Луноликая госпожа Юи вовремя расставила руки, она привыкла ловить беглецов, хотя чаще надеялась не столько поймать их, сколько заставить изменить решение. Она посмотрела с жалостью на мальчика, который сидел перед ней на полу и, судя по выражению на округлом скуластом лице, думал, что не попадал в положение хуже. Мальчик не был похож на обычных пациентов, госпожа Юи недоуменно сдвинула брови, пытаясь вспомнить, не видела ли она его раньше где-нибудь по соседству.
- Бедный Кема ворует еду, - потирая ушибленное плечо, мягким голосом сообщила она. – Ни к чему другому он, как правило, не притрагивается.
- Кто из нас сошел с ума? – сердито поинтересовался мальчишка.
- Простите?
- Или мир, или я – кто из нас? – уточнил он.
Госпожа Юи помогла ему встать. Мальчик был сыт и ухожен, немножко сбит с толку, но от него пахло чистотой, как от ребенка. Когда он покраснел от ее прикосновения, старшая медсестра отвлеченно подумала, что он лишь старается быть суровым, а на самом деле прячется от мира, который мог бы его обидеть, за доспехами взрослого человека.
- Скоро выясним, - ласково сказала луноликая медсестра. – Я уверена, что доктор Югэ сумеет оказать должную помощь. Если вы, молодой человек, пообещаете не убегать, а спокойно подождать его, все обязательно будет в порядке.

(мы с Бишем, ун)

Дела в городе прошли на удивление хорошо, и доктор Югэ вернулся в приподнятом настроении, заложив руки в карманы и насвистывая услышанную по дороге в какой-то лавке западную мелодию. Оказалось, что за время его отсутствия пациентов прибавилось. Маленькую юркую старушку, живущую по соседству, он отправил домой и велел приходить через три дня, когда закончится нынешняя порция лекарства. То, что муж ее пристрастился к этим таблеткам, ни для кого не было тайной, хотя из вежливости все делали вид, будто ни о чем не подозревают. Но давать больше, чем положено по рецепту, Югэ запретил, и дежурные сестры могли только разводить руками.
Мальчик, укутанный в легкое одеяло, под присмотром двух девушек, но все равно умудряясь вертеться, сидел на скамейке в коридоре около процедурной. Осмотр, вопросы. Симптомы напоминали шизофрению, но, как выяснилось, несколько часов назад они были гораздо явственнее, как будто теперь расстройство пошло на спад. Врач сам проводил пациента и его спутниц (тот отказался идти без них) в самую тихую палату.
- Если он начнет нервничать, проявлять беспокойство или станет вдруг очень активен, зовите медсестер. Я сейчас дам им указания.
Третий пациент выглядел самым здоровым и ухоженным. И полной противоположностью исхудалому затравленному мальчонке.
- Здравствуйте, молодой человек, я доктор Югэ Морихиро, - деловито сказал врач. – Я вас осмотрю, а вы пока расскажете, что с вами случилось.
- И вы поверите? - хмыкнул тот. - Это еще что за богадельня?
Второй Рики. Пониже ростом - видно даже несмотря на то, что сидит, - крепче сложением, упитаннее. И, в отличие от Кацуки-младшего, для которого настоящая жизнь начиналась не раньше семи вечера, без темных кругов под глазами. Доктор Югэ вынул из чемоданчика стетоскоп, привычным движением повесил его себе на шею. Выложил молоточек. Доброжелательно улыбнулся пациенту.
- Расскажите, тогда и увидим, поверю ли я, - предложил он.

(с Бишем и чуть-чуть Сон)

- Правда, что ли?
Что-то в нем было определенно неправильное, в этом смешном крепыше, над которым не хотелось смеяться. Он был из тех, к кому следует присматриваться пристальнее, если хочешь пережить эту встречу. Пусть даже он сидит, свесив голые ноги с кушетки в одном больничном халате и нахохлившись, как боевой воробей.
- А откуда начинать?
- Откуда вам кажется удобным. Я готов слушать, начиная с любого момента.
Врач казался большим и мягким, особенно в этом его сияющем белизной халате. Но его присутствие – не враждебное, но такое, что невозможно не заметить, - наполняло всю комнатушку.
- А пока вы будете рассказывать, дайте мне вашу руку.
- Это еще зачем?
Югэ потребовалось несколько секунд, чтобы расшифровать короткую фразу из непривычных слов; вроде бы все понятны, но складываются то криво, то косо.
- Прощупать пульс. А это для измерения температуры.
Кажется, молодой человек не имел никакого понятия, что делают с градусником.
- Суньте под мышку и прижмите, - терпеливо объяснил Югэ.
Он придвинул к кушетке шаткий стул, с опаской присел, чтобы казаться ниже, не таким опасным.
- Здесь вам не причинят вреда.
Похоже, необычный пациент начинал успокаиваться - затаился, как кошка перед прыжком. Очень крупная и весьма отчаянная кошка.
- Сейчас никто, кроме меня, не сможет помочь вам, - убежденно сказал Югэ, развивая успех; он все еще протягивал градусник.
Пальцы мальчишки, крепкие, с крупными суставами, как у профессиональных бойцов, замерли в миллиметре.
- Я не шизик.
Доктор недоуменно нахмурился.
- Не кто?

(sanbiki da)

Югэ присмотрелся тщательнее, но пока ему не удалось определить, откуда родом больной. Что-то в нем напоминало госпожу Киккаву, но его речь нисколько не походила на ее мягкий говор.
- Тут же дурка, верно?
Мальчишка был слишком занят, измерял взглядом расстояния - до двери, до окна, до одежды, - что-то там вычислял в разбредающихся во все стороны мыслях. И расстроился, получив результат. Госпожа Юи улыбнулась: славный мальчик, он напуган и зол, но держится, как умеет. Врач бросил на нее взгляд, покачал головой: возможно, и славный, но не стоит его недооценивать, он может оказаться опасен, как загнанный в угол тануки. Югэ не дал волю безотчетному порыву загородить ее от щетинистого юного пациента.
- Вы находитесь в клинике доктора Кацуки. Вас привезли сюда без сознания.
- Слушайте, я не маленький, кончайте ломать комедию! Что с Реальностью?
- Если позволите себя осмотреть, мы придумаем способ найти ее.
Недавних травм заметно не было или же у мальчишка на редкость крепкая голова; значит, расстройство связи с реальностью у этого молодого человека связано с чем-то иным. Пациент упрямо сжал губы.
- Я в порядке, дядя! Где остальные?
- Как врач, я не могу принять ваше слово за истину, - ровным тоном сказал врач; края его терпению не было видно. – Я обязан осмотреть вас.
- Да пошел ты!
Мальчишка вдруг сдался, даже обмяк, словно выпустил державший его воздух. Доктор перехватил его взгляд: нет, обман, сражение не окончено, не затишье, скорее, отступление на заранее подготовленные позиции. Но этим отступлением и воспользовался Югэ: встал, вручил градусник, взял за запястье. Посмотрел прямо в глаза.
- Так что же случилось?
- Не знаю я!

(опять же втроем)

Мальчишка заметался, попытался высвободиться, округлившимися глазами - когда сообразил, что не вышло, - посмотрел на своего мучителя. В сердитом взгляде мелькнул намек на уважение.
- Нахлынуло волной, а дальше - темнота.
- Понятно, - сказал доктор так, будто каждый день встречался с подобным, и событие не несло в себе ничего нового или странного, или страшного.
Он оглядел руки мальчика до локтя и выше, но не нашел воспалений, никаких следов заражения или ожогов. Вероятно, парнишка ушибся головой. Без лишних церемоний Югэ протянул руку и ощупал затылок под густой шапкой чересчур длинных слишком ухоженных волос. Ему показалось, что он ощущает непривычный запах, очень легкий, почти неуловимый. Мальчишка страдальчески изогнул брови – в точности, как Рики, когда хотел получить запретный плод, - но в отличие от Тацунори, не притворялся.
- Голова раскалывается, - пробормотал он, опуская ресницы.
Доктор Югэ отпустил его и теперь возвышался над сидящим на краешке кровати пациентом, словно статуя Большого Будды.
- Прежде всего тебе нужен отдых. Постельный режим, никаких волнений, никакой мыслительной работы.
Госпожа Юи уже держала наготове стакан воды. Врач достал из кожаного чемоданчика склянку, вытряхнул из нее две таблетки и вместе с водой на маленьком бамбуковом с кое-где ободранным лаком подносе сунул под нос юному страдальцу.
Уходя, он, потянув за веревку, открыл узкую фрамугу под самым потолком.

(мы же)

Медсестра привела следующего пациента. Он сидел на круглом низком табурете точно посередине кабинета доктора Югэ. Сидел, сгорбившись, и с неотрывным вниманием смотрел в пустоту. Крепко сбитый мужчина средних лет с обветренным лицом и следом давнего ожога на руке.
- Добрый вечер, - сказал Морихиро, ставя чемоданчик на стол.
Пациент встрепенулся, поглядел на врача с осмысленностью семилетнего ребенка.
- Оно растет, - сообщил он радостно.
- Осторожнее, нельзя, чтобы выросло чересчур большим, - отозвался хозяин кабинета, сполоснул руки в крошечном умывальнике в углу.
Мужчина встал и неуклюже, по-деревенски, козырнул.
- Положитесь на меня, доктор!
- Хорошо. Сядьте.
Югэ достал шприц и ампулу, но не из шкафа со стеклянными дверцами, где стояли ровные ряды подписанных склянок и коробок, а из ящика стола. Ящик запер на ключ. Больной привычно закатал рукав.
- В прошлый раз у меня от него жгло глаза, - пожаловался он, как ребенок сетует на невкусную кашу.
- Это другое, лучше.
Отработанная годами практики процедура заняла несколько секунд. Следующие полчаса мужчины обсуждали погоду и вероятный урожай риса. Простые черные стрелки часов незримо ползли по медному кругу циферблата. Пациент замолчал на середине слова и теперь сидел, задрав голову к потолку, с напряжением кошки, которая не знает, ждать ей подачки или пинка. Прислушивался, иногда принимался мычать неразборчиво и щурил глаза.
- Что там? – поинтересовался доктор.
На идеальной побелке потолка не было ни трещин, ни пятен, ни даже мухи.
- Старым хозяевам не нравится, - пробормотал мужчина и состроил гримасу озабоченного недовольства. – Пришли... разные, шумят, ходят. Хозяева против. Но кто их слушает? Никто, никто, никто...
Он неожиданно сладко зевнул и, уже закрыв рот, потянулся прикрыть его ладонью.
- Ложитесь здесь, - велел Югэ и отдернул занавеску.
В комнатушке без окон, больше похожей на нишу или платяной шкаф, стояла кровать. Больше туда не помещалось ничего. Он уложил пациента, а сам сел за стол, открыл толстую тетрадь. Проставил дату, время и начал сосредоточенно писать.

(за Далару, которая поспешила с предыдущим постом, написала этот, но выкладываю я, ун!)

В сон потянуло – они не успели выйти за дверь. Еще пара неверных шагов, и от помощи он уже не отказался. Все равно неизвестно, куда идти.
Запах пыли - сухой, давней, еще не многовековой, но уже многолетней - защекотал ноздри, выдернул из небытия. Змейками – по стенам, праздничными гирляндами – под потолком, словно на Танабата*, плющ развесил зеленые плети. Серидзаве показалось, что в листве кто-то прячется, наблюдает за всем, что творится внизу. По стене расплылось уродливое желтоватое пятно от недавней протечки, отсыревшая штукатурка еще пахла водой и отслаивалась.
Тишина, абсолютная, до комариного звона в ушах, давила на виски; голову будто стянули металлическим обручем - и невидимый, неизвестный палач лишь сильнее затягивал винт. Серидзава перекатился на живот, его стошнило. Сделалось легче, но - ненамного. Он содрал с наслаждением невзрачную больничную одежду, натянул свои вещи, чтобы вернуть ощущение прежней жизни, та просачивалась песком сквозь пальцы, утекала, оставляя его в одиноком противостоянии с неизвестно чем.
Чисто выскобленные доски заскрипели под ногами, беглец замер. Он ждал, что сейчас его хватятся, будет паника и скандал. Дом как будто вымер, лишь качалась тень ветки в окне. Серидзава сделал второй шаг.
Он добрался до лестницы без приключений, никто не выскакивал с криком, никто даже не выглянул из-за двери посмотреть – кто же тут нарушает порядок. Воздух был густой и горячий, словно после дождя. Серидзава скатился бы вниз по ступеням, но чужой взгляд заставил его оглянуться. С площадки четвертого этажа за ним наблюдали – человек и собака.

(Бишоп и... ну, собака)

Внезапно появившийся человек не испугал Шестую, но заставил насторожиться. Шерсть поднялась дыбом на загривке, мертвый стеклянный глаз нашел цель...
Но тут же собака успокоилась. Чужак не выглядел опасным. Не пахло от него злобой. Смятением - да, но не враждебностью...
Еще недавно Шестая просто обошла бы человека стороной. Но сейчас рядом был хозяин. И надо было не столько предупредить его об опасности, сколько показать, как она, Шестая, бдитетельна и надежна...
Легкое глухое рычание. Нос, быстро ткнувший хозяина в ногу. И снова все внимание на чужака.
Вот так. А лаять рано.
Мальчишка попятился, не глядя, куда наступает. Ньёро, не двигаясь с места, следил, как он делает опасный шаг – нога соскользнула по гладкому дереву ступеньки, если не схватится за перила, переломает все кости.
Шестая подалась вперед. Чужак пятился, он собирался бежать... В душе собаки взметнулось древнее знание: кто убегает - тот дичь! Но она не кинулась на человека: в Центре хорошо поработали над ее воспитанием.
Ньёро качнул головой: не надо. Он не уточнил, к кому именно обращается, но каждый – незнакомый странный мальчишка и собака – поняли его одинаково.

В мягкой серой золе, что укрыла весь город, отпечатались следы. Сначала он решил, будто их оставила давешняя зверюга, чуть позже сообразил, что они не собачьи. Шире, глубже - здесь прошла, не втягивая когтей, огромная кошка. Размером с тигра.
- Супер, - подытожил он вслух. - Мой зоопарк и я. Есть еще кто живой?
Звук голоса утонул в почти невесомой пыли.
Из багровой, подсвеченной редкими сполохами пожаров густой дымной пелены выступал скелет мегаполиса, искаженный, рассыпающийся, будто выстроенный из детского конструктора, сколоченный наспех и брошенный - то ли гигантская свалка, то ли сходка Гашадокуро*. В жестяных бочках смолой застыла черная вода. Город затих и прислушивался, город ждал. Кошки на узких карнизах и шатких заборах, вороны на голых ветвях деревьев, что уцелели лишь чудом, собаки, исследующие руины, тоже замерли в ожидании. Это место могло называться "нечистой землей" - что сейчас было истиной, - могло зваться "речными воротами"*, суть от этого не менялась.
Нога поехала по какой-то жестянке, Серидзава с трудом удержал равновесие, схватился за перекошенное от удара уличное ограждение. Он присел на корточки, смел пепел, разбирая облупленные белые буквы.
- Минато-ку... Судзугамори?*
Исчезла телебашня, не поднимались над развалинами устремленные вверх небоскребы Шинджуку, от них не осталось даже черных обугленных остовов. Неведомая катастрофа смыла гостиницы и Экспоцентр на Одайбе и Сони-сити.
Серидзава торжественно поднял ладонь, присягая на том, что осталось от его города:
- Перестану смотреть на ночь кайдан*... если выживу.


-----------
*Gashadokuro - がしゃどくろ – гигантский скелет, часто в пятнадцать раз выше человека, созданный из костей людей, умерших от голода; увидев жертву, он хватает ее и откусывает голову, присоединяя ее кости к своим.
*穢土 (нечистая, грязная земля, понятие в буддизме) и 江戸 (речные ворота, выход в залив) читаются как "edo", Эдо, старое название Токио.
*Suzugamori keijou - 鈴ヶ森刑場 - (букв. «место казни в лесу Колокольчиков) – одно из мест в окрестностях Эдо (Токио), где предавали казни преступников, заговорщиков и христиан с 1651 г. По 1871 г. Казни специально проводили на окраинах, чтобы не замарать дух города
*kaidan (kwaidan) - 怪談 – рассказы о призраках, страшные истории.

С неба падал теплый снег и оставлял на пальцах грязные следы. Щербатые стены - где с остатками облицовки, где без - смыкались, отрезали путь к отступлению, да и куда ему было бежать? Арки скалились гнилыми кирпичными ухмылками, пустые рамы по-стариковски демонстрировали кое-где сохранившиеся пыльные, но все еще острые зубы. Пыльный смерчик играл посреди улицы с обрывком пожелтевшей газеты. Серидзава отобрал ее, и ветер, обидевшись, уполз в одну из своих нор. ...действуя по приказу и во имя Императора, японского правительства и генерального штаба Империи принимаем изложенные ниже условия... Дальше было не разобрать, бумага протерлась до дыр, лишь в конце проступало: 2 сентября, 1945, Шигимицу Мамору – по приказу и во имя Императора и правительства Японии, Умедзу Йошиджиро – по приказу и во имя генерального штаба. Серидзава вытер ладони - и понял, что тут было не так.
- Эй... - окликнул он тишину. - А где люди?
Высотные корпуса трех гостиниц больше не загораживали далекий залив, вместо железнодорожной многоуровневой развязки одиноко скучала узкая колея. Три... - Серидзава мотнул головой, пересчитал, - четыре этажа больницы и узкая часовая башня, похоже, знали секрет противостояния времени и пространству. Как и человек, что осматривал с крыши развалины.
Он стоял на самом краю, откуда просматривались окрестности, в темном облаке пыли - хозяин города, хозяин мира.
- Эй! - Серидзава подпрыгнул, неуверенный, что его заметили. - Где все остальные?!
Он гадал, услышали ли его, когда человек повернул голову. Расстояние между ними точно схлопнулось, Серидзава попятился. Суконная шинель вместо дождевика, волосы коротко подстрижены на военный манер, но это все равно был он – человек с перекрестка. И все так же похож на птицу. Под расстегнутым воротничком гимнастерке на монашеских четках висел длинный острый клык. Серидзава от неожиданности сделал еще один шаг – лучше бы воздержался! – споткнулся и опрокинулся на спину. Он успел заорать от обиды на мироздание, а потом мир вокруг потемнел.

_____________
(по большей части Биш)

Мегуро

Под ногами хлюпало - ночью шел дождь, - приходилось смотреть, куда ступаешь, чтобы не очутиться по щиколотку в луже. Скользкая глина под ногами добавляла интереса к прогулке. Рики, брезгливо выпятив нижнюю губу, разглядывал рыжие пятна грязи на с утра еще чистом ботинке. Люди, которые без видимой цели толклись в узком пространстве между уцелевшей кирпичной стеной и на скорую руку возведенных халупок, текли одинаковой серой массой, делая длинный проулок похожим на сточную канаву после дождя. Белая рубашка сына доктора Кацуки казалась в этой безвольно булькающей человеческой жиже цветком камелии, который сорвали и выбросили - может, ветер, а может быть, чья-то рука. Кию, скованная в движениях традиционной одеждой, едва поспевала за спутником, который уверенно прокладывал им путь между шаткими столиками, полотняными навесами и деревянными лавками. Она непременно потерялась бы, не держи ее Кацуки-младший за руку. Их сторонились, как пришельцев из иного мира, незатронутого недавней войной.
На ветру мотался красно-белый бумажный фонарь. Под навесом уместилось целых три столика, заведение процветало. К стене некогда дома напротив, а теперь просто стене лениво прислонился еще один гость из мира, отличного от жизненного пространства здешних обитателей. Маленькая пухленькая спутница Рики глядела на этого человека со смесью уважения, недовольства и боязни. Но замедлить шаг Кацуки и тем самым отдалить неизбежную встречу у нее не получилось, оставалось только поправить выбившуюся от быстрой ходьбы заколку с дешевой подвеской и придать набеленному лицу приятное глазу милое выражение. Нет, она не думала, что сумеет обмануть им кого-то, обязывала избранная ею деятельность. На мгновение "Персик" сжала крепче мужскую ладонь в своей руке - последний знак надежды на заступничество.

(японское трио)

Ребенок ненадолго остался в больнице, Мэнди вышла, чтобы выкурить дешевую сигарету. Каким образом здесь оказалась Рису, трудно было сказать, но она была - ловила летучий мусор у самой земли, потирала локоть, улыбалась из-под пушистого каре: потеряла шнурок. Австралийка подумала, что привыкла относиться к странной женщине так, как на ферме относилась к любимой собаке. У нее была огромная лохматая серая овчарка, которая целыми днями ходила следом за ней. На ферме не было больше детей, только братья и стеснительный полукровка-наггет. За неимением ничего лучшего Мэнди играла с Дворнягой, доверяла ей нехитрые тайны, даже читала стихи. Собака была молчаливым спутником, но это не умаляло ее достоинства.
- Я была очень правильной в детстве. Боялась подвести семью, отца, братьев. Потом стала нарушать правила, но было уже слишком поздно, - Рису заговорила так неожиданно, что Мэнди чуть не уронила недокуренную сигарету. Вот и строй аналогии... Японка оглянулась и замолчала. Мэнди хмыкнула и затянулась.
- В моем детстве никто не давал ломаного гроша за то, что я делаю. Чтоб под ногами не путалась только. Потом выросла, сказали выметаться замуж. А я в армию...
Рису оглянулась еще раз, посмотрела дольше, задумчивее. Потом кивнула и, резко опустившись на корточки, поймала пожелтевший лист. Он не сразу рассыпался в пальцах.

Мегуро

Это он? - уточнил вполголоса Рики, хотя ответ был очевиден.
Звонкое: "Угу!" оказалось слишком громким, на них обернулись несколько человек и тут же отвели взгляды. Прямо посмотрел лишь тот, о ком шла речь. Кию исполнила ритуал подзащитной и наполовину спряталась за неширокой пока что спиной. Рики сглотнул, оказавшись меж двух огней.
- Принесла? - вместо приветствия спросили их похоронным голосом.
Женщина молча подтолкнула в спину что-то заробевшего благодетеля.
- Ну что? - огрызнулся тот. - Я еще ничего не обещал!
Его подтолкнули снова, настойчивее.
Прохожие обходили троицу как можно дальше, даже если это означало прижаться к стене. Еще более умные просто сворачивали в соседний проулок. Над головами в тучах опять собирался дождь.
- Ну ладно... - Рики поскреб в затылке; следы недавней драки уже были почти незаметны. - Я могу...
Его снова пихнули.
- Я хочу отыграть долг Кию.
Их обоих смерили взглядом.
- Сразу весь?
- Он очень хорошо играет, - внесла свою лепту пухленькая девушка. – Очень-очень хорошо. Он сможет. Позвольте ему, пожалуйста.

(втроем)

Она в волнении теребила ручку сложенного зонта-трости. Западный и мужской, он был слишком большим для ее нежных ручек и, казалось, стоит его раскрыть, как первый же порыв ветра унесет ее как семечко одуванчика.
- Залог есть?
- Ч-черт!
- На что ты рассчитывал?
Но Рики уже было не остановить. Из кармана появился бумажный пакет.
- Тут должно хватить на взнос. Не верите - посмотрите сами.
Пакет сменил хозяина, человек у стены бросил на содержимое короткий взгляд, затем кивнул.
- Ну, а если ты проиграешь?
Кию знала, что это последний вопрос, который стоит задавать мужчине перед схваткой, будь то драка или турнир по бильярду. Еще хуже – заставлять на него отвечать. Она воинственно перехватила зонтик, будто нагинату, и вышла из своего «укрытия».
- Он лучший из лучших! Я поручусь за это своим телом и своей жизнью.
Их собеседник сунул пакет в карман.
- Твое тело меня не интересует.
- Так мы договорились? - Рики нетерпеливо приплясывал на месте, словно играть нужно было через час.
- Да.

(японское трио, ун)

Май 1947 года
Клиника доктора Кацуки, Токио

- Дорогая, ты же видишь, что сюда нельзя сажать еще один куст, это нарушит весь порядок, - ласково говорил садовник.
Человек непривычный посчитал бы, что женщина, с которой он говорит, не видна за пышными ветвями молодой смородины. Впрочем, в дальнем углу двора, отданного под огород, посторонним было делать нечего.
Почувствовав на себе взгляд, Ягимори, похожий на некрупного добродушного медведя, обернулся и, чтобы не быть невежливым, положил испачканную в земле лопатку и поднялся на ноги.
- Доктор Югэ, посмотрите, какие замечательные кусты!
Он с гордостью окинул взглядом только-только высаженный вдоль забора смородиновый ряд.
- Красиво, - согласился врач. – Откуда они у вас?
- Мой приятель купил для своего сада, но теперь он уезжает за море. Он приходил вчера навестить меня в последний раз, а сегодня утром привезли их. Прощальный подарок.
Югэ понимающе кивнул.
- Кто передал вещи для нашего Ньёро? – перешел он сразу к делу.
Крепыш-садовник смутился, глядя в землю, потер друг о друга ладони в тряпичных рабочих перчатках.
- Жена считает, сплетничать нехорошо.
- Мне нужно поговорить с тем человеком. То, что он знает, может очень сильно помочь в лечении Ньёро. Неужели вы не желаете бедному парню выздоровления?

Деревня Шичиригахама

Песок был черным.
При низких тучах и зеленовато-серых волнах контраст смазывался, но послеполуденное солнце резало глаза и хотелось отвернуться, смотреть куда угодно - только не на широкую полосу берега, словно укрытую неостывшей золой. Перевернутые вверх килем рыбацкие лодки были похожи на мертвых китов.
В прилив океан наверняка добирался почти до небольших деревянных домов, что лепились выше по склону, а скала на границе песка и воды превращалась в небольшой островок. Сейчас на мелководье плескалась чумазая малышня под присмотром девочки лет шести, а над их головами, точно страж, неторопливо парила коричнево-рыжая большая хищная птица. Она напоминала военные самолеты.
На станционной платформе раздался свисток, возвещая, что небольшой, в два вагона, поезд отходит, и пассажирам - двум тетушкам с корзинами и свертками - до Камакуры стоит поторопиться.
День выдался теплый и ясный, вот только черный песок...
Доктор Югэ жил в Токио лишь последние два года, но сейчас, когда он, в начищенных ботинках и сером европейском костюме, при галстуке и с зонтом-тростью в руке шел по плотному рассыпчатому волнистому «ковру», он походил на столичного пижона. Неуместного в этом диком уголке мира. Наверное, все здесь было точно таким же и сотню, и тысячу лет назад. И не изменится еще через сотню.
Воздух здесь был прохладнее, чем в городе. Морем пахло сильнее. Из-под ног то и дело шмыгали прочь непонятные создания, похожие на толстеньких коротких змей.
Потребовалось время, чтобы узнать, где найти нужного человека. Это теперь доктор знал его фамилию, а начинал поиски в деревне Миура он единственным подспорьем – фотографией. Многие знали Кабурагу, мало кто мог внятно сказать, где он может быть в этот час.

(пока дуэтом)

И вот теперь Югэ Морихиро по черному мрачному берегу шел к лодке, над которой усердно трудился небогато одетый мужчина в летах - счищал с днища розоватые хлопья ракушек. Завидев столичного гостя, Кабурага отложил скребок. Какое-то время застенчиво переминался с ноги на ногу, не решаясь поднять взгляд.
- Неудобно-то как получилось... – сквозь темный загар пробился румянец, неуместный на плоском обветренном лице. – Вы уж извините, что оторвал вас от важных дел, господин...
- Доктор Югэ. И, по правде сказать, вы и есть мое дело. Я хотел бы поговорить с вами об этом человеке.
На фотоснимке, бережно извлеченном из картонной небольшой папки, будто специально для него сделанной, три человека позировали на фоне «зеро». Белая линия как будто стала меньше оттого, что фотографию больше не складывали пополам.
- В деревне говорят, что я умом тронулся. Не в лицо, конечно... так, шепчутся за спиной, сторонятся, - Кабурага оглянулся на неприхотливые дома, отсюда напоминающие колонию древесных грибов на замшелом стволе. - Золовка мечтает отвести меня к лекарю, дед твердит, что пора идти в храм.
Как неловко должен был чувствовать себя этот неторопливый в мыслях и действиях деревенский житель, может, не слишком образованный, но смышленый, чтоб управиться с самолетом, рядом с юными лейтенантами, выпускниками военных училищ и опытными боевыми пилотами предыдущей войны. Вероятно, держался в сторонке и отмалчивался. На фотографии рядом с мальчишками (один держит щенка на руках, второй - ни дать, ни взять, наследный принц, если судить по позе) он казался лишним.

(все еще дуэтом)

Кабурага неловко погладил плотную желтоватую бумагу, разглаживая снимок.
- Вот вы - ученый господин, из города, знаете все на свете, - коротышка-рыбак уставился на песчинки, припорошившие дорогие, до блеска начищенные ботинки столичного гостя. - Вот если кто-то умер, а потом опять встречаешь этого... человека, как такое возможно?
Задай он такой вопрос кому-нибудь в деревне, тот отшатнулся бы в испуге. И пробормотал бы охранные слова, а потом держался бы подальше. Доктор не шевельнулся, напомнив этим тех самых юных лейтенантов, которых подобные вещи могли позабавить и только.
- Почему вы уверены, что он умер? – в ласковом тоне не было и намека ни на страх, ни на презрение образованного человека перед дремучим суеверием.
- Я видел, как загорелся его "рей-сен"*.
Ястреб-томбэ с пронзительным криком прошел над самыми их головами, Кабурага улыбнулся ему как давнему и хорошему знакомому.
- Левый бак подтекал. Не успели отремонтировать, так молодой господин приказал механику заправить только правый, а о левом забыть вовсе. Я предложил поменяться машинами, а молодой господин сказал, что нет времени. Он и господину Хашимото отказал...

(еще дуэтом, но речь о третьем)

- Кабурага?..
- Все в порядке.
Напряженный голос выдал ложь, но лейтенант ничего не сказал. А Кабурага ничего не сказал про то, что у командира не хватит горючего вернуться на авианосец. Их машины шли над построением противника, слишком высоко, чтобы самим представлять угрозу и чтобы завязывать бой.
- Кабурага, хочу знать о повреждениях твоей машины.
А он хотел знать, как себя чувствует А6М лейтенанта; «зеро» шел, перекосившись, светло-серый борт из-под левой плоскости пачкала темная полоса.

Видимо, воспоминания были такими яркими, что бывший летчик погрузился в них с головой. Он замолчал, только беззвучно шевелил губами. Наверное, видел, словно наяву, как раскручиваются винты, как поднимаются один за другим в воздух самолеты.
- Откуда вы взлетали? – вторгся в его мысли Югэ.
Кабурага вздрогнул.
- С «Каги», с корабля господина капитана Окады. Нам дали приказ уничтожить один из американских авианосцев.
Рассказ все норовил неожиданно вильнуть в дебри; Кабурага путался, конфузился и сбивался, но упрямо (как, по-видимому, делал все в жизни) пер к сути.
- Молодой господин сбросил обе торпеды, но ему показалось, что они прошли мимо цели, - бывший летчик собрал лоб в широкие складки. – И тут его самолет загорелся. Бак-то тек...

(теперь - трое)

- Вы видели, как он упал? – подсказал доктор, глядя сверху на уже седеющую макушку и опущенные плечи.
У Ньёро были следы от ожогов на кистях рук и запястьях. Белые шрамы казались причудливым рисунком, и кое-кто из пациентов побаивался смотреть на них. Лицо, как ни удивительно, осталось чистым, на гладкой молодой коже не было даже намека на ущерб от огня. Сейчас безымянный молодой человек как две капли воды походил на себя на снимке, хотя прошло уже несколько лет. Различий было всего два: он похудел, а из взгляда не уходила растерянность человека, который не помнит себя.
Кабурага покачал головой.
- Там был дым и огонь. Только самоубийца мог решиться на такую атаку. Может быть, он сумел врезаться в крейсер, может быть, упал в море. Я не знаю. Один раз молодой господин произнес очень странную фразу... – Кабурага посмотрел на россыпь содранных с днища лодки ракушек, они были похожи на облетевший лепестки.

Многие пилоты, взяв пример с матросов, прятали, где только могли, фляжки с трофейным алкоголем или дешевым, купленным в отпусках сакэ. В офицерской кают-компании никого не было, Кабурага воспрянул духом и только потом заметил лейтенанта – тот сидел в углу, сосредоточенно мусолил карандаш над письмом.

(трио)

«Дорогая мама, несколько раз перечитал твое последнее письмо – все семь страниц. Я недавно посылал тебе деньги и, раз тебе не пришлось жертвовать их в этот раз богам, потрать всю сумму на себя. Потрать их так, будто мы все еще богаты. Не надо откладывать на свадьбу Фуки-фуки, моего жалования хватит. Да и сомневаюсь, чтобы она сейчас думала о замужестве. И, пожалуйста, не плачь, если получишь уведомление о моей смерти. Буду ждать тебя в храме Ясукуни». На одном из столов лежала бумага, на верхнем листке кто-то оставил неуклюжие каракули, ребенок и тот нарисовал бы самолет лучше. Лейтенант запустил пальцы в карман, вытащил игрушку-талисман – лисичку с красной лентой на шее и улыбкой на острой мордочке.
- Кабурага... когда вернусь, перед моими глазами должны быть не растоптанные цветы.

- Когда я вернусь, перед моими глазами должны быть не растоптанные цветы, - повторил бывший летчик. – Что молодой господин хотел этим сказать, я тогда не понял.
В паузе доктор Югэ окинул взглядом расстроенного собеседника – трагическое выражение, достойное лучших образцов нового искусства, кинематографа, в сочетании с пропыленной черным песком рабочей одеждой. На горизонте собрались тучи, их несло к островам, и лучи-прожекторы солнца, которым удалось пробиться сквозь них, терялись в могучем просторе океана. Разноцветные ракушки на темном дереве лодки напоминали позабытые детьми игрушки.

(sanbiki)

- Вы не собирались просить в том доме работу, так?
Кряжистый собеседник доктора потупился настолько смущенно, что не потребовалось доказательств: если бы ему предложили место, едва ли он отказался.
- Я хотел извиниться перед его семьей, - Кабурага вытер ладони о полотняные выцветшие штаны. - За то, что такой никчемный человек, как я, выжил, а их сын - нет.
- И вам удалось?
- Их там не было...

За оранжереей давно не ухаживали, и она – предоставленная сама себе – превратилась в то, чем должна была казаться по замыслу архитектора. В то, чем, ничего не зная об этих давних планах, делали ее в играх дети. Застекленный купол еще сдерживал непогоду, хотя некоторые фрагменты треснули, закоптились. Островок буйной зелени посреди разрушения и кирпичных развалин. Где-то звонко щелкали по широким листьям капли, журчала вода. Незваный гость боязливо оглядывался по сторонам, прижимая к животу потрепанное военное кепи.

- Он спал там, на полу... ну, мне показалось, что спал, - бывший летчик говорил теперь очень тихо, так что шипение волн, накатывающихся на черный песок, почти заглушал слова. – И он был как новорожденный, без одежды...

...только огненная вязь татуировок покрывала тело - незнакомый орнамент все его тускло светился в полутьме оранжереи.

- Я со страху чуть не обделался, - Кабурага пристыжено улыбнулся. – Вы уж извините меня, сенсей.

(ун!)

Югэ почувствовал неожиданный прилив энергии. Кто-то, как садовник, мгновенно принявший случай с замороженным телом за бесчинства демонов, поверил бы в потустороннюю природу этих татуировок. Кто-то стал бы отрицать саму возможность такого или приписал бы увиденное Кабурагой усталости и желанию чуда. Доктора не волновали настолько тонкие материи. Выживший в невероятной ситуации пациент, прошедший через то, что редко выпадает на людскую долю, погруженный в глубины собственного сознания. И под рукой. Здесь пахло прорывом в кропотливой работе, которую Морихиро вел с того самого августа. Вел, не зная, куда она приведет и на что будет похож результат. Цель формулировалась расплывчато и слишком обобщенно. Но он узнает, когда достигнет ее.
- Это вы доставили его в клинику доктора Кацуки?
Бывший летчик кивнул.
- Тоже все как-то странно получилось... Одолжил ему смену белья, все болталось, точно на вешалке.
Оказалось, что идти некуда, и поэтому они бесцельно бродили по разоренному городу, пока не проголодались. Вернее, есть захотел Кабурага, его спутник молчал, недоуменно разглядывая дома и людей.

(продолжаем)

Мимо прокатили американцы, их тяжелая машина попала в выбоину колесом, окатив грязной смесью воды и глины и уличный лоток, и пристроившихся вокруг с мисками лапши людей. Кабурага ожидал громких криков, но вокруг все молчали, только опускали головы, чтобы не встречаться с ним взглядом.
- Чтоб вы сдохли... - процедил бывший летчик.
- Это можно, - легко согласился кто-то рядом.
Кабурага оглянулся. Его спутник так и не притронулся к супу, сидел, будто школьник, сложив руки на коленях, смотрел вслед победителям - их "студер" пытался одолеть чересчур крутой поворот. С громким "пуф-ф!" лопнуло заднее колесо, автомобиль нелепо осел на задок, точно ошарашенная деревенская баба.
- Надо было тщательнее бомбить! - крикнул им молодой парень, который пристроился со своей миской в стороне от остальных. - Чтобы здесь совсем ничего не осталось
Кабурага его принял сначала за американца: волосы цвета осенней травы, да и ростом высокий, не в пример остальным. Лишь чуть-чуть погодя сообразил, что злой шутник одет точь-в-точь как они, в выцветшую «тип 3» без знаков отличия. Наблюдая, как стайка неугомонных мальчишек с хохотом прыгают вокруг "студебеккера" и поддразнивают пассажиров, незнакомец протянул сложенную втрое бумагу.
- Отведи по этому адресу, - посоветовал он. - И поверь, так всем будет лучше.
У него было по-крестьянски широкоскулое лицо и обветренная, с россыпью веснушек кожа. Кабурага замялся, и тогда незваный помощник сунул записку ему в нагрудный карман.

(mochiron)

Что ж, от Рики тоже иногда бывает польза, не только растраты и хлопоты, что бы ни выражал всем видом, хоть и молча, его отец.
- Вы правильно поступили, что воспользовались советом. В нашей клинике о нем хорошо заботятся. Скажите, не было ли других случаев наподобие той неудачи со «студебеккером»?
Становилось все интереснее. Югэ не намеревался делиться своими мыслями с отставным летчиком, но начинал думать, что необычное происшествие в жизни его пациента дало тому не только амнезию. Много шума наделал человек, который демонстрировал всем женщину, способную точно повторить текст на бумаге, к которой ей дали прикоснуться, но не показывали саму надпись. Ни одна комиссия еще не сумела доказать обман. А доктор, который присутствовал на одном таком показе, был склонен верить в неизведанные возможности человеческого мозга.
- Может быть, вы высказали еще какое-нибудь желание, и оно исполнилось?
Щурясь от яркого света, Кабурага запрокинул голову к небу, в котором ходил широкими кругами рыжий ястреб.
- Не исполнилось, - вздохнул бывший летчик. – Но я верю в молодого господина. Один раз я проговорился... мы тогда были пьяны... я признался, что хотел бы, чтобы он вернулся домой.

Лейтенант удивленно вскинул брови, словно только-только проснулся – была у него такая привычка, когда слова собеседника выдергивали его из задумчивости. Рассмеялся.
- Мне ничто не помешает. И никто. Не волнуйся ты так, Кабурага.

- Молодой господин не обманул... Как вы думаете, сенсей, он поможет мне вернуться в небо?

Югэ изучил покрытое морщинами не такое уж старое – но война наложила свой отпечаток – лицо собеседника. Лучистые мечтательные глаза, словно отраженная глубина небес в озере посреди изъеденного сопками каменистого высокогорья.
- Вам больше поможет действие, чем бездеятельное ожидание чуда. Сейчас идет запись пилотов в гражданскую авиацию, почему бы вам не попробовать себя там? Уж точно будет лучше, чем здесь.
На горизонте копились сизые тучи. По левую руку ввинчивались в небо оранжевые скалы Инамурагасаки, по правую – упрямой скалой поднималась из воды Эношима, остров, целиком посвященный богине.
- Так как же его звали до того, как он попал к нам в клинику?
- Ашимура Такауджи, - Кабурага помахал рукой большой птице, что кружила над ними, словно давнему хорошему знакомому. – «Ястреб». Только он мог сделать позывной из собственного имени.

«Учитель, я все не оставлю этих мыслей. Как будто только и живу ради них», - Югэ усмехнулся. «Кто-то назовет это местью, кто-то ответом. И то, и другое предполагает обидчика, противника. В этом человек и страна равны: их можно повергнуть физически или морально. Но только если достаточно на это сил».
Обычно человек идет против человека, страна против страны, масштаб не сравнится.
Раздался свисток об отправлении, и маленький, всего из двух вагонов, поезд тронулся, постепенно набирая ход. Соседи везли кур, из которых завтра наверняка выйдут отличные блюда в дорогих ресторанах. Пара студентов с развернутыми на коленях книжками пихали друг друга локтями и обсуждали правильность написания сложного иероглифа. Когда-нибудь такие же, как они, будут обсуждать длинные химические формулы, каких не знают сегодня... У самого окончания платформы, опустив голову, словно рассматривала высокую траву около путей, застыла, подобрав под себя ноги, крошечная грязная старушка. Платье цвета нищей обездоленности было ей велико и сидело косо.
«Вот оно, отражение Японии сейчас».

"Дома", в миссии, нашлись новые поручения и беготня счастливо продолжалась до самого вечера. С долей сожаления проводив последние солнечные лучи, Рису, пробегая, закрыла и убрала на полку драгоценные книги. Учеба на английском и Мэнди здорово помогали вспомнить язык, но иногда девушка чувствовала легкий стыд от того, что не знала многих названий на собственном.
Сама светловолосая "оккупантка" с режущим уши акцентом кричала во дворе на какого-то местного, то ли прихватившего больше еды, чем положено было, то ли пытавшегося купить излишек. Искаженная японская речь прерывалась вполне аутентичными австрализмами и международной руганью. В конце концов, на шум примчался священник и скоро крики затихли. Позже белая от злости Мэнди зашла за курткой.
Рису скользнула за ней. Эта часть города была обитаема и сравнительно хорошо обустроена - хотя, наверное, любому приезжему австралийцу - да и самой ей лет семь назад - так бы не показалось. Но вместо невнятной свалки до горизонта вокруг теперь красовались определенно-человеческие дома. Кое-где земля даже была заново размечена: многие документы сгорели, и диспуты решались по-деревенски, на месте.
Мэнди курила в дороге, не слишком заботясь о сохранности сигарет, и по этой примете Рису верно предположила дорогу. На Небесном Рынке у Аманды было много знакомых и еще больше врагов, но, согласно текучим законам этого места, врагам пока было труднее, а миссия постоянно нуждалась в деньгах и поставках. И при всей любви местных завсегдатаев к легкому заработку, обойти австралийку в переговорах с англоязычными "поставщиками" они не могли. Рису надвинула на глаза позаимствованную у Мэттью фуражку - взгляды этих людей оставляли неприятный след.

«Вот оно, отражение Японии сейчас».
Никакая месть ей не поможет.
«Разве не сможет она, переродившись, обрести новую молодость и занять трон победителя?»
Ты мечтатель, мне нравится в тебе это, я часто говорил. Но твои мечты пусты, как выброшенная ракушка – моллюска из нее уже съели. У Америки есть кнут, и даже самый ретивый конь не пойдет против него, как его ни корми и уговаривай.
«Пегасу не страшен кнут. Он парит в небесах, пока людишки возятся в земле».
Уж не уверовал ли ты в сказки? Морихиро почти слышал добродушно-язвительный смешок, которым, вместо наказаний, направлял их, студентов, будто непослушное стадо, учитель.
«Человеческий мозг способен на многое. Он может гораздо больше, чем мы себе представляем. Мы мним себя всемогущими, но лишь слегка отличаемся от животных. Живем по инерции, почти не пользуясь своими возможностями, которых и не знаем толком. Но если начать раскрывать их...»
«Станция Шинджуку», - прервал его внутренний диалог громкий вежливый женский голос.
Пора выходить из вагона.
В действительности ему уже никогда не поспорить с учителем, как бы ни хотелось. То ли учитель действительно занемог, то ли по каким-то другим причинам отправил вместо себя накануне в пригородную больницу, где требовалась консультация, любимого – судя по тому, сколько требований и претензий на него сыпалось, – ученика, Югэ. Тем утром от их городской клиники в двух кварталах от моста Айой остались лишь стены и погнутая оплавленная решетка забора. Ни врачей, ни пациентов.

ГОРОД ТЕНЕЙ

Кто-то дернул его за штанину - очень настойчиво, деловито, прихватил и тянул за собой, так что впору было второй раз испугаться за предмет, что достался ему с большим трудом и экономией. Не отказывать же себе еще раз!
- Да пригнись же ты, дуралей! - пискнул тоненький голос.
В лицо ударил жаркий, с запахом мускуса ветер, следом за нежданным советчиком Серидзава нырнул за нагромождение бетонных плит. Над головой впустую щелкнули когти, взмахи гигантских крыльев подняли клубы пыли. Разочарованно басовито взмяукнула огромная кошка.
- Т-сссс! - зашипели рядом. - Прячься!
Зажимая обеими ладонями рот, Серидзава согнулся в приступе беззвучного кашля.
Когда шквал утих, он осмелился выглянуть из убежища и оглядеться. Осторожно потрогал глубокие борозды на бетоне - он мог спорить на что угодно, что минуту назад их тут не было.
- Эй! - он повернулся к спасителю. - Кто это бы...
В тени балок, сложив маленькие когтистые лапки и зажмурившись, бормотала молитвы большая - размером с собаку - крыса с наголо обритой головой. Вдобавок ко всему, она была облачена в полное монашеское одеяние вплоть до джикитоцу* и кэса*. Дойдя до одному ему ведомой точки, зверь замолчал, шевельнул ушами и открыл глаза. У крыс не бывает человеческой мимики, но эта скептично искривила рот, блеснули два больших металлических зуба.
- Что глаза-то вытаращил? – поинтересовался миниатюрный служитель Будды.

------------------
*jikitotsu – верхняя одежда буддийских монахов, преимущественно черного или темно-серого цвета.
*kesa - 袈裟 – она же касайя, желтая или коричневая накидка буддийских монахов.

(Далара soshite)

10 мая 1947
Клиника доктора Кацуки

- Югэ-сенсей!
Раскидывая ногами камешки гравия, юная Нодзоку промчалась по дорожке к воротам. Белый фартучек медсестры сбился на бок, из-под чепчика торчали оттопыренные уши. Врач остановился, чтобы маленький белый вихрь не сшиб его с ног.
- Снова этот гадкий инспектор Ханата! Он в морге мучает крысу!

Югэ распахнул дверь редко используемого морга. Изнутри дохнуло холодом каменного мешка в заключении толстых стен. Нодзоку преданно топталась за спиной врача, бережно держа обеими руками медицинский чемоданчик. Четким ритмом прозвенели шаги по кафелю, когда доктор подошел к столу, над которым орудовал полицейский, и заглянул в металлический лоток.
- Что вы делаете? – потребовал он.
- А, здрасти, доктор, - почти любезно поприветствовал его Ханата. – Не извольте беспокоиться, она уже дохлая.
Серая тушка, подогнув лапки, безжизненно лежала в толстом слое сухого льда. Медсестра у двери тихонько заскулила.
- Думаю, уже достаточно. Теперь вот так...
Инспектор двумя пальцами извлек крысу из ледяной колыбели и положил рядом. У него все не получалось завязать веревку вокруг задних лапок животного – соскакивала петля. Югэ наблюдал с отвращением. Выставить этого человечка за порог не было возможности: скандал с полицией в дополнение к смерти санитара слишком сильно отразился бы на репутации клиники.
А Ханата вот-вот лишит зверька лап.
- Дайте сюда, - не выдержал доктор.
Он быстро и ловко затянул узел и посмотрел полицейскому в глаза. Тот на мгновение смутился и отвел взгляд, но тут же вернулся к привычной браваде.
- Вот спасибки.

Ханата вынул фотокамеру – черную с металлом, небольшую, со множеством рычажков и кнопок и блестящим глазом объектива – и сделал несколько снимков под щелканье где-то внутри и стрекотание перематываемой пленки. Потом убрал агрегат обратно, против ожидания не возясь с ремнями чемодана.
И вдруг дернул за веревку. Крыса со звонким стуком упала на пол. Нодзоку взвизгнула-всхлипнула. Она прижалась к косяку, когда Ханата прошествовал мимо, волоча страшную "игрушку" за собой.
Югэ поймал его на середине лестницы на первый этаж. Взявшись руками за перила, преградил путь.
- Вы хоть понимаете, где находитесь? Я не позволю вам довести до истерики пациентов.
- Доктор... – задрав голову, упрямо возразил полицейский. – У вас здесь убили человека. Надо знать, как это было сделано, кем и почему. Таково правосудие.
Врач навис над ним сумрачной грозовой тучей.
- Я не могу и не стану жертвовать психическим здоровьем и жизнью даже одного человека ради вашего правосудия.
На этот раз Ханата ответил прямым взглядом.
- У вас правосудие собственное?

Они все-таки не стали протаскивать крысу по всем этажам, как собирался полицейский, а, спрятав под плащом, отнесли ее на середину лестницы к четвертому этажу. Югэ подтвердил, что мокрый след начинался именно оттуда.
- Эксперимент не чистый, - проворчал Ханата. – Но что ж поделать...
Ступени негодующе скрипели у них под ногами.

(не мое, помогаю)

Жгуты конопляной соломы, из которой была сплетена шименава, почернели и торчали обугленными махрами. Ханата пристально обследовал их с помощью лупы, потом стенографически записал что-то в свой крошечный блокнотик. Крыса уже таяла, и вокруг нее образовалась лужица. Югэ взирал на это с нескрываемым отвращением.
Вероятно, по замыслу архитектора, витражи украшали все узкие, похожие на крепостные бойницы окна на каждой площадке, но сохранились только внизу. Между третьим и четвертым этажом их забили фанерой. Инспектор поднял вопросительный взгляд на спутника.
- Это не имеет отношения к делу, - ответил врач и жестом предложил идти дальше.
- Вы уж, дражайший доктор, позвольте мне решать, что к чему имеет, а что не имеет отношения, - с приторной любезностью возразил полицейский.
- Стекла бьются, - туманно пояснил Югэ и первым шагнул на нижнюю ступень следующего пролета.
- Что это такое?
Ханата поднял повыше старый бумажный фонарь.
Складывалось ощущение, будто неизвестный шутник, пыхтя от натуги, затащил наверх бочку с дегтем, а затем одним ловким пинком опрокинул ее, так что по лестнице потекли ручейки густой черной жижи. Похожий на бобра – такой же коренастый и суровый – инспектор присел над потеками и осторожно тронул один из них пальцем; неопознанная субстанция была склизкой.

(теперь вдвоем)

Медсестры топтались на площадке, не решаясь последовать за мужчинами. На потемневших от времени и долгого неупотребления ступенях (а выше - и на перилах) белели глубокие борозды, как следы огромных когтей. Неизвестный гость был осторожен, но все-таки наступил в натекшую лужицу и оставил четкий отпечаток. Большой – чересчур! – кошачьей лапы.
Нодзоку (трудно было понять, что пугает ее сильнее - сам инспектор с его экспериментами или место, куда он собирался попасть) попятилась и собралась завизжать, но госпожа Юи крепко взяла ее за руку. Похоже, луноликая медсестра единственная сохраняла завидное хладнокровие. Если не считать дохлого грызуна, разумеется. Потому трусиха Нодзоку только ойкнула, когда им на голову посыпалась штукатурка.
- Кто-то ходит по четвертому этажу, - прошептала она.
- Что за чушь! - возмутилась госпожа Юи.
Балки потолочного перекрытия негромко поскрипывали в такт шагам.
Инспектор Ханата выпрямился и, насколько мог, поднял фонарь к давно не беленому заново потолку. Там зияли темные пятна и бежали извилистые трещины.
- Неиспользуемый этаж, я так понимаю? – уточнил он.
- Кроме того, - добавила госпожа Юи, - ходят выше, в часовой башне.
Взгляд, которым старшая медсестра окинула всех присутствующих, начиная с доктора и заканчивая крысиным трупиком на веревочке, не обещал ничего хорошего. И особенно достанется обаятельному разгильдяю девятнадцати лет, если выяснится, что это он вновь проник в запретное место.
- Нодзоку, - приказала госпожа Юи. - Сходи и проверь, у себя ли в комнате Рики.
- Полагаю, Кацуки-кун находится где-то в городе, - сказал доктор Югэ.
Они с госпожой Юи перекинулись быстрыми взглядами: "а вдруг?" – "старые россказни". Полицейский заинтересованно оглядел врача и медсестру, будто собрался задать вопрос, но оба приняли непроницаемый вид.

(ага!)

А на четвертом этаже припала к полу Шестая. Если бы не хозяин рядом, собака кинулась бы наутек, по-щенячьи визжа.
То, что протекло мимо нее наверх, было чужим и опасным. Черный сгусток тоски, бесплотная гигантская... кошка? Нет, не кошка. Оно ничем не пахло, и это было особенно страшно для Шестой, но промозглый холод проник до самой собачьей кожи, тронул под густой шерстью, заставил молча содрогнуться.
Чужой голод проплыл мимо, чужое неутолимое отчаяние... но злобная тварь не тронула их с хозяином... и хорошо, и хорошо...
Наверное, Шестая заскулила бы и сунулась бы носом в хозяйскую ладонь, ища утешения и ласки. Но вместо этого собака вскочила на ноги и напряглась, нюхая воздух и вслушиваясь в отдаленные шаги.
Тут все было просто и понятно.
Люди! Идут!
Будь на месте Шестой деревенская пустобрешка, четвертый этаж уже огласился бы предупреждающим лаем. Но Шестая, собака-воин, обучена была в неясных ситуациях соблюдать тишину. Из ее горла полилось еле слышное рычание. Только для хозяина: услышь, пойми, будь осторожен!..

Тем временем во дворе...

- Думаешь, Рики-сан сидит у себя в комнате? – доброжелательно спросил квадратный и очень домашний садовник Ягимори, аккуратно и тщательно пропалывая грядку с редисом.
Получив ответ, он, не отвлекаясь от полезного занятия, с улыбкой покачал головой.
- Ты чересчур хорошего о нем мнения. Учебники, как же. Из тебя бы получилась слишком доверчивая мать, Юмико.
Следующая фраза заставила его добродушно хохотнуть.
- Да этот шалопай, верно, сбежал в город воплощать свою мечту о счастье.
Еще несколько сорняков легли в корзину, содержимое которой отправится потом на помойку.
- Один древний философ – я знаю, ты их не любишь, но ты уж послушай, от них тоже иногда бывает польза, - сказал: "Счастье человека состоит в беспрепятственном приложении его преобладающей способности". А какая у нашего Рики преобладающая способность?
Ягимори с огорчением вынул из земли сгрызенный почти до ботвы редис и бросил его к сорнякам.
- Нет, не выклянчивание денег. Бильярд, дорогая. А если он счастлив им, почему бы ему не заниматься любимым делом? Все лучше, чем он сведет жизнь на нет, пытаясь уместить себя в чужие рамки. Смотри, а урожай-то намечается неплохой.
С крыльца за ним наблюдала дежурная регистратор, которая вышла на минутку покурить. Ей было невыносимо жаль этого степенного, хозяйственного и такого хорошего человека. Она бы вышла за него замуж – ее давно уже не оставляла мысль, что пора бы уже выйти за кого-нибудь, - если бы не отпугивающая деталь: жена садовника умерла полтора года назад, а он разговаривает с ней, как будто она все еще рядом.

Четвертый этаж

- Четвертый этаж закрыли еще до того, как здание отдали под клинику. Никто из персонала не нарушал запрет... – начала госпожа Юи ровным, профессионально-деловитым тоном, каким пользовалась на работе, но тут неизвестный гость мягко перепрыгнул (покрыв за один раз метров шесть) выше.
Нодзоку решила, что вот с нее – определенно хватит! Старшая медсестра проводила юную подчиненную ничего не выражающим взглядом и повернулась к мужчинам.
- Чересчур впечатлительная девушка, - пояснила она.
- У пациентов своя теория о том, почему не нужно ходить туда, и они ее строго придерживаются, - дополнил врач.
- Полагаю, вы не столь боязливы, и мы сможем нарушить так называемый запрет, чтобы выяснить доподлинно, что там такое происходит? – поинтересовался Ханата у оставшихся спутников.
Пистолет в кобуре у него на поясе давал некоторые гарантии безопасности. По крайней мере, в делах материального мира.
- Фонарь у вас, - заметил доктор Югэ.
- Как пожелаете, - буркнул полицейский и затопал по ступеням наверх, держа высоко фонарь; бедная позабытая крыса волочилась следом на веревке.
- Госпожа Киккава, держитесь, пожалуйста, за моей спиной, - попросил Морихиро тем особым тоном, каким не так давно предлагал разделить в проливной дождь зонт.

Голден-гай
Токио, Шинджуку, Кабуки-чо, 1-1-9

То ли кто-то вдумчиво и трудолюбиво собственными руками закоптил стены и потолок, то ли здесь не очень давно случился пожар, а денег у погорельцев хватило лишь на одну четвертую ремонта. Сомнительно, конечно, почему тогда не вспыхнули спичечными коробками соседние домики, такие же шаткие, сколоченные наспех из досок и точно обгрызенных по краям листов фанеры. Так что ставку стоило делать на дизайнерский замысел владельца.
В смысле же того, для чего предназначалось это двухэтажное (и этим же отличное от прочих) строение, тут было где развернуться. На полках не хватало места, и особую гордость – любовно протертые круглобокие глиняные кувшинчики, - задумчивый молодой человек в темно-синей полосатой юкате расставил рядком на узкой деревянной стойке.
Посетитель пока что был всего один и очень тихий. И толку от него заведению было пока очень мало. То есть, он спал, по-студенчески уронив голову на руки. Но если возрастом он и тянул на студента, то внешним видом едва ли – такие оторвы не засиживаются в душных классах. Рядом к стойке прислонили узкий кожаный чехол, в каких профессиональные игроки носят кий.
На узкой деревянной лестнице раздался торопливый топоток, и в помещение ворвался вихрь цветастых одежек в ореоле смеси запахов сладкого парфюма и табачного дыма.
- Рики-тян! – тонким голосом воззвал вихрь и утихомирился, все-таки, на соседнем с соней табурете.
Меланхоличный бармен поставил на стойку блюдечко с сушеным дайконом.
- Будешь что-нибудь?

- Такараяма, - Кию ткнула изящным пальчиком в ближайшую бутыль; из-под гребня на макушке выбилась прядь, но в остальном она выглядела как приличная девушка.
Зато потрясла соседа без следа изящества или чуткости. А когда тот и не подумал просыпаться, наклонилась к его уху и сообщила:
- Спасибо тебе, мой герой!
И страстно поцеловала в губы. Для этого ей пришлось произвести несколько действий – в частности, приподнять бессовестно предпочитающего сладким грезам не менее спелые объятия молодого человека. Бармен аккуратно, стараясь не пролить ни капли, плеснул в высокий глиняный стаканчик рисовый джюнмай.
- Что Рики опять отчебучил?
Девушка оставила в покое безответного соню и красивым движением вылила себе в рот сразу половину стаканчика. Помада у нее на губах почти совсем стерлась, но в остальном набеленное личико выглядело так, словно макияж подправляли минуту назад.
- Он выиграл! - сверкая глазами, сообщила Кию. – Это не новость, конечно. Но теперь на мне нет долга. Замечательно, правда? Как они старались... это надо было видеть! А он...
Когда вдохновенный рассказ в лицах подошел к завершению, длинная стрелка на белом циферблате западных часов убежала сверху вниз, а перед пестро наряженной девицей стояла уже четвертая порция.
Кию бросила на соседа тревожный взгляд – Рики все еще спал.
- Сколько он выпил?

Май 1947 года
Клиника доктора Кацуки, Токио

- Качи-качи... Качи-качи... Качи-качи...
Сгорбленный человек покачивается взад-вперед на стуле, положив ладони на колени, словно послушный ученик. Взгляд его пустой, без глубины и особого блеска. Как пуговицы на мордашке тряпичной куклы. Он негромно повторяет одну и ту же фразу, все его существование подчинено ей, и движение, и дыхание, и, кажется, сердцебиение.
- Качи-качи... Качи-качи... Качи-качи...
На человеке больничная одежда. Старая, но опрятная и чистая. Пока человек просто сидит и качается, одежда таковой и останется. Перед человеком комната, но он не видит, словно бредет в тумане, видимость почти нулевая, никого вокруг нет, и тогда словно тебя самого нет, ты исчезаешь, поглощенный туманом, перевариваемый им, разлагаемый, как тут не потерять рассудок? Как не начать кричать и метаться в панике? Человека берегут от безумия только часы, их мерный звук, их непрерывный ход.
- Качи-качи... Качи-качи... Качи-качи...
Мысли бредут сквозь тот же туман, медленно, но верно пробираются к тому, чтобы завершиться, свернуться в оформленную идею, как сворачивается уроборос - не затем, чтобы погибнуть, но затем, чтобы бесконечно продолжиться. Человек осознает себя. Он сосредоточенно думает: "Я заблудился".
- Качи-качи... Качи-качи... Качи-качи...
Медсестра сидит за своим столиком неподалеку, ей кажется, что она давно не обращает внимания на пациента, но на самом деле она покачивает ногой в такт его словам. Из тумана он сообщает ей ритм и она, сама не замечая, подчиняется ему. Быть может, если она забудется совсем или заснет, человек сможет втащить ее в туман, шаг за шагом, шаг за шагом...
- Качи-качи...
Человек думает: "Это тикают часы на башне. Круглые. Темные стрелки. Белый циферблат. Белый туман. Я иду по циферблату, круг за кругом, круг за кругом, круг за кругом..."
- Качи-качи... Ка...
"Стоп, - думает человек и часы перестают идти, весь мир замирает вокруг и властвует бесконечная тишина, глубже сна, глубже смерти. - Стоп. Часы остановились во время бомбежки. Часы не идут." Человек умолкает.
От неожиданности медсестра вздрагивает, роняет ручку и поднимает голову - она смотрит на пациента и уже знает, что будет дальше.
Человек отшвыривает стул и взрывается криком.

10 мая 1947 года, вечер
Клиника доктора Кацуки, Токио
четвертый этаж

Они не преодолели и половины пролета, когда инспектор резко остановился и, выпустив веревочку, поставил фонарь на несколько ступеней выше. От колебаний свечи по поверхности черной лужи побежали багровые блики.
- Требуется запечатлеть как можно больше, - пояснил Ханата и защелкал-застрекотал своей маленькой серебристо-черной камерой. – Как вам удалось?
Доктор Югэ скептически поднял бровь.
- Что именно?
- Иметь четвертый этаж. Дом-то трехэтажный.
Наверху опять скрипнули половицы.
Никакой двери, только проем с косяком из толстых крепких балок, на такие взглянешь, и кирпичные стены кажутся тонкими и непрочными. В ноздри ударил наводящий дурноту запах крови вперемежку с вонью застарелой гари. Готовое закатиться солнце тщилось пробиться сквозь заколоченные окна; в единственном красно-золотом луче медленно кружились пылинки. Дальше начиналась густая, плотная и почти живая тьма – Югэ мог бы поклясться, что там кто-то дышит. Свеча в старом бумажном фонаре танцевала квикстеп. Движения воздуха не было.
- И давно тут случился пожар? - бесцеремонно громко поинтересовался Ханата.
Деревянные балки обуглились понизу, но остались нетронутыми наверху. Дощатый пол не носил ни единого следа огня.
- Семь лет назад, - без энтузиазма просветил его врач.

ГОРОД ТЕНЕЙ

Кажется, настала пора давать клятву бросить пересматривать на ночь не только творения мастера Накаты и Гоша, но и простенькие анимэ. На миг возникло - и так же быстро – испарилось ощущение нереальности происходящего. Но бетон под ладонями был шершавый и теплый; маятниками вразнобой раскачивались пустые качели на детской площадке.
- Думаешь, сам красавец писаный? – между тем обиделась крыса и, бурча что-то нелестное себе под нос, полезла вынимать пожитки из глубокой щели между сваленными кое-как плитами.
Их оказалось неожиданно много: связанные конопляной веревкой тючки, короба, бумажный зонт. Когда показалось, что мини-монах вот-вот погребет себя под вещами, их запас все-таки иссяк. Серидзаву оглядели, как будто снимали мерку на глазок. И вручили гирлянду тючков и один короб:
- Вот. Ты большой и сильный.
Вывороченный из многоэтажки кусок - два с половиной этажа, наверху нелепо раскачивались корзины с цветами, - завис; от падения его удерживали натянутые тугими струнами провода. Через перила перевешивался выпотрошенный матрас, сине-белые полосы выцвели, стали одинаково серыми. Разноцветными флагами хлопало на ветру застиранное белье. Серидзава оглянулся; кому бы ни принадлежали те когти, зверь едва ли откажется от второй попытки.
- Кто это был?
- Ой, глупый какой мне попался, - горестно вздохнул спаситель и толкнул парня лапами чуть пониже спины. – Шевелись давай, не время кормить любопытство.
Монах и на себя навьючил немало скарба, как только умудрялся передвигаться с ним в многослойных одежках? Из-под богатой ткани выглядывал кончик лысого хвоста. Выбравшись из импровизированного убежища, громадный крыс уселся столбиком и вдруг пронзительно свистнул. Подчиняться не очень-то и хотелось, но еще меньше – остаться вновь совсем одному в этом непонятном месте. Серидзава закинул на плечо монашеские пожитки, полез следом. В нос бил запах перегнивших абрикосов; между голых бетонных стен, завывая, гулял ветер.


(Далара soshite)

10 мая 1947 года, вечер
Клиника доктора Кацуки, Токио

По этажам разнесся ужасный вопль. Под стихающее эхо погас свет.
Запахло сыростью.
Вдруг раздался глухой удар, совсем рядом, будто кто-то сильно ударил по стене. И хотя рядом никого, появилось впечатление будто ударил кто-то, кто находится в паре шагов.
Из полумрака, откуда-то снизу, где-то в нескольких пролетах послышались медленные шаги, которые становились все быстрее.
Снова раздался удар, но на этот раз с другой стороны.
Шаги стихли, оборвались совсем рядом.
Сверху вдруг начала капать вода, на голову, на затылок, на плечи.
В тенях возле одной из дверей что-то пошевелилось.
Толстяк Кема выронил бумажный пакетик; по всему полу раскатились сушеные прошлогодние вишни. Он закрыл голову руками, будто испугался, что на него обрушится потолок, и завыл тонким жалобным голосом.
- Не трогай меня. Пожалуйста!
Стало очень-очень холодно. И в тоже время душно - грудь сдавило, Кема почувствовал что не может дышать. Как такое может быть?
Вода падающая с потолка стала обжигающе холодной.
Кема храбрился изо всех сил. Он перестал закрывать руками голову, защищая вместо нее самое ценное - живот. Он подпрыгивал, чтобы вернуть хоть капельку тепла – и вернул, но вместо холода внутри теперь разлилась тупая боль. В конце концов он свалился на колени и, не поднимая головы, жалобно спросил пустоту:
- Ты хочешь есть, да?
Пустота и тишина. То, что только что прошло совсем рядом, сквозь него, давно разучилось говорить. Но Кема был слишком ограничен в чувствах, чтобы почувствовать то, что это нечто напряженно прислушивается к его словам, все же пытаясь вспомнить, для чего они нужны.
- Я тебе принесу! – жалобно проскулил человек на четвереньках.
Он боялся поднять голову, увидеть то, что напало на него и держало теперь в объятиях липкого воздуха.
- Что ты хочешь? Ягоды... Может, ты хочешь ягоды? – он сгреб дрожащими холодными ладонями всю вишню, какую сумел достать, и протянул. – Бери!
Подношение толстяка осталось без внимания. Вспыхнул, несколько раз мигнув, свет...

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ

Первым поднимался человек с кобурой на поясе.
Шестая знала, что такое кобура.
Оружие. Смерть.
Шестая не испугалась. От чужака не пахло враждебностью. Крыса еще... на веревочке... непонятно!
Старый хозяин учил ее - не убивай зря.
Но и отдавать нового хозяина этим пришельцам Шестая не собиралась.
Напасть. Испугать. Если убегут - не убивать...
Великолепным прыжком Шестая оказалась на верхней ступеньке лестницы. Лапы опустились точно и уверенно, тело было собрано для следующего броска.
Собака не знала, каким страшным, огромным чудовищем выглядела она снизу, в неярком свете фонаря. Но она и хотела - напугать...
Не лай, но низкое, предупреждающее рычание покатилось по ступенькам, заполнило мрак над лестницей, заставило заметаться и разлететься в клочья свет фонаря, качнувшегося в руке чужака.
"Если потянется за оружием - взгляну мертвым глазом..." - подумала инугами нового времени.

Не больница, а вертеп какой-то. С несчастным телом сотворили такое, что не приснится в бреду. Этих, на третьем этаже, надо бы не лечить, а запереть где-нибудь понадежнее, чтобы не распространяли миазмы безумия. И этих двоих голубочков запереть, пока не расскажут, что знают, а то все у них тайны да загадки, мистика сплошная. Девчонку вон запугали так, что она сбежала. Хотя, может, она соучастница и боится следствия. Из списка подозреваемых вычеркивать ее нельзя.
Ханата убрал фотокамеру и взял фонарь – старый, слабый, не видно ни зги. Может быть, специально нашли такой, чтобы нельзя было разглядеть подробности. Ну, это им с рук не сойдет. Бригаду постовых сюда с мощными лампами, и станет светло, как днем. А дом-то крепкий, повезло, уцелел в бомбежках.
- Вы нарочно не провели сюда элект...
Окончание слова застряло в горле инспектора, как будто стиснутом удавкой при виде чудовища, при отдающемся болью в груди звуке его рыка. Величиной с крепкого теленка, длиннолапый мощный зверь был не просто собакой – ее Ханата застрелил бы на месте, как врага на фронте, - это была боевая машина с невероятно умными глазами. Центнер мышц. Острые клыки и когти.
Сообщники, доктор и медсестра – они завели полицейского сюда, чтобы скормить выведенному ими монстру! Дудки! Хочешь жрать?! Ну, давай!
Ханата с размаха швырнул в оскаленную морду четырехлапой смерти оттаявшую крысу.
Опора внезапно ушла из-под ног, и, выпустив из рук фонарь и веревку, детектив всеми костями пересчитал скрипучие деревянные ступеньки.

Крыса просвистела рядом с головой собаки. Но враг не кинулся в атаку, а кубарем покатился вниз по ступенькам. И это спасло незнакомцу жизнь.
"Смотри мертвым глазом только в самом крайнем случае!" - поучал когда-то Шестую Дед.
Замешательство длилось четыре мгновения - непозволительно долго для боевой собаки. За эти мгновения Шестая боковым зрением уловила суету там, куда улетела крыса. Она не пошевелилась: те, мелкие, занялись добычей. Нет угрозы для хозяина.
Четвертый миг принес решение. Не убивать. Попробовать напугать...
Шестая гавкнула...
Нет, не забавное "кьян-кьян" и не солидное "ван-ван" полетело над ступенями. Из глотки инугами вырвался хриплый, тяжелый рев. Боевой клич зверя, вышедшего на добычу.
И тут же Шестая, опешив, села на хвост. Потому что на ее грозный лай отозвалась целая стая. Звук метался по лестнице, стены не принимали его, отбрасывали, усиливали, множили. Лестница и коридор содрогались от незримого чудовищного гона.

За спиной разъяренной собаки в полумгле звякнули бубенчики на священном жезле.

Пламя - тысячи хризантем, бледно-желтых, белых, солнечно-золотых, - слущивало листы обшивки. Пошел трещинами, лопнул плексиглас искореженного колпака. Соврал тот, кто пообещал, что смерть будет мгновенной; самолет падал в огненную пасть нараки целую вечность...

- Инугами! - пискнули из мохнатой, прилепившийся к потолочной балке массы. - Страшно!
Половицы скрипнули под босыми ногами, пол качался, будто ивовый мост. А внизу - не волны, не зеленая щель горной пропасти, а молочные жгуты пелены. Дальний конец моста потерялся в жарком влажном тумане.

День и ночь напролет луна сопровождает солнце.
Печален крик птицы нуэ.
Новый мир, встречай пришествие богов.
Ночь превращается в день.
Боги приходят в мир.
И мне грустно...

- Эй, - красавица в белом платье (и все было бы ничего, не просвечивай она, словно матовое стекло) вытянула полупрозрачную руку и нацелила указательный палец на воришку. - Отдай им ту вещь, что украл.
Кроха закатил глаза-бусинки и, прижав к животу добычу, без чувств шмякнулся с перекладины ворот на пыльный дощатый пол. Ашура наклонился, поднял выпавший из лапок впечатлительного йокая предмет.

Дом словно ожил, задышал; ходуном заходили под ногами пыльные ступени лестницы. Казалось, на Токио обрушилось землетрясение, вот-вот с океана придет разрушительное цунами и снова, как много раз до того, будто языком слижет дома и людишек. Доктор Югэ крепкой рукой удерживал госпожу Юи у себя за спиной – ничего более ценного у него не было. Ханату он едва проводил взглядом. Мозг лихорадочно работал в поисках удачного разрешения ситуации. Против такого стража, что охранял верхнюю площадку лестницы, Морихиро ничто даже в лучшие времена, а сейчас, увлекшись работой, подзапустил тренировки, в додзё не был уже месяц.
Что делать?
Во мраке за спиной собаки возникло человеческое лицо, бледное, похожее на маску. Ньёро, самый интересный из пациентов, не поддающийся пока медикаментозному лечению.
Странное тянется к странному. Между этим молчаливым призраком и тем, что случилось на четвертом этаже бывшего особняка, ныне клиники, нет никакой связи, но все же он здесь.
Тогда пришло решение.
Югэ распрямил плечи и по-военному рявкнул: «Ястреб, доложить обстановку».

Слова подействовали - почти мгновенно и неожиданно. В безжизненных потухших глазах безымянного до недавнего времени пациента тенью проскользнула растерянность; словно разворошили золу, отыскав под ней еще теплые угольки. Губы двигались, формируя слова, но голоса не было. Так ребенок, разбив чашку и успев выдавить: "это не я!", безуспешно выдумывает, на кого переложить вину.

...американец нырнул к поверхности океана, гоняться там за ним на малых высотах не было времени. Ашимура выдал вслед короткую пулеметную очередь - не целясь, только чтобы дать понять "не лезь ко мне больше хотя бы сегодня, я занят", и развернулся ко второй паре. Ведомый все еще терял топливо, но был исполнен намерения отыграться. Ведущий был цел и в равной степени зол. Такауджи чуть-чуть обострил маневр (в ушах зашумело от перегрузки), превратив его в боевой разворот, а затем и вовсе в "свечку". Расстояние между ними было немалое, а Кабурага проигрывал противнику в скорости.
Раньше Ашимура всегда совершал одну и ту же ошибку, он лез в бой и слишком рано открывал огонь. Инструкторы бились над ним, но без особого толку. Все исправилось, когда в один прекрасный день он едва-едва дотянул до авианосца на теряющей все что можно и нельзя - от высоты и скорости до бензина и кусков обшивки - машине.
Сейчас Такауджи тянул до последнего, жал на гашетку, когда разве что заклепки на противнике мог сосчитать...

Ньёро сгреб собачий загривок; пальцы утонули в складках густой шкуры. От мохнатого серого зверя исходила уверенность в своей правоте; все сомнения - на потом, а пока делай то, что должен.
Он не помнил, откуда во второй руке взялся незнакомый предмет, что похож был на собачий ошейник. Только втрое толще, чем надо, с металлическими вкраплениями. На хорошо выделанной коже было вытеснено: 夜は明け*.

--------
*夜は明け – yo wa ake – ночь становится днем (яп.)

Шестая уткнулась носом в ошейник. Только собачьему нюху доступны были полустертые следы пальцев Деда, дорогого первого хозяина...
Воспоминания не вызвали тоски. Собаке было радостно и легко. Новый хозяин нашел ошейник. Ее новый человек - самый замечательный на свете. Ошейник - это часть Шестой, как лапа или хвост. Теперь она снова целая.
Сунулась мордой в ошейник. Не получилось. Ткнулась сильнее. Руки хозяина помогли - и ошейник привычной, родной тяжестью лег на шею.
Горло напряглось, в нем родилось... не рычание, нет, беззвучный голос, который тут же был прочитан, переведен и озвучен ошейником:
- Я здесь, - сказал негромкий человеческий голос. - И ты здесь. Это хорошо. Приказывай.
Только так Шестая могла сказать "Я люблю тебя".

10 мая 1947 года, ночь
Сохранившийся дом в жилом районе Токио

Усталого и изрядно набравшегося Рики тянула за руку «Персик», выглядевшая не лучше. У двери недавно восстановленного двухэтажного домишки она долго искала ключ внутри рукавов, потом нашла за пазухой и с хихиканьем несколько минут пыталась попасть им в скважину.
- Жаль, что у тебя нет фонаря, - сообщила она спутнику так громко, что услышали жители половины домов на улице.
Рики прислонился к стене и запрокинул голову – не столько для того, чтобы полюбоваться, сколько любознательных соседей подглядывают из-за занавесок, стараясь выяснить, что за возня в темноте, сколько для того, чтобы кровь из разбитого носа не капала на рубашку.
- Да ты и при свете дня не справишься, - отобрав у спутницы ключ, он с досадой отпихнул ее от двери.
Получилось не лучше.
- Что будем делать?
- Звать на помощь сестренку, - не теряя отличного расположения духа, сообщила «Персик».
Ловким движением бедра оттолкнув Кацуки в сторону, она изо всех сил забарабанила в деревянную дверь кулачками. Если кто-то из соседей их не слышал раньше, то совершенно точно услышал теперь.
- Нэ-э-сан!
Загремел замок, стукнула отодвигаемая щеколда.
- Упс, - пихнула Рики чересчур веселая спутница. - Зря мы, оказывается, возились с ключом.
К ним вышла с фонарем женщина лет тридцати пяти в домашнем халате на американский манер и потертых шлепанцах. С отвращением оглядела поздних нежданных гостей. Вздохнула:
- Опять?
- Хороший был вечер, - уведомила ее младшая сестра.
- Что с вами делать... Проходите. Снова подрался? – старшая кивнула на парня. – Согреть воды?