Лиса что-то пропищала ронину, но, увидев его непонимающий взгляд, только досадливо опустила голову. Но все же она нашла выход из сложившейся ситуации, и, превратившись в молодую девушку, сразу же спросила Такамори:
-Ты умеешь колдовать?
- Я? Колдовать? - почти весело рассмеялся он. - Шутишь, что ли? У вас что, рук нет, что вы все магией делаете?
-Просто с помощью магии это было бы сделать гораздо легче. Но, раз уж не можешь, то давай отогревать. Я хвороста принесу, - и девушка побежала к ближайшей роще.
- А разжигать ты чем собираешься, лапой? - спросил ей вслед Такамори.
Не слышала, умчалась. Ронин посмотрел на бледное лицо спутника. Прямо как дите в люльке, выражение точно такое. Еще закоченеет окончательно, пока она там бегает. Кое-как Такамори сгреб остатки снега с тела Хаку и тут же сообразил, что так еще холоднее. Ругаясь сквозь зубы, развязал пояс, стянул с себя верхний слой одежды, потом еще один. Попутно пожалел, что соломенные накидки оставались в святилище. Ничего, себе хватит оставшихся джубана и одного косоде. В конце концов, лиса обещала костер.
Укутывание шамана оказалось еще более нелегким делом, чем собственное разоблачение. Накроешь сверху, вся жизнь выйдет в холодную землю. И приподнять никак, попробовал. Наконец, расстелил тряпки на земле и с кряхтением перекатил на них беловолосого. Завернул края. Ни дать, ни взять гусеничный кокон.
Вскоре вернулась и девушка, неся в руках и на спине две большие охапки хвороста. Свалила их на землю рядом с шаманом, обеспокоено глядя на замерзающее тело беловолосого юноши.
После чего уселась рядом с хворостом, и посмотрев на Такамори, спросила:
-Ты будешь разжигать костер?
(Далара mo)

Он передернул плечами и, стуча зубами, проговорил:
- Как только ты найдешь, чем.
- А у тебя ничего при себе нет? - голос девушки-йокая был одновременно удивленным и расстроенным, - что же ты за путешественник-то такой?
Она укоризненно посмотрела на ронина, после чего поднялась и начала ходить вокруг пепелища, будто ища что-то или кого-то.
Эта девица мало того, что лиса, так еще и позволяет себе разговаривать с ним, будто с деревенским дурнем. Вот уж чего только не хватало сегодня в довесок к безумному колдуну и встрече с Сакио.
- Если хорошенько будешь копать, найдешь мои кремень и огниво. Или ты примериваешься, где лучше вырыть нору?
- Раз уж потерял столь важные вещи - воздержись от язвительных комментариев, - девушке явно не нравилось поведение ронина, но сейчас это было не главным. Наконец девушка повела носом, будто сейчас была в лисьем облике и начала рыть ямку. Раскопав совсем немного, она вытащила оттуда за шиворот маленького красноватого духа.
- Что тебе, лиса? - недовольно спросил тот, зависнув над землей.
- Можешь помочь нам развести костер?
Дух нахмурился и проворчал:
- С какой стати я должен помогать тем, кто вытащил меня из моей норки и так бесцеремонно поднял?
Девушка поднесла маленькое существо ко рту, будто бы намеревалась съесть его.
- Ну что ты, что ты, я пошутил, - очень быстро заговорил дух, усиленно задергав миниатюрными руками и ногами, - просто пошутил. Где там ваш костер?
- Так то лучше, - довольно произнесла девушка, и отнесла существо к куче хвороста, бросая его в нее.

(те же)

Дух что есть сил начал тереться о дерево, и вскоре хворост начали поедать маленькие язычки пламени. И чем больше крутился дух, тем сильнее разгорался костер. Наконец, когда пламя стало достаточно большим, маленький йокай выбрался из кучи хвороста, и, поспешно покидая столь неприветливую девушку-оборотня, произнес.
-Ну, то что мог я сделал, а дальше вы сами, - и снова скрылся в снегу.
Пока лисица разбиралась с... кто бы он там ни был, Такамори переложил хворост подальше от Хаку, чтобы не сгорел заживо. Заодно сложил поаккуратнее ветки, чтобы не пришлось потом огонь целый час раздувать.
Когда пламя занялось, ронин подтащил беловолосого туда, где потеплее, но не летят искры. Раскутал, чтобы тепло быстрее добралось до тела.
Девушка села рядом с Хаку, не отрывая взгляда от его лица. Видно было, что она очень сильно переживает за шамана, возможно потому, что тот невольно стал ее новым хозяином. Юноша постепенно отогревался, и вскоре уже не выглядел так, будто душа его покинула тело.
Прошло еще какое-то время, и его глаза начали подрагивать, а затем и вовсе открылись.
-Хаку-чан! Наконец-то ты очнулся, - радостно произнесла девушка, начав теребить Говорящего с Духами. Но шаман похоже еще не пришел в себя и никак не отреагировал на встряску и радостные возгласы девушки.
Тем временем Такамори удалился в лес, уже накрытый ранними сумерками. Зимой в лесу много еды не найдешь, но, возможно, отыщутся какие-нибудь ягоды или орехи. Хотя бы травы, из которых можно сделать отвар. Иначе к утру они совсем ослабеют от голода и все равно погибнут тут.
Будет ли слишком большой удачей найти еще и посудину, чтобы вскипятить воду?
(Все тем же составом)

Дорога на Шиобару

Наконец-то привал… Для десятника кавалерии-нагината, участника трех больших сражений и множества мелких стычек, многодневных маршей, стремительных атак и изнуряющих маневров, несколько часов в седле были не просто безделицей, а обыденностью, привычным образом жизни. И тем ни менее так измотанным маршем Такеда Хидэтада не чувствовал себя уже очень-очень давно. Наверное всему причиной было не полностью исцеленное действие яда, которым был измазан ранивший самурая сюрикен - кавалериста ощутимо подташнивало, во рту стоял мерзкий привкус, в ушах шумело и все тело было каким-то вялым, словно пару часов пролежавшая на солнцепеке рыбина. Конечности потяжелели, словно налитые свинцом, из которого так удобно отливать пули для аркебуз, которые, судя по ощущениям десятника, десятками висели на каждой из его рук и ног.
Крайне сосредоточившись, Такеда соскочил с седла, помог спутникам в обустройстве лагеря и, настороженно осмотревшись по сторонам, развязал ремень, стягивая с головы нагретый солнцем шлем. Шум в ушах словно бы притих, да и застилающие взгляд круги словно стали более прозрачные, что вселяло Хидэтаде надежду на то, что со временем удастся справиться с действием яда и восстановить силы. Ну а что для этого нужно делать, кавалерист отлично знал и сам – отведать побольше доброй пищи, выпить немного сакэ, отогреться в объятиях прелестницы с ресницами длинными нежными, словно перья из хвоста у феникса и хорошенько выспаться не выбираясь из все тех же объятий. Ну да знай, не знай что тебе нужно, а рассчитывать приходится лишь на то, что доступно, по этому, Хидэтада резонно пришел к выводу, что ни вкушать изысканные яства, ни ощутить объятия прелестницы ему в данный момент не улыбается, а раз так – самое время отдаться иному, столь привычному для солдата удовольствию.
Стреноженный Демон-У мирно пощипывал травку на склоне холма, спутники неспешно беседовали, а десятник кавалерии-нагината привольно расположился у обочины дороги в паре шагов за спиной Олури-химэ, как раз беседующей о богах и их деяниях с патэрэном Андорэо, невидимый ею, но находящийся достаточно близко, что бы защитить подопечную, случись неожиданно что-то скверное. Хидэтада поудобнее уложил один из отвязанных от седла тюков и опустился на него затылком, уложив рядом, словно любимую женушку, с одной стороны верную нагинату, а с другой свой меч, так что бы и то и иное оружие можно было пустить в ход, не озаботившись вскакивать на ноги.
Кавалерист лежал и, чуть прищурившись, смотрел на небо, слушал голоса спутников, и все глубже погружался в какую-то нежную, легкую истому, словно становился все легче, взлетая к облакам, и тяжелее – опускаясь из небесной лазури к самой земле. Он отметил про себя, что Мицуке-сан отлучился из лагеря куда-то, очевидно направившись по своим обычным делам, то есть в очередной раз найти приключения на свою пятую точку, а спустя несколько минут, за ним следом, очевидно на поиски точно таких же приключений, отправился и господин Такамори, но Такеда не придал этому особого значения. И ронин, и щеголеватый господин Такамори были отнюдь не беззащитными детьми и вполне могли за себя постоять, по этому особенно беспокоиться о их судьбе пока что не стоило. По этому, десятник спокойно внушал полуденную дрему, здраво рассудив, что спать всегда полезно, так как не знаешь заранее, удастся ли выспаться в следующий раз и когда именно это будет. Он вполне доверял своему чувству опасности, погружаясь все глубже в блаженный водоворот дремы, отлично зная, что опытный солдат работает как обученный бойцовский пес – зря не гавкнет, мимо ноги не укусит и всегда спит «на одно ухо». Перед внутренним взором Хидэтада мелькали картины одна страннее иной, ему чудились странные звуки, десятки образов мелькали перед глазами, затягивая все глубже и глубже, пока что-то ярко не вспыхнуло прямо в глаза, мгновенно ослепив и полностью погрузив в этот мир странных грез и сновидений…

Дорога на Шиобару
Сон Такеда Хидэтада

Каменистая земля была жесткой даже сквозь доспехи, в ушах звенело, перед глазами плыли круги, правый бок горел как огнем, отзываясь вспышкой боли на каждый вдох, а по лбу текло что-то теплое и липкое, застилающее взор, когда перестаешь моргать. Он медленно поднял левую руку и протер лицо – пальцы столкнули со лба что-то тяжелое, а на ноющих от усталости пальцах остался багряный след. Медленно, борясь с головокружением, и болью в боку, он приподнялся – то, что упало с головы, оказалось невысоким странным шлемом, украшенным птичьими крыльями по бокам, с глубокой зарубкой надо лбом.
«Добрый шлем…» - Подумал он, ощупывая голову, - « Благодаря его прочности, голова все еще цела, а не разделена наискось на пару аккуратных половинок. Но как все вокруг качается… И бок болит все сильнее, словно толчками…»
Дрожащими руками опершись о землю, он взглянул на свой пылающий, словно его припекали огнем, бок, а затем оглянулся вокруг и выдохнул сквозь сцепленные от боли зубы. Закрывающий его тело до середины бедра доспех непривычного плетения, на пядь ниже подмышки была надрублена, и на синеватой стали, темной пеной запеклась кровь, продолжая выступать из раны при каждом вдохе, но не это было самым неприятным. Вокруг, на тропе и среди камней, у подножия возвышающегося неподалеку утеса и в чахлой травке, которой поросли склоны, всюду лежали тела в таких же, как у него, доспехах. Лежали где поодиночке, а где грудами, в тех позах, в которых их застала смерть, лежали, и в смерти сжимая в руках рукояти странных прямых мечей и непривычно узких боевых топоров. Посреди тропы, все еще с изломанным обломком древка в руках, лицом вниз лежал знаменосец, а чуть дальше, в большую лужу грязи и крови, вокруг которой в изобилии лежали тела, был втоптан сам штандарт – некогда небесно-голубое, а сейчас – неопределенного цвета полотнище.
Он еще раз выдохнул сквозь стиснутые зубы, стараясь сдержать рвущийся наружу стон – он все вспомнил. Вспомнил начало этого отчаянного похода, вспомнил долгий путь, страх смерти и надежду на победу, усталость после стычек и радость от того, что враг отступает. Вспомнил яростное возбуждение в ночь перед Битвой, разговоры у костров и звонкий голос менестреля, певшего об отваге и славе. Он все это вспомнил, как вспомнил и ярость, страх и боль Битвы… Проигранной Битвы, унесшей жизни множества его товарищей, много раз ставившей в опасность его жизнь и, наконец, отбросившей его, словно могучий селевой поток сметает деревянную щепку, в эту долину, ставшую местом последнего боя для его друзей, и, похоже, готовящуюся стать могилой для него самого.
Он не боялся умереть, уже не боялся, слишком много всего довелось увидеть и почувствовать за последние несколько дней, но торопить Вечную Спутницу, одно из воплощений Великой Тройственной, отнюдь не рвался, тем более что оставалось не выполненным одно дело. Дело великой важности, дело, не выполнив которое умирать было просто нельзя.
Все же не сдержав сиплого стона, он сел, а затем приподнялся и, кренясь, словно пожухлый колос, оставленный неубранным на поле, встал на ноги. В глазах помутилось еще больше, горизонт качался, в ушах стоял нестерпимый шум, а боль в боку становилась невыносимой на каждом вдохе, но он стоял. Стоял и размазывал по лицу заливающую глаза кровь, стараясь рассмотреть, отыскать то, что было важнее его жизни, важнее его смерти, то, что ни в коем случае нельзя было отдавать в лапы Тьме…
Шаг, еще шаг, затем еще один… Впереди груда окровавленных тел – изломанные копья, изрубленные щиты и панцири, погибшие друзья и, остановленные сталью, лохматые хищные животные, на которых ездили темные, лежали вперемешку со своими обезьяноподобными всадниками. Здесь его нет… Значит где-то чуть дальше, может быть на склоне холма – именно там, насколько он помнил, удалось сбить плотный строй, после того, как темные всадники прорвали оборонительную линию в долине, лежит ОНО. Лежит то, что нельзя оставить на этой политой кровью траве, то, что нужно сокрыть любой ценой. Он брел дальше и дальше, приближаясь к подножию холма, обходил лежащие тела в пробитых доспехах, всматриваясь в знакомые, и незнакомые, равно обезличенные смертью, лица.

(это не я, это все текст предыдущего автора, я здесь для перебивки стою)

Вот Даргол – лучший пловец во всем войске, лежит с разрубленной головой, жаль, но его шлем оказался не таким прочным, как бы хотелось. Вот Лейтер – лицом вниз, панцирь сзади пропорот мечом, жаль тебя, ты был честный малый и не заслужил смерти от удара в спину. Дартиф – Двойной Меч, лучший среди фехтовальщиков. Никто не мог с тобой тягаться в бою на мечах, никто не мог устоять против сияния двух ясных клинков в твоих руках, но и это великое умение не всегда способно спасти – тебя остановили тремя копьями, хоть ты и сумел отомстить за себя. Бреннон – мудрейший муж, ты всегда говорил, что слава этого похода будет жить вечно, что мы развеем Тьму, что вернутся дни нашего счастья, что те, кто переживет этот поход, будут совсем другими людьми. Ты не ошибся – те, кто переживет это, действительно будет другим, не таким как раньше – гонимым беглецом, потерявшим надежду… Талиесин – наш командир… Ты поддерживал нас словом и делом, твое плечо всегда было рядом, незыблемое, словно Столб Мира, надежное, то, которое никогда никого бы не предало. Благодаря тебе мы не отступили под напором, не сломались, как отряды правого фланга, когда пал наш вождь. Мы огрызались и отступали, шаг за шагом пятились назад ощетинившись стеной копий, прикрывая бегущих. Лишь благодаря тебе, твоему охрипшему голосу мы остановились здесь и встретили бешеную атаку темных, наконец прекративших добивать остатки нашего правого фланга и бросившихся в погоню за отрядами центра. Благодаря тебе мы держались так долго, отступая по долине, а когда нас обошли, стали на склоне, сбив строй, и уже не отступали, ни на шаг не отступали, меняя тех, кто падал под ударами кружащихся вокруг и лезущих в лоб темных. Именно благодаря тебе мы так долго держались тут, держались, убивая и умирая, не давая погоне мчаться по следу, рубить с замаха усталых, сломавшихся беглецов. И именно плечом к плечу с тобой, мы стояли в момент, когда мне не удалось прикрыться от удара, когда острая боль пронзила лоб и яркая вспышка сменилась расцвеченной багровым, темнотой. Значит именно здесь, я и выронил ЭТО, - то, что нельзя отдавать в руки врага.
Он внимательно смотрел вокруг, хромая вокруг застывших на траве тел, скользя по липким лужам и спотыкаясь на разбросанное повсюду разбитое оружие. Так продолжалось довольно долго, пока, вдали, не послышался тоскливый, еще еле-еле заметный, угрожающий вой. Вой, который повторялся все ближе и ближе. Вой, который сулил крайне неприятную смерть, но, что гораздо важнее, еще и неудачу в выполнении последнего, самого важного дела.
Он не обратил на угрожающие звуки особого внимания, - судьба и так решила все сама, по этому следовало лишь предельно сосредоточиться и успеть найти ЭТО до того, как прихвостни Тьмы сумеют до него добраться. Наконец, его настойчивость была вознаграждена – он увидел такой знакомый элемент того, что искал, торчащий из-под упитанного тела одного из мертвых врагов. Он обоими руками схватил шершавую рукоять, и что было силы, дернул ее на себя, рванул, не смотря на яростную боль в боку, не смотря на слабость, на подкатывающую тошноту и на тонкую струйку крови, стекающую на землю из угла рта. Он захрипел, оседая на колени, но то, что искал, его меч, великий, могущественный священный меч, клинок, который нельзя отдавать в руки Тьмы, вновь был в его руках. Был в его дрожащих руках, был вновь его мечом, пусть и не на долго, но на достаточное время для того, что бы надежно сокрыть его. Сокрыть от всех, кот не знает одного из основных секретов этого древнего клинка, Меча Проигранных Битв…
Резким рывком, с хрипом в горле и соленым вкусом из прокушенной губы, он поднялся на ноги. Впереди, шагах в двадцати выше по склону, из покрывавшей холм невысокой травы возникал громоздящийся вверх, почти отвесный каменный монолит, у подножия которого была почти незаметная каменная лощинка, идеально подходящая для предстоящего дела. Вот к этой лощине он и направился.

(громадное спасибо Сон за столь своевременную помощь в правильном форматировании и перебивке текста)

Шаг за шагом, шаг за шагом… Весь бок пропитан кровью сочащейся из раны, в груди горит, словно огненные когти впиваются в нее с каждым вздохом, но нужно идти, выше и выше, к скале, к лощине, еще чуть-чуть, там ждет цель, там можно будет сделать то, что должно и прилечь, там ждет отдых, там можно будет прилечь и забыться. Еще шаг и еще… Лощина… Скорее… Они идут по следу, они голодны и скоро будут тут. Нужно успеть… Успеть… Скорее… Успеть…
Вот он, край лощины, колени подгибаются, на ногах уже не устоять, но это не важно – земля мягкая как пух, как руки матери. Да, это нужно сделать и не важно, стоишь ли ты на коленях, или по стойке «смирно» в строю товарищей, это нужно сделать… Дрожащие пальцы сжимают лезвие, меч пригибает их к земле, но и это тоже не важно – они выдержат ровно столько, сколько нужно. Выдержат, пока губы шепчут нужные слова, пока мозг, сквозь пелену боли, отыскивает их в памяти…

Из ночи в рассвет, в золотой восход
Глядя в очи судьбе, я летел вперёд
Кто знает свой час – не опустит глаз,
Я смеясь кричал: этот день меча
Этот алый день – день меча

Псы войны сорвались с цепи,
В небе пляшут сполохи огня,
Конница топчет труп в степи
О, боги, в бою не оставьте меня
В этот алый день – день меча

Так мы уходим, не глядя назад
Меняя жизнь за единственный час,
Нам лица кровью омоет закат
И очертит судьбу острие меча
В этот алый день – день меча

Из ночи рассвет, золотой восход
Глядя в очи судьбе, я летел вперёд
На закате невестою смерть обниму,
Я пришёл из света, я уйду во тьму
В этот алый день – день меча.*

Яростно блеснувшей чешуею рыбой, клинок взлетает, отражая последний луч этого дня – первый луч, пробивший скрывающую небо мглу. Клинок взлетает и кружится, падая вниз, скрываясь в лощине, между огромных валунов, пока силы уходят в землю и она, словно нетерпеливая невеста, стремящаяся поцеловать в губы, устремляется навстречу. В глазах все мутится, шум в ушах нестерпим, но дрожь земли – не предсмертный бред. Валуны шевелятся, поводят мохнатыми ото мха боками и сползаются вместе, заравнивая вход в лощину, каменные стены которой вскипают как вода и затихают, сойдясь вместе.
Долг исполнен… Все… Покой… Кто может, – пусть сделает лучше…

*В посте использовано стихотворение Иллет «День меча»

Копыта приглушенно стучали по утоптанной дороге; еще утром всадники мчались вскачь, к полудню кони устали. На прикрепленных к седлам древках красовались флажки с мокко*, доспехи были ладно пригнаны, хоть и покрыты пылью.
- С дороги! – прокричал тот, что ехал впереди.
Кричал он больше из вежливости, увидел, должно быть, спящего на обочине воина, не разобрав монов и цветов доспеха. Только потом заметил девочку в пышных одеждах, застывшую посреди дороги, рядом – странного чужеземца в еще более странном наряде, натянул поводья. Его конь всхрапнул, затанцевал на месте.
- Кто позволил?
Его спутники выхватили мечи.
- Чужестранец в самом центре страны?!!!


---
*мокко – герб клана в виде цветка с пятью лепестками на фоне второго такого же, принадлежал семьям Ода, Микумо, Онодэра, Вада, Найда и Икеда.

На поляне стали держать совет. Укушенный бинтовал пострадавшую лодыжку, ругал всех, кто попадался. Ему посоветовали впредь смотреть под ноги. В ответ раздался совет в следующий раз искать получше.
- Ты и криптомерию посреди поля не найдешь, - уныло огрызнулся старший.
Люди были озлоблены настолько, что не хотелось говорить.
- Ему помогают, - сказал укушенный. - Не зря говорили, что это не настоящий сын господина, это сам Акатэ! Вернулся из мертвых.
- Ну, ты скажешь...
- Ты не знал? Он родился ровно через девять месяцев после смерти старого хозяина! Говорю тебе - сам Акатэ-доно...
- Тс! - старший поднял ладонь, гомон смолк. - В кустах кто-то прячется.
Старший поднялся, размотал снятую с пояса длинную узкую цепь с "когтями" на одном конце и грузом на другом.
В последнее время Рыжая прокалывалась на удивление часто. Назревающие ли изменения были тому виной, или же она просто слишком привыкла иметь дело со слабыми деревенскими жителями? В любом случае исправляться стоило. Лисы, увы, вполне смертны.
Разумеется, никаких лис в кустах не оказалось. Всего лишь девочка лет семи, маленькая, худая и напуганная. Очевидно, она была родом из крестьянской семьи и потерялась в лесу несколько дней назад - простая домотканая одежда была испачкана и изодрана на левом боку.
- Не трогайте меня, дяденьки! У меня ничего нет! - взмолилась девочка.
Шиноби переглянулись. Старший отрицательно покачал головой: не стоит оставлять свидетелей, да еще - таких говорливый и громкоголосых. Второй мужчина вынул нож, зашел ребенку за спину.
- А нам ничего и не нужно, - усмехнулся старший.
- Пожар, пожар, лес горит! - Примитивная уловка, но кицунэ верила в удачу. Теперь на месте девочки стоял Ицумаден во всей своей красе - золотые искры дождем сыпались на сырые осенние листья и исходили густым пахучим дымом. Еще через секунду кицунэ была уже двумя сразу - тощий, невзрачный мальчишка кинулся в сторону, а на месте, где он только что был, уже стоял Мицуке. Тонкий старинный меч на безумной скорости полетел к горлу старшего... и прошел через него, не обронив и капли крови. Морок.
Кто-то кинулся спасаться от огня, укушенный с воплем: "пощадите, Киёмори-доно!" повалился на землю, закрыл голову руками. Старший невольно схватился за горло - и упустил нужный момент. Спохватился, раскрутил над головой цепь, острые "когти" подцепили беглеца за мешковатую одежду. Шиноби дернул, как будто подсекал рыбу.

Дорога на Шиобару

Хидэтада никогда не ощущал такой тихой радости, такого расслабленного, светлого удовольствия, как в тот миг, когда странный сон закончился и дух его вернулся из неведомой дали назад, в храпящее у дороги на Шиобару, тело. Это уже не было глубоким сном – так, небольшая приятная полудрема на нагретой осенним солнцем земле, в благоухании травы, пении птиц и топоте копыт по дорожной пыли… Мягком, приглушенном топоте, скрадывающем расстояние, но дающим понять тому, кто в седле уже не первый год, что кони бегут не налегке и изрядно утомились. Как прекрасно сочетается с трелями кузнечиков этот, напоминающий дальний, все приближающийся и приближающийся барабанный бой, топот… Топот? Копыт?!
Десятник кавалерии-нагината Такеда Хидэтада открыл глаза как раз в тот момент, когда ехавший первым всадник заорал: «С дороги!». В те недолгие секунды, когда запыленные всадники придерживали коней, Хидэтада уже не лежал, а сидел согнув одно колено и быстро затягивал подбородочный ремень своего рогатого шлема, поглядывая то на символы на штандартах конников, узнать которые не представляло сложности, то на лежащую рядом – лишь руку протяни, неизменную нагинату.
Возглас одного из всадников: «Кто позволил? Чужестранец в самом центре страны?!!!» и шелест выхватываемых из ножен мечей застали Хидэтаду уже в прыжке, - руки нежно, но крепко, словно стан возлюбленной, сжимают древко нагинаты, корпус в полуразвернут, как раз так, как удобнее всего наносить страшный косой удар, с равной легкостью, при попадании в цель, рассекающий коня или всадника. Приземление, легкое изменение стойки, ступни прочно упираются в землю одна перпендикулярно другой, лезвие нагинаты над плечем, глаза прищурены, словно бойницы замка, из которых в любой миг готовы вылететь стрелы ярости, на лицу кривая улыбка, больше похожая на оскал. Хидэтада радостно скалится чуть прикусывая ус, хотя сложившаяся ситуация отнюдь не вызывает восторга: ни Мицуке-сана, ни Такамори-сана поблизости не видно. Раненый монах, именем которого кавалерист забыл поинтересоваться, кажется спит на своей тележке на обочине дороги, – это хорошо, монашек имеет шанс уцелеть, не попавшись молодцам-конникам дома Ода под горячую руку. Путешествующей с Такамори девушки по имени Амэ нигде не видно, что тоже хорошо – как себя поведут бравые вояки по отношению к простолюдинке, путешествующей без защиты, могут предсказать одни лишь ками, или, что скорее, демоны похоти. Но есть и то, что куда хуже, – Олури-химэ стоит позади, прямо посреди дороги, чуть слева от нее - патерен Андорэо. Конники, естественно, уже заметили ее, как не спутали ни с чем заморскую одежду наньбана и, возможно, эти молодцы из клана Ода – как раз те, кто охотится за юной госпожой, возможно, именно они и посланы похитить ее. Значит, нужно не позволить им это сделать, не позволить наглецам из клана Ода добраться до подопечной, и любая цена за это не будет высока…
- А кто позволил шелудивым щенкам из псарни Генерала Дождя повышать голос на чужой земле? Это не земли вашего клана и не вам здесь указывать, кто, куда, и с кем имеет право идти. Проваливайте в свои будки, сыны собаки, и не смейте тяфкать, пока я, десятник кавалерии-нагината клана Санада, Такеда Хидэтада с оружием в руках стою на этой земле! Проваливайте! Здесь вы не найдете то, что ищите!

- Уходите.
Этот голос прозвучал необычайно спокойно, тихо и тем не менее настолько четко, что его расслышали все. Монах медленно выбрался из тележки, опираясь на свой посох, и сделал несколько шагов в сторону всадников, замерших перед Такедой. Кожаная фляга кочевников, украшенная причудливым узором из стеблей травы, чуть покачивалась на правом боку Кин Ки. И на лицах воинов, на чьих седлах трепетали флажки с мокко, вдруг появилось удивление, не у всех, но в достаточной степени у многих, чтобы это заметили остальные их товарищи. Командир глядел на невысокую фигуру в когда-то оранжевом одеянии с недоверием и... со страхом. Так смотрят на сказочного персонажа, который вдруг решил объявится под солнцем этого мира. Его уже никто не помнит, но узнают, ибо рассказы о нем хранятся в памяти предков, которые видели сказку своими глазами.
- Уходите, - повторил Ки, опираясь на свой посох и чуть морщась от боли в бедре. - Если здесь сейчас прольется кровь, она не принесет вам ни славы, ни удовлетворения. И не вам удивляться тому, что чужестранцы ходят по нашим землям столь свободно. И не такими средствами исправлять ошибки прошлого. Уходите.

Послышался стук копыт, затем на дороге показались всадники с флажками, на которых был нанесен неизвестный миссионеру герб. Вроде бы он такие видел, еще до того, как отбыть из главной резиденции ордена в странствие по стране, но в геральдике португалец никогда не был силен, а уж в японской даже не пытался разобраться. Так что кому служили неизвестные, не знал, да и какая разница, когда можно просто уйти с дороги, а не дышать пылью от копыт?
Это-то отец Андрео и собирался сделать, когда воины – а в принадлежности встречных к этому сословию трудно было усомниться – неожиданно остановились и взялись за оружие.
При виде выхваченных мечей священник первым делом постарался закрыть Олури, оттолкнув ее себе за спину, и немного отодвинулся, чтобы не подошли сзади.
Глупо было бы говорить, что португалец не боялся. Безгрешен только Иисус, а люди слабы. Он тоже был подвержен страху и сейчас мечтал очутиться где-нибудь подальше, но тревога за спутницу была сильнее. К тому же моряк в молодости, странник в зрелости – он не раз бывал в опасности, ибо и ранее случалось нести слово Божье тем кто относился с враждой к религии Христа или ко всем чужакам вообще.
Посох в крепких руках странника и бывшего моряка не раз служил ему защитой от бешеных псов, а чем люди, внемлющие шепоту Сатаны, лучше? Конечно, не пристало священнику хвататься за дубинку, но иногда, как был уверен европеец, иного выхода нет, и пусть грех падет на него, а не на Спасителя, коему он служит.
Впрочем, отбиться палкой от нескольких вооруженных воинов было, конечно, невозможно. Главное, чтоб Олури успела скрыться. Сейчас, как и в те минуты, когда иезуит молитвой отгонял от нее злых духов, появилось чувство, что маленькая японка чем-то дорога ему.
– Отбеги в сторону, они тебя не тронут, – шепнул Андрео своей спутнице, в то время, пока Хидэтада и Кин Ки произносили свои тирады.
– Я нахожусь здесь с разрешения микадо и сегуна, – громко и с достоинством произнес святой отец.
О том, что разрешение было выдано оптом на весь орден, и давно, он сейчас решил не упоминать. И не показывать, что готов ко всему. Его главное оружие сейчас – спокойствие и неожиданность.

Всадники замешкались, они ждали приказа от старшего, но тот медлил. И причина его нерешительности им была непонятна. Что им стоит – смести шаткую преграду в виде троих человек? Да, один из них воин и неплохо вооружен, но монах с палкой... и еще один – тоже монах. Командир по-прежнему не отдавал приказа, сзади напирал арьергард, столпотворение на узкой дороге грозило превратиться в давку.
- Такеда будут теперь нам приказывать? – выкрикнул всадник помоложе.
- Помолчи, - оборвал его старший, сунул меч в ножны и поднял руку, призывая к вниманию. – Они правы.
- Называя нас псами?! – возмутился все тот же молодой воин.
Остальные молчали, не хотели устраивать спора с командиром перед лицом чужаков.
- Трусы! - он ударил пятками коня, направил его прямо на противника.
- Сусуги! Остановись!
Но тот не слушал, занося длинный меч для удара.

Олури, отодвинутая за спину патэрэну, кивнула в ответ, хотя тот не мог этого видеть, и мышкой юркнула за ствол ближайшего дерева. Присела, пальцами вцепилась в кору, высунула нос из травы. Второй рукой по очереди дотронулась до каждой из своих кукол, чтобы не боялись. Если они не будут бояться, она тоже не будет. Хотя это не те в лесу, вопившие, что они дровосеки. И нагинаты нет.
Девочка поискала взглядом, не валяется ли поблизости палки покрепче. Танто, спрятанный за поясом, смешон против мечей. А ветку с дерева пилить некогда и нечем. Чирикнула маленькая птичка, и Олури чуть не вскрикнула от радости, увидев палку, на которой та сидела. Выглянув, убедилась, что на нее никто не смотрит, и ползком в высокой траве кинулась к возможному оружию. Схватила, попробовала - крепкая. Вернулась за дерево, и тут же с криком пошел в атаку всадник. Олури прижалась к стволу, приготовилась выскочить и врезать палкой со всех невеликих сил.

Тишина стояла такая, что случается в горах лишь ранней осенью, когда воздух прозрачен, а в ущельях понемногу собирается дымка. Среди темной зелени сосен яркими желтыми заплатами выделяются лиственные деревья, алые клены как будто сочатся свежей кровью. Больше нет запаха нагретой солнцем густой смолы, пахнет влагой и скорыми дождями. Небо отодвинулось, стало выше.
Где-то внизу, под утесом - кажется, что глубоко в ущелье, хоть высоты в скале метров десять от силы, - весело булькала на перекатах река, но сюда звук почти не долетал. Время от времени звонко ударялся о землю каштан, горы напоминали о непостоянстве обманчивой тишины. Мицуке наклонился, поднял коричневый гладкий орех, покатал на ладони. В рукаве собралось их достаточное количество.
- О чем-то думаешь?
- Кроме мысли, куда собираемся ввязаться?
- Да.
- Не особо...
Они сидели на большом валуне, сушили на не горячем солнце одежду, хотя все равно скоро придется вымокнуть снова - когда будут возвращаться вброд на противоположный берег, к остальным. Мицуке уныло шевелил пальцами на левой ноге, вараджи еще держалась, пусть и на честном слове. А вот правая развалится, стоит ему шаг сделать. Жаль, неведомый даритель вместе с одежкой не подкинул ему пару крепких сандалий...
С ветки над головами свесилась длиннохвостая птица, скосила недоверчивый круглый глаз на почти идеальный круг серебристых капель - на траве еще блестела роса. Захлопали крылья; тяжело кувыркнувшись в воздухе, попугай спланировал на плечо хозяина, ущипнул за мочку уха.
- Выполнение договора придется отложить, раз пообещали ему, - городской щеголь тоже смотрел туда, где недавно стоял их таинственный наниматель.
- Точно! - без восторга кивнул роши.
И насторожился - с дороги раздался крик.


(и Далара)

Шиобара

Старший каро дома Тайра, ослабленного и почти увядшего за прошлые века рода, но не утратившего ни гордости, ни самомнения, телохранитель сиятельнейшего Акахигэ, которого не покидал ни в дни побед, ни в дни поражений, Онодэра Тодзаэмон испытывал странное чувство. Как будто близилась к завершению привычная и знакомая жизнь, как будто вот-вот случится (если уже не свершилось!) нечто и перевернет устои их жизни. Он не мог сказать, откуда взялась эта непонятная ему самому уверенность, ни что именно должно произойти, он мог лишь ждать. Ждать и надеяться, что в должный час он, как и его товарищи по оружию, будет готов принять неизбежное. Он вспоминал лица и имена тех, с кем защищал своего господина в дни молодости, когда не раз приходилось брать в руки меч, и тех, кого сам частенько в сердцах награждал нелестными прозвищами. И все они, даже расфуфыренные юнцы, "дворцовые фазаны", были дороги его сердцу; Онодэра Тодзаэмон с грустью сознавал, что грядущие перемены затронут их всех, и они либо пойдут ко дну, как возле мыса Данноура, сметенные неизвестным, либо вынырнут на поверхность, барахтаясь в мутной холодной воде, лишь для того, чтобы быть спасенными врагом.
Вместе с городской стражей (было решено разделиться на группы, а не ходить всей толпой; Онодэре достались совсем молодой Киичиро, сын Цувы, и еще один стражник, постарше) старший телохранитель обшаривал дом за домом и нигде не мог обнаружить пропажу. Он хотел обязательно найти мальчика, не из-за награды, не из-за благодарности господина, ему казалось необходимым удостовериться, что с юным Нобору ничего не случилось, что он жив, здоров и по-прежнему весел. Это было, по убеждению Тодзаэмона, важно не для него самого, но и для господина, и для жителей Шиобары и даже... Дух захватывает, если подумать.
Старший каро протянул руку, чтобы раздвинуть седзи и войти в дом без предупреждения и учтивости, поступал уже много раз за сегодняшнее утро.
- Обождите! - воскликнул безусый стражник. - Это же наш дом, здесь живет начальник торитэ*...
- Ну и что?
- Отец не стал бы прятать у себя племянника сиятельнейшего господина... - сопляк испугался собственной храбрости и звонко икнул.
Онодэра Тодзаэмон смерил юнца хмурым взглядом.
- Зато мог приютить беглеца, - воин опустил руку. - Открывайте! Мы с поручением от Тайра Акахигэ, у нас важное дело!

---
*торитэ - городская стража, выполняющая обязанности полиции.

Чертовы человеческие ноги! Мальчик полетел носом в грязь. Теперь точно убьют. Юки заверещал и перекатился на спину - встать всяко уже не успеть, а так хоть видно будет. Попробовал ползком, по-паучьи удрать куда-нибудь в кусты.
Но его уже поднимали с земли, затрещала разорванная ткань.
- Какая находка! - расхохотался главарь. - Сколько у тебя еще есть лиц?
- У тебя сейчас и одного не станет, - мрачно пообещал Юки. Давить на жалость уже вряд ли имело смысл, а так.. Может, хоть испугаются. - Вот сейчас как пошепчу знакомым ками, и всю жизнь один спать будешь.
Старший перехватил добычу поудобнее, но цепи с когтями не убирал - держал у горла мальчишки.
- Шепчи, - посоветовал он. - И шепчи быстрее, пока еще можешь дышать.
Мальчик не то зашептал, не то зашипел, его глаза неотрывно смотрели на старшего. По цепям вверх поползли змеи, вторя мальчишке - все как на подбор из местной породы гадюк.
- Ах ты! Проклятие! - главарь отшвырнул и мальчишку, и оружие.
Кто-то из его подручных - тех, кто не разбежался - ударил клинком по ближайшей змее. Меч воткнулся в землю. Юки дал деру в кусты со всех ног - что-то подсказывало ему, что второй раз фокус не пройдет.
Главарь выругался еще раз. На солнце блеснул зажатые между пальцами сюрикен, свистнул в воздухе...
Кто-то сильным толчком сбил Юки с ног.
- Не бойтесь! - крикнул главарь. - Нам опять отводят глаза!
- Ты настолько уверен? - полюбопытствовал над головой лисы знакомый сумрачный голос.
Однако! В наличии личных самураев были не только плохие стороны. Юки постарался скрыть благодарную улыбку. Теперь главное чтобы они его не зашибли. Тут же за спиной Мицуке замаячили неясные силуэты еще пары воинов. Сама же Рыжая сныкалась пока в кусты и с насладжением приняла свой естественный облик. Для битвы с людьми он всяко уютнее.
На поляне не спешили начинать бой, хотя все для него уже было готово. Мицуке стоял в центре с мечом в руке, его противники - по кругу и оружия тоже не прятали. Пока все только наблюдали друг за другом, ждали, кто начнет первым, готовые ответить.
- Я вас предупреждал, - хмуро процедил Мицуке.

Первой нервы не выдержали у Рыжей. Какая-то черная птица полетела в лицо главарю, не причинив вреда, но здорово затруднив обзор размытыми очертаниями темных крыльев.

Всадник поскакал вперед, и первым на пути у молодого самурая оказался монах-чужестранец.
– Имеющий уши да услышит, - пробормотал про себя священник подхваченное где-то выражение.
А не имеющий? Хотя наличия ушей мало, чтоб осознать услышанное. Пропустить всадника к беззащитным Кин Ки и особенно Олури иезуит не мог. Убить тоже, даже если б имел оружие. Можно было попробовать ударить палкой по ногам коня, но за что калечить невинную божью тварь?
Перед вздымающим меч, несущимся галопом и казавшийся очень грозным воином стоял священник. Весь вид и выражение лица которого выдавало, что он остолбенел от страха и не может двинуться с места. Командир отряда или Хидэтада в этом, конечно, усомнились бы, но этот горячий молодой воин…
В тот момент, когда морда лошади уже была рядом с лицом португальца, а меч начал опускаться в ударе, скованный ужасом священник вдруг… исчез из-под смертоносной стали и прыжком оказался сбоку от проносящегося противника. А дорожный посох, весьма увесистый, свистнул в воздухе, чтоб опуститься на голову борца с иноземцами или на то, что ее там по воле Господней у этого человека заменяло.
Не будь Олури, европеец ударил бы по спине. Может быть.

Кин Ки не сдвинулся с места, впрочем, он итак был дальше всех от всадников с гербами мокко. Когда молодой воин тронул своего коня, и когда дорогу ему заступил иноземец, монах лишь чуть прищурил глаза. И тот, и другой сами сделали свой выбор, и платить за него теперь только им самим. Ки знал, что если за горячим всадником последуют остальные, то все они здесь умрут, но не боялся этого. Слишком давно он смирился с мыслью, что умереть когда-нибудь придется, хотя порой этого так не хотелось...
Колени монаха, еще мгновение сотрясавшиеся мелкой дрожью, вдруг замерли, прочно удерживая Ки на земле. Правая рука еще сильнее стиснула отполированный посох. Монах ждал, чем окончится развернувшаяся перед ним сцена, и того, что последует за ней.

В горах, неподалеку от дороги

Схватка вышла остервенелая, короткая, дрались молча - только сиплые выдохи, свист мечей, рассекающих воздух, звон металла. Иногда короткий приглушенный вскрик. Долго ли это продолжалось, мог сказать лишь сторонний зритель, для людей на поляне время утратило значение. В центре смертоносного круга, образованного людьми в темной мешковатой одежде, по-прежнему возвышался долговязый роши, но противников у него поубавилось, а сам он дышал тяжело и был испачкан в крови.
Вспышка холодной рассчитанной ярости сменилась несколькими секундами неподвижности; воины замерли в боевых стойках, оценивали друг друга и ситуацию, готовые вновь ринуться в бой. Мицуке поднял меч в гьякку камаэ - с острия сорвалась капля чужой крови, - два коротких быстрых удара, один длинный наискосок, сдавленный возглас противника. Еще один выронил оружие, прижал ладони к ране, отшатнулся и, скособочившись, сел на землю. Главарь покосился на раненного, окинул быстрым взглядом поляну.
- Он не убивает! - крикнул старший. - Он не может!
Крик оборвался удивленным всхлипом, главарь - он так и застыл с занесенным для удара мечом - опустил взгляд, пытаясь узнать, что мешает ему сделать следующий вдох. Его тело свело судорогой, но он догадывался, что любой кашель сейчас станет предсмертным, а хотелось еще на мгновение задержаться в этой жизни. Мицуке выдернул клинок, переложил в левую руку - правая немела, постоянно напоминала о недавней ране, - отвел меч назад и вниз, почти за спину.
- Акатэ-сама... - выдохнул чей-то испуганный голос.
- Меня зовут Фудзивара-но Сейшин Киёмори из Нары, - поправил родственника роши. - И я приказываю вам убираться отсюда.
- Не смотрите ему в глаза, - прохрипел главарь, сплюнул на траву кровавые сгустки. - Он видит демонов.
- И ты сейчас увидишь, если не уймешься, - зло пообещал Мицуке.
Все время схватки Рыжая металась поблизости, то отвлекая на себя внимание, то вновь бросаясь под защиту кустов. А теперь она просто, почти не скрываясь, подошла и вцепилась главарю в ногу. Тот уже не мог кричать, застонал, попытался отползти. Мицуке пинком вернул его на прежнее место.
- Оставь падаль, еще отравишься, - посоветовал роши лисе, продолжая следить за остальными.
Рыжая изобразила из себя послушного солдата - встала по правую руку ронина, сверля остатки шиноби пристальным и недобрым взглядом.
- Они все поняли, - сказал соратнице Мицуке. - И уходят.
- Мы не можем вернуться без твоей головы, - ответили ему.
- Знаю, - роши кивнул. - Но - не сегодня.

(Kit-sune-ty mo)

Рыжую мудреные законы воинской чести интересовали мало, но тут и лисенку было ясно - убийцы сами по себе не отстанут. Она еще раз обвела взглядом противников, стараясь запомнить каждое лицо: мало ли какие гадости можно учинить человеку, зная его облик! Потом подошла ближе к Мицуке и аккуратно легла у его ног. Сейчас она больше всего напоминала собаку благородных кровей, из тех, что варвары с запада разводят для охотничьих забав.
Роши ждал, его противники - тоже, никто не двигался с места. Потом рядом, слева, зашуршала трава, может быть под ветром, может, под чужими шагами. Мицуке почти не глядя, не думая, нанес удар снизу вверх, от бедра набегающего противника до плеча. Потом медленно опустил меч, не выпуская остальную родню из вида.
- Убирайтесь, - повторил он приказ. - Приходите в другой раз, когда будете готовы.
Те не стали спорить, попросили только:
- Разреши забрать тела.
В кустах опять кто-то зашебуршал, оттуда вышел рыже-белый бесхвостый кот с клочком от чьих-то штанов в зубах - нес добычу гордо, как будто пойманную только что мышь.
- Сам похороню, - отрезал роши.
Мицуке осмотрел клинок, вытер его пучком травы, подумал - и протер еще раз, теперь уже рукавом. Главарь помалкивал, понимал, что не жилец. Бродяга опустился рядом с ним на корточки:
- Разувайся.
Тот просипел уже совсем что-то невнятное.
- Не с мертвеца же снимать, - оскорбился Мицуке.
Рыжая легла в нескольких шагах от людей и демонстративно занялась собственной шерстью - кое-где на плечах и боках застыли темные капли чужой крови.
Вместо слов у главаря получались едва разборчивый шепот, Мицуке нагнулся пониже. Его бывший противник, зажав в руке короткий нож, дернулся было ему навстречу, но сил не хватило, а в следующий миг Мицуке коленом прижал его запястье к земле.
- Передам отцу, что ты никогда не сдаешься, - пообещал он, ожидая, когда прекратится агония и родственник испустит последний вздох. - Если увижу его хоть когда-нибудь.
После чего принялся снимать с главаря джика-таби; противно не противно, а ходить босиком в горах еще хуже.
Кицунэ тем временем покончила с туалетом и теперь рассеянно наблюдала за ритуалом обувания. Подумать - как все было просто еще неделю назад. А теперь с каждым днем все сложнее - словно тучи, сгущающиеся перед бурей. Лиса поежилась - если таково облачное небо, какова же гроза? Хранители, тигр, феникс... Странная женщина, которую кицунэ видит и не видит, то, что идет за изящным самураем... Словно все зло и все добро этих мест идет сейчас по одной дороге. Дороге в Шиобару.
- Зачем ты идешь в Шиобару? - на месте рыжей лисы сидела молодая женщина в черном шелковом кимоно.

(+Bishop)

(Совместно с СонГоку)

Старый слуга отворил седзи и низко поклонился гостям:
- Молодой господин привел сегодня друзей, - старик вежливо улыбнулся. - Госпожа будет довольна гостям, которые стали такой редкостью в наше время.
Онодэра Тодзаэмон нахмурился, он не так себе представлял прием, хотя что же ждать от начальника стражи.
- Хорошо, проводи нас к госпоже, - приказал он, отряхивая хакама от дорожной пыли. - Скажи, у нас важное дело.
- Прошу, уважаемые гости, госпожа сейчас в саду, - старик развернулся к гостям спиной и не спеша проследовал в сад, где в это время находилась Каоко.
- Госпожа, к вам ваш сын и его гости, - тихонечко произнес старик, наклонившись к сидящей на циновке Каоко.
Женщина посмотрела на гостей, как положено хозяйке, но во взгляде ее угадывалось, что она не довольна их приходом, но это были не простые гости. Поскольку она была в курсе последних событий, то догадывалась о причине их прихода.
- Прошу прощения, что вот так вторгаемся к вам, - поздоровавшись, сказал Онодэра. - Но дело воистину нельзя откладывать. Мы ищем мальчика лет десяти из хорошей семьи. Его зовут Ашикага Нобору.
Каоко жестом показала слуге удалиться и старик еще раз низко поклонившись покинул гостей и свою госпожу:
- Мне известна семья Нобору и я очень сожалею, что молодой Аа-тян потерялся. Но, что ему делать здесь, в доме моего мужа?
- Маленькие наследники, если в них, по слухам, возрождается душа их достославного предка, чье имя помнят даже через двести лет, изобретательны.
Поскольку садиться его не пригласили, Онодэра Тодзаэмон уселся сам; старший каро вел себя чуть-чуть нагловато, ровно настолько, чтобы дать понять разницу в положении, но не переходить рамок приличий.
- Они могут забраться в любой дом. Особенно, если при доме расположен известный всем сад.
- Вы, как я погляжу, явный ценитель подлинного искусства, - Каоко поняла намек Тодзаэмона, - но поверьте, что мои слуги тщательно за ним следят и они бы обязательно сказали мне, если бы в саду появился чужой, а тем более мальчик из благородной семьи.
- Кто я такой, чтобы не верить на слово красивой женщине? - усмехнулся старший каро. – И кто я такой, чтобы не просить у хозяйки этого дома позволения полюбоваться садом?
- Киичиро, покажи гостям наш сад, - какая глупость. Мальчишка Нобору у них. Все внутри хозяйки дома клокотало в негодовании... Но постой, почему они решили, что он здесь? - Тодзаэмон-сан, а почему ваши поиски привели все же к нам в дом? Ведь дело не только в саду... неправда ли?
Сад действительно был прекрасен, небольшой, но даже на таком клочке земли хозяйке удалось сотворить чудо.
- Мы обыскиваем все дома в Шиобаре, - ответил телохранитель, любуясь осенними листьями. – Праздник осенней луны, в такие дни сюда приходит много гостей.
- Посмотрите на это дерево, - Каоко изящным жестом руки указала на стоявший по середине сада дерево. Именно на него и любовалась хозяйка дома, когда стражники пришли. Дерево было покрыто разноцветной листвой. Зеленый, желтый и красный цвета причудливо перемешивались, показывая простым смертным все краски осени. - Это дерево символизирует перемены... Вы не находите, что вы пришли как нельзя вовремя.
Подул ветер и с дерева, на которое указывала Каоко, посыпались листья. Падая, она кружились в одном только им известном танце.
- Я не буду вас сопровождать... Любованием садом это очень интимное и посторонние могут нарушить гармонию. Но, надеюсь, что о результатах своих поисках вы мне расскажете.

Дом Управителя.

Седзи раздвинулись и к слугам и охране вышел дайме, его лицо было чуть бледно:
- Где моя пудреница? – задал вопрос дайме – я хотел подумать о смысле жизни у колодца, но, взглянув в зеркало, я увидел, что моё лицо недостаточно ухожено, будто у старого нищего из Киото… - князь поморщился – так кто-нибудь уже пошёл за ним?
Слуг сдуло будто ветром.
- Пожалуй я удалюсь в свои покои, становится прохладно, а я не желаю болеть! Заберите мою биву, я буду предаваться размышлениям в своих покоях – с этим словами Акаихигэ степенно отправился в дом.
Подойдя к отведенным ему покоям и дождавшись когда его набор косметики и биву принесут в комнату, махнул веером одному из самураев и тихонько проговорил ему:
- Передайте каро Тодзаэмону, нужно усилить бдительность солдат, пусть будут готовы…
Самурай коротко кивнул и отступил.
- А теперь закройте двери, не желаю никого видеть, чтобы не произошло!
Фусума закрылась.

В горах, неподалеку от дороги

Камней здесь в избытке, но и натаскать их требовалось большую кучу, а помощи ждать не от кого. Кот умывается, выкусывает грязь между растопыренными пальцами на задней лапе - с таким видом, будто только что выиграл сражение; впрочем, в каком-то смысле так и есть. Лиса ждет ответа, не трогается с места, только смотрит удивительными своими глазами и чему-то про себя улыбается. А может улыбка ему только чудится, с лисьей братией ни в чем нельзя быть уверенным.
Оружие - все равно им больше без надобности, а ему пригодится, - Мицуке отложил в сторону. Потом уложил обоих мертвецов у корней высокой сосны, принялся выстраивать над ними невысокий курган из камней.
- Наш клан небольшой, особо похвастать нечем, - говорил он между делом. - Всех земель - половина ущелья, хорошо хоть река есть... и роща...
Роши приволок огромный булыжник, водрузил его в общую кучу, вытер вспотевший лоб. Вспоминать оказалось неожиданно больно.
- Мы всегда кому-то служили, дед, отец... теперь - я. В Шиобаре находится человек, которого приказали убить.
Из куска толстой коры получилась неплохая табличка, Мицуке задумался - что писать. Отец придет в ярость, когда узнает, как глупо погибли люди из его клана. Да и кто он такой, чтобы давать каймиё*? Острием козуки** роши нацарапал пару слов, ею же было удобно провертеть в коре дырку, через ту пропустил расплетенный шнурок-сагео, прикрепил самодельную табличку к воткнутой в могильный курган палке. Сначала Мицуке хотел вместо палки использовать меч главаря, но передумал - привязал оба клинка к ветке над могилой. Надпись на табличке гласила: "их имен не знаю". Сюрикены, метательные ножи и цепь роши завернул в фуросики, сверток получился внушительный.
- Отец пообещал, что это - последнее поручение, больше не будет приказывать, - бродяга опустился перед кучей камней на колени, сложил ладони в молитве; после недолгой паузы он продолжил, не двигаясь с места: - Он не в первый раз дает и такое распоряжение, и такое слово. Может быть, сейчас выполнит, как ты думаешь?


---
*каймиё - посмертное имя, пишется на специальной дощечке или вырезается на камне.
**кодзука – небольшой нож, использовавшийся, как сейчас перочинный.

Бамбуковая роща возле Шиобары

- Нобо-о-о-ору - голос был тихий-тихий будто колокольчик-фурин в жаркий летний день.
Мальчик недоуменно оглянулся. Блуждания привели его обратно к маленькому покосившемуся святилищу, из полутьмы которого весело скалилось каменное изображение собаки. Не обращая внимания на жалобное поскуливание слуги, который все это время не отставал ни на шаг, нагруженный добром (даже фонарь, хотя давно погасил его, не выпустил из рук), мальчик поднес к груди раскрытую ладонь.
- Яма-ину, - позвал он, - когда будете решать мою судьбу, не судите строго. Проводите меня домой.
- Хочешь домой? Тогда пойдём... - мягко проговорили из-за спины.
Нобору оглянулся.
- Кто здесь?
- Неужели ты уже не узнаешь меня Нобору? - дайме стоял позади мальчика вплотную к зарослям, на его лице играла улыбка. Дайме был в своем траурном ослепительно белом кимоно, как обычно гладко причёсан и ухожен, лишь одно чуть бросалось в глаза, веер - дайме был без своей любимой игрушки.
Некоторое время мальчишка, насупившись, разглядывал стоявшего перед ним мужчину; Хейкичи тот давно повалился на колени, побросав груз, и спрятал голову под широкими рукавами, а Нобору продолжал молчать.
- Да, - кивнул он в конце концов. - Узнаю.
И по-взрослому сложил руки на рукояти засунутого за пояс меча.
- Ты заставил нас так нервничать, но это так хорошо, что ты нашёлся - голос дайме был полон благожелательности, казалось, он не замечал некоторой настороженности мальчика.
- Я тоже рад, что нашелся, - кивнул Нобору и нахмурился; он как будто пытался что-то вспомнить и никак не получалось.
- Тогда нам пора идти - дайме сделал пару шагов к мальчику - иначе будет поздно.
- Поздно? - удивился Нобору. - Поздно для чего?
Дайме странно шевельнул рукой, будто хотел начать обмахивать себя веером, но веера в руке так и не появилось, князь сунул руки в рукава кимоно и сделал ещё шаг вперед.
- Будет поздно для того чтобы принять пищу, и хотя некоторые считают что поесть никогда не поздно, не стоит им уподобляться - дайме всё ещё мило улыбался.
Мальчик помешкал, словно хотел отступить перед взрослым человеком и передумал; он остался стоять на прежнем месте, только взгляд стал как будто мрачнее.
- У меня была сестра... - он хотел произнести эти слова спокойно и почти равнодушно, но что-то не сработало, его голос сорвался. - Почему ее здесь нет?

(совместно с доном Алесандро)

Бамбуковая роща - Шиобара

- Я не знал этого, когда я нашёл тебя потрепанным и лежащим на дороге, слуги никого больше не видели, хотя смотрели вокруг, но я могу обещать тебе, мы разыщем её, обязательно разыщем – улыбка немного сползла с лица князя, он чуть посерьёзнел.
- На дороге? - растерялся Нобору и потер ладонью лоб.
Воспоминаний было слишком много, они расслаивались и перекрывали друг друга, разобраться в них у него не получалось, пока что не получалось. Широкая мужская ладонь зачерпывает воду из источника где-то в горах, возня в пыли на деревенской площади под раскидистым деревом, в корнях которого прячется каменное изваяние, белые стены замка кажутся огромными, потому что сам очень маленький...
- Пойдём со мной, всё будет хорошо, мы отыщем твою сестру! – голос дайме был спокойный-спокойный.
Нобору вдруг усмехнулся:
- А сдержишь ли ты обещание?
Мальчик на короткий миг зажмурился, пошатнулся, как от усталости. Слуга как раз решил поднять голову и даже осмелился приподняться, чтобы поддержать юного господина, но тот отстранился, а когда вновь открыл глаза, то на его губах играла прежняя доверчивая улыбка.
- Пойдем, - согласился Нобору.
В глазах Акаихигэ что-то мелькнуло, однако его лицо всё также излучало спокойствие и благожелательность.
- Пойдём – кивнул князь.


Появление князя и мальчика вызвало настоящий переполох в Шиобаре, слыханное ли дело, дайме незаметным вышел из охраняемой комнаты, прошёл сквозь охрану на воротах, нашёл племянника и возвратился с ним, при этом ни прическа, ни одежды не испортились, а лицо Акаихигэ было аккуратнейшим образом ухожено, как будто он не спасал племянника, а был на высокой аудиенции у самого императора. Меньше всего были поражены слуги, они давно разучились удивляться господину и теперь откровенно радовались, что дайме вернулся в цветущем настроении. Самураи охраны были мрачны, они упустили господина из собственных покоев, и хотя дайме иногда выкидывал и не такое и никогда не гневался после, они знали, каро Тодзаэмон всё равно будет недоволен.

(и SonGoku)

(Bishop+Reytar)
Дорога на Шиобару.

Хидэтада проорал свой вызов так громко, как только мог, в надежде с одной стороны, привести самураев Ода в некоторое замешательство, так как они, как люди военные, привыкли подчиняться командному окрику, а с другой – надеялся привлечь внимание обоих ронинов, так не вовремя удалившихся от лагеря. Увы – похоже, добрые ками сегодня были заняты чем-то более неотложным, чем исполнение желаний десятника кавалерии клана Санада:
Всадники, которых оказалось не менее десятка, притом, что, у нескольких, Хидэтада явственно увидел луки и колчаны со стрелами, а так же нагинаты в руках, хоть и не полезли в драку всем отрядом, но сбились плотной, словно грозовая туча, толпой, в любой момент готовой разразиться молниями клинков. И ни Мицуке-сана, ни Такамори-сана не было в пределах видимости, причем, что неприятнее всего, их не было рядом именно тогда, когда они были действительно нужны. А кроме того, один из недоносков - Ода, самый юный и, судя по всему, самый глупый, пришпорил коня, с громким воплем попытавшись достать патэрэна клинком, но не преуспел – нанбан оказался тертым орешком. Тяжелый деревянный посох, на который отнюдь не юному патэрэну, было так удобно опираться при ходьбе, с громким свистом рассек воздух а затем, с гулким шлепком прилип к затылку вздорного юнца.
Хидэтада удивленно, но и с радостью, выдохнул, решив, что, если источник проблем без стона рухнул с седла и уткнулся носом в пыль, то, возможно, удастся обойтись без боя. Обойтись без боя – шло полностью против пожеланий десятника кавалерии клана Санада, который никогда не забывал кто он по рождению, пусть и пришлось служить не вождю своего клана. Хидэтада отлично помнил недавние события, в ходе которых, на оклеветанный и оболганный клан Такеда навалились несколько сильных кланов. Навалились и победили, не смотря на доблесть воинов-Такеда, отобрав и разделив среди своих подручных и прислужников – глав мелких кланов, вечно поддерживающих их, лучшие земли Такеда, в том числе находившиеся в окрестностях Шиобары. Сделано это было на смехотворном основании – на гнусном и беспричинном обвинении Такеда в предательстве сюзерена. Это обвинение и наказание за деяния, которых никто из Такеда не совершал, черным пятном легли на честь клана и на сердца всех Такеда. А самым обидным было то, что ранее принадлежащие Такеда земли в большинстве своем отошли клану Ода – вечным союзникам и подручным клана Токугава.

(продолжение, те же)

Именно по этой причине, Хидэтада жаждал боя с всадниками, штандарты которых украшал герб мокко, выполненный в цветах дома Ода. Жаждал, но и понимал, что не имеет право просто так, по желанию, смахнуть пару-тройку голов и умереть с честью, не имеет хотя бы потому, что получил приказ доставить подопечную - благородную Олури-химэ своему господину живой и здоровой. А если воин получает приказ, то обязан его исполнить, любой ценой исполнить, не обращая внимания на родовую вражду, жажду мести и восстановления справедливости, даже на поруганную честь и гордость дома Такеда. ПОКА ЧТО не обращая внимания на все это. До той поры, пока Олури-химэ не вступит под благословенные своды Санада-мару, а десятник кавалерии-нагината будет иметь достаточно времени для сведения некоторых счетов чести. В том, что он сможет изыскать время для столь необходимого деяния, Хидэтада ни капли не сомневался…
Тем временем события на дороге развивались своим чередом. Сородич поверженного юнца возмущенно воскликнул, когда младший обрушился из седла на дорогу. Не слушая окрика командира, вознамерился принести справедливость туда, где о ней и не думали. Он вытащил из ножен меч и направил коня на Такеду.
Вот это было тем самым, о чем Хидэтада втайне мечтал, преграждая путь десятку противников: отряд Ода не спешил целиком вступить в бой, тем самым, давая отличный шанс изрубить ошалевших от собственной наглости конников по одному, нашинковав их столько, сколько позволят ками. Он метнулся влево, уклоняясь от копыт коня и нанося удар древком нагинаты под колени передних ног скакуна. Задумка была великолепной - неистово заржав, скакун споткнулся и повалился на колени, а всадник, рыбкой вылетел из седла, впрочем, не выпустив меча и даже умудрившись зацепить в полете шлем Хидэтада своим длинным клинком. Такеда лишь тихо скрипнул зубами, ощутив удар по шлему, изрядно ослабленный одним из рогов, вдоль которого и скользнул клинок летуна-конника Ода.

(Bishop+Reytar)

По тому, что центровка шлема не изменилась, десятник определил, что с попавшим в переделку рогом все нормально, круто развернулся и, еще раз скрипнув зубами, направился к уже вскочившему на ноги и трясущему головой противнику. Тот не заставил себя долго ждать, и, хотя был слегка оглушенным падением, ринулся навстречу ненавистному Такеда, нанося тычковый удар в грудь, снизу вверх, под древко нагинаты. Хидэтада – и сам воин не промах, чьи виски начала потихоньку покрывать заработанная на войне седина, отреагировал мгновенно – полуоборот корпуса, древко нагинаты движется влево и вниз, пропуская заточенную сталь клинка мимо покрытого панцирем корпуса, а затем, резкий рывок вперед и тупой конец рукояти нагинаты с глухим звуком наносит удар снизу в пах молодого задиры. Тот, все же дорожа возможностью заиметь когда-нибудь потомков, отскакивает назад, блокируя обух нагинаты мечем, после чего, повернув кисть, пытается дотянуться до шеи десятника резким косым ударом снизу. Такеда, не тратя времени на блокирование, отступает на шаг назад, разрывая дистанцию и нанося заранее заготовленный рубящий удар из-за левого плеча, усилить который помог так удачно заблокированный противником, предыдущий удар. Кривое лезвие «Улыбки Вечности» отбрасывает яростные алые блики, с тихим свистом рассекая воздух, и впиваясь в тело конника, клана Ода справа, немного зацепив и разрубив наплечник. Металлические бляшки наплечника и доспеха приостановили мощь удара нагинаты, но полностью остановить его не смогли – самурай, носящий на одежде цвета клана Ода, пошатнулся, захрипел и забулькал частично рассеченным горлом. Он отшатнулся, пытаясь зажать раскрывающуюся на глазах рану слабеющими пальцами, между которыми тут же начали бить небольшие кровяные фонтанчики.

От группы всадников донесся вздох - как будто порыв ветра, и тут же - выкрик командира:
- Ни с места! Первого, кто ослушается, сам зарублю!
Они подчинились, неохотно, но натянули поводья, мечи остались в ножнах. Командир спешился, подошел, как будто не видел ни противника, ни занесенной нагинаты, опустился на одно колено рядом с раненым - тот, уже не в силах стоять, сидел на дороге. Положил на ладонь поверх ослабевшей руки, постоял, наклонив голову, будто прислушивался, затем снова выпрямился. Вытер кровь, покачал головой.
- Вот, что бывает, когда думаешь не головой...
Он забрал оба меча, передал их помощнику, после чего поклонился сразу и десятнику с нагинатой, и обоим священникам - и иноземцу, и тому, чье бездействие один раз оказалось спасительным для их клана.
- Прошу меня извинить за причиненное беспокойство, - произнес командир, не разгивая спины. - За его душу не беспокойтесь, мы закажем молитвы в ближайшем храме. И позаботимся о теле, как и об оглушенном.

(те же)

(Bishop+Reytar)

Хидэтада никогда не видел командира отряда и не узнал его, по этому, отнесся к его словам как к словам любого наглеца-Ода у которого за спиной семеро доспешных конников, ввязываться в схватку с которыми не позволяет выполнение полученного приказа, то есть без малейшего почтения, но с пониманием. Он опер обух нагинаты в землю, всем своим видом выражая, что оказывает противникам величайшее одолжение, не порываясь продолжить схватку и позволяя забрать один труп и одного юного дурака, у которого после событий этого дня, вряд ли добавится ума в голове. Как бы то ни было, он коротко кивнул командиру отряда и с крайне спесивым выражением на лице, молча наблюдал за дальнейшим развитием событий, оставаясь в прочем, собранным и готовым к любой пакости, на которые клан Ода всегда был горазд.

Еще несколько человек покинули седла, подняли своих - одного перекинули через спину коня и привязали покрепче, второго - усадили, но после недолго спора тоже было решено привязать. Командир еще раз поклонился, взгляд его задержался на зарослях неподалеку, кусты достаточно облетели, чтобы сквозь редкую листву проглядывало цветная ткань кимоно. Потом оглянулся на реку - с противоположного берега, разбрызгивая воду, спешил еще один самурай, с крикливой птицей на левом плече.
- Еще встретимся, - сказал он, одним махом взлетая в седло.
- Ловлю на слове. - Хидэтада расплылся в деланной улыбке, в данный момент больше всего напоминая матерого кота, объевшегося краденным суси. - Обязательно встретимся, и этой встречи я буду ждать с нетерпением.
Командир быстро кивнул, подстверждая намерение.
- Дайте дорогу, - приказал он и, не глядя, своим: - Вперед!

(Bishop+Reytar)

Десятник кавалерии-нагината клана Санада, Такеда Хидэтада молча отошел на три шага к обочине, словно невзначай отодвинувшись к кустам, сквозь листву которых проглядывало цветастое кимоно и, все так же не отрывал взгляда от конников, чтобы быть готовым мгновенно отреагировать, задумай они напоследок какую-нибудь пакость, например, все же реализовать попытку похищения подопечной.
Всадники проехали мимо, только один все-таки оглянулся - но смотрел не на Такеду, не на то, что тот мог защищать, а на реку. Следом оглянулся еще один, старший из группы.

Крик с дороги. Такамори насторожился, его собеседник встрепенулся и вдруг кинулся куда-то в противоположную сторону. Ронин вскочил с камня, на котором они с Мицуке сидели.
- Ты куда? Спуск с другой стороны! – крикнул он вслед громиле.
Бродяга остановился - не дольше, чем на мгновение, словно действительно спохватился, - потом махнул рукой: иди, мол.
- Догоню! - он старался говорить тихо. - Я сейчас...
Ну, догонит так догонит. Такамори ринулся к спуску со скалы, под которой проходила дорога. Не тот, по которому пришли, тот слишком далеко. Зато этот крутой! Ноги скользят и разъезжаются на осыпающихся, покрытых палыми листьями камнях. Мару, пару раз оцарапав плечо длинными острыми когтями, предпочел перемещаться самостоятельно по воздуху. Яд, да и способ избавления от него, все еще давали о себе знать слабостью в коленях, на которую ронин старательно не обращал внимания. Тем не менее, на первом же более-менее пологом участке он остановился передохнуть.
Над его головой шелестели пожухлые листья, ломкие иглы сосен. Этот шелест убаюкивал, почти гипнотизировал. Дыхание все не хотело восстанавливаться. Вот, показалось, что-то промелькнуло за деревьями, то ли одежда, то ли ветер колыхнул ветки кустов. Над головой резко, пронзительно вскрикнул попугай. Лес зашелестел еще сильнее - кажется, еще чуть-чуть, и можно будет разобрать слова. Случайный порыв ветра кинул в Такамори пучок желтых сосновых иголок. Ронин заслонил лицо ладонью. Подумалось: нужно добраться до своих на дороге. Но ноги отказывались служить, не помогала даже палка, все еще сжимаемая в руке. Мару кричал где-то в вышине деревьев, но его голос будто звучал в другом мире.
Такамори почувствовал прикосновение к своей руке - словно чьи-то холодные пальцы коснулись запястья. Так же, как и во сне. Он дернулся, отстраняясь. Словно холод касался не только кожи, а пробирался до самой души. Порывисто огляделся – никого.

(вместе с Азакой... то есть, Хинодэ)

Еще порыв ветра - сонный, медленный, словно и Такамори, и весь этот склон находятся где-то глубоко под слоем воды. Юноша почти увидел шевеление водорослей, почти почувствовал ласковое прикосновение течения. Дыхание стало коротким, приносящим слишком мало воздуха. Ронин сделал движение рукой, словно раздвигая толщу воды. Попытался шагнуть и не смог, упав, нет, медленно опустившись на колени.
Воздух упруго заколебался под ладонью. И - опять прикосновение. Ласковое, теплое, и одновременно жестокое, холодное. Словно удар милосердия от близкого человека. Близкого... единственного близкого.
- Азака! - почти беззвучно выдохнул он.
Воздух вокруг заколебался, словно бы сдерживая что-то, не давая пройти чужому дыханию, чужим словам. Невидимая рука скользнула по плечу Такамори, словно бы гладя.
Он попытался поймать эту руку. На мгновение пальцы ощутили нечто бесплотное, будто плотную пелену ветра. Так не бывает, мелькнула мысль, и ощущение пропало.
- Покажись. Я хочу видеть твое лицо!
- Я.. я не могу. Защита...
Слова были произнесены так тихо, что могли бы сойти за простое дуновение ветра. Прикосновение ослабло, почти исчезло - словно у духа иссякли силы.
- Какая защита, о чем ты? - Такамори протянул руку туда, где, как ему показалось, она стоит. - Пожалуйста, вернись!
Когда очередной порыв ветра настиг Такамори, это уже был просто ветер. Запах иголок, пыль... Крики с поляны по ту сторону реки.
Крики. Двигаться вдруг стало значительно легче, ушла тяжесть воображаемой воды. Опираясь двумя руками на палку, ронин поднялся на ноги. Сделал шаг, потом еще один. Легкость и... опустошенность. Словно отняли что-то важное, часть человеческой сущности, называемой душой...
Chikusho! Земля под ногами неожиданно кончилась, ноги скользнули на предательской почве, и Такамори с шумом и проклятиями весьма неэлегантно обрушился в речку под скалой. Плеск, вода сошлась над головой. Ноги до дна не достали, к счастью. Вынырнул, хватая воздух ртом, подплыл к берегу, выбрался. Откуда-то сверху на плечо сверзился Мару, крикнул что-то неодобрительное.
Такамори взглянул на дорогу, и увидел знакомые флаги с мокко. Захотелось повторить всю череду ругательств еще раз. Он кинулся к ближайшему броду, попугай захлопал крыльями, завопил. Не успел, незваные гости уехали раньше, чем ронин успел перебраться на другой берег. Но лицо одного из них он видел.

Кин Ки тяжело вздохнул, продолжая смотреть вслед уезжающему отряду воинов. Быть может, все же не напрасным было то, что случилось тогда? Или все же человек Ода остановился из страха и необходимости исполнить свою миссию, неведомую монаху? Как бы ему хотелось знать, что второй ответ будет неверен, но он не знал.
Пробка выскочила из фляги, чуть трясущаяся рука подняла ее вверх, и Ки сделал несколько больших глотков, затопляя грусть и неопределенность виноградным сакэ гайдзинов.

***

Четверо быстро шли по дороге, несмотря на дневной зной. Те двое, что были впереди были одеты в легкие одеяния серого цвета, их лица скрывали длинные белые платки, завязанные вокруг головы. Двое других не брезговали доспехами, тот что был повыше и покрупнее носил полный набор, включая рогатый шлем. Чудовищный меч но-дачи без ножен был перекинут через его плечо.
Шедший впереди поднял руку, и отряд остановился. Вдалеке на дороге появились клубы пыли, поднимаемые, скорее всего, группой всадников.

Шиобара

Новость мгновенно разнеслась по всему дому управителя, а оттуда, выплеснувшись потоком воды на улицу, растеклась по всей Шиобаре: мальчик нашелся! Сам сиятельнейший князь Тайра отыскал его и привел домой, не иначе как с помощью волшебства. Правда, монах, которого пригласили читать сутры над умершим и который вышел из комнаты на веранду, чтобы размять ноги и подышать свежим воздухом, сказал, качая обритой головой, что скорее всего юный проказник спрятался где-нибудь в доме и нет магии в том, чтобы вытащить его за ухо из какого-нибудь укромного уголка на белый свет. Впрочем, он тут же добавил, что если кто справляется с этим ребенком, это само по себе великое чудо.
Немедленно послали слугу передать радостное известие старшему каро, хотя и не сомневались, что Онодэра Тодзаэмон уже слышал о нем, и никто не удивился, когда тот лишь кивнул, но воинов не отозвал, а приказал им сосредоточиться на поисках уже не племянника сиятельного даймё, а злоумышленников, на чьей совести смерть мураосо деревни Хикари Кантаро. Сам Онодэра Тодзаэмон остался в доме начальника стражи; старший каро дома Акаихигэ стоял, опираясь на перила, и любовался ветками дерева, словно нарисованными на бледно-голубом осеннем небе несколькими уверенными взмахами кисти. Слышно было, как в соседней роще стрекочут цикады. Онодэра Тодзаэмон думал об осени.
Неподалеку захлопали быстрые крылья, напоминая выпущенную из лука стрелу пестрый маленький перепелятник быстро набрал высоту: Онодэра проводил его взглядом, ему показалось, что к лапе птицы привязана ленточка.

Иисус пришел на помощь своему слуге, вразумив нечестивых филистимлян. Правда, внешне неизвестные самураи никак не напоминали библейских врагов еврейского народа, но ведь дело не в одежде. Вот только еще одна глупая смерть – уж сколько их было вокруг! Увы, но Царство Божие приидет на грешную Землю не позже Второго Пришествия…
«Упокой, Господи, душу его», – прошептал отец Андрео об убитом Такедой Хидэтадой. Сам он во время второй схватки не вмешивался, полагая, что защита и нападение – совсем разные вещи. Однако напряжение ни на секунду не покидало святого отца, хотя понял это миссионер-португалец, только услышав собственный шумный вздох облегчения после отъезда всадников.
– Кажется, мы все целы? Надо возблагодарить Всевышнего за то, что отвел от нас оружие неприятелей и послал удачу!
Андрео огляделся, в первую очередь найдя глазами Олури. Да, целы все, а вот, кажется, сюда спешит и Такамори-сан.

Рыжая не ответила, подошла молча, коснулась плеча. Дорогое шелковое кимоно с длинными рукавами выглядело потрясающе неуместно посреди леса. Она пахла иначе, чем женщины, которых ему доводилось встречать, - чуть-чуть мускусом, чуть-чуть осенними листьями и еще чем-то, названия он не знал.
- Ну а ты зачем идешь в Шиобару? - спросил Мицуке. - Кроме надежды опять утянуть мой меч?
Кот Чиру затаился в сухой траве, слился с ней, лишь негромок урчал, давал знать о себе.
- А вдруг там найдутся еще какие-нибудь древние мечи? - Рыжая улыбнулась и продолжила уже серьезно. - Что-то происходит. Не просто в Шиобаре. С этими местами. Может быть, и не только с ними. С моим лесом, понимаешь? Я не могу сидеть под кустом.
Кицунэ сама смутилась пафосу своих слов - она и не задумывалась раньше, зачем следует за путниками. И только ответив на вопрос, лиса поняла, что и сама будет играть какую-то роль в этой грозе. Может быть и небольшую... Но обязательно будет.
- Понимаю, - ответил роши. - Хороший воин охраняет свой дом, а ты - доблестный воин.
- Есть ли у вашего сословия специальное оружие для женщин? Чтобы подходило слабому?
Мицуке толкнул ногой сверток, там нашлось бы и для нее, неизвестно только, как лиса отнесется к сюрикенам и метательным ножам.
- Наши женщины стреляют из луков, а еще владеют кайкеном и нагинатой. Что тебе по душе?
Рыжая нагнулась к свертку. Вытащила звездочку, покрутила в пальцах, положила обратно. Достала метательный нож. Взвесила на руке. Зажмурившись на всякий случай, запустила в дерево поблизости. Попала... почти. Покраснела, отправилась за ножом, попутно пытаясь себя представить со всем перечисленным Мицуке.
- А сложно достать кайкен здесь?

(как и предыдущий - с Китти)

- Кайкен?
Роши проследил взглядом затерявшийся в зарослях кунай. А действительно - где же здесь его взять, разве что кто-нибудь из благородных девиц вздумает в скором времени посетить Шиобару... и интересно, сколько с ней будет охраны.
- Лук бы я тебе сделал, а за мечом, пожалуй что, нужно будет вернуться в деревню...
Мицуке поскреб небритую скулу.
- А тот короткий меч... с журавлем? Он сгодится? - Рыжая старательно изобразила невинное выражение на лице и уставилась в землю.
Мицуке расхохотался.
- Ты уверена, что не была в какой-то из жизней буси? - спросил он, вытащил из-за пояса чужой вакидзаси. - Хозяин увидит когда-нибудь этот меч или не судьба?
- Ма-о! - сказал из травы кот; в его голосе не было даже тени сомнения.
Рыжая осторожно взяла кинжал, вытащила из ножен, сделала пару пробных взмахов. В этот момент она уже сама не была уверена, что Мицуке шутит - рукоять клинка словно была создана для ее руки. Уже не скрывая счастливой улыбки, заткнула вакидзаси за пояс.
- Я отдам! - Запротестовала она без особой уверенности.
- В день, когда ваше племя начнет держать слово... - Мицуке недоговорил.
Из пяти оставшихся плоских камней он сложил подобие пагоды, пробубнил сутру вроде бы подходящего содержания. Вот и все. Что-то слишком быстро их клан стал терять людей, если так пойдет дальше, о них и не вспомнят...
По дороге к лагерю Рыжая задумалась уже о своем спутнике. Как вышло так, что его семья послала его сюда, а теперь мешает выполнить приказ? И гербов на себе Мицуке не носит... Кицунэ зачерпнула горстью воды из реки, чтобы смыть мутноватый привкус чужих тяжелых тайн, но это мало помогло.

Каоко сидела на циновке и смотрела на дерево. Ее мысли были сейчас где-то далеко... Она полностью растворилась в природе. Осень, как и весна всегда восхищали женщину. Эта перемена. Рождение и умирание природы. Как это похоже на нее саму.
Каждый раз когда ее извещали о смерти сыновей она умирала и каждый раз она находила в себе силы возродиться вновь.
У нее есть еще Киичиро. Мальчишка, полностью преданный отцу и делу. Но он так еще наивен и многого не понимает. Нельзя, нельзя быть таким в это смутное для всех них время.
Глаза Каоко приобрели более осмысленный вид. Она почувствовала чьё то присутствие:
- Я вас слушаю святой отец.
- Я слышал, что мальчика нашли и семье господина Цувы больше не грозит опасность.
- Да, нашли, но опасность есть всегда... Просто иногда ее видно, а иногда она, как тигр, сидит в засаде и только ждет удобного случая, что бы выпрыгнуть из кустов и тем самым убить свою жертву.
- Хирохата-сан сейчас вместе с вашим мужем. Они что-то обсуждают, но что не ясно...
- Я тоже, но постараюсь выяснить, - до этого Каоко разговаривала с отцом Иоанном сидя к нему спиной и теперь она повернула голову в сторону, где по ее мнению находился каро. - На улице прохладно и вам, святой отец, можете простудиться. Вам лучше всего вернуться в дом.
- Я понял, Каоко-сан, - священник вежливо поклонился и вернулся к себе в комнату.

Замок Хосокава, провинция Танго

С пронзительным криком маленький перепелятник сделал круг над большим домом и уселся на специальный высокий насест, рядом с которым уже было положены в чашечку кусочки свежего мяса. Услышав торопливый перестук деревянных подошв по камням дорожки, князь Хосокава Тадаоки отложил письменные принадлежности (он делал пометки на полях книги).
- Что еще? - раздраженно спросил он, недовольный, что его оторвали от "Тайхейки", одну из глав которой князь разбирал, пользуясь минутами тишины.
Последняя распря между регентами не оставляла надежды на хороший заслуженный отдых после заморской войны. Хосокава выслушал доклад молча, презрительно выпятив полную нижнюю губу, которая придавала его лицу капризное выражение.
- В прошлый раз вы тоже были уверены, - пробормотал князь; благодушие, владевшее им всего какие-то пять минут назад, безнадежно испарилось без следа. - Эти маленькие ублюдки из Уэдо хотели обезопасить свой клан, они спрятали детей и все то время, пока воины Токугавы штурмовали их стены, смеялись над нами, потому что знали, что бы с ними ни случилось, есть кому возродить их род!
И как будто в насмешку над усилиями "грозного старца" у них после девочки родился мальчишка. Дурное настроение все накапливалось и грозило вот-вот выплеснуться на голову того, кто всего лишь принес хорошую новость.
- Мы прошли по следам, и те привели нас в Минаками, но и там никого не нашли, - продолжил говорить Хосокава, приходя от собственных слов в еще большую ярость. - Мы отыскали деревню, в которой дети росли, она сгорела дотла, но им опять повезло! Мы вот уже десять лет тратим время и силы и не можем избавиться от двоих маленьких выродков! Мне не понятно, как эти Санада вообще еще живы, потому что любой на их месте надорвал бы живот от хохота!
Князь ударил кулаком по раскрытой ладони; кисточка, которой он только что писал, упала с невысокой подставки на развернутый свиток и покатилась по ней, оставляя безобразный темный росчерк не успевшей высохнуть туши. Хосокава поднял на согнувшегося в поклоне человека тяжелый взгляд. Князь не жалел уничтоженную деревню, гораздо большую досаду вызывала необходимость выслушивать жалобы тамошнего дайме; и что самое худшее - как ни жаль, а выплачивать компенсацию придется, иначе глупый конфликт перерастет в междоусобицу, а вот та совершенно некстати. Близилось время, когда друзей и врагов следует выбирать с особенной тщательностью.
- Если и на этот раз все сорвется, я буду знать, с кого спрашивать, - равнодушно, как будто не было только что приступа гнева, произнес князь Хосокава и принялся растирать палочку туши. - Принесите мне головы этих детей, иначе у нас у всех на плечах станет пусто.

Мыс Даннуора. Весна 1593 года.
Хаку еще долгое время говорил с призраком, и когда тот ушел, беловолосый юноша вернулся к лагерю. Учитель дремал рядом со спасенным мальчиком, держа в руках кувшинчик с недавно приготовленным отваром. Долго же они проговорили со странным призраком-флейтистом. Хаку улегся около костра, но спать не хотелось, поэтому, поворочавшись некоторое время, он поднялся, решив прогуляться по окрестностям.
Как ни странно, он больше не дрожал от холода, спокойно осматривая округу. Хотя сложно было говорить о спокойствии, поскольку где-то глубоко внутри Хаку чувствовал, что должно произойти что-то необычное и опасное. Но юноша старался не думать об этом, занимая мысли воспоминаниями разговора с тем призраком. Так он и шел, пока не услышал крик молодой женщины. Крик с просьбой о помощи. Хаку побежал на крик, доносившийся со стороны утеса, а точнее, из сосновой рощи на нем.
Кричала молодая красивая женщина, в нарядном кимоно, порванном в нескольких местах. У нее были очень тонкие, буквально чарующие черты лица, но при этом красота ее была немного холодной, несвойственной обычным людям. Вдобавок, Хаку чувствовал в ней особую сущность, свойственную призракам и йокаям. Но сейчас он не особо задумывался над этим, стремясь, во что бы то ни стало помочь девушке, хоть и не понимал, какая же опасность ей угрожает. Беловолосый юноша помог девушке подняться и посмотрел на нее.
-Спасибо, что пришли на помощь, молодой господин, - тихо произнесла она таким голосом, от которого лицо ученика шамана залилось румянцем.
-Что вы, я просто… - начал было Хаку, но не сумел договорить, поскольку губы девушки в этот момент сошлись с его губами.
Беловолосый юноша хотел отстраниться, но понял, что не может противиться незнакомке. Сейчас он как будто наблюдал за происходящим со стороны, и он, который был там, сейчас действовал помимо его воли, околдованный девушкой.
Она же достала откуда-то из-за пояса странного вида танто и, не отпуская губы ученика шамана, медленно поднесла кинжал к его груди. Танто легко распорол косоде Хаку и начал скользить по груди, оставляя за собой кровавый след. В глазах юноши потемнело, но он и пальцем шевельнуть не мог.
-У тебя не простая кровь, - произнесла девушка, чуть отстраняясь от него, и слизывая алые капли с танто, - Она действительно поможет мне. Спасибо тебе, ученик колдуна.
Хаку попытался сказать что-то, но губы не слушались. Он все также стоял и смотрел, как медленно, но верно приближается его смерть. А может оно и к лучшему? Все-таки за всю жизнь ученик шамана ни сделал ничего, что принесло бы кому-либо пользу. И теперь, при смерти, он сделает то, что так и не смог при жизни? «Нет!», - мысль ворвалась в голову, будто из другого мира. Ученик шамана отчетливо увидел, что должен жить, чтобы сделать что-то важное. И сразу же он, будто повинуясь чужой воле, оттолкнул девушку и будто бы начертил круг в воздухе.
-Rin! – произнес он чужим голосом, при этом глаза его на короткий миг стали красными.
Девушку окружил незримый барьер, и на ее месте появилась черно-красная паучиха с золотым отливом.
-Джоро-гумо, - скорее утвердительно произнес Хаку. На этот раз говорил именно он.
-Ты оказался сильнее, чем я думала, ученик шамана, - в голосе паучхи не было и намека на тон девушки. Скорее, он был полной его противоположностью, - теперь ты убьешь меня?
Беловолосый юноша устало вздохнул.
-Я ничем не лучше тебя, и поэтому не мне быть твоим судьей. Живи, но помни, что можешь встретить того, кто оборвет твое существование или же подчинит своей воле.
С этими словами ученик шамана направился обратно к лагерю, не обращая внимания на недоумевающий взгляд йокая за своей спиной.

Роща вблизи Шиобары. Наше время.
Говорящий с Духами проводил взглядом удаляющегося мальчишку. День выдался явно не простым. Усталость брала свое, и шаман уже не думал ни о Кьекоцу, ни о возвращенной памяти, фрагменты которой время от времени проскакивали в голове и сейчас. Ему определенно требовался отдых. Снова посмотрев вслед удаляющимся фигурам, шаман вздохнул и направился к лагерю.

Дорога в Шиобару, неподалеку от лагеря

Отыскался удобный - не пологий, конечно, но сойдет - спуск к реке, чуть дальше от места, где они встали лагерем. Мицуке радовался новой крепкой обновке, сбить ноги в кровь ему не улыбалось. Хотел спросить у спутницы, не нужна ли помощь, но Рыжая ловко перескакивал с камня на камень, сразу было видно, каков будет ответ. В воде роши все-таки протянул лисе руку, не хотелось, чтобы девушку-оборотня унесло рыже-черным цветком по течению.
Рыжая не сразу сообразила, зачем ей рука, но потом, смущенно улыбнувшись, дала свою. Помощь Мицуке оказалась весьма кстати - человеческая женская обувь менее всего подходила для прыжков по скользким камешкам, и даже лисьей ловкости пару раз не хватило. Попутно кицунэ набрала еще пригоршню воды и освежила лицо, брызнув на роши водой с мокрых пальцев. Тот рассмеялся, ответил тем же, потом обоим добавила разбившейся на камне волной река, крохотные капли запутались в черных волосах девушки россыпью мелкого жемчуга. На дороге что-то происходило, вернее – уже произошло. Мицуке пересчитал фигуры, вроде бы все живы, не видно только девчонки. Нет, вон она, вылезла из кустов с палкой в руках. Значит, можно не торопиться. Возвращаться не хотелось, еще чуть-чуть протянуть время... за пазухой заворочался кот, выпустил когти – напомнил о долге.
Рыжая сощурила один глаз - капля воды задержалась на ресницах и мешала видеть. Бросила взгляд на кота, шевелящегося за слоем материи, пощекотала выпирающий бок.
- М-мя!!!
Чиру извернулся, оставил на темной от солнца коже хозяина несколько быстро вспухающих красных полос, высунул лапу наружу. Видимо, пожелал устранить негодницу – или хотя бы поцарапать. Мицуке зашипел не хуже кота, шлепнул ладонью туда, где по всем расчетам должна была находиться кошачья задница. Кот взвился в воздух, роши оступился на скользком камне.

(Китти mo)

Теперь служить опорой и поддержкой пришлось уже кицунэ. Но она справилась... Почти. Всего лишь намочив рукав и окончательно забрызгав Мицуке. Зато и коту досталось.
Если бы вода не была по-осеннему ледяной... впрочем, она и летом в горной речке не многим теплее. Да и брод закончился. Мицуке выпустил кота на свободу, пригрозив дать пинка, если помыслит о мести, и, пока Чиру задирал гордо хвост и уходил к лагерю, с сожалением выпустил узкую ладонь Рыжей, наклонился к воде, чтобы умыться. Заодно прополоскал в реке запачканные в крови рукава, отжал цветастую ткань.
- Я не успел поблагодарить тебя за одежду, - все еще сидя на корточках, Мицуке посмотрел на лису. - Спасибо.
- Благодари своего спутника, - Рыжая усмехнулась одной ей понятной шутке.
Она совершенно по-лисьи отряхнулась - во все стороны полетели капли, но рукав выжимать не стала. Очередной сухой лист спланировал с дерева, пролетел перед самым носом кицунэ. Странные эти люди...
- Тебя не поцарапали?..
Мицуке осмотрелся в поисках возможных новых увечий, потер ладонью грудь, результат кошачьих когтей пощипывал.
- Кот - немного, родственники - промахнулись.
В сторону удаляющегося кота тут же полетел какой-то сучок - скорее из вредности чем в действительной надежде попасть. Рыжая присела рядом с Мицуке, придирчиво осмотрела его с ног до головы, и только потом кивнула. Еще один сухой лист прочертил воздух и запутался в ее волосах.
Казалось - тряхни она сейчас головой, и рассыплется даже то, что Рыжей было придумано вместо прически, столичные дамы засмеяли бы кицунэ, но сейчас лицо ее показалось роши ликом боддхисатвы. Мицуке сорвал ветку с несколькими алыми ягодами, скрепил ее волосы Рыжей вместо заколки.
- У твоего леса хороший защитник, - сказал он.
- Не слишком. Мне повезло сегодня. Спасибо, - кицунэ склонила голову. Руки самурая были теплыми даже после холодной воды, Рыжая чуть не потерлась щекой о ладонь, да побоялась окончательно разбить прическу. Будь воля лисы, она бы их вообще не закалывала, волосы чем-то напоминали ей хвост, а хвост совершенно не хотелось завязывать в узлы. Но люди так следили за подобными мелочами...

- Не за что, - Мицуке провел пальцем по ее щеке, повторяя очертание скулы. - Никогда не простил бы...
Он передумал, оглянулся – на лагерь и не подглядывает ли кот. В лагере все было почти тихо, а обрубок кошачьего хвоста был едва виден среди сухой травы на обочине дороги.
- Таким красавицам надо быть осторожнее, даже если они лисы и с рождения живут в диком лису.
- Когда я с хвостом, все равно никому не придет в голову делать мне комплименты, - улыбнулась кицунэ.
- Мне придет, - не подумав, ляпнул Мицуке, а потом было поздно.
- Дорогая лиса, какие у вас превосходные треугольные уши! Не соблаговолите ли вернуть мой меч, - Рыжая расхохоталась и уткнулась носом в плечо роши.
А она, оказывается, совсем небольшая! Мицуке удивился. Когда пушит шерсть, и то кажется крупнее.
- Только сейчас его не кради, - прошептал роши лисе в самое ухо, которое пока что не было треугольным, разве что чуть-чуть оттопыренным. - Мне за тобой не угнаться.

- А потом Чиру меня впоймает и надерет мне уши, - Рыжая все еще смеялась. - Не буду.
- Он может... - Мицуке изменил привычке, не стал интересоваться, чем там занят кот. - Присматривает за мной.
- Ты хороший, - неожиданно заявила кицунэ. - Только вечно влипаешь в переделки. И не бреешься.
- Лениво, - честно сознался бродяга, когда к нему вернулся дар речи.
С некоторого времени у него появилось свое особое мнение на один из пунктов воспитания, на тот, где говорилось про чистоту тела и помыслов. Мицуке пришел к выводу - раз не все ладно с мыслями, то к чему обманывать окружающих притворной опрятностью? Да и кто тогда поверит, что он бесхозный ронин? Интересно, его дрожь берет от того, что промокла одежда, а ветер совсем не летний, или от чего-то другого?
- Ты так заболеешь, - посерьезнела кицунэ. - Надо к огню, высушить одежду.
Рыжая потянула роши за локоть с сожалением, но настойчиво. А она правда подалась в этот путь только для того чтобы разобраться в происходящем? И совсем не из-за этого странного самурая? В любом случае, самурая стоило высушить как можно быстрее. А разобраться - когда-нибудь потом...

Когда Итачи повернулся, ему пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы не ослепнуть. Когда же его глаза привыкли к столь яркому свету, и он наконец увидел Кайо, его взгляд стал удивленно-восторженным, будто у ребенка, которого внезапно посадили за стол, полный разнообразных и очень аппетитно выглядящих угощений.
- Ты… - сын управителя не мог найти слов.
Большая птица с огненными перьями, излучающими сияние, способное заворожить и суетящегося человека, смотрела будто бы свысока. Хищный острый клюв не обещал ничего хорошего врагу. В глубине темных глаз плясали огоньки, во взгляде читался опыт множества прожитых веков. Птица ждала, когда человек придет в себя.
Сын управителя тряхнул головой, чтобы избавиться от очаровывающего сияния, но безуспешно. Облик птицы притягивал взгляд, мешая думать о чем-то еще, кроме него. Итачи опустил голову, стараясь не смотреть на девушку, и начал медленными шагами приближаться к ней.
То ли юноша уменьшился, то ли птица увеличилась в размерах, но Итачи свободно поместился у нее на спине. Перья, против ожидания, не жглись.
- Теперь держись крепко, - сказала огненная птица голосом, ничуть не напоминающим голос Кайо.
По обе стороны от Итачи взметнулись, расправляясь, два гигантских крыла. Порыв ветра, громкий шелест, деревья расплылись и унеслись вниз. Небо расширилось так же стремительно, как сжался лес внизу. Воздух из прогретого осенним солнцем стал холодным, в ушах засвистел ветер.
Итачи не сильно обратил внимание на то, что они взлетели. Он просто прижимался к Кайо, не думая ни о чем другом. Ему бы очень хотелось, чтобы они продолжали этот полет еще очень долгое время, но, когда прошла пара часов, они все же приземлились, и сын управителя неохотно слез. Местность была незнакомой, но это также не сильно удивило его. Итачи дошел до ближайшего дерева, присел у него, и уныло опустил голову.
- Почему ты грустишь? – раздался за его спиной голос Кайо.
В ней как будто не осталось ничего от великолепной птицы, даже шелковая одежда цвета розоватого перламутра с чуть-чуть более темным рисунком никак не напоминала огненные перья.
Сын управителя обернулся. Странное дело, но даже сейчас образ девушки в его глазах будто бы совмещался с образом прекрасной птицы. Впрочем, они обе были прекрасны.
- Не... не знаю, - тихо проговорил он.
- Зачем же, тогда, ты это делаешь? Смотри, мы идем в древнюю столицу, развеселись.
Кайо улыбнулась, ободряюще и лукаво.
Улыбка девушки сама собой передалась Итачи, и тот, поднимаясь, уже увереннее произнес:
- Тогда идем.

(вместе с Хикари)

Мыс Данноура, очень давно от нынешних событий

Ночь сегодня обещала быть дождливой и ветреной; сидя у внутреннего храмового пруда спиной к одной из красных облупившихся колонн, он слышал, как старик Ясукичи покрикивал на нерасторопных монашков, чтобы скорее принесли тяжелые ставни и укрепили проемы. Но ему хватило бы пения ветра над крышей, дребезжания непрочного черепичного карниза и запаха моря во влажном теплом воздухе, чтобы предсказать ночное ненастье.
- Можно не спешить, - проговорил Иэмон в окружающую его темноту. - Дождь начнется не раньше полуночи. А может и позже.
Он добился желаемого результата: суматоха вокруг стихла, только кто-то из послушников от неожиданности выронил увесистый деревянный щит и, судя по восклицанию, которое никак не увязывалось со смирением, себе на ногу. Последовало звонкое соприкосновение ладони привратника с обритым затылком; юный послушник торопливо пробормотал молитву. Иэмон улыбнулся.
- Не можешь помочь, - сварливо заметил привратник, - так хотя бы не мешай! Иди-ка отсюда... осторожнее, не свались в воду!
Ясукичи помог ему встать, сунул в руки биву и выпроводил из храма.
- Можешь спать на веранде, коли не боишься промокнуть, - напутствовал Иэмона ворчливый старик.
Музыкант не обиделся; Ясукичи всегда притворялся сердитым, чтобы никто не догадался, как он переживает за всех. Нести биву в одной руке - тяжело, а в обеих, в обнимку - не слишком удобно. Может быть, когда он подрастет, станет легче? Настоятель всегда говорит, что он и так рослый для своего возраста. Как-то Иэмон спросил, а откуда известно, сколько ему лет; настоятель рассмеялся и ответил, что сколько бы ни было, все равно он слишком высокий.
В храме ему поводырь не нужен, можно касаться ладонью стены, и тогда невозможно заблудиться. Если пахнет неподвижной водой, листьями, благовониями и влажной землей в глиняных горшках, а босые ноги холодит каменный пол, значит, нужно быть осторожнее, потому что в центре обязательно будет бассейн, поверхность воды в котором никогда не тревожит ветер. И сделав лишний шаг, оступишься и, если не повезет и никто не прибежит на твой вскрик или громкий всплеск... Иэмон предпочитал не думать, что тогда произойдет, хотя старик Ясукичи не забывал напоминать, как несколько лет назад им уже приходилось вылавливать слепого из воды. Привратник до сих пор не мог успокоиться и твердил, что поскольку несносный мальчишка потревожил и без того неугомонные души Хэйке, то жди бед и несчастий. Но прошло уже четыре года, а обещанные невзгоды все не приходили.
Иэмон спустился по широким ступеням мимо каменных львов, охраняющих главный вход. Ему было строго-настрого запрещено удаляться от храма после наступления темноты, но юный музыкант сказал себе, что всего лишь посидит у внешней стены, где Ясукичи обязательно заметит его, когда выйдет закрывать на ночь ворота. А если не увидит, то обязательно услышит. Иэмон уселся на землю, скрестив ноги.
Никому не дано увидеть себя со стороны, ни слепому, ни зрячему. Бива в руках мальчика отзывалась на каждое прикосновение к струнам, она казалась Иэмону живым существом, порой непослушным, порой снисходительным к его нехитрым желаниям. Она знала много больше него и не всегда соглашалась поделиться секретами. Дощечка-медиатор мелькала все быстрее и быстрее, звуки дробились и множились, вот-вот лопнут, не выдержав напряжения, струны.
Первым уступил Иэмон; тяжело дыша, слепой музыкант опустил ноющую от усталости руку, откинул голову, почувствовав затылком шероховатую, еще теплую стену. И сообразил, что не один у ворот.

Шиобара, "наше" время

Он лежал в темноте и прислушивался к дому, который представлялся ему огромным осиным гнездом, и где-то неподалеку ходил тот сумасшедший с палкой. Дом недовольно гудел, и жужжание отдавалось эхом от затянутых бумагой перегородок, каталось по полу рисовым колобком. Обрывки недавнего сна перемешивались с голосами из прошлого. Иэмон часто видел сны, и они всегда его удивляли; он старался запомнить ощущения, которые приносил сон, хотел еще хоть на мгновение продлить состояние "видения", но стоило ему проснуться, как все пропадало, возвращаясь к прежней знакомой тьме.
- Я в порядке, - сказал он, уловив нетерпеливое ожидание, которое излучал один из его спутников.
Самми кивнул, спохватился:
- Хорошо. Я боялся, что ты останешься с ними на этот раз.
Он пересел, шурша шелком призрачных одежд, ближе к изголовью Иэмона.
- Я видел нашего мальчика в лесу. Там... – флейтист помолчал. – Мне всегда было легче выразиться музыкой, а не словами. Похоже, мальчик обрел часть, а может быть, и все воспоминания.
Самми кинул взгляд на Ханзо и не стал ничего добавлять.
Рука сама потянулась и отнюдь на этот раз не к биве, но рукояти меча нашарить не удалось. Очевидно, оружие лежит там, где ему вовек самому не найти.
- Ты не ошибся? - хмуро спросил музыкант. - Это действительно он?
- Уверен, это он. Кто-то меньший не понадобился бы ей так. – В голосе флейтиста не слышно было и толики радости. Обычная живость тоже куда-то исчезла, сменившись чуть ли не торжественностью. - С ним были люди и белый тигр.
Сидевший до того безмолвно, словно тень, Масанари безразлично спросил:
- Ты сможешь и теперь найти его?
- Прошло не слишком много времени, если они и ушли, недалеко.
Иэмон оперся ладонями о циновки, приподнялся; голова еще немного кружилась, как будто после хорошей пирушки. И тут же почувствовал, что кое-чего не хватает... не только мечей, куска нефрита, очередного подарка ненасытных призраков.

(и СонГоку)