1 июня 1616 года умер первый сегун Токугава - Иэясу. Его смерть ознаменовала конец одной эпохи и начало другой, принеся с собой новые перемены, которые только-только, казалось, закончились.
В город Утсуномия прибывает новый наместник сегуна в провинции Шимоцуке. Находятся люди, недовольные его назначением, а также им самим, и молодой наместник оказывается добычей в охоте, как минимум, двух синоби. Вдобавок ко всему покойный Токугава завещал похоронить себя в одном из городов именно этой провинции, еще больше осложнив жизнь нашим героям.

Мастера: Далара и Bishop

Персонажи и игроки:
Ига но Шуске, синоби – Хикари
Миеликки, девушка с севера – Далара
О'Догэрти Рори, фермер - Daelinn
Омура Такахару, полицейский инспектор - Далара
Пэдди, фир дарриг - Daelinn
Сейшин Киёмори, ронин - Bishop
Старое солнце, индейский шаман - Reytar
Теншо Такаши Токисада, новый наместник Шимоцуке – SonGoku
Тоидзуме Макуро, синоби – Далара
Тошимару, старый колдун – Далара
Хаяши, ученик колдуна – Bishop
Хикари Косеки, сын Хаку и Момоко - Хикари
Ходзюро, колдун из северной страны – Далара

Обсуждение/галерея здесь

Приезд наместника – случай нечастый, и поэтому город буквально утонул в суете. А уж описать то, что происходило у ворот, вовсе не представлялось возможным. Даже вечером у ворот стояло большое число повозок, ожидая, пока неторопливые стражники тщательно проверят всех путников и их поклажу. И скорее всего большинство несчастных просто не попадут в город, так как совсем скоро ворота закроются до утра, и совершенно никого не интересует как неудачливые путники проведут ночь.
Шуске какое-то время наблюдал за происходящим у ворот, но вскоре, проговорив себе под нос пару нелестных слов в адрес стражей, отправился к городской стене.
Выбрав наиболее подходящее место (а подходящим оно было по той причине, что находилось достаточно далеко от ворот), Шуске достал пару кунаев и, взяв их поудобнее, воткнул один из них в деревянную ограду. Подтянувшись на нем, он воткнул второй немного выше и вытащил из дерева первый.
«Все же надо было воспользоваться кошкой», - запоздало подумал он, когда его рука уже схватилась за верх ограды.
Первым, что он увидел с другой стороны стены, было удивленное и испуганное лицо какого-то простолюдина.
«Только встречающей делегации мне не хватало», - хмуро подумал он, и в следующую секунду кунаи, с помощью которого он забрался на стену, уже торчал из шеи столь несвоевременного свидетеля.
Шуске ловко спрыгнул вниз, подобрал выпушенный нож и легким шагом двинулся по самым темным переулкам города.

Когда солнце перевалило через полдень и начало сползать к западным горам, для начала вызолотив их вершины, чтобы нырнуть за них, погрузив провинцию в ночную тьму, по толпе начал расползаться слушок, что новый наместник специально отложил приезд, чтобы заставить себя ждать. Хотели даже выслать ему навстречу дозорных, чтобы известили, когда же, наконец, прибудет тот, ради которого переполошился весь город. Но пока выбирали из самых быстроногих, с дороги раздался пронзительный крик: «Теншо Такаши Токисада, новый наместник провинции Шимоцуке, прибыл в город!» У ворот случилась давка, потому что сразу не спохватились и не успели растащить заграждавшие дорогу повозки, а потом еще долго разгоняли хлынувших навстречу процессии зевак.
Возглавлявшая свиту троица всадников была более, чем странна; нет, два воина в полных доспехах ни у кого не вызывали удивления, разве что трепет и желание убраться с их пути как можно быстрее и дальше, но между ними ехала то ли переодетая мужчиной девушка, то ли мальчик, слишком длинные волосы которого забрали в чересчур сложную для мужчины прическу. На штандартах, прикрепленных за спинами верхового отряда, замыкающего процессию, распустило прямые лучи восходящее солнце.
Горожане пониже рангом, торговцы и крестьяне, тоже не преминувшие удовлетворить любопытство и съехавшиеся со всей округи, поспешно сгибались в поклонах, самураи склоняли головы, но все тем не менее хотя бы украдкой пытались разглядеть за занавесками паланкинов лицо нового наместника. И только когда процессия проезжала мимо, людям в голову приходила одна и та же мысль, что носильщики тащат лишь груз, многочисленные коробки и свертки. И взгляды толпы бесполезно блуждали по спинам носильщиков и синим доспехам воинов.
На одном из перекрестков ровный ход сбился. Первые трое всадников одновременно натянули поводья, тот, что ехал (или все-таки ехала?) посередине, что-то негромко произнес, указывая в сторону городской стены. Левый телохранитель энергично покачал головой, до толпы долетел обрывок фразы:
- ...слишком опасно...
Четко очерченные губы тронула быстрая улыбка.
В спор вступил второй телохранитель, но даже вдвоем им не удалось переубедить молодого господина. Он развернул коня и двинулся сквозь толпу, словно через реку. Горожане расступались перед ним с нехорошим предчувствием, что странного молодого человека не заботит, собьет ли он кого-нибудь с ног. Следом за ним, по-прежнему не отставая ни на шаг, ехали оба телохранителя, предоставив остальному отряду ждать на перекрестке.
У самой стены люди отхлынули в разные стороны, и наконец-то обнаружился мертвец, неподвижной кучей лежащий в пыли и до сих пор не замеченный из-за давки и волнения. Несколько минут молодой человек без выражения смотрел на тело несчастного, потом указал на рану, из которой уже перестала течь кровь.
- Полагаю, пребывание здесь будет занимательным и не таким скучным, как я предполагал, - усмехнулся он.

Горы. Зеленые вершины, купающиеся в дымке. Жаркий воздух пронизан солнечными лучами, в нем слились шелест прозрачно-изумрудной листвы, журчание стремительного горного потока и звонкие рулады птиц. Ни души.
Шорох гравия, звук уверенных шагов. Меж деревьями мелькнуло и скрылось что-то черное. Снова. И вот на берегу ручья возникла странная, неуместная в этом оазисе жизни фигура. Человек в пропыленной дорожной одежде и шляпе-амигаса. Его плечи покрывает плащ, будто собранный из черной соломы. Человек остановился. Огляделся; из-под края шляпы блеснули темные внимательные глаза. Ни души.
Человек развернулся и привычными ловкими движениями скакнул на валун, рассекающий поток воды, потом на следующий и еще. Сверкнул на солнце плащ – не солома, птичьи перья. Несколько шагов по тропке, едва приметной в густой высокой траве, и человек достиг нагромождения песочно-желтых валунов. Словно неведомый гигант накидал их здесь, отмечая место. Еще выше по склону в гуще деревьев скрывается старый храм; может быть, путник идет с паломничеством туда? Но нет, он вновь оглядывается и ныряет в темную щель между камнями. Черный плащ делает его невидимым.
Щель узка, приходится идти с осторожностью, иногда даже протискиваться, когда камни сходятся особенно близко. Земля под ногами вдруг превращается в каменный пол, ход вырублен в скале. Здесь идти можно только пригнувшись. Человек прячет амигаса под мышку, зажигает факел и так идет, согнувшись и бормоча. Красное пламя трещит в затхлом воздухе.
Ход кончается неожиданно, камень пола сменяется на дощатый настил. Стены расходятся в стороны, образуя комнатку. Впереди толстая деревянная дверь с кольцами, чтобы за них тянуть. Человек гасит факел и кладет его рядом с еще десятком таких же. А соседнюю скамью опускает амигаса – там, куда он идет, она ему не понадобится. Дверь открывается на удивление беззвучно, а за ней старый замок, прозываемый Замком белого феникса. Черный посетитель точно знает, куда идти, но пробирается с осторожностью ибо замок населен. Не стоит попадаться хозяевам на глаза, они не любят незваных гостей.
Сверху сиплым карканьем странника приветствует ворон. Человек кивает ему в ответ. Птица снимается с балки, исчезает, потом снова возникает в воздухе, показывая, что лучше идти в обход вдоль внешней стены. Человек следует указаниям. Он не видит, что сверху из окна главной башни на него смотрит женщина лет тридцати. Она провожает его взглядом, держа в руке кунай, но так и не пускает оружия в ход. Через некоторое время незнакомец исчезает из виду, и она убирает нож.
Человек в черном плаще достиг цели, осталось лишь спуститься по деревянным ступеням и войти в новый коридор. Этот намного шире первого, скорее похож на галерею, чем подземный лаз. Мужчина проходит его быстрым шагом, бормоча что-то себе под нос и не поднимая взгляда от пола перед собой. В нужный момент он сворачивает к выходу. Галерея идет дальше, но ему нужно именно сюда. Впереди расстилается поле начинающей желтеть травы, плещущейся в круглой чаше леса. За спиной высокий, выше человеческого роста, курган. Человек глубоко вздохнул, прищурившись, глянул на солнце у кромки кучерявого облака и размеренным шагом двинулся к лесу.

Дорога все не кончалась и не кончалась, а за предыдущий день и на минуту не дали присесть. Хаяши, завари чай! Хаяши, куда подевалась кисть? Хаяши, сбегай к господину Амакаве, передай, что предсказания на свадьбу его старшей дочери уже составлены! Хаяши, отнеси госпоже о-Тами лекарство и не забудь передать, что принимать надо на голодный желудок, а не после еды...
Чиго* протер кулаком, в котором был зажаты поводья, слипающиеся глаза, огляделся по сторонам. Ничего нового - тот же лес справа, рисовые поля слева, квадраты воды тусклыми старинными зеркалами отражают лунный свет. Хаяши споткнулся о выступающий из земли корень, чуть не выронил фонарь, выругался тихонько вполголоса; веки сами по себе закрывались, тяжелые, будто крышка от большого котла для варки риса. Не такая, как дома, там котел прикрывали деревянной, а та, что он видел однажды в монастыре - бронзовая, с изображениями всех четырех священных зверей: дракона, феникса, черепахи и тигра. Очень красивая - и неподъемная.
Хаяши зевнул, прикрывая лицо локтем. Ноги тоже не поднять, словно к ним привязали огромные валуны. Хорошо учителю - дремлет себе в повозке, и поскрипывающие колесо ему не мешает. А может, мешает, и за плохо смазанное колесо кому-то с утра попадет. И Хаяши знает - кому. Хотя сегодня он не виноват. В прошлый раз - да, это он опрокинул тушечницу, ну и что? Не весь свиток залило, только часть, да и то меньшую. Все равно учитель рассердился. За ухо оттаскал, до сих пор больно.
И не почешешь пострадавшее место – в одной руке фонарь, в другой поводья. Остается только собакам завидовать, что задней лапой до головы достают.

---
*Чиго - мальчик-ученик и слуга.

В легкий павильон, возведенный над прудом на значительном расстоянии от основных построек дома, можно было попасть сначала по дорожке, выложенной плоскими камнями, а затем по узким деревянным мосткам. Черная поверхность воды, гладкая, точно зеркало в оправе из старых ив и с узором из покачивающихся листьев кувшинок, отражала свет небольшой масляной лампы, которую слуги принесли в беседку для наместника, прежде чем оставить его одного. Токисада отослал даже телохранителей, несмотря на их возражения и недовольство, и теперь сидел, погруженный в молчание, разглядывая остывший чай в черно-белой привезенный кем-то из-за моря чашке. На низком столике кроме чайных принадлежностей на небольшом подносе лежали сладкие бледно-розовые мидзуботан*, как следует из названия, символизирующие бутоны еще не распустившегося пиона.
Длинные плети ивовых ветвей спускались к самой воде, порой в их тени можно было, приглядевшись, разобрать блеск рыбьей чешуи. Ветер стих, как будто из почтения к молодому наместнику.
---
*мидзуботан – сладкая, окрашенная в розовый цвет бобовая паста, завернутая в тесто, которой придается вид бутонов пиона, чью красоту эта сладость призвана олицетворять; подается только в июле.

В отличие от главных ворот, у восточных не было такого скопления людей, поэтому Косеки не пришлось долго ждать момента, когда охранники уделили внимание и ему.
-С какой целью прибыли в Утсуномию? – спросил один из охранников, с опаской поглядывая на оранжевые глаза незнакомца. Лет семнадцать назад он видел человека с такими глазами, но у того еще и волосы были будто заметены снегом. Приход того человека (впрочем, был ли он человеком?) никогда не предвещал ничего хорошего.
-Я хочу предложить свои услуги новому наместнику, - ничуть не смутившись произнес юноша.
Стражник оценивающе осмотрел путника, с удивлением отметив тесен*, прикрепленный к поясу.
-А ты уверен, что наместнику нужны твои услуги? – стражнику не очень хотелось пропускать путника, но и связываться с оранжевоглазым ронином он не имел ни малейшего желания.
-Полагаю, что это решать будете не вы, - лицо Косеки, будто высеченное из камня, так и не поменяло своего выражения.
Но вот на лбу охранника после этих слов проступил пот. Если незнакомец пройдет в город и сотворит там что-либо не особо приятное, то его голова не долго задержится на плечах. А отправь его туда, откуда пришел – не мудрено попасть в эти самые проблемы здесь и сейчас. Кто знает, что на уме у странного ронина?
В итоге второй вариант оказался более близким и осязаемым, и стражник нехотя произнес:
-Хорошо, ты можешь пройти. Но учти: я запомнил тебя и в случае чего, - чего именно, стражник уточнять не стал. Как и то, какая судьба ждет при этом Косеки.
Оранжевоглазый юноша лишь кивнул, и, не сказав ни слова, прошел через городские ворота. Когда же они остались за спиной, он тихо произнес:
-Сомневаюсь, - и на лице Косеки появилась легкая усмешка.
Через какое-то время ронин скрылся в переулке, а по прошествии нескольких секунд оттуда выбежал молодой лис.
***
Шуске не мог не обрадовать столь поздний приезд наместника. В сумерках гораздо легче скрываться от ненужных глаз, нежели при свете дня. Впрочем, если обстоятельства вынуждают, то и день не помеха. Синоби следил за новым хозяином Шимоцуке с того самого момента, как тот подъехал к телу убитого им же горожанина. И теперь, когда тот решил побыть в одиночестве в беседке, Шуске и вовсе счел это подарком судьбы. Такой шанс выпадает очень редко, и синоби это знал. И это лишь еще больше уверило его в том, что даже ками желают исполнения мести. Шуске осмотрелся по сторонам и, все же достав кошку, начал забираться на иву, растущую у пруда неподалеку от беседки.

------------
*тессен – боевой веер

На берегу, там, где начинается водяная пустота, уходящая куда-то за горизонт, то и дело встречаются громадные пестрые валуны выше человеческого роста. Они разбросаны там и сям, словно позабытые детьми игрушки. На одном из камней, неведомо как туда забравшись, восседала юная девушка. Сложив руки кольцом вокруг коленей, она хмурилась на море, отвечавшее тем же. Девушка елозила и кусала губы, словно могла думать только во время движения; волны так же беспокойно тыкались носами-бурунчиками в подножие камня.
Мысль, занимавшая девушку, была проста: давно пора замуж. Конечно, уже пятнадцать скоро. Но не за кузнеца же! Ну и что, если она ему нравится, и он уже ходил свататься, даже обещал в следующий раз прийти со свахами, честь по чести? Не хочет она за кузнеца. И не пойдет! Он грубый, страшный и вообще... А родители никак не хотят понять, особенно это «вообще». Отец уже начал терять терпение, грозился выдать замуж насильно. И что тогда делать?
Девушка надула губы, чиркнула подобранной в лесу веточкой по камню. Что тогда? Топиться и все. Внизу плеснулась вода, то ли приглашая, то ли предостерегая. Топиться не хотелось. Вот если бы пришел кто-нибудь молодой-красивый-сильный... как в сказках, что мамка рассказывает на ночь. Девушка подняла мечтательный взгляд на облака, вдруг подскажут, где такого искать. Не подсказали. Только чайка пролетела на север. Миеликки пожевала губами, еще поводила веточкой. Остается самой его искать. Вот прямо сейчас и пойти – чего откладывать-то?
Вскочила, подхватила подол, тощими босыми ногами протопала по камню и сверзилась в воду. Зашлепала к берегу, задирая подол простой домотканной рубахи чуть не до пояса. Выбивающиеся из косы пряди зло сдувала с лица. Чайка крикнула вслед, засмеялась, что ли? Ловкие пальцы выудили со дна камешек, бросок... эх, чуть-чуть не попала.
Дома была мать, кормила кур во дворе. Братья еще с утра ушли на рыбалку, сестра увязалась с ними, а отец уж дня три как отправился в село продавать ткани, сотканные всей женской частью семьи. Не желая попадаться матери на глаза – опять пристанет, где Миеликки гуляет, лучше бы пол в избе подмела – девчушка протиснулась в собачий лаз под забором. К мокрым пятнам на рубахе добавились пятна грязные. Неважно, все равно в таком виде нельзя ловить женихов, надобно переодеться. Да так, чтобы мать не поймала, не пустит ведь. Шустрым котенком девушка шмыгнула в дом, по дороге шикнув на пса, чтобы молчал.
В сундуке Миеликки нашла рубашку почище, натянула. Заглянула в медное зеркало и призадумалась, опять кусая губы. Не то. Надо что-нибудь этакое, чтобы сразить на повал, и жених тут же согласился бы стать мужем. В своих и сестриных, бывших своих, рубахах ничего подходящего не нашлось. Тогда девушка нырнула в материнский. Тоже простые рубахи, пояс – ничего, но не сразит, это точно. О! А это что такое? Ух ты, красотища какая... Праздничный наряд матушки. Девчонка сей момент нырнула в наряд, чуть не запуталась, куда руки, куда голову, но разобралась. Глянулась в зеркало – красавица писаная. Еще бы волосы лежали в косе, а не топорщились из нее в разные стороны. Где там гребень? Обвязать голову вышитой лентой, да пониже, чтобы часть лба захватывала. Осталась обувка. Нет, за сапожки мамка убьет на месте. Придется босиком, зато так удобнее, ноги землю чувствуют, а в обуви словно их связали-спеленали.
Выбраться из дома оказалось гораздо труднее, чем туда забраться – через лаз нельзя, одежку попачкаешь, а матушка по всему саду бродит, цыпленка потерянного ищет. Шорох в траве, тихий, едва слышный писк. Цыпленок желтенький сидит в траве и жалобно так хнычет. Руки сами потянулись его взять и отнести матери, да тут же и отдернулись. Мать же в погребе запрет за покраденный наряд. В ногу ткнулась морда пса, Миеликки схватила цыпленка, сунула его собаке под нос:
- Миленький, отведи его к матушке. Мне уйти надо, понимаешь?
Пес задумчиво посмотрел на маленькую хозяйку, на птенца, сжавшегося в комочек, и тихонько гавкнул. Миеликки выпустила малютку, и тот чуть не запрыгнул обратно в траву, но пес лапой преградил ему путь и погнал к старшей хозяйке. Пока мать охала над цыпленком, девчушка проскочила в калитку и была такова.

Утсуномия

Токисада баюкал на ладони чашку, взбалтывая в напитке чаинки. Ночи в горных районах прохладные даже летом, пусть горы и далеко на западе. Как-то всегда выпадает из памяти... Наместник поежился, хотя ветерок, опять покрывший рябью черное зеркало воды, еще нес тепло. С некоторых пор ему всегда было холодно, и ничто не согревало, ни раскаленные угли в хибати, ни огонь костра, ни теплые одеяла. Токисада отставил чашку, взял палочки для еды, покрытые черным лаком, с узором неразборчивой надписи. В доме, должно быть, отодвинули перегородку, впуская свежий ветер в душную комнату, потому что оттуда прилетел неожиданный взрыв смеха и треньканье сямисена. Наместник поморщился, он не любил пронзительный голос этого инструмента, предпочитая биву.
Есть тоже не хотелось, хотя долгая поездка верхом была утомительна; на уговоры свиты остановиться и передохнуть немного, чтобы въехать в горы свежим, Токисада лишь небрежно отмахивался узкой ладонью. Наместник опустил взгляд на кончики пальцев, белоснежные длинные рукава надежно прятали руки.
Внезапно в траве у пруда раздался шорох. В следующую секунду оттуда выскочил небольшой рыжий зверек и со всех ног бросился к иве, которых здесь было немало. Когда же он добежал до дерева, тишину снова нарушал лишь сямисен.
Через какое-то время за спиной наместника раздался голос:
- Простите за вторжение, Такаши-сан. Могу я поговорить с вами?
Токисада, не меняя позы, перевел взгляд на тень, затерявшуюся среди других теней.
- Говори, - сказал он. – Я слушаю тебя, но не обещаю, что буду слушать долго.
Его собеседник выступил вперед, и наместник увидел молодого ронина, оранжевые глаза которого пристально изучали Токисаду:
- Насколько мне известно, вы совсем недавно приехали в провинцию. Я пришел предложить вам свои услуги, - произнес незнакомец и добавил, - Мое имя - Хикари Косеки.
- Хикари... – негромко повторил наместник; язычок масляной лампы качнулся, и могло показаться, что по губам Токисады скользнула улыбка. – Кто твой отец? И что позволило тебе предположить, будто я нуждаюсь в твоих услугах?

(вместе с Хикари, привносим традицию Шимоцуке)

Косеки был немало удивлен, что его фамилия известна столь высокопоставленному человеку.
-Я не помню своего отца, - с горечью в голосе произнес он, - слышал только, что он был шаманом, появившимся в этой провинции восемнадцать лет назад.
Взгляд оранжевых глаз стал еще пристальнее, как будто юноша пытался забраться в самые далекие уголки памяти управителя.
-Я неплохо владею искусством боя с мечом, а также веером, - продолжил говорить Косеки.
Из беседки раздалось насмешливое:
- Докажи!
И в следующую секунду бело-розовый шарик мидзуботана полетел прямо в лицо молодому человеку.
Рука юноши сама моментально сжала рукоять танто, висящего на поясе. Но неожиданно Косеки прыгнул в сторону беседки, одной рукой доставая из-за пояса веер, а другой пытаясь прикрыться от летящей в него пищи. Когда веер раскрылся, раздался звон металла.
В следующую минуту Косеки приземлился на ноги и снова отправил веер за пояс. Тыльной стороной руки вытирая лицо от остатков мидзуботана, боше нагнулся и свободной рукой поднял с земли сюрикен.
Юный наместник сидел неподвижно, точно миниатюрное изваяние богини Каннон, по-детски сложив на коленях руки, и действительно напоминал сейчас куклу-хина, если бы не выбившиеся из прически пряди упали на лицо, слишком черные на слишком бледной, словно выбеленной рисовой пудрой, как у актера-оннагата, кожи. Сам Теншо Токисада оставался безмятежным, как зеркальная поверхность небольшого пруда, на котором была выстроена беседка.
- Сколько на нем лучей? - спросил он, взял чайник и, выплеснув из чашки остывший чай, налил горячего.

(Как вы уже догадались, с SonGoku)

(опять те же игроки)

Косеки подошел к наместнику.
- Вероятнее всего это работа дома Ягью. Четыре луча, сточенные в конце в иглы*, - он протянул ему сюрикен, - быть может, вы сами хотите посмотреть?
Токисада протянул к нему сложенную лодочкой ладонь, но когда неожиданный спаситель вложил в нее небольшое метательное оружие с хищно поблескивающими остриями лучей, неожиданный порыв ветра дернул наместника за длинный рукав. Хира-сюрикен выскользнул, разорвал снежно-белую ткань, на которой начали расплываться уродливые темные пятна.
- Ягью... для них слишком рано.
Токисада не смотрел на воткнувшуюся в доски пола «звездочку», не смотрел на своих телохранителей, спешащих от веранды, откуда доносились вперемешку шум пиршества и тревожные крики. И неожиданный спаситель не притягивал взгляд. Опустив ресницы, Токисада разглядывал горсть цветов, которые ветер то ли в шутку, то ли в насмешку швырнул ему на колени.
- О чем они тебе говорят? - юный наместник зачерпнул ароматные лепестки и протянул стоящему у входа в беседку молодому человеку.
Косеки взял в руку один из лепестков и повертел тот между пальцев.
- Когда я жил с матерью, в нашем доме было много цветов. В том числе и глицинии, - взгляд Косеки был устремлен на север. - Поэтому они рассказывают мне о моем детстве.
Юноша постоял немного и неожиданно спросил:
- А почему вы интересовались моим отцом?
- Потому что мне они шепчут напоминание о словах, которые когда-то услышал от другого убийцы. Он сказал, что тому, кто сейчас процветает, суждено пасть. Гордые живут лишь мгновение, как вечерний сон в разгар весны, - наместник помолчал; уголки его рта вновь дрогнули в стремительной улыбке. - И могучие в конце концов погибают...
Он сжал ладонь, сминая в кулаке цветы, и проговорил нараспев:
- ...они лишь пыль, которую уносит ветер...


---
* кланы Ига и Ягью использовали сюрикены с четырьмя прямыми лучами, заточенными как иглы.

Косеки Молча посмотрел на наместника. Определенно, он совершенно не такой, каким описывают его злые языки. И служить этому человеку - большая честь.
Юноша нерешительно переступил с ноги на ногу и произнес:
-Такаши-сан, вы принимаете мой меч?
На какое-то мгновение все умолкли, даже свита, рассыпавшаяся по саду в поисках злоумышленника, стала как будто тише перекликаться.
- Если ты не боишься служить тому, кого называют игрушкой дома Токугава, - обронил молодой наместник, впервые поворачивая голову.
Глаза у него были темные, слишком темные, зрачки терялись в них, как будто их не было вовсе.
-Простые люди слишком часто заблуждаются, - лицо его собеседника снова не выражало никаких эмоций, - И разве главной битвой для самурая не является битва со своим страхом?
Наместник кивнул.
- Скольких ты можешь назвать, кто вышел из той борьбы победителем? - он поднял руку, опережая ответ. - Не отвечай. Иди в дом, тебе найдут место. И принесите мне свежего чая. Этот остыл.

(тот же состав)

Где-то на дороге из города

Бывают такие моменты, когда во сне можно найти ответ на давно интересующий человека вопрос, или же узнать что-то, что будет неплохим началом для какого-либо нового дела. И сейчас был как раз один из таких моментов. Сегодня Тошимару ездил в город по заказу одного из знатных родов, глава которого очень хотел узнать характер нового наместника, а также, если возможно, его будущее и пообещал за это неплохую сумму. Возвращаясь из города, колдун задремал, и сон, который он видел, показался ему важным. Причем не просто важным, а способным разрешить многие проблемы.
Но к большому неудовольствию колдуна в то самое время, когда, как он считал, начиналась самая важная часть сна, неприятный скрип вернул его к реальности. А значит и все надежды так просто получить новые знания пошли прахом. И все из-за одного оболтуса, который правил повозкой и не удосужился проверить ее перед отъездом.
Колдун отвесил мальчишке звучный подзатыльник.
- Думаю, ты и сам понял за что, - произнес он.
Хайши насупился – просто, чтобы продемонстрировать, что обижен. Ведь нельзя обижаться на то, что сам предсказал минут пять назад. И выронил фонарь, но это уже по другой причине.
- Учитель... - он ткнул пальцем в старое дерево на повороте дороги, похожее на растопырившего щупальца осьминога. - Там... там...
Он мог прозакладывать все свои пожитки - флейту и старые сандалии - что на ветвях что-то болталось и скалило белые зубы.

(Hikari mo)

И снова рука Тошимару столкнулась с затылком Хаяши:
-Твое дело - править повозкой, - недовольно произнес колдун, - А остальное тебя сейчас не касается.
Хаяши сглотнул, подобрал фонарь - как тот не погас, удивительно даже? - и дернул поводья. Вол впервые за сегодняшний день был согласен с мальчишкой, но послушно потащил легкую повозку по дороге. Вот что хотите делайте, а это сагари. Хаяши не бывал на Кюсю, но ему рассказывали торговцы оттуда, что ржание сагари лучше не слышать. А чем зажать уши, если в одной руке все тот же фонарь, а в другой - поводья.
- Убегу, - пробубнил мальчишка-чиго.
Бегал он уже в третий раз, предыдущие был изловлен. А били его за побег четыре раза - три раза за то, что ушел, и один раз на будущее, чтобы было не повадно.
Тошимару не услышал слов мальчика, и лишь продолжал ворчать что-то о «бесполезно потраченных деньгах».
Но скалившаяся с ветки лошадиная голова молчала. И глаза у нее не светились. Хаяши облегченно перевел дух и еще больше повеселел, когда за следующим поворотом показался их дом. Чиго ввел повозку во двор, проворно выпряг жующего жвачку вола, открыл дверцу для хозяина. Что еще? Ага, поклониться...
- Добро пожаловать домой! - скороговоркой выпалил Хаяши.
Колдун с большим неудовольствием поднялся, и, спустившись с повозки, отвесил новую оплеуху мальчику.
-Ты сегодня очень разочаровал меня, Хаяши-кун, тон, которым произнес это Тошимару, был совершенно ему не свойственен, - Утром я займусь твоим воспитанием, а чтобы ты успел до утра осознать свои сегодняшние промахи - переведи до утра пять свитков на санскрите. На сегодня все.
И колдун отправился в дом.

(soshite Bishop)

- Макуро, чем ты там так увлечена? Неужели на стенах есть кто-то кроме ворон?
Молодая женщина обернулась на голос, смерила взглядом молодого мужчину, сидящего на циновке, скрестив ноги. Перед ним стоял поднос с чайными принадлежностями на двоих.
- Там никого, - честно ответила женщина.
И действительно, двор уже опустел, человек в странном плаще скрылся за стеной. Он уже второй раз проходил здесь. По крайней мере, поправилась Макуро, она его видела здесь второй раз. Что ему нужно, и как он сюда попадает, хотелось бы знать...
- Макуро, скажи, зачем ты носишь фамилию Тоидзуме?
- Тоидзуме-сенсей был хорошим учителем.
Она ушла от окна и села на циновку напротив мужчины. Тот улыбнулся ей. Ободряюще?
- Почему ты не хочешь взять фамилию отца? В конце концов, он был нам всем главой и хозяином, а ты его дочь и наследница.
Макуро сжала кулаки, губы превратились в тонкую полоску. Взгляд грозил прожечь темные доски пола.
- Сейчас я одна из десяти, не старше и не младше. И пока я не отомщу за смерть отца, я не смогу взять его фамилию.
Мужчина как будто вздохнул, хотя может быть, ей только показалось. Устало взял чашечку и глотнул уже остывшего чая, так же устало взял с тарелки маленькое печеньице.
- Наши агенты передают, что в Утсуномию прибыл новый наместник. Видимо, приехал заранее, чтобы успеть подготовиться к явлению похоронной процессии. Наместника зовут Теншо Такаши Токисада.
- Этот гад...
Макуро встала, так и не притронувшись к напитку и еде.
- Я возьму лошадь, чтобы быстрее добраться до города. Подмога мне не нужна, но пусть агенты продолжают следить за ним. Я не дам ему сбежать.

Целых пять свитков? Да он до послезавтрашнего утра не закончит! Уснет над вторым... нет-нет, еще над первым... если не прикорнет во дворе у повозки, положив голову на какой-нибудь сверток из поклажи. Которую надо выгрузить и перенести в комнату. Ой! Забыл про воду для чая! Оправдывая прозвище, Хаяши помчался вокруг дома, чтобы раздуть угли в жаровне и подвесить над ними небольшой бронзовый чайник, украшенный рисунком - веткой сливы - до того, как учитель поменяет одежду и усядется у хибати почитать перед сном. Как назло, огонь разжигаться не хотел, кремень норовил выскользнуть из пальцев и лягушкой ускакать в щель между досками.
- On chi ri chi ba… ой... i ba ro tay da yo, то есть tay ya!
Да что ж это делается? Мало ему сегодняшних бед, и без того учитель пообещал наказание таким голосом, что стало ясно – трепкой не отделается, будет что-нибудь хуже. Несколько раз уже было такое хуже, повторять не хотелось. Хаяши надкусил безымянный палец, сплюнул кровь в жаровню, поднес к углям ладони с растопыренными пальцами, только указательные и большие соединялись:
- Yake useru!**
Хаяши вытер со лба пот, сунул в рот обожженные пальцы. Из всех стихий с огнем он управлялся хуже всего. Кажется, получилось. Хотя осталось смутное ощущение, что он опять что-то сделал не так. Услышав поскрипывание половиц и шаги учителя, чиго выскользнул наружу. Он принял решение, осталось дождаться, когда учитель отправится спать.

---
* Почти правильно прочитанная на санскрите мантра для повелевания стихиями.
**Хаяши действительно ошибся. Вместо просьбы загореться огню «yaki suteru» он пожелал всему здесь сгореть дотла.

Хоть чувство мести и гнало, жгло, заставляя желать скорейшего исполнения задуманного, Макуро жалела коня. Именно поэтому путь до Утсуномии занял не три часа, а целых пять. Сладкое предвкушение владело ею: она увидит его лицо, лицо убийцы, сначала живое, а потом и мертвое. Она увидит его в гробу, и отец будет доволен, что дочь сумела жестоко отомстить за его смерть от рук приспешника Токугавы. Чтобы демоны тебя сожрали, наместник!
Вскоре выяснилось, что новый глава провинции не теряет времени даром, едва приехал, и уже нововведения. Например, застава с вооруженными солдатами еще до городских ворот. Едва заметив пост, Макуро свернула в лес и остановила коня меж деревьями. Спешилась, стала проверять седло и подпругу. Что же делать? Предполагалось, что дядя Чика встретит ее перед городскими воротами и проведет внутрь. А теперь как? То ли возвращаться в замок ни с чем - такую версию Тоидзуме отмела сразу; то ли сидеть здесь, как девчонке малой, ждать, пока кто-нибудь из агентов сам не найдет ее; то ли быстро что-нибудь придумать.
Чивьик, на ветку уселась маленькая юркая птичка. Макуро поприветствовала ее, присмотрелась внимательнее: синие с белым перышки, местная мухоловка, называемая олури.
- Эй, красотка! – голос из-за деревьев. Потревоженная птичка вспорхнула и исчезла среди зелени. Молодая женщина развернулась, тщательно сохраняя невозмутимость на лице, и тут же расплылась в улыбке.
- Дядя Чика!
Надо сказать, этот конкретный дядюшка был немногим старше самой Макуро, всего года на три, отчего постоянно становился объектом всяческих шуточек, включая предложения жениться на племяннице. Масачика всегда отшучивался. Небольшого роста, круглолицый и энергичный, он выкатился из-за дерева.
- Пойдем, у меня там все приготовлено. Мы ждали тебя раньше.
- Берегла коня.
Женщина потрепала животное по холке, и жеребец благодарно зафыркал, норовя потереться носом.
Уже через несколько минут они въезжали в город. На заставе, равно как и у городских ворот, спокойно приняли заявление Чики, что он крестьянин, а это его жена, едут в город продавать фрукты да овощи. Документы были в порядке, не придраться. И вот уже колеса повозки катятся по улицам провинциальной столицы. В одном из боковых проулков стояла женщина в синем кимоно, прямо в цвет птички-олури, и внимательно смотрела на проезжающую телегу. Нет, она смотрела на Макуро. Миг, и проехали. Тоиздуме попросила дядю остановиться, соскочила, в проулок – женщина уже пропала. Макуро вернулась в задумчивости.

В большом доме господина Мацуоки, просторном и вместительном, способном принять много народа, с раннего утра кипела работа, несмотря на то, что официальный прием по желанию наместника Токисады назначили на час Обезьяны*. Но надо было убрать следы вчерашнего пиршества, удостовериться, хватит ли еды для новых гостей, проверить, достаточно ли фляг сакэ осталось в кладовой, расставить низкие столики и разложить в два ряда толстые циновки-дзабутоны. Телохранители, у которых хмель выдуло из голов еще во время ночного переполоха, с возобновленным рвением обшаривали сад, хотя что именно они там намеревались отыскать, оставалось тайной. В догадках терялись не только многочисленные домочадцы гостеприимного господина Мацуоки, но и сам молодой наместник. Его видели на галерее второго этажа, когда юный Токисада с интересом наблюдал оттуда за слаженными, но безуспешными действиями своей свиты. Сначала невысокую ладную фигуру с длинными распущенными волосами и в слишкой яркой для мужчины юкате приняли за женщину, что вызвало новую волну пересудов.
- Могли бы найти кого-нибудь посолиднее, что ли... Нас хотели оскорбить, не иначе, - проворчал Тагучи, управляющий делами дома, наблюдая, как наместник отворачивается и уходит в отведенную ему лучшую комнату; фусума задвинулись, представление окончено. - Ему самое место на сцене, пусть по нему сходят с ума зрители.
Его старый товарищ и соратник Яхэй неодобрительно покачал головой, но не сказал, относится ли его упрек к наместнику или поведению Тагучи. Шутку могут и не оценить; особенно те, чьим ушам она не предназначена.
- А почему в такой странный час?
- Молодой господин Токисада желает вечером посетить храм.
- Почему вечером?
- Почему бы тебе не спросить у него самого?

---
*час Обезьяны - время с 15.00 по 17.00

Пальцы разжались, выпустили кисточку, и свиток украсился длинной размашистой линией. Хаяши вздрогнул и проснулся, протер кулаком слипающиеся глаза. Пятно света от тусклого фонаря из желтого превратилось почти в оранжевое; жмот-учитель опять поскупился на масло, а может, абура-акаго* пробрался в дом, несмотря на защитные заклинания, в поисках еды. Спросонья мальчишка попытался стереть не просохшую тушь пальцем, в результате - оставил на бумаге жирное уродливое пятно. Ой-ёй... придется все начинать сначала... Хаяши вспомнил об отложенном на утро наказании, погрустнел. Таким голосом хозяин говорит редко, а значит, не просто стукнет по уху, порки не избежать, это точно, или запрут без еды, или еще что-нибудь похуже. Да и за испорченный свиток придется отвечать дополнительно.
Чиго встряхнул ладонью, капли крови с прокушенного пальца разлетелись веером по циновке. Хаяши облизнул пальцы, вытер их о короткие драные штаны. Прислушался. Вроде бы – все стихло, только из комнаты учителя доносится легкое похрапывание. Вот старый дурень, уснул прямо у жаровни, клевал, видать носом над чтением, вот и сморило. Ну... или сейчас, или никогда. Иначе живым ему отсюда ни за что не выбраться.
Хаяши собрал разложенные свитки, а подумав, добавил к ним и другие, что хранились на полках. Брал те, что ценнее, чиго отлично знал, что где лежит, сам же их и раскладывал, приносил учителю по первому требованию, переводил и переписывал. Некоторые даже знал наизусть – столько раз переделывал, если хозяину что не нравилось. Получилась целая охапка. Удерживая их одной рукой, Хаяши второй, свободной, стал расправлять платок-фуросики. Один свиток все же выскользнул, укатился... Чиго замер на одной ноге. Нет, все спокойно, учитель только всхрапнул и опять засопел. Пока завязывал все в узел, заметил небольшой сверток из плотной грубой ткани, перевязан красным шнурком, под который засунута бумажка с охранным заклинанием. С замирающим сердцем мальчик-чиго дотронулся до запретного предмета, зажмурился, ожидая или демонов-стражей, или огненного дождя на свою бедовую голову, или молнии. Когда ничего не случилось, приоткрыл глаза, а затем развернул дорогую, затканную красивым узором материю. Резной амулет из молочно-белого нефрита, казалось, светился изнутри в полутьме. Тигр на нем оскалил клыки, в круглых выпуклых глазах отражались крохотные огоньки лампы. Хаяши сглотнул – в горле пересохло от такой красоты. Завернул опять вещицу в ткань, снова завязал шнурок, а для верности – добавил заклинание от себя. И сунул амулет за пазуху.
Половица в коридоре под ногами заскрипела пронзительно. Хаяши превратился в каменное изваяние. Если учитель поймает его сейчас, наверняка убьет, и утра ждать не станет. Но тот спал.
Во дворе было прохладно, белесый жгут тумана в лощине – это просто завтра будет хорошая погода или хари-онаго распустила свои ловчие волосы. Хаяши зажал себе рот ладонью, только бы не рассмеяться в ответ, иначе пустится в погоню и задушит. Говорят, молодые мужчины и мальчики – ее излюбленная добыча. Нет, не к добру он видел лошадиную голову на дереве, не к добру. Даже мороз по коже...
Хаяши оглянулся на дом, где прожил столько лет, попытался найти хорошие слова, но не вспомнил ни одного.
- Да сгори оно все огнем! – выкрикнул он и со всех ног побежал прочь.

---
*абура-акаго – досл.: «масляное дитя», призрак в виде летающего ребенка, который выпивает масло из ламп; им становится тот, кто при жизни воровал масло.

На дороге в город Утсуномия

Видимо, вся пыль, когда-либо поднятая над островами, улеглась именно здесь – на дороге в столицу провинции. И теперь высохла под палящим солнцем и при каждом шаге поднималась небольшим облаком. Один шаг – одно облачко. И хакама теперь уже не черные, а серые. То есть до колен цвет может сойти за черный, а вот ниже... Косоде прилипло к спине, насквозь пропиталось горячим потом. А драный бумажный зонт от солнца совсем не защищает. И кто объяснит, почему нельзя было идти ночью, а сейчас со спокойной душой спать в лесной тени? Лучше всего – у ручья. Еще лучше – в самом ручье.
Растрепанный оборванец посмотрел на драный вараджи, на зонт, перевел взгляд на спутника и выплюнул травинку, которую жевал – за неимением другой еды – последние несколько ри.
- Чья это была идея? – спросил он.
Шагавший рядом второй оборванец хранил молчание, то ли не понимая, о чем именно его спрашивают, то ли не считая нужным отвечать, хотя, возможно, частично верными были обе причины. Запыленная до неузнаваемости, ряса доминиканского монаха, ставшая серого, почти мышиного цвета, глубоко надвинутый капюшон и длинный, гулко упиравшийся в землю, узловатый посох в жилистой руке, дополняли образ второго оборванца. Многие, особенно люди Токугава, могли бы принять этого странника за одного из южных варваров, на монахов которых, не жареных, сиятельный сёгун просто смотреть спокойно не мог. Другие, более наблюдательные, или более мудрые, заметили бы отсутствие на поясе странника четок, Святой Книги или каких-либо иных признаков поклонения этого оборванца, распятому богу. И уж точно никто не присматривался к следам, которые оставлял пропыленный до крайности путешественник. К странным следам, так не похожим на отпечатки босых ног, или сандалий паломника, какие обычно оставляли иноземные монахи. К следам, которые по эту сторону Очень Большой Воды вряд ли смог прочитать хоть один человек, будь он даже непревзойденным следопытом. К следам отделанных иголками дикобраза, охотничьих мокасин.
Второй оборванец остановился, поудобнее опершись на свой посох, чуть отодвинул капюшон и почти неслышно принюхался. Низкий, непривычный, не похожий на звучание речи сынов Ямато, голос, разнесся над пыльной дорогой:
- Влагой пахнет. Вампин - Владыка Ветров нам обещает дождь, думаю довольно скоро, не позднее чем к закату Отца-Солнца… Как ты думаешь, стоит поискать укрытие на ночь, или продолжить путь?
- Укрытие? – лениво переспросил первый, окинул сонным взглядом горизонт.
Вдали на западе поднималась голубоватая гряда, из-за которой грозно выпирали два горба Ямато-но орочи, пепельно-серые даже в солнечный день. На западе нестерпимо блестели на солнце зеркала рисовых полей, приглашали уподобиться каппа или головастикам. До Утсуномии – идти и идти.
- Придет ночь – тогда задумаемся, - решил первый оборванец, повернул зонт так, чтобы солнце перестало бить через дыру.
- Хау! - Короткий кивок скрытой капюшоном головы был ответом на слова спутника, после чего второй оборванец так же невозмутимо продолжил путь.
- Еды осталось совсем не много… Будет хорошим делом, если найдем ручей или небольшую реку у гор. Где вода, там водопой, а где водопой - можно добыть пищи.
Судя по положению капюшона, второй оборванец взглянул на первого:
- Денег у нас тоже мало осталось?
Первый без энтузиазма пошарил в одном рукаве – пусто. Во втором обнаружилась дыра, в которую не только монета выпадет, но и целый кошелек. За пазухой нашелся платок, не первой свежести и сомнительной расцветки, а деньги отыскались за поясом – аж десять мон. Под пристальным взглядом из-под капюшона первый оборванец, не смутившись, добавил к двум монеткам третью, припрятанную на всякий случай. Получилось целых одиннадцать мон.

(Reytar-sama mo)

(Bishop+Reytar)
- Тебе там не жарко? - участливо поинтересовался оборванец у спутника.
- Да. – Глухо прозвучало из-под капюшона. – Но кто говорил, что нам не стоит привлекать к себе излишнее внимание? Или ты забыл, как от моего лица поначалу шарахались жители деревень, когда мы покинули Оки-наву?
Второй оборванец покосился на монеты в руках собеседника:
- Никак не пойму, что и вы, и бледнолицые находите в этих кусочках металла? А ведь что-то находите, цените их трепетно и согласны отдать за них многое, иногда, даже честь воина…
Первый, не торопясь, сложил зонт, оставил его на обочине. Неодобрительно глянул на солнце, что повисло над головой и не думало слезать. Нехотя потащил из-за пояса длинный клинок; ножны меча были необычно ребристые, как и на втором, коротком, но рукоять и цуба - необычной, старой работы.
- Если это был обычный вопрос, - беззлобно сообщил в воздух хозяин мечей, - то я отвечу. Если оскорбление, то самое время поговорить о воинской чести.
Второй, спокойно отбросил капюшон, из-под которого тускло блеснули черные, словно вороново крыло волосы, заплетенные на висках в две косицы и падавшие на спину конским хвостом. Лучи солнца скользнули по резким чертам лица, странного смугло-красноватого оттенка коже и крупному, похожему на орлиный клюв, носу оборванца, рядом с которым словно два черных кристалла сверкнули глаза. Он взглянул на небо, словно не замечая манипуляций с мечом, которые совершал собеседник, как будто невзначай воткнув посох в землю, а руки почти уперев в скрытые рясой бока, после чего произнес:
- Обычный. Странные вы люди и обычаи у вас тоже странные. Смотрю на вас, долго думаю – понять не могу, зачем и ты, и другие за свои длинные ножи хватаетесь? Оскорбили тебя – ударь, не оскорбили – зачем вообще доставать, если не хочешь руку сильнее сделать, удар быстрее, науке воина именно сейчас учиться? Странный вы народ. Понять вас хочу, но не могу пока что. Бледнолицых почти понял, вас не могу.
Второй оборванец еще глубже втянул в себя воздух и довольно кивнул:
- Скоро будет дождь, запах воды все сильнее. Как ты думаешь, как далеко до этого лагеря, куда мы идем, Ут-су-но-мии, так, кажется?
- Если бы достал, - вздохнул первый оборванец, - некому было бы рассказывать, что такое иайдо. Между прочим, ты еще мне должен за то, что я провожаю тебя сюда. Или забыл?
С востока потянуло слабым, едва заметным ветерком. Пока что этот странный варвар не ошибался, когда говорил о дожде или буре. Видимо, и сейчас говорит правду.
- В городе без этих "кусочков металла" мы разве что в тюрьму попадем, - объяснил рослый оборванец, поправил мечи за поясом, сунул туда же монетки для сохранности. - У вас чем за постой платят?
- По-разному бывает… - Черноволосый заинтересованно взглянул на собеседника. – Если в родственное племя пришел - долей в охотничьей добыче. Если в чужое, но дружественное племя пришел, то подарками для вождя или старейшин. Если в враждебное племя пришел, то и подарками и долей в добыче, хотя никто не скажет точно, доживешь ли ты до возможности отдать эти подарки и эту добычу. Закон войны суров, убить врага в спину – подвиг немногим меньший, чем убить его лицом к лицу.
Все так же заинтересованно глядя на воина с двумя мечами, смуглый оборванец, продолжил:
- Я понимаю, зачем нужны «деньги». Что бы было, на что менять у других нужные тебе вещи – ясно. Не пойму, почему и вы, и бледнолицые именно желтый, и серебристый металл для этого выбрали? Он мягкий – из него не сделать так любимый вами длинный нож, из него не сделать даже наконечник стрелы. Он куда менее красив, чем многие другие предметы, перья птиц, клыки и шкуры животных, камни. Почему именно эти два металла вы так почитаете, объясни, если сможешь?

(те же подозрительные личности)

- Может, поэтому и пустили на деньги, раз ни на что другое они не пригодились? – усмехнулся его собеседник; кожу его солнце и ветер выдубили не хуже, чем у спутника, но оттенок был другой.
«Убить врага в спину,» повторил оборванец про себя. «Запомню».
- Угх… - Смуглый задумчиво взглянул на самурая. - Это интересная мысль, я ее обдумаю. У каждого народа - свои обычаи, многие из них разные, многие - похожи. У нас и у диких чейенов, у кроу, сиу, и даже у живущих далеко на юге, выращивающих кукурузу, тэва, "деньгами" является что-то полезное в хозяйстве, очень ценное и редкостное. Обычно это редкостные меха, огненное оружие бледнолицых, железные ножи и наконечники для стрел, теплые покрывала, ну и конечно кони.
Черноволосый взглянул вперед, на тянущуюся вдаль пыльную дорогу, тихо хмыкнул и произнес:
- Пойдем. От того, что стоим как камни, Отец-Солнце не станет греть слабее. А что тебя ведет в тот лагерь, куда мы идем?
Они успели пройти добрый десяток шагов, а то и больше, прежде чем он услышал ответ.
- Безысходность.
Смуглый не дрогнул ни одним мускулом на лице, но в глазах его мелькнуло удивление. Он не стал уточнять вопрос, считая, что раз воин ответил именно так, то большее сказать не вправе. У каждого народа свои обычаи, свои священные обряды о которых говорить чужим не разрешалось, и свои законы доблести. Если самурай захочет ответить на вопрос - сам после расскажет. Ну а если нет - значит так и должно быть. Смуглый вспомнил то время, когда он лишь готовился ступить на тропу воина. Когда брат бабушки, старый жрец Солнца по имени Красное Крыло, созывал мужчин рода Короткие Шкуры в Вигвам Потения, как пели тайные песни, доставая из покровов священную Трубку Грома, как его, тогда носившего совсем иное имя, провожали в горы, на многодневный пост. Тогда он постился четыре дня, в пещерке на склоне Орлиной Горы, пока, наконец, когда силы почти полностью покинули его, то, что было должно, не свершилось и один из духов, не пришел к нему, что бы стать его советником и защитником. Он вспоминал походы и битвы, ритуалы жрецов Солнца и таинства создания могучих амулетов, - секреты которые не мог открыть никому, кроме Знающих, и думал, что возможно, собеседник тоже связан клятвой. По этому не повторил вопрос второй оборванец, он лишь спросил:
- А есть ли у тебя жены, дети? Что для тебя важнее всего?
- Разве что пересчитать «дикие каштаны»...
Они еще какое-то время шли молча, пока ронин обдумывал ответ на второй – точнее, уже третий, а если считать с Окинавы, то уже три сотни третий – вопрос.
- Половину своей жизни назад, сказал бы, что ни перед чем не отступить при выполнении долга, - оборванец криво усмехнулся. – А сейчас...
Он опять замолчал; ладонь, что лежала на рукояти длинного меча, ласкала ее, словно шею женщины.
«А сейчас я и сам не знаю. Но вслух едва ли произнесу».
- Тебе не жарко болтать?
- Нет. Успел намолчаться, когда "Сан Фелипэ" - большая лодка, на которой мы с вождем Пед-Ро Санг-Ре ехали в страну Джун-Го, попала в бурю, когда ее заливало волнами, когда она ударилась о камни у побережья Окинавы. И потом, когда я спасся, а помочь своему вождю не смог, когда выбрался на мокрые камни, когда учил ваш язык, пытаясь понять жителей Окинавы, не знающих даже языка жестов, тогда я намолчался. Теперь говорю и за себя и за него. Я - жрец, а какой же жрец не хочет узнать больше о мире, обо всем, что нас окружает? Вот и я хочу, хочу и задаю вопросы. Я не хочу никого обидеть, лишь понять этих людей, эту землю я хочу.
Смуглый взглянул в сторону, задумался и кивнул на лес, покрывающий склоны горы:
- Может быть, устроим привал и заодно поохотимся? Давно не приходилось отведать свежего мяса.

(Bishop+Reytar)
Его спутник кивнул, слишком длинная прядь свалилась на глаза, он безуспешно попытался затолкать ее обратно в прическу.
- Вот теперь ты говоришь дело.
Перед началом охоты рослый оборванец спустился к ближайшему рисовому полю, отложил рваный зонт, зашел в воду почти по колено и умылся - не забывая следить за спутником краем глаза. А когда выпрямился, был гораздо больше доволен жизнью.
- Лук бы мне, - сказал он, - дело пошло бы быстрее. А так - придется плести силки на зайцев. Ну, хоть ушастых тут много.
- Силки, это хорошо. – Черноволосый повторил «ритуал омовения перед охотой», как он понял действие спутника, после чего там же наполнил небольшой мех, воды в котором оставалось совсем чуть-чуть, после чего отправился за ближайшие деревья, где собрал немного хвороста и с помощью кремня и металлической пластинки разжег огонь. Он отвязал от пояса свернутую кольцами длинную веревку, на которой висели несколько маленьких кожаных свертков и мешочков, наконец-то стянул через голову надоевшую рясу, оставшись голым по пояс, в одних обшитых бахромой кожаных штанах и мокасинах. На скрытом под рясой поясе, по бокам, уравновешивая друг друга, висели длинная наваха в украшенных бисером ножнах и небольшой стальной топорик, с длинной, несколько изогнутой ручкой из темного дерева, очень прочного даже на первый взгляд. С удовольствием потянувшись всем телом, смуглый присел у костерка скрестив ноги, после чего, порывшись в своих сумочках, положил по правую руку от себя небольшой сверток, а по левую – веревку которую носил поверх рясы, после чего сыпанул в огонь щепотку какого-то душистого порошка и, когда дым над костерком сменил цвет, начал расплетать эту веревку на несколько более тонких, но все еще прочных, что-то тихо напевая себе под нос. Через пару минут стало ясно, что именно из этих веревок получатся затяжные петли для ловли длинноухих кандидатов на обед.
Его рослый спутник устроился под деревом, с наслаждением вытянул уставшие от долгой дороги ноги и, кажется, задремал. Если не обращать внимания, что за опущенными густыми ресницами время от времени блестели внимательные глаза, можно было принять за спящего.
Казалось, совсем не обращая внимания на спутника, смуглый закончил изготовление ловчих петель. Он разложил их вокруг костра, после чего посыпал в огонь какой-то сушеной травы и затянул до того заунывную песню на своем непонятном языке, что у непривычного к подобному человека, поползли бы по спине мурашки размером с кулак. Допев первую песню, черноволосый развернул первый покров лежащего рядом с ним небольшого свертка и затянул другую песню, еще более заунывную чем предыдущая, если такое вообще было возможно. Точно так же повторялось еще дважды, пока, наконец все покровы свертка не были развязаны и смуглый не поднял небольшую, украшенную бисером и перьями трубку, держа ее в обоих руках, словно некую святыню. Что-то тихонько напевая, он набил трубку порошком из одного кошеля и раскурив угольком от костра, выпустил дым вверх и вниз, и на четыре стороны света. После этого, смуглый вынул из-за пояса топорик, достал из ножен наваху и, уложив их рядом с петлями, долгонько окуривал дымом, что-то при этом напевая. Наконец, когда трубка почт полностью погасла, он все так же что-то то шепча, то напевая, завернул трубку назад в покровы, оружие повесил на пояс а на петли взглянул весьма довольным взглядом, после чего произнес словно не глядя на спутника:
- Обряд закончен. Теперь это оружие и петли надежно заговорены для того, что бы несли смерть детям Нано-Бошо - Духа Животных. Охота должна быть удачной.

Утсуномия

Почему-то все думали, что начало придется отложить, но наместник не заставил себя ждать; не успели гости рассесться по местам и обменяться первыми впечатлениями, как отодвинулась перегородка, ведущая в смежную комнату. Первыми вошли не телохранители, хотя после вчерашнего никто не удивился бы, а два молодых человека, почти мальчика, в ярких праздничных нарядах. Тот, который шел слева, с почтением нес меч, завернутый в черный с белой вышивкой шелк. Следом торопливой, почти деловитой походкой мимо согнувшихся в поклоне людей под шуршание плотной ткани своих одежд прошагал сам Теншо Токисада.
Ровным монотонным голосом, глядя куда-то поверх голов собрания, молодой наместник произнес несколько положенных фраз о том, что долгожданная передышка между войнами обрадует даже тех, кто не мыслит своей жизни без сражений, потому что даже истинным слугам микадо требуется отдых, чтобы набраться сил перед новыми подвигами. Слушатели отметили про себя, что перед тем, как упомянуть императора, Токисада вроде бы усмехнулся. Улыбка получилась такая стремительная, что даже те, кто сидел в первых рядах, не могли поклясться, что видели ее.
- Кто преданно служит своему господину и хозяину, тот должен ковырять в зубах, даже если он и не ел, - добавил в конце своей речи наместник и замолчал.
Второй его спутник, сидящий по правую руку, вежливо попросил гостей не церемониться и отдать должное угощению, и сам подал всем пример, наполнив из белой глиняной бутылочки прозрачную, точно лепесток цветка, сакадзучи и протянув ее Токисаде. Слуги унесли ширму, за которой прятались девушки-музыканты с флейтами и сямисеном; обстановка сразу же разрядилась.
Наместник поднес плоскую алую чашечку к губам.

Новость стремительно разнеслась по полю битвы и потрясла обе стороны. Санада Юкимура мертв! Эта фраза косила ряды воинов сильнее огня аркебуз, эффективнее стрел и мечей. Единственно, кого она не затрагивала, так это молодого человека лет двадцати пяти, который направил коня к холму, над которым холодный ветер трепал штандарт с тремя листьями дерева гинко в круге. Направленные на него копья стражи и натянутые луки он тоже оставил без внимания, а на предложение отдохнуть и подождать, когда слуги передадут тяжелый сверток тому, для кого тот был предназначен, молодой человек коротко покачал головой.
- Нет. Передайте, что Нишио Нидзаэмон хочет видеть вашего господина.
Он спешился и опустился на колени прямо в грязь, оставленную недавней грозой. Завернутый в платок предмет молодой человек почтительно положил перед собой и стал ждать, когда к нему выйдет «грозный старец». А когда тот все-таки появился, растолстевший, грузный, неторопливо что-то пережевывающий, и брезгливо уставился на «незначительную помеху» у своих ног, обеими руками протянул ему свою ношу.
- Свою часть уговора я выполнил, - сказал молодой человек, не поднимая взгляда от закованных в поножи ног старца. – Теперь очередь моего господина.
В тот момент самураи, собравшиеся посмотреть, что же такого мог привезти безусый мальчишка самому могущественному человеку на островах, да еще требовать что-то взамен, пришли к выводу, что сейчас покатится чья-то голова. А конкретно – голова дерзкого молодого человека. Синий лак на доспехах странного посыльного растрескался, напоминая миниатюрные молнии на грозовом небе. Шлем молодой человек снял, волосы его перевязывала сине-белая лента.
Грузный старик неторопливо развязал узлы платка-фуросики, некоторое время молча смотрел в ослепшие глаза своего противника, затем передал сверток ближайшему помощнику и неохотно кивнул.
- Ну что ж... – сказал он. – Настало время очищения.

-А ты умеешь превращать воду в вино?
-Нет.
-А песок,-он протянул руку и раскрыл ладонь-там блестел речной песок,медленно уползая сквозь пальцы,-в золотые монеты?
-Нет...-мальчик смущенно опустил глаза, наблюдая за каждой крупицей, которая падала на землю.
Мужчина резко выпрямился,широким движением руки рассыпав песок на землю.
-Так какой же ты циркач? Ты же ничего не умеешь!-взрослый покачал головой и нахмурился, скрестив руки на груди. Из под больших бровей на ребенка смотрели маленькие карие глазки, которые еще раз оглядели мальчишку с ног до головы.
Ребенок был достаточно высок,в руках была громадная корзина, накрытая платком, ссутулые плечи, казалось, делали его еще худее. Мальчик шмыгнул носом и неуклюже вытерся об свободную часть руки, так что на лице остались темные разводы от дорожной пыли. Темно каштановые волосы,обычно торчавшие в разные стороны, сейчас были аккуратно прилизаны, хотя ребенок то и дело дергал головой, чтобы скинуть челку с глаз- руки-то были заняты.
-Так что ты умеешь делать, циркач?-мужчина сделал шаг назад к своей хлебной лавке, в нетерпении стуча ногой по земле.
Ребенок замялся, как будто раздумывая, что он должен сделать, чтобы удивить этого большого человека.Наконец, видмо придумав какой-то трюк, он поднял глаза:
-А вот так!-мальчишка резко скинул платок с корзины, и...
Подавец испуганно отшатнулся, и, не удержав равновесие, полетел на землю, задев прилавок с булочками-прям на него выпорхнула огромное белоснежное чдовище, ударив его в грудь, в лицо и отчаянно хлопая крыльями.
А мальчишка в спешке уже ползал внизу, запихивая в рубашку, в штаны, во все карманы булочки раскиданные по земле.
-Ах ты негодяй!-загрохотал голос продавца, когда он попытался встать и ухватить ребенка за шиворот, но его уже и след простыл. Только несколько белых перьев осталось на земле.
-Воришка!Держите вора!

***
-Ну...Ну чего ты ко мне привязалась, а?-он недовольно отпихнул ладонью серую, лохматую морду, которая так и тянула губы к его широким карманам.
-Отстань,я сказал!-мальчишка остановился, нахмурившись и выставив руку вперед-как раз чтобы перехватить мягкие губы невысокой, серой лошадки, которая шла за ним уже около часа.
-Стоило было раз кинуть хлеба, и вот те на..Привязалась. И откуда взялось эту чудовище лохматое?-забормотал он, покрепче перехватывая клетку накрытую платком, и поплелся дальше. Лошадка, худющая, как смерть, подумав немного, так же двинулась за ним, размерено махая запутанным хвостом.

-Ну куда мне тебя, а?-через полчаса Гай сидел на большом камне, поставив клетку у ног, и жевал хлеб, украденный утром в Моке.Был слышен шум падающей воды-наверняка где-то рядом был водопад, где можно было напится и искупаться. Напротив него стояла все та же лошадка-и только сейчас заметил какая она худая, с запутанной гривой и лохматой челкой на глаза. Один бок был полностью испачкан в засохшей грязи-казалось, она упала.А ведь Гай вначала думал, что конь просто вырвался от кого-то: ведь кто бы бросил свою лошадь в городе? Лошади в это время ценились, и спрос на них был большой.
А эта? Такую грязную, худую, может даже больную и старую мог выбросить кто угодно. Кому нужны лишние заботы о больном животном?...
Гай, вздохнув, кинул ей еще хлеба. А ему-то она зачем?Мальчик был бродягой, иногда зарабатывал небольшими представлениями, иногда воровал-как сейчас.Кроме себя ему нужно было кормить своих птиц-трех голубей, которые сейчас сидели в клетке.
Гай вздохнул, приподнимаясь:
-Ладно, иди сюда, fukafuka...-он протянул ей кусок хлеба, маня за собой.-Искупать тебя чтоли.-когда лошадь мягкими губами осторожно взяла лепешку с рук, малчишка пальцами попытался распутать лохматую челку, полностью закрывающую глаза.
-Пошли, пошли, Фука...-он, прихватив клетку, манил лошадь к водопаду.

Он так долго бежал – не оглядываясь, со всех ног, мимо черных корявых деревьев, мимо болота и нескольких могильных камней у развилки дороги, - что не помнил, как очутился в небольшой сырой пещере за водопадом. А когда открыл глаза, то не сразу сообразил, почему под головой скользкий от влаги и плесени валун, почему одежда сырая, а все тело ломит, не разогнуться... Может, это и есть обещанное наказание? А что это шумит?
Хаяши протер глаза и понял, что лежит, свернувшись в клубок, обнимая драгоценный сверток с украденными свитками. Надо бы выбираться отсюда, пока не зарос мхом по макушку...
Он сунул руку в сверток, пошарил там – нет, все сухое. Кажется. Потом проверил, на месте ли амулет. На месте. И флейту не потерял, а вот соломенные вараджи теперь можно выбрасывать. Собрав все нехитрое имущество в охапку, беглец вылез наружу – почти вылез. Нога соскользнула, он кубарем скатился в озеро, куда обрушивался водопад.

-Таакк...Хорошо.-мальчишка похлопал по шее серую лошадку, когда наконец завел ее по колено в воду.Собрав сухой травы, он скрутил их, и намочив в воде, начал водить по захохшей грязи. Она быстро размокала в воде и отскакивала от шкуры.
-Хорошо,хорошо...-он осторожно водил рукой по боку животного, начиная с холки и проводя до самого хвоста. Под руками он часто чувствовал выступившие кости и шрамы от ударов.
-Бедняжка...Ну хоть чистая теперь будешь...Фука.-он улыбнулся, поглаживая животное по морде. И тут же чуть не потерял равновесие, когда казалось, слабенькая лошадка взметнулась от страха, встала на дыбы и мигом вылетела из воды, оставив за собой мокрую полосу...Почти одновременно раздался громкий удар об воду, который брызгами окатил Гая с ног до головы.
-Ээй!-мальчишка вытер рукавом забрызганное лицо.Потом негромко выругался и сплюнул, махнув рукой в сторону убежавшей лошади.
-Эхх...- разочарованно швырнув в кусты пучек травы, которым он чистил сбежавшую лошадь, он взглянул в воду-что так могло напугать серую? В руке появился самодельный нож.

Под воду ушел с головой, так что и наглотаться успел - с перепугу, - и удариться обо что-то на дне. И выскочил на поверхность, одной рукой пытаясь приподнять над головой сверток, второй удержать на плаву хотя бы себя. Хаяши изловчился, кинул поклажу на недалекий, как оказалось, берег. И от усилия вновь очутился под водой. В глазах потемнело, грудь пекло, как будто мальчишка наглотался углей. Ну и зачем было убегать, чтобы вот так глупо утонуть в первой же луже? И как назло ни одно заклинание на ум не приходит...

Это был..мальчишка?
-Эй!...-крикнул он и еле увернулся от летящего свертка.
-Ты чего..Ты лошадь мою...-он нахмурился, не понимая, толи тот так плавает, толи выбраться пытается. А ведь он уже собирался оставить серую себе! И имя придумал-Фука. А тут этот...И кидается еще чем-то!-Потерял...Тфу! Напугал!
Кажется всетаки тонет...
-Эййй!-снова закричал мальчишка, и размахивая руками , будто это ему поможет побыстрее добраться к неизвестному, побежал вглубь. Точнее, уже поплыл, заткнув ножик себе за пояс.
Он нырнул под воду и крепко ухватил мальченку за волосы-казалось, так его учили спасать утопающих...Или может вспомнил как отец его в детсве тягал. Но, в общем это было не важно.А тот даже и не сопротивлялся-только вот все норовил уйти топориком на дно.Отфыркиваясь от воды, с трудом загребая одной рукой, Гай подтянул утопающего к берегу и вытащил его на камни.
А через пару секунд снова раздался крик, но уже более злобный-серая, как ни в чем не бывало, копалась в его сумке, поедая его запасы на пару дней вперед.
-Ах ты паршивая кобыла, а ну пошла вон!-кинулся он за ней, замахиваясь на воровку руками,позабыв о мальчишке.
Фука, подняв голову, флегматично посмотрела на несущегося на нее мальчика, что-то громко кричащего и размахивающего руками, и продолжила жевать хлеб.
-Ухх я тебе дам, конина воровитая..Вот пожарю тебя! И...будешь знать!-он отпихнул рукой довольную чавкающую морду от сумки и завазял покрепче узел.
-Хамка.
Показав лошади кулак, он побежал обратно к берегу-что там он выловил из воды?

Выловленный из воды парнишка на первый взгляд - не старше четырнадцати лет, только не было детской округлости; слишком жилистый, слишком сильный для своего возраста, по-деревенски крупные руки. Он лежал, будто мертвый, с закрытыми глазами, слипшиеся мокрые волосы залепили ему глаза. Потом неподвижное тело выгнул спазм, мальчишка закашлялся, перекатился на один бок, изо рта и нома у него текла вода. Не успел он прийти в себя, как на четвереньках из последних сил подобрался к заветному свертку, подцепил обкусанными ногтями мокрый узел.
Развернул один из свитков – бумага подмокла, но тушь, что была изготовлена по старинному рецепту, не расплылась грязными пятнами, устояла.
- Их надо просушить...
Тут его догнал новый приступ затяжного кашля.
- Помоги... – Хаяши выплюнул последнюю (как он надеялся) воду. – Помоги разложить их на солнце.

-Хм.-Гай нахмурился, по взрослому сложив руки на груди.
-А ты кто такой..а?-мальчишка посмотрел на свою выловленную добычу сверху вниз, сзади него стояла Фука, практически выглядывая из-за его спины.
Когда тот закашлялся, Гай вздрогнул и поморщился. Потом, нехотя, присел рядом и взял один свиток в руку.
-И что это такое?-мальчишка снова недовольно и как-то слишком по детски сложил губки-ему уже надоело разговаривать самому с собой. Ведь его новый собеседник, очевидно и не собирался ему отвечать. Правда, свитки он раскрыл, отпихивая морду серой, которая видимо, решила, что на крайний случай и бумагу можно пожевать.
-И что в этом таково..-он продолжал бубнить себе под нос, разравнивая пальцами свитки и раскладывая по краям камушки, чтобы они не улетели.

- А ты кто такой? - огрызнулся Хаяши.
И закрыл ладонью начертанные на старой бумаге письмена. Попытался закрыть - но за спасителем разве углядишь? Хотелось закрыть глаза и прилечь на нагретые солнцем камни, просушить одежду, никуда не торопиться.
- Не читай, - хмуро отребовал он у спасителя. - Тут не все можно читать обычным людям.
Он придирчиво осмотрел свое добро. В общем - все осталось цело, только вот эти два свитка надо будет переписать. И вот этот... и вот этот еще. И часть утраченного - восстановить по памяти.
- Мое имя - Хаяши, - сообщил он, когда все неотложные дела были сделаны, наступило время для вежливости. - А тебя как зовут?

(Летящий снег и Сломанный меч

-Обычным людям? А ты что, необычный? Барахтался как самый обычный мальчишка. И залебывался тоже.-он придирчиво осмотрел спасенного. Ты посмотри, он его из воды вытащил,атот ни спасибо, ничего...
Вот так и спасай людей!
И еще и свитки руами закрывает...
Гай демонстративно отвернулся, показывая что ему совершенно не интересно что написано на его мокрых бумажках.
-Меня, кстати, Гай зовут.-как бы невзначай сказал он, поворачиваясь к Фуке и потеребив ее по челке. Ну, теперь она выглядела определенно почище-правда теперь была мокрой с ног до головы.И цвет был намного темней-иза воды.
Хаяши опять покосился на спасителя.
- Да не в этом дело! - с досадой сказал он, стащил с плеч прилипшее к телу косоде, только драгоценный сверток переложил, затолкал за пояс, чтобы не потерять случайно. - Ты не понимаешь.
Следующей осмотрел флейту; горестно попытался выбить из нее воду, нет, наверное, придется вырезать новую. Жаль, к этой он привык..
Он лишь пожал плечами, продолжая стоять спиной к незнакомцу. Приоткрыв платок, он заглянул в клетку к голубям, потом открыл из совсем. И занялся своими привычными делами-достал из небольшой сумки блюдечко, налил воды птицам, из небольшой коробки высыпал на дно зерен, покрошил рисовых лепешек. И, кажется совсем перестал замечать "необычного" мальчишку со свитками.
Хаяши тоже сел спиной, охраняя свитки от лишних глаз. Даже попробовал выдуть из пострадавшей флейты несколько звуков; то, что получилось, даже музыкой не назовешь. Он сглотнул набежавшую слюну, но просить поделиться едой не стал.

Оранжевоглазый парень портил все планы Шуске. Теперь наместник был не один, и шансы на успех стремительно таяли с каждой секундой. Но синоби просто не мог отступиться от своей цели, поэтому он лишь приготовил сюрикен к броску и начал ждать подходящего момента.
- Докажи! – раздался насмешливый голос наместника.
В сторону оранжевоглазого полетел мидзуботан. «Лучшего шанса не представится. Сейчас!»
Сюрикен начал свой полет лишь на мгновение позже мидзуботана, но у самой беседки он с тихим звоном столкнулся с тессеном молодого ронина.
- Kuso, - едва слышно проговорил Шуске, - а парень хорош… И как он заметил?
Но на размышления времени не оставалось. Нужно было покидать двор наместника, причем быстро. Воспользовавшись тем, что наместник и Шуске рассматривают сюрикен, синоби практически бесшумно соскочил с дерева, и, пытаясь укрыться в тени, поспешил к ограде.

***

Двери чайного домика раздвинулись, и Шуске вошел внутрь. Черные одежды синоби были оставлены в тайнике, как и все оружие (юноша оставил при себе лишь пару сюрикенов и кунаи, которые были надежно спрятаны в новой одежде), и теперь Шуске ничем не отличался от обычного люда Утсуномии, немалое число которого сейчас находилось в этом заведении.
- Принеси мне бутылочку саке, пару колобков и такояки, - сказал он появившемуся слуге, усаживаясь за один из столиков.
Первая попытка провалилась, но Шуске не собирался сдаваться. Раньше или позже, но Токисада падет от его руки. Иначе не может и быть, поскольку менно он выбран родом и судьбой как оружие, призванное отомстить за смерть клана. И эта месть никого не пройдет стороной.

Вкус сакэ показался наместнику солоноватым, точно вкус свежей крови. Токисада сделал вид, будто слушает, что ему говорит хозяин дома. Потом с улыбкой кивнул. По-прежнему безмятежно он выслушал и следующего пожелавшего восхвалить наступающую эпоху и покойного сегуна Иэясу, чьими усилиями и стараниями...
- Микава-но ками, - обронил наместник, не глядя на собеседника. - Его следует называть Микава-но ками, другого имени у него больше нет.
Токисада протянул чашечку-лепесток сидевшему справа помощнику, чтобы тот вновь наполнил ее.

Перед тем, как удалиться, молодой человек в синих доспехах несколько раз перечитал свиток, только что подписанный «грозным старцем», чем вызвал еще один недовольный шепоток среди окружения Токугава, затем поклонился, принял у слуги поводья и отвел коня к подножию холма. Там он сунул драгоценную бумагу за пазуху и ловко взлетел в седло. Чем завершится этот день, он не знал и не загадывал, но даже если ему не повезет увидеть завтрашний рассвет, день и жизнь он окончит свободным человеком. Он огляделся. Неподалеку быстро превращался в развалины охваченный пламенем Санада-мару, за ним, оставшиеся без защиты «храбрейшего из храбрых» осажденные в замке открыли боковые ворота и пытались с боем прорваться сквозь ряды противника. Любопытно, сколько еще нужно времени, чтобы триста пушек обрушили наконец-то величественный замок, некогда белые стены которого сейчас почернели от дыма и копоти.
Молодой человек надел шлем, потуже затянул завязки и еще раз проверил оружие. Затем остановился у груды трупов, некоторое время отыскивая и выдергивая из мертвых тел еще целые стрелы. Лук он предпочитал любому другому оружию, так что не следовало отказываться от неожиданного подарка судьбы. А затем, прикрикнув на коня, он послал его в самую гущу сражения.

Тошимару поднимался на вершину очень странной горы. Вся она состояла из какого-то странного полупрозрачного камня, который колдун до этого ни разу не видел. А на вершине находилось какое-то святилище.
-Я достану тебя любой ценой, - проговорил старик.
Тошимару оперся на дорожный посох и продолжил восхождение. Солнце светило все ярче и ярче, грозясь спалить каждого, кто не повернет назад, но Тошимару это не останавливало.
Наконец старик приблизился к святилищу. Оно было полностью из белого нефрита, а на створках ворот были выделаны рельефные изображения белых тигра и дракона. Оранжевые и зеленые глаза зверей смотрели на колдуна.
-Я – ваш новый хозяин, пропустите меня, - уверенным голосом произнес Тошимару.
Две пары камней-глаз блеснули, и, казалось, посмотрели еще пристальнее.
-Значит так? Значит, пускать меня вы не хотите? Хорошо, я войду сам, - колдун снял с пояса свиток и принялся читать заклинание.
Голос колдуна звучал все громче, а посох то и дело наносил удары по створкам ворот. Наконец колдун выкрикнул последнюю строчку заклинания и изо всех сил ударил по воротом. Те нехотя распахнулись и вход в святилище был открыт. Тошимару довольно усмехнулся и вошел внутрь.
Несмотря на то, что в святилище была тень, жара здесь стояла еще большая. Но колдун не сильно заботился по этому поводу, сосредоточившись на проводимом ритуале. По углам здания были начертаны различные кандзи. Роль листка выполнял пол, а вместо туши использовались кровь и различные порошки. Сам же Тошимару находлся в центре и поочередно читал заклинания со свитков, обращая взгляд то к одному, то к другому углу.
Но внезапно, еще до завершения ритуала святилище внезапно пропало, а саму вершину и вовсе охватило пламя. Толимару достаточно быстро поднялся и очертил посохом круг. Огонь на мгновение отступил от колдуна, но сразу же снова начал постепенно сжимать кольцо вокруг него…
Первым, что Тошимару увидел при пробуждении, был огонь. Полыхал уже весь дом, да и на веранде, где уснул старик, огонь уже полностью окружил его.
«Так вот что так кардинально изменило мой сон, - подумал старик, - проклятый Хаяши!»
Но сейчас было не время для размышлений и проклятий – сложившаяся ситуация требовала немедленного решения.
-Mizu no ryu*! – прокричал старик, складывая печать Дракона.
В небе над хижиной колдуна появился водяной столп, а над самой хижиной уже раскрылась пасть огромного дракона, спешащего как можно скорее сожрать свою «добычу». Один его ус уже достиг горящей хижины и с шипением вошел в пламя.
…О доме колдуна напоминали лишь пепел и пара недогоревших балок. Сам же Тошимару без сил лежал на том месте, где еще недавно была веранда. Сотворение подобного заклинания без подготовки отнимало много сил, да и попасть под подобный «дождь» тоже было делом не самым приятным. Через какое-то время он начнет разбираться том, что происшедшем и искать виновного (в том, что это проделка Хаяши, он ни кпли не сомневался, как и в том, что наглый мальчишка выжил), а сейчас старый колдун просто смотрел на небо. Начинался новый день.

-----
*Mizu no ryu (яп.) – водный дракон.

Утсуномия

Естественно, дело не могло обойтись без приема местной знати. Косеки никогда раньше не приходилось бывать на подобных событиях, но еще в Шиобаре он слышал от стражников управителя рассказы об их проведении. Люди приходят сюда по двум причинам: кого-то интересовал богатый стол, а кого-то - возможность пустить новую сплетню. Так было в его родной деревне. То же самое он смог увидеть здесь.
При всем различии в положении (все-таки небольшая деревня, хоть и славящаяся своими источниками не могла поспорить со столицей всей провинции), люди здесь были похожи.
Косеки не испытывал никаких симпатий к знати, собравшейся здесь. Большая часть из них наверняка не знала даже, с какой стороны брать катану в руки. А если и знала, то только, обратив внимание на то, как держат ее охранники. Другое дело Токисада-сама. Даже сейчас он казалось, был далеко отсюда, вспоминая наверняка славные битвы, в которых принял участие. И возможность быть у него на службе Косеки считал счастьем, неизвестно как пришедшим к нему.
Юноша встряхнул головой и снова задумался о неожиданных поворотах судьбы, удаче, наконец улыбнувшейся ему и величии своего нового господина.

Разговоры превратились в назойливое жужжание мух, такое же бессмысленное и несущее столько же информации. Вместо того, чтобы открыть внешние створки и раздвинуть седза, хозяин дома приказал позвать девушек с веерами. Должно быть, опасался нового покушения. Токисада отложил палочки для еды, тонкие, из темного дерева с вырезанными пожеланиями долгой жизни.
- Тот новенький... – негромко произнес он, так, чтобы слышали только его помощники. – Позови его, Кисаки.
Встать и уйти он всегда успеет, а выжиданию ему следует научиться. Он слишком еще нетерпелив. Но как удачно появился тот странный молодой человек, как безукоризненны были его действия, он как будто знал, откуда нанесут удар. И даже рискнул получить удар в лицо, но изменить полет сюрикена. Как удачно...
Кисаки, поклонившись, бросила предупреждающий взгляд на своего брата, который сидя по левую руку от наместника, с невозмутимым видом держал его меч в непосредственной близости от руки Токисады, и, быстро переступая босыми ногами, подошла к телохранителям.
- Косеки-кун, Такаши-доно желает видеть вас подле себя. Прошу за мной.
«Господин хочет увидеть меня? Интересно, зачем? Может быть, у него есть для меня особое поручение или…?» - на лице оранжевоглазого воина появилась улыбка, он легко кивнул девушке и отправился за ней.
- Токисада-сама хотел меня видеть? - спросил Косеки, низко кланяясь наместнику.
- Садись, - тот указал веером на место, где раньше сидела Кисаки. – У меня есть к тебе несколько вопросов.
- С радостью отвечу, - произнес юноша, сев на указанное место.
- Как тебе понравился сад? – Токисада жестом подозвал служанку и приказал принести для нового гостя еду и питье. – Он такой старый, окруженный высокой стеной. Уединенное место, не правда ли?
-Сад потрясает своей красотой, - честно ответил юноша, и добавил тихим голосом, чтобы его смог услышать только наместник, - но уединенным его не назвать. Туда смогли проникнуть как минимум два человека.
- Вот это меня и удивляет, - кивнул Токисада. – туда, несмотря на охрану, проникли двое. А потом еще один взял и ушел. Растворился в воздухе, не иначе. Его искали всю ночь и половину дня и ничего не нашли. Что скажешь?

(Hikari-kun to, SonGoku to)

-Как видно по оружию – это был синоби, - просто ответил юноша. Неужели господин не понимает таких простых вещей? – и у него был шанс исчезнуть до появления охраны.
Токисада с улыбкой кивнул.
- Кисаки!
За спиной молодого человека с оранжевыми глазами раздался пронзительный крик, гости переполошились, наместник не сдвинулся с места. Девушка, вырвав у одного из телохранителей нагинату, сделала выпад, целясь в затылок собеседника Токисады.
Верный тессен Косеки моментально выскочил из-за пояса, а сам юноша развернулся, подставляя веер под удар нагинаты. Все же он не успел поставить свое оружие под нужным углом и от удара его руку вывернуло. Тессен со звоном упал на землю.
-Itai*, - едва слышно произнес он и непонимающе посмотрел на господина.
- Хай-й-я! - девушка крутанула нагинату над головой, острое лезвие разрезало бумажную перегородку.
Гости, что удостоились чести сидеть рядом с наместником, жались к стенам, кое-кто не забыл прихватить с собой и маленький столик с едой.
Управляться с катаной одной рукой было сложно (хорошо еще, что веер он обычно держал в левой руке, и поэтому правая не пострадала). Но тем не менее юноша смог принять боевую стойку и произнес:
-Почему ты нападаешь? Я не враг тебе.
Вместо Кисаки ему ответил наместник, который так и продолжал выбирать, какая из сластей ему сейчас больше нравится.
- А кому ты враг? - полюбопытствовал он.
-Вашим врагам, Токисада-сама, - без колебаний ответил юноша.
С треском раскрылся веер, Кисаки опустила оружие и без лишних слов передала оружие телохранителю.
- Хотите чаю, - с улыбкой спросила она, как будто не пыталась только что снести противнику голову.
- Кто учил тебя владеть тессеном? - спросил Токисада.
Катана снова скользнула в ножны.
-Один странствующий ямабуси. Владению катаной я также обязан ему, - сказал он, вообщем не соврав.
Юноша снова сел на предложенное недавно наместником место. Взгляд оранжевых глаз остановился на девушке:
-Было бы весьма кстати, - как ни в чем не бывало, произнес он.
- Ямабуси, - повторил наместник негромко. - Что ж... пусть будет горный монах.
Он как будто только сейчас заметил отсутствие вблизи гостей и недоуменно поднял брови.
- Что-то произошло? - удвился Токисада.
(soshite SonGoku)


----
*Itai (яп.) - больно

(SonGoku+Reytar)
Среди первых, старающихся вырваться из ставшего мышеловкой замка Санада, сквозь распахнутые ворота, с громким лязгом доспехов, сверканием острых клинков и ржанием чующих кровь лошадей, выплеснулась сотенная лава тяжелой кавалерии-нагината. Скакавший в первом ряду кряжистый, впоперек себя шире, воин в рогатом шлеме, отлично видел направленные прямо в лицо его всадникам, на открытые за спиной ворота, пушечные стволы Токугава, видел и не собирался упустить такую важную деталь битвы. Такеда Хидэтада прокрутил над головой выхваченным из ножен мечем, мельницу, отдавая приказ своим людям перестраиваться в широкую лаву по бокам от ворот, что бы вражеским пушкарям пришлось попотеть прицеливаясь. Сегодня Хидэтада был как никогда спокоен. Пусть грозно топорщились его усы, верная нагината привычно оттягивала руку, давила на плечи скорлупа доспеха, а конь ржал, чувствуя ярость скачки, дух сотника кавалерии-нагината клана Санада был невозмутим. Даже страдающему невозможной верой в чудеса, слепому гадателю, было бы ясно, что замок, так долго бывший родным домом и опорой не удержать. Уцелеть смогут лишь те, кто вырвется из начинавших пылать стен и проложит трупами солдат Токугавы себе дорогу к отступлению. Такеда Хидэтада хотел совершить это и так исполнить два долга. Первый - своим людям, хотя бы часть из которых он надеялся вывести из окружения, второй - памяти покойного Господина, найти и покарать убийцу которого Хидэтада поклялся, как только узнал о подлом покушении и гибели Санада Юкимуры. Вознеся клинок меча вверх, словно шпиль высочайшей и красивейшей пагоды, Хидэтада привстал в стременах и проорал своим бойцам, перекрывая крики продолжавших выбегать из ворот воинов, и беженцев:
- Выровнять строй, в кучу не сбиваться! Коней зря не горячить! Наша цель - пушкари подлеца Токугавы, разметать их и сможем прорваться к горам, а кроме того поможем своим товарищам! По моей команде с места рысью, а затем - в галоп! Готовся-а-а-а!
Он прищурясь смотрел на наведенные навстречу жерла и кривая улыбка не сходила с лица. Наконец, словно после сотен лет ожидания, он увидел как пушкари Токугава подносят горящие фитили к запальным отверстиям пушек, как начинает гореть порох запалов и заорал так, что казалось дрогнули стены пылающего замка:
- ПОШЛИ-И-И-И!!!
- Пошли-и-и-и-и!!! - Грянула в ответ его сотня и сперва легкой рысью, а затем все быстрее и быстрее понеслась навстречу огненной смерти, готовой с громом и клубами вонючего дыма, броситься в лицо. - Пошли-и-и-и!!!
Пушки войска сегуна окутались клубами дыма, над головой засвистели ядра, врезаясь в землю там, где только что стояли, словно на параде, закованные в доспехи шеренги конников. Но пушкари не успели.Кавалеристы-нагината уже перешли в стремительный галоп. Вознеслись в небо занесенные для удара клинки нагинат, блеснули подобно ущербному месяцу и исчезли с глаз, окрасившись кровью, а дробный топот копыт зазвучал подобно камнепаду в горах, когда доспешная конная сотня, с разгона врезалась в ряды войска Токугава Иэясу, топча, рубя и полосуя орудийную прислугу, прогрызая дорогу из стального кольца для себя и тех, кто не растеряется пойти следом...

(Reytar mo)

Здесь не как на охоте или соревнованиях по стрельбе, но все равно лучше тщательнее выбирать цели, прежде чем волна отчаявшихся людей докатится до внешнего кольца осады. Молодой человек по имени Нишио Нидзаэмон вытянул из-за спины первый стрелу, зажал, удерживая на луке, указательным пальцем. Вторая рука пока еще была нужна ему, чтобы хлестать петлей поводьев коня, который нес своего седока вдоль линии фронта. Он нашел взглядом самурая, возглавляющего безнадежную атаку; рогатый шлем и герб Такеда выделяли того из всех. Нишио отпустил поводья и теперь управлял конем лишь коленями и голосом, если конечно послушное животное слышало что-нибудь в грохоте выстрелов. Звонко щелкнула спущенная тетива. Стрела тонко свистнула на прощание и ушла в цель, Нишио отследил ее взглядом и пренебрежительно скривил губы. Выстрел получился красивый и бесполезный. Стрела застряла между пластинами и слоями ткани правой наручи противника, возможно, засела и глубже, но что с того? Размахивать оружие самурай не перестал. Да и метил Нишио ему не в правую руку. Он потянулся за следующей стрелой.

Сотник кавалерии-нагината как раз высоко вознес меч, опуская его на шлем улепетывающего пушкаря из клана Токугава, когда что-то сильно ударило его в руку, отдавшись болью до плеча, заставив покачнуться в седле и испортив удар. Злобно рыкнув, наподобие тигра у которого пытались отнять добычу, Такеда Хидэтада взглянул на плече и увидел длинную стрелу, судя по цвету оперения принадлежащую воину клана Санада - его клана, вонзившуюся в правый наруч и явно пробившую его, хотя очень большого вреда не причинившую, так как рука продолжала слушаться. Резко обернувшись, Хидэтада, поискал взглядом стрелка, испортившего такой удар и использующего стрелы клана Санада, и увидел сидящего на коне молодого воина в покрытых синим лаком доспехах, как раз тянущегося за новой стрелой, что бы повторить выстрел. Самым неприятным было то, что этот молодой воин не был из клана Токугава, он нес на доспехе цвета Санада, и значит, был предателем, раз стрелял в своих и находился в рядах наседавших бойцов Токугава.
- Предатель! - Сотник оскалился, пригнулся к шее коня и, взбодрив пятками, погнал его навстречу конному стрелку, надеясь добраться до него раньше, чем тот сможет выстрелить еще раз.
- Ну что ж, по крайней мере, внимание я привлек, - усмехнулся одними губами молодой человек; взгляд его оставался сосредоточен.
Вторую стрелу он пустил наугад, не особо целясь, только для того, чтобы как следует разозлить противника. После чего закинул лук за спину и вытащил меч. Он придерживал разгоряченного, пританцовывающего коня на месте, а когда расстояние между ним и самураем в рогатом шлеме сократилось достаточно, приподнялся на стременах и запальчиво выкрикнул вызов Такеде. Первые слова потонули в грохоте выстрела, рявкнула одна из пушек, посылая тяжелое ядро в защитников крепости.

(SonGoku+Reytar)
- Умри, сопляк! - Такеда привстал на стременах и, используя свой немалый рост, ударил из-за плеча, наискось вниз, стараясь попасть в плече предателя и вывести из строя его правую руку: - Береги указательный и средний пальцы, сосунок! Я отрублю тебе их, как любят это делать южные варвары! Как твое имя, трус? Или оно столь позорно, что ты боишься назвать его?
Молодой человек с силой всадил пятку в бок коня, тот шарахнулся в сторону, выводя своего седока из-под удара; клинок противника оставил длинную глубокую царапину на синих доспехах, перебил несколько завязок, но не более того. Не вступая в бой, Нишио заставлял коня пятиться, увлекая за собой Хидэтаду.
- Трусишка! Куда же ты?! Постой предатель! Дай тебя догнать, дай голову с тебя сорвать!
Такеда развернул коня на противника, очень сильно сжал коленями его бока, отчего бедный жеребец дико взвизгнул и прыгнул вперед, пытаясь нанести удар своей грудью в бок коня молодого самурая. Сам же сотник, ударил наотмашь, целясь в то же самое плечо противника, на котором топорщился разрезанными ремешками наплечник.
- Ты старик! - рассмеялся в ответ Нишио, стегнул коня поводьями между ушей. - куда тебе со мной справиться! Тебе пора на покой!
Он избегал парировать удары противника, сознавая, что тяжелый дайто в руках могучего старца с легкостью перерубит его катану.
- Зачем тебе мое имя? Оно больше ничего не значит!
- Твое имя действительно ничего не значит. Ты - предатель - человек без чести, ты бешеная собака, укусившая кормившую тебя руку. Но я хочу знать, что написать на твоей могиле, сказав: "Тут лежит предатель". Ну как, хорошо ли тебя принял Токугава, сполна ли заплатил за твои дела?
Хидэтада вновь пришпорил коня, стараясь сблизиться с противником на длину клинка и на взмахе дотянуться до него:
- Он использовал тебя и теперь тебя презирает! Даже он презирает тебя, трусливый сопляк! тебя стыдятся твои отцы и деды, ты, жалкое подобие самурая! Зачем тебе два меча? Что бы рубить ими камыш для шалаша, в котором будешь жить словно тэнгу какой, потому что люди тебя не примут? Сразись со мной и увидишь, так ли я стар, что бы стереть с моего клинка твою проклятую кровь!
Они наконец-то выбрались из общей сутолоки боя на какое-то подобие открытого пространства, где молодой человек наконец-то остановил коня, спешился и, не убирая меча, стал развязывать тесемки шлема, может, пользуясь тем, что противнику еще нужно время, чтобы добраться сюда, а может, понадеявшись на честный поединок.
- Токугава расплатился сполна, - сказал он, вешая шлем на седло. - Он дал больше, чем сам ожидал.
Хидэтада остановил коня в десятке шагов от юноши, мигом соскочил с него и спокойно ждал, пока противник повесит шлем на луку седла, после чего поднял дайто и плавной походкой пошел ему навстречу:
- Ну что же, если хочешь умереть безымянным - дело твое, мальчишка!
Дайто словно молния блеснул параллельно земле, на уровне пояса, устремившись к цели - одетому в покрытые синим лаком доспехи, молодому человеку.

(c Рейтаром)

- Дэусу примет меня и таким, - улыбнулся тот.
Дайто Такеды был длиннее, сам сотник массивнее и тяжелее, парировав его удар, молодой человек едва не потерял равновесие, но уперся ногой в землю, хотя и оставил в грязи глубокую борозду.
- Ты оставил сейчас своих подчиненных, - выдохнул он. – Я же – только прошлую, никому не нужную жизнь.
Он отскочил в сторону, с разворота нанося удар по основанию шеи Такеды. Плавным движением дайто сотник блокировал удар юноши, приняв его катану на клинок у самой цубы, и довольно хмыкнул, - пускай противник и предатель, но этот молокосос умел драться. Сделав шаг назад, разрывая дистанцию, он ответил косым ударом снизу в направлении плеча противника, бросив:
- Для них я сделал все что мог. Мы прорвали кольцо, теперь, в соответствии с моим приказом, они должны рассыпаться и прорываться в горы маленькими группами. Шанса надолго пробить и удержать коридор для прорыва всей армии у нас просто не было. Те из моих людей, кому повезет - уцелеют, кому не повезет, что же... значит так распорядились ками. Свой долг мы - кавалерия-нагината, выполнили до конца. И не тебе, предателю, упрекать меня в небрежности к моим людям.
Такеда сделал шаг в сторону и внезапно нанес горизонтальный удар из то позиции в которой находилось лезвие дайто, целясь в горло самурая в синем доспехе... Два клинка зашипели друг о друга, молодой человек не столько блокировал удар, сколько согласовал движение своего меча. Ему не хватило только физической силы; отведенный в сторону дайто – совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы на пропороть ему горло, скользнул по доспехам, украшая их очередной зазубриной, настолько глубокой, что когда Нишио отпрыгнул, оттолкнувшись от Такеды, как от скалы, между пластинами выступила кровь.
- Оглянись, - посоветовал молодой человек. – Узнаешь эту конницу? Хидэори возвращается в замок, ему не удалось убежать. Зато ты еще можешь уйти, ты сделал тут все, что мог.
Такеда сделал полтора шага в сторону, сместившись так, что бы видеть и ворота в замок и противника, после чего окинул взглядом поле боя. Действительно, армия клана Санада не смогла прорвать кольцо осады и отступала в горящий замок, яростно отбивая атаки тяжелой кавалерии Токугава, вооруженной длинными яри. Сотник отлично понимал что означает такое положение дел и немного обрадовался, увидев, как большинство его людей прорвались и сейчас скрываются в облаке пыли, уходя от погони в сторону гор. Нескоторые, кому не так повезло, сражались в последних рядах отступающей армии Хидэори, медленно пятясь к воротам Санада-мару, а те, кому не повезло совсем, лежали между пушек Токугава, вперемешку с перебитыми артиллеристами и телами асигару и аркебузиров, лежат, и пепел горящего замка оседает на их утративших блеск, но не честь, доспехах.
- Ты не лжешь...
Сотник куда внимательнее, сдвинув брови, взглянул на противника:
- Кто ты и почему предлагаешь мне уйти, хотя предал наш клан ради возможности лизать ноги Токугава? Что тебе в моей судьбе?
Молодой человек, плотно сжав губы, не отводил взгляда; глаза у него были очень темные, почти черные. На пригорок за его спиной из ближайшей рощицы слаженным ровным строем выезжали всадники, на штандартах за их спинами красовались три листа дерева гинко, вписанные в круг.
- Просто мне не дано ничего забывать, - сказал молодой самурай в синих доспехах, вытирая ладонью кровь; смуглое лицо его осунулось от усталости.
Он воткнул меч в землю перед собой, развязал ленту, удерживающую волосы, чтобы остановить кровотечение. Небрежно махнул всадникам: проезжайте, мол, ваши дела не здесь, а там, ниже по склону; конные обогнули двух пеших воинов и отправились дальше, так же молча, не опережая друг друга, но и не отставая.
- Меня зовут Теншо Токисада, - произнес молодой человек. – Знаю, пока это пустой звук. Если ты уедешь сейчас, то когда-нибудь еще услышишь его.

(SonGoku+Reytar)
Старый воин еще внимательнее взглянул на противника, нахмурился и дернул себя за ус:
- Ты отложил меч, не дал вмешаться в наш бой конникам Токугавы, хотя мог легко получить мою голову. Ты предложил мне уйти и держишь слово... Ты - человек чести, ответь, почему ты предал нашего Господина? Почему ты вышел на бой с нами - его верными слугами в его же цветах? Я не понимаю тебя... Ответь, прошу тебя. Твой ответ все решит...
- Юкимура-доно взял с меня обещание, - уголки губ Токисады искривились, как будто от боли. - Но я надеялся, что за мной погонишься не ты один. Прости, больше сейчас я сказать не могу. Но если тебе будет легче...
Он отвязал и без того полуоторванный наплечник, сел и, сложив перед собой на коленях руки, закрыл глаза.
- Ты можешь уехать один, а можешь с моей головой, - произнес молодой человек. - Что ни выберешь, поспеши, не медли.
Пожилой воин внимательно посмотрел на юношу, еще раз хмыкнул и яроснее потянул за ус, после чего, словно что-то для себя решив, сделал шаг к нему и вознес над головой клинок дайто:
- Да будет так.
На лезвии клинка отразилось охватившее замок пламя, вспышки пушечного и мушкетного огня, отблески клинков рубящихся не на жизнь, а на смерть бойцов. Свистнул рассекаемый воздух и тихо вздохнула земля, принимая в себя скорость и напор могучего дайто, как вздыхает дева, впервые принимая в свое лоно неистового и пока еще неловкого возлюбленного. Стальная дуга дайто возвышалась точно напротив катаны Теншо Токисады, упершейся рукоятью в низкое небо.
Еще раз взглянув на горящий замок, сотник присел на землю напротив бывшего противника, точно в той же позе, что и он. Присел и поклонился ему, как равному:
- Я уеду один... Уеду и буду молить ками, что бы они однажды сплели наши пути вновь, позволили встретится и снова скрестить наши мечи, на этот раз в честном поединке. Пусть удача не покинет тебя, Теншо Токисада. До встречи.
Резко поднявшись, сотник вскочил в седло, натянул узду, разворачивая коня и, снял шлем, надев его на рукоять, все так же вонзенного в землю, дайто. Встряхнув свободной от шлема головой, он поклонился одетому на клинок шлему, словно прощаясь с своей прошедшей жизнью, глубоко вдохнул пропахший кровью и пороховой гарью, воздух Последней Битвы и пришпорив коня, направил его к далеким холмам.
- Мы встретимся, - сказал с поклоном самурай в синих доспехах. - Даю слово.

На севере

Наряд есть, теперь не хватает лишь одного – самого важного в женской красоте. А добывается оно известно где, в лесу. Обойдя деревню по задам, Миеликки украдкой огляделась и спрыснула в рощу, за которой начинался уже настоящий лес. Пошла по тропе, оглядывая деревья. Береза – спасибо, нам не то надо; елки разлапились – и вы сейчас не годны. Дуб! Дуб-то дуб, да не тот. Снова не тот. Вот, может, этот? Ох нет, прости дядюшка-дуб, не трону тебя. Ну где же?.. Ага!
Подпрыгнув до нижней ветки, девчонка вскарабкалась на нее, упираясь в ствол попеременно пятками и пальцами ног. Забравшись, мгновение сидела, оглядываясь, затем поползла по ветке вперед туда, где торчали веточки и сучки поменьше. Цепкими, привыкшими к работе, пальцами она перебирала сучки, иногда гладила их, иногда лишь мельком касалась. Наконец, обнаружено требуемое. Промурлыкав извинения и просьбу, Миеликки срезала толстый сучок и, держа его в зубах, по-беличьи заторопилась вниз. Поддернув подол, чтобы не запачкался, села прямо на землю, оперлась спиной о ствол и принялась очищать сучок от коры да вырезать из него две неширокие пластины в ладонь длиной.
Когда солнце переместилось ближе к закату, все было готово. Глянув на себя в пруд со стоячей водой, Миеликки удовлетворенно хмыкнула и пошла искать предмет охоты. Следовало поторопиться, с закатом придется вернуться домой. Как назло, добыча отыскиваться не желала, упорно избегая охотницу. Гораздо проще было бы поймать зайца, но ведь Миеликки ловила не обед.
Уныло опустив руки, девушка брела по лесу, ногами раскидывая еловые шишки, когда удача повернулась к ней лицом. За березовыми стволами мелькнуло что-то черное, большое. Сначала девчушка испугалась, не медведь ли. Вдруг она забрела в владения без разрешения, и он решил наказать дерзкую? Но нет, то не медведь, то человек в черном блестящем наряде идет среди деревьев. Мужчина и, похоже, молодой. Вон как шустро идет. Миеликки издала радостный крик, и тут же зажала рот ладошками. Добычу нельзя пугать, сбежит. Надо действовать с осторожностью.
Когда человек достиг ближайшей поляны, там его ждала девушка в расшитой рубахе, стоящая к нему спиной, грустно прижавшись головой к березовому стволу. Мужчина остановился в нерешительности, не зная, что делать с таким видением посреди леса. То ли спасать, то ли читать заклинание, чтобы сгинула. Миеликки надоело ждать, и она обернулась. Увидела привлекательное молодое лицо со стремительно расширяющимися глазами и перекашивающимся ртом. Оглянулась. Волков нет, медведей тоже, даже лосей не видно. Чего ж он так испугался? Эй, ты куда?! Ну стой, я же тебя только поймала, а ты уже бежать!
Девчушка подхватила подол и ринулась вслед за черным нарядом, только босые пятки замелькали. Мужчина оказался хорошим бегуном, но Миеликки тоже умела бегать, а потому расстояние между ними хоть и не сокращалось, но и не увеличивалось. Пробежали сквозь лес, на луг, к большим земляным курганам, поросшим травой. Мужчина нырнул за курган... да нет, в курган. Девушка притормозила в удивлении, но тут же бросилась следом.
Головокружение, падение, полет, земляные стены. И черный наряд, стремительно удаляющийся. Боясь глянуть по сторонам, Миеликки опять побежала за ним. Сбоку что-то мелькало, какие-то цветные пятна, звуки, запахи, ощущения, но она видела только черную фигуру впереди. Земляной пол сменился каменным, полутьма – светом дня, потом опять тьма, черный наряд приблизился и осветился огнем. Она бежала, бежала, и вдруг поняла, что больше не видит его. Позади темная прореха пещеры, по бокам два валуна, каких и не бывает, а впереди залитая вечерним солнцем трава и щебетанье птиц. Оглядываясь во все стороны сразу, девушка осторожно вышла на свет. Все не так, все странное: трава другая, птицы не те, деревья шумят по-другому, и даже холм не холм, а... ой, вот это всем холмам холм, откуда такой взялся-то? Пришлось задрать голову, но вершину увидеть так и не удалось. Зато ноги нащупали тропинку, по которой Миеликки и пошла вниз. Добралась до потока, попрыгала с камня на камень, не допрыгнула, сверзилась в воду, взметнув тучу брызг. Кое-как выкарабкалась на берег, и вот тут-то и разрыдалась.

Утсуномия

Воцарившееся было чинное спокойствие не затянулось, в коридоре послышались удивленные вскрики, смех и визг перепуганной служанки, сопровождающийся звоном разбитой посуды. Пока гости недоумевали и спрашивали друг друга, не стоит ли взяться за оружие, наместник обменялся взглядами с успевающей повсюду О-Кисаки, девушка кивнула телохранителям, те невозмутимо раздвинули фусума - ненамного, совсем чуть-чуть, и в щель проскочила круглоголовая взъерошенная обезьянка. На шее зверька на красной шелковой ленточке раскачивался золотой бубенчик. При виде съестного изобилия малышка окончательно потеряла всякий стыд и понятия о манерах; толкаясь и мешая друг другу, люди бросились спасать угощение и ловить проказницу, а поскольку сидеть на месте маленькая незваная гостья не пожелала, то оставалось лишь изумляться выдержке музыкантов, которые так и не сбились с мелодии, несмотря на переполох.
Наконец кому-то удалось схватить нарушительницу порядка, обезьянка тут же злобно оскалила маленькие, но острые клыки, а когда удачливый господин разжал руки, бросилась к наместнику и принялась с жалобными криками дергать его за узорчатый длинный рукав. Токисада расхохотался, смеялась и вся его свита, даже облеченный высоким доверием нести меч господина невозмутимый Миги позволил себе едва заметную улыбку и сразу же стал похож на сестру. А Кисаки, та и вовсе заливалась хохотом, не стесняясь.
- Как ты сумел отвязаться? - поинтересовался наместник и взял обезьянку на руки. - Перегрыз веревку?
Обняв Токисаду за шею, зверек доверчиво прижался к хозяину и в награду получил кусочек монака*.
- Его светлость наместник удаляется, чтобы подготовиться к поездке в храм, - отсмеявшись, громко объявила Кисаки. - Гостей просят не беспокоиться, развлекайтесь без стеснения.
Токисада поднялся с места, не выпуская с рук обезьянку, что-то тихо сказал помощнице, и девушка села перед ошеломленным переполохом Хикари.
- Его светлость впечатлили способности молодого господина, - с кроткой улыбкой, опустив скромно взгляд, пролепетала Кисаки, как будто не она только что размахивала нагинатой. - Его светлость желает молодому господину скорейшего выздоровления и просит принять скромный дар.
Девушка придвинула Хикари небольшой лист бумаги с четырьмя золотыми монетами.

---
*Монака – угощение, сладкая паста из красных бобов-адзуки между двумя вафлями из рисовой муки в форме цветка вишни или хризантемы.

С тех пор, как дошла до нас весть о смерти господина Иэясу, стало неспокойно в нашей скромной, но все же столице. Поначалу было еще ничего, даже если не считать сообщения о том, что господин сегун завещал похоронить его не где-нибудь, а в Никко, который, надо сказать, является местом остановки многих, едущих на источники, то есть богатым и суетливым городом. Затем выяснилось, что хоронить его надо в храме, ему же посвященном, коль скоро он теперь хранитель всей Японии. Следом, немного запоздало, оказалось, что кто-то напутал, и господин Иэясу – тут мой помощник не мог удержаться от смеха, пришлось на него прикрикнуть, надо же узнать, в чем дело, - так вот, господин Иэясу хоть и возжелал быть хранителем и защитником всей Японии, стал по ошибке хранителем провинции Микава. Но храм ему все равно полагается, так что местные власти немедленно кинулись его строить. Только быстро такие дела не делаются, нужно много денег, рабочих, да и материалов.
А потом дела и вовсе покатились, как бочка, пущенная с лысой горы.
Перво-наперво к нам приехал новый наместник, Теншо Такаши Токисада-сама, по слухам, чтобы лично присмотреть за подготовкой к приему похоронной процессии. Нам это, конечно, только добавило хлопот, хотя молодой наместник, к счастью, не возжелал самолично проверять каждую службу в городе, а удовлетворился ленивым времяпровождением благородного бездельника. Мы даже подумали было написать ему благодарность об этом, но тут-то он и подложил нам дикую свинью. Свинья оказалась невелика, но весьма шустра, впрочем, все по порядку.
Уже в первый же вечер его пребывания в Утсуномии случилась неприятность, доставившая в мое распоряжение четырехконечный сюрикен, а в распоряжение наместника нового телохранителя. Сюрикен нашли в саду и передали нам. Телохранитель остался в доме господина Мацуоки. Наместника, по рассказам, это происшествие не взволновало, скорее, толкнуло на лирику. То ли он еще не пробовал вкуса смерти, то ли наоборот, пробовал слишком часто.
На следующий день, как и положено официальному лицу, он устроил большой прием, на который собрались все местные представители власти, надели парадные одежды, не забыли выставить на обозрение моны. Присутствовал там и ваш покорный слуга. Обставлено все было богато и красиво, но вот с гьёдза* они промахнулись... Наместник решил нас удивить, и пришел не с телохранителями, а с двумя детьми в ярких одежках, чем вызвал, разумеется, перешептывания. Слухи о нем ходили разные, противоречивые, а иногда и совершенно дикие, так что каждый стремился рассмотреть его как следует. Ваш покорный слуга, разумеется, тоже.
Господин Теншо оказался молодым человеком с тонким набеленным лицом, черными бровями, немного капризной и в чем-то жесткой складкой пухлых губ. Волосы ему уложили в высокую сложную прическу, больше подобающую женщине, но, может быть, при сегуне сейчас так принято, не знаю. В общем и целом его можно было принять за женщину, и я бы так и подумал, если бы не его нос (моя профессия требует смотреть в том числе и на носы, хоть это и неприлично) и руки, выглянувшие из-под рукавов.
Усевшись, он произнес речь, обычные слова, ничего нового не говорящие, я, впрочем, и не слушал. Мысли мои занимала, как это ни смешно, пропавшая кобыла. Да-да, именно так, хотя пропала она не в городе и даже не в нашей провинции, но Рингоро мой старый друг, и когда он попросил меня о помощи, разве мог я отказать? Кобыла, как выяснилось после длительного опроса, не представляла из себя ничего особенного, но хозяева очень желали вернуть ее. Кажется, просто из жадности. Так что ваш покорный слуга прослушал всю речь и не смог бы повторить ни слова, если бы то потребовалось. Зато улыбку его я разглядеть успел и не сказать, что она мне понравилась. Еще меньше мне понравилась его погруженность в себя, но обсудить это было не с кем.
Я как раз удрученно рассматривал гьёдза, с которыми, как я уже говорил, они промахнулись, когда один из детей-телохранителей Токисады встал – кажется, это была женщина, но точно сказать нельзя – и привел господину наместнику юношу, сидевшего поодаль. Жуткие глаза у этого юноши, скажу я вам, светлые и цвета персиков. Я бы такого на порог не пустил, но Теншо-сама, похоже, человек рисковый. Ох, намаемся мы еще с ним. Делая вид, что увлечен едой, я стал прислушиваться. Тоже моя работа.
Обсуждали они вчерашнее, странноглазый пришел к выводу, что виноват синоби... я уже успел съесть изрядно риса, когда Токисада решил выпустить из загона следующую свинью. Еще более дикую.
Пришлось подавить желание арестовать девицу – все-таки я склонился к мысли, что это именно девица, хотя голос у нее мальчишеский – за размахивание оружием в общественном месте и за порчу имущества. Как уж Токисадовы телохранители обращаются друг с другом, не мое дело, это пусть сам наместник и разбирается.
Все еще не могу понять, он видел слишком мало или слишком много...
Дальше случилась уже не свинья, но ничуть не лучше, потому что прием окончательно превратился в фарс, когда все кинулись ловить обезьяну. Проворное животное, скажу я вам. Поймавшему чуть не достался укус, и я порадовался, что не успел схватить проказницу, мои пальцы мне дороги, и терять их по таким пустякам совершенно не хочется. Впрочем, обстановку происшествие разрядило, а также добавило еще больше слухов и пересудов.
Гьёдза на приеме были отвратительны... впрочем, это я уже говорил. Что-то забыл... Ах да, не представился: инспектор полиции города Утсуномия, Омура Такахару. К вашим услугам.

----------
*gyoza - (яп.) серповидные клецки, начиненные рубленой свининой и овощами

Косеки ходил кругами по отведенной ему комнате. Значит, Господин хочет отправиться в храм без него, своего верного защитника? А если снова кто-нибудь устроит покушение? Нет, юноша определенно должен сопровождать Токисаду-сама. Независимо от его желания.
Оранжевоглазый юноша начал собираться в путь, но стоило ему только начать одевать таре*, как волна боли прошла по левой руке. Атака Кисаки (так вроде звали ту девушку) застала Косеки врасплох, и теперь ему оставалось лишь смотреть на больную руку, проклиная себя за недостаточное внимание. Среагируй он на мгновение раньше – и рука была бы в порядке.
Впрочем, проклятия проклятиями, а оставлять Господина без защиты Косеки не собирался. А значит, нужно было что-то сделать с рукой, пока Токисада-сама еще не отправился в путь. Попросив одного из слуг принести ему повязки, Косеки положил больную руку на стол и принялся осматривать вывих. Когда он обучался искусству боя у тенгу, ёкай учил его не только искусству наносить раны, но также и лечить их. И сейчас был отличный момент для того, чтобы использовать полученные когда-то знания.
Юноша ощупал запястье и сильно сжал его в двух точках. Боль на мгновение стала невыносимой, но Косеки смог в этот момент резко крутануть запястье здоровой рукой. На лице самурая выступил пот, и ему стоило больших сил не закричать в этот момент.
-Хикари-доно, я принес повязки, как вы просили, - произнес вошедший слуга, но, увидев перекошенное от боли лицо Косеки, решил, что ему лучше не задерживаться здесь и, положив повязки перед входом, моментально удалился.
Подождав, пока боль пройдет, Косеки взял один из кусков ткани и туго обмотал вокруг запястья. Теперь можно было спокойно собираться в путь.
***
Стражники все еще осматривали сад в поисках каких-то следов человека, подготовившего покушение, когда из окна дома наместника выскочил маленький лисенок с перевязанной лапкой, заинтересованно осмотрелся по сторонам и шмыгнул в кусты.

---
*таре – защита на бедра

Роль благовоспитанной скромницы давалась Кисаки с большим трудом, но девушка заставила себя просеменить по галерее второго этажа со стопкой одежды в руках и опуститься на колени возле комнаты молодого наместника. Что уж происходило после за задвинутыми перегородками, осталось для многочисленных любознательных домочадцев господина Мацуоки тайной, но оттуда доносились приглушенные веселые голоса, время от времени заговорщицкая беседа прерывалась взрывами сдавленного хохота. Недоумевающие гости и родственники господина Мацуоки предпочли думать, что обезьянка, любимица молодого наместника, снова выкинула какую-нибудь шутку.
Вскоре во двор, где и так было тесно от прислуги, высыпала пестрая стайка телохранителей Теншо Токисады. Если не считать двоих - тех, кто был немного постарше остальных, и был одет в полные доспехи, разве что шлемы они держали в руках, - свиту наместника скорее можно было принять за отпрысков знатных семей, собравшихся на увеселительную загородную прогулку. От ярких разноцветных одежд рябило в глазах.
Когда двое дюжих носильщиков вынесли паланкин, появился и сам молодой наместник в сопровождении верной Кисаки; лица обоих были скрыты широкими полями соломенных шляп, надвинутых на самые глаза.
- Уже к обеду нас будут осуждать за непристойные для паломничества наряды, - заметила вполголоса девушка.
- Кого это должно волновать?
- Не меня! - захихикала смешливая Кисаки.
Токисада разместился в небольшом паланкине, Кисаки уселась в седло, чтобы возглавить процессию; теперь девушка больше молчала, отдавая распоряжения жестами, а не словами. Ее брат ехал рядом; казалось, он совсем не расстроился, что сегодня честь хранить меч господина выпала не ему, а сестре.
Миновав городские ворота, не обращая внимания на склоняющихся в поклоне людей, компания молодых людей направилась к горным храмам Ояма, вызвав смешанные чувства у горожан. С одной стороны все приветствовали благочестивое желание наместника, а с другой - зачем превращать поездку в веселье?
На развилке у большого камня Кисаки заметила в густой траве огненный рыжий росчерк.
- Что там? - брат проследил ее взгляд.
- Ничего особенного, - шепнула в ответ девушка, прикладывая к губам палец. - Всего лишь лиса. Один маленький лисенок вышел погулять.
Ее брат оглянулся на растянувшуюся по пыльной дороге процессию. Двигались они без спешки, да и куда спешить, час поездки, и они на месте.
- Нас кто-то догоняет, - Миги прищурился. - Кто-то некрупный...
Через несколько минут пронзительно визжащий от негодования пушистый комочек с красной ленточкой и золотым бубенчиком на шее забрался к Кисаки на колено и подергал за рукав.
- Смотри-ка Каку опять отвязался! Ты устал, малыш, - девушка погладила обезьянку по голове.
- Надо сделать привал, - предложил Миги.
Кисаки согласно кивнула и подъехала к паланкину, чтобы отдать усталого зверька хозяину.
Процессия свернула на небольшую лужайку у ручья и расположилась там на короткий отдых, чтобы переждать особо жаркие дневные часы.

Лисенок остановился, издали наблюдая за подготовкой лагеря наместника. Долго смотрел на девушку, отдающую распоряжения по установке лагеря, будто контролируя, все ли правильно она делает, и насколько будет эффективна оборона лагеря, если неожиданно нападут разбойники или убийцы, посланные за головой Теншо Токиасды. Наконец, когда все приготовления были закончены, он кивнул, будто одобряя все действия девушки, и направился к лагерю. Но в следующий миг остановился, жалобно пискнув. Больная лапка снова дала о себе знать после столь продолжительной пробежки. Зверек горестно посмотрел на больное место и, будто вздохнув от досады, улегся на траве, продолжая наблюдать за лагерем наместника.
Когда зверьку показалось, что наместник собирается сворачивать лагерь, чтобы продолжить свой путь к храмам Ояма, он вскочил и, очень быстро добежав до стоянки, запрыгнул в коробку с подарками. Такой способ передвижения нравился ему куда больше.

(Bishop+Reytar)
Смуглый покосился на привольно устроившегося под деревом спутника, коротко кивнул и, подхватив петли, скрылся среди деревьев. Он отсутствовал не долго – ровно столько, сколько нужно музыканту что бы исполнить пару мелодий на биве, а когда наконец появился, крадучись и сливаясь с тенями от деревьев, у его пояса болталась тушка небольшого, но и не маленького зайца:
- Один – охотится, другой – готовит?
Смуглый с интересом посмотрел на долговязого, ожидая ответа.
Задремавший было бродяга, открыл единственный глаз - второй скрывала повязка - и без возражений начал подвязывать лентой-тасуки широкие рукава. Один конец ленты зажал в зубах, потому ответ прозвучал невнятно:
- Честный расклад.
Он достал небольшой нож-кодзука, вытер лезвие, протянул руку к добытчику. Мол, давай сюда нашу еду. Стал виден давний шрам, что изуродовал ронину левое предплечье.
Смуглый молча протянул тушку, после чего скрестив ноги присел рядом и посмотрел на солнце, размышляя, как долго стоит подождать, перед тем как обойти поставленные петли и проверить, не попалась ли в них какая-нибудь дичь. Тот, непривычно длинноногий и очень шустрый кролик, которого как раз начал разделывать долговязый самурай, слишком разомлел на солнышке, потому и не заметил подкравшегося с подветренной стороны охотника, как раз ставившего петли у входов в норки, где было немало следов этих зверьков. Все что успел понять зверек перед своим превращением в тушку – это лишь насторожиться, услышав странный тихий шелест, и привстать на задние лапки, высматривая направление, откуда исходит угроза. Удар обуха метательного топорика пришелся точно в спину зверька, очевидно повредив хребет, после чего странный кролик упал, как подкошенный и был тихо задушен подоспевшим охотником, подивившимся его чуткости, так как топорик метался в голову зверька.
Еще раз взглянув на споро работающего ножом спутника, Смуглый прошелся взглядом по уродливому шраму и бросил:
- На войне?