Замок

- Значит…Не получилось, - голос Дзенчи-дзенно был спокоен и где-то даже миролюбив. Ни нотки фальши, ни дрожи в тихой речи. Слабая улыбка теплилась на бледном и худом лице, пальцы его нежились в темно-красной вазочке, до краев наполненной золотым песком. Мелкие, солнечно-оранжевые пылинки покрывали руку мерцающей и тонкой перчаткой.
- Значит… Не получи-и-илось? – голос Дзенчи-дзенно был мурлыкающе-нежен, и где-то даже радостен. Ни нотки раздражения и ярости. Алые глаза щурились, пристально разглядывая шелковую тряпицу на полу, тихо шелестящую что-то им одним известное.
- Значит… Не получилос-с-с-сь… - голос Дзенчи-дзенно был подобен шипению встревоженной змеи, и где-то даже чуть испуган. Ни нотки былой нежности и радости. Лицо его превратилось в маску – и маска эта была сделана плохим мастером.
- Значит… НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ?!! – голос Дзенчи-дзенно был подобен рыку льва, и где-то даже чуть истеричен. Ни нотки спокойствия и миролюбивости. Пальцы его сжались в кулак, собирая в горсть золотой песок, что тут же вспыхнул ярко-красными искрами.
Вздохнул тяжко и замолчал демон. Молчание его было долгим – взгляд помутнел, дыхание наполнилось хрипами. Прикрыв глаза, он промолвил тихо:
- До сей поры мне неизвестно: умеют ли тени страдать? И это досадный пробел в моих мыслях. Очень досадный. Очень.
Так и сидел Дзенчи-дзенно – глаза его были закрыты, отрешенная улыбка змеилась на белом лице.
- Страдай, тень. А я посмотрю.
Порыв неизвестно откуда взявшегося ветра. Лунный свет окрасил в голубой песчинки золота, что разлетелись по комнате мерцающим облаком. Каждая из них, падая на пол, с тихим шипением вспыхивала ярко-красным огоньком, и вспыхивая – тут же погасала.
Вскоре в комнате было слышен только шелест пепла.
- Мгновение было коротким. А я так и не узнал…

В деревянную раму перегородки-фусума поскреблись с наружной стороны. На тонкой дорогой бумаге меж роскошных цветов пастельных тонов скорчилась густая тень, слишком резкая в сравнении с рисунком. Человеческие очертания искажал фонарь, что стоял сбоку от пришедшего. Мужской голос с определенным трепетом, какой порождает сдерживаемый в узде и привычный почти до обыденности страх, испросил разрешения нарушить уединение.
- Ты можешь войти, - без интонаций прошелестел Дзенчи-дзенно, внимательно изучая стены своей комнаты, и с неудовольствием отмечая про себя убогость обстановки.
И уже готовый взъярится на тех неумех, коим даровал честь обустроить его святая святых, он вдруг вспомнил, что именно по его указаниям, комната была приведена в такой вид. А поскольку ярится на себя было бы немного неумно…
- Что ты мешкаешь!? Я же сказал – войти можешь!
Створка медленно и почтительно отворилась. От притока воздуха колыхнулось пламя в открытых светильниках, и тени скакнули в углах. Журавль на ширме, казалось, приготовился сорваться в небо. Невысокий коренастый стражник, не разгибая головы, шагнул внутрь, развернулся и закрыл перегородку за собой. Сделал два шага вглубь комнаты и отпустился на колени. На колдуна он не смотрел, устремив взгляд в стык циновок.
- Этой ночью мне выпала честь охранять ваши покои, господин.
Уголки тонких и бледных губ поползли вверх – скривились в недоброй усмешке.
- В глаза гляди. Или ты замыслил худое против своего господина? Хочешь что-то скрыть от меня, а? Неужели ты пришел сюда ради такой малости? Ответь мне, - Вкрадчиво молвил юноша, внимательным взглядом смерив стража. – Что ты утаиваешь от меня?
Тот попытался переместиться назад, не сделав ни единого движения.
- Не смею оскорбить господина, глядя ему в лицо.
По правде сказать, то была лишь половина правды. Вторая состояла в том, что стражник опасался лишиться души, встретившись с колдуном взглядом.
- Господин велел сообщать ему о каждом, кто будет охранять его покой. Но старший каро не успел сегодня добраться до замка, и во исполнение приказа я докладываю о себе сам.
Амулет из главного святилища в родной деревне давал надежду воину на защиту ками, если вдруг он слишком прогневит Дзенчи-дзенно.
- Старший каро не успел?.. - колдун удивленно моргнул, - Значит, "не успел", говоришь... Ни разу не было такого, на моей памяти, страж. Ни разу.
На самом деле Дзенчи лгал - такие мелочи быстро стирались из его памяти, и даже если бы каро точно так же опоздал вчера, ответ юноши не изменился бы.
- И вдруг, представляешь, вдруг! Он, каро, таинственно "не успевает". А ты отказываешься смотреть мне в глаза. Ответь мне, страж, в чем связь здесь?
Тот упал духом, поняв, что отвертеться не удастся. И с чего это молодой властитель вбил себе в голову, что надо смотреть ему в глаза?.. С отчаянием почти наверняка обреченного на страшные муки человека буси поднял голову. Дернулся, едва его с колдуном взгляды встретились, но заставил себя не смотреть в сторону.
- Здесь нет связи, господин.

(& Genazi)

Много слухов ходило о страшных глазах Дзенчи-дзенно – некоторые говорили, что они вытягивают душу, некоторые утверждали, что один только взгляд этого жуткого человека, превращает несчастную жертву в безвольную куклу. Что здесь правда, а что – ложь? Неведомо.
- Глупец! – Воскликнул юноша недовольно. – Связь есть везде – даже там, где ты её не видишь.
Сказав это, хозяин замка выдержал короткую паузу, а затем, свистящим шепотом продолжил:
- Или видишь, но не хочешь в этом признаться…
- Я не нахожу никакой связи, господин. Мне не дано постичь ваших мудрых мыслей. Позвольте глупому стражнику удалиться исполнять его приземленные обязанности, - последние слова он чуть не выкрикнул, так хотелось ему убраться подальше от внушающей болезненный трепет комнаты и ее хозяина.
Он еще в детстве понял, что быть крестьянином, жить в деревне не по нему. Оружие – вот его призвание. И когда пришел в замок Инуяма, его встретили здесь не то чтобы радушно, но и не гнали. Испытали и поставили на службу, обучили. А потом хозяином замка стал этот маль... – а вдруг мысли читает?! – этот молодой господин. И с тех пор никому здесь не жилось спокойно.
Дзенчи внезапно расхохотался, ибо, для того чтобы понять мысли стража, никакой магии не требовалось – лицо его выражало все мысли гораздо яснее и четче, нежели глаза. Не нужно быть магом тому, кто хорошо читает лица.
Отсмеявшись, он промолвил:
- Ну что же, иди. Иди-иди, в тебе нет нужды более - Йокай ласково улыбнулся мужчине, на миг, превратившись в обычного, правда, очень бледного мальчонку. Но только на миг – через мгновение на лице его вновь появилась презрительно-подозрительная гримаска.
- Благодарю, - больше не нашлось слов для него у средних лет бывшего крестьянина.
Он вылетел наружу с такой поспешностью, что чуть не перевернул им же оставленный фонарь. Мысли скакали что лошади весной по полю: да что его охранять, колдуна, к такому никто в здравом уме сам не сунется! И к замку за целый ри не подойдет! А если и подойдет, так через двор не просочится, разве что по воздуху прилетит...
Стражник нашарил в рукаве амулет и покрепче сжал его потной ладонью. С трудом верилось, что Дзенчи-дзенно ни с того ни с сего повелел каро выставить охрану на галерее вокруг его покоев именно сегодня. Никогда ведь раньше не патрулировали там, чтобы не мешать господину заниматься его тайными делами.

(и Далара)

На горе напротив замка Инуяма

Такого трезвона давно не было слышно в маленьком храме, прилепившемся на склоне горы. Местечко тут было спокойное, тихое, все передряги и беды текли стороной, не затрагивая небольшую обитель. Даже в самые бурные годы, когда замок, который хорошо было видно отсюда, его главная башня высоко поднималась над деревьями на соседней горе, переходил из рук в руки, подношений хватало, чтобы содержать тут все в полном порядке. Ну а крышу всегда можно было починить самому.
Чем местный служитель и занимался весь день, потому и прилег спать пораньше. Потому и выскочил, протирая заспанные глаза, когда посреди ночи раздалось такое «динь-дон», что проснулись бы не только ками (для обращения на себя внимания которых и предназначался бубенчик над алтарем), но и вся округа. Спросонья ему показалось, что толстая, разлохмаченная веревка раскачивается сама собой. Монашек еще раз протер глаза, но никто не появился, а колокольчик продолжал заливаться надтреснутым дребезгом. Порой кто-то вторил ему в кустах и хихикал.
- Н-н-наму амида б-б-буцу...
- А поможет? – спросили из темноты.
Монах вспомнил, что не должен бояться порождений ночи и тьмы, и повторил молитву еще несколько раз. Веревка продолжала раскачиваться, колокольчик звенеть, а из-за алтаря вышел тот, кто был пострашнее всех демонов вместе взятых. Ямабуси добродушно посмотрел на монашка, монашек запаниковал. Второй луной разгорелся на ветке круглый желтый фонарь-гифу, и при его неровном свете стало видно, что веревка болтается не сама по себе, кто-то маленький, толстенький и очень усердный раскачивается на ней, превращая ночь в тарарам.

Киото

Погоня настигла беглецов у переправы, они успели преодолеть лишь пятый камень. Мальчишка постарше вертелся легендарным вьюном в ручье у деревни Катано, стараясь одновременно освободиться и не упасть в стремительный поток Камо. Еще он возмущенно оглашал громкими воплями оба берега к большой потехе случайных прохожих и двух самураев, до того обсуждавших между собой несомненные достоинства новой девушки из окийя госпожи Хираи и слухи о недавно появившемся в столице - и уже проявившем себя на празднике во время шествия - чужаке. Второй мальчишка, помладше, которого слуга держал под мышкой, свисал с достоинством придворного и молчал. Только методично колотил пяткой по колену своего пленителя.
Старшему мальчонке, тощему, как угорь, удалось все-таки вывернуться из рук крепкого мужчины, оставив на память укус на одной руке и обрывок тряпки в другой. С водой получилось хуже – одна нога соскользнула в ледяные струи, а следом и вторая. Мелкий вцепился в плоский шершавый камень, словно перепуганный котенок в дерево, заскреб ногтями. Пальцами ноги кое-как нащупал плиты, которые здесь положили в незапамятные времена для укрепления дна. И завопил: плита стояла ребром, открывая узкую еще более холодную пропасть, до дна которой было не достать. А может и не было у нее никакого дна. Где-то в районе пупка стало вдруг обжигающе горячо, а перед глазами стояли водоросли – темные, густые, словно волосы. Мягкие...
Крики с берега и даже те, которые раздавались совсем рядом, вдруг куда-то отодвинулись, и совсем уж приглушенно, как будто из другой жизни, прозвучало: «Онодэра-саа-ан!» Удивленно-недоуменный зов младшего из двух самураев, когда старший, на бегу вытаскивая мечи и швыряя их в сторону, ринулся вниз по склону, разнесся над рекой и ближайшими кварталами.

(тройственный союз)

В воду рядом с пускающим пузыри мальчишкой свалилось что-то тяжелое. Тот, не открывая плотно зажмуренных глаз, инстинктивно вцепился в то, что его коснулось, почувствовал под руками мягкие складки ткани и судорожно полез вверх. Вода обнимала по-женски мягко и настойчиво, не хотела отпускать, а сквозь ужас перед неизвестной пропастью между плитами начало пробиваться отстраненное, как будто чужое, любопытство. Мальчишку вытолкнули наверх, на нагретые солнцем камни, и кажется, собрались тонуть вместо него, потому что ледяные струи Камо требовали себе жертву. Куда там. Долговязый спутник нежданного спасителя примчался следом за ним, точно так же бросив мечи по дороге. Только нырять он не собирался. Бесцеремонно растолкал слуг, один из которых все еще держал на руках упитанного паренька, и встав на одно колено, ухватил старшего товарища за одежду. Дернул изо всех сил.
- Онодэра-са-ан, хватайтеся! – заорал он, безбожно коверкая слова и протягивая вторую руку.
Его товарищ не стал заставлять упрашивать себя слишком долго. Он вообще не стал заставлять упрашивать, а сжал на запястье долговязого приятеля пальцы и, борясь с течением, вылез на берег, отфыркиваясь и плюясь, будто тигр некрупных размеров, которого против воли окунули в воду. Пару эти самураи составляли более чем забавную, только горожане и не подумали смеяться.
- А ну стой! – мокрый с головы до ног спаситель ухватил паренька, который решил под шумок дать деру, за штаны. – Ты откуда здесь взялся?
- Он со мной, - проинформировал второй мальчишка, теперь уже восседавший на руках у слуги что император Антоку.
- А ты сам что здесь забыл? – немедленно вопросил младший из самураев, обладатель жуткого акцента и лица, напоминавшего обезьянью мордочку.

(трио)

Второй слуга, кланяясь и постоянно извиняясь, пояснил, что наследник Секишусая из Нары опять сбежал из дома, но это совсем не стоит внимания таких доблестных воинов, как...
- Мой дом на том берегу, - упитанный круглощекий мальчишка указал куда-то вдаль. – И оттуда я не сбегал. И поставьте меня на землю.
Его полуутонувший приятель собрался что-то сказать, но передумал и плюхнулся на нагретый солнцем камень, рассудив, что держать за пояс не будут, если он покажет, что никуда не убегает (да и не убежишь далеко, если подгибаются ноги). Слуга, поколебавшись, опустил свою одетую нарядно, несмотря на парочку новоприобретенных прорех и прицепившийся репей, ношу. Второй украдкой все еще потирал укушенную руку, взгляд его, в противоречие скромному поведению, обещал кару наглому мальцу.
Младший из самураев, очевидно выходец из какой-то северной деревни, отнесся к ситуации скептически, а во взгляде его горело желание разобраться и восстановить справедливость.
- Он говорит, что его дом там, вы говорите, что он сбежал от вас. Вы что, держали его против воли?
Ухмылка на круглой мордочке «беглеца» злокозненностью начинала напоминать улыбку не очень крупного, но крайне активного йокая.
- Я из Фудзивара, - гордо заявил малец и выпрямился, из-под презрительно полуопущенных век разглядывая взрослых. – И я не собираюсь жить...
Тут ему то ли отказало воображение, то ли малыш вовремя прикусил язык, сообразив, что сейчас не самый благоприятный момент, чтобы высказывать свое мнение о «всяком там сброде».
- ...на неправильном берегу, - победно завершил он свою тираду, слегка подпорченную паузой.

(sanbiki desu)

В замке Инуяма

Воздух снаружи был благостно свежим после наполненной тяжелыми ароматами (или так только показалось?) комнаты колдуна. Закатное солнце рдело над кромкой западных гор, словно кто-то макнул кисть с алой краской в воду. Стражник Мурахата постоял, глядя на отражение в медленно текущей реке, и принялся за исполнение своих обязанностей. Главное, думал он, больше не надо показываться на глаза колдуну. Вот же ведь не повезло им всем с ним... И тут же зажал себе рот и на всякий случай зажмурился. Что будет, если колдун подслушивает!..
Южная галерея была спокойна, внизу мирно шуршали под ветром деревья и стражники отзывались на приветствие, коротко взмахивали руками. Он свернул за угол. На восток, куда видит глаз, уходила равнина с редкими горами, лишь на горизонте вздымалась многоярусная гряда, которая наверху сливалась с небом. Но сейчас ее видно не было, темновато. Мурахата аккуратно поставил фонарь на поскрипывающие под его весом доски пола и перегнулся через перила. Внизу медленно светляками ползали другие фонари.
- Эй! – позвал он дозорных внизу. – Все в порядке?
- Все хорошо, - донесся ответ.
Люди. Было важно услышать именно человеческий голос, потому что в темноте непрошенными гостями стали подкрадываться мысли о мире, соседствующем с человеком, и порой враждебном ему. Мире йюреи, йокаев и прочих демонов, которых, конечно, иногда можно задобрить дарами, но иногда ведь и нет. Средних лет стражник помотал головой, поднял фонарь и отправился дальше вокруг галереи. И жалел мельком, что нет с собой ничего для подношений.
На всей восточной стороне не было ни души. С северной стороны открывался вид на узкую с этакой-то высоты (замок и сам был высокий, так еще и стоял на возвышении) реку. Мурахата ласково погладил хмурую звериную морду на углу крыши, не столько из дружелюбия, сколько из нежелания иметь раздор хоть с кем-либо из демонов. Черепица еще хранила дневное тепло. Заглянул вниз, но в быстро сгущающейся темноте сумел разглядеть лишь ветки деревьев. И освещенные окна на первом этаже. И густую струю дыма, вылетающую оттуда... минутку, то был не дым! Стражник перегнулся еще сильнее, рискуя свалиться через нагретые за день солнцем перила. Кусок полотна, летящий сам по себе! Словно скользкий угорь в воде. Показалось, у него даже есть глаза. Мурахата поспешно спрятался за балюстрадой, не желая, чтобы его заметили, а когда решился выглянуть, увидел тонкую извивающуюся змейку, устремившуюся к противоположному берегу реки.
Кто знает демонов лучше, чем колдун, будь он хоть самый страшный в округе?
- Господин! – стражник ворвался в комнату, которую не так давно с ужасом покинул. – Демон вылетел из замка!
Быть может, если бы разум бравого стражника обладал хоть частичкой благоразумия, он бы не стал прятаться от огонька в горящем доме. И, вполне возможно, если бы он хоть на минуту задумался и произвел бы нехитрые подсчеты, минусы принятого им решения стали бы очевидны. Быть может, если бы…

(это мы вместе с Дженази сварганили)

(продолжение - маде бай Далара и Джен)

В тот миг, когда Мурахата вломился в комнату, Дзенчи-Дзенно предавался блаженному ничегонеделанию – пожалуй, один из наиболее скучных способов времяпровождения. Впрочем, равно как и один из наиболее затягивающих, губительных для тех, кто ему предается – будь то колдун, йокай, человек… Да кто угодно.
Тем не менее, нельзя сказать, что альтернатива в виде запыхавшегося и кричащего о демоне стражника, больше пришлась ему по душе. Скорее уж наоборот.
- Ты думаешь, этого достаточно, чтобы вот так врываться в покои господина, не выказав ему и доли уважения, которого он заслуживает? – Вкрадчиво промолвил йокай.
Стражник громко бухнулся на колени в поклоне, едва не стукнувшись лбом о начищенные до блеска доски.
- Господин, прошу простить меня! Но этот демон... И огни... Там не должно быть ничего такого, но они там есть! Может быть, там много демонов... Господин должен защитить нас!
- Должен? - В голосе Дзенчи появились странные нотки. Нечто среднее между отрешенной задумчивостью и удивлением. Настроение его, голос, мимика - все менялось так быстро, что и не понять, один ли человек пред тобой или же...
- Пожалуй и должен. Возможно и должен. Только ответь мне, мой... Подданый...
Юноша наконец опомнился, и лицо его вновь приняло раздраженное выражение.
- Ответь мне, прежде чем я разберусь с этими "демонами", которые вполне могли оказаться бреднями твоего разума, иллюзией для пьяных глаз... Даже если так, имеешь ли ты право, указывать, давать советы и замечания тому, кого ты назвал своим господином? Смей просить, смей даже жаловаться... Но что-то требовать и указывать мне - слишком дорогая для тебя привилегия. Будь готов, в один прекрасный момент, заплатить за эту дерзость своим языком или... головой.
Вконец растерянный Мурахата громко икнул и попятился со всей, скоростью, которую позволяло передвижение на четвереньках. Где-то на задворках его мозга промелькнула искорка радости, что стражникам положены не хакама, а узкие штаны, в которых не запутаешься. Но бывший крестьянин совершил большую ошибку, позабыв оглядываться и проверять, что у него за спиной. Подставка с письменными принадлежностями опрокинулась с хрустом, кисти рассыпались, а на досках быстро растекалось блестящее черное пятно.
Когда за грохотом наконец стала слышна тишина, Дзенчи наконец удостоил своего слугу совершенно спокойным и равнодушным взглядом. И лишь только очень внимательный человек (если бы такой отыскался в комнате) мог бы подметить, что правое веко юноши чуть подергивается.
- Иногда мне кажется, что ты просто не желаешь оставлять мне выбора, так? Ну что же, ты можешь радоваться, ведь цель благополучно достигнута.
В глазах хозяина замка зажглись недобрые огоньки. Спокойное, словно выточенное из мрамора, лицо его хранило чуть усталое выражение.
- До сих пор ты приносил мне только раздражение и недовольство. Приготовься же скрасить свое существование хоть какой-то пользой для меня.
Мурахата выставил руки ладонями вперед, как будто такая скромная защита могла помочь против колдуна. Из-за пазухи, словно сбежал, вывалился мешочек с вышитыми на нем охранными иероглифами и табличкой внутри, начал медленно тонуть в черной луже. Стражник неестественно замер и стал уменьшаться в размерах. Тело его сузилось, голова же наоборот расширилась. Вместо двух ног стала одна. На полупрозрачном колпаке открылся единственный глаз. Удивительная лампа неуклюже скакнула с места на место и... с диким визгом умчалась за перегородку на внешнюю галерею, не озаботившись открытием и закрытием. Посреди тонкого рисунка на бумаге осталась рваная дыра, в которую тут же заглянул любопытный ветер с реки.

Бывший стражник, а ныне дырявая и сильно поношенная лампа, не сразу сообразил, что перемещаться можно не только неуклюжими скачками (хоть после некоторой тренировки они начали выходить не так уж плохо, порой даже изящно), но и плыть по воздуху. Он бы и не сообразил, погруженный в мысленные рыдания о своей горькой участи, но ему подсказали бывшие сослуживцы.
- Эй, кто там идет? – заорал один из них.
- Дурак! – зажал ему рот ладонью второй. – Это же бакэ-чочин. Не видишь, что ли, лампа плывет сама по себе и светится без огня!
- Нныхэры, - ответил ему первый сквозь ладонь.
- Точно, бежим, - согласился второй.
- Куда же вы? – провыла им вслед лампа. – Это же я, Мурахата!
И только когда стрелы, выпущенные очередными стражниками, чуть не продырявили и без того рваную бумагу, несчастный обакэ понял, что здесь ему не помогут. Разве что отправиться на тот свет.
Так и получилось, что Мурахата медленно летел вдоль берега, проклиная колдуна, даймё, который позволил Дзенчи-Дзенно жить в замке, собственных товарищей и несправедливость мира. Он еще не до конца освоил тонкости полета, поэтому то и дело приходилось делать перерыв в горестном вое, чтобы увернуться от стволов, веток и не свалиться на землю. Или не окунуться в реку.

Очередной плохо рассчитанный поворот занес его в лес на горе напротив замка. Там новоявленный обакэ долго с тихим «ой!» пересчитывал стволы, а под конец стремглав вылетел на поляну... и понял, что пропал.
Единственный его возможный спаситель, позабыв стыд и приличия, ломал кустарник на бегу. Он так быстро исчез в чаще, что бедолага Мурахата не успел обратиться к нему с мольбой, хотя справедливо полагал, что монашек из горного святилища обязан помогать таким вот как он, попавшим в дрянной переплет. Впрочем, кое-кто из служителей неба на полянке остался – крепко скроенный и удивительно довольный жизнью ямабуси в боевом облачении. Их в деревне боялись не меньше, а то и больше, чем йокаев, - в отличие от последних, странствующие монахи могли появиться в любой момент в любой местности. Но ведь он человек, а не... Бедняга стражник подскочил мячиком, когда на него с любопытством посмотрели из земли, нет – сама земля.
- Г-господин м-монах! – воззвал Мурахата, из головы которого вылетели разом все знания, как обращаться к таким людям. – П-помогите!
Над его... э-э... головой, с небольшого навеса над алтарем, раздался приглушенный смешок, а меховой комок, раскачивающийся на веревке, открыл глаза и вильнул пушистым хвостом.
- Воистину, - заметил нежный девичий голосок откуда-то сверху, - пожалуй, впервые убийца демонов будет защищать йокаев от людей.
- А он не настоящий! – заметил комок и разжал когти.
Он свалился бы на землю, если бы ямабуси не наподдал ему посохом, изменив траекторию полета. Неизвестный зубоскал кубарем докатился до онемевшего стражника и почесал ушибленный бок.

(втроем, ага)

Бакэ-чочин сделал попытку попятиться, но с непривычки завалился на сторону, судорожно дергая нижней частью, которая заменяла теперь обе ноги сразу. Если бы он был настоящей лампой, не миновать бы лесного пожара. По траве пробежали искорки и погасли почти тут же. Мурахата совсем пал духом.
- Хочу стать обратно человеком! - завыл он в отчаянии.

Наверное, это был самый необычный военный совет, на котором присутствовал бывший стражник. Если честно, то он в жизни еще ни на чем таком не присутствовал – зато пару раз стоял на страже в коридоре, когда в замке обсуждали военные вопросы. Между алтарем и корявым деревом расположился ямабуси, уступив место странно одетому юнцу. Откуда тот взялся, Мурахата так и не понял. В нем было что-то неуловимо знакомое; не то, чтобы бакэ-чочин когда-либо видел этого человека, но чувствовал, что должен знать. Выражение на безусом лице было очень упрямое и решительное, волосы перетянуты алым шнурком, пестрая одежда спущена с одного плеча, второе обнажено. Третья участница пряталась скромно под покрывалом и отмалчивалась, зато в кустах кто-то радостным эхом повторял последнее слово, стоило лишь заговорщикам замолчать. А еще кто-то хлюпал, как грязь под дождем.

(minna)

Молодой человек в разноцветной одежде захотел знать, как же так получилось со стражником. Крестьянин-стражник-обакэ немного успокоился и даже с некоторым азартом рассказал свою печальную историю, находя странное утешение в ее необычности. Ораторским искусством он никогда не обладал и в своей деревне не числился хорошим рассказчиком, а потому слушателям пришлось вынести множество повторений и не относящихся к делу замечаний.
- Наш даймё в союзе с этим колдуном и разрешает ему творить все, что вздумается, - со страстью в голосе закончил Мурахата повествование. – Если бы можно было освободить от него замок, всем было бы лучше.
Юнец нахмурился, чтобы казаться постарше. Монах хмыкнул, кивнул утвердительно, забыл лишь уточнить – на что именно.
- Нас слишком мало! – заявил недовольно юнец.
- В битве при Окехазама у противника было двадцать пять тысяч, - заметил ямабуси. – А у...
- Помню-помню, - сердито воскликнул юнец. – Тысяча восемьсот!
- ...сот! – добавили из кустов.
- Хлюп, - согласилась грязная лужа.
Стражник пожалел, что такой неуч и понятия не имеет, где находится та самая Окехазама и кто участвовал в той битве, хотя по тону было понятно, что знать должен бы.
- Но если не пойдете вы, то и взяться-то больше некому.
И то была чистая правда: никто в округе и не подумал бы избавить местных жителей от колдуна, а дальним – какое дело? Если бы Мурахата оставался человеком, он склонился бы сейчас в земном поклоне, лишь бы молодой воин и страшный монах согласились помочь. Но человеком он не был, и потрепанная, кое-где дырявая лампа неуклюже перегнулась в комичном подобии поклона.
- Ну что ж... – разноцветный юнец сорвал веточку, поковырял ею задумчиво в зубах, затем, сунув ветку в узел волос, подкинул на ладони невесть откуда взявшуюся монету.
Монах рассмеялся, повертел перед носом ладонью.
- Сколько в замке солдат?

(непотопляемое японское трио)

Бывший крестьянин в раздумьях весь сморщился и даже поскакал вокруг кочки – к явному неудовольствию кого-то внутри нее. Бакэ-чочин очень боялся ошибиться с подсчетом. А считать умел только десять раз по десять и лучше бы на пальцах. К его облегчению столько и вышло, если включить в общее число и тех из солдат, кто жил в деревне. Монах вопросительно посмотрел на юнца – у того воинственно топорщился завязанный на затылке хвостик. Узел выглядел так, будто в середине процесса хозяина застиг тайфун.
- Сто человек... слишком много. Кто сказал, что нужно сдаваться? – мальчишка обвел грозным взглядом поляну.
- Я! – пискнули из-за дерева.
Подталкиваемый кем-то еще, на открытом пространстве очутился старый и весьма потрепанный бумажный зонт. Кое-где бумага отстала от бамбуковых планок, да и рисунок побледнел настолько, что был почти неразличим, но обакэ держался бодро.
- Там много людей, - пояснил он. – А вас очень мало. Да и ничего эти люди вам не сделали, зачем же начинать драку? Лучше сдаться и решить все мирно-мирно.
- И что будет? – насмешливо отозвался монах. – Хозяин Инуямы прикажет натянуть на тебя новую промасленную бумагу? Люди выбросили тебя и забыли, как ты хочешь договориться?
- В замке думают, будто мы потеряем аппетит и уйдем восвояси? – захотел знать юнец.
В ветках прошелестели, что в замке, возможно, и не догадываются о грядущей осаде, но к голосу никто не прислушался.
- Мы находимся на самом дне, - продолжал юный воин.
- Неправильно, - булькнуло под ногами; два пузырька воздуха блеснули, как два глаза. – Мы находимся на склоне горы, а река внизу.
Чпок – это утонул в густой жиже камень. Бакэ-чочин отскочил в сторону из страха быть проглоченным землей. Переваливаясь с боку на бок, словно толстуха на ярмарке, на открытое пространство выбралась глиняная бутыль с отбитым горлышком; над нею стайкой вились три блуждающих огонька. Мелькнуло между деревьями нечто яркое, многоцветное. С коротким четким шорохом откидываемой на каждом шаге длинной полы человеческая фигура степенно выплыла на поляну. Аккуратно сложила перед собой длинные рукава, из которых не выглядывали руки. Головы тоже не было, вообще ничего под тяжелой тканью осодэ. Торжественное впечатление немного портил вцепившийся в подол репей.

(san-nin)

- Наша судьба интересна, - голос мальчишки в цветной одежде окреп. – Почти каждый из нас находится в большой нужде, но взгляните на наш удел так, как на него смотрю я. Вот он – шанс изменить свою жизнь, и я никому не позволю упустить его. Вы что, на самом деле хотите потратить дни на мольбы о долголетии? Мы родились, чтобы потом умереть! Кто со мной, выходите на поле сражения. Кто не хочет, пусть остается на месте и со стороны наблюдает за моей победой.
Темные глаза его заблестели.
- Если выпадет «оборот», мы выиграем, - добавил кудлатый юнец.
Собравшиеся на поляне обакэ зачарованно наблюдали, как взлетает монетка. Только монах крякнул в сжатый кулак. Больше всех волновался Мурахата. Он сообразил, что сейчас вершится судьба единственного его шанса отомстить колдуну, который так скверно с ним обошелся, и если монетка выпадет не той стороной... Облезлая лампа сильно наклонилась вперед, стремясь увидеть первым и рискуя свалиться в грязь целиком. Вот, словно кто-то замедлил время, монетка летит вниз, падает на подставленную ладонь...
«Оборот».
Юнец стиснул монету в чумазых пальцах; под давно нечищеными ногтями красовались черные ободки.
Монах встал – на поляне стало заметно меньше свободного места.
- Наконец-то! – сказал он. – Когда?
- Сейчас! – воскликнул нетерпеливый Мурахата.
- Подождите, - булькнула земля рядом с ним. – Нужно бросить клич, к нам может присоединиться кто-то еще.
- Еще! – требовательно отозвались из кустов.

(sannin)

Тем временем в замке Инуяма

В маленькой комнатке для отдыха собралась вся только что смененная стража. Форменные хаори сложили в углу, для мечей не хватило стоек, и их положили грудой рядом с одеждой. Те, кто сидели ближе всего к светильникам, вытирали платками пот, кто-то спустил косодэ и джубан до пояса. Совещание шло при неровном колеблющемся от ветра свете масляных ламп – перегородки на улицу пришлось открыть, потому что места внутри хватило не всем, и часть людей сидела снаружи. Поначалу пытались набиться все, но старший (не по званию, по возрасту) велел не изображать угрей в бочонке. И даже так сидели почти на головах друг у друга. Среди них не было одного только Мурахаты, и именно его исчезновение вызвало экстренный совет.
- Нужно дождаться каро, пусть он скажет, что делать, - вынес предложение крепкий толстячок, который сидел, привалившись к дальней стене, и зевал, не стесняясь, во всю глотку.
- А до того пойти спать, - поддержал его кто-то из молодняка снаружи.
- Нельзя! – отрезал старший. – Если это происки врагов, к утру мы все можем оказаться пропавшими или убитыми.
- Это не враги, это демоны, - подали дрожащий голос из угла. – Мы видели бакэ-чочин собственными глазами.
- Да вам привиделось, вы ж оба известные пьяницы, - полетела насмешка из другого угла.
- Я тоже видел! – сказали у входа.
- Что, они и с тобой поделились пойлом?
Чуть не завязалась драка, но окрик старшего пресек ее на корню. Пыхтя, крепкие мужички расселись по местам, не отказывая себе в удовольствии метать друг в друга уничижительные взгляды.

- Куда как легче было при господине Икеда... – с горечью произнес тот из стражников, кто служил дольше всех.
- А по мне, так Нобухидэ-доно был самым добрым из всех правителей, - тут же заспорил другой. – Он и о крестьянах иногда не забывал, и замок держал в большом порядке, несмотря на свой горячий нрав.
- Да, не то что нынешний, болтается с отцом по столицам, редко когда сюда наведается. Позволил этому...
Говорившему заткнули рот сразу несколько ладоней, чтобы не навлек беду. Все одновременно подняли головы, хотя потолок мешал видеть высокий донжон, в котором расположил свои покои колдун.
- А ведь Мурахата дежурил там, - вспомнил приятель исчезнувшего стражника. – Он еще боялся идти, но старшему каро перечить не станешь.
- Значит, нужно спросить...
- В общем, его.
- Спросить надо.
- Кто пойдет?
Воцарилась неловкая тишина.
Старший обвел взглядом своих товарищей и поднялся с решительно поджатыми губами.
- Я пойду. Предупредите смену и будьте сами настороже.
Его провожали как на верную смерть.
Крепкий старик лет шестидесяти с фонарем в руке решительно поднялся по деревянной лестнице и, запретив себе думать о чем-либо, чтобы им не овладела робость, прошел ко входу в покои колдуна. И в изумлении остановился перед широкой прорехой в искусно расписанной бумаге перегородки-сёдзи. За которой виднелся очень хрупкий мальчишеский силуэт. И даже несмотря на то, что старший никогда особо не жаловался на зрение, сейчас, в зыбком, рассеянном свете фонаря, ему казалось будто бы силуэт был окружен подрагивающими, словно живыми, тенями.
- Зачем ты пришел? – Простой, незамысловатый вопрос, не имеющий никакой эмоциональной окраски. Просто вопрос. Но за все то время, что Дзенчи пребывал в этом замке, страх перед любым его словом, можно сказать, вошел в привычку.

Стражник выпрямился и, насколько сумел, придал себе бодрый вид.
- Меня... всех нас вол... интересует судьба Мурахаты. Он не явился на вечерний сбор и... может быть, вы видели... что-нибудь?
Он не был уверен, нужно ли опуститься на колени, войти в комнату или сделать что-то еще, а потому оставался на месте, полусогнувшись инстинктивно.
- Му-ра-ха-та, – По слогам, и очень медленно, произнес юноша, чему-то улыбаясь. – Что заставляет тебя думать о том, что мне интересна жизнь, место, и вообще все что так или иначе связано с этим человеком?
- Ничего, господин, - на всякий случай отозвался старший смены (он был мудрым человеком и предпочитал не лезть на рожон там, где можно обойтись без этого). – Но он ушел служить здесь, и больше его не видел никто. Остальные волнуются и опасаются за собственные судьбы. Ведь у каждого есть жена и дети, - привел он аргумент, который самому ему казался самым важным и неоспоримым.
- Ммм… Понятно. И что же ты предлагаешь? – Смиренно спросил Дзенчи, громко вздохнув. - Моя память в последнее время слаба, и иногда мне кажется, что я болен… Может и встречал, может и нет. Все так зыбко, знаешь...
Стражник приободрился.
- Больны? Так может, лекаря позвать или онмиёджи? Все как рукой снимет, наверняка.
Втайне он надеялся, что онмиёджи избавит и колдуна от болезни, и их всех от нежеланного присутствия последнего.
- И память вернется, и...
- Довольно, - повелительно прозвучал новый голос.
Его владелец находился вне пределов круга света от фонаря и свечей внутри комнаты.
- Шокичи, отправляйся домой, и пусть остальные сделают то же самое.
Он дождался, пока стражник спустится по узкой лестнице, и только тогда заговорил снова.
- Господин Дзенчи, нынешний владелец замка хочет, чтобы вы жили и заправляли всем здесь, и не мое дело препятствовать его воле. Но это не дает вам права распоряжаться жизнями стражников. Прошу вас впредь, если они станут досаждать вам, отправлять их к дайгаро или ко мне.

(вдвоем в Дженази)

Совещание на соседней горе

Тот, кто все это время набирался храбрости, в конце концов, решился и пискнул:
- Меч!
Одобрительным солидным постукиванием отозвались три округлых замшелых валуна в красных передничках, за которыми прятался робкий оратор. Монах пошарил в зарослях концом шеста, в ответ из-за веток в него швырнули чем-то красным и некрупным.
- Съесть ли бобы или попробовать человечинку? – спросил тонкий голос.
Онивака взялся за поиски всерьез - и выволок за шиворот малютку-йокая в обносках. Тот вертелся и пищал, рассыпая по земле пригоршни бобов.
- И этот стручок намеревался меня сожрать? - удивился монах. - Ты еще кто такой?
- Адзукитоги, - подсказал из-под ног доротабо, знакомый со всеми окрестными йокаями.
- Тоги*, - исправно откликнулось эхо с веточки.
- Верно, - засмущался любитель бобов, поглаживая обвислый жиденький ус. - Эй! Отдай немедленно! Они не твои!!!
Новоявленный предводитель маленькой, но решительной армии продолжал задумчиво жевать подобранную добычу.
- Так что ты говорил о мече?
Адзукитоги еще подергался, стремясь вырваться и вернуть себе так бесцеремонно пожираемое имущество, но держали крепко, и он сник. Повис тряпочкой со страдальческим видом, а когда не подействовало и это, оживился и, нащупав за пазухой остатки бобов, заявил наставительно:
- Обязан быть меч. У всех полководцев были мечи. Хорошие! А у тебя, - добавил он издевательски, чтобы хоть как-то отомстить за обиду, - нет никакого!
- Это верно...
То ли от печали, то ли от напряженной работы мысли, пестрый юнец утратил концентрацию, и одежды его потихоньку начали выцветать, приобретая рыжеватый оттенок, как будто выгорели на солнце. Глиняная бутыль с отбитым горлышком сочувственно булькнула, а хитодама от расстройства утратили блеск.
- Жаль, что до гор Кумано так далеко идти, - произнес нежный голос под аккомпанемент позвякивания бубенчиков, вплетенных в длинные волосы; самой женщины не было видно, лишь мерцающий силуэт под накидкой.
Одежда-призрак молча погладила расстроенного молодого человека по руке, а затем и вовсе обняла за плечи.

-----------
*研ぎ - перемалывающий


(японский триумвират)

Отвлек всех топот, как будто через лес пробиралось стадо лошадей. Хруст, шелест, треск отломанной ветки и чей-то тонкий возглас. Неизвестных было много, и хотя они были молчаливы по большей части, создавалось ощущение, что их целая армия. Бакэ-чочин в страхе спрятался за алтарь. Доротабо забулькал, понимая, что сейчас по нему будут бесцеремонно топтаться, а Каса-каса запутался в звуках и теперь обиженно фыркал. Хитодама с писком попытались залезть в горлышко бутыли.
Раздвинулись кусты, на поляну выступил и остановился первый из отряда. Маленький, размером с человеческого ребенка, поросший шерстью, он щурил на свету единственный глаз. Сзади на него уже напирали, но он поднял маленькую по-детски пухлую руку, и его перестали пытаться толкнуть вперед. Еще с десяток любопытных веселых глаз уставились на сборище из темноты. Кто-то из малышей залез на дерево и сверкал глазом оттуда.
- Место занято! – зычно провозгласил Онивака, отпустил любителя красных бобов, покрепче взял свой посох и пошире расставил ноги.
Ему очень хотелось подраться. Шу-шу-шу, хлюп, чпок. Малыши переговаривались, оборачиваясь друг к другу, глядя в глаза. Тот, что сидел на дереве, нашел там зверька Касса-Каса и теперь тыкал его пальцем, чтобы послушать, будет ли тот пищать. Первый – то ли предводитель, то ли роль просто выпала на его долю, с бессмысленной улыбкой младенца воззрился на странствующего монаха. Кто-то из-за его спины запустил камешком в человека.
- Прекратите! – заорал юный мститель так, что и без того встрепанные волосы встали дыбом. – Вы мешаете мне думать!!!
Малыши подскочили, как ошпаренные, снова забормотали между собой. Двое, отталкивая друг друга, выбрались на поляну и попытались усесться в грязевую лужу (та отползла в сторону). Третий нянчил укушенный Каса-касой палец.
- Тебе помочь? – впервые сказал что-то осмысленное их предводитель.
- Нужен меч, - мрачно отозвался молодой человек, поглядывая на оружие, заткнутое за пояс горного воина.

(тройственный союз)

Весь вид Ониваки – монах хоть и опустил посох, но настроен был все так же решительно – говорил, что без боя он с клинками не расстанется. Кроме того, с ним не стоило ссориться еще и потому, что, несмотря на воинственный пыл почти всех присутствующих, ямабуси оставался главной боевой единицей их армии.
- Может быть, яма-варау знают, не живет ли поблизости кузнец? – подсказала из развилки старого дерева хозяйка храмовых бубенцов.
Хлюп-хлюп, шу-шу – снова поднялся гам среди мохнатых йокаев.
- Знают. Риса, сакэ или хотя бы персиков дадите? – осведомился их главный. – Тогда скажем.
Остальные согласно закивали головами с длинными носами.
Молодой человек, не глядя, протянул руку к монаху раскрытой ладонью вверх. Онивака не уступал. Молодой человек сдвинул брови и, выдернув из-за пояса сложенный бумажный веер, в раздражении постучал им себя по колену. Онивака закусил губу.
- Отдай, - негромко произнес молодой человек.
Ямабуси плюнул и вытряхнул из походной сумы провизию. Глиняная бутыль с отбитым горлышком почувствовала, что в ней нуждаются, и отправилась по кругу. Маленькие человечки оставили свои не всегда безобидные занятия и уселись полукругом перед святилищем. Они жадно тянули ручонки к еде, когда им протягивали ее, и тут же начинали чавкать с большим аппетитом, словно не ели недели две. К бутыли каждый прикладывался надолго, будто намеревался выпить ее сразу до дна. На их счастье она не пустела, лишь миролюбиво ворчала иногда.
Немного насытившись, предводитель отвлекся от лакомства и расплылся в благодушной улыбке.
- Кузнец-то живет, только не здесь, а в Вакаяме, - объяснил он. – Зато очень хороший кузнец! Мы и сами идем к нему, проводим, если надо. Путь не близкий, но можно добраться за недельку-полторы.
Увидев, что молодой человек начинает грустить, добавил в утешение:
- Если только никто из вас не умеет летать.
- На меня не рассчитывайте! – прозвенел сверху женский голос раньше, чем кто-то успел произнести хоть слово в ответ; бубенчики в волосах призрака негодующе зазвенели.
Собрание понурилось. Молодой человек с достоинством удалился в кусты, спустя недолгое время оттуда послышался треск ломаемых веток и проклятия.
- Не вышло, - доложил предводитель, вернувшись.

(втроем)

Стук копыт, поначалу далекий, а затем все четче и громче, насторожил сначала тех, кто обладал тонким слухом, ну и всех остальных потом тоже. Особенно после того, когда расхрабрившийся Каса-каса взялся подражать этому звуку, необычному в горах посреди темной ночи. Любопытствующая луна, которая давно подглядывала за военным советом во дворе старого храма, осветила узкую тропу и всадника, сгорбившегося в седле. Плетеная из травы прохудившаяся шляпа-амигаса надежно скрывала лицо, ветер ерошил дорожный плащ, словно забытый крестьянами стог перепрелой соломы. Запоздалый путник устало покачивался в седле и, видимо, задремал, раз не удивился тем, кто смотрел на него во все глаза (у кого они были).
Вперед вышел, разумеется, Онивака, не усидел на месте. Должно быть – устал от долгого затишья. Но его зычный окрик оставили без ответа, как будто ночной гость был глух к окружающему его миру.
- Ну, ты сам напросился, - беззлобно возвестил монах, поигрывая длинным посохом.
Звон колец на нем повторял звон бубенчиков в волосах укутанной в полупрозрачную накидку Судзухико-химэ.
Непохоже, чтобы всадник натянул поводья (он вообще не пошевелился), но лошадь остановилась. Вероятно, не захотела связываться с горным монахом. Наконец, и ее хозяин поднял голову.
- Хочешь драться со мной? – спросил он. – Таково твое желание?
Онивака весело подтвердил, что не прочь и размяться.
- Хорошо, - кивнул незнакомец, распрямляясь в седле. – Будь по-твоему.

(с Бишем)

На дереве под яма-варау подломилась тонкая ветка, на которую взгромоздились сразу двое, и они с приглушенным визгом обрушились на своих собратьев веткой ниже.
Перемещавшаяся с места на место грязевая лужа испуганно хлюпнула и исчезла, когда в нее чуть не наступил конь.
Бакэ-чочин с опаской, мелкими подскоками, подобрался к взлохмаченному предводителю их маленького отряда. То ли любопытство в нем взыграло, то ли призвание стражника. Попросил:
- Подними меня повыше. Может, я и освещу что-нибудь.
Остальные зрители - те, кто не укрылся в кустах и кронах деревьев - расселись в предвкушении зрелища.
- Мы - странные существа, - философски заметил растрепанный молодой человек, выполняя просьбу Мурахаты.
Свет от лампы-демона не мог соперничать с лунным, да и свечи на алтаре маленького святилища горели куда ярче. Зато видно с высоты было намного лучше. Бакэ-чочин завозился, или это ветер играл обрывками пожелтевшей бумаги. Несколько лучей поярче упали на монаха и его противника. Онивака пошире расставил ноги. Всадник вдруг улыбнулся; трудно было понять, сколько лет незнакомцу, трудно было понять даже, женщина перед монахом или мужчина. Может быть, недавний мальчик? Хотя ширина плеч говорила о силе и возрасте. С шуршанием раскрылся плащ - развернулись огромные крылья, сбивая маховыми перьями листья и хвою с веток.
Кто-то ахнул.
Отливающие металлом когти цепко удерживали невероятную птицу в седле, длинный змеиный хвост кольцами обвивался вокруг туловища лошади. Незнакомец не носил с собой оружия, да и к чему оно было при его мощи? Он с облегчением вздохнул, как человек, потягивающийся после тяжелого дня, и снялся с живого насеста. Онивака весело расхохотался. Боевой шест едва не раскроил коню голову - животное вовремя шарахнулось в сторону. Ночь заполнилась грохотом крыльев.

(японское трио)

Бакэ-чочин непоседливо завертелся, норовя выскользнуть из руки юноши. Блики поскакали вокруг поляны в безумном танце.
- Наш монах ведь выстоит, правда? – волновался обакэ.
До сего момента его самым страшным кошмаром были проделки колдуна из замка Инуяма, которые сейчас казались невинными шалостями, а сам Дзенчи – родным, домашним.
- Не уверен... - едва слышно пробормотал молодой человек, становясь меньше ростом и чуть-чуть округлившись животиком.
Впрочем, услышав хихиканье Судзхико-химэ, он немедленно подобрался, делаясь «самим собой». Ну... почти собой.
Каса-Каса так разошелся, что немного охрип. Несколько расхрабрившихся хитодама витали вокруг противников и слепили глаза - не всегда крылатому демону. Монах в азарте наподдал одному из них посохом. Трое яма-варау, позабыв о сражении, зачарованно следили, как огонек хаотично кружит над кустом, в который его зашвырнул удар. От его беспорядочных метаний рябило в глазах.
- Но у нас такая маленькая армия... – окончательно сник Мурахата. – Может, попросить их остановиться, пока еще не поздно?
Наблюдая, как, сминая кусты и ломая ветки, противники кружат по поляне, молодой человек задумчиво постукивал себя по животу сжатым кулаком. Наконец, он решился:
- Остановитесь!!!

(ун-ун)

Вряд ли он ожидал, что его возглас дружно подхватят двенадцать глоток и заглушат даже Каса-касу. Поймав на себе недоуменные взгляды, малыши захихикали вразнобой. Врасплох были захвачены и Онивака с крылатым чудовищем. Длинный гибкий хвост подсек ноги монаху, зато, падая, тот от души вытянул демона поперек спины посохом; противники растянулись на каменистой земле.
- У меня есть желание! - заявил молодой человек.
- Желание! – повторил за ним демон-эхо и высунул из листвы любопытную мохнатую мордочку.
- Чтобы ехал мимо? – спросил обиженный на коня доротабо и некрасиво булькнул.
Недавний противник Ониваки расправил крыло и принялся изучать, не слишком ли помяты шелковистые, черные, с металлическим отливом перья. Он не спешил, изматывая всех ожиданием. Затем опробовал силы, один взмах поднял его над поляной. Заскрипела натужно сосна под тяжестью змеиного тела.
- Вера в обогащение ускользает, как вода между пальцев?* - прошелестел из ночной тьмы голос демона.
- Мне не нужно богатство, я хочу отомстить! - сердито фыркнул молодой человек.
- Больше жизни?
- Ну да.
- Мы договорились.

(sanbiki da)

Замок Инуяма

Колдун был взволнован. Он не находил себе места в своих покоях, мечась из угла в угол, словно неугомонный солнечный зайчик, отражаемый качающимся зеркалом. Пустой взгляд стеклянных глаз, устремленный прямо перед собой, мог заставить душу глупца, что осмелился бы взглянуть в очи заклинателя, забиться в судорогах и устремиться в область ступней, тихо подрагивая от ужаса. В правой, по-мальчишески пухлой, руке он вертел полукруглую бурого цвета чашу с изображенным на ней символом защиты. Вторую руку Дзенчи-дзенно держал за спиной, пальцы были скрещены, и походило это на то, что колдун нес в руке щепотку соли. В очередной раз оказавшись в западном углу комнаты, он резко развернулся, выпустив ярость, что, будто бы, копил все это время, и с силой швырнул чашу в дальнюю стену, затем, молниеносным движением выкинув левую руку из-за спины, проделал ею пасс в направлении чашки. Все произошло так быстро, что чаша, даже не успев долететь до стены, разлетелась на мелкие осколки, перед этим, ярко вспыхнув, словно ночной мотылек, опрометчиво залетевший в лампу-андон. Лицом он больше не напоминал мальчишку - оно выражало лишь ярость, хотя в глазах виднелся, плохо скрываемый, страх. Детское округлое лицо было искажено в ужасающей гримасе, губы шептали:
- Нет...нет...они никогда не получат его..никогда! НИ-КОГ-ДА!!!!!
Дзенчи-дзенно в сердцах топнул ногой и резко выдохнул. Тяжело дыша, он уставился на осколки на полу, затем подошел к выходу из покоев и громогласно, срывающимся голосом, позвал слугу, чтобы он убрал мусор. Затем, уже полностью успокоившись, колдун сел за отреставрированный столик и, взяв кисть и обмакнув ее в черные чернила, стал аккуратно и сосредоточенно выводить на белом листе бумаги изящные тонкие линии будущего символа, необходимого для нового о-фуда. Рука совершенно не дрожала, будто и не было никакого приступа гневной ярости еще пару мгновений назад. А прямые, капризные губы, прододжали елеслышно нашептывать:
- Никогда...никогда...

Вакаяма

Выцветшее полотнище на укрепленном возле дома на бамбуковом шесте украшала гордая надпись: 山神の鍛冶*. В деревянной клети истерично кудахтали спросонья пестрые курицы, почуявшие ночного (и всегда готового их съесть) хищника. Гость непроизвольно облизнулся, чем вызвал у птиц еще больший переполох. Рядом из округлых больших валунов был сложен очаг, над которым на треноге был подвешен большой чугунок. Гость перевел задумчивый взгляд с клети на подернутые белесой золой поленья под котлом и обратно. Куры в ужасе устроили давку в самом дальнем углу ненадежного убежища.
- Прожорливый маленький зверек, - насмешливо прошелестела ночь. – Неужели твоя память короче твоего же хвоста?
Тануки сердито подтянул вечно сползающие выцветшие штаны и постучал в дощатую дверь, которую наполовину скрывала листва веток невысокой яблони.
- Извините меняяяаа!
- Кого это принесло так поздно? – раздался детский голосок прямо над ухом.
Еще двое захихикали, кто-то вздохнул.
- А ты не видишь, кого? – ворчливо возразили прежде, чем хэнге успел открыть рот.
- Зачем понадобился тануки мастер-кузнец? – недоуменно спросили где-то на крыше.
- Мне нужен меч... – смущаясь, выдавил гость.
- Громче, - шепнула ему на ухо ночь.
Мальчишка зажмурился и заорал во всю мочь:
- МНЕ НУЖЕН МЕЧ!!!

–––––––
*山神の鍛冶 – yamakami no kaji – кузнец горного бога.

(мы с Даларой, ага)

- Меч...
- Меч?
- Да ну!
- А чем будешь платить?
- Может, он отработает, тебе откуда знать?
Неведомых верхних жителей было много, каждый из них имел свое мнение и желал его высказать. Они так увлеклись спором, что, кажется, забыли о госте.
- Или я получу то, что прошу, - твердо заявил хэнге. – Или всем расскажу, что иппон-датара не такой уж искусный мастер, как о нем говорят.
На ближайшей сосне рассмеялись, и на спорщиков посыпалась сухая оранжевая шелуха.
- Я же вам говорил! – патетически воскликнул один из них.
На него зашикали собратья. Устроили возню, от которой затряслась яблоня. Наконец где-то рядом с коньком крытой соломой крыши звонко закричали:
- Мастер! Масте-ер! Эй!
Тануки нагнулся, подобрал с земли недозрелое яблоко и принялся высматривать цель. Плод вдруг зашевелился в руке, с трудом повернулся на другой бок, и на гостя уставился круглый карий глаз. Второй был подбит и заплыл. Маленький нос был свернут набок. Рот у яблочка тоже имелся, растянутый в радостной ухмылке.
- Надкушу, - предупредил его ночной гость.
Яблоко весело показало язык.
- Тогда я укушу твой палец.

(вдвоем, ун)

Наверху опять загалдели, и сквозь шум едва было слышно, как раз за разом на крыше взывают к мастеру. Из хижины раздались шлепки, сопровождаемые глухими ударами, как будто там внутри кто-то огромный скакал на одной ноге. Шлеп(бум)-шлеп(бум)! Дверь отворилась, внутри было темно, лишь тускло пылали угли в жаровне.
- Я тоже йокай, - сказал оборотень в темноту.
Дверь отодвинулась шире.
- Заходи.

В котле булькала чечевичная похлебка, отчего короткий, чуть вздернутый нос неурочного гостя то и дело беспокойно подергивался.
- Сколько же в тебя влезает? – вздохнул обитатель горной хижины.
Упитанный маленький оборотень виновато развел ладошки, признавая очевидное, но принюхиваться и сглатывать слюнку не перестал. Кузнец отложил меч и тряпку, которой наводил лоск и почти зеркальный блеск на клинок, и в несколько ловких прыжков очутился у очага.
Сквозь дыры в крыше – сколько их там, в неверном свете жаровни было непонятно, - внутрь свесились говорящие яблоки. Лица у всех были детские и улыбчивые. Внутри они оказались менее болтливы, чем снаружи, вероятно, сказывалось присутствие хозяина жилища. Яблоки с тревогой следили за гостем.
- Сколько бы ни съел, лишь бы не трогал нас, - пробурчало одно из них, сморщенное и перезрелое.
Одноногий кузнец ловко плеснул обжигающее ароматное варево в грубовато выдолбленную из дерева миску, сунул гостю.
- Так значит, меч, - повторил он задумчиво.

Второй ноги у него отродясь не было, и иппон-датара напоминал живую колонну – бородатую и с двумя руками. Красное от постоянного жара лицо почти тонуло в нечесаных волосах.
Дынька хлюпнул похлебкой. Яблоки загомонили где-то над крышей; внутрь доносился лишь слабый отзвук очередного их спора. Те, что висели внутри, напряженно прислушивались, потом одно высказалось, мол, оно согласно, пусть этот йокай покажет свой истинный облик и пообещает отработать цену меча. Или хотя бы скажет, для чего ему человеческое оружие, неужели не хватает зубов, когтей и магии? Кузнец согласно кивнул.
- Нинменджу правы, - сказал он, усаживаясь у жаровни. – Нельзя сделать меч для того, кто всегда ходит в маске.
Толстый оборотень задумался; он морщил нос, собирал лоб в складки (что, не мешало ему подлизать угощение из заблестевшей миски) и в конце концов решился. Он вытер губы, вздохнул, растопырил пальцы в «дзай», печати солнечного кольца и...
...сделался на несколько лет старше, выше ростом и заметно шире в плечах. Взгляд из-под тяжелых полуопущенных век был упрямый, а презрительно оттопыренная нижняя губа лишь подчеркивала сходство. Длинные волосы были стянуты на затылке шнуром, на рукавах алого цвета были вытканы цветы с пятью лепестками. Молодой человек согнул спину в неохотном поклоне.
- Я, Овари-но Ода Нобутоми, старший сын Нобухидэ из замка Шобата, из рода Тайра-но Чикадзанэ, смиренно прошу у кузнеца горы Койя оказать мне великую милость, - процедил он.

Ветки зашелестели так, что показалось, яблоки сейчас посыплются градом.
- Овари?!
- Ода?!!
- Нобутоми...
Они все разом уставились на молодого человека, как будто ничего удивительнее не видели в жизни. Восхищенный вздох пронесся в листве.
- Это который исчез?..
- Да не исчез, его мать забрала, унесла в дальние земли...
- В Йоми она его унесла!
- ...там вскормила и отцу не показывала, чтобы не убили или вреда не причинили какого. Вот он и вырос...
- Да не очень-то.
- На себя посмотри!
- Зелен ты еще старших учить.
- А как же Нобунага, он что же, не?..
Восхищенный вздох повторился.
- Мой младший брат совершил самоубийство, - молодой человек выпрямился, смотрел он холодно и решительно. – В день летнего солнцестояния десятого года Теншо*.
- И ты отправляешься за предателем? – для отшельника иппон-датара проявлял удивительную осведомленность о делах у подножия гор.

------------
*21 июня 1582 года

Нобутоми покачал головой, собранные на затылке густые волосы напоминали хвост енотовидной собаки.
- Нет. Я хочу взять приступом Инуяму.
- Замок на Собачьей горе?!
- Где над рекой над кронами деревьев возносятся грозные башни...
- Ну да, а ты думал? Посмотри на него, истинный воитель. Брать замки – как раз его дело.
- А по-моему, маловат.
- Увял бы ты...
- Так вот зачем меч!
- А где армия?
- Где-где, в запасе! Но почему не Киото?!
- Да, действительно... – иппон-датара взялся раздувать огонь в маленьком горне. – Почему бы не начать со столицы?
- Там сейчас и без меня беспокойно. У тебя найдется топор?
Яблоки присмирели и начали обмениваться мнениями шепотом. Каждое то и дело поглядывало на гостя.
- С топором будешь плохо выглядеть, - решилось пискнуть одно. – С мечом куда лучше.
- И против врагов!
- А не честных старых яблонь.
Нобутоми задумчиво смотрел на одноного кузнеца

На дворе было вроде бы пусто, но на самом деле зрителей набралось предостаточно. В траве у стен кто-то шуршал и попискивал в несколько голосов. Иногда оттуда высовывалась острая мордочка, поводила тонкими усиками и тут же пряталась обратно. На коньке крыши в ряд высадились ленивые сытые голуби. Сбоку от них притулилась шумная стайка воробьев. Потом заявились три ворона, и голубей как ветром сдуло. Воробьи осмелели и заняли побольше места. На яблоне количество плодов словно бы удвоилось. Под их тяжестью ветки клонились почти до земли, и само дерево казалось приплюснутым сверху. Курицы в загоне снова жались к дальней стенке, но даже среди них нашлись некоторые посмелее, полюбопытнее (а может, просто глупые). Те прохаживались вдоль бамбуковой решетки, клевали что-то у себя под ногами и поглядывали в щели на молодого человека в красочной одежде и угрюмого одноногого кузнеца.
- Выбирай, - иппон-датара провел широкой лапой над тремя одинаково длинными свертками; разной была лишь ткань. – Не торопись. Ошибешься, и вся работа насмарку.
Всклокоченный юнец досадливо прикуси губу, теребя яркий подол, вылезший из-под криво повязанного пояса. Он бы с надеждой глянул на одноногого кузнеца, но тот, сунув руки в широкие – в пятнах копоти и рыжих подпалинах – рукава, кажется, задремал. А смотреть наверх, не вершину сосны, где, качаясь на толстых ветках, возилась чудовищная полуптица-полузмея, гость горного кузнеца немножечко опасался.
И тогда Нобутоми решил отдаться на волю провидения.
- Снег идет, кон-кон-кон, большими хлопьями, кон-кон... – крепкий палец с обгрызенным ногтем скользил над свертками, легонько касаясь каждого из них по очереди. - Валит-валит, большой сугроб...
Иппон-даттара приоткрыл один глаз:
- Что решил?

- ...получает, - хэнге зажмурился и ткнул в сверток из золотисто-коричневой жесткой материи, на которой сквозь вытканные зеленые листья выглядывали желтые, как луна спелые плоды айвы. Кузнец озадаченно крякнул.
- Ты уверен?
Нобутоми кивнул.
Яблоня зашелестела, хотя ветра не было. Из травы у дома выглянули сразу три мордочки с черными бусинками глаз и застыли в ожидании. Вороны на крыше одновременно, не теряя достоинства, склонили головы набок. «Кр-ра», - постановил один из них.
- Пусть покажет! – не удержалось одно яблоко.
Оно нетерпеливо раскачивало ветку, как дети, когда прыгают от нетерпения. Его возглас подхватили остальные сородичи, но в их криках не было слаженности, и в результате получился шумный бестолковый ор.
- Цыц! – прикрикнул на них иппон-датара.
Меч был длинный, очень длинный и даже на вид довольно тяжелый, с широким, гораздо шире, чем у катаны, лезвием и длинной рукоятью, оплетенной коричнево-зеленым шнуром. Он был создан, чтобы разрубать врага одним точным ударом.
- Ну, что скажешь?
- А я его подниму?
Из опасения вызвать гнев хозяина, яблоки теперь вели себя осторожнее. Они выделили того, кто будет говорить от лица всех. Старый весь в морщинах плод долго щурился, приглядываясь, и изрек, наконец, дребезжащим торжественным голосом:
- Ты его выбрал, мастер превращений, значит, он подходит тебе. Кхм-гхм. Да служит он тебе долго и безотказно!

(да те же)

На горе напротив замка Инуяма

Мурахата с нетерпением ждал возвращения Дыньки. Вернее сказать, ждал он того, с чьей помощью предводитель маленькой армии сумел подняться в воздух и отправиться в дальнее путешествие на гору Койя. Бывший стражник так и называл его про себя: «Тот, кто...» и добавлял каждый раз новое определение. Опасался вызвать гнев богов, случись ему назвать имя хотя бы даже и про себя. Бакэ-чочин уже сообразил, что за птица их странный и откровенно страшный ночной гость (тут не обошлось без расспросов и даже подкупа с помощью случайно найденной земляничной поляны). И теперь Мурахата ждал с громадным нетерпением – аж внутренности тряслись, отчего блики призрачного света скакали по кустам, траве и стенам маленького храма и заставляли путаться светлячков. У него было желание, обдуманное, много раз сложенное в слова, чтобы поточнее, повнятнее, чтобы не рассердился Тот, кто может исполнить просьбу.
Но когда вдалеке показалась крылатая тень, похожая на прореху в звездном небе, окутанную черным туманом, который не разглядеть человеческим глазом, Мурахата испугался. Как может он, маленький человечек, приставать со своим крошечным желанием к такому возвышенному существу? Лампа-демон метнулся в кусты, но оттуда его прогнали возмущенные яма-варау. Тогда он кинулся под защиту храма, впопыхах чуть не своротил маленький алтарь. В стыде, отшатнулся подальше и чуть не утонул в недовольно булькнувшей луже грязи.
Над его округлой (с небольшой прорехой и парой давних штопок) головой грянул гром, как будто сотня людей растянула огромное мокрое полотнище, чуть-чуть отпустили, а затем по команде в один миг натянули опять. Пахнущий мускусом и морской рыбой ветер пригнул траву и раскачал ветки, когда острый коготь подцепил несчастную лампу за бамбуковую скобу и выдернул на свободу.
Заговорщики стояли на поляне вокруг старой погасшей лампы, как над соратником, который ухитрился погибнуть до начала сражения. Тануки почесал в затылке.
- Что же нам теперь делать? – растерянно спросил он, забыв, что военачальникам грех спрашивать прилюдного совета у подчиненных.
Хитодама, что вились над поляной, спустились пониже. Один, самый отчаянный, залетел внутрь лампы и попытался собственным светом разжечь обратно огонек. Ничего не вышло.

(с Сон и Бишем)

- Облить холодной водой, - посоветовал Адзукитоги. – Раз он был когда-то человеком, может, подействует.
- Размокнет, - лениво зевнул монах Онивака, что пристроился дремать, прислонившись спиной к стене храма.
Над их головами Итсумаден чистил перья и делал вид, что происходящее на поляне ему вовсе не интересно. Дева-колокольчик попробовала вдуть жизнь в бесчувственного недотепу, но из этого тоже ничего не получилось. Младший из яма-варау – вместо меха у него пока еще пробивался мягкий пух – великодушно принес и положил рядом с лампой целый кустик душистой земляники (с той самой поляны). Жалобно тронул бывшего стражника крохотной лапкой.
Наверное, через некоторое время они, отчаявшись вернуть незадачливого обакэ к жизни, решили бы похоронить его с почестями и вознести положенные такому случаю молитву -благо храм искать не пришлось бы. Но Мурахата оказался крепким и очнулся самостоятельно. Внутри него затеплился тусклый, едва видимый поначалу огонек. Потом разгорелся сильнее, не до яркости, какая присуща настоящим лампам, но все-таки достаточно, чтобы освещать небольшое пространство. А потом бывший стражник увидел Итсумадена, вскочил и чуть было не повторил все свое злоключение.
- Какой прыткий! – восхитился Онивака, подхватил недотепу и повесил на ветку ближайшего дерева – просушиться.
Посчитав инцидент исчерпанным (по крайней мере, на время), Дынька с гордостью продемонстрировал всем желающим меч. Держать непривычно длинный и тяжелый клинок приходилось обеими лапками; даже в человеческом облике тануки находил силы лишь для того, чтобы взвалить меч себе на плечо, и надеялся, что большего ему не понадобится. Если дело дойдет до рукопашной, у него найдется оружие понадежнее. Хотя все же раздувался от гордости: владелец такой замечательной, красивой (и увесистой!!!) вещи просто обязан был выделяться в общей толпе.
- Вот! – сказал Дынька, когда все вдоволь налюбовались на меч. – Теперь все готово.
Он посмотрел на яма-варау.
- Нам следует заключить договор.

(все те же трое)

Вот история о том, как пал замок Инуяма.

На окрестные горы вновь опустилась мгла. Предыдущий день заговорщики провели, кому как вздумалось; кроме солнечный яркий свет смущал многих из них. Монах остался у маленького святилища - то ли спал, то ли молился. Яма-варау в сторонке устроили совещание, обсуждая каждый пункт договора. Когда они всем составом вернулись, чтобы скрепить соглашение, выяснилось, что юный главнокомандующий немногочисленной армии свернулся клубком и сопит, прикрыв хвостом нос. Время от времени он негромко клацал зубами во сне; должно быть, настиг добычу.
- Трудно долго сохранять один и тот же облик, - смущенно оправдывался он, когда его бесцеремонно растолкали. - Я отвык!
Спустя какое-то время, когда было сказано все, что нужно, и больше не о чем было поговорить, они переправились через реку Кисо. Перед запертыми воротами замка в длинных ящиках развели огонь, на стенах и верхней галереи мелькали тени - должно быть, их ждали. Но не ждали в столь неурочный для нападения час.
- Как-то не по-людски получается, - булькнула лужа грязи. - Нападать посреди ночи...
- Так и мы - не люди! - резонно возразил Нобутоми, который для серьезного дела вернул себе прежний облик. - Ну-у... Заговорщики посмотрели на Мурахату; тот, замотанный в старое дырявое кимоно, только что затрясся с дурацким хихиканьем и опять повалился на землю. В прорехи на ткани было видно, как мечется внутри лампы призрачный огонек.
- Почти все, - внес поправку малолетний воитель. - Перестань его щекотать, бакэ-фурисодэ.
Увесистый меч Нобутоми взвалил на плеч и тащил его, несмотря на беззлобные подтрунивания ямабуси. Всклокоченный молодой человек давно бы бросил чересчур тяжелый клинок, но мешали врожденная страсть к красивым вещам и присущий его породе безудержный оптимизм.
- Хорошо бы отвлечь их внимание, - горный воин проверил, хорошо ли затянуты узлы на содэ-цуки но-о*; длинные волосы он стянул повязкой-хачимаки, но из жары - или лени - не стал надевать като.
Ночь над их головами вздохнула с насмешкой и расправила огромные крылья. По узкой полосе речного берега прогулялся сильный ветер.
- Предоставьте это мне, - прошелестел сверху мягкий вкрадчивый голос.

_________________________
*Sode tsuke no o – шнур, скрепляющий наплечник-содэ.


(почти все - SonGoku)

Дзынь... дзынь-звяк...
Два припозднившихся дровосека обеспокоено заозирались, стараясь разглядеть в кромешной горной тьме источник звука. Младший поднял повыше тусклый фонарь; света едва хватало, чтобы различить, куда ступаешь, и не полететь кувырком, ломая конечности, вниз по крутому склону. Старший нашарил за пазухой вытершийся от времени мешочек, на котором, если постараться, можно было разглядеть вышитое название храма. Еще два года назад нужно было сходить и купить новый омамори, да не позволила скупость, а теперь кто знает, убережет ли просроченный амулет от горных ночных обитателей.
Дзынь-звяк...
Среди толстых, мохнатых от лишайника и мха, увитых побегами плюща стволов мелькнул огонек.
- Там кто-то есть! – воскликнул бы младший, если бы старший не зажал ему рот широкой ладонью.
- Тссс! – зашипел дед в самое ухо внука. – Молчи! А вдруг хитодама*? Хочешь, чтобы умершая душа утащила тебя в ущелье?
Малой затрепыхался, он боялся ночных блуждающих огоньков, особенно таких ярких – прямое указание на то, что несчастный владелец неприкаянной души умер совсем недавно и лежит, должно быть, в зарослях в каком-то дзё* от тропинки. А может быть, и гораздо ближе. Затаившие дыхание несчастные дровосеки боялись шевельнуться, а видение все не унималось, и вскоре стало понятно, что вовсе там не клубок бледно-зеленого пламени, а закутанная в прозрачную – и как будто светящуюся изнутри – накидку девушка, погруженная в свои мысли, танцует перед старым храмом, обмахиваясь вместо веера разлапистым листом момиджи*. Дзынь-дзынь... звяк... дзынь-звяк, откликались бронзовые бубенчики, которыми была украшена прическа необычной танцовщицы.

_____________
*hitodama - 人魂 – букв. «человеческая душа», блуждающий огонек, душа, покинувшая мертвое тело и теперь летающая вблизи от того места, где был убит ее хозяин.
*jo - 丈 – букв.«мера», мера длины 3,03 метра.
*momiji - 紅葉 – букв. «алые листья», японский клен.

В темноте казалось, что по кустам на горном склоне гуляет ветер, гнет ветки, шуршит листвой. Даже самые внимательные охранники замка не сумели разглядеть в лунном свете мохнатые спинки и блестящие глаза-бусины. Яма-варау шли один за другим молчаливым целеустремленным потоком. Первый вел их, остальные не задавались вопросами. Там, где они прошли, на влажной земле оставались вытоптанные бороздки.
- Ко-о! – воскликнул ведущий, и маленькая армия застыла на месте.
Ненадолго. Один жест, и каждый занялся своим делом. Под сосредоточенное сопение рылась одна большая яма, выносилась и складывалась в кучки земля вперемежку с травой и камнями. Главный, с айвой в зубах, руководил процессом. Поскольку рот был занят, вместо слов красноречиво говорил сложенный веер, взмахами которого вожак давал указания.
Их чуть было не обнаружили – между поверхностью по другую сторону преграды и подкопом осталась лишь тонкая перемычка, - но именно когда занедуживший животом стражник прислонил оружие к стене и начал распускать пояс, в небе над замком распустился огненный лотос. По совести следует отметить, что в ту минуту пострадали штаны и честь не только у этого бедолаги.
- До каких пор? – прошелестел ночной ветер, заставляя кровь стынуть в жилах, хотя ночь выдалась на удивление жаркая. – До каких пор...
И словно в ответ на вопрос в ворота заколотили так, словно за ночным гостем гнались все бакэмоно островов. Стражники наотрез отказались узнавать, что за неурочный прохожий, они жались друг к другу и пялились в черные небеса, и лишь угроза старшего лишить головы каждого второго заставила их приоткрыть небольшое окошечко.
- Какого... – начал смельчак и замолк.

За воротами, прижимая к груди старую треснувшую бутыль, приплясывал Мурахата.
Двое решили, что лучше знать, какая пришла беда, и оттеснили товарища от окошечка, по очереди заглянули сами. Между стражниками пролетел и затих шепоток. Среди них нашелся приятель Мурахаты. Он прижался щекой к створке ворот, чтобы одним глазом получше разглядеть ночного гостя.
- А ты разве... Тебя разве... – и безнадежно махнул рукой на попытки подобрать нужные слова.
Тот, кого все считали потерянным безвозвратно – а все из-за пришлого колдуна, который поселился в башне, - оглянулся и вновь заколотил в деревянную створку. Во дворе произошел жаркий спор шепотом: пускать или нет. Наконец, победило нежелание прослыть трусами и теми, кто оставляет товарища в беде. Ворота приоткрыли ровно настолько, чтобы мог протиснуться Мурахата со своей бутылью. И тут же захлопнули и заложили толстым засовом.
- Ты живой! И ты – это ты! – кинулся с объятиями к приятелю тот, кто больше всех радел за то, чтобы впустить бедолагу (не оставлять же ночью одного снаружи!). – Как тебе удалось спастись от колдовства?
Расколдованный Мурахата замялся и ожесточенно поскреб в затылке, но поскольку стражник и раньше не числился среди красноречивых рассказчиков и говорунов, ему простили заминку. Приятели щипали и тискали его, как дети щенка, он хихикал и показывал бутыль.
- Лучше выпьем за мое возвращение!
И они выпили. Сначала за возвращение, потом для храбрости, потом – чтобы не оставлять начатую бутыль. Никто и глазом моргнуть не успел, как хмельные стражи замка Инуяма нестойным хором заголосили песню о деревенской красавице и самурае, чье сердце она покорила.

Дурманящий голову крепкий напиток в маленьком кувшинчике с треснувшим горлом все никак не заканчивался, хотя Мурахата, не скупясь, подливал товарищам и себя тем более не обделял. На радостях потеряли счет времени - и, как позже выяснилось, - не только ему. Посмотреть, что за шум у ворот, вышли господа самураи, но основательно угостившиеся стражники уже не боялись даже хозяина замка, а некоторых давно сморил крепкий сон. Продолжилось все закономерно: бездонный кувшин перекочевал к самураям, и празднество грянуло с новой силой. Мурахата куда-то исчез, но на его исчезновение не обратили внимания. И уж точно никто не увидел тень, что бесшумно скользнула в приоткрытые кем-то ворота. Только кому-то почудилось, будто звякнули бронзовые кольца на монашеском посохе.
Этот звук слышали еще несколько раз - далеко от ворот, - но откуда в замке взялся монах? Кое-кто из несчастных успевал задать себе или соседу этот вопрос до того, как на головы им обрушивался крепкий удар. Онивака не задерживался у бесчувственных тел, что отмечали его продвижение к главной цели, не было времени прятать их. Отстав от горного воина примерно на кэн* (отчасти из предосторожности, не желая попасть под горячую руку, отчасти из-за необходимости волочить за собой увесистый меч), бежал, отдуваясь, растрепанный молодой человек в спущенном с одного плеча косодэ.

--------------------
*ken - 間 – примерно 1,81 метра.

(minna)

(на правах редактора, консультанта и вообще помогаю в выкладке сержанту Ботари)

Глупцы те, кто ест кушанье из рыбы фугу, и глупцы те, кто его не ест. Спорить на эту тему можно до хрипоты, но лучше всего это делать, сидя за столом с этим самым супом. А когда все твое богатство - родовой меч, гордость да горький опыт китайской войны - то какой там суп из фугу? На обычный бы денег хватило... А когда денег нет - то не до жиру, и если тебе предлагает пойти к нему на хорошо оплачиваемую службу некий господин с... скажем, несколько интересной репутацией, то на неё - эту самую репутацию - можно и глаза закрыть, благо ничем кроме досужих разговоров она не подтверждается.
Так рассуждал Кетаро, некогда сотник Императорской армии, а ныне глава дружины того самого господина, что торчит костью в горле у всех своих соседей. И, положа руку на сердце - соседи по большему счету правы. Но зато в этом есть и хорошая сторона - не зарастешь жирком.
В том, что господин далеко не святой, самурай убедился в первую же неделю, взявшись за наведение порядка во вверенном ему подразделении. Сначала господину очень не понравилось то, что Кетаро отправил в родные села больше половины ашигару, взамен набрав новых, по своему усмотрению. Прошедший войну самурай проявил упрямство, а вскоре и сам хозяин замка вынужден был признать, что принятые его новым начальником охраны меры оказались эффективны. Затем зашел разговор о покупке ружей, и вот тут господин проявил еще одну черту своего характера - жадность, причем аргумент выбрал с точки зрения Кетаро просто убойнейший - дескать, это бесчестное оружие, недостойное того, чтобы им вооружались воины столь знатного самурая. Кетаро понадобилось десять долгих дней уговоров, объяснений, посулов, прежде чем его господин, скорчив кислую гримасу, раскошелился на покупку десяти аркебуз вместо требуемых двадцати. Но, как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе, поэтому бывший сотник отложил до лучших времен разговор о еще десяти ружьях и пушке, предпочтя потратить время, нервы и энергию на обучение воинов.
Собственно, "бывшим сотником" Кетаро стал по одной простой причине - не в силах терпеть стыд поражения в Корее и, не имея возможности в силу наложенного сегуном запрета уйти от позора как подобает самураю, он ушел из армии сам, справедливо решив, что ронин - это лучше, чем позор.

И вот теперь, месяц спустя, ронин обходил замок господина, проверяя посты - больше по привычке, нежели по необходимости, - когда донесшийся откуда-то со стороны ворот крик заставил Кетаро забормотать мантру. "On baishiraman taya sowaka" - шептал он себе под нос, бегом поднимаясь на галерею с часовыми. В пролете от выхода он остановился, восстановил дыхание и уже спокойно, с бесстрастным лицом подошел к дежурившему лучнику.
- Что тут? - ровным голосом поинтересовался Кетаро, хмуро разглядывая стрелка. Вместо ответа воин, бормоча молитву, ткнул рукой в сторону ворот. Самурай повернул голову... и едва не заорал сам: в воздухе парил на чешуйчатых крыльях оживший кошмар из снов, кошмар, преследующий его с тех самых пор, как Кетаро ступил на палубу корабля, везущего его домой с той проклятой войны: Итсумаден. Тот самый йокай, что появляется там, где лежат те, кто оставлен без должного захоронения. И он прилетел к нему, к Кетаро, чтобы напомнить обо всех тех, кто навсегда остался лежать на земле Кореи. Напомнить обо всех, кто погиб от холода, голода, болезней, пронзенных стрелами, умерших в корчах на отравленных кольях в ловчих ямах-ловушках...
- On baishiraman taya sowaka, - еще раз прошептал Кетаро, а вслух же презрительно процедил:
- Это всего лишь птица. Дай лук.
- Но господин... - робко заикнулся воин.
- Дай мне лук, трус! Смотри - я сейчас сшибу эту гадость, а потом принесу её показать тебе, чтобы ты сам убедился в беспочвенности своих страхов!
Пристыженный ашигару замолчал и протянул лук. К слову - стрелок-часовой был одним из тех полезных нововведений, почерпнутым ронином в Корё. Лучник мог подать сигнал точно так же, как и копейщик, но в отличие от копья лук начинал наносить вред противнику задолго до того, как тот подойдет на длину древка. Одно время ставили и аркебузиров, но быстро выяснили, что тлеющий фитиль ночью выдает местоположение стрелка, а вспышка пороха на полке его слепит. Да и лук все же скорострельнее...
Странно, но, вскинув оружие, самурай успокоился. Тщательно прицелился, задержал дыхание и отпустил пятку стрелы. Короткий свист, влажный стук, еще один вопль - и мерзкая тварь валиться вниз.
\все те же)

Первым в невидимом препятствии увяз Онивака, сгоряча дернул из ножен меч - прорубиться, но клинок располосовал пустой воздух без результата. Следом за ямабуси в ловушку попались Дынька и Мурахата, который давно раскаялся в собственной безрассудной отваге, но старался не отставать от новых товарищей, рассудив, что с ними уж совершенно точно небезопасно, зато весело. Жизнь призрачной лампы наполнялась неожиданным светом.
- Нурикабэ*? - удивился предводитель маленькой армии.
Ночь давно утратила милую деревенскую тишину: пьяное нестройное, но бодрое пение у ворот перемешивалось с выкриками слуг у конюшен и ржанием перепуганных лошадей. Там трещали, загораясь, крытые речным тростником крыши и слышались глухие удары крыльев. Но веселое "хи-хик!" маленький авангард расслышал весьма отчетливо.
Монах спрятал меч, провел посохом у основания невидимой стенки. Ночь захихикала громче.
- Боюсь щекотки, - застенчиво призналась она.
Мальчишка-военачальник дернул облупленным на солнце вздернутым носом.
- Пахнет родственниками! - объявил он. - И магией... и еще секи-аджи*
- Люблю рыбу, - признался толстячок в белой одежде паломника; широкая дорожная шляпа была надвинута на самый нос. – А тебе советую еще и прислушаться.
Внутри башни что-то происходило, там шуршали едва слышно многочисленные ноги, вполголоса отдавали приказы. В прочем, людям, обороняющим вход, можно было не таиться – Дынька и Онивака едва успели прижаться к стене, как мимо них с громким криком пробежал человек.
- Их главный, - кивнул толстячок в белом и порылся в холщовой котомке. – Вот, держи, пригодится.
- Это еще что? – подозрительно нахмурился ямабуси.
- Листья, зеленые листья, - нежданный помощник оскалился по-собачьи, шевеля длинным носом. – С камфорного дерева из святилища Ойямадзуми*, что на Оми-шиме.
Посох с бронзовыми кольцами уперся весельчаку прямо в пузо.
- Ты знаешь его? – негромко, раздраженно спросил Онивака.
Дынька не успел ответить, толстячок захихикал.
- Я его кузен по двоюродной бабушки, я с Кюсю. Вот, отправился в паломничество на Шикоку, решил все сделать по правилам, а в Вакаяме все яблоневые деревья на горе Койя только и говорят про то, что кузнец-одноножка сковал новый меч... – он поскреб себя между ног. – Меня зовут Цуитатэ-дануки*.
Он сыто рыгнул, распространив вокруг запах рисового вина, и махнул когтистой лапкой.
- Не смею вас больше задерживать!

----------
*nurikabe - 塗り壁 - букв. "запачканная стена, клейкая стена", йокай-невидимка.
*seki aji -関鯵 – макрель, которую вылавливают у берегов Сага-но секи, Кюсю.
* Oyamazumi Jinja – святилище на острове Оми (Омишима), посвященное старшему брату Аматэрасу и Сусаноо Оямадзуми, который традиционно считается покровителем пиратов. В его храме принято оставлять мечи и доспехи.
*tsuitate-danuki - 衝立狸 - букв. "тануки-ширма", йокай из префектуры Оита (ранее провинции Будзен и Бунго), Кюсю.

(+Bishop)

Лучник испустил радостный вопль, но осекся под презрительным взглядом самурая.
- Меньше слушай сказки, - сквозь стиснутые зубы проговорил Кетаро, - Пойду, дам нагоняй этим детям наложниц на воротах, чтобы побольше бдели и поменьше чесали языки... А потом принесу эту птицу и отхлестаю тебя по лицу, чтобы из твоих глаз ушел страх.
Он вернул лук воину и гордо покинул площадку, оставив пристыженного ашигару переваривать увиденное. Лишь спустившись к середине ягура, он позволил себе облегченно выдохнуть и утереть со лба выступивший холодный пот. Проклятый Итсумаден...
Вод двор замка вышел уже прежний Кетаро - спокойный, хладнокровный и немного надменный. Поправив завязки шлема, он огляделся, и решительно зашагал к караульному помещению у ворот замка, намереваясь задать хорошую взбучку бездельникам, сидящим в ней. И, пройдя едва с полсотни шагов, остановился, споткнувшись... о труп одного из дежуривших ашигару. Ронину тут же стало не до Итсумадена, и даже не до бездельников в карауле, которых, скорее всего, можно было смело записывать в покойники. Нащупав рукоять меча, он заорал:
- Тревога! - и метнулся обратно в башню, прислушиваясь к звону гонга, в который заколотил часовой на галерее. Замок ожил: загорелись огни, раздались крики десятников, подгонявших своих подчиненных, забряцало оружие.
Оборонять стену было уже поздно - враг был внутри замка, поэтому Кетаро сосредоточил все оставшиеся в его наличии силы в нижнем зале ягуры, решив остановить врага в тот момент, когда тот решит добраться до хозяина замка.
Ронин расставил воинов по схеме, подсмотренной у Нобунаги: впереди в положении "на колено" стояли воины с нагинатами и копьями, за ними - аркебузиры, а уже за их спинами выстроились десять из пятнадцати лучников. Четверых лучников Кетаро отправил на галерею к часовому, а сам, обнажив меч, встал справа от строя.
\Все мы)

Оранжевые языки пламени в двух бронзовых чашах-треногах, которые поставили слева и справа от входа, вдруг задрожали, как будто продрогли на предутреннем сквозняке, и снова вытянулись. В помещении заметно стало темнее: мрак клубами стекал с потолка и уже затопил дальние углы, когда над головами защитников замка кто-то сладко причмокнул.
Кетаро недоуменно уставился вверх, рефлекторно поднимая меч.
- Господин, это вы? - спросил он.
Его воины начали переглядываться, причем взгляд многих выражал если не ужас, то точно суеверный страх. Один из лучников громко сглотнул и со скрипом натянул тетиву, целясь непонятно куда. Ответом им было совсем уже жадное чавканье, словно невидимый едок сметал последние крохи. Огоньки в чашах испуганно сжались, погружая большой зал в темноту.
- Что за... - выдохнул один из воинов.
- Тихо! - рявкнул Кетаро, хотя и его самого начал терзать страх, - Стрелки, не спать! Это всего лишь сквозняк, и нечего его бояться! - безапелляционно заявил он, хотя сам не разделял своей уверенности.
В действительности самурай... боялся. И как ни твердил он свою мантру, все равно холодный комок прочно обосновался где-то внизу живота, заставляя Кетаро благодарить темноту, не дающую возможности ашигару рассмотреть побледневшее лицо своего командира.
- Бояться, - шепнул кто-то в самом темном углу.

(прежняя толпа, ага)

Под ногами у них булькнуло, как будто лягушка нырнула в болотную жижу. Твердая опора потихоньку растворялась, превращалась в склизкую кашу. Запахло сырой, с гнильцой, землей. Один из ашигару заорал и выпалил себе под ноги из аркебузы. Грязь с радостным чпоком проглотила пулю.
- Прекратить! - крикнул Кетаро, но было уже поздно - помещение осветилось вспышками выстрелов, наполнилось свистом стрел и лязгом копий и нагинат, сопровождаемых испуганными воплями воинов.
- Прекратить! - самурай двинул кулаком прямо в перекошенный в вопле рот одного из лучников, - Держать строй!
- Строй, - ехидно повторили из того же угла.
Куда там! Его уже никто не слушал. Кто-то лихорадочно перезаряжал ружье, кто-то рубил нагинатой пол, а кто-то просто тыкал во все стороны копьем, заставляя товарищей по оружию уворачиваться и создавая тем самым еще большую сумятицу.
- Верни-ите поле! – с подвыванием потребовал чужой сердитый голос.
Фусума раздвинулись – ненамного, пальца на два, - в щель скользнул зеленый светящийся шар, как будто светлячки встали на сторону осаждающих. За ним второй. Одна из тонких дощатых перегородок не выдержала под ударом снаружи, затрещала. Это стало последней каплей - ашигару, бросая оружие, толпой кинулись к лестнице наверх, пихая друг друга локтями, толкаясь и вопя во все горло. Полминуты спустя внизу остался лишь Кетаро, с посеревшим лицом упрямо сжимающий меч. Перегородка рухнула, в проломе стояли два человека: рослый горный монах в боевом облачении и подросток с небрежно подвязанными волосами. Ярко-красное косодэ с белыми цветами айвы* было спущено с одного плеча. На втором мальчишка держал тяжелый и чересчур длинный для его рук до-тануки. Презрительно оттопырив нижнюю губу, он окинул взглядом стены и потолок.

(по-прежнему)
__________________
*mokkō (木瓜) – фамильный герб клана Ода.

При виде живых людей, Кетаро едва сдержал вздох облегчения: Итсумаден, колдовские огни и пропавший пол нагнали на него порядочно страху, и теперь, увидев, что его противники - люди, самурай едва не пустился в пляс. Кстати, а что у парнишки за герб? Кетаро прищурился, вглядываясь. Клан Нобунаги. Самурай стиснул зубы и вскинул меч, ясно давая понять, что сколь бы ни был уважаем этот род, он, Кетаро, без боя не сдастся.
- Отойди, - негромко обронил подросток, не взглянув на него.
- Вежливости не учили? - оскалился Кетаро, даже и не думая двигаться с места, - Так у спутника своего поучись, все ж монах, умный человек.
- Он мне льстит! – хохотнул ямабуси, крутанул в руках посох, украшенный тяжелыми бронзовыми кольцами.
- Я пришел взять свое, - процедил мальчишка, исподлобья разглядывая неожиданное препятствие. – Кто ты такой, чтобы мне помешать?
- Ну иди и возьми, - пожал плечами Кетаро, попутно оценивая движения монаха, - Мне-то что? Я с невежами стараюсь не водить знакомств.
- Иди, - эхом откликнулся и ямабуси. – Ночь коротка.
Он легонько подтолкнул спутника: отойди, не мешай двоим взрослым. Поплевал на ладони, поудобнее перехватил увесистый шест.
- Меня зовут Онивака с горы Хиэй, - сообщил монах, ухмыляясь. – Ты хороший воин?
- А ты проверь, - улыбнулся самурай, - Не люблю, уважаемый Онивака, словами впустую разбрасываться - так недолго прослыть хвастуном и пустозвоном.
- Иди, - повторил ямабуси, кивая мальчишке. – Я, пожалуй, тут задержусь.
- Но...
- Да не бойся, скоро я тебя догоню.
У мальца хватило мозгов не соваться напрямую. Рассудив, что можно получить от обоих, если попасть под горячую руку, он направился к лестнице, обогнув бойцов по настолько широкой дуге, насколько позволили стены. На первой ступеньке он запрокинул голову и свистнул, как будто подзывал собачонку. Клубы чернильного мрака по углам стали прозрачнее.
- Что ж, - удовлетворенно кивнул монах, когда пламя в бронзовых чашах разгорелось и сделалось ярче. – Приступим.
- Почту за честь, - Кетаро поудобнее перехватил меч.

(SonGoku mo, сержант Ботари mo)

В ночной тьме притаился ужас, а в замке не прекращалось хаотичное движение. Снизу шел гул, будто река вздумала смыть человеческое строение и затопляла подвалы, вгрызалась в землю под ним. Наверху непоколебимо и недосягаемо мирно светились окна главной башни. Его жилище. Цель.
Мурахата снова был человеком. Снова – человеком! Две руки, две ноги, голова, туловище, все на месте! Спасибо-спасибо-спасибо всем богам! Только радоваться было некогда. Кой-какие господа самураи почитали крестьян лишенными души, вообще хоть каких человеческих признаков. Даже став стражником в замке, как мечтал всегда, Мурахата не мог понять этого. И не стремился. И теперь задумался бы, есть ли душа как раз у самураев... да не было времени. Кто поджег конюшни, он не сомневался. И смотреть не надо, летает там сверху. Но кем же надо быть, чтобы оставить лошадей и даже не попытаться спасти их! Кляня на чем свет стоит бывших сослуживцев, Мурахата примчался в дымное стойло. Надо было прихватить что-то режущее, да где ж его взять? Поздно. Он принялся руками, сдирая ногти, развязывать веревки, выпускать, подгонять, кидаться к следующему. Он чувствовал страх каждого из коней, ужас и жажду вырваться на волю, на свежий воздух. Задыхался сам вместе с ними, бормотал ободряющие слова. Освободив, гнал прочь. И только когда ни единого живого существа не осталось в объятом пламенем стойле, сам помчался наружу. Выскочил едва перед тем, как обрушилась крыша. Споткнулся и распластался на траве без сил. И засмеялся от радости.

Сражение расслоилось. И если настоящий бой - один на один два равных по мастерству, если не силе, человека до гибели одного из них бились каждый за своего господина - шел на первом этаже башни-ягура, то во дворе царствовало безумие. Кто тушил хозяйственные постройки, кто поливал водой занявшуюся крепостную стену, кто бегал от призраков, кто - за ними. От тоскливого плача купающегося в грозовых облаках Итсумадена у людей ныло сердце и слабели колени.
Осмелев, Мурахата побежал назад в башню, но на самом пороге то ли вступило в свои права крестьянское благоразумие, то ли зрелище сошедшихся в нешуточной схватке воинов подточило решимость. Попадать под горячую руку самураю стражнику нее хотелось, да и противник Котаро, сохэй, позабыл про миролюбивость. Под ударом боевого посоха с треском разломились планки внутренней перегородки. Монах рывком высвободил оружие и, довольный, расхохотался. Что бы ни было поставлено на кон, Онивака наслаждался существованием, а будет его жизнь короткой или он доживет до преклонных лет, не задумывался.
Мурахата бочком-бочком, почти не дыша, чтобы не привлекать внимания, спиной к стеночке обогнул бойцов и помчался вверх по лестнице. Один раз пришлось отскочить, пропуская катящееся по деревянным ступеням вниз бездыханное тело.
Овладел ли их малолетний военачальник за короткий срок мастерством владения мечом или вновь пустил в ход несомненно впечатляющее колдовство, неизвестно, только он пробивался на верхнюю площадку с яростью и упрямством своей породы. На мгновение показалось, что огонь добрался и сюда, но бесплотный жгут белесого дыма был один и обвился вокруг шеи одного из защитников Инуямы. Услышав за спиной мерный стук, как будто кто-то бил по ступеням клюкой, Мурахата посторонился почти без удивления - мимо, болтая по-собачьи красным длинным языком, проскакал сломанный старый зонтик. Следом, как за одноногим и одноглазым предводителем, шуршащим пушистым потоком втекла, с воинственным кличем кинулась под ноги людям и вожделенно принялась чесаться и тереться об их лодыжки стайка сунэ-косури*.

__________________
* sune-kosuri - 脛擦り – букв. «тереться о лодыжку», небольшой, напоминающий собачку йокай из района Ода, префектуры Окаяма. Дождливыми ночами проскальзывает между ног путника, царапая их лодыжки.