- Только мальчик? - уточнил слепой. - Нам требуются двое.
Самми покачал головой.
- Там был только мальчик. И он сам не знает, где его сестра.
- Тогда сначала он, потом второй ребенок, - Масанари так и не пошевелился.
Свет встающего солнца, рассеянный и приглушенный бумажными перегородками, создал в комнате атмосферу сумерек, в которых отчетливо выделялись только светлые овалы лиц.
Иэмон сунул вдруг замерзшие руки в широкие рукава; кто-то заботливо переодел его, одежда была чужая, слишком свежая и неизношенная. И сухая, но ему все равно было холодно.
- Ладно, - музыкант откинул тяжелое ватное одеяло, хотя больше всего на свете хотелось забраться под него с головой. - Мне нужна моя одежда и оружие.
Где лежит бива, он уже определил; инструмент отозвался на его голос едва слышным звоном.
- Одежду они выстирали и повесили сушить на заднем дворе, - проинформировал его Ханзо. - Мечи на стойке у стены. Слева, а не справа от тебя. О постель не споткнись.
- Может быть, сначала найти девочку и только потом действовать? - неожиданно заволновался Самми.
- И потерять мальчишку?
Иэмон вел ладонью по стене: планки, скрепляющие плотную бумагу, тонкие доски, - пока рука не наткнулась на знакомые рукояти. Слепой музыкант сунул оружие за пояс, точно тем же способом отыскал перегородку, за которой открывался проход на веранду и в сад.

(и Далара)

Шиобара. Дом управителя.


- Сегодня мы устроим маленький праздник – проговорил дайме – позовите мне пару женщин, что хорошо поют, принесите мою биву, чай и позовите ко мне каро Тодзаэмона…
Дайме чуть махнул слугам рукой и прикрыл штору в своих покоях.
Спустя какое-то время, и в коридоре послышались торопливые шаги; впрочем, когда совсем чуть-чуть приоткрылись фусума, и сквозь щель стало возможно разглядеть старшего каро дома Тайра, Онодэра Тодзаэмон не выглядел так, будто бегом бежал на призыв.
- Я пришел, как только узнал, что нужен.
Дайме сидел на циновке, в руках он держал биву и наигрывал мелодию, на столике рядом с ним лежали свитки со стихотворными одами и стихами, видно было что Акаихигэ что-то уже отметил на страницах особо выдающихся стихов:
- Твоя поспешность делает тебе честь, ты уже слышал новости о нашем маленьком празднике – в голосе сиятельного не было даже намека на вопрос – но боюсь что этот праздник будет немного грустным, поиски нужно продолжить, но объект поисков будет иной, у маленького Нобору есть сестра, и она должна быть где-то рядом, я чувствую это…
Князь повернулся к каро.
Онодэра Тодзаэмон приподнял брови. Конечно, девочки есть девочки, кто же их будет считать, но он что-то не слышал, чтобы у последнего сегуна была дочь. Про наследника говорили, но про дочь...
- Как будет угодно, - старший телохранитель слишком давно служил Акаихигэ, чтобы вслух выказывать удивление. - Тогда может быть, чувство подскажет, и где искать сестру юного господина.
"А мне бы узнать, зачем она нам понадобилась?" грустно добавил про себя Тодзаэмон.
Дайме никак не показал своих эмоций, сложно было сказать, о чём подумал в этот миг князь, но проговорил он следующее:
- У меня в голове с недавнего времени крутится одно слово, Фудзивара – дайме вдруг моргнул – одно только слово…
- Фудзивара? - переспросил каро. - А при чем тут старший клан?
Акаихигэ не удалось сдержать пожимания плечами.
- Эй, кто там… карту провинции сюда! – крикнул аристократ.

Послышалось торопливое топанье и через пару мгновений створки чуть раздвинулись и один из слуг с поклоном протянул карту провинции.
- Положи её тут и разверните - дайме бросил взгляд на столик - Благодарю.
Слуга исчез.
Отложив биву на подушечку князь поставил палец на Шиобару и пару мгновений спустя провёл пальцем линию по дороге до соседнего городка, название городка было: Фудзихара*
- Прикажете выслать туда отряд? - спросил Онодэра Тодзаэмон.
Зачем было столько усилий, когда можно просто сказать? Но старший каро уже привык и не обращал внимания.
- Нет, мне кажется что разгадка в чём-то ином - дайме чуть потёр висок и запустил руку в рукав, через мгновение его знаменитый веер снова пришёл в движение - пошли разведчиков в этом направлении, пусть ищут, но не лезут сверх необходимого, в том ужасном трактире я видел солдата Санада, мне кажется что он не отправился бы в путь один…
- Санада - хитры, - согласился Тодзаэмон. - Помните, они сумели обмануть самого Токугаву?
История с замком Уэда позабавила их немало, и припомнив ее, старший каро и сейчас усмехнулся.
Дайме также позволил себе легкую улыбку.
- Да, они хитры, а ещё, не смотря на худородность, довольно умны - Акаихигэ продолжать обмахиваться веером - Неприятное сочетание.
С точки зрения Тодзаэмона, любой, кто сумеет обвести вокруг пальца Токугаву Иэясу и чей сын по достоинству носит прозвище "алый демон битвы" умен без сомнения**.
- Разведчики будут высланы немедленно, - сказал он.
- Только не распыляй наши силы, отправь охотников, они лучше знают эти места и гарантированно не полезут на рожон, наши солдаты сгодятся нам и здесь - дайме взял свободной рукой свиток бумаги и проглядел его, после чего снова перевёл свои взгляд на каро и спросил:
- Что произошло нового в Шиобаре за время моего отсутствия?
Онодэра Тодзаэмон перечислил все немудреные события: драку между местным стражником и солдатом из свиты даймё, обнаруженные в доме торговца шелками излишние запасы сакэ, и таинственных гостей, которые несомненно скрываются в доме начальника городской стражи.

---
*Фудзихара (название деревни) и Фудзивара (один из кланов, ответвлениями которого являются Тайра и Минамото) пишутся одинаково.

** Алый демон битвы - прозвище Санада Юкимуры, сына главы клана Санада на то время.

(вместе с Алесандро)

Дорога на Шиобару

Всадники уехали, не догнать уже. И спросить не у кого, действительно ли было то лицо, которое он видел, или новая иллюзия, которых становится слишком много в последнее время. Но сами цвета и мокко внушают опасения. А с дороги никуда не деться, она одна до самой Шиобары.
Попугай ущипнул за ухо, видимо, желал вернуть хозяина из раздумий в реальный мир. У него получилось. Такамори быстрым взглядом окинул маленькое воинство, к которому теперь принадлежал и сам. Такеда-доно выглядит петухом-победителем в схватке, гордым собой, что понятно – его клан имеет большой зуб на Ода, а тут целый отряд ушел, не решившись продолжать драку. О том, что она вообще была, говорит густо-красная лужа на дороге. Ки-хоши прикладывается к фляге по своему обыкновению. Значит, цел. Патэрэн явно рад, что все обошлось. Но где Амэ? И Олури?
- Ты весь мокрый, - сообщила ронину девочка.
Она вылезла из кустов, все еще держа в руках палку. Недовольно посмотрела на нее и отбросила в сторону.
- Мне очень хотелось стукнуть того, который оскорблял дядю Хидэ. Только не получилось, - расстроенно сказала она. - Но я его запомнила. А патэрэн Андорео очень здорово его стукнул, я и не знала, что вы так умеете, - Олури меняла слушателей с быстротой летящего сокола.
Такамори улыбнулся девочке и снова встревоженно огляделся.
- Вы видели Амэ?
Если сейчас скажут, что Ода ее забрали, он догонит всадников и...
- Я, кажется, что-то пропустила.
Пропавшая, как ни в чем не бывало, вышла из леса по ту сторону дороги. Покосилась на недвусмысленную лужу. По очереди обвела игриво-восхищенным взглядом всех мужчин.
- Я вижу славных воинов.
- Это, - кивнул на кровавое пятно Такамори, - не моя заслуга.
Танцовщица почему-то рассмеялась. Когда переливы колокольчиков ее смеха растаяли, сказала:
- Нам нужен костер.
Натаскать веток, сложить аккуратно и поджечь, дело нехитрое. Вскоре на кучке веток, сложенных на обочине в двух шагах от дороги заплясало прозрачное пламя. Такамори сел поближе. Хотелось высохнуть поскорее, а еще больше - прогнать ощущение снега, тихо ложащегося на деревянный мост над прудом. Амэ села рядом, протянула маленькие изящные руки к огню. Неужели тоже замерзла? Ведь на дворе лето.
Олури отправилась шастать по ближайшим кустам, вдруг найдутся орехи.
И тут на полянку ворвался Мицуке собственной персоной, да еще и с девушкой под руку. У неряшливого роши, похоже, талант находить не только неприятности, но и женщин. Даже посередь леса. Краем глаза Такамори заметил, как на лице Амэ появилась презрительная усмешка. Повернулся спросить, в чем дело. Упала маска; ничего не скажет.
Откуда ни возьмись маленьким пестрым ураганчиком налетела Олури. Встала перед Мицуке и незнакомкой. Потребовала:
- Ты кто такая? И по какому праву пристала к моему брату?

- Твоему брату нужно просушить одежду, - Рыжая улыбнулась Олури так, словно та только что пожелала ей доброго вечера. - Ветер очень холодный.
Пряча улыбку, кицунэ поклонилась всем присутствующим на полянке, а особенно - Амэ. Поднесла рукав дорогого шелкового кимоно к носу, улыбнулась с притворным смущением.
Может, девушки без него разберутся? Надежда умерла, не родившись. Кицунэ не собиралась отходить от роши и на шаг, а Олури - наоборот - вознамерилась пойти в нападение.
И даже пошла, напыжившись, как та самая маленькая птичка, от которой получила свое прозвище. Но, оказавшись нос к носу с девицей в черной с рыжим одежде, остановилась, пригляделась. Сморщила носик.
- Это ты мне тогда приносила куклу, да? И еще была на обеде. Ты что, шла за нами?
- Или вы меня нагнали, - кивнула кицунэ. - Благодаря доблести твоего брата моя прогулка не окончилась плохо. Если благородные господа не возражают, я хотела бы побыть под вашей защитой некоторое время.
Мицуке - для разнообразия - решил скромно промолчать, зато высказался его кот. Высунулся из травы, прицельно плюнул в новую подругу хозяина и зашипел. Не для устрашения, просто чтобы продемонстрировать свое отношение. Но его не стали слушать.
"Благородные господа" в общем и целом не возражали. Такамори вздернул одну бровь, но не стал комментировать. Амэ улыбнулась гостье с обещанием задушить при первой возможности во взгляде. Олури взяла Мицуке под вторую руку. Вернее, обхватила ее ниже локтя, потому что выше было не достать.
- А вы знаете, что сегодня Миябито? - радостно сообщила она окружающим. - И его обязательно надо праздновать.
Мицуке спросил:
- Миябито?
Рыжая ответила Амэ не менее сладкой улыбкой и потянула Мицуке к костру.
- Ты что, не знаешь, что такое Миябито? - удивилась Олури, изо всех сил стараясь не наступить на край хакама "старшего брата".
- Догадываюсь, - сознался роши. - Но в нашей провинции его называют иначе. Эй! Жарит надо, по слухам каштаны, а не меня!
Амэ звонко рассмеялась, подвинулась, давая место, и заговорщицки подмигнула Мицуке.
- Каштаны невкусно, - возразила Рыжая, но руку отпустила. Тонкий шелк ее кимоно тоже изрядно промок и сейчас девушка осторожно сушила длинный широкий рукав.
- Вкусно, - обиделся за любимое лакомство Мицуке; за одно из любимых. - Если правильно сделать.
Роши присел возле огня, жизнь его устраивала все больше и больше - и стала совсем прекрасной, когда чуть ли не на плечи пристроилась Олури.

(разумеется, с Даларой и Бишем =))

(Grey+Китти+Bishop+Reytar)

Дорога на Шиобару

Такеда Хидэтада полюбовался клубами, поднятой копытами коней Ода, пыли, тихо хмыкнул и еще более тихо, так, что бы никто не заметил, выдохнул, расслабляясь и сбрасывая напряжение последних минут, утер пот со лба. Чувствовать себя готовым убить и умереть, а затем внезапно получить небольшую отсрочку и возможность выполнить долг чести – изрядное испытание для любых, даже закаленных во множестве стычек, нервов.
Десятник поудобнее перехватил нагинату и осмотрелся, размышляя, куда могли подеваться неугомонный Мицуке-сан и не менее скорый на дела, Такамори-сан, когда заметил последнего, спешащего к месту стоянки весьма быстрым шагом, плавно переходящим на бег. Хидэтада удовлетворенно улыбнулся – с возвращением одного из ронинов, шансы на успех в рукопашной, взбреди Ода в их пустые головы, мысль вернуться и повторить попытку нападения, изрядно возрастают. Хотя, - как рассуждал далее кавалерист, шансы на успех в столкновении с прореженным десятком доспешной конницы Ода, возросли бы еще больше, если бы Мицуке-сан, наконец, изволил возвратиться к месту стоянки из кустов, в которые направился по какому-то важному и явно, неотложнейшему делу.
Но стоило Такеда лишь подумать об этом, как вдалеке, из скрывающих берега речушки, зарослей, показался ронин, как всегда легкий на помине, да вдобавок с какой-то весьма миловидной и нарядно одетой девицей, сжимающей в руках короткий клинок.
Десятник только хмыкнул и с легкой завистью покосился на столь любимого женщинами ронина, скользнув клинком воспоминаний по прочному доспеху Памяти и соответственно погрузившись в их борьбу. Борьбу, чье беззвучное течение заставляло возникать перед его мысленным взором ряд образов прошлого, учитывать минувшие промахи и планировать будущее так, что бы их впредь, по возможности избегать и обязательно воспользоваться шансом изменить текущее положение дел, буде и если, таковой появится. Как бы то ни было, Хидэтада вынырнул из мира памяти и грез в минуту, когда на полянке у дороги уже вовсю пылал костерок, у которого грели руки Такамори-сан и путешествующая с ним девушка, а как раз приблизившийся к костерку Мицуке-сан и красиво одетая незнакомка, подвергались усиленному давлению со стороны Олури-химэ, напыжившейся и преисполненной праведного гнева по отношению к той, которая «пристает к брату».

Вслушавшись в суть беседы, плавно перетекавшей в свару и обратно, десятник кавалерии-нагината клана Санада предпочел не привлекать к себе излишнее внимание усевшихся вокруг Мицуке и вцепившихся в него, как орел падальщик вцепляется в свою законную добычу, девушек. Хидэтада тихонько обошел костер и присел, скрестив ноги, затем положил рядом нагинату, снял с головы шлем и подумал о том, что, прекрасные и дорого одетые в рыжее с черным, а так же странно знакомо выглядящие и словно когда-то уже виденные десятником кавалерии-нагината девицы, это, безусловно, хорошо. Но все же очень не плохо и куда лучше на данный момент, чем просто пялиться на вышеуказанных девиц, было бы перекусить что-нибудь простое, но многочисленное и отменно приготовленное. Такеда даже мысленно облизнулся, представив себе большую миску полную отлично приготовленной, свежей, ароматной бататовой каши, когда до его ушей долетело высказывание неизвестной хорошо одетой девицы, о том, что Миябито уже наступил и отпраздновать его просто необходимо.
Такеда даже слегка зажмурился от удовольствия, вспомнив угощения, на которые был щедр для своих верных людей его Господин, но быстро взял себя в руки и уважительно поклонившись, одетой в оранжевое с черным кимоно, девушке, произнес:
- Прошу прощения, госпожа, что не знаю вашего благородного имени, узнать которое было бы для меня честью, но вы правы - отпраздновать столь священный и древни праздник как Миябито, было бы более чем приятно для всех нас. Но мы в пути и раздобыть положенные к такому празднику по обычаям, обильные угощения, нам просто негде.
- Данго мы точно не напечем, - с сожалением подтвердил Мицуке, пытаясь увернуться от Олури, что дергала его за стянутые шнурком волосы. – Но каштаны есть, а сладкий батат найдем, если поторопимся до темноты.
Ки плотно закупорил флягу и потряс ее, проверяя количество содержимого. Результаты проверки, похоже, не сильно обрадовали монаха, поскольку он продолжил сохранять угрюмое выражение лица. Встреча с людьми клана Ода была не самым приятным, что можно было себе представить, и радовал лишь относительно бескровный конец этого события.

(те же, отыгрыш на четверых)

Ки уже обернулся, чтобы посмотреть, не занял ли кто его лежбище в тележке, но взгляд бесцветных глаз, когда-то бывших карими, замер на новой спутнице, которую привел самурай. Кроме Такамори Кин Ки не был в достаточной степени знаком с остальными членами отряда, и не проявлял особого желания исправить это положение. Но лишь до этого момента. Монах хитро прищурился и неторопливо зашагал к костру, демонстративно опираясь на посох как можно более небрежно.
- Как же случилось, что столь милая девушка отправилась в путешествие одна по этим дорогам, когда окрестные деревни полны слухов о разбойниках, и не только их? - Ки смотрел в глубину пламени, лишь искоса поглядывая на Рыжую.
- Моя мать называла меня Кагами, - улыбнулась Рыжая десятнику. Вопреки собственному недавнему утверждению, жареных каштанов она не пробовала никогда, а потому заинтересованно следила за разговором. Когда подошел монах, кицунэ посмотрела на него так, словно его мысли были написаны мелкими значками у него на лбу, и она пыталась их разобрать. Но ответ ее был выдержан в том же нейтрально-дружелюбном тоне.
- Глупость девушки граничит только с ее самонадеянностью, - Рыжая опустила глаза. - И, если бы не ваш спутник, я бы сполна поплатилась за оба этих порока.
Мицуке взмахом ладони отмел от себя похвалу, заодно - досталось и Олури, но та лишь птичкой заскакала по поляне, напевая про зайца на луне.
- Кагами так Кагами, - сказал роши. - Но имя Дайдай тебе тоже подходит.
- Да, порой не стоит слишком уповать на заступничество Дзидзо, - продолжая смотреть в огонь, произнес монах и обращаясь уже похоже только к себе самому.
- Особенно тому, кого нет среди тех, кого он хранит, - эти слова Ки произнес уже совсем тихо, со стороны это могло показаться лишь чуть пьяным невнятным бормотанием.
Мицуке наклонился, поворошил палкой огонь - рыжими светляками рассыпались искры.
- Кем бы ни был тот несчастливец, ему бояться нечего, - негромко сказал роши, глядя через огонь на монаха.
Рыжая кивнула, спрятав улыбку. Это имя она тоже прибережет... На потом.

(+ все выше названные)

Слова монаха ее встревожили. Кицунэ метнула быстрый как молния взгляд - он видит ее насквозь, но выдаст ли? До дрожи Рыжая боялась таких людей. И не любила тоже. Знание подобного рода означало власть, и никогда не получалось сказать заранее, что потребует человек за сохранение тайны. А ведь может и не потребовать, а просто произнести вслух пару слов на главной площади Шиобары, скажем... Кицунэ непроизвольно придвинулась поближе к роши.
- Несчастливец, - похоже, это слово особенно позабавило Ки, и он открыто улыбнулся. - Если его удача вместе с ним всегда, если его удача в пути в руках не Дзидзо, то вряд ли его можно назвать несчастливцем. Несчастлив тот, кому уже не нужно ничье покровительство, но отсутствие оного ничего не изменяет для него, - Ки нахмурился и провел рукой по подбородку. - Трудно прожить жизнь, но куда порой сложнее дожить ее…
Монах привычным движением потянулся к фляге.
Мицуке обнял Кагами, показалось - или она на самом деле дрожит?
- Так не укорачивай дней, хоши. Ни чужих, ни своих.
- Когда-то давно я уже решил для себя этот вопрос, и за это решение был…
Ки сделал большой глоток и оттер губы. Мельком бросил взгляд на деревья, растущие с другой стороны дороги, но похоже могучая поступь действительно лишь померещилась ему.
- Хорошее вино, - внезапно улыбнулся монах, совершенно меняя тон. - Бьет в голову быстро, и вот я уже говорю и говорю, не замечая смысла в словах.
Кин Ки улыбнулся еще шире и, подойдя поближе к костру, опустился на землю, протянув к пламени руки.
Рыжая благодарно кивнула роши. Этот монах был немного похож на того, которого она встречала в лесу много лет назад. Его слова тоже казались игрой, когда ее, словно маленького ребенка, провоцировали то на страх, то на.. Сейчас она должна была разозлиться на испугавшего ее монаха, но не получалось. Вместо этого кицунэ уставилась в огонь, вспоминая давнишние разговоры, странные судьбы людей и свою собственную игру-жизнь.

- Мы будем ночевать в лесу, - ни к кому не обращаясь, произнес Мицуке; никто не спрашивал его мнения или решения, но раз остальные молчали, заговорил он. – И не будем ссориться. И вот что, хоши, я родом из Нары, ни промокнуть еще никогда не боялся под грозой, ни кусачих собак.
- Страх это случайное, внешнее… Порой надо выйти из-под грозы сухим, и только тогда не будет страхов, приходящих после, но, как часто это бывает, ты оказываешься не Буддой и даже не императором Дзимму, чтобы проделать подобное. Особенно если каплями командует твой самый ненавистный враг, которого ты и идешь спасать…
Речь монаха все больше теряла смысл, слова сбивались, а фразы прерывались иногда по середине. Правда, теперь Ки говорил вес это с улыбкой, словно рассказывал забавную историю.
Десятник внимательно взглянул на неожиданно включившегося в беседу, обычно неразговорчивого монаха, на богато одетую девушку, назвавшуюся Кагами, на Мицуке-доно, вступившего во вновь разгорающийся, на сей раз уже по поводу богов-покровителей и прочих небожителей, спор. Смысл высказываний ускользал от его внимания, хотя бы потому, что, похоже, зачастую был загадкой для самих спорщиков, словно собравшихся на Великое Состязание Мудрецов, победителем которого был бы назван тот, кто сумеет так построить состоящую из обычных слов фразу, что не только запутает прочих претендентов, но и сам не сможет понять, что же именно он имел в виду. Лишь когда монах, очевидно ослабевший из-за раны и быстро утомляющийся, по сравнению с прочими участниками диспута, резко сменил тему, десятник улучил мгновение что бы вставить свою реплику:
- Насколько помню, Мицуке-сан говорил, что где-то поблизости можно найти сладкие бататы и каштаны, которые он к тому же умеет готовить правильно, не так ли?

(все еще - те же)

(Grey+Китти+Bishop+Reytar)

Хидэтада искоса взглянул на ронина, словно уточняя, все ли правильно он понял и продолжил:
- Так как ни у кого не вызывает сомнений, что столь священный праздник как Миябито, нам должно и можно отпраздновать, предлагаю все же определиться, как именно нам это сделать: кого отправить на поиски сладкого батата, кого - за каштанами, а кого оставить охранять лагерь, поддерживать огонь и готовить дрова, для приготовления изысканных лакомств, которые еще следует изготовить. Короче говоря - кто идет за бататами и каштанами? Кто - за дровами? И кто готовит пищу? По крайней мере, кто уверен, что сумеет приготовить воистину ПРАЗДНИЧНОЕ и достойное Миябито, лакомство?
Прошу отвечать поскорее, потому что, как бы, нам ни хотелось этого, солнце скроется за горизонтом в положенное ему время, которое, увы, не слишком далеко, что бы можно было заниматься досужей болтовней.
Рыжая промолчала - готовить она не умела. Вообще. В принципе. Строго говоря, когда человеческое общество не предполагало определенных рамок, она предпочитала вообще не готовить пищу. Тем более что "еще теплая" еда в ее естественном окружении встречалась весьма часто. Мицуке спохватился, высыпал рядом с их маленьким костерком собранные каштаны.
- За бататами мы пойдем, нам потребуется... острый нюх, - вызвался он. - За дровами - вот он.
Роши кивком указал на Такамори, единственного, кто не счел нужным принимать участие в разговоре.
- А остальное... увидим.

Как и следовало ожидать, благодарственную молитву Христа за избавление от опасности никто не разделил, но отец Андрео был отнюдь не из тех, кого такое смущает. Он хладнокровно и уверенно прочитал ее, будто находился на богослужении, и закончил как раз тогда, когда вернулись оба странствующих рыцаря.
Именно эту аналогию вызвали у священника Мицуке и Такамори. Только искали они не святой Грааль и на жизнь зарабатывали… Кстати, интересно, чем. Мицуке сейчас в роли наемника, если португалец не ошибался, хотя для такового ведет себя весьма свободно, а Такамори в деньгах, кажется, не очень стеснен. Впрочем, кто знает, какими средствами добывали пропитание искатели таинственной чаши? Они тоже не все были праведниками.
Интересно, есть ли у каждого из молодых людей свой Грааль?
Отца Андрео, успокоившегося после неожиданной переделки и настроенного сейчас на лучшее, появление новой спутницы не смутило. Люди слабы и грешны, а воины любят тешить себя мирским – взаимное внимание ронина и девушки не прошло мимо него. Их компания и так достаточно странная…
До распределения ролей миссионер был скорее в роли наблюдателя и лишь теперь проявил инициативу.
- Я буду рад помочь вам. И хотя наверняка не смогу приготовить каштаны и бататы так же искусно, как Мицуке-сан, от моей еды еще никто не умер, - иезуит улыбнулся с изрядной долей самоиронии. – Ведь стол будет не из одних каштанов, наверное, а уважаемый Мицуке не сможет их готовить каштаны прежде, чем соберет. Или, еще лучше, я помог бы с хлопотами кому-то из прекрасных дам, а они отблагодарят рассказом о Миябито – надеюсь, я правильно произношу?
Про такое празднество за время пребывания в Японии отец Андрео прослышать не успел и с удовольствием предчувствовал пополнение своей тетрадки с преданиями разных стран и народов.

Огонь вызывал в памяти образы. События, лица, слова. Иногда всплывал голос говорившего, а смысл и конкретные фразы оставались где-то за рамками разумения. Почти невидимый в свете дня костер погружал в воспоминания не хуже завораживающих пассов колдуна. Амэ, прижимающаяся к плечу, словно провоцировала поток воспоминаний.
Азака была еще совсем маленькой девочкой, когда Такамори впервые ее заметил. Тогда они оба были еще детьми. Она была маленькой и худенькой, всегда тихой, с кротким взглядом, но было в ней что-то особенное. Она была его двоюродной сестрой. Возможно, они могли бы стать женихом и невестой, но родные выбрали для них другое. Он должен был стать наследником клана, а она должна была выйти замуж на юношу из вышестоящего клана. Им было всего по пятнадцать...
Потом они совершили побег, их нагнал несостоявшийся жених, сумбурная дуэль, и Такамори очутился один с любовью в сердце, которая не могла быть выплеснута, и убийством человека, которого убивать не хотел. И, возможно, Азаки тоже... но такая мысль причиняла слишком сильную боль. Тогда он бежал из клана, перестал носить моны и зарекся вспоминать. Но это не помогло. Прошлое, словно издеваясь, настигало раз за разом.
И вот опять.
Хотелось позвать ее, попросить прощения, утешить и утешиться самому. Хотелось представить, что сидящая рядом Амэ это на самом деле Азака, но четкое знание не давало такой возможности. Да проклянут ками эти мозги!
Такамори вытащил из фуросики трубку, раскурил. Это средство помогало раньше, должно помочь и сейчас. Пары опьяняющего зелья окутали разум.
- Моя мать называла меня Кагами, - донеслось откуда-то, словно бы издалека. Кагами... зеркало. Если человек является зеркалом, разве может он называться человеком? Ведь человек, по сути, это индивидуальность, личные действия, не отражающие что-либо, только учитывающие. Человек не должен быть зеркалом.
- Особенно если каплями командует твой самый ненавистный враг, которого ты и идешь спасать... – голос Ки-хоши.
Спасать врага. Что же может заставить вступиться за него? Какие мотивы побудить к такому поступку? Но командовать каплями мог только один человек, и люди, уехавшие сегодня, носили его цвета и моны. Значит, они с Ки-хоши близки хотя бы во врагах. Значит, не просто так свела их судьба.
Судьба. Капризная дама в одежде кокетливой придворной дамы, что заставляет всех окружающих подчиняться ее правилам. Безжалостная и холодная, никем не побежденная, хотя бы потому, что точно никто не знает ее замыслов.
Судьба привела его в эту провинцию, она же столкнула его с этими людьми. Надо ли благодарить ее за это? Наверное, да. Наверное, в ближайшее время нужно найти подношения для нее и отблагодарить как следует, что больше не нужно идти одному.
- За бататами мы пойдем, нам потребуется... острый нюх, - донеслась до сознания фраза. - За дровами - вот он.
Мицуке кивком указал на Такамори. Сцена выплыла из тумана, словно специально подготовленная артистами.
- Почему это ты раскомандовался? – возмутился ронин, но неряха уже скрылся в кустах вместе со спутницей. Не оставалось ничего другого, как пойти и найти дрова для костра, тем более, что какая-то внутренняя сила гнала не сидеть на месте, действовать, хотя и не давала подсказки, как. Такамори удалился в лес вдоль реки.

Нобору попытались уложить если не спать, то хотя бы отдохнуть после ночных приключений, но сначала дремлющий на ходу мальчик выслушал сдержанное ворчание Хейкичи, который сетовал на безрассудство и непослушание юного господина, а затем - высказанное в куда более крепких и решительных выражениях мнение Онодэры Тодзаэмона. Нобору сидел, понурившись, с раскрасневшимися от стыда щеками (про уши можно было и не поминать, они горели, как будто два праздничных фонарика, словно старший каро все-таки исполнил угрозу хорошенько надрать их для лучшего усвоения урока) и боялся поднять взгляд. Он не оправдывался и не придумывал объяснений, да никто и не просил их. Если честно, то Нобору почти не слышал обращенных к нему речей. Вновь обретенное знание требовало немедленного осмысления, а сил думать не было.
- Мне неприятно, что я стал источником стольких неприятностей, - произнес мальчик в первую же сделанную Тодзаэмоном паузу.
Старший каро замолчал, озадаченно разглядывая своего малолетнего подопечного.

Шиобара. Дом управителя.

Онодэра Тодзаэмон перечислил все немудреные события: драку между местным стражником и солдатом из свиты даймё, обнаруженные в доме торговца шелками излишние запасы сакэ, и таинственных гостей, которые несомненно скрываются в доме начальника городской стражи.
- Что ж, хорошо, что ничего существенного не произошло – дайме подтащил к себе ещё один свиток – надеюсь, их всех уже наказали?
- Должно быть, - согласился Тодзаэмон; старшего каро не интересовали наказания и другие подобные вопросы.
Странное, должно быть, получится празднество, когда в доме покойник. Впрочем, он давно служил клану Тайра, здесь случались и более необычные вещи. Такой уж клан.
Внезапно дайме махнул веером, будто ему пришла какая-то идея:
- Кажется, начальник стражи приютил монаха… - проговорил князь, чуть улыбаясь – я полагаю, что Кантаро должен быть предан огню на рассвете следующего дня! А чтобы оказать ему полные последние почести за долгую и безупречную службу, я полагаю уместным, чтобы ямабуси читал благочестивые молитвы всю ночь! Разумеется, его услуги будут хорошо оплачены…
- О, я думаю они не откажутся от такой чести, тем более это мой долг, обеспечить достойное погребение, верному слуге - дайме улыбнулся чуть шире.
В дверь поскреблись, не постучали, а именно поскреблись.
- Ваше сиятельное высочество… женщины прибыли и смиренно ждут указаний – голос слуги был тихий-тихий.
- Вот и отлично! Не смею задерживать тебя более – дайме вежливо кивнул Тодзаэмону.

(и СонГоку)

Бамбуковая роща вблизи Шиобары

Между зеленоватых стволов бамбуковой рощи медленно скользил белесый клочок тумана, как будто один из жгутов не успел втянуться в облако и вместе с ним осесть росой. Его не трогало птичье пение, не привлекали спелые ягоды на ветке; порой казалось, будто золотистые солнечные лучи пронзают его насквозь, настолько он был бесплотен, но в тени он вновь обретал четкие очертания. Рот призрака был приоткрыт, словно маленький пришелец с границы миров пил утренний воздух, выискивая дорогу по запаху.
Майе бросилась за призраков со всех ног, спотыкаясь о старые полувысохшие стебли бамбука, о невидимые под этими стеблями камни. Добежала. Протянула руку, словно пытаясь схватить за плечо, остановить - рука прошла сквозь, а пальцы ощутили только легкое водяное прикосновение. Легкое и... страшное.
- Постой! Ты ищешь.. кого-то? Кого-то, кого... любил?
Бореи смотрел куда-то мимо нее; там, где у обычного человека должны быть ноги, туман истончался, и казалось, будто призрак плавает в воздухе... что, собственно, наверное, соответствовало истине. А потом он вдруг кивнул, один раз, очень решительно. С черных волос сорвались мелкие капли.
Майе опустила голову. Чем она может помочь? Она ведь даже по имени никого в Шиобаре не знает! И стражник ее не пропустит. А может быть?..
- Ты помнишь свое имя? Ну... Которое было когда ты был жив?

Широкий белый рукав описал почти ровный круг, узкая ладонь призрака клинком ударила... ударила бы Майе в грудь, но маленький кулачок сжался, не коснувшись женщины. Потом призрак указал на небо.
Что это? Иероглиф, которого она не знала? Намек на то, где теперь его имя? Может быть, кто-то из местных знает?
- Пойдем в деревню... вместе. Ты ведь можешь стать мной, правда?
Майе не делала различий между духами, даже с трудом понимала их. Почти каждый пах водой и смертью, некоторые - огнем и гневом. Она могла только видеть, не понимать. Некоторые духи могли становиться ей, это точно. Все ли?
Бореи снова кивнул. Может быть, улыбнулся и показал знаками: открой рот. Вздрогнув - почему-то Майе показалось, что это будет больно - бродяга разомкнула губы. Маленький призрак вдруг оказался совсем близко, теряя очертания и действительно приобретая сходство с дымкой над рекой. Майе вдохнула, как будто туман или дым от благовоний, на мгновение ей стало холодно, словно она выскочила зимой босиком на мороз, а потом вдруг очутилась одна посреди бамбуковой рощи. Бореи нигде не было видно. Девушка закрыла глаза, прислушиваясь к ощущениям, словно бы пытаясь найти духа внутри себя, но он словно бы слился с ней. Обхватив локти руками, Майе пошла туда, где, по ее расчетам, она оставила мальчика. Оттуда она, по крайней мере, помнила дорогу вниз... почти помнила. Зато теперь она знала, что хотел ей показать бореи. Его имя, единственное имя, которое у него было как при жизни, так и после нее, потому что никому не пришло в голову дать ему посмертное. Воин и звезда - Цува Хоши.

(вместе в Утренней девушкой)

Дорога на Шиобару



Мицуке высматривал среди жухлой травы длинные плети с остроугольными листьями, но и по сторонам не забывал оглядываться – их клан отличался упрямством, непробиваемым и тяжеловесным, как морские утесы. Люди, что послала за его головой вторая жена отца, вернутся, даже лишившись старшего. И вернутся еще раз – пока от них не останется ни одного или они не добьются своего.
Рыжая задумчиво рассматривала окружающий ее лес - все еще витала где-то в облаках. Только наткнувшись взглядом на охапку, уже набранную Мицуке, опомнилась, и начала собирать батат с преувеличенным усердием.
- Это тот праздник, когда люди танцуют в росе, да? - теперь, когда они были одни, кицунэ смогла, наконец, задать давно назревший вопрос.
- Танцуют?..
Им повезло, заметили один кустик, а рядом обнаружилась небольшая полянка, где батат рос в изобилии, вскоре на разложенном платке-фуросики высилась хорошая куча розоватых и красных клубней.
- И купаются в ней, - кивнул роши. – Говорят, роса этой ночи дарит молодость. Врут, наверное, зато весело.
- Они делают это почти каждый год, но все равно стареют. Я видела, - тут же проинформировала его кицунэ. - Но выглядит забавно. Лесные духи всегда собираются поблизости и смотрят на праздник.
Рыжая очистила небольшой батат и попробовала его на вкус. Судя по выражению лица, не понравилось. Мицуке рассмеялся.
- Его сначала надо испечь! Кто же ест сырые бататы? – роши стал завязывать углы фуросики, узелок получался большой, клубни все норовили укатиться; хоть снимай одежду и неси в ней, нет, снимать пока еще рано, луна не взошла. – А сегодня? Будешь смотреть или станцуешь?
- Не знаю, - Рыжая, кажется, всерьез задумалась. - А есть какие-нибудь правила, как двигаться, что делать?
Кицунэ взобралась на упавший ствол какого-то дерева - дожди и время стерли все видовые признаки. Неудобная человеческая обувь скользила, но девушка упорно шагала дальше, вытянув руки в длинных широких рукавах в стороны.
- Да нет... какие же правила в мэйгетцу?

(с Китти!)

Фуросики наконец-то был увязан, зато его оказалось неудобно тащить. Мицуке взвалил увесистый узелок на плечо. Для обильной росы еще не стемнело, но на нескольких листьях уже выступили мелкие капельки - как испарина на лбу уставшего человека. Роши сорвал один такой лист.
- Иди-ка сюда.
Рыжая спрыгнула с бревна - рукава крыльями прочертили дугу в воздухе. Вопросительно глянула на лист, потом на роши. Протянула руку - запястье без следа загара блеснуло в сумерках.
- Знаешь, почему осенью такая яркая луна? По поверьям там растет лавр, осенью его листья краснеют.
Мицуке слизнул несколько капель с сорванного листа, остатком поделился с лисой.
- А еще на луне живет заяц, готовит из коры и листьев лекарство, что продлевает жизнь. Так старается, что капли летят во все стороны. Хочешь?
- Хочу! - Рыжая сорвала еще лист, брызнула росой на Мицуке. - А куда он потом это лекарство девает?
- Не знаю. Может, боги все себе забирают?
Узелок с клубнями полетел на землю, роши сделал попытку отловить кицунэ за одежду.
- А они разве не бессмертные? - Рыжая вывернулась и обрызгала уже ухо ронина целой подобранной веточкой - росы становилось все больше.
- Как только встречу первого попавшегося бога, сразу проверю, - пообещал Мицуке, вытирая ладонью мокрое лицо.
Примерился, стукнул по ближайшему стволу кулаком - на головы обоих осыпался небольшой водопад.
- Попалась!
- Вот. Теперь и я буду жить вечно, - кицунэ встряхнулась, обдав роши еще одним градом капель. Она честно пыталась состроить на лице обиженную мину, но получалось из рук вон плохо - Рыжую душил смех. Очевидно, воспользовавшись этим обстоятельством, Мицуке отловил наконец увертливую лису.
То, что происходило далее, ведомо разве что бессловесным обитателям полянки - даже любопытные лесные духи предпочли отвернуться в жесте своеобразного великодушия, хотя искушение было и не из легких. А когда над деревьями, наконец, взошла полная луна, то кроме примятой травы и оброненных невначай бататов уже ничего и не напоминало о... О том, чего читатель не знает, и не может знать по понятным ему самому причинам.

Когда Такамори вернулся, ни Мицуке, ни его неожиданной дамы не было и слуха. Зато два звонких девичьих голоса, принадлежавших Олури и Амэ, слышно было очень даже хорошо. Девушки спорили рядом с кучкой каштанов с уже надрезанной шкуркой, сложенной рядом с костром. Одна говорила, что нужно закопать каштаны в горячую золу, вторая утверждала, что достаточно просто положить их поближе к костру, поджарятся и так. Олури возражала, что в деревне всегда клали в золу, если не было посуды.
Мару, после недавних событий не решавшийся бросить хозяина одного даже на минуту, и ездивший в лес на его плече, степенно прошелся взад-вперед и добавил собственное мнение:
- На палочки. Наниз-зать.
Спорщицы повернулись к нему одновременно и с одинаковым выражением.
- А ты пробовал? – язвительно осведомилась Амэ.
Пернатый гордо задрал голову, всем видом показывая: попугаи вообще каштанов не едят, только люди вечно тянут в рот всякую гадость.
Тем временем Олури, воспользовавшись отсутствием внимания старшей, сгребла веточкой побольше золы и принялась старательно закапывать в нее угощение. Такамори сложил добытый хворост недалеко от костра, и тут же был втянут дамами в приготовление пищи и разрешение спора.
Дабы никто не был обижен, каштаны поделили, одну половину закопали в золу, вторую положили просто так рядом с костром. Ронин вынул из-за пазухи бумажный кулек, и Олури тут же сунула в него нос.
- Брусника! – девочка запихала в рот несколько ягод, потом усовестилась, хотя глядела блестящими глазами. – У нас дома тоже растет брусника. Мы часто ходили ее собирать. Я и не думала, что здесь она тоже есть, так далеко...
- Она много где растет, на севере и на юге, на западе и на востоке, - сказал Такамори, вороша палкой угли.
Олури села рядом, тоже протянула палочку. Посмотрела снизу вверх.
- Ты много где был, да? Расскажи про всякие места. Пожалуйста.

(еще - Китти и Далара)

На поляне их встречали по-разному. Десятник кавалерии восседал с нагинатой в руке мрачнее грозовой тучи, сходство подчеркивал басовитый рокот, что доносился из глубин могучего тела, оттуда, где размещается человеческий дух*. Может, Такеда не мог и не желал сдерживать громогласный негодующий вопль души, но - гораздо вероятнее - он попросту проголодался. Над поляной витал запах печеных и частично сгоревших каштанов, Олури взялась за дело чересчур энергично.
Мицуке продемонстрировал ему узелок с собранными бататами в качестве оправдания. Как еще объяснить, почему они оба растрепаны, почему одежда их в беспорядке, почему у Кагами так блестят глаза, а у него в нечесаных давно волосах застряли стебельки травы, - роши не придумал.
Завидев "старшего брата", Олури, с честью исполнившая свой долг вымазаться в золе с ног до головы, вскочила и кинулась к Мицуке.
- А мы каштаны пожарили, только часть сгорела. Сейчас мы еще и бататы пожарим!
- Потом съедим и отправимся собирать все заново, - добавил Такамори, по-видимому, сам не понимая, чего в его тоне больше, веселья или сарказма.
Вот одной сегодня точно не помешает искупаться - если не в росе, так в речке наверняка.
- Воды принесите, - распорядился Мицуке, вывалил добычу у костра, сел рядом, доставая нож.

---
*по японским представлениям рейкон, душа человека, помещается в животе.

Рыжая оглянулась в поисках емкости. Единственным, что как-то подходило под это определение, был шлем бравого десятника. Присев рядом, Рыжая коснулась шлема и вопросительно посмотрела на Такеду, потом благодарно кивнула. Пряди темных волос, окончательно утратившие всякие претензии на причесанность, мазнули по земле. Подобрав шлем, кицунэ скрылась в лесных тенях. Мицуке ждал протеста, но бравый десятник оказался еще и стойким. А может - решил высказать все позже, утолив голод. Сам роши не горел желанием ни чистить бататы, ни потом их печь, но кажется, больше некому было. Только иноземец, что предложил им помощь, подсел, засучил рукава своей необычной одежды и тоже принялся за дело.
Такамори с Амэ расстелили на земле большой платок из плотной ткани и разложили на нем уже подостывшие каштаны и взялись разбирать съедобные и те, каких коснулось излишнее рвение Олури. Почерневшие отправлялись в кусты, и Амэ выказала недюжинный талант в закидывании ненужных плодов как можно дальше.
- Луна будет лучше всего светить там, - сказала она, закинув очередной черный шарик в дальние кусты, и указала рукой на расчищенное место на краю поляны ближе к реке.
Кицунэ скоро вернулась, и на ее кимоно снова не было ни листьев, ни складок. Вода была оставлена прямо перед Мицуке, а сама Рыжая устроилась рядом, поближе к огню, подальше от девушек. Она с интересом наблюдала за чисткой бататов, но помощь пока не предлагала.
А бродяга обдумывал мысль, что могла легко стать последней в его беспутной жизни - если он выполнит задуманное. Потому что одно дело - мыть в чужом шлеме, воткнутом рогами в мягкую лесную почву, очень удобно, бататы. Совсем другое - превратить этот шлем в котелок. Вот тут, пожалуй, от нагинаты кавалериста не спасет и хваленое искусство их клана владеть мечом.

На широком лице Мицуке настолько явственно отразились сомнения и чуть ли не философские размышления о последствиях оскорбления шлема действием, что Такамори понял – надо срочно спасать роши. Он осмотрел пристальным взглядом всех членов маленькой группы, словно посудина сама вылезет из-под чьей-нибудь одежды, если смотреть повнимательнее. Не вылезла. И из кустов не выкатилась. Спящий Кин Ки проснулся ровно на тот промежуток времени, который требовался, чтобы сделать глоток из фляги, и тут же вновь провалился в покойный сон. Вот уж кого не заботили ни еда, ни приготовления к празднику.
Кстати, он хоть и странный монах, но все же монах, и у него должна быть посудина для подаяния. Может, удастся приспособить ее для общих нужд? Ронин дал знак остальным не шуметь слишком сильно и тихонько подошел к спящему. Сел рядом с ним, прикинул, где может лежать кружка, и запустил руку под одежду. Затаил дыхание, не хотелось оказаться схваченным за руку. Пальцы нащупали что-то, похоже, ту самую плошку, только почему-то необычную на ощупь. Аккуратно отвязал, вытянул и изумленно уставился на добычу – плошка оказалась металлической.
- Кажется, теперь у нас есть посуда. Правда, кашу в ней не сделать.
Остается надеяться, что Ки-хоши не обидится.
- На всех - нет, - согласился Мицуке, показал иноземцу, как нарезать бататы на кусочки и не лишиться пальцев. - Сварим только для Цукуёми.
Он пристроил плошку на камнях, плеснул туда воды и высыпал подготовленные клубни. Еще бы меда, но в лес их за медом сейчас никто не отпустит, да и не ночью же его искать.

(Все те же)

- А их пекут? - Рыжая спросила это тихо, чтобы не вызывать излишних вопросов своей неосведомленностью. Судя по направлению ее взгляда, спрашивала она об оставшихся бататах.
- И пекут, - проявил немалую осведомленность Мицуке, охочий не только до сладостей. - И еще жарят. По-всякому.
Под бдительным присмотром Такеды и с помощью иноземца они нашпиговали клубни всем, что пришло в голову или попалось под руку, в ход пошли орехи, ягоды и даже обнаруженный в седельной сумке десятника сухой, как корень тысячелетней пинии дайкон. Легкая заминка возникла лишь, когда потребовалось проткнуть кожуру бататов, чтобы не лопнули от жара. Лезвие ножа оказалось слишком широким для такого дела, но двум бродячим воинам одновременно пришла в голову одна и та же мысль - палочки. Амэ, предупреждая назревающий вопрос, наотрез отказалась превращать свои украшения в столовые приборы. Такамори полез за пазуху, вытянул на свет костра вари-когаи*, и в тот же момент увидел в руках у сидящего напротив Мицуке такой же предмет, отличавшийся только узором.
Вскоре угощение было почти что готово, а луна высеребрила поляну - как раз вовремя.

---
*вари-когаи - сдвоенный когаи, инструмент вроде шила, очень острый, используется для приведения в порядок мужских причесок, еды в дороге и самозащиты при случае. исполнялись мастерами и порой являются произведениями искусства.

(С Даларой)

Помогая в приготовлении пищи, Андрео по ходу дела узнал немало о миябито, уяснив про себя, что легенд-версий события примерно столько же, сколько в большинстве языческих праздников. Их рассказывают не просто по-разному, но даже противоречиво, когда одно и то же делает примерно десяток различных персонажей. Или один и тот же, взять лунного зайца, занимается совершенно разными делами.
Разум святого отца восхищался строгостью и единством католических праздников, где есть единое толкование того, чему народ должен радоваться, доносимое до людей с амвонов. А сердце подсказывало, что он непременно запишет все, что запомнил, как только будет свободное время.
Увлеченный историями, в которых, правда, не все понимал, миссионер даже не обратил внимания на появившихся после довольно-таки долгого отсутствия Мицуке и его спутницу.
Костер недовольно шипел и бурчал на неразумные действия вроде бы разумных существ – засунули что-то только для того, чтоб потом выкинуть куда подальше. Монах спал, Хидэтада бурчал животом, остальные переговаривались – словом, самая что ни на есть праздничная музыка.
- А с чего начнется? – тихо спросил священник у Олури, уже поняв, что разговаривать в этот праздник не запрещено.

Девочка на секунду задумалась, приложив палец к губам. На ее памяти праздник просто начинался, не было какого-то определенного момента. Он просто был.
- Ну, наверное, все положат еду для Цукуёми на то место, где он лучше всего сможет ее разглядеть, и будут смотреть, как он идет по небу. А дальше – как получится.
Это было непривычно. Не говоря об отточенных до наряда последнего певчего церковных ритуалов, обычно даже самые дикие племена джунглей Индии имели ритуалы, отступление от которых иногда означало смерть.
- Больше напоминает не праздник, а дружеский вечер в гостях у кого-то, - улыбнулся миссионер, думая, когда же начнут есть они сами.
- Все же одно правило есть, - вмешался в беседу Такамори, видя искренний интерес патэрэна и затруднения Олури. – Сначала луна должна освятить еду, только потом можно начинать есть.
Девочка кивнула и горестно вздохнула. Голодным взглядом уперлась в расчищенное пространство, куда уже выставили всю еду, какую набрали, а также и одолженную у много спящего старого монаха флягу с красным сакэ. Последнее Олури привлекало не слишком, даже внушало опасения, если вспомнить, что делалось с некоторыми жителями деревни, которые злоупотребляли сакэ. Да и речка рядом, зачем еще питье? Но оба «брата» настояли, что без этого праздник не получится, дядя Хидэ был не против, а Кагами и Амэ впервые сошлись хоть в чем-то.

(вместе с Хигфом)

Дорога на Шиобару

В конце концов, всадники тоже заметили новую преграду на дороге - людей, что шли им навстречу. Один из верховых приблизился к командиру, прокричал несколько слов, неразличимых остальным за грохотом копыт. Он указывал на фигуру в доспехах.
- Нет, не думаю, - командир маленького отряда отрицательно покачал головой. - Это не буси. Впрочем...
Он прищурился, присмотрелся внимательнее. Усмехнулся.
- Впрочем, если давать им название, то его придется записывать тем же самым кандзи*... Воистину сегодня день возвращенного прошлого.
- Предыдущая встреча уже стоила нам одного, - телохранитель оглянулся. - Даже двоих.
- Едем! - командир нетерпеливо поторопил коня ударом ладони. - Мы должны добраться в Шиобару до темноты, если не хотим навечно застрять на этой дороге.
Сохэи остановились, всего несколько секунд им понадобилось на то, чтобы разобрать гербы и цвета всадников, приближавшихся к ним. Не говоря ни слова, первые двое метнулись влево и вправо от дороги, укрываясь в кустах, что росли вдоль прибитой земли. Воин с мечом повернул свою голову в рогатом шлеме к четвертому спутнику, тот коротко кивнул, а в глубине серых глаз заплясали зеленые искорки. Небольшой футляр перелетел со спины в руки ночному собеседнику Мицуке, с тихим щелчком откинулась крышка.
- Я думал, они умнее, - фыркнул сукэдачи. - Устроили засаду.
- Их ничего не изменит, - вздохнул командир. - Ничего не поделаешь, готовьте луки.

---

*«самурай» записывается иероглифом, состоящим из двух частей – «человек» и «храм».

(Grey-dono mo)

Дорога на Шиобару
(незадолго до приготовления бататов)

Десятник кавалерии-нагината клана Санада уже неоднократно убеждался, что в головах у путешествующих с ним ронинов гуляет ветер. Убеждался, но не мог до конца осознать насколько мощным и неуправляемым, просто ураганным, может быть этот, отнюдь не Божественный ветер. Прозрение начало настигать Такеда, когда ушедших за бататами Мицуке-сана и недавно встреченную им девицу, скорее всего кто-то похитил, причем явно, - какие-то демоны. Хидэтада пришел к такому выводу, потому что оба исчезнувших вернулись поздно – когда небосвод уже потемнел и звезды засверкали в вышине, подобно росе, отражающей последний солнечный луч, а желудок достойного кавалериста исполнял что-то заунывно-тоскливое, требуя пищи. Ронин и девица возвратились со странно небольшим для столь долгого отсутствия количеством бататов, но во взъерошенном состоянии, с застрявшими в волосах веточками, розовыми щеками и блеском в глазах. Все это еще больше убедило Хидэтада в том, что их действительно кто-то похитил, пытался держать в плену, а затем, не выдержав «покорнейшего» характера пленников, скорее всего, на коленях упросил Мицуке и его даму убраться назад, к спутникам, откуда были похищены, пока несчастного демона, или демонов, не хватил удар.
Задумавшийся о столь сложных вещах, бравый десятник отвлекся, позабыв, что за не в меру ретивыми и деятельными спутниками необходим присмотр, за что и поплатился – когда он обратил внимание на кипящую у костра деятельность, то вмешиваться было уже поздно – в его боевом шлеме, для удобства воткнутом рогами в землю, уже мыли бататы. Хидэтада покосился на занимающегося этим благим, но неуместным по отношению к славному боевому шлему, делом, Мицуке, но ничего не сказал, втайне понадеявшись, что перед теми как налить воды, ронин вынул из шлема хотя бы подшлемник. Кавалерист не понимал, зачем вообще было приспосабливать для подобного мероприятия шлем, если в одном из притороченных у седла Демона-У вьюков, болтался небольшой бронзовый походный котелок, верой и правдой служащий десятнику уже не первый год и прошедший с ним множество ли, как по дорогам Коре, так и по пыльным тропам родины.
Продолжая молча следить за проворными пальцами Мицуке-сана сквозь слегка прищуренные веки, Хидэтада поклялся себе, что рассечет нагинатой на две аккуратные половинки любого кроме Олури-химэ, кто рискнет применить шлем конника в качестве котелка для варки бататов, причем сделает это, не взирая на лица и клятвы дружбы. Он молча кипел от гнева и голодного бурчания в желудке, по этому просто забыл вслух проинформировать спутников о том, что такой необходимый в походе предмет как котелок, у них есть. При всех своих достоинствах, Такеда Хидэтада, никогда не отличался особенно острым умом, а свою сообразительность проявлял исключительно во время боя - как и положено истинному воину…

Дорога на Шиобару

Воздух запел, дивные переливы вырывались на волю из маленькой глиняной свистульки, прикрепленной к древку. Всадник справа от командира вздрогнул, маленькая стрела, в полтора раза короче обычной и куда более тонкая и хрупкая, вонзилась в щель между панцирем и мэмпо, пролетев невообразимое расстояние, разделявшее отряд и пару, оставшуюся на дороге. Самурай открыл рот, чтобы инстинктивно вскрикнуть, но челюсти и язык свело судорогой. Тело в доспехах повалилось на дорогу, дергаясь и плюясь серой пеной, а потом затихло.
Стрелок усмехнулся и потянул из саадака новую стрелу, вновь прислушиваясь к тишине, направляющей его руку. Тело их соратника еще падало, самураи осыпали кусты стрелами, не столько брали меткостью, сколько быстротой и количеством.
- Встретимся у источников! - прокричал командир.
Развернул коня, пустил его вскачь вниз по склону к реке.
Двое воинов кивнули, направили лошадей прямиком на засаду, остальные - кто последовал за старшим, кто выбрал противоположную сторону, поскакал в лес.
Еще одна глиняная свистулька пропела короткую победоносную песню, и одна из лошадей сиротливо замерла у обочины дороги, обнюхивая упавшего наездника. На встречу второму самураю, помчавшемуся в сторону врага спокойно вышел великан с но-дачи. Остальных сохэев и след простыл, а лучник спокойно опустил свое оружие, и перешагнул через несколько длинных стрел, воткнувшихся в землю меньше чем в пяди от его ног.
Меч уже был занесен для удара, мальчишке, которому не так давно исполнилось положенное количество лет для того, чтобы стать мужчиной, хотелось зажмуриться. Но - на него полагались, и ничего другого ему просто не оставалось. С хищным шипением, чудовищный клинок рассек воздух. Воин шагнул влево, уходя с прямого пути у коня. Дикое ржание оборвалось, и тяжелая лошадиная голова упала на траву у дороги. Рядом упал самурай с разрубленным через доспехи боком. Он был еще жив, когда но-дачи еще раз взметнулся над его головой, а потом опустился прямо на шею.

(& Bishop-san)

(Китти, Далара, я)

Луна стояла над горами, круглобкая, яркая, точно фонарь-гифу* - даже пламя костра потускнело, пригасло, чтобы не отвлекать внимания собравшихся на поляне людей. Мицуке приволок найденный у реки плоский валун. Накрыли кленовыми листьями - получился алтарь. Вместо свечей положили на гальку угли из костра и время от времени скармливали крохотным огонькам сухую траву. Был бы жир, вышло бы лучше.
Как-то само получилось, что голодные путешественники набросились на еду. Посчитали, что лунного света хватит на всех, бататы и каштаны освятятся и в руках, а съесть их лучше, пока не остыли. Мицуке грыз сладковатую мучнистую мякоть и вместо ночного светила любовался белой нежной шеей Кагами; кицунэ приспустила ворот пониже, волосы подобрала повыше наверняка не случайно. Амэ, как и луна, тоже была щедра, дарила свое общество всем и сразу, ее голову украшал венок из лозы.
Олури, отправленная к реке избавляться от последствий слишком тесного общения с костром и вернувшаяся оттуда чистая, хотя и несколько мокрая, поглядела на двух других представительниц женского пола и попыталась последовать примеру старших. Попытка сделать прическу, как у Кагами, провалилась из-за несносной способности волос рассыпаться и разлезаться во все стороны. В результате усилий прически, в обычном ее понимании, не стало вовсе. Амэ со смехом надела на голову девочке венок.
Такамори, уминавший еду чуть ли не быстрее Мицуке, с интересом поглядывал то на Амэ, то на Кагами, посчитав, что смотреть-то никто не запретит, а дальше разберутся.
Рыжая попробовала каштан со смесью недоверия и любопытства на лице. Каштан и каштан. Поймала заинтересованный взгляд Олури, смутилась, начала наблюдать, что с ними делают остальные. Попробовала почистить. Так было и, правда, вкуснее. Оглянулась на Мицуке - заметил ли? Роши подмигнул лисе, потянулся за выпивкой, пришлось делить на всех и каждому досталось едва ли по глотку. Незнакомый запах и вкус, слишком терпкий напиток, слишком крепкий, в голове сразу же зашумело. Мицуке передал флягу Рыжей. Та поднесла флягу к лицу - и тут же отшатнулась с выражением крайнего недоумения. Чихнула. Задержав дыхание, попробовала отпить. Зря. Пытаясь подавить приступ кашля, кицунэ передала флягу дальше и метнула в сторону Мицуке гневный взгляд. Предупреждать же надо!
Дальше находилась Олури, все недоуменнее наблюдавшая за новой знакомой. Когда та, не глядя, сунула флягу ей в руки, девочка чуть оторопела. Тоже понюхала. Сакэ в деревне водилось, конечно, только это было не оно, а что-то совсем другое. Кинув осторожный взгляд вокруг и, пока никому не пришло в голову отобрать, сделала глоток. Рот обожгло, совсем как тогда, когда они с Тото прокрались... да, уши потом болели долго.
Олури передала кожаный сосуд десятнику, оказавшемуся рядом с ней, и тут же спросила:
- Дядя Хидэ, а когда вы мне подарите нагинату?


---
* фонарь-гифу - особый тип фонаря круглой или яйцеобразной формы; назван по местности, где первоначально они изготовлялись.

Вопрос о нагинате застал десятника врасплох, как раз в тот момент, когда он надкусил и начал жевать очередной каштан, которым, естественно, тут же подавился, раскашлявшись. Пока бравый кавалерист звонко лупил себя по спине, и заходился в кашле, его ум яростно пытался найти выход из сложившейся ситуации. Он старательно придумывал наиболее надежные оправдания, которыми можно было бы снять с себя вину за нарушение обещания, данного подопечной, при этом, не обидев ее. Наконец, одновременно с последним, попавшим не в то горло кусочком, вылетевшим наружу, подходящее, по мнению Хидэтады, оправдание, было придумано:
- Ну-у-у-у… Гхм-м-м-м… Это… Да как только качественная нагината поблизости окажется, так тебе ее и подарю! Не преподносить же вам, Олури-химэ, любую ржавую и криво заточенную железяку, назвать которую "нагинатой" могут лишь глупые простолюдины! Для благородной девы и оружие должно быть соответственным - от хорошего мастера и отличной стали!
Такеда широко осклабился, стараясь за улыбкой скрыть собственное недоумение по поводу того, где же это в ближайшее время может подвернуться такое благородное оружие, и главное - сколько же оно будет СТОИТЬ?! Именно последний вопрос не давал покоя Хидэтаде, пока он старательно пережевывал еще один каштан…

Дорога на Шиобару

Амэ поняла – праздник будет! Сакэ, конечно, маловато на столько человек, но это не такая уж проблема. Главное, что все захотели праздника, а одно это уже пьянит. К тому же заморское сакэ оказалось весьма забористым, тут же вскружило голову. Пришел момент, когда все утолили первый голод и смогли думать о чем-то еще. Тот самый момент, когда начинается настоящее веселье. Если что она умела, так это выловить этот момент и воспользоваться им в полной мере.
Амэ встала, бросила кокетливый взгляд поочередно на каждого из мужчин. Вот монах, но он стар и спит. Вот другой монах, но, кажется, они дают обет безбрачия, а любовные игры для них означают грех. Вот десятник кавалерии-нагината, мужчина хоть куда. К нему первому Амэ и подошла танцующим шагом. Встала перед ним, осмотрела с ног до головы, качнула бедрами под слышимую только ей музыку. Жаль, эту прическу не распустить. По ее мнению, все мужчины выглядели гораздо лучше с волосами, отпущенными лежать, как им вздумается.
Вот Такамори с тонкими благородными притягательными чертами лица, зачем-то прячущий себя под красивыми одеждами. Впрочем, есть вещи, которые не каждому нужно видеть. Здесь с прической все легче. Амэ повела руками, и пока он зачарованно смотрел, освободила волосы от стягивающего их шнурка. Он не попытался собрать их снова, только улыбнулся. Еще помнит... Амэ взмахнула ресницами.
Вот Мицуке. Более грубые черты лица, но есть в них что-то неодолимо тянущее, обещающее. Ну, здесь с прической и возиться нечего. Танцовщица встала перед сидящим роши, некоторое время смотрела, словно задумчиво, а потом вдруг игриво дернула за и так почти развязанный шнурок, рассыпая по плечам волосы.
Отец Андрео с интересом ждал, что будет. Правда, интерес проявлялся только в свободное от пережевывания нового пищи время. Бататы были приятны на вкус, впрочем. пробовал он их не впервые.
Впрочем, вначале все утоляли первый голод, а потом все стало гораздо интереснее. Олури-химэ попросила у Хидэтады нагинату… Причем явно не в первый раз. Миссионер представил, как девочка лихо, с риском для себя и окружающих, размахивает грозным оружием самурая и внутренне вздрогнул
К счастью, воин нашел выход из положения…
Затем одна из женщин, кажется, ее звали Амэ - он уже начинал путаться с их непрерывно растущим отрядом, - встала. Судя по ее манерам, мысли в ее головке бродили самые греховные. Миссионер неодобрительно поморщился.

(+Хигф+Рейтар+Бишоп)

(еще - Далара, Хигф и Рейтар)

- Oi! – возмущению не было предела, но больше притворному, чем на самом деле.
Роши попытался вырваться, но куда там. Кицунэ, что внимательно наблюдала за каждым участником, вдруг объединила силы с недавней своей соперницей – хотя кидала призывные взгляды на городского щеголя, то ли в пику Амэ, то ли самому Мицуке. Хотя роши еще не разобрал, в чем опять провинился. Пока он думал, девушки на пару не только в волосы ему вцепились, но и успели стянуть с плеч косодэ.
Призывные взгляды незамеченными не остались, а разреженный горный воздух весьма неплохо сочетался с вином, заставляя голову кружиться. Раз девушки предлагают присоединиться, почему бы нет. Такамори встал, сделал несколько шагов и опустился на траву рядом с Амэ и Кагами.
Такеда Хидэтада только крякнул и разгладил усы, увидев призывную походку танцовщицы. Да и как такую манящую, соблазнительную походу можно было не заметить? Просто никак, будь ты хоть сам Будда-Шакьямуни, который тоже, говорят, знал толк в женской красоте.
Взгляд десятника проводил качнувшую бедрами Амэ, направившуюся к Такамори и расплетающую шнурок, сдерживающий его длинные волосы. Десятник крякнул еще раз, протяжно и глубоко вздохнув, как усталый пес. Он попытался подсчитать, сколько дней не был с женщиной, не прикасался к нежной коже, не чувствовал нарастающий жар объятий и подкатывающее безумие, и слегка загрустил, когда, досчитав до двадцати, сбился со счета. Находящихся в пределах видимости доступных девушек, на всех явно не хватало…
Кавалерист давно пережил щенячью пору юности, в которой мужчина теряет голову от одного вида нежной шейки с бархатной кожей и бросается исполнять заложенный в него богами долг с первой попавшейся женщиной, кроме разве что тех, кто успеет спрятаться от него на самой верхушке пинии. Десятник давно вышел из этого возраста, поэтому рассудил, что действовать следует иначе. Он поднялся, расстегнул завязки доспеха, в котором, признаться, изрядно успел вспотеть, и достойной поступью направился к продолжающему пастись Демону-У, неподалеку и под охраной которого, были сложены седельные сумки кавалериста. Недолго порывшись в одной из них, он сгреб в охапку несколько продолговатых, глиняно звякнувших, предметов, с которыми вернулся к костру и остальной компании.
- Вот, думаю, в честь праздника нашей прямой обязанностью будет выпить все это. - Хидэтада выстроил плотно закупоренные, полные сакэ, бутылочки, в две длинные шеренги, выставив перед ними, словно славного генерала, одну - заветную бутылку. Бутылку с трофейной настойкой, которую он пронес через несколько боев и переходов, добытую во взятой войсками Санада, столице Коре. Бутылочку с настойкой, которую жители Коре называли "Настойкой на огненных драконах" - символизирующей мужское начало, редчайшей настойкой на двадцати семи травах, которую подавали на празднествах лишь для семьи ванна Коре, и только в символических дозах, лишь губы намочить.

(все тот же дружный коллектив)

- Угощайтесь! Ведь сегодня праздник. - Хидэтада сорвал печать с правофланговой бутылочки первого ряда…
Рыжая пить отказалась, даже когда предложили разбавить сакэ водой из реки. Но смеялась вместе со всеми, а когда пущенная по кругу за неимением сакадзучи глиняная бутылка вернулась к ней, даже сделала вид, будто отхлебнула немного. Зато Амэ пила много и охотно. Возник небольшой спор, можно ли присоединиться Олури, но пока драли глотки, неугомонная девица попробовала напиток сама. Глазенки ее осоловели. Мицуке запустил руку под черно-огненные одежды соседки, отпора не получил, разве что куснули для острастки за ухо.
Мысли священника оправдались - и почему языческие праздники норовят превратиться в оргии? Все-таки тут видно превосходство христианства!
Лицо священника стало бесстрастным. Он надеялся, что эти люди не настолько бесстыдны, чтоб предаться любви вместе и при всех, и уйдут в лес. В противном случае уйдет он…
Амэ успела на короткое время положить голову на плечо Такамори, почувствовать его руку у себя на спине, скользнуть кончиками пальцев по плечу Мицуке и кинуть жаркий, чему весьма способствовало пополнение сакэ, взгляд на Хидэтаду. Католический священник, как она и думала, не проявил интереса. Мелькнула озорная мысль попробовать сдвинуть его с этого странного, хоть и выбранного добровольно, пути. Вот будет смешно, если получится. Ах да, есть же еще один священник!
Амэ подошла к спящему Кин Ки, опустилась рядом с ним на корточки. Потрясла за плечо, прошептала на ухо:
- Кин Ки, просыпайтесь, все веселье пропустите.
Странствующий монах, не открывая глаз, сделал попытку встать, преуспел только с помощью Амэ. Танцовщица довела его до ставшей тесной компании, усадила рядом. Тут же пристроилась Олури, не решавшаяся войти в круг взрослых, но и не желающая оставаться в стороне.
Из травы высунулась рыжая усатая морда, в зубах кот держал мышь - тоже принес на общий стол. Чиру не обиделся, когда подарок отвергли, съел сам. Но в ответ - отказался от выпивки. Лунный свет стекал по рукам молоком. Мицуке набрал полную пригоршню росы, провел влажной ладонью по обнаженной спине кицунэ. Рыжая извернулась, повалила роши в мокрую траву.

(С Рейтаром, Даларой и Бишопом)

Веселье продолжало усиливаться - бутылочки сакэ пустели прямо на глазах, путники становились все веселее и общительнее. Танцовщица растолкала даже пожилого монаха, не ведомо как, уговорив и его присоединиться к празднеству.
Хидэтада не терял времени даром, он любовался сияющими на небе звездами, ясным, нежным лунным светом, пил сакэ, всякий раз передвигая бутылочки так, что бы всех запутать и кому-нибудь из ронинов или их дам, обязательно попалась бутылочка с настойкой "Драконовки". Он с легкой улыбкой смотрел на их полные невысказанных чувств движения и жесты, и пытался вспомнить хоть одно, подходящее к такому вот вечеру, стихотворение. Признаться, вспомнить что-нибудь подходящее все никак не удавалось - стихосложение никогда не было сильной стороной пьющего сакэ десятника кавалерии.
Общими усилиями, никто не заметил как, с обоих ронинов стянули верхнюю часть одежды, оставив ничем не прикрытые торсы. Амэ про себя подивилась, что люди, оказывается, могут быть настолько разными – по виду, по сложению и излучаемой силе, но при этом оба по-своему привлекательны. Кагами, она же кицунэ, твердо заявила свои права на Мицуке, и в ее полуприкрытых глазах недвусмысленно читалось, что она делиться не собирается ни на каких условиях. Олури, раскрасневшаяся, с масляным взглядом, заняла руки плетением бесконечных косичек из травы. Косички получались кривыми, но их кучка неуклонно росла. Амэ неожиданно оказалась рядом с Такедой и попыталась освободить от части одежды и его.
Кавалерист взглянул на девушку затуманенными размышлениями глазами, перевел взгляд на заливающую окрестности молочно-белым светом, луну и помог Амэ снять с себя косодэ, после чего, протянул ей еще одну распечатанную бутылочку с сакэ и, приподняв в сторону лунного диска, полную сакэ бутылочку, произнес:
- Кампай!
Португалец, сакэ не пивший, вздохнул. Все так, как он говорил. Не пристало служителю Господа такое наблюдать. Правда, пытаться устыдить собравшихся и читать им проповедь все равно бесполезно. Но… Он бросает косой взгляд и резко опускает голову… Мудро говорится – «не введи себя во искушение». Люди так слабы, и ему лучше уйти. Священник поднялся и, подойдя к Олури, шепнул:
- Не хочешь пойти подышать в лес свежим воздухом ночи миябито?
Не пристало ребенку смотреть…

В момент, возможно, подсказанный чувством, Амэ решила, что пришло время танцевать. Белый лунный свет, спорящий с рыжими отблесками костра, казался достаточным освещением. Барабанов нет, других музыкальных инструментов тоже, но это не смущало танцовщицу. Ладоши и ступни легко заменяют барабаны, а собственный голос – любой инструмент.
Она поднялась посреди круга порядком захмелевших людей. Четверо мужчин и одна лиса, какая аудитория! Взмах длинным рукавом в сторону Мицуке и Кагами, и их обдало порывом воздуха, наполненным тонким неуловимым ароматом неизвестных цветов. Смотрите, говорил жест, не отвлекайтесь на глупости, еще успеете! Не просьба, команда, и они послушались. Во второй руке танцовщицы появился веер, раскрылся, как бутон. Запорхал, заметался, будто живой. Непроизвольно все подались назад, расчищая пространство. Все смотрят, превращенные в зрителей и декорации одновременно. Амэ улыбнулась широко и нагло, что-то ей это напоминало, не хватало только перевернутой бочки. Прищуренные глаза блестели.
Она топнула босой ногой, потом еще и еще, заводя ритм. Руки взвились вверх, то ли взывая к Луне, то ли вызывая ее в соперницы. Вихрем взметнулись длинные, до пят, черные волосы, не сдерживаемые ничем. Хакама, чудилось, стали кроваво-красными. Глаза Амэ зажглись сумасшедшим дерзким огнем. Одежды разметались, окутывая тонкую движущуюся фигуру размытым облаком легкой ткани.
Невероятно сложные движения сменялись простейшими, но наполненными жизнью и особой силой, к которой хотелось прикоснуться, испытать хоть часть ее на себе. Как будто иначе и жизнь – не жизнь. Все тело танцовщицы превратилось в движение, один сложный летящий порыв. Так движется пламя, не зная сомнений и раздумий.
Первым встал Такамори. Не понимая, что делать, лишь слепо повинующийся инстинкту. Встал и застыл, молча глядя и не в силах оторваться. Потом, зачарованный, поднялся на ноги Такеда. Следом Мицуке, неведомой силой оторванный от околдовавшей его лисицы. Потом не выдержал даже мирно посапывавший Кин Ки, будто танец ворвался даже в сон. Амэ излучала саму жизнь, стала воплощением физического, и противиться ей не в силах были даже самые сильные. В ней, в ее танце, сочетались сила и слабость рода человеческого.
Один за другим, они пытались коснуться ее – так мотылек стремится задеть крылом огонь свечи, - пытались стать частью силы, которая, казалось, заключалась в ней и била лучами наружу. Одного за другим, она принимала их в невидимый круг своего безумства, касаясь, но оставаясь недоступной. Вводила их в экстаз, крутилась и летела, оставаясь на месте. Ей дороги были все и каждый. Каждое движение и каждый взгляд. Слов не было. Остались только чувства и незримый, но почти физический контакт.

(не мое - Китти. поставлено, чтобы не рвать линию)

А Рыжая - зачарованно наблюдала за танцем, не поднимаясь с земли. Укол ревности был потушен одним взглядом на "соперницу". Потому что сейчас Амэ была не просто человеком, даже не просто той, что танцевала при полной луне в праздник... Кицунэ и сквозь хмель чувствовала, что сейчас эта хрупкая девушка много старше ее самой, во много раз сильнее. Пытаться бороться с тем, что сейчас происходило на поляне было равносильно попытке заставить свернуть солнце с его пути - Рыжая была сама почти влюблена в Амэ, в луну, в веера, в мелькавшие иногда белые запястья танцовщицы. Словно бы какая-то сила связала их всех вместе - саму лису, монаха, самураев - и центром всего была сейчас тонкая фигурка в облаке летящего шелка. Казалось, еще мгновение, и кицунэ услышит музыку - тонкие переливы флейты и грозный, тяжелый барабанный ритм, что глушит шаги танцовщиц, и тогда начинает казаться, что их маленькие ноги совсем не касаются земли. Как жаль, что сама она не умела играть! Впрочем, кое-что добавить от себя Рыжая все-таки могла.
Вскоре Амэ уже сама светилась призрачным лунным сиянием - сначала едва заметно, а потом уже так, что действительно могла поспорить с молчаливым серебряным диском, плывущим по темному небу.

Танец начался, когда отец Андрео еще не ушел с поляны. Португалец вздрогнул, оглянувшись на начавшую танец Амэ. Более не дожидаясь реакции Олури, он торопливо отвернулся и направился туда, где ветки кустов, словно копья стражей, скрестились на границе спасительного леса. И даже не глядя назад, он чувствовал растекавшуюся по поляне атмосферу нереальности, отмены всего сковывавшего, желание почувствовать праздник и свободу от того, что обычно определяет внешнее поведение человека.
- Спаси меня, Господи! – прошептал раздираемый страстями миссионер.
Годы монашества не убили в еще нестаром человеке сильного влечения к женщинам - в юности девушки так и вились вокруг красавчика Пауло, и он этим охотно пользовался. Потом было несчастье в семье и монашеский обет. И – вера. Вера в то, что, отдав себя Господу, живя по законам Его, священник охраняет не только заветы Иисуса, но и счастье и покой родных. Ведь за все надо платить, а если не захочешь – судьба возьмет оплату сама, когтистой лапой загребая немыслимый процент.
Запрет стоял прочно, и, несмотря на свои слабости и грешные мысли, иезуит твердо знал – нельзя. Это твердо вбитое НЕЛЬЗЯ всегда помогает, позволяя смотреть на искушение как нечто недоступное, заранее зная, что будет грустно, а может, и больно, но ты не сделаешь этого.
Человек, за спиной которого нет ничего, будет вести безнадежный бой до конца. А знание возможности отступить вызывает колебания, и именно потому завоеватели жгли за собой корабли.
Он тоже сжег, давно и навсегда, смотря издали на другой берег, но утешаясь тем, что это грех, каясь и находя выход в своей вере. Ночь миябито танцем Амэ, исходящей от нее аурой рушили все запреты, и священник словно увидел ждущий его корабль.
Нет!
Андрео ушел с поляны, и кусты сомкнулись за ним. Европеец шел по лесу, ничего не видя вокруг. Какая-то ветка чуть не выколола глаз и оставила царапину на щеке, но он почти не заметил этого.
«Господи, спаси меня! Не введи во искушение!»
Но, наверное, Бог решил проверить своего слугу, потому что слепой путь по лесу снова вывел измученного португальца к краю поляны, на которой остальные кружились вокруг Амэ, притягиваемые ею, будто планеты, вращающиеся вокруг Солнца, как говорил какой-то польский еретик. И она была этим светилом. Не выходя на открытое место, святой отец рухнул на колени за кустами и, не в силах оторвать взгляда, воздел руки к небу.
- Это посланница дьявола! Обороните меня от демонов, Господь и сорок святых мучеников! Дайте мне сил! Господи, иже еси…

Такеда Хидэтада, опытный, уже в годах, видавший виды и бывавший в переделках, воин, внезапно понял, что хочет упиться. Упиться вдрызг, до полного беспамятства, благо сакэ было еще очень много, закуски – мало, а размышления и настроение располагали к воспоминаниям, любованию полной луной и покаянному самокопанию, каковое нападало на кавалериста не то что бы редко а очень редко – не более чем раз-два в год. Обычно такое случалось во время одного из основных праздников, когда пиршественные столы ломились от напитков и лакомств, или же напротив, когда никаких праздников не намечалось, но у достойного десятника находилось свободное время и немного денег. Ровно столько, что бы хватило на сакэ, но не достаточно, что бы ненадолго купить женскую ласку. В такие моменты, десятник кавалерии-нагината клана Санада проходил три стадии опьянения: во время первой стадии этот обстоятельный и до мозга костей практичный воин впадал в слезливо-сентиментальное состояние, в котором мог часами любоваться вечерним полетом комаров, светом звезд или бликами на воде пруда, при этом пытаясь срифмовать несколько строк, дабы в этих плодах выкидыша поэтической утробы, выразить переполняющие его чувства.
Вторая стадия, наступавшая примерно через четыре-пять кувшинчиков сакэ после первой, выражалась куда менее безобидно для окружающих: сентиментальность настолько переполняла Хидэтада, что достойный отпрыск Такеда не мог удержать ее внутри, по этому, словно шлюз в плотине, немного приоткрывал, громогласно выплескивая все то, что накопилось в нем наружу в виде пения. Очень громкого пения. Крайне фальшивого и немелодичного пения. Очень громкого, фальшивого и немелодичного пения, от звуков которого непривычные к таким чудесам простолюдины в панике разбегались, полагая, что слышат завывания алчущих жертвы, демонов.
Третью стадию, которую от предыдущей отделял добрый десяток кувшинчиков сакэ, доблестный десятник кавалерии-нагината клана Санада, Такеда Хидэтада обычно не помнил вообще. То есть он совершенно не помнил, но окружающие, которых не смогли довести до покаянных слез душещипательные стихи первой и заставить в панике убежать яростные вопли второй, могли немало захватывающего и интересного рассказать о деяниях Хидэтада, достигшего третьей стадии упивания сакэ.
Сегодня, в ночь Миябито, Хидэтада смотрел на луну, очарованный ее красотой и совершенством. Смотрел и ощущал восторг и сожаление, радость и тоску одиночества, благодарность ночному светилу за его сияние, и душевную усталость, требующую тишины и покоя. Он радовался за молодых спутников, явно готовящихся крайне плодотворно провести праздничную ночь, и слегка завидовал им, понимая, что лимит доступных дам, исчерпан, из-за чего он обречен на одиночество, которое, тем ни менее, собирался сделать максимально насыщенным.
Хидэтада попытался срифмовать танку о побивающихся сквозь хвою пиний, лунных лучах, как всегда не получилось, но он не пал духом. Приникая губами к горлышку початой бутылочки сакэ и размышляя, как из очень скверно рифмованных строк сделать приемлемо рифмованные, когда Амэ встала и плавной поступью танцовщицы вошла в круг, среди сидящих людей. Вошла и взмахнула тонким шелком рукава, словно птица крылом и начала танцевать. Что это был за танец! Ни одно движение не выбивалось из общей гармонии, все были идеальны: точны, легки, выверены, но при этом – живы. Живы настолько, что, казалось, могут поднять из могил мертвых и пустить в неистовый пляс живых, сполна окунув их в безумие танца. Порхание раскрытого веера в руке Амэ, трепетание шелковых рукавов, все это завораживало, влекло, заставляло забыть обо всем кроме неистовства танца. В неистовство, подобное пляске языков пламени. Согревающих, будоражащих кровь языков пламени, зовущих и ведущих за собой.
Первым на ноги поднялся Такамори-сан. Хидэтада заметил это боковым зрением, но почти не придал этому значения, будучи не в силах отвести глаза от стройной фигуры танцовщицы, словно окутанной огненным ореолом. Он не почувствовал, как отставил недопитую бутылочку сакэ в строну, как поднялся на ноги, повинуясь неслышному, но такому сильному зову. Зову приблизиться к Амэ, прикоснуться к ее коже, ощутить будоражащее кровь прикосновение к пламени ее одежд. Извечному зову, который влек к ней, но и словно слегка отталкивал, затягивая в танец, заставляя руки и ноги жить своей жизнью, не подчиненной воле хозяев. Они плясали и плясали вокруг трепещущих, подсвеченных алым, лепестков ее одежд. Плясали вокруг стройной, порхающей фигуры, излучаемым серебристым свечением, словно сроднившейся с луной на праздничном небе. Плясали и плясали, и впервые за множество лет, десятник кавалерии-нагината клана Санада, доблестный воин и практичный рубака Такеда Хидэтада, внезапно понял, что счастлив…

Хмель всегда помогал забыть боль, помогал побороть ее внутреннюю и внешнюю ипостаси. Помогал отрешиться от остального мира, помогал отринуть потери, ночные кошмары и мысли о том, что когда-нибудь случиться.
Кин Ки знал слишком хорошо, что будет за чертой, из-за которой нет возврата. Но он знал, что будет не с ним, а с тем, что окажется тогда вокруг. Но хмель убивал и ту боль, что исходила от этого знания.
Сознание больше не владело телом, и было от этого... счастливым. Ночь, красные блики костра и серебристое сияние чего-то прекрасного. Оно было рядом, накрытые пеленой опьянения глаза монаха не могли различить всего, но совсем не глаза нужны были ему сейчас, чтобы постичь красоту происходящего.
Наверное, это и было настоящим счастьем, давно забытым и неиспытанным вот уже два десятка лет.

Я еще здесь...
Я помню...
Свобода... Дай ее мне... Никто не пострадает...
Ты лжешь...
Да!!!
Умиротворение, разве ты не чувствуешь его...
Нет. Ты не даешь мне.
Тогда возьми...

Глаза, открывшиеся во тьме, с удивлением взглянули на лунный свет, льющийся потоками прямо в душу.

Хорошо...
Вот видишь...
Это тоже будет моим... Когда-нибудь... Но пока...

Тьма заурчала, словно огромный кот, пребывающий на гране блаженства.

Хорошо...

(imaichi - Kitty mo!)

Танец был похож на детскую сказку, на историю, что рассказывают ночью перед тем, как погаснет фонарь... на очень знакомую историю, только – сам он не слишком походил на ее участника. Но смотрел, захлебываясь восторгом, с трудом оторвал взгляд.
- Это ты сделала?
Рыжая только сощурила глаза и перевела взгляд на огонь. Теплое рыжее сияние смотрелось странным контрастом - и с высоким звездным небом, и с плясуньей на поляне. Кицунэ протянула руку, словно гладя оранжевые языки. Мицуке нашарил одну из расставленных глиняных бутылочек из запасов Такеды, зубами вытащил пробку, отхлебнул. Содержимое показалось иным на вкус, необычным. Ритм, что владел танцовщицей, перемешивался с ритмом крови, открывал двери – неизвестно куда, неизвестно зачем, неизвестно кому... Шагнуть внутрь было боязно и любопытно. Сказка, рассказанная лисой, оказалась спасением. Рыжая убрала руки от костра - в ладони плясала крошечная оранжевая капелька, словно пламя свечи, только живее, подвижнее. Протянула огонек Мицуке.
Роши принял его как подарок – в обе ладони, не подумал, обожжется или нет, но кусочек пламени был едва теплый. Будто держишь в руках маленького птенца. Мицуке хотел про это сказать, испугался, что разрушит чары, и сжал рот. Но сдержаться все равно не сумел, потому – произнес одними губами: «Красиво». Рыжая кивнула и улыбнулась. А потом - подмигнула роши и дунула в его ладони. Пламя словно бы перекинулось на самого Мицуке, но оно не обжигало - просто теперь воин светился таким же призрачным светом, как и танцовщица. Но - огненно-рыжим. А сама хулиганка уже распустила волосы - теперь они были длиннее и легче, чем тогда у реки и почти скрывали ее фигурку из виду. Их хотелось сдуть, отыскать среди них беглянку.
- Тебя надо было назвать Хисаки*...
Где-то под волосами блеснула улыбка.
- Я буду коллекционировать имена. А потом плести из них гирлянды, - то ли хмель ударил в голову, то ли просто смеется.
- Только сегодня не превращайся ни в кого, - попросил Мицуке, лицо у него стало совсем детским, утратило привычную резкость. – Пожалуйста.
У пламени был странный запах.
- Обещаю. - Рыжая придвинулась ближе и коснулась лбом лба Мицуке. - Только меч не потеряй.
Характер шутки резко контрастировал с выражением ее лица - там мешались какие угодно выражения, но только не намерение в самом деле что-то украсть.

***
* hisaki - язычки пламени

Рыжая проснулась от холода. Лапы, щеки, уши - все горело так, словно она уснула в ручье. Потерев лапой ухо, кицунэ не обнаружила ни когтей ни меха... И проснулась окончательно. Светлая тонкая кожа покрылась странными синеватыми пятнами, так что лиса даже понюхала руку в недоумении. Нет, пахнет водой, каштанами и одним знакомым роши. После пары забористых ругательств, произнесенных едва слышным шепотом и выражающих скорее сочувствие к несчастным двуногим, чем злость на кого бы то ни было, кицунэ, наконец, стала способна воспринимать окружающее.
А окружающее стоило того. Росы сейчас было столько, что в ней можно было не только купаться, но и плавать. Несмотря на то, что солнца еще не было видно, небо уже светилось золотом и нежными персиковыми тонами - частые мелкие облака словно пытались сравниться с луной, сияя каждое своим светом. В редеющем тумане над полянкой танцевала маленькая, едва заметная радуга. "Несчастные двуногие" лежали в траве неопрятными грудами шелка - где кого сморил сон. Некоторые явно мерзли, как и лиса, но большинство из них, казалось, совсем не ощущали холода. Рыжая осторожно коснулась Мицуке - так и есть, горячий как печка. Некоторое время кицунэ колебалась между нежеланием будить роши и возможностью погреться, потом между желанием утащить опять меч и чем-то, подозрительно похожим на совесть, а затем все-таки поднялась и подошла к костру. Увы, ни огонька, даже угли отсырели. Зато взгляд лисы натолкнулся на аккуратные ряды бутылочек. Секундное раздумье, и лиса решительно схватила одну из них, несколько отличающуюся от других опознавательными знаками. Рыжая поднялась и взглядом, каким могла бы осмотреть ее сестра переполненный курятник, оглядела полянку. На глаза ей попались крупные тыквенные фляги, свисавшие с седла лошади и еще несколько посудинок поменьше у самых разных участников вчерашнего праздника. На маленькие фляжки ушло едва ли по глотку, на большие - по хорошему "плюху". Девушек и Мицуке кара миновала по каким-то одной кицунэ понятным соображениям. Закончив, Рыжая аккуратно закрыла бутылочку и поставила на место. А сама - отправилась в лес. Греться.

(Далара и Китти - тож)

Несколько минут поляна пребывала в священной неподвижности занимающегося утра. До тех самых пор, пока на большую ветку не села большая зеленая с красными и синими пятнами птица. Она повернула голову на бок и большим круглым глазом оглядела лежащих вповалку людей. Тряхнула перьями, оглядела еще раз, и вот тут-то началось страшное, потому что Мару заверещал на весь лес:
- Roubo! R-roubeu!
Роши не открыл глаз, так пошарил ладонью рядом с собой, но никого не нашел. Ни - теплого, мягкого и приятного на ощупь, в путанице шелковых одежд, ни - пушистого, теплого, небольшого, бесхвостого, ни - на совсем крайний случай - пушистого, теплого, хвостатого. Рука непроизвольно дернулась проверить - на месте ли меч. За поясом оружия не было, зато оно нашлось рядом. Мицуке поднял голову. Глаза упорно слипались. Определив источник криков больше на звук, роши запустил в него, чем попало - деревянной гэта, забытой его ночной подругой.
Кицунэ услышала крик как раз в тот момент, когда уже собралась досыпать, уютно устроившись в естественной пещерке из древесных корней. Пробормотав что-то нелицеприятное в адрес неугомонных пернатых, она сунула нос в пушистый мех и решила что ни за что не двинется с места ради какой-то курицы, пусть даже и говорящей.

(втроем, но Китти уже откололась, так что только с Бишем)

Обувь прилетела почти в цель, но попугай был ловок, и сумел увернуться. Хлопая крыльями и не переставая вопить – теперь добавились еще «tounan»* и «settou»*, Мару вспомнил, что, японцы невежественны и по-португальски не понимают, - он слетел на поляну. Вознамерился было сесть прямо на голову бесцеремонного неряхи, даже когти приготовил, но передумал. К тому же, у человека в запасе оставался еще один снаряд, а швыряет он их метко. Вместо этого Мару нырнул клювом в одежду, бывшую весь предыдущий день на хозяине, а теперь сиротливо распластанную по земле.
Нет, ну он так и знал! Ну что за человек?!
Попугай вынырнул, зажав в лапе многострадальную черную игрушку-лошадку. К возобновившимся воплям добавились слова, какими обычно ругаются португальские моряки.
- Ну и что? - удивился Мицуке. - Забыл талисман. Подумаешь! Не с ним же идти по нужде?
Мару повернул глаз к роши.
- Пр-ропал! В лесу нет, здесь нет. Укр-рали!
- Украли?
Мицуке потянулся, прежде чем накинуть на плечи косодэ, понюхал одежду - кто знает рыжую. Нет, видимо, ночью осталась довольна.
- Кого?
- Ма-о! - кот спал, свернувшись в огненный клубок на безрукавке; на требование отдать не отозвался.
Попугай забил крыльями, застучал ими о землю.
- Хозяина!
- А ты куда смотрел? - задал излюбленный вопрос Мицуке.
Кот только ухом дернул, догадался, что речь, не о нем.

-----------
*Roubo, tounan, settou - кража (на португальском и японском). Roubeu - украли

Шиобара.

Акаихигэ водил медиатором по струнам и слушал, как женщины поют оды, что он сам сочинил, некоторые он подправил прямо в процессе исполнения, некоторые особенно удачные он пометил: «Использовать ещё раз».
В целом, женщины справлялись со своей задачей, их голоса подходили друг другу дополняли и добавляли текстам од и стихов необходимые нотки. Конечно, иногда женщины фальшивили и не попадали в ритм.
- И снова фальшь! Что это такое? Когда, наконец, вы будете попадать в ритм?! Духи…
Женщины повались на колени, и снова замолили о пощаде.
- Если будете также издеваться надо мной и на празднике то утром же отправитесь корчевать пни и сушить болота. – процедил князь.
Плач мгновенно стих.
- Вот славно, надеюсь, вы запомнили тексты, потому что в третий раз я повторять, не намерен.
- Конечно господин, - поспешила согласиться одна из исполнительниц – не сомневайтесь.
- Я и не собираюсь, - даймё величественно повёл рукавом - вы свободны.

Когда за женщинами закрылись двери, дайме отложил биву и взял со столика веер. После чего сунул руку в рукав, и что-то достал из него. После чего зажал это в руке и закрыл глаза. Веер начал мерно обмахивать аристократа…

А в это время в саду дома управителя слуги поспешно ставили сцену, расставляли жаровни и расстилали циновки, всё делось чётко и быстро, слуги наизусть знали все вкусы и пожелания господина, и знали что будет за несоответствие.

дом Цувы Гембэя

- Мой господин, - Каоко склонила голову. Руки ее лежали на коленях, и она не поднимая глаз от пола, продолжила, - не слишком ли опрометчиво Вы поступаете?
- И в чем же моя опрометчивость? – вопросом на вопрос ответил ей сидящей перед своей женой Гембэй.
- Акаихигэ-сан жесткий человек и может уничтожить весь наш род, если хоть тень подозрения, даже самого нелепого, ляжет на нашу семью.
- Подними голову Каоко-сан, - она подняла голову и увидела на лице мужа странную улыбку, от которой по коже женщины побежали мурашки. – Уже поздно…
- Как…поздно, но ведь… - большие черные глаза смотрели на Гембэя.
- Растаял снег, и упала звезда, как он и предсказывал…Акаихигэ предложил мне свою помощь…
- Нет…не стоит принимать даже коку риса из рук этого человека…
- Мой долг перед господином…и моя честь самурая требуют этого, - улыбка на лице Гембэя стала шире..

дом Цувы Гембэя-сад

- Я смотрю вам, здесь понравилось святой отец? – ямабуси посмотрел на сидящего под деревом отца Иоанна.
Францисканец открыл глаза и посмотрел на коллегу:
- Мне осталось не долго, и я пытаюсь насладиться каждым мгновением. Но, Хирохата-сан, вы правы, мне здесь нравиться. Это чудесный сад. А это дерево…словно, оно что-то говорит, но я ни как не могу понять его слов…Ветер перемен, вы чувствуете его? Словно, Господь снизошел до нас грешников и ласкает своей дланью, успокаивая…
- Мне странно слышать от вас эти речи, святой отец.
- Этот дом полон скверны и грехов. Отчаяние захватило его обитателей. А отчаяние это смертных грех и мой долг помочь Каоко-сан преодолеть его.
- Так вот в чем дело. Вы значит, тоже знаете историю этого дома? – ямабуси присел рядом со священником и прислонился спиной к стволу дерева. – Вы правы, дерево говорит…
На лице отца Иоанна появилась довольная улыбка.

Шиобара

Ханзо пошел следом за слепым, но на пороге оглянулся. Его товарищ по несчастью быть призраком не двинулся с места. Сидел с прямой спиной, скрестив ноги, закрыв глаза и положив руки на колени. Эта поза, обыкновенно значившая небрежность и неофициальность, сейчас казалась чуть ли не церемониально-строгой.
- Ты идешь? – спросил Ханзо, позволив ноткам справедливого нетерпения окрасить свою речь.
- Нет.
Масанари приподнял брови.
- У мальчика уже есть память, мы там не нужны, - продолжил Самми. Он прятался в потемках у дальней стены комнаты.
Ханзо скрестил руки на груди. Не шевельнулась ни одна тень на полу, залитом мягким светом утреннего солнца. Лучи проходили сквозь фигуру музыканта, словно его здесь не было вовсе.
- С каких пор ты путаешь знание с осознанием?
Масанари несколькими короткими шагами пересек комнату. Тени так и не колыхнулись, отказываясь повторять движения за фигурой в черном. Он сел напротив Самми, впился взглядом ему в лицо. Тот не открывал глаз, но веки дрожали, то ли от сдерживаемого волнения, то ли флейтисту было слишком неуютно под сверлящим взглядом. Ханзо предпочел бы последнее. Сейчас, в ответственный момент, не хватало только взрывающегося эмоциями аристократа. Таких при жизни он либо убивал, либо держал подальше от себя. Здесь не годится ни то, ни другое.
- Я не хочу видеть это, - выдавил, наконец, Самми.
- Отвернешься.
- Он всего лишь ребенок!
Значит, все-таки, эмоции... Лицо Ханзо превратилось в камень.
- Когда уничтожают деревни, убивают всех: мужчин, женщин, детей, стариков. Чем этот мальчик лучше их? Если он должен умереть, он умрет.
- Но почему сейчас, когда он еще так мал?
- Император Антоку был младше. Тем не менее, умер.
Лицо Самми исказилось, словно во флейтиста вонзили меч. Он что-то прошептал, слишком тихо, чтобы разобрать. Молитву?
- Идем же, - резко вклинился в этот шепот Ханзо, обрывая.
Ответ не успел слететь с губ Самми, в комнату вошел Иэмон, держа руку на рукояти меча, словно только что вложил лезвие в ножны.

До его возвращения они, разумеется, ссорились, что не удивительно, потому что стоит оставить их без присмотра, как они затевают очередной яростный спор. Иэмон прислушался, но - нет. Ни торопливого пришепетывания Самми, ни ворчания вечно сердитого Ханзо, замолчали оба его спутника, не слышно даже дыхания. Слепой музыкант чуть было не рассмеялся; неужели они полагают, что он до сих пор ни о чем не догадался? Многослойные тяжелые одежды Самми шуршали иначе, чем у нынешних придворных, а рассказы о страшной гибели Ханзо Масанари из рода Хаттори все еще популярны в столице.
Ханзо обернулся к слепому. Несколько секунд изучал его лицо.
- Ну, что? - спросил он.
За его спиной раздался тонкий шепот шелка, Самми наконец-то пошевелился. Небось, решил Масанари, достает флейту, чтобы играть по еще одному покойнику.
- Сам мне скажи.
Кажется, они хотели переглянуться, но даже не шелохнулись. Иэмон ощупью нашел по-прежнему разложенную постель, сел, положив мечи рядом с собой, и принялся разматывать пояс. Принесенная с собой одежда стопкой лежала на полу.
Ханзо оглядел одежду Иэмона, и ту, что на нем, и принесенную. Еще раз посмотрел в лицо. Если бы Иэмон только что совершил убийство, это было бы видно. Хоть он и делает вид, что взрослый, самостоятельный и много испытавший, но, как ни крути, остается молодым слепым музыкантом. Даже неженка-придворный, видимо, понял это - за спиной раздался вздох.
- Какие планы? - спросил Масанари.
- Пойдем искать твою могилу...
Слепец вдруг замолчал, но прошло еще несколько длинных мгновений, прежде чем дробный стук, выбиваемый босыми пятками по деревянному настилу веранды, долетел до слуха его спутников. Перегородку с такой прытью отодвинули в сторону, что чуть было не лопнула бумага. Тот, кто стоял на пороге, был не очень велик годами и ростом, зато запыхался за десятерых.
- Эй! Ты уходишь? Но ты обещал, что... – Нобору сообразил, что музыкант в комнате не один, но тормозить было уже поздно, - ...сыграешь про то, как Минамото утопили Тайра, а еще я пишу, я все утро писал, но ничего не получается!
Мальчишка растопырил измазанные в туши пальцы.
- Представляете, - сказал Иэмон. – Он не умеет писать стихи.

Утренняя поляна

Кин Ки проснулся от криков нечеловеческого, в прямом смысле этого слова, голоса, произносившим слова на каком-то нечеловеческом, уже в переносном смысле, языке. Привычно с утра гудела голова, монаха немного подташнивало, но он уже давно научился бороться с этим. По крайней мере, бедро болело уже не так сильно как вчера.
Сделать пару глотков, и окончательно привести себя в порядок, Ки не удалось. Его фляга, обнаружившаяся на месте ночного пиршества, оказалась пуста. Настроение монаха испортилось еще больше, едва он разобрал, что же там кричит несносный попугай, не имеющий никакого почтения к служителю Будды, нуждающемуся в покое и снятии похмелья.
- Юджи-сан пропал? - Кин Ки посмотрел на воина, которого, как ему смутно помнилось, звали Мицуке. - Сейчас или еще ночью?
Под ногой чуть не хрустнула глиняная бутылочка. К удивлению монаха в ней обнаружился почти глоток чего-то, что не слишком походило на сакэ, но уступало многим другим напиткам, пробованным Ки раньше. Обжигающая смесь пронеслась через горло и грудь, разгоняя кровь по жилам, и вернула монаху еще более четкое осознание происходящего.
- Быть может он все же где-то здесь. Ушел и уснул неподалеку.
Припомнить события прошедшей ночи Ки не мог при всем желании, оставалось надеяться, что в этом помогут остальные.

Нара

Кайо остановилась, приложила руку ко лбу, защищая глаза от яркого солнца, потом указала на заросли выше по склону горы.
- Видишь? Там есть вход в пещеру. Только там и могут быть нужные изображения. Древнее место. Здесь даже воздух другой, чувствуешь?
Итачи втянул в себя воздух, но ничего особого так и не почувствовал.
- А что с нем не так? - подозрительно спросил он.
Девушка кинула на него удивленный взгляд. Потом улыбнулась.
- Тебе не досталось... но ничего, - пробормотала она. Сказала уже громче: - Все так. Здесь пахнет силой. Идем.
Они поднялись еще немного вверх, то и дело продираясь сквозь густой кустарник, пока не обнаружили под ногами старые плиты, складывающиеся в дорожку. Сделанная человеческими руками тропа обошла кругом заросший деревьями холмик, и оказалось, что она упирается в каменную кладку, а внутрь ведут два расположенных один над другим темных прямоугольника-хода.
Итачи на всякий случай достал из ножен катану, и, повернувшись к девушке, неуверенно спросил:
- А нам точно сюда? - слова Кайо о силе не очень-то обрадовали его, поскольку, как показало последнее столкновение, он не относится к тем, кто ей обладает, а у девушки нет больше того, кто может ее защитить.
Кайо, не отвечая, перешагнула порог нижнего прямоугольника. Через несколько шагов коридор поворачивал, и сразу стало гораздо темнее. Девушка шла уверенно, как при дневном свете.
- Эй, подожди, - Итачи мысленно обругал себя за нерешительность, и побежал вперед.
Пару раз чуть не оступившись в темном коридоре, он все же догнал девушку.
- Тебе не кажется, что я, как твой защитник должен идти впереди? - спросил он, - Кто знает, что скрывается впереди.
- Подземный ход, - честно ответила Кайо. – Еще ступеньки тут где-то неподалеку. Если хочешь, иди впереди. Ведь ты действительно мой защитник и воин, а воину не пристало идти за спиной у женщины.
Итачи вышел вперед, все еще держа катану рядом с собой. В темноте он видел не очень хорошо, поэтому осторожно делал каждый шаг, боясь снова обо что-то споткнуться. Наконец, одна из его ног не нашла в ожидаемом месте опоры, встречая на пути лишь воздух, и он, лишившись равновесия, полетел вниз, больно стукаясь о ступеньки. Прекратив падение, он слабым голосом спросил Кайо:
- Может все-таки зажжешь факел или что-нибудь вроде него?
- Ой! – Кайо, уже спустившаяся по ступенькам, зажала ладонями рот. – Я и не подумала. Сейчас.
В темноте разлилось сначала тусклое, потом все более яркое сияние, словно зажгли факел. Но ни запаха дыма, ни пламени так и не появилось. Когда света стало достаточно, чтобы различать предметы, оказалось, что девушка держит в руке перо, отбрасывающее отблески, словно огонь. Кайо наклонилась помочь Итачи встать.
- Нам нужен шестой зал, самый дальний.

(Hikari mo)