Самурай медленно поднялся и осмотрелся вокруг. Кругом гнили тела убитых. Победители ушли, бросив их здесь, на этом бескрайнем поле. Острая боль пронзила бок и спину. Самурай посмотрел на рану. Сквозное круглое отверстие зияло в боку. Сделав несколько шагов, он качнулся и посмотрел на закат. У этого оружия нет чести... Он избрал путь воина. Он сорок лет шел по нему. Бессчетные схватки, тренировки, медитации. Он совершенствовал свое тело и дух для этого пути. И вот... его победил крестьянин. Этот мир меняется. Те, кто раньше собирали рис, теперь вершат судьбы на поле боя. Теперь не человек вдыхает силу в оружие, а оружие вдыхает храбрость в человека. Самурай не мог этого понять. Теперь крестьянин, проведший на учениях месяц, ровня самураю, тратившему годы на тренировки. Раненый в сердцах сплюнул кровью на землю. Шаг. Теперь все сражаются, ползая у земли, как крысы, а не гордо вышагивая, бросая вызов врагам. Люди в страхе за свою жизнь забыли о чести. Без чести война перестала быть войной. Она стала убийством. Шаг. Теперь, когда убивать стало проще, чем дышать, этот мир захлебнется в крови, и таким как он нечего будет здесь делать. Он вспомнил свою первую победу. Победу, которую он добыл потом и кровью. Это была честная победа, и все признали это. Потому что в те времена война была церемоний. Долгой и трудной. Когда на весы возлагалась жизнь, и человек отстаивал свое право на нее. А теперь жизнь ничего не стоит. Ничего. Шаг. Самурай падает в траву.

Маленькая философская зарисовочка:

Снежинка… хрупкая частичка зимы. Такая маленькая и такая большая. Одна снежинка почти незаметна, а миллионы укрывают землю белым покрывалом.
Снежинка… такая уникальная. Невозможно отыскать две даже отдаленно похожие. У каждой свой узор, своя судьба. Одна снежинка упала на землю, затерялась среди пожухлой листвы, растаяла. Вторая приземлилась на мою перчатку. Белое на черном. Миниатюрная паутинка, целое произведение искусства. Но, увы, ее не сохранить, ее видишь только ты, и она жива лишь в твоей памяти. А третья снежинка присоединилась к себе подобным, вместе образующим маленький сугроб. Эта малышка может прожить до весны, а может не увидеть и завтрашнее утро. Судьба…
Снежинка… легкая, воздушная. Так похожа на нас, и так неповторима. Целый гимн зимы. Снежинка...

Небольшая лирическая зарисовка.

Мне сегодня хотелось проснуться на пожелтевшей траве под сиреневым небом. Мне хотелось проснуться и дышать холодом и осенью, и долго смотреть в пустоту, и, протянув руку, коснуться облака…
Я открыла глаза. Я увидела пыль и потолок. Вышла из дома. Надо мной цвело небо. Я посмотрела вверх – и удивилась, здесь небо обычно блестит, как сталь, а оно цвело. Сиреневым, синим и белым. Так красиво, что хотелось сесть на асфальт и долго-долго смотреть вверх, пока не опадут эти цветные лепестки с небес.
Было грустно, легко и светло, и хотелось дышать и молчать. И по-прежнему хотелось осени. Легкой и грустной, мокрой и тихой, серой и золотой, свистящей и смеющейся осени.
Приходящая, беспричинная грусть. Смотреть на цветущее небо. Или закрыть глаза, и представлять ледяные воздушные замки, которые плывут где-то там, как белые-белые киты, над землей. Обнять это тихое, цветущее небо, и перебирать в ладонях звезды, а потом ссыпать их в вазу и поставить на подоконник.
Тихая, беспричинная грусть. Взлететь – куда-то вверх, чтобы быть где-то между сном и явью, ночью и днем, звуком и словом…
Улыбнись мне, город. Разбросай по асфальту полосы солнца, развесь яркие плакаты, выведи на прогулку веселых людей – мне будет легче. Улыбнись мне…
Мне не больно, не горько, просто мне сегодня хотелось проснуться не здесь. Просто меня сегодня любит моя грусть… Но если город, мой милый, осенний город, ты есть, то сделай так, чтобы моя грусть, исчезая Чеширским котом, оставляла улыбку на мокром асфальте.

Ультрадесант, Враг у наших Ворот. Враг самый омерзительный из всех наших противников. Это богохульники, предатели и еретики, отвергнувшие слово Божественного Императора. Проклятый Легион Несущих Слово. Тех, кто некогда поклялся нести слово и волю Божественного Императора, а сами подло ударили в спину. Они окружили нашу крепость несметными полчищами культистов, гонят их вперед живым щитом. Они помнят, как мы уничтожили их силы на Калте. Помнят, что каждый новобранец бился как десяток ветеранов. И говорю вам, и здесь они не получат победы. Они хотят увидеть нашу кровь, но захлебнуться в своей. Наша боевая баржа встала на ударной орбите и готова обрушить на нечестивцев священный огонь. Новые отряды наших братьев придут нам на помощь. Мы выбьем предателей с этой планеты и втопчем их нечестивые сердца в грязь. Сам Божественный Император с нами. Наш примарх смотрит на нас. Вперед братья. Убьем предателей, сожжем еретиков, вышвырнем нечисть.


Слушайте меня, презренные Ультрадесантники. Вам не победить. Тысячи тысяч верных Хаосу стоят у ваших стен. Это говорю я. Тот кто сражался с вами десять тысяч лет назад. Вы радуетесь тому, что смогли остановить наш удар, но в этом не ваша заслуга, а лишь промах нашего примарха Лоргара, бросившего на ваш оплот только половину воинов. Это и только это дало вам шанс выжить. Но сегодня этого шанса у вас не будет. Вы окружены, вы уповаете на помощь с орбиты. Но линкор Черный Крестоносец уже вступил и скоро уничтожит вашу орбитальную поддержку. Победа будет принадлежать Хаосу Великому и Неделимому. Лживый Император вам не поможет. Сдавайтесь и примите его руку, и вам будет дарована вечная жизнь, и служение великой цели освобождения галактики от деспотии трупа на троне.

Редактировал орфографию. Цензор Оррофин

...
Ребра темницы трутся о плечи. Дышать нечем.
До рассвета совсем чуть-чуть.
Изрешеченное солнце сквозь прутья грудью пробивается и на коленях моих клетками умирает, истощенное, больное.
До рассвета моей жизни.
Я потерял что-то, иначе бы в тюрьму не пришел, сам, без чьей-либо помощи, а теперь мощи солнца по щекам хлестаю, чтоб очнулось, глупое – ему над миром светить. Ему рассказать обо мне и тех, кто не со мной.
Я уже его слышу.
Тех, кто за меня жил, мной думал. Крылья чешутся, запаршивели, видно, в такой грязи, немудрено, не отвалились бы – тогда все равно, будет рассвет, нет ли.
А слышит он меня?
Пробую повернуться, проснуться, рассыпаться крошками хлебными с мокростью плесени, чтобы собрали в ладони стражники черствые, к губам поднесли. Дыхание бы пил, а там и ожить можно.
Где же ты, где.
В безмолвии плавится мозг, и на ниточку минут нанизываю слова бессмысленные, смысл теряющие и просто обыденные, не понимаю, зачем свет оставил, архангелом был в золоченой кирасе, теперь в темноте паршивею медленно. Грязь под ногтями – не самая страшная грязь, только б выйти отсюда. Только б музыка эта зовущего горна во мне прекратилась!!!!!!
Уснуть бы. Надолго.
...

Ласковое солнышко весело жмурилось в тающей синеве, глядя на пушистые верхушки стройных сосен. Деревья шумели под напором молодого ветра, крепкой дружиной выстроившись над обрывом реки. Галдящие стрижи сновали над водной гладью, то и дело ныряя в песчаные норки, вырытые в берегу. На самом краю обрыва, глядя на все это чудесное безобразие, сидел воин. Среднего роста, крепкого телосложения, широкие плечи таили скрытую силу, но опытный глаз видел и кошачью гибкость, до поры укрытую мастерством. Глаза выдавали в нем человека много повидавшего на своем веку, но так и не сумевшего озлобиться на этот мир. Изредка он улыбался и тогда, в уголках глаз, брызгали стайкой веселые морщинки.
Потянувшись так, что хрустнули кости, воин лениво повалился на спину и увидел человека отделившегося от темной стены леса, идущего к обрыву. Было нечто странное в походке идущего, какая-то звериная настороженность и вечное недоверие к миру. Узкие глаза, цвета неспелой смородины, цепко охватывали каждый кустик на пути, каждую мелочь сияющего летнего дня.
- Вечно ты ищешь подвохи Волчара, – добродушно усмехнулся лежащий.
- Я оборотень, – беззлобно отозвался подошедший и присел рядом.
- Не поспоришь, - согласился воин – однако пора бы привыкнуть, что там, где спокоен я, можно быть спокойным тебе.
- Ты вождь, - глядя на плавный бег реки, отозвался оборотень – тебе положено быть спокойным.
Какое-то время они молчали, наконец, оборотень спросил – Скажи Улмо, что ты знаешь о Темном?
- То же что и все, – отозвался воин – почти ничего. Он сорвал травинку и принялся жевать ее, задумчиво глядя в небо.
- Говорят он почти бог, – после недолгого молчания сказал он – я не знаю, если честно, верить или нет.
Оборотень не оборачиваясь, кивнул.
- Можно вопрос? – спросил он осипшим вдруг голосом.
- С чего это ты стал спрашивать, можешь ли ты задавать мне вопросы? – удивленно приподнялся на локте Улмо.
- Ну, - смущенно протянул, пожав плечами, оборотень и умолк.
- Слушай, Волчара, не темни, выкладывай, что там у тебя?
- Почему ты взял меня в клан? – обернувшись и глядя ему прямо в глаза, спросил Волк.
- Глупый вопрос, - спокойно отозвался воин – мы вместе дрались за империю и вместе шагнули в портал. А то, что нас разбросало на время так то не наша вина верно?
- Но от меня же никакой пользы, – не унимался Волк – воин я никудышный, маг и вовсе плохой, а про все остальное я вообще помолчу. Одно то, что я оборотень, заставляет честных людей творить охранные знаки по ночам и просить защиты у богов.
- Я был бы плохим вождем, – хмуро промолвил Улмо – если б ждал от друзей только пользы. Этот новый мир не менее суров, чем тот, из которого мы ушли. Мы стояли плечом к плечу там и я не вижу причин почему я должен отвернуться от своих людей здесь. Мы клан друзей ты еще помнишь?
Оборотень кивнул.
- Ты не спроста затеял этот разговор Волк, - сказал воин, глядя в напряженную спину оборотня – тебе что-то известно?
- Нет, - Волк передернул плечами и тихо продолжил – просто сны последнее время сняться нехорошие и мучают дурные предчувствия. Мир изменяется, – произнес он – и мне кажется виной тому они. Неназываемые.

Звонок в дверь. Подойдя к двери, я на секунду остановился, сердце непроизвольно екнуло в груди- неужели это Она? Да нет же, не может быть, о ней ничего не было слышно уже больше года, но… Но это не передашь словами, как будто кто-то шептал мне на ухо: «Да это точно она, ты же знаешь! Ну кто еще может прийти в двенадцатом часу ночи?»
И еще один настойчивый звонок.
- Привет, - сказала она легко и беспечно, как всегда. – Не ждал меня?
И что можно было на это ответить? Что ждать ее – это как ловить первый порыв весеннего ветра? Что она мне мерещилась бессонными ночами и что ее я иногда забывал на целые месяцы, полные работы и хлопот.
- Ждал, проходи.
А она ничуть не изменилась, все такая же худенькая и юная, как студентка, несмотря на то, что та страшная цифра «тридцать» уже не за горами. Только раньше у нее были рыжие волосы, а сейчас темно русые, и чуть длиннее… Но они все так же на кончиках вьются колечками, которые так приятно накручивать на палец. А у глаз появилась тоненькая сеточка морщинок.
- Ты сделал ремонт? Мне нравится, правда в коридоре стало чуть-чуть темновато, - сказала она, снимая пальто. Она немного нахмурилась, захотев поставить сапоги на привычную для нее полочку для обуви, и не найдя ее.
- Я ее выкинул три недели назад, теперь вся обувь здесь, - я открыл створку шкафа. Она широко улыбнулась и крепко обняла меня, бросив сапоги посередине коридора. А я ее…
- Будешь чай? – ее волосы пахли ванилью и зимней свежестью. И она снова тут, со мной, рядом. Такая близкая, теплая, родная! Казалось бы и не было того года без нее.
- Ну конечно! А зачем ты думаешь я к тебе пришла? – она лукаво улыбнулась и, отстранившись от меня, побежала на кухню.
А действительно, зачем? Чтобы через месяц, а может даже через два снова внезапно исчезнуть из моей жизни, как будто ее и не было, вырваться из моих крепких объятий в столь любимую ей ночную жизнь с постоянными вечеринками, вином.
- О ты даже мою кружку оставил! Она же тебе так не нравилась, - послышалось с кухни. Зайдя туда, я минуту смотрел, как она ловко управляется с окружающими ее предметами, теребит моего старого и также любящего ее кота. И в гудящей голове как туго натянутая струна вибрировал лишь один вопрос.
- Слушай, а что будет, если однажды ты вернешься, а я скажу тебе на пороге. Что у меня жена и маленький ребенок?
Она посмотрела на меня своими золотистыми глазами и просто ответила
- Я скажу привет и войду в квартиру.

Когда ты умрешь, я не стану валять дурака. ©

Окровавленное солнце бессильно падало за горизонт. Раскаленный за день песок плавился и струился меж пальцами, обжигая кожу. Я скрипел зубами от бессилия и злобы и смотрел, как ты умираешь. Зной пустыни стекал с вершин барханов и растворялся в ложбинах. Скоро, очень скоро придет леденящая мгла. Она укроет нас и твое холодеющее тело раствориться в ней. Я закричал. Я больше не мог молчать. Я катался по песку, в бессильной злобе молотя руками. Я выл и рвал на груди одежду. Тебя больше нет! Тебя больше нет! Тебя…
Сколько раз мы дергали смерть за усы? Издевались над ней. Ходили по самому краю и смеялись ей в лицо. Почему мы думали, что это будет вечно?

Удар, пируэт, уход. Снова удар, быстрый как вспышка молнии. Ты смеешься, глядя мне в глаза. Скользишь по краю черты, я знаю, ты дьявольски опасна, но еще более красива.

Зачем, зачем мы сделали это? Наверное, мы просто не могли иначе. Иначе, не стоило жить.

Их было много, а нам было смешно. Мы убивали быстро и страшно. Мы были ангелы смерти. Мы заигрывали с ней, флиртовали. Нельзя флиртовать со смертью. Но нам хотелось. И мы лезли в самое пекло.
Кровь была всюду: брызгала фонтанами из перерезанных артерий, стекала ручьями по каменным плитам пола, заливала фрески на стенах. Мы были с ног до головы перемазаны чужой кровью, чужой, не своей! Мы убивали! Скользили как тени, неслышно и стремительно, уклонялись от ударов и били сами. Нас переполнял восторг от собственного могущества.
Бойня. Мы устроили бойню в храме лезвий. Тех самых пресловутых лезвий, что держали в страхе весь город. Ну, как же - лучшие клинки империи. Мы убивали их как хотели. Они были бессильны. Так бессилен ремесленник перед мастером.

Мгла упала на пустыню. Я не мог шевелиться, упал без сил, едва сумев положить голову тебе на грудь. Я не хотел отпускать тебя. Но смерть смеялась надо мной. Она не любит, когда с ней флиртуют.

Несколько дней мы шли на север. Ты слабела с каждым днем, но во мне жила надежда – мы успеем. Смерть шла за нами по пятам, но разве это в первый раз?
Мы не успели. Она настигла нас, распласталась над нами белесым обжигающим небом, повисла в зените яростным солнцем, струилась у нас под ногами расплавленным жаром песка. И я потерял тебя.

Те, что шли за нами в надежде настигнуть, были глупы. Они не были посланцами смерти. Они были слепыми загонщиками. Смерть всегда играет по своим правилам.

Тебя больше нет, а значит, мне нет смысла идти на север. Я рассмеялся в лицо вплывающему над горизонтом солнцу. Я смеялся в лицо смерти. Я больше не флиртую с тобой! Я иду убивать тебя! Я иду убивать смерть!

Я накрыл твое тело плащом, скрестил клинки у тебя в изголовье и бросил к ногам фляги с водой. Тому, кто идет убивать смерть, нет пути назад. Я вздохнул полной грудью, поправил перевязи мечей и двинулся прямо на юг.

Когда ты умрешь, я не стану валять дурака…

- Война парень… Война - это всегда кровь, война - это всегда ужас и боль. В войне юноша нет ничего романтичного – сказав это, ветеран потер белесый шрам пересекавшие его лицо снизу вверх, встал и направился к стойке – пару темного – бросил он трактирщику.
Они находились в таверне приграничного городка. Встреча их была абсолютно случайной, но не случайным был разговор.
- Война кажется тебе романтичной, – произнес ветеран, обернувшись к собеседнику и опершись локтями о стойку. Но поверь мне, романтикой там даже и не пахнет. Хотел бы я посмотреть на твое лицо, когда рядом с тобой убивают твоих друзей. И что, скажи ты мне, романтичного в разваленном надвое ударом топора сопернике? А представь врага со вспоротым животом удивленно разглядывающего собственные внутренности, где тут романтика? Ветеран удрученно покачал головой – нет ее. Он взял пиво и вернулся к столу.
- Война - это работа и зачастую в войне побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто упрямее, хотя упрямее, не то слово. Ветеран сделал глоток и задумался, глядя на увешанные оружием стены. Я бы сказал тот, кто сильнее духом. Он удовлетворенно кивнул - именно так юноша, тот, кто сильнее духом.
Однажды на заре моей юности, я тогда был моложе тебя. Мы брали штурмом один городок, времена тогда были смутные, сам черт не разберет, кто против кого воевал. Мы были на стороне короля и считали себя правыми, как впрочем, и те которые защищались. Так вот, городишко-то был так себе, но не выходило у нас никак и все тут. Мы бросались на него как бешенные псы, и каждый раз теряя друзей, откатывались обратно. Нас было больше, мы были лучше вооружены, но люди на стенах были сильнее нас духом.
И даже когда к нам подошла подмога, мы ничего не могли сделать.
Там юноша я и увидел настоящий пример воина сильного духом. Когда тараном взломали ворота и когда в пролом бросили тяжелых латников, всего один единственный человек встал на защиту. У него не было ничего кроме копья, но у него была вера и сильный дух. Видел бы ты, что он творил, его удары были разящей молнией, он вертелся как волчок, отражал, нападал, разил направо и налево, злой, окровавленный и бесстрашный. Это длилось недолго, но он не дал нам ворваться до прихода подмоги. Завязалась настоящая сеча, и я потерял его из вида, скорее всего его убили, но он сделал главное, он сломил наш дух. Мы так и не ворвались в тот вечер в город. А на утро ворота были закрыты вновь, правда, теперь проход был завален обломками дерева, камнями и мусором. Мы так и не смогли взять тот город, пришлось осадить его и ждать катапульы.
Люди внутри понимали, что они обречены, но ни один из них не запросил о пощаде, ни один! Вот это юноша и есть стойкость духа!
- А что это была за город? – спросил юнец, возможно, впервые в жизни задумавшийся об иной стороне войны.
- Увы, я не помню, - тяжело вздохнув, ответил ветеран. Тот город выжгли до основания и сравняли с землей, никто не уцелел. Но именно тогда я понял главное, глупо сражаться за правду, ибо у каждого она своя, глупо сражаться за деньги, ибо их всегда не хватает, еще глупее сражаться за веру, ибо не нам указывать людям каким богам им молиться. Для этого у них есть сердце. Я сражаюсь за ЧЕСТЬ! Честь юноша это то, что у тебя невозможно отнять, если ты сам не потеряешь это. Честь во все времена, у настоящих людей, стоила дороже любых денег. Честь - это то, что позволяет тебе смотреть людям прямо в глаза, невзирая на ранги и полномочия. Честь - это все, что есть у настоящего воина.
Ветеран закинул за спину секиру на ременной петле и положил перед юношей маленькую медную монету – запомни юноша простую истину, у всякой монеты две стороны. Встать на тропу чести трудно, очень трудно, а оступиться на ней легко, вот только после этого вернуться туда уже практически не возможно.
И он не оборачиваясь, вышел.
Юнец еще долго смотрел вслед воину в доспехах носивших следы многих сражений. Он думал, и хочется верить, что в его голове рождались правильные мысли.

Шарманка бренчала на свой старый изъеденный лад. На небе сгущались тучи. Ветер становился всё сильней и сильней. Громко хлопая на ветру плащом, на мостовую площади спустился шарманщик.
- Привет, Старушка! – вскричал шарманщик и похлопал шарманку по крышке и прокрутил ручку.
- Другую сторону давай! – поскрежетала «Старушка» - самой надоел ентот лад!
- Но «ентот лад» мой любимый лад! – лишь посмеялся шарманщик и пошёл по улице, по которой скоро пройдётся шторм.

Что такое утро в книжном магазине?
Это невыспавшаяся я звеню ключами, открывая дверь в мир, мир знаний, приключений, чужих эмоций и страстей… Это запах особой книжной пыли и кофе, который я завариваю сразу как пришла на работу… Это люди, с сияющими глазами, которые пришли даже не ко мне, они пришли в этот мир – мир книги.
Утром здесь всегда тихо и спокойно, можно приласкать обложки и услышать шепот страниц, зовущий тебя в наполненное смыслом содержание… Утром, можно нежно взять книгу в руки и погрузиться в мир, которого нет…

Стихотворение в прозе


Уходить в осенний туман легко, легко окунаться в него, легко растворяться в нем, легко говорить прощай вместо пока.
Что останется после? Разноцветные дни - картинки в альбоме памяти, подаренные книги, два одинаковых брелка на связке ключей, несколько взглядов, которые не выведешь никаким порошком забвения, дежурно-приятельский звонок раз в месяц и две чашки на грязном столе.
Наверное, это не разум в напудренном судейском парике строго вынес вердикт, и не сердце, захлебываясь в потоке упреков и слез, прокричало его за меня, это придумала осень, осень и музыка.
Но, послушай, если ты выходишь на мокрую от недавнего дождя, словно вспотевшую улицу, мягко закрываешь дверь, и слово прощай отдается в тебе пружинящей легкостью, разве это не правильно? Все вовремя. У каждого будет завтра, щемящее, одинокое, пронзительное завтра, в котором никто не нужен, потому что есть осень, осень и музыка.
Уходить в осенний туман легко, сладко и щемяще-благодарно, ведь разве это не все, что останется после - память и мягкое, улыбчатое спасибо?
Разве стоит пытаться воскрешать мертвых, реанимировать полутрупы? Зачем, скажи, портить себе это магическое, обещающее - все! - завтра, в котором любовь может стать не копеечным подаянием прошлым клятвам и не оброком, которым надо нести из чувства долга, а волнующей мякгостью, близостью, осенью?
Уходить в осенний туман легко, только если ты закрываешь дверь за прошлым, а не обрубленным в приступе раздражения и усталости друг от друга будущим.
Завтра и ещё, может быть, тысяча завтра расставят все по своим местам, покажут роль каждого движения в изломанном сюжете нашей жизни, и вовремя сказанное прощай окажется последним аккордом осени, моей яркой, щемящей, сладкой и такой родной осени.

Мрак…
Я даже не знаю, открыл ли я глаза.
Тишина…
Я не слышу даже своего дыхания. Пытался петь, но и голоса своего не слышу.
Я не чувствую земли под ногами, воздух которым дышу, пространство вокруг меня. Всё что я думаю, воображаю ощущения, это лишь констатации фактов.
Да, здесь тихо.
Да, здесь темно.
Да, здесь нет ничего.
Да, я мёртв.
После погружения 30 минут я мог слышать, мелкие шорохи, своё дыхание, свои мысли. На сорок пятой минуте у меня отключилось зрение. Меня пронзал страх, что я наткнусь на что-то упаду и разобьюсь на смерть. 60 минуте я перестал чувствовать движение, как и почву под ногами. Тогда начались мерещится отрывки прошлого. Мои грехи, ошибки, слабости, то что я любил, ненавидел, то что забывал…
Я потерял всё. Себя, и мир во круг меня. Пустота поглотила то, что когда то было мной.

Тепло... Надежно... Защита...
Пылает огонь в камине, разгоняя мрачный холод старого замка... Я смотрю в глаза своему отражению в оконном стекле... Ты - силуэт возникший в его глади...
Твои руки скользнули по моей талии, привлекли меня к тебе... Спина прижалась к твоей широкой груди... Уют
Моя макушка привычно устроилась под твоим подбородком, случайно выбившиеся волоски за прически щекочут твой нос... Спокойствие...
Я поднимаю глаза к небу... Слеза сорвалась с ресниц, твое объятье стало крепче... Твоя...

Навечно... Камнем слово падает с твоих губ. Приговор.
Шрам на шее. Подпись. Печать под приговорм.

Гмм

***
Демонолог воззрился на появившееся существо.
-Ну, так кто же ты?
-Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо! - пафосно начал демон.
-Фи, - перебил его демонолог, - опять неудачник. Вечно мне не везет...
***
-Учитель, скажите, а в чем сила? Для того, что бы править мирами! Разить злодеев, спасать принцесс? В чем?
-А? А, в той голубенькой бутылочке.
***
-Вот скажи,а почему земля круглая?
-Из-за сил притяжения. Все к центру равномерно притягивается, вот и получается...
_______
Демон сидел и грустил. Он явно не укладывался в график. В последнее время все труднее было удерживать Землю в форме шара. Как он не старался, она все время приплюснута с двух сторон. Да и вобще, то там убудет, то здесь прибудет. Трудно. Демон тяжело вздохнул и принялся устранять очередную неправильность в форме Земли.
***
Круглая Земля. Вариант второй.

-Вот скажи,а почему земля круглая?
-Из-за сил притяжения. Все к центру равномерно притягивается, вот и получается...
_______
Демон тяжело вздохнул. А вы попробуйте поддерживать иллюзию шарообразности Земли столько времени! Тем более с выходом человечества в космос все усложнилось: приходилось скрывать плюс ко всему ещё слонов и черепаху.

Отец всегда говорил мне: «Главное, сына, это головой думать. Вот ты сейчас стоишь, молчишь, меня слушаешь. А должен думать, как же я узнал о…» далее следовало рассмотрение моей очередной выходки и дальнейшая за неё расплата. Отец прекрасно помнил себя в этом возрасте, когда клыки ещё только режутся, а жажды приключений уже на восьмерых толстых, потому и смотрел на мои проделки сквозь пальцы, во всяком случае, когда меня не ловили.
Я поёжился, вспоминая отцовские «уроки мышления», и почесал зад. Сейчас мне умение сначала думать, а потом делать весьма пригодилось бы, а потому, стоя под мелким моросящим дождём у указательного столба на распутье трёх дорог и изучая доску объявлений, я усиленно пытался следовать заветам батюшки. А дело было вот в чём: какая-то сволочь приколотила к столбу пергаментный свиток с моей рожей! Причём изображённой явно по памяти и не совсем трезвой: клыки чуть ли не в ладонь, носом можно открывать бутылки, заострённые уши выглядят лезвиями боевой секиры, а глаза…хмм, похоже эту часть рисовали с обожравшегося хряка. Словом, не честный тролль, а бес знает что! Ниже сего портрета было нацарпано «Риг», а ещё чуть ниже корявые пять столбиков. На универсальном языке символов это значило: пять сотен. Какими деньгами не уточнялось, но сумма всё одно – приличная, а уж за голову одного единственного бойца – вообще в самый раз. Не так много, чтобы эту голову порвали в процессе доставки, но и достаточно, чтобы заинтересовать много народа. Я натянул капюшон своей куртки по самый нос и, сорвав объявление, сошёл с дороги и затерялся между деревьями. Через несколько часов дождь прекратится и поднимется такой туман, что меня даже на опушке, рядом с трактом никто не найдёт, разве что нечисть какая сунется, но уж ей-то я найду чем ответить!

Я это сделала... Я зажгла... Зажгла тебя. Не файерболом, не банальным заклинанием, а танцем. Танго. Я внутренне торжествующе смеялась, видя огонь бущующей под всегдашней коркой льда твоих глаз... Ты вел меня сквозь море, нет, бушующий шторм музыки, добиваясь бесприкословного подчинения, реакции на малейшее твое движение... Ты был огнем, огнем под коркой льда... Я отражала этот огонь, принимая его в себя и отдавая обратно. Я была этим огнем,ты был этим огнем - и из него родились Мы. Пара.

Нас сделал ОН - танец. Огненный танец - Танго

Мама

-Не подходи.
Рыжий воротник пальто взъерошился настороженно.
- Просто не подходи. Я отсюда скажу.
Вот так. Смотри на нее, смотри. Войдет отец, и она снова тебе улыбнется, так тепло, что в душе завоет болью непонимающая обида: почему? Почему нельзя так – на самом деле? Без лезвийной кромки льда в зрачках, без стылого осадка.
- Вот твоя комната. Располагайся. В нашей комнате тебе делать нечего.
Смотри на нее, смотри, дрожа костяшками стиснутых рук, в постыдно-детском бессилии. Ты готов простить ее и принять? Молодец, запиши в свой юбилейный блокнот, и средний пряник на полке из двух все ждет твоей руки, что смахнет пыль.
Кошка пробилась, носом протискиваясь в щель между косяком и тяжелой дверью.
- Мяу.
Возьми кошку на руки, что ли. Чего теперь, она уже ушла.

Отец устает на работе, но увлеченному человеку усталость физическая – не повод все бросить, и он идет на балкон с длинным древком от граблей, с одной стороны снабженным гуманизированным наконечником. Если это копье – ты балерина, но отец тренируется с ним каждый день, с 17 лет, и.. пожалуй, в его руках это копье.
Отцу тяжко на работе. Загнанная в таблицы жизнь, переведенные в цифры людские судьбы, тысячи знакомых заочно – кто из них так же неспокоен в полнолуние, кто из них, смеясь, отличит скалагрим от ламелляра? Да никто, убеждает себя отец, уже никто. Каждый вечер он делает махи и выпады. Каждый вечер он живет.

Напиши эту историю. Выплачься, Word все стерпит. У тебя непьющий отец, у тебя красавица мать, которая прекрасно готовит и никогда не ругает за опоздания. У тебя милые ненавязчивые друзья. И ты набиваешь символ за символом по гладким клавишам ноутбука с двухъядерным процессором, символ за символом пляшет курсор.

Она говорит по телефону, смеется. И музыкальный центр выключается сам собой, беззвучно выпуская в эфир сигналы. Она улыбается и смеется чьей-то шутке, сцеживая в отверстия телефонного динамика свое расположение. Ты ненавидишь ее собеседника, ревнуешь и ненавидишь. Ему она не сказала «не подходи», и рыжий воротник лежит так ровно, будто спит пушистый солнечношерстый зверь.

И ты остервенело стучишь по клавишам, как машет воображаемым копьем отец. Завтра.. хорошо, послезавтра все изменится. Все будет хорошо. Она улыбнется тебе, она скажет «Подойди».

Пусть бы отец пил, пусть бы она ругала за опоздание на пять минут, на две минуты, пусть будет угол и голые стены!!! Шаг-выпад-шаг-наконечник вверх.
Чуп-чуп-чуп шелестят клавиши.

Она так искренне смеется кому-то в трубку телефона.

. Всё началось с конца.

Сколько ни гляди, вся земля была в холмах. В зелёных круглых холмах. В начале здесь был лес.
Двое на вершине холма стоят уже третий месяц, и ни один не пошевелился. Вчера был дождь, вся земля была сырой, а ветер обдувал вершины холмов пытаясь сдвинуть их с места, но эти двое всё равно стоят на холме как два дерева. Их чёрные плащи изорвал ветер, их мантии потускнели от воды и солнца. По началу их изучали степняки. Внешне это были обычные люди, одетые в богатые одежды, но у них не было еды, пития, оружия и денег. У них не было ничего, и сдвинуть их с места никому не удалось. Потом Шаман из племени кочевников пытался их прогнать как бесполезных духов, да только сам чуть ли не скопытился.
Лето подходило к концу. Холмы начинали местами желтеть.
Две одинокие фигуры поднимают к небу глаза. В них тоска и печаль.
- Их не было, - Прошептала женщина с мелодичным голосом, похожим на шелест листьев.
- Их нету, - Подтвердил мужчина голос, которого навивал мысль о диком клыкастом и очень злом звере.
Это был конец их надежды. Три месяца назад их покинули братья и сестры, с обещанием вернуться к началу осени. Но сколько не гляди в небо, их нет.

Я натягиваю тетиву.
С веселым щелком сорвалась каленая, трехгранная, стрела, впилась в воздух, будущей кровью пьяная. И вслед за ней несется сестра, радостно свистя. Чтобы разлететься в щепки о броню, не найдя открытого сочленения, сладкой плоти. Одна, за другой, одна, за, другой, летят, дождем, весенним смехом, щелкает тетива о левый локоть, пронзенный звенит воздух. Я улыбаюсь глазами, загораясь вдохновением битвы, снова и снова до уха растягивая гибкое послушное тело ростового лука наискось. Ухо у меня длинное, острое, в двух местах проткнутое серебряными кольцами с перьями, щекотно шуршит о них оперенье стрелы. Щелк!
Колено, сорвавшее дерн, онемело, но сейчас – сейчас – существует только лук и стрела, каждый миг новая. Каждый. Миг. Щелк!
Зелень холмов до самого неба, солнце смеется, и дети богини Дану наискось его лучам льют лучи оперенной смерти, а она разлетается щепками. Правая рука щупает колчан – пуст?...
Я улыбаюсь, потому что в битве нельзя грустить. Лук на колено, дать другим договорить, сейчас будет тишина, вздох Морриган. А потом придет очередь говорить Га Бульга, мы же сядем на истерзанных холмах, обняв колени, и будем тоскливо смотреть туда, где мы уже неинтересны.
Мы, дочери Дану, остроухие и зеленоглазые, позабывшие, откуда пришли и за какой следовали звездой. Я снимаю тетиву через бедро, аккуратно складываю и убираю в плоский карман на груди. Я молчу. За меня все сказал мой лук.

Через пятнадцать лет зелень травы под солнечным хмелем густо покроет холмы нашей битвы. Вспоенная кровью, жизнью форморов, своей жизнью станет трава наслаждаться, и песня победы Туатта-де-Дананн веселой хвалебною песнею станет. И сын мой, увидев засечки на луке, с непониманием мне улыбнется. О, Эйре, пусть будет так!

Как штука, которая летает и не падает.

Вот бы упасть вниз. Несколько наносекунд быть идентичным штуке, которая летает и не падает. За счет силы прыжка, на время, не вспомнив о законах Ньютона и физике в целом.
Не падать вниз – это хорошо. Если ты упадешь вниз с большой высоты, тебе будет больно. Боль – это плохо. Я не знаю, почему это плохо, ведь это просто ощущение. Но мое тело не хочет чувствовать боль. Значит, я должен сделать так, чтобы не чувствовать боль. Мое сознание и тело – это отражение принципа «король - народ». Народ делает то, чего хочет король, но если народу плохо – он может перестать слушаться короля. Другими словами, народ зависит от короля, но и король зависит от народа, верно?
Я не видел ни одного короля. Я плохо знаком с понятием народа. Я очень смутно осознаю, что это означает в действительности, но мне сказали, что это так. И мне почему-то кажется, что это так.
Если я упаду вниз, то мои друзья скажут, что я поступил плохо. Неправильно. Мои друзья говорят мне это, когда я делаю то, что не нравится им, или то, чего я делать не должен. Мои друзья хорошие, значит, я должен им верить. Верить – значит поступать, не анализируя ситуации самому, полагаясь на анализ других. В данном случае – на анализ моих друзей. Если мне кажется, что упасть вниз – хорошо, а моим друзьям так не кажется, и я поступлю так, как хотят мои друзья – значит, я верю им. Значит, мои приоритеты установлены ниже их. В данной ситуации? Наверное.
Я не знаю, выше мой приоритет, или ниже их приоритетов. Но это можно проверить.
Если я упаду вниз, значит я прекращу существовать с возможностью 99, 9 процентов. Остальные 0,1 процента называются чудом. Чудо – это что-то такое, что не может быть в нормальном мире, при нормальных условиях. Появление огня в воде – чудо? Жизнь без сердца – чудо? Возникновение человека – чудо?
Люди говорят: «Он чудом выжил». Но нет аксиомы, не позволяющей выживать людям, к примеру, упавшим с двадцатого этажа. Есть только возможность того, что это случится. Очень большая возможность.
Значит, чудо – это несоответствие наиболее вероятному и точному прогнозу событий?
Если я сделаю шаг вперед, значит, я хочу это сделать. Желание обуславливается причинами этого желания. Я хочу есть, потому что я голоден. Я хочу спать, потому что я устал. Я хочу жить, потому что не хочу умирать. Я хочу умереть, потому что не хочу жить. Если я упаду вниз – значит я умру, если не случится чудо. Значит, я не хочу жить? Или хочу, чтобы случилось чудо? Или я хочу быть похожим на штуку, которая летает и не падает?
Если я упаду вниз, значит я умру, буду испытывать боль, не поверю своим друзьям. Я не хочу умирать, как мне кажется. Мне не нравится боль, как и моему телу. Я верю своим друзьям. Но я все равно хочу упасть вниз. Видимо потому, что хочу быть похожим на штуку, которая летает и не падает? Почему? Я никогда раньше не чувствовал то, что чувствует та штука – почему мне кажется тогда, что это приятно? Быть наверху, не касаться земли, быть без опоры – приятно? Когда я думаю об этом больше двух минут, у меня начинает болеть голова, и я так и не прихожу к выводу. Это бессмысленно. Быть наверху – не значит «чувствовать себя хорошо». Не касаться земли – не значит «чувствовать себя хорошо». Быть без опоры – не значит «чувствовать себя хорошо». Но мне кажется… Прогноз? Прогноз – это вероятность, которая обуславливается множеством факторов, как мне кажется. «Кажется» – это прогноз? На чем тогда стоит мое желание быть похожим на штуку, которая летает и не падает?
Я не знаю, что мне делать дальше. Наверное, я плохой и глупый человек. Я не верю своим друзьям. Я хочу умереть, а вернее – сделать что-то, что приведет меня к смерти, несмотря на мнение моих друзей о том, что это – плохо. Я хочу умереть, а большинство людей не хотят этого. Мнение большинства правдиво во многих случаях. Быть неодетым – глупо. Быть глупым – глупо. Быть веселым, когда все грустны – глупо. Я это знаю, потому что мне говорили. После того как я это обдумал, мне показалось, что это правильно. Значит, если мнение большинства правдиво во многих случаях, а я поступаю так, как не поступило бы большинство – я во многом глуп?
Наверное, я все-таки плохой и глупый человек. Я хочу быть как та штука, что летает и не падает. Я не хочу быть хорошим и умным. Я хочу летать и не падать. Мне кажется, что если мне будет больно, плохо, если я выживу – я все равно захочу опять летать и не падать.
Но мне только кажется. Я хочу это проверить.

- Кому это принадлежит?
- Тому, кто пришел.
- Кому это будет принадлежать?
- Тому, кто придет.
- Где было солнце?
- Над дубом.
- Где была тень?
- Под вязом.
- Что мы отдадим за это?
- Все, что у нас есть.
- Ради чего мы отдадим это?
- Во имя долга.
- Сколько нужно сделать шагов?
- Один шаг вперед, один шаг назад. Один шаг вперед, один шаг назад. Один шаг вперед, один шаг назад, и - вниз.
- Почему мы все еще ждем?
- Потому что не можем иначе.
- Почему ты лжешь мне?
- Потому что не могу иначе.
- Кому ты посвящен?
- Вам, мой господин.
- Что ты должен делать?
- Служить вам, мой господин.
- Что если ты не сможешь этого делать?
- Я буду жив, мой господин.
- Что если ты будешь похищен?
- Я буду жив, мой господин.
- Что если ты будешь сломан неотвратимо, и непригоден к починке?
- Я буду жив, мой господин.
- Что если ты умрешь?
- Я буду жив, мой господин.

Чуть менее чем целиком скомпилировано из креатива Конан Дойля и New World Computing.

Ты видел это, ты делал шаг?
Шаг куда?
В серое безмолвие…


Отсветы пламени плавились в стенах, ритмичные выкрики таяли в сводах пещеры. Каждый шаг шамана сопровождался ударом сотен ног о каменный пол. И чудо свершилось, он шагнул, шагнул сквозь стену в серые пределы.
Свершилось, племя будет жить!

На берегу ручья в тени раскидистой ивы сидели дед и внук.
- дедушка, а почему шаманы уходят?
- так надо
- надо кому?
- нам и им, всем.
- даже богам?
- даже богам.
- а если шаман не уйдет?
- уйдет воин.
- а если не воин и не шаман?
- так не бывает, кто-то должен уйти, обязательно.
- дедушка, а Серая птица был хорошим шаманом?
- самым лучшим.
- а правда, что раньше он был воином?
- да.
- а почему тогда он стал шаманом?
- так захотел тот, кто ушел до него.
- а отказаться нельзя?
- можно, но никто еще не отказывался.
- а оттуда можно вернутся?
- живым нет.
- а как же те, кого призывает шаман?
- они не живые, они приходят всего лишь на сутки, чтобы уйти навечно в мир теней.
- а Серая птица нас сейчас видит?
- он сейчас видит все.

Он не видел ничего. И не слышал ничего. Его вообще не было. Не было Серой птицы великого воина и мудрого шамана. Были только серые пределы, вечные и бескрайние.

- Он странный, тебе не кажется?
- Что в нем странного?
- Душа, она не успокоена…
- И что? Он тут первые сутки, дай ему прийти в себя.
- Нет не то, он рвется обратно.
- Назад?
- Именно!
- Но он же не может знать…не может… назад пути нет! Или есть?
- Нет ничего невозможного.

Серую птицу разбудил голос, негромкий, но заунывный. Так мог плакать утопленник, или того хуже повешенный. Он медленно открыл глаза и увидел неподалеку щуплую тень. Плакала, судя по всему, она.

- Чего стонешь? – недовольно буркнул шаман – живым надо было думать, а сейчас без толку плакать.
Тень шарахнулась в сторону и скрылась в тумане. Серая птица сел и поморщившись, принялся растирать виски, голова гудела, словно по ней врезали дубиной.
- Неласково меня встречают серые пределы, – прошептал он, поднимаясь. Однако стоит поторопиться времени в обрез, – он вздохнул и направился вглубь тумана.

- Что он ищет? – удивленно спросил голос
- То же что и все, путь назад.
- Но ведь назад пути нет!
- Ты еще слишком молод – в ответившем голосе проскользнула усмешка. Поверь мне, иной раз люди способны на такое что не под силу даже богам.

Серая птица двигался сквозь туман, он и думать забыл, что бесплотен. По привычке уворачивался от внезапно появляющихся теней, словно был в трансе и столкновение представляло опасность. Он искал источник. Трудность была в том, что в отличие от транса он не знал точки входа, а соответственно не представлял направление. Но даже тут в бескрайних пределах есть постоянные вещи, Серая птица знал, дело только во времени.

- Он идет не в ту сторону – констатировал голос.
- Вижу - ответил другой постарше.
- Думаешь, он поймет?
- Увидим.

Не туда, понял Серая птица. Он идет не туда. Шаман сел и задумался, конечно, по идее серые миры бескрайни. Но как не крути ориентироваться можно и тут, конечно, не так как на земле, но можно. Чем дальше от центра, тем холоднее вспомнил он и зябко поежился. Стало быть, в обратную сторону, а там от центрального столба по спирали и мимо источника не пройдешь. Он развернулся и быстро зашагал обратно.

- А он умен – уважительно произнес голос.
- Он был лучшим в племени – отозвался другой.
- Странные все же эти люди, почему не отправлять калек и больных?
- У них свои понятия, они считают, что тени поддерживают этот мир.
- Но это же чушь! Мир стоит потому что…
- Я знаю, почему стоит мир – перебил голос – но люди не знают. А потому придумывают то, во что хочется верить самим.

Столб! Серая птица перевел дыхание, полдела позади, осталось найти источник и если он все понял правильно, если только он не ошибся в своих размышлениях, если только у него хватит сил… Слишком много если! Серая птица решительно направился по спирали.

- Ну, найдет он источник и что?
- Откуда я знаю, мне не ведомы мысли теней.
- У него не так много времени, если его не призовут свои он шагнет в мир мертвых.
- Людям свойственно испытывать надежду на лучшее.
- Нет, ну не прыгнет же он в него, в самом деле!
- ну, это то вряд ли, – согласился старший.

Источник. Серая птица стоял на краю, глядя в мутное зеркало правды. Источнику ведомо все, прошлое, будущее и настоящее. В трансе Серая птица позволял себе лишь на минутку взглянуть на туманную рябь и попытаться выхватить нужные образы. Сейчас он был практически мертв и мог без опаски смотреть сколько угодно.
- Только кому нужны знания, если их некому передать, - внезапно осевшим голосом прошептал Серая птица и прыгнул.

- Он прыгнул! – возвопил голос
- Спокойно, – сдерживая панику, ответил другой – он не выдержит, он выйдет сам.
- А если нет, если нет!?
- Выйдет, – убежденно повторил другой. Стать богом ему не под силу!

Сказать, что вода обжигала, значит солгать. Она просто плавила суть, сжирала душу и убивала сердце. Шаман кричал. Сквозь зубы стонал воин, плакал Серая птица.

- Он выдержит! – кричал голос – доставай его оттуда!
- Достать!? – растерянно спрашивал другой - и выполнить любую его просьбу?
- Доставай! Иначе он станет равным и рухнет мир!

Боль кончилась, кончилась так же внезапно как началась. Серая птица висел в тумане ощущение было не из приятных, но после боли источника, это казалось настоящим раем.

- Зачем ты прыгнул туда? – прогремел голос.
- Это был единственный выход, – едва шевеля губами, просипел Серая птица.
- Откуда ты знал?
Серая птица попытался пожать плечами – не знаю, я просто понял и все.
- Но ради чего?
- Ради своего племени!
- Не верю! Никогда не поверю в то, что вы способны на такое самопожертвование, никогда не поверю, что вы в силах постичь божественную суть.
- Ваше право – слабо кивнул Серая птица – но вы сами достали меня и обязаны выполнить мою просьбу.
- Это так, – хмуро ответствовал голос – я так понимаю твое пожелание вечная жизнь?
- Нет, – Серая птица отчаянно замотал головой – верните меня назад, я хочу дожить свою жизнь до конца и спасти свое племя!
- Как пожелаешь, - тихо вымолвил голос.

Серая птица вернулся! Тихий ропот прошел по племени. Он сам вернулся из серых миров! Он живой!

Серая птица стоял посреди пещеры, больше похожий на тень чем на человека.
- Слушайте люди племени, – вскинув руку, устало промолвил он. Я знаю тайну серых пределов. Я говорил с богами! Племя будет жить! Это говорю вам я, Серая птица…

*дефекация образами и чистая вредность*
"Ты такой добрый, Кадзи... Умоляю... Унижай меня" (с)

Утро. Стык крика новорожденного дня с хрипом агонии дня умирающего.
Начало нового, ставящее на порог неизвестного.
Право выбора, с невозможностью просчета последствий этого выбора.
Неизвестность. Неведомость. Что-то новое. Что-то незнакомое.
Не хочу, чтобы так было.

Осень. Старая, больная осень, неприятно-желтоватая, грязная, влажная.
Небо. Темно-синее небо, беспричинное, непонятное и страшное.
Трава и земля. Суховатые стебли бледно-желтого цвета, едва прикрывающие обнажившуюся почву.
Воздух. Холодный, тяжелый воздух, обжигающий сжимающиеся в спазмах легкие.
Не хочу, чтобы так было.

Закат. Конец дня, окрашенный красным, багровым.
Уничтожающие последствия выбора.
Невозможность что-либо изменить больше.
Определенность. Конечность. Что-то уже случившееся. Что-то неприятное.
Не хочу, чтобы так было.

Облака скакали вперевалочку, как стая утят, спешащих к воде. Добавить немного пурпура... нет, осветлить, такой оттенок легче переходит в золото, горящее ниже яркой полоской. Нанести лучиком сизого, похожего на тень от крыла большой птицы... Почему выцветает лазурь, еще рано терять краски! Вот, теперь сияет, как новенькая. Как? Там, ближе к зениту, уже должна пасть тень, а пушистый бок еще отливает шафраном. Скорее поправить! И как тут за всем успеешь?
Помню, красная тучка убежала и бродила среди фиалковых – был скандал. Говорили, инопланетяне летают. А мне учитель взбучку выдал и сказал, что я лентяй... И вовсе нет, просто работы много.
Когда совсем забегаешься, можно затянуть небо сереньким, ссыпать завесу дождя и передохнуть. И ночью, конечно, но тоже не очень поспишь. То закат, то рассвет, то луна настырная всплывёт, и такие тени заиграют – только успевай! Огни городские, облачка опять же носятся. Фальшивый взмах быстро боком вылезет.
Ой-ой-ой, замечтался! Ты куда?.. Стой, снизу будешь румяной, а шапка лиловой! А вокруг на небе – желтеньким подкрасить...

Лист сорвался с рукава, бесшумно пал на струны цитры цинь. Осень накрыла ладонью звук.
Тихо.
По белому шелку черной тушью ветки вишни. Листья вишневые в озере плавают, как джонки, черные тени летних сгоревших дней. Воздух упруг. Ветер уснул в волосах.
Ленточка кимоно. На виске успокоилась жилка.
- Йала…
Взвинтились струны, вспороли озеро. Бисерная занавесь колыхнулась, нехотя пропуская в застывшую картину дня новый штрих.
В тростнике переступила цапля с одной на другую, тощие ноги. Колыхаются на озере листья-дни вспугнутыми змеешейками.

Разоренные гнезда огня воскресают нечасто.
Он откуда-то знал, как это бывает: небо, в которое ты всю жизнь изрыгал свой жирный черный смог, вдруг наклонится к тебе, распростертому, и влажно поцелует в лоб. Твои волосы, твои прекрасные пепельные волосы с истинно детской безжалостностью начнет теребить расшалившийся малыш-ветер, чьи забавы в былые времена только усиливали твой пыл. В пустоту твоей почерневшей груди упадут слезы трав, чтобы потом – когда-нибудь – прорасти сквозь тебя сорняками и розами.
Он обглодал последний прутик, жадно, с треском высосал из него остатки силы, и еще какое-то время жил послевкусием, опираясь на собственную волю.
А потом был мертвящий поцелуй дождя, и семена, и ветер.
И костер постепенно забыл, что был костром.
Он стал просто землей.

Тори. – Она пела, как жила. Красиво, пошло, по-бунтарски…и неуловимо фальшиво.
-------
Грэм. – Я всегда жила по-нарошку. И всю мою ненастоящую жизнь меня это устраивало. А потом пришла ты и выдернула меня в реальность. И с тех пор меня мучает один вопрос....какого черта?
-------
Разговор Грэм с Вионой.
Г. - Вот все говорят "любовь, любовь". А кто ее, эту самую любовь, на самом деле видел?
В. - А как тогда называется поступок, когда человек отдает свою жизнь за другого?
Г. - Глупостью?

Они сидят – Двуликая, Воровка и Сказочник, - в душном вагоне, окна открыты, но это не спасает. Холодный воздух гуляет где-то наверху, его можно коснуться, только если вытянуть руку. Рядом с ними никого нет. Наверное, всем остальным кажется, что в этом ряду просто на две скамьи меньше. Или – что на ней спит какой-нибудь оборванец.
- Эй, - говорит Воровка, пропуская сквозь пальцы ломкие пряди волос, - расскажи-ка нам что-нибудь. Расскажи сказку.
И пусть она произносит эти слова, не поднимая глаз, а собеседников у нее трое, они прекрасно понимают, к кому обращена просьба.
Сказочник усмехается – руки в браслетах по локоть, жилетка на голое тело, темные очки в пол-лица. В обмен на какую сказку ты получил эти вещи?
- Слушайте, - говорит он. – Я слышал, сегодня поднимется сильный ветер, а ветер несет с собой не только запах рыбы с площадного базара и цветочные лепестки из садов провинций. Ветер принесет с собой тучу – настоящую грозовую тучу! Помнишь, Воровка, тот дождь весной, когда солнце колотилось в окна вместе с дождевыми каплями? – он постучал по стеклу кончиками пальцев. – Вот такой был звук, а мы сидели в комнате Учителя и слушали историю о том, чего не видят обычные люди… Двуликая, посмотри - видишь, туча уже идет? Вон там, на горизонте – видишь?
И она увидела. Потому что очень захотела увидеть, а значит – поверила Сказочнику.
А значит – сбылось.

Темно. Темно и холодно здесь. Прямо по центру – тонкая струйка света, присыпанная снежинками. Они падают на пол, образуя правильный белый конус. Сыро. А рядом со светлым пятном трясутся голые ступни с посиневшими пальцами. Если проследовать взглядом по ногам, то можно увидеть силуэт человека в мешковине, скрючившегося в углу и обнимающего самого себя дрожащими руками. Это – я.
Но здесь некому на это смотреть. Здесь никого нет. Над головой – колодец. Нет, даже вернее, труба, в которую проходит этот тонкий лучик. И тишина. А там, наверху – там свет. Живительный и режущий глаза. И холод. Гораздо холоднее, чем здесь. Когда мороз пробирается под кожу, щиплет пальцы и схватывает судорогой конечности… А еще там - снег. Такой пушистый и чистый, который так приятно хрустит под ногами, и по ночам в нем отражается луна, рассыпаясь миллиардами искр.
Снег, он верный. Но верный сам себе. Мне не добиться от него признательности. Мне не добиться от него помощи. Он, не стесняясь, накроет теплым белом одеялом остаток трубы, которая снабжает это место воздухом. И здесь станет совсем темно…

Clopik, отличная зарисовка!
Внесу свой вклад — миниатюра из моих любимых жанров.

Их долго собирали по кусочкам; мучали.сь, прилаживали детали друг к другу, склеивали и подгоняли. Сначала это походило на — витраж, мозаику, цветастая россыпь, складывающуюся в единое и целое только если отойти, прищуриться, присмотреться. Их покрывали лаком. Чертыхались, смывали лак, подкрашивали там, где поплыла краска; снова покрывали лаком. Они должны были выйти идеальными. Насколько возможно.
Постепенно кусочки мозаики слились. Не отличить, не распознать, не нащупать граней; где кончился один, где начался другой? Создатели остались довольны, они ахнули, они восторженно прошептали: какая же красота! Но, вот незадача, теперь предстояло вдохнуть в них жизнь и расстаться с ними навеки.
Мы будем смотреть на вас сверху, обещали создатели, мы за вами присмотрим.

Полупустынный торговый центр, в который мало кто захаживает утром, был разбужен цокотом каблучков. Стук-тук-тук. Тук-тук. Девушка остановилась перед витриной и осмотрела манекен. Её глаза стали вдруг печальными-печальными, будто сейчас появятся слезы и помчатся наперегонки вниз. Покачав головой, она грустно вздохнула и пошла дальше. Тук-тук-тук. Ей здесь не нравилось. Хотя по внешнему виду и не скажешь: длинноногая, в туфлях на шпильке, аккуратной офисной юбочке и блузке с рюшами. Блондинистые волосы заплетены в коротенькую косичку, накрашена, в руке ридикюль. И на мир смотрит через очки в строгой чёрной оправе.
Но нет, здесь ей никак не могло понравиться. Девушка зашла в уборную и вышла оттуда уже совсем другой. Мелко семеня, вбежала прямо в стену. И исчезла. Оставила после себя на полу лишь несколько перьев с пончо и запах степных трав.

Куда идти, когда игра давно закрыта, а вдруг захотелось сказать еще одно слово. Только сюда. Некоторые, насколько я знаю, читали Мор - так что, может, кто и оценит. Некоторое время колебался, потом решил все же вывесить сюда.
После финала, случившегося в прикле.

Post scriptum

Холодный, пронизанный Песчанкой ветер давно отстал, призванный своей госпожой, чтобы шлейфом ее карминового платья обвить умирающий город. Их осталось двое в ночной Степи – прихрамывающий мужчина и еле волочащая ноги от усталости девочка. Или трое – но кто считает третьей куклу за плечами? Разве тот, кто был вчера в Многограннике.
Была еще четвертая...
Линии земли отворились легко, будто ждали руки ведающего – и так же легко сошлись мягкой плотью, которая завтра прорастет корнями. Это было правильно – он знал; он возвращал то, что принадлежало Матери. Ту, что унес из Собора.
Только это и было правильно.
Все остальное – нет.
Судьба оказалась ловким шулером, который раздает карты, заранее утащив в рукав все козыри. Мошенником, который предлагает угадать, под каким наперстком спрятан шарик, зная, что его там нет. Она упрекала – как можно было не вытянуть то, чего нет? Не сделать верного шага там, где со всех сторон – пропасть?
Так скажи же, как было нужно, повелительница неизбежности, та, что превыше богов! Скажи! Не знаешь?! Тогда прекрати смеяться над глупым менху, ибо чем ты лучше его!? Много хуже, ибо в твоей власти было замешать в колоду хоть одну спасительную карту, оставить хотя бы призрачный шанс.
Или ты – не судьба, а совесть..?
В последний день Артемий Бурах точно понял, кто был его удургом. Не древняя громада Боен, не город с его подземным пульсом и уж тем более не насмешливо и гордо рвущие небо ступени.
Его удург – Алька, чья привязанность рождала страх и тепло. Аглая с ее поддерживающей своды волей, не захотевшая уйти с ним – так глупо, так бессмысленно... Спичка, который так и не научился сдаваться и бояться. Капелла, умевшая делать мир немного теплее. Те, кого можно перечислять долго, и те, чьих имен он не помнил.
Люди.
Куклы?
Те, кто может умирать по-настоящему. Кто может помнить и мечтать. Можно отнять все, кроме этого, и так же можно вернуть все. Научиться слышать Степь и голос Бодхо. Сделать священным курган и напитать жилы земли кровью. Построить лестницу выше дождя. Лишь бы оставались те, кто способен это сделать. Если душа коснулась великого – она не сможет отказаться от мечты.
Гаруспик должен был спасти тех, кто способен пылать этим огнем. Он не верил, что чудо способно угаснуть навсегда, и никогда не поверит.
Никогда.
Вдалеке загорелись огненные цветы, запылало платье Ее Величества Чумы, становясь из багрового красным и желтым, как осень и пламя. И лишь потом ударил грохот. Он стоял и смотрел. На таком расстоянии нельзя было ничего различить, но знающий линии все равно видел, как вбивает в землю Бойни вместе с теми, кто укрылся в них. Как рушится Собор, и все уцелевшие лестницы в городе, потеряв свои дома, ведут только в небо, в холодное небо, что одинаково над куклами и кукольниками. Как мягко, сминаясь листком бумаги, падает Многогранник.
Смотрел и верил, что мечта в душах тех, кого он спас, не умрет.
- Ты плачешь? – робко, между отзвуками далеких взрывов спросила Алька.
Что, правда?

Степь велика и менху не умрет в ней от голода – ни он, ни его приемная дочь. Он будет ждать, когда удург придет к нему. К тому, кто может пересечь запретную невидимую черту и идти по Степи, не сворачивая. Кто не побоится раз за разом возвращаться, ища хотя бы отзвук голосов на Кургане Раги и возле огромных дольменов в Степи. Кто будет собирать уцелевшие после лесного пожара семена.
Когда кто-то тоже шагнет за пределы, и дети не смогут найти куклу – и при этой мысли глаза-пуговки в свертке за спиной поймали капли звездного света слезами и торжеством.
Когда-нибудь удург вспомнит. А если нет – может быть, когда-нибудь в новый город придет тот, кого не было в скучной игре в конце ноября. Может быть.

Я есть ты – совсем чуть-чуть, но мы же знаем, как это много. Я прихожу другим. Но я прихожу. Я помню.
Навсегда.

Внезапная потребность в излиянии.
Разгар рабочего дня, справки о банковских счетах, бессонница и мечты о прекрасном.

***

Они не встретились снова в жаркий день мая, когда солнце светило и жгло так увлеченно, что не хотелось и думать о грядущем лете. Не спасал даже утренний ветер, и Он остановился у киоска возле дома, чтобы купить холодного лимонада. Мимо прошла девушка в белой футболке, ослепительной от солнца; Он проводил ее сощуренным взглядом, дождался сдачи и двинулся следом.
К остановке Он всегда ходил по одной и той же дороге, надежно утоптанной ногами тысяч и тысяч ему подобных. До мегаполиса только так и можно было добраться из этого района, а ведь живи он в другой части города - мог бы позволить себе электричку.
Девушка в белой футболке шла тем же путем, и это почему-то заставило его смутиться. Он свернул в другой двор, чтобы не идти за ней по пятам, и прибавил скорость, чтобы обогнать ее. Ярко-белая футболка Его нервировала. Он шел и думал о ее походке, об узких джинсах и болтающейся на плече сумке. Он видел, что из сумки что-то торчит... кусочек розовой обертки, или нечто подобное. Интересно, что у нее там?
Когда Он вынырнул из дворов, девушка уже была на остановке - садилась в автобус. Как она могла Его обогнать? Автобус тронулся, Он проводил его взглядом... Белая футболка затерялась где-то в его смрадных глубинах.
Тем временем Она, сидевшая у окна, бросила мимолетный взгляд на улицу. Она не обратила никакого внимания на Него, а Он - на нее.
Так они не встретились снова.

СКАЗКИ СТАРОГО МЕНХУ: Отец Степи.

Есть ещё где-то в Степи Старый Бык. Говорят - Отец Всего. Так и есть. Всего - не всего, но Великой Степи - точно, отец. Говорят, давно совсем только Горы были. А никакой Степи не было. И между Гор - долины. И в долинах быки жили, со своими стадами. В одной долине бык Хойто Зуг жил. Большое было у него стадо. Сильное. В другой Урда Зуг жил. Огромное стадо водил. Целую тьму. В долине Хойто Зуг всегда ночь была, и всегда был холод. А в долине Урда Зуг вечный день был. Тепло было. Хорошо. И вот, стал Хойто Зуг завидовать Урда Зугу. Захотел тоже на солнце греться, да вместо колючек и сухого емшана сочную, свежую траву есть. И решил тогда Хойто Зуг убить Урда Зуга, из головы его талисман сделать, из хвоста - бунчук, стадо его себе забрать, и властвовать в двух долинах. Возгордился Хойто Зуг от таких мыслей, и пошёл на Урда Зуга войной. Идёт, гордыня распирает его, вот-вот разорвёт на части. Тогда затрубил Хойто Зуг: "Уунннууу! Ууунннууу! Унннаэээ!" И стали от мощи его крика камни с гор падать, а от тяжести шагов его - вся земля ходуном ходить. Услышал это Урда Зуг. Поднял своё стадо, привёл его к Горлу, что его долину с долиной Хойто Зуг соединяло. А по этому горлу река текла. Большая, быстрая. Не пройти. Тогда приказал Урда Зуг своему стаду воду пить. И сам пить стал. Долго они пили. Пока всё не выпили. Приходит Хойто Зуг к Горлу с другой стороны, устал, и стадо его устало. "Дай, думает, пойду к реке, воды попью!" Спускается со своим стадом к реке, воды попить. А реки нет. Всю воду Урда Зуг выпил. Пустое русло лежит, камни на солнце сохнут. Только стоит среди камней Урда Зуг, огромней прежнего. И стадо за ним - три солнца скачи, края не увидишь. Жажда мучает Хойто Зуга. Ещё сильнее разозлился Хойто зуг, за то, что Урда Зуг перехитрил его. Так разозлился, что впустил в себя злую полевую мышь Галзуу Сухал, Ярость. Галзуу Сухал - маленькая, да зубов у неё прорва. Острые, и всегда растут, никогда не останавливаются. Вечно грызть надо Галзуу Сухал. Никогда она сытой не бывает. Метнулась Галзуу Сухал внутрь Хойто Зуга, и стала жилы его перегрызать. Вышла кровь из перегрызенных жил, залила глаза Хойто Зугу. Ничего не видит сквозь красную пелену Хойто Зуг, кроме Урда Зуга, врага своего лютого. Стадо Хойто Зуга устало, ревёт, отдыха просит, воды. Но не замечает Хойто Зуг. Ярость ослепила его, Галзуу Сухал. Ударил Хойто Зуг в землю копытом, треснула земля, заревел - камни с гор полетели. Бросает он вызов Урда Зугу. Но видит Урда Зуг, что слаб противник, яростью ослеплён. "Уходи обратно в свою долину, Хойто Зуг! Не враг я тебе. Не моя вина, что в моей долине всегда солнце и сочная трава, а в твоей - только сумерки да сухой емшан. Таков Уклад. И не нам с ним спорить." Отступил Урда Зуг на один шаг назад, предлагая Хойто Зугу дело миром решить. Но не слышит его Хойто Зуг, не видит его знаков: сильнее прежнего грызёт его жилы Галзуу Сухал, всё гуще кровь глаза ему застилает. Трижды бросал Хойто Зуг свой вызов, трижды увещевал его мудрый Урда Зуг, трижды шаг назад делал. И с каждым шагом Солнце всё больше склонялось за гору, и на Горло опускались сумерки. "Ну, смотри, Хойто Зуг. Я предупреждал тебя!" - сказал Урда Зуг, и приказал стаду идти вперёд. Всколыхнулось огромное стадо Урда Зуга, будто сами горные камни с места сдвинулись. И сошлись оба стада в великой битве. От рёва Хойто Зуга дрожали и рассыпались в пыль древние скалы, а от рёва Урда Зуга дрожало и покрывалось тёмными грозовыми тучами само Небо. И превращались горы в ровную каменную пустыню, и текли по ней широкие реки бычьей крови. И разбило, растоптало сытое, напоенное стадо Урда Зуга Хойто Зугову орду, голодную, усталую, да не пившую воды после долгого пути. Увидел Хойто Зуг, что полегло всё его стадо, взревел громче, страшнее прежнего, и бросился на Урда Зуга, в последнем приступе ярости. Последние жилы ему догрызала ненасытная Галзуу Сухал, последние крупицы разума алчущей кровью ему залило. Тогда в великой своей мудрости раскрыл себя Урда Зуг на пути Хойто Зуга, впустил его внутрь. А там вода, выпитая Урда Зугом из реки. Омыла чистая речная вода израненного Хойто Зуга, вымыла из него чёрную, яростную кровь. Успокоился Хойто Зуг внутри Урда Зуга. Уснул. А злая Галзуу Сухал в воде плавала-плавала, да и утонула: нечего грызть ей было в воде, зубы её отросли, стали слишком тяжёлыми, вниз утянули. А Урда Зуг вылил из себя всю оставшуюся воду, вместе с кровью Хойто Зуга, вместе с останками Галзуу Сухал. И всё его стадо тоже воду лишнюю вылило. Бурный поток получился, промчался по мёртвой каменной пустыне, что после битвы образовалась, смыл всю кровь, превратил её в живительные соки, соки в землю впитались. И проросла земля сочной травой. Только по тем местам, где густые кровавые реки текли, вместо мягкой травы вырос жёсткий ковыль, и стал он цвести метёлками, напоминающими кончики бычьих хвостов, а в тех местах, куда кровь самого Хойто Зуга попала, пророс и зацвёл красными, кровавыми, как глаза Хойто Зуга, цветами емшан. А в том месте, куда останки Галзуу Сухал упали, ничего не выросло. Только камни одни лежат грудой, сухие, голые. Даже мох на них не растёт. Лёг на это место Урда Зуг, чтобы злая Галзуу Сухал больше никогда не вышла на белый свет, и уснул. И когда он спит - просыпается внутри него поверженный Хойто Зуг, и его глазами сквозь прикрытые веки на мир смотрит. В мире ночь настаёт. Просыпается Урда Зуг - Хойто Зуг снова засыпает в нём, и на землю день возвращается. А каменная пустыня вся заросла травами, ковылём да емшаном: в Великую Степь превратилась, и стадо Урда Зуга по ней разбрелось пастись. Вот так, говорят, было.