Гора Асама

Но сколько ни оттягивай – пусть невольно, - а время приходит, наступает пора событий. Все девять плоских камней разложены по местам, на каждом кровью написан свой знак: rin - «обратиться лицом к опасности», tsuwamono - «воин», tatakau - «бороться», mono - «с тем, кто», minna – «против всех», jin – «воинский порядок», retsu – «шеренга», aru – «существовать», mae – «впереди». Над каждым прочитана сутра. Беглый чиго уселся внутри образованного ими круга, достал из-за пазухи мешочек из вытертой оленьей кожи и бережно развернул. Из трещин в спекшейся черной корке, что покрывала здесь землю, вырвались струи горячего пара, будто спящий дракон почувствовал чужое присутствие и сквозь дрему вздохнул. Зеленовато-молочный нефритовый шар, откликаясь на колдовство, засветился на ладони мальчишки – огромный светляк, не одна душа, а тысячи тысяч.
Хозяин положил талисман перед собой, закусил от волнения губу. Он выбрал эту дорогу, когда вызвался сопровождать необычного воина, и теперь поздно жалеть о решении. Он подумал, что скорее всего не увидит целым тот меч, что привел их сюда. И на его хозяина тоже очень хотелось бы посмотреть – хотя бы через щелку между фусума... Хаяши встретился взглядом с как обычно хмурым роши и подумал: тот лишь притворяется нелюдимым.
А затем беглый чиго зажмурился, чтобы больше не отвлекаться. И не смотреть в сторону черного склона за деревьями-тории. Повинуясь его голосу, закружились в танце искры – крошечные собратья нефритового светляка. Вспыхнули ярким пламенем знаки, Хаяши бросило в жар. Испачканные в крови ладони были влажными и очень липкими, а дракон вздохнул еще глубже, по его черной шкуре с шорохом осыпались камни.
Мицуке наклонился к ворону:
- Как ты думаешь, сопляк справится с тем, кого хочет позвать?
Справится тот, кого зовут, загадочно ответил древний пернатый.

Сложив руки перед собой, отец Андрео молился, словно стоял в храме перед алтарем. И пусть вместо стен и потолка здесь небо, а пол заменяет подрагивающая черная скала... Священник надеялся, что Пречистая дева услышит и защитит их души. А может быть, даже тела.
Он молился, чтобы мальчишке хватило сил. Ярый дух и неотшлифованный колдовской дар подобны огню, пожирающему хрупкое тело, - слишком слабое для них вместилище. Если здешние ками не помогут, должна заступиться Дева Мария!
Наклонившись посмотреть на струи пара, Себастьян-Фердинанд чуть не свалился с ног, когда земля вздрогнула вновь. Покачнувшись и взмахнув лапами, он сохранил равновесие, шепча себе:
- Дракон проснется. Дракон проснется. Дракон проснется...
- ...отдаю свои кровь и кости, чтобы обрести новую жизнь... – беглый чиго запрокинул лицо к темному ночному небу, что огромной перевернутой чашей висело над миром.
Девять жгутов пламени сплелись в необычную мандалу, а человек, который сидел в центре образованного ими трехмерного рисунка, как будто стал выше ростом, раздался в плечах. Залатанный суйкан, выцветший на солнце и застиранный до ветхости, огонь превратил в придворные одеяния из тяжелого шелка – алого и солнечно-золотого. Неизменным осталось лишь сердце костра, зеленый нефритовый шар, который светился, подобно крошечному фонарику-гифу.

(еще Bishop и higf)

Гора с клокотанием содрогнулась, приоткрыла горящий яростной злобой глаз. Из трещин-ноздрей со свистом вырывался пар. В ночи отсветы пламени творили дикие вещи. Цуива сгорбился между камней, с закрытыми глазами, сам стал похож на неподвижный валун. Скрюченные деревья превратились в тории, сверкнули красным лаком. Голова ворона больше не казалась птичьей, менялась. Вот уже не понять, сидит ли на обломке скалы черный, как обгорелая земля, ворон или стоит, скрыв руки в широких рукавах, человек в длинных одеждах цвета вороного крыла. На губах довольная улыбка, в глазах отблеск золотого рисунка с пронзительно зеленой точкой в центре.
- Ну наконец-то! – голос приглушен почти до шепота.
Огибая лестницу из черных, ноздреватых валунов, деревья-ворота, площадку с костром, из раскрытой пасти горы ручейками стекала огненная слюна; на раскаленной поверхности лопались, рассыпая темно-алые искры, огромные пузыри. Ночной воздух стал горячим.
- Я, Хата-но Доджи из Сеццу, известный в этом мире как Ашийя Досон, своим именем и своей кровью, приказываю тебе...
Кровь на ладонях вспыхнула огненным рисунком, когда колдун сложил десятую печать.
- Отвори!

(Далара mo)

Гора задрожала, как живая. Почудилось – сейчас распахнется от вершины до сокровенных недр, расколется, обнажая долину скорби. С барабанным грохотом обрушилась груда камней. Ворон-человек прикрыл глаза рукавом от взметнувшегося рядом снопа искр.
- Теперь иди, - велел он Мицуке.
Долговязый роши будто очнулся от сна. Стараясь не оглядываться на колдуна, на остальных, он поправил сверток за спиной, поднялся, тяжело опершись о колено ладонью. Он ничего не сказал – да и о чем тут можно было говорить, когда не время и не место ленивым беседам, как будто сидят они не под самым носом Ямато-но орочи, а на веранде, любуясь садом? Сбил искры с рукава. Узкая черная дорожка между потоками лавы показалась ему нитью, протянутой над огненной пропастью.
Человек-ворон взмахнул рукавами, сложил руки перед собой. Ожидание. Он не смотрел на воина, все его внимание принадлежало колдуну. Не беглому мальчишке, нет – тому, кто пришел открыть врата. В памяти это лицо было разным, таким тоже: скрытая в прищуре глаз сила; самоуверенная и торжествующая улыбка; словно углем нарисованные усы, борода и брови; волосы будто в золе. Человек, которому не стоит преграждать путь. Человек, которого стоит бояться, если ты не...
Самми улыбнулся с горечью. Его флейта сегодня не при нем.

(с Бишем)

Что-то дрогнуло в глубине души, нечто глубоко спрятанное, как будто тряслась не только гора, но и внутренняя суть священника. Дрогнуло – и затаилось снова до поры, как змея, которую потревожили, но пока не разбудили, и она снова свивается в кольца.
Мальчик отворил врата... Хотя теперь он не был мальчиком. Пришельцем из глубины веков – имя хорошо знакомо! Современник Абэ-но Сеймея, не уступавший тому в силе.
И ворон... Был ли здесь хоть кто-то тем, кем казался? Разве Цуива.
Священник видел в юности, как звали духов предков в затерянных деревнях Африки, но тогда он знал, что делать – это было зло язычества, и бесы подлежали изгнанию. Тогда все было просто для молодого, истово верующего португальца. Здесь, на островах, он многое понял, но заплатил за это легкостью выбора, простотой знаний о добре и зле. Хотелось, очень хотелось вмешаться, но миссионер мог только помешать. Они все зависели от Хаяши и того, кем он на время стал. Покинет ли Досон это тело?

Себастьян-Фердинанд уставился на Досона парой любопытных глаз, даже ненадолго забыл о сотрясении почвы.
- Ух ты! – и снова, - Ой! – когда заметил ворона-человека. – Ты кто? - придвинулся он поближе к черной фигуре, недосказав вопрос, да и слышал ли его человек?

Дорога Накасендо
Июнь 1616 года

Мохнатые горы в темноте казались медведями, которые мирно роются в земле, откапывая корешки; в вечерних сумерках их шкуры казались почти черными. Пока разжигали костры и готовили ужин, можно было полюбоваться быстро темнеющим небом и огромной, круглобокой луной, запутавшейся в ветвях сосны.
К вечеру Мирэи стало лучше, а остановка так сильно ее порадовала, что служанки еще некоторое время перешептывались, пихая друг друга локтями. Толки и пересуды множились: госпожа завела себе змею, кормит ее из плошки, как будто кошку; госпожа ни разу за всю поездку не подошла к детям и даже не спросила о них; невиданно, госпожа потребовала принести ей хакама и нарядилась в них. Старший каро поглядывал на госпожу исподволь и задумчиво теребил усы.
Больше всех был удивлен – приятно – ее муж. Обычно скромная и тихая, опасливо отстраненная Мирэи прильнула к нему с задорной улыбкой, не обращая внимания на свитских, прошептала на ухо:
- Оставь их, идем смотреть на луну.
Он позволил увести себя туда, где свет костров не заслонял звезды, а голоса долетали смутными отголосками. Уходя, краем глаза приметил, как кивнул одному из телохранителей каро, и тот скользнул серой тенью следом за даймё и его женой. Мирэи сегодня не была похожа сама на себя и, положа руку на сердце, такой она нравилась ему больше, чем когда-либо.
Луна укрыла серебряной накидкой верхушки черных кустов и раскидала молочно-белые блики в быстрой горной речке.
- Подожди, разве сегодня полнолуние? – изумился Такамори, усаживаясь в траву.
Мирэи положила голову ему на колени.
- Какая разница. Луна сегодня так прекрасна. А ведь она была бы еще прекраснее, если бы на ее фоне качалась тонкая ветка сосны. Не правда ли?
- Да, пожалуй, - озадаченно согласился муж.
Черное корявое дерево покладисто отрастило опушенную хвоей ветку, на которой болталась россыпь шишек, и приветливо взмахнуло ею. Видимо, для того, чтобы продемонстрировать свои самые дружелюбные намерения. Неподалеку отчетливо крякнул удивленный телохранитель.

(переносимся в другие места с СонГоку)

Мирэи приглушенно хихикнула.
- Ах нет, было бы еще лучше, если бы на той ветке сидела стройная изящная птица... – полным невинной радости голосом сказала она.
Сосна недовольно фыркнула, но исполнила и это пожелание. Но вместо соловьиного пения раздался пронзительный визг, с каким небольшое и крайне перепуганное животное может падать с большой высоты. На поляне повскакали на ноги слуги и всполошились самураи, телохранитель выдвинул меч из ножен, но больше ничего устрашающего не произошло. Разве что луна исчезла с небес.
Заразительный смех Мирэи разнесся над рекой.
- Раз уж не удалось полюбоваться луной, давай хоть найдем этого шутника, - усмехнулся Такамори. – Шороха не было, значит, он еще тут.
Обшарили корни и плотную землю под стволом, высокую траву поодаль. Никого, если не считать двух кузнечиков, которых Мирэи тут же скормила своей питомице.
- Эх люди... – вздохнул над их головами презрительный детский голос.
На супругов посыпались ошметки сосновой оранжевой шелухи и иголки.
Кто-то из слуг принес фонарь, и в его свете разглядели мохнатые когтистые лапы и пушистый хвост. Небольшой зверек раскачивался, свисая на чем-то вроде веревки, обвитой вокруг живота.
- Слезай, - предложили ему.
- Высоко, - наотрез отказался тануки.
Такамори отобрал у слуги фонарь и поднял повыше. Веревка оказалась мужским оби, перекинутым через ветку где-то наверху, куда не доставал свет фонаря. Узел скрывался где-то там, в темноте.
- Слезай, пока сюда не сбежались поглазеть все слуги.
Зверек покувыркался в воздухе, размахивая цепкими лапками и вертя хвостом так, что приходилось пригибаться, а затем вновь повис, словно лампа на веранде.
- Не развязывается, - объяснил он, призадумался, а затем, просияв, принялся грызть пояс. – Сейчас, - пробубнил он, не прерывая занятия.
С ножом дело решилось гораздо быстрее. Одно движение, и высвобожденный тануки, тяфкнув от неожиданности, свалился, как спелое яблоко. До земли долететь не дали, а потом взяли за шкирку. Такамори осмотрел светлую в темных пятнах мордочку зверя.
- Не говори мне, что это опять ты...
Тануки оскалился в радостной улыбке и даже сделал попытку вильнуть по-собачьи хвостом.

(с Даларой, вестимо)

Асама

Ты кто? - придвинулся муджина поближе к черной фигуре
- Генджи Хакуга-но Самми...
Человек, уже не ворон, оборвал свою речь и поднял голову к сверкающему звездами куполу неба. Сощурил глаза.
- Как жаль, что моя флейта не со мной.
Дуновение пронзительного холода. На тонких веточках черных деревьев образовалась и мгновенно стаяла ледяная корка. Новое здесь существо взирало на мир из-под спутанных прядей жестких волос. Глаза неожиданно светлые со зрачками не больше булавочной головки не спускали взгляда с колдуна, чей лоб украшали капли пота. Наверное, когда-то это существо было человеком, но сейчас оно больше напоминало зверя, хотя черты лица оставались человеческими. Одежда превратилась в рваные неопределенного цвета тряпки. Голова словно пребывала отдельно от шеи, казалось, она вот-вот сместится и поплывет сама по себе. Ее окутывало смутное свечение, красновато-желтое, как огонь в храмовой жаровне. Пахло курительными палочками.
- Что это такое? – изумился муджина, который никогда прежде не слышал о подобных существах.

(еще Хигф)

Ответить было нечего. Неведомый пришелец шагнул к погруженному в ритуал колдуну, с губ слетел полу рык, полу стон. На пальцах рук блеснули длинные острые когти. Самми встал на пути. Рык перешел в предупреждающее гортанное ворчание. Придворный вынул меч, сверкнул отблеск на золоченой рукояти. Демон изучающе наклонил голову. Смещение теней и шепот клинка, прерванный вздох сорвался на стон. Мерзкий звук раздираемых ткани и плоти.
Демон сделал еще шаг.
Хэнгэ упал на четвереньки и вдруг обернулся тигром – маленьким, с самого Себастьяна-Фердинанда. Бросился вперед, чтоб оказаться перед угрожавшим Хаяши... кем бы колдун ни выглядел сейчас.
Отец Андрео поднес стиснутые в молитвенном жесте ладони к губам, шепотом обращаясь к Христу, повторяя краткую просьбу послать им защиту.
- Во имя всего святого, - внезапно произнес он, - ты же был человеком! Вспомни это, вспомни! Ты кого-то любил! - Португалец шагнул к демону, защищенный лишь верой и молитвой. – Создатель и ками, спасите его душу!
Колдун оглянулся на шум, и злые слова, что были готовы сорваться у него с языка, так и не были произнесены. Нарушив очерченный пламенем круг, беглый чиго метнулся к большой птице, которая билась среди камней, волоча порванное когтями черное крыло. Мальчишка подхватил ее на руки, но на большее сил не хватило, и Хаяши опустился на землю.
- Baka! – сипло каркнул ворон.

(Далара mo, higf mo)

Гора вновь затряслась, и на этот раз в грохоте скатывающихся по ее склонам камней слышался громовой издевательский хохот. Древний почерневший от времени и накопленной за века ярости дракон смеялся над горсткой существ, которые то ли от недомыслия, то ли по какой иной неизвестной причине осмелились бросить ему вызов. Очерченная потоками лавы небольшая площадка перед воротами казалась сценой, на которой разыгрывался последний акт.
Камни с начерченными на них знаками стали просто камнями, потеряв волшебную силу, и только нефритовый шар то вспыхивал ярко-зеленым огнем, то темнел, так кровь толчками выплескивается из пробитой груди. Прижимая к себе талисман и притихшего ворона, беглый чиго закрыл глаза, но на этот раз не произнес ни единого заклинания. Разводы грязи на белом, точно первый снег, лице мальчишки казались уродливыми ожогами.
С печальным вздохом две скалы, за которыми проступали очертания храма, сошлись, отрезая дорогу назад любому, кто осмелился войти без разрешения.

Шуске двигался к святилищу. Глупо, глупо начинать бой в таком состоянии, но ведь по слухам и жертва - не в лучшем виде. Снова подняли голову сомнения - что если она обманула меня? Что если наместник ждет меня там в полном здравии?
- Ты можешь себе представить? Рыбы ему захотелось! От самого моря фугу эту везли - живую!
- Ну, он Наместник, ему положено питаться отлично от крестьян.
- Положено-то положено... В общем старики думают нанять охрану да возить такую рыбу теперь каждую неделю. Эта в лавке Кано пока плещется, утром продадим.
- Прибыльно?
- Простолюдин фугу не закажет, а богач не станет скупиться...
Шиноби вышел из тени, проводив взглядом прохожих. Значит, наместнику привезли фугу. Живой. И она сейчас в лавке торговца рыбой.
Шуске ухмыльнулся: вот и решение. Он повернул обратно - найти лавку торговца рыбой не задача, иди на запах.
Украсть фугу было легко, утомившийся хозяин лавки спал, бесшумно пройти мимо него и выловить рыбку из сосуда - детская игра. Шуске держал опасную рыбку за хвост, а она билась так, что казалось выскочит сейчас из кожи.
Юноша распорол рыбу и смазал шип слизью со стенок брюха. Время шло, но орудие убийства было готово и Шуске направился к святилищу.
- Надеюсь, ты еще там, - шептал шиноби, улыбаясь.
Пагода светилась в ночи, Шуске бесшумно и плавно, словно змея, подкрался ближе. Наместник был там, недвижно сидел в самом центре и сердце убийцы бешено заколотилось. Час настал.
Здоров ты или болен, демон ты или человек...
Резкий выдох. Смазанный ядом шип вонзился в шею наместнику. Сердце Шуске замерло, словно бы это был отравлен ядом фугу. Наместник свалился на пол, чудом не уронив фонарь. Осторожно, словно опасаясь, что убитый поднимется поприветствовать гостя, Шуске приблизился к пагоде. Ни движения, даже ветер стих. Юноша вошел внутрь, толкнул ногой тело.
Оно перевернулось на удивление легко, длинные черные волосы разметались по полу. Жертва была еще жива, но сквозь стиснутые зубы утекало уже последнее дыхание. Расшитая одежда (белое по белому) напоминала снежный сугроб, а пальцы скрючились в бессильной попытке выдернуть отравленное жало. На посиневших губах выступила пена. Шуске криво ухмыльнулся, и повернувшись пошел прочь. Он ждал, когда же придет облегчение, когда же он почувствует, как стал свободен... Но ничего этого не было. "Вот и все, - думал Шуске, - теперь можно умереть."
Пела какая-то птица, шиноби уходил все дальше в лес и постепенно, очень медленно и несмело в душе его воцарялся покой. "Можно умереть... а может, можно начать наконец жить?"


/при участии незаменимой SonGoku/

Киото 1582 год

Сейшин-но Акатэ по прозвищу Секишусай наслаждался коротким покоем. Перегородки в комнате были раздвинуты, и ничто не мешало ему любоваться темным, почти черным неподвижным прудом в обрамлении зелени, в которой пряталось несколько сливовых деревьев, высаженных в нарушение давних традиций. Огромный дом, и без того слишком большой для их скромного клана, был практически пуст, если не считать нескольких слуг и охраны. Но беспокойство занозой сидело в груди, и поэтому лист бумаги на невысоком столе оставался чистым, хотя Секишусай несколько раз брал кисть в руки и столько же раз откладывал ее.
День не задался с самого утра, и последнее нелепое и досадное происшествие оказалось не столько неприятным сюрпризом, сколько подтверждением, что день сегодня воистину никудышный. В такие минуты Секишусай в очередной раз окончательно и бесповоротно отказывался от мысли сделаться инкьё*, а дела клана перепоручить наследнику. Он давно обдумывал этот шаг (неторопливо и тщательно, как делал почти все в своей жизни), но потом вспоминал, какую глупость сотворил его сын, и вновь откладывал уход на покой. Что за блажь – наплодить кучу детишек, а затем привезти из дворца отпрыска какой-то придворной барышни, которой вздумалось покуролесить... Впрочем, с Фудзивара не спорят. Раз они велели забрать мальчишку, значит, ничего не поделаешь.
Шорох быстрых шагов по синей гальке, которой был выложен двор, выдернул из сонной задумчивости, затем те же люди простучали пятками по веранде. На плотной бумаге нарисовались тени троих человек.
- Господин!..
Мальчишки запыхались, должно быть, они бежали в гору не останавливаясь, чтобы первыми рассказать новости.
- Он жив? – недовольно спросил Секишусай, выслушав их торопливый отчет.
Гонцы переглянулись. Да, в последнее время глава клана слегка погрузнел и, предпочитая спокойное времяпровождение, стал больше походить на обтесанный ветром валун, но его болезненная одутловатость могла обмануть лишь посторонних.
- Да, - мальчишки ткнулись лбами в циновку, ожидая, что на головы обрушится если не меч, то хотя бы веер.
- А щенок?
- Не пострадал.
Секишусай надул губы. Да воистину, день сегодня не задался.

Гион-мацури, 1582 год

На празднике Хонсё быстро отбился от своего клана. Со взрослыми всегда было скучно, а присмотр старшего брата временами становился и вовсе невыносим. Брат не позволял младшему ничего: ни стянуть сладость с лотка, ни полюбоваться на яркие игрушки, ни побегать с криками в стайке мальчишек. Стой смирно, ни шагу в сторону. Правда, это только когда старшие отдавали Хонсё под полный присмотр, зато в другое время можно было делать что угодно.
Сегодня присматривали все родственники разом, но как водится, именно поэтому сбежать от них оказалось проще.
Мальчишка обошел несколько улиц, потолкался в толпе здесь и там, поглазел на праздничные украшения самых богатых повозок, краем глаза заметил давшнего знакомого из клана Танака. Хонсё как раз с завистью поглядывал на повозку-хоко с монами Фудзивара, когда его внимание привлек человек в толпе. Вернее, можно сказать, что человек этот находился над толпой - самые высокие из горожан доставали ему лишь до плеча.
Тем временем хоко добралась до угла и натужно, кренясь, начала поворачивать. Над людским гомоном звенели команды. Две цепочки мужчин слаженно тянули толстые канаты. Никто не понял, как так вышло, но стройность действия мгновенно развалилась, стоило нескольким в цепочке не вовремя ослабить хватку. Вместо новой команды раздалось тревожное: «Берегись!»
Люди хлынули в разные стороны. Кто-то еще пытался удержать повозку, но она уже валилась на бок, грозя придавить неосторожных зрителей. Взрослые посыпались с нее спелой айвой, более цепкие - или перепуганные больше них - мальчишки и не подумали спрыгнуть.
Зазевавшийся Хонсё не успел сразу убраться с дороги, а когда сообразил, что происходит, брошенные впопыхах вещи преградили пути к отступлению. На единственном безопасном пятачке, куда можно было метнуться, уже толпилось столько народа, что еще одному парнишке места не нашлось бы.
Хонсё не успел ничего сообразить, как его выдернули из-под падающей тяжеленной конструкции и поставили в сторонке. Он еще хлопал глазами, когда повозку начали поднимать обратно, а невероятный самурай исчез в неизвестном направлении.

(мне еще помогал Биш)

Дорога Накасендо
Июнь 1616 года

В ночной темноте тонкие женские пальцы, непривычные к грубой работе, ловко схватили медного цвета змейку поперек туловища. Выдернули из высокой травы.
- Куда ж ты, дурочка? Думаешь, прибежишь к нему в таком виде, он тебя узнает? Глупая, люди почти никогда не видят таких вещей.
Рептилия упрямо дернулась и огорченно повисла, закрутив чешуйчатый хвост. Лже-Мирэи погладила ее по голове.
- Пропадешь одна.
Слуги еще не хватились госпожи, и она наслаждалась ловко добытой свободой. Изобилие служанок (нужно ли их запоминать по именам или обойдутся?) начинало действовать на нервы, особенно когда старшая из них, выговаривая, отобрала лук и стрелы. Это у нее-то! Лже-Мирэи впервые начала понимать, каково жилось одной ее знакомой, и даже прониклась к ней некоторым сочувствием. Вернется, надо будет пригласить ее на охоту. Скоро уже, если только кто-нибудь
На поляне в окружении высоких деревьев, что в темноте казались храмовыми столбами, молодая женщина устроилась в траве удобно, как на мягких подушках. Вместо светильников – серебристая, белая как рис, дуга месяца и яркая россыпь звезд. А качающиеся ветки обступивших полянку кустов вместо занавесей. Из-за которых, солидно переваливаясь с боку на бок, на задних лапах вышел давешний знакомый. В передних тануки нес что-то, увязанное в зеленый листик и скрепленное травинками.
Змейка испуганно шевельнулась.
- Что это ты принес? – недовольная, что ее обнаружили, поинтересовалась женщина, крепче сжимая рептилию, чтобы не ускользнула опять в траву.
С наисерьезнейшим выражением на мордочке, зверек приблизился, насколько позволяли приличия и уселся в траву. Ни дать, ни взять придворный у своего повелителя или жрец перед божеством. Подарок он положил на землю перед собой.
Женщина взглянула надменно.
- Тануки... Как там тебя звать? К чему ты делаешь подношение?
Выражение стало настолько непривычным этому лицу, что знавшие Мирэи, не признали бы ее сейчас. Под маской супруги даймё скрывалось древнее существо, и маска была ему тесна.

(с Даларой!)

- Я не люблю мокнуть, - признался пушистик. - Когда идет дождь, приходится сидеть под лопухами или искать дупло. Хотя радуга в небе приятна.
Он пододвинул зеленый сверток «Мирэи».
Та не удержалась, открыла. Двумя пальцами вынула за лапку безвольно свисающее травянисто-зеленое тельце. Показалось, сейчас пульнет им в тануки.
- Мужчины всегда такие? Один притащил лошадь, другой кузнечиков...
- Это вкусно! - убежденно заявил даритель.
- Кому вкусно? – сморщилась женщина. – Я предпочитаю другие угощения.
- Извини, айву я всю съел.
- Хорошо, я принимаю подарок. Он понравится моей питомице.
Змейка вновь попыталась воспользоваться моментом и улизнуть. Скользнула между пальцев, беззвучно утекла в траву.
- Ах ты!.. – Лже-Мирэи вскочила на ноги, впилась взглядом в темную землю; куда там.
Тануки вскочил, вздыбив шерсть на загривке, глаза его горели охотничьим азартом.
- Я поймаю! Я поймаю!!!
- Сожрешь – убью! – грозно пообещали ему.
Шуршание и пыхтение в кустах было коротким, и вскоре оттуда к Мирэи вышел тануки, аккуратно держа в зубах повисшую безвольно змею, которую маленький, но очень довольный собой охотник положил к ногам женщины.
- Ты! – если бы женщина умела метать молнии, зверька убило бы на месте.
Не успела разозленная хозяйка Такаямы попытаться ухватить тануки за пушистый хвост, как рептилия приподняла голову. Взглянула крошечными глазками и снова обмякла, будто мертвая.
- Притворщица.
Змею водворили за пазуху, где она тотчас свернулась плотным клубочком.
- Благодарю тебя за поимку. Но, – лже-Мирэи сверкнула глазами, - если ты хоть кому-нибудь проговоришься, кто я...
Тануки молитвенно сложил передние лапки.

(c SonGoku)

Омура Такахару

Ни дня покоя с этим нашим молодым наместником... Рано утром, взъерошенный и уставший, явился тот из моих подручных, кого я посылал в замок господина Сакаи. Явился не в управу, а прямо ко мне домой, видать, дело у него уж очень безотлагательное. Свалился на циновку и сидит, смотрит. Молчал, пока жена, поставив перед нами завтрак, не ушла.
- Излагай, - говорю ему. – Она женщина умная, подслушивать не станет.
- Омура-доно, как вы велели, я внимательно смотрел за всем, что делается в замке, особенно, чем занят наместник. Странные там дела творились, дикие. Как будто демоны поселились вместо людей.
- Тебе, - говорю, - моногатари писать надо. Оставь фантазии женщинам, они любят послушать истории, а мне рассказывай только то, что видел, без приукрашиваний.
Покраснел. Он у нас известный выдумщик, порой в обычной корявой сосне и то видит чудовище.
- Торговец сакэ туда приходил, говорят, его телохранители обидели. А куда он потом делся, неизвестно, - продолжил мой подручный, прожевав рисовый колобок. – Торговца фугу обворовали, он сетовал на всю округу. А вечером случилось самое страшное.
И замолчал. Нет, не моногатари писать, выучиться ему на бродячего рассказчика, ходить по деревням, детей развлекать вечерами. Вид у него был такой потрясенный, что даже я поддался, наклонился к нему поближе.
- Так что случилось-то?
Выпучил глаза.
- Наместника убили.
Я аж чаем поперхнулся, откашливался долго. Рассказчик наш сидел довольный. Я ему и говорю:
- Кто убил и как? Сомнительно мне что-то, не такой Теншо Такаши Токисада человек, чтобы его прикончили вот так запросто.

(не мое, а жаль)

Поскучнел. Но, смотрю, тут же опять глаза блестят.
- Там дело странное, под стать наместнику. Вечером он удалился в храм, а по двору пустил вооруженных людей с фонарями искать кого-то.
- Нашли?
- Нет. В храм ходил телохранитель - юноша постарше, который всегда находился рядом с Теншо-доно. Он и объявил о гибели. Остальные тут же подняли вой до небес, бегали, рыдали. И что странно, в тот же вечер устроили похороны.
- В тот же вечер? – изумленно поднял я брови и чуть не обжегся, хлебнув горячего чая. – А как же ритуалы, прощание, священнослужители?
- Все на скорую руку. Мигом соорудили костер и положили на него тело. Двоих телохранителей, совсем молоденьких еще мальчиков, нашли мертвыми с окровавленными кинжалами в руках. Они покончили с собой, убив друг друга.
- По какой причине?
- Они не уберегли наместника, упустили убийцу.
Я подался вперед с надкушенным никуманом в одной руке.
- Как выглядело лицо наместника?
Помощник скривил губы.
- Не знаю. Телохранитель закрыл его платком, мол, яд некрасиво исказил черты, и никто не должен это видеть.
- Вот как?..
- Но было еще кое-что, - мой подручный перешел на заговорщицкий шепот. – Не знаю, заметил ли кто, но когда они клали тело на костер, из рукава наполовину высунулись пальцы руки. – Опять эта его драматическая пауза. – Рука была женская.
Помощник воспользовался моментом и украл с тарелки последний никуман.
- Женская? – недоверчиво переспросил я.
- Именно.
- Чудеса какие...
Мой собеседник, набивший рот едой, согласно кивнул, и мне при виде его раздувшихся щек пришел в голову еще один вопрос:
- А что делала обезьянка?

(при идейной поддержке SonGoku)

Киото, 1582 год

Позже ему передали записку. Секишусай развернул ее, нарочито громко шурша бумагой, пробежал взглядом неровные строки. Видимо, писали второпях. Он задумался. Приглашать автора записки в дом ему не хотелось, но и идти на встречу вот так, будто он, Сейшин-но Акатэ придворный мальчишка на побегушках, и достаточно щелкнуть пальцами, чтобы он прибежал на зов, Секишусай тоже не стал бы.
- Передай ему, что сегодня вечером я собираюсь навестить святилище Йошида.

Масуми выслушал ответ. Он был даже рад, что после случившегося не надо идти в дом Сейшин. Святилище безопаснее... Хотя Нобунага тоже был в храме! Подумав об этом, самурай коротко усмехнулся и поправил мечи на боку. Никому не избежать встречи с судьбой.
Верный привычке, Танака прибыл немного раньше и ожидал встречи с человеком, о котором ходило столько слухов. Он сам склонялся к тому, что руки старика были в крови, а не в грязи*. Те, кто говорил второе, иногда умывались кровью сами...

Когда час Собаки перевалил через половину, с небес хлынул ливень, прогнав с вымокших насквозь улиц припозднившихся гуляк. Деревья на склоне горы хлестали друг друга ветками и стряхивали на двоих человек, которые шли по узкой кривой улочке, мириады капель. Тот, что держал зонт, младший из двоих (ему можно было дать лет сорок), поежился, когда по спине потекли холодные ручейки, но ничего не сказал. Поудобнее перехватил скользкую от влаги бамбуковую ручку. Две пары гэта с уверенной размеренностью стучали по булыжникам.
Человек с зонтом вгляделся в промозглую мглу.
- В святилище кто-то есть.
Его спутник остановился, чтобы перевести дух. Склон тут становился круче, а он не в том уже возрасте, чтобы скакать по горам с энергией молодых обезьян.
- Танака, - пояснил он, умеряя мощь голоса. – Все суетится...
- Нетерпение не украшает воина. Заставите его подождать еще?
Младший, как по годам, так и по рангу, переложил зонт в другую руку. Прищурился, глядя на освещенные изнутри стены святилища. Его лицо, никогда не блиставшее красотой, стало напоминать мордочку задумавшей пакость макаки.
- Без сомнения, Инага...
Старший остановился под небольшими красными воротами у каменного светильника. За невысокой оградой мокло под дождем небольшое жилище местного божества.
- Без сомнения.

Днем святилище радовало глаз выкрашенными в красное балками и столбами. Теплые цвета среди жизнерадостной зелени грели душу и навевали мысли о созерцании окружающего мира.
Сейчас струи дождя размывали краски, делая все серым, бесцветным. Покой и задумчивость по-прежнему приходили в душу в древнем священном месте, только настроение было иным. Деревья, перегородки и крыши, под одной из которых Масуми стоял, пережидая дождь, шептали – загляни в душу, вглубь себя, подумай, чего стоишь и куда стремишься?

___________________
* Имя Секишусая - Акатэ. Если записать его через один иероглиф, значение - "грязные руки", через другой - "красные руки".

(Сон, Далара, я)

Танака вспомнил, что святилище Йошида было основано кланом Фудзивара, и, значит, было ближе Акатэ, чем ему. Но эта мысль задержалась ненадолго: Масуми снова погрузился в себя. Казалось, только что никого не было, и вот во дворе возникли две человеческих фигуры. Он хотел сделать шаг вперед, к ним, но невольно замешкался. После дневных событий осторожность не помешает... Но нет, кажется, больше не было никого.

- Он считает, что мы подойдем к нему первыми.
Голос был подобен речному потоку, тон менялся, но течение не останавливалось. И когда Секишусай замолкал, слушатели начинали удивленно переглядываться: как же так? что случилось?
- Пусть ждет. Он боится засады.
- Он так труслив? - в голосе Инаги звучало искреннее удивление. - Настолько, чтобы забыть об уважении?
- Как нам узнать, если он хранит молчание?
Секишусай протянул руки к каменному светильнику, грея мокрые ладони.
- Скоро наступит пора уходить на покой. Ты уже видел этого собачонка, которого приволокли из дворца?
- Да... - Инаги выжал отяжелевший от воды низ рукава. - Маленький, надменный как все Фудзивара, растерянный и одинокий. Сейчас из него можно сделать кого угодно, он как мягкая глина.

(втроем)

Ветер сорвал с веревки, натянутой между опорами ворот, свернутую змейкой бумажную ленту.
- От моего сына и его жены проку мало. Их дети - словно пыль, стоит ветру дунуть посильнее, их разметает по всему острову, а быть может, и дальше. Присмотри за тем, чтобы у нашего клана был хороший наследник.

Воин поспешно приблизился к ожидающим, почтительно склонил голову перед Сейшин.
- Приветствую вас! Искренне прошу извинить, что заставил ждать.

Ему ответили: Секишусай неторопливым, как все, что он делал, вдумчивым кивком, Инаги поклонился как незнакомец незнакомцу на городской улице. Они занятно смотрелись рядом, один округлый и плотный, второй костлявый, разве что взгляд у обоих был одинаковый.
Капли воды падали на Масуми, стараясь промочить одежду, ритмично стучали по крышам. Лишь голос Танаки, обращавшегося к Акатэ и пришедшим с ним, нарушал музыку дождя, похожую на тихий перезвон бивы.
- Вы слышали о событиях на празднике? – интонация спокойного любопытства; Секишусай не мог не слышать. – Я хотел бы поговорить с вами о них. Может быть, мы войдем внутрь?
Глава клана Сейшин опять неторопливо кивнул и пошел вперед, не дожидаясь, когда его спутник зажжет фонарь. Он знал храм Йошида, как свои пять пальцев. Прежде чем войти, Секишусай дважды хлопнул в ладони, затем разулся.

(Далара, higf)

Танака последовал за ним, как только разгорелся огонь. Внутри, как всегда – алтарь, циновки и более ничего – лишь голые стены.
Когда они сели и можно было говорить, Масуми осторожно продолжил:
- Во время шествия днем опрокинулась одна из повозок и, судя по всему, не случайно. Может быть, вы знаете об этом больше других – говорят, что Сейшин-но Акатэ ведает многое.
- Неужто он хочет сказать, что причастен наш клан? - звучный голос Секишусая все так же катился раскатами горной реки на порогах. - Неужто только для этого мы проделали столь долгий путь?
Его спутник молчал, но выражение проказливой обезьяны не сходило с его скуластого некрасивого лица.
Масуми перед старцем почувствовал себя не то мальчишкой, не то актером, игру которого сейчас оценивают, говоря с другими зрителями. Что ж, надо постараться сыграть хорошо.
- У меня никогда не возникало сомнений в дружеских чувствах к нам вашего клана, - улыбку можно было расценить и как дружелюбную, и как лукавую. – И потому я поспешил предупредить, что некоторые люди хотят очернить клан Сейшин, рассказывая, что видели одного из них при обстоятельствах, говорящих о причастности.
Секишусай некоторое время сидел, опустив веки, и как никогда напоминал грубо вытесанного из камня фигурку будды перед входом на кладбище. Затем, не меняя позы, проговорил:
- Что ж... я думаю, целая улица видела тех, кто присутствовал при досадной поломке хоко.

(те же)

- Еще бы, - добавил себе под нос его спутник. – Сломалась-то наша повозка.
- Какие еще обстоятельства говорят за нашу причастность? - не слушая его, продолжил Секишусай.
- Можно просто присутствовать, а можно подавать знаки, - ответил Масуми, решив рискнуть и рассказать все, что узнал. – Возможно, это интересует вас. Если нет – сожалею, что зря отнял у вас время, но раз мы уже говорим здесь, хотел бы попросить совета.
- Какой совет ты просишь у меня?
Масуми старательно сохранял на лице бесстрастное выражение, внимательно наблюдал за Секишусаем, пытаясь уловить хоть какой-то признак эмоций.
- Акатэ-доно, где я мог бы найти тех, кому мешают Танака? И что могу сделать ради блага клана? Конечно, помощь за помощь – если я смогу быть чем-то полезен.
На этот раз молчание длилось чуть дольше... гораздо дольше. Казалось, собеседник Масуми погрузился в безмятежное созерцание переплетений соломы на циновках, которые устилали пол.
- Кто-то сказал, что если бабочка взмахнет крыльями на Хоккайдо, то на Окинаву обрушится ураган... - он вздохнул. - Чей клан ты имеешь в виду?
Состязание в бесстрастии и непроницаемости у главы Сейшин выиграть было невозможно – лишь бы не проиграть с разгромным счетом. Спокойствие, даже пальцы неподвижны, почтительно склоненная перед старшим голова...
- Бабочек много. Как же найти ту, чьи крылья несут бурю? Я говорю о собственном клане и том, которому Танака служат

(второем)

- Не следует ли сначала переждать грозу в безопасном месте и лишь потом начинать спасать оставленное белье?
На лице младшего из собеседников после легкого непонимания проступила задумчивость, потом он медленно произнес:
- Благодарю вас за мудрый совет. Надеюсь, что понял его верно. Я обещал свою благодарность и помощь и запомню это.
Секишусай медленно, будто опрокидывающаяся скала, склонился в низком поклоне, пряча наползающую на губы улыбку. Его спутник последовал примеру старшего, лукаво косясь на Танаку. Они не собирались покидать святилище так рано. Когда спина Танаки скрылась в ночной тьме – плотная завеса ее начиналась шагах в трех от фонаря снаружи, - Инаги вздохнул.
- Как бы он не поднял шум в попытках прыгнуть выше своей головы.
- Да, он все хлопочет и хлопочет, а свое гнездо так и не свил... – Секишусай замолчал, ожидая чего-то.
Громкое восклицание, долетевшее из чернильной ночи, заставило его улыбнуться.
- На мокрых ступеньках трудно не поскользнуться.

(продолжение)

- Мудрые люди заранее пекутся о фонаре, - с широкой кривозубой ухмылкой изрек Инага, один зуб у него отсутствовал начисто. – Наверное, забота о возвышении собственного семейства так сильно заполнила его мысли, что в них не осталось места ни для чего другого. Но мне любопытно, почему он решил, что покушались именно на его клан. Разве кого-то из них покалечило или убило?
- Может быть, потому, что оказался на пути нашей повозки? – предположил Секишусай, так хмуро разглядывая алтарь, как будто ждал, что ками немедленно дадут ответ за все произошедшее за сегодняшний день.
Или, по меньшей мере, присмотрят за тем, чтобы пострадавшие люди выздоровели как можно быстрее.
- Хорошо, что детей уберегли... – пробормотал глава клана Сейшин едва слышно.
Инага больше не улыбался. Рассеянно положил ладонь на рукоять меча.
- Все целы, только один ушибся, неудачно спрыгнул. Но ходят странные слухи о спасении маленького Шичиро. Как будто явился человек громадного роста и невероятной силы и снял его с крыши хоко. Я бы списал это на выдумки перепуганных очевидцев, но их описания уж очень похожи друг на друга. Как вы думаете, кто это мог быть?
Секишусай недовольно поджал губы.
- У страха глаза велики...
Он поднялся.
- Пусть наши люди поищут этого человека. Мы должны его как-нибудь отблагодарить...

(мы с Даларой)

Асама
1616 год

Муджина-тигр на миг замер на месте, а потом бросился к Хаяши, в свою очередь становясь между ним и демоном. По привычке попытался стать на задние лапы, но снова с рыком упал на четвереньки.
Когда скалы сошлись, священник коротко, с отчаянием выдохнул одно слово:
- Мицуке!..

Цель – пульсирующее, пронзительно светлое сияние зеленого камня – исчезла, впереди темнела только грозная и древняя вершина горы, чей покой осмелились потревожить смертные наглецы. С удивленным рыком демон остановился. Протянул когтистую лапу к облаку ядовитого густого пара и резко отдернул. В темных безумных глазах отразился страх. Демон с робким ворчанием отступил. И словно на звон, обернулся к Хаяши. Плотоядно оскалил клыки и двинулся к нему, не обращая внимания на муджину в обличие тигра. Все внимание демона было приковано к мальчику.
Ворон забился сильнее в попытке вырваться и защитить юного колдуна. Тот, то ли от страха, то ли в свою очередь защищая птицу, вцепился в ворона с неожиданной для тонких рук силой.
Себастьян-Фердинанд прыгнул на демона, пытаясь куснуть или ударить его и тут же отскочить, откатиться от страшных когтей. Глаза были вытаращены от страха - у настоящего тигра таких не бывает. Страшное порождение злой воли не остановилось, лишь отмахнулось, как от назойливой мухи. Оно двигалось вперед медленно, но неотвратимо.
Португалец встряхнул головой и отвел взгляд от горы, бросился к Хаяши.
- Я не смогу его отогнать. Помогу, если ты можешь, - он тряхнул мальчика за плечо, стараясь пробудить к действию.
У беглого чиго был странный взгляд - так смотрят, очнувшись от глубокого сна, не понимая, что происходит вокруг.
- От инугами нельзя убежать... - сипло выдохнул Хаяши, но страха в его голосе слышно не было. Кажется, мальчишка еще не расстался с призраком человека, которого вызвал из небытия.
Или тот - отказался покидать только что обретенное тело.

(ну не одна я, это точно)

Португалец успел познакомиться со многими духами за годы жизни тут, но такого среди них не было. И все же во взгляде зажегся упрямый огонек несогласия:
- Лишь господь бог непобедим! Не может не быть средства! – он почти выкрикнул это.
Муджина отлетел, и при ударе о землю снова превратился в выдра.
- Вспомни! - взвизгнул он, обращаясь не к Хаяши – к тому, кого видел в момент заклятия.
Хаяши растерянно огляделся: что вспомнить? Почему у него всегда руки заняты, когда они требуются больше всего? Мальчишка попятился от наседающего призрака, выпустил наконец-то помятого и очень сердитого ворона из объятий.
Демон утробно зарычал, чуя близкую добычу. Потянул алчущие пальцы к груди юного колдуна. Второй рукой отмел в сторону воинственно наскочившего ворона.
Себастьян-Фердинанд в отчаянии схватился лапой за крестик на груди. Он теперь мог сделать только одно... Воздух пронзил дикий визг, почти сравнявшийся с криком, изданным муджиной этой ночью. Он заставил отпрянуть священника, и тот вспомнил, что демонов отпугивает громкий шум. Андрео начал что было сил выкрикивать первое, что пришло в голову:
- Pater noster, qui es in caelis...*
Демон вздрогнул. С ненавистью глянул на шумных человека и обакэ. И ринулся к патэрэну, неудержимый, как струи воды и пара, бьющие из расщелин. В коротком рыке обнажил зубы – человеческие и четыре собачьих острых клыка. Когтями яростно разодрал одежду человека, впился клыками в плечо, норовя вырвать жилы и кости.
Молитва перешла в стон. Муджина бросился к ним, прыгнул на чудовище со спины. Казалось странным, как воздуха в его легких хватает на непрекращающийся крик. Отец Андрео попытался оттолкнуть демона от себя и вдруг поймал его яростный взгляд.
- Ты человек! - выдавил он сквозь зубы. - Вспомни это, во имя бога!
Не мелькнет ли в искаженном лице что-то, кроме бешеной злобы?
О ком из богов ты говоришь, чужак? Не сдержался ворон. И не человек он, ничего он не может вспомнить!

---------
*Pater noster, qui es in caelis... - начальные слова "Отче наш"

(помогаю в выкладке, моего тут только указание о языке, на котором должна была произноситься молитва)

Как будто гора заскрежетала каменными зубами, перемалывая в труху того, кто осмелился безрассудно сунуться ей в пасть, - такой раздался звук и заставил всех умолкнуть. Истошные визги оборотня, скрипучие вороньи крики, вопли напуганных людей потонули в нем. Из-за черных валунов зайцем вылетел Цуива, разевая перекошенный рот, и попытался спрятаться за священником. Даже неистовый демон-охотник попятился, хоть по-прежнему старался закогтить мальчишку, который стоял неподвижно среди общего хаоса и держал на вытянутой руке перед собой нефритовый амулет, то ли отгородился им от врага, то ли предлагал ему, словно выкуп. Губы Хаяши беззвучно шевелились – на заклинание у беглого чиго не хватало сил.
Поначалу щель была не тоньше волоса, днем никто не заметил бы трещины. Но сейчас в полутьме она светилась ярко-красным, и края ее медленно оплавлялись, меняли форму, наливаясь той же огненной краснотой.
Как первая капля летнего ливня с силой ударяет в дорожную пыль, оставляя на ней круглый след, под ноги беглого чиго упал камень. Хаяши едва успел отскочить. Следом посыпались другие, мельче - каменный горячий дождь. Словно обитатели Облачной равнины принялись выметать из жаровен угли вместе с золой. Второй удар заставил всех пошатнуться. Гора выплюнула раскаленный каменный шар, рассыпая искры, необычный снаряд улетел в пропасть, прочертив по светлеющему предутреннему небу оранжевую полосу. Волна жара и непереносимой вони заставила всех отступить к краю площадки перед каменной лестницей.
Скала лопнула. Лепестками цветов в воздухе кружились чешуйки пепла.

У дороги Накасендо

- Господин! - взволнованный голос слуги всколыхнул покой ночи. – Луна!
В небе, похожем на темную, отполированную до блеска каменную чашу, плыло густо алое светило - размытый дымкой полуслепой глаз, что оглядывает землю.
- Не к добру это, - пробормотал слуга.
- Не твое дело волноваться о небесных светилах, - осадил его даймё.
Но у самого было неспокойно на сердце. И взгляда не оторвать от сумрачного недоброго глаза в небесах.
Шурша накидками, подошла Мирэи, прислонила голову к плечу супруга.
- Любуешься луной? Или горой?
Всколыхнулся воздух. Оборвалась капля времени. Показалось: должны зазвучать флейты, сямисен и барабан. Ничего. В первозданной тишине небо над черным кривым горбом Асама окрасилось изумрудным отсветом. Где-то на вершине, едва видимая, но до невозможности яркая, загорелась точка. И только через некоторое время докатился гул, будто рычание потревоженного во сне зверя. Клубы пара потекли вверх, как нескончаемая стая напуганных птиц. Луна заморгала, заслезилась.
- Кто-то разбудил дракона...
Пугающее, несвойственное Мирэи выражение на таком привычном лице. Супруг обнял ее – может быть, чтобы не видеть лица.
- Боишься, что докатится до нас?
Загадочно уверенный тон:
- Докатится. Не сегодня. Но докатится обязательно.
- Откуда?..
Развернулась. Приложила пальцы к губам, глядя в глаза. Отнял ее руку.
- Кто ты?
- Мать твоего сына.
Засмеялась над округлившимися глазами.
- Где Мирэи? – с нескрываемой тревогой.
- Не волнуйся, с ней все хорошо.

Гора Асама

Демон зашипел, пригибаясь к земле – то ли готовился к прыжку, то ли собирался уступить победу в странном бою. Хаяши шагнул к нему, все так же протягивая нефритовый амулет, единственную свою защиту от тьмы и зла. Получеловек-полузверь отдал еще часть территории, из его глотки вылетало злое ворчание, как будто он хотел что-то сказать, но мог только рычать по-звериному. В глазах, скрытых густой сеткой волос, мелькнула неуверенность. А затем он прыгнул.
Беглый чиго не устоял на ногах, чересчур много сил было истрачено за последние дни, магия сжирала мальчишку изнутри, требовала, требовала и требовала, и Хаяши отдавал все, что было, не умея – не зная, - как восстановить силы. Демон истошно взвизгнул, словно обжегся о раскаленный камень, но не уронил амулет и со всех ног припустил вниз по склону. Ворон бросился в погоню, в его карканье были слышны ругательства осакских портовых рабочих и китайские простроения хэйанских придворных.
- Хватило мозгов... – произнес тот, кто стоял на каменной лестнице. – Наверное, превратился не окончательно.
За его спиной бушевало пламя, клубы плотного темно-серого пара были слишком тяжелыми, чтобы их раздул ветер. Одно из деревьев, обугленных еще раньше, составляющих необычные ворота, задымилось, а вскоре на его ветках заплясали язычки пламени. От одежды человека воняло серой и тухлыми яйцами, она тлела и дымилась. От волос тоже пахло дымом. Но в руке он держал прямой обоюдоострый меч, даже на первый взгляд тяжелый и странный в бою.
- Ама-но муракумо-но цуруги... – восхищенно выдохнул маленький колдун. – У тебя все-таки получилось!
- А ты сомневался? – Мицуке оттянул прожженный в нескольких местах рукав. – Дайте воды, не хочу умереть от жажды.

Ранним утром на соседней горе

Поутру Миеликки ушла ото всех, забрела в лес подальше от хижины. Здесь не было привычного моря, высоких камней и вечно голодных чаек, и это отсутствие острее всего говорило о том, что Миеликки чужая в этой стране. И все же венок из незнакомых трав сплетался точно так же, как дома. Девчонка с цветами в руках устроилась на плоском камне у обрыва и заглянула в даль – сколько хватало глаз расстилалось море зелени, прорезанное вьющейся между горами дорогой, а совсем вдалеке, если прищуриться, вроде бы, город. Кружили, играя, птицы на чистом полотне неуютно плоских утренних небес. Неведомо откуда доносилось тихое эхо колокольного звона и как будто чей-то выкрик.
Тяжелое дыхание за спиной заставило обернуться, и Миеликки чуть не свалилась с камня от страха. Недоплетенный венок укатился вниз под гору. Из-под встрепанных жестких черных волос на девчушку смотрели преданные собачьи глаза. Она вцепилась в камень побелевшими пальцами и округлила рот. В солнечном свете демон казался выскочившим с пожара волком. Неуверенно северянка протянула руку и потрепала лохматую макушку. Зверь довольно заурчал, ткнулся лбом в ладонь, и белобрысая отшатнулась, ощутив под пальцами человеческую кожу.
Взгляд желтовато-карих глаз стал обиженным. Зверь протянул лапу с болтающимся на шнурке самым красивым камнем, какой Миеликки видела в своей жизни.
- Возьми, - подсказал скрипучий голос по правую руку, и девчонка оглянулась.
У деревьев, похожий на оживший ствол, стоял Тошимару.
- Бери. Видишь, он отдает тебе.
Северянка кивнула, тронула круглый камешек, и тот мягко лег в ее ладонь. Теплый. Показалось, что она держит в горсти маленькое доброе солнце. Сама не заметила, что счастливо улыбается, пока не услышала смех колдуна.
- Если хочешь им владеть и пользоваться, придется многому научиться. Ты хочешь? Или ты хочешь замуж?
- Я... – улыбка погасла; камешек грел душу, невозможно было оторвать его от себя. – А нельзя все вместе? Почему ты смеешься?
- Узнаешь сама. Но скажи, чего ты больше хочешь сейчас? – на старческом лице никакого подвоха, простое ожидание.
Миеликки снова посмотрела на зеленый камень.
- Научиться.

(по просьбе SonGoku и Далары - и за них)

Кейка осторожно раздвинул ветки, с непонятным выражением разглядывая небольшой добротный охотничий домик; то ли сердился на неуловимую добычу, то ли по-детски обижался за то, что не дает так просто себя убить. Между сдвинутыми на переносице густыми бровями залегли две глубокие складки, делая юного воина ночи старше. Лицо Кейка вновь скрывал за повязкой. Впрочем, как и его малолетний приятель. Мальчишки будто сговорились, хотя именно по этому поводу не перекинулись даже словом. Этакий негласный уговор. Даже остановившись перекусить, они сели спиной друг к другу.
- В прошлый раз его защищали, - сказал Кейка, пересчитывая охрану. – Тот, кто знает толк в ловушках. Наверное, нанял кого-нибудь из ночного братства. Интересно, из чьего клана... или это был одиночка?
- Одиночка, - заверил Дзяку, чьи глаза блестели азартом предстоящего дела. – Если бы из клана, я бы знал.
Он скорчился рядом со старшим товарищем и нетерпеливо перекатывал орешек в свободной руке, второй придерживая ветку.
- Похоже, этот защитник расстался с господином Не-сразу-помру. Видишь, как много охраны. Какая уж тут ловушка... Пойдем с разных сторон?
- Надеешься опередить меня? – рассмеялся Кейка. – Не выйдет. Но ты прав, толкаться локтями – навредить сами себе.
Дзяку сверкнул глазами и, наверное, если бы нижняя часть лица не была скрыта темной тканью, показал бы язык. Мальчишка птахой юркнул вглубь кустов, лишь колыхнулись ветки. Через несколько мгновений он проскочил к дому мимо пары стражников, которые пытались сообразить, откуда в них прилетели шишки.

Близился рассвет, а Такамори все наблюдал за вершиной горы, он и сам не знал почему, просто наблюдал. Звезды тускнели на фоне неба. Мирэи – нет, Амэ! – ушла спать, сказала, что не видит там ничего интересного. Вулкан как вулкан, сказала она и странно улыбнулась, будто вспомнила бесчисленные истории, которые никогда не станет рассказывать. Удивительно, как сильно она его очаровывает, заставляет забыть обо всем. Вот и сейчас, пока она была рядом, он так и не добился ответа, где же настоящая Мирэи, что с ней случилось. Наверное, он верит Амэ, в этом все дело. Верит, что она не причинит вреда близкому для него человеку. Хмыкнул: да неужели... Говорят же, боги жестоки, так почему он верит ей?
С шумом вспорхнули и унеслись птицы.
Снег?.. Быть не может, ведь сейчас лето! Но все же – снег. Он подставил ладонь крупным хлопьям. Поднес ближе к лицу. Серый снег пах гарью. Растер между пальцами едва теплую пушинку. Пепел. Человек поднял взгляд к жерлу вулкана.
На вершине распускался цветок, рдяно-золотой, как солнце на закате. Ударил вверх со всей силой первозданной природы, не скованной ничем. Распустился жуткими в своей красоте лепестками. Еще через мгновение докатился грохот, и земля содрогнулась в страхе. Прохладная, влажная от ночной росы кора дерева под рукой показалась единственной защитой на зыбкой почве, удержаться бы на ногах. Наверху огненный фонтан бил высоко, словно намеревался добраться до небес и поспорить с богами.
Два хлопка ладоней потонули в оглушающем гуле.
- Ками этих мест, - произнес Такамори, опустившись на одно колено, чтобы удержать равновесие. - Смерть в таком огне слишком страшна. Если на горе есть люди, не дайте им погибнуть от ярости вулкана.
- Думаешь, они тебя слышат? – насмешливый голос за спиной.
- Да.
Обняла вдруг за плечи. Прижалась щекой. С запястья Амэ на плечо прохладной лентой скользнула маленькая змея. Наверное, решил он, хочет погреться в тепле человеческого тела. Пусть. Сейчас люди и твари равны, одинаково бессильны перед ожившим драконом.
- Его там нет, - уверенно сказала Амэ.
- Кого? – он не сразу вернулся мыслями к ней.
- Садаро. Его нет на Асама, он в безопасности.
Со вздохом запрокинул голову.
- Хорошо!
Вулкан бушевал и бесился, рычал и плевался огнем до рассвета.

Склон горы Асама

Мальчишка вскочил было - захотел вскочить, но сел на горячую землю. То ли подкосились ноги, то ли тот, кто был им недавно, считал ниже своего достоинства бегать по поручениям. Кажется, больше первое. Гора оскорбленно взревела.
Мицуке подхватил растерявшего силы чиго, взвалил его на спину Цуиве, носильщик не спорил, он больше других желал оказаться как можно дальше отсюда. Помятый, негодующе хрипящий ворон отправился в короб.
- Пошли, - приказал долговязый роши, стягивая кожаными ремешками сверток с мечом, закидывая его за плечо, оглянулся на отшельника и хэнге. - Лучше бы и вам убираться отсюда. Дракон разъярился и долго не успокоится. Спасибо за помощь.
И - пинком отправил ополоумевшего Цуиву вниз по склону.
Тьма пришла раньше, чем они успели выбраться в безопасное место. Тьма ревела многими голосами - дракон выпустил демонов, и теперь те искали обидчика Ямато-но орочи и сходили от бешенства с ума, потому что никак не могли отыскать. Тьма душила людей, забивала им глотки обжигающей пылью, слепила глаза.
Мицуке не успел понять - оступился он или это земля по приказу дракона раздалась у него под ногами. Он покатился вниз, обдирая локти, колени и ребра об острые камни. А затем - тьма его проглотила.

Огромная базальтовая чаша - из нее, должно быть, пили боги, еще не спустившись на землю, - поднялась из моря в незапамятные времена. Потом она обросла скалами и мелкими островами, покрылась лесами и плодородной землей и приняла людей, которые назвали ее островом Пурпурной кокирико. Непонятно, почему они выбрали это имя. Может быть, изгиб острова им напомнил о бамбуковой пластине-трещотке, под звуки которой они танцевали на деревенских праздниках?
Теперь - отгороженные от мира почти отвесными склонами - здесь тихо дремали небольшие деревни, чей покой охраняли горы Нака, Эбоши, Така, Неко и Кишима. Кто-то скажет: не столько охраняли, сколько напоминали, что некогда тут кипело пламя. И будет прав. Остров можно назвать как угодно, но эту местность жители продолжали звать Хи-но куни*.
Путешествие было больше похоже на прогулку - здесь, среди тропинок, ажурных бамбуковых сетей и холодных ладоней папоротника путники то и дело выбирали кружной путь, чтобы пройти по камням через неширокий ручей или заглянуть под своды шалаша из переплетенных веток. Рыжая не могла вспомнить, когда в последний раз можно было так идти, не беспокоясь ни о голоде, ни о бредущей по следам погоне. Сейчас от врагов отделяло почти бесконечное пространство из моря и леса, а листья,
хвоя и стебли вокруг беззаботно шелестели, разбрасывая шафрановые солнечные зайчики. Иногда шорохи заставляли кицунэ вздрагивать, а то и бросаться в заросли, надеясь ухватить полевку. Один раз - смешно кувыркнулась со склона, пытаясь угнаться за зайцем, но длинноухий знал эти места много лучше, и ускользнул играючи.

(совместно с кем-то ворчливым и очень ехидным ))))

--------------
*Hi no Kuni – страна Огня.

Они прошли мимо небольшого болота, рядом с которым огромным черным горбом, почти утонув в изумрудном влажном мху, стоял старый колокол. Мицуке хотел ударить по нему ладонью – но лишь погладил нагретый солнцем бронзовый бок. Выложенная плоскими камнями тропа увела их опять в лес, но перед тем, как забраться в самую чащу, они улеглись на поляне в высокую траву – отдохнуть.
Мицуке приподнялся на локте, озираясь, вновь пристроился рядом с Дайдай и опять приподнялся. Его почти сразу же ткнули в бок - то ли мешал дремать на солнышке, то ли просто из озорства.
- Кто-то подглядывает... – пробормотал долговязый роши.
Но – раз никто не нападал – все-таки успокоился, закрыл глаза, сунув под голову сверток, который до этого нес за спиной. Из глубокого дупла в толстом дереве на них смотрела вырезанная из дерева лиса с повязанным на шее красным платочком.
- Это не за нами, - Рыжая ответила деревянному изображению долгим взглядом. - Кому-то щекотно, а деревья просто не могут не видеть.
Кицунэ тряхнула головой, пытаясь понять смысл собственных слов, и озадаченно хихикнула, не сумев.
Не хотелось двигаться с места, не хотелось ничего говорить. Если просто лежать, загородившись от мира, он исчезнет со всеми своими заботами или нет? Солнце зависло над далекой темной стеной, некогда краем гигантского кратера, из леса прочился первый жгутик тумана.
- Пойдем?

( с Китти - и в другое время, в другом совсем месте)

- Еще не холодно, - Рыжая устроилась на более мягкой "подушке" и теперь смотрела из-под довольно прищуренных век.
Перекатиться на бок удалось не сразу, зато, когда получилось, Мицуке подмял кицуне под себя, не давая вырваться, прижал ей руки к земле.
- Кусать не вздумаешь?
- А будет повод? - невинно поинтересовалась Рыжая.
- Может быть, - он наклонился к ее лицу.
Вблизи ее глаза были того же цвета, что и мох на болоте - изумрудные и очень яркие. А клыки щелкали совсем по-лисьи. Кицунэ приподнялась и коснулась чужой, теплой и колючей щеки своей - холодной и гладкой. Зажмурилась - от мысли, что так может быть очень долго, больше чем день или два, кружило голову. Подумав, все-таки осторожно куснула соленый от дневного пота подбородок мужчины. Мицуке рассмеялся.
- Никогда не сдаешься?
Рыжая довольно мотнула головой. Ее поцеловали - для начала на пробу, чтобы узнать, как отнесется. Кицунэ сделала задумчивое лицо... потом резко толкнула мужчину в плечо, и только когда затылок Мицуке коснулся травы - поцеловала в ответ. Рассмеялась - тихо и счастливо.
Лиса в красном платочке, что пряталась в дупле большого камфорного дерева, усмехнулась, глядя, как резвятся на поляне молодые щенки. Весной ни для кого нет ни правил, ни ограничений.

(ага, верно =) )

Вечерняя прохлада уже начала струиться между деревьев, когда лес стал редеть, уступая горам вулканического мусора. Бамбук и папоротники исчезли, открывая взгляду угольно-черную землю, а последними сдались деревья. Дорога впереди дышала горячим воздухом, но это походило не на мягкое дневное тепло, а на тяжелое дыхание огромного дракона или демона. Кицунэ едва удержалась от того, чтобы снова превратиться в лису, когда босая нога на секунду увязла в горячей каменной россыпи. Ее спутник остановился, достал из-за пазухи платок-фуросики, разорвал пополам.
- Обмотаем тебе ступни, - пояснил он.
Так они и поступили, но чем выше забирались, тем чаще Рыжая останавливалась, поджимая то одну, то вторую ногу. В конце концов, Мицуке подставил ей спину:
- Забирайся.
Кицунэ фыркнула – точь-в-точь маленький ребенок - и, упрямо улыбнувшись, скопировала жест мужчины.
- На обожженных лапах за мышами не погоняешься, - хмыкнул мавашимоно. – Забирайся.
- Ты их все равно не ешь, - Рыжая тоже не собиралась сдаваться.
- И надеюсь, что не придется...
В синей дымке соседняя гряда казалась спиной буйвола, мохнатой и горбатой. Там еще оставалась растительность. Жаль, что самая главная лиса поселилась не там. Чем же она питается в этой пустоши? Или звери приносят ей подношения? Вопросов много, ответов Мицуке не знал. Долговязый воин с любопытством осмотрелся по сторонам, вытер пот.
- Какое уж тут жилье...

(Neko ya)

- Зато визитеры нечасты, - хихикнула Рыжая, удержавшись от того, чтобы снова отдернуть ступню от очередного горячего уголька.
- Уже бывала тут раньше? - подозрительно покосился на нее Мицуке.
Зашипел, взявшись за большой валун - камень будто целый день поджаривали на костре.
- Если бы бывала, позаботилась бы об обуви, - проворчала в ответ кицунэ. Взяла чужую ладонь, осматривая. - Вот тебе уже мышей не ловить.
Когда раскаленный рассыпчатый камень сменился сплошным и холодным, успело уже стемнеть, но ночлег на гладкой каменной поверхности не казался желанной идеей ни одному из путников. В свете полной луны неширокая каменная дорожка отсвечивала антрацитово-серыми бликами, а оставшиеся внизу леса казались армией призраков, едва слышно перешептывающейся на забытом уже языке. Застывшая река легко огибала и высокие скалы, и шипящие, плюющиеся чем-то вонючим озера, площадями разливалась на открытых местах и сжималась до размеров ручья в ущельях. По гладкой поверхности легко было идти, но холод и усталость трудного дня заставляли путников спотыкаться даже здесь.
- Hora, are... - Рыжая указала на один из камней неподалеку.
Когда-то с массивного скального козырька, должно быть, стекал водопад из расплавленного камня, но теперь застывшая лава создала подобие шалаша, тесного и темного, но надежно защитившего бы путников от дождя и ветра. Вдобавок, словно нарочно, из-под скалы неподалеку пробивался непоседливый, шумный ручей, то и дело шипящий, словно рассерженная змея.

(и снова)

Первым сунулся туда – кто ж еще? - Мицуке, хотя Рыжая все норовила обогнать его. Ноги утонули в теплом еще мягком пепле. Самурай присел на корточки, стараясь разглядеть – нет ли недавних следов. Кто-то топтался, но давно, так что трудно понять. И жилищем не пахло. Зато – воняло преддверием в преисподнюю.
- Тут даже костер не разведешь... Зато мягко.
Он хлопнул ладонью по земле, подняв серую мелкую пыль.
- И чисто, - кицунэ упала рядом и тут же продемонстрировала руку.
Правда, увидеть что-то в такой темноте все равно было сложно. Чтобы не окоченеть, пришлось тесно прижаться друг к другу – да путники и не возражали. В небольшой пещере было тесно, не повернуться, зато вскоре туда сквозь вход заглянула луна. Видимо, захотела узнать, все ли в порядке. Рыжая подмигнула ей, и, подумав, куснула воина за ухо - то ли из вредности, то ли в качестве вызова.
- Сколько же у тебя сил...
Кицунэ, кажется, хотела что-то сострить в ответ, но только рассмеялась, уткнувшись в чужое плечо. Ей сказали – если бы кое-кто превратился в лису, места стало бы больше. Мицуке устроился поудобнее, отодвинулся от упиравшегося между лопаток небольшого каменного выступа. Усталость навалилась, будто ватное толстое одеяло. Рыжая еще несколько минут хихикала о чем-то своем, потом, уже не скрываясь, переправила за свой пояс второй меч, и тоже уснула.

Утро выдалось почти прекрасным. На светлом небе едва просматривался выцветший лунный диск, даже ветер принес в небольшую пещеру запах не только пепла и сухой пыли. Рядом – положив голову на колени Мицуке – дремала, посапывая, Дайдай, не разобрать, то ли тоже проснулась, но притворяется, чтобы не растерять привычек, то ли все еще не разлепила глаз. Шевелиться не очень хотелось, чтобы не тревожить подругу, но пришлось. Так как эта подруга кое-что ухитила вновь. Мицуке обнял девушку – так, чтобы ладони сомкнулись на рукояти меча за поясом Рыжей.

(с Китти)

Щеки кицунэ дернулись было в улыбке, но почти сразу же расслабились снова. Правда, притворяться спящей быстро наскучило и девушка, сонно фыркнув что-то, повернулась так, чтобы меч снова оказался недоступен.
- Тебе не надоело? - спросили у нее с твердой уверенностью, что не наскучит никогда.
Мотнула головой и, уже не скрываясь, улыбнулась.
- Отдай. Видишь - мне даже нечем вырезать палку, чтобы защищаться от противника.
- Какого? - подскочила Дайдай.
- Всегда найдется какой-нибудь, - успокоил ее Мицуке. - Отдай меч. Или опять будем меняться?
Рыжая напустила на себя очень задумчивый вид. Не выдержала, рассмеялась. Вручила меч.
- Ворчун.
- Воришка, - не остался в долгу мавашимоно. - Я ведь могу арестовать тебя - именем сегуна.
И фыркнул в рукав - вообразил, как все это получится.
- Попробуй, - улыбнулась Дайдай, на глазах превращаясь в дородного строгого царедворца.
Ей в грудь уперлась короткая бамбуковая палочка, длиной не больше мужской ладони.
- Для тени сегуна не существует препятствий.
Царедворец стал еще дороднее и еще строже.
- Похож, - согласился мавашимоно. - Но у грозного старца толще щеки.
Лицу царедворца одновременно добавили гротескно-пухлые щеки и измученный взгляд аскета. Мицуке не сдержался, непочтительно захохотал.
- Идем, "цитадель мира"*, нам пора в путь.
- А потом я тебя нести буду полдороги, - фыркнула уже снова Дайдай. - Раз уж мышей не ешь...

---------
*«Цитадель мира» - Ieyasu – Иэясу, имя сегуна Токугавы Иэясу.

(и далее)

Мысль здравая, и живот, что завел свою вечную песенку «гуу-гуу», тому подтверждением. Мицуке заглянул в котомку – припасов оставалось немного, на обратной дороге придется заняться выслеживанием кроликов.
- Ты выслеживаешь, я ловлю, - предложил он. – Или наоборот.
С водой – хуже. Все источники пахли так, что хотелось не пить из них, а убраться подальше.
Рыжая храбро попробовала воду из ближайшего родника, пахнувшую так, словно поблизости недавно разбили добрую сотню яиц. К ее собственному удивлению, на вкус вода была только чуть металлической и щипала язык, словно живая. Победоносно покосившись на спутника, кицунэ поднесла к лицу еще одну горсть.
- Нет уж! – отказался самурай. – Воздержусь.
Рыжая фыркнула, расплескав воду - почему-то не на себя, а на Мицуке, но, конечно же, совершенно случайно. Воняет не воняет, а умыться перед встречей с хозяйкой этих мест все же пришлось. Мавашимоно стиснул зубы, чтобы не было очень противно, кое-как справился с золой, в которой выпачкался за ночь. Лицо его спутницы тоже украшали бледно-серые полосы. Получив свою порцию брызг, лиса тоже соизволила вымыться, в отместку тряхнув мокрой гривой. Сухой та не стала, но вот мокрых точек вокруг прибавилось ощутимо. На капли мавашимоно не обратил внимания, стойко перенес и возмущенную атаку из брызг, но когда проворные пальцы Рыжей потянулись к мечу - все-таки перехватил руку.
- Ну уж нет! - кицунэ прижали крепче, чтобы не могла вырваться. - Ты опять? Так мы не договаривались!

(+Китти)

Получив желанную реакцию, Рыжая кротко опустила ресницы и прижалась щекой к плечу самурая с самым безобидным видом. Завтрак пришлось отложить - ненадолго. Почти ненадолго. Пережевывая рисовую лепешку, Мицуке разглядывал спутницу: одежда смята, пояс завязан кое-как, на волосах - ни капли масла для прически, растрепанная... Роскошное приобретение, ничего не скажешь. То же мне, грандиозная любовница, воплощение куртизанки. Но когда улыбается - взгляд не оторвать.
Рыжая каким-то шестым чувством поняла, что на нее смотрят слишком долго - сконфуженно спрятала лицо. Впрочем, ни-че-го не сделав с "прической".
- Надо идти.
У входа стояла незамеченная во вчерашних потемках деревянная табличка, на которой кто-то почти каллиграфически вывел: "Рады гостям! Не забудьте убрать за собой мусор".

Из расщелины - нефритовой инкан* запечатало ее круглое озеро с молочно-зеленой водой, - пахнуло таким зловонием, что у Мицуке встала бы дыбом шерсть на загривке, будь он зверем. Даже отважная Дайдай зажала нос. Выше на склоне, на фоне черного хребта зеленела небольшая рощица, вот чего здесь нельзя было ожидать, так это ее. По каменистой осыпи Рыжая проскакала, обернувшись лисой, наверху звонко пролаяла вызов - и нельзя было отказать. Но две ноги - не четыре лапы, а рослый воин - не ловкий зверь, Мицуке пришлось попотеть до того, как он оказался рядом с вредной спутницей, которая лишь хихикала над его попытками вскарабкаться по камням.
На краю рощи мавашимоно достал из-за пазухи завернутый в лист бамбука вареный рис, положил на плоский валун.

-----------------
*inkan -印鑑 - печать

(все =) )

Гора Асама, 1616 год

Дым, грохот, чернота и зарево пламени. Похоже на пожар, только тушить здесь нечего, остается бежать. Первыми от жидкой раскаленной массы занялись два искореженных дерева. Если обернуться, они до сих пор там пылают, как огненные врата, но Цуива не был настолько смел или настолько любопытен, чтобы оборачиваться. Он думал, будет спор, кому нести мальчишку, но спора не получилось: господин Мицуке запихнул тщедушное тельце Хаяши в драгоценный ящик Цуивы, туда же сунул безвольного, как тряпица, ворона. Юнец, и сам почти без сознания, машинально обхватил руками птицу и больше уже не выпускал. Носильщик не нашел сил возразить, молча боялся, что не сумеет поднять такую ношу, а потому с удивлением выяснил, что короб с этими двумя внутри весит не больше обычного короба с поклажей. Вскинул его себе на спину и побежал.
Сухие потрескивающие от жара камни перекатывались под ногами, земля трескалась на глазах. Цуива сам не понял, это он вопит, или звук снаружи бьется в уши, а горло болит от дыма. Он не смотрел по сторонам, только себе под ноги, лишь бы не упасть. С ним ли остальные его спутники или нет, не хватало решимости проверить.
Спускались гораздо быстрее, чем поднимались. Цуива молился всем ками, каких мог припомнить, чтобы сохранили, не дали свалиться с крутой тропинки или ухнуть в обрыв. Наверное, они слышали, - дрожащие ноги раз за разом находили, куда ступить.
Вот и лес. Сколько до него добирались... показалось, целый год. Стало одновременно легче и тяжелее – в темноте не отличишь заросшую тропинку от земли, укрытой толстенным слоем многолетней палой листвы, под которой скрываются коварные корни. Но и здесь они умудрялись почти не терять скорость. Огонь тоже не отставал. Громкий треск, это занялись первые деревья. Цуива пискнул от страха и припустил еще быстрее, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. Впереди вдруг раздалось короткое, но емкое ругательство, выпаленное низким голосом господина Мицуке. А дальше шум падения. И с ним упало сердце Цуивы: как же он будет один?!

(Далара ya)

Подбежал, нашел, опустился на колени рядом. Потряс, как мог, неподвижное тело. Хотел приподнять и тащить дальше, но слишком велик вес для щуплого носильщика. Лежит, как мешок с рисом, не отвечает. А огонь все ближе.
- Господин Мицуке! – завопил несчастный Цуива, вцепившись в большое плечо. – Господин!
- Прекрати...
Самурай попробовал втянуть воздух, закашлялся – легкие наполнились едким дымом.
- Вставайте, господин! – паника в голосе носильщика переплелась с облегчением – не один. – Быстрее, а то все сгорим!
Рослый воин приподнялся. Мотнул головой, точно лошадь, что разгоняет сон и мух в летний полдень. В глазах поубавилось мути, осталось выражение, будто кто-то уронил ему на голову мешок с рисом. Самурай подставил ладонь под серые хлопья золы, которые падали с неба, будто снег посреди лета.
- Где мальчишка?
- Тут он, тут, - страстно заверил Цуива. – Как был, в коробе у меня. Быстрее же!
Он подвывал от страха и даже попытался от отчаяния потянуть самурая за рукав, вдруг это его поторопит. Жуткий треск все приближался, воздух наполнялся едким запахом дыма.
- Река... есть тут река по близости?
Долговязый бродяга, пошатываясь, держась за голову, сделал первый шаг. Следующий вышел гораздо увереннее и тверже.
Неподалеку с грохотом, точно китайская петарда, взорвалась сосна.
Река ему... Да откуда ж Цуиве знать, коли на эту проклятую гору никто не ходит, кроме совершенных безумцев, вроде них? Карту составить некому.
- Есть там река или нет, а нам вниз надо! – заявил он и первым припустил вниз по склону.
Может, господин Мицуке и тронулся слегка рассудком – хотя как быть уверенным, что он и раньше не был безумен? – но отставать от носильщика не собирался. Ломил сквозь кусты, как тот жеребец, на котором спускался военачальник из Минамото с горы Хиодори-гойе.
Головокружительный спуск под шепот веток и злую ругань огня казался бесконечным. Спасая свои жизни люди не заметили ни посеревшего на востоке неба, ни выплывшего из-за гор солнца. Земля под ногами уже перестала содрогаться, но позади все так же раздавались то ли вопли разъяренных демонов, то ли стон горящего леса.

(Bishop to)

Гора Асама, 1616 год

Очередная судорога горы бросила священника на колени.
- Подожди, - крикнул миссионер, опираясь одной рукой о зло подрагивавшую скалу.
Но слова поглотил глухой рокот. Самурай быстро исчез их вида. Отец Андрео поднялся на ноги и бросился туда, где был Мицуке, но бежал медленнее. Задержался, пытаясь выбрать верное направление, но толчок бросил наземь, и священник бы сильно ушибся, если бы в последний момент падение не смягчил хенгэ. Пушистым комком он метнулся к своему наставнику, превращаясь в человека, подхватил его.
- Надо уходить!
Они побежали вниз, задыхаясь от пепла и пыли и уже не выбирая направления - только подальше от пламени огромного горнила.
- Я не поспею за ним и буду лишь обузой, - с горечью сказал старший, вздохнул. – Да будет так. Пусть хранит его Иисус.
- И сорок святых мучеников, - тихо прошептал оборотень. – Аминь. И все ками... И ворона тоже...
Ночная гора держала пленников своих цепких и горячих каменных ладонях, пытаясь раздавить. Каким-то чудом им удалось выбраться невредимыми туда, где воздухом можно было дышать, а не обжигаться. Оба обессилено упали на скалу.
Муджина еще не вернул свой облик. От волнения он проводил ладонью по лицу: вверх-вниз, вверх-вниз. При движении руки вниз черты лица начисто стирались, и оно становилось абсолютно гладким, но восстанавливалось вновь при обратном движении.
- Что он сделал?
- То, что должен был, - хрипло сказал португалец. – И это больше, чем удается многим.
Уставший Себастьян-Фердинанд снова принял свой облик и устало склонил голову.
- Мы?..
- Возвращаемся домой.

Соседняя с Асама гора

Он думал, ничего больше не случится до рассвета. Он ошибался. Грохот извергающегося вулкана, смутная тревога или предчувствие не давали спать. И Такамори снова оказался снаружи большой палатки, отведенной им с женой... Амэ утверждала, со смехом, что они там находятся втроем и что ей это совершенно не мешает. Она так и не сказала, куда спрятала Мирэи, на все вопросы отшучивалась или таинственно замолкала, а иногда смеялась громко и заливисто. Такамори устал гадать. В конце концов, у ками слишком много возможностей, чтобы человеческий разум мог охватить их все.
И вот снова он оказался один на один с влажной темнотой леса, освещенной только заходящей луной и отблесками лавы, неумолимо текущей по склону соседней горы. Зябкая сырость пробирала до костей.
- Ты... - раздался хриплый голос из темноты, словно сам лес выплюнул это слово.
Никого. Где-то наверху заливается птица.
- Ты...
- Покажись, - велел даймё Хиды.
Хрип, похожий на смех, вместо ответа. Хруст веток сразу со всех сторон.
- Тебя считали лучше меня, - бесплотное эхо. - Тебе хотели отдать все.
Ненависть, холодная, как роса на траве.
- Кто ты?
Презрение, как выплеснутое в лицо сакэ.
- Теперь никто! Кем был...
Громадное полупрозрачное лицо заслонило лес и горы. Немигающие глаза уставились на Такамори.
- Сакио.
- Угадал! - похвалил призрак.
Он что, погиб? Сколько Такамори ни искал в себе, жалости не было. Радости тоже. "Все умирают", вот и все, что он мог бы сказать.
- Чего ты хочешь теперь?
- Мести, - оскалилось призрачное лицо.
Шум сосен, быстрые шаги. Такамори обнажил меч, но сражаться было не с кем. Тени метались, не обретая плоти, не издавая ни звука. Вдруг раздавшийся рык шел со всех сторон сразу. Молчание. Скрежет, будто острыми когтями ведут по древесной коре. И снова тишина. Вдруг атака - что-то плотное, колючее, тяжелое пронеслось мимо. Слишком быстро, чтобы нанесенный мечом удар задел неведомое существо. Да и что задевать, если это призрак? Даймё Хиды уже не сомневался, что его старший сводный брат мертв.
Обернулся.
Никого, только много теней. Слишком много.
- Что тебе нужно, чтобы обрести покой?
Смех. Горький?
- Бедный Сакио...
Так тихо, что слышен шорох листвы под слабым ветром. Жалость болезненно отдается в груди.
- Кто превратил тебя в такое? Зачем?
Глухое рычание, переходящее в стон.
- Ты стал голодным духом? - продолжает Такамори; он действительно хочет знать.
Бессловесное задумчивое ворчание, будто зверь ворочается в чаще.
- Кто ты?
- Что? - даймё слишком удивлен, чтобы сказать больше.
- Кто ты? - требовательно повторяет сгусток теней в кустах. - Ты Садаро? Лицо... такое же.
Такамори не успевает ответить или спросить что-нибудь еще. Хруст ломаемых веток. Становится теплее. Птицы приветствуют восход солнца яростным щебетом.

Дом господина Сакаи


Где носят его духи? Миги обошел уже весь замок, все покои изучил, до самой крошечной щелочки в стене, куда и мышь-то не пролезла бы. Но Токисады, очевидно, не было в замке. Просто не было. Когда и куда успел он скрыться, пока прекрасная Кисаки играет его роль, было неизвестно.
А тем временем начинало уже светать. Быть может, он ушел к сестре, подумалось телохранителю. Или, по крайней мере, девушке он сообщил, куда направился.

Она была уже холодная, когда Миги под утро нашел тело. Бледная кожа с чуть проступившими голубоватыми жилками сливалась с роскошными белоснежными одеяниями в мягком, едва заметном сиянии предутренней дымки. Кровь на шее уже запеклась, кольцом окружив основание тонкого шипа, так безжалостно пронзившего тонкую молодую кожу. Лишь маленькая алая капелька впиталась в блестящую ткань – словно в снег упала. Лицо убитой застыло в маске последнего усилия – губы были судорожно сжаты, остекленевшие ореховые глаза, уже лишенные всякого выражения, непроницаемо смотрели сквозь телохранителя вверх, на серо-желтый небосклон. На крышу пагоды бесшумно приземлилась маленькая темная пташка, и Миги вздрогнул - на мгновение юноше показалось, что задрожали безжизненные зрачки. Но нет – душа Кисаки уже унеслась к праотцам, и лишь робкий ветерок жалостливо шевелил блестящие пушистые прядки, черные, как вороново крыло.
Вряд ли она долго мучилась – судя по чуть позеленевшей коже у ранки, шип был отравлен, а яд силен. К тому же, убийца был меток, и дротик попал прямо в артерию. И хорошо. Наверное, это счастье умереть так – один короткий удар, и все, и нет больше ничего, ни чувств, ни ощущений, ни боли, ни страха, ни беспокойства, ни забот. Быть может, иногда благородно погибнуть гораздо лучше, чем мучиться живым.
Миги утер невольную слезу и скорбно закрыл лицо сестры длинным белоснежным рукавом. Ему было не по себе чувствовать этот стеклянный мертвый взгляд, следящий за живым, где бы тот не находился.
Прости, Кисаки...
Может, не так уж страшна была ее смерть, ведь она всегда готова была отдать всю себя, и жизнь, и душу, и что угодно за наместника. Кисаки, это великая честь для тебя – тебе пришлось погибнуть под именем Токисады и спасти его от посягательств безумной судьбы!
Увы, она приняла судьбу господина на себя, и теперь не может быть даже погребена под собственным именем. Если Токисады нет, значит, он что-то знал. Или чувствовал... В любом случае, теперь главное, чтобы все считали его мертвецом.
Миги стиснул зубы и выскочил из пагоды. Несколько секунд он, не отрываясь, тихо глядел на бесформенную бело-черную фигуру; развернулся и рысцой направился к замку.
- Скорей, все сюда! Скорей! Господина убили! – Миги ворвался в комнату, где еще не ложились спать стражники.
- Ч-что?! Где?! – телохранитель слышал голоса словно сквозь пелену.
- Там, в саду, в пагоде, - он растерянно махнул рукой. – Немедленно унесите тело в комнаты...
В мозг внезапно будто кольнуло осознание происшедшего. Проклятье...
Люди бросились в сад, а Миги замер посреди небольшой залы. Дрожа, он, как сумасшедший сжал голову, будто пытаясь удержать боль и злость.

Дорога у подножия вулкана Асама

Никогда раньше он не задумывался, хорошо ли жил, и надеялся, что никогда не придется. По крайней мере, в обозримом будущем. Возможно, когда-нибудь, когда пройдет много-много лет – чем больше, тем лучше, - и его руки не удержат меч, наступит пора смены имени и размышлений. Сейчас было – некогда.
Но кого-то он рассердил, это точно. И всерьез.
И наказание было придумано соразмерно.
Будто одним точным ударом вскрыли грудь, вытряхнули из жаровни раскаленные угли, ссыпали внутрь и вновь стянули края раны, не заботясь, больно или нет. Каждый вдох обжигал, каждый шаг казался последним.
Рядом теперь уже в гору семенил Цуива, дыша громко, как перегруженный возом конь. Он изо всех сил старался не отстать. Может быть, по привычке, он мог бы продержаться дольше. Из короба за его спиной не доносилось ни звука.
Зато шум раздался впереди. В зыбком рассветном мареве было не разглядеть тех, кто приближался, но слышна была переступь коней, позвякивание сбруй и гул шагов пеших. А затем раздалось громкое четкое:
- Дорогу даймё провинции Хида, господину Канамори Йошишиге!
Мицуке отловил за шиворот спутника, что зайцем – несмотря на тяжелый короб – скакнул было в кусты:
- Куда?
- Там же... Процессия... Пропустить надо!
Деревенский житель есть деревенский житель, ему в голову забито, что лучше пропустить, чем вставать на дороге и окончить свою жизнь тут же. Отойдешь в сторонку, тебя и не тронут. А будешь торчать на пути, прикончат, даже не заметят.
- Зачем? - с жадным детским любопытством спросил Мицуке.

(и - Далара)

Ближе к подножию Асама

На него посмотрели, как на больного: жалостливо и скорбно.
Тем временем из-за кустов на повороте появился глашатай, следом за ним двое вооруженных воинов, потом еще двое. Глашатай, который зевал тайком от остальных, заметил на дороге пару оборванцев и махнул в их сторону рукой.
- Посторонись.
Мицуке оттолкнул спутника на обочину, сам вышел на середину тракта. Придирчиво оглядел противника, задержал взгляд на монах – стилизованный цветок с пятью кругами-лепестками.
- Я иду по поручению и приказу моего господина, - объявил долговязый бродяга. – Ну а вы мне мешаете.
Воины, теперь их было шестеро, подошли ближе и прислушивались с интересом. Глашатай проснулся окончательно. Поглядел на измазанного сажей неопрятного громилу, как будто впервые обнаружил его присутствие. Нашел взглядом рукоять и ножны за поясом упрямца, но да времена такие, что и крестьяне ходят с мечами.
- Это ты мешаешь, отойди, пока цел. Может ты и по приказу какого там господина, да только сдается мне, что господин твой так же бос и нечесан, как ты сам.
С обочины Цуива что-то пискнул тихо и просяще.
- Не суйся, - рыкнули на него. – Мальчишку побереги.
На грубовато вылепленной физиономии бродяги появилась ухмылка, которая не предвещала ничего хорошего – никому. Из-за поворота дороги слышались цокот копыт и шаги.
- Кто первый?
- Ты свихнулся? – изумился глашатай, а самураи уже подступали ближе, готовые выдернуть мечи из ножен.
Они не стали нападать все разом. Один, постарше, разглядывал противника оценивающе. Двое попытались обойтись без оружия, скинуть наглеца в придорожные кусты, где уже сидел, поджав под себя ноги, его приятель, но не учли разницу в росте и весе. Бродяга только выглядел тощим, а копье, тупым концом которого в него ткнули, как будто нарочно дразнили зверя в клетке, зажал под мышкой. Теперь Мицуке с интересом ждал – сумеют у него отобрать копье или нет.

(с Бишем, конечно)

Настороженные самураи окружили его, но поумнели, не торопились задевать поодиночке. Перекидывались взглядами. Тот, чье копье оказалось в плену, тщетно дергался, пока не подошел старший. Коренастее и крепче остальных, он был и сдержаннее их. Одним движением выдернул копье и отдал подопечному, вызывающе глядя бродяге в лицо. И тут же четверо младших кинулись на роши с кулаками – и первый же в полной мере оценил, что в обычной драке длина руки имеет значение.
Второго Мицуке просто прихватил за шиворот, мальчишка барахтался, зло сверкал глазами, но вырваться не мог и просто болтался, словно котенок. Третий не рассчитал сил и от всей души врезал наглецу по спине.
- Не ушибся? – полюбопытствовал долговязый бродяга, отпуская пленника и берясь за рукоять меча. – Ну... раз вы так серьезно настроены...
- Прекратить! – раздался окрик. – Мицуке, оставь моих людей! Они мне еще нужны.
Горячие юнцы не посмели перечить даймё и замерли, кто как был, разве что кулаки опустили. Парадно снаряженный конь, против правил не ведомый под уздцы, нетерпеливо фыркал, ему хотелось бега. Тот, кто должен был его вести, подоспел мгновением позже, запыхавшись. Всадник смотрел на бродягу с удивительной смесью раздражения и веселья.
- И сдались тебе такие доходяги? – искренне изумился неостывший роши. – Только позорят...
Он пригляделся.
- Что? – хмыкнул роши. – Молитвы наскучили?
У Цуивы в коробе зашебуршился мальчишка – а может быть, ворон. Кажется, малолетний колдун испугался не на шутку, потому что так отчаянно принялся выкарабкиваться из того, что посчитал гробом, что носильщик не удержал равновесия, шлепнулся на крепкий поджарый зад. Он кое-как стянул веревочные лямки и открыл крышку. Паренек вытряхнулся с такой скоростью, будто огонь лизал ему пятки. Суматохи добавила птица, спросонья замахав целым крылом и стараясь клюнуть ближайшего врага. Досталось Цуиве, и он взвыл, зажимая ранку на руке.
- Смотрю, ты без свиты не можешь, - усмехнулся всадник. - Поехали со мной.
Мицуке задумчиво оглянулся туда, откуда пришел, на заволоченную плотным черным дымом с серой окантовкой вершину горы. Поскреб заросшую щетиной поцарапанную щеку.
- Куда тебя понесло на этот раз?
От немедленной расправы над зарвавшимся наглецом самураев удерживал лишь приказ даймё.
- На похороны твоего господина. В Никко.

(с Даларой)