Не дайте названию себя обмануть.
Этот прикл (?) представляет из себя именно gaiden, то есть "чужая история" (а так же "анекдот" и "дополнительная биография". Здесь будут разыгрываться истории персонажей, как главных героев наших приклов, так и не очень главных, чтобы не отягощать ими основные повествования.
Не дайте себя напугать.
Это не элитный клуб для избранных, куда чужакам хода нет. Хотя и лепить здесь что бог(и) на душу (рейкон) положи(а)т мастера не позволят.
Тот, кто хочет прогуляться по разветвленным дорожкам японского сада, всегда отыщет вход.

Обсуждение будет (если будет) создано позднее, поэтому все вопросы направлять в ПМ мастеру прикла.

大阪の雷雨外伝
Osaka no raiu gaiden

ГРОЗА НАД ОСАКОЙ

Первый год эпохи Генна

...там, где грязь не испачкала доспехи, они блестели синим лаком, почти цвета грозовых облаков над горным перевалом; легкие тростниковые пластины скрепляла сугакэ-ороши, лазоревые с серебряной нитью шнуры заставляли вспомнить о росчерках молний. Носить сашимоно молодой человек не счел нужным, хотя может быть, тонкое древко сломалось или было перерублено чьим-нибудь мечом в запале сражения. Испорченный дождем и чужой кровью веер, которым он указывал на противника, вызывая на бой, был выброшен, словно привлекательность надоевшая игрушка, и теперь размокал, втоптанный в ближайшую лужу.
Старший воин смотрел отрешенно и устало, бледное лицо младшего заливали слезы.
- Сражайся! - крикнул юнец в темно-синих доспехах, поднимая меч.
- Нет, - старший покачал головой и снял шлем. - Я не приму твой вызов.
Мальчишка насупился, шумно втянул носом воздух.
- Я не хочу потом говорить, что храбрейший из храбрых струсил в последнюю минуту своей жизни! - он вытер ладонью испачканное лицо. - Такая победа стоит дешево.
- Об этом не беспокойся.

Новость стремительно разнеслась по полю битвы и потрясла обе стороны. Санада Юкимура мертв! Эта фраза косила ряды воинов сильнее огня аркебуз, эффективнее стрел и мечей. Единственно, кого она не затрагивала, так это молодого человека лет двадцати пяти, который направил коня к холму, над которым холодный ветер трепал штандарт с тремя листьями дерева гинко в круге. Направленные на него копья стражи и натянутые луки он тоже оставил без внимания, а на предложение отдохнуть и подождать, когда слуги передадут тяжелый сверток тому, для кого тот был предназначен, молодой человек коротко покачал головой.
- Нет. Передайте, что Нишио Нидзаэмон хочет видеть вашего господина.

Он спешился и опустился на колени прямо в грязь, оставленную недавней грозой. Завернутый в платок предмет молодой человек почтительно положил перед собой и стал ждать, когда к нему выйдет «грозный старец». А когда тот все-таки появился, растолстевший, грузный, неторопливо что-то пережевывающий, и брезгливо уставился на «незначительную помеху» у своих ног, обеими руками протянул ему свою ношу.
- Свою часть уговора я выполнил, - сказал молодой человек, не поднимая взгляда от закованных в поножи ног старца. – Теперь очередь моего господина.
В тот момент самураи, собравшиеся посмотреть, что же такого мог привезти безусый мальчишка самому могущественному человеку на островах, да еще требовать что-то взамен, пришли к выводу, что сейчас покатится чья-то голова. А конкретно – голова дерзкого молодого человека. Синий лак на доспехах странного посыльного растрескался, напоминая миниатюрные молнии на грозовом небе. Шлем юный наглец снял, волосы его перевязывала сине-белая лента. Грузный старик неторопливо развязал узлы платка-фуросики, некоторое время молча смотрел в ослепшие глаза своего врага, затем передал сверток ближайшему помощнику и неохотно кивнул.
- Ну что ж... – сказал он. – Настало время очищения*.

Здесь не как на охоте или соревнованиях по стрельбе, но все равно лучше тщательнее выбирать цели, прежде чем волна отчаявшихся людей докатится до внешнего кольца осады. Молодой человек, которого некогда звали Нишио Нидзаэмон вытянул из-за спины первую стрелу, зажал, удерживая на луке, указательным пальцем. Вторая рука пока еще была нужна ему, чтобы хлестать петлей поводьев коня, который нес своего седока вдоль линии фронта. Он нашел взглядом самурая, возглавляющего безнадежную атаку; рогатый шлем и герб Такеда выделяли того из всех.

_________________
*tokisada - 時貞 – почти дословно «время очищения».

(СонГоку и немного Рейтар)

Нишио отпустил поводья и теперь управлял конем лишь коленями и голосом, если конечно послушное животное слышало что-нибудь в грохоте выстрелов. Звонко щелкнула спущенная тетива. Стрела тонко свистнула на прощание и ушла в цель, Нишио отследил ее взглядом и пренебрежительно скривил губы. Выстрел получился красивый и бесполезный. Стрела застряла между пластинами и слоями ткани правой наручи противника, возможно, засела и глубже, но что с того? Размахивать оружием самурай не перестал. Да и метил Нишио ему не в правую руку. Он потянулся за следующей стрелой, когда порыв ветра донес ему злой выкрик:
- Предатель!
- Ну что ж, по крайней мере, внимание я привлек, - усмехнулся одними губами молодой человек; взгляд его оставался сосредоточен.
Вторую стрелу он пустил наугад, не особо целясь, только для того, чтобы как следует разозлить противника. После чего закинул лук за спину и вытащил меч. Он придерживал разгоряченного, пританцовывающего коня на месте, а когда расстояние между ним и самураем в рогатом шлеме сократилось достаточно, приподнялся на стременах и запальчиво выкрикнул вызов Такеде. Первые слова потонули в грохоте выстрела, рявкнула одна из пушек, посылая тяжелое ядро в защитников крепости.
- Умри, сопляк! - противник привстал на стременах и, используя свой немалый рост, ударил из-за плеча, наискось вниз, стараясь попасть в плече предателя и вывести из строя его правую руку: - Береги указательный и средний пальцы, сосунок! Я отрублю тебе их, как любят поступать южные варвары! Как твое имя, трус? Или оно столь позорно, что ты боишься назвать его?
Молодой человек с силой всадил пятку в бок коня, тот шарахнулся в сторону, выводя своего седока из-под удара; клинок противника оставил длинную глубокую царапину на синих доспехах, перебил несколько завязок, но не более того. Не вступая в бой, Нишио заставлял коня пятиться, увлекая за собой Хидэтаду.

- Трусишка! Куда же ты?! Стой, предатель!
- Ты старик! - рассмеялся в ответ Нишио, стегнул коня поводьями между ушей. - Куда тебе со мной справиться! Тебе пора на покой!
Он избегал парировать удары противника, сознавая, что тяжелый дайто в руках могучего старца с легкостью перерубит его катану.
- Зачем тебе мое имя? Оно больше ничего не значит!
- Я хочу знать, что написать на твоей могиле, сказав: "Тут лежит предатель". Ну как, хорошо ли тебя принял Токугава, сполна ли заплатил за твои дела? - Хидэтада вновь пришпорил коня, стараясь сблизиться с противником на длину клинка и на взмахе дотянуться до него: - Он использовал тебя и теперь презирает, трусливый сопляк! Тебя стыдятся твой отец и дед, ты, жалкое подобие самурая! Зачем тебе два меча? Чтобы рубить ими камыш для шалаша, в котором будешь жить, словно тэнгу, потому что люди тебя не примут? Сразись со мной и увидишь, так ли я стар, что бы стереть с моего клинка твою проклятую кровь!
Они выбрались из общей сутолоки боя на какое-то подобие открытого пространства, где молодой человек наконец-то остановил коня, спешился и, не убирая меча, стал развязывать тесемки шлема, может, пользуясь тем, что противнику еще нужно время, чтобы добраться сюда, а может, понадеявшись на честный поединок.
- Токугава расплатился сполна, - сказал он, вешая шлем на седло. - Он дал больше, чем сам ожидал.
- Ну что же, если хочешь умереть безымянным - дело твое, мальчишка! – его противник тоже соскочил на землю и, поигрывая длинным мечом, неторопливо зашагал к одетому в покрытые синим лаком доспехи молодому человеку.
- Дэусу примет меня и таким, - улыбнулся тот.

(не мое)

Дайто Такеды был длиннее, сам сотник массивнее и тяжелее, парировав его удар, молодой человек едва не потерял равновесие, но уперся ногой в землю, хотя и оставил в грязи глубокую борозду.
- Ты оставил сейчас своих подчиненных, - выдохнул он. – Я же – только прошлую, никому не нужную жизнь.
Он отскочил в сторону, с разворота нанося удар по основанию шеи Такеды.
Плавным движением сотник блокировал удар, приняв чужой меч на свой клинок у самой цубы, и довольно хмыкнул: может, и предатель, но этот молокосос умел драться. Сделав шаг назад, разрывая дистанцию, он ответил косым ударом снизу вверх в плечо противника.
- Для них я сделал все что мог. И не тебе, лизоблюду, упрекать меня в небрежности к моим людям.
Такеда сделал шаг в сторону и внезапно нанес горизонтальный удар из той позиции в которой находилось лезвие дайто, целясь в горло самурая в синем доспехе... Два клинка зашипели, касаясь друг друг, молодой человек не столько блокировал удар, сколько согласовал движение своего меча. Ему не хватило только физической силы; отведенный в сторону дайто – совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы на пропороть ему горло, скользнул по доспехам, украшая их очередной зазубриной, настолько глубокой, что когда Нишио отпрыгнул, оттолкнувшись от Такеды, как от скалы, между пластинами выступила кровь.
- Оглянись, - посоветовал молодой человек. – Узнаешь эту конницу? Хидэйори возвращается в замок, ему не удалось убежать. Зато ты еще можешь уйти, ты действительно сделал все, что мог.
Его враг повернул голову.

- Ты не лжешь... – сдвинув кустистые брови, сотник куда внимательнее взглянул на юного самурая. - Кто ты и почему предлагаешь мне уйти, хотя предал клан ради возможности лизать ноги Токугава? Что тебе в моей судьбе?
Молодой человек, плотно сжав губы, не отводил взгляда; глаза у него были очень темные, почти черные. На пригорок за его спиной из ближайшей рощицы слаженным ровным строем выезжали всадники, на их сашимоно красовались три листа дерева гинко, вписанные в круг.
- Потому что мне не дано ничего забывать, - сказал молодой самурай в синих доспехах, вытирая ладонью кровь; смуглое лицо его осунулось от усталости.
Он воткнул меч в землю перед собой, развязал ленту, удерживающую волосы. Небрежно махнул всадникам: проезжайте, мол, ваши дела не здесь, а там, ниже по склону; конные обогнули двух пеших воинов и отправились дальше, так же молча, не опережая друг друга, но и не отставая.
- Меня зовут Теншо Токисада, - произнес молодой человек. – Знаю, пока это пустой звук. Если ты уедешь сейчас, то когда-нибудь снова услышишь его.
Старый воин еще внимательнее взглянул на противника, нахмурился и дернул себя за ус:
- Ты отложил меч, не дал вмешаться в наш бой конникам Токугавы, хотя мог легко получить мою голову. Ты предложил мне уйти и держишь слово... Ты - человек чести, ответь, почему ты предал нашего господина? Почему ты вышел на бой с нами - его верными слугами в его же цветах? Я не понимаю тебя... Ответь, прошу тебя. Твой ответ все решит.
- Юкимура-доно взял с меня обещание, - уголки губ Токисады искривились, как будто от боли. - Но я надеялся, что за мной погонишься не ты один. Прости, больше сейчас я сказать не могу. Но если тебе будет легче...

(опять же)

Он отвязал и без того полуоторванный наплечник, сел и, сложив перед собой на коленях руки, закрыл глаза.
- Ты можешь уехать один, а можешь с моей головой, - произнес молодой человек. - Что ни выберешь, поспеши, не медли.
Пожилой воин еще яростнее потянул за ус, после чего, словно что-то для себя решив, сделал шаг к нему и вознес над головой длинный меч:
- Да будет так.
На лезвии клинка отразилось охватившее замок пламя, вспышки пушечных и аркебузных выстрелов, отблески клинков рубящихся не на жизнь, а на смерть бойцов. Свистнул рассекаемый воздух, и тихо вздохнула земля, принимая в себя скорость и напор могучего дайто, как вздыхает дева, впервые принимая в свое лоно неистового и пока еще неловкого возлюбленного. Стальная дуга клинка возвышалась точно напротив катаны Теншо Токисады, упершейся рукоятью в низкое небо. Еще раз оглянувшись на пылающий замок, сотник присел на землю напротив бывшего противника, точно в той же позе, что и он. Присел и поклонился ему, как равному:
- Я уеду... Уеду и буду молить ками, что бы они однажды сплели наши пути вновь, позволили встретиться и снова скрестить наши мечи, на этот раз в честном поединке. Пусть удача не покинет тебя, Теншо Токисада. До встречи.
Резко поднявшись, сотник вскочил в седло, натянул узду, разворачивая коня и, снял шлем, надев его на рукоять, все так же вонзенного в землю, дайто. Встряхнув свободной от шлема головой, он поклонился надетому на клинок шлему, словно прощаясь с своей прошедшей жизнью, глубоко вдохнул пропахший кровью и пороховой гарью, воздух Последней Битвы и пришпорив коня, направил его к далеким холмам.
- Мы встретимся, - сказал, открывая глаза, самурай в темно-синих доспехах. - Даю слово.

----------------
owari

四国の会談
Shikoku no kwaidan

СТРАНА МЕРТВЫХ

Третий год эпохи Кэйан

Днем море было обманчиво безмятежным и тихим, как ребенок, затаивший дыхание в предвкушении каверзы, а ночью оно выдохнуло дождем. Припоздавший из-за штиля корабль из Йокогамы причалил к берегу, когда солнце выбросило последние лучи в разрыв туч, а затем нырнуло за горбатые хребты соседнего острова. Натужно застонала лебедка, ответили скрипом, прогибаясь под ногами перекинутые на причал доски.
Первым (если не считать позевывающих грузчиков и матросов) спустился купец. Не глядя на бывших попутчиков – впрочем, тех насчитывалось всего несколько человек, три паломника, странствующий монах и ремесленник с коробом товара, - он окликнул зазевавшегося слугу, который ждал его на пристани с зонтом и фонарем. А последним, зажимая темным от пятен рукавом рот и пошатываясь, кое-как преодолел хлипкий мостик молодой человек в темной дорожной одежде. Два заткнутых за пояс меча (как и далеко не свежий цвет лица) не придавали незадачливому путешественнику ни солидности, ни мужественности. Едва ступив на твердую землю, он не устоял на ногах.
Бедолагу оттащили в сторону под навес за приготовленными к погрузке бочонками из Кочи, где и бросили приходить в себя. Но сначала там произошла короткая возня, завершившаяся недвусмысленными звуками. Припустил дождь, разгоняя и без того малочисленных и нелюбознательных очевидцев, поэтому никто не стал разбираться, что там именно произошло. Возможно, свершилось долгожданное и справедливое возмездие. Во всяком случае, на причал трое матросов вернулись в необычайном довольстве и тут же уселись под дощечкой с прейскурантом пересчитывать и делить небогатую добычу. Каждому пришлось на долю по одному рьё с мелочью, у юного путешественника при себе не оказалось больше денег.

(Далара mo)

Когда они ушли, весело обсуждая, где обосноваться этой ночью, в тусклый круг света единственного фонаря под перестук гэта выступила маленькая тонкая фигурка. Беспокойно огляделась и нырнула под навес. Сидя на корточках, ощупала неподвижного молодого человека, особенно пояс. Коснулась лица – и отдернула руку.
- Ты живой?
Выяснилось, что горе-мореплаватель не настолько обессилел, чтобы не выкарабкаться из-за бочек почти самостоятельно. Главную помощь оказала стена дома, на которую молодой человек и оперся. Он был помят, из рассеченной губы текла кровь, но настроение улучшалось, чему не мешала недавняя потеря. А когда странник выяснил, что ему не приснилось, и под ногами утоптанная земля, а не раскачивающиеся как попало доски палубы, он и вовсе приободрился.
- Не подскажешь, где тут можно переночевать?
Девица тоже встала, поправила съехавший с плеча ворот крикливого косодэ. Тряхнула головой, отчего из не слишком аккуратной прически вывалились еще несколько прядей. В неверном свете поднимающейся луны стало видно, что незнакомка хоть и молодая, но будто бы изношенная жизнью: набеленное лицо осунулось, глаза тусклые.
- Переночевать? – фыркнула она. – А чем платить собираешься? Денежки-то твои тю-тю.
Судя по удивлению, промелькнувшему в глазах ее собеседника, об этом он не подумал. Похоже, он был из тех, о ком говорят, что воробей до ста лет прыгает.
- Один бог забыл, так другой поможет, - философски заметил молодой человек в поисках совсем уж завалящейся монетки.
Но в тот вечер весь сонм обитателей Облачной равнины был, по-видимому, слеп и глух, кроме некоей безвестной доброй души, пославшей монетку в один мон.
- Видишь? – самурай продемонстрировал находку девице. – Не все так плохо!
Звонкий девичий хохот всполошил сонных чаек, и те с возмущенным писком закружили над водой.
- Я Хацу, - сообщила незнакомка. – И ты мне нравишься.

(Bishop to)

Она снова поправила многослойный ворот, теперь свалившийся со второго плеча. На мгновение взгляду молодого человека предстал край цветной татуировки на молочно-белой коже.
- Я знаю дом, в котором ты можешь остановиться на ночь, но за крышу и ужин с тебя потребуют несколько услуг. Согласен?


Несколькими часами ранее на этом же причале разыгрывалась совсем другая сцена. Лодка из Осаки кишела людьми. Одетые попроще кинулись сгружать многочисленные короба. Те, чья одежда на вид стоила больше, чем зажиточное хозяйство в этой деревне, спустились чинно и неторопливо, словно боги с горы. У каждого был вид повелителя мира и недостижимой простыми смертными высоты положения. Они переговаривались между собой и смеялись, не замечая галдящих детей, которые сбежались со всей округи, и скептических, а порой и откровенно ненавистных взглядов матросов.
Последними на берег спустились старик, два невероятно серьезных ребенка и молодой человек, одетый проще всех. Впрочем, при ближайшем рассмотрении простота эта оказывалась дороже, чем наряды всех остальных. Старик бормотал без умолку, все рвался поддержать юношу, хотя сам больше нуждался в поддержке, и называл его не иначе как «младший господин».
- Апчхи! – сказал младший господин, едва они ступили на доски причала. – Что за запах?
Мальчики, которые не отходили от него ни на шаг, переглянулись. Тот, который мог поспорить непоколебимым спокойствием с Буддой (он был на три года старше второго), с безразличием взирал на суматоху вокруг. Насупленный младший придирчиво осматривал любого, кто смел обратить внимание на его господина (достаточно было лишь повернуть голову, как зеваку награждали сумрачным взглядом). Они были похожи на облаченных властью котят.
- Сгнившие водоросли, - ответил второй.

(и я! и я! правда, немного)

Молодой человек оттолкнул руку старика, который протягивал ему надушенный платок, и огляделся, втягивая воздух, словно зверь, почуявший что-то незнакомое. Море сияло, играло бликами и лениво, почти беззвучно, лизало бамбуковые столбы причала. Суша казалась незначительной в сравнении с его простором. И повсюду, со всех сторон, его опоясывали горы – синевато-серые, далекие, неотличимые порой от туч на горизонте.
- Как драгоценные камни, роскошно море. Боюсь, не утянуло бы душу, - продекламировал юноша, поморщился и передернул плечами.
Старший из двоих мальчиков хихикнул в ладонь, младший строго глянул на брата. Для того чтобы увидеть различия между ними, надо было приглядеться, для того, чтобы понять родство, требовался один взгляд. Они были почти одинаковые, только один чуть повыше ростом. Именно он и отправился, подметая длинными штанинами пыльную землю, на разведку. Видавший всякое порт-мастер онемел, когда от него потребовали ответа, где здесь может остановиться господин Карасумару Нишимицу из столицы. В деревеньке были целых три таверны и две гостиницы для паломников. Еще был один чайный дом, хозяйка которого утверждала, что когда-то побывала в Осаке (злые языки поговаривали, что была она там ровно один день, когда отец возил ее, чтобы помогала выгружать большой улов). Предлагать их было бы безумием, тем более, что босоногие мальчишки уже разнесли весть о прибытии «знатных господ, наверное, приближенных к императору». Порт-мастер неуверенно протянул руку туда, где в отдалении над деревьями возносился конек серой черепичной крыши.
- Замок Имабари, - пояснил он, когда во взгляде юнца не появилось узнавания или хотя бы понимания. – Там Карасумару-сама, - мастер запнулся на непривычно длинном имени, - окажут достойный прием.
Странный ребенок молча кивнул и вернулся к своему господину.
- Нету, - коротко обронил он.
Его младший брат пренебрежительно фыркнул.

(мы!)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

何時までも
Itsumademo

ДО КАКИХ ПОР?..

Первый год эпохи Генна

В щель между бамбучинами ограды была видна небольшая веранда и два человека, увлеченные беседой. Еще лучше просматривались пестрые курицы, что копались в навозе. Одна – самая упитанная, с белой оторочкой крыльев – притягивала взгляд особо.

***

Мастер Сутероку почувствовал заминку в беседе и поднял голову. Соседи поговаривали, будто старый точильщик обладал настолько тонким слухом, что летним днем сажал одного из своих подмастерьев (а порой и многочисленных сыновей) отгонять веером мух, чтобы те назойливым жужжанием не мешали работе. Он проследил взгляд гостя и с досадой вздохнул:
- Опять он мечтает... – мастер Сутероку отложил меч, который демонстрировал посетителю. – Никудышный мальчишка. Мидзуро! Эй, Мидзуро!
Тощий, будто с детства некормленый, подмастерье не шевельнулся; он сидел на корточках, обхватив выпирающие колени длинными руками и зачарованно уставившись в огонь. Оранжевые, почти незаметные при свете дня язычки пламени отражались в его глазах, и казалось, будто те необычного янтарного цвета.

(sanbiki da)

Гость, невысокий даже среди южан, крепкий человек средних лет, причмокивая иногда губами, рассматривал мальчика с легким любопытством. Словно препарировал его взглядом. Местным он казался исполненным городского шика, столичные сочли бы его деревенщиной. Погода в этом году выдалась жаркая для мая, и на гладко выбритом лбу самурая блестели капельки пота. Короткие волосы липли к вискам. На темном с мелким рисунком хаори не было монов, но мечи, по просьбе мастера оставленные гостем при входе, выдавали в нем человека зажиточного и бывавшего в столице.
- Он всегда так ведет себя? – поинтересовался самурай, который представился как Андо Хомэй.
Разговор проходил нелегко, каждому из собеседников приходилось напрягаться, чтобы до конца понять непривычную для себя речь другого. Мастер Сутероку взял бумажный веер с деревянного подноса, но рука его замерла, сделав всего только несколько взмахов.
- Если бы его мать не приходилась моей жене дальней родней, ни за что бы не согласился на такого бездельника...
Он смущенно умолк, потому что его супруга, крепкая, будто высушенная коряга, как раз принесла им свежего чая. Пододвигая чашку гостю, женщина улучила момент и всадила острый локоть мужу в межреберье.
- Не наговаривай на паренька, он старательный! Прошу меня извинить, - она поклонилась и засеменила, неумело, по-деревенски, копируя столичных дам, на кухню.
- До тех пор, пока не увидит огонь, - проворчал мастер Сутероку, потирая ушибленный бок. – А после этого, хоть кол на голове теши, ничего не услышит.
Гость не обратил на хозяйку внимания, будто ее и не было здесь. Точно так же, как очевидно для всех не видел он кур в траве у дальней стены и сложенных в кучку на починку соломенных вараджи. Он все разглядывал паренька, прикидывал что-то. Иногда приподнимал выцветшие брови.

(sanbiki ya)

- Я так понял, он живет в вашем доме. – Самурай вытер лоб платком и отточенным движением сунул тряпицу обратно за пазуху. – Что его родители?
Мастер благочестиво сложил ладони:
- Они давно умерли, господин.
Со двора в дом втекла разморенная серая в темных разводах кошка, беззвучно зевнула и боднула мальчишку в колено. Мидзуро как будто проснулся – вздрогнул, едва не выронив клинок и сложенный лист бумаги, которой он счищал с меча старое масло и грязь, и, вжав голову в острые плечи, принялся за работу с удвоенным жаром. Казалось, он вот-вот отхватит себе пальцы, но то ли лезвие притупилось, то ли мальчишка, не смотря на внешнюю неуклюжесть, знал дело, потому что обошлось без членовредительства.
- Его отец самурай, - в голосе мастера Сутероку проскользнула нота гордости за приемыша. – Жаль, что погиб, не увидев рождения сына. Его звали Арима, Арима Мидзукуни.
- Из семьи владельцев этих земель? - удивление Андо по интонации больше походило на констатацию факта, только по глазам было видно, насколько возрос интерес. – Почему же он не живет с более близкими родственниками, чем вы?
Уже один этот вопрос говорил о том, что задавший его человек чужой здесь и никогда не интересовался перипетиями жизни дома Арима. Серая кошка глянула на гостя с легким презрением.
- Мидзуро!
Подмастерье, наконец, поднял голову. На узком скуластом лице глаза казались провалами, когда их удавалось увидеть за густой сеткой волос. Когда-нибудь он мог стать красивым, но сейчас был похож на голенастую длинноклювую птицу.
- Сходи в лес за хворостом.
Парнишка торопливо кивнул.
- Его мать умерла при загадочных обстоятельствах, - медленно проговорил мастер Сутероку, провожая Мидзуро взглядом. – Клан отказывается признать ее сына...

(втроем, ага)

Длинный, узкий, будто журавлиная шея, мыс выдавался далеко в море, а скалистый выступ над водой напоминал птичий клюв. Место пользовалось дурной славой, и рыбацкие лодки старались держаться подальше от острых камней, которые, словно клыки подводного монстра, обнажались во время отлива. В хорошую погоду можно было увидеть женщину на самом краю над обрывом; закутанная в узорчатый шелк, с младенцем, привязанным за спиной, она неподвижно стояла, вглядываясь в противоположный берег.
- Смотри-ка, - заметил Ягура, прозванный так не случайно, и указал на скалу. – Сегодня она пришла в белом.
Его напарник, Курабэ, отвлекся от руля и тоже уперся взглядом в женщину. Издалека лица было не видно, но в позе, в опущенной голове и сложенных на груди ладонях сквозило горе, опустошенность человека, у которого не осталось ничего в этом мире.
- Давай-ка подойдем поближе, - предложил он, глядя на приятеля снизу вверх. – Неспроста это она.
Ягура заспорил было, он всегда пускался в препирательства, а сейчас и повод был стоящий, но море сегодня было на редкость спокойное, сквозь сине-зеленую толщу просматривалось морское дно, и он подумал: а вдруг обойдется?

(все та же команда)

Поговаривали, что сюда наведывается призрак утопленницы, но с чего бы ей беспокоить честных людей в ясный день, так что, наверное, прав был Хобэй из соседней деревни. Никакой это не призрак, а женщина, которая живет у точильщика мечей.
- Вот несчастье какое... – пробормотал Ягура, крестясь украдкой (Курабэ хоть и давний приятель, а вдруг ему придет в голову заработать доносом пару лишних монет?).
Из одежды на рыбаке сейчас была лишь набедренная повязка-фундоси да платок на голове, и Ягура больше, чем когда-либо напоминал замковую башню. Напарник, одетый точно так же, рядом с ним казался маленьким приплюснутым валуном.
Они шли не то чтобы очень быстро, но чем дальше, тем усерднее гнали лодчонку вперед. Мыс впереди казался недостижимой целью. Женщина вблизи еще больше была похожа на призрака – бледная, худая, с опущенными ресницами. Она произносила слова, но ветер не доносил ни звука.
- Вот же! – нетерпеливо пробормотал Курабэ. – Она же сейчас...
Он не успел договорить – женщина шагнула с обрыва. Распущенные длинные волосы взметнулись шлейфом из черного шелка. Перед тем, как накатившая на утес волна слизнула белую фигуру, рыбакам показалось, будто вокруг несчастной самоубийцы вспыхнуло золотое солнечное сияние. Ягура перекрестился еще раз, теперь уже ни от кого не скрываясь.

(втроем, ага)

Солнечный зайчик скользнул по темным доскам веранды. В щель между бледно-желтыми планками из бамбука просунулся нож. Кто-то – тот, кто прятался за оградой, - был вознагражден за трудолюбие, с которым перепиливал связывающую забор веревку. Вскоре одну из бамбучин можно было отодвинуть. Беспечные курицы продолжали выискивать еду в куче мусора и траве, не подозревали о страшной опасности, что нависла над их головами. В щели показались тонкие цепкие пальцы.
Во дворе и на улице не утихали шум и гам, беготня и никому не нужные советы, что делать в первую очередь, что нести, куда бежать и кого звать на подмогу. Удачное стечение обстоятельств для охотника за курятиной. Не повезло любителю чужой птицы лишь в том, что приезжий самурай не принимал участия во всеобщем беспорядке. Он сидел на краю веранды, спустив одну босую ногу вниз, обмахивался простым веером. И наблюдал за суматохой, как за выступлением давно надоевших бродячих фокусников. Его скучающий взгляд скользил по двору, по мнущимся в нерешительности у входа подмастерьям, по вывернувшейся из-под чьих-то ног птице. И остановился – коричневая от солнца узкая пятерня ловко ухватила за горло зазевавшуюся пеструшку. Широкие губы самурая растянулись в довольной улыбке, как будто кому-то из танцоров удалось, наконец, развеять томительную скуку.
Курица попыталась отчаянно заквохтать, взывая о помощи, но похититель ловко свернул жертве шею; щель в заборе закрылась.

(sanjin desu)

Деревня гудела, как дерево, в дупле которого потревожили диких пчел. Кто призывал односельчан обратиться за помощью к даймё, кто здраво напоминал, что молодой господин Иэдзуми еще действительно слишком молод, чтобы интересоваться чем-то кроме теплого молока и пеленок. Прочие созывали охотничью партию, горя желанием выследить злоумышленника, а жена точильщика мечей оплакивала исчезновение наседки.
- Уже третья за последний месяц, - подтвердил мастер Сутэроку, обмахиваясь бумажным веером. - Должно быть, лисы шалят.
- Рука у той лисы вполне человеческая, - отметил вновь заскучавший самурай и поинтересовался: - Как насчет трупов, они тоже случаются часто?
С веранды видно было, как из дома напротив тащат косы и топоры для охоты. Кто-то принес сеть и теперь громко пытался доказать, что ею ловить куда легче.
- Ах это... - точильщик отмахнулся от трупов, как от назойливых мух; он любовался изысканной линией хамона на только что законченном мече. - Это тоже не в первый раз.

(опять же)

Слегка осипшая, но все еще голосистая супруга мастера Сутэроку перешла от стенаний к делу и, не примирившись с потерей курицы, загнала товарок безвременно почившей несушки в клеть. И отправилась с инспекцией в кладовую.
- Ах ты, подлый ворюга! А ну стой!
Ее крик услышали на улице, и по-боевому настроенная толпа ринулась через двор на подмогу. Подмастерья отчаянно пытались уберечь оказывавшиеся на пути предметы. Один, обхватив двумя руками пузатый горшок, вжался в куст. Второй пытался гнать охотников вон, но быстро сдался. Он утащил в сторонку бруски и коробочки с порошком и теперь чуть не сидел на них. В охотничьем раже опрокинули деревянную балью с чечевицей, которую хозяйка дома собиралась хорошенько просушить, прежде чем убирать в кладовую.
Андо сунул в рот травинку и поднялся с веранды. Отловил кого-то из крестьян.
- Покажи мне то тело.
За окраиной деревни под деревом столпилось полдюжины человек. В нескольких шагах стояли две бледные женщины, поддерживая друг друга и чуть не плача. Самураю дорогу уступили без споров. Он склонился над телом, поморщился от отвращения. Тело пролежало между корней не один день, на нем сидели отливающие синевой жирные мухи. Изорванная одежда превратилась в клочья, но даже так было понятно, что она принадлежала крестьянину. При таком количестве ран несчастная жертва почти не была похожа на человека.

(вместе)

Победному кличу позавидовала бы армия, злоумышленника поймали. Наспех вынесенный приговор не терпелось привести в исполнение, и злодея порвали бы в клочья, если бы здешнего плотника не осенило: следует отвести чужака на место его преступления, пусть осознает глубину своего падения.
Убиенную курицу - вор успел свернуть добыче шею, - прихватили с собой. Жена мастера Сутэроку, держа жертву за ноги, потрясала ею в воздухе как вещественным доказательством. Но, рыдая над бедной пеструшкой, не забывала ощупывать тушку и прикидывать, какой жирности выйдет суп.
В виновности не сомневались, все улики здесь налицо. А еще - на одежде. Заскорузлые темные пятна на коричнево-рыжих, выгоревших лохмотьях могли быть и грязью, но вопросов не задавали. Остроносый, поджарый, с копной длинных бурых волос - злоумышленник напоминал угодившего в силки лиса. Он рычал, скалился, огрызался и наверняка укусил бы любого, кто неосторожно сунулся бы к нему. Но усилия были напрасны, а веревка крепка; чем неистовее вырывался - тем туже стягивала шею удавка.

Его заставили наклониться, сунули носом в вонючую кучу, что некогда была человеком, и от этого запаха, забившего глотку, душно-сладкого, как у перезрелых, гниющих на солнце абрикосов, его стошнило. То, что люди называли жизненной силой, то, чем восхищались и чему завидовали, он считал паническим ужасом перед смертью. При мысли, что от превращения в такой же кишащий червями мешок кожи с выпущенными внутренностями, отделяет лишь грань не прочнее бумаги, темнело в глазах. Пленник дернулся из последних оставшихся сил, захрипел, подкатился под ноги самураю, прижался, точно собака в поисках защиты от побоев.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

天守り
Tenmamori

СТРАЖИ НЕБЕС

Дзынь-звяк...
Ветер дернул за длинную витую веревку, привязанную над алтарем.
Дзынь-звяк...
На светлый безупречный диск луны набежала тень, окрашивая его в красный цвет. Из расщелины, в которой что-то хлюпало и булькало, потянуло запахом серы и жаром. Разгулявшийся ветер задул пламя, которое и без того едва теплилось в чаше каменной лампы, наверное, для того, чтобы не мешать другим огонькам – не желто-оранжевым, а холодного мертвенного света, - собираться под перекладиной деревянных ворот, за которыми в темноту уходила узкая лестница.
Дзынь-дзынь-дзынь-звяк! На этот раз получилось особенно громко.
Под полупрозрачной накидкой из светлячков обозначились женские формы; длинные черные волосы были украшены красными шнурами, кистями и бронзовыми бубенчиками, одежда в несколько слоев, от пурпурного, почти черного джюбана до верхней сиреневой накидки, не скрывала возраста своей обладательницы. Ночная гостья двигалась быстро и плавно, как будто летела по воздуху.
Не оставляя следов на росистой траве и ступенях, она промчалась под едва слышный звон вверх по лестнице и наклонилась над людьми, которые устроились на ночлег под защитой древнего камфарного дерева в храме Денсоджи.
- Пора, - шепнула девушка на ухо спящему с краю. – Я буду сопровождать вас.

Тот, что лежал с краю, завернувшись в то, чем был укрыт, словно в кокон, вздрогнул от шепота незнакомки, похожего на мимолетное касание крыльев десятка бабочек. Распахнул глаза. Сон как веером смахнуло. Человек окинул внимательным взглядом незваную гостью с головы до ног и отпустил рукоять меча, которую сжимал под одеялом. Сел, потревожив соседа неловким – а может, и намеренным - движением. Тот пробормотал что-то нелестное во сне, перевернулся на другой бок и захрапел. Разбуженный оперся спиной на толстый ствол древнего дерева. Против таких, как эта девушка, он знал, сделанный людьми меч не спасение. Стены храма, получается, тоже.
Если вообще требуется защита от нее...
- Зачем тебе сопровождать нас?
Ровное белое с синеватым оттенком сияние, что обрамляло набеленное округлое лицо, бросало призрачный свет и на лицо человека, делая его похожим на театральную маску. Ветер окончательно расшалился, бронзовый колокольчик у алтаря звенел в унисон с бубенчиками, украшающими прическу ночной гости. Один из троих путников на миг перестал храпеть, поежился, но завернуться плотнее в дырявое косодэ не удалось. Девушка-видение поднесла к губам палец, призывая к осторожности, поманила за собой. Тот же ветер отнес и ее, и прошлогодние листья в тень площадки для танцев.
Человек поднялся, стряхнул с одеяла нападавший с дерева сор, свернул аккуратным валиком и оставил вместо себя. Последовал за гостьей медленно, осторожно, на каждом шагу проверяя надежность земли прежде чем ступить. В тусклом, тревожно алом свете луны под ногами чудились ямы, а неровности скрывались в густых бездонных тенях. У поднятого на сваях деревянного помоста тени слились в одну всепоглощающую темноту, словно кусок, вырванный из окружающего мира. С площадки еще не убрали ставни, расписанные сценками из Кодзики, и едва видимые светлые очертания фигур сплетались теперь в замысловатый рисунок. Ронин остановился перед девушкой в почтительных двух шагах, ожидая ответа. Или подвоха.

- С тех пор, как люди вернули себе меч и ожерелье, - девушка кокетливо отвела взгляд, прячась за рукавом, - неспокойно и на Облачной равнине, и на земле. Вас избрали сторожить перемены, меня – передать вам поручение.
Полупрозрачная накидка окутывала ее как туман; в густых темных кустах кто-то зашевелился и ворчливо заохал, но примолк, стоило – дзынь! - звякнуть бубенчику. Изумление скрыть не удалось, да человек и не старался. Справившись с оторопью, он поклонился, признавая старшинство гостьи и выражая готовность выполнять поручение. Незачем было спрашивать, чье. Распрямился и вновь поглядел на нее сверху вниз.
- Как нам называть тебя?
- Судзухико-химэ...
Дзынь-дзынь-звяк, откликнулся колокольчик над алтарем. Еще две тени – одна высокая, вторая едва ли не по пояс товарищу, но вполне материальные, из этого мира, - пересекли двор.
- Так и знал, что не стоило ночевать под камфарным деревом, - низкорослый коренастый воин деловито выбил пыль из штанин. – Вот теперь не оберешься хлопот.
Рослый молча кивнул.

Болото не манило изысканной красотой, это было самое обычное болотце с пучками осоки, неверными кочками, норовившими ускользнуть из-под ног или погрузиться вместе с человеком, ступившим на них, в коричневую стоячую воду. Что только что одна из них и проделала, вызвав короткое, но весомое проклятие дылды-северянина - он стал жертвой, - хохот его спутников, которым пришлось выуживать товарища из топи, и мелодичное хихиканье Судзухико-химэ. Сама принцесса-колокольчик не принимала участия в спасении, она пристроилась на ветке дерева, опасно наклонившегося над самой водой. Откуда и сообщила, что бледно-зеленое кружево ряски выглядит сегодня особенно нежно.
- Особенно на штанах у нашего Хачимана, - со смехом поддержал ее тот из двоих, кто был повыше ростом и утонченнее, да и одежду носил более аккуратную и дорогую, чем третий их приятель. – Замечательный рисунок, а? Не каждая ткачиха такой сделает.
Он смахнул паутину с собственного плеча. Где-то над вершинами деревьев пискнул кружащий в далекой синеве дикий сокол.
Так что выбирали место не из-за привлекательности пейзажа или по иной возвышенной причине. Путники, исключая неунывающую Судзу-химэ (хотя какие могут быть резоны для усталости, если бездумно скользишь по ветру, подобно лепестку?), валились с ног, а на краю топи, утонув в буйной зелени по тростниковую крышу, притулилась небольшая хижина. Низкорослый вытер кулаком нос, втянул воздух.
- Неподалеку готовят еду, - авторитетно заявил он, еще раз принюхался и, облизнувшись, мечтательно уточнил: - Тай-меши.

Судзухико куда-то исчезла. Тот из троих, кто первым говорил с ней, сжал кулак, разминая руку, и тут же в недоумении разжал. На ладони покоился маленький бронзовый бубенчик на шелковой ленточке. Прощальный подарок? Усмешка сменила непрошенную легкую грусть – да нет, вернется еще непоседа.
Самураи вошли в дом, медлил лишь уроженец северных гор; он присел на край неширокой веранды, сколупывал чешуйки засохшей болотной грязи. Из-за перегородки выглянула почти аккуратно причесанная голова, если не считать нескольких выбившихся по бокам прядей. - Хозяев нет, дом пуст. Наш Эбису уже обживается. Будь добр, сходи за водой.
Деревянное ведерко выставили на струганные доски. Его смерили мрачным взглядом. Потом – шутника. Северянин молча поднялся, подхватил бадью и зашагал туда, откуда они только что пришли. Ему повезло, не пришлось вторично лезть в топь; рядом среди мохнатых от зеленого мха камней булькал родник. Рослый воин ополоснул лицо – ледяная вода смыла не только грязь, но и усталость.
- Он сказал, что учуял еду, - пробурчал северянин, когда вернулся и поставил ведро с водой перед остальными. – Как же так, если тут никто не живет, а?
Самурай, брезгливо выгребавший паутину и ее хозяев из пространства между камнями, где лежали угли, оставил свое занятие и поманил любопытного товарища вглубь дома.
- Идем, покажу.
Они прошли насквозь весь дом, и «проводник» несколько слишком театральным жестом отодвинул перегородку. В самой дальней комнате стоял небольшой семейный алтарь, на котором среди цветов, колокольчиков и курительниц была установлена единственная табличка из белого дерева с надписью «山人»*. Перед ней возвышалась глиняная чаша со свежее приготовленным рисом, из которого вертикально торчали палочки для еды.

--------
*yamabito - (яп.) отшельник

Самураи молча постояли, опустив головы, над мертвецом, что был накрыт чистой тканью. Северянин размышлял не столько о благочестивом или тленном, сколько о том, что спать рядом с трупом не хочется, а искать другое убежище на ночь – поздно. За стенами хижины тьма сгущалась с такой быстротой, что вскоре нельзя будет и носа высунуть из дома без фонаря.
- Эй, я тут нашел чечевицу! – раздался бодрый голос их третьего товарища, рывшегося по углам и полкам.
Вскоре отыскалась большой порядком изношенный котел, в котором ее можно было сварить. Хозяйственный «Эбису», утверждая, что они только все испортят никого не подпускал к готовке. Северянин, впрочем, не спорил и даже не собирался встревать. Он устроился у стены и то ли задремал, то ли задумался о чем-то. Зато третий заявил, что не в его вкусе жевать чечевицу просто так, а воду он будет пить, когда замучает жажда, но никак не с едой. И развил бурную деятельность. Результатом ее стали две горсти юдзу и большая бутылка с прозрачной жидкостью.
- Шочу, - определил «искатель», сначала понюхав, а затем и попробовав из маленькой деревянной коробочки, какие служили вместо сакедзучи для тех, кто не обладал богатством и не жил в столице.
Они неспешно – а куда им было торопиться? - отдали должное и еде, и тому, чем ее запивают. Первого было мало, второго – даже в избытке, несмотря на факт, что тот, кого они между собой звали Инари, подналег на шочу с усердием троих человек.

И вовсе он не был сплетником. А если у кого иное мнение (как у семейства довольно глупых каппа из болота Нумадзава, так лучше бы на себя посмотрели как следует, чем возводить клевету на соседей! Но с каппа что взять? Только и умеют, что квакать по вечерам, будто заведенные, лягушки лягушками, с какой стороны не взгляни. Морды плоские, зеленые и бородавчатые, вот уж красавцы, право слово. А уж как трясутся, лишь бы не пролить ни капли воды из... тьфу!
Просто новость, которую он подслушал, так жгла язык, что ей требовалось хоть с кем-нибудь поделиться. Похожий на жгут утреннего тумана йокай огляделся в поисках слушателей. Один нашелся незамедлительно. Молодого крестьянина зачем-то понесло на ночь глядя в лес. Ни веревок для хвороста, ни корзины у него не было. Он забрался уже далеко от деревни, но продолжал упорно идти, гордо подняв голову и всем видом показывая, что ему нипочем лесные угрозы и плевал он на страшные рассказы. Выдавало его лишь подрагивание руки с вытянутым далеко вперед фонарем.
Йокай помедлил. Природа (и долг!) приказывали действовать, и немедленно, новость жаждала выхода. Если бы он был духом чуть более высокого ранга, как амикири или те же ненавистные каппа, он сумел бы найти выход из положения, но он был всего лишь слабым, хилым, вечно трясущимся...
- Буру-буру, - шепнул йокай на ухо человеку, подкрадываясь сзади и обнимая за плечи.
Реакция бедняги превзошла все ожидания. На мгновение он застыл, как громом пораженный, и покрылся гусиной кожей с ног до головы. Затем издал пронзительный визг, каким сможет похвастаться не каждая девица. Юноша вырвался из призрачных рук и очутился на пятой точке с одной стороны тропинки. Чудом не загоревшийся фонарь – с другой. Теперь, когда основная жизненная функция была выполнена, йокай смог перейти ко второму пункту.
- Тенмамори*! – с заговорщицким видом по секрету сообщил он, клубясь над тропинкой.

______________
*Tenmamori - 天魔守 – в одном прочтении «стерегущие злых духов», в другом (天守り) – «стражи небес»

Седые космы растекались по воздуху, бесцветная одежда повисла огромной паутиной.
- Э-э... ч-ч-что?! Я?! Н-нет, никогда, ни з-за что! Я всего только бедный крестьянин! – панически выкрикнул несчастный молодой человек.
Забыв о фонаре, он поднялся на четвереньки и начал отползать с тропинки в кустарник. Куда угодно, лишь бы его не коснулся демон.
Йокай ошарашено завис над ним. Пощекотал невесомыми пальцами, неимоверно вытянув тощую костлявую руку, за шиворотом. По его представлениям, человек должен радоваться, что в их глухомани в кои то веки объявились столь важные гости. И к тому же, как раз крестьянину ничего не грозит... или? Бурубуру посетила великолепная мысль. Как он раньше не догадался! (Ни в коем случае нельзя говорить о промашке каппа из Нумадзавы, они будут смеяться всю ночь до рассвета). Йокай в обвинительном жесте выставил указательный палец.
- В тебя вселился злой демон?
Юнец замер, не обращая внимания на то, что ноги его угодили в колючие объятия куста и вот-вот лишатся обуви, а одной рукой он меряет глубину холодной лужицы меж кочками. Страх превысил все мерки, какие он только мог себе вообразить, и окончательно лишил парнишку способности думать.
- Это ты – злой демон! – пискнул он, сумев вложить в тон обвинение.
- Вот и нет! – сварливо возразил ему обиженный до глубины души йокай. – Я – бурубуру.
Крестьянин открыл рот, чтобы поспорить, но к его лицу подплыл клок тумана, и все мысли разом вылетели из головы. Юнец, храбрившийся в деревне и считавшийся самым смелым (он и в лес-то отправился, чтобы доказать это), с отчаянным воплем, оставив кусту его добычу, рванулся к фонарю. Вараджи печально повисли на ветках у самой земли. Человек трясущимися руками выставил фонарь перед собой, как щит.
- Не тронь меня!

Йокай обтек его с обеих сторон и опять сконденсировался за спиной. Прогулялся ледяными пальцами по чужим ребрам, ощутив наслаждение, когда парень подпрыгнул от неожиданности.
- Я – бурубуру, - пояснил он. – Я обязан трогать тебя.
Тогда горе-смельчак выбрал единственный путь к спасению – обратился в бегство. Желтое пятно света заскакало по покрытым мхом кочкам, кустам и стволам деревьев. Бежал он со всей скоростью того, кто надеется обогнать смерть. И на первом же повороте налетел на щуплого с виду, но крепкого старика. На этот раз фонарь удержать в руках удалось и даже самому остаться на ногах. Зато оскорбленный встречный огрел разгильдяя длинным посохом по спине.
- Пр-с-те! - выдохнул парень, обогнул драчливого старика. – Прячьтесь, здесь опасно! – крикнул он ему уже через плечо и, не оглядываясь, ринулся прочь.
Бурубуру струился за ним, обхватив себя крепко руками, чтобы сдержать переполнявшую его дрожь. На развилке кто-то был. Сначала показалось: каменный дзидзо. Потом – тут крестьянин споткнулся и чуть не поломал молоденькое деревце, за которое ухватился, - оказалось, что его встречает щербатой ухмылкой тот же самый старик с посохом. «Он просто знает короткий путь!» - уверял себя парень, сам себе не очень-то веря и стараясь держаться подальше, насколько хватало ширины тропинки. Он метнулся мимо старика, словно перепуганный заяц. Позади раздался веселый смех.
А затем – точно такой же – с другой стороны, где склон забирал в гору. Разогнавшийся бурубуру обвился вокруг сосновой ветки, вытянул шею. На небольшом уступе, подобрав под себя ноги, устроился рыхлый тучный йокай и, навострив уши, ждал, на какой бы еще звук откликнуться.
На следующем повороте беднягу крестьянина вновь радостно встречал точно такой же старик, даже сухие листья точно также запутались в его длинных спутанных волосах. Парень издал дикий вопль и с треском ломанул с тропы в самую чащу, даже не думая отводить норовящие хлестнуть по лицу ветки. Бурубуру прислушался и, отдуваясь, присел на пенек напротив резвого старца.
- Ну как вам не стыдно? – вздохнул он. – Такой почтенный человек...

Йокай переплел костлявые длинные пальцы и положил на них подбородок.
- Новости слышали? – спросил он.
Момонджии, усмехаясь, воткнул посох в мох и сел рядом с таким видом, словно под ним лучшие татами, а сам он чуть ли не в императорском дворце.
- Неужели, наконец, что-то случилось? - прогундел он. – Последние лет сто туговато что-то с новостями.
Через заросли, ухая и потрескивая в такт шагам, к ним пробирался и заскучавший на своем утесе ямабико.
- Тенмамори! – торжественно выдохнул тощий белесый йокай. – Я сам их видел, собственными глазами.
- Да ну! – не поверил старик, чьи спутанные длинные волосы казались давно потерявшей свежесть травой, полной лесного сора. – Где ты их видел?
Он вынул из-за пазухи мешочек и сделал вид, будто от скуки щелкает орехи – зубов у него было мало, зато крепкие. На самом же деле ему не терпелось узнать побольше. Толстая прослойка прелой листвы приподнялась немножко, в тени блестели любопытные глаза лесных духов; из куста выскочил сунэ-косури и пристроился на коленях дедка. Бурубуру начал свое повествование не сразу, для начала он выждал положенную трагическую паузу и лишь потом принял должную позу, воспарив над пеньком. Кто-то, кажется, местный тануки, вооружился двумя палочками и закатил барабанную дробь.
- На болото Нумадзава... – завыл призрачный рассказчик, вдохновившись музыкальным сопровождением. – На болото пришли они сегодняшним вечером на закате...
Дед погладил мягкую шкурку сунэ-косури и, подыгрывая, вторым голосом нараспев вмешался:
- Сколько было их?
Кто-то из духов ударил в толстую сухую бамбуковую палку один раз, отмеряя такт. Бурубуру взмахнул листом павлонии, будто веером. В кустах возились совсем уж мелкие йокаи, сооружая из жилочек и куска дерева цитру. На них со всех сторон негромко шикали.
- Пришли из-за моря трое по воде или по воздуху, никто не видел, как они появились, но теперь пусть поберегутся злые духи, ибо здесь они... – голосил во всю мочь легких белесый йокай.

В ночной тишине над болотом призраками парили бесчисленные светлячки, казалось, это звездное небо спустилось на землю. Дрожащий огонек масляной лампы отбрасывал тусклое пятно света на кое-где поросшие мхом доски неширокой веранды. Внутри на удивление большого и богато выстроенного для хижины отшельника дома спали двое путников. Третий, несмотря на поздний час, сидел на веранде, поставив рядом с собой глиняную бутыль и миску с остатками юдзу.
- Хорошее место, тихое, - нетвердым языком произнес он и плеснул новую порцию прозрачной резко пахнущей жидкости в коробочку-чашку.
Отхлебнул, лишь слегка поморщившись. И обернулся на тихий звон колокольчиков.
- Составишь мне компанию, Судзу-сан?
Дзынь-звяк...
- Инари-сама догадался?
Под полупрозрачной, будто сплетенной из огоньков, накидкой очерчивались соблазнительные изгибы тела, на светлом круглом лице губы казались нарисованными. Девушка то ли сидела на старых, потрескавшихся досках, то ли висела в нескольких сун над верандой.
Самурай усмехнулся, будто хорошей шутке, выплеснул остатки из коробочки и взялся за бутыль. Новую порцию он протянул гостье.
- Не волнуйся. Им, - взгляд на дом за спиной, - я не скажу.
«Инари» подставил лицо прохладному ветерку.
- Мне ли не догадаться? Меня отпустили из театра, только когда я слишком уж подрос. «Большой рост, ах какое несчастье!» - язвительно процитировал он кого-то.
Судзухико-химэ рассмеялась, прикрывая лица рукавом, но от выпивки не отказалась и смело попробовала напиток. Затем подлила собеседнику.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

高山守
TAKAYAMA-MORI

Страж Высокой горы.
3 год Генна

Коней гнали так, словно от этого зависели чьи-то жизни. Хотя - поглядеть на всадников, так скорее говорить приходилось о смерти. Черные капюшоны-дзукин застегнуты наглухо, скрывают лица, только глаза блестят в узкой щели между плотной тканью. Чешуйки черных панцирей и наручей отливают изумрудной зеленью. Мотаются длинные кисти, украшающие уздечки коней.
Еще одного путника на узкой ночной дороге верховые заметили не сразу, а когда все три лошади шарахнулись от густого тяжелого запаха, что исходил от в пыльного белого каригину . Всадник справа, с трудом удержавшись в седле, замахнулся на оборванца укороченной нагинатой. Тот, что ехал в центре, натянул поводья.
- Докки! Не сейчас!
Тяжелый клинок описал лишь половину дуги и замер, звякнули его бронзовые кольца. Бродяга опустил руку - как будто до окрика собирался парировать удар пустой ладонью, - расслабил согнутые в тигриные когти пальцы.
- Младший брат любит найти себе противника, - покровительственно усмехнулся третий.
- И довольно часто промахивается, - без издевки кивнул оборванец; длинные нечесаные волосы его были серыми от дорожной пыли и пепла.
Острие нагинаты уперлось ему в ямку между ключицами.
- Не шути с богами ночного меча!
Янтарные глаза с расширенными в темноте зрачками весело заблестели, свет луны отразился в них, словно в зеркале.
- Докки... - с неудовольствием повторил старший всадник.
- Как видит возможность подраться, тотчас забывает о цели. А, Докки? – поддел третий, на чьем пальце поверх перчатки красовалось наполовину почерневшее массивное золотое кольцо.

Поперек седла у него лежал лук, а за спиной топорщились пять стрел с буро-серым оперением. На части перьев остались темные потеки, от которых шел едва уловимый запах недавно пролитой крови. Не опуская оружия, его брат повернул голову.
- Каждый охотится как умеет, - хмыкнул он. – Кто ловит за хвост соловьев, а кто...
- ...тигра, - подсказал ему оборванец.
Старший всадник расхохотался.
- Гляди в оба, не то тигр откусит хвост тебе, - фыркнул лучник.
Веселье весельем, но одну стрелу он держал в руке наготове. Кони под всеми тремя грызли удила, порываясь пуститься вскачь, и танцевали на месте. Держать их удавалось с большим трудом. Взмах белого рукава был смазанным и неуловимым, как дым, человек в рваном каригину сильно дернул цепь, за которую нагинату подвешивали к седлу. Докки кубарем скатился на утоптанную дорогу. В тот же миг стрела оказалась нацеленной на бродягу. Глаза лучника недобро сверкнули.
- Оставь его и иди своей дорогой.
Старший примирительно поднял раскрытую пустую ладонь.
- Отпусти его, хозяин ущелий, он еще несмышленыш...
Докки заерзал в знак протеста, стараясь скинуть с себя обидчика, но его придавило к земле, как будто сверху навалили целый мешок камней, горло холодило от клинка его же собственной нагинаты.
- Хозяин ущелий? – удивился средний из тройки. – И что он сделает против моей стрелы?
Руки начали подрагивать от напряжения, но он не спешил отпускать тетиву.
- Эй, отпусти младшего брата по-хорошему!
- Что сделает твоя стрела против меня? – оскорблено рыкнул через плечо оборванец.

Докки понял, что у него вот-вот хрустнет и сломается хребет; да еще какой-то дорожный камень больно врезался между лопаток. Он успел удивиться: бродяга не казался ему слишком крупным, он и ростом-то не очень вышел, едва дотягивался злополучному ято-но ками до плеча. От пришпилившего его к земле человека исходила угроза – так, не видя, кто прячется в темноте, понимаешь, что не стоит идти дальше по этому ущелью.
Лучник не выдержал. Скрипнул, распрямляясь, бамбук; звонко хлестнула воздух веревка-тетива. Короткий стремительный полет стрелы закончился именно там, где была намечена цель. Но совсем не так, как предполагалось.
Докки зажмурился, не зная, что будет первым: его расплющит под неимоверным весом, клинок располосует глотку или смерть придет от раздвоенного, будто змеиный язык, жала пробившей его противника насквозь стрелы. Когда через пару секунд не произошло ничего, он осмелился посмотреть. Бритвенно острый наконечник оказался перед самым его носом. Оборванец потрогал острие, пососал порезанный в кровь палец.
- Отравленная, - заключил он с непонятным удовлетворением, как будто предполагал нечто в этом духе и радовался, что не ошибся; края его губ кривились то ли от боли, то ли от едва сдерживаемого смеха.
- Еще бы... – сипло выдохнул ято-но ками.
Он услышал, как спешился Гайдоку, старший брат.
- Если ты тот, чье изображение несут на левом фланге армии, то узнаешь, лжем мы тебе или нет. Мы не просто так направляемся в замок Такаяма, нас ведет долг.
- Что понадобилось Богам ночного меча в Хиде?

Средний брат держал наготове вторую стрелу, хоть по лицу было видно, что он понимает ее бесполезность. Покрытый испариной конь под ним стриг ушами и переступал с ноги не ногу.
- Месть. Известна тебе такая вещь? – в голосе прозвучал вызов.
Под резким взглядом Гайдоку, у которого кончалось терпение, лучник опустил взгляд и стрелу. Издал безрадостное: «Х-хе».
Бродяга в грязно-белом каригину взял стрелу за древко за наконечником, одним плавным движением вытащил ее – как будто был бесплотным духом, тенью умершего, - и встал. Докки закашлялся, растирая себе грудь ладонью, перекатился на бок, подтянул к себе брошенную оборванцем нагинату. Его недавний противник держал стрелу на широкой ладони; казалось, он дунет, и она, как узкий зеленый лист по ветру, полетит куда ему хочется. Но вместо этого оборванец протянул стрелу владельцу.
- Месть, - повторил он.
- Наше потомство. Дети. Безжалостно убитые.
Лучник в запале наклонился вперед. Порывистым движением забрал стрелу. Он должен был бы нависать над невысоким бродягой, но складывалось ощущение, что тот – массивный и гибкий – выше всех здесь. Что с ним не стоит мериться ни ростом, ни силой.
- Мы все почувствовали их смерти.
Желтоватые, блестящие, почти без зрачков глаза смотрели на хозяина ущелий в упор. И тогда тот неторопливо, спокойно и почти церемонно согнул спину в поклоне.
- В таком случае я не смею дольше задерживать вас.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

РАЗВИЛКА

Ночь сглотнула дробный топот копыт, кони унесли троих седоков по дороге на Такаяму. Их недавний противник встряхнулся, как тигр, что приводит шкуру в порядок после небольшой драки, щелкнул пальцами - с желтоватыми, слишком крепкими для человека ногтями, - что-то пробормотал. Ничего не произошло. Оборванец в грязном белом каригину озадаченно поскреб в спутанной длинной гриве давно нечесаных волос; в его горле коротко заклокотало. Из-под корней высокого дерева - не потревожив ни единой травинки, не разворошив ковра из прошлогодней листвы, - вынырнул небольшой клубок зеленоватого пламени.
- Ловко, - произнес сонный голос, затем из темноты донесся громкий зевок. – Обязательно вам было устраивать спор на перекрестке?
Всклокоченный оборванец презрительно фыркнул.
- Обязательно было устраиваться здесь ночевать? - передразнил он невидимого собеседника.
Блуждающий огонек выпустил усики пламени, затанцевал над густой тенью у подножия криптомерии. Его блеклый отблеск обозначил меч, что был прислонен к дереву, надвинутую на лицо драную соломенную шляпу, больше годную для вороньего гнезда, силуэт лежащего на земле человека, положившего голову в развилку толстых корней.
На землю, чудом не растекшись по плечу лежащего под деревом человека, шлепнулся черный сгусток. Следом второй. Затем густая жидкость заструилась тонкими струйками. Спорщики взглянули наверх - оборванец поднял голову, его упрямый собеседник нехотя сдвинул амигаса. Из переплетения ветвей свешивалась тонкая до прозрачности детская рука, пальцы скрючены в последней агонии, на белой коже потеки бурой крови кажутся очень яркими. С кончиков сизых ногтей сорвалась очередная капля, оставила на небритой щеке ронина темный след.

(SonGoku soshite... chotto chotto)

- Ну, - усмехнулся в усы оборванец в запыленном белом каригину. - Удачи.
И ушел по дороге на Такаяму, прутиком подгоняя блуждающий огонек, что плыл перед ним над землей. Ронин с интересом стал ждать.
Тонкие детские пальцы неуверенно пошевелились.
Ронин молча ждал.
Рука утолщилась, обрастая густой бурой шерстью.
Ронин ждал.
В кроне дерева завозились, оттуда посыпалась какая-то шелуха. Ронин прикрыл глаза ладонью. Две цепкие когтистые лапки раздвинули листву.
- Мог бы для приличия хотя бы немного испугаться? – недовольно поинтересовался упитанный зверек, чья остроносая лисья мордочка в обрамлении зеленых веток смотрелась при свете луны почти благообразно.
- Ты что там забыл?
- Навещал родню, - тануки почесал в затылке и принялся устраиваться поудобнее.
- Хорошее дело.
- Вижу, ты снова отправился в путь. Еду с собой прихватил?
Ронин бросил полный сомнений взгляд на дорожную сумку, вид которой говорил, что внутри не лежит ничего весомее листа бумаги.
- Ай-яй-яй, - укоризненно вздохнул зверек. – Хорошо, что я запасливый. Но учти, за тобой будет должок.
Ронин согласился остаться должником у тануки и снова закрыл глаза.

(уже не так уж и "chotto")

黄泉の子供たち
Yomi no kodomotachi

ДЕТИ ПРЕИСПОДНЕЙ

Десятый год эпохи Кейчо
Деревня Камимачи возле замка Кочи

Взрослые ошибались: далеко не всегда их встречи заканчивались потасовкой, из которых победителем выходила вражеская сторона. Только треть. Приблизительно.
Иногда противника удавалось обхитрить, а затем обогнать. А порой сверстники из замка Кочи были настроены доброжелательно; кроме того, им обычно не хватало изобретательности и фантазии, зато денег и желаний - в избытке. Их достаточно пока нежный возраст и пыл в сочетании с безмерной скукой и однообразием жизни на самом краю земли требовали выплеска энергии, которая бесконтрольно бурлила в молодых головах (будем делать вид, что не ниже). Самое главное было вовремя уловить их настроение и заблаговременно удрать. В результате начинаешь хорошо разбираться в тонкостях человеческих душ и приобретаешь завидную физическую форму.
Что опять же изменяет устоявшееся за годы детства соотношение сил. Так же на него имеют влияние внешние факторы: необходимость помогать отцу на винном складе (у них не было денег нанять много рабочих, а младшие дети были слишком малы, так что грузчиков нехотя подменял будущий владелец семейного дела), мечта дяди увидеть в племяннике (безнадежно) продолжение самурайских традиций, то и дело возникающее желание продемонстрировать обидчикам превосходство не только моральное, умственное и в скорости бега и сестра. Старшая. Самое большее из всех зол. Ну, по крайней мере, в их городишке.
- Хитомэ!
Наследник торговца вином ворвался на склад несколько позже, чем рассчитывал отец семейства, который еще вчера за ужином попросил пересчитать бочки. Если честно, закончить работу, за которую даже не брался, Кадзума должен был еще часа два назад. Он пока не придумал себе оправданий.
- Хитомэ!

Приказчик Кёса разогнул старую спину и с ворчанием махнул рукой куда-то в сторону; если проследить направление, то можно было предположить, что сестра чем-то занята в дальнем углу их двора. Кадзума прислушался. Ага, сестра приходила на склад, устроила всем нагоняй, а теперь спускает пары, стирая белье во дворе.
- Хитомэ, только послушай, что я ви...
Слишком поздно он сообразил, что уж лучше объясняться с отцом, чем с разъяренной сестрицей. Эту светлую мысль вдуло в голову вместе с хлестким ударом мокрой тряпкой по уху. Невыжатая стирка в руках Хитомэ - оружие пострашнее мечей. Ухо Кадзумы, оказавшееся в плену мокрых пальцев, быстро начало краснеть.
- Тебя где носило всю ночь? - тон старшей не оставлял сомнений, что немедленно требуется придумать и изложить хорошее оправдание.
Приятель в таком случае пользовался отговоркой о веселом квартале в соседней призамковой деревухе. Но Хитомэ такой вариант почему-то не вдохновлял, наоборот, она становилась еще злее.
- Ловил контрабандистов, - сознался Кадзума, уверенный, что сестра не поверит ни единому слову.
Не то чтобы эта порода людей не водилась в здешних скалах и водах; как раз "ночных промышленников" тут было не перечесть, даже у отца на складе попадались товары, доставленные на остров под надежным покровом тьмы. Не то чтобы деревенские мальчишки не мечтали поголовно сменить размеренную (помощь по дому, учеба, тайфун) жизнь на приключения... Просто на всем побережье не было ни единого человека, не уверенного в том, что после встречи с контрабандистами не пришлось бы разыскивать самого сына виноторговца. А некоторые, жалея его родителей, добавляли, что у этого охламона с младенчества ветер свистит в голове.
- Нее-сан*! - взвыл Кадзума, потому что Хитомэ так крепко сжала многострадальное ухо, что у мыслей и слов появилась серьезная преграда: влетать было куда, вылетать уже неоткуда.

---------------
*nee-san - старшая сестра

Старшая отвела оболтуса в угол и отпустила ценную часть братца. Встала перед ним так, чтобы не сумел сбежать, по крайней мере, сразу. Ростом и шириной боги ее не обделили, и проскользнуть мимо Хитомэ было не так-то просто.
- Какие тебе контрабандисты, да еще всю ночь?! – кипятилась сестра. – И бочки до сих пор не считаны.
Кадзума прикинул высоту забора. Хитомэ сжала кулак.
- Сама прикинь, до Тоса пока доберешься, потом обратно...
Обратно он почти всю дорогу бежал (там, где не отдыхал под кустом, переводя дыхание и прокашливаясь), а туда они добирались неспешно, одолжив фонари в соседней лавке, потому что идти по узкой каменистой тропинке без света никто не захотел. Сестра чуть не огрела дурачка мокрой тряпкой второй раз. Он бы еще в море вышел среди ночи. Семья и так-то не была уверена, доживет ли наследничек до совершеннолетия, уж больно хил здоровьем по сравнению со сверстниками, с отцом и дядей в его годы.
- И что ты там «поймал», в Тосе? – зло поинтересовалась Хитомэ.
У Кадзумы разгорелись глаза. Наконец-то! Иначе не было смысла бежать, подскальзываясь и один раз едва не проехавшись на животе вниз по склону до самой воды. Приятели (ну, по крайней мере, вчера они считались таковыми, наверное, от хорошего настроения) отказались пускаться в обратный путь до рассвета. Кроме того, они хотели заглянуть в заведение, где, по слухам, удон и рыбу с судачи* были самыми вкусными. У Кадзумы денег на еду не было, к тому же, он хотел побыстрее рассказать об увиденном.
- Ты такого варвара еще в жизни не видела, клянусь!
- Варвар? – нахмурилась сестра. – В Тоса? Откуда... Погоди-ка, - она оглянулась, не подслушивает ли кто, наклонилась к уху Кадзумы и с азартом спросила, обжигая и без того горящее ухо дыханием: - Покажешь?
- С вот такой бородой, какую носят одни дикари!
Непересчитанные бочонки с вином остались ждать вечера или времени, когда у приказчика Кёса найдется свободный часок, чтобы спасти наследника виноторговца от справедливого отцовского гнева.

*sudachi – (酢橘), небольшой цитрус, круглый по форме, с зеленой кожицей, используется на Сикоку (в основном в префектуре Токошима) для приготовления лапши и рыбы.

Брат с сестрой уселись в засаде, предварительно продолжительно и со вкусом поспорив, где им будет удобнее. Кадзума утверждал, что если забраться «во-о-он на те скалы», нависающие над тропой, то оттуда будет видно округу, как минимум, на пару ри, и вообще удобно. Не страдавшая любовью к восхождениям в горы Хитомэ предпочитала мягкий и очень густой ковыль вдоль дороги. Дело в ее пользу решил аргумент, что со скалы, как через реку, не больно-то много разглядишь. Видеть хотелось все детали.
Впрочем, на том споры не закончились. По мнению сестры, брат слишком уж высовывал длинный любопытный нос.
- Дождешься, варвар его тебе откусит, - буркнула она, на всякий случай вполголоса.
По мнению брата, он нес караульную службу. Кадзума покорно улегся на спину, заложив руки за голову, и принялся жевать травинку с такой жадностью, как будто со вчерашнего дня ничего не ел (что в какой-то степени соответствовало действительности).
- Нее-сан...
- Что теперь?
- Как ты думаешь, можно будет отдать тебя в жены этому варвару?
Ощутимый пинок в бок он не заработал только потому, что от такого предположения сестрица обалдела и некоторое время могла только шипеть, как разъяренная змея. Потом как змея же кинулась на мальчишку с полным намерением выдрать у него как можно больше волос, может быть, вместе с ушами. Кадзума швырнул в нее комок земли, но промахнулся, и чуть было не погиб, прижатый к земле объемистым телом Хитомэ, которая могла похвастаться не только приличным весом, но и крепкими, знаменитыми на всю деревню кулаками.
- Родители все равно ищут тебе жениха, а варвар как раз тебе подста... уй!
Через некоторое время Хитомэ то ли притомилась, то ли пожалела более слабого младшего брата, но драться перестала. Уселась на нем верхом, вылитая Томоэ Годзен после победы в бою.
- Еще раз такое скажешь, я тебя ему сдам. Знаешь, что варвары делают с мальчишками?
Лучше бы она не спрашивала! Потому что Кадзума немедленно захотел это узнать. Любознательность наследника виноторговца не ограничивал тот факт, что лежит он носом в сухую землю, не лучшая поза для получения новых знаний. Сестра наклонилась к его уху – пунцовому второй раз за этот день – и зловеще прошептала несколько слов.
- А потом, если жив останешься, тебя отправят в страну, в которой воняет точно так же, как в стране желтых источников. И заставят не мыться целый год... О, смотри, идут!
Кадзума завозился, и Хитомэ даже имела совесть слезть с его спины. И оба снова улеглись носами к дороге.

Кадзума с обреченным видом сидел на обочине, а его не в меру рослая и широкоплечая сестра таскала его за патлы. Делать это было удобно не только из-за габаритов, но из-за того, что волосы братца были завязаны в еще не очень длинный хвост на макушке.
- Приветствую, - произнес рядом с ними чужой голос со смешным выговором.
Молодежь на миг прекратила выяснять родственные отношения, слаженно поклонилась и так же слаженно зажали носы. Причем если у девицы приветствие вышло приличествующим, то у ее брата - кое-как. Кадзума легонько толкнул сестру, мол, я же тебе говорил – варвар. Оба разглядывали иноземца, начиная с ног, с любопытством, к которому постепенно примешивался страх. Особенно поразила детей кудлатая борода лопатой на красном лице.
- Фууу...
- Ужас какой, - прошептала Хитомэ и незамедлительно выдала Кадзуме подзатыльник.
- За что? - немедленно оскорбился тот. - Ты же сама просилась за него замуж...
Старшая чуть не продолжила занятие, за которым их с братом застал чужеземец, едва не оставив винодельца из Камимачи без наследника и единственного сына.
- Ребята, хотите получить по серебряной монетке? - бессовестно коверкая слова, продолжал этот страшный и нелепый с виду человек (хотя может это и не человек вовсе?)
- Кто ж не хочет? – первой выпалила девчонка (все их немалое семейство знало, что ей не хватает бережно откладываемых накоплений на новый гребень, а отец отказывается покупать наотрез, да и когда деньги были лишними?)
- Сначала покажите! - потребовал ее более практичный брат.
Громила – по сравнению с ним даже Хитомэ казалась тоненькой и хрупкой, а Кадзума и вовсе терялся на его фоне – двумя пальцами вытащил из заморского приспособления, подвешенного на узком куске кожи через плечо, скромных размеров светлый металлический кружок. В нем даже не было дырки. Дети разом нахмурились одинаково, как две капли воды.
- Может, не такая, как ваши, но серебро хорошее, - заверил бородач.
Крупная крепкокостная девица превосходила братца в силе, зато тот был ловчее, и после небольшой потасовки завладел наградой первым. Попутно выдернул из прически сестры шпильку; острие оставило на монете яркие царапины. Добыча скользнула в рукав.
- Что требуется сделать? – деловито осведомился Кадзума.

Камимачи

То ли черепичина расшаталась от старости, то ли положили ее криво изначально – только она выпала. А он в темноте не заметил. Теперь острые края других кусков обожженной глины, таких же, как тот, что некогда вместе с ними защищал дом от непогоды, а ныне лежал где-то внизу в виде мелких осколков, больно врезались в бок. Наверное, стоило выбрать соседнюю крышу, крытую тростником. Или же – отодвинуться хоть чуть-чуть.
- Ма-о, - презрительно сообщил тощий кот, что уселся чуть выше.
- Тоже верно, - согласился человек, закидывая руки за голову. – Слишком громко хрустит... что-о?
- Ма-а...
Нет, черепица все же не разбилась при падении, разве что – ударившись о камни, которыми был укреплен этот берег протоки. Скорее всего, она покоилась на дне, куда ушла, едва слышно булькнув во время падения. Сейчас черная поверхность воды едва заметно рябила, напоминала полное звезд небо, ограниченное берегами. Многоруким косматым чудищем стояла на страже высокая ива, фонарь над входом в харчевню покачивался, в такт его движению ползало по утоптанной сухой земле пятно желтого тусклого света.
Равномерно и слаженно ухая, рысцой пробежали носильщики с паланкином. Человек на крыше зевнул и лениво поскреб небритую щеку, проводил неожиданную в это время и в этом месте процессию взглядом - кто-то очень спешил в замок Кочи. Левый глаз оборванца прятался под повязкой.
- Ну, что скажешь?
Кот задумчиво, обстоятельно почесал себя, тряхнул ушами.
- Ма! - постановил он.
- Вот уж новость! - фыркнул бродяга. - Не только ты голоден.
Четвероногий сосед повернулся к нему спиной.
- Ну, как знаешь...
Наблюдение продолжалось. Кот сменил гнев на сдержанное недовольство, в свою очередь его - на милость, но держался особняком. Оборванец пару раз задремал, просыпаясь при малейшем постороннем звуке. У входа в харчевню служанка погасила фонарь. Луна продолжала путешествие по небу, освещая пустую улицу.

До Камимачи они добрались быстро. До тамошнего постоялого двора (он же мешийя, если всего и надо, что поесть) – тоже. Кадзума вознамерился проскользнуть внутрь – всего-то забраться на второй этаж с заднего двора по давно кем-то оставленной бочке из-под сакэ. Всего-то дел.
- Бака! – зашипела сестра и утянула младшего за куст. – Сделай вид, что дело сложное, иначе он даст мало или не даст ничего.
Торговая жилка в ней была сильна. Она нависла над братом, как гора над сосной, вознамерившись немедленно добиться уверенности, что Кадзума понимает все как надо.
Соседи поговаривали, что детей жена виноторговца родила так, чтобы дополняли друг друга. Видимо поэтому Кадзума легкомысленно отмахнулся от рассуждений сестры.
- Не поздно будет потом поторговаться! - он сидел на корточках, пялясь в темноту и делая вид, что разглядывает детали. - Если будет товар, будут и лишние деньги. А если бы он решил, что мы загибаем цену?
Темнота не шевелилась. Только слегка подрагивала из-за размытых пятен света с разных сторон.
- Он сказал, первая комната от лестницы? – уточнил на всякий случай Кадзума.
Сестра подтвердила его правоту подзатыльником. Кадзума разулся, чтобы сподручнее было карабкаться (если придется удирать через крышу; такой вариант он никогда не сбрасывал со счетов).
- Пошледи тут, хорошо? – зажав в зубах конец шнура, которым он подвязывал рукава, попросил он.
Хитомэ смотрела зверем, но вынуждена была согласиться – от отца ей досталась еще и практичность.
- Если вещей много, кидай вниз, не тащи на себе, - напутствовала девчонка брата, уползая обратно в куст.
Кто их знает, этих варваров, сколько всего они таскают с собой.

Первая же ступенька едва не огласила стоном весь рыбацкий поселок; Кадзума вовремя отдернул ногу и перешагнул через нее - он уже попадался на этой лестнице с поличным, но отделался тогда подзатыльниками, выговором от отца, неделей в погребе и обещанием больше никогда не совать нос в харчевню. Особенно, с заднего хода. Сестренка завозилась в кусте, очевидно, у нее чесались руки добавить к предыдущей трепке.
На веранду вышла служанка, и сразу по окрестности разнеслись разговоры и смех внутри. Женщина выплеснула ведро грязной воды в траву и остановилась, прислушиваясь. Кадзума замер, прижавшись к столбу, подпирающему крышу. Затем осторожно перешагнул предательскую ступеньку и бесшумной кошкой взлетел на второй этаж. Перевел дух. Кажется, не заметили. Он достал из-за пояса короткий нож, подцепил им тяжелую деревянную раму... Дом ждал. Он был похож на ловушку, готовую захлопнуться, но – серебро есть серебро, да еще в таком количестве! – Кадзума нырнул в темную щель.
Чернота в комнате была еще гуще, чем снаружи Полотняный мешок и аркебуза южного варвара лежали возле стены. Рядом с ними на полу находился еще один странный предмет, в темноте трудно было понять что это. Споткнувшийся вор-самоучка выругался шепотом. С улицы проникал... нет, не свет, а подобие света. Кадзума присел на корточки и принялся шарить руками по полу.
Слышно было, как снаружи кто-то позвал подозрительную служанку, и она ушла с веранды, задвинув за собой перегородку. Стало куда тише. Казалось, полет мухи звоном разнесется по всей округе, а чихание кошки на внутренней лестнице способно оглушить.
Поэтому тихий шорох кожи, трущейся по дереву, Кадзума расслышал очень отчетливо. Как и негромкое змеиное шипение. Мальчишка подскочил не хуже все того же животного, с которым его часто сравнивали, но все-таки сгреб в охапку варварские пожитки и метнулся к окну. Комнату заполнили кольца огромного чешуйчатого тела. Забыв о секретности, мальчишка заорал от ужаса, перепрыгнул через один чешуйчатый виток и поднырнул под вторым по дороге к свободе.

Человек на крыше выплюнул изжеванную в мякину травинку, перекатился на живот и заглянул вниз. Девчонка – на голову выше тощего, но шустрого мальчишки – уже не пыталась вместить себя в узкое пространство под домом, сидела на корточках возле лестницы.
- Кадз... – выдохнула она и заткнула ладонями рот.
- Бежим! – скомандовал мальчишка, что скатился вниз, прижимая к груди какой-то мешок.
- Какие-то незадачливые здесь воришки, - сокрушенно вздохнул оборванец.
- Ма-а, - согласился тощий взъерошенный кот.
Бродяга все еще с сомнением почесывал себя прутиком между лопаток, решал вопрос – то ли остаться и ждать, то ли сдаться на милость собственному любопытству, - когда хвостатый ночной охотник вдруг стал похож на старую чесалку. Только чесалки не плюются, выгнув спину дугой. Шерсть на узком, похожем на четки хребте встала дыбом, уши кот прижал так плотно, что сам стал похож на змею... У бродяги похолодел затылок. По улице тек серый, отливающий металлом ручей – с треугольной головой, с едва заметным черным зигзагом на боках, с блестящими в неверном свете луны чешуйками.
- Namu Amida butsu... – пробормотал оборванец. – Это еще что за напасть?
Кот в ответ только плюнул в порождение ночи. Хорошо, что промазал.

- А ты боялась... - пропыхтел, обливаясь потом под тяжестью чужих вещей Кадзума. - Только сначала... надо будет спрятать... потом... торговаться...
Сестрица затащила его за угол огороженного забором сада, при последнем доме в деревне, дальше начинался заросший травой пустырь, и немедленно дала подзатыльник. После чего отобрала варварские вещи.
- Дурак!
От улицы их отделял ствол дерева, выросшего рядом с забором. Может, в темноте рептилия их не разглядит и проползет мимо?
- Копай давай, - подтолкнула Хитомэ братца, который сидел, скорчившись и опираясь спиной на бамбуковые столбы, и, кажется, делал попытки задохнуться.
И сама первая начала рыть податливую мягкую землю под забором. В обнимку с тэппо* Кадзума прижимал к груди обе ладони; он боялся закашляться и выдать их укромное место гигантской змее.
- Какое-то оно... нелепое... – не удержался он; в груди мальчишки клокотал и свистел воздух. – Наши гораздо лучше, скажи!
Девчонка отвлеклась от своего занятия (она сейчас напоминала крота-переростка, из-под лап которого комья земли летят в разные стороны). В скудном свете звезд и нарождающейся луны оглядела оружие. Фыркнула - как смогла - тихо. Прошептала:
- Дурацкое. Положи, займись лучше делом.
Разумеется, он заспорил.
- Нет. Ты копай... буду охранять тебя.

Она наконец обернулась к нему. Посмотрела в бледное осунувшееся лицо.
- Надеюсь, ты не собираешься помереть прямо тут?
Кадзума весело ухмыльнулся (в темноте его глаза блестели, как у озорливой кошки) и приложил к губам палец. Мимо них текла черная шуршащая тень. Вот она замедлила ход, и стали видны блестящие чешуйки. Вот начала изгибаться. Сейчас появится хищная треугольная голова... Хитомэ удвоила рвение (если бы мать ее видела, пожалела бы, что такое же усердие дочь не проявляет в домашнем хозяйстве). Комья земли летели во все стороны. Кадзума не отставал от сестры - за одним исключением. У него ничего не получалось. Фитиль был абсолютно холодный.
- Как же они стреляют! - возмутился сын виноторговца, привыкший, что тлеющую деталь хранят в течение всего дня.
Девица бросила копать и черными по локоть руками отобрала оружие у брата, попутно измазав в земле и его. Она даже не стала пытаться выстрелить, взяла длинное неуклюжее тэппо на манер нагинаты. В звездном свете блеснули желтые круглые глаза без выражения, и Хитомэ с размаху опустила приклад на лоб промеж них. Что-то хрустнуло; нечто тяжелое подмяло под себя цветы. Девчонка прислушалась. Сквозь стрекот цикад доносились голоса из дома.
От идеи всё спрятать брат с сестрой отказались почти одновременно и вновь засверкали пятками по проселку. Только на этот раз узелок нес Кадзума, Хитомэ не расставалась с ружьем. Позади бушевал, мотая отяжелевшей башкой, рассерженный демон.
- Двумя монетами этот варвар от нас не отделается! – выдохнул мальчишка перед поворотом дороги, за которым их ждал чужеземец.

В праздники – обычно по осени, когда крестьяне стремятся подороже продать урожай, подешевле купить припасы на зиму, - появляются бродячие актеры. Жонглеры, певцы, танцоры, фигляры, комедианты – слетаются, как мотыльки на огонь. Сразу можно распознать, хорошо ли идут дела или кто-то не преуспевает. Но впряжен ли в украшенную цветными бумажными лентами и флажками тележку равнодушный к веселью унылый вол или повозку тащат сами актеры, поглазеть на вечернее представление сбегается вся округа. Даже обычно суровый ко всем настоятель храма Хотоку-джи – он пришел сюда с горы Хиэй, томился от жары и безделья – становился чуть-чуть благосклоннее к простой жизни.
Веселились, как правило, дотемна, а потом – еще немного. Самое интересное начиналось, когда детей уводили спать. Не потому, что боялись – они перепугаются. А потому, что они давно клевали носами, терли кулачками закрывающиеся глаза и в самый неподходящий момент могли запроситься в отхожее место. Детям было дозволено посмотреть и послушать несколько первых историй, затем их провожали домой. Если они и капризничали, то не много. Они знали: нужно дождаться зимы, и тогда никто не отнимет у них право слушать страшные рассказы о демонах, привидениях и воинах прошлых времен. И не нарушали негласное соглашение с взрослыми – все дети, кроме одного.
Происходящее за поворотом дороги, напоминало истории, что разыгрывали те актеры. Заморский гость проделывал необычные телодвижения, должно быть – надеялся, что на местных страшилищ подействует магия чужой земли. Он то-то крикнул. Отливающая металлом змея зашипела.
Первым споткнулся и полетел кубарем мальчишка, так и не расставшись с чужими вещами. Сверху с коротким девчачьим визгом навалилась сестра, едва не придушив собственным весом более щуплого брата. И тут же выпалила слово, которое наверняка подслушала либо у рыбаков, либо у рассерженного отца. Сухая пыль клубами, в самом центре маленькой песчаной бури корчится чудовищная змея.
- Ма... – ошалело произнесли рядом.
- Точно! – согласился бродяга.
- Ма-о! Пффф!
- Посмотри, сколько на нем одежды и прочего барахла. Конечно же, не упадет! Ему же потом не подняться.
- Ма.
- Без тебя бы ни за что не догадался.