В скромной келье догорал огарок свечи, чуть чадя, и давая столь мало света, что немолодой уже монах, с седыми висками почти вплотную склонился над пергаментом, аккуратно выводя буквы гусиным пером, и изредка обмакивая самый кончик его в чернильницу:

«Давно это было, еще до Олава Конунга, принесшего свет Христианства в Норвежские земли, люди тогда молились Одину и Тору, были невежественны и свирепы, но в то же время отважны, словно львы.
Давно это было, по ветру развеян прах павших воинов, сожженных на погребальных кострах, истлели кости в древних курганах, осталась лишь память – песни скальдов и сказания старцев, возрождающие героев былого.
Давно это было, но как живые возникают перед взором образы конунгов и воинов, когда начинается рассказ.

Хальфдану не было и года, когда погиб его отец, Гудред конунг, и опасаясь за жизнь сына, его мать Аса увезла молодого конунга в Агдир. Там Хальфдан рос и вскоре стал статным и сильным. У него были черные волосы, и поэтому его прозвали Хальфданом Черным. Ему было восемнадцать лет, когда он начал править в Агдире, а затем отправился в Вестфольд и поделил владения со своим братом Олавом.
В ту же осень Хальфдан пошел походом в Вингульмёрк против конунга Гандальва. Произошло много битв, и победа доставалась то одному, то другому. В конце концов они помирились, и Хальфдану отошла половина Вингульмёрка, которым раньше владел его отец Гудрёд. После этого Хальфдан конунг пошел походом на Раумарики и завоевал эту землю.
Немало иных битв выиграл Хальфдан, став славным и могучим мужем, многие земли присоединил он к Агдиру, образовав великое государство на зависть врагам. Могуществу его не было равных в Норвегии, но многие соседи покушались на его земли, и потому не знал отдыха и покоя его меч.
Хальфдан Черный женился на Рагхильде, дочери Харальда Золотая Борода, конунга Согна. У них родился сын, которому Харальд конунг дал свое имя. Мальчик рос в Согне у Харальда конунга, своего деда. Конунг Харальд не имел сыновей, и когда одряхлел, уступил власть своему внуку Харальду и велел провозгласить его конунгом. Вскоре после этого Харальд Золотая Борода умер. В ту же зиму умерла его дочь Рагхильда. А весной умер от болезни и Харальд, молодой конунг Согна. Ему было тогда десять лет.
Велико было горе Хальфдана конунга, когда он узнал о смерти возлюбленной жены и юного сына, но понимая, что в печали он не удержит своих владений, собрал Хальфдан большое войско, и направился скорым маршем в Согн, где заявил о своих правах на трон сына. Его там хорошо приняли. Он и он ни в чем не встретил сопротивления. Так он завладел Согном и оставил править им своего друга, ярла Атли Тощего, поручив ему вершить суд и собирать дань.
Той же осенью Хальфдан вернулся в Вингульмерк, устроив там большой пир, но ближе к ночи к нему пришел конюх и предостерег, что к усадьбе подходит большое войско. Конунг собрал людей, и приказал им вооружиться, а затем выстроил воинов во дворе, приготовившись встречать врага.
То были Хюсинг и Хелсинг, сыновья Гандальва конунга, желавшие вернуть себе земли и поквитаться за поражения отца. В яростной схватке Хальфдан потерпел поражение, а его наставник Эльвир Умный погиб.
Спустя недолгое время, Хальфдан собрал воинов, и сразился с сыновьями Гандальва при Эйде, где разбил их рати и убили их самих. Лишь младший сын Гандальва, Хаки с малой дружиной спасся и бежал в Альвхеймар к отцу, дабы принести ему скорбную весть.
А Хальфдан конунг подчинил себе весь Вингульмерк, став еще более могущественным и великим владыкой.
Жил в ту пору еще Харек Волк, храбрый молодой воин, прославивший себя во многих битвах – был он правой рукой Хальфдана конунга, и пользовался особым его доверием.
То было хорошее время для Норвегии, Хальфдан Черный правил большей частью страны железной рукой, создавая законы и заставляя людей следовать им. Было ему тогда двадцать девять лет.


Правил в то время в Хрингарики конунг Сигурд Олень, сын Хельги Смелого и Аслауг, дочери Сигурда Змей в Глазу, сына Рагнара Кожаные Штаны, могучего конунга и отважного воина, героя многих сказаний. Был Сигурд конунг статнее и сильнее других людей, а также очень красив с виду.
Рассказывают, был он столь могуч, что в двенадцать лет одолел в единоборстве берсерка Хильдибранда с его одиннадцатью товарищами и совершил много славных подвигов, и о нем есть отдельная сага.
Сигурд взял в жены Тюррни, дочерь Клакк-Харальда, конунга в Иотланде, и было у него от нее двое детей – дочь Рагхильда и сын Гутхорм.
Рагхильде снились вещие сны. Однажды ей приснилось, будто она стоит в своем городе и вынимает шип из своего платья. И шип у нее в руках вырос так, что стал большим побегом. Один конец его спустился к земле и сразу же пустил корни, другой же конец его поднялся высоко в воздух. Дерево чудилось ей таким большим, что она едва могла охватить его взглядом. Оно было удивительно мощным. Нижняя его часть была красной, как кровь, выше ствол его был красивого зеленого цвета, а ветви были белы, как снег. На дереве было много больших ветвей, как вверху, так и внизу. Ветви дерева были так велики, что распространялись, как ей казалось, над всей Норвегией и даже еще шире.
Мудрые люди так истолковали сон девушки, будто бы родится у нее сын, которому самой судьбой предначертано править всей Норвегией, и снискать славу величайшую, нежели у иных героев...
Также сага эта упоминает и Хаки-Берсерка, беззаконного разбойника, грабившего и убивавшего торговцев и бондов, нападавшего на одиноких путников, и разорявшего деревни. Был он предводителем крупной шайки разбойников, и отличался немалой силой, яростью и отвагой.

Рассказывают так о Сигурде Олене, что он часто ездил один по дремучих лесам. Он охотился на крупных зверей, которые были опасны для людей, и с большим рвением занимался такой охотой. Однажды он поехал в лес, как было в его обычае…»


Конь храпел, задыхаясь от долгой скачки через дремучий лес, вымотанный преследованием свирепого вепря, вновь и вновь ускользавшего от храброго охотника. Уставшее животное перешло на шаг, несмотря на все усилия наездника, и вот, оставшись без добычи, Сигурд повернул коня назад, желая вернуться домой еще до наступления ночи. Длинные русые волосы, еще не показавшие и признака седины спадали ему на лицо, и он откидывал их назад, слегка мотая головой, улыбаясь бьющему в лицо морозному ветру – эта забава веселила его, разгоняя тоску от неудачной охоты.
Крепкие ладони сжимали повод, иногда натягивая его, иногда отпуская, хотя могучий конунг мог ездить верхом, управляя конем лишь при помощи ног. Он был облачен в добротную кожанку, поверх теплой шерстяной одежды, а с плеч его спадал серый шерстяной плащ, слегка накрывавший круп коня.
Так, в тишине вечернего леса провел он ближайший час, пока не увидел просвет среди могучих стволов вековых деревьев, и пробивающиеся сквозь кроны лучи заходящего солнца. Но так же увидел он и силуэты всадников, держащих зажженные факелы, и то что люди эти были вооружены, и услышал лязг металла, и обрывающиеся крики о помощи.
Посуровело лицо конунга, высвободив копье из петли у седла, он замахнулся им, и направил коня из лесу, узрев такую картину: разбойники грабили повозку торговца, убивая его слуг и безоружных товарищей. Немногие осмеливались разбойничать в землях Сигурда Оленя, зная, что конунг жестоко карает подобные преступления.
Много было разбойников, но Сигурд, уверенный в своих силах, и в том, что боги помогут ему свершить правое дело, метнул копье в ближайшего разбойника, пронзив ему грудь, отчего тот упал с лошади, испуская дух. Сбросив с плеча лук, конунг выпустил несколько стрел, разя противников, но быстро опустел колчан, ибо немало смертоносных жал потратил он, преследуя вепря.

Хаки-берсерк узрел, что его верных людей разит конунг, неизвестно откуда взявшийся на поляне, где они вершили весьма выгодное и приятное дело: грабили разжиревшего на чужой глупости торговца.
- Прикончите этого безрогого Оленя, парни! - и сам первый бросился на конунга, замахнувшись топором, на всё скаку хотел он разрубить Сигурда пополам, но ловкий и умелый боец был Олень, и отсёк руку Хаки. И проткнул его правый бок. Но боевые псы Берсерка уже навалились на конунга, не давая ему завершить начатое, и Хаки, превозмогая боль, левой рукой снял со стремени копьё, и пронзил спину Сигурда Оленя. Так пал великий воин и предводитель.
- Собирайтесь, псы! Сейчас мы добыли себе добычу посерьёзнее, чем толстый торговец с его монетами! Мы отпровляемся к усадьбе конунга! - прокричал Хаки, зажимая грязным тряпьём раны на руке и боку. И разбойники его обрадовались такой славе и добыче.
Не ожидала сонная усадьба Сигурда Оленя орущей толпы более чем в два десятка человек. Почти без сопротивления люди Хаки перебили охрану, забрали драгоценности и оружие, а так же захватили прекрасную дочь конунга и её брата.
Уезжая, люди Хаки сожгли усадьбу до тла, чтобы стереть воспоминания о конунге, убившем двенадцать из них и ранившем командира.
Отвезя всё награбленное в свою усадьбу, Хаки лично посадил Рагхильду под замок в одну из светлиц, сказав ей напоследок:
- Как только раны мои затянутся, станешь моей женой, девченка. А пока готовься, женой ты должна быть хорошей... или мёртвой, - Берсерк бросил на девушку плотоядный взгляд и ушёл, пошатываясь, к лекарю.
Брата же Рагхильды бросили в тёмные подвалы усадьбы, заперев его на несколько замков и всё, что и дали ему - это миску похлёбки и бурдюк с водой.
Охранять же приставили Рагхильду - старую бабку Ирвэ - одноглазую и беззубую, но умелую в работе по дому, а брата её - двух воинов, верных и злых.

Харек по прозвищу Волк торжествовал. Сегодня боги были благосклонны к его коннунгу. Не то что в прошлый раз. Эти трусы готовы броситься наутек, стоит только удаче отвернуться от предводителя. Но удача - дар богов, и она всегда приходит к самым стойким и самым упорным.
Тогда в Вингульмерке подлым и внезапным нападением сыновья Гандальва застали малочисленный отряд Хальвдана врасплох. Многие погибли. Но стоило им сойтись на поле брани, и эти щенки пытались бежать, поджав хвост.
Волоча раненую ногу, Харек прохаживался по полю недавней битвы, на ходу пытаясь сочинить вису в честь победы своего предводителя.
"Есть награда храбрым,
вязам битвы славным.
Есть расплата подлым
сыновьям Гандальва.
Пир для жара Локки
вздумали устроить -
а теперь для вранов
угощеньем стали.
Жарким был спор стали,
солнца битв трещали,
в Зал Богов отправил
многих Хальвдан -коннуг..."
Усталые воины, приводившие в порядок свое снаряжение, перевязывая раны товарищей, или обшаривающие трупы врагов в поисках добычи, разразились одобрительным ревом.
К Хареку на взмыленном коне подъехал Бьярни Вислоусый.
- Волк, мои карлы нашли этих двух щенков Гандальва. Они пали в битве.
-Хвала Тору и всем богам. А где Хаки?
- Его нигде нет. Должно быть ускользнул.
- Так тому и быть.Найдем. Хоть из под земли достанем, если Хель не прибрала его раньше срока.
-Что делать с их телами?
-Повесить их на большом дубе. Пусть будут жертвой Одину. Вместе с живыми. Остальных на погребальный костер. Наших кого узнают - в курган. Но это все завтра. А сегодня будем пировать. Пошли людей чтобы взяли бочки с пивом и мясо в доме Стюрмира-хёльда. Только проследите , чтобы ему самому не чинили никаких обид. Он теперь служит нашему коннунгу.
-Будет сделано. - Бьярни тряхнул своими рыжими кудрями, и повернул коня.
-Вот что странно, куда подевался коннунг. - пробормотал Харек. На его распросы воины лишь пожимали плечами. -Должно быть пошел справлять обряд или увлекся преследованием. Надеюсь, до темноты он отыщется.
***
На закате прямо в лесу возле поля битвы был устроен праздничный пир. Воины беседовали, пили пиво, или плясали вокруг костров, распевая песни. Карлы катили новые бочки с пивом или засоленной олениной. Харек сидел возле самого большого костра и беседовал Торлейвом-провидцем.
- Скажи мне, Торлейв, все ли в порядке с коннунгом?
-Я уже гадал по внутренностям. Норны говорят, что он вне опасности. Сегодня была славная битва. Как и предвещалось, Боги даровали коннунгу победу.
Харек покачал головой. Он не стал уточнять, чьи то были внутренности - наверняка какого-нибудь пленника, который не очень годился в рабы, и с которого вряд ли можно было выручить хороший выкуп.
- Надеюсь на это. Я всем что имею обязан коннунгу.
- Твой коннунг благословлен богами. До тех пор. пока он будет исполнять волю Одина, ему будет сопутствовать удача. Ты его правая рука. Смотри, чтобы он не пошел наперекор воле богов. Тогда его ждет гибель.
-Ты же знаешь коннунга Хальвдана. Если что-то решит, то переубедить его невозможно.
-Он упрям. Но его упорство дает ему силы. Вот увидишь, он сразит еще немало врагов, и покорит еще немало земель. Но помни о том, что я тебе сказал.
-Я буду помнить - пообещал Харек.

Хальфдан конунг окунулся в воды озера Эйи, смывая усталость и кровь, напоминавшие о прошедшей битве. В какой-то миг ему показалось, что он безмерно состарился, не было той радости сражения, что он испытывал прежде, даже торжества он не чувствовал, погружая верный меч в глотку врага. Более десяти лет непрерывных сражений закалили его тело и волю, но даже закаленная сталь иногда дает трещины.
Щенки Гандальва поплатились жизнями за бесчестное нападение, за жизнь Эльвира, стоившую десятка, таких как они. Но Хальфдану по душе был мир с Гандальвом, а не новая война, теперь же, потеряв сыновей конунг Альвхеймара будет мстить.
Хальфдан не боялся Гандальва, старого противника еще его отца Гудреда, но в то же время не хотел новой войны с ним.
- Чему быть, тому не миновать, - наконец махнул он рукой, вновь погружаясь в воды озера, обагрившиеся кровью, стекающей с его доспехов, с кожи, вытекающей из ран, хвала Одину - легких и незначительных, больше походивших на царапины.
Этот день принес ему Вингульмерк, древние земли отца, его родовое владение. Харек несомненно сложит вису в честь победы, и пир продлиться от заката до рассвета.
Конунг почувствовал себя обновленным, выходя из озера, казалось даже кровь его, остуженная холодной водой, теперь быстрее бежала по жилам. Закат приветствовал его одинокими лучами, освещавшими искрящиеся капли, оставшиеся на пластинах доспеха. Тряхнув головой, Хальфдан откинул намокшие черные волосы за спину, и пошел к своим воинам, дабы разделить с ними радость победы.

***
Воины приветствовали конунга дружным пьяным ревом, поднимая здравницы в его честь, и похваляясь удалью, проявленной в битве. Впереди их ждала добыча - города, деревни непокорных, оставшихся верными Гандальву, и считающих, что старый конунг придет им на помощь. Таких ожидал огонь и меч. Но тем, что добровольно присягнут ему, нечего опасаться воинов Хальфдана Черного.
Конунг заметил согбенную спину Торлейва, говорившего с Хареком, и потому не стал вмешиваться в их разговор, а поднял златую чашу, полную крепкого вина, отдавая должное отваге ратников, и подозвал Эймунда Златоуса, своего казначея. Старый Эймунд был уже сед челом, но усы и борода его оставались все такими же желтым, как и в молодости, когда он служил Гудреду, и Асе, матери Хальфдана.
- Каково будет веление могучего конунга?
- Каждого воина серебром и златом поощрить, соразмерно доблести и отваге, дабы знали щедрость мою, и преисполнились стремления рьяно служить. Пленных врагов, что родом знатны, деяниями славны и живут в достатке, спроси, желают ли они мне столь же верно служить, как некогда Гандальву. И родичам их весть пошли, дабы выкуп готовили, коли служить мне откажуться.

Кузнечный молот медленно опускался на раскаленный брусок железа, зажатый тисками, выбивая снопы искры. С шумом раздувался мех, заставляя пламя в горне разгораться еще сильнее, поддавая жару...
Гандальф окунул заготовку для нового «Змея Войны» в бадью с водой, подставив свое выветренное лицо под горячие пары. Получиться славный клинок. Им будет владеть его наследник. Нет – не этот слабак Хаки, малодушный трус, секундное замешательство ночного пьяного развлечения, а самый настоящий преемник, за которого ему не придется стыдиться и которому будет предначертано править всей Норвегией. Это будет плод Рагхильды дочери Сигурда Оленя, из славного рода, надо сказать, чья кровь лишь укрепит их фамилию, и пусть смилостивятся боги над этим слизняком, если он не сумеет зачать ему внука, достойного носить сей меч…
- Хаки! – рявкнул конунг, отложив инструменты в сторону, и нервно теребя амулет Фреи, висящий на шее.

(совместно с Тельтиаром)
Харек не скрывал своей радости увидев своего конунга целым и невредимым.
-Ура! Конунг вернулся к нам! Наш храбрый коннунг боролся с озерными троллями? И видать всех поборол! Боги сегодня благоволили нам. Выпьем за нашего великого храброго коннунга, ибо ему Боги тсегодня даровали победу. Его удача будет с нами! Веди нас, коннунг к новым победам! Пусть трусливый Гандальв сгорит в собственном доме, а еще лучше подавится от собственной желчи!
- Слава! - кричали воины. - Слава Хальвдану Инглингу- сыну Одина!
Под крики воинов, поддержавших Харека, Хальфдан вскинул руки, расплескивая капли вина из чаши, и сжал ее в кулаке, сминая мягкое золото, а затем бросил скомканную чашу в толпу, дабы она досталась одному из храбрых воинов.
- Сегодня Гандальв лишился всех своих сыновей, его род окончен, мой верный Волк, его рати разбиты!
Харек опустил голову.
- Не всех сыновей, повелитель. Трусливый щенок по имени Хаки бежал с поля битвы в самом начале боя, и где он теперь неизвестно. Те кто за ним погнался пали на поле битвы. УВидно сами боги сберегли его до поры до времени. Но куда ему бежать, если не к отцу? Поймаем старого пса, а там и щенка заодно.

На полу в небольшой светлице сидела Рагхильда, дочь Сигурда Оленя, и в глазах ее, серых как пасмурное северное небо, поселилась тягостная печаль. Свежее юное лицо девушки, так радовавшее взгляд отца и остальных близких, отмечено было печатью боли и скорби, и слезы оставили свой след на бледных щеках.
Рагхильда пыталась собраться с мыслями, забыть об убитом отце и плененном брате, об участи своей горькой и безрадостной. В тот час не в этом было спасение - чтоб горевать да слезы лить, как дитя неразумное. Сейчас ответсвенность за спасение легла на нежные плечи молодой Рагхильды, и не желала она смирятся с участью жены калеки-разбойника из лихой шайки. Не в этом было ее предназначение, и чувствовала это девушка.
Поэтому, утерев слезы жестким рукавом, она села и попыталась что-нибудь придумать. Но в мысли, взбудораженные происшествиями последних дней, не давали Рагхильде покоя, и в конце концов девушка просто уснула, положив голову и руки на лавку в светлице...

(напару со Скальдом)

- Две руки было у Гандальва, два сына - Хелсинг и Хюсинг, не стало их, так неужели пристало нам третьего опасаться? Харек, друг мой, сегодня мы сокрушили могущество Альвхеймара, им уже не собрать отважной рати! Достойные мужи Вингульмерка станут служить мне, или пожалеют!

- Пока есть сын у Гандальва, есть надежда для их рода. Он их знамя. еважно каков он изх себя. Важно что еще жив сам Гандальв, и Хаки еще может проджолжить его род. Да трусы обычно порождают трусов, и часто еще больших трусов чем сами. Но пока жив этот род, они будут мстить. Или ты забыл, мой повелитель, как они оболожили нас ос всех сторон в Согне, будто стая псов и подожгли усадьбу? И раз не самые трусливые сыновья Гандальва поступили так низко, как не подоьает истинным воинам, то тем более Хаки будет вести себя так же если не хуже. Трусость порождает подлость. Он может убить тебя, но не в честном бою, а стрелою,. пущеной из кустов или ядом, подсыпанным в твою чашу. Мы должны извести это отродье Локи, и да помогут нам боги!
- Да, прав ты, он опасен, - теперь конунг говорил уже тише, неспешно отводя соратника от пирующих воев, не к чему было им слушать подобные разговоры. - пусть его силы и невелики, но старый змей жалит больнее змееныша - Гандальв древний враг моему роду, и он знает, что у меня нет наследника.
Хальфдан задумался на мгновение, а затем добавил:
- Они умрут, это так, но... - память о Согне была еще слишком жива, слова застревали в горле. - Довеольно я держал траур по погибшей жене, Харек. Мне нужен наследник, способный принять созданную мной державу.
-Так долго ли? Сколько красивых рабынь мфы добыли и еще добудем в этой войне? Бери любую или хоть все сращзу. Какая женщина не захочет родить сына коннунгу?
- К чему мне бастарды, Волк? - Утробный рык донесся из горла конунга. - Кровь рабынь слаба, им не выносить будущего правителя Агдира, им не родить достойного воина!
- Даже если рабыния из сланвого и достойного рода?
- Если я возьму в жены девку без приданного, без земель, что скажет моя дружина? Первый брак принес нам богатства Согна и союз с могучим Харальдом Златобородым, - Хальфдан провел ладонью по собственной иссиня-черной бороде, вспоминая тестя, крепкого старца, во многом направлявшего его в юности, в чем-то даже заменившего отца.
- Ты и так покорил немало земель своей храбростью и удалью. Но мне ли спорить с тобой, повелитель?
Конунг промолчал, усмехнувшись в бороду, иного ответа он и не ожидал от Волка. Да, немало земель покорил он, но Альвхеймар еще не разгромлен, Эйстен конунг кует оружие против него. Только обьединив всю Норвегию в своей длани, он сможет вздохнуть спокойно.
- Хотите сказать, что есть кое-ктона примете?
- Многие говорят о красоте Рагхильды, дочери славного Сигурда конунга, многие упоминают и то, что земли его обширны и богаты. Такая жена сделала бы честь моим предкам. Даже самому Ингви
- Сигурда которого? Много Сигурдов зовут себя корннунгами. Славное имя, и многие берут его . и часто без должного уважения к тому кто носил его в давние времена.
- Сигурда Оленя, Харек, того что правит в Хрингарики
- Сигурд Олень? Весьма достойный выбор, мой вождь. Сигурд Олень - муж храбрый и мудрый, и весьма уважаем всеми. А дочь его, как говорят знает секреы рун и трав, и славится пророческими снами. Такая жена сделала бы честь любому коннунгу.
- Ты всегда зришь вглубь моих раздумий, Волк, ведь ее сыну предначертано править Норвегией, - Хальфдан сделал паузу. - И я хочу, чтобы это был мой сын.
Он не стал говорить, что имя девушки, которую он никогда не видел, напоминает ему о погибшей жене.
- Когда мы вернемся в Агдир, я хочу, чтобы ты возглавил послов к Сигурду Оленю.
-Я ? да из меня посол как... как... вот уж чего мне не хватает, так это умения чесать языком и уговаривать. Надеюсь в посольстве будет кто-то, кто умеет это лучше меня? Зато ваше имя и молва о ваших победах быстро склонит сердце красавицы к мысли о замужестве...
- Краснобаев у меня в свите немало, друг, но могу ли я доверять им так, как тебе? Ты ни разу еще не подвел меня, не подведешь и сейчас!
- Не подведу! Да и как я смогу предстать перед богами, если подведу того. кто так меня возвысил из жалких карлов, и который дал мне столько знаний и умений! Тор свидетель! Выполню или отправлюсь рямиком к Хель! - Харек стукнул себя кулаком по груди, где висел амулет молота ТОра.
- Когда мне отправляться к Сигурду Оленю?
- Еще не остыла кровь, после битвы, а ты уже готов исполнять новый мой приказ? Нет, Волк, сначала мы в Агдир вернемся, и там богатые дары Сигурду пошлем, да мужей знатных тебе в сопровождение.
- Как скажете, мой вождь. Но и медлить не стоит. Как знать, вдруг какой-то другой коннунг или ярл уже отрядлил посольство к Сигурду Оленю?
- Разве есть в Норвегии конунг, равный мне славой и могуществом?
- Нет, мой вождь. но есть немало наглецов, которые могут мнить что они могут сравняться с тобой в славе и могуществе. Не всех наших врагов еще настигла твоя рука. и не всех наглецов и выскочек мы поставили на место.
- Видит Один, придет и их время, - хмуро бросил конунг. - Но пойдем же, вернемся к воинам, и разделим с ними победную трапезу.
Харек согласно кивнул, и оба воина направилмись к догорающему костру, возле которого воины с обрались в плотныйкруг, а сгорбленный Торлейв, сидя на пеньке, что-то им рассказывал.

Нет и не было позора страшнее, чем бросить братьев на смерть, а самому спастись бегством, Хаки знал это. Но как же он хотел жить в тот момент, когда напали на них люди Хальфдана. Да, сейчас низкое клеймо позора тяжёлым камнем клонило его к земле, но разве мог он тогда думать о чём-либо кроме страха, нет, не мог, а должен был. Он опозорил отца, оказался недостойным сыном, как же ненавидел Хаки своего отца и неважно, что мысли эти были недостойны славного мужа. Гандальв всегда отдавал предпочтение Хелсингу и Хюсингу, а он Хаки разве не славный потомок своих дедов, он тоже достоин почести, которая запечатлеется в веках. Но мысли эти он гнал подальше, так не меньшим они были позором чем-то, что недавно совершил сын Гандальва. Хаки уже рассказал всё отцу об их поражении перед войском Хальфдана, ничего не скрыл, лишь бегство своё позорное приукрасил, и муки души терзали его, напоминая о лжи, что как яд выливалась из уст его.
Вскоре Хаки услышал голос отца, ненавистный ему голос, который вынуждал вновь видеть суровое лицо Гандальва и ощутить груз позора, что свалился на него за предательство родных братьев.
- Я здесь отец, - Хаки не смог сказать, что-либо более.

Хаки-берсерк был зол. И весел от того! Он пил вино без меры, своей единственной рукой едва упевая носить рог от бочки с элем, пробитой его же топором, к изрядно уже перемазанному рту.
Когда стал Берсерк пьян так, что уже и боли бы не почувствовал, и головы бы оторвать не смог от подушки, верные люди его схватили Хаки за руку и ноги, прижали ему плечи к столу, и прижгли его раны калёным в печи мечом. Удушливый запах палёной плоти выбил хмель из головы берсерка! Он раскидал державших его людей, и, вроде бы, даже сломал одному из своих верных псов ногу тяжёлым сапогом.
Успокоив свою ярость, Хаки поднялся в свои покои и уснул крепким сном, повелев прежде своим людям гулять так, словно это их последний день перед Рагнарёком! И пообещал делёж сокровищ и свадьбу на тот день, когда он проснётся.
Упав в кровать, широкую и мягкую, как сеновал по осени, Берсерк едва дождался, когда с него стянула сапоги прислужка, и уснул, как был, тяжёлым и мрачным сном, где его ждали нескончаемые битвы с его же отрубленной рукой, у которой было почему-то лицо убитого конунга Оленя.

Пир в ночном лесу продолжался, и догоревшие костры бросали отблески на темные, грозно шумящие стволы.
И из этих теней, этих отблесков, из ночных шорохов вышла на опушку грузная старуха, опирающаяся на посох. Одета она была в темное платье, теплый суконный плащ был на ее плечах, обута она была в добротные, хотя и старые сапоги. Она не выглядела нищей побродяжкой -- скорее уж походила на хозяйку небольшой усадьбы.
Неспешно пошла старуха к костру.
На пути ее встал изрядно подвыпивший воин.
-- Кто ты? Ведьма-хульдра? Зачем шляешься здесь ночью? Отвечай, не то отведаешь стали!
И воин положил руку на меч.
Старуха твердо взглянула ему в глаза и сказала такие слова:

Удержи во гневе,
Битв хозяин грозный,
Руку, что подъята
Над главой седою!
Снегом занесенный
Куст чертополоха
Да не сломит путник
На тропе метельной!
Дочь времен ушедших
Пощадили норны.
Пусть она возносит
За тебя моленья:
Чтоб твой ясень битвы
В пенном поле славы,
Сети Ран минуя,
Над волнами несся,
Чтоб колец береза
К пристани бежала,
Вдалеке завидев
Белое ветрило,
Чтоб меня был старше
Сталь принявший в сердце,
Чтобы путь в Валгаллу
Верным был, но долгим...

-- Гульда! -- трезвея, шепнул воин. И отдернул руку с меча, словно обжегся.
Он слышал про эту старуху -- то ли сказительницу, то ли ведьму. Слышал, что обладает она даром колдовского слова -- предсказанное ею часто становится правдой. Оставалось радоваться, что она не прокляла его сгоряча...
А старая Гульда неспешно прошла к костру -- никто не посмел остановить ее -- и низко поклонилась Хальфдану.

Беспокойным и тягостным был сон пленной девушки. Все ее видения сливались в сплошную серо-черную кашу, похожую на расплавленные северные утесы, и невозможно было разобрать ни их смысла, ни значения. Сон не принес ни отдыха, ни забвения, ни пользы.
Пробуждение и того хуже. Рагхильду из тревожных грез вырвало грубые тычки в спину. Пленница подняла глаза и увидела свою смотрительницу, толкающей ее палкой. Эта старая женщина пугала девушку, и дочь Сигурда Оленя поспешила отодвинуться от старухи и прижаться к стенке.
- Хозяйка требует! - прокаркала она своим сухим, но твердым голосом, - Будешь помогать. Иди за мной.
Пленной ничего не оставалось, как повиноваться и следовать за Ирвэ. Вскоре они оказались напротив небольшой низенькой дверки. Ирвэ скрылась за этой дверью, а затем вышла оттуда, таща с собой кусок какого-то тряпья и таз.
- Иди вниз, проси воду, потом обратно! - старуха швырнула их Рагхильде. Девушка спустилась вниз и попросила у служанок воды. Они наполнили таз водой, и пленница поднялась обратно к своей надсмотрщице.
- Долго очень! Шевелись! - сердито заклекотала старуха и стукнула девушку по плечу. - Мой коридор! Потом комнаты. Шевелись! Приду - проверю.
И старуха, шаркая ногами и бормоча что-то под нос, заковыляла по своим делам, а Рагхильда осталась убираться. Когда она закончила мыть комнаты, вернулась Ирвэ и, пожурив дочь мертвого конунга за медлительность и лень, отправила ее на кухню помогать другим служанкам.
Как оказалось, в плену скучать не придется. Работа находилась всегда, и Рагхильда непокладая рук, трудилась по дому. Работница из нее была хорошая, трудолюбивая, так что особого недовольства никто, кроме старой карги, не высказывал. А труд помогал девушке отвлечься от печальных мыслей о брате и отце. За бесконечными заботами пролетел день...

Псы Хаки глазели на пленницу, порой даже специально проходя по дому, но пока не решаясь приставать к названой невесте предводителя. Но к вечеру хмель и то, что берсерк спит в своих покоях, сделало их смелее, и вот один, из наиболее дерзких, дождавшись, когда завершится дневная работа Рагхильды, подошёл к ней и прижал к деревянной стене дома, обдавая перегаром и запахом жареной кабанятины...
- Ну чё, красавка, заскучала поди без мужика-то? - разбойник гнусно ухмылялся, стараясь сгрести девушку в охапку и поцеловать...

Утомленная работой, Рагхильда шла в свою светлицу, в надежде наконец побыть одной и снова утонуть в своих мыслях. Весь день она занималась работой, и времени для раздумий у нее просто не находилось. Но теперь воспоминания двойной силой ударили по ее разуму, и слезы снова начали заволакивать глаза...
Сзади послышались шаги и кто-то резким движением прижал девушку к стене. Рагхильда охнула от неожиданности и испуга, но когда увидела искаженное пороком лицо одного из бандитов того злодея, вскрик застрял у нее в горле.
Пленница очухалась только тогда, когда грязные губы мужчины смачно чмокнули у нее над ухом. Отвращение и гордость пересилили страх, и девушка с силой попыталась оттолкнуть мерзавца.
- Помешался ты, что ли, грязный пес? - вне себя от странной смеси ярости и страха крикнула она, вытирая щеку там, где ее коснулись губы бандита, - Оставь меня в покое!
Под рукой не было ничего тяжелого, чем можно было защитить себя, но вокруг был дом, а в доме были люди, и они наверняка не допустили бы подобных приставаний к пленнице. Однако, все еще была опасность - он был пьян, а пьяному, как известно, море по колено.

Воины обходили стороной старуху, почтительно опуская взгляды, они побаивались ее, ибо слухи о древней сказительнице передовались еще их дедам, когда те были столь юны, что не растили усов, а старая Гульда уже была старее их предков, давно отправившихся в Валхаллу.
Хальфдан же лишь кивнул в ответ на поклон древней сказительницы. Не к лицу конунгу показывать страх, не пристало верить суевериям.
- Приветствую тебя, старая Гульда, вестница Богов, - изрек он, отставляя прочь хмельной кубок. - Будь гостьей среди воинов моих!

- Шо? Я тебе недостаточно красивый? - ухмыльнулся разбойник, глядя, как Рагхильда утирает щёку и цыкая слюной сквозь гнилые зубы, что породило новую волну перегара...
Воин уж было совсем дал волю рукам, как позади него раздался хриплый голос:
- Не, Вепрь, это ты не по закону делаешь... Делиться ж надо со старшими... - Другой разбойник, уже с сединой в бороде стоял позади первого, который теперь обернулся, открывая девушке вид на старика.
- Ты вали отсюда, Бочонок, - старый разбойник и правда был низок ростом и невероятно плотен, как набитая сельдью бочка, - Пока не случилось чего... И о том, что увидел забудь...

-- Достойные слова, -- негромко ответила Гульда Хальфдану. -- Ибо в бою конунгу приличествует доблесть, а на пиру -- щедрость...
Кто-то из воинов протянул старухе рог с вином. Та отпила немного, вернула рог и неожиданно молодым, звучным голосом сказала вису:

Пенные кони Ньёрда
В лязге несытой стали
Мчат повелителя хирдов
На щитов пированье.
Ран, расставляй свои сети,
Воин им даст добычу!
Сшиблись киты сраженья!
Конунгу имя -- Доблесть!

Выждала немного, чтоб стих возбужденный говор среди воинов, вновь поклонилась Хальфдану и сказала вторую вису:

Пляшет жаркое пламя,
Вепрю бока лаская.
Радостью жидкой полон
Рог в руках господина.
Песня скальда взметнулась
Над весельем дружины:
"Славься, колец даритель!
Конунгу имя -- Щедрость!"

По сердцу пришлись слова вещуньи конунгу, улыбка показалась на его устах. И он приложил длань к сердцу, отдавая должное таланту Гульды.
- Эй люди! Окружите мою гостью почетом и уважением, принесите лучших явств и вин! Пусть ни в чем не нуждаеться странница!
Воины ждать себя не заставили - усадили старуху на почетное место, за ближний стол, куда лишь избранных дружинников сажали, поднесли жареного мяса и вина, но все же старались поскорее отойти от нее, точно боялись чего-то. Все кроме Хальфдана, а он напротив ближе к Гульде сел, готовый внимать ее словам, ибо не спроста она пришла к нему.
Такие гости просто так никогда не появляються.

Но не обрадовалась старуха угощению, не принялась за жареное мясо. Строго и печально глянула она в глаза Хальфдану и сказала:
-- Не до пира мне, конунг, и кусок не лезет в горло, ибо не дает мне покоя странный и тревожный сон...
Зашушукались вокруг воины, ибо знали они, что через сны подают боги весть смертным.
А Гульда продолжала:
-- Видела я, как бежали через горы и долы могучий олень и прекрасная лань. Золотой была шерсть того оленя, а шкура лани отливала серебром, и была эта пара краше всего, что видели мои старые глаза. И маленький олененок бежал у ног оленя. Но вдруг появилась волчья стая. И был среди этой стаи один волк -- самый злобный, самый страшный, и клыки его были в пене бешенства. Набросились волки на оленя-властелина. Страшен был бой, многих принял олень на свои грозные золотые рога. Но тут черный вожак, оскалив клыки, прыгнул -- и разорвал оленю горло. А стая погнала прочь лань и олененка... Закричала я в ужасе -- и проснулась...
Рассказ был выслушан в почтительном молчании. И лишь один старый воин процедил сквозь зубы:
-- Дурной сон!
-- Дурной, -- согласилась Гульда, -- да не для меня...

Нахмурилось лицо конунга, ничего не ответил он, ибо думы тяжкие охватили его. Недавний разговор с Хареком вспомнился, о женитьбе, о красавице ясноокой. Не совпадение - знак подавали боги ему, дабы не медлил ни мгновения конунг.
Отстегнув от пояса кошель, Хальфдан положил на стол перед Гульдой несколько золотых, лишь кивнув.
Гонцов посылать следовало не теряя времени - прав был Харек, когда не желал в Агдир возвращаться, но немедля в путь готов был отправиться - неблизка дорога до Хрингарики, опасен путь.

Гульда чинно приняла золотые и сказала такие слова:

Дождь ладони дробится,
Звон его сладок для слуха.
То, что мечом добыто,
Старости стало опорой...

Поднялась на ноги, взяла свой посох, шагнула к стене деревьев -- исчезла во мраке. То ли и впрямь к огню приходила, то ли померещилась воинам...

Доселе молчавший Харек вскочил с места. Его лицо было бледным.
Лань? Золотой Олень? Волки? Что это все значит? Вечно это старуха говорит загадками! Что все это значило, конунг? Неужели она говорила про Сигурда Оленя и его дочь? И кто этот матерый волк и его стая? Чьим зверем является волк? Что за племя носит его знак? У нас пять племен, чьим гербом является волк? Который из них напал на Оленя?

- Харек, - Конунг бросил взгляд на вскочившего соратника. - Мне требуеться твоя помощь, мой верный друг.
Хальфдан подошел к Волку, положив длань ему на плечо, и прошептал:
- Чует сердце мое, не спроста прила старая ведунья, сон ее - знак Одина, ибо Отец Ратей шлет нам видения, в награду за победу и доблесть. Беда стряслась с Сигурдом Оленем, или же нет - но ты отправишься в Хренгарики, к славному конунгу! Возьми с собой мужей славных и лихих, числом сто, поскольку быть может, помощь моя нужна благородному Сигурду.

Харек кивнул в знак согласия.
- Как скажет мой конунг. Этой же ночью соберу всех хирдманов и карлов, кого можно счесть достойным такого дела, и охотников призову в помощь, храбрейших из храбрых, и ловчайших из ловких. С рассветом я подниму гридь, и мы отправимся в Хригнарики. Но чтобы быстрее попасть в Хригнарики, нам нужны будут лошади, и еще по сменной лошади на каждого. Соблаговолит ли конунг снабдить каждого двумя лошадьми?
Харек взглянул на конунга, и понял, что он встревожен не на шутку. Конунг молчал, задумчиво глядя куда-то мимо Харека, и занятый своими мыслями. А раз так, то ничего не пожалеет, лишь бы его ярл побыстрее добрался до Хригнарики. Ведь от этого зависело будущее его рода - быть ли его потомкам повелителями всей Норвегии.
Харек повернулся к воинам.
-Воины! Сыны Одина и Тора! Все, кто уверен, что хмель его не поборет, и хворь не одолеет, и кто не наложит в штаны при виде превосходящих сил врага! Я призываю вас - соберите ваше оружие, панцири и щиты! Мы идем в Хригнарики! Боги дали знак, и мы подчинимся их воле! Кто не боится опасностей и преград, и кто готов скакать день и ночь напролет сквозь лесные чащи, не боясь ни альвов, ни троллей, ни йотунов, ни самого Локки?! Отчаянных сердцем и холодных разумом призываю я! Ступите на два шага вперед, кто готов следовать за мною и выполнить волю конунга!
Около полутора сотен воинов выступили вперед, прихватив сове оружие и щиты, и надевая на голову шлемы.
-Многие из них пьяны. - заметил один из хирдманов. А с хмелем в голове даже самый дюжий хирдман в поле не воин.
-Дело говоришь. воин. Как твое имя?
-Эйнар, мой господин...
-Откуда ты родом?
-Меня отроком привезли из Гардарики.
- Что ж. Пока что ты раб. Но если проявишь доблесть в бою, и сметливость в трудную минуту - будешь моим карлом, и никто из хирдманов не сможет тебя обидеть. Таков наш обычай, Эйнар. Ступай, кликни всю челядь, кто умеет держать оружие и стоит на ногах. Пусть собирают вещи в поход и готовят коней. И пускай позовут отряд охотников - финнов. Без их помощи мы заблудимся в этих дебрях.
Он некоторое время постоял, задумчиво глядя на шеренгу воинов. Воины -добровольцы стояли, выпятив грудь, гордо расправив плечи, и с ожиданием глядя на ярла - сподвижника их славного конунга.
-Что ж братья. Хмель воину не товарищ, а помеха в бою. Идемте со мной. Посмотрим. как вы сумеете одолеть хмель и озерных троллей. Идемте к озеру!
Воины шли к озеру цепочкой.
-А теперь проверим, все ли мы волки Одина! На колени, братья! Если сможете пить воду из озера, подобно волкам, и если озерные тролли и ундины не утянут вас в воду, то хмель невластен над вами, и удача на вас.
Воины рассредоточились по берегу озера. Они по очереди подходили к воде, и молча стали опускаться на четвереньки, пытаясь дотянуться ртом до воды. Берег был покатый, сырой и скользкий. Луна отражалась в черных водах озера зловещим шаром. Около двух десятков человек не удержались. и поскользнувшись, грохнулись в воду, отчаянно вопя, барахтаясь и разбрызгивая воду. Два человека сразу же камнем пошли на дно - озеро хоть и было сравнительно неглубоким, но воин с затуманенной элем головой и в кожаных доспехах с набитыми тяжелыми железными бляхами и нагрудниками тут же оседал на дно и захлебывался, неспособный даже вздохнуть... Их товарищи, оставшиеся на берегуподхватив копья, протянули их древками вперед, и помогли выбраться на берег своим неудачливым товарищам. Те, отряхиваясь и дрожа от ночного холода, понуро брели к лагерю. Они понимали что станут обузой будущему маленькому воинству - ведь удача покинула их, и их неудача могла перейти на весь отряд.
- Их забрала Ньерд. - сказал Харек - Такова их судьба. А наша судьба теперь в наших руках. Смойте с себя грязь и кровь сражения. Нас ждет новая брань. А завтра с рассветом мы должны отправиться в путь.
Воины начали скидывать одежду, и осторожно, с опаской входили воду. Но Богиня рек и озер удовлетворилась первой жертвой, и более никого не забрала в свое царство. Освежившись в воде озера, воины отправились к своим шалашам или в приютившую их усадьбу хёльда - собирать свое оружие и скарб в предстоящую дорогу. Дюжина десятков воинов были готовы отправиться завтра в путь, не считая некоторых карлов и траллей, которые пожелают снискать себе славу, и улучшить свою долю. Некоторых из них ждало новое будущее, о котором вчера они не могли подумать, но многих из них ждала смерть...

- Возьми мой личный десяток и выступай немедля к дому Сигурда Оленя, сватайся к его дочери Рагхильде. Не скупись на откуп – с видным усилием сохраняя внешнее спокойствие, заявил своему отпрыску горделивый Гандальв, сжав в своей задубевшей ладони резную фигурку беременной женщины, в чьем чреве была заключена другая статуэтка поменьше – ее плод.
- Если же он откажет тебе, дождись темноты – не оставляй никого в живых, а теперь ступай… - и, давая понять, что разговор окончен, конунг отвернулся от своего сына и вынув остывшее лезвие меча, всунул шипящий металл в раскаленное горнило.

Тем временем в доме Хаки два разбойника уже не на жизнь, а насмерть дрались за несчастную Рагхильду, грозно рыча и бросаясь друг на друга с ножами, заливая с таким трудом вымытый пол свежей кровью. Но вдруг...
Копьё вошло Вепрю под правый бок, пронзило тело насквозь и пришпилило воина к стене. Его противник замер в ужасе. Хаки, стоящий в конце коридора с новым копьём наготове, вскинул его, недвусмысленно намекая старому своему разбойнику убраться по-добру по-здорову. Тот понял быстро.
- Может, я теперь однорук, но своего не отдам никому. Иди в светлицу, дева. Помни, что, хоть я и буду строг к тебе, в обидеть тебя никто не посмеет... Кроме меня, конечно.
Сгорбленный от ран и усталости, Хаки опустил копьё, бросив его на пол, и побрёл обратно, в свою спальню.

Рагхильда замерла, глядя на еще одного бандита. Хорошо, от одного она бы отбилась, но двое? Ужас объял сердце девы, и она прижалась к стене, стараясь отойти подальше от разворачивающейся драки. Пьяные и разъяренные разбойники привели ее в ужас, переходящий в оцепенение.
Но вдруг огромное на взгляд пленной невесты, копье, пронзило одного из бандитов. Кровь захлестнула пол и стену, окропив подол платья дочери Сигурда Оленя, и она закрыла рот рукой, чтобы не закричать и не опуститься до уровня деревенской бабы.
В конце коридора появился Хаки, тот самый разбойник, что украл ее и убил ее отца. Сейчас, казалось бы, случилось невообразимое - Рагхильда была ему благодарна. Хотя, конечно, одно дело доброе не спасет бандита от участи любого злодея, но все же.. Слова хозяина дома не заставили долго ждать реакции.
Рагхильда слегка поклонилась и поспешила к себе. Несмотря на то, что он убийца и разбойник, он спас ее жизнь и честь, пусть до поры до времени. Но время есть, и есть надежда.. Девушка поспешила к себе в светлицу, где ее уже ждала ее старая надзирательница.

Хаки и не требовались дальнейшие рассуждения, но вся эта затея отца его огорчала. Не для того он сын конуга учился всему что умеет, не для того он бежал, когда его братья погибали. Не к женщинам свататься ему надо, а мстить за кровь свою родную. Пусть во время того боя охватила его гнусная трусость, но это время уже прошло, и сейчас сам Один вселял в него решимость мстить. Но отцу Хаки перечить не стал, слово отца это закон для его сына.
Выйдя от Ганвальва, молодой воин распорядился подготовить ему воинов отца, а сам направился туда, куда, по его мнению, идти ему велел долг.

Поговаривали люди, что жил еще в те времена некто Гурмир Кривой, и что, хотя роста он был невеликого, немногие могли выстоять с ним в единоборстве. Имение Гурмир-бонд держал в Альвхеймаре, и сыновей своих, прежде чем землю пахать, мечом владеть обучил, да так, что вряд ли сыскались бы пососедству удальцы, способные одолеть их.
Грумир сидел по левую руку от Гандальва на пирах, а по правую от него бился в лютых сечах. Был он свиреп как медведь, и столь же широкоплеч, и никогда не точил своего топора, отчего тот покрылся сотнями зазубрин.
Хасли и Скагги звали его сыновей, а матерью их была старая Вигдис, о которой говорили, будто ведьма она, а о сынах ее - что заговорены и от меча, и от стрелы, и пламя их не берет, и в воде не утонут, а как с утеса крутого упасть - так где другой насмерть расшибся бы, они лишь синяки да ссадинины получали.
Черное колдовство, Господу противное, вершилось в те дни в Норвегии, да до той поры, пока Олав Конунг не поймал Эрика Болото и других колдунов, и не утопил их, положив конец их злодеяниям. Но то уже иная легенда...
Торбанд Длинный Ус, советник Гандальва Конунга, упоминал, что Хасли и Скагги пошли вместе с Хаки стяжать славу в Хрингарики, и добывать молодому конунгу невесту, а лучше этих двух воинов во всем Альвхеймаре не сыскать было.

Хаки не долго думал, перед тем как принять решение, что же в первую очередь ему надо сделать перед скорым отъездом. Он пошёл в дом Гурмира Кривого, там Хаки надеялся получить благословление и совет перед дальней дорогой. В этом доме ему всегда были рады, и теперь в то время как от него отвернулись все, проклиная предателем, молодому воину требовалась поддержка. У Хаки не было матери, она умерла, после того как родила его, и их домом заправляла мать Ганвальда. В доме Гурмира Хаки всегда встречали как сына, в этом доме всегда чувствовалось присутствие богов. Жена Гурмира никогда открыто не показывала того, чем занималась, но нужно было лишь правильно спросить, чтобы получить ответ на свои вопросы.
Хаки застал Вигдис за работой по дому, он умилялся тем как справно она выполняла такие вещи и при этом обладала частью той мудрости которой владеет сам Один. Именно такой, по мнению воина, должна быть настоящая женщина. Закончив свои дела, Вигдис приняла у себя Хаки.
- Я вижу, ты пришёл сюда не любоваться тем, как я мою полы, - сказала пожилая женщина, улыбалась, с тем огнём в глазах, что так часто видишь у молодых, чей дух стремиться жить в полноту всех своих возможностей.
- Ты как всегда видишь меня, как будто читаешь мою судьбу, словно сама Вала.
- Не нужно быть Валой, чтобы прочитать это по твоему перекошенному лицу и оставь свой высокопарный тон, ты же мне как сын.

Легкие, перистые облака нависли над землей, закрывая палитру заката, окрашенную в красный, оранжевый и желтый оттенки. «Умирающие» лучи солнца сливались с голубизной неба в переливах тонов, создавая галерею цветов.
Сигрун медленно прошлась по засохшей земле, заросшей, редкой плешивой травой и мхом. Внимательно оглядев обстановку празднества, женщина присела на длинное, сучковатое бревно. Воительница приняла свой сладкий напиток, хоть не слишком любила пить, и внимательно слушала истории старого Торлейва, удивляясь знаниям и жизненному опыту прорицателя.
Пройдя испытание на хмельном поле и услышав слова Волка, который призывал воинов в поход, Сигрун мигом оживилась, незамедлительно подав голос:
- Могу я предложить свои услуги? – сказала воительница твердо и уверенно, продолжив, - Отправиться с вами к Сигурду Оленю, сватать за конунга его дочь?

Хаки-берсерк бился в горячечном бреду на кровати, ломая попадающиеся под руки кубки и срывая гобелены... Призрак Сигурда Оленя, с головой, повёрнутой в неправильную сторону, через спину смотрел на Хаки, держащего в руках копьё, воткнутое в эту спину, и, рыча, полз к Берсерку, всё глубже насаживаясь на это копьё... "Нет! Прочь, навь! Прочь, морок!" - Хаки сорвал с пояса меч и полоснул видение по шее, но... меч этот прошёл сквозь призрака и невероятным образом вошёл Берсерку в живот, и вот уже призрак Сигурда давит древком копья на рукоять меча, и два воина, приближаются друг к другу, пропуская клинки через свои кишки, и стремясь задушить друг друга....
А тем временем надзирательница Рагхильды, слыша ночные хрипы и яростные крики Хаки, стала петь старинные колыбельные юной пленнице, чтобы отогнать от неё страхи ночи...

Не было той ночью сна Рагхильде, и ни труд долгий, ни испуг от схватки двух бандитов, не привлек на ее веки спасительной тяжести. Недалеко слышались страшные для девушки звуки, означающие мучения человека во сне, переходящие в явь. Грохотали вещи об стены, как будто разбуженный медведь бушевал в одной из недалеких комнат. Рагхильда слезла с лавки и уселась в угол комнаты, недалеко от небольшого оконца. Ей не спалось, и дрожь не унималась в юном теле дочери Сигурда Оленя. Девушка не была трусливой, но то был страх, испытываемый каждым из нас перед лицом слепой ярости и страха.
Тихий, скрипящий голос привлек к себе внимание Рагхильды. То была Ирвэ, старуха, которая глухо тянула, словно норны нити жизни, старинную заунывную песню. Не было в ней видно страха или волнения, давно она жила на свете, чтобы еще чего-то бояться. Песня ее повествовала о диковиных зверях, что живут в лесах, о древних городах, что давно стали руинами, о великих героях, что лишь духами теперь ходят по земле.
Сердце сжимало от этих песнях, порой жестоких, порой мягких, и еще большее волнение, таинственное и туманное, селилось в душе Рагхильды. И через несколько минут она не выдержала, и выбежала из комнаты. Старуха не стала ее останавливать, а лишь пристально посмотрела деве вслед.
Полночи бродила она по темному дому, и не давали ей покоя отдаленные звуки Хаки, песни Ирвэ, все еще звучащие в голове Рагхильды, и воспоминания об отце и брате.
От гнетущей ночи с ее пугающими звуками, еще больше стала ее печаль и грусть по дому, по родным. Скорбь по отцу ее стала невыносимой, сдавила сердце и подкосила ноги. Пленница осела на пол в одном из закутков дома и стала горько плакать. Вспомнились ей светлые, чистые, родные комнаты дома, милые, добрые подруги, отец, любимый отец. Вспомнилось, как ей нравилось встречать его с охоты, все время с какой-нибудь добычей. Как он однажды привез ей олененка для забавы, и как улыбался он, лучисто и тепло, видя радость детей. Тогда же в памяти появился лик брата, которого она, вместе с кормилицей, воспитывала, жизнь которого видела с самого начала. И первую стрелу его, попавшую в цель, и первую дичь, которую он принес, и первого коня.
Всю ночь она просидела в том углу, вспоминая старую жизнь, и не могла унять тогда слез дева-пленница.

К утру Хаки-Берсерк уснул крепким сном без сновидений, и бабка-травница наконец решилась влить ему в глотку своих отваров, от чего разбойнику стало лучше, и весь день провёл он в тишине и покое, то проваливаясь в горячую и сухую дрёму, то просыпаясь и глядя в окно... В очередной раз проснувшись, Хаки велел прислужнице накормить пленную Рагхильду по-королевски, а потом сшить ей свадебное платье, на что не жалеть ни денег, ни тканей, ни сил, ни времени... А её брату - бросить ещё корку хлеба да дать ведро чистой ключевой воды.

Харек, услышав девичий голосок, удивленно нахмурился. С минуту он осматривал толпу людей на берегу, и наконец увидел девушку в кожаной куртке. На ее голове был круглый шлем с совиными перьями.
- Услуги? А что ты умеешь? Гадать по рунам? Петь песни? Врачевать? Нет. Это будет нелегкий поход. И такая дева вряд ли выдержит бешеную скачку на конях дни напролет по густым лесам.... Разве что у тебя есть действительно веская причина просить этого. Разве в вашем роду не осталось мужчины, способного отмстить за нанесенные обиды?

- Услуги? А что ты умеешь? Гадать по рунам? Петь песни? Врачевать? Нет. Это будет нелегкий поход. И такая дева вряд ли выдержит бешеную скачку на конях дни напролет по густым лесам.... Разве что у тебя есть действительно веская причина просить этого. Разве в вашем роду не осталось мужчины, способного отмстить за нанесенные обиды?

- Я могу гораздо большее и сгожусь лучше любого воина, - настаивала Сигрун, смотря прямо в глаза Волку. – Почему я не могу сражаться, когда я этого хочу, не зависимо от того, одна ли я воительница в своем роду? Харек, да, я действительно сирота. И мне нечего терять в своей жизни. Позвольте мне отправиться с Вами.
Сигрун стояла на своем, не вздумывая отчаиваться, и выжидала ответа.

- Сирота? Тем более у меня мало оснований разрешить тебе идти с нами. Из чьего ты рода, из какого племени, в каких богов веришь? Благоволит ли тебе удача? Ты видела что я делаю с теми, от кого удача отвернулась. Почему ты считаешь, что с тобой мы управимся лучше, чем без тебя?

- Мой отец, Вебранд Каменный Молот, был убит 7 лет назад Гурмиром Кривым. Когда мои братья - Асвальд и Бьёрн Вербенсон отправились мстить за безжалостную смерть отца, то тоже погибли, в битве с сыновьями Гурмира Ржавого Топора. Я способна биться лучше многих воинов и умею врачевать раны, Волк. У меня на шее амулет бога войны. Символ Тора, который передавался по наследству. Ранее, это был амулет моего отца. До гибели. После Асвальд отдал его мне.
Я не могу обещать тебе свою постоянную удачу. Все зависит от предначертанной мне судьбы. Везенье и невезенье преследует каждого.
Но я точно знаю, что хочу служить своему конунгу, Харек. Я хочу отомстить за потерю моих близких, - проговорила Сигрун уверенно, не сводя твердого взгляда с глаз собеседника, - Ваше право, позволить мне присоединиться к Вам, или отказать в моем прошении.
Женщина глубоко вздохнула, на мгновения вспомнив страдания, которые принесли смерти ее родных. Боль, которую пережила Сигрун не сломала ее, а только сделала сильнее и прибавила жизненного опыта.

Харек покачал головой.
-Если месть, то это все меняет. Идем со мной. Принесешь со мной жертву Одину. Если жертва будет принята благосклонно, то мы возьмем тебя. Месть или приносит удачу, или губит всех. Подожди меня здесь, я сейчас пойду возьму жертву. Ты надеюсь умеешь обращаться с ножом?

Старая Вигдис прочитала по рунам судьбу Хаки Гандальвсона, обещая ему славное будущее, где он покажет себя храбрым и отважным воином, а возможно, и заслужит уважение отца. Молодой сын Конунга поблагодарил ее за теплые слова, вселившие уверенность в его сердце, и за ту доброту, какой она окружала его все эти годы, словно родного сына. И поклялся, что когда вернеться из похода с юной невестой, то Вигдис будет отведено почетное место на свадебном пиру.
Хасли и Скагги удальцы-сыновья Вигдис стали свидетелями словам матери, и потому принесли клятву повсюду сопровождать названного брата, защищая его и помогая во всех делах.
А старый Гурмир Кривой вынес добрый клинок, меч своего отца и вручил его Хаки со словами "Губитель Медведей, меч сей верную службу служил отцу моему, но ныне тебе он нужнее Хаки, так пусть вражью кровь вновь испьет он, и запоет в руках твоих."
Благодарен был Хаки Гурмиру за подарок его.
А наутро малая рать выступила из Альвдеймара, отправляясь в Хрингарики, владения славного Сигурда Оленя
***
Нелегко тем временем пришлось юному Гутхорму, сыну Сигурда, брату Рагхильды. Молодого конунга держали на цепи, точно пса, и слуги Хаки-берсерка потешаясь бросали ему кости, и черствые куски хлеба, а пить подносили из грязной миски. Старухи в доме Хаки бранили юношу, а молодые воины забавы ради сковали железный намордник и надели на лицо Гутхорму.
Иногда приходил старый Альдаув-управитель, и снимая с цепи, заставлял юношу заниматься тяжелой работой, колоть дрова или же носить мешки с зерном и рыбой, или же бочки катить, полные пенной браги, но от этого лишь закалилась воля Гутхорма, налились силой его руки, и усилилась ненависть к убийцам отца...

Многи печали были у девы, многи и труды были в доме Хаки. Скорбь ее по отцу и брату осталась и сжимала душу непреклонной лапой, но все же притупилась и уже не так сильно давила.
Рагхильда снова работала по дому, а Ирвэ следила за ней, подгоняла и пела ей старые, полузабытые песни. Так летело время, уходили мысли, смирение стучалось в душу девы.
И вот однажды, когда выносить ей пришлось объедки свиньям, увидала она у одного из амбаров юношу, тянувшего на себе огромный мешок. Лицо его было сурово, ни звука не издал он, пока нес свою ношу, большую слишком для него.
В юноше этом узнала Рагхильда брата своего, Гутхорма. Вскрикнула она тихо, выронила корыто с объедками, всплеснула руками и бросилась к брату. Тот еще не успел ее заметить - мешок загораживал ему вид. И наконец сбылись бы надежды и мечты дочери Сигурда Оленя, кабы суровый старик не затолкал мальчика в амбар, погоняя его и заставляя работать быстрее, а девушку оттолкнул только.
Зарыдала Рагхильда, и бросилась в дом. Там ее ждала Ирвэ, принесшая указание Хаки. Нужно было идти к швеям, платье готовить да меры снимать. Утерла слезы дева, затаила думу о брате, и пошла за старухой.

Сигрун вспомнила, как училась биться, тренируясь со старшим братом и отцом, которые погибли от рук врага. Сердце вновь облилось кровью, заполонившись ненавистью; в душе вспыхнула злоба.
- Умею, Волк. Не стоит принижать мои силы, если я женщина. Я искусно дерусь и хорошо лажу со многим оружием, - на ее лице проскользнула улыбка, - Если все зависит от Верховного Бога, я буду надеяться на благосклонность Одина.
Воительница глубоко вздохнула. Ее последующий кивок обозначил, что женщина готова идти с Хареком.

Харек Волк проснулся, когда были еще сумерки, и звезды только только поблекли - лишь Утренняя звезда сияла на небосклоне. Харек пинками растолкал Бьярни Вислоусого и Эйнара. Те сразу всокчили на ноги и тут же принялись будить остальных. Задача оказалась не из легких - ночью воины разбрелись по усадьбе, и отнюдь не всех из добровольцев хирдманы помнили в лицо. Некоторых будили по ошибке, и те источали потоки ругани и проклятий на тех кто их так рано разбудил после бурной ночи. Было даже несоклько потасовок, благо с перепою драчуны слабо держались на ногах, отчего были быстро водворены обратно в лежачее положение.
Харек ополоснул лицо в бочке с холодной водой. Завтракали сушеным мясом и хлебом , запивая брусничным чаем. В итоге из усадьбы выехало всего около шести дюжин воинов- ждать пок апроснутся остальные было уже некогда...
Охотники -финны прибыли с первыми лучами расвета. Они с трудом подбирали слова, но из объяснений Харек понял, что идти в поход они боятся - якобы в чаще недавно видели троллей - и они заманили в самую глубь леса пятерых охотников, и тех след простыл. Только один ушел оттуда живым, три дня бродил по лесу, и рассказал об этом хозяевам усадьбы.
- Не пристало детям асов бояться каких-то троллей - насмешливо произнес Харек. Он с гордостью поднял свой над головой меч, на котором были серебром нацарапаны руны. - Этот меч выкован и закален в крови черного кабана, и на него нанесены руны Тора. Волшебство Тора пропитывает его. Он принесет смерть любому тролю, во что бы он не обратился. А еще вот этот молот - он вручил молот воину, прозванному Вальгард Суровый - он никогда не улыбался и по большей части молчал - за что и получил свое прозвище. - Этот молот может сокрушить камни. Он сделан из камня Свартальвов. А эта секира тебе - он протянул секиру Гуннару Ворону - черноволосый гигант с густой иссиня черной бородой. - На ней руны Громоврежца - эта секира, как, говорят сделана в далкой южной стране - и рассекает наши доспехи как нож рассекает сыр. Вот еще один меч - он протянул его Эйнару - меч был черный, как будто покрытый сажей - на нем были нанесены серебром руны, обозначавшие "Ночной Огонь". - Держи этот меч. Он заговорен от свартальвов и ночных мороков. Торлейв Мудрый сказал мне, что им также можно отгонять злых духов и призраков. А тебе, храбрый Рунольв Чертополох я дам Копье Севера - древко сделано из священного ясеня в Уппланде, а этот наконечник, как мне сказали, сковали франки на юге из диковинного черного железа - если опустить копье в воду, то его наконечник повернется укажет прямо на север. Береги его как зеницу ока. С ним мы не потеряем путь. Кто-то видел ту деву, что вчера напросилась к нам в поход?
Бьярни в ответ покачал головой.
-Она наверняка спит где-то в женской половине Большого дома. Туда нам ходу нет. Раз сама не проснулась вовремя - сама виновата. Пусть догоняет, коли охота.
Харек кивнул.
-Да будет так. Вознесем молитву богам, и в путь.
Вознеся молитву богам, викинги тронулись в путь. Был туман, моросил мелкий дождь. Егери-финны то и дело останавливались, изучая тропки и им одним ведомые признаки,чтобы выбрать нужную тропу. Воины роптали из-за частых остановок, но тподелать ничего не могли.
Опавшая листва, намокшая от дождя, противно шелстела и хлюпала. Несоклько раз лошади проваливались в ямы с густой жижей. Харек приказал всем двигаться по тропинке цепочкой по одной лошади в ряд. Сначала все ехали молча, затем кто-тот затянул песню "Дом который я больше никогда не увижу".
- А ну прекратить этот вой! Это бабы сидя у очага поют - по дому который покинули. А нам не пристало петь такое. Спойте лучше песню - "Сокол летит, волк бежит"...
Воины бодро затянули песню, подвывая или поскуливая в конце припева.
Лошади потрусили чуть бытрее - энергия бодрой песни передалась даже им...

Альхейм в эту ночь вообще не спал... Он даже выпил меньше всех, он как чувствовал, что на утро желательно быть свежим. В итоге, когда утром все просыпались и бегали как будто у них горели пятки, Альхейм спокойно упаковывал последние вещички и выводил своего коня...

И вот они уже в походе, дождь мелко моросит и действует на нервы. Воины затянули бодрую песню что бы не раскиснуть в самом начале и прогнать тяжелые думы.
Альхейм ехал в самом конце колонны и тихо подпевал остальным...

Хаки, проснувшись утром, вдруг почувствовал себя бодрым. Обошёл владения, навестил своих воинов, приказал открыть несколько лучших бочек с вином... И те, кто видел его сперва давались диву: как неожиданно воспрял Берсерк... но, присмотревшись, видели: что живость в глазах - на самом деле лихорадочный блеск, румянец на щеках - жар, снедающий изнутри яростного Хаки, активность - сродни агонии, ещё не захватившей всё тело, но заставляющей всё больше делать бессмысленных движений... И вот, к вечеру того же дня, Хаки, уж было совсем собравшийся положить назавтра свадьбу, свалился с новым приступом жара...

С Хаки Гандальвсоном немало храбрых мужей собралось, был там и Барвайг Красный, и Тормунд Старый, что еще деду конунга служил, а все так же силен остался, и братья Асгейр и Асвер, сыновья Асмунда Ярла, и Вальгард Отважный, и иные хирдаманы числом полсотни.
Хаки-конунжич восседая на черном коне ехал впереди, а по правую и левую руку от него верные Хасли и Скагги.
Путь их пролегал через Альвхеймар, к берегам Согна, где уже ожидали воинов быстроходные струги, готовые расправить белые паруса со знаком Серого Волка - Гандальва Конунга.
Но прежде, памятуя наказ мудрой Вигдис, Хаки заехал в лесную хижину старика Хьярварда, имевшего славу колдуна. Принеся ему богатые дары, и приветствие от жены Гурмира. Хьярвард радушно принял Хаки, пообещав, что попутный ветер наполнит паруса его стругов, и поможет добраться до Хрингарики как можно быстрее.
И вот отчалили драконоподобные корабли, подгоняемые черным колдовством Хьярварда...

А тем временем в усадьбе Хаки-берсерка, вновь случилось пиршество, вернулись воины во главе с братом Хаки - Хьялли, свирепым и несдержанным, более походившием на медведя, нежели на человека. Вернулись с богатой добычей, и потому вино лилось рекой, а воины падали, точно мертвые, прямо за столами.
И юного Гутхорма в тот день привязали не так крепко, как следовало, а молодой конунг хоть и был ослаблен голодом, но сумел развязать крепкие узлы, и бросился за сестрой, надеясь, что его отсутствия не заметят пьяные разбойники.
Повезло Гутхорму, пробравшись к светлице, он поленом оглушил опьяневшего стража, и раскрыл двери, бросаясь к Рагхильде.

Вечером, преодолев от силы миль сорок, люди Харека разбили лагерь на лесной поляне. Это была небольшая ложбина между двумя холмами. На самих холмах опытный Бьярни Вислоус посоветовал разместить караульных. Всем остальным Харек велел нарубить еловых веток и соорудить шалаши. Отсыревшее дерево горело плохо - огонь едва горел, и почти сразу угасал - древесина шипела и исходила паром. Нечего было и думать о том, чтобы просушить одежду и согреться. Воины явно впали в уныние. Однако и тут финские охотники пригодились - они разгребли слой опавшей хвои, и собрав пригорошни сухой хвои, сделали трут для растопки. вскоре три костра запылали, и люди стали подтягиваться к костру чтобы согреться.
Ночь прошла неспокойно. Вдали выли волки. А в лесу то и дело вспыхивали огоньки. Караульные снова зашептались о троллях.
- Даже с троллями можно договориться - сказал Гуннар Ворон. - Не езьте куда не следует и они вас не тронут. Была раньше такая история - он рассказал историю о мальчике и девочке - детях прислуги из дома Рагнара Кожаные штаны, которых тролли накормили и вывели на тропу к дому- дети даже не поняли кто это был - они нисколько не испугались. - Главное молиться богам и чтить их, и носить хорошие амулеты.
Харек кивнул.
-Иные люди куда опаснее троллей. С ними не договоришься иначе как с мечом у горла.

НРПГ: Народ, я Юного Гутхорма отыграю. Тельтиар разрешил.

- Здравствуй, сестра!-горячо прошептал молодой конунг, прижимая Рагхильду к груди. - Но оставь слова и слёзы на лучшее время, поспешим покинуть это место!
С этими словами Гутхорм повлёк Рагхильду за собой. Выходя из клети, он прихватил у оглушённого стражника хороший нож и его куртку, затем связал разбойнику руки его же поясом заткнул в вонючую пасть какую-то тряпку и укрыл тело в келье.

Брат с сестрой пробирались по усадьбе Хаки-берсерка. Юный конунг понимал, что если их заметят, то ему никак не справиться со взрослыми и матёрыми бандитами, пусть даже мертвецки пьяными. Однако боги хранили его. Из главного зала слышались песни и пьяный хохот, много раз Гутхорм слышал тяжёлые шаги разбойников из-за стены, но ни один из них не попался им навстречу, пока они пробирались наружу. Но во дворе Один отвернул от молодого конунга свой единственный глаз - во дворе мочился в снег один из разбойников. Когда Гутхорм с Рангвальдой выходили из усадьбы, он как раз оправился и развернулся, дабы вернуть свой зад на скамью в главном зале и конечно тут же увидел юного конунга. Казалось, боги обратили время в каплю тягучего мёда, которая медленно тянется с края ложки, но всё не падает. Гутхорм видел, как медленно раскрывается пасть разбойника, дабы оповестить о побеге всех, видел как медленно летят редкие снежинки и почти видел, как в глотке врага рождается хриплый крик.
"Помоги мне Эку-Тор!!!!" - истово подумал он и метнул нож. Капля мёда, в который обратилось время всё-таки сорвалась с ложки. Воистинну, бог Грозы направил рук измождённого пленника - нож с поразительной силой вошёл в глотку разбойника оборвав его крик.
Гутхорм понял, что более медлить нельзя. Он схватил сестру за руку и резко побежал в ночь, утягиваяя её за собой. На ходу он вырвал своё единственное оружие из глотки головореза и возблагодарил рыжебородого Хлорриди за помощь. Юному конунгу оставалось надеятся, что благоволение бога останется с ним и дальше, иначе у него нет никаких шансов выжить.

Убегая из усадьбы полной головорезов Хаки, Гутхорм думал лишь об одном. О мести. Из разговоров разбойников и слуг он знал, кто именно убил его отца и сейчас призывал Одина помочь свершиться справедливому отмщению.
"Клянусь Валгаллой! Я отомщу, отомщу за отца! За сестру! И за себя! Хаки заплатит за все беды, которые я пережил из-за него!" Мысли юноши были окутаны ненаистью столь чёрной, что увидь её самый свирепый тролль или йотун, он бежал бы далеко в Удгард и сидел бы там, трясясь от страха.
"Но как я это сделаю? - вдруг молнией сверкнула в голове юноши первая трезвая мысль. - Я слишком ослаб, чтобы победить Хаки в честном бою. Да и с головорезами его мне не потягаться. Что же делать? Тор, как мне отомстить? Боги, дайте мне сил, покажите путь, покажите!!!!" Чёрная тоска сдавила сердце Гутхорма. Он готов был всадить себе в сердце собственный нож, но вовремя одумался.
"Так я за отца не отомщу! Я воин, а не трус! И я не побегу от трудностей в хель! Я сумею отомстить. Пока не знаю как, но сумею! Светлые Асы! Я призываю вас на помощь! Дело моё - справедливое, так не отступитесь от меня в трудную пору!"
И тут, словно в ответ на его слова с небес раздалось громкое карканье. Сын Сигурда-Оленя остановился и задрал голову вверх. Его сестра налетела на него и, проследив направление его взгляда, тоже посмотрела в небо. А там, на самой границе видимости кружили два ворона.
- Неужто это Хугин и Мунин? - вслух сказал Гутхорм. - Значит боги с нами! Ободрись сестра! Вороны Одина укажут нам верный путь!
И тут, словно в подтверждение его слов, птицы перестали кружить и устремились на запад, мерно взмахивая чёрными крылами. Беглецы боле не колебались. Одновременно пошли они вслед за Вестниками Одина, и, вот чудо, силы их стали прибавляться, словно кто-то очень могучий подставил им своё плечо. "Со мной Один! - воссторженно подумал Юный Конунг. - А значит все мои помыслы сбудутся!"

Седой Торвальд подошел к Сигрун, возложив ладонь ей на плечо, и произнес тихим, спокойным голосом, в котором чувствовалась мудрость прошедших лет:
- Нелегкое дело ты избрала, дева, идем со мной, к алтарю Одина, священному камню, дабы услышать решения богов.
Воительница, ожидавшая Харека, повернулась к старцу, подарив мягкую, спокойную улыбку.
- Если бы я поступила иначе, Торвальд, я бы предала своих погибших родственников, омрачив память о них. Боги не забрали моей жизни, сделав моей судьбой месть за смерти близких.
Старец одобрительно кивнул, уводя девушку от пиршества, вглубь леса, туда, где голос богов был слышен яснее, нежели возле пьянеющих дружинников. Проходя мимо воинов, Торвальд отвязал одного из ягнят, припасенных на празненство, но еще не заколотых, и повел за собой. Барашек подбежал к нему, лизнув старика в руку, так словно тот принес ему свободу. Но животное жестоко заблуждалось.
Сигрун ускорила уверенный шаг, следуя за старцем, охватывая взглядом представившуюся территорию. Воительница ожидала древнего, интересного по архитектуре сооружения, потому как ни разу не бывала в Храме Одина, за что в эти минуты себя мысленно ругала. Бесжалостно наблюдая за резвящимся барашком, женщина представляла уже будущий поход с воинами конунга Хальфдана и исполения своей мести, проливая ненавистную кровь жертв.
Вопреки ожиданиям Сигрун, она не увидала ни храма, ни даже какого - либо строения, но просто гладкий и плоский камень, с вырезанными на нем древними рунами. Торлейв передал веревку удерживающую барашка девушке, и встал справа от алтаря.
- Возложи агнца на алтарь, дева, и привяжи его, дабы не мог убежать, - холодно потребовал сказитель.
Воительница кивнула и взяла протянутые веревки, приостановив животное. Крепко взяв резвящегося барашка, женщина приложив некоторые усилия, подняла его и погрузила на холодный камень. Заметив на холодной поверности алтаря несколько капель от прошлой жертвы, она закрепила агнца веревками, и кивнула старцу.
- Хорошо, - кивнул Торлейв, наблюдая за ее действиями. Ему пришлось по душе то, что она не испытывала сомнений в эти мгновения. Обнажив каменный жертвенный нож, покрытый зазубринами, старый служитель Одина протянул его воительнице. - Принеси жертву, одним ударом завершив существование агнца, так угодно Одину.
Сугрун еле заметно кивнула, взяв оружия в свою руку, твердо удерживая нож за рукоять. Прокрутив холодный предмет в своих руках, она жестоко наблюдала, как крепко связанное животное извивается на камне. Блеск лезвия отражался в глазах агнца.
Воительница вознесла руку к небу, и не сильно замахнувшись, погрузила нож в горло барашка, наблюдая как светлая шерсть животного становится бордово-красной.
- Как угодно Одину.
Кровь медленно стекала по камню, обагряя колдовские руны, и уходя в сырую землю. Дернувшись в последний раз, ягненок затих, и старый Торлейв жестом приказал девушке вернуть нож и отойти, дабы он мог услышать ответ Одина.
Опустившись на колени Торвальд вспорол брюхо жертве, вытаскивая внутренности, и раскладывая их на камне - читая в узорах и крови волю богов. Сердце, печень, кишки - недавно они предсказали победу конунгу над сынами Гандальва, теперь же ответ был иным.
Мрачно было лицо Торлейва, когда он встал с колен, и обернулся к девушке.
Сигрун, которая в ожидании стояла в стороне, проследила встревоженный блеск в глазах старца и подняла брови. Выражение его лица не несло ничего хорошего для нее, однако воительница не теряла надежды.
- Что говорят боги, Торлейв? Что сказал тебе Один?
- Справедливо твое отмщение, дева, - изрек старец. и голос его был грозен, так словно сам Один говорил устами мудрого Торлейва. - Но и тяжело оно, не по силам простому человеку дело сие, могучи твои враги. Великую славу обретешь ты, победив их, или голову сложишь. Но идти тебе с воинами Хальфдана Конунга, и в этом походе встретить свою судьбу. Таково решение Одина. Такова его воля.
Воительница засветилась новостью и улыбнулась старцу. Ее путь был предначертан, и судьба пока была благосклонна к женщине.
Сигрун умерила взволнованное, частое дыхание и осмотрела кровавый камень, где покоилась туша жертвы.
- Вернемся к воинам Хальфдана? – спросила она, повернувшись к старцу.
- Я вернусь, - произнес Торвальд, подходя к ней. - А ты останешься здесь.
Его окровавленные ладони легли ей на лицо, оставляя на румяных щеках багряный узор, похожий на руны, высеченные в камне.
- Один благословляет тебя, дева. Теперь же ты проведешь ночь у жертвенного алтаря, и наутро присоединишься к воинам Ярла Харека.
Сигрун ответила Старцу согласием, оставшись переночевать в лесу, у холодного, окровавленного алтаря. Сомкнув глаза, она погрузилась в сон, принесший собой видение.
Стремительно плыли по темной, мутной воде струги подгоняемые ветром, так, словно боги надували высокие, плотные паруса своим могучим дыханием. Во главе этих трех стругов шел главный корабль – драккар, на продолговатом носу которого стояло странное существо. Серого, как пепел, волка-человека выдавали глаза – горящие ярким, зеленоватым огнем. Окутанные туманом, подле существа, стояли еще несколько человек.
Воительница встревоженно перевернулась в сне и крепче прикрыла глаза, тихо простонав.
Женщина сразу узнала в видении людей, стоящих подле волка-человека. Убийцы ее братьев. Злобный оскал улыбки присутствовал на их лицах, глаза выражали только черноту и желание власти.
Сигрун резко вскочила с холодной земли, часто дыша. Видение отпечаталось в ее памяти; былая боль о потере близких дала о себе знать. Медленно поднявшись, она прищурилась от ярких лучей солнца и повернулась к окровавленному алтарю. Старца еще не было, воительница решила подождать.
Торлейв появился вскоре, в лучах восходящего солнца, шел он медленно, опираясь на посох.
- Дева, пришел час тебе отправляться. Воины Харека Ярла уже отправились в путь, но ты нагонишь их к вечеру, седлай коня! Один да пребудет с тобой.
Он не спрашивал ее ни о видениях, ни о снах, ни о том, хорошо ли ей спалось - лишь направил туда, куда по его мнению должен был вести ее Один.
Женщина послушалась советов старца, и в скором времени уже стремительно скакала на коне, в сторону, куда указал Торлейв, подгоняя животное. К ночи, как и предсказывал мудрый Торвальд - она нашла лагерь Харека Волка...

- Эй слуги! Тащите сюда мальчишку, будем кидать ему кости, точно псу! - Закричал могучий Хьялли, разгоряченный вином, но далеко еще не пьяный - такого воина не могла свалить с ног и бочка хмельного напитка.
Слуги, уже изрядно пьяные, пошли исполнять приказ господина, но вернувшись, словно весь хмель из них выветрился.
- Мальчишка сбежал, - произнес раб, страшась гнева берсерка.
- А где была стража?! - Хьялли нанес удар, какому позавидовал бы и турс, раздробив челюсть слуге, и отбросив его тело прочь. - Собери людей, мой верный Фервальд! Мы найдем его, покуда мой брат и не узнал об этом! И собак, собак спусти с цепи!
Фервальд не слышал его, мертвецки пьяный, он валялся вдоль скамьи, вне поля зрения Хьялли. Медведеподобный воин могучей дланью откинул стол, сбрасывая валявшихся на нем разбойников, и, в сопровождении способных стоять на ногах слуг, направился к псарне, где собаки уже выли и рычали, в ожидании объедков.
- Эй, гордые псы войны, узрите луну в небе! - Распахивая дверь, прорычал берсерк. - Псаря ко мне! Псаря!
На счастье беглецов, псарь тоже не мало выпил и потому, без его приказов, собаки вырвались, бросаясь не во след Гутхорму И Рагхильде, но к пиршественному столу, вырывая куски баранины и оленины, проглатывая хлеб и лакая брагу из кубков и чарок.
Лишь один пес, огромный волкодав - Клык Фенрира, которого еще щенком Братья - берсерки добыли в набеге на усадьбу конунга Гендальва и почитали как один из лучших своих трофеев, ибо подобные псы были редки в Норвегии, гордо прошествовал мимо объедков, и с громким рыком бросился к воротам, увлекая за собой Берсерка Хьялли, изрыгающего проклятия, и шестерых относительно трезвых разбойников.
Немного времени было в запасе у юного Гутхорма и его сестры...