Много прошло времени - о чем-то договорились господин Мицуке и всадник с незнакомыми Цуиве монами, разошлись по своим местам самураи (от них носильщик предпочитал держаться подальше, обходил стороной как мог, рискуя плюхнуться в грязь на обочине, ноги-то плохо держали), пришли нарядно одетые служанки, проводили носильщика и Хаяши (тот все норовил споткнуться на ровном месте, но птицу из рук не выпускал) куда-то в середину длинной процессии (столько людей сразу Цуива и не видел никогда в жизни, столько во всей их деревне не набралось бы, даже в двух деревнях, даже и на праздник все равно бы не набралось). Когда проходили мимо самого нарядного паланкина, из-за занавески выглянула женщина, и Цуива обомлел. Он мог бы поклясться на чем угодно, хоть обе ноги отдать, что красивее женщины он в жизни не видал. Даже дочь мельника, прекрасная О-Таму, не могла сравниться с ней в красоте. Он поклонился робко, а женщина в ответ рассмеялась, громко, но изящно, совсем не так, как дочь кузнеца. Но ведь госпожа на то и есть госпожа, возразил сам себе носильщик, ей не пристало ржать, будто лошади.
Позже им с Хаяши дали лепешек, вкуснее которых он в жизни не пробовал, и воды. Мальчику пришлось помогать есть, а то он все больше крошил, чем в рот клал. И был такой бледный, что Цуива забеспокоился, как бы не заболел, но служанки сказали, это от усталости. Разве можно спорить с такими милыми девушками? Вот Цуива и не стал. А потом процессия снова тронулась в путь, и носильщик, чей короб, к вящему его огорчению, снова был пуст, шел вместе со всеми где-то в задних рядах.
Он шел и думал - теперь-то появилось время на мысли - о том, что же это такое произошло с его жизнью. Вроде бы и плохо, что со старостой поссорился, а тот взял да и выгнал, зато как бы иначе Цуива встретил господина Мицуке? А не встретив его, не попал бы никогда на ужасную гору (тут мужичок хлопнул два раза в ладоши и попросил ками отвратить зло, чуть не запнувшись попутно о торчащий камень), не беседовал бы так запросто с выдрой-обакэ, не видел бы жуткой вершины, а еще не попал бы сюда. А куда сюда? Да вот сюда, в сказку. О таком же только мечтать: он, Цуива безфамильный, как свой, идет в большой и богатой процессии в Никко на похороны...
- Эй, девушка-красавица!
Служаночка обернулась, улыбнулась смущенно.
- Скажи, что за важного господина хоронят нынче в Никко? Мы ж на его похороны собрались, а бедный Цуива и не знает, чей дух поминать.
- Как же это дядюшка не знает? - удивилась девчонка. - Господина Великого сёгуна хоронят, князя Токугаву Иэясу.
- Ой, спасибо что сказала, - радостно поклонился ей Цуива.
И задумался. Это что же это получается, тот даймё сказал, что хоронят господина, которому служит господин Мицуке... А хоронят Великого сёгуна... Ой-ёй, Цуива, носильщик деревенский, кому ж это тебя служить занесло?!

Маленький бубенчик, который раскачивался на красной ленточке, повязанной на шею господина Каку, не умолкал весь день. И лишь когда разложили костер и позвали священника, неугомонная обезьянка, которая, жалобно повизгивая, бегала по дому и заглядывала во все укромные уголки, наконец-то притихла. Она сидела на краю черепичной крыши, разглядывая происходящее во дворе круглыми удивленными глазами. Затем ловко спустилась и прыгнула на руки старшего телохранителя наместника. Дернула за рукав.
Телохранитель усиленно улыбнулся и пальцем поймал лапку зверушки.
- Чего тебе? Не бойся. Все будет хорошо.
Господин Каку оскалился и замотал головой, как будто хотел сказать, что он как раз сомневается. И что необходимо немедленно что-нибудь предпринять. Человек вздохнул и зло пробормотал:
- Пока нет твоего хозяина, ничего не изменится...
Обезьянка энергично кивнула несколько раз, подтверждая мнение телохранителя, опять дернула его за рукав. И, ловко соскочив на землю, побежала со двора. Несколько раз она останавливалась и оглядывалась, будто хотела узнать, идет ли за ней Миги.

(я, Сон)

Надо признать, что в душе господин Каку был трусливой обезьянкой, хотя в основе его робости скрывался рационализм, который не свойственен и многим людям. Так что не стоит поглядывать на него свысока (что несложно) и посмеиваться (что еще легче) над господином Каку. В конце концов, он был всего лишь очень маленьким зверьком посреди огромного, полного разнообразных опасностей и населенного не только людьми, но и всякими демонами острова.
Но слуги и домочадцы, прибежавшие на грохот в комнату, в которой хранилось оружие покойного наместника, не думали хохотать или дразнить господина Каку. Они даже не стали спрашивать у него, что случилось. Причина шума была ясна: изящное копье-яри, больше пригодное для рук девушки (хотя ранее принадлежало, по слухам, одному из самых воинственных воинов Токугавы, и оставались туманными обстоятельства, при которых оно сменило владельца), валялось на полу, а любимец наместника дергал за шнур кожаного промасленного чехла, безбоязненно собираясь обнажить бритвенно-острый клинок.
- Безумец! – воскликнул самурай из охраны дома. – Хочешь лишиться лап?
Господин Каку, как и следовало ожидать, учитывая его имя, хорошо умел слушать, но вот с речью дело обстояло гораздо хуже. Разве что с нечленораздельной.
Поэтому зверек не ответил, а лишь удвоил усилия, и те наконец-то увенчались успехом. Узкое, напоминающее крыло стрекозы, от которой яри получило свое прозвище, лезвие хищно засияло полированным металлом.
- Ты решил последовать за своим хозяином, как он последовал за своим? – удивился поведению обезьянки самурай.

- Не твое это дело. Отойди, - недобро произнес Миги, вошедший за зверьком. Телохранитель стремительно наклонился и взял копье из-под самого носа обезьянки. Стройное оружие Миги ловкой рукой вернул в чехол, а как только господин Каку выскочил из комнаты, юноша скользнул за ним. Их проводили удивленными взглядами, но последовать за пушистым другом и телохранителем наместника никто не посмел.
Обезьянка скакала так радостно, что чуть не сбивала попутчика с ног, но затем все-таки понюхала воздух, выбирая направление, и состроив деловитую мордочку, побежала по дороге. Время от времени она оглядывалась и даже как будто призывно манила за собой лапой. Победно звенел золотой бубенчик на красной ленточке, повязанной вокруг шеи любимицы наместника.
Телохранителю оставалось лишь усмехаться и следовать за ловким проводником. Зверек не ошибется. Он точно не ошибется и найдет наместника. Ни разу не удалось еще тому скрыться от господина Каку.

(и двое - Сон да я)

Под Асама

Туман вскоре рассеялся, и горный воздух стал бы кристально прозрачным, если бы не висящее над головами облако пепла. Сколько хватало глаз, кругом высились покрытые зеленью горы. Непрекращающейся песней звенело эхо горного ручья. Громадный вулкан с обугленной голой вершиной грозно ворчал, то ли утихомиривался, то ли копил силы для нового извержения. Уже раздерганное ветрами, но еще не разметанное по небосводу, сизое облако создавало гнетущую атмосферу. Осторожно чирикали птицы.
Длинная, похожая на пеструю змею, процессия растянулась по дороге. Хлопали на прохладном ветру флаги. Ближе к хвосту тихо переговаривались меж собой люди, все равно с головы не видно и не слышно, что здесь творится. Глашатай впереди бежал молча, извещать о проезде было некого, разве что зверей лесных, да демонов. Два телохранителя вышагивали, строго оглядывая кусты из-под соломенных шляп. Слуга вел под уздцы коня даймё, выступая по левую руку от господина. Изящные дорогие украшения, искусно расшитая попона, да и сам конь был отборный, холеный. Не бедствовали и люди в свите. Всадник держался в седле прямо и гордо, как человек, по праву владеющий окружающим его богатством, но то и дело наклонял голову, чтобы удобнее было разговаривать с человеком по правую руку от себя. Человеком, который выбивался из стройной людской цепочки, как своенравная прядь из гладкой прически.
Устали и люди, и лошади. Все позабыли про степенное достоинство, с коим следует шествовать даймё высокого достатка и громкого имени, все торопились поскорее убраться от разъяренной горы, что плевала огнем в небеса. Они шли и шли, но не становилось прохладнее, а с неба время от времени, кружась, опускались хлопья темно-серого снега, который не таял в ладони.

(еще - Биш)

- Зима посреди лета, - негромко проговорил сам себе какой-то самурай. – Нехороший знак.
И, брезгливо зажав нос, посмотрел при этом на их негаданного спутника в грязной и прожженной до дыр одежде.
- Что? – сочувственно спросил тот. – Воняет?
Самурай глядел презрительно, не в силах понять, почему этого грязнулю вообще пустили идти с ними, тем паче рядом с даймё. Марает их всех одним своим присутствием. Но желания господина не обсуждают, приходилось мириться. Зато бродяга – никто, ему можно и высказать отвращение.
- Ты вообще когда-нибудь мылся? С тобой рядом идти тошно.
Одноглазый громила – достаточно одного взгляда, чтобы понять, что с ним лучше не сталкиваться поздней ночью на перекрестке, - оттянул грязным пальцем ворот рваного косодэ, понюхал.
- Было дело, - кивнул он. – А что?
Долгая дорога и тревоги вчерашнего вечера дали себя знать, остановиться самурай уже не мог. К тому же, как назло, господин отдалился на два шага вперед, чтобы обсудить что-то со старшим каро, и сдерживать рвущееся наружу негодование стало некому.
- Ты как птичий помет на посуде для жертвоприношения. Срамота. А еще два меча носишь, корчишь из себя воина.
Остальные порыв не поддержали, но и не возражали. Как-то так самой получилось – что оба спорщика очутились в окружении, и не убежать теперь, даже если вдруг захочется.
- Ну, давай подеремся, если хочешь, - с сожалением усмехнулся долговязый бродяга, через силу, без желания веселиться.

(Далара mo)

Пыл задиры немного поохладел: вооруженный великан с шириной плеч такой, что впору бревна носить, мог отбить охоту лезть в драку у кого угодно. Но гордость не позволяла отступиться. Самурай напыжился, стараясь казаться больше хотя бы самому себе.
- Тогда от тебя еще больше станет вони. Лучше сходи найди речку и в ней искупайся, а нас оставь в покое. Мы тебя не звали!
Вокруг раздались жидкие и сдержанные возгласы одобрения. Самурай, подбодренный ими и еще больше собственной горделивостью, попытался выпихнуть громилу за пределы круга. Но него посмотрели сначала с недоумением - мол, не по-онял, - а затем уже с легкой досадой. Может быть, бродяга не хотел ссориться с хозяином Такаямы, а может быть, ему было лень. Но он сгреб задиру за шиворот, поволок разбираться. Шагал он широко, плененному бедолаге приходилось быстро-быстро переступать, чтобы поспевать за громилой. Попытки ударить и освободиться от могучего захвата ни к чему не привели. Молодой самурай был сейчас похож на шкодливого щенка, которого вот-вот ткнут носом в собственную лужицу. Надо было спасать лицо. Пленник схватился за рукоять меча с полным намерением драться уже всерьез.
- Поостынь.
Куда там, гордость и, чего греха таить, страх слились в неконтролируемую взрывоопасную смесь. Молодой узкоскулый самурайчик вытянул меч из ножен на четверть, когда с дороги раздался слишком хорошо знакомый ему окрик:
- Прекратить!
Конь под даймё пританцовывал, всем своим видом отражал недовольство более сдержанного хозяина, кривил губы и пофыркивал.

(и снова мы)

Большей потери лица, чем прилюдно ослушаться, и придумать было нельзя. Пленник убрал меч и понурился.
- Что здесь произошло?
- Так, - долговязый бандит разжал пальцы, с сожалением выпуская добычу. – Обсуждаем столичную моду. Ты не против?
Даймё Канамори ничего не успел ответить, хотя очевидно собирался, когда из-за всех сразу окрестных кустов послышался вдруг скрипучий смех, похожий на повизгивание древней несмазанной двери в старой хижине.
- Молодежь, молодежь, - радостно произнес не менее скрипучий женский голос, когда утих смех. - Зря вы так торопитесь, все равно никуда не денетесь. Все мне достанетесь.
Слова гуляли эхом, будто отражаясь от гор. Люди на дороге остановились и притихли. Лошади опасливо прядали ушами. У даймё на лице появилось странное выражение, словно он что-то вспомнил, но не был уверен в правдивости воспоминания.
- Покажись, - велел он.
Шуршание листьев, и вот на солнечный свет из-за кустов вышла, причмокивая морщинистыми губами, горбатая старуха. Улыбнулась, показав редкие гнилые зубы. Оглядела всех по очереди.
- Ну как, рады встрече?
- Ты еще что за карга? – пожелал знать одноглазый бродяга, отряхнул ладони.
Задние напирали на передних, не догадываясь о неожиданном препятствии.
Бабка посмотрела на Мицуке ласково, как на любимого внучка. Семеня, обошла его и замершего юного самурая.
- Слышу - люди молодые да живые. Дай, думаю, погляжу. Вот ты большой и сильный, пойдешь ко мне в услужение?
- А расплачиваться будешь натурой? – не без опаски уточнил роши, замотал растрепанной головой. – Не пойдет.

(futari)

Снова хихиканье – и будто опять из-за кустов со всех сторон одновременно, а вовсе не от старухи. Белесые седые патлы разлетелись в стороны, как от ветра. Корявые зубы оскалились из-под морщинистых губ.
- Мне служат без оплаты. Будешь верно прислуживать, жизнь сохраню. А иначе – хи-хии – съем!
Покосилась на даймё, который придерживал лошадь и не спешил приближаться, сморщилась весело. И вновь нагло и хитро уставилась бродяге прямо в лицо.
- Или можешь откупиться.
- Вот пристала! Нет у меня ничего, отвяжись по добру, по здорову.
Мицуке вспомнил, что Цуива, вроде бы, носит в коробе его дзори – если, конечно, не потерял. Но возьмет ли настырная бабка раздерганные в клочки соломенные сандалии?
- Как ж нет, когда вон сокровище за спиной таскаешь, - не унималась та. – Отдашь, и иди себе спокойно дальше, живой-здоровый.
Она даже причмокнула от жадности.
Мицуке расхохотался:
- И что ты с ним будешь делать? Обрубать ветки сосен на хворост?
- То уж не твое дело, что я буду делать. Мало ли куда сгодится хороший меч. Ну как, отдашь или...
Задира, еще недавно наскакивавший на бродягу, а теперь стоявший тут же в сторонке, схватился вдруг за лицо и заорал, будто его на куски режут. Когда силой отняли его ладони, оказалось, что лицо исполосовано глубокими кровоточащими порезами. Бабка ухмыльнулась в драный ворот косодэ. Долговязый роши помрачнел.
- Не надо мне угрожать, - негромко попросил он, вытирая ладони о штаны.

(mo ichido futari)

- Это, милый, чтоб ты поверил, не так слаба старуха, как кажется. Так как насчет меча?
Дикое ржание коней прервало все дальнейшие разговоры. Даже самые послушные животные словно взбесились. Куда пропала былая усталость, лошади завертелись на месте, принялись рваться из рук хозяев, норовили лягнуть копытами ближайших людей. А потом из хвоста колонны послышался уже и вполне человеческий крик, а за ним еще один, и еще. Тяжелый хлюпающий звук оборвал один из голосов. Затем послышался хруст чего-то разламываемого, а скорее разрываемого невиданной силой. Хлюпающие звуки повторились, в сером пепельном тумане стали проступать гигантские очертания чего-то очень похожего на человека. Люди в панике, тесня друг друга, пытались бежать от него. Кое-кто понадеялся скрыться в кустах, остальные, обремененные вещами, оставались на дороге. Один за другим раздались истошные женские визги.
Мицуке оглянулся, забыв про спор; на грязном лице - беспокойство и почти облегчение после долгого ожидания. Он, морщась, тряхнул головой, как будто хотел избавиться от назойливого звона в ушах. Поймал не успевшую опомниться бабку, та сглотнула, почувствовав прикосновение к горлу холодного и очень острого лезвия.
- Если ты позвала Гашадокуро, то пойдешь к нему на закуску.
- Нужен он мне... - окрысилась бабка. – Не звала!
Вывернулась из рук, отскочила, алчно и боязливо косясь на клинок.
- Отдашь меч, вызволю вас из беды.
- Не отдам.
Мицуке посмотрел на сбившихся в кучу мальчишек из свиты, на воинов постарше, что повыхватывали оружие, но не знали, с кем же сражаться, и не оглядываясь зашагал в хвост колонны, расталкивая разбегающихся людей.

(были вдвоем, теперь еще - Грей)

Неподалеку от домика Сакаи

Обитатели дворца очень недоверчиво проводили молчаливого телохранителя, когда он проследовал за хвостатым любимцем наместника.
Бубенчик на шее обезьянки звенел в такт едва слышимым пошлепываниям маленьких лапок по пыльной дороге, да изредка его хозяин негромко подзывал своего унылого спутника. Миги рассеянно кивал и все шел чуть поодаль от господина Каку, делая вид, будто они и вовсе незнакомы.
Как ни обнадеживало Миги уверенное поведение обезьянки, лицо его все равно оставалось мрачно, и сердитая морщинка залегла между бровей. И даже не сомнения одолевали его – скорей, не хотелось снова видеть наместника. Узнать бы – жив ли он, цел ли, да и оставить спокойно скрываться, пока все не разъяснится.
Молодой телохранитель заскрипел зубами и со злости пнул какой-то пыльный камень, неудачно лежавший в траве. «Хоть бы он мог день просидеть тихо, не рыпаясь, не высовываясь и без приключений!» Впрочем, эту небеспочвенную злость Миги старался сдерживать, ведь частично он сам был виноват, что наместник теперь официально мертв и должен прятаться от глаз живых. Он, Миги, телохранитель, он и отвечает за жизнь подопечного, пусть это и переодетая сестра, а не Токисада.
Что-то они, охрана, упустили, что-то недоглядели. Нашел убийца трещинку, пролез-таки. И, главное, быстро жертву убил, ловко, умело, иначе Кисаки достало бы сил сопротивляться...
Задумавшись, Миги не сразу заметил, что господин Каку уже остановился и гневно пытается обратить на себя внимание молодого человека, и вернулся назад на несколько шагов.
- Вижу, вижу, - успокоил он маленького зверька, свернув в нужном месте. «Это путь к дому Сакаи, или я ошибаюсь?» - мелькнуло в голове. Серая спинка обезьянки пропадала в высокой траве, но бубенчик неизменным укоризненным звоном помогал телохранителю определять, куда ведет его зверек.
И правда, вскоре из-за ветвей показалась знакомая светлая ограда и ворота охотничьего домика. Маленький проводник остановился, бубенчик успокаивающе звякнул:«Пришли».

У подножия Асама (продолжение)

Детали их путешествия от Хаяши ускользнули; во-первых, самое интересное происходило далеко впереди, во-вторых, он едва помнил, как кто-то из самураев, оглядевшись по сторонам, закинул легкого, будто перышко, пацаненка в седло. «Пока не добрались до города – пусть отдыхает». Мальчишка дремал и видел во сне, как косматый оскалившийся демон выхватывает из него рук зеленое пламя, и сразу же наваливается свинцовая тяжесть. И горьковатое ощущение потери. Амулет было жаль до слез, но вместе с ним утекло ручейком всемогущество... Хриплые вороньи крики выдернули из сна, будто ушат ледяной воды. А чтобы наверняка, зловредная птица еще и клевалась.

Крики, ржание и хруст костей продолжали нарастать. Мимо колонны промчалась обезумевшая лошадь, вся спина и седло которой были залиты кровью. Силуэт в пепельном тумане в четыре человеческих роста продолжал спокойно, но довольно быстро продвигаться вперед. Теперь уже стало заметно, как двигаются чудовищные руки, подхватывая что-то у самой земли. Вот лапища поднялась вверх, между тонких пальцев бьется что-то живое и кричащее. Вот рука забросила свою добычу в распахнувшийся зев, усеянный крупными острыми клыками. Очередной чавкающий треск, крик обрывается, вниз падает половина того, что когда-то было человеком. Но другая рука уже подхватывает и этот кусок, оправляя его вслед за первым.

(Далара mo, Grey mo)

Глава клана, вырвав поводья из рук слуги, погнал коня между бегущими со всех ног людьми к концу процессии. Испуганное животное безумно таращило глаза и все пыталось повернуть на обочину, но ему не давали. Старший каро схватил ближайшую лошадь и ринулся следом. Оставшиеся на месте самураи постарше принялись направлять молодежь, подгонять бегущих. Разглядев, наконец, как следует монстра, что шел на них медленно и неотвратимо, как цунами, оба наездника осадили коней. Скелет без кожи и мяса казался одновременно хрупким и массивным, возвышался над людьми, будто скала над мелкой галькой. В солнечном свете ослепительно белели кости.
- Сухожилия на ступнях, - бросил даймё верному каро.
Тот кивнул в ответ. Сверкнули лезвия мечей.

Продолжая хрустеть кусками человеческих и лошадиных тел, Гашадокуро неторопливо обводил столпотворение внизу взглядом громадных пустых глазниц. По чудовищной зубастой челюсти, не прекращая, стекало кровавое месиво, шлепаясь на дорогу и траву большими жирными каплями. То, что было "съедено", вопреки всем природным законам не вываливалось наружу между ребер и из пустого подбрюшья, а словно растворялось где-то в глубине грудной клетки, превращаясь во что-то серое и туманное. В районе сердца у монстра уже даже образовался некий темный сгусток, от которого черные пульсирующие нити тянулись к костям и сочленениям. Этого было пока почти незаметно, но от вливания в тело чудовища этой "субстанции", размер Гашадокуро постепенно все увеличивался и увеличивался.

(все та же компания)

Заметив двух существ, которые в отличие остальных не бежали от него, а наоборот приближались, скелет отшвырнул в сторону "надкусанного" слугу и громко клацнул челюстью. Руки-лапы с длинными острыми когтями, даже близко не похожими на человеческие пальцы, синхронно метнулись вперед и вниз, чтобы схватить новую порцию чересчур храброй "пищи".
Люди, впрочем, не стремились так просто сделаться закуской. Лошади под ними неистовствовали и исходили пеной, но всадникам пока удавалось держать их на месте. Уходя от направленной на них атаки, конники разлетелись в стороны, как два листа под шквальным ветром. В сравнении с махиной демона их мечи казались игрушечными. Спасало лишь то, что гигантское тело демона было неспособно на молниеносные движения. Два всадника на полном скаку одновременно полоснули мечами по ногам Гашадокуро со всей силы в стремлении перерезать сухожилия, если они там есть, и помешать идти дальше. За его спиной по короткой дуге проехали мимо друг друга и снова, в обратную сторону, ударили по громадным ногам в тех же местах.

Цуива паниковал. Его-то сожрут, не жалко будет, но короб! Короб надо было спасать. А еще мальчика, которого девушки сначала окружили заботой, а теперь разбежались в диком ужасе. Кто не в ужасе, те побежали спасать красавицу-хозяйку, что ехала впереди. Цуива глянул мельком, но судя по всему, хозяйки они там не нашли, только пустой паланкин. То ли госпожа резва и сама ушла от опасности, то ли здесь замешаны духи еще больше, чем показалось вначале... то-то их даймё бледен и как-то чересчур уж благороден лицом (вспомнить деревенского старосту, так этот еще и худощав до невозможности), словно демоны давно из него силы пьют понемногу. Так ли, этак ли, а малец Хаяши сидел, как чурбан, и не думал убегать. Даже ворон, вот умная птица, понукал к действию. Обычно Цуива его опасался, но сейчас был благодарен и даже пообещал мысленно покормить крошками, когда выберутся целыми и невредимыми. Щуплый носильщик схватил мальчонку за плечи и встряхнул.

(и я в помощь)

- Очнись! – крикнул он ему прямо в ухо, чтобы точно услышал. – Бежим!
Хаяши вздрогнул, мотнул головой.
- Подожди... я попробую что-нибудь сделать.
Только, судя по голосу, он сам был не слишком уверен в своих силах. Рядом с ними остановился долговязый роши – сзади, хихикая в кулак, едва поспевала какая-то незнакомая подозрительная Цуиве бабка. Носильщик понял, что поднимается в воздух, и взбрыкнул жилистыми ногами. Его закинули вместе с мальчишкой на лошадь.
- Увези его! – приказал Мицуке.
Носильщик вцепился в поводья, с перепугу сам не понял, то ли кивнул, то ли нет. Одновременно с коробом и мальчонкой было неудобно, но Цуива не желал расставаться ни с тем, ни с другим. Подстегнул животное, и то рванулось с места, будто за ним гнались сотни демонов. Промчалось мимо женщин, которым помогали опомнившиеся самураи.
Даймё, не приближаясь, крикнул:
- Мицуке, уходи с ними!
- И позволить тебе потерять лицо, не выполнив договор? – поинтересовался мрачно оборванец, разминая пальцы.
На его взгляд невесть откуда взявшийся обжора-скелет чересчур подрос.
- С каких пор тебя заботит хоть чье-то потерянное лицо? – Канамори подъехал ближе, чтобы не кричать на всю дорогу, но постоянно оглядывался на демона. – Хочешь избежать выполнения договора или ты за эти годы научился бегать быстрее лисы?
Веселый оскал, что появился на грязном обветренном лице, украсил бы хвостатое четвероногое рыжей масти, вот только взгляд оставался по-прежнему мрачным. Мицуке пригнулся – лапа чудовища сгребла воздух у него над головой, звонко щелкнули, будто палочки-шакубьёши, костяные пальцы.

(minna)

- Делай как знаешь, - махнул рукой даймё, мысленно пытаясь стряхнуть непонятное чувство, рожденное этим оскалом; времени на разговоры не оставалось. - Только не вздумай помереть.
Бабка у ног роши зафыркала, дернула за рукав.
- Раз мне меч не отдаешь, так хоть к делу приложи. Только им и повалишь Гашадокуро.
- Ну это мы как-нибудь не допустим, - переполненный злостью голос, прозвучал негромко, но очень отчетливо.
Пока исполинский скелет занимался отловом новых порций (и, не считая пары неудач, отправил в свою утробу еще одного коня, чей всадник сумел избежать неминуемой смерти вовремя рухнув из седла на землю, и перепуганного носильщика, который по глупости все не мог решиться бросить доверенный большой короб, а утащить одному не хватало сил), по бокам от него в пепельном тумане проступили по две фигуры, на этот раз вполне человеческого роста.
- Мы знали, что ты не пожелаешь убегать. Кое в чем, такие, как ты, очень предсказуемы, - старший из монахов нехорошо улыбался. Очень нехорошо.
- А, старые знакомые... Все никак не угомонитесь?
Вот когда было впору пожалеть о повязке, но что делать, если покалеченный глаз все равно не видит даже днем? Обходиться тем, что остался - что же еще? Мицуке смерил взглядом ненасытного Гашадокуро, прогнал не вовремя заглянувшую в голову мысль: «А что будет, когда он не сможет дальше расти?» и стряхнул с плеча длинный сверток. Не пришлось нашаривать рукоять, та сама легла в руку, послушная, ждущая, жаждущая продолжения. Несколько слоев кожи и ткани - нашел время, завернул в них меч еще на вершине, - опали, как осенью кленовые листья, обнажая прямой обоюдоострый клинок.

(...)

Бабка запрыгала, заквохала, как вспугнутая курица в траве. Потянула жадные коричневые тонкие лапы с нестриженными ногтями к сокровищу. Куда там, не достать. Да и от владельца меча дохнуло, как обжигающим ветром с вулкана: не трожь. Отступила, засунула пальцы в рот и не отрывала больше взгляда сверкающих глаз под морщинистыми веками от блестящего металла.
Даймё оглянулся через плечо, словно его окликнули.
...«Бива моя, потому что у тебя уже есть обломок меча!»...
...«У меня теперь есть сокровища... У тебя меч»...
...«Целый меч».
Рукоять с навершием, похожим на сложенные вместе ладони, ребристый у основания прямой клинок с двумя глубокими продольными бороздами. По размерам меч сошел бы за дайто. Черный, он казался невероятно тяжелым. И живым. Они с Мицуке были слишком похожи, чтобы думать о совпадениях – в обоих не было ни изящности, ни того, что принято считать красотой, оба покалечены временем и людьми, оба настолько же чужды этой стране внешне, насколько родны ей внутренне.
Сказать – а что тут скажешь? Писать стихи – не время и не место, когда кровь заливает дорогу под ногами демона. Даймё отсалютовал давнему приятелю, получил в ответ короткий, сдержанный кивок и неожиданно для себя улыбнулся: похоже, Мицуке, наконец, нашел оружие по себе.

Под звон разматываемых цепей и шорох рассекаемого ветра, монахи-демоны двинулись вперед. Простой люд уже покинул площадку разворачивающегося "представления", остались только те, кто не хотел убегать или не мог. Вращение кусаригама в четырех парах рук все убыстрялось, замерший гигантский скелет, казалось, заворожено следит за тем, как четыре маленьких фигурки приближаются к еще одной. А в руках у нее... Гашадокуро плохо умел думать и формулировать свои мысли. Наверное, потому что большую часть его призрачного сознания занимал лишь голод. Но одно чудовищный демон понял сразу, длинная вещь в руках человечка ему совсем не нравится.

(те же на сцене)

- И что вам под землей не сидится?..
Двух встреч с резвыми монахами ему было достаточно, чтобы знать – к ним лучше не приближаться. Без толку – рубить голову тому, кто потом наденет ее, будто шляпу. И мальчишка сейчас не помощник, у него сил, наверняка, не осталось, чтобы поджечь сухую траву. Не то что – поднять очищающее пламя... Мицуке смотрел на противников, которые заходили на него со всех четырех сторон стаей оголодавших собак.
Самое умное сейчас – наступить на гордость и бежать. Упрямство, вечный его спутник с самого рождения, не давало сделать шаг назад. Но было и что-то еще... Кто-то (или что-то) нашептывало слова, что слышал лишь один человек – сам роши. Принуждал, понукал, уговаривал... И Сейшин Киёмори, который втайне, про себя, гордился тем, что никто не может заставить его сделать что-то наперекор его собственному желанию, не устоял. Может быть, потому что сейчас меч пел о том, чего хотел он сам.

Цепи лязгнули, загнутые лезвия устремились к желанной добыче. Пасть демона-скелета распахнулась и оттуда вырвался странный рев, походящий больше на гудение сотни массивных рогов. На плече у чудовища зашевелилось что-то темно-фиолетовое.

От обилия пищи демон не стремился подбирать все «крохи». Выложенная камнями дорога и примятая трава вокруг напоминали поле битвы, где смешались кровь и оружие. И человеческие останки. От одного взгляда на все это к горлу подступала тошнота. Канамори, чья яркая парадная одежда казалась сейчас неуместной, на ходу подхватил нагинату – одну из множества уроненных, брошенных, забытых. Рывок лошади, разворот, искры из-под копыт. Удар древком нагинаты по летящей цепи отозвался дрожью в руке, зато и лезвие кусаригама, не достигнув цели, воткнулось в землю между булыжниками. Ну держись, монах! Крупный, похожий на медведя, он и рычал, как зверь, из-под надвинутой на глаза шляпы.

(minna)

Если вдруг проснулась в сердце непривычная злость, ярость, обжигающая до испарины, до слепоты, значит, она там была и раньше? Дремала, затаившись до подходящего случая. Ждала. Цепь, что опутала плечи, жалобно тренькнула, лопнула; соскользнула вторая, змеей обвившая длинный прямой клинок. Свободной рукой долговязый роши выдернул застрявший в плече серп – исчезло ощущение, как острие царапает кость, зато по спине потекли горячие вязкие струйки. Боли он не чувствовал, но пока что – не удивлялся.
- Ама-но джяку*! – выдохнул кто-то рядом.

Звонкий воинственный крик ударил по барабанным перепонкам. Женщина-боец? Откуда?! Взметнулись языками пламени одежды на тонкой фигуре. Остановилась перед высоким тощим монахом, сверкнула белыми зубами в диком и радостном оскале. В маленьких руках изящные и смертоносные кама. Шею женщины, словно украшение, обвила маленькая змейка с медным отливом темной шкурки.
- Вот и нет твоей цепи, - усмехнулась. – Поиграем еще?
И не дожидаясь ответа, закружилась в танце, не давая противнику времени подумать о роши.

Монахи, словно по команде, отпрянули в разные стороны. Врагов оказалось несколько больше, чем они рассчитывали. Но отступать тоже было поздно. Из широких рукавов одеяний послушно выпрыгивали новые складные серпы, тонкие цепи обвивали запястья, на лицах застывали оскалы. Один бросился на ловкого всадника, направляя удар не в человека, а по ногам животного. Другой, выпустив сразу две цепи, позволил закружить себя в боевом танце с незнакомкой. Третий перегородил дорогу еще одному конному воину. Старший, весело усмехнулся, и, смотав на кулак остаток цепи, оглянулся через плечо.
- Пора выполнять договор.

(...)

- Я помню, - тонкий, почти девичий, голосок, хоть и раздался сверху, но точно не принадлежал Гашадокуро.
Фиолетовое существо на плече демона-скелета выпрямилось в полный рост. Его тело скрывала причудливая накидка, оставлявшая открытой лишь голову - черноволосую, с лиловой кожей и парой больших алых глаз. Ни рта, ни ушей, ни носа, у твари не было.
- Вперед, - пискнул голосок.
И чудовищная мощь громадного существа послушно пришла в движение. Сделав шаг, Гашадокуро отвесно ударил лапой по стоящему перед ним воину с мечом. Мицуке развернулся, пропуская гигантскую лапу, так похожую на обглоданного цучигумо*, что могла прихлопнуть человека на месте, как жука. Необычный клинок срезал фаланги толщиной со ствол молодого дерева, так, будто те действительно были бамбуком. Едва ли человеческая глотка способна издать злобный рык, но все звери давно разбежались, спасаясь от гнева проснувшегося дракона на вершине и белесого ужаса на горной дороге внизу. Роши сам не поверил, что голос принадлежит ему самому. Он оглянулся: даймё цел, его женщина и телохранитель - пока тоже. Но и монахи никуда не подевались. А жаль.
Скелет зачерпнул обрубленными пальцами солидную горсть земли и отбросил ее в сторону. Не разгибаясь, он повернулся, протягивая к нахальной "пище" вторую лапу. Обломки костей, оставшиеся лежать на земле, подернулись серым туманом и начали растворяться в воздухе. Из торчащих остатков фаланг, под мерную пульсацию черного сгустка в груди Гашадокуро, начали расти новые когти.

Ловкий всадник был вынужден стать пешим, когда под ним упал конь с ранеными ногами. Жалко хорошее животное, выжило бы.
Удобное древко нагинаты в руках, воинственный свист лезвия, р-раз - и нет головы настырного монаха. Канамори размял занывшее плечо, по мирной жизни отвык уже. Но... как это?! Тот, кто должен был стать обезглавленным трупом, уже снова был при своем орудии питания и мысли и лез в драку, зло ухмыляясь из-под амигаса.
- Какого ж демона тебе не умирается!
Воспользовавшись изумлением противника, чересчур живучий монах выбил нагинату из рук. Человек отскочил, свистнули мимо по очереди два острых серпа. Даймё с нетерпеливым рыком схватился за меч.

(та же толпа)

Десятка полтора самураев под шорох соломенных сандалий по камням прибежали к месту схватки. Канамори подхватил с земли стрелу, показал им. Пнул в их сторону веревку и чуть не поплатился рукой за невнимание к противнику. Воин посообразительнее подхватил идею, организовал остальных, выстроил широкой дугой. Из десятка луков в гигантский скелет были выпущены стрелы, а вслед, словно обретшие вдруг крылья змеи, потянулись привязанные к ним веревки.
Мимолетным видением скользнула радостная улыбка Амэ. Воины потянули за веревки, так тянут охотники пойманного в силки зверя. Но сегодняшняя добыча оказалась слишком сильна для них. И тогда раздался звонкий женский голос, продекламировал что-то, в конце выкрикнул:
- Приди, Конаки-джиджи!*
Истошный ор младенца заглушил все.
Одну за другой Амэ отобрала веревки у опешивших самураев, обмотала ими ручки и ножки ребенка и приподняла его над землей. Младенец начал стремительно расти. Он же ее раздавит! Канамори, забыв о противнике, ринулся на помощь, под мерзкое хихиканье почувствовал жжение в плече, развернулся и со всей злости снес половину туловища монаха.
Младенец уже вырос до гигантских размеров и верещал так, что закладывало уши. Он молотил руками и ногами, пока не сгреб мешающие ему веревки, и тогда дернул их со всей страстью детской души. Хруст, треск, хлопки лопнувших веревок. Гашадокуро пошатнулся и завалился вперед, как подрубленное дерево. В общем переполохе перепуганные, возбужденные люди не сразу обратили внимание на бабкино кудахтание: «Спасайся, безумец!», да и не сразу поняли, к кому обращается настырная старуха, а потом – было поздно.

(опять же мы же)

------------
*konaki-jiji – демон в виде плачущего младенца; когда добросердечный путник берет его на руки, демон обретает свою настоящую форму и раздавливает человека.

Даже падая, Гашадокуро стиснул в кулаке зазевавшуюся добычу, потянул было в пасть, - отвисшая нижняя челюсть распахнулась еще шире, врата в мир тьмы, - и величественно, неторопливо рухнул в дорожную пыль. Зимними тучами вспухли клубы плотного темно-серого пепла, содрогнулась земля, и на этот раз дракон, что проснулся от долгой спячки и бился, сбрасывая каменную старую кожу, замолчал. В неожиданной тишине, - горы стихли, тоже маялись любопытством, что же сделают эти жалкие, но упрямые червячки против демонов, - что-то лопнуло. Как гигантский болотный пузырь, как нарыв. Зловонным гноем расплескалась черная густая слизь.
Время шло, все забыли о схватке. Стояли и смотрели. Не друг на друга – на груду старых иссохших и выскобленных солнцем костей... пока та не зашевелилась. Даймё выругался. Люди схватились за оружие, понимая, что против воскресающего великана оно бессильно. Амэ стояла с непроницаемым лицом, только в глазах светился азарт. Бабка захихикала, мелко и визгливо, перебирая морщинистыми пальцами подол своего невзрачного одеяния. Монахи, и те попятились, переглядываясь друг с другом, стараясь держаться подальше от черных клякс.
Но куски мертвой плоти больше не складывались в прожорливого кадавра. Стряхивая костяную труху, с земли поднялся одноглазый роши. Покачнулся, оперся на меч. Кровоточили, открывшись, недавние порезы, по скуле из-под тряпки, закрывающей левый глаз, текла кровь.
Рядом приподнялось и отвесно рухнуло сломанное ребро чудовища. Фиолетовая тварь поднялось во весь свой небольшой рост, брезгливо стряхивая серую пепельную пыль со своей чудесной накидки.

(minna ma-a ma-a...)

- Как некрасиво, - пискнул обиженный голосок.
Почти мгновенно рядом с ним оказались три монаха, оставшихся на ногах, половинки четвертого под общий переполох явно пытались куда-то уползти, причем в разные стороны.
- Довершай работу! - рявкнул старший.
- И без тебя помню, - огрызнулся фиолетовый демон и... развернул широкие полупрозрачные крылья, и оказавшиеся тем самым плащом. Под ними переливался расшитый жемчугом фиолетовый суо с черным поясом. Оружия человек-бабочка при себе не носил, а вот на шее у него покачивался на серебристой цепи большой прозрачный шар, словно выточенный из горного хрусталя. Внутри оберега плескалась нежно алая жидкость, в которой трудно было не признать кровь. Наклонившись, фиолетовое создание смахнуло длинным тонким пальцем темную каплю, оставшуюся на истлевающей кости Гашадокуро.
- Договор в силе, вам - меч, мне - его кровь, вся, до капли, - пискнул крылатый къюкецуки и без труда поднялся в воздух.
Монахам оставалось только ждать.
Самураи очнулись от ступора, вызванного страхом и потом изумлением. Переглянулись, подняли луки. Им хотелось отступить, оставить непонятного и внушающего боязнь роши один на один с кьюкецуки. Лишь даймё смотрел на одноглазого человека, больше похожего на полу-демона, с тревогой за него. Над крылатым созданием с гудением пролетел десяток стрел, предназначенных напугать, отогнать.
- Только жрать все горазды... – проворчал Мицуке, выдернул из каменистой земли меч.
Рукоять была будто подогнана под ладонь, непривычный обоюдоострый клинок сам знал, что нужно делать. Нет, он не диктовал свою волю – он выкапывал из сердца потаенные желания и подсказывал, как их утолить.
- Ты еще что за тварь?

(...)

- И что тебе скажет мое имя? - отмахнулся демон-заклинатель, поднося к глазам испачканный палец. - Знаешь, для Гашадокуро хватило одной капли крови малолетнего Антоку. С твоей я хотел вызвать из Ёми кого-то посерьёзнее, но вижу особенно стараться не придется. Ведь ты сам привел куда более забавную тварь.
Окровавленный палец замелькал в воздухе, тонкие темные линии послушно складывались в древние причудливые письмена. Письмена, которыми не пользовались уже сотни лет, письмена которые никогда не видел никто из ныне живущих смертных. Всего мгновение, один неразличимый миг, заклятью къюкецуки невозможно было помешать. А потом высоко над головами у людей и демонов злобно полыхнул багрянец вновь очнувшегося дракона тверди.
Остатки Гашадокуро, почти растаявшие как туман, вновь стали обретать плотность и очертания. Быстро, под тихий стук при касании друг друга, кости сложились в некое подобие человеческой фигуры. И все вокруг огласил дикий оглушающий рев, полный торжества и ярости. Рёв, слышать который, уже приходилось Мицуке.
Костяные ноги укоротились и стали еще мощнее, чем раньше. Истончившиеся руки напротив, вытянулись к земле, узкие кисти потеряли лишние пальцы, составляя лишь по три вытянутых белесых когтя. Костяные плечи раздвинулись, по-новому сложились ребра, а череп, соткавшийся из белесой хмари на гибком тонком позвоночнике, не имел ничего человеческого. Вытянутый, с глубокими провалами глаз и мощными квадратными зубами. Пустые глазницы налились тьмой, и приобрели тот цвет, что не имеет определения в языке живых. На голом костяном лбе медленно начали расти длинные ветвистые рога.
- Каков уродец, - восхищенно пискнул крылатый заклинатель.
- Ты сам не лучше! - громко клацнули в ответ оленьи челюсти, а живые глаза внутри мертвой кости переместили взгляд на замершего роши. - Ты думал, можно просто убить меня и все! Ну, уж нет. Я стал терпеливым и научился ждать. После пятидесяти лет заточения по воле полоумного монаха, это ожидание показалось мне лишь мгновением!
- Эй, Такамори... – негромко окликнул даймё Мицуке. – Вот теперь – действительно уходи. Здесь не твой бой.

(minna)

Спорить здесь было не о чем, бой действительно принадлежал не ему. Даймё, зажимая неглубокую, по счастью, рану на руке, нехотя издал утвердительное: "Угум", и крикнул своим:
- Гоните отсюда монахов! И не надейтесь убить их быстро!
Дружный хор голосов, топот ног, и монахи оказались центром внимания полутора десятков разгоряченных вооруженных людей, которые принялись оттеснять их все дальше и дальше от рогатого демона и его противника. Когда на каменистой, заваленной пеплом и грязью тропе осталось лишь трое, Мицуке неторопливо потянулся, разминая затекшую спину, крутанул в руке меч – для пробы, но надобности в том не было, оружие слушалось, как ни одно из того, чем не раз приходилось владеть.
- Давненько не виделись, - ухмыльнулся роши.
- Ты не видел, - если бы костяная морда не была неподвижна по своей природе, можно было подумать, что демон ухмыляется. - В этот раз тебе не удаться выйти из тени в конце схватки, и нет никого, кто встанет рядом с тобой, кроме жалких смертных, таких же, как ты. В этот раз ты увидишь меня изнутри, из моего брюха!
- Хватит похваляться, убей его, - пискнул къюкецуки, зависший над левым плечом Оленя.
Костяной демон обернулся, тонкий позвоночник шеи свернулся почти в спираль, в темных глазах вспыхнули холодные золотые искры.
- Ты смеешь приказывать мне?!
- Я воскресил тебя! - судя по тону, человек-бабочка даже не предполагал, что вызванное ми создание может ослушаться команды.
- А я и не умирал! - рявкнул костяной демон, громко клацнув челюстями.

(все те же)

Тонкая лапа, больше уже похожая на высушенную руку мумии, чем на гладкую кость, метнулась быстрее, чем мог различить человеческий взгляд. Вскрик, хруст, и фиолетовое тело с изломанными крыльями рухнуло в примятую окровавленную траву возле тропы. Черный Олень обернулся обратно к человеку, сжимая в когтях прозрачный шарик с рубиновым содержимым. Небольшое усилие, и тонкие стенки раскололись, выплеснув содержимое прямо на морду монстра. Алая пленка медленно начала расползаться по остальному телу Сетсору, обволакивая каждый сустав и кость. В правой лапе демона появились очертания громадного кривого меча, сгущающегося из кроваво-молочного тумана, повисшего вокруг.
- Характер у тебя не изменился, - кивнул Мицуке. – Все так же болтлив без причины.
Небесный муракумо-но цуруги устал ждать, приказал нанести удар первым – и роши не стал ему сопротивляться. Призрачный меч описал полукруг, лапа демона изогнулась в кисти в уже знакомом Мицуке движении, так словно в ней и не было кости, хотя сейчас-то она состояла как раз только из нее. Звона или какого-то иного звука так и не раздалось, но алое лезвие оттолкнуло древний клинок, как внезапный и мощный порыв ветра.
Два лезвия, каждое из которых причудливое по своей природе и непохожее на другое, сплелись в смертоносном танце. Тягучая алая хмарь и пугающая холодность черной стали - они оказались достойны друг друга, и ни одни не хотел уступить, как не собирались делать этого и те, кто сжимал в руках рукояти двух древних опытных убийц. Говорят, что нет на свете более страшного любителя человеческой крови, чем созданная человеческими же руками сталь. Ей всегда нужна кровь, и всегда в немалых количествах, а жажда ее заставляет померкнуть на своем фоне желания любого къюкецуки или демона. Так или иначе, но в этом поединке простой стали не нашлось места, да вряд ли хоть один обычный клинок выдержал бы удар любого из двух соперников.

(...)

Олень не изменил себе, он сражался в любимой манере - не сходя с места, не пытаясь оттеснить противника. Толстые ноги с затвердевшими у основания копытами словно вросли в землю, и лишь руки, выгибаясь, вели бой. Впрочем, роши похоже не испытывал по этому поводу каких-то серьезных трудностей. Ровно до того момента, когда багряное изогнутое лезвие не прижало муракумо-но цуруги к земле, навалившись с силой десяти великанов.
- Пора умирать!
Левая рука Сестору, словно снаряд из самострела, вытянулась вперед, выбрасывая для атаки широко разведенные когти с бритвенно острыми гранями.
- Какой быстрый...
Мицуке обернулся вокруг себя, выворачивая клинок из под давящего захвата. Обоюдоострый тяжелый меч отделил кисть демона от запястья, пройдя через кость, как через ручей. Оскользнувшись, роши едва не потерял равновесие на горном склоне.
- Дурак, который ни чему не научился!
Демон сделал шаг назад, отсеченная кисть осталась лежать на дороге, но ее место уже занимала новая, собравшаяся из пульсирующей и все время перетекающей пленки, ставшей уже из красной грязно-охристой.
- Моя сила не в физическом теле! Меня нельзя убить просто пронзив мечом! Потому что я неуязвим для клинков богов и смертных! - в пугающих глазах демона плясали огоньки безумия. - Я Черный Олень!!! Боль и зло этого мира питают меня!!! А значит... Я ВЕЧЕН!!!

(minna ma)

- И беспамятен.
Мицуке оказался рядом; если бы враг успел, то схватил бы человека, у которого то ли не было достаточно разума, то ли благоразумия, чтобы не связываться с чудовищами. Но роши умел выбирать, с кем сражаться. Острый клинок рассек костяную грудь почти безболезненно, - боль явилась потом, чуть попозже, - и, омывшись черной склизкой кровью вошел в тело Сетсору.
- Лишь руками сынов своих будешь ты сокрушен, помнишь? - Мицуке из последних сил толкнул меч дальше, прижался спиной к влажному брюху Оленя. – Это ты сотворил меня таким, каким я стал. Лишь моей крови решать, будешь ты сейчас жить или снова уйдешь во тьму.
- Ты не имеешь права наследия! - расхохотался Олень. - Теперь ты - мой! Всего лишь, часть МЕНЯ!!!
Белое, красное и черное смешались в одно сплошное мелькание. И посреди горной тропы вздулся чудовищный нарыв, под тонкой кожей которого бурлило и опадало нечто, что еще недавно было демоном и человеком.

(меня тут нет, я призрак)

Воины, обрадованные, что можно убраться подальше от гигантского скелета, рьяно взялись за монахов и загнали их в угол, образованный двумя отвесными скалами. Даймё, шедший позади своих подчиненных, сунулся было присоединиться к атаке, но не дал старший каро. Почтительно, но настойчиво оттеснил в сторону, мол, воины сами справятся, не дело господину рисковать собой по пустякам. Такамори оглянулся в поисках Амэ и не удержался:
- Вот же несносная девица!
Яркая многоцветная одежда ее крыльями бабочки мелькала совсем рядом с монахами в плотном окружении разгоряченных дракой мужчин. Каро проталкивался к ней с явно нецензурным выражением обычно спокойного лица. Даймё окликнул его и велел оставить бесполезное занятие, не сомневаясь, что Амэ в запале скорее поубивает всех вокруг, чем даст выдернуть себя из боя.
Дальнейшее показалось ночным кошмаром, вязким и замедленным, словно время превратилось в гнусное болото, а седое от пепла лето превратилось в морозную зиму. Такамори оглянулся туда, где должны были продолжать поединок Мицуке и его противник, но вместо двух фигур на дороге болезненной язвой высился черный пузырь. Его маслянисто-гладкая черная поверхность двигалась, будто дышала, по ней скользили образы. Подойти ближе, и можно разглядеть судорожно ищущие что-то руки, лица с выпученными в отчаянии, страхе и злобе глазами, оскаленные рты. Они сменяли друг друга, наползали, тянулись наружу. В ушах звенело, как от пронзительных воплей, но не было слышно ни звука.
То, что поглотило Мицуке, больше не было демоном. Можно драться с человеком, можно упорно нападать на оживающих монахов, но что делать со стихией, родственной цунами, разрушительному землетрясению и затопляющему все огнем извержению вулкана?

(опять куча народа)

...Небо из свинцового сделалось цвета запекшейся крови – если это все еще было небо. Камни, те, что гора стряхнула с себя, и те, что раскаленными упали сверху, зашевелились; смяли очертания, превратились сначала в подобия Будд, какие ставят, чтобы помянуть умерших, затем в черепа с как будто бездонными дырами вместо носа и глаз. Дождь перемешался с пеплом и стал черным.
- Что за...
Голос был чужим. Откуда-то справа, а может быть, сверху раздался визгливый рокочущий смех.
- Нравится?!
Хохот повторился вновь, кажется, снова сверху, или все-таки снизу?
- Мое жалкое тело, собранное из ошметков дохлого монстра и чужой кровавой магии... Да, ты чуть не разрушил его... Но неужели, червяк, ты мог подумать, что я дам тебе разрушить и свою оболочку! Разрушить МОЕ новое тело!!!
Визги Оленя то приближались, то удалялись. Звуки причудливо пульсировали, подобно сердцу, заполненному страхом и колотящемуся в безумном ритме. Черный дождь залил багрянец неба, краски вновь перемешались. В глазницах черепов, покрывшихся рогами и шипами, запылали рубиновые огни. Человеку в центре хаоса хотелось опустить взгляд, посмотреть – осталось ли и у него еще тело или он тоже превратился в бесплотный голос, что царствовал здесь повсюду, и от звука которого появлялось ощущение, будто с живого сдирают кожу. Но опасался – не увидеть ничего. Лишь тяжелая ребристая рукоять в ладони хранила материальность, и он крепче сжал пальцы, чтобы не потерять последнее напоминание о жизни.
- А с чего ты решил, будто я буду спрашивать твоего разрешения? – крикнул он.

(minna)

Вопрос канул в непроглядную мглу, слова, словно что-то живое, вещественное потонули в глубоком омуте, отчаянно цепляясь за язык и гортань, как человек, хватающийся за прибрежную траву на краю болотной трясины.
- Палец не спрашивает разрешения у руки, рука не спрашивает разрешения у тела... Часть не спрашивает разрешения у целого!!!
Пылающие чудовищные морды, назвать их черепами уже было просто нельзя, сложились в некое подобие симметричной многолучевой звезды. В ее центре на мгновение мелькнули яростные безумные глаза, и рисунок рассыпался жирным пеплом, еще более темным, чем непрекращающийся дождь. Исчезая, горящие лица исторгали звуки, даже отдаленно не похожие на крики, но боль, что сквозила в них, сковывала волю и поселяла леденящий страх.
- Здесь у тебя нет ни силы, ни права! Тебя самого уже почти нет! И скоро здесь останусь только Я!!!
Человек отмахнулся – то ли от наваждения, то ли от голоса, то ли от слишком уж близко сунувшегося к нему чьего-то оскаленного рыла.
- Это – твои правила, - упрямо выговорил он сквозь стиснутые зубы; больно было даже шептать, словно кожа на губах облезла, слизнутая огнем. – Я живу... по своим.

(...)

Идти было некуда. Со всех сторон его обступали стены, сплетенные из костей и человеческих тел, прорубишься сквозь одну, следом встает другая. Капли дождя были едкими на вкус.
- Эй ты... самоуверенный дурак!.. Ты уже понял, как тебе не повезло?
- Да, ты упрям, но от того победа лишь слаще, - визгливо-рычащий шепот раздавался прямо рядом с ухом, причем и рядом с правым, и рядом с левым.
Хотя были ли у кого-то в этом месте уши, языки, руки? Все менялось быстро и стремительно, становясь лишь еще темнее и отвратительнее. Зловоние и ядовитые испарения болот смешивались липким запахом черной жижи, струящейся по незримым сосудам и жилам. Где-то далеко гудело жесткое темное пламя, пожирающее все и вся, рожденное из боли, отчаяния, гнева, жажды мести и безграничного безумия. Холодные и одновременно обжигающие языки огня лизнули пальцы, сжимающие рукоять, обвились вокруг и потянули в стороны в попытке разжать.
- Ты можешь жить по каким угодно правилам, это не имеет значения... Я не соблюдаю никаких... Даже свои! Ибо у меня их нет!!!
- Как же тебе...
Человек рухнул на колени, но не почувствовал удара о скользкие камни. Он вогнал меч в землю, стискивая его рукоять теперь обеими руками – больше ничего не осталось, что связывало его с прежним собой. Металл был холодным. Ледяным. Примерз к ладоням. Это было больно и одновременно – радовало, потому что это была его личная боль, не чужая.
- Как же тебе, должно быть, скучно. Ты даже правил не можешь нарушить...

(soshite Grey)

- Многие из вас тоже не могут, хотя они у вас и есть... Например, ты... Ты не можешь нарушить СВОИХ правил, и тот глупый монах тоже не мог... И где теперь он, а где я?! Что осталось от него?! Для чего он жил?!
Темнота взорвалась рубиновым светом, тысячи глаз жадно потянулись взглядом к тому, кто еще пытался остаться собой среди хаоса, сотворенного безумием вечно мертвого демона.
- Тьма... не будет существовать без света... Если бы не было монаха Кин Ки... кто вспомнил бы тебя?
Тела больше не существовало, должно быть – он умер. Интересно, где его похоронят? Человек рассмеялся над неуместностью мысли, прижался скулой к острому лезвию древнего меча. Из-под повязки, закрывающей левый глаз, потекла кровь – это он чувствовал.
- От него... остались воспоминания...
Горячий воздух обжигал ему горло, и это тоже было хорошо. Что угодно, лишь бы ушло оцепенение, которое наводил хриплый рык собеседника.
- Его имя. Что останется после тебя, черная образина?
- Боль... Страх... Ужас... Я живу этим и ради этого! Ты поймешь... позже...
Звук бьющего из земли родника перекрыл вокруг все остальное вокруг. Багровое налилось медовым цветом янтаря, а всякое движение умерло.
- Пора заканчивать, - костлявые руки протянулись из ниоткуда, подавая чашу, наполненную до краев желтой, жухлой и застоявшейся, водой. - Пей!

(& Bishop-san)

Человек упрямо покачал головой: нет.
Медовый мир дохнул жаром подземных огненных рек. Вода в сосуде зашевелилась, будто самостоятельное живое существо.
- Пей!!!
Человек боялся разжать губы, чтобы действительно не глотнуть воды, что не принесла еще никому жизни, только - смерть. Опираясь на меч, он поднялся на ноги, пошатнулся. Древний клинок налился тяжестью, его было не вырвать из земли, потом - не занести над собой. Зато вниз меч пошел, как по маслу. Чаша раскололась на две половинки.
- Не буду!
Неистовый рев швырнул его на то, что могло бы быть землей, десятки лап и рук схватили и поволокли сознание смертного куда-то вниз.
- Ты слабее! Ты должен подчиняться! - бесновался визгливый крик.
- А ты попробуй - заставь меня! - выдохнул человек, который уже не был уверен, что в нем осталось хоть что-то от прошлой жизни.
Янтарь превратился в грязь, крик перешел в вой. движение снова умерло. Они были здесь вдвоем - некогда человек и демон, бывший демоном всегда. Взгляды несуществующих глаз скрестились.
- Я не боюсь тебя, - сказал один из двоих; он был спокоен, потому что больше ничего не оставалось, лишь мгновение тишины перед решением. – Гораздо страшнее – люди, которых ты себе подчиняешь. Ни в этой жизни, ни после нее у тебя нет надо мной власти.
- Ты убил многих и принес горе еще большим... Ты вместе с тысячами других вскармливал меня и насыщал силой... Теперь ты не можешь отказаться, потому что, ты всегда был лишь частью меня!
- Но и ты не можешь отказаться, верно?
Ярость, ненависть и воля схлестнулись, даря боль и безмолвие.


(Grey-sama mo)

Дрожь земли под ногами прошла тревожной волной. Омерзительный пузырь колыхнулся, тени на его поверхности сместились, приняли новые формы. Стон как при падении громадного дерева. Ошалелая птица скользнула мимо, чуть не задев лицо кончиком крыла, и унеслась с диким писком прочь. У ног противно захихикала бабка, и Такамори в сердцах пнул ее. Потирая бок, метнулась подальше и опять зафыркала, захрюкала хриплым голоском.
- Дракон проснулся. Не нравится ему, что здесь творят.
От второй волны дрожи со склона покатились камни, пока еще маленькие. Поднялся жар, словно от котла с горячим супом. Даймё прихватил старушенцию за шиворот, посмотрел в ее смуглое сморщенное лицо.
- Ты бахвалилась, что можешь прекратить извержение вулкана. Давай, останавливай.
- За просто так ничего не делается. Пообещаешь меч...
- Меч не мой, не мне и обещать, - перебил он, встряхнул бабку так, что затрещала ткань. - Останавливай.
- Ох-хо-хо, - запричитала вдруг та, - старая я, сил маловато, почти не осталось. Просто так мне и не справиться, совсем ослабела.
Заметив брезгливое отвращение на лице мужчины, хитро заулыбалась.
- Но тут можно помочь. Подкрепиться мне надо, сам знаешь, - подмигнула.
Равнина глубоко внизу под дорогой наполнилась паром. Здесь, ближе к вершине Асама, в иссушенной почве почти не осталось влаги, но даже малые запасы ее начали испаряться от жара, идущего из-под земли. Даймё окинул тяжелым взглядом своих измазанных в саже, грязи и крови вассалов.
- Бери.
Бабка вывернулась, отскочила к сохнущим на корню кустам. Радостно забормотала что-то в сморщенную темную ладонь. Несколько воинов упали замертво. Потекший было с вершины вулкана черный дым, медленно и будто против воли втянулся обратно. По дороге прокатился ледяной ветер, поднял крупные горькие на запах хлопья пепла, захлопал одеждой, словно флагами, и чуть не сбил старуху с ног. Она зло ослабилась, но бормотать не перестала. Дым больше не поднимался и даже жар, как будто, начал спадать. Еще один воин упал ничком.

(опять я влезаю)

В угольно-черной темноте было очень холодно. Привкус грязного снега ощущался на губах и языке, отдавал золой, но было в этом вкусе и что-то новое...
Два голоса, одинаковые как капли из одного ручья, завершали беседу.
- Так кто ты такой?
- Часть... тебя...
- Верно.

Чудовищный нарыв на горной тропе лопнул, расплескался багровой жижей и растаял в пепельном тумане. Громадный увенчанный рогами силуэт гордо распрямил спину. Сухая длинная лапа сжимала ребристую рукоять черного тяжелого меча.
Подул ветер, и туман хлопьями потянуло прочь. Вместе с ним осыпались чешуйки пепла с исполинской фигуры. Поток свежего ветра закручивал их в спирали, возносил к небесам, чтобы там развеять в пыль и уничтожить окончательно. Навсегда.
Тот, кто стоял посреди горной тропы, смел ладонью последние седые клочья с волос и лица, наконец, сумел открыть глаза. Тихий шорох в траве заставил роши оглянуться…

(и опять мы)

Фиолетовый къюкецуки с трудом приподнялся и замер от ужаса, не в состоянии пошевелиться от вида того, кто стоял над ним. Крылатый заклинатель даже не смог бы сказать, что испугало его больше - холодный взгляд простого человеческого глаза или черное пламя, что яростно мерцало в глазнице, что раньше скрывала повязка.
- Он ушел, - сказал маленькому демону Мицуке.
Къюкецуки отрицательно покачал головой.
- Нет, он здесь, и теперь он всегда будет с тобой, - пискнул высокий голосок. - Но он сдался... Тебе...
Последние слова прозвучали с изрядной долей потрясения. Все тот же промозглый ветер трепал разорванные крылья. В неожиданной тишине пронзительный скрип къюкецуки показался всем очень громким. Роши – то ли он действительно стал еще выше ростом, то ли всем так казалось, - посмотрел на умолкшую гору, на монахов, на кряжистую старуху, что с виду помолодела слегка, налилась жизнью.
- Похоже, - сказал он, - не все дела сделаны.

(fuka)

Хватаясь за осклизлую траву, и волоча за собой переломанные ноги, демон-заклинатель пополз вверх по склону. От вида этого зрелища и без того кислые физиономии монахов сделались еще мрачнее. Мечи и копья, наставленные на них со всех сторон, тоже не добавляли оптимизма.
- Ну, что?! - явно раззадоривая себя и остальных, гаркнул старший. - На нас-то силы еще остались?! Или все же не рискнешь закончить все сам?
Мицуке наблюдал за потрепанным къюкецуки, пока фиолетовый демон не укрылся за камнями, посмотрел на сипящий задыхающийся от пепла вулкан. Монахи не удостоились и случайного взгляда.
- Убить их, - коротко приказал роши.
Кусаригамы на длинных цепях хищно засверкали в багровых сполохах. Самураи заколебались: как это, принимать приказы от чужака. Чужака, который должен был проиграть демону, но вышел живым. Чужака, чье лицо сейчас не было похоже на человеческое. Но даймё кивнул, мол, выполняйте, и они выполнили. Ослабшие от страха и усталости, ужаснувшиеся непонятной смерти своих товарищей, скинутые недолгим перерывом с вершин боевого азарта, они подняли мечи и ринулись на монахов так, словно те грозили родной деревне и господину. Госпожа, обычно робкая и нежная, усмехнулась зло и подхватила нагинату.
- Чтоб вам сгнить в болотах Йоми!
Все закончилось на удивление быстро. Сверкание стали, крики-выдохи, кровь, выплескивающаяся на истерзанную землю. И, наконец, тишина, если конечно не считать еще бурлящего где-то в вышине жерла вулкана и порывистого дыхания вырывавшегося из многих легких разом.

(все те же)

Двух монахов изрубили на куски. Части тел все равно пытались шевелиться, но их кололи и секли, пока не превратили в размазанный по камням фарш. Старший из демонов замер, прижавшись спиной к чахлому деревцу у края дороги. У него уже не было левой руки, а внутренности из вспоротого во многих местах живота болтались, доставая до земли. На лице, обезображенном меткими ударами нагинаты, застыл злобный оскал. Монахи забрали жизни еще четырех воинов и ранили почти всех остальных, но было понятно, что на большее они уже не способны.
- Мы все равно вернемся за мечом, - прошептали разорванные губы, а взгляд, игнорирующий всех присутствующих, был устремлен лишь к высокой фигуре на дороге. - А он все равно сожрет тебя изнутри!
Чужаку не требовалось раздвигать людей, чтобы подойти к умирающему монаху. Люди сами расступились перед ним.
- Не надейся.
Клинок поднялся, опустился.
Мицуке вытер испачканный меч пучком сухой травы, воткнул в землю с размаха. Страха, что кто-то осмелится дотронуться без разрешения, не было. А была пустота – и тьма, что еще не успокоилась. Роши посмотрел на вулкан, усмехнулся, сложил ладони, опускаясь возле разрубленного пополам тела на колено. Молитва не шла ни на ум, ни на язык, поэтому Мицуке просто так посидел с закрытыми глазами. Затем принялся заворачивать меч в кеса, позаимствованную у одного из монахов.
- Похоже, Кинджо из Овари, мы с тобой оба получили то, о чем не мечтали, а?

(minna)

Зловещий горб Асама вздымался к выцветшему предзакатному небу. Среди серого теплого «снега» прочь от злосчастного вулкана по темной «проталине» дороги вновь ползла процессия, но теперь много короче прежней. Не было больше шика и торжественности, не было веселого щебетания неутомимых служанок и ленивых разговоров от скуки, когда всех дел – идти вровень с другими. Люди, покрытые грязью, потом и кровью, шли молча. Никто не пытался нарушить порядок, забежать вперед, чтобы убраться поскорее из проклятого места; никто и не отставал. Наспех перевязанные раненые шли вместе со всеми; тех, кто не мог идти сам, поддерживали. Совсем ослабевших уложили на носилки.
Колонна была похожа теперь не на сверкающий, церемонный и словно бы игрушечный выезд богатого даймё, следующего протоколу, а на потрепанную и злую армию победителей в неравной схватке. Армию, которая готова перегрызть горло первому, кто попытается встать на ее пути к заслуженному отдыху.
Даймё по-прежнему ехал во главе, теперь с повязкой на руке и бледнее обычного. Время от времени он оборачивался и окидывал взглядом своих людей, каждый раз опасаясь, что их станет еще меньше. Губы дернулись в быстрой улыбке: они действительно его люди. Но он не сумел бы подняться до этого положения, если бы не сокровища Акаманосэки, ставшие первой ступенькой. А наказание за присвоение, которого он ждал много лет, так и не пришло. Как странно.
Мерный ход с трудом успокоенного коня укачивал, норовил затянуть в дрему, и Такамори – он все еще считал это имя своим, несмотря на годы и традиции, - незаметно под длинной накидкой раз за разом шевелил раненой рукой, чтобы сбросить сонливость. Люди не поддадутся усталости до тех пор, пока ей не поддастся даймё.
Очередной взгляд назад, и оказалось, что рослый воин в безобразно поношенной одежде и с длинным мечом в тряпице за спиной все-таки догнал их. Сейшин Киёмори – этот новый Мицуке, обладатель бездонно черного глаза, внушающего неуютные мысли – а не убраться ли от него подальше? - вначале отказался идти со всеми. Ему не возражали. И вот теперь он идет словно бы рядом, но сам по себе, как капля масла, которую не смешать с водой. Точь-в-точь незабвенный кот Чиру.

Процессия, немного приведенная в порядок в первой же по пути деревне, вошла в Никко победоносным отрядом. Большинство тех, кто собрались здесь в память первого сегуна из рода Токугава, провожали необычный, во всем противоречащий канону, кортеж удивленными взглядами. И, хоть сами не были уверены, почему, смущались, когда на них смотрели в ответ. Как будто они отсиделись в тылу, когда совсем недалеко прошла война.

Конец. Продолжение следует.