Правила игры просты. Каждый пост игрока представляет собой эссе, первое предложение которого идентично последнему предложению предыдущего поста, а последнее предложение - будет началом следующего. Минимальный размер эссе - ммм, десять строк в стандартном %).

Цель - как всегда, учиться взаимодействовать и описывать %)

Поутру чайки устроили на мусорной куче форменный дебош. От их криков у Сивуша разболелась голова. Ни старый, с дырявым верхом, тапок, ни даже ржавый обломок трубы не заставили их притихнуть. Сивуш вздохнул, взял из угла мешки, и пошел на заработки.
Вернулся он через несколько часов. С пустыми мешками - но и с булкой хлеба за пазухой. Тупым ножом отрезал, открошил себе кусок. Бросил пару крошек появившейся откуда-то чайке. Еще пять приземлились на пол хижины и тут же затеяли драку.
Когда оставшийся хлеб был тщательно упакован в несколько слоев мешковины, Сивуш вытащил из-под стола деревянный ящик. Картонная коробка, в ней еще одна, слой мятых газет... Теплая кожа футляра. Когда-то он боялся, что скрипка не выдержит условий, что полированные деки потускнеют, гриф покоробится... Но нет, инструмент ничуть не изменился с тех пор, как был частым гостем в роскошных залах. Вот только дрожала ли скрипка так, когда смычок впервые за день касался ее? И были ли эти ноты так пронзительны?
Равнодушные чайки внимали Одиннадцатому Капрису, рассевшись на ржавом автомобильном остове. Солнце уже почти скрылось за зеркальными небоскребами.

ЗЫ Большой пасиб СонГоку за первое предложение =)

Равнодушные чайки внимали Одиннадцатому Капрису, рассевшись на ржавом автомобильном остове. Солнце уже почти скрылось за зеркальными небоскребами.

Где-то, совсем недалеко, шумело море. Сивуш тяжело вздохнул-шум моря всегда навевал у него грустные мысли. Хотя именно здесь, вдалеке от бетонных строений, запыленных улиц, наполненых криками и гудками машин, он чувствовал себя спокойно.
Тонкая мелодия скрипки разносилась по побережью, парень закрыл глаза, полностью сосредоточившись на мелодии. Сильный порыв ветра чуть не сорвал с его шеи длинный, полосатый шарф, и потому ему на время пришлось прекратить играть, чтобы поежится на холоде и завернуть шарф посильней вокруг шеи.
Пальцы снова коснулись инструмента, смычек легко лег на струны...
Он закрыл глаза и вспомнил огромный светлый зар с сотнями зеркал. Вокруг было множество людей, они что-то кричали и аплодировали...А он играл.

...А он играл.
Играл не для этих, пусть восхищенных, но чужих и шумных людей, а лишь для одного человека... Для этих сияющих распахнутых глаз, для безумно красивых, обнаженных вечерним нарядом плеч, для маленькой, бьющейся на виске жилке, которую он так любил целовать...

Над берегом моря неслась пронзительная музыка, заставляющая оцепенеть даже бесцеремонных чаек. Музыкант вплетал в неё всю свою боль, всё разочарование и горечь, от овладевших им воспоминаний. Он прикрыл глаза, с пересохших от волнения губ слетел неслышный полувопрос-полустон: "За что? Зачем ты так со мной?"

Раздался резкий скрежещий звук. Мелодия стихла. Сивуш непонимающе смотрел на окровавленную руку и порванную струну, свисающую с грифа. Когда до него наконец дошло произошедшее, он закричал, обращаясь к всё ещё стоявшему перед глазами видению прошлой жизни:"Черт бы тебя побрал! Тебе мало того что случилось и теперь ты ломаешь последнее, что у меня осталось? Ненавижу!"
Ржавый остов автомобиля ответил ему издевательским хохотом запутавшегося в выбитых окнах ветра. Сивуш в ярости схватил булыжник и запустил в сторону чаек, которые снова заголосили как сонм потерянных душ в аду.
Солнце погасло и город зеркальных обманов зажил своей особой ночной жизнью.

Солнце погасло, и город зеркальных обманов зажил своей особой ночной жизнью.
Он окрасился далекими, призрачными огнями. Расцвел холодными цветами света. Соткал фальшивую иллюзию за сияющей мишурой скрывая, что там, где должна быть душа - лишь холодная вязкая пустота тысячи раз отраженная мертвыми зеркалами.
Сивуш вдруг почувствовал медленный, заставляющий цепенеть ужас, подкатывающийся к горлу. Он опустился на колени и прижал руку ко рту.
-Ну, зачем я вам… вы получили все, что хотели…. Оставьте меня в покое.
Сивуш положил ладонь на умирающую скрипку, опустил голову и несколько секунд шумно дышал открытым ртом, пытаясь вырваться из жестокой иллюзии. Но зеркала не хотели отпускать его так просто.
Кровь обжигающей струйкой спускалась по руке и стекала по скрипке. И казалось, что это именно она плачет, не в силах скрыть свою боль. Сивуш несколько мгновений непонимающе смотрел на багровые капли, падающие с порванной струны, потом опомнился и бережно вытер полированный гриф полой своей рубашки. Плохо слушающимися пальцами стянул с шеи старый полосатый шарф и аккуратно завернул в него скрипку, шепча какие-то невнятные утешения. Прижал ее к груди, как тяжело болеющего ребенка.
Сивуш сидел на берегу моря, подняв к небу мокрое лицо, прижимая к груди свою скрипку и мерно раскачиваясь из стороны в сторону. Чувствуя на языке солоновато-горький привкус жизни.

Так. Почистила НРПГ, просьба не злоупотреблять. Думаю, если что-то у кого-то неправильно-ему сообщат.
Модератор.

Сивуш сидел на берегу моря, подняв к небу мокрое лицо, прижимая к груди свою скрипку и мерно раскачиваясь из стороны в сторону. Чувствуя на языке солоновато-горький привкус жизни.
На небе появились сотни маленьких, мерцающих огоньков, которых море поспешило отразить, и, как будто показывая свое превосходство, заставило их улыбаться друг другу. Музыкант усало вздохнул, наблюдая как желтая луна выплетает платиновую дорожку на покачивающихся спинах волн.
Сивуш вдруг резко встал, в его глазах появилась уверенность. Он бережно приоткрыл скрипку, погладил ее рукой.
-Я потерял одну свою любовь. Но не дам потерять и вторую. Ты будешь жить.-и он увереной походкой двинулся к городу.

-Я потерял одну свою любовь. Но не дам потерять и вторую. Ты будешь жить.-и он уверенной походкой двинулся к городу.
Сколько раз уже Сивуш проделывал этот путь, постепенно окунаясь в зеркально-холодную роскошь, где отчужденные взгляды спешащих прохожих лениво соскальзывали с его плеч. Темнота преобразила город. Словно желая занять место ежевечерне умирающего солнца, с наступлением сумерек город мерцал своим собственным светом неоновых вывесок и фонарей. Когда-то уютный и родной - теперь город для Сивуша был словно драгоценный бриллиант в музейной экспозиции. Можно смотреть, но нельзя обладать.
Музыкальный магазин был уже закрыт. В его витрине горделиво красовались, поблескивая золотыми боками, саксофоны, изящно вытягивались серебристые флейты. Плавные изгибы акустических гитар манили прикоснуться к их, таким теплым на вид, корпусам.
А вот и скрипичные струны. Господи! Откуда же взять столько денег? Не заметив, как стон сорвался с его губ, Сивуш не отрываясь смотрел на небольшой пакетик, скрывающий в себе новую жизнь его инструмента.

А вот и скрипичные струны. Господи! Откуда же взять столько денег? Не заметив, как стон сорвался с его губ, Сивуш не отрываясь смотрел на небольшой пакетик, скрывающий в себе новую жизнь его инструмента.
Он прижимался лбом к холодному стеклу, неосознанно облизывал сухие губы и крепче стискивал скрипку.
Деньги! Ему очень нужны деньги. Но где их взять? Продать? У него ничего нет. Попросить? Во всем этом мире не осталось никого, кто мог бы одолжить ему денег.
--У меня никого нет. – Тихо прошептал он. И вдруг окутавшая его тишина повторила звенящими колокольчиками «никого…нет» «ни-ко-го не-е-ее-т» «никго-о-о нет….». Тени воспоминаний кружились вокруг него.
«Сивуш, Сивуш… куда же ты ушел от нас, а, Сивуш? Мы скучали!» Они смеялись и переговаривались высокими птичьими голосами.
-Уходите!
-«Уйти? Уже? Но ведь ты сам нас позвал!»
-Нет!
«Зачем ты лжешь сам себе, Сивуш? Ты ведь знаешь, где можешь получить деньги. Много денег, Сивуш. ОНА даст тебе много-много денег Сивушь. Тебе надо лишь просить.» Да, надо лишь прийти к ней и просить.
Сивуш медленно отступил от манящей его витрины и поднял взгляд вверх – туда, где в заоблачной сказке богатства, среди горящих огней города жила она – распахнутые глаза, тонкий абрис плеч, бьющаяся жилка на виске. Она. Которая убивала его. Которая могла спасти скрипку.

Сивуш медленно отступил от манящей его витрины и поднял взгляд вверх – туда, где в заоблачной сказке богатства, среди горящих огней города жила она – распахнутые глаза, тонкий абрис плеч, бьющаяся жилка на виске. Она. Которая убивала его. Которая могла спасти скрипку.
"Нет.Нет!НЕТ! Я что-нибудь придумаю," - сказал Сивуш, дрожащими руками сжимая свою последнюю радость,- "я непременно что-нибудь придумаю, я достану денег, я...я ведь могу найти работу? Конечно..кто будет платить много нищему музыканту..ждать и копить...Но что мне время?что..мне..время..Я не пойду к НЕЙ! нет..нет..."
Сивуш медленно осел на асфальт у блестящей витрины, обеими руками прижимая к себе свое музыкальное сокровище, его губы шевелились без звука..

Сивуш медленно осел на асфальт у блестящей витрины, обеими руками прижимая к себе свое музыкальное сокровище, его губы шевелились без звука..
- Эй, ты в порядке? - незнакомый голос заставил музыканта поднять глаза. Перед ним стояли двое - парень и девушка. Никогда раньше Сивуш их не видел, но о таких как они знал. Длинные волосы, рваные джинсы, украшения из биссера - парочка хиппи заинтересованно смотрела на сидящего прямо на тротуаре расстроенного человека.
- Если тебе некуда пойти, ты можешь пойти с нами. - на этот раз заговорила девушка, у которой оказался приятный, звонкий голосок.
- Да, похоже, что тебе сейчас лучше побыть в кампании, - поддержал ее молодой человек, заговоривший первым. - Ты ведь музыкант?

- Если тебе некуда пойти, ты можешь пойти с нами. - на этот раз заговорила девушка, у которой оказался приятный, звонкий голосок.
- Да, похоже, что тебе сейчас лучше побыть в кампании, - поддержал ее молодой человек, заговоривший первым. - Ты ведь музыкант?
-Я? – Сивуш с недоумением посмотрел на свои руки, сжимающие скрипку. Казалось, что он видит ее впервые. Голова была пустой и тяжелой как после долгой болезни. – Да, я музыкант. Только моя скрипка… она… вот. – Не в силах говорить Сивуш молча опустил глаза.
Пара переглянулась.
-Какая жалость! – Девушка, звякнув многочисленными браслетами, присела на корточки рядом с Сивушем. В ее голосе прозвучало искреннее сострадание. – Не представляю, что бы со мной было, случись что с моей гитарой. Но ведь струны можно заменить, правда?
Девушка обернулась за поддержкой к своему спутнику.
-Конечно! – Энергично закивал парень. – Наверняка у ребят найдутся подходящие струны. Ну же, вставай, друг! Пойдем.
Идти Сивушу никуда не хотелось. Хотелось остаться здесь, закрыть глаза и раствориться в пустоте. Исчезнуть навсегда.
Но руки незнакомой девушки уже тянули его вверх. «Пойдем! Ну же, вставай! Пойдем с нами».
И в душе Сивуша вдруг шевельнулась надежда.

Но руки незнакомой девушки уже тянули его вверх. «Пойдем! Ну же, вставай! Пойдем с нами».
И в душе Сивуша вдруг шевельнулась надежда.
Куда они шли? Зачем? Улицы сверкающих бликами холодных витрин сменялись темными аллеями скверов. Электрический свет, сияние неона, несущиеся огоньки фар сотен автомобилей - все это кружилось перед глазами Сивуша словно в огромном, фантастическом калейдоскопе. Щебетание девушки, идущей справа, смех, с легкой хрипотцой, парня, идущего слева. И усталое молчание человека, идущего в центре. Усталось - она сейчас завладела Сивушем. Она была госпожой, требующей покоя. Сегодня, для того чтобы заработать на булку, ему пришлось много сделать.
- Ну вот, пришли! - возглас девушки, чьего имени Сивуш так и не узнал - то ли не запомнил, то ли не расслышал, то ли девушка не представилась - заставил человека вздрогуть. Куда пришли? Ах да, он пошел с этими ребятами к какому-то их приятелю.
Дверь была незаперта - девушка уверенно толкнула ее и все трое вошли в дом. Сивуш с удивлением смотрел на обшарпанные стены, на беспорядок, явно царивший в этом месте. Отовсюду слышался гомон голосов, откуда-то слышался звон гитары. В воздухе носились обрывки сигаретного дыма с легким привкусом чего-то еще. Коридор пересекла страстно обнимающаяся парочка. Не обращая ни на что внимания, провожатые Сивуша устремились в большую комнату, заполненную такой же как они молодежью.

Не обращая ни на что внимания, провожатые Сивуша устремились в большую комнату, заполненную такой же как они молодежью.Сивуш, немного растерявшись, проследовал за ними.
Девушка свистнула и помахала кому-то рукой.
-Айме!-радостный приветственный крик раздался посреди сигаретного дыма, и девушка, каким-то невероятным образом умудрившись ни на кого не наступить, прошла к дальней стенке, где прямо на полу сидел молодой человек со смугловатой кожей и темно-карими глазами.
Парень, вместе с которым она нашла Сивуша, покачал головой, но ничего не сказал.
-Ой, мы не представились,-спохватилась девушка, едва дождавшись их с музыкантом,-я Айме, а это-она кивнула на смуглого человека,-Джам,а...
-А я Фамиль. Можете называть меня так...Ну а Вас-то как звать?
Три пары глаз с любопытством уставились на Сивуша...

- ...Ну а Вас-то как звать?
Три пары глаз с любопытством уставились на Сивуша. Он почувствовал себя неуверенно при таком большом скоплении народа, он, привыкший к одиночеству. Чайки не компания...
- Я - Сивуш. Музыкант, - счел нужным добавить он, с трудом решившись поднять глаза от пола. Внезапно у него в животе заурчало. Сивуш от смущения прижал к себе скрипку, словно в надежде, что она заглушит звук, однако, похоже, его все услышали. Айме всплеснула руками, проговорив "Ой бедняга!", и тут же начала по-хозяйски всеми командовать - впрочем, ей мало кто подчинялся, разве что еще пара девушек, которым тоже стало жалко музыканта. Они сновали вокруг него, а Сивуш в это время неловко присел на подлокотник какого-то драного дивана, на котором в упоении целовалась, ни на кого не обращая внимания, усыпанная деревянными бусами парочка.
Музыкант вздохнул. Все его мысли были о скрипке и об обещании молодых людей помочь.

Музыкант вздохнул. Все его мысли были о скрипке и об обещании молодых людей. Только, похоже, что о нем забыли. Все так же целовалась парочка на диване. Играл в углу гитарист. Смеялись в коридоре какие-то странно одетые люди.
Он был здесь чужим, как выбросившийся на берег кит. Почему-то в холодном свете улиц это чувствовалось не так остро как здесь. Прижимая к груди драгоценный инструмент, музыкант встал и попятился к двери:
-Я пойду. Спасибо….
От витающего в воздухе запаха противно кружилась голова. Голоса смешанные со звуками гитары ввинчивались в мозг, мельтешили перед глазами яркие пятна одежды и украшений. Ему вдруг до смерти захотелось обратно на пляж. К крикливым чайкам, шуму волн и успокаивающему одиночеству.
-Куда пойдешь? – Всполошилась девушка.- Садись давай! И ешь. Она едва ли не силой впихнула его в кресло и вручила накрытую куском хлеба глиняную миску. Сивуш принюхался, обостренное голодом обоняние чувствовало запах еды даже в этом смешении запахов тел, курева и цветов. Неаппетитное на вид месиво в миске пахло очень аппетитно – мясом, вареной картошкой и какими-то овощами.
-Ешь. – Повторила девушка. – А со скрипкой твоей мы сейчас что-нибудь придумаем. Эй, Фамиль, послушай….
Сивуш неуверенно кивнул, почему-то виновато отвел глаза и склонился к глиняной миске.

Сивуш неуверенно кивнул, почему-то виновато отвел глаза и склонился к глиняной миске.
Когда же он ел в последний раз? Мужчина не помнил. Он вообще теперь мало, что помнил - и вкус пищи к важным для памяти вещам не относился. Музыкант вспоминал о еде крайне редко, даже тогда, когда у него были деньги. Жизнь вытекала из него по каплям - и все вокруг отдавало тленом. Жизнь... - Сивуш вздрогнул - и огнянулся вокруг, как бы недоумевая, откуда сюда попал. Здесь была жизнь. Молодая и жадная, стремящаяся к удовольствия и не знающая заботы о завтрашнем дне. Жизнь сейчас. Жизнь... еще не опаленная пламенем предательства, не иссущенная горем, не отравленная изменой. Музыкант чувствовал себя лишним. Но... что-то глубоко внутри отзывалось, что-то еще не умерло до конца.

Музыкант чувствовал себя лишним. Но... что-то глубоко внутри отзывалось, что-то еще не умерло до конца. В конце-концов Сивуш решил - к чему дергаться? Раз уж так вышло, что сегодня судьба подарила ему вкусную пищу, теплый кров, откуда не гонят и шумную компанию, пусть и увлеченную лишь собой - почему он должен от всего этого отказываться? Хватит бежать и прятаться...
С наслаждением музыкант обмакнул кусок хлеба в миску, прихлебывая через край - дать ему ложку забыли в суматохе, но это было несущественной мелочью. Между тем, на зов девушки откликнулся тот, кого она звала:
- Айме, нужно найти Римма. Кажется его кто-то видел с Кирати - вроде они собирались уединиться наверху. - Фамиль махнул куда-то вглубь дома, где, вероятно, была лестница на второй этаж. - Может, у него есть с собой инструмент. А сколько я помню, он всегда таскает с собой в футляре старый комплект струн - может там найдется та струна, что порвал наш приятель.

- Айме, нужно найти Римма. Кажется, его кто-то видел с Кирати - вроде они собирались уединиться наверху. - Фамиль махнул куда-то вглубь дома, где, вероятно, была лестница на второй этаж. - Может, у него есть с собой инструмент. А сколько я помню, он всегда таскает с собой в футляре старый комплект струн - может там найдется та струна, что порвал наш приятель.
-Нужно, конечно. Но ты когда-нибудь пробовал нарушить «уединение» Кирати? – Весело отозвалась Айме. – Я вот даже пробовать не хочу. Мне жизнь дорога. Подождем пока сами спустятся.
-Точно спустятся! – Подтвердила еще она девчонка с красивыми голубыми глазами и странной прической. Похоже, что из пушистых кучерявых волос она пыталась заплести африканские косички. – Малыш Римми как унюхает, что еда готова – как птичка прилетит!
Несколько человек рассмеялось: похоже, шутки о любви неизвестного Римма к еде основывались на фактах.
-Или… - голубоглазая девушка приблизилась к креслу и наклонилась к Сивушу, касаясь грудью его плеча. – Мы можем сами их поискать. Там, наверху.
Сивуш подавился последним глотком и, смешавшись, мотнул головой.
-Лю, отстань от него! – Прикрикнула Айме. – Пойдем.
Сивуш прижал к себе скрипку и, зачем-то крепко сжимая опустевшую миску, позволил Айме вывести себя из комнаты.

Сивуш прижал к себе скрипку и, зачем-то крепко сжимая опустевшую миску, позволил Айме вывести себя из комнаты.
- Не волнуйся, найдем мы струну,- ободряюще улыбнулась девушка, ведя Сивуша по коридору вглубь дома, где обнаружилась еще одна маленькая лестница на второй этаж.
Они поднялись наверх, попав в комнатку, служившую видимо небольшой прихожей.
- Подождем здесь Римма, он все равно мимо не пройдет, тут ближайший путь до кухни,- засмеялась девушка.
Сивуш неуверенно огляделся, отворачиваясь, чтобы Айме не заметила его смущения.
Положение спас вихрем выскочивший из соседней комнаты паренек. Всклокоченные рыжие вихры, перекошенная дужка очков, до колен закатанные джинсы и хищный взгляд голодного кайота.
- Что готово?- сходу спросил парень, затормаживая у самых ступенек.
- Римм, есть дело,- вытянула вперед руку Айме, останавливая приятеля.- У него,- она показала на Сивуша.- Скрипка.

- Римм, есть дело,- вытянула вперед руку Айме, останавливая приятеля.- У него,- она показала на Сивуша.- Скрипка.
- Скрипка, - хмыкнул рыжий, пожимая плечами. - У меня тоже дело. Ужин. Чье важнее-то? По-моему, мое. Согласны?
Сивуш стоял и чувствовал всей кожей, всеми струнами своей души, растрескавшейся от былых самумов судьбы... чувствовал легкое недоумение, снисходительное равнодушие, добродушную досаду, исходящие от молодого и полного звериной радости жизни парня, так оттенявшие мягкий изысканный привкус распада, свойственный облику коридора и всему зданию.
- Я... могу уйти, - сказал он, поворачиваясь к лестнице.
Крепкая рука опустилась на плечо музыканта.
- Погоди, - сказал Римм нараспев. - Пойдем со мной. Я как поем - почти что человек. Расскажешь, покажешь...
- Да я ведь... поел уже, - неловко пробормотал Сивуш.
- О... ну, тогда спускайся, подожди внизу, я скоро подойду - что-нибудь добуду на кухне, и поговорим.
Сивуш проследил взглядом за стремительными шагами рыжего и начал спускаться следом, коротко поблагодарив Айме.
За четыре ступеньки до конца лестницы Сивуш услышал удивленное: "Это ведь ты?" - и навстречу ступил высокий молодой человек с огромными карими глазами.

За четыре ступеньки до конца лестницы Сивуш услышал удивленное: "Это ведь ты?" - и навстречу ступил высокий молодой человек с огромными карими глазами.
- Это ведь я, - смиренно покивал головой Сивуш. - А кто ты? И о ком спрашиваешь?
- Ну, тот самый скрипач... Помнишь, еще была такая громкая история, желтая пресса, копы, даже что-то наподобие мистики... Или это был не ты?
- Да видимо, нет, - начиная раздражаться, отрезал музыкант. Полузабытые чувства вновь омывали раны его сердца. Гомон и дым местного дома отступили на задний план.
- Тогда отчего же ищут кого-то по твоих фото во-он те ребята? - не удивился и не обиделся незнакомец.
Сивуш присмотрелся. У двери стояли трое высоких, почему-то очень одинаковых ребят в строгих белых костюмах и черных рубашках. У всех были аккуратные корнроу, у всех на лицах застыли одинаковые гримасы.
Сивуш вздрогнул.
Незнакомец мило улыбнулся.
- Ты не бойся. Они тут стоят уже не первый день. Кирати - неплохой гипнотизер, и не слишком любит, когда на нее пытаются надавить, напугать...
Парней у дверей и впрямь почти никто не замечал. Какой-то новоприбывший, впрочем, легко и непринужденно накинул мокрое пальто на голову тому, что левее.

Парней у дверей и впрямь почти никто не замечал. Какой-то новоприбывший, впрочем, легко и непринужденно накинул мокрое пальто на голову тому, что левее.
Сивуш вздохнул.
Его прошлое-а особенно-ошибки прошлого....Перестанут ли они хоть когда-нибудь его преследовать? Он не знал ответа.
"...Шаг влево, шаг вправо, поворот, поклон...Назад, вперёд, поворот..."- скрипучий голос учителя танцев, стук каблуков по паркету, и музыка - его музыка, и музыка подобных ему- влюбленных в звук.
Кто сказал, что время балов прошло? Он жил этим, ему нравилась пышная, немного помпезная, обстановка в танцевальных залах, сверкание бликов на заколках дам, белоснежные манишки кавалеров, сама атмосфера торжественности и красоты...Ему никто не был нужен, по крайней мере, так ему казалось, казалось до тех пор, пока на одном из балов не увидел среди танцующих юную, очаровательную девушку. С тех пор он играл только для нее,-хоть никто и не знал об этом, - играл с тайной надеждой поймать хотя бы на мгновение ее задорный, полный молодой силы взгляд, но юная красавица не замечала его. Да и когда ей было смотреть на музыкантов? Вокруг нее жил и дышал мир, населенный подобными ей созданиями, но для Сивуша она была отличной от всех, необыкновенной.

Вокруг нее жил и дышал мир, населенный подобными ей созданиями, но для Сивуша она была отличной от всех, необыкновенной...
- Так ты их знаешь? - не отставал незнакомец.
Сивуш не хотел вдаваться в подробности, и сказал, что "нет".
На самом деле он их действительно знал. Эти трое были ее родными братьями. Новой, еще более сильной волной воспоминания нахлынули на Сивуша, но показавшийся в дверях Римм, вернул его в реальность:
- Так в чем проблема, красавец? - спросил он у музыканта.
Сивуш, не отрывая взгляда от братьев, показал ему скрипку. Взглянув на инструмент Римм, улыбнулся:
- Так это и не проблема вовсе, - подмигнул он Сивушу, - мы ее мигом исправим, только учти, потом ты нам обязательно сыграешь, договорились?

- Так это и не проблема вовсе, - подмигнул он Сивушу, - мы ее мигом исправим, только учти, потом ты нам обязательно сыграешь, договорились?
Откуда они знают? Это же ее слова. Именно их произнесли тогда ее совершенные губы: «потом ты нам обязательно сыграешь, договорились…?» И прекрасные фиалковые глаза сияли, казалось, только для него одного.
Почему он был так наивен? Почему не знал, что беда бывает и с фиалковыми глазами? Что кошка, заприметив беззащитного мышонка, улыбается вот такой вот нежной улыбкой? Не знал. И мышонок, прижимая к груди скрипку, кивнул, не смея произнести ни слова. Да и кто б сомневался?
Наверное, будь он простым музыкантом, все обернулось бы иначе. Он быстро надоел бы этой чаровнице. Его б отпустили. Снисходительно позволили уползти в кусты и зализывать раны. Еще некоторое время потешили себя зрелищем его мук и забыли.
Но он не был простым, вот в чем была вся загвоздка! Его проклятие – его рождение. Фамилия, огненными буквами перечертившая жизнь мальчика мечтавшего лишь о музыке. И какое дело до того, что рода уже и нет? Что он последний? Что все в прошлом – пеплом, прахом и золоченными буквами на семейном склепе?
Он был. И был у ее ног.
Ей это льстило. Ей это нравилось. А значит, его мнение значения не имело.
… потом ты нам обязательно сыграешь….
Сивушь метнулся, вырываясь из липкой паутины воспоминаний. Да что ж это, почему спустя столько времени эти фиалковые глаза еще имеют власть над ним?!
-Конечно, сыграю. – Голос почти не дрожал. И улыбка почти ровная. – А вы подыграете? Я видел внизу свирель и бубен…. Как насчет маленькой импровизации?
Музыка – вот его единственное спасение.

- Конечно, сыграю. – Голос почти не дрожал. И улыбка почти ровная. – А вы подыграете? Я видел внизу свирель и бубен…. Как насчет маленькой импровизации?
Музыка – вот его единственное спасение.
- Хо! Да мы сейчас устроим отвязный сейшн, чувак! Пошли со мной. - Без лишних церемоний Римм ухватил Сивуша за руку, увлекая по лестнице на второй этаж. Возможно, сытый Римми и становился похож на человека, по собственному его мнению, но человек этот был шумный, суетливый, энергичный и болтливый. Как небольшой смерчик он протащил Сивуша за собой без остановки рассказывая что-то про собственную скрипку, любимую девушку, копов на улице и плетенку из бисера - при чем между всеми этими ингредиентами рассказа была какая-то связь. Совершенно сбитый с толку Сивуш внезапно оказался в небольшой комнате, где царил художественный беспорядок (как, в прочем, и везде в доме), а первым предметом, что притягивал взгляд в этой комнате, была большая двуспальная кровать. Не зная куда девать глаза, музыкант смущенно забормотал какие-то нелепые извинения - кровать не была пустой. Невысокая девушка, что валялась на животе на сбитых простынях, ни сколько не смущаясь своей наготы, уселась, поджав под себя ноги и давая возможность вошедшим полюбоваться своим стройным телом.
- Римми, я соскучилась, - бархатистый голос нетерпеливо подрагивал.
- Рати, птичка моя, подожди. Ты одевайся, пойдем вниз - сейчас там будет кое-что интересное. Слушай, куда я дел свой рюкзак? - проговаривая все это, Римм успел поцеловать девушку, подхватить с пола и перекинуть ей ворох цветной одежды, заглянуть под кровать и начать рыться в груде вещей, валяющихся с другой стороны кровати.
На ставшего пунцовым Сивуша опять не обращали внимания. Он неловко топтался в дверях, не решаясь ни зайти дальше в комнату, ни выскочить в коридор, хотя последнее очень хотелось сделать. Казалось, что прижатая к груди скрипка служит ему и якорем и опорой. Не вслушиваясь в продолжившуюся воркотню Кирати (как он понял, это была именно она) и жизнерадостные ответы ее друга, музыкант мысленно ругал себя, пытаясь перестать краснеть и выглядеть полным болваном. Хотя он был не шибко старше всех этих раскованных молодых людей, собравшихся под одной крышей, их поведение и взгляды на жизнь приводили его в растерянность. В тех шикарных залах, полных хрусталя, музыки и светских манер мир улиц, где тусовались хиппи, рабочие, религиозные фанатики и прочие, не имеющие отношения к высшему свету недоразумения, был чем-то вроде мистификации. И тот факт, что теперь и хрусталь и бальные платья остались в прошлом, а сам Сивуш превратился в одного из обитателя улиц, ничего не изменил.
- Ага, ну наконец-то! - радостный возглас Римма возвестил о том, что он нашел свою пропажу. В следующий миг улыбающийся парень оказался рядом с Сивушем и, чуть ли не силой усадил скрипача на кровать (ее хозяйка уже грациозно натягивала узкие джинсы, прыгая на одной ноге рядом). - Давай, перетягивай струны, настраивай.
На колени Сивуша упал пакетик струн, о которых он так мечтал.

На колени Сивуша упал пакетик струн, о которых он так мечтал.
Несколько мгновений он смотрел на простой бумажный пакетик, ставший для музыканта дороже всех сокровищ мира. В том, другом, мире люди дарили друг другу дорогие вещи. Они дарили бриллианты и машины. Яхты, острова и целые корпорации. Но… знали ли они, какое удовольствие может доставить всего лишь простой пакетик, стоивший, по их меркам, так мало, что такие суммы было даже не принято произносить вслух? Вряд ли… тот пустой, фальшивый мир не понял бы истинного смысла слова «дар».
Руки ощутимо дрожали. На секунду захлестнул ужас: а вдруг все обман, не настоящее? Вот откроет сверток, а там ничего нет? И ему рассмеются в лицо. И жизнь опять ткнет носом в грязь, спрашивая: «Получил? Ну, что ты выдумал, будто что-то может измениться? Удача – это не про тебя, дружок»
Но они были! Струны, аккуратно упакованные в промасленную бумагу. Струны для его скрипки.
Сивуш почувствовал, как что-то обожгло глаза, как по щеке пролегла мокрая дорожка и на запястье упала первая капля.
А руки уже сами, привычно, словно сами по себе меняли порванную струну.

А руки уже сами, привычно, словно сами по себе меняли порванную струну.
Кирати озабоченно посмотрела на расстроенного неизвестно чем парня, но, правильно посчитав любые слова лишними, молча протянула ему с тумбочки стакан воды.
Сивуш сморгнул слезы, покачал головой, отказываясь от воды. Пить ему не хотелось, да и выпустить из рук скрипку с новообретенными струнами казалось ему страшным делом. Он попытался улыбнутся,не желая рассраивать веселых хозяев. Не сможет он им объяснить, в чем дело. Просто не сможет подобрать слов, да и не пймут. Это их мир, а тот... он был его, но теперь у Сивуша вообще не осталось своего мира.
- Спасибо, все хорошо. Честно,- наконец почти спокойно выговорил Сивуш.

- Спасибо, все хорошо. Честно,- наконец почти спокойно выговорил Сивуш. Пальцы нежно скользили по скрипке, словно уговаривая, прося прощение за то, что он так долго искал струну, что причинил боль, что не смог защитить.
Это ему тяжело в этом жестоком мире. А какого же ей, прекрасному созданию, созданному для волшебства музыки? Может, он был не прав, забрав ее с собой? Может, в чьих-то других руках, в чьей-то другой власти, которая смогла б обеспечить скрипке и роскошные залы с хрустальными люстрами, и бархатную подушечку футляра и мировую славу ей было б лучше? Но он, Сивуш, умер бы без нее. Это он знал точно. Или это тоже эгоистичность?
Музыкант тряхнул головой, прогоняя безысходные мысли.
Помедлил. Вот, наконец, устроил скрипку на плече, подбородок ощутил привычную прохладную гладкость, а в другой кисти оказался смычек.
Он уже не видел ни этой комнаты со смятыми простынями на постели, ни этих людей. Прикрыв глаза, он облизнул внезапно пересохшие губы и коснулся смычком струн.
Чуть-чуть, тонко, трепетно. Позволяя музыке литься самой. Казалось, что скрипка играет сама, а он лишь стоит, прикрыв глаза, и только чуть подрагивающие веки выдают всю бурю чувств.
И не важно маленькая ли комнатка или зал консерватории, двое слушателей или целая толпа – в это мгновение он был счастлив.

Чуткие пальцы меняли этот мир, трепетно прижимая струны, вышивая смычком невидимые, но от этого не менее сияющие в застывшем воздухе узоры. Новые струны и старинный инструмент сплавлялись в единый организм, рождали его, но не в муках, а в превосходных, сияющих, радостных тонах и полутонах. Мелодия была чиста, как первое причастие, и страстна, как объятие любовников.
Когда она стихла и Сивуш опустил инструмент, все еще не открывая глаз и качая на пальце смычок, его поразила абсолютная тишина, царившая в комнате.
Музыканта наконец отпустило некое оцепенение, и он заметил, что Рати натянула простыню до самых глаз, и Римми стоит у кровати, опираясь на ее плечо, и на лице его сияет так не свойственное ему выражение искреннего восхищения.

Музыканта наконец отпустило некое оцепенение, и он заметил, что Рати натянула простыню до самых глаз, и Римми стоит у кровати, опираясь на ее плечо, и на лице его сияет так не свойственное ему выражение искреннего восхищения.
- Ну ты, чувак, даешь! Это было супер круто - даже я не сыграл бы лучше! - блестя глазами затараторил Римм, словно спохватившись, что он так долго молчал. Вместе со звуками его голоса в комнату вернулись звуки, которые затмила великолепная игра Сивуша - снизу доносились смех, веселые выкрики, какой-то грохот, Кирати шумно вздохнула, выпустив из рук простынь, которую она сама не помня как и зачем держала перед собой.
- Ты просто молодец! Римми прав - я никогда не слышала такой красоты! - радостно засмеявшись, девушка подбежала к Сивушу и, порывисто обняв его, поцеловала прямо в губы. Не выпускавший из рук скрипку и смычек Сивуш, не ожидавший такого проявления эмоций, не сумел отстраниться и снова покраснел, как мальчишка. Он никак не мог привыкнуть к нравам этих раскованных веселых молодых людей, которые казались вульгарными любому представителю так называемого "высшего света". Виновато глянул на Римма, но тот даже не смотрел в их с Кирати сторону. Продолжая болтать, Римм выудил из груды вещей небольшой футляр, в котором, как понял Сивуш, он хранил собственный инструмент.
- Пойдем! Пойдем вниз - сейчас мы покажем им всем высший класс! Рати, птичка, захвати свою флейту... - никого не дожидаясь, Римм выбежал из комнаты и было слышно, как он шумно скатился по лестнице, торопясь порадовать тусовку, что сейчас начнется джем.
Сивуш поднялся на ноги, растерянно оглянувшись на девушку - она, кивнув своему другу, сняла с полки какой-то любопытный инструмент, состоящий из целой кучи трубочек разной длинны и диаметра, собранных в два ряда. Видимо это и была ее флейта, хотя Сивуш таких раньше никогда не видел. Он невольно залюбовался стройной девичьей фигуркой - узкие джинсы выгодно обрисовывали бедра, а пестрая блузка оставляла свободу фантазии (хотя фантазировать не было нужды - Сивуш уже видел, что фигура у Кирати была безупречная). В этот момент девушка повернулась, широко улыбнувшись. Звеня бесчисленными браслетами на руках и ожерельями на шее, она подмигнула Сивушу и увлекла его из комнаты, вслед за Риммом.

Звеня бесчисленными браслетами на руках и ожерельями на шее, она подмигнула Сивушу и увлекла его из комнаты, вслед за Риммом.

Два пролета темной и тесной лестницы, украшенной драным красным ковром и одинокой тусклой лампочкой, вели вниз, на первый этаж, вот только взбудораженному, потерянному, оглушенному Сивушу упорно казалось, что он поднимается вверх, увлекаемый чужими, немного взбалмошными, но дружескими руками. Когда они с Кирати ввалились в уже знакомую большую комнату, музыкант вдруг почувствовал себя старой кроличьей шапкой, вытряхнутой из мешка старьевщика любопытными и озорными детьми - его теребили за одежду, о чем-то спрашивали звонкими голосами, смеялись и, наконец, усадили на пол, не дав, однако, отползти подальше в темный угол. "Винище, чувак!" - жизнерадостно заорал Римм, хлопнув Сивуша по плечу и вручил фарфоровую посудину с индейским орнаментом, на дне которой плескалась мутно-красная жидкость. Парень покорно отхлебнул и огляделся, пытаясь собрать общую картину происходящего из разрозненных кусков действительности.
Голые, оштукатуренные стены, покрытые рисунками и надписями, нечитаемыми из-за полумрака, который разгоняли стоявшие кое-где толстые ароматические свечи. Старый диван ужасающих размеров, которых, впрочем, всё равно не хватало на всех присутствующих. Сами присутствующие, сидящие как попало и где получилось - на диване, на полу, на внушительном подоконнике... Сивуш рассеянно поднял глаза на старую этажерку, забитую книгами и встретил чьи-то круглые, горящие глаза - на самом верху царственно восседала худая (или лучше - изящная?) чёрная кошка. "Съешь ещё этих мягких французских булочек, да верни тару" - рассмеялся прямо в ухо черноволосый, смуглый парень. Скрипач виновато усмехнулся в ответ и в два глотка освободил кружку, с удивлением отметив, что отвратное на вид пойло разом согрело и разогнало кровь. "Как же здесь играть, ведь никто не слушает", подумал Сивуш, чувствуя, как противный комок смущения, страха и тоски снова зашевелился где-то в горле.
- А ты сначала попробуй, - сказал с хрипотцой чей-то голос прямо из-за спины.

- А ты сначала попробуй, - сказал с хрипотцой чей-то голос прямо из-за спины.
- Попробую, - вырвалось у Сивуша. Ему, вдруг, надоело ожидать от судьбы подвоха, а от жизни пинка. Слова незнакомца будто подтолкнули его размышления о своей жизни на уровень вверх. Он теперь видел перед собой небольшую картину, если не ясную, то, хотя бы, озаренную огнями души, достаточными для того, чтобы понять, что делать дальше и как быть. Теперь, он не должен позволять кидать себя в грязь. Если он хочет противостоять своим страхам, нужно стать более сильным. И если он сейчас откажется, то в очередной раз проиграет. Если не себе, то кому-то на той стороне.
Конечно, проще вынести борьбу за себя. Сражаться на нейтральной территории. Своей у него не было, даже внутри себя музыкант не чувствовал помощи, именно поэтому, именно в этот момент, Сивуш поменял свою точку зрения на мир. В тот же самый миг, как все осознал. Но стоит ли выкидывать из памяти тот сладостный миг, момент, когда он заглянул в эти фиалковые глаза?
- Нет, - повторил он уже более твердо, - Я сыграю.
И обернулся, но никого там не обнаружил. За спиной и подавно никто не стоял. Сивуш опять усмехнулся.
"Бред, мне уже мерещится."
- Эй, чувак, дуй сюда! - помахал рукой Римм, который уже устроился на старом диване, слева от музыканта, - отсюда тебя лучше видно будет.

- Эй, чувак, дуй сюда! - помахал рукой Римм, который уже устроился на старом диване, слева от музыканта, - отсюда тебя лучше видно будет.
Неугомонный, он успел выудить собственную скрипку и сейчас деловито пристраивал ее на плече. Глядя, как он пробно касается смычком струн, Сивуш легонько мотнул головой. Снова вставать, идти через всю комнату - нет уж. Он будет играть здесь и все, кому нужно, увидят его и так. Казалось, что вместе с теплом, от выпитого вина, по жилам разливается уверенность. Непривычное окружение, легкая безуминка и сюрреалистичность происходящего стали казаться чем-то само-собой разумеющимся.
Радостно улыбнувшись какой-то симпатичной девчонке с цветными лентами в светлых длинных волосах, Сивуш поднялся на ноги. Одним плавным движением он устроил свою драгоценную скрипку, картинно взмахнул смычком. Глядя на малыша Римми, Сивуш взял несколько нот, задавая тональность. После чего начал играть простенькую мелодию, давая возможность второй скрипке подхватить мотив. И когда Римм сообразил, что от него требовалось, Сивуш начал усложнять свою партию, вплетая все новые и новые нюансы. В какой-то момент, в струнное кружево вплелись певучие звуки духового инструмента и Сивуш нашел газами Кирати, которая легко подключилась к импровизации. Девушка устроилась на подлокотнике дивана рядом с Римми - она удачно выбирала такие моменты, когда обе скрипки слегка затихали и не могли заглушить ее флейту. Затейливая мелодия плавно текла от одного музыканта к другому, не похожая ни на что и, в то же время, вызывая в памяти слушавших какие-то смутные образы. Справа от Сивуша послышалось звяканье и на середину комнаты, пританцовывая, медленно вышла девушка с тамбурином в руках. Подняв его над головой, она начала плавно поворачиваться вокруг своей оси, притопывая в такт. Затем послышался звук там-тама, на котором кто-то выстукивал ритм, поддерживая играющих.

Затем послышался звук там-тама, на котором кто-то выстукивал ритм, поддерживая играющих.
Но Сивуш уже не видел кто. Он закрыл глаза и остался наедине с музыкой. Уже не чувствуя ни скрипки, ни смычка в руке, не задумываясь над движениями и очередным переходом - он сам стал музыкой. Он говорил ею, дышал ею, она рождалась где-то в груди, чтобы стечь затем по кончикам пальцев - и наполнить всю комнату, влиться в общий поток.
Все растворилось вокруг, и были только темнота и музыка. Она стала цветом, запахом, вкусом и направлением. Любовью. Единственной связью с миром в этот момент, на много более прочной и чистой, чем все слова, буквы, действия, мысли.
За музыкой в очистившееся сознание пришли образы и картины ,плавно сменявшие друг-друга. То он и игравшие с ним оказывались в пещере, озарённой беспокойными языками огня, то продолжали игру среди ночного холода пустыни, уставшие от долгого пути по барханам. То оказывались среди бесконечного поля, усеянного цветами. В лесу. На вершине горы. Он знал, чувствовал, что каждый сейчас тоже видит что-то своё - и смело вёл их путешествие по самим себе.
Не посещал он лишь одного места - не было светлого зала с тысячью зеркал. Он стал тускл, потерялся в прошлом. А как коснулся его в памяти - к нему пришло осознание, осознание горькое, но таившее за собой свободу.

Не был он никогда до сих пор музыкантом. Талантливым ремесленником - быть может. Но не музыкантом. Перед кем бы он не играл - что перед тем полным залом, которого так жаждал, к которому - смешно! - так стремился, что на званом банкете. Что для этих фиалковых глаз.

Ремесленник. Он лишь знал, что они хотят услышать. От чего очередная жилка на шее забьётся сильнее. Но никогда не умел, не решался - открыть своё, внутренне. Раскрыть душу через музыку, говорить ею, как сейчас, сказать что-то своё, а не то чего ждут.
Даже самому себе.

Даже самому себе. Музыка звала. Она вела. Она очищала, проникая, казалось в самые мелкие поры всех живых организмов, находящихся в комнате. Всё плавилось, как под палящим мексиканским солнцем, и соединялось в какую-то единую квитэссенцию. Тут был и ритм тамб-тама и скрипка и мелодия флейтыю Щекочущая, манящая, зовущая.
Сивуш не сразу понял, что вдруг произошло. Отчего цвета потеряли яркость, а звуки слаженность. Что-то чуждое ворвалось в мелодию, осыпав всех звоном конфети осыпающхся осколков оконного стекла.
- Всем оставаться на местах. Полиция.
Широкоплечая фигура в оконном проёме переводила дуло пистолета с одного из собравшихся на другого.

Широкоплечая фигура в оконном проёме переводила дуло пистолета с одного из собравшихся на другого.
Сивуш видел все так, словно время стало вдруг тягучим и вязким. Повисшая в воздухе последняя нота. Бессильно поникшая рука со смычком. Медленно падающие на пол осколки. Красивые, блестящие как хрустальные подвески в огромной люстре, что висела в зале городской ратуши. Еще мгновение он смотрел, как дробиться по полу самозваный хрусталь.
Он судорожно сглотнул, глядя в огромную черную пустоту перед собой. Почему-то оружие, направленное на тебя, кажется таким огромным, что закрывает собой весь мир.
«Глупо. Так глупо. Теперь, когда…»
Белый, ослепительно сверкающий мир, и бездна, наблюдающая за ним из темноты железа и смерти.
Что-то было еще там, в том мире, который заслонил для него пистолет.
Сивуш моргнул, заставляя себя перевести взгляд выше. На того, кто стоял за широкоплечим полицейским. Смотреть. На старомодную шляпу. Тонкие сухие пальцы, сжимающие сигарету и насмешливую улыбку, кривящую тонкие губы. Есть люди, которых невозможно забыть. И даже перестав вздрагивать от каждого шума после единственно встречи с ними, в глубине души знаешь…
-Я же говорил, что мы еще увидимся, не так ли, mon jeune ami?
В голове вдруг стало совсем пусто. По глазам ударил ослепительный свет. И теперь уже тем бились хрустальные осколки, разлетающиеся с невыносимой болью.
Где-то совсем рядом он еще увидел всплеск ярких тканей. И чей-то крик. И шум, всем головокружением вдруг навалившийся на его медленно оседающую фигуру. И Сивуш только успел прижать к груди скрипку, боясь повредить ее хрупкую красоту своим неуклюжим падением. Впрочем, об этом подумать он тоже уже не успел. Он падал.


*mon jeune ami - мой юный друг

Впрочем, об этом подумать он тоже уже не успел. Он падал.

Потом навязчивая и липкая темнота то затапливала сознание, то отступала, показывая фрагментами куски грязной мостовой, чьи-то квадратные плечи на фоне неоновой вывески, острый угол ржавой железной скамьи, который катастрофически приближался...
"Черт!" - в последний момент Сивуш успел втянуть голову в плечи и отвернуться, поэтому острый угол скамьи лишь смазано прочертил по уху. Зато это резкое болевое ощущение вернуло способность соображать и осознавать окружающую действительность. Действительность, впрочем, мало радовала. Скрипач обнаружил, что лежит ничком на железной горизонтальной плоскости, огороженной железными же стенами и решетчатым потолком, и вся эта конструкция, размером два с половиной на два метра, двигается с неплохой скоростью, подпрыгивая и жалобно взревывая на неровностях дороги.
- О! Очухался, наконец. Да-да, нас забрали маленькие серые человечки. - послышался из темного угла саркастический смешок. Сивуш пригляделся и понял, что у противоположной стенки сидит Римм, а рядом смуглый парень, похожий на индейца и, кажется, еще двое, все с того же сквота.
- Нас, похоже, приняли? - спросил Сивуш, чувствуя, как отвратительно дрожит и прерывается голос.
- Точно, чувак, нас приняли. И все бы ничего, но при винтилове подстрелили Кирати.. - как-то надломлено и устало ответил "индеец". - Тебя не задели?
- Меня не задели. - толи ответил вслух, толи подумал Сивуш, чувствуя как в душе обрываются какие-то хрустально звенящие струны. "Кирати... тебя из-за меня... зачем ты?"

Очередное натужное взревывание раздолбанного мотора вдруг превратилось в резкий визг тормозов и задушено притихло. На фоне странного рокота, напоминающего рокот предштормового моря, раздался скрип открываемой двери кабины и властный окрик металлического окраса: "А ну убрались с дороги, гребанное отродье! Освободи проезд, кому говорю!"
Римм и "индеец" с надеждой переглянулись, прислушиваясь.
- Наши? Неужели уже началось?
Несколько глухих ударов сотрясли полицейский грузовичок. Через несколько секунд дверь автозака распахнулась и перед глазами потрясенного Сивуша предстала городская площадь, затопленная сотнями молодых возбужденных людей с факелами в руках.
Через секунду Римм гибко скользнул на решетчатую крышу полицейской машины и, вскинув руки к небу в багровых отсветах, ликующе закричал:
- Улицы в огне!! Наш город в огне! Йииихаааа!!!

- Улицы в огне!! Наш город в огне! Йииихаааа!!!

Чуть пошатываясь и пытаясь унять сердцебиение, Сивуш выбрался на непослушных ногах из полицейского фургончика. Все происходящее казалось какой-то странной смесью сна и реальности и он понял, что совершенно запутался.
То лицо за спинами полицейских - его образ отпечатался в мозгу как клеймо на коже. Но вот перед глазами вспышки света и блики пламени на поверхностях витрин. Сделав шаг-другой, Сивуш потряс головой. Крики, доносившиеся со всех сторон, звуки взрывов, звон бьющегося стекла сбивали с толку, но в то же время, почему-то, казались чем-то обыденным и незначительным. Откуда-то сзади и сверху раздавался голос Римми, призывавшего всех к любви и миру, которые необходимо завоевать силой оружия и вырвать из ослабевших рук захлебывающихся в собственной крови агрессоров. Заслушавшись этой своеобразной проповедью, краем глаза Сивуш заметил что-то необыкновенное и оно тут же полностью завладело его вниманием. В нескольких шагах от него, там где никто не носился с факелами и ничего не взрывал, воздух начал светиться сам собой. Это был такой необыкновенный свет, восхитительно прекрасный, чистый и не похожий ни на что, виденное раньше, что на глазах музыканта появились слезы. Шум погрома как-то отодвинулся на второй план, а в ушах Сивуша зазвучала дивная музыка - он даже не мог себе вообразить, что такая красота и совершенство возможны. Нет слов, которые позволили бы ее описать. И благословен будь тот, кто хотя бы отдаленно смог бы приблизиться в своем мастерстве к исполнению подобного.
Сивуш забыл обо всем на свете, зачарованно уставясь на небывалое явление, всеми порами кожи впитывая божественное откровение - а чем еще это могло быть? И не важно, что до настоящего момента ни в каких богов Сивуш не верил.

И не важно, что до настоящего момента ни в каких богов Сивуш не верил.
Музыка была живой. Она струилась вокруг, жила собственной жизнью, обретала форму. Сивуш не заметил, когда он успел стянуть и отбросить куда-то обувь. Его босые ноги не касались заваленного оплавленными обломками и осколками витрин грязного асфальта. Музыка соткалась в узкую бирюзово-белую тропинку, и он уверенно шел по ней. Все вокруг замерло, и даже языки огня, начинающие лизать облитые горючим машины, остановились словно кто-то нажал кнопку стоп-кадра.
Сивуш шел. Мимо застывших людей, видя под напряженными лицами их истинную сущность. Мимо смыкающихся рядов полиции.
Иногда краем глаза он видел движение. За спинами тех, кого без необъяснимой силы этой сверкающей музыки он принял бы за простых людей, раскрывались крылья. Белоснежные, сотканные из чистого света или обрывки непроглядной тьмы. По телам появлялись и исчезали сияющие рисунки. Вспыхивали искры. Маленькая девочка с розовым слоником в руках обернулась, глядя на него темными, засасывающими в себя омутами, разлившимися в ее глазах.
Сивуш шел к сиянию. К музыке добавились ровные, высокие ноты. Сияние было совсем рядом. Оно манило Истиной. Ноты зазвучали почти нестерпимо: «пииип-пип-пип…» И тогда сияние ударило по глазам. Oн провалился в свет. Услышав, но не осознав, далекий голос: «… вроде держится. Следите за пульсом и давлением. Еще три кубика внутривенно….»

Услышав, но не осознав, далекий голос: «… вроде держится. Следите за пульсом и давлением. Еще три кубика внутривенно….»

"Значит ранен. Больница. Доктора. Спасён.. или нет.." - мелькнуло в голове, как-то безучастно. И вдруг ощущения вернулись, нет, просто набросились, мозг будто взорвался - сначала стрельнула боль в руке, у плеча, но быстро исчезла, затем в уши ворвались далёкие - и одновременно вроде как близкие крики и рёв толпы, звон битого стекла, топот тысяч ног, вой далёких сирен, скрип подошв где-то рядом...

- Эй, чувак, нет, ну я всё понимаю, ну серьёзно, ну ты закончил медицинский, тебе вот в кайф поиграть в доктора, всё такое, но давай не сейчас. Нам надо просто взбодрить чувака и скипать, чтоб всё по плану, как договорились. - вдруг раздался голос рядом. - И какие, к черту, три кубика? Нам нужно просто взбодрить чувака, а не превратить его в монстра.

Сивуш открыл глаза. Он валялся, как морская звезда, выкинутая на берег, на ступеньках в подъезде, прямо в глаза бил свет копеечной лампочки, свисавшей на голом проводе с закопченного потолка, а над ним нависал какой-то толстый небритый верзила в шортах и майке и смотрел ему прямо в глаза каким-то диким, немигающим взглядом. В руке он держал шприц.
Верзила повернулся к Римму, нетерпеливо мявшемуся рядом и свирепо рявкнул за него
- Я - Доктор! Понятно? - и, окинув его свирепым взглядом - повернулся обратно к Сивушу.
- Ну что, как ты? - спросил он неожиданно ласково.
Скрипач замялся, неловко подвигал руками и сел на ступеньках. Все движения были лёгкими, пружинящими, тело зудело от непривычной резкости ощущений, энергии.
- Сносно.
- Сносно?! Тогда быстро вскочил отсюда, чего разлёгся! Ты должен себя сейчас чувствовать так, как-будто в тебя вселилась орава бешеных мартышек и каждая из них тянет тебя в свою сторону. Но запомни самое главное, первое правило путешественника - никогда не слушай одну тупую белую обкуренную мартышку. - Он обернулся к Римму, - вот эту вот тупую, вечно обдолбанную белую обезьяну.
- Да пошёл ты, - беззлобно ответил тот и пошёл к двери на улицу. Не доходя - остановился и бросил через плечо:
- Кирати подстрелили.
- Сдох?
- Кажется.
- Ну туда и дорога этому придурку. Черти небось уже крутят вокруг него свои дьявольские извращенские хороводы. Хочешь красненьких? Сейчас в тему будет бросить на кишку вишенок, я тебе гарантирую. Мы не можем идти в этот ад беззащитными, эти ублюдки только этого и дожидаются! - верзила выудил из многочисленных кармашков на поясе аптечный тубус с таблетками и заглотнул сразу горсть, не глядя. Кроме всего Сивуш заметил у него на поясе револьвер, но не придал особого значения - большего всего его сейчас занимали его ноги, норовившие выписывать какие-то странные, резкие танцевальные па.

* * *

- Я Док - доверительно сообщил ему верзила, пока они шли по переулку в сторону улицы, на которой шумела толпа.
- Сивуш.
- Пофиг. - благодушно ответил Док, яростно выколачивая сигарету из мягкой пачки. - замечательно, не правда ли?, - он указал рукой на беснующиеся в отсветах пожаров тени впереди. - город в огне. Черт возьми, это поразительно. Двадцать тысяч человек сегодня вышло на улицы. Двадцать тысяч отборных обдолбанных ублюдков вышли на улицы и готовы превратить этот безумный мегаполис окончательно в кромешный ад! Каждый - мастер по поджогам, саботажу, издевательствам и пыткам, нагружен под завязку коктейлями Молотова, дымовыми шашками и взрывпакетами. Обдолбан до умопомрачения. Все до одного вооружены и очень, черт, очень опасны, они просто, черт возьми, не в себе.
Он закурил. Римм воспользовался паузой и осторожно заметил
- Тебе не кажется, Док, что мы договаривались на завтра?
- Кажется, Римм. Кажется. Но ещё, кажется, три часа тому назад мне позвонил какой-то истеричный недоносок и плюясь соплями в трубку визжал, что по флетам ходят полисы и гребут всех патлатых - укуренных, теплых и свеженьких. Сам этот редкостный ублюдок видимо дал дёру, бросив своих и когда я его найду - я скормлю его кишки своей собаке. Потому я решил воспользоваться случаем и сделать пару звонков. И кажется тебя, благодаря мне, только что вытащили из автозака вместе с этим куском обессмысленного костного мозга. Так что ты лучше молчи, черт возьми, когда тебе кажется. Ты лучше молчи, я тебе говорю. Если бы не я и не мой телефон - тебе бы уже отрезали верх черепа и процеживали бы мозг через кофейное ситечко, пытаясь выудить оттуда хоть немного той чудесной дури, которую ты у меня жрёшь килограммами, уж поверь мне на слово.
На некоторое время все замолчали, пытаясь представить услышанное.
Док первым содрогнулся, витеевато выругался и с ненавистью осмотрелся, цепко вглядываясь в окна.
- Ага! Места в партере заняты. Тысячи старых клуш и их недоносков приникли к окнам, они дрожат в ужасе, единственное, на что они способны - наблюдать, как эти ребята обрушат этот смрадный город в первозданный хаос.
- Эй! Вы готовы, что завтра уже не наступит? - внезапно заорал он на весь переулок, и снова спокойно продолжил.
- Завтра не будет их магазинов, тостеров, телевизоров, банков, полицейских участков, светофоров, супермаркетов, автобусов, такси, всего того, что пило их мозг день за днём, делало их бессмысленными уродцами. Сжиженная чистая ненависть течёт по улицам. Валхаллаааа! - последнее слово он снова проорал и тут они вышли на улицу.

* * *

На некоторое время они замерли, оглушённые увиденным, навалившимся на их одурманенное сознание рёвом, грохотом, заревом пожаров. Тут и там пылали машины; на всей улице, такое впечатление, не осталось ни одной целой витрины. Посреди всего этого ада - металась разъяренная, обезумевшая толпа. Дальнейшее Сивушу запомнилось как какой-то бред, фантасмагория, набор отрывочных образов.
Они шли по улицам, объятым пламенем, а вокруг метались люди с факелами, переворачивали машины, били стёкла, устанавливали какие-то заграждения, и снова били витрины, и поджигали, поджигали, поджигали. Мелькнул и растворился в ночи какой-то благообразный мужчина в пижаме, бежавший, прижимая к груди микроволновку с развевавшимся следом шнуром, ослепительно белым, а за ним, истошно, по звериному визжа и улюлюкая, пронеслась толпа каких-то длинноволосых парней с факелами. Один из них сидел в магазинной тележке и они катили его перед собой, но на одном из лихих поворотов не удержали, отпустили и он вкатился прямо в объятый пламенем магазинчик, который сразу наполнил дикий визг и к дыму, валившему из витрины - добавился резкий запах горелого волоса. Парни переглянулись, пожали плечами и пошли дальше.
И снова - только мечущиеся тени, языки пламени, дым, перевёрнутые машины.
Сивуш был готов поклястся, что видел, как через один из перекрёстков пробежал жираф с опалённым боком.
У пылающего бутика лежал расслабленный парень и гладил волосы манекена, лежавшего у него на коленях, а какая-то чумазая девушка что-то напевая сквозь зубы и зажатый в них жгут - пыталась попасть иглой ему в вену.
Ему удивительно чётко запомнилась композиция, одетая сверху на один из светофоров - связанные спина к спине полицейский и, судя по виду, один из бунтовщиков. Оба были мертвы, на лице саботажника навсегда застыло безумной маской какое-то дикое, безумное веселье, живо контрастировавшее с ужасом и отвращением средних лет полицейского. Под этим светофором лежали ничком, сложившись в три погибели, трое живых, полностью обнажённых, и что-то вполголоса бормотали, периодически молитвенно воздевая руки к светофору и снова падая ниц.
Док периодически взбирался, пошатываясь, на машины и зычным голосом вещал какой-то безумный бред о потерянном, оскорблённом и забытом поколении, а толпа в ответ волновалась и ревела что-то нечленораздельное. Он слазил и они пробирались дальше. Некоторые, кажется, начинали идти вслед за ними, но Сивуш не находил в себе сил оглянуться и проверить, так ли это.
Пожары, битое стекло под ногами, нестерпимый, удушливый дым от горящего пластика и фанеры. Полуголые, вымазанные в саже, мечущиеся силуэты, водящие безумные хороводы вокруг пылающих машин. Сотня глоток, горланящая какую-то детскую песенку.
Сивуш очнулся от оцепенения, когда прямо перед ним разбилось с дребезгом стекло, и из здания с вывеской "ГосБАНК" на тротуар буквально вывалился истерически орущий мужчина в горящей одежде, по которой угадывалась форма полицейского. В руке он сжимал пистолет, из которого и начал палить во все стороны. Сивуш и Римм упали, вжавшись лицами прямо в рассыпанное на асфальте стекло, Док же остался стоять, пошатываясь, каким-то чудом не задетый ни одной пулей. Затем выхватил пистолет и выстрелил от бедра два раза, почти не целясь.

Пистолет полицейского с глухим лязгом упал на землю, он схватился здоровой рукой за простреленную и с воем стал кататься по земле, объятый пламенем, обезумевший от боли и ожогов.

Пистолет полицейского с глухим лязгом упал на землю, он схватился здоровой рукой за простреленную и с воем стал кататься по земле, объятый пламенем, обезумевший от боли и ожогов.

- Дети огненных цветов, ..ать их! - невнятно прорычал Док и его квадратная фигура снова замаячила впереди, удаляясь.
Сивуш почувствовал что задыхается от смрада, от нереальности происходящего и рванул ворот рубахи. Вдох-выдох. Встать. Справа, судя по булькающим звукам, выворачивало Римма.

Док куда-то пропал и дальше они шли вдвоем, шатаясь, спотыкаясь, поддерживая друг друга, обходя костры из горящих шин и перевернутые машины, с трудом перебираясь через баррикады из мусора.
Весь мусор, который десятилетиями производил этот несчастный город, весь мусор, начиная от бумажной упаковки и заканчивая сломанным холодильником, весь человеческий мусор ожил за одну ночь и заполонил улицы своей таинственной грязной жизнью. Чувствуя животный ужас перед все более оживающим и наступающим мусором, Сивуш и Римм двигались на север, инстинктивно избегая скоплений озверевшей толпы.
Несколько раз Римм останавливался и начинал плакать, толи от дыма, толи от переполняющих его эмоций, но скрипач тащил его все дальше - все ближе к какой-то своей, еще бесформенной цели.
Раз-два-три, раз-два-три - маршировали белые обезьяны внутри Одиннадцатого Кипариса. Потом обезьяны начали пританцовывать по кругу, напевая в стиле реггей:
...Миллион дождей цена
Чтобы рухнула стена.
Чтобы рухнула стена-а.
С добрым утром.

''На углу 43-ей'', с трудом читалось на разбитой и перевернутой вывеске. ''Музыкальные инструменты Фрэнка Джибла''
- Зайдем? - в кривой ухмылке Сивуша появилось что-то волчье. - Пережив такую волшебную ночь я хотел бы сыграть утреннюю песню для своей самой любимой девушки.

''На углу 43-ей'', с трудом читалось на разбитой и перевернутой вывеске. ''Музыкальные инструменты Фрэнка Джибла''
- Зайдем? - в кривой ухмылке Сивуша появилось что-то волчье. - Пережив такую волшебную ночь я хотел бы сыграть утреннюю песню для своей самой любимой девушки.
Навязчивое пиканье, от которого до этого Сивушу удавалось отмахиваться стало громче. Так же как и какие-то странные голоса в голове.
«-Что он сказал…?
-Что-то про то, что хотел бы сыграть песню своей девушке.
-Ясно. Очередной обкуренный романтик. Выяснили личность?
-Нет. При нем не было никаких документов, хотя у меня ощущение, что где-то я его видел….»
Голоса резали как острые края разбитой витрины. И Сивуш даже зажмурился, пытаясь вновь нырнуть в мешанину крови, огня и криков. Там было все так легко и правильно! Там он был силен и свободен. Он же собирался громить магазин….
«Попытаемся привести его в чувства. Только будьте осторожны – после таких доз пациент может быть весьма агрессивным»
-Вы слышите меня? Вы можете открыть глаза?
Какой-то странный блин плавал перед глазами, произнося слова и не давая вновь отключится. Сивуш поморгал глазами и блин, хоть и не до конца, сфакусирывался в лицо молодого доктора в синей униформе. Лицо было знакомым.
-Док?
-Зрение в норме. Я – Доктор Элридж. Я был с вами в операционной, вы меня помните?
-Нет…
-Что помните?
-Огонь. Улицы в огне. Кровь. Много крови и трупы. Революция, да? Белые макаки в хороводе. Наркотики. Магазин на 43-й и огонь…. – Сивуш попытался приподняться на локтях, вглядываясь в окно, но не увидел ничего кроме косых лучей солнца, пробивающихся сквозь жалюзи.
-Ясно, - кивнул Док. – Бред как по учебнику. Мой вам совет: когда в следующий раз будете мешать вино с «кислотой» в таких дозах подумайте хоть немного, ладно? Вам повезло что те, с кем вы это творили, догадались привезти вас к крыльцу больницы.
-Так переворот.. он был?
-Только в ваших забитых наркотой мозгах, молодой человек! Отдыхайте. Я пришлю медсестру взять анализы.
-Но я вас там видел!
-Вполне возможно. Вы иногда приходили в сознание и реальность, насколько вы ее воспринимали, могла быть интегрирована в наркотический бред. Не переживайте по этому поводу – вам вполне хватит других.
-Доктор…,а моя скрипка?
-Не знаю. – Доктор, явно поглощенный уже другими мыслями передернул плечами. - Спросите у медсестры. Или у полиции.

-Не знаю. – Доктор, явно поглощенный уже другими мыслями передернул плечами. - Спросите у медсестры. Или у полиции.
Голова гудела. Все тело было каким-то ватным и, в общем и целом, Сивуш чувствовал себя достаточно скверно. Вино? Кислота? Ах да, они же пили вино с теми славными ребятами - там еще звучали бонги и пела флейта...
С трудом сосредоточившись на том, что происходит "здесь и сейчас", Сивуш чуть повернул голову и повел по сторонам взглядом. Стерильно-белый цвет. Стены, потолок. Зеленоватая ширма возле его постели - на таких чистых простынях он не лежал уже очень давно.
Доктор, по всей видимости, уже ушел дабы заняться другими делами, а в поле зрения Сивуша, словно из ниоткуда, возникла сестра милосердия, за плечами которой чувствовался солидный опыт. Деловито поправляя его подушку и какие-то трубки, тянувшиеся к его руке, она тихонько ворковала:
- Такой молодой и не знаешь, на что жизнь потратить. Нашел бы лучше себе девушку хорошую, работу, создал бы семью. Неужели травить себя в компании таких же бездельников лучше?
- Я... У меня... - в горле было сухо, слова давались с трудом да Сивуш толком и не знал, что ей ответить. Не может же он оправдываться за то, чего не делал? Или?
- Ну-ну, все образуется. Я уверена, что у тебя все наладится, - дежурные слова, даже если на самом деле она так не считает. - А сейчас отдыхай. Постарайся уснуть.
Глаза на самом деле закрывались, но одна вещь не давала покоя. Потому Сивуш снова завертел головой.
- Скрипка! Моя скрипка - где она?
- Дорис? - видимо в дверь палаты заглянула еще одна сестра - за ширмой Сивушу было не видно. - Как он? К нему тут посетители, говорят, что он им обрадуется.
- Все посетители потом, - женщина, что поправляла его подушку категорично уперла руки в бедра. Шоколадный цвет ее кожи странно контрастировал с зеленой униформой.
- Но...
- Сивуш! Сивуш, ты там? - голос, нетерпеливым гостем ворвавшийся в палату из коридора был знаком. С ним еще ассоциировались звуки флейты.

-Сивуш! Сивуш, ты там? - голос, нетерпеливым гостем ворвавшийся в палату из коридора, был знаком. С ним ещё ассоциировались звуки флейты. Сивуш снова почувствовал дурноту, сознание, перегруженное событиями, неожиданностями и чем-то ещё, чем-то тоже извне, вторгшимся бездарно, цинично и грубо, ("может, и впрямь наркотой?" - мелькнула и погасла мысль), забалансировало на грани обморока. Обрывки флейтовой мелодии, ассоциировавшиеся с голосом из коридора, исказились и почему-то трансформировались в гортанный чаячий хохот. Знаете, бывает - идёшь под парусом, вдруг ветер р-рраз! - и стихает... Плавно так, постепенно, словно издевается... И ты понимаешь, что теперь уже неизбежно придётся опускать реёк со ставшим бесполезным парусом и наваливаться на тяжеленные дубовые вёсла. И в этот момент откуда-то появляется чайка, кружит низко, почти касаясь верхушки мачты, и вот так же ржёт... Зараза... "Господи! Какие мачты? Какие вёсла?!" - каким-то отстранённым уголком сознания успел подумать Сивуш, отродясь не ходивший ни на чём тяжелее прогулочной лодки, а уж тем более - под парусами. И провалился в небытие.