Старое Солнце дольше других задержался у входа в домик, - когда готовишься ступить в жилище малого лесного духа, всегда стоит лишний раз осмотреться. Не то что бы индеец не доверял своему чутью, свидетельствовавшему, что выдр искренне рад гостям, но лесные духи всегда славились непоседливостью и проказливостью, значит, даже доверяя им, расслабляться не стоило, если не хотел стать целью одной из их грубоватых шуток.
Шаман осторожно поднял руки, почти прикасаясь кончиками пальцев к стенам, словно ощупывая воздух вокруг дверного проема. Он старательно «прислушался», но никаких признаков приготовленной малым духом ловушки или какой-нибудь другой дурацкой шутки не почувствовал и уже собирался шагнуть через порог, когда услыхал обращенные к мальчишке слова самурая, особенно одно из них, звучавшее как «патэрэн». Старое Солнце знал, что этим словом местные жители называли жрецов Распятого Бога белых людей, его отношение к которым было многогранным. С одной стороны, среди встреченных им ранее священников попадались умные люди, стремившиеся научить живущих в южных от кочевий его племени, землях, новым, ослабляющим зов кровной мести и войны, законам. Но с другой стороны, многие из проповедующих во имя Распятого Бога священников были кровожадными, нетерпимыми к иному, отличному от их канона, мнению, да вдобавок еще и обожающими сжигать на кострах тех, кто думал иначе, а то и просто чем-то им не угодил. По этому индеец еще на миг задержался у входа в домик, отрешился от всего земного и еще более старательно попытался ощутить следы, как чего-то, направленного против верующих во что-то иное, так и последствия столь любимого некоторыми «патэрэнами» обряда, который Вождь Педро как-то назвал «аутодафе». Когда же никаких следов неприятной силы обнаружено не было, шаман переступил порог домика слегка склонив голову, после чего отбросил с головы капюшон и взглянул на расслабленно сидящего на корточках у стены пожилого, но еще крепкого человека. Белого человека, каких не часто встретишь в этих краях.
- Buenas noches, senor! – Поднимая правую ладонь в приветственном жесте, произнес индеец.
За старым знакомым проследовал мальчишка, и завершил мини-процессию весьма необычный человек. Несмотря на то, что его одеяние очень походило на то, в котором некогда ходил хозяин хижины, вошедший немолодой мужчина по типу равно не принадлежал как к местным жителям, так и к европейцам. Еще одной странностью было то, что священник почувствовал быстрое и легкое, как пушинка, творимое им заклятье - кем бы ни был гость, он владел колдовской силой.

(Бишоп-Рейтар-Хигф, ансамбль-трио)

(Bishop+Higf+Reytar)
домик на склоне вулкана

- Это Старое Солнце, мальчика зовут Хаяши, а того здорового самурая... О, да вы его знаете никак? - затараторил муджина, спеша поделиться знаниями. - На них напали внизу духи, но они спаслись около... э... В общем, в одном месте, а там я их нашел и привел сюда. Хаяши великий колдун, он спас всех-всех от множества злобных демонов. Они пришли на эту гору специально!
- Демоны? - спросил священник, слушая вполуха и думая совсем о другом.
- Да нет же! Наши гости! Ну так вот, я рассказал...
- Подожди, - поморщился европеец, - потом, - затем обратился к пришедшим. - Приветствую вас всех. Садитесь же, ведь, наверное, вы голодны и устали, а рассказ подождёт. Я, правда, рассчитывал ужин на двоих, но... Пошарь в наших запасах и найди что-то не требующего долгого приготовления, - обратился хозяин дома к выдру.
Тот не очень охотно сунулся за фусума, которая ограждала подобие кладовки - к роли хозяина окрестных мест это не очень подходило, но делать нечего. Уши чутко ловили каждое слово.
Мицуке расположился в углу, занять место напротив двери - не рискнул, не такого уж высокого мнения роши был о себе. И, как ни странно было встретить здесь старого знакомого, как ни должна была кричать о возможной опасности подозрительность, самурая клонило в сон. Сквозь дрему он слышал, как Хаяши сунулся с предложением помочь, как шаман выкладывал их запасы еды, чтобы не стать обузой для хозяина. Мицуке не участвовал в приготовлениях, он сидел, положив ладонь на рукоять меча с танцующим журавлем на цубе из темного металла.
- Демоны? Да…
Индеец немного помолчал, соображая, соответствует ли такое название алчущим духам, увязавшимся за путниками и пытавшимися закусить ими у хижины старика-полудуха.
- Странные, жаждущие духи, одевающиеся как местные жрецы и вооруженные чем-то вроде прикрепленных к цепи серпов. Они очень быстро двигаются, а холодная сталь им почти не причиняет вреда. - Присев на корточки, шаман выкладывал из котомок и вяленое мясо кролей, и все, что еще съестного оставалось в пригодном к употреблению виде, продолжая коротко и сжато описывать недавно встретившихся путникам врагов.

- Мне подобные духи встретились впервые, а привычные заклинания могли не оказать на них никакого действия, поэтому пришлось искать спасение в воинском искусстве.
Старое Солнце помолчал, взглянул в глаза католическому священнику и произнес:
- Их смог остановить этот вот почти мальчик. Как именно он сумел создать стену обжигающего темных духов пламени, я не совсем понимаю - все же это деяние для опытного, не раз использовавшего могучие ритуалы шамана, но он смог. Смог, хотя и вложил в это великое чародейство все что мог, и даже больше того, потратив часть своей жизненной силы. Не согласился ли падрэ взглянуть на этого юного воина? Может быть ты, слуга Распятого Бога, мог бы помочь ему, так как моего знания не хватило, чтобы помочь восстановить силы после совершенного им, достойного сильного шамана, действия.
Мицуке почувствовал, как кто-то пристраивается рядом, приоткрыл глаз - оказывается, это Хаяши не хватило силенок. Беглый чиго свернулся в клубок на полу, прижался для тепла к самураю и мгновенно уснул. Он немного походил на кота. Мицуке усмехнулся, вспомнив четверолапого друга с обрубком хвоста и ехидной ухмылкой на морде. Ему не хватало Чиру, тот был смелым котом.
Нельзя было не откликнуться на просьбу гостей. Священник поднялся и подошел к уснувшему мальчишке. Судя по услышанному, тот был истощен не столько физически, сколь запредельным духовным усилием. Пареньку не мешало бы поесть, но вряд ли сейчас стоит будить его для этого – сон важнее. Испокон веков это время, за которое тело, созданное мудрым Творцом по своему образу и подобию, заботится о себе само, почти чудесным образом восстанавливая утраченные силы и леча физические и душевные раны.
Надо лишь помочь.

(да те же)

Европеец опустился возле Хаяши на колени и начал молиться, при этом его руки недолго были сложенными в традиционном христианском жесте – вскоре пальцы сплелись совсем иначе. Он призывал Иисуса проявить свою милость через силы, действующие на этих островах, послать мальчику сон глубокий и спокойный и поделиться с ним божественной благодатью, «ибо достоин вознаграждения тот, кто подобно тебе, Сын Божий, отдает самого себя ради служение ближним!» В равном недоумении были бы и бывшие собраться по ордену, и сам Хаяши, если бы видел и слышал священника, и так же должен был удивиться Старое Солнце. Жесты и слова походили одновременно на шаманские ритуалы и христианские молитвы, но никто не узнал бы в точности тех слов и того жеста – да и повторялись ли они где-то такими, как есть?
Как бы то ни было, напряженное тело расслабилось, мальчик вытянулся, словно разом стало теплее, и отпала нужда сворачиваться в клубок. На губах Хаяши появилась улыбка.
- Утром у него будет отличный аппетит, позаботься о завтраке, Себастьян-Фердинанд, - произнес португалец, очень умело маскируя то, что ему не очень легко было встать с колен. – А теперь давайте же отдадим дань ужину!
Старое Солнце видел, как падре преклонил колени перед лежащим на земле мальчиком и начал читать молитвы. Индейцу доводилось видеть подобное неоднократно, причем, обычно, призывы жрецов к своему Распятому Богу не приносили никакого результата. Это позволяло Старому Солнцу с некоторым самодовольством размышлять, о том, что боги его предков, его народа – куда истиннее и сильнее этого странного небритого человека, чье распятое на кресте изображение столь часто встречалось в южных землях, подчиненных испанцам. Но в этот раз все было совсем не так.
Шаман чувствовал всеми струнами души, - эта молитва была куда могущественнее на этой земле, чем его камлания. Она была наполнена великой созидающей силой и сейчас эта сила, избравшая своим проводником пожилого падре, вливалась в изможденного мальчишку, исцеляя его и заполняя своим теплом холодную пустоту, образовавшуюся, когда мальчик держал колдовское пламя за пределом своих возможностей. Тогда в Хая-ши, как мысленно называл его Старое Солнце, сгорали его силы, его надежды на будущее, его мечты и желания. Сейчас же, индеец чувствовал, как все это ласково и бережно восстанавливается текущей сквозь коленопреклоненного падре силой.
Старое Солнце улыбнулся самыми уголками глаз, стараясь скрыть охватившее его смущение, равное тому, что испытывает мальчишка, надеющийся стать воином, вызвав на поединок сверстника, но наткнувшись на взрослого, куда более сильного и прославленного вождя, все же настроенного дружелюбно к побеспокоившему его сорванцу. Индеец не проронил ни звука пока пожилой европеец творил свое великое чародейство и, лишь когда исцеление завершилось, а падре, отдав Малому Духу Леса указания по поводу утренней трапезы, повернулся лицом к гостям, Старое Солнце очень глубоко, с чувством собственного достоинства и ощущая правильность того что делает, поклонился жрецу Распятого Бога.
Трапеза на сей раз была короткой, так как устали все, даже муджина. Впрочем, когда хозяева и гости разлеглись на полу, он еще некоторое время ворочался, пытаясь отложить в памяти то, что говорил и делал священник, чтоб при случае попробовать повторить. Даже мечтал, что поможет таким образом самому наставнику, а тот скажет, что он достоин высокого сана!
Но наконец сон сморил и выдра...

(те же, последний - пока - кусок!)

Ямато-но-орочи

В темноте горного леса, когда на небо только начал свое восхождение светлоликий Цукуёми, меж деревьев раздался шелест крыльев. Мыши, кроты и даже зайцы притаились, замерли в траве, под кустами, припав к земле. Но ночного гостя не интересовала добыча, по крайней мере, сейчас. Он опустился на крышу хижины горного отшельника и прошелся несколько раз взад-вперед по соломе ее покрывающей. Казалось, он тщательно прислушивается к происходящему внутри.
Наконец, удовлетворенный почуянным, он снялся с крыши, но не улетел далеко. Зашуршала, качаясь, ветка прямо напротив входа в человеческий дом. Взошедшая луна посеребрила верхушки деревьев, оставив нетронутой только черную вершину горы. На фоне светящегося диска прорисовался силуэт крупной птицы с длинным острым клювом. Ворон нес свою ночную вахту.

***

Другой день. Такаяма, провинция Хида

Закатное золото еще держалось только на самой вершине Такаямы – Высокой горы, что в провинции Хида. В замке и городе рядом, в деревушках, разбросанных по склону, в права уже вступили багряные сумерки. И чем ближе становилась ночь, чем ниже скатывалось солнце, тем печальнее становилась хозяйка замка. Некоторое время назад муж присоединился к ней, и они в молчании провожали последние искры умирающего дня. Провожали в надежде, разделенной скорее в мыслях, чем на словах. Несмотря на внешнюю невозмутимость обоих грызла тревога. Так спокойная поверхность пруда в саду то и дело подрагивала, встревоженная толстобрюхими откормленными карпами, и тогда казалось, что отражение горной вершины сотрясает землетрясение где-то там, в потустороннем мире.
Тонкое, как звук струны сямисена, напряженное спокойствие разорвал возглас:
- Доно!
Пропала мягкость, сгустились тени, и разом стало будто холоднее. Мирэи поплотнее закуталась в шелковую накидку. Из-за кустов приближался слуга с фонарем, за ним спешил один из посланных на поиски Садаро. Подошел, припал на одно колено перед верандой, склонил голову.
- Доно, поиски потерпели неудачу.

Ямато-но орочи

Возможно, маленький оборотень, сочетая с набожностью практичность, расставил вокруг дома не один охранный камень или неведомые покровители святого отца исправно несли караул даже в чужой для себя земле, но только никто не побеспокоил обитателей и гостей горной хижины. Внутри места едва хватило на всех, спали вповалку – если не считать одноглазого самурая, что сидел, прислонившись к стене. На рассвете Мицуке продрал глаза – один глаз – и выяснил, что беглый чиго пристроил голову к нему на колени. Мальчишка по-прежнему улыбался, казался сейчас гораздо младше своих лет. Роши запоздало подумал: они так и не спросили, откуда на их головы свалился маленький беглец; все было недосуг. Хаяши, пусть тощий, как жердь, но жилистый и крепкий, и руки у него крупные, как у крестьянина, а от детской речи еще не отвык.
Из-под одеяла, которым укрывался хозяин дома, слышалось деловитое негромкое похрапывание. Выдр же, наоборот, не признавал покрывала, разметался по циновке и пощелкивал, не просыпаясь клыками – рыбу, должно быть, во сне ловил. Меньше всех шума производил наньбуси, отвернулся к стене, сунув под голову котомку.
Осторожно, чтобы не разбудить, роши переложил мальчишку, поднялся. Перешагнул через хенгэ – тот вытянулся поперек выхода – вышел наружу, ежась от утреннего холодка и растирая затекшие плечи. Небольшая полянка тонула в густом тумане, деревья поднимались из него, как из разлившейся по весне реки.
- Кррр...

(Bishop mo)

Мицуке подмигнул нахохлившемуся не выспавшемуся ворону, тот нехотя каркнул еще раз в ответ. Все так же лениво разминаясь, Мицуке озирался по сторонам. Вчера, почти в темноте, ничего не удалось рассмотреть – даже если бы хватало сил удовлетворить любопытство. Патэрэн выбрал красивое место, где поселиться, - красивое, несмотря ни на что, и странное. Сверху донеслось очередное «кррра!» в подтверждение, зашуршал хвоей, удирая, то ли заяц, то ли припозднившийся бакэмоно. В вершинах сосен гулял ветер, перестукивались друг с другом ветви.
Неподалеку отыскался небольшой водопад, горный ручей обрушивался со всей скромной силой с уступа в глубокую каменную чашу, чтобы потом уже перелиться через ее край и бежать вниз по склону. Мицуке умылся, спустил до пояса комоде, уселся на мягкую, пружинящую подстилку из прошлогодней хвои и темно-зеленого мха. Выше в гору – когда они доберутся туда, где их встретят только камень, пепел и застывшая лава, ему будет не хватать запаха влажной земли, смолы на разогретых солнцем соснах.
Первый утренний луч отразился на узком лезвии меча. Мицуке вскочил на ноги. Неторопливые поначалу движения набирали скорость и мощь до тех пор, пока клинок стал невидим для случайного наблюдателя – только смазанный отблеск клинка, когда меч резал воздух, воду и случайные мелкие веточки, что швырял в самурая разыгравшийся ветер. Водяная мелкая пыль водопада украсилась маленькими радугами – улыбками Амэ-но удзумэ.
Наконец, роши опустил меч, оперся, тяжело дыша, о мокрый каменный выступ, сунул голову под струи воды.
- Ты давно живешь в нашей стране, патэрэн, - произнес Мицуке, не оглядываясь. – Удалось тебе разгадать наши тайны?

(soshite baka saru... ano... SonGoku!)

Священник проснулся, когда спина гостя скрывалась за задвигающейся перегородкой. «Куда это он поутру?» - мелькнула мысль, и вспомнилось другое начало дня, много лет назад, когда португалец недоумевал, наблюдая, что делает один ронин... Им надо было поговорить, но вчера – вчера оказалось не до того. Поднявшись на ноги – увы, на это нужно было больше времени, чем в молодости – хозяин пошел вслед за гостем.
Он не ошибся в ожиданиях – для почти полного повторения не хватало лишь девочки наверху. Священник немного грустно улыбнулся своему воспоминанию, и тут Мицуке окликнул его.
- Ты живешь тут с рождения, - произнес европеец. – Знаешь ли ты все тайны своей земли?

Дом господина Мацуоки

Гости немного неуклюже орудовали ложками, предназначенными не совсем для того употребления, что нашли им карлик и его высокий спутник. Девушки-служанки продолжали перемигиваться, но никто не взялся за обучение наньбанов искусству еды палочками. Пусть, коли им так удобней. Да и зачем создавать лишние помехи трапезе, когда гости, очевидно, голодны, а Иэдзи приказал позаботиться о них.
Но вот всё стоящее внимания было съедено, и странная парочка могла заняться размышлениями о способах дальнейшего времяпрепровождения. Фир дарриг встал с циновки с легкой презрительной усмешкой в адрес местных напитков. Фермер же - с радостью и облегчением: наконец-то снова можно выпрямиться, а то со всеми этими поясами, навязанными в несколько слоев, и стоять-то было неудобно, не то что сидеть согнувшись возле хлипкого столика. Девушки весело переглянулись.
Рори возблагодарил деву Марию за то, что она не покидает его даже здесь, на самом краю света, а более всего - за то, что не случилось покуда иной большой беды из-за беспечности его маленького друга. А тот, тем временем, обернулся к служанкам.
- Благодарю, - фейри стер с лица ухмылку. - Сейчас нам больше ничего не понадобится. Пожалуй, мы прогуляемся перед домом: нужно получше изучить этот великолепный сад!
Девушки возражений не имели, но и сопровождать на прогулку не предложили.
О'Догэрти воззрился на коротышку в легком недоумении: чтобы фейри вот так вот запросто оставил собеседниц в покое - да не поверю! К тому же, этот маленький непоседа нечасто восхищался творениями рук человеческих. На памяти Рори был лишь один такой пример - виски, да и то, происхождение сего напитка карликом яростно оспаривалось.
Странная парочка воссоединилась со своей обувью (а фейри - еще и с волынкой) и выбралась из дома, чью раздвижную конструкцию ирландец уже второй час силился понять. Все его попытки сводились на нет вездесущей, шумной и разговорчивой помехой в лице Пэдди, за которым Рори поклялся следить во все глаза. Сумасбродство и непостоянство этого представителя Маленького Народца, включая возможность смыться от неповоротливого, медлительного и порядком поднадоевшего ему фермера, могли лишить последнего всякой надежды вернуться на зеленую родину. Несмотря на то, что каждая уходящая минута подливала керосина в скандал, который разгорится по возвращении, О'Догэрти готов был скорее ждать, нежели неосторожным словом или делом посеять между собой и фейри вражду. А во время этого ожидания было бы неплохо еще и не потеряться. Поэтому, когда фир дарриг шмыгнул в облюбованные им еще утром заросли, Рори, озираясь по сторонам (не видит ли кто?) и молча кляня Народ Холмов, полез за ним.

Не успели последние ветки сомкнуться у Рори за спиной, укрыв двух непоседливых гостей от случайного взгляда, как фейри дернул его за край хакама и прошипел:
- Если ты будет за мной таскаться, придется валить отсюда налегке, а потом страдать, ожидая голодной смерти!
- Валить? Куда ты...
- А ты собираешься еще сто лет здесь проторчать? Да пусть меня лучше пиаст слопает, чем сидеть тут без дела. Лорд уехал, не попрощавшись - что ж за гостеприимство? Развлекать нас никто не собирается, на меня - косятся подозрительно, на инструмент - тем более. Ты как хочешь, а я возвращаюсь.
Пэдди вздернул маленький нос, задев при этом кисточкой на колпачке по цветущей ветке, свесившейся как раз над ним.
Фермер безмолвствовал, разинув рот. Потрясение было настолько велико, что весь словарный запас, каким бы богатым он ни был, мгновенно улетучился из его светлой головы.
- А-а... - смог только вымолвить он, обращась уже к спине карлика. Тот нетерпеливо отмахнулся и лишь пробурчал что-то, выглядывая из зеленого укрытия.
- Да погодь же ты!
- Сам погодь, - фир дарриг исчез, а Рори, попытавшегося последовать за неугомонным фейри, хлестнула по носу ветка с мелкими колючками. Разозлившийся фермер с силой хлопнул ладонью по ноге, видимо, испытывая огромное желание так же отшлепать своего спутника, и ненароком дернул "юбку" (иного названия ему не было известно) так, что ее перекосило. Подняв очи горе и воздев руки к небесам, хмурящимся обрывками облаков, Рори в отчаянии призвал громы и молнии на голову изобретателя этой злополучной одежды. Но вокруг было тихо, ничто не нарушало уединения в этом уголке сада, и ирландцу оставалось лишь смириться и принять свою судьбу. Следующие полчаса он провел, приспосабливая ленты поясов так, как ему казалось правильным (и не слишком туго) и напевая под нос старую колыбельную песенку.

(и Далара)

Мицуке провел большим пальцем по цубе в виде танцующего журавля, отправил меч в ножны.
- Нет, - честно сказал он. - И не хочу знать сразу все. Так интереснее жить.
- Вот тебе и ответ, - пожал плечами отшельник, прошел к водопаду и, зачерпнув горстью воду, умыл лицо. - Я тоже не узнал всего, хотя думаю, что не остался на месте. Знаешь, твои упражнения напомнили мне одну легенду. Не моей родины, но страны, что недалеко от нее, во всяком случае - если сравнить с расстоянием отсюда...
Новый меч Мицуке показался ему смутно знакомым, но откуда - как знать? Тем более что в здешнем оружии он до сих пор не очень хорошо разбирался. Его меч - слово.
Роши еще раз плеснул водой из ручья на разгоряченное лицо, шею; вода обжигала огнем, так была холодна. Посмотрел на ручей, усмехнулся. Достать меч и вогнать с силой в поток было делом мгновенья. Вниз унесло разрезанный напополам лист и разрубленную стрекозу. Мицуке посмотрел на старого знакомого, усмехнулся - почти по чужому, почти незнакомо, вытер клинок о рукав.
- Расскажи, - неожиданно попросил он.
- Ну что ж... - Он всегда хорошо запоминал такие вещи, но, не полагаясь на одну память, записывал и временами перечитывал. - Было у одного человека три сына...
И священник, не спеша, даже с выражением начал рассказ о сыновьях, овладевших ремеслами кузнеца, брадобрея и воина, чтобы показать себя достойными наследства.
- И ни одна капля дождя не упала на него, так быстро двигался клинок, отбивая их. И отец решил, что все три сына достойны, и поделил свое состояние между ними, - завершил рассказ португалец.

(Bishop & higf)

Мицуке подставил ладонь под маленький водопад, собирая воду в горсти. Сжал кулак.
- Трудная задача, - кивнул роши. - Наверное, хороший воин.
- Да, - согласился священник. И вспомнил недавний рубящий жест собеседника и старый рассказ. - Помнишь свой рассказ о Масамунэ и его мече? Я тогда много думал об этом. А сейчас ты рассек не только воду...
- Да.
Роши принялся натягивать косодэ, перевязывать пояс потуже.
- Все меняется, даже легенды. И клинок Масамунэ может стать ненужным... - Мицуке помедлил, добавил с неожиданной горечью: - Он сломался.
- Ненужным? - "Почему" - еще хотел добавить с любопытством отшельник но, слыша неподдельные эмоции в голосе старого знакомца, сдержал порыв, и неожиданно очень тихо и мягко, ненамного громче шороха листьев под ногами, спросил. - Сломался? Как такое могло произойти?
- Когда воин должен смыть свой позор, он совершает сеппуку. Меч - ломается. Он не выдержал того, что его заставили совершить.
Говорить о судьбе фамильного клинка было тяжело и очень больно. Казалось, прошло столько лет, но время - хотя и многие обещали обратное - ничего не смягчило и не помогло забыть.
Мицуке говорил о мече, как о человеке, и пожилой миссионер склонил голову, как принято, упоминая о почившем.
- У вас говорят, что умереть как должно - высшее назначение, и тот клинок выполнил его. Как видишь, я узнал и это, - слова, казалось, растворялись в воздухе, наполняя его ощущением покоя и задумчивости. - Я вижу, что тебе тяжело говорить. Станут ли сейчас для тебя сказанные слова камнями, упавшими с сердца, облегчая его груз, или, напротив, повиснут лишней тяжестью?

(higf-hoshi to)

Туман уползал в низины, прореженный солнечным светом. Мицуке уселся возле маленького водопада, от ручья пахло свежестью. В такие минуты роши почти понимал отшельников.
- Я потерял советчика и друга, - медленно, подбирая слова, произнес Мицуке. - Мне его не хватает. Если кто-то когда-то снова выйдет на Секигахару и найдет там мой сломанный меч, я узнаю об этом, потому что мне станет легче. Даже если мне не суждено его увидеть еще раз.
- Ты даже не смог унести обломки? Был ранен? - все так же мягко, незаметно, будто служа фоном для слов самурая, спросил священник. - За кого ты сражался?
- В бою не было времени их искать...
Улыбка получилась кривая, не ухмылка - гримаса боли. Прошло целых пятнадцать лет, даже больше, а он помнит, как отдался до плеча удар, от которого сломался клинок. А второй обломок остался там, куда Мицуке со всей силы всадил его - в груди противника.
Раны он не считал, позабылось как-то.
- Не за покойного сегуна, - усмехнулся роши.
Выбор стороны - дело каждого, и где правда? Если и на стороне победителя, то не потому, что он победил. Лишь Бог рассудит. Отшельник помолчал, ожидая продолжения, но когда его не последовало, спросил:
- А глаз?
Мицуке рассмеялся:
- Это - позже! - он поправил черную тряпку, заменяющую повязку. - Много позже...
Эта рана еще болела, Мицуке боялся смотреть. Клинок противника рассек скулу, бровь и веко, и роши опасался разматывать повязку, чтобы не узнать, что тем глазом он больше не видит.

(с Бишопом)

- А что там? Если глаз вытек, я не верну его, но если нет - возможно, удастся помочь...
- Не знаю.
Патэрэн молча ждал - настойчиво и терпеливо. Под его внимательным взглядом Мицуке нашарил узел повязки, дернул - но тот не поддался. Роши тоже умел быть упрямым. Недавний, полузаживший рубец пересекал лицо вертикально, там, где острое лезвие прогулялось по левой скуле. Чтоб тому тэнгу крылья пообрывало...
Сперва хозяин лесной хижины долго осматривал рану на небольшом расстоянии, причем видом глаза, кажется, остался доволен - самого худшего не произошло. Затем пальцы мягко и нежно, как руки женщины, коснулись самого рубца, не причиняя никакой боли, и на некоторое время замерли.
- Не шевелись, - произнес священник, полуприкрыл глаза и начал что-то шептать. Указательные пальцы обеих рук сжались подушечками, будто нацеленное на рану острие копья.
- Вижу, с прошлой нашей встречи ты обучился и врачеванию, - краем губ усмехнулся роши.
- Это не совсем так, - серьезно ответил старший по возрасту. - Целительство идет от моего Бога. Я лишь научился просить его так, чтобы он слышал молитвы из этой далекой земли.
Он прошептал исцеляющую молитву, а в конце добавил три незнакомых ронину слова, затем упомянул о силе севера и сделал пальцами колющее движение.
Мицуке почувствовал мгновенную острую боль, потом жжение в рубце.
- Завяжи пока снова. Завтра снимешь. След от шрама, наверное, останется...

(futari desu)

Когда муджина проснулся, спящие были представлены уже не полным составом. Исчез святой отец и верзила-гость. Глазки широко открылись, и он резко сел на полу. Значит. сейчас происходит что-то интересное и спать тут – просто восьмой смертный грех!
Быстро выбравшись наружу, обаке, морща нос, потянул в себя воздух и определил направление.
Когда он осторожно глянул на поляну перед водопадом сквозь ветки кустов, то услышал слова священника:
- А за кого ты сражался?
Интересно, что было раньше? Мысленно горячо возблагодарив Пресвятую Деву за то, что не пропустил все самое интересное, Себастьян-Фердинанд поуютнее устроился в кустах, как птица в гнезде.

Ворон, имевший гораздо более удобную с точки зрения широты обзора позицию, заметил муджину, зашевелился на ветке. При желании его карканье можно было принять за издевательски-веселый смех. В следующий момент в затаившегося посреди кустарника духа полетела веточка. Недовольный помехой Себастьян-Фердинанд покосился вверх, но ворон над ним казался вполне обычным. Камень, что ли, швырнуть, чтоб не мешал? Услышат ведь... Тут речь зашла о глазе, и выдр обратился в зрение той частью, которая не стала слухом, почти позабыв о птице.
Ворон тоже слушал с большим интересом, но поглядывал то на дверь хижины, словно дожидаясь чего-то, то на обаке в кустах. На людей черная птица почти не смотрела, будто бы они ей были совсем без надобности. Пока высокий растрепанный воин снова завязывал вокруг глаза повязку, в муджину полетела еще одна веточка.
Слушатель из "партера" покосился на "галерку" и решил, что наглое крылатое издевается. Гадая, все ли интересное закончилось, он подобрал ветку и довольно метко швырнул вверх, готовясь переползти левее.

(ni-hito: higf to)

Под громкое хлопанье крыльев обидчик переместился на соседний сук и тут же ответил новым метательным снарядом, а вслед каркающей насмешкой.
- Тебе, что жалко, бака... – пробурчал муджина и ловко, как змея, отполз подальше от поляны, тем более что вопли птицы привлекли внимание говоривших, начавших поглядывать в эту сторону. Вылезя из куста, он встал на ноги, точнее – задние лапы, и посмотрел на ворона, как Ода Нобунага на воинствующих монахов.
Этот вид привел птицу в неподдельный восторг, и она не преминула выразить свое мнение. Вряд ли ворон умел говорить, но до обиженного обаке каким-то образом весьма отчетливо донеслось:
- Сколько ни тянись, на самурая не похож, ахондара.
Тут выдр оживился: происходящее обещало быть не менее интересным, чем пропущенный финал разговора.
- Да и ты не орел, - негромко, чтоб не было слышно на поляне, пробурчал муджина.
Услышит птица или нет? А если услышит – это в ушах звучит голос или в голове?

(Далара и я)

Окрестности Никко, 1616 год
охотничий дом господина Сакаи

Глупый Сакаи перебудил весь дом. На шум в коридоре появилась стража, но она застала только трясущегося господина. Две незваные тени моментально ускользнули, Шуске же незамедлительно последовал за ними. Это было, конечно, глупо, но он хотел удостовериться, ушли ли гости или намереваются еще остаться.
Как только шиноби выскочили на воздух, они перепрыгнули через сырую от росы ограду и растворились в свежей ночной тишине леса. Шуске присел на влажных деревянных досках и долго еще вглядывался в тихие деревья. Он смотрел вслед бывшим противникам взглядом дикой кошки, отчаянно охраняющей свою территорию от остальных. Когда ночь стала блекнуть, молодой шиноби поднялся и пошел во дворик.
Совсем не хотелось видеть кого-либо – слишком о многом надо было подумать. Шуске пытался объяснить себе, что же произошло. Устроил засаду он весьма удачно, но то, что убийц было двое, смущало его. Не такой уж Сакаи великий воин, чтобы его нельзя было убить в одиночку, к тому же шиноби явно были не вместе. Один из них точно от Токисады, а вот второй...
Мучаясь такими мыслями, парень нервно походил по изумрудной траве, а потом развернулся и направился в дом – все же надо проверить жертву.

несколько ранее в домике на склоне горы

Утром, когда Старое Солнце открыл глаза после сна, позволив себе расслабиться впервые за долгое время, он с легким удивлением обнаружил, что кроме него и мирно посапывающего, свернувшегося калачиком мальчишки в домике никого нет. Охотничий инстинкт и обоняние подсказывали, что одноглазый самурай и обитавший в этом домике падре покинули его в разное время, каждый по своим делам, а чутье к магии давало понять, что следом за ними наружу выбрался и велеречивый Малый Дух Леса, столь же любопытный, как и любой представитель Малого Лесного Народца, с которым индейцу доводилось встречаться ранее.
Старое Солнце коротко улыбнулся, подумав, что раз большинство знакомых уже на ногах, пора бы встать и самому, тем более, что полюбоваться сотворенным Отцом-Солнце утренним миром, умытым росой и приятно благоухающим, куда лучше, чем сидеть в домике изрядно пропахшим за ночь запахами давно не принимавших омовение путников.
Индеец выбрался наружу, взглянул на встающее вдали Солнце и сел скрестив ноги, к нему лицом, впитывая первые ласковые его лучи и всем телом ощущая приятное, щекочущее тепло светлого волшебства, источаемого всем в этом месте. Старое Солнце тихонько спел песни Старого Бизона, Степного Волка, и наконец Птицы Грома, приветствуя вставшее светило, как вдруг, несколько в отдалении ощутил сильную, яркую вспышку колдовской силы. Такую вспышку, светлую, милосердную волну, подобную которой, он ощутил вчера, в тот момент, когда патер – жрец Распятого Бога, совершал ритуал, исцеляя многое отдавшего мальчика. Все чувства шамана говорили, что в этот самый момент где-то неподалеку свершается Светлое Колдовство, немногим менее сильное, чем то, свидетелем которого Старое Солнце стал вчера.
Индеец улыбнулся куда шире, чем в предыдущий раз, взглянул на небо и подумал, как жаль что его путь так редко приводит его в места подобные этому тихому домику на склонах пользующейся дурной славой горы. И как хорошо, что такие люди как обитающий здесь жрец Распятого, живут в глуши, возможно не подозревая, какой великой силой обладают, а возможно сознательно выбрав свой путь, обращают эту великую силу во благо всем, кто нуждается в помощи, не обращая внимания на цвет кожи, разрез глаз и то, в каких богов верит страждущий.

Окрестности Никко, 1616 год

Как бы ни желал господин Сакаи, брызжа от злости слюной, организовать хорошую погоню, но людей для этого у него не нашлось, поэтому разослали во все стороны конных воинов, оставив нескольких для охраны дома, посчитав, что злоумышленники не вернутся. По крайней мере, не в эту ночь. Ночь огласилась криками и осветилась пламенем факелов. Когда по дороге, что вела от охотничьего домика к замку, под торопливый аккомпанемент стука копыт промчались два всадника и вновь воцарилась относительная тишина, в ветвях нависающего над тропой дерева случилось шевеление.
На землю спрыгнул одетый во все черное человек.
- Вылезай! - потребовал он, запрокинув голову к кроне дерева. – Я хочу знать, чем набита твоя голова.
- Сначала я проверю, есть ли что-нибудь в твоей, - отозвались сверху.
Голос был похож на мальчишечий и выражал откровенную досаду. Короткий шорох листвы, и на земле очутился второй человек в черном, поменьше ростом, смахивающий на ощетинившегося зверька.
- Ты вообще чем-нибудь думаешь?
- А ты? Если бы ты мне не мешал, сейчас к Сакаи можно было звать священников из ближайшего храма!
Первый обошел неожиданного соперника, разглядывая со всех сторон. Потом размотал тряпку, закрывавшую лицо; возможно, не считал противника такой уж угрозой.
- Сакаи мой! - возразил второй.
Он не спешил открываться, рассержено сложил руки на груди, разве что не шипел. Но на лицо противника все же покосился, разглядывая все, что можно увидеть в неверном свете звезд. Само собой вырвалось:
- Да ты выглядишь, как девчонка!
- Я первый к нему подобрался! – первый рассерженно фыркнул, но непохоже было, чтобы он всерьез обиделся. – А ты – ростом с девчонку!

(+Далара)

Второй хмыкнул, но явно развеселился. Перестал хохлиться.
- Ну и что. Все равно Сакаи мой, и убью его я. И вообще, тебя как звать?
- Кейка - и мы еще посмотрим, кто первый отнимет у него жизнь! - он никак не мог усидеть на одном месте; кажется, в жизни для него существовала единственная пытка - быть связанным по рукам и ногам.
Сейчас Кейка присел на корточки и разглядывал нового знакомого снизу вверх. Тот, стоя как вкопанный, в ответ пялился на его макушку.
- Я Дзякку. Хочешь, заключим пари. Один рё, кто первый доберется до этого гада... – шиноби помолчал, с сомнением спросил: – Ты ведь найдешь один рё, правда?
- Не люблю отбирать деньги у маленьких! - застоявшийся Кейка со смехом вскочил на ноги. - Но смотри, не пришлось бы тебе кого-нибудь грабить, чтобы отдать мне мой выигрыш!
Он прислушался, склонив голову к плечу: нет, погоня ушла далеко вперед.
- Скреплять договор кровью не будем. А то вдруг ты все-таки не сумеешь найти целый рё, - рассудил Дзякку.
Он стащил с руки перчатку, порылся за поясом и выудил из мешочка горсть лесных орехов. Протянул сопернику.
- Хочешь? Я их по дороге насобирал.
От еды Кейка не отказался, и некоторое время горе-противники сосредоточенно грызли орехи, напоминая двух белок-переростков.
- Нет смысла сейчас возвращаться, - кое-как насытившись, первый шиноби попытался вытянуть второго по заду только что сорванной веточкой. - Ты там всех перебудил.
Дзякку увернулся, почти. В отместку запустил в обидчика орехом.
- Ты лучше скажи, кто был этот третий. Мне показалось, он защищал труса Сакаи. А здорово он жался под одеялом и дрожал!
При воспоминании о трясущейся под одеялом жертве Кейка опять расхохотался; он вообще был улыбчив и не упускал случая повеселиться. Потом смешно наморщил длинный нос:
- Ни разу не встречал этого защитника. Взглянуть бы на него получше!

(+SonGoku)

Окрестности Никко, 1616 год
охотничий дом господина Сакаи
В домике было шумно – прислуга и стража, перепуганные визгом и последовавшим скандалом господина, нервно переговаривались. Как понял Шуске, кого-то из охраны нашли с усыпляющим дротиком в теле. Шиноби тихо свернул в один из коридоров и направился к месту недавнего боя. В его голове зрел решительный план – раз уж с убийцами не получилось, придется принимать более жесткие и рискованные меры.
В разгромленной, еще полутемной спальне уже никого не было, и парень пошел наудачу в ту комнату, где Сакаи с ним разговаривал. Как оказалось, он угадал. Господин сидел на полу рядом с одной из служанок и стражником и судорожно пил чай.
Прислуга недоверчиво скосилась на порванные одежды и окровавленный подбородок шиноби. Шуске без приглашения уселся напротив Сакаи и смерил того ледяным взглядом, на который жертва Токисады даже съежилась. Но довольно быстро оправилась и первой прервала молчание:
-Ты... Как ты смел... М-меня чуть н-не убили! – пискнул господин Сакаи.
-Но ведь не убили же, - равнодушно ответил Шуске.
На это даймё обиженно замолчал.
-Слушайте, господин, - не смотря на собеседника, произнес шиноби, - вы хотите смерти Токисады?
-Конечно. А ты можешь его убить?
Шуске фыркнул. Как сказать.
-А вы пригласите его в дом, чтобы мне было легче это сделать?
Сакаи выронил чашку.
-Токисаду!?
-Ну а кого еще?
-Ты головой вообще думаешь?!
Шиноби встал и яростно посмотрел на даймё.
-Вы хотите смерти Токисады?
-Но... Он меня убьет, если явится... Это будет как будто я сдаюсь...
-А вы вообще боролись?
-Я не пущу Токисаду в дом ни за что! Даже не уговаривай, - решительно отрезал Сакаи.
-Ладно. – Шуске развернулся и вышел из комнаты. Взял из гостевой комнаты вещи и оружие и, не переодевшись, вывел из маленькой конюшни мохнатую лошадку. Он покинул пределы двора охотничего домика, и теперь путь молодого шиноби лежал к замку Токисады.

Настоятель вернулся раньше, чем его ждали; должно быть, привратник Ясукичи подсуетился и отправил кого-то из служек с известием о гостях. Добрый старик был растроган визитом давнего воспитанника и расстроился, что их встреча оказалась, как всегда, мимолетной.
День медленно клонился к вечеру, и они провожали его, устроившись на широкой веранде и за неторопливой беседой (которая, как оба собеседника понимали в мыслях, но не высказывали вслух, была их последней) наблюдая, как купается в золотых от вечерней зари волнах алое заходящее солнце.
- Должен просить прощения за хлопоты, которые доставил вам Иэмон, и поблагодарить за участие в его судьбе.
С течением лет настоятель, который и в более молодые годы отличался склонностью к велеречивости, ныне предавался любимому, но простительному пороку с достойным лучшего применения рвением.
В выцветших глазах старика плясали веселые огоньки, заставляющие собеседников всегда сомневаться, не шутит ли достопочтенный монах.
В воздухе было разлито спокойствие. Самурай наполовину погрузился в течение не требовавшей большого сосредоточения беседы, а на другую – умиротворенно отдыхая и созерцая закат, тихий, прекрасный и недолговечный, как бабочка.
- Я должен не прощать, а благодарить, - улыбнулся он. – Кто бы мог подумать, что тот ребенок, которого я еле вспомнил сегодня, станет через двенадцать лет таким незаурядным человеком и музыкантом...

(Вы забыли об по истории на мысе Данноура? Тогда мы с СонГоку идем к вам!)

(вместе с Хигфе)

- Человек он воистину странный, - кивнул настоятель. – Несомненно, Ясукичи, который беспокоится больше, чем дело того стоит, успел порассказать страшных историй о том, как наш юный воспитанник по ночам встречался с призраками. Привратнику не дает покоя история о Мими-наши Хоичи. Надеюсь, вы не в обиде, что ту биву, которую вы привезли сюда из Чикубушима, отдали в столь ненадежные руки?
Настоятель замолчал, услышав медленные шаги на каменном мостике через небольшой мелкий пруд.
- Говорят, слепые видят призраков и демонов, - негромко произнес достопочтенный Канджин. – И порой, когда я заглядываю в глаза этого мальчика, я начинаю этому верить.
- Надежные руки хороши, чтобы хранить вещь, - все так же задумчиво ответил Масуми, не обращая внимание на то, что кто-то шел к ним. - Но не для того, чтобы достойно использовать. Кто назвал бы такими в свое время руки Хоичи? А прославленные мечи? Разве руки, которые их держали, считались современниками самыми надежными, самыми безопасными? Это потом, когда имена героев и великих творцов окутывает легенда, все видится по-другому.
- Воистину, - согласился настоятель, с улыбкой наблюдая за мальчиком, который остановился возле их веранды и теперь прислушивался, определяя по голосам, где сидит гость.
Старинная, потемневшая от времени бива (на ней еще можно было разобрать изображение горы и половинку луны, выложенную из перламутра) больше не казалась слишком большой для него. За пару прошедших лет Иэмон вытянулся и раздался в плечах. Настоятель подумал, что его рукам привычнее было бы держать меч.
- Появись он на свет зрячим, уже носил бы и взрослое имя и взрослую одежду, - пробормотал достопочтенный Канджин.
В этот момент появился Иэмон, словно вызванный магией слова. Масуми кивнул настоятелю, оставляя последнюю мысль невысказанной.
- Конечно. А теперь, наверное, стоит послушать хорошую музыку...
Переодетый в одолженное настоятелем и слишком объемистое для себя джикитотсу* (добросердечный Канджин, который хоть и был достаточно высок, но в последнее время, благодаря малоподвижной жизни, приобрел еще и внушительное брюшко, и в его одеяния тощий мальчишка сумел бы завернуться аж несколько раз) Иэмон терпеливо ждал разрешения приблизиться.

---
*джикитотсу - особого покроя верхняя дневная одежда, принятая среди буддийских монахов со времен Хэйан, чаще всего черная и серая, хотя запретов на другие цвета не существовало.

Сейчас он больше, чем когда-либо напоминал храмового послушника... если бы не испортил впечатление, усевшись чересчур прямо, словно принц крови на приеме во дворце императора. Лицо его было спокойно - слишком безмятежно, чтобы поверить, что он не ждет просьбы сыграть про алые знамена Тайра.
Юный музыкант не сумел скрыть удивления, когда прозвучало иное предложение. Некоторое время он молча перебирал струны; незамысловатая мелодия походила на журчание лесного ручья и вдруг набрала силу, теперь в ней слышался плеск волн, набегающих на берег острова посреди озера.
Звуки музыки полились, сперва незаметно растворяясь в тускнеющем свете, затем их, казалось, стало достаточно, чтоб аромат мелодии сделался ощутим в воздухе. Масуми молчал, ожидая. Это совсем не походило на прошедшую ночь...
Голосу старой бивы сначала ответил в кустах соловей, а затем откликнулась с сосны кукушка. Не успели слушатели удивиться, как могли эти две птицы петь вместе, как поняли, что это Иэмон заставляет струны звучать подобно птичьему пению.
Глаза мальчика были закрыты, между сведенных над переносицей бровей залегли складки. Для речитатива, положенного для исполнения «Хэйке моногатори», музыканту еще не хватало силы голоса, но для старой ханьской песни его было достаточно.

Далеко, далеко
в выси неба звезда Пастух,
И светла, и светла
ночью Дева, где Млечный путь.

День пройдет, а она
не успеет соткать ничего,
И от плача ее
слезы падают, точно дождь.

Но ровна и ровна
полоса этой чистой воды...
Друг на друга глядят
и ни слова не слышно от них.*

___________________________
*древнее китайское стихотворение, перевод Л. Эйдлина

(часть третья совместки, пока последняя, но не надейтесь - to be contined)

Омура Такахару

На следующий день после моего разговора с Теншо Токисадой, мне снова пришлось идти в дом господина Мацуоки. Беда прямо с этим новым наместником, вот что я вам скажу. Что ни день, то неприятности, о каких в наших тихих местах и думать не знали. Акари-кунджи, обходивший улицы, прибежал с известием, что во дворе того дома творится что-то неладное. Шумно, говорит, очень и звуки ударов, лязг оружия, как будто там большая драка.
Взял я пяток человек покрепче да посноровистее – больше в том дворе, коли драка, все равно не разместится – и отправился к дому несчастного нашего управляющего. Вероятнее всего, это веселились дети из охраны Токисады, но проверить никогда не мешало. И успокоить чересчур разошедшихся ребятишек, откровенно говоря, тоже. Такэ пошел с нами. По дороге я опять увидел ту женщину в синей одежде.
- Ты что-нибудь знаешь о ней? – спросил я Такэ.
Он внимательно присмотрелся, затем покачал головой. Если ни я, ни Такэ ее раньше в городе не видели, значит, чужая. Надо будет расспросить стражу у ворот. Не могла она появиться просто так, а особенно настораживало то, что в одежде у нее только синий разных оттенков, ни единого другого цвета. Ни одна женщина так не оденется, вот хоть супругу мою спросите. Обязательно должны быть цвета да украшения, сто раз примеренные да поменянные. А уж чтобы и нижнее косодэ было той же небесной голубизны, так даже я не оденусь, хотя вкуса во мне никакого.
- Рури* какая-то, - сказал Такэ мне на ухо, чтобы наши мальчики не подумали, будто мы сплетничаем, как старухи на крыльце.
- Назовем ее пока госпожой О-Рури, - сказал я ему в ответ.
На том и согласились.
А дуболомушки наши не понадобились, драка закончилась сама. Нас просветили, что это господин наместник изволили выбирать себе нового телохранителя, поскольку прежний неожиданно отбыл в Павильон белой яшмы. Выпороть бы как следует этого наместника вместе со всей его шайкой, глядишь, перестали бы устраивать всяческие пакости.
Как бы то ни было, но раз уж пришел, я решил поговорить с господином Мацуокой. И тут же выяснил, что господин хозяин где-то в саду, слуги могут сбегать поискать, авось найдут. Зная их «авось» я сказал, что поищу сам, и именно это и сделал. Но нашел я совсем другого господина, который что-то напевал на неизвестном наречии, будучи занятым завязыванием пояса хакама, - никак нужду справлял прямо в саду.
- Что же это вы делаете, господин хороший? – спросил я его.

--------------
* Ruri – (яп.) лазурный, небесно-голубой

Окрестности Никко, 1616 год

Шуске привязал к сухому дереву на поляне маленькую мохнатую лошадку, и она тотчас принялась за хилую траву у тропинки. Шиноби оставил вещи рядом с животиной и направился на болото – собирать травы. Было довольно сухо, поэтому Шуске намеревался зайти поглубже, чтобы добыть все необходимое для осуществления нового плана.
Вернулся парень уже к вечеру. Солнце клонилось к западу, дул легкий ветерок. Лошадь встретила Шуске неодобрительным фырканьем, а когда он подошел к ней за вещами, схватила губами кожаный мешочек, который шиноби держал в руках.
-Эй, глупая! – Шуске вырвал свою ношу и шлепнул лошадку по носу. – Совсем жить надоело?
Благородное животное обиженно всхрапнуло и потом молча наблюдало, как молодой хозяин зажигал костер.
Шуске решился на это исключительно потому, что надо было хоть немного просушить добытые растения пока светло и огня не видно. Он разложил листья и ягоды на сухой тряпке и стал растирать на металлической пластине мягкие ветки.
Хотелось есть, но сейчас Шуске не решался трогать пищу – руки уже были испачканы ядовитыми травами, а жить все-таки хотелось. Из веток потек сок, который шиноби собрал в маленький сосудик. Вместе с остальными снадобьями эта жидкость способна была завалить быка. Правда, придется в городе в какой-нибудь лавке приобрести еще один ингредиент, но это уже потом. Почти стемнело, и парень затушил костер – досушить можно завтра. Вряд ли Токисада так быстро выедет из замка, так что время есть.
Растерев успевшие высохнуть листья и свернув все остальное, Шуске сводил лошадь к ручью, потом вымыл руки и переоделся. Становилось прохладно, и молодой человек, накинув рубашку, свернулся клубком на сухой траве около лошадки. Заснуть не удавалось, и шиноби просто вслушивался в шум ночи и фырканье разговорчивой спутницы.

(+ Далара)

Дом господина Мацуоки

- Что же это вы делаете, господин хороший?
Рори замолчал, оборвав мелодию и немилосердно сфальшивив на последней исполненной ноте. К счастью, фейри не слышал и насмехаться не будет, хотя от чьего таланта из них двоих уши затыкать следует - это еще вопрос. Ирландец подобрал выпавший из рук конец длинной ленты и обернулся на голос. Мужчина, смотревший на него с удивлением и явным неодобрением, был из тех, что чаще всего встречались Рори со вчерашнего вечера. С того самого трагического момента, когда ему посчастливилось полдня выбираться из каменного лабиринта коридоров только для того, чтобы оказаться неизвестно где.
А это означало только одно: поскольку речи их ирландец не разумел ни на чуть, в отсутствие фир дарриг случайная встреча грозила вырасти в бооольшую проблему.
В ответ на вопрос - а это несомненно был вопрос, наверняка что-то вроде "Ты чего здесь забыл?" - Рори лишь свел брови, изображая непонимание. Актерским талантом, как и музыкальным, фермер наделен не был, но попытаться стоило.
Невысокий крепенький абориген, отличавшийся от здешней прислуги пылью на одежде и мечом за поясом, несмотря на внешнюю недалекость, мгновенно сообразил, что собеседник его слов не разумеет, и осуждающе поцокал языком. Огляделся очевидно в поисках переводчика, но нашел разве что пару пичуг.
- Anata-sama wa nihongo wo zenzen wakarimasen ka?* – уточнил человек; особой надежды на понимание в его голосе не было.
- Gabh mo leithscéal, duine uasal!** Cчитайте, что меня здесь уже нет, - и Рори стал поспешно завязывать последнюю ленту, при этом совершенно не представляя, как это нужно делать. Накосячив в полной мере, фермер бочком протиснулся в просвет меж двух низеньких стволов с пышными ветками и, как он надеялся, исчез с глаз недовольного воина.


Фир дарриг даже ни разу не икнул, несмотря на то, что Маленькому Народцу приписывались многие мистические способности. Видимо, эмпатия в фейри была заглушена начисто, иначе б он слег от бесконечных поминаний и проклятий в адрес всей его волшебной братии. А потому, не ведая о свалившемся на голову его спутника несчастье, Пэдди вприпрыжку добрался до входа в "игрушечный" домик с раздвижными стенками – да, у них на родине даже летом пабы сооружали поосновательней, а такой – долго ли простоит? Всё, что имелось у фейри и могло издавать звук, шуршало, стучало и бряцало, но были два больших исключения: не было слышно ни резких звуков играющей волынки, ни (как ни странно) топота подпрыгивающих по вычищенным доскам башмачков. Методом проб и ошибок, фейри выбрался в коридор, ведущий прямиком к кухне – ну или по крайней мере к помещению, откуда вкусно пахло. Худенькая девчушка (не думал, что такие бывают!) раскладывала что-то по плошкам и составляла их на поднос. Она обернулась на шуршание, сопровождавшее дефилировавшего по проходу Пэдди, но... уперлась глазами в пустую стену, скользнула взглядом по бумажным перегородкам и доскам пола, еще немного повертела в непонимании головой – в коридоре никого не было, звук тоже стих. Мгновение спустя девушка вернулась к своим приготовлениям, напрочь позабыв о странном происшествии.
Фир дарриг еще раз провел перед собой ладошкой и опустил руку. Людям так просто отвести глаза, еще проще – запутать и одурачить. Даже скучно как-то. Размышляя над этим грустным фактом, фейри разыскал на кухне нечто, напоминающее котомку, и занялся ее наполнением.

---
* Anata-sama wa nihongo wo zenzen wakarimasen ka? – (яп.) Вы совсем не понимаете по-японски?
** Gabh mo leithscéal, duine uasal! (гаэл.) – Прошу прощения, господин!

Замок Сакаи

Образы мчались в голове Хеби, сметая его собственные мысли и самоконтроль, как лава конных самураев, опрокинувшая ряды противника, - но совсем беззвучно, словно он оглох. Поток картин был слишком могучим, а их смысл – слишком ясным для какой-то глубинной части души. Настолько ясным, что разум не желал принимать этого – и он почти не понимал.
Может, потому и не знает столько о себе?
Сознание, не выдержав, начало гаснуть, а голова – клониться вниз.
- Много, - прошептал он окровавленными губами, а веки смыкались, закрывая глаза, упорно не желавшие отрываться от собеседника. – Слишком много.

Когда сознание юноши решило к нему вернуться, новый телохранитель наместника обнаружил себя лежащим на футоне в той самой комнате – вот только наместника не было. Половина мелькавших накануне мыслей припоминалась как сон, настойчиво пытающийся растворится в небытии, несмотря на его усилия. Часть не припоминалась вообще.
Сделав для себя вывод, что меньше надо пить... крови, он текучим движением оказался на ногах и отправился умываться. После совершения сей важной процедуры возник настоятельный интерес – где обретается его необычное начальство и какие для него
оставлены распоряжения.
Ни Токисады, ни указаний от него не обнаружилось ни у кого из опрошенных лиц, все отвечали, что господин исчез, причем состоявшие при нем немного дольше не выказывали ни удивления, ни стремления чего-то предпринимать, будто так и надо. Почему-то Хеби был не так изумлен состоянием дел, как полагалось бы – возможно, сказывалось странное ночное общение.
Молодой человек отправился бродить по замку Сакаи, то и дело на что-то натыкаясь и изучая это что-то с таким видом будто никогда раньше не бывал в подобных домах. Приходилось пока довольствоваться обществом «чего-то», ибо существа одушевленные и наделенные разумом как-то не тянулись с ним беседовать, скорее наоборот.

Мыс Данноура

Слова прибавились к звукам бивы, смешались с ними и тоже растворились. Для расслабленно-задумчивого Масуми сам воздух вокруг стал музыкой, и казалось, что он плывет среди волн звуков, почти теряя себя и повинуясь грустно-лирической атмосфере песни.
Наконец музыкант опустил руку с медиатором и склонил голову, то ли кланяясь, то ли ожидая приговора слушателей.
Самурай некоторое время молчал, будто не сразу вернувшись в собственное тело. Многим знакомо такое ощущение, почти физическое - странной отрешенности от себя и мира...
Наконец он произнес:
- Это было очень хорошо. Ты действительно талантлив, Иэмон, и тебя должны слышать люди.
Мальчик заметно смутился.
- Я не знал, получится или нет, - с запинкой произнес он, еще ниже опуская голову.
- А я не знал, что тебе известна эта мелодия, - задумчиво проговорил настоятель.
У Иэмона вспыхнули уши.
- Я впервые слышу эту легенду в песне. До сих пор она была для меня частью другой легенды, - проговорил гость монастыря.
- Для меня тоже, - откликнулся настоятель.
- Одна легенда входит в другую, хотя, несомненно, обе во многом быль. И, возможно, родится третья, в которую войдут обе. Как дарума*. Быть может, она рождается прямо сейчас...

(и Хигфе)

- Сыграй еще что-нибудь, - попросил настоятель, и пока музыкант задумчиво перебирал струны, проговорил, обмахиваясь старым веером: - Его пребывание здесь начинает меня беспокоить. Если бы он согласился принять обеты, может быть, призраки отступились бы.
Старик подмигнул Масуми.
- Ясукичи думает, я глух и слеп, но это не так. Но мальчишка упрям. Он не расстанется с миром за стенами монастыря.
- За стенами монастыря... – протянул Масуми. – Знаете, хоши, Ясукичи несколько раз заговаривал со мной, и мне сдается, что в этих стенах парню будет не слишком уютно.
- Но кто защитит его в большом мире? - вздохнул настоятель, прислушиваясь к мелодии, на этот раз незатейливой.
Самурай старался говорить негромко – как чтоб не мешать мелодии, так и чтоб не привлекать внимание объекта обсуждения. Впрочем, последнее, учитывая слух слепых, вряд ли было успешно.
- А здесь? Вы же знаете, что произошло ночью.
- И не в первый раз, - прикрывшись веером, заговорщицки поведал настоятель.
Он налил свежего чая гостю.
- Иэмон!
Мальчик повернул голову на голос.
- Расскажи, что случилось не так давно.
- Даже так? – Танака превратился во внимание.

(там же, с Сон)

...тяжелые шаги стихли, слышно было только, как поднявшийся ветер раскачивает ветви сосен. Неизвестный гость, кажется, озирался по сторонам; в такт его движениям негромко позвякивали кольца на ножнах. Очевидно, воин имел привычку носить меч на старинный манер. Иэмон удивился и оробел. Он хотел извиниться, предупредить, что не выказывает должного уважения вовсе не из дерзости или глупости, но язык отказывался повиноваться.
- Эй, мальчишка!
Раздавшийся голос окончательно убедил музыканта, что если ему не повезет, то сегодня он легко и просто расстанется с головой. Так грубо и бесцеремонно могли обращаться люди очень высокого положения, которые вынуждены волею обстоятельств разговаривать с теми, кого обычно не замечают. Но откуда в их захолустье мог взяться придворный да еще при доспехах?
- Прошу меня извинить, я слеп. И не вижу, кто зовет меня...
Неизвестный пришелец расхохотался.
- Если вам нужен священник, то, пожалуйста, заходите, он сейчас...
- Мне священник не нужен, - перебил его самурай.
Иэмон прикусил губу. Удивлялся он еще и тому, что боится. Он не испытывал страха ни ночью, ни днем, даже когда безрассудно разгуливал по округе, рискуя сорваться с обрыва или стать обедом для диких зверей. А старик Ясукичи обязательно добавлял, что когда-нибудь после заката несносный воспитанник не преминет наткнуться на призраков Хэйке, которые выходят из моря с черпаками без дна и безуспешно пытаются вычерпать горечь и позор давнего поражения. Иэмон всегда отвечал: нельзя испугаться того, что не видишь.
- Меня послали привести того, кто играл здесь на биве, - продолжал самурай, как будто не замечал инструмента в руках у мальчишки...

Остатки давней мелодии, казалось, заканчивали таять в воздухе, отступая отливом, и вместе с ними растворялось благодушно-расслабленное настроение Масуми. Он пошевелился, поведя плечами, но не стал перебивать рассказчика, догадываясь, к чему тот ведет. Отголосок ночной бури будто неслышно скользнул за спину, но он, обладатель амулета, был привычнее к проявлениям сил, о которых обычно не говорят без опасливой оглядки и охранительного знака.
- Дальше начинается самое интересное, - у настоятеля в предвкушении заблестели глаза. - Думаю, что наш бдительный Ясукичи даже готов принять эту новую иноземную религию, в которой, по слухам, можно прогонять всякую нечисть словом и особым жестом. И такое дано любому, а не только священнику.
Гость неодобрительно поморщился:
- Не дело менять веру предков из страха. И я не верю во всемогущество последователей Дзэсу.
- Здешние рыбаки готовы защищаться всем, что сможет их защитить, - настоятель благосклонно относился ко всему, что не касалось вопроса, кому сегодня чистить пруд и кто будет присматривать за слепым мальчишкой. - Что поделаешь, слишком много призраков, слишком много неуспокоенных душ в наших водах.

(теперь опять вместе)

- Неужели на них нет никакой управы и защиты? Я помню эти рассказы еще со своего детства, но считал, что и у нас есть силы, способные защитить людей.
- Верю, что этот храм и служит подобной защитой, но я могу понять и Хэйке, которым больно вспоминать свое поражение.
Масуми только вздохнул, не желая далее продолжать богословскую беседу.
- В ваших краях сложно жить такому парню, как этот.
- Да, едва ли нам суждено увидеть придворных, явившихся его послушать, хотя могу поклясться, что не знаю никого, кто так бы обращался с бивой, - согласился настоятель; от выпитого ему стало жарко, он достал большой платок и вытер обритую круглую, словно шар, голову. – А здесь он развлекает только чаек, лисиц и рыбаков.
О том, что и монахом выпадает удовольствие послушать старинные сказания и песни, настоятель не стал упоминать.
- Собственно, когда я задавал вопрос - что и кто защитит его здесь - то говорил даже не о призраках, а о ваших же людях. Мне не кажется, что Ясукичи и остальные рады Иэмону, - прямолинейно высказался самурай. - И что произойдет в следующий раз - не знаю.
Настоятель, который не любил затрагивать эту тему, помрачнел.
- Считаете, что за нашими стенами он будет менее уязвим?
Он заметил, что юный музыкант давно уже прислушивается к их беседе, но Иэмон как будто и вправду обладал присущим слепым чуткостью к происходящему вокруг них; мальчик снова тронул струны. Сейчас мелодия рассказывала о луне над озером и о серебристо-ледяном свете ее, заливающим небольшой монастырь.
Масуми прислушался к музыке, сделал паузу, затем негромко и задумчиво сказал, покачав головой:
- Я считаю, хоши, что в любых стенах есть ворота, которые открываются изнутри...
И снова сосредоточил внимание на музыканте и его музыке.

(и Хигфе все еще тут)

Киото, 1582 год

- ...а позвольте спросить, куда направляется маленький господин?
- Отстань, Сейхачи!
- Никак не могу, поскольку приставлен к маленькому господину, чтобы служить ему и оберегать его...
- Обойдусь без няньки!!!
- А еще позвольте напомнить маленькому господину про обещание не убегать из дома.
«Господин» - лет ему было немного – насупился, остановился посреди людной улицы, исподлобья глянул на тощего долговязого слугу, что следовал за ним по пятам и пробуждал желание поскорее стать взрослым. Взрослым положены два меча. Шичиро обошелся бы сейчас и одним клинком.
- Дома? – переспросил он и добавил, без уверенности в словах: - Никуда я не убегал.
Слуга молча взял его за плечо, возмущенных криков не слушал, а подвел к перилам моста. И указал в воду. Шичиро лег животом на деревянный поручень, глянул на свое отражение. Камогава сегодня текла медленно и лениво. Бурая поверхность реки напоминала плохо отполированное бронзовое зеркало, из которого на маленького беглеца так же хмуро и растерянно смотрел крепкий мальчишка, что крепко прижимал к груди вещи, завязанные в фуросики. Узелок получился тощий. Рано утром – до рассвета и задолго до того часа, когда отец поднимался с футона, чтобы, как предписано, обойти дом и двор, все проверить и дать распоряжение слугам, - Шичиро разложил вынутые из короба вещи. Вещей было много, тех, что принадлежали ему, две-три штуки. Их он и забрал.

(SonGoku mo, Далара - iro!)

Слуга терпеливо ждал. Шичиро выпрямился, оглянулся на заросшую лесом гору Ишида, посмотрел вперед - на крыши Императорского дворца. И громко всхлипнул. Слуга дал подопечному прореветься, затем вытер ему чумазые щеки, купил в утешение несколько дайфуку у удачно подвернувшегося разносчика. Сладкие рисовые пирожки с начинкой из анко* мгновенно улучшили настроение Шичиро; время от времени слезы опять давали о себе знать, но теперь слуга знал, что нужно делать.
- Ты откуда тут взялся? - поинтересовался звонкий голос откуда-то сбоку.
На почерневшем камне восседал босоногий мальчишка немногим старше Шичиро, одетый во что-то изрядно и со вкусом перепачканное, но явно не обноски. В чумазых пальцах уличный сорванец крутил маленькое недозрелое яблоко, но взгляд не сводил с пришлого незнакомца. Внимательно осмотрел почти парадную одежду, остатки риса вперемежку со слезами на щеках.
- Тебе-то что? - еще больше надулся Шичиро. - Захотел и пришел!
Знать бы только - куда именно. Он украдкой кинул взгляд по сторонам: во забрел! Дома вокруг сплошь незнакомые, даже горы, что окружали долину, казались чужими. Йошида ни в одной из них не угадывалась. Рядом поднимались стены замка, и Шичиро приготовился к самому худшему. Может, слуга и знает, в какой стороне дом, но - не он. Глаза немедленно наполнились предательскими слезами.
- Еще и ревешь, как младенец, - прокомментировал это событие местный пацан.

---
анко - сладкая паста из красных бобов, из нее делают начинку для дайфуку, рисовых пончиков.

(с Бишем и Сон)

Он соскочил с камня, встал рядом с Шичиро, посмотрел с высоты возраста и роста. Протянул безнадежно черный палец и соскоблил с щеки младшего несколько зернышек риса, принюхался.
- У тебя еще есть?
Слезы мгновенно высохли. Шичиро отпихнул долговязого мальчишку. Кажется, на этот раз спасения ждать неоткуда – слуга отстал, ищет его, должно быть, на дороге, с которой он свернул, чтобы выяснить, почему тут так пахнет дымом. Когда раньше так пахло, в доме – не том, на Йошида, куда его привезли, не спросив, а в большом, очень красивом, там было много садов, хотя в некоторые уголки и комнаты заглядывать запрещалось, - в том доме попрятали всех детей, а с ними еще и женщин. Шичиро тогда не удалось разузнать, в чем причина.
- Нету, - честно ответил он. – С собой – нету.
Остатки пирожков вместе с узелком остались у Сейхачи, слуга их нес – как положено. По крайней мере Шичиро не мог представить, чтобы было иначе.

(ima wa futari desu)

Пацан не поверил, заглянул за спину, будто Шичиро мог спрятать пирожки там. Ничего не найдя, он мужественно откусил кислое яблоко. Хотел выплюнуть, но не стал, даже почти не морщился, жуя. Вдруг придумал что-то и позабыл о яблоке. Замогильным голосом произнес:
- Ты знаешь, что здесь водятся призраки? Вот на этом самом месте. Там, где ты стоишь, зверски убили одного человека, и он поклялся отомстить каждому, кто сюда придет. А вон там, - указал пальцем ближе к соседним домам, - несколько человек убили себя.
Шичиро поспешно сделал шаг в сторону - на черной, очень мягкой земле отпечатались его следы.
- Еще не убили, - сказал он. - Только собираются.
У неудачливого шутника округлились глаза. Он огляделся, потом нервно рассмеялся, больше никого не обнаружив на пожарище.
- А ты молодец. Слабо сходить вон туда? – мальчишка ткнул пальцем в едва угадываемые остатки здания, которое еще недавно стояло здесь.
- А не выгонят? - засомневался Шичиро.
- Кто? - на круглой физиономии отразилось изумление. – Ночь-то уже кончилась.
Шичиро пожал плечами. Конечно, его еще не всему научили - да и не старались особо пока что, - но он знал, что мешать людям, что решили расстаться с жизнью - последнее дело. Но он мучился любопытством. В красивом доме, где было много садов и комнат, жили ребята постарше, один из них хвастал, что один раз подсмотрел - в щелку между ставнями - как делали сеппуку. Шичиро ни разу не видел такого - непорядок.
- Пойдем, - сказал он. - Может быть, не заметят?

(уже все поняли)

- Сколько ни тянись, на самурая не похож, ахондара,- донеслось вдруг до ушей покончившего с лечением священника. Хотя нет, не до ушей! Голос звучал в голове, что, впрочем, достаточно привычного к подобным делам европейца не удивило, и он только покосился на Мицуке.
Мицуке приподнял бровь - то ли удивился высказыванию, то ли тому, кому оно принадлежало, то ли способу, каким оно было донесено.
- Кто не похож? - весело уточнил роши.
- А это стоит выяснить, - склонил голову набок его собеседник и решительно шагнул в недовольно затрещавшие кусты.
Не успевший отскочить подальше Себастьян-Фердинанд бросил на птицу взгляд, который должен был бы свалить ворона, как стрела и первым очень бодро сообщил миссионеру:
- Я тут решил ягод набрать на всех!
Оглядев ближайшие кусты, на которых не росло ничего пригодного в пищу, священник поинтересовался:
- Произносил ли я при тебе проповедь о греховности лжи?
- Если и произносил, - ответил за оборотня Мицуке, - то к тебе не прислушивались.

(и Бишоп)

(higf mo)


День обещал быть солнечным, не хотелось сейчас думать о демонах, что могли сесть в засаду на дороге к вершине, и о тех, что отстали вчера. Веселее было слушать перебранку.
Муджина возмутился:
- И вовсе я не лгу! Я пошел за ягодами...
- Сюда, только проснувшись, - вставил его старший по положению товарищ.
- ...потому что у нас гости, - не смутившись, продолжил обаке. А по дороге услышал ваши голоса, и решил посмотреть все ли в порядке и не грозит ли какая-то опасность, ведь вчера за ними гнались! - он принял позу, приличествующую тайному защитнику. - Ну и тут вот на меня ветку уронили, - закончил свое повествование Себастьян-Фердинанд.
- А может, ему просто в кусты потребовалось? - сделал свой взнос Мицуке в разговор.
Подтверждая мысль роши, в дверях хижины появился заспанный мальчишка. Потер кулаком глаза, но открывать их не стал. Потанцевал на месте, переминаясь, а потом зайцем метнулся в ближайшие заросли.
- Вот, как ему.
- Ладно, прочтешь сегодня пятнадцать раз "Отче наш",- строго резюмировал патэрэн. - В качестве покаяния. А про самураев кто говорил?

Лес в окрестностях
охотничьего дома Сакаи

Ощущения тела не было. Зато было оно само, завернутое в одежду, цвету которой не подобрать названия. И оно послушно выполняло все, что от него требовалось. Ноги шагнули вперед, руки раздвинули ветви кустарника. Макуро стояла на границе леса. Впереди расстилалось целое поле, сплошь укрытое пышным ковром трав и цветов. Вдали сизыми стенами к небу тянулись горы. Ветер – тихий, прохладный, едва влажный – раскачивал, забавляясь, венчики ромашки.
В шаге от Макуро пролегала грань между залитым солнцем лугом и тенью леса. За гранью жил другой мир, другая она. Стоит перейти этот рубеж, и Макуро станет той, кто живет в солнечном свете. Полушаг вперед.
Шиноби на свету... Рука не отпускает ствол юного гибкого дерева. Шиноби не должны жить, открывая себя. Их сущность должна быть сокрыта, чтобы работа могла быть выполнена, а цель достигнута. Макуро протянула руку к солнечному свету. Он очаровывал ее, не слепил, но ласкал теплым сиянием. Пальцы словно засветились изнутри, оказавшись за границей тени. Или тьмы? Всего-то нужно полшага.
Но нет, она должна оставаться здесь, свет не для нее. У Макуро есть цель – праведная, необходимая... и кровавая. Дух отца взывает к мести. Убийца Санады Юкимуры должен умереть. Погибнуть от той самой руки, что сейчас протянута солнцу. Макуро отдернула пальцы, как будто обожглась.
- Отец, - прошептала она, - я завершу начатое, убью Сакаи Шигетаду.
Порыв ветра взметнул распущенные волосы.
- А потом я отправлю в Йоми твоего убийцу. Клянусь, Теншо Такаши Токисада заплатит за совершенное злодеяние!
Ветер ударил в лицо, скрыл луг за занавесом волос. Принес с собой холод и резкую боль. Рука... болела совсем недавно укушенная лисой рука. Да и шея. Макуро села, потерянно ощупывая ледяной влажный мох вокруг себя. Солнце еще не выкатилось из-за гор, и женщина поежилась. Опять этот сон. По крайней мере, здесь ей некого будить воинственными криками, разве что какого-нибудь зайца, залегшего под кустом.
- Сон или нет, от клятвы я не отступлюсь, - твердо сказала Макуро в воздух.

***

Мыс Данноура
1593 год

Много раз бывал Самми на печально известном мысе в проливе Акаманосэки и ни разу в храме, выстроенном дабы ублажить гневных духов дома Хэйке. Тем, кто переступил черту, отделяющую жизнь от смерти, не место в храмах. Но этим вечером, сопровождаемый закатным солнцем, он вступил под своды Акама, прошел по галереям, невидимый для всех. Обошел вокруг бассейна со спокойной зеленоватой водой, касаясь рукой перил. В этом зале единственным звуком был шорох его черных тяжелых шелковых одежд, храмовые звуки остались снаружи. Перегнувшись через перила, он заглянул в воду и улыбнулся сам себе – какое отражение он ожидал увидеть?
Выйдя на галерею, Самми остановился между красных столбов. Его взгляд нашел троих людей: двух мужчин и мальчика с бивой. Знакомый голос музыкального инструмента, вот что привлекло сюда призрака. Прошлой ночью он был уверен, что это она, но после стал сомневаться. Шум ветра и волн, вой сгинувших Тайра могли ввести в заблуждение. И теперь Самми присматривался к потемневшему от времени инструменту, рассеянно слушая разговор; смущенного мальчика заслуженно хвалили за игру. В луче почти скрывшегося солнца блеснул полумесяц на биве. Три инструмента везли из Поднебесной. Один тогда достался морскому дракону, чтобы корабль смог добраться до порта. Но которая из оставшихся двух бив эта?
Мальчик снова заиграл, рассказывая о приходе к нему тех, кто не должен был приходить. Не разделить бы ему судьбу Хоичи, лишившегося ушей. Впрочем, что за дело призраку, кто старее неупокоенных духов Тайра, до этого мальчика?
Закончился рассказ, и снова Иэмон заиграл, уже без слов. Древняя мелодия – кто только научил его ей? – лилась ровно. Почти так же играл когда-то Цунэмаса... Самми слушал с закрытыми глазами, духом сливаясь с музыкой. Поморщился в одном месте: юный Иэмон ошибся, но он мог и не знать, что там должен быть более сильный звук, выше и насыщеннее. Как будто не довел черту в иероглифе.
С музыкой пришло понимание – это та самая бива. Ему ли, отпрыску дома Гэндзи и прирожденному музыканту, не узнать ее. Призрак улыбнулся, не пытаясь скрыть иронии: драгоценная бива, обладающая собственным духом, не дающаяся в руки неумелому музыканту, утратившая свой внешний блеск, оказалась теперь у слепого мальчишки. Что ж, так лучше. Слишком давно не слышал Самми ее голоса, слишком давно не звала она его к себе.
Музыка смолкла, кончилась песня.
- Следуй за мной, - произнес фантом тихо, чтобы только Иэмон мог услышать, и приложил к губам черно-красную флейту.

Рассвета не видел, но угадал по свету: серый оттенок сменялся пурпурным. Комнаты были пусты, и так же пусто было в голове - та самая зловещая тишина, что бывает только перед бурей... И после. Хеби решительным, резким движением поднял веер. Следовало найти наместника. Кем бы он ни был.
У входа все еще стояла охрана - узнал оранжевоглазого соперника.
-Наместник?
Телохранитель поднял голову. На светлых щеках оставил мягкий след румянец: такой появляется от долгого бега; одежда была в легком беспорядке, а волосы на висках слиплись в подобия черных змей.
-Отправился в том направлении, - взмахнул рукой, - несколько часов назад.
-Стоишь на страже? - сузил глаза белокожий. - Пошли.
Косеки сонно тряхнул головой, по губам промчалась лукавая улыбка… и снова на лице возникла сонная гримаса. Он заметил, как крался Токисада-сама, следовал за ним, обратившись в лиса; наблюдал с немым восхищением, и теперь должен был рассказать все другому наемнику, который заснул в час службы?
-Моя смена подходит к концу, - отказался Хикари.
-Сколько с ним было телохранителей?
-Он не хотел, чтобы его тревожили, - на секунду замешкался лисенок, только теперь поняв в каком щекотливом положении оказался: рассказать о том, что следил, не мог, а ложь часто оборачивалась неприятной стороной. – Но, возможно, уже все позади.
-Сколько должно быть телохранителей при наместнике, объяснять? - ледяным тоном проговорил воин. - Идешь или мне искать кого-то еще?
-Что не следует засыпать при наместнике, тоже следует объяснять? – Косеки выпрямился, но все равно смотрел на телохранителя снизу вверх: недоставало роста.
- Не суди о том, чего не знаешь, - огрызнулся белокожий воин. - Не ровен час, придется узнать...
Полувздох, полуулыбка.
Лисенок спрятал хитрую усмешку и опустил взгляд, уже догадавшись, что Токисада-сама пропал, оставив Хеби теряться в догадках; вспомнил, как испытывали в первые дни, и не посчитал нужным искать оправдание человеку, из-за которого пришлось нести вахту снаружи и беспокоиться о происходящем за стенами.
Серовато-розовый луч света промчался по темной рукояти тессена, задержался искрой на краю и упал, впитавшись в ткань добуку.

-Хорошо, я не стану судить о том, чего не знаю.
-А теперь решай, наконец, идешь ли ты, или мне поискать кого-то менее... усталого.
В словах Косеки услышал вызов. Словно невзначай лисенок задел рукавом безыскусную цубу катаны, неловко обошелся с тессеном, доказывая сонливость, и растеряно улыбнулся.
-Я провожу немного и оставлю. И ты сможешь поискать кого-либо менее усталого, ведь без сомнения выспался?
-Я не теряю навыков после нескольких часов без сна, - пожал плечами змей, легко сорвавшись в указанном лисенком направлении. - Не волнуйся, это приходит... с возрастом.
-Как и пропадает вместе с ним, - согласился Косеки.
-До этого стоит еще дожить, - Хеби рассеянно раскрыл веер на несколько делений: сверкнули лезвия.
Шедший рядом Хикари опустил голову, пряча лисью улыбку: со стороны могло показаться, он наблюдает за полосами света и тени, рассекавшими коридоры замка Сакаи, но на самом деле взгляд оранжевых глаз бессмысленно скользил по монохромным полосам лучей. Отправить телохранителя в противоположном нужному направлении – что может быть милее сердцу оборотня и быть более раздражающим для человека? Косеки посмотрел на собственную тень, которой не хватало только лисьих ушей да хвоста, чтобы выдать истинную сущность. Тень замерла у лестницы вместе с хозяином, тот указал вниз и добавил:
-Дальше в сторону гор. Ты найдешь, - лисенок повел носом, втягивая неуловимый запах можжевельника, и снова сонно моргнул.
-Найду, - заверил его белокожий. - Благодарю за указания. Можешь идти спать.
-Не заблудись только, - напутствовал его лисенок и, прощально взмахнув рукой, отвернулся.
Змей некоторое время рассеянно рассматривал полосы холодновато-оранжевого цвета на лестнице, потом, когда шаги оранжевоглазого телохранителя совсем затихли, снова вернулся к дверям комнаты. Там он некоторое время рассматривал коридоры, а потом свернул в один - почти полную противоположность направлению, указанному Косеки.

(+Hinode no otome)

Окрестности охотничьего домика Сакаи

Утро не сумело застать молодого шиноби врасплох – он начал готовить яд, еще когда луна стала блекнуть. Шуске сидел и молча и сосредоточенно колдовал над смертельным снадобьем – это было непросто, ведь предназначалось оно Токисаде, а шиноби слишком хорошо знал все его умения. Конечно, отравление не самый надежный способ избавить землю от треклятого наместника. Здесь остается только положиться на судьбу, которая в последнее время не очень благоволила к молодому воспитаннику клана Ига.
Сейчас Шуске вспоминал все, чему его учили старшие шиноби. Старательно мешая все ингредиенты, добытые им на болоте, в маленькой чарке, парень постепенно приготовил довольно много густой зеленоватой смеси. Часть Шуске припрятал в сосуде на всякий случай, другую добавил к прозрачному древесному соку.
Яд был почти готов. Еще совсем немного – и останется только приобрести в городе кое-какой препарат, чтобы зеленоватая жидкость не изъявляла признаки своего наличия там, где должна была исполнить свое назначение.
Шуске собрал все пожитки в мешок и сел на засохший мшистый пень. Надо было еще пробраться в замок. При нынешних обстоятельствах осуществить это было не очень-то просто. Молодой шиноби порылся в вещах – ничего особенного там не было, так что, если переодеваться, придется применить всю фантазию.
Но делать действительно было нечего. Закрадывались мысли о том, чтобы взять да и бросить все это. Но шиноби упрямо отгонял их, чтобы не мешали думать. Сейчас надо добыть в городе все необходимое и тихо подбираться к наместнику. Шуске поднялся и отвязал сонную лошадку. Она фыркнула и недовольно тронула парня за рукав. Тот вздохнул и повел ее к ручью – в деревню следовало прийти более или менее чистыми, а то и так все подозрительно.

Год 1582. Киото

Уже через десять минут брожения по земле, укрытой пеплом, будто ковром, Шичиро стал едва ли чище, чем его новый приятель. Мальчишки забрались в самое потайное место, туда, где обуглившиеся балки образовали нечто вроде пещеры. Бледный свет едва взошедшего солнца почти не проникал сюда. Снаружи завал еще только начали разбирать да кое-кто из горожан растащил обломки поменьше и поцелее на дрова. Проникнуть внутрь могли только маленькие, юркие, как хорьки дети. Внутри старший из двоих перестал, наконец, стучать зубами – дерево еще хранило тепло. Пахло стылой гарью и немного, едва уловимо, паленым мясом.
- Да, - где-то на середине пути вспомнил сказать первый, - я Хонсё.
- Ага, - согласился второй. - А меня зовут Шичиро, только мне это имя не нравится.
Он споткнулся, чуть не упал, но только пробунчал под нос крепкое, подслушанное у старших слово.
- Порезался, - сообщил он.
- Замотай чем-нибудь, - посоветовал второй. – Чтобы духи не навредили. Их здесь много.
Шичиро извлек из-под пепла почерневший от огня кусок металла - клинок нагинаты. Древко сгорело, видимо, вместе с хозяином оружия. С острия капала кровь.
- Это моя, - пояснил Шичиро. - Это я об нее споткнулся. Здорово, правда?
Он попробовал сделать шаг, сморщил нос и все-таки - перевязал глубокий порез.
- Если ты ее заберешь, получится, что на тебе рана от собственного оружия, - заупрямился Хонсё, которому тоже захотелось сувенир. - Все твои шесть братьев смеяться будут. Лучше отдай мне.

(Bishu mo)

- Почему это шесть? - надул губы счастливый пока еще обладатель оружия.
Пересчитал на всякий случай по пальцам, получил, что в одном доме - там, где должен теперь будет жить - три, во втором - большом и где много комнат - э-эээ... много.
- Ну, раз ты седьмой, братьев должно быть шесть. Мелкие не в счет.
Хонсё почесал щеку, оставив на ней черные разводы, вспомнил недавно подаренный отцом бокен и расщедрился:
- Ладно, забирай.
Через несколько шагов выяснилось, что дальше надо пробираться ползком или поворачивать назад.
- Ползти не долго, - заверил старший мальчишка, которому показалось, что второй заколебался. – Или трусишь?
Шичиро подумывал: не стукнуть ли его чем-нибудь? Нагинатой - пока не хотелось. Да и неудобно, без рукояти ее можно было использовать только как меч.
- Выгонят, - убежденно сказал он.
- Значит, трусишь, - подначил Хонсё. – Говорят тебе, никого тут нет.
И он первый полез под низкие балки.
Как же - нет никого? А кто тогда эти люди, чьи тени мечутся по стенам? И кто только что уронил нагинату? Шичиро протер кулаком глаза. Было тихо и очень темно. Даже новый приятель исчез, слышно лишь как он чем-то шуршит под завалом.
- Подожди меня!!!
Ползти действительно потребовалось совсем мало, а потом опять можно было встать в полный рост.
- Здесь они хранили всякие свои храмовые драгоценности, - объявил Хонсё и задумчиво потер зардевшееся ухо. – Я их видел.
Он не стал распространяться о том, что никто его в тайные закрома не пускал, а также о том, как его там застукали и извлекали именно за это ухо. А о том, что было потом и вовсе рассказывать неинтересно, решил пацан.

(Далара тож)

- Тут еще кое-что осталось, можно порыться. И вряд ли здесь кого-нибудь убили.
И они порылись - всласть. Расхитители и мародеры сюда не добрались, кого отпугнули слухи о призраках, кого - как решил Шичиро - сами призраки. Все же он не был уверен, что у него воображение разыгралось. Ему часто твердили: не выдумывай, не выдумывай, он же - оставался в недоумении, потому что говорил чистую правду. Многое забрал огонь, а с оставшимся можно было играть. Ведь если не выносить драгоценности из храма, ничего не случится. Наверное.
- Эй! - окликнул он приятеля, подцепив клинком нагинаты застрявшую доску, чтобы вытащить закатившееся туда бронзовое зеркало. И насторожился. - Ты слышал?
Тот замер, прислушиваясь. Покрутил головой, пытаясь найти источник низкого гудящего звука. Все стихло, как будто кто-то играл в прятки.
- Что-то было. Может, правда, здесь кто-нибудь есть?.. – Хонсё решил, что лучше выяснить сразу и бояться только, когда будет точно известно, что есть – чего: - Эй, кто ты там, выходи!
Угрожающий ропот донесся сбоку, но почему-то снизу. Мальчишка поискал, на что можно забраться с ногами в случае чего. Шичиро же вспомнил, что он как-никак - будущий воин.
- Выходи! - рявкнул он изо всех сил, так что у самого в ушах зазвенело, угрожающе выставил клинок.
Но никто и не подумал показаться, только гавкнул в ответ, басовито и недовольно. И бессловесно.
- По-моему, это не человек, - изрек Хонсё.
Он бы тоже схватился за какое-нибудь оружие, но ничего из окружающих предметов для этого не годилось. Подумалось, защитит ли его тот камешек или будет опять «кусаться» - лучшего определения мальчонка не нашел, - как ночью.

(снова те же)

- А я что говорил?! Тут водятся обакэ.
Шичиро обстоятельно поразмыслил: бежать или драться. Бежать что-то не позволяло, он не знал - что, но дело ведь не в названии. А сражение он мог проиграть. Это мальчику тоже не нравилось.
- По-моему, он сидит вон там, - он клинком указал в угол. - Иди глянь.
У Хонсё чуть не сорвалось с языка, чтобы новый приятель сам шел, раз такой умный. Но не показывать же, что боится до дрожи в коленках. Гордо задрав нос девятилетний мальчишка нырнул туда, откуда слышался голос предполагаемого злобного обакэ. Сидя на коленях, осторожно протянул руку в темноту, ощупывая и готовясь в любой момент быть укушенным. Что-то плоское, потом какая-то веревка... Никто не кусался. Хонсё тихонько стукнул пальцем по плоскому. Деревяшка. Провел рукой вдоль веревки, больше похожей на толстую нитку, и нащупал гриф.
- Это бива, - сообщил он приятелю. – И она не обакэ.
Потянул, потом сильнее.
- Мне одному не вытащить, помогай.
- Бива тоже может стать обакэ! - заупрямился Шичиро.
Хонсё поднапрягся, даже запыхтел, но толку вышло маловато. Нет, одному ему точно ее отсюда не выволочь, а хочется.
- Да не обакэ она! Иначе я бы с тобой больше не разговаривал, - привел он непогрешимый аргумент.
Приятель сдался, отложил клинок. Подцепив доски, под которыми пряталось сокровище, присел, расставив пошире ноги.
- Тащи! - выдохнул он.
Тот дернул. Скрип, скрежет, в обнимку с бивой пацан кубарем укатился к противоположной стенке. Порадовался, что не придавило, - инструмент был почти с него размером и довольно тяжелый.

(те же)

Замок Сакаи возле Никко, 1616 год

Небольшой деревянный мостик был скользким от горной росы и вел к уединенному (насколько можно быть отгороженным от всего мира за стеной небольшого горного замка) уголку сада. В пруду, вода в нем стояла гораздо выше из-за летних дождей и почти скрывала камни, которыми был выложен берег, отражалось небо и черные силуэты деревьев. У четырехногой юкими*, рассматривая перевернутое отражение, сидел Токисада, как всегда одетый в белый с вышивкой шелк. Руки наместника были сложены на коленях, но внимательный наблюдатель заметил бы, что сквозь обычную бледность пробивается предательский румянец, а волосы хоть и сложены в замысловатую прическу, но непослушные пряди все равно выбиваются на свободу, а гребень вколот косо.
Рыжий огонек хвоста мелькнул в высокой траве. Косеки задумался: нужны ли телохранители человеку, который легко пропадает в сумерках и непринужденно обращаться с оружием, или окружающие его люди - ширма, дополнение к образу и ничего более? Лисенок опустил мордочку на вытянутые лапы и посмотрел через зеленую решетку травы на белоснежный силуэт. Можно, можно было догадаться по пластике движений и по действиям тогда, на дороге из храма, что Токисада-сама умеет держать в руках меч.
Наместник, улыбаясь собственным мыслям, следил за игрой солнечных бликов в листве. Трудно было сказать, о чем он думал сейчас, Теншо Токисада обычно не делился ни с кем своими мыслями и соображениями; разве что по случайно (или намеренно?) оброненным фразам внимательный человек мог бы о чем-нибудь догадаться.

(+Соуль)

- Сколько еще мне ждать?.. - вполголоса пробормотал наместник.
От неожиданного звука Хикари прижал острые уши к голове, но потом снова поднял острый нос. Догадывался ли Хеби? Старшие телохранители? Или они давно знали и умалчивали о странностях молодого наместника? Лисенок лапой прижал к земле розовую каплю низко наклонившегося бутона и снова поднял взгляд.
Оттянув двумя пальцами широкий рукав, Токисада наклонился к воде и коротким быстрым движением что-то достал из пруда. Разжал пальцы - на ладони трепыхалась серебристая рыбешка.
-Мы с тобой так похожи, - сказал ей наместник. - Нам обоим не хватает воздуха.
Косеки зачаровано склонил голову набок, рассматривая стальной штрих в чужих пальцах. Снова, отгоняя наваждение, тряхнул головой и отступил на шаг назад. Не следовало обращаться здесь, выдавая, что наблюдал, догадывался о произошедшем. Сквозь яркие пятна цветов белый силуэт смотрелся розово-шафрановым.
-Иди домой! - взмах широкого рукава, и освобожденная рыбка нырнула в воду, наместник проводил его взглядом. - Хотя бы один из нас обретет дом.
-Токисада-сама, - раздался позади высокий голос оборотня, - Токисада-сама, простите, ваши телохранители сбились с ног, разыскивая вас.
Наместник оглянулся.
-Тогда, полагаю, нам надо пойти к ним и их успокоить, - он помолчал. - Или... к чему спешить?
Он указал на камень возле себя. Хикари склонил голову: не хотел прерывать чужое течение мыслей, вмешиваться, но равновесие между человеческой деликатностью и любопытством оборотня достигалось слишком тяжело, часто сбивалось. Лисенок опустился на землю, не зная как скрыть замешательство.

(+ SonGoku)

Токисада разглядывал его, как смотрел вообще на весь мир вокруг - внимательно, но почти на грани безразличия, как будто отгораживался от чего-то. Или наоборот, не хотел выпускать.
- Ты знаешь боль? - спросил он.
- Никогда не задумывался об этом, Токисада-сама, - склонил голову набок Косеки.
- Ты терял когда-нибудь то, что тебе было дорого? - продолжал расспросы наместник.
- Я не уверен. Возможно, терял, хотя сложно оценить насколько дорога вещь, рассказывающая о человеке, которого никогда не знал.
- Значит, ты тоже не сможешь ответить, как мириться с обидой... - пробормотал Токисада, отворачиваясь. - Или что делать, когда болит...
Он сжал кулак. Косеки секунду рассматривал белый профиль, а потом опустил взгляд на рукава своего добуку.
- Когда с людьми возникал спор или когда появлялось желание бежать, я обращался в лиса, чтобы человеческие эмоции притупились. Они быстро бледнели, и потом все возвращалось к равновесию.
Наместник протянул руку, погладил, едва касаясь гладкой кожи кончиками пальцев, Косеки по щеке.
- Убегать я пробовал, - сказал Токисада. - Пробовал даже плакать. Но больше не хочу тратить слез.
Хикари интуитивно дернулся, но остановил свое движение в последний момент.
- Я видел, как плачут люди. Издалека. Наблюдал, но никогда не пытался сам, - задумался лисенок. - Каждый ищет утешение для себя.
Длинная прядь волос черной змеей выскользнула из-под гребня, свесилась на лицо Токисады.
- Ты очень мудрый зверек, - улыбнулся наместник. - Может быть, мне сделать тебя советником, а не телохранителем?

(и опять вместе с Соуль)