Те, кто считает, что демоны и привидения водились только в старые дни, глубоко заблуждается. С развитием науки люди стали меньше обращать на них внимания, но это не отменяет их существования. Как и не отменяет их способности приходить в наш мир, особенно во время больших потрясений.

1947 год. Военные действия закончились, но что теперь делать тем, на ком они оставили следы, которые не стереть, и шрамы, которые не залечить?

Действие прикла происходит в частной больнице в том, что осталось от Токио. Город отстраивается заново, люди заселяют окрестности, но не все так просто с больницей - потому что в ней водятся привидения и бродят демоны.

Обсуждение находится здесь.

Итак, начинаем. РПГ:

Трехэтажное кирпичное здание и раньше казалось чужеродным посреди деревянных строений с обязательными крохотными палисадниками и черепичными крышами. Но если раньше оно декларировало смену времен, то сейчас поднималось над почти уже расчищенными развалинами и заново отсроченными домишками монументом стойкости и упрямства, присущим этому городу... Тому городу, который через пару десятков лет вберет в свои границы не только предместье Шинагава, но и более дальние заставы.
Центральная узкая башня, увенчанная двускатной крышей с небольшим шпилем, напоминала западные деревенские церкви; два крыла загибались, образовывая задний двор, так что в плане строение напоминало перевернутую букву П. Окна были забраны решетками (по всем этажам с внешней стороны, по третьему – с внутренней).
Между крыльями напоминанием о почти забытой довоенной жизни, словно перенесенный во времени кусок ее, раскинулся довольно большой цветущий сад. И мало кто, впервые попав сюда, замечал, что настоящий сад занимает всего несколько метров, а остальное пространство используется под огород. Несколько человек, перемазанные в земле, всегда возились на грядках и поднимали головы, едва кто-нибудь появлялся на узкой дорожке между невысокими еще деревьями. Старший из них – ему было далеко за шестьдесят – успевал и работать и следить за остальными. Он жил здесь и идея садика, как и ее воплощение, принадлежали ему.
Кроме этого островка зелени, двор, огороженный бамбуковым частоколом выше человеческого роста, был голым – ни травы, ни цветов, лишь чахнущий, сколько ни поливай, куст перед входом. В одном углу двора высились палки с натянутыми между ними веревками, и белье хлопало под ветром, что гулял сейчас по городу беспрепятственно. Поговаривали, ночью там ходят призраки, и если посветить фонарем, можно увидеть их согнутые тени между простыней.

Серые тучи над городом осветила вспышка, затем другая, как будто в мрачном доме зажигали и гасили свет в разных комнатах. Первые горсти дождевой воды сыпанули щедро, капли горошинами застучали по крыше и камням во дворе. Смешливые санитарки, не дождавшись распоряжений, побежали, сверкая толстыми голыми икрами, снимать развешенные с утра простыни - их не успевали стирать и кипятили в больших баках на заднем дворе, и со временем ткань приобрела ровный серый оттенок. Госпожа Юи, которая наблюдала за подчиненными из раскрытого окна, торопливо убрала руку от живота, мысленно посмеявшись над собой: вот ведь дурочка, прикрыла ладонью пупок, чтобы не украли, будто деревенская простушка! Что за нелепость...
Сознавала она или нет свою значимость для клиники, сказать трудно. Никто не осмеливался задать вопрос напрямую, а в ответ на намеки, она лишь мягко и застенчиво улыбалась, точно так же, как когда в шутку или всерьез ее спрашивали, так все-таки Югэ-сенсей объявит, наконец, о помолвке или нет? И тогда на щеках госпожи Юи появлялись симпатичные ямочки. И сама она была мягкая, чудом сохраним детскую пухлость и безмятежность. Впрочем, кое-кто из среды болтливых кухарок и медсестер постарше поговаривал, что госпожа Юи попросту глуповата.
Но все сходились на том, что именно луноликая молчаливая уроженка Кумамото оставалась хранительницей их клиники. Без нее тут все попросту развалилось бы.

...Авианосец разворачивался против ветра. Пилот отодвинул колпак кабины, его машина только встала на дозаправку, время еще есть. Из облака вынырнули бомбардировщики и в крутом пике завалились в атаку. Запоздало гавкнули зенитки. В воздух полетели горящие человеческие останки. Кабина соседнего "зеро" наполнилась пламенем, внутри скорчилась черная фигура. Пилот дернул онемевшими пальцами ремень безопасности; замки заклинило. За ослепительной вспышкой последовал еще один взрыв, и волной горячего воздуха его выбросило из кабины - прямо под оборванный шланг. Обжигающая жидкость хлынула в легкие, он зашелся в жестоком кашле, зажимая рот ладонями - и проснулся. Какое-то время лежал, ошалевший, и пытался сообразить, на каком свете. Вокруг было темно, приступ кашля догнал его на самом деле, все остальное - приснилось.
Сегодня опять не спалось; только лежал с закрытыми глазами, слушал дыхание остальных и негромкое всхрапывание на соседней койке. Тонкое одеяло не согревало. Поворочавшись, заработал сонное «да затихни ты!». Ньёро – кто первым прозвал его так, никто бы не вспомнил сейчас, но за неимением имени, прозвище сходило, - спустил ноги с кровати, тапки искать долго, да и опасался. Они вечно слетали, если споткнется в темноте, вот будет шум и гам.
Это было не с ним; ему действительно повезло, то ли успел сообразить и прыгнуть за борт, то ли кто поумнее выпихнул его туда. Воспоминаний не осталось. Но его не было на палубе, когда та за несколько секунд превратилась в огненный ад. Ничего серьезнее контузии и вывихнутой при ударе о воду руки с ним не приключилось... тогда почему? Почему ему опять и опять снятся этот проклятый воспламенившийся бензин, взрывающиеся самолеты и охваченная пламенем надстройка мостика?
Он на ватных ногах вышел под дождь, опустился на землю спиной к тонкой дощатой стене.
- Пламя, что, вытягивая огненные языки, обвивало кузов и полыхало до небес, - как его описать? Казалось, точно упало солнце, и на землю хлынул небесный огонь, - произнес он вполголоса.
До июня он любил, не смотря на робкие протесты - кого? матери? - поддразнивать цитатами. После - в памяти всплывал только рассказ о сожженной карете со связанной внутри девушкой.

Бормоча что-то не слишком лицеприятное, почему-то в адрес Рэйдана, по двору в сторону дверей неторопливо шел, прикрывшись газетой, один из недавно прибывших пациентов. Из Хиросимы сюда перевезли немногих, только тех кто в целом так и не получил ощутим внешних последствий от работы по спасению жителей, оказавшихся одним обычным утром в самом пекле ада. О трагедии до сих пор предпочитали не говорить открыто, и даже первые печатные издания, начавшие выходить после подписания перемирия, были очень скупы на информацию. Число жертв не уточнялось, но по самым скромным оценкам только количество убитых перевалило за полмиллиона. А с другими пострадавшими было еще хуже – на самом деле никто попросту не знал, как и от чего их лечить. В случае же с этим уже не молодым, но все еще не старым мужчиной ситуация была точно такой же.
К тому же была в этом пациенте еще одна, бросающаяся в глаза, особенность. Микава Куморо никогда не выставлял это на всеобщее обозрение, никогда не говорил об этом с другими пациентами или персоналом, но все знали, что под серой больничной рубашкой и брюками тело уроженца Киото покрыто сложным и многозначным узором.

5 мая 1947 года

Токио по возвращении встретил его дикой влажностью. В воздухе можно было купаться не хуже, чем в реке. Низкие хмурые тучи готовы были пролиться дождем. И он был рад им. Отсутствие солнца над Токио куда лучше, чем два светила над Хиросимой!
Прошел всего двадцать один месяц (взгляд мельком на настенный календарь подтвердил – без одного дня двадцать один), а казалось, что несколько десятков лет. До сих пор он видел во сне эту ослепительную вспышку, а затем - наяву это случилось куда позже, но во сне сразу, - смотрел пораженно и, не веря глазам, трогал искореженный камень, покрытый пузырями, ощетинившиеся, будто дикобраз, вбитые в землю куски черепицы и дико изогнутое стекло бутылок. Смотрел на сплавленные с остатками домашней утвари останки людских тел. Видел застывшие обугленные лица, черепа и кости. Физически ему досталось всего ничего: два осколка вылетевших от ударной волны стекол. Физически... Мозг отличается от прочего организма. Его учили, как обращаться с мозгом. Он почти сумел убедить себя, что память уже не причиняет боли. Но до сих пор неожиданные вещи могли вызвать болезненные воспоминания, которые он предпочел бы погрести под могильной плитой и оставить там навсегда.
Опершись руками на раму окна в маленьком кабинете на третьем этаже, словно она была единственной преградой на пути к свободе – а может, к хаосу или забытью, - Югэ Морихиро поглядел на темно серое небо и сплошную пелену дождя. Такая погода подходила ему лучше всего. Ни одного солнца всегда лучше, чем два...
Приезд в больницу после трехдневной поездки казался возвращением домой. Здесь он был на месте, востребован. И пора уже было вспомнить о работе. За время его отсутствия на столе скопилась небольшая стопка папок с историями болезни – медсестры скрупулезно вносили туда все изменения. Ножки стула неприятно скребли по дощатому полу каждый раз, стоило отодвинуть стул. Югэ поморщился и сел. Раскрыл первую папку.
Всего один листок? Врач посмотрел под ним, но больше в папке ничего не было. Мелким знакомым аккуратным почерком на бумажке было записано: «Имя неизвестно. Приведен соседом четвертого мая. Жалобы на неадекватное поведение. Оставлен до постановки диагноза. Помещен в палату 304».
- Замечательно, - прокомментировал Югэ вслух.
Ирония и довольство сплелись в его голосе. Новый пациент – новая возможность помочь кому-то. И возможно, необычный и тем интересный случай.
Остальные папки он просмотрел быстро. В одних ставил пометки для медсестер, другие просто откладывал для более детального изучения. Гроза все бушевала, заливая Токио небесным водопадом. Молнии взрезали небо сетью горящих нитей. Доктор оперся руками на узкий подоконник, где стояли два скромных цветка в горшках – о них больше заботились медсестры и уборщики, чем он сам.

Юи словно магнитом притянула его взгляд. Она стояла у окна первого этажа темным, едва различимым отсюда силуэтом, скорее, тенью. Молнии на миг делали ее лицо белоснежной маской и тут же погружали в безликую темноту. Немой спектакль. Она с ее круглыми щечками и вечной сердитостью, под которой кроется искренняя доброта, всегда вызывала улыбку, даже если не было других причин для радости. Она рассеивала сумрак.
И сейчас уголки губ дернулись почти непроизвольно. Он прошел по коридору, толкнул недавно перекрашенную тяжелую дверь и оказался на крыльце. Встряхнул пачку сигарет, выбил одну. Усилием заставил себя не отшатнуться от короткой, но слишком близкой вспышки спички.
Все-таки он здесь врач. Его пациенты здесь на особенном положении, и хозяин больницы ценит его работу. Морихиро поднял лицо к открытому окну и женскому силуэту в нем.
- Госпожа Киккава не любит грозу, верно?
Круглое и мягкое личико старшей медсестры зарделось в румянце.
- Что это за новый пациент в моем отделении? – продолжил Югэ.
В ней как будто жило два человека, и одна ипостась сменяла другую так стремительно, что порой собеседники немного терялись. Щеки госпожи Юи еще цвели нежно-розовым цветом (к зависти своих подчиненных, старшая медсестра обладала безупречно-снежной белизной лица), а голос уже приобрел официальные ноты.
- Мы не знали, как его записать. Своё имя он не назвал... и мне показалось, что он вообще не разговаривает. Хотя все сознает.
Сильный порыв ветра загасил сигарету. Врач пробормотал тихое ругательство и принялся раскуривать ее заново. Дождь не утихал, но ближе к горизонту начали появляться светлые прорехи в тучах.
- Он сразу понимал ваши инструкции, когда вы ему говорили что делать и куда идти? – Югэ с наслаждением выпустил облачко дыма в сторону от окна и снова повернулся к собеседнице, не терять же возможность полюбоваться. – Движения, аппетит нормальные? Как отнесся к новой обстановке?
- Кажется, ему все равно, - старшая медсестра едва заметно поёжилась при грозовом раскате; вспышка молнии превратила коридор в негатив.

(трио)

Объект их беседы сидел во дворе, запрокинув голову и подставив лицо дождю. К нему подбежала собака, ткнулась носом в раскрытую ладонь. С достоинством махнула хвостом – один раз. Позабыв про грозу, госпожа Юи высунулась из окна.
- Прогоните собаку! – крикнула она медсестрам, которые бежали под крышу, нагруженные корзинами с бельем.
Девицы едва не сбили с ног пациента с газетой. Тот посмотрел им вслед так, словно мимо него только что прошла цунами.
Врач поставил локти на чугунные перила, с интересом разглядывая своего нового подопечного. Струи с шумом падали в сантиметре от тлеющего кончика сигареты.
- Так это он? Занятно.
Юноша под дождем казался призраком человека, умершего от голода, настолько он выглядел отощавшим и бледным.
- Подождите гнать собаку, - остановил Югэ медсестер, которые, скинув корзины с бельем в неаккуратные кучи, лишь бы на сухое, спешили выполнить команду старшей.
- Но сенсей! – воскликнула самая бойкая из них. – Животное может принести заразу. Кто знает, где оно бегало?
- Вымоете потом и пациента, и собаку. А сейчас она останется там.
Прохлада, которую принес тайфун, выманила из палат и других пациентов, хотя во двор они не спешили выскакивать, зато столпились у открытых окон. Позвали и тихого безобидного Ямаморо, долгожителя клиники, но он вздрагивал при каждом раскате грома, а молнии заставляли его забиваться подальше в угол, так что после нескольких шуток несчастного оставили в покое. Он сидел, с головой накрывшись тоненьким одеялом, и что-то подсчитывал на пальцах, шевеля губами. Госпожа Юи проследила его взгляд и пожала плечами – на потолке ничего интересного не было.

(втроем)

Расплескивая воду (как будто нарочно выбирая лужи поглубже) и накрыв голову курткой, через двор пробежал долговязый и тощий молодой человек лет девятнадцати. Медсестры побойчее распихали локтями пациентов и украсили собой оконный проем.
- А, явился, - весело хмыкнул Югэ, бросил в урну потушенный окурок и полез за пачкой в карман халата.
В коридоре второго этажа появились двое врачей инфекционного отделения, и сразу стало оживленнее. Они принялись отгонять со сквозняка больных пневмонией. Те огрызались в ответ. Сагучи, сморщенный и очень смуглый старик непонятного возраста, вцепился костлявыми руками в оконную раму, и его пришлось уводить насильно.
- Помру скоро, ничего не увижу больше, - бубнил он, вырываясь методично, но без особой страсти. – Дайте посмотреть напоследок.
Он говорил так уже полгода, и все уже привыкли. Утром первым делом проверяли его, не отошел ли ночью, но старик неизменно оказывался жив и даже с удовольствием съедал положенную на завтрак кашу.
- Может быть, позвать Ньёро под крышу? – обеспокоено спросила госпожа Юи, глядя на забытого всеми безучастного «потеряшку» с собакой. – Он промокнет насквозь.
- «Ньёро»? – изумился Югэ, проследив за взглядом Киккавы. – Почему «Ньёро»?
Госпожа Юи удивилась. Пока она, скосив глаза куда-то в сторону, с видом прилежной ученицы припоминала, откуда взялось это прозвище, ей на помощь пришел больной с третьего этажа; в отличие от многих здешних обитателей, он попал сюда еще до войны, и на этих правах считался за старшего.
- Потому что он сумасшедший.
- Сделали б беседку, как я предлагал, сидел бы он там себе спокойно, - беззлобно проворчал садовник, сдергивая с рук бурые от земли рабочие перчатки и бросая их рядом с корзинами с бельем.
- Он и так уже промок. Согрейте воды, найдите сухое, во что его переодеть и только тогда зовите внутрь, - сказал Морихиро.

(они же)

Дождь даже не лил с неба, а словно висел в воздухе. Запахи от этого стали размытыми, словно сливались воедино, сплетались один с другим...
С мокрой серой шерсти на боку стерлась цифра "шесть", заменившая кличку.
Шестая давно не была под дождем. Очень давно. В Центре ее выводили на прогулку лишь в хорошую погоду, а в дождь оставляли в клетке. И она принюхивалась к затекающим с клетку ручейкам, жадно ловя запахи иного мира, запахи свободы.
И теперь ощущение воды на шкуре вдруг вызвало в памяти то, что Центр заставил прочно забыть. Картонную коробку, горячие бока братьев - и мать, которая своим телом укрывала их от дождя...
Это было давно. В первой жизни. А сейчас - четвертая...
Собака умела считать. В Центре ее обучили не только этому. Она понимала многое из того, что говорили люди. За это приходилось расплачиваться болью в изрезанной шкуре.
Три операции на мозге. Это она понимала. Повышение интеллекта. Это она тоже понимала. Это означало, что она стала умнее, чем стая дикарей, которая едва на сожрала Шестую вчера на окраине.
"Почему я - Шестая?" - спросила она однажды Деда, который кормил ее и выводил гулять.
И Дед, который никогда ей не лгал, ответил:
"Потому что пятеро умерли на операциях..."
Деда больше нет. И Центра больше нет. И что хуже всего - нет Ошейника.
Нет еще очень многого - например, еды. Но с едой можно немножко подождать, а вот Ошейник найти необходимо. Иначе как разговаривать с людьми? Именно Ошейник превращает тихое дрожание, что рождается у нее в горле, в звуки человеческой речи...
Именно поиски Ошейника и привели ее сюда и даже заставили ткнуться носом в ладонь сидящему человеку. Показалось, что пахнет Центром... И лишь после того, как Шестая дерзко дотронулась носом до руки, которая могла ударить, пришло понимание ошибки. Пахло не Центром, а тем, что Дед называл "дезинфекция". Шестая не любила длинных слов, но умела распознавать некоторые из них.
За дерзость тут же последовало наказание: прибежали, нашумели, замахали руками...
Шестая хотела оскалить клыки, но передумала: это была чужая территория. Весь мир сейчас был чужой территорией. И где-то здесь затерялся Ошейник...

Поднявшись на крыльцо, Куморо встал под небольшой козырек, чтобы спрятаться от дождевых струй. Уходить со свежего воздуха не хотелось, но и мокнуть под холодным пронизывающим ветром тоже не было особенной радости. Газета, разбухшая от воды, медленно, одну за другой, роняла капли со своего согнутого края. И без того не слишком четкий графический оттиск фотографии под заголовком «Прибытие советской гуманитарной миссии» превратился в размазанную черную кляксу.
Глядя на пляску молний, уроженец старой столицы невольно прищурил глаза, словно хотел разглядеть что-то за всполохами, перечеркивающими свинцовое небо. На какое-то время Куморо даже потерял связь с происходящим вокруг него. Суета больницы итак порою угнетала его, и единственным, что еще держало здесь якудза по-настоящему, была неизвестность. Он в любой момент мог уйти, забрать документы, не спросив разрешения, найти транспорт до Киото или даже пройти эту дорогу пешком, а заодно увидеть своими глазами, что теперь стало со страной. Но Куморо не делал этого, потому что не знал, что с ним, и насколько это может быть серьезно, а врачи по-прежнему отделывались двусмысленными диагнозами и невнятными предположениями. Кансаец не был на них в обиде за это, он прекрасно понимал, что медики, скорее всего, и сами не знают того, что так хочется узнать ему. А значит, приходилось ждать и терпеть, хотя сегодня вечер обещал стать чуточку разнообразнее.
Сегодня Куморо ждал курьера от Серого Капрала, который руководил в этом районе от имени молодого, но амбициозного оябуна из клана Нирено. Капрал держал в руках не только контроль за порядком, но и главный источник материальных ценностей в эти дни – черный рынок района, где достать можно было что угодно, а цены приэтом продолжали расти день ото дня. Особенно "кусались" последние полгода медикаменты и продукты питания.
Отведя глаза от небесного купола, Куморо невольно в очередной раз почувствовал короткий приступ радости. Ему не нужно было платить за то, что принесут. Хоть он и не служил в действующих войсках, но все равно подпадал под действие "акта адмирала Кодама". И пусть местные якудза не радовались тому, что им приходится помогать пришлому, спорить никто не собирался. А Куморо, в свою очередь, был достаточно благоразумен, чтобы не злоупотреблять своим положением.
"Надо убрать парня, а то и правда околеет еще", - подумал кансаец, прислушиваясь к разговору персонала, и привалился спиной к холодной стене у двери.

- Он жил при дворе Хорикава, и не было в то время равных ему. За глаза его называли "черт" и "Сарухидэ"...
- Обезьянобородый?
- Хидэ, не Хиге...

Дома уже строились заново, но горизонты города были по-прежнему необъятны. Никто не строил выше, чем на этаж, никто не восстанавливал из трухи остовы старых высоких зданий. На угол дома постройки прошлого века трудно было залезть, но сверху открывался чудесный вид на грозу. И, наверное, отличная возможность прожариться насквозь. Мэнди подняла лицо вверх и посмотрела на небо, щурясь от летящих в глаза капель.
- Продолжай.
- Это конец.
Ее маленькая собеседница прижалась к тому, что когда-то было оконным проемом, и тоже смотрела на дождь. Мэнди открыла рот, набрала дождевой воды и громко сплюнула с крыши вниз.
- Таких не бывает.
Девушка не ответила. Аманда беззлобно пнула расшатанный камень кладки и тяжело села на другой, прочный.
- Зачем я с тобой только вожусь?..
Ответа не было, но австралийка его не ждала, ни от "японской военнопленной", ни от себя. Зачем подобрала девчонку, зачем помогает пастору... еще и баптисту.Наверное, просто для того, чтобы было дело. Без дела дочь занятого фермерского семейства сидеть не привыкла. А уж чинить военные самолеты, нести конвой или опекать наивную малышню... Это пока и не было важным.
- Будешь мокнуть - сдохнешь. От пневмонии. Пошли, - Мэнди намеренно-громко шлепнулась в лужу ботинками. - Ну?
Японка нехотя оторвалась от камня - плечи под парой толстых рубашек успели прогреться, и теперь мокрую кожу обожгло холодом.
- Расскажи что-нибудь еще, - австралийка недовольно нахохлилась, когда дождь еще усилился, но на бег не перешла. "Тоже душ.. в своей мере. Бочки наполнит".
- Твоя очередь.
- Окей. На севере, знаешь, то засуха, то вот дождей опять бедра, так вот, в этот год дождя было много. Свагман гостил-то у фермера, проснулся утром, смотрит - вместо земли-то залило все до горизонта. Кашей. А в каше хвост торчит. То вправо ведет, то влево, то снова вправо, да еще и вихляется вроде. Свагман и спрашивает у фермера, "Что с собакой-то? Тонет шибко-то долго". "Да прыжиков загоняет", осклабился старикан, "я ее вчера послал привести, и чтобы хоть ад, хоть потоп, но все были здесь. Вот она и ведет".
Смеха над незатейливыми провинциальными сказками Мэнди давно не ждала, но на этот раз японка улыбнулась сквозь дождь. Австралийка едва удержалась от того, чтобы перекреститься - просто на всякий случай.

Сын доктора Кацуки – главного врача и по стечению обстоятельств владельца клиники, - не умел, не хотел и не собирался появляться незаметно. Некоторые шутили, будто даже на его похоронах будет играть симфонический оркестр. Причем, исключительно плясовые мелодии. Правда, некоторые тут же добавляли, что причина кроется в бурной радости от перехода шумного Рики в мир иной.
Хотя почти все сходились во мнении, что когда долгожданный многими день придет, в этом мире станет намного темнее.
Рики мчался по жизни с беззаботной и безудержной мощью пресловутого девятого вала, высокий, в брызгах солнечного золота, полный юной беззаботной энергии. Такая приливная волна способна, разбившись о мол, окатить с ног до головы всех, кто был недостаточно предусмотрителен и подошел слишком близко, и ради забавы перевернуть океанический лайнер. В растрепанных волосах блестели бисеринки дождевой влаги.
- Отец у себя? – Рики запустил длинные пальцы в пачку чужих сигарет.
Югэ без агрессии, но чувствительно хлопнул по загребущей руке. Две белые палочки упали в лужу под крыльцом и остались мокнуть там, пожелтев от разбухшего табака.
- В кабинете, - ровно сообщил врач. – И с утра не в лучшем расположении духа.
Что было преуменьшением, поскольку доктор Кацуки полчаса подряд кричал и клялся выпороть сына за очередную выходку. Медсестры до сих пор старались обойти его кабинет стороной или прошмыгнуть мимо как можно быстрее.
Сидя на корточках, Рики выудил раскисшее богатство и с отвращением вытер пальцы, испачканные в коричнево-вонючей кашице.
- Не повезло, - констатировал беззлобный юнец и кивнул неразговорчивому кансайцу.

(с Даларой, конечно же)

На нешироком крыльце и вдвоем-то было бы тесно, а уж с Кацуки-младшим можно было гарантировать переполох.
- Мог бы попросить, - хмыкнул Югэ.
Он не принадлежал к числу поклонников Рики, но признавал его острый живой ум (иногда чересчур живой), и несколько раз предлагал доктору Кацуки отослать мальчишку учиться в университет. Но тот не соглашался, то ли боялся за учебное заведение, которых осталось не слишком много, то ли за собственную репутацию в научных кругах. Так или иначе, персоналу клиники приходилось мириться с этим уже не маленьким (на большинство окружающих он смотрел сверху вниз, а киотца рядом с ним и вовсе теряли из виду) живым ураганом.
Дождь начал стихать, ближе к горизонту воронками в тучах открылись прорехи светлого неба. Должно быть, поэтому госпожа Юи осмелилась выглянуть в дверь (хотя вероятнее всего, она отправилась за пациентом); легкий поцелуй на грани невинности и порока в ее мягкую щечку вызвал запланированную реакцию. Старшая медсестра, потупившись и быстро отстранившись, порозовела, ее подчиненные, урвав время от перешептывания и вздохов, в который раз образовали коалицию, а Югэ-сенсей поднял и без того высоко расположенные брови и обнажил зубы в улыбке, которая могла бы быть веселой, если бы в глазах нашлось хоть немного тепла.
- Кацуки-кун очень наивный человек. Он считает, что ему дозволено все.
На втором этаже началась возня: двое больных передавали довольному старичку то, что поставили на пощечину, которую сейчас схлопочет молодой сын хозяина.
- Говорю вам, слишком маленький повод, - поучительно шептал старик. – Вот если бы поцеловал всерьез...
Кто-то вышел на центральную лестницу. Рики тут же навострил уши.
- Я знаю эту походку... – пробормотал он.

(ага, мы опять ходим парой)

Как болит голова... Мори открыл глаза и уставился в потолок, ожидая звонка будильника. Будильник не звонил.
Мори не глядя протянул руку, чтобы взять часы с тумбочки, но рука провалилась в пустоту.
- Что за... - Шиничи подскочил впостели, ошалело вертя головой. Вместо его небогатой комнатушки в одном из районов города он находился в комнате, больше всего похожей на палату госпиталя: белые стены, тумбочка, койка с панцирной сеткой и белая же дверь.
- Да что это такое... - забормотал Мори, слезая с койки, - Эй, кто нибудь! Где мои вещи? - он с возмущением констатировал тот факт, что облачен в пижаму самого что ни на есть казенного вида, - Что за шутки?
Шиничи подошел к двери, подергал, убедился, что заперт и из всех сил заколошматил по ней кулаками.

- Кацуки-сенсей идет!
Молоденькая медсестричка, до безумия влюбленная в хозяйского сына, и боявшаяся подойти к нему ближе трех метров, чуть не выпрыгивала из окна третьего этажа, размахивая руками.
- Госпожа Киккава, уведите, пожалуйста, Ньёро в дом, иначе его придется перевести из моего отделения в общее.
Просьба служила двум целям: не дать простудиться больному и освободить немного места на крыльце, если избиение одного конкретного младенца будет происходить прямо здесь.
- Югэ-доно... – когда приходилось туго, наследник главврача умел сбавить обороты если не до лести, то где-то до грани с нею точно.
О чем все прекрасно знали, но некоторые то и дело покупались все равно.
- Слушаю, Кацуки-кун, - таким тоном, доброжелательным и в меру настойчивым, доктор обычно разговаривал с пациентами.
На соседней улице проехала машина, и ветер донес сквозь шум дождя звуки двигателя.
- Одолжите десятку... – Рики облизнул губы. – Завтра утром отдам с процентами.
Почему-то никто не стал уточнять, о каких деньгах идет речь.
- Хм, - Югэ затушил сигарету о чугунные перила и бросил в не совсем чистую урну в углу.
В том, что сын главы клиники отдаст долг, он не сомневался – Рики отдавал всегда. Но не всегда вовремя. Морихиро мысленно прикинул свой запас до следующей зарплаты, если парня постигнет неудача, и достал из кармана пачку разноцветных банкнот. Разложил их веером в одной руке, второй выудил две бело-зеленые бумажки, более плотные, чем остальные. Протянул мальчишке.
Деньги будто лиса языком слизнула, они исчезли стремительнее, чем еда в больничной столовой. Рики кубарем скатился с крыльца под дождь, на ходу натягивая куртку. Он свистнул отбежавшей в сторонку бродячей собаке и показал ей галету. Сын доктора Кацуки был не так прост, как любил демонстрировать окружающим.

(с Даларой, ун!)

Наконец хлынул настоящий дождь, взлетная полоса превратилась в реку, машины блестели влажными боками. Механики, растопырив на вытянутых руках куртки над головами, бегали и таскали все, что не успели спрятать, под крышу. «Хиен» опять стоял в стороне от всех, под охраной; часовой узнал пилота, откозырял, снова застыл неподвижно.
Если подойти, ткнуться лбом в холодный металлический бок машины - может, получится убедить себя, что все еще может закончиться хорошо?
«Сорю» унес с собой больше семисот человек, его командир Янагимото остался на охваченном пламенем мостике и, по слухам, был еще жив, когда авианосец ушел на дно. Их «Кага» забрал еще больше жизней, пылающий неподвижный остов – два финальных взрыва, и ничего не осталось. Это - цена сплоченных действий?
Он зажмурился, закрыв лицо локтем...

Человек без имени никогда не любил дождь, но сейчас был рад ему. Все смазано, расплывчато, ничего не надо объяснять... Зато можно - протянуть руку к будто сотканному из теплой воды существу, чья шкура будто продолжение струй, а глаза блестят, точно отражение фонарей в лужах. Подожди, не убегай... Кто ты? Остроухий зверь метнулся в сторону, оставив после себя резкий запах собачьей шерсти и ощущение теплоты в ладони.

Сколько можно шарахаться от людей?
Шестая - не бродячая псина. Она должна жить с людьми. Так говорил Дед, а Дед никогда ей не лгал. Правда, он грустно добавлял: "Что же они с тобой делают, люди-то..."
Шестая знала, что люди могут сделать с собакой. Они могут ее резать, а потом зашивать. Могут вынуть один глаз, а на его место вставить стеклянный. А могут убить - это Шестая сама видела на окраине, издали. Несколько человек странного вида забросали камнями маленького пятнистого песика...
Но Шестая не может жить одна. И не может жить со стаей дикарей. Они чувствуют, что она не такая, как они. И приходят в ярость. Чуть не разорвали...
Только что один человек показал ей еду. А другой просто приветливым жестом протянул руку. Ни к тому, ни к другому Шестая не подошла. Было страшно. Она ведь даже не может поговорить с ними - без Ошейника...
Но Деда больше нет. И Центра больше нет. И надо что-то делать со своей ненужной, неправильной жизнью...
Большая серая псина сделала осторожный круг вокруг стоящего под дождем человека...

Большая серая псина сделала осторожный круг вокруг стоящего под дождем человека...

А тот, не убирая вожделенного, хоть и малого угощения, сделал шаг к воротам. Дождь перешел в стадию ровно-умеренного, которая могла оборваться, а могла так же внезапно вернуться к прежней "проливной", и его капли попадали и за поднятый воротник кожаной куртки. Человек смешно ежился, когда струйки дождевой воды щекотали ему спину между лопаток. От него пахло странно: сигаретным дымом, смесью разных табаков, в основном дешевых и крепких, но как будто чужих, еще - мелом и сукном почему-то зеленого цвета.
Человек заговорщийки приложил указательный палец к полным губам.
- Если меня здесь поймают, будет трепка, - доверительно сообщил он. - И собак отец тоже не любит. Идем.
Он по-прежнему отступал к улице.

Ответом было тихое горловое ворчание.
Шестую куда-то заманивали.
Человек, который показывал незнакомую еду, говорил непонятные вещи. Если его поймают, будет трепка? Знакомое слово. Дед объяснил его Шестой: непослушным собакам могут задать трепку. Побить.
Этого человека ловят и хотят побить? Причем ловит кто-то, кто впридачу еще и собак не любит?
Нет, Шестая не хочет разделить его трепку. Она потерпит, хотя есть хочется все больше...
Рычание стало громче. Серая псина отступила от человека, протягивавшего ей галету.

- Глупышка!
Молодой человек начал терять терпение. Из окна второго этажа им улыбались девушки в одинаковых белых платьях, и он помахал им, как будто не хотел разочаровывать.
- Ты что, не любишь хлеба?
Он разломил размокшую от воды галету надвое и кинул половинку собаке.
Это уже было выше всяких собачьих сил. Прошедшая три операции собака на миг потеряла способность размышлять и, метнувшись к лежащему в луже куску галеты, проглотила его, словно неразумная дворняжка.
- Вот видишь! – тот, кто ее угостил, почему-то обрадовался.
Он несколько раз хлопнул ладонью по штанине, как будто приглашал пойти рядом с ним. И почему-то именно с этой стороны. На мгновение Шестую словно боль скрутила: это ведь жест Деда! Это он так хлопал себя ладонью по ноге: "Гулять!"
Но после опасной выходки с проглоченным куском осторожность вернулась к Шестой. Этого человека ловят и будут бить! Пусть уходит один!
Она отступила, всем своим видом выражая непреклонность и недоверие.
- Тацунори! – раздался с крыльца зычный голос.
- Извини, - молодой человек бросил Шестой вторую половину галеты. – Но мне пора, иначе...
- Тацунори!!
- ...меня порвут!
Он метнулся к воротам... и к свободе.

(с уважаемой гульдой - как приятно, после долгого перерыва)

Мегуро-дори, Шинагава, Токио
поздний вечер

Вывеска честно гласила: ビリヤード, но несколько лампочек то ли разбились, то ли их украли соседи, поэтому о том, чем занимаются на втором этаже небольшого кирпичного дома, можно было догадаться лишь по звукам, доносящим изнутри. Завсегдатаи только-только начали подтягиваться, в стремительных весенних сумерках они один за другим поднимались по узкой деревянной лестнице и скрывались за дверью под мигающей и шипящей от недавнего дождя вывеской.
Девушка в темно-синем платье строгого кроя скользнула за дверь. В свете ламп стали заметны седые пряди в черных волосах, тем не менее, девушка выглядела молодо. Она привычно поклонилась хозяину клуба, вежливо кивнула бармену и нескольким знакомым, таким же частым посетителям, как она сама. На ходу надев белые перчатки, она подошла к стойке, выбрала кий и принялась натирать наклейку кубиком бильярдного мела.
- Ты сегодня поздно, - обронил наклонившийся над столом Рики, который прикидывал траекторию и не хотел отвлекаться; влажные (то ли еще не высохли после дождя, то ли уже намокли от пота) пряди прилипли ко лбу.
Кожаная куртка, объект гордости хозяина и зависти его не столько богатых ровесников, висела на стуле рядом.
Кайя кивнула: мол, и впрямь припозднилась, отложила мелок и еще раз взвесила кий в руке, примечая баланс, тряхнула им, проверяя, чтобы не было люфтов в сочленениях.
- У тебя уже есть противник? - спросила она, присматриваясь к диспозиции шаров на столе.
- А у тебя уже есть деньги? – эхом откликнулся Рики.

(Сон, Зерда, а я буду позже)

- Разумеется, - проговорила девушка, словно это было обычным явлением.
С костяным стуком биток ударил по черной «восьмерке», шар покатился лениво, никуда не торопясь.
- Левый дальний, - сказал Рики, выпрямляясь, как будто его больше не интересовал результат. – Хочешь разбить или раскат?
От стойки в углу, где курили в основном болельщики, отделилась невысокая пухленькая фигурка и, мелко семеня, направилась к столу Кацуки-младшего. Она казалась еще округлее из-за многослойной традиционной одежды. Нежно лиловое с бело-розовыми цветами косодэ охватывал широкий шелковый пояс. На набеленном лице играла радостная улыбка. Добравшись до стола, существо всплеснуло холеными ручками и огласило зал восторженным:
- Рики-тян!
Из высокой прически чуть не полетели заколки и подвески, когда девушка кинулась на шею Кацуки. Кайя едва улыбнулась зрелищу, подождала, пока стихнет вопль и проговорила, в надежде, что ее противник не оглох:
- Разобью, с твоего позволения.
- Сделай одолжение.
Кайя установила пирамиду, едва слышно что-то напевая, проверила нумерацию шаров и, вздохнув, ударила битком из-за передней линии. Шары раскатились по столу с глухим перестуком, а Кайя забродила туда-сюда вдоль края стола,
присматривая траекторию.
Целовать громкоголосое радостное существо, от которого пока лишь чуть-чуть (в конце концов, вечер еще и не начался по большому счету) пахло алкоголем и мятным леденцом, Рики все-таки отказался. Но подцепил одним пальцем нитку цветов, украшавших прическу.
- Ты сегодня в одиночестве, Персик?

(уже)

- Ну что ты, - махнула рукой женщина – трудно было сказать, сколько ей лет, девятнадцать или уже за двадцать пять. - Сегодня мне ой как повезло.
Она обернулась к стойке и звонко позвала (еще немного громкости, и обрушилась бы кирпичная кладка стен):
- Диа! - а когда убедилась, что нужный человек смотрит на нее, вытянула руку ладонью вниз и несколько раз согнула пальцы.
Кайя, с успехом проведя два удара, промахнулась на третьем. Она недовольно тряхнула головой, так, что седая прядь из челки упала на глаза. Теперь, когда она начала играть, эмоции начали проявляться на замкнутом, пусть и миловидном лице. На щеках появился легкий румянец, в глазах - живость. Она отошла от стола, на шаг, перехватив кий, глянула на Рики и сделала приглашающий жест рукой:
- Прошу...
Пока Кацуки-младший, подбрасывая на ладони биток, выбирал для него место поудачнее, мужчина (слишком беловолосый, чтобы сойти за юношу, и слишком розовощекий, чтобы считаться глубоким стариком) у стойки вопросительно приподнял брови и изобразил пальцами убегающего человека.
- Нет-нет-нет! – взвизгнула «Персик» и помчалась через пол зала, по-девичьи размахивая отставленными в стороны руками и загребая ногами.
Лиловый ураганчик вызвал улыбки у всех, кто не был занят ситуациями на столах.
- Диа все неправильно понял! – надув яркие губки, сообщила запыхавшаяся девушка.
Бармен снисходительно наблюдал, как она пихает купюры обратно в широкую мужскую руку.
- Непраффильно? – удивился беловолосый.
- Конечно, глупый! – облегчение ее было безмерным. - Это, - повторила жест, - означает «иди сюда». «Кам хиа», - на всякий случай перевела она, коверкая чужой язык не меньше, чем иностранец – японский.
Она приподнялась на цыпочки и заглянула в почти пустой стакан на стойке. Жеманно склонила голову на бок.
- Закажи что-нибудь еще, и ретсу го-о туда, - взгляд на прильнувшего к столу Рики. – Там интересные люди.

(ага, мы втроем)

Клиника доктора Кацуки,
Шинагава, Токио

Дождь зарядил, пожалуй, надолго... хорошо, под стать настроению. Ньёро – это имя он услышал день назад, к нему так обратились, он кивнул в ответ, как будто его звали именно так, - позволил себя увести под крышу. Он осознавал беготню вокруг, но не принимал в ней активного участия. Ему досталась роль куда важнее - центр суеты и ее причина. Большая собака проводила их внимательным взглядом. Она возникла из дождя, такая же серая, как тайфун, сунулась вслед за всеми. Ей тоже не хотелось оставаться сегодня в одиночестве. Но ее не пустили.
А Ньёро – не выпустили назад, к ней. Голоса сливались в общий гул, они булькали и журчали, как горный ручей, и как он были столь же бессвязны в речи.
Центральная – и единственная – лестница не заканчивалась тупиком, уходила вверх, в темноту еще на пролет, но дальше первых трех ступенек ничего не было видно. Здесь узкое окно невозможно было отмыть от копоти и грязи снаружи, не справлялся даже тайфун. Поперек висела обмахрившаяся веревка из рисовой соломы, на которую кто-то прицепил бумажные змейки-гохэй.
Когда его оставили в покое, Ньёро достал из-под подушки сложенный втрое помятый лист бумаги, развернул – на одеяло выпала игрушка-талисман, лисичка с красной лентой на шее и улыбкой на острой мордочке.
Кое-где желтоватые пятна скрадывали нацарапанные карандашом строчки, кое-где те выцвели сами. «Дорогая мама, несколько раз перечитал твое последнее письмо – все семь страниц... недавно посылал тебе деньги и, раз тебе не пришлось жертвовать их в этот раз богам, потрать всю сумму на себя... – с трудом прочитал Ньёро чужой почерк. - Потрать их так, будто мы все еще богаты... ...откладывать на свадьбу Фуки-фуки, моего жалования хва... И, пожалуйста, не плачь, если получишь уведомление о моей смерти. Буду ждать тебя в храме Ясукуни».
Он подошел к окну, - собака по-прежнему стояла посреди двора, - вывел пальцем на влажном стекле: «умиротворение» и «страна»*... Интересно, что это значит?

_____________

*靖国 – yasukuni – храм в Чьёда (Токио), посвященный людям, что отдали жизни на службе Японии и Императору.

Тоска и голод взяли свое, и Шестая сунулась было вслед за человеком, который еще недавно дружелюбным жестом протянул к ней руку. Но сейчас его уводили какие-то женщины - а на Шестую они опять замахали руками, затопали ногами, хлопнули дверью...
Терпеть дождь было уже невыносимо. Весь мир превратился в воду. Однажды Шестой пришлось видеть рыб в бассейне... но она же не рыба! Она собака! Ей нужно тепло, еда и чей-нибудь ласковый голос. Обязательно.
Какой смысл уметь считать до ста и отличать надпись "Заминировано" от других надписей, если рядом нет хозяина!
Шестая угрюмо поплелась вдоль стены в поисках какой-нибудь щели, в которую можно забиться. Вот так и становятся одичавшей собакой. Забывают тепло человеческой руки...
Наверху негромко стукнуло окно, открылось... ой!
Конечно, дождь искажает запахи, но это же... нет, Шестая не могла ошибиться...
Подняв голову под потоки воды, собака единственным живым глазом смерила расстояние до открытого окна. Не очень высоко. На полосе препятствий проходилось брать такие барьеры...
Сильное серое тело метнулось вверх, Шестая перевалилась через подоконник и спрыгнула в благословенный Дом, Где Нет Дождя.
Она не ошиблась! Перед ней стоял Он - тот человек, что протянул к ней на улице руку!
Надо было как-то выразить свое дружелюбие, хотя бы радостно завизжать... Но инстинкт оказался сильнее.
Шестая передернулась, встряхнула насквозь промокшей шкурой - и град брызг обрушился на пол, стены и человека.
И только после этого собака робко, виновато вильнула хвостом.
"Вот я! Не гони меня, пожалуйста..."

Крупные капли дождя, стекающие вниз, оставляли еле заметные, пересекающиеся друг с другом следы. Они напоминали Кусанаги карту Токио. Хмыкнув, он вытер запотевшее от дыхания стекло и вгляделся в темное вечернее небо – как всегда ни одной звезды. Хотя, разве можно в столице увидеть их? Конечно же, нет.
На темном фоне неба отражались белая рубашка и темные волосы – безукоризненные и идеальные. В голове как всегда царило беспокойство. Нет, совсем не о том, что завтра начинается немного другая жизнь – он нервничал просто по привычке. Посторонний человек, даже приглядевшись, не заметил бы в этом серьезном лице ничего особенного. Просто доктор всю жизнь был таким – беспокоился в первую очередь о себе. Но это – не на работе. Там для него прежде всего были пациенты, которые платили за лечение, а чем больше денег на счету – тем ближе эта возможность – открыть свою собственную клинику и быть самому себе хозяином. А потом, может быть, и жениться. Но об этом Кусанаги думал в последнюю очередь. Он, конечно, был не против провести время с женщинами, возможно, и не с одной, но связывать себя официально не хотел. Зачем, если все можно купить? Может быть, бывшая жена была права – эгоист… Не говоря этого слова вслух, она каждый раз давала понять, что думает именно так.
Открыв окно, он подставил лицо порыву ветра, ворвавшемуся в комнату вместе с запахом дождя. Глубоко вздохнув, доктор вытянул из лежащей на столе пачки сигарету, зажег спичку и закурил. Терпкий запах приятно щекотал ноздри, а серый дым казался в темноте белым. Затянувшись в очередной раз, Кусанаги все же решил, что вечер будет проведен бездарно и глупо, если не закончить его где – нибудь вне дома. Улыбнувшись отражению, он поправил воротничок рубашки, потушив сигарету, прошел в холл, где остановился перед зеркалом. Надел пальто и, подняв воротник, взял зонт. Постояв несколько секунд перед дверью, доктор повернул ручку и, напоследок брякнув ключами, закрыл за собой дверь.
На улице действительно шел дождь. Поймать такси в такое время оказалось довольно сложным, и мужчина довольно долго стоял на тротуаре в ожидании. Наконец такси остановилось, обдав Дзиро веером холодных брызг. Громко выругавшись, он открыл заднюю дверь, и, поместившись в салоне, громко назвал адрес. Закрыл глаза и представил Макото, лежащую под тонкой простыней и ждущую его. От таких мыслей лицо Кусанаги залил румянец, но к его счастью в темноте этого не было заметно.
Наконец такси остановилось и, заплатив, он вылез из машины. Девушка, работающая официанткой в дорогом ресторане, приходила домой поздно, но, доктор, уже изрядно промокший под дождем, очень рассчитывал на то, что она уже пришла. На деле все оказалось совсем не так, как ему хотелось. Дверь была заперта и ни звонки, ни стучание кулаком не привели к ожидаемому. Уткнувшись лбом в прохладную стену, он начал вспоминать, где поблизости можно высохнуть, согреться, покурить, выпить чего – нибудь и найти на ночь какую – нибудь девушку, раз уж этой дома нет. Наконец, припомнив, что по близости есть одна бильярдная, Дзиро отлип от двери и, пригладив волосы, быстро сбежал по лестнице вниз и вышел на улицу.
Идти оказалось совсем недалеко – уже через пять минут Кусанаги открыл дверь, вошел и, отряхнув пальто от дождевых капель, задумчиво встал около стены и закурил, не забывая, впрочем, стряхивать пепел прямо под ноги.

Клиника доктора Кацуки,
Шинагава, Токио

Несмотря на возражения доктора Югэ, который (и не безосновательно)считал, что молодой женщине не стоит ходить одной по темным улицам, госпожа Юи каждый вечер покидала клинику и с безмятежной улыбкой спускалась по Кацура-дзака к станции. Там она терпеливо ждала поезда, который увозил ее домой, в Икебукуро. И каждое утро проделывала этот же путь в обратном направлении. Может быть, ей хотелось, чтобы Югэ-сенсей был настойчивее, но она никогда не произносила своего пожелания вслух. Когда же ей указывали более короткий путь к станции, госпожа Юи неизменно отвечала что-нибудь вроде: «Но там так умиротворенно»... Или: «Там так приятно пахнет цветами...» Или: «Но ведь там нет змей»...
Она всегда ухитрялась улизнуть незаметно, когда пациенты разбредались по палатам (или были доставлены туда с увещеваниями и мягкой, но неодолимой силой) и временно не нуждались в неусыпном присмотре. Кроме нескольких. Но у запертой двери, за которой держали одного буйного, всегда дежурила медсестра.
Госпожа Юи возилась с зонтом на нижней площадке лестницы у дверей, когда мимо нее наверх по ступеням метнулись две серые тени. Лампы в коридоре по распоряжению доктора Кацуки горели одна через две, и в полумраке трудно было разобрать, кто нарушает больничный распорядок. Старшая медсестра недоуменно приподняла брови и задумалась. Тени мало отличались друг от друга, если не считать, что от одной воняло псиной, и бегала она на четырех ногах. Госпожа Юи сделала вывод, что кто-то из пациентов приветил давешнюю собаку.
Она бросилась в погоню, но беглецам удалось опередить ее на целый пролет. Зато старшая медсестра сумела распознать нарушителя – когда тот, перегнувшись через перила, глянул вниз.
- Ньёро-кун!
Тяжело дыша, госпожа Юи остановилась на площадке третьего этажа. Беглецов нигде не было видно, лишь раскачивалась натянутая поперек лестницы веревка с бумажными заклинаниями.

(не без помощи Биша, ага)

Глядя на Кацуки-сенсея можно было предположить, что мужчины в их семье отличались высоким ростом не только в последних двух поколениях, а привычка смотреть на всех сверху вниз и осанка потомственного офицера заставляли забыть, что глава этой семьи всего лишь врач. Доктор Кацуки был во всем безупречен, и в работе, и в одежде; на правом лацкане пиджака он всегда носил черную атласную ленточку - в память о погибшей несколько лет назад супруге. Если присмотреться, отвлекаясь от мелких деталей, можно было заметить, как похожи отец и сын... до тех пор, пока доктор не приглашал собеседника к себе в кабинет для дальнейшего разговора. Небольшое помещение казалось просторным и светлым из-за аскетизма хозяина. Тут все было практично и строго, как и он сам, и портрет в черной рамке на столе казалась излишней, выпадающей из общего стиля деталью. Запечатленная на фото женщина когда-то наверняка считалась красавицей, но - деревенской. Она чем-то напоминала мягкую пышечку госпожу Юи, только с более сильным характером.
Каждый, кто входил в кабинет, ощущал легкий трепет, словно переходил из мира обыденного в мир, порожденный доктором Кацуки, мир, носящий его характер. Югэ Морихиро был не исключением, но в отличие от большинства, знал, как избавиться от неприятного ощущения как можно быстрее. Сегодня в комнате висело хмурое настроение, полностью соответствующее погоде на улице. Только застывшая на фотографии полуулыбка чуть-чуть скрашивала атмосферу.
- Вы хотели поговорить, Кацуки-сенсей.
Его собеседник пригладил щеточку жестких усов.
- Его мать, - отставной полковник кивнул на фотографию; складки у рта, придававших его породистому лощеному лицу презрительное выражение, обозначились резче.
Кацуки-старший беззвучно пошевелил губами, как будто пробовал что-то отвратительное на вкус, и с усилием повторил:
- Мать Тацунори. Разбаловала своего отпрыска так, что он до сих пор считает, будто жизнь добра к нему.

(с Бишем)

Югэ перевел взгляд на фотографию. Удивительно, глядя на Рики рядом с доктором Кацуки, можно было смело посчитать, что парень пошел в отца. Но если посмотреть на мягкие черты матери, обнаруживалось, что на нее он похож чуть ли не больше.
- Вы не возражаете, если я сяду?
По кивку главы клиники, Морихиро устроился на металлическом, еще довоенного производства стуле. Слегка наклонился вперед, словно в доверительном разговоре.
- Думаю, он прекрасно знает, насколько жизнь бывает жестокой. Но знание пришло к нему слишком рано, ему и сейчас всего-то девятнадцать. Он пытается скрыться от него, отсюда развязное поведение.
- Тацунори просто дурно воспитан, - скривил губы Кацуки-сенсей. – Но я хотел говорить не о нем...
Югэ не сменил позы, даже выражение готовности выслушать осталось тем же, но в глазах появилась профессиональная отстраненность, будто ему сейчас представят объект для наблюдения.
- О чем тогда?
- У нас пропадают медикаменты, - Кацуки-сенсей остановился возле окна (стекло рябило от капель дождя) и заложил руки за спину. – Не хотелось бы думать, что среди персонала завелся вор, но барбитал можно выгодно продать на черном рынке.
Психиатр откинулся на спинку стула, шевельнул пальцами, словно подсчитывал на них что-то и поднял взгляд на главу клиники.
- Свободный доступ к нему имеют только врачи и старшая медсестра, остальным выдают они и только по записи. Пропало большое количество?
- Трудно сказать, - доктор Кацуки пожал плечами; видно было, как он расстроен. - Вор умен и берет понемногу.
За окном ветер сгонял тучи к равнине Канто, но темнота уже заявила права на город; над воротами раскачивался, поскрипывая, фонарь. Пятно желтого света, отражаясь от луж, скользило по земле.
- Все осложняется тем фактом, что многим нашим пациентам снотворное показано, - продолжал глава клиники, следя взглядом за перемещениями тусклого блика.

(soshite Далара)

На потолке бесконечными размытыми копиями играли отблески, и казалось, там открылось зеркало в другой мир. На миг выстроилась картина разрушенного взрывом города, наполовину снесенных зданий из выщербленного кирпича... Югэ отвел взгляд и тоже встал, ему не нравилось сидеть, когда тот, с кем он разговаривает, стоит. Он остановился у шкафа в самой затемненной части комнаты.
- Мы могли бы установить наблюдение и ввести требование всем записывать, когда и для чего они берут препарат, но думаю, это слишком. Работа в клинике строится на доверии к персоналу. Предлагаю негласно опросить всех, кто имеет доступ.
Широкая улыбка доктора Югэ была полна иронии, когда он указал на себя.
- Могу поклясться, что я не брал препарат кроме как в целях помощи больным в стенах этого заведения.
На секунду ему показалось, что собеседник ответит: «Я знаю». Вместо этого доктор Кацуки произнес:
- Как продвигаются ваши исследования?
По лестнице мягко протопали множественные шаги, и через минуту-другую застучали женские каблуки.
- Пока что не слишком хорошо, - сообщил Югэ-сенсей скорее противоположной стене, чем собеседнику.
У них уже было несколько споров насчет разумности и необходимости проведения никем не авторизованной работы, и сейчас установился шаткий баланс.
- Реакция на измененные препараты скорее отрицательная. Но...
Он недоуменно свел брови и обернулся к двери. Отчетливо прозвучало имя-прозвище:
- Ньёро-кун!
- Это госпожа Киккава, - определил Морихиро, распахивая дверь в коридор.
Белесый, в цвет ночной бабочки женский силуэт растерянно замер в полосе света, хлынувшего из кабинета наружу.
- Простите... – старшая медсестра попятилась, как будто неожиданный свет причинял ей боль. – Простите, что помешала вам. Мне показалось...
Она оглянулась на лестницу на четвертый этаж; над веревкой из рисовой соломы танцевали золотистые пылинки, дальше все тонуло в непроницаемой тьме. Доктор Югэ проследил за ее взглядом.
- Кто-то поднялся туда?
На четвертый этаж обычно не заходили. Он считался чердачным, и жить там было невозможно. Сделать рабочие кабинеты тоже. Новички из персонала то и дело предлагали устроить там что-нибудь, но через некоторое время их энтузиазм угасал, и все оставалось по-прежнему. Почти никто не ходил наверх, да и зачем? Обитатели же третьего этажа, пациенты доктора Югэ, выстроили собственную теорию о том, что находилось у них над головой, и распространили ее с разным успехом на всю клинику.

(мы же и Сон)

Бильярдная на Мегуро-дори

Рики перехватил внимательный взгляд одного из зрителей – этот человек никогда не играл, только наблюдал, но в его присутствии становилось холодно и неуютно, - и облизал вдруг пересохшие губы. Кий едва не мазнул мимо центра битка. Кацуки стиснул зубы, так что на скулах заиграли желваки. Возбуждение пришло, но не того свойства и качества, к которому он стремился, приходя сюда.

Дождь поутих и пошел той крупной, противной крапиной, которая отнимает больше всего тепла, и от которой больше всего хочется спрятаться под достойную крышу. Достойных, впрочем, не водилось до самого центра. Вместо этого австралийка наугад выбрала кирпичный ящик с аляповатой вывеской. Что обещали - за дождем не было видно, но сухой деревянный стук подсказал уже на нижних ступеньках лестницы.
- Сейчас высушу. А может, и обалдуев найду, - подмигнула Аманда спутнице. - Вина хочешь?
Рису отрицательно качнула головой и скользнула вверх первой. Мэнди позавидовала было неслышной легкости ее хода, потом скосила глаза на собственные огромные боты и перестала. Из-за скрипучей двери крепко пахнуло застоявшимся смешанным дымом. Иностранцев тут не любили, это стало понятно, как только дорогу девушкам заступил вышибала; в маслянистых глазах его не было и тени мысли, зато на всем остальном было крупно написано (или нарисовано, кому как понравится) желание почесать кулаки.
- Чего надо? – спросил он.
- Выпить и партию, - ответила ничуть не более смиренной улыбкой светловолосая посетительница. - А что, мы уже кого-то убили?
- А что, разве нет? – из-за угла вынырнул еще один человек, размером вдвое меньше первого; он ловко подцепил двумя пальцами светлые пряди Мэнди, чьи волосы как будто светились в дымном полумраке.

(по большей части это была Кысь)

- Только собираюсь, - мурлыкнула австралийка и нежно перехватила запястье японца привычными к гаечному ключу и молотку пальцами. - Хэй! Так здесь принимают?
Громила ласково заулыбался, предвкушая не зря прожитый вечер. Его более мелкий приятель приготовился заверещать от боли, ему мешало присутствие девушек. Аманда, не снимая с лица приятной улыбки, отпустила руку и подтолкнула Рису в обход громилы.
- В этом доме одеяла бывают?
Внутреннее пространство, и без того небольшое, казалось еще теснее из-за тусклого света. Собственно что-нибудь разглядеть можно было у маленькой стойки, лишь приближенно напоминающей бар, и у столов, которых было ровно на один больше, чем могло позволить себе маленькое заведение. Долговязый мальчишка у ближайшего стола что-то прикидывал, беззвучно шевеля губами и нагнувшись с кием в руках.
- Партия. Собери шары, Кайя... - оглянулся на новых гостей. - Одеял нет, но могу согреть, если хочешь.
Девушка с белыми прядями в черных волосах ловко скатала шары в кучу, разложила по номерам в пирамиде и кивнула ему:
- Разбивай.
Когда единственному, если не считать новой посетительницы, иностранцу принесли выпивку, «Персик» за рукав, избегая касаться слишком уж светлой, по ее мнению, для мужчины кожи, потянула его от стойки к столу, где как раз начинали новую партию. Намеренно провела его так, чтобы видел смуглый наблюдатель с неуютно пристальным взглядом. За спинами игроков толпилось уже изрядное количество народа, кое-кто даже оставил собственную игру, чтобы посмотреть на мастерство Рики. Беловолосый не мог не видеть, что многие поглядывают на него как-то странно – будто обнаружили в свежем носке пьяную со вчерашней вечеринки крысу и теперь не знают, поверить ли, что это так и есть, и вышвырнуть скверную тварь, или решить, будто тварь есть плод их больного воображения. Кое-кто даже тряхнул головой в надежде избавиться от наваждения.

(Кысь, Сон, Зерда и я - вроде никого не забыла)

Клиника доктора Кацуки,
Шинагава, Токио

Летом воздух здесь пах пылью и нагретым железом, зимой - плесенью, весной - влагой и нафталином. Занавеси паутины колыхались в такт дыханию огромного невидимки. Дом был выстроен пятьдесят лет назад, и зло, воплощение человеческой жестокости, не могло накапливаться здесь веками, но оно проникало сюда через щели, оседало хлопьями серой пены на стенах и балках. Оно питалось, и пищи в таком месте нашлось предостаточно. Обида выброшенных раньше времени, забытых хозяевами вещей, фантазии и уверенность обитателей третьего этажа, боль и смерть - все пускалось в оборот, переваривалось, смаковалось.
Во рту – как будто наглотался горячего песка, до сих пор на зубах скрипит, а перед глазами белесый туман. Или пятна плавают? Или это цветные пятна плавают в тумане? Голова тяжелая, думать лень. Ньёро рискнул приоткрыть глаза, во второй раз получилось удачнее. На соседнем футоне сидел кто-то в сером больничном халате; вместо лица – белесое пятно, ни глаз, ни носа, ни рта.
- Почему не спишь?
Ньёро не повернул головы, не переспросил. Ничем не дал понять, что услышал вопрос, но - указал на потолок. По старой побелке новым украшением среди желтоватых разводов расплывалось свежее пятно.
- Дождь, - пояснил Сатоки, по слогам, как маленькому ребенку. - Крыша протекает.
И, подтверждая его слова, с потолка сорвалась тяжелая капля.
- Дождь тут ни при чем, - раздался скрипящий сипловатый голос через три футона от них.
Аиба, компактный старик непонятного возраста – ему могло бы шестьдесят, а могло и все восемьдесят, - сидел, скрестив ноги, и тоже смотрел на пятно.
- Это проделки каппа.
- Надо бы с утра сказать медсестрам, - озабоченно вступил в вялое обсуждение похожий на мешок риса с глазами и большим растянутым в вечной ухмылке ртом толстяк со второго матраса от дверей.
На собеседников зашипели желающие выспаться соседи.

(японское трио во всей красе)

- Скажи, чтобы позвали онмиёджи, - посоветовал Аиба и полез в клетчатый узелок, который всегда оставлял на ночь около изголовья.
Он рылся в нем долго и шумно, шмыгая носом, потирая морщинистую лысину и гремя чем-то внутри. На все попытки его угомонить огрызался тихо и миролюбиво. Наконец добыл оттуда коробку с ароматическими палочками и небольшую металлическую чашу. В очередной раз утерев нос, спросил:
- Кто-нибудь одолжит огоньку?
Как великую драгоценность ему поднесли спичечный коробок. Огонек вспыхнул ярко и тут же почти умер, но его прикрыли ладонями, уберегая от влаги и сквозняка. Молния ударила рядом с самолетом, приборы взбесились, от хрипа разрядов пилот чуть не оглох, услышал только: "...ленно... ряю - немедленно", остальное проглотили помехи.
- Ястреб - базе, повторите последнее сообщение.
Интересно: а они его слышат?
К потолку протянулась узкая полоска синеватого ароматного дыма. Темное сырое пятно ответила несколькими каплями. К потолку протянулась узкая полоска синеватого ароматного дыма. Курильщик блаженно улыбнулся, похожий на лягушку. В тусклом свете ночника его лысина поблескивала, как влажная кожа рептилии.
- Если не хотите, чтобы каппа утащил вас, - нараспев возвестил старик так громко, что разбудил почти всех в палате, - предложите ему подношение. Данго или каракатицу, а лучше всего – огурец.
Кап-кап... и спустя мгновение – снова. Ньёро откинул одеяло, подтянул колени к груди. Темное пятно на потолке выпустило влажные щупальца. Сатоки, который улегся было обратно, высунул голову из-под одеяла и ворчливо сообщил всем, что с утра обязательно скажет медсестре, но не столько о протечке, сколько о тех, кто мешает ему видеть сны. Пусть им на ночь дают снотворное. Он почему-то не замечал тонкие скользкие щупальца, которые медленно тянулись от пятна к нему. Или к Ньёро.

(sanbiki desu)

Аиба захихикал и чуть не подавился дымом.
- Каппа придет, каппа придет, всех вас с собой заберет, - запел он тонким дребезжащим голоском.
- Парень, не обращай на него внимания, - почти сердечно посоветовал Сатоки, глядя на подрагивающие колени и покрывшиеся гусиной кожей руки соседа.
По стене прозрачной змейкой побежал тоненький ручеек. Проворчав, чтобы закрыли окно, слишком уж влажно, сосед с другой стороны перевернулся на другой бок и захрапел в безмятежном неведении. Огурцов ни у кого не было, на ужин давали... Ньёро не стал вспоминать – чем именно их кормили.
- Придет-придет! – все больше веселился Аиба и даже начал подпрыгивать от восторга.
Разозленный Сатоки шикал на него, шипел и ругался, но все без толку. Тогда он яростно, сбивая ногами собственную постель, на четвереньках подобрался к старику, поймал его и принялся вжимать в футон. Щуплый старикан барахтался и даже умудрился заехать коленкой в живот противнику. Вдвоем они чуть не опрокинули самодельную пепельницу. Тут уж проснулись и все остальные, хотя шума особенно не поднимали, заключали пари шепотом.
Ньёро отвернулся – возле его матраса лежал разорванный кулек, из коричневой простой бумаги. В таких на соседней улице продавали данго из картофельной муки. На соседней улице? Ньёро подобрал одну палочку, нанизанные на нее клецки были липкими от сиропа.
Он подошел к драчунам и протянул угощение – Аибе. Несколько ударов сердца прошли в тишине. Противники молча переводили взгляды округлившихся глаз с дарителя на сладость и обратно. Старик опомнился первым, цапнул скрюченными пальцами палочку и прижал к груди, второй рукой закрывая от возможного покушения соседа. Расплылся в довольной по-лягушачьи широкой улыбке.
Из дальнего угла раздался тихий несчастный стон человека, у которого украли нечто драгоценное. Это Кема сообразил, что раскрыли один из его запасов.

(таки sannin)

Бильярдная на Мегуро-дори, Токио

- Одно одеяло, один стакан и в чем ставки, - улыбнулась ему австралийка, выжимая выгоревшую добела гриву себе же за шиворот.
Оказалось, играли на доллары. Потирая запястье, тощий вернулся за стойку, на которой в следующую секунду возник пустой и не слишком хорошо протертый стакан.
- Чего изволите? – бармен вытянул шею, сразу сделавшись похожим на ощипанного курёнка; он тоже следил за «восьмеркой», так пристально, что несколько раз облизал пересохшие губы.
- Три четверти. С зонтиком, - хмыкнула Мэнди. - Вступаю, сколько?
От волнения тощий бармен едва не пролил напиток. Долговязый игрок прикусил губу и закрыл глаза, его противник, девушка с белыми прядями в черных волосах, безнадежно махнула рукой. Кий коснулся битка мягко, почти незаметно, но «восьмерка», нехотя подкатившись к указанной лузе, задержалась на долю секунды и нырнула в «карман». Мальчишка выпрямился и сладко потянулся, разминая затекшую спину. И неожиданно оказался выше Мэнди больше, чем на полторы головы.
- Десять долларов за партию, - сказал он.
Аманда шлепнула на стол измятый банкнот. Напомнила:
- Одеяло.
Игра снова перешла к девушке в синем платье. Рики делал вид, что не так уж его интересует, как быстро, ловко и безошибочно она закатит шары в лузы, но не отрывал взгляда от битка всякий раз, когда чужая наклейка приходила с ним в соприкосновение.
- Отдашь куртку? - недоверчиво хмыкнула Мэнди, протискиваясь в первый ряд и на ходу выжимая воду с волос.

(э-э... Кысь, вроде бы Зерда и где-то рядом Далара)

- Шайзе... – благодушно пробормотал беловолосый и розовощекий гость (если только кто-то его сюда приглашал) страны, которому достался неожиданный душ; в одной руке он держал бокал с пивом, второй был не прочь обнять резвушку в традиционной одежде, но немного стеснялся.
- Одолжу, - улыбнулся Рики.
- И тут немцы, - беззлобно фыркнула австралийка. - За кем я?
- Коллантцы, союсница, - поправил ее беловолосый, так и не рискнув запустить руку в витки цветной ткани и вместо этого указывая на девушку в синем платье. – Са ней, та.
Куртка все-таки оказалась на плечах, но не Мэнди, а ее тихой спутницы. Австралийка согласно кинула и взглядом указала Рису на бар. Та послушно переместилась в самую тихую его часть.
- Один черт. Оккупант?
Вокруг них образовалось кольцо отчуждения.
- Что-то фротте того, - беловолосый не смущался статусом; он указал на потолок и пояснил. – Леттчик, а сейтшас есть отпуск, та-а.
Имя у него оказалось на редкость заурядное, даже не верилось, что этого молочного поросенка могут звать Чак.
- Я авиамеханик, - в свою очередь протянула мозолистую ладонь блондинка.
Вскоре выяснилось, что пиво и «что-то алкогольное с зонтиком» благотворно влияют на преодоление лингвистических сложностей, а неизменное оживление собеседников отрицательно – на окружающих. Рики, который ждал своей очереди вступить в игру, а пока болтал с «Персиком», инстинктивно чувствовал настрой на хорошую драку. Нет, пока еще не совсем на драку, скорее, пока совершались плавные и настороженные подходы, прощупывание почвы.
- Поторопись со своей Чио-сан, - в свою очередь заметила напряжение Мэнди. Тот факт, что ее английский только разогревал аудиторию, от ее внимания, тем не менее, ускользал. - Скоро здесь будет ве-есело.

(собирается толпа, ага)

За одним из столов шла довольно оживленная игра. Прищурившись, Дзиро вгляделся в сероватый от дыма воздух и, стряхнув пепел с сигареты, подошел к нему.
- Ну, что у нас здесь? – протянул он и, бросив окурок на пол, закурил вновь. Затянувшись, закашлялся и, смахнув кусочки табака с рукава, посмотрел на стол. Ничего не понимая в бильярде, доктор разглядывал одну из девушек, блондинку с европейскими чертами лица. Однако, парень с кием тоже бросился в глаза – лицо его кого – то очень сильно напоминало. Наконец, после некоторых напрягов памяти, все – таки вспомнил. Парень этот оказался уж очень похожим на Кацуки – сенсея, с которым Дзиро работал раньше в военном госпитале. Наконец, после недолгих размышлений, проходящих параллельно с созерцанием блондинки с кием, парень и Кацуки – сенсей связались в одно. Кусанаги вспомнил все – таки, что мальчишка этот – и есть Тацунори Кацуки, сын того самого доктора.
«Хм, а сенсей вообще знает о том, чем занимается его малыш – сынуля?» - такая мысль мелькнула у Дзиро, пока, в очередной раз затягиваясь сигаретой, он наблюдал за игрой, которая, в принципе, мало его интересовала.
Очередь сейчас была не Рики, и Кацуки-младший начинал изнывать от скуки, как случалось частенько, стоило ему провести вне стола лишних пять минут. Лишними считались те минуты, которые начинались сразу после третьей. Знакомое лицо в толпе зрителей притянуло взгляд. Рики рассеянно поклонился... ну, этот кивок можно было принять за приветствие. Если захотеть.
Доктор захотел. А еще он захотел почему – то ту самую блондинку с кием, но подойди к ней и пригласить как – то стеснялся… Жаль, что Мако – тян сегодня не было дома. Кивнул в ответ и, сложив руки на груди, скривил лицо. Ему все – таки было скучно. Но рассказать отцу о том, куда спускает деньги сын, все же стоит…
А через секунду выяснилось, что нерадивый наследник стоит рядом. У Рики всегда было непонятное воздействие на людей: стоило им пообщаться с ним чуть подольше, и половина их мечтала его закопать на ближайшем кладбище, а вторая половина делать то, что ему вздумается. Со времени их раннего знакомства, Кацуки-младший заметно подрос, хотя о возмужании речи не шло и идти не могло. Но аура никуда не делась. Над его головой как будто висела в воздухе предупреждающая надпись: «Заминировано».
- Я не видел, чтобы вы раньше заходили сюда, Кусанаги-сенсей.
- Тацунори – кун, рад тебя видеть! – обрадовался Дзиро и растянул губы в улыбке. Или в чем – то, похожем на улыбку. – Как видишь, все люди меняются. А как же ты изменился, вырос, повзрослел, собираешься поступать в университет, пойдешь по стопам отца?
Неся несусветную чушь, доктор внимательно разглядывал Рики, но изменений, которые должны были бы произойти за прошедшие годы, не увидел. Рядом с ним стоял все тот же ребенок, только рост у него был больше, но в остальном почти ничего не изменилось. «Да, этот вряд ли людям пользу принесет.» - машинально подумал он.
Кажется, мысль о дальнейшем обучении не посещала голову Кацуки-наследника, Рики смущенно повертел кий, как будто застуканный на месте преступления с орудием того проступка в руках.
- Нет... – неуверенно сказал он. – Не знаю.
- Да как же так, Тацу – кун? – чуть ли не всплеснул руками доктор и, мягко потрепав мальчишку по плечу, предложил. – Может, прогуляемся? Поговорим о будущем?
- Но... я не могу сейчас. Мы же играем!

(собирается - собирается))

Клиника доктора Кацуки,
Шинагава, Токио

Ньёро поднес ладонь к лицу. Пальцы знакомо пахли... сиропом из красных бобов.
...Женщина уговаривает не искать лавку, а купить сладкие клецки-данго у уличного торговца. Ее спутник недоволен, он хмурится, но уступает - сегодняшний день принадлежит не ему, - и огромный монстр, что пахнет бензином, металлом и кожей, останавливается у входа в парк. Старший из детей, ему семь лет, он одет в ученическую форму и гордится ею. Младшие мальчик и девочка, им пять и три, все время держатся за руки, и трудно сказать, кто задирает нос выше. Мальчик, потому что впервые в жизни ему разрешили надеть хакама, или девочка. Прогуливающиеся по дорожкам люди, многие тоже с нарядными детьми, перешептываются: "Какая счастливая семья!". Мужчине - его запах похож на запах его автомобиля, только нужно добавить табак и одеколон, - внимание льстит, но он не показывает своих чувств, опять хмурится...
...Развалины не складываются в здание, которыми они были когда-то. Мусор - тот, что можно было сжечь или пристроить в хозяйстве, - растащили, и теперь это просто камни. Уцелела только оранжерея, оставленные без присмотра растения разрослись, превратили клочок земли в джунгли. Сквозь решетку - стеклянная крыша обрушилась, только кое-где в рамах сохранились острые клыки осколков, - лился дождь...
...Он спустился по лестнице, чтобы принести еду – такому же, как он осколку, забытому под дождем, - когда его вернули в комнату, заставили лечь под одеяло.
Ньёро собрал выпавшие из пакета лакомства. Его тронули за плечо. Тучный, рыхлый и лицом, и телом, толстяк, стоя на карачках, заглянул в лицо. В узких под тяжелыми веками глазах горела жадность.
- Отдай еду, - попросил-потребовал толстяк.
Ньёро мотнул головой: нет. Спать никто уже и не думал, все наблюдали за спором.

(Далара soshite)

...Собака, серая тень, что размыта струями воды. Она ждет, она огорчится, если ее снова бросят...
Ньёро снова покачал головой – решительнее. Нет.
Взгляд из жадного превратился в жалостный. Из глаз тонкими ручейками по бугристой и сморщенной коже потекли слезы.
- Ну отда-ай, - с тоской в голосе провыл несчастный. – Я голодный!
- Нисколько он не голоден, - прокомментировал кто-то из соседей. – Ел вместе со всеми.
Обменять было не на что, разве что – на талисман. Лисичка что-то значила в его жизни, ее подарили – тот, кто сам был ему дорог. Лунный свет просачивался через стекла оранжереи, играл бликами на листьях. Девушка на два года младше протянула завернутую в платок игрушку. Выточенный из дерева зверек ухмылялся в усы, зажав в пасти ключ.
Ньёро держал его на раскрытой ладони.
- Отдай! – взвизгнул толстяк и бросился на слишком долго, по его мнению, колебавшегося товарища по палате, сбил его на футон.
Талисман вылетел из ладони и укатился куда-то в полутьму.
- Кема! – окрикнули толстяка из угла, но тот не обратил внимания, поглощенный неумелой попыткой поколотить того, кто отказал ему в пище.
Удар получился сильный – кулак сжался без участия мысли. От ярости закружилась голова, сделалась легкой-легкой, как воздушный шарик на веревочке. Ньёро оттолкнул хнычущего противника, зажавшего ладонями нос, и поднялся на ноги. Приказ, чтобы толстяк больше никогда – ни разу в жизни, если та ему дорога, - не прикасался к нему, был готов сорваться с губ, но... Не хватило воздуха.
В полнейшей тишине, только чавкал негромко Аиба, Ньёро подобрал с пола кулек со сладостями и выскользнул за дверь.

(с Бишем, ун)

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ

Шестая осталась одна. Ее человек ушел. Это огорчало и тревожило, но не пугало: Шестая верила, что Он вернется. Ей обязательно надо было в это верить.
А пока, прижав уши и сделав рычание бесшумным, Шестая осмотрела и обнюхала место, куда попала. Было темно, кучи непонятных вещей срастались со стенами, выступали из стен, были с ними единым целым. Над всем царит запах, который Дед называл "дезинфекция". Вторым был запах пыли и гнили. В это главное тонко, сложно вплетались сотни других, едва сохранившихся запахов. И еще то, что Шестая никогда не могла объяснить даже Деду: память вещей о прежних хозяевах. Людям не объяснишь, что вещи могут помнить.
Запах тоски. Запах отчаяния. Запах обреченности. И еще... враждебность, да? Она-то здесь откуда - насмешливая, издевательская?
Коридор и двери. Некоторые приоткрыты, в щель можно сунуть нос, принюхаться - но не войти. Нет. Опасно... почему опасно?
Шаг за шагом по коридору - и запах опасности нарастает. Шарсть на загривке поднялась, рычание из беззвучного становится тихим, горловым - но все-таки вслух. Пусть слышат... кто? Кого тут пугать? Здесь никого нет.
Шаг за шагом... нет, хватит, дальше не надо, дальше страшно. Голова все чаще поворачивается вправо, чтобы не подпустить врага со стороны мертвого глаза... Какого врага? Здесь никого нет.
Сумрак становится все гуще. Шестая уже остановилась, она не пойдет дальше, она готова защищаться. Почему кажется, что кучи вещей придвинулись ближе? Запах не изменился.
Здесь никого нет... здесь никого...
Короткий смешок - дребезжащий, насмешливый, злой. Человеческий. Из кучи старых вещей.
Шестую учили не бояться выстрелов. Учили перехватывать нож. Но этот смешок страшнее выстрелов. Хвост меж задних лап прилип к животу, Шестая пятится, приседая на задние лапы и вскинув морду. Сейчас из пасти вырвется панический, взвизгивающий лай...
И тут по лестнице послышались шаги. Его шаги.
Разом все непонятное исчезло. Или затаилось. Оно само испугалось!
На Шестую нахлынуло счастье - то самое счастье, с которым она каждый день встречала Деда. "Ты пришел - и все будет хорошо!"
Шестая рванулась навстречу шагам, отчаянно заплясала вокруг шагнувшего в коридор человека, счастливо визжа и чуть не сбивая Его с ног прыжками на грудь...

Ньёро опустился на пыльные доски, иначе оба покатились бы по скрипучему полу, обрушили на себя ветхую перегородку, которую прислонили к стене. Должно быть, хотели вынести – или наоборот, принесли сюда, когда она пришла в негодность. На лестничной площадке двумя этажами ниже зычный голос вопрошал, что за шум во дворе. Потом раздался топот. Приложив палец к губам, Ньёро вытряхнул из кулька угощение. Собака сразу же успокоилась, хотя раньше – вертелась волчком, молотила хвостом.
...Неправильно, произнес мужской голос, от которого исходил аромат табака, кожи и одеколона. Даже самая добрая собака нечаянно тебя укусит, если будешь сжимать еду в пальцах. Не захочет – и все же укусит. Дай ей как на тарелке, она аккуратно возьмет, не царапнув зубами. И смех брата: «Какой же ты неуклюжий, Така!»
Ньёро высыпал клецки на ладонь, предварительно выдернув из них палочки. Собака как будто сделалась не одна, ее стало – много. Влажный нос совался сразу с нескольких сторон, штук пять хвостов колотило по спине, по бокам, по ногам человека.
...Шероховатый широкий язык слизнул угощение с детской ладони...
Еда кончилась очень быстро, ее было слишком мало, всего несколько клейких от крахмала шариков, но большой серый зверь еще долго вылизывал Ньёро руки. Может быть, из благодарности, может быть, в надежде отыскать случайно пропущенный кусочек. А потом – ткнулся носом в плечо.

Отбив о дверь ладони и пятки, Шиничи рассвирепел.
- Ну... - изощренная площадная ругань долго сотрясала стены его узилища. Наконец Мори заткнулся и прислушался: за дверью кто-то прогалопировал, затем, дробно цокая каблуками (почему-то этот звук вызвал в памяти бывшего танкиста парад в Токио весной 1939 года) и взывая к чьему-то сознанию, промчалась женщина. Медсестра? Лоб Шиничи покрылся испариной. Неужели?.. Нет, не может быть - этого нет уже два года. Или? Нет, бред.
Мори прислонился к стене и тут же с руганью отпрыгнул - по штукатурке струилась вода.
- Да что за... Эй, что тут происходит?
За дверью кто-то повозился и затих.
- Ну смотрите... - Мори принялся оглядываться. Футон, подушка, одеяло, миска и литровый бидон с водой. Все. А, ну еще зарешеченное окно.
Шиничи подошел к окну, поднял раму, подергал решетку. В голове появились неясные пока еще мысли. Обдумывая их, Мори присел на футон. И тут его осенило.
Он подхватил одеяло, попробовал его на разрыв, затем кинулся к стене и принялся вытирать им воду.
Полчаса спустя скрученное в жгут насквозь мокрое одеяло было просунуто через решетку и завязано в узел. Мори замер, прислушался. Тихо. Ну, была не была.... Он ухватился за свободные концы и принялся закручивать их на манер ворота.
Примерно через час трудов, сопений и пыхтений щель между прутьями увеличилась до размеров, достаточных для того, чтобы не очень крупный человек (вроде некоего Шини-куна, насквозь знакомого) смог протиснуться наружу.
Как он не свалился вниз - одному Священному ветру ведомо. Уцепившись за решетку, беглец огляделся. Никого. Мори мысленно пожалел, что не муха, и, отчаянно цепляясь за неровности стены, пополз вниз, навстречу свободе.

- Во дает... – негромко сказали в темноте у него под ногами.
- Я еще не так могу... - пропыхтел горе-скалолаз, напряженно выискивая источник звука, - Чем комментировать, помог бы лучше...
- Извини, друг, никак. Отец запретил держать во дворе лестницы, как раз из-за таких, как ты.
От стены отделились две тени. Та, что была выше ростом и тощая, запрокинула голову. Та, что была чуть пониже и плотно упакована в традиционную одежду, мелодично хихикала в рукав, звякая украшениями в сложной прическе.
- Что, много желающих?
Шиничи прикинул высоту, повис на руках и спрыгнул на землю.
- Дерьмо... Ссссс... Пятку отшиб... - он прислонился к стене, пережидая, пока пройдет боль. - Видать, хороший санаторий у твоего папы, приятель.
- Он не жалуется, - пожал плечами долговязый, который оказался молодым человеком лет восемнадцати.
Но может быть, двадцати; на шее под расстегнутым воротом болтался какой-то амулет на цепочке.
- Зато жалуюсь я, - отрезал Мори, отталкиваясь от стены, - Что это вообще за заведение и что я тут делаю? Дурдом какой-то...
Хихиканье перешло в откровенный хохот со всхлипами и вытиранием слез шелковым платочком. При ближайшем рассмотрении в слабом отсвете фонаря у ворот выяснилось, что смешливое существо - женщина. Об этом говорили весь вид одежды, широкий пояс под грудью, набеленное лицо и сложная объемистая прическа, на укладывание которой наверняка ушло немало времени.
- Дур-дом, - едва сумела выговорить спутница молодого человека и изящно взмахнула пухлой ручкой. – Как славно!
От обоих разило пивом.

(мы с Даларой присоединяемся)

- Не вижу ничего смешного, - Шиничи принюхался, недовольно насупился и уставился на собеседников, - Кто-нибудь, наконец, мне скажет, что это за место такое? Вы вообще способны внятно говорить?
Долговязый собеседник задумчиво хлюпнул не так давно разбитым носом.
- Ки-тян, - сказал он, изучая вымазанную в крови ладонь. – Позови санитаров. У нас тут псих совершает побег.
Женщина очаровательно наморщила нос.
- Изобретательный какой-то псих, сумел выбраться и из палаты, и наружу... Все, иду-иду! – отозвалась она на нетерпеливый жест спутника.
И торопливо посеменила ко входу.
- Это кто тут псих, а, ты, сопляк?! - вскинулся Мори, - Ты меня психом?
Жирную точку в этом занимательном диалоге поставил кулак Шиничи, звучно припечатавшийся к многострадальному носу собеседника.
- Говнюк сопливый....
Мальчишка подставил ладонь (но брызнувшая кровь все-таки испачкала рубашку) и поднял по-детски обиженный взгляд на беглеца. В драку он не полез, хотя, кажется, не так давно побывал в одной из потасовок.
- Ты же с третьего этажа... – говорить было уже не так сподручно. – Значит...
Он поднес к виску кулак и растопырил пальцы, чтобы не осталось никаких сомнений в состоянии разума его собеседника.
- Засранец... - звон от оплеухи, которой Шиничи подкрепил свое мнение, раскатился по ночному саду, - Издевается... - пинок под зад придал вес его словам.
С крыльца донеслось звонкое: «Ох!», потом хлопнула входная дверь. Но через несколько секунд она распахнулась вновь, и в небольшой сад высыпали трое дюжих парней. Вид у них был немного сонный, зато взгляды – очень многообещающими. Следом выпорхнула «Ки-тян» и ткнула указующей рукой в Мори.
- Вон он!
Капитан Императорской армии Шиничи Мори сунул молокососу напоследок кулаком в ухо, оглядел новых противников и растянул губы в недоброй усмешке:
- Вот оно как... Банзай!
От его победного вопля с деревьев посыпались листья. Сам же Мори кинулся навстречу вновь прибывшим. Те удивились неожиданному маневру, но приготовились ловить беглеца, не дожидаясь, пока сам добежит, а медленно подходя.
- Да это наш буйный! – воскликнул один из них.
Женщина с дробным топотком метнулась к мальчишке в обход мужчин, только засверкали белые носочки.


(все трое)

«Персик» так стремительно присела рядом с Рики, что показалось – упала. Внимательно осмотрела в тусклом свете фонаря залитое кровью лицо, бесцеремонно поворачивая его обеими руками. Приложила к злополучному носу платок. Склонилась к уху.
- В тайнике был небольшой запас, - она провела пальцами по вороту и уже громче добавила: - Стоять можешь?
Ее отпихнули.
- Я не кукла!!! – возмутился мальчишка, отбиваясь. – Справлюсь!
Ноги подкосились, и против собственных уверений, Рики понадобилась чужая помощь. Потом он утверждал, что только немного оперся на крепкое плечо Ки-тян, хотя если бы опросили возможных свидетелей, его разве что не несли под мышкой, как оскандалившегося ребенка.
- Я сегодня исполняю роль примерной жены, которая должна подобрать мужа и доставить его домой, - хихикнула женщина, когда они миновали ворота и выбрались на едва освещенную улицу.
Позади тишину пустого сада прорезали воинственные крики вперемежку с ругательствами и порой хруст ломаемых кустов. Кому-то завтра крепко достанется от садовника, сурового дядюшки Шодзо.
Рики сделал вид, будто собирается кинуть в Ки-тян солью, та отчаянно всплеснула рукавами. Они спрятались за балюстрадой, пережидая шум. Кацуки пытался разглядеть собственные пальцы, чтобы выяснить, целы ли руки, и шмыгал носом. Когда звон в ушах окончательно стих, он подозрительно поинтересовался:
- Откуда тебе известно про тайник?
- Чтение твоих мыслей является великой способностью этого демона, то есть, меня! – подражая актерам кабуки, провыла «Персик» и тут же фыркнула: - Можно подумать, за тобой не подглядишь.
- А скажи, веселый получился вечер?

(с Даларой)

Что верно – то верно. Вечер практически удался.

Кайя мазнула мелком по кию, скорее для ритуала, чем по надобности, и склонилась над бильярдом.
Она всегда очень ярко чувствовала этот момент, когда игра становится войной. Вот совсем недавно, еще буквально полминуты назад они просто катали шары по зеленому сукну, а сейчас...
Кайя ударила прямым. Биток с характерным стуком влепился в цель и замер, а шар, провернувшись несколько раз, закатился в лузу. Еще удар, не совсем удачный - биток приник к борту почти вплотную.
Прицел - Кайя даже дышать забыла, выверяя положение кия над столом. Седая прядь упала на глаза, но девушка не шелохнулась. Отставить ведущую руку назад и приподнять, задирая вверх толстый конец кия - как курок взвести. И выстрел - Кайя нажала на спусковой крючок, раздался щелчок, звук удара битка. Клапштос. Шар в лузе. Враг повержен.
Кайя убрала прядь волос за ухо, выдохнула и, примерившись, послала еще несколько шаров в лузы правильным, как в учебнике, ровным и беспощадно результативным ударом.
Широкий красивый замах, смелый и, кажется, совсем не женский удар...
- Партия, - Кайя повернулась к сопернику, - Собери шары. Рики.
Но того рядом не оказалось, что само по себе было нетривиально.

- Какие-то проблемы, Кацуки-кун?
Если надеть на голову жестяное ведро и читать буддийские молитвы, голос прозвучит звонче и радостней, чем у человека, что остановился рядом с ними.
- Он тебе мешает?
Рики отчаянно замотал головой в готовности доказать, что жизнь прекрасна, и ничто не может ее омрачить на данный момент.
- Вот и отлично, - кивнул незнакомец. – Иди к столу.
На грифельной доске кто-то написал мелом имена участников, и сейчас под обоими стояло по единице. Биток едва не нырнул в лузу, Рики зажмурился.
- Тшетыре у порта, та-а! – восхитился один из зрителей. – Играй тальше, парень!
Рики несколько раз с силой сжал и разжал правый кулак, стараясь прогнать ненужную дрожь; она сбивала с мысли, а он не любил, когда что-то отвлекало его от игры. Особенно, если подводили собственные руки.
Как назло, именно сейчас он был в центре внимания; на него не смотрел сейчас только ленивый и те два игрока за дальним столом, которых примерно полгода занимали лишь они сами. Шары на зеленом сукне расплылись разноцветными лужицами. Кто-то сильно толкнул Рики в плечо: играй же!
Не слишком чистый стакан со следами чужих губ по краям показался спасением; его сжимали коричневые от табака пальцы. Не идеальной свежести закатанный рукав сорочки, зато отменной - по контрасту, должно быть, - белизны обшлаг пиджака.
- У тебя болит голова, - произнес над ухом замогильный голос.
- Разве? - удивился Рики.
- Уверяю тебя.

(minna)

Кайя наблюдала за происходящим с другой стороны стола, прислонившись к стене плечом. Происходящее ей определенно не нравилось - как возможно так грубо отвлекать от игры? Зачем вокруг все эти люди?
Кайя отлипла от стены и встала прямо, войдя в зону внимания Рики и надеясь, что это его как-то успокоит. Взгляд игрока сфокусирован на битке, окружающих он в лучшем случае воспринимает как цветные пятна. Кайя сильно рассчитывала, что присутствие знакомого пятна подействует на Рики благотворно.
Вода была теплая со странноватым, но знакомым привкусом. Призрак в синем платье принес с собой облако запахов, сквозь аромат мокрых от дождя, подсыхающих в свете низко подвешенных над столами ламп, волос примешивался слабый оттенок бильярдного мела. Второй шар... Синяя «двойка» неудачно застряла между бортом и тремя шарами, выстроенными почти в ровную линию. Между «пятеркой» и «шестеркой», в принципе хватало пространства, чтобы (при избытке самоуверенности) пропихнуть туда «единицу». Рики мысленно нарисовал другую траекторию – «единицу» рикошетом от короткого борта через все поле, а биток подводится под «пятерку», и с большой вероятностью он получит игру «с руки». Очень скучно.
Белый шар покатился по широкой дуге, задел «единицу» - та ударилась о длинный борт, срикошетила и булькнула в угловую лузу, - пришел в короткий борт, по второй дуге опять в длинный, огибая «девятку»... и откатился почти через все поле. Беззвучно шевеля губами, Рики молился, чтобы биток встал куда надо. Белый шар остановился на одной линии с синей «двойкой» и лузой. Рики ухмыльнулся:
- Готовь деньги, Кайя...

|Сонгоку и Фенек (в виде синего пятна)|

Шумная толпа зрителей вздрогнула, как один, когда в ее середине раздался обвинительный крик, перекрывший все разговоры.
- Обман!
Невысокий коренастый человек в засаленной на локтях куртке протолкался к столу, чуть не выбив по дороге у кого-то из рук стакан с выпивкой. Его пустили – всем хотелось знать, в чем дело. Человечек оперся одной рукой на стол, второй указал на Рики.
- Он принимал таблетки, только что! И благодаря им играет лучше, чем может сам. Это жульничество! Что скажешь, аферист?
По другую сторону стола «Персик» задохнулась от возмущения. Ее белобрысый спутник, засучивая рукава, с интересом наблюдал за действиями «потенциального противника».
- А у фас тут фесело, - одобрительно заметил он, озираясь по сторонам в поисках подходящего к настроению врага. - Я тумал, путет скутшно немноко, но нет, та.
- Он не принимал никаких таблеток! - Кайя повысила голос, - Я все время была здесь, возле стола.
Вообще говоря, во время игры Кайя была увлечена бильярдом настолько, что вряд ли заметила, если бы в двери клуба вошли пятнадцать бабуинов во фраках с сигарами в зубах и врезали бы джаз. Но она не первый день знала Рики. Засаленный человечек упрямо стоял на своем, и у него нашлось немало сторонников. Кацуки тоже заспорил, но его оттолкнули в сторону – то ли для того, чтобы не путался под ногами, то ли случайно. Белобрысый приятель «Персика» вытер пивную пену с губ. Местная версия пивной бурды на вкус оказалась не такой уж плохой, как его уверяли. Не то пиво, что бабушка гнала потихоньку на радость себе, дедушке и соседям, но и не моча, которую он попробовал как-то раз в Австралии и зарекся прикасаться к тамошнему пойлу.
- На тфертой поверхности я плох, - сообщил он забеспокоившейся было подружке. - Там! - белобрысый выразительно ткнул пальцем в потолок над головой. - Кораздо лутше, та-а.

(много нас)