, с другой, он и должен таким быть. В моем восприятии - самая эмоциональная работа этого вечера, а как ее разобрать технически - не знаю.
P.S. Комментарий автора прочитал после написания отзыва.

Безусловно, это был койот - за столиком в самом центре зала. Койот принципиально не садился в углу - столики в углу (и непременно в тени) были Штампом С Большой Буквы, то есть вещью, которую себе позволить этот койот не мог.
При взгляде на него отчего-то сразу становилось понятно, что это скверный, гадкий, отвратительный койот. Самый мерзкий, которого вы когда-либо видели, несмотря на то, что шерсть его была (относительно) гладкой и чистой, когти аккуратно подстрижены, а в желтых глазах была лишь невинность пополам с искренностью.
Пожалуй, это и было в нем самое мерзкое.
Койот сидел и читал.

Из жизни героев и их авторов
(Мышара)
Мне нравится. Штампов рассыпали от души, языковых в том числе - "холодная решимость" в глазах "цвета холодной стали", "смельчак нашел в себе смелость". Немножко пропущенных знаков препинания (не знаю, баг или фича, не уверен). Задумка в духе: "А что сказал бы вам ваш персонаж, если бы мог вам что-то сказать" - не скажу, что воспринимается сейчас вот прямо оригинально (ну там. куча пародий на фанфики о Мэрисью, где с Автором начинают разговаривать Герои), но все равно хорошо. Перебранка с Рыцарем, кажется, затянута чуток - когда всплывает "принцесса", уже не так смешно, как в начале. А вот концовка хороша.
Для почитать и улыбнуться - очень даже ничего, а на большее и не претендует вроде)

Эхо
(Nomihin)
Когда я читал "Младенчиков", мне было очень интересно, куда ушли в итоге и животные, и младенчики. Когда я прочитал "Эхо", стало интересно, куда делись люди. Я считаю, это более чем достойный ответ на геймановскую миниатюрку) Каким-то фиг знает каким образом оказался сохранен стиль первоисточника и трава первоисточника, однако это не выглядит попыткой закоса под - а именно ответом на.
Почему-то сложно написать много слов, когда нравится; ну что б завернуть-то.. Ах да. Я же это читал у тебя в жж. Сейчас вот перечитал - и понравилось еще больше, чем тогда. Молоток)

Перед глазами
(Тунгуска)
Ох, блин. Сильно.
Мне... под настроение нравятся такие вещи, но после них, конечно, не ощущаешь себя легко и приятно и здорово. Все в ритме, выдержано, следишь, как чужая жизнь ходит туда-сюда, как спицы. Вверх-вниз. За счет такого джойсовского-фолкнеровского потока сознания (и из прошлого в настоящее, потом наоборот) успеваешь вжиться даже через маленький этот текстик.
Повредничаю, скажу - вычитать немножко, по мелочи; а зарисовка эта возьмет и станет тогда идеальной, и глаз ни разу не собьется на пропущенной запятой - и цеплять будет до дрожи.
Хотя она и так. Не весело, но спасибо, - я ценю такие штуки.

А я все еще попугай. Тчк.

Из жизни героев и их авторов. В этом стебе стеба ровно столько, что его еще можно и нужно читать и дочитывать. Концентрация где-то совсем рядом с моей планкой терпения, но до уровня раздражения не доходит. Это смешно и абсурдно, будто один из перлов Перловки внезапно стал полноценным произведением. И, конечно, одноразово. Улыбнуло, плюс вполне доставила мысль о том, что же будет делать слабовольный автор, если вдруг абсолютно все его персонажи начнут выпендриваться и жить своей жизнью. Больше сказать и нечего, как бы.

Перед глазами. Одной мысли о старости, инвалидности, жизненном одиночестве и всем таком прочем в качестве темы для прозы достаточно, чтобы я внутренне содрогнулся. Сам, скорей всего, не стал бы писать, совсем не мое. И к чужому написанному отношусь с внутренним предубеждением: тяжело такое написать правильно, очень уж скользко. Не помню, что говорил на это в прошлый раз. Как по мне, очень убедительно. Грустно, задумчиво, страшно, в общем, так, как и нужно было здесь, на мой взгляд. Какое слово из моего ограниченного словарного запаса подойдет? Пробирает. И последняя фраза очень удачна. И не стану я это перечитывать еще раз, точно не стану.

По моему.

Crystal
Выкладывал, конечно. Кларка не знаю, надо будет позаглядывать. А что касается продолжения и развития мысли… Я думал, но есть большой риск запороть то немногое, что получилось, сделать или слишком сложно и укуренно, или чересчур просто и привычно. И вообще без Геймана. Хотя я все равно не забываю.

Тунгуска
И хорошо, что твои идеи такие непослушные, остаются дома, а то бы я их феерически зафейлил, точно тебе говорю. Спасибо!

higf
На самом деле, я так до конца и не решил, кто же все-таки те "они", что в последнем предложении. Если люди, тогда да, без вражды и мести скучно. Если те, кого ждали и искали… То все не так, посложнее. Индивидуальность… мне не хотелось эльфов или их вариаций. В таком виде можно и нф подставить с тем же успехом. И это по-своему неплохо.

Хелькэ
"Младенчики" более всего подходили мне по форме и духу, потому их там больше прочих. Но повлияли и многие другие из сборника. Санта, тролль под мостом… ты знаешь. Да даже упомянутые "Американские боги", которые я читал в то же время, помогли поймать волну. И спасибо, что не закос)

"Некоторые вещи существуют лишь для того, чтобы читатель улыбнулся. И пусть кто-то скажет, что существуют они зря," - так ворчала мышь, проскакивая между лапами, туфлями и сапогами. "Экая память-то у всех хорошая, многоразовая". С этими словами, мышь ловко влезла по длинной ноге барного стула, совершила головокружительный прыжок до стойки и внимательно принюхалась к тарелке с орехами.

- Дада, это я, вижу меня помнят, и даже не просто меня, а отдельные мои продукты творчества. Какая нелегкая уж меня сюда принесла - сие и мне самой неведомо. Знаю я только то, что с тех пор как это вот драконоборческое было написано - ничего больше мной и не писалось. Другие дела, другие интересы, письма с другими целями и смыслами. И тут мы видим пример ностальгии: а умела? А могла? А надо ли было? - мышь почесала за ухом. - Не хватает иной раз, знаете... - она чихнула и будто потеряла мысль.

- Ах да. Тут еще понаписано, мелким почерком на маленьких страничках, как шпаргалки, ей богу! Что мы видим? Люди исчезли, люди умерли, а потом разбрасывают детей, собираются вернуться. Одно печальнее другого. Мне понятна суть, мне не понятна цель. Представить мир без людей? Он не описан. Представить мир, в который люди вернутся - его мы и так знаем. Дать помечтать о несбывшемся? Мне люди нравятся. Не все, но покидать планету я не собираюсь. Я бы помечтала о том, чтобы эти люди с природой договорились наконец. А о таких сомнительных благах, как отсутствие человечества мечтать - слишком недальновидно. Сколько там еще Фукусим рванет без охлаждения и обслуживания? Оттотоионо.

Мышь вздохнула и решительно взялась за орех обеими лапами.

- А в следующем произведении мне понятна цель и суть, непонятна форма. Автор предлагает мыслить в ритме его фантазий, это примерно как зеркалить дыхание. Чаще всего возникает либо гипервентиляция, либо начинаешь задыхаться. Трудно поймать авторскую логику. И только на стадии войны я поняла, что это жизнь у нас проносится перед глазами. Жизнь острая, тоскливая, не разбавленная псевдоромантикой, банальными моментами, которые обычно представляет автор, не переживший такого, а лишь угадывающий. Мне понравилось, только причесать бы все это лохматое, сумбурное. Сделать понятным не только тем, кто по ритму с автором совпал, а каждому, кто захочет прочитать.

И захрустела орехом.

Говорят, в давно заброшенных местах заводится особая тишина. Выдержанная годами, она становится плотной и почти осязаемой: махнешь ножом - отрежешь себе кусок. Но в этом месте тишина была холодной и прозрачной. Стеклянной.

Стекло ломается вдрызг.

Со вкусом подобранное витражное стекло и вправду ломается вдрызг, падает на паркетный пол и разбивается еще раз. Небольшая стальная кошка скрипит, зацепившись за край подоконника красного дерева - ритмично, в такт движений рук её владельца.
Перевалившись за край подоконника, в Мансарду забирается надомник - он худ, одет в черную кожаную куртку, вытертые синие джинсы и видавшие виды берцы. Лицо его прикрывает черная медицинская маска.

Худощавый человек в зеленом костюме возник на по... Пока дали бармену минутку отдыха... Дверь резко распахнулась и раньше, чем она с грохотом ударила о стену...

Вторженец перевел дыхание, коротко оглянулся по сторонам и сел прямо на пол, по-турецки, утирая вспотевший лоб. Достал из внутреннего кармана куртки простецкие сигареты, выбил одну из пачки щелчком и закурил. Заколдованная старой магией (не то, что в нынешнее время) пепельница слоновой кости услужливо пролетела с барной стойки под огонек сигареты. Мужчина кивнул и мазнул пальцем по толстому слою пыли на полу. Потер её меж подушечек, как табак, понюхал, чихнул. Затушил сигарету и мягко толкнул пальцами край пепельницы. Та, совершив небольшой круг над его головой, улетела куда-то за стойку.
- Мне нужно немного света, - сказал он, подслеповато щурясь. Мансарда молчала, канделябры с самыми белыми свечами не двинулись с места. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если так пойдет и дальше, начинать придется исключительно при свете полночной луны.
- Пожалуйста.
Один из канделябров было пошатнулся, но быстро был задвинут обратно соседями. Это были старые викторианские канделябры, которые скорее пошли бы на переплавку, чем услужили незванным гостям.
- Вот ведь вредные... Хорошо, допустим. Именем Каллиопы, Эвтерпы, Мельпомены, Талии, Эрато, Полигимнии, Терпсихоры, Клио и Урании, я, гость незванный, но искренний, заклинаю вас - мне. Нужно. Немного. Света.
Тишина, теперь тяжелая и вязкая, длилась еще некоторое время, до тех пор, пока самый тяжелый и старый канделябр - антиквариат лучших времен - не двинулся с места, плавно и грациозно, а следом за ним по воздуху не поплыли все остальные. Мягко опустившись вокруг просящего они один за другим вспыхнули ровным теплым светом.
- Спасибо, - мужчина помедлил и немного робким голосом добавил. - Большое спасибо.
Мансарда молчала. Но слушала. Так внимательно слушают кого-то, кому не слишком доверяют - изучая каждый сдвиг в интонации, каждый полутон оттенка голоса. Тяжелые шторы двинулись под порывом ветра. Мужчина неловко похлопал себя по карманам, что-то едва слышно бормоча под нос.

Можно было появиться каким-либо эффектным образом либо в необычном виде... Поскрипывая ножками, один из столиков заскользил в дальний угол кафе... Девушка долго молчала, слушая текущую беседу...

- Да где же ты... Потерял, как есть потерял. Черт. Ну да ладно. Здесь есть пыль, у меня есть палец. Все должно получиться.
Вытащив из кармана пригорошню разных бумажек - чеки, билеты (счастливые и не очень), вырванные листы из блокнота, обрывки тетрадных листов и зеленые стикеры, он аккуратно сложил их горкой перед собой. Затем обвел их пальцем, рисуя в пыли неровный круг. К кругу вскоре добавилась скоба-рога. Снизу круг был продолжен крестом. Все было готово - остались лишь слова:
- Так... Эм... Блин. Именем... Нет, не так. Я был бы очень рад, если бы... - он замялся и огляделся по сторонам. Непохоже, что его здесь ждали. Непохоже, что ему здесь нужно было находиться. Непохоже... Он откашлялся. - Мне это нужно. Именем всех покровителей искусств и тонких материй, вы, живущие в мире идей, надо мной, подо мной, слева и справа, позади и впереди, во мне и снаружи - прошу вас, дайте мне немного магии. Гостем непрошенным, но искренним, я стою здесь - дайте мне этот вечер и пару недель за ним, пусть загорится камин и воспылают свечи, пусть откроются двери и долетят приглашения - старым и новым, тем, кого знаю и тем, кто неведом. Эээ... Пожалуйста?
Мансарда молчала. Горка бумажек, лежащая перед ним не стала презентабельней. Где-то вдали ухнула сова.
- Чем заплатишь?
- Эмм... Весельем? Ну блин, идея же была хорошая! Немного жаль, что все закончилось... Просто вот так, - он мотнул головой, указывая на закрытую дверь. - Я хотел бы повторить... Еще раз. Самый последний раз. Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только...
- Один рассказ посвященный магии.
- Хорошо.
Вспыхнула бумага, превращаясь в пепел. Пепел сложился в тонкие, почти невесомые прямоугольники, тронешь - растают. Изящным серебряным плетением на каждом из них было выведено: "Приглашение". Совершив оборот над головой мужчины, они вылетели в разбитое окно. Проследив за ним взглядом, мужчина, кряхтя, поднялся с пола и пошел за метлой.

Правом недобитого энтузиаста и ностальгирующего форумчанина, объявляю самопальный прием работ в Незапланированный Вечер Мансарды. Правила указаны выше, они неизменны - однако, приемом работ, в отсутствии хозяев, займусь я. Сроки приема работ 09.04 - 16.04. Минимальный отыгрыш желателен, но не обязателен. Спасибо!

Не просто с магией, а именно Посвященный магии?

/////// Я уж и забыл про эту...фичу(

//// Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.
Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.
Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.
Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.

//Это не требования к гостям, если ты об этом. Издержки отыгрыша и ролевой порыв.

Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipisci elit, sed eiusmod tempor incidunt ut labore et dolore magna aliqua. Ut enim ad minim veniam, quis nostrum exercitationem ullam corporis suscipit laboriosam, nisi ut aliquid ex ea commodi consequatur. Quis aute iure reprehenderit in voluptate velit esse cillum dolore eu fugiat nulla pariatur. Excepteur sint obcaecat cupiditat non proident, sunt in culpa qui officia deserunt mollit anim id est laborum.

Похоже получилось. Но по-другому. И это радует.

В Мансарде всегда хорошо. Когда-нибудь сюда снова придут.

*расставляет стулья по местам, проходит к выходу и выключает свет*

И я тоже обязательно вернусь.

*щелкает дверной замок. Лунный свет покрывает все в Мансарде самым мягким покрывалом. За закрытой дверью слышится уходящая мелодия*

I am sitting in the morning
At the diner on the corner
I am waiting at the counter
For the man to pour the coffee
And he fills it only halfway
And before I even argue
He is looking out the window
At somebody coming in

"It is always nice to see you"

Задумчиво
- Интересно, что у него получилось?

Взгляд бежит по стульям.
Голоса в голове.
Взгляд скользит по столам.
Голоса в голове.
Скелет бармена за стойкой.
И твой. И твой голос я слышу.

Тени в углах. Холодные, липкие. Что-то шепчут. Куда-то тащат.

И.
Молчат?


Щёлкает дверной замок.
Лунный свет покрывает всё.
Кто-то напевает вдалеке.
Кто-то канистру приволок.

Кто-то обещает вернуться.
Кто-то бензин по углам льёт.
Кто-то допев улыбнулся.
Кто-то спичку зажёг.

/ Кто-то ловит морских дьяволов. Да в тёмном омуте.
Кто-то ириски с рук жрёт. Да старух зовёт.
Кто-то ищет соль, да находит соуль. Да потом ещё в переплёт.
Голоса в голове. Голоса в голове. Голоса всё сильней и сильней.
Но и это пройдет.

Как огонь дойдет.

Ну что ж. Условия выполнены, один рассказ про магию написан. Но показывать его никому нельзя - тайна. Большая, хорошая, правильная тайна.

Но так, если что, магия существует. Это-то как раз не секрет.

Пускай здесь зато будет хороший стих от Перченковой Екатерины, которая Рэйдо. Я думаю она не разозлится.

сквозь непрозрачную поросль ветлы, где в прошлом году, говорят,
кого-то убили; сквозь щекотные камыши, похожие на пальцы русалок,
сквозь лопухи, огромные, пыльные и дырявые, как блюда на царском пиру,
сквозь одуванчики в человеческий рост и чёрные доски дачных пожарищ
шли домой, потому что садилось солнце.

ловцы кузнечиков, собиратели чёртовых пальцев, да будет лёгок ваш путь
посреди гаражей, где из чёрной дыры страшно дышит бешеная собака,
мимо частного сектора с чокнутым александром захаровичем
и его незаряженным дробовиком,
мимо вороньих слободок в цветных лоскутах и сладком дымке,
через овраг в низине, где поджидают точка росы и её запятая,
неразлучные сёстры в дырявых кроссовках. не останавливайтесь,
не прислушивайтесь к лепету и бормотанию: «промочила ноги, мамка прибьёт»,
впереди ещё целая жизнь; стоит ли жить её с неизбывной печалью,
что у настоящего поцелуя должен быть привкус пресной воды,
пыли и мелкой окраинной земляники.

когда вы покидаете мокрые травы и причаливаете к асфальту,
похожему на серый растрескавшийся континент,
отчего-то не по себе, и такое мучительное предчувствие
то ли большой беды, то ли конца света, то ли просто ремня.
не потому, что ходили к запретной плотине смотреть на песок и воду —
потому что сейчас вас меньше на одного.
а кто-то ещё говорил: «подумаешь, высохнем».
и ещё говорил: «да ладно, там неглубоко».

*
ключ на моей шее оказался легче воды,
и ничего не случилось. только короткое, бессмысленное
откровение: вот почему так убеждали не потерять его и не отдавать никому:
ключ от собственной двери, висящий на шее,
делает человека ответственным и серьёзным,
даже когда он не ходит в школу и не умеет включать газовую плиту,
делает человека удачливым и неуязвимым,
даже когда его наказали за порванные босоножки и позднее возвращение.
что ещё он мог бы открыть?
я никогда не думаю об этом. меня и так до сих пор преследуют
комары и стрижи, облака и призраки,
сладкая вата, шевелящийся тюль на окне,
бумажные феи, пенопластовые кораблики,
нарисованные звездолёты,
воздушные змеи, семена одуванчиков,
слишком лёгкие вещи.