- Нет! - ответил маг. - Ни в коем разе. Мы продолжим играть в дурачков, ибо другого способа заставить протвиника расслабиться у нас просто нет. Я наложу заклинание противоядия на этот кувшин. Вкус будет просто кошмарным, но мы будем старательно пить из него, и притворяться, что это очень вкусное вино. И в город мы поедем прямо сейчас!

Боги, ну и гадость! Кьяра еле заставила себя сделать второй глоток.
- Кх... кхакхое вино! Где ты его только взял, кх... Кхаух?

Маг ответил колючим взглядом и тоже отхлебнул из кувшина. Ага, подумала Кьяра, ему-то хорошо - за бородой и усами можно скрыть перекошенную от невероятно гадостного вкуса физиономию. Если все противоядия такие отвратительные, то поневоле задумаешься - не лучше ли умереть от яда. Но Каух был непреклонен - раз их уже пытались отравить в этом городке, надо быть готовыми и ко второй попытке.

Путники миновали городские ворота, проехали уже знакомой улочкой к рыночной площади и спешились. Кьяра повернулась к Сэйре:
- Ну вот, мы проводили тебя до людного места. Теперь ты вольна идти, куда вздумается.

- Чем я так прогневала прекрасную госпожу, что она меня гонит? - Глаза девушки широко раскрылись от ужаса. - Али думаете, обуза, только причитать и умеет, а? Нет, не надо так думать, красавица, я не только танцевать училась!
Прервав свою речь на несколько секунд, чтобы перевести дыхание, южанка продолжила уже другим тоном:
- Да простит меня моя луноликая собеседница за крик мой неподобающий. Поверьте мне, не только искусству плясать да прятать лица учат девушек в наших краях. И на юге есть животные, за которыми надо ухаживать, и торговцы, которые зазря не поступятся ни медяком. А еще я и одежду вам выстираю, и волосы завью - от вас же глаз не оторвать будет!
Сэйра, казалось, сама не заметила, как снова перешла с монотонного "благородного" речитатива на простонародную скороговорку - очевидно, ей совершенно не хотелось терять покровительство наемников. В ожидании ответа девушка склонила голову, ее черные глаза совсем скрылись за тяжелыми бархатными ресницами.

Верблюд тревожно вслушивался в разговор, проклиная судьбу за то, что не может вмешаться. Учтивая собеседница ему нравилась, и даже очень, но попробуй замолвить хоть словечко в ее защиту -- полгорода сбежится поглазеть. А если вспомнить, как прошлой ночью он тут распевал застольные песни...
Интересно, если плюнуть в северянку -- она поймет намек?
Ой, вряд ли...

Завить? Кьяра мысленно содрогнулась, вспомнив, как пару недель назад еле вырвалась из лап заботливого цирюльника, который порывался превратить ее черные локоны в подобие каракулевой шкурки. Но девочка смотрела так жалобно… Кьяра оглянулась на Кауха, ища поддержки. Маг со своей желчностью и подозрительностью обычно благотворно влиял на благородные порывы свободной воительницы. Но сейчас Каух молчал и только сопел.
- Не боись! Солдат ребенка не обидит, - решилась Кьяра. – Оставайся. Будешь ухаживать за Шер-эд-Дахом, если уж вы так подружились.

Пока новообретенная спутница счастливо обнимала верблюда за шею, Кьяра тихонько отвела мага на пару шагов в сторону:
- Каух, только ты сразу не отказывайся! - начала она шепотом.
- От чего? - подозрительно спросил маг.

Кьяра оглянулась по сторонам, вроде никто не подслушивает:
- Кажется, ты когда-то имел дела с небезызвестной нам обоим Гильдией. Может, поищешь кого-нибудь из старых знакомых здесь? Наверняка кто-нибудь есть поблизости. И поспрошаешь насчет бумаг о наследстве.

Со стороны могло показаться, что Каух только что сжевал зелёный неспелый лимон - так его перекосило. Сходи в Гильдию, говорит... Попроси их, говорит... Залезь в логово скорпионов, говорит... Чего тебе стоит, говорит...

А с другой стороны, что бы и не сходить? Можно сходить. И, может быть - нужно сходить. Только как следует подготовиться. Чтобы разговор вообще состоялся, а не прервался на полпути из-за какой-то естественной причины. Стрелы в спине, например.

- Хорошо... - медленно ответил маг. - я попробую с ними пообщаться...

- Благодарю вас, о прекраснейшая из прекрасных, трижды благодарю, ибо не тягость для меня ухаживать за столь великим поэтом, пусть и в верблюжьем теле, но великая честь! Пока кости нечестивые мои не укроет песок, буду помнить я вашу милость.
Некоторое время Сэйра молчала, но судя по блестящим глазам и танцующим движениям пальцев, перебирающих шерсть на верблюжьей шее, она была совершенно счастлива. Потом, словно вдруг вспомнив что-то, она выпрямилась в седле.
- О звезда севера, если вы ищете, где остановиться в этом городе, я могу показать вам место, лучше которого вы не найдете и за год, пусть даже бы вы искали день и ночь. Приезжие редко бывают в том районе, и вам не стоит опасаться ни коварных грабителей, ни трактирщиков, что подчас хуже самых лютых беззаконников. Одно ваше слово, и я проведу вас туда.

- Чтобы никого не опасаться - так не бывает, - проворчала Кьяра. После отравленного гвоздя в постели можно было ждать чего-то подобного в любой таверне. Или как тут на юге называются подобные заведения? Кьяра быстро переглянулась с мрачным Каухом и решила:
- До вечера еще далеко. Давайте-ка пока посидим вооон в той кофейне и поедим. А как соберемся ночевать, так ты нас и проводишь на твой замечательный постоялый двор.

Мальчишка-слуга принес жареное мясо, тонкие пресные лепешки и вялую зелень. Но все оказалось на удивление вкусным. Каух рассеянно жевал, похоже, не замечая, что именно ест. Если бы Кьяра сейчас шутки ради подсунула ему в миску дохлого скорпиона, маг бы и его съел - все с тем же отсутствующим выражением лица.

- Сэйра, ты что не ешь? - поинтересовалась Кьяра у девушки. - Жуй скорее, пока Каух все не сметелил. А то он у нас такой - не успеешь оглянуться, а на столе уже пусто!

Маг даже головы не повернул на столь явную шпильку. Он задумчиво пил кофе.

- Не так я и голодна, - произнесла девушка тихим голосом, словно бы прислушиваясь к чему. Или принюхиваясь. - Знакомо ли вам название "след Та-ах-Шет", о любезные мои покровители?
Конечно же, Сэйре это название говорило много. Ароматная травка, что растет и в чаду городских улиц, и в пустынной суши, слыла одним из лучших снотворных зелий на всем юге из числа тех, что не стоили на вес изумрудов. Хотел ли кто-то свести счеты с любителями сложных задач, али просто почуяли легкую добычу? Предотвратить уже поздно... Значит будем играть. Аккуратно девушка взяла свою миску, отвернувшись от попутчиков, чтобы, согласно южным обычаям, не увидели посторонние ее лица. Скоро посуда была опорожнена наполовину - а самый нижний ковер в углу Сэйры заметно оттопырился. Девушка попыталась было поставить миску наместо, но рука ее дрогнула - и еще часть содержимого случайно очутилась под низким южным столом.
- О прекрасные попутчики мои, не кажется ли вам, что день этот тянется слишком долго? - Сэйра зевнула.

- Точно, - подтвердила Кьяра. На северянку вдруг напала неудержимая зевота. Да что это я, подумала Кьяра, старею что ли? Мысль о неумолимой старости была столь неприятной, что Кьяра решительно встряхнула головой, чтобы отогнать дремоту и заявила:
- Каух, ты доел? Тогда поехали, у нас еще дел куча.

И тут же, не удержавшись, снова зевнула, да так, что едва не вывихнула себе челюсть.

Маг не отстал от Къяры в соревновании по самому громкому зевку. Усталость накатывала такой неудержимой волной, что просто не было никаких сил сопротивляться. Инстинкты старого опытного приключенца попытались закричать об опасности, но оказались способны лишь на жалкий писк, проигнорированный одурманенным сознанием. Последнее, что запомнил Каух - был странный сосредоточенный взгляд этой девицы... как её? Ах да - Сэйра. И упитанная тушка мага мягко опустилась на скамейку, с которой только что поднялась - последний подарок давным давно наработанных рефлексов.

Глаза никак не хотели открываться, а чтобы поднять голову, пришлось бы воспользоваться чьей-нибудь помощью. Помощи не предвиделось, поэтому Кьяра приоткрыла один глаз и постаралась оглядеться по мере сил. Первое, что увидела северянка в сизом тумане, было безмятежное лицо Сэйры, правда почему-то с роскошным синяком под правым глазом.
– Проклятье, голова-то как болит! Видать перебрали мы вчера.
И наемница, скривившись от сверления в виске, потянулась рукой потереть больное место. Что-то звякнуло. И рука была непривычно тяжелая. От удивления Кьяра проснулась окончательно. Она увидела, что лежит на земляном полу в каком-то полутемном чулане. Свет еле пробивался сквозь маленькое окошечко под самым потолком. А запястья северянки украшали кандалы – тяжелые, ржавые, соединенные толстой цепью, которая тянулась к крюку, вбитому в стену. Сэйра, спокойная как мул, сидела рядом, также в цепях. Цветных покрывал на ней явно поубавилось, а те, что остались, были изорваны в клочья. Синяк на правой скуле светился даже в полумраке. В углу мирно похрапывал Каух, подложив скованные руки под голову.
- Что за дрянь!
Перевязи с мечом не было. Ножа на поясе тоже.
- Сэйра! Что случилось? – подозрительно спросила Кьяра.
Девушка горестно всплеснула тонкими руками, цепь звякнула.
- О горе! О вероломство! О дети шакала!
- Ох, не кричи так… - Кьяра болезненно поморщилась. – Скажи толком, что случилось.
Сэйра с готовностью принялась рассказывать:
- Это бродячие работорговцы. Они, видно, договорились с хозяином чайной – если к нему забредут подходящие люди, он подсыплет им сонного зелья. А потом несчастных хватают, заковывают и отправляют на невольничий рынок. Обычное дело!
- Обычное!!! – Кьяра аж подскочила, зазвенев цепями. – А ты… ты тоже уснула? И почему ты такая побитая?
- Видно, всемилостивой Ариан угодно было испытать меня, – уклончиво ответила Сэйра. - Видят боги, лучше бы я уснула вместе с вами. Но нет! Сонное зелье не подействовало на меня. И вот, я вижу, как вы падаете, сраженные преступной дремотой, а люди в грязных халатах тянут к вам свои мерзкие руки. Я пыталась помешать им! Но что может сделать слабая девушка! Они схватили меня вместе с вами и заперли здесь!
- Тридцать семь демонов подземелья!
Кьяра кинулась к Кауху, благо длина цепи позволяла сделать пару шагов, и принялась нещадно трясти его.
- Каух! Каух!!! Проснись!!!

- А я не сплю, - слабо, но откровенно ворчливо отозвался маг, с трудом открыв один глаз. - Я злюсь, и очень увлечён этим творческим процессом. А ещё меня тошнит от этой сонной отравы, и если ты не прекратишь меня трясти...

Къяра поспешно сделала шаг назад.

- И ведь эти сволочи раздели меня от всех моих вещей, и половину повыкидывали, наверняка посчитав за хлам. Где я теперь найду сочинения Алаундо Мудрого?

Каух слегка подёргал цепи. Цепи, что и естественно, слабо звякнули. Он подёргал ещё, вслушиваясь в эту сомнительную мелодию. Заметив взгляд Къяры, ясно выражающий "ты свихнулся", он неохотно прекратил трясти "браслетами"

- А ещё я уверен, что, совершенно не умея разбираться в людских талантах, за нашу дорогую спутницу они потребуют куда большую цену, чем за меня!

Дверь распахнулась. В прямоугольнике яркого солнечного света возникли двое - приземистые, толстенькие мужички в ватных халатах, с нелепыми шапчонками на бритых головах. Один окинул пленников масленым взглядом, особо задержавшись на девушках. Другой потер пухлые ручонки:
- Отличная партия, а, Махам? Смотри, какие женщины! Да и мужчина тоже дорогого стоит. Я говорю тебе – он образованный и наверняка умеет читать.
Махам изо всех сил делал кислую физиономию.
- Да уж, конечно, Арун, ты всегда хвалишь свой товар. И обычно врешь бесстыже. Эта девчонка, - он кивнул на Сэйру. – Наверняка строптива, как плохая коза. А что у нее под глазом? Синяк! Она еще и дерется?
Сэйра прикрыла синяк ладошкой и пододвинулась поближе к Кьяре.
Махам сделал еще более кислую мину и продолжал:
- А эта северянка – она же слишком стара!
- На себя посмотри, мешок с салом! – огрызнулась Кьяра. – Только подойди поближе и я тебя удавлю!
И сделала соответствующий жест руками.

Махам испуганно отпрыгнул назад, а Арун замахнулся было на Кьяру, но передумал, тоже отступил подальше и продолжил увещевать покупателя:
- Да, может она и вышла из нежного возраста, но ты посмотри на ее фигуру! Наверняка у нее еще не было детей. И какая кожа! А если она не сгодится в наложницы, ее можно будет использовать на публичных боях в столице. Говорю тебе, эти северянки – воины не хуже мужчин. Представляешь, как она будет хороша в схватке с черной пантерой!

Лоснящуюся физиономию Махама перекосило донельзя.
- Да, если она хоть вполовину хороша, как ее лошадь… - он обличающее ткнул толстым пальцем в сторону Кьяры. – Твоя поганая кобыла разбила головы двум моим людям! И ускакала прочь! Теперь она погибнет в пустыне, а я мог бы выручить за нее отличные деньги.

- Так вам и надо! – удовлетворенно заметила Кьяра. – А Ирга не погибнет, потому что будет поумнее, чем вы оба вместе взятые.

Арун благоразумно не обратил внимания на очередную дерзость. Он во что бы то ни стало хотел продать пленников. Поэтому сладко улыбнулся покупателю и махнул рукой в сторону Кауха.
- Ты только погляди на этого невольника! Ведь сразу видно, что он учен, как столетний змей! На его осле было навьючено множество книг, и пергаментов, и амулетов. Возможно, он даже колдун, а северные колдуны весьма сильны и искусны.
- Вот-вот, - фыркнул Махам. – И превратит он меня в какую-нибудь пакость… Ладно, пойдем и выпьем холодного вина, а я еще подумаю – покупать ли этих.
- Я дам тебе в придачу и верблюда! – вскричал Арун.

Работорговцы ушли и закрыли за собой дверь. Пленники снова оказались в полутьме.
- Чтоб их демоны сожрали! – высказалась Кьяра. – Надо отсюда сматываться и поскорее. Только бы оковы снять!

- Давай не будем спешить. - Каух утёр пот со лба и чему-то улыбнулся.

- Что-о-о-о? - изумлению Къяры не было пределов. Если бы рядом была вода, оня вылила бы её на голову явно пережаренному на солнце магу. Нет. Пожалуй сначала она напилась бы, а уж потом - вылила бы на Кауха то, что осталось бы. Но откуда здесь возьмётся две бочки и один ковшик?

- Успокойся. Темницы и цепи с замками - это по моей части. - Ох, не хотелось Кауху светиться перед случайной попутчицей, да кужа уж деваться?

Жаль, что Къяра так откровенно показала свой норов. Скоро их повезут на рынок - и лучше бы в этот момент иметь на себе поменьше цепей. Будь Каух один - он бы уже был на свободе, а все стражники лежали бы трупами. Но даже при Къяре он не мог показать всех фокусов, которым научился в молодости в Не-скажем-какой-Гильдии. Не говоря уже у Сэйре, которой маг вовсе не хотел доверять. Что же, придётся обходиться обычным набором фокусов, известных любому более-менее опытному вору...

Солнце взобралось в самый зенит и, похоже, обосновалось там надолго. Повозка, влекомая дохловатой лошадкой, мерно покачивалась, противно скрипела несмазанными колесами. Впереди и сзади скрипели такие же старые повозки – невольничий караван полз в сторону столицы.

Кьяра натянула на лицо платок, уже заметно потерявший белизну, и положила голову на край повозки. Было жарко и скучно. И пить хотелось. Перед выходом невольникам дали по кружке воды, но это было еще утром. Подремать что ли? Рядом чихнули. Кьяра лениво посмотрела на Кауха. Маг выглядел просто отлично – будто и не провел ночь в душном сарае и не трясся вот уже несколько часов в жесткой повозке. Каух бодро посматривал по сторонам и время от времени чихал – то ли от пыли, то ли чтоб не дать Кьяре заснуть.

Накануне, поговорив с работорговцами, Кьяра порывалась немедля скинуть цепи, выбраться из сарая и, положив по дороге десяток супротивников, рвануть куда глаза глядят. Но Каух решительно воспротивился. Вот еще! Гораздо легче будет сбежать, когда караван немного отойдет от города. По крайней мере любопытных и желающих получить вознаграждение за поимку беглых рабов там будет меньше. Кьяра подумала, попинала со злости глинобитную стену и согласилась. За ночь маг немного повозился с кандалами, и теперь их можно было скинуть во мгновение ока. Замороченный жарой надсмотрщик ничего не заметил, приковывая пленников к повозкам. Сэйре повезло меньше – ее сразу посадили в другую повозку и теперь Кьяра не могла даже увидеть девочку. Ну и ладно, подумала наемница, не хватало еще благотворительностью заниматься. Самим бы ноги унести.

Тишина… Жара… Пустыня…
- Йааааааааа!!!! – пронзительный вопль после тишины ударил по ушам как плеть. Из-за бархана вылетели десятка два всадников. Горяча коней криками, они рванули к каравану.

Сказать, что предводитель "Коршунов Пустыни" Зерхет ибн Харуд был зол, как тысяча скорбящих животом джиннов, запечатанных разгневанными богами в одну малюсенькую бутылочку, которой перкидывались резвящиеся ифриты - значило вообще не упомянуть о его ярости. Когда прибывший в оазис отряд разбойников не обнаружил там даже следа северян, не считая мертвых тел своих товарищей, смуглое обветренное лицо грозного атамана потемнело от гнева, сравнившись с цветом атаманского бурнуса, а его черты заострились, исказившись от бешенства. Закипая от злости, как вода, оказавшаяся под лучами полуденного южного солнца, Зерхет приказал своим нукерам разворачиваться обратно.

Упустить, снова упустить из рук свои же сокровища! Потерять след тех трижды проклятых чужаков, которые могли бы привести к ним, а заодно и ответить за смерть его людей! О, как же он был взбешен! Лишь слепая ярость рожденного пустыней самума могла сраниться с тем чувством, что бурлила в его зачерствевшей, как камень душе, лишь волкам и гиенам была ведома та жажда красной горячей крови, которая его обуяла, и лишь шайтан мог поспорить с ним в жестокости тех пыток, которые он измысливал для своих врагов, пока отряд добирался до старой крепости.
К несчатью для самих себя, двое братьев, посланных Зерхетом на поиски злосчастных северян, появились в разбойничьем логове еще до того, как гнев их господина успел хотя бы в половину утихнуть. В ответ на сбивчивый лепет о танцующем скелете, Зерхет швырнул в Большого Джа тяжелое золотое блюдо, с которого молодая невольница кормила атамана сладким виноградом. Блюдо угодило младшему брату прямо в лоб и было безнадежно испорчено (Хуррагаш оказался умнее и успел спрятаться под дорогим дастарханом), а удивленный Джа принялся благодарить атамана за нечаянный подарок, что несколько позабавило грозного предводителя "Коршунов Пустыни", тем самым немного охладив его гнев.
Приказав братьям убираться вон, Зерхет отхлебнул вина, растянулся на мягких подушках и поднес к губам трубку кальяна, заботливо пододвинутого стремящейся угодить ему невольницей. Однако ни ароматный дым, ни нежные, словно лепестки розы прикосновения девичьих рук, ни изгибающиеся в призванном усладить его взор танце молодые смуглые тела не могли развеять его черных, как грозовая туча, и тяжелых, как поступь Судьбы, мыслей. Душа атамана алкала мести, а рука то и дело судорожно сжимала рукоять верного меча. Лишь ярость боя, лязг заточенной стали и ужас в глазах гибнущих врагов были способны отвлечь его от мыслей о ней.
И когда перед ним распростерся гонец, прибывший от стерегущих караванную тропу дозорных, Зерхет ибн Харуд приказал седлать коней. Нукеры, утомленные недавним переходом под палящим солнцем, не осмелились возроптать, а некоторые из них даже понадеялись на то, что захват каравана позволит им избежать атаманского гнева.

И вот, спустя некоторое время, два десятка разбойников во главе с Зерхетом с диким кличем, подобно горной лавине обрушились на торговцев невольниками и их охрану. Ржание коней, рев ослов и верблюдов, лязг клинков и крики раненых смешались, перекрывая друг друга. Сталь сверкала под жарким солнцем, а песок жадно впитывал горячую кровь, льющуюся из ран.
Грозный атаман, не слезая с вороного коня, бросался в самую гущу боя с таким яростным бесстрашием, словно злые колдуны заговорили его от любого оружия, а его кривой меч взлетал и падал, разя без пощады и жалости...

Вот он - момент! Как мог быстро, Каух метнулся к охраннику, высунувшемуся из повозки, и набросил ему на шею свои цепи. Перекрутил, дёрнул и аккуратно опустил тело на доски. Сорвал с пояса покойника кривой и дико тяжелый ятаган, кинул Къяре.

- Твоя очередь! - и, оттащив труп вглубь повозки, стал готовиться к магической части их побега.

Какой глупец делает столь неудобное оружие? Но выбирать не приходилось. Ругаясь на чем свет стоит, Кьяра сбросила цепь, подхватила ятаган и выпрыгнула из повозки. Вокруг творилось что-то невообразимое. Звон оружия, крики, стоны, ржание испуганных лошадей… Но в Кьярины планы не входило лезть в драку.

Пригибаясь, прячась за повозками, она побежала в хвост каравана. Там, вопя от страха, рвался на привязи Шер-эд-Дах. Кьяра быстро перерезала веревку, вспрыгнула на повозку, а оттуда – прямо на спину философу.
- Жить хочешь, верблюжья твоя морда? – крикнула она прямо в мохнатое ухо. – Тогда скачи быстрее!

Похоже Шер-эд-Дах был еще в разуме. Потому что взбрыкнул задними ногами, взревел совсем уж не по-верблюжьему и помчался, словно за ним гнались все тридцать семь демонов подземелья. Двое пустынных разбойников попытались было остановить отчаянную всадницу на безумном верблюде, но трофейный ятаган Кьяры оказался быстрее. Злодеи рухнули на песок, а кони, оставшиеся без наездников, помчались куда глаза глядят.

Отъехав шагов на двести, Кьяра спохватилась. Где же Каух? Проклятый маг! Придется вернуться за ним. Северянка уже было повернула обратно, но схватка уже не кипела. Потому что разбойники и караванщики, влекомые неведомой силой, начали взлетать в воздух один за другим.

Не все свои амулеты Каух носил на шее. Не все прятал под мантией. Самые лучшие, самые важные и нужные всегда были при нём. Старый истёршийся браслет на запястье, не стоящий того, чтобы стягивать его с руки, такие же древние чётки, обмотанные вокруг другой ладони - совсем не похожие на что-то ценное, и были главной ценностью мага.

Разденьте его донага, заприте под землей - ни браслет, ни чётки вы не снимете с даже с беспамятного тела. Ибо защищены они заклинаниемЮ которое не позволит отобрать их у хозяина. И ему руку не отрубить - по крайней мере, желая снять амулет. Промахнётся даже самый верный меч, вонзится в волосе от цели. Самый острый нож откажется резать веревку чёток, запутается в ней.

Ни разу за все странствия в компании Къяры не пользовался Каух этими своими сокровищами,стоившими дороже целого каравана с золотом. Не пользовался - потому что поклялся не открывать никому секретов Гильдии, и не воспользовался бы, даже если бы шёл на плаху. Но сейчас, когда некому смотреть на него, можно притвориться, что он просто накопил магических сил за то время, что сидел в повозке.

И вот сейчас эти амулеты помогут ему. Сейчас Каух произнесёт безобидное заклинание лишения веса, но подействует оно не на одного человека, как обычно, а на всех, кто будет рядом. Со стороны покажется, что и впрямь могучий маг вершит дела свои сейчас, и лучше никому не знать, что несколько недель амулеты будут совершенно бесполезны.

- Пачо Пачу перерро! - разнёсся над песками крик Кауха

Не в первый раз Зерхет ибн Харуд вел своих прожженных жизнью и солнцем воинов в набег, а если не покинет его разбойничья удача, то и не в последний. Не в первый раз его клинок отнимал жизни людей, преграждающих ему дорогу к добыче, и еще не единожды суждено будет его оружию испить человеческой крови, если Боги отвернутся от очередного торговца. ...Но впервые суждено ему было увидеть, как его верные нукеры гибнут от руки женщины, чья кожа была белой, как снежные чалмы горных вершин, глаза сияли отточенной сталью, а умение владеть ятаганом не уступало выучке воинов самого эмира. Восседая верхом на верблюде, она ринулась вперед и, походя зарубив двоих попытавшихся остановить ее разбойников, помчалась прочь от места схватки.
Верблюд! Северянка-воительница! Эти мысли ураганом пронеслись в голове Зерхета, а сам он, поняв, с кем свели его Боги, спешно воздал им хвалу и устремился вслед за нею. Северянка нужна была ему живой (но при этом вовсе необязательно невредимой), и поэтому атаман считал, что у него достанет силы справиться с задачей. В крайнем случае, подумал он, разрубив плечо попавшемуся на пути караванщику, ее голову он сможет с гордостью возить у седла.
Об ином исходе он, как и положено настоящему воину и мужчине, не думал.
Однако его надеждам не суждено было сбыться. Неведомая сила вырвала его из седла, подхватила и повлекла вверх. Ругая на все лады подлых духов, сыгравших с ним подобную шутку в такой момент, Зерхет ибн Харуд огляделся и увидел, что в воздух вместе с ним поднялись один за другим все его нукеры, уцелевшие караванщики и даже закованные в цепи невольники...

Заклинание сработало, как надо. Все, кроме Кауха и Къяры, которая была к её счастью достаточно далеко, теперь цеплялись кто зубами за воздух, кто кончиками пальцев друг за дружку - но всё без толку.

Отыскав таки среди всяческой скотины своего старого осла, маг немного улучшил своё настроение. Следующим приятным моментом было обнаружение навьюченного всякими приятностями коня. Мало того, что в левом мешке было золота столько, что Каух с трудом воднял его на своего ослика, а в правом - большая часть украденных у него вещей... Над этим сокровищем в воздухе парил трясущийся от ужаса работорговец, который ещё недавно так по-хозяйски предлагал Кауха в качестве товара.

Вдоволь насмотревшись на перекошенную физиономию, маг с удовольствием врезал кулаком по столь приятной мишени, и, проследив за полётом выпустившего ремешок торговца, двинул своего "гордого скакуна" вслед за Къярой и философом

Крики. Лязг мечей. Зрелище падающих замертво людей. Запах крови в воздухе (а вы знаете, какое у верблюдов чутье?).
Можно предположить, что никто из участников сей ужасной сцены не ожидал, что один из верблюдов вдруг начнет декламировать касыды, газели или рубаи. И правильно не ожидал, потому что единственный способный на это верблюд в караване начисто потерял от ужаса всякую способность разговаривать.
Ошалевшая от страха двугорбая скотина пыталась порвать повод, когда сбоку вдруг возникла женщина, обрезала повод и совершила чудеса акробатики, сумев с повозки взлететь верблюду на спину. Она при этом что-то крикнула, но верблюд не разобрал ни слова. Он просто сделал то, чего жаждала его верблюжья душа: дернул с места без разбега по дороге.
И если всадница по пути вершила какие-то ратные подвиги, то, видят боги, это происходило безо всякого участия ее скакуна...
Если бы кто-то наблюдал за битвой со стороны, он увидел бы, что за двести шагов от поля боя женщина остановила верблюда. И изумился бы исскусству прекрасной наездницы, ибо остановить перепуганного, несущегося вперед верблюда есть дело немыслимое. Ибо такой уж создали боги эту плешивую, двугорбую, трусливую скотину...
Нет, это не Кьяра остановила верблюда. Шер-эд-дах сам замедлил ход. Ибо свершилось чудо: в затуманенном от ужаса верблюжьем мозгу вдруг возникла вполне человеческая мысль.
Мысль о Сэйре.
Она же осталась в невольничьем караване, эта славная, чуткая девушка, так тонко понимающая поэзию и так глубоко уважающая философов... э-э, то есть... философию!
Ей же надо помочь!

пост написан по просьбе мастера

Добропочтенные (хотя кто, по здравому размышлению и по чистой совети, может сказать, что торговцы живым товаром являются добропочтенными людьми?) Махам ибн Шабрах и Арун ибн Хасар по скользкому роду своих занятий не раз оказывались в самых щекотливых положениях. Случалось им и красть молоденьких девиц, за которых богатые мужи предлагали большие деньги, и подсовывать покупателям порченный (во всех смыслах) товар за вдвое большую цену, и лебезить перед грозной стражей или не менее грозными разбойниками. Но еще ни разу им не приходилось беспомощно болтаться в воздухе, подобно заброшенному на ветку чинары старому башмаку.
Произошедшее с ними Махам и Арун сначала приняли за скверную шутку потревоженных иблисов или джиннов (мыслей о каре Всевышних им в голову почему-то не пришло). Но потом, когда они перестали бестолково сучить ногами и руками в попытках опуститься обратно, убедившись в тщетности своих попыток опуститься на землю, и огляделись по сторонам, от их наметанных взглядов не укрылось, что в воздух поднялись не все.
Неопрятный толстяк-северянин (которого они планировали в крайнем случае продать евнухом в любой гарем, чей хозяин будет готов уплатить минимальную цену) как ни в чем не бывало посмотрел на болтающихся над песком разбойников, рабов и караванщиков, а затем принялся преспокойно обшаривать седельные сумки одного из принадлежавших торговцам коней (как выяснилось по горестному воплю Аруна, конь принадлежал именно ему). Затем он погрузил награбленное на осла и, оседлав его, двинулся в сторону своей поджидавшей в отдалении спутницы, которую заклятье также обошло стороной.
- Воистину, северяне - могучие колдуны! Радуйся, на этот раз ты оказался прав, - пробурчал Махам ибн Шабрах.
- Заткни фонтан своего злословия, о нечестивый отпрыск свального греха! - взвыл в ответ Арун ибн Хасар. - Чему мне радоваться, если это отродье ледяных демонов выгребло все мои деньги, а меня самого обрекло болтаться между землей и небом, как отвергнутую Богами и предками душу? Клянусь волосами на бородавке моего отца, росшем в том месте, которое обычно скрыто от постороннего взгляда, этот северянин сам накликал на нас этих исчадий пустыни! О, горе мне, горе! И зачем я отправился вместе с тобой? Где был мой разум?
- Не смей ругать меня, любовник гиены! - не замедлил откликнуться на оскорбление Махам. - Откуда взяться разуму в твоей пустой голове, если он покинул еще твоих родителей в тот миг, когда они вздумали тебя зачать? Ты и твои люди не смогли даже сковать невольников как следует. И это при том, что опасность этих двоих была очевидна даже слепому! Эта северная фурия владеет ятаганом лучше, чем ты - дарованным природой инструментом для ублажения женщин! А этот колдун... Что и говорить, если бы ты обезопасил их, как надлежало, мы бы выручили за обоих хорошие деньги.
Ответ Аруна был настолько же цветист, насколько неприличен, и состоял из таких выражений, которые просто не поддаются достойному переводу на доступный нашему уважаемому читателю язык...

- Пересаживайся, - буркнул Каух, протягивая Къяре повод коня, которого вёл сзади своим осликом. - А то наш дорогой философ ещё сто лет будет вспоминал, как вёз тебя, и обзывать всякими гадостями, вроде "ясноокой пэри". А вместо тебя он повезёт вот этот замечательный, но чертовски теяжелый мешок с золотом. И не надо на меня так смотреть! Я всего лишь взял с них небольшую... - он с усилием приподнял золото и бухнул на философскую спину, - контрибуцию. Поехали!

У Сэйры никогда не было слишком много времени на раздумья. С самого рождения ее жизненное расписание было забито под завязку, оставляя слишком мало даже для сна. Когда она еще не умела говорить и ходить, ей приходилось орать целые дни - она была восьмым ребенком в небогатой семье и кричать громче всех было единственным способом ухватить толику внимания и пищи. Потом оказалось что у других жен тоже дети, и лично никого кормить не будут. А ровесники и старшие никогда не откажутся от добавки. Потом был невольничий рынок, где было сначала немного свободы и безделья, потом душный корабль и шумный грязный рынок, пропитанный запахами пота и нечистот.
Потом была Школа, и там тоже не было ни минутки свободной. Их нагружали так, что придя в комнату-келью ребенок не всегда вспоминал о приличествующих молитвах перед сном. Старшие считали, что воин, размышляющий о том, нужна ли ему цель, означает провальную операцию - так что философов не жаловали. Девочки учили наизусть знаменитые литературные труды и остроумные комментарии к ним, учили составлять такие же по всем правилам вежливости, но никто никогда не считал размышления над литературой или собственную интерпретацию ее похвальными. Наоборот.
И теперь, трясясь в повозке с другими рабами, девушка не знала, что ей делать. Не было нужды притворяться, не было смысла строить планы. Возможно, впервые в жизни Сэйра засомневалась в правильности своего пути. Ну выполнит она задание, и что дальше? Вернуться, снова учиться, снова задание. А потом она станет старой и... Учить? Но их десятки, а учителей единицы. Выгонят на улицу? Но она не знает чего делать здесь - без связей, без цели в жизни, без права рассказывать о прошлом. Все эти женщины вокруг - от странной северянки до последней трактирщицы имели свои мечты и свои страхи, своих друзей и врагов. Сэйра почувствовала себя ящерицей в змеином царстве, "солдатом Бога", живущим ради того чтобы умереть во славу своей веры. Только вот знала ли она, во имя чего жертвует - да что там, уже пожертвовала - самой собой? Вряд ли и узнает, ее купили, обучили и использовали так, чтобы она окупила затраты на покупку и обучение. А ей остается только подчиняться заведенному порядку вещей.

От грустных мыслей девушку отвлек звонкий разбойничий клич. Дальше все происходило очень быстро - скинуть цепи, схорониться под телегой, чтобы не зарубили, дождаться, пока кого-то убъют поблизости, подхватить ятаган, зарубить разбойника, бегущего наперехват... Маг произнес какое-то заклинание и вооруженные люди вокруг него поднялись в воздух. С первого взгляда Сэйра определила лучшего жеребца из тех, что остались бесхозными. Вскочив в седло, и ловко увильнув от захвата болтающегося в воздухе мужчины, девушка поскакала во весь опор к виднеющимся вдали силуэтам осла, лошади и верблюда.

- Где тут у нас ближайший источник? - Каух развернул новообретенную карту, посопел сосредоточенно и ткнул пальцем направление. - Нам туда! Надо бы набрать воды и помыться... Кьяра, ты ничего не имеешь против помыться?

Кьяра ничего не ответила. Она сидела на трофейном коне и смотрела аккурат между лошадиных ушей. Потом перевела туманный взгляд на Кауха и медленно сказала:
- Я вот думаю… Вроде мы с тобой считаемся неплохими знатоками своего дела… Меня даже в рыцари посвятили. Про тебя точно не знаю, но я бы тебя тоже сделала рыцарем.

Каух озадаченно молчал и ждал, что будет дальше. Кьяра шумно втянула носом горячий воздух и уточнила:
- Ты согласен со мной, Каух?
- Э-э-э, конечно согласен! Поехали что ли? – все еще не очень понимая, куда она клонит, ответил Каух.

Кьяра не спеша слезла с коня.
- Тогда какого… - она пнула песок, так что он взлетел золотистой пылью, и завопила, уже не сдерживаясь. – Какого демона мы не можем найти эти проклятые бумаги!!! Этот городишко заколдованный, чтоб его демоны сожрали! В первый раз мы отсюда удирали, так что пятки влипали в спину! Во второй – нас вывезли в цепях и на невольничьей повозке!!! Что будет в третий раз? Что ты молчишь, маг?

Каух молчал потому, что отвечать сейчас Кьяре – себе дороже. Еще и в виноватых можно оказаться. Вообще-то наемница редко вспыхивала подобным образом. Мало что могло привести ее в такую ярость. Но уж если Кьяра начинала скандалить, близко подходить не стоило. Пусть откричится, отмашется руками, попинает песок, погрозит кулаками небесам. А потом можно будет и поговорить спокойно.

Но Кьяра уже успокоилась. Вернее нечеловеческим усилием взяла себя в руки, плюнув напоследок в ненавистный песок, и залезла на понурого коня, позаимствованного у караванщиков.
- Поехали, – буркнула она.
Каух поспешно вспрыгнул на ослика, показал кулак попытавшемуся что-то сказать Шер-эд-Даху (это можно было истолковать как: «Только попробуй не пойти – полетишь!») и двинул в направлении оазиса.

К оазису ехали в мрачном молчании. Къяра всё еще кипела от злости, Каух грыз усы, сплёвывая постоянно набивающийся песок, философ... Философ о чём-то напряжённо думал.

Къяра мрачно вертела в руках ятаган, думая о том, что очень мало знает Кауха и его способности. Каух, бросая на подругу быстрые взгляды - думал о том же. Не будучи воином ни в какой мере - любимым оружием его был арбалет с отравленными болтами, метательный нож, а главное - серое вещество под черепной коробкой, он тем не менее хорошо представлял себе, каково это - сражаться чужим оружием. И если Къяра так качественно навешала горячих с ятаганом в руке... Явно Каух просто ещё не видел её мастерства с северным мечом!

Песок хрустел под ногами, на зубах и всюду, всюду, всюду... Наконец показались пальмы оазиса. Жестом остановив Къяру и философа, маг соскользнул с седла, и на мягких-мягких лапках двинулся в сторону оазиса. Чутьё просто кричало ему, что ТАМ - КТО-ТО ЕСТЬ! И этот кто-то - ОПАСЕН!

"Кто-то" тем временем преспокойно жевал траву, с деланно небрежным видом поглядывая по сторонам.

- Вот ты где... - протянул маг. Обернулся и махнул рукой Къяре. - а твоя хозяйка по тебе убивалась...

Кьяра спрыгнула со спины трофейного коня, словно с раскаленной плиты, и кинулась осматривать Иргу на предмет ушибов, царапин, сбитых копыт, сломанных костей и выпавших волос. Каух фыркнул насмешливо, но Кьяре было все равно. Ирга - это особенная лошадь, получше большинства людей.

- Ты бы лучше на себя посмотрела, - неуверенно съязвил Каух. - Чумазая как не знаю кто.
- И посмотрю! - отрезала Кьяра, закончив наконец с осмотром лошади. Все было в порядке. Ирга с комфортом провела ночь и утро в прохладе оазиса и теперь нетерпеливо била копытом и тянулась мордой к хозяйке. Кьяра сняла с лошадиной спины сумки и сразу вытащила запасной меч, заботливо увязанный в овчину. Так-то лучше.

Северянка покопалась в сумках, достала белую льняную рубашку, мыло и несколько флаконов с притираниями.
- Я пошла мыться! - заявила она. - Каух, будь так любезен, присмотри, чтоб нас не беспокоили. А еще лучше - поставь какую ни есть магическую защиту.

И Кьяра скрылась в кустах, где призывно журчал маленький ручеек, разливаясь в весьма гостеприимное прохладное озерцо.

К городу они добрались в темноте, как Каух и рассчитывал. Конечно, закрытые ворота - это закрытые ворота. Да и озлобленные ночным дежурством стражники - это не разморенные на жаре, которым ни до чего нет дела - настолько не хочется выходить из-под навесов. Но кто сказал, что самый простой путь в город - через ворота? Среди "боевых" трофеев нашлась сонная травка - та самая, которой так щедро приправляли обеды будущим рабам. Нашлась краска для волос, ореховый сок, который даже бледнокожего Кауха смог превратить в смуглого южанина...

Ослика оставили под наблюдением философа, чем оба остались очень недовольны.Впрочем, выслушав альтернативу - подчинились, хоть не безропотно. Ибо уж верблюд роптал вовсю - но перспектива полёта черз городскую стену радовала его ещё меньше, нежели общество саркастически молчащего ослика.

Бороду пришлось выщипать по местной уродливой моде, что Кауха злило даже больше, чем идиотский наряд, который пришлось натянуть вместо любимого балахона, прошедшего с ним огонь и воду.

- Ты уверена, что Ирга не испугается? - спросил он шепотом. Повторять попытку завязать лошади морду магу не хотелось - укушенная рука все ещё болела.

- А ты уверен, что ты не испугаешься? - огрызнулась Къяра. - Давай, полетели!

К тому месту, где коротали время в ожидании философ и ослик, с близ лежащего бархана скатилась тень. Тьма от тьмы рождённой ночью.
Верблюд видимо был погружен в мысли о высоком и не сразу заметил её появление.
Флегматичный же ослик настороженно повёл ушами, вызывающе фыркнул и вновь отрешился от мира, уйдя в свои ослиные грёзы.
Тень, меж тем, уселась на песке и оказалось, что это совсем не тень, а мальчишка - худой, прожаренный беспощадным солнцем оборванец, каких множество шныряет по рынкам в надежде лёгкой поживы и ротозея покупателя, оставившего на видукошель с деньгами.
Конечно, Всемогущий запрещает воровать, но, уважаемые, разве можно судить руку, коя преподаёт урок бережливости на будущее.
Мальчишка тем временем оглядел парочку и ухмыльнулся.
- Да пребудет с тобой милость Милосердного, о наиучёнейший из всех кораблей пустыни. Да продлит он твою тень и, да, не оборвётся нить твоих лет, о светоч мысли. Да возблагодарит он тебя и приветствует.
И тут же, без всякого перехода
Пожелавший объять необъятное, что ж
За великую истину принял ты ложь!
Пожелавший поднять неподъёмное, ныне
Только горб на пустыней ты гордо несёшь.
В темноте блеснули зубы - мальчишка усмехался.

Ясная лунная ночь, опрокинувшая над миром перевернутую пиалу звездного неба, заворожила Шер-эд-даха. Пока верблюжье тело размеренно, клок за клоком, жевало траву, разум философа перебирал кружево прошлых дней...
Потому-то Шер-эд-дах, обычно чуткий и бдительный, не почуял рядом чужака. Вдыхая терпкие, горьковатые ночные ароматы, вспоминал он поэтическое состязание в Нарра-до. И прозвучавшие из тьмы строки принял за стихи, сложенные кем-то из соперников.
А раз к тебе обращаются в стихах -- надо ответить!
И над ночным оазисом поплыло медленное, глуховатое:

Разве вся наша жизнь -- не пустыня, увы?
Лишь барханы тщеты да колючки молвы...
Нас порой миражами любовь обольщает,
Но опомнись, взгляни: ни воды, ни травы!

Разве каждый из нас не влачит два горба?
Это Голод и Страсть -- так велела судьба...
Нам оазис сулит караванщик-надежда,
Но, увы, средь песков ненадежна тропа...

Скользить в темноте, неслышной тенью проносясь от стены к стене, не попадаясь на глаза слепым и глухим стражникам с их нелепыми фолнарями - было на удивление просто, и по-мальчишески весело. Каух уже и забыл, когда он в последний раз чувствовал себя настолько свободным, полным сил и ловкости. Дом, который предстояло обшарить, был недалеко. Но маг не был бы выходцем из не-скажем-какой-Гильдии, если бы вот так вот по-глупом рванулся бы туда напрямки. Фигушки!..

Сперва он изучил все близлежащие улицы на предмет ловушек и возможных засад. И - обнаружил некоторое количество и тех, и других. Впрочем, и ловцы ночных гостей, и ловушки были рассчитаны на куда более неопытных вторженцев. Маг не стал обезвреживать ни тех, ни других - он просто хорошенько изучил их расположение, и подготовил "сюрпризы", которые должны были облегчить ему отступление с добычей.

Так... сейчас вон те смотрят сюда... а вон эти - воооооон туда. Очень хорошо. Если кто-то увидел, как мягко может прыгать такой толстяк, ни за что не поверил бы... Теперь подождать вот здесь, прокрасться сюда, и... вуаля!

Как там сказал этот лопух? "Те, кто не послан наследником рода, не могут войти в дом."
А ведь и в самом деле! Дом очень качественно заклят, и никто чужой войти не может...
"Никому не показывайте, что именно вы ищете."
Интересно, а почему этот поганец не поехал за ними сам?
Каух подпрыгнул и повис на стене - под ним с шелестом и хрустом прошелся скелет. То ли охрана дома, то ли предшественник Кауха...
Интересно, кому ещё нужны эти бумаги?
Ещё один скелет...
Поворот, ещё поворот, и... Да здесь что, никто не живёт, кроме ходячих мертвяков? А где же непутёвый родственничек, который не желает эти бумаги отдавать?... Так и живёт среди скелетов? Или... сам стал скелетом?

Мальчишка вслушался в слова ночной птицей рванувшиеся на свободу. Ухмылка исчезла, в глазах затеплился огонёк упрямства.
- О, великодушнейший из всех дромадеров, прости дерзкого, ибо Милосердный повелел прощать. Да не исполнится сердце твоё печалью. Но позволь несмышлённому слуге твоему не согласиться с изречённой тобой мудростью. Хоть и велика она, словно горы, что блистают снегом под синей твердью вечного неба, сотворённого по милости Милосердного.
Он вдохнул горячего ночного воздуха

Разве вся наша жизнь - не оазис в песках,
Где веселье тоску побеждает и страх?
Может быть - это маленький очень оазис,
Но вот это как раз, только в наших руках.

Тот глупец, кто считает проигранным бой,
И вступать опасается в схватку с судьбой.
Тот мудрец, кто судьбу свою держит за руку,
Как жену, что повсюду идёт за тобой!

Мальчишка снова хихикнул, расплескав смешок по измазанным сумраком пескам.
- Воистину, прославленный Шер-эд-дах, слава твоя не померкнет в веках. Слава твоя, лишь малая толика твоего величия, о гордость верблюжъего племени - яду было ровно столько, чтобы почувствовать, но не озлиться. - Позволь смиренному слуге твоему, назвать себя, ибо не хочу я, о светоч поэзии, показать себя невежественным оборвышем.
Выглядел при этом велеричивый пацан, именно оборвышем, что странно не сочеталось с речью.
- А зовут меня Хайруддин ибн Гиясаддин Абдаллах аль Мансор

Только сейчас Шер-эд-дах заметил появление незнакомца. Шарахнулся было в сторону, но сразу успокоился, сообразив, что это всего лишь подросток, который вряд ли причинит ему вред.
Пока текла учтивая речь, верблюд вглядывался и внюхивался в ночную тьму, стараясь понять, нет ли с мальчишкой кого-нибудь еще. Потом хотел было заговорить -- но странный мальчуган перешел на стихи (причем хорошие!), а Шер-эд-дах скорее откусил бы себе язык, чем прервал бы чтение чужих стихов. У поэтов свои правила поведения. Они твердо уверены, что даже смерть должна молча ждать в сторонке, пока звучат рифмованные строки.
Лишь когда мальчик закончил речь, Шер-эд-дах сказал учтиво:
-- О сладкоречивый Хайруддин ибн Гиясаддин Абдаллах аль Мансор, да позволит тебе судьба перерасти свое имя в длину... откуда ты знаешь, как меня зовут? Неужели мое имя выведено у меня на боку несмываемыми гиссарскими красками?

Мальчишка без всяких видимых усилий перетёк из сидячего положения в стоячее и подойдя к верблюду учтиво поклонился.
- Рахат Лукум моего сердца, да незамутнится твоя слава в веках. Каждый человек, кторому Милосердный даровал разум, не может не знать имени прославленного философа. Досужая молва, у которой язык раздвоен, как змеиное жало в упомянутых тобой гиссарских красках расписывает, как известный фмлософ, дал обдурить себя отродью свиньи и шакала, выпив вместо сока лозы, данной Милосердным, зелье превращения.
Вот уже долгое время я ищу тебя, о горбатейший из наигорбатых, дабы просится к тебе в ученики и снискать мудрости, коя восхвалена самыми лучшими умами.
Дерзкий пацан смотрел на философа снизу вверх и чувствовалось, что упрямая ухмылка вот-вот готова прорваться наружу. И только глаза, вблизи оказавшиеся непривычного серо-стального цвета, были не по детски серъёзны.

Верблюд пожевал губами, с трудом сдержав желание плюнуть, и холодно ответил:
-- Мудрый Ашран ибн Хорейни в своем трактате "О правде и лжи" сказал (да не затеряются его слова в веках!): "Лживые слова пачкают, подобно грязи, душу мужчины и разъедают, подобно ржавчине, душу ребенка". О мой не по возрасту речистый собеседник, молва о моем позоре не могла разойтись по городам, кишлакам и аулам, ибо я не хвастался своей глупостью, а проклятый наррабанец, да сожрут гиены прах его отца и деда, наверняка не хвастался своей подлостью -- колдуны не болтливы. Скажи правду -- или ступай своей дорогой, и да не приведет она тебя к худому!

Мальчишка даже не смутился.
- О звёздноокий среди верблюдов. Но ведь и покрытый немеркнущей славой, за свою мудрость Хасан ибн Аятоллах эль Фаран, в несомненно известной тебе рукописи " Вопросы моего сердца" вопрошал "Что есть правда?" И сам же отвечал "То, что принято на веру большими ушами и глазами, нежели то, что называется ложью!"
Хотя кое в чём ты прав. Проклятый наррабанец, мой... дядя.

Последняя фраза подействовала на верблюда, словно удар дубиной. Он даже попятился от этого тощего и безобидного на вид подростка.
Опомнившись, Шер-эд-дах сказал осторожно:
-- Тот же Ашран ибн Хорейни, к мудрости которого я только что припал, словно к роднику, в том же трактате, что звездой пройдет сквозь века, написал: "Поверивший лжецу -- всего лишь неосторожен. Но вторично поверивший тому же лжецу -- попросту глуп, и не на кого ему пенять за свою доверчивость..." Он там еще приводит притчу о вороне и обезьяне, но... хм... Скажи мне, о явившийся из мрака юный загадочный незнакомец: если колдун из Наррабана, коего ты сам только что поименовал отродьем свиньи и шакала (оскорбив тем самым собственную кровь) действительно приходится тебе дядей, то какая примета из его внешности запоминается с первого взгляда? Я говорю о некоей татуировке...

Глаза мальчишки озорно блеснули.
- Да не прогневается на меня, господин мой, но пусть будет благосклонен и преклонит ухо своё, к шёпоту недостойного слуги его. Не о той ли татуировке, что на лбу у нечестивого наррабанца, говорит шербет моей души. Той которая в виде буквы рэй. Или о той что находится у недостойного наррабанца на - тут мальчишка поднявшись на цыпочки прошептал что-то в верблюжье ухо - И изображает сцену победы халифа Бассара над семидесятью тремя демонами пустыни.
Мальчишка целомудренно вздохнул закусив губу
- Чего только не увидишь в общественных умывальнях Наррабана.
В серо-стальных глазах плясали озорные ифриты, перебрасываясь отражавшимися в этих самых глазах звёздами.

Верблюд ошеломленно покрутил головой. Очень человеческий получился жест...
-- Ну... омовения мы с ним вместе не свершали, хранила судьба от такого... Одна-единственная попойка с этим отродь... м-м... с твоим дядей сломала мне жизнь... а если бы нас еще и в баню вместе занесло -- страшно подумать, что он со мной учинил бы...
Шер-эд-дах с новым интересом вгляделся в юношу.
-- Что ж... будем считать, что мои обвинения во лжи ушли мутной водой в песок. Но поведай же мне, юный Хайруддин ибн Гиясаддин Абдаллах аль Мансор, какая дорога привела тебя в этот оазис? Ибо наша встреча наверняка предначертана в небесах огненными буквами, кои читают лишь дерзкие и нечестивые звездочеты, ибо высшая наглость -- читать начертанное бессмертной рукой... Откуда ты родом? Где и как жил до этого дня. И... и где сейчас твой хитроумный дядя?

Мальчишка, неожиданно отрешённо, потрепал по холке ослика, заставив того изумлённо поднять голову.
Затем, словно судорога свела всё его худенькое тело выгнувшееся как лук, в руках воителя. Мышцы, хотя какие там мышцы, на этом тощем теле, где костей больше чем рубинов в халифской диадеме и они выпирают, как грехи старого развратника, но и они напряглись, закаменев.
Глаза закатились.
И чужой, рокочуший голос распластал свои крылья над притихшими ночными песками
- В ночь вхождения луны Малх в созвездие Льва отойдёт слава земная от носителя венца мудрости...
Быть плачу великому в Городе Царей. И смертям быть. И огню.
Но если сумеет удержать себя носитель венца в обличии зримом, и достойном, и человечьем, то станет он спасителем народов.
И поклонятся ему большии и малые сии и признают владыкой и призовут на царство.
И это второе испытание. Обладающий разумом да услышит, да изберёт верную дорогу, да не убоиться выбора. Ибо выбравший неверно канет в веках, уподобившись руинам пожранным песком.
Быть сему.

Пацан рухнул на песок, словно сбитый влёт ястреб. Даже в темноте было видно как побелело его лицо покрытое крупными каплями пота.
- Пить - голос слабый и ломкий - пить, пожалуйста...

-- Здесь родник... вон там, под пальмой... -- поспешно пробормотал потрясенный Шер-эд-дах.
Видя, что мальчишка не в силах подняться, верблюд опустил голову, схватил паренька зубами за халат и поволок по земле.
Под самой пальмой ветхая ткань не выдержала и с треском порвалась, но мальчик был уже на краю крошечного водоема, он почти касался воды щекой...
Отступив на несколько шагов, Шер-эд-дах задумался.
Чему он был сейчас свидетелем? Что это? Хитрая выходка юного шарлатана? Безумие, накатившее на племянника чародея? Или... или под круглой, как бубен, луной прозвучало странное, но истинное пророчество?
Какие силы владели только что этим тощим мальчишеским телом? Какой демон говорил устами юного Хайруддина? Как понять загадочные слова о носителе венца мудрости?
Философ горько усмехнулся. Как подсказывал ему опыт странствия из страны в страну, носители венцов обычно не имели к мудрости никакого отношения...
Ясно было одно: недобрые и странные слова надо было запомнить. На всякий случай.
А уж на память свою философ не жаловался никогда...

А ведь их слишкмо много - этих скелетов. Не спят, не устают, каши не просят, на взятки не купятся, заклинаний не испугаются... Да какой же мощи был этот родственничек заказчика? С таким магом и сталкиваться не хочется...

Висеть под потолком постепенно надоедало, а назойливый страж никак не хотел уходить. Вот если бы он на кого-то отвлёкся, но... ни одна живая душа не войдёт в дом, если её не послал наследник. А наследник никого более не пошлёт, а жаль. Но, может быть... сгодится НЕЖИВАЯ ДУША?

Тяжело колдовать под потолком. Неудобно. Но когда нет другого выхода - колдуем в тех условиях, в которых приходится.

- Витта...моррртиссс... кайооо... - прошептал Каух. И удивился - ибо ближайший скелет, найденный заклинанием, оказался как-то уж слишком близко. Слишком близко - а значит - не на городском кладбище!

Кьяра изо всех сил вжималась спиной в гладкую, обмазанную глиной стену дома. Ирга молча и послушно стояла рядом, лишь изредка нервно вздрагивая кожей. Кьяре тоже очень хотелось вздрогнуть – то ли от ночного холода, то ли от навязчивой тревоги. Но северянка принуждала себя не двигаться и только сжимала рукоять меча, предусмотрительно вынутого из ножен. Если придется драться, одним мгновением меньше на подготовку, одним мгновением больше, чтобы победить.

По совету Кауха Кьяра снова надела южную тунику и замотала голову и лицо темным платком на манер паранджи. Это на всякий случай, если вдруг придется задержаться в городке до рассвета. Пришлось даже поупражняться в застенчивом опускании очей, чтобы не привлекать внимания к гордому взору северянки-воительницы.

Ночь не была совершенно тихой. Скулила где-то собака, из чайной доносился негромкий разговор припозднившихся посетителей. Только из темной громады дома за забором, где уже довольно давно скрылся Каух, не доносилось ни звука.

Было решено, что Каух отправится в дом на поиски бумаг о наследстве, а Кьяра останется в переулке и, если придется, остановит желающих проникнуть в дом. А желающих могло оказаться много. По словам ныне покойного наследника усадьбы в доме осталось немало ценных вещей.

Дом назывался "Эль-Хаттар" -- "склеп, усыпальница". Над входом красовались (если это слово сюда подходит) алебастровые изображения двух черепов. Череп -- предмет безликий, эмоции передавать приспособлен плохо. Но скульптор, потрудившийся над изображениями, добился невозможного. Черепа, казалось, говорили прохожим: "Жалкие смертные, вы еще трепыхаетесь, ползаете... это вы зря, право, зря! Все там будем, как ни барахтайся!"
Хозяин дома носил прозвище Хаттари -- "могильный". И был он, как ни странно, не некромантом и не могильщиком. Он был поэтом. Притом довольно известным. Его стихи, воспевавшие тщету жизни и нежный зов ласковой невесты-смерти, ходили по рукам и заучивались наизусть. И прекрасно оплачивались.
Хаттари честно старался соответствовать мрачному и трагическому образу, что вставал из стихов. Он всегда был облачен в траур, никогда не улыбался, говорил мало и хмуро. В его доме никогда не отпирались ставни, а посреди комнаты хозяина, на низеньком широком столе для письменных принадлежностей, лежал скелет со сложенными на грудной клетке руками. На этом же столе Хаттари создавал свои творения. Это было не очень удобно (писать приходилось на краешке стола), зато производило неизгладимое впечатление на гостей...
В эту ночь Хаттари творил. (Ну, не днем же ему было писать о бледном лике дивной Смерти?!) Сидя на ковре возле низенького столика, он водил острой палочкой по навощенной дощечке. Оставалось всего несколько строк, чтобы завершить поэму, посвященную наместнику.

Мучит голод меня, угнетает нужда.
О желанная Смерть...

Поэт почесал округлое брюшко. Не надо было на ужин есть столько кебаба! Вот и лекарь не советует...
Нет, про страдания от голода и нужды у него сегодня как-то не получалось. Лучше свернуть на привычную дорожку -- про Безликую Невесту...
Хаттари заговорщически подмигнул лежащему на столе скелету. Тот, как обычно, на подмигивание не ответил.

О желанная смерть, умоляю -- приди!
Протяни ко мне руки, с собой уведи,
Дай испить мне вина из серебряной чаши,
Дай навеки забыться на теплой груди...

На теплой груди? Чушь. Тогда -- на нежной? На мягкой? Еще глупее... Ну, не на костлявой же!
Хаттари умоляюще взглянул на скелет, словно ожидая у него подсказки.
И тут челюсть поэта отвисла, а сердце едва не выскочило из груди через горло.
Скелет сидел на столе. Провалы глазниц таращились на несчастного поэта...
Хаттари с визгом метнулся в угол.
Скелет неспешно встал со стола. Чинно прошагал мимо трясущегося хозяина дома. Подошел к окну, отворил ставни, легко выпрыгнул наружу и канул в ночь...
По-щенячьи поскуливая, несчастный поэт потрусил прочь из страшной комнаты. В поисках спасения он юркнул в самую маленькую и тесную каморку, где спала рабыня-служанка, и, как маленький ребенок, забился к ней под одеяло.
Стареющая, но еще весьма пылкая служанка не совсем верно истолковала визит хозяина. Удивилась -- но сделала все возможное, чтобы ночные кошмары отпустили душу господина.
И в эти мгновения ее объятия казались злосчастному Хаттари объятиями самой Жизни...

Забегая вперед, можно сказать, что наутро поэт отправился в таверну, где, к изумлению всего города, провел несколько дней в беспробудном загуле, после чего принялся сочинять поэму о вине, женщинах и прочих простых житейских радостях...

Даже самый тренированный атлет долго не может висеть вот так - упираясь ногами и руками в стены коридора. Тем более - Каух, который в силу не самого юного возраста и не самой стройной комплекции уже начинал потихоньку сползать вниз.

Еще несколько минут, и я буду вынужден познакомиться с гостеприимными хозяевами...

Он чуть было не закричал "ура" во весь голос, когда услышал торопливые хрустящие шаги, и почувствовал приближение "своего" скелета. Все стражники - мертвяки поспешили навстречу новому гостю, освободив Кауху дорогу.

В мягком прыжке одолев расстояние до ближайшего прохода, Каух распахнул дверь, и увидел - комнату, где за столом сидел ещё один мертвец. Почти скелет - настолько уже высох. Кто или что убило хозяина дома - разбираться было некогда, нужно было хватать бумаги и убираться отсюда.

Мальчик оторвался от ручья и подняв мокрое лицо поглядел на верблюда.
- Что опять было, да? Можешь не отвечать, о наидобрейший из горбатых, когда-либо топтавших пески - голос мальчишки звучал хрипло и в нём чудилось лязганье металла - Можешь не отвечать, по твоим испуганным глазам, я и так всё вижу.
Он с трудом поднялся критически обозрев своё, и без того скудное,одеяние. Точнее то, что от него осталось.
- Будь проклят тот, кто наградил меня этим даром
Пацан повернулся к философу, выдавливая из себя кривую улыбку.
- Ты спрашивал, о услада моего сердца, кто я и где родился. Увы, я бы сам хотел это знать. Три года назад, твой недостойный слуга пришёл в себя от голода на улице Альмохада. Грязные тряпки, вот что укрывало тело моё, недостойное показаться светлому оку Всевидящего. Тогда на улице, ко мне подошёл враг твой, о светоч мысли, и назвавшись моим дядей привёл меня в свой дом. Там я получил образование, кое нельзя считать законченным, ибо Абу аль Махтам, да не исчезнет имя его в веках, в своём трактате "О знании" говорит "Нет предела совершенству. Каждый шаг твой - путь к познанию нового! Каждый миг твой - время для познания!"
Мальчик провёл рукой по лбу. Тяжёлый недетский взгляд свинцово серых глаз скользнул по верблюду.
- А в наследство от родителей своих, которых не знаю, да возблагодарит их Милосердный и приветствует, получил я вот это колечко из железа с кусочком гранита, что на мизинце, смысла которого не ведаю. Да и снять не могу. И дар, коему свидетелем стал сейчас ты, о мудрейший из заклятых.
Мальчишка отвернулся и пошёл к ближайшему бархану.
Там тень от тени ночной, уселась на песок и вытащив из драных лохмотьев маленькую пустынную флейту приложила её к губам.
Плакала флета, роняя в начинающее светлеть небо, чистые слёзы тонких, как душа ребёнка звуков. И изредка прерывая их летели в небо угловатые нетопыри гневных строчек

- Если я рассмеюсь, то меня не удержишь
Я от смеха трясусь, как танцующий дервиш
Я хриплю на последнем дыхании жизни
О, мой смех - ятаганом меня ты разрежешь!

Я доле своей никогда б не скорбел
Если б только моим, был несчастий удел
Но как больно перчаткою быть для кого-то
Чтоб со мною творил он бы всё, что хотел

(Вместе с Момусом)

Загадочная и трагическая история не только растрогала Шер-эд-даха, но и разбудила его воображение. И теперь поэт невольно перебирал разные объяснения услышанному -- одно невероятнее другого...
Когда флейта смолкла, философ сочувственно сказал:
-- О злосчастный Хайруддин ибн Гиясаддин Абдаллах аль Мансор, твоя история странна и необычна. И тем не менее я верю тебе, ибо не может быть лживым это горе в твоем голосе. Если же я ошибаюсь -- значит, ты величайший из актеров или мошенников, и тебе не надо тратить в этом оазисе время на болтовню с жалким верблюдом, а следует спешить ко двору любого из земных властителей, дабы при помощи своего таланта наполнить свои руки золотом.
Мальчишка откликнулся из темноты:
- О добрейший из наидобрейших, да не осквернится имя твоё в веках, но окружено будет почётом и уважением. Скрепи сердце своё железными обручами, ибо горьким покажется тебе вино моих слов. Враг твой, колдун, опозоривший тебя, о пахлава среди стихослагателей, три дня назад исчез из своего дома, повергнув домочадцев в тоску и уныние. Но не спеши печалиться, о лев среди верблюдов - чувствовалось что к мальчику возвращаются прежние замашки, - если слуга твой верно расслышал, то мой дядя отправился куда-то в пустыню Нун. Ведомо ли тебе, где это, достопочтенный?
Бродячий поэт степенно сообщил, что он не только знает, где находится пустыня Нун, но и дважды ее пересекал: один раз -- в человеческом облике, а второй раз -- в верблюжьем...
- А знает ли уважаемый - во вкрадчивом голоске пацана прорезались нотки базарного торговца, предлагающего покупателю сомнительный товар, - что в сердце пустыни Нун есть замок песчаных духов?
-- Замок песчаных духов? Ну, эту байку слыхал каждый, кто хоть раз останавливался послушать бродячего нищего сказителя. Любого, на любом базаре или в любом караван-сарае. Надеюсь, о юный Хайрулла -- да будет мне позволено сократить твое достойное имя! -- ты не собираешься повторять эти россказни?
- Осмелюсь ли я, ничтожный, занимать драгоценное время и терзать слух достопочтенного базарными россказнями. Нет, о наивеликодушнейший из горбатых. Если уж тебе так нравится твой новый облик, кто я, чтобы мешать тебе им наслаждаться.
-- Угу, -- скептически отозвался поэт. -- А избавить меня от этого облика смогла бы султанша джиннов, которая восседает посреди пустыни на троне из литого золота, под тенью капюшона гигантской кобры, танцующей за спинкой престола. И прекрасная султанша поставила бы, как это часто бывает в сказках, условие: сняв с меня верблюжью шкуру, она наденет ее на самого длинноязыкого, болтливого и бессовестного враля на всех землях Юга... Клянусь чадрой моей почтенной матушки, я бы знал, чье имя ей назвать!
- А как ты думаешь, о мудрейший из мудрых, откуда взялась татуировка в виде буковки рэй на лбу у моего дяди, если она ещё и символ подчинения тридцати трёх песчаных духов, и вырезана, о наисомневающийся, на левой ручке золотого трона? О чем ты кстати не упомянул, господин мой...
-- Мы будем вместе сочинять сказку для этого осла, что уже насторожил любопытные уши (ибо других слушателей я здесь не вижу)? Или ты, сладкоречивый Хайрулла, все-таки расскажешь мне что-нибудь похожее на правду?
- Я расскажу тебе всё таки сказку, господин мой, а ты уж сам решишь, как к ней относиться. Итак, давным-давно, когда тридцать три пустыни были ещё совсем молодыми и пески их помнили поступь Милосердного, в самом сердце пустыни Нун могучий колдун, повелитель над песчаными духами, приказал им воздвигнуть дворец из редкого чёрного камня, что не отражает солнца, светящего всем по воле Милосердного. Могуч был колдун, имя которого мы называть не будем, дабы не потревожить тень нечестивого, но злобны были помыслы его, ибо хотел он власти безграничной. В тщеславии своём отлил он себе трон из чистого золота, с которого хотел повелевать всем миром...Но всё это, несомненно, известно моему господину. А вот что ему неизвестно, так это то, что трон будет принадлежать тому, кто сумеет просидеть на нём три дня и три ночи, когда Луна Малх войдёт в созвездие Льва. Мой дядя однажды воссел на трон, но выдержал лишь сутки и остался меченым татуировкой, что на левой ручке трона.
-- Это поведал тебе твой дядя? Хмм... он умеет рассказывать невероятные вещи так, что они кажутся вполне правдоподобными и достоверными, я помню! Но предположим, что на этот раз из уст его лилась не привычная ему грязная ложь, а прозрачная вода истины... И зачем мне нужен этот трон? Золото хорошо лишь в таком количестве, чтобы его хватило заплатить за чашу вина и улыбку красавицы. А править миром я не согласился бы даже под угрозой порки кнутом из крокодиловой кожи! Нет уж, пусть этот трон так и стоит во дворце из черного камня. И пусть другие глупцы мучаются на нем, день за днем преодолевая голод, жажду и... и прочие естественные желания своего тела...
- Да, но мой дядя, уважаемый, собирется именно воссесть на трон. Как ты думаешь, о светоч добродетельности, хорошая ли жизнь начнётся тогда? И не ты ли хотел принять назад свой человеческий облик, о достопочтенный? А кто тебе его вернёт, если не мой дядя?
-- А! -- вскинул голову верблюд. -- Вот теперь в ярком, но бесполезном песке твоих речей, мальчик, я вижу самородок разумного смысла! Возможно, в песках и есть развалины какого-нибудь дворца, ибо древние царства, погибая, заносятся песками. И возможно, что этот сын... э-э... сын твоего деда... отправился туда, влекомый нелепой сказкой. Клянусь моим прежним обликом, я не отказался бы встретиться с ним там!

Становилось все холоднее, и стена, с которой старалась слиться воедино Кьяра, казалось, вытягивала из тела последние крохи тепла. Северянка уже и забыла, как кляла полуденный зной, как мечтала о прохладе. Сейчас Кьяра только и думала о том, как бы пошевелиться, разогнать застывшую кровь.

Но шевелиться было нельзя. Даже дышать приходилось осторожно, не спеша втягивать в грудь холодный сухой воздух и еще медленнее выдыхать его, чтобы не образовалось у губ облачка белого пара.

Неожиданно что-то мягкое и живое прижалось к Кьяриному сапогу. Боги! Что это! Кьяра уже было замахивалась мечом на неведомое существо, но тут дверь чайной приоткрылась и в луче тусклого света Кьяра разглядела тощую облезлую кошку. Животное мурчало и пыталось тереться о сапог северянки.
- Чтоб ты сдохла! – беззвучно выругалась Кьяра.
Кошка, видимо, поняла намек, прекратила ластиться и, хрипло мявкнув, скрылась в темноте.




УВАЖАЕМЫЕ КОЛЛЕГИ ПО ПРИКЛУ! Я НА ДВЕ НЕДЕЛИ ВЫНУЖДЕНА ВАС ПОКИНУТЬ, ТАК КАК НАКОНЕЦ-ТО УХОЖУ В ОТПУСК. КРЫМ ЖДЕТ! НАДЕЮСЬ ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ВСТРЕТИТЬ ВСЕХ ВАС В ДОБРОМ ЗДРАВИИ. ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ!