Тир обетованный

Их было тридцать или сорок. Гоблинов. Бедуинская шелуха, сорванная с места самумом великой войны. Несколько верблюдов в броне («Panzer Kamel» - как шутили наши австрийские «друзья», кнехты-наёмники, прибившиеся к остаткам войска Реджинальда Сидонского), лошади без брони, арбалеты и калаши вперемешку. Причём арбалеты были новенькие и откровенно французские, как бы не добыча околохаттинских стервятников, а калаши старые, но бьющие всё так же исправно.
Так вот, их было тридцать или сорок, и солнце, уже устало клонившееся к закату, натыкалось на рыжие «ирокезы» некоторых из них.
А ещё они явно собирались атаковать северную стену, и мне это казалось столь же диким, как если бы сейчас наши австрийские «друзья» (которые, будем откровенны, друзьями нам ни хрена не были) пошли жрать какую-нибудь изысканно-французскую бурду и петь при этом амхарские песни.
Тридцать семь, как мне удалось, наконец, сосчитать, гоблинов прогарцевали под стеной, потрясая оружием и выкрикивая что-то явно невежливое.
- Я твой замок ротонда шатал! – Кербаши потянулся сытым котом, хрустнул суставами и отглотнул кофе из маленькой глиняной чашки.
- Что?
- Примерный перевод для не особо желающих оного, – улыбка на умном смуглом лице породила сотни змеистых морщинок.
Если бы я взялся рисовать портрет Кербаши, то сперва это больше было бы похоже на создание карты. Дельты рек, сплетение дорог… А потом проницательный ироничный взгляд, и вот уже смотрит на тебя один из первых стрелков и меченосцев всего славного Тирского гарнизона.
Мать его была из берберских туарегов, отец – наёмник в византийском войске (кто возьмётся определить национальность или расу наёмника?). Он сидел на шатком деревянном табурете, точно на троне, пил кофе, варить который его научила мать, и баюкал на коленях СВД по имени Такамат.
А чуть слева, привалившись к зубцу стены, и элегантно слившись с ним в одно целое, застыл Курешан – глаза эльфа были чуть прикрыты и, казалось, он слушает музыку, которая обычному уху не доступна. И крики гоблинов снизу точно не касались нашего снайпера.
Третьим был здоровый, точно буйвол, Иясу. Казалось, сама ночь Абиссинии окатила Иясу из своих ладоней, а там, где не попала, доделала её работу тьма Нубии, поелику был он наполовину нубиец. Со статью какого-нибудь античного полубога, облачённый в самый большой доспех, который нашёлся в арсенале Тира (и тот бывший маловатым, если честно), ломавший на спор гранатомёт голыми руками, Иясу слыл живой легендой. И часть славы его, точно знамя, возносилась над нами всеми, охватывая крыльями, укрывая тенью, как и сам он возвышался над нами самими на две головы.
Четвёртым был я.
Если бы я был поэтом, я бы не стал описывать себя. Я бы описал закат в гавани Тира, когда солнце, похожее цветом на перезрелый гранат, взрезается синим (точно сталь в сумраке) лезвием горизонта, и алый сок течёт по волнам…
Но я не был поэтом. И потому вынужден был наблюдать за тридцатью семью бедуинами-гоблинами, которые уже начали обстреливать нашу стену. В последнее время подобные налёты случались всё чаще. Мелкие отряды, независимо от расовой принадлежности, а чаще смешанные, налетали, выкрикивая хулу и понося тех, кто за стенами. Потом начинали палить, из чего могли. После, подобно песчинкам в хамсине, уносились в неизвестном направлении.
И в том, что это становилось обыденностью, можно было прочитать, как в полёте птиц, что скоро сюда пожалует основное войско. Сам Саладдин. И высокородные смуглокожие му-эли* попытаются ворваться в главные ворота, сея смерть и разрушение.
Курешан отлепился от стены, плавным, плохо отслеживающимся глазом движением вскинул к плечу приклад.
«Паф», - звучным, хорошо поставленным баритоном пророкотала его снайперка (уж не знаю, было ли у неё имя). И один из гоблинов, из тех, что гордо возносили острия своих рыжих «ирокезов» к выцветшему тенту тирского неба, расцвёл тюльпаном взрыва, уподобившись треснувшему от спелости инжиру. Конь убитого всхрапнул и понёс.
- Правильно, - сказал Иясу.
А потом заговорил его «корд», который эфиоп держал на весу без всякого станка. И не надо никакой поэзии, чтобы описать, как свинцовые шмели кромсали живую плоть, как бились верблюды, рухнувшие наземь, как ржали лошади, пытаясь уйти от смерти, и волочили за собой внутренности.
- Зверей жалко, – Кербаши вновь отхлебнул из чашки.
Потом наступила ночь, и шакалы с гиенами растащили останки, до которых смогли дотянуться. А мне снились маки, целые поля маков и девушка в белом платье, счастливая и пьяная от смеха.
Но сирена общей тревоги подняла меня на ноги, сперва швырнув, как и многих, в вертикальное положение, и только после выдернув из сна, как морковку из грядки.
«Саладдин пришёл», - выли ведьмами-баньши сирены.
Мимо меня проскочили рослые наши австрийские «друзья»… Последний споткнулся, помянул некоторых владык Ада и ринулся дальше по коридору.
Я следом.
Тир закатал меня в своё серое утреннее небо, на котором ещё висели звёзды, обмакнул в душный, но пока не прокалённый воздух, и выволок на стену.
В розоватом свете только затеплившейся свечи солнца, под синеватыми (не дать ни взять – глаз, заплывший фингалом) облаками на горизонте стоял лес. Но какие леса под Тиром?!
- Саладдин, – Курешан, стоявший справа, казался чёрным, точно уподобившимся Иясу. – Пришёл…
«Конрад идёт, - зашелестело над стенами. - Конрад».
Монферрато поднимался на стену, и воины расступались перед ним. Точно из глубин всплывал кит. Левиафан. Точно он Моисей, а воины - это воды моря. Пошедший ростом и статью в своего отца, Конрад был высок и могуч. Если бы я был поэтом, я бы, возможно, сказал, что он был сродни кряжистым дубам. Что когда он шёл по мосту – брёвна трещали под его поступью. И что лицо его было осияно духом и светом благородства.
Но что поэзия, когда в разваливающемся на куски Царствии Небесном, где уже пали Тивериада, Кесария, Сидон; где, страшно сказать, сдался, - пусть и почётно, - Иерусалим; где подобные песку сарацинские войска заполняли государства крестоносцев, гарнизон Тира был сыт, одет, вооружён и верил в своего предводителя.
- Сейчас они попросят переговоров, – Кербаши усмехнулся. – Курешан, а может, тебе Саладдина пристрелить?
- Прикидывал, – спокойно отозвался тот. – Не выйдет.
- Ставлю пузырь, что получится, – Иясу перемигнулся за спиной эльфа с Кербаши.
- Да ну, раз остроухий говорит, что смажет… Хотя, будет халявный пузырь… Ну что, Кури, порадуешь нашего чёрного буйвола?
Курешан равнодушно пожал плечами, снял винтовку (в который поразился я жутковатой красоте и лёгкости этих движений), прицелился куда-то в тёмную полоску сарацинского леса, облокотившись на каменный выступ…
Я поймал себя на том, что задерживаю дыхание, но вместо выстрела раздался рёв труб и голос с акцентом снизу, усиленный мегафоном:
- Султан Сирии и Египта, благочестие веры, приглашает повелителя Тира на переговоры.
-Не успел, - без малейшего сожаления в голосе сказал эльф.
По стене прямо ко мне бежал гонец.
- Его Светлость просят, чтобы вы присутствовали на переговорах…
Кербаши, Курешан и Иясу переглядываются и хмыкают, каждый на свой лад.
Идём. Небо светлеет, и камни начинают жадно впитывать тепло. Конрад уже в автомобиле – вездеход невнятного цвета с открытым (а скорее, снятым по случаю) верхом. Он улыбается своей обаятельной улыбкой, которую одни хронисты называют харизматичной, другие обаятельной, но холод в его глазах не растопить самому безжалостному тирскому солнцу. Отец в плену, у стен – враг (и какой)…
Едем на встречу с Саладдином. Иясу на переднем сидении, и я осознаю, что это живой щит. И он осознаёт, однако сидит расслаблено и, кажется, поёт на амхарском, – ветер швыряет в лицо обрывки слов и звуков. Курешан и Кербаши – по бокам, висят излишками теста.
На месте встречи натянут тент. Под ним несколько му-элей и людей. Один орк.
На Саладдине белый тюрбан. Султан Египта и Сирии, командующий войском сарацин, теперь уже повелитель Иерусалима, сидит в кресле и пьёт холодный лимонад. При виде Конрада он встаёт и улыбается, как при встрече дорого друга. Самого дорогого.
- Да пребудет с тобой милость Милосердного, друг мой.
- Я не против, – Конрад смеётся. – Пусть и на тебя прольётся дождь его щедрот… Но город не сдам.
- Попытаться стоило – Саладдин разглядывает всех нас, и я уже не чувствую себя ни самым дорогим, ни просто дорогим, ни вообще гостем. Скорее, диковинкой в лавке, которую оценивают – покупать или нет? – Лимонада?
- Не откажусь, – Конрад продолжает смеяться. – Но и за лимонад - не сдам.
- А за отца? – вкрадчиво спрашивает султан Египта и Сирии, и я словно воочию вижу Змия-Искусителя, и дрожь пробирает меня, несмотря на жару.
Монферрато перестаёт смеяться. И молчит. Молчит всё то время, пока му-эль в дорогом халате по знаку главнокомандующего разговаривает с кем-то по сотовому телефону; молчит, пока к тенту со стороны армии сарацин мчится небольшой танк; молчит, и лишь напряжённо наблюдает, как из переносного холодильника вынимаются банки лимонада, вскрываются и ставятся на стол. Шесть банок. На одну больше, чем нас.
Вильгельма вводят под руки. Он ещё не утратил былой величественности, но ногти нестрижены, борода свалялась… Да и блеск во взоре уже не так ярок…
- Вот что я предлагаю, друг мой, – голос Саладдина звучит размеренно и негромко. – Я пощажу твоего отца, и он получит свободу. Вы все получите жизнь и уйдёте с оружием в руках и тем, что сможете унести, заплатив выкуп. Десять монет за мужчину, пять за женщину, две – за ребёнка. Я гарантирую, что никто вас не тронет. Так было с Иерусалимом, так будет и здесь. В противном случае, друг мой, я убью Вильгельма на твоих глазах, а потом возьму Тир, и вы все умрёте, защищая его. Выбор за тобой.
Монферрато молчит и смотрит на отца.
И я вдруг предчувствую, что он ответит.
- Не слушай его, – голос Вильгельма взрезает тишину. – Моя жизнь не стоит жизни города!
Если бы я был поэтом… Да даже близко не зная о поэзии, как бы описал я то, что творилось сейчас под тентом?! Горечь, сомнения, боль, радость… У меня нет уверенности в том, что я подобрал бы правильные слова.
Конрад вдруг смотрит прямо на Курешана, тот кивает, и вдруг делает быстрое, змеиное какое-то движение. И телохранители Саладдина не успевают отреагировать ни на него, ни на столь же стремительное движение самого повелителя Тира, который теперь держит в руке пистолет (не нашли ведь у эльфа при обыске, даром, что сами одной крови). И дуло пистолета упирает точно в лоб… Вильгельма…
- Закон переговоров, закон временного перемирия – это священный закон, и я не оскверню твоего доверия, Благочестие веры, – голос Монферрато неожиданно ровен. – Иерусалим пал, и я не могу с этим ничего поделать. Мы всегда говорили, что это Царствие Небесное, и, видимо, тот, кто стоит выше любого земного властителя, и истинный владыка Иерусалима, решил так. Богово достаётся Богу, и лишь он сам решает, что делать со своими дарами. Но я живу здесь. На земле. Возможно, завтра Господь решит, что и моё царство следует отдать в твои руки, султан, но, может быть, он решит иначе. Это моя земля. Это земля моих людей. И за неё я отдам всё до последнего. Ты хочешь проверить мою решимость? Ты пугаешь меня смертью моего отца? Поверь, Благочестие веры, ты не знаешь, с кем связываешься. Я сам убью своего отца на твоих глазах и, верю, он простит меня…
- Сделай это, мальчик мой, – голос Вильгельма сродни шелесту трав.
- Что, корона земного властителя дороже жизни родной крови? У тебя что, нет ничего святого? Или ты настолько жесток? – Саладдин медленно поднимается с кресла и смотрит прямо в глаза Монферрато.
- Богатства и титулы – тщета. Как ты думаешь, охотно ли пойдут твои люди на штурм, зная, что повелитель Тира не пощадил для защиты города собственного отца? Станут ли щадить их?
- Ваш Бог не защитил Иерусалима. Я разрушу Тир, друг мой. Опусти пистолет. Переговоры окончены…
…
Тир устоял. Один из немногих городов, основанных крестоносцами, он выдержал две осады и два штурма. Саладдин был так впечатлён поступком Конрада на переговорах, что отпустил Вильгельма из плена. Иясу погиб во время одного из первых штурмов. Курешан был убит шальной стрелой во время преследования египетской галеры. Кербаши дожил до второй осады и нарвался на растяжку уже тогда, когда войско Саладдина отступало. А я… Я так и не стал поэтом. Я и епископом-то Тира был плохим, какой уж из меня поэт…

* му-эли – эльфы принявшие мусульманство

Ну и сеттинг! Суп из всего, что было в холодильнике - жирный, наваристый, аж половник стоит) Поначалу хотел придраться к языку - он сочный, но перенасыщенный запачканными сотнями пальцев образами: здоровыми буйволами, перезрелыми гранатами солнца, пьяными от смеха девушками. А потом понял, что для такой вещицы стиль выбран как раз-таки подходящий: чем гуще, тем слаще.
В общем, вышло о-очень аппетитно, спасибо, автор!
А особенно здорово, что концовка даёт-таки распробовать истинный вкус этого блюда: пряный, но с горчинкой.

Прочитав название, задумался, о чем речь - о помещении или городе? Оказалось, о городе.
Герой хоть и не поэт, но образы у него вполне поэтичные встречаются - и, учитывая последнюю фразу, это вполне логично. Занятная смесь времен и народов, и, пожалуй, картина видится четко и ясно - тех, кто не отступит.
Вполне соответствует сюжету и кипящей войне, что сказать. А знакомые с историей крестовых походов отловят особо много деталей.

Гайз, я видел точно такой же рассказ в недавних "Дуэлях".
Ну то есть как, такой же.
Этот поменьше и похуже. Не, я историчку-то оценил, осада Тира, Конрад, Вильгельм Старый, все дела. Но капелька фантастики превратила историчку в какой-то трэш - вот буквально - это все совершенно не смотрится здесь. На мой вкус, конечно.
Коктейль забористый, но это скорее гремучая смесь Молотова, чем "Секс на пляже", а предполагается, что читатель это проглотить должен. (я уж позволил себе метафору)
Калаши, торчащие из рассказа, его не украшают. Не знаю, мог бы он быть лучше, если бы не они... но что-то тут не то.

Скажу больше, я видела в дуэлях два рассказа, которые причудливо и лихо смешались в этом одном.
Я не большой знаток истории, но интуитивно понимаю, что отсылов к реальным событиям, несмотря на винтовки и прочие мегафоны, тут масса. Это хорошо, потому что не позволяет рассказу скатиться в чистый стёб, таки придает ему веса. Хотя стёба, конечно, больше
Не могу не отметить умелое владение автора пером. Хоть он и изволил шутить, но делает это красиво.

От рассказа немного странное ощущение. Написано уверенной, умелой рукой, и весь эклектический антураж создан будто бы даже чуть небрежно, в смысле привычно, без усилий. Сама по себе картина интересная и создает особые ощущения. Хотя кое-что заставляет меня удивляться - например, напрягало, как уживаются снайперские винтовки и копья с арбалетами. Нет, пояснения придумать можно при желании, а все же напрягало, потому что особых предпосылок не заметил.
Сюжет - исторический, почитал по случаю. И вот тут, пожалуй, самое странное из ощущений. А именно - что вся эта эклектика отдельно, а сюжет и его ключевой момент - отдельно. И непонятно, зачем первое со вторым. на мой взгляд, рассказ бы только выиграл от большей аутентичности.
нет, конечно, это вполне себе право автора. И я даже за новый взгляд на известные сюжеты, или хотя бы за новое их оформление. Но в том-то и дело, что в у меня возникает ощущения не нового оформления сюжета просто, повторюсь, чувство, что сюжет сам по себе, мир - сам по себе. А чтобы такой эклектичный мир по настоящему стал самоценен - по-моему, объем рассказа маловат.
В плюсы - конечно, во-первых, интерес к истории и ее знание. Конечно, все это можно найти в сети, но надо что-то знать, чтоб додуматься искать. Кстати, отмечу, что, похоже, пошла мода на рассказы про крестовые походы той волны. Сперва в Куше рассказ, потом в дуэли Момуса и Номи, потом в Гранях... Новый тренд Прикла?))
Во-вторых, как уже говорил, в плюс уверенное владение пером и хороший язык. Образы персонажей, хотя и создаются буквально парой черточек, но вполне живые, визуально выпуклые.
А язык стиль поэтичен, хотя рассказчик и жалуется на свои способности.
Царство здесь есть, и вполне земное.

Скорлупка.
Сюжету тут котик наплакал. Здесь есть просто ситуация. Описанная с огромными излишествами. Гигантскими.
Нежности к читателю тот же котик доплакивал. Последние полслёзки. Куча имён, какая-то пати, где одного от другого не отличишь, кто зачем против кого куда пошёл гоблины эльфы сотовый телефон калаш. Ахаха, кстати. У вас он тоже подсвечивается синеньким, когда враг близко?)
К не-нежности же можно отнести однотипность. Сплошные красивости. Действия, интриги - чертовски мало. Костей, которые, по идее, должно облекать мясцо из словесного кружева, почти нет. В результате - проседает под собственным весом. В каждом предложении ешь очередную метафору, и это надоедает, потому что хочется чего-то ещё, что бывает в рассказах.
По поводу посыла тоже ставлю прочерк. Мб я такая толстокожая, что он меня не кольнул. Не пощекотал даже. Нет, я не против историй, которые просто истории. Я не против историй, где можно сидеть и надумывать. Если это истории интересные, волшебные или эмоциональные. А тут ситуация. Да ещё и историческая. Зачем она существует, чем оправдана - я не понимать без посыла.

Не, скорлупка здесь местами очень даже подкупает, чего стоит пробуждение, которое “как морковку из грядки”, и про девушку во сне… О-о-о, это очень. Правда, очень.
С отцом - хорошо. Эмоция такая, хм, олдскульная что ли, с дико привлекательным налётом благородства, отчаяния и живости за счёт того, что видим до данной сцены.
С иронией - хорошо. Такое ощущение, что иногда, там, где ткань повествования истончается до безвкусной пошлости, автор посмеивается сам над собой, тоненько и красиво, оттого - особенно вкусно. Над собой ли, над другими ли, слишком увлекающимися? Без разницы, вкусно, и всё тут. К иронии же отнесу плюс за концептуальность. Забавушка с “я не поэт, я такой не поэт” - любопытные и симпатичные стяжки, прошивающие текст.
Вообще, по форме всё очень пропорционально и по-аптечески отмерено. Но… Таки опять вопрос к наполнению. Это не сюжет, это ситуация какая-то. Прошу прощения, если повторю что-то из вышенакамменченного, ибо отзыв пишу, не читаючи. Но. Я не могу не сказать, что это чертовски похоже на один из рассказов из недавней дуэли, скрещенный с другим. И так, пожалуй, лучше.

Эклектика.

Вот так гадко для меня выглядят эстетические витийствования Момуса. Бронированными верблюдами выглядят.

Из минусов:
Раз уж текст писался с настолько уважение вызывающим серьёзным местам, то и вырезать легкомысленность, пусть все будут мрачны и посредивойныственны.
А так, расшатанная ротонда немедленно утягивает текст в компанию разных натужных ассоциативных шуток. А в той компании этому тексту явно не место. Он вполне мог бы находиться в пространстве посылов "Как мир не перестраивай, война остаётся войной."

Да, вот я прямо вижу, как этот рассказ, разрезанный на несколько последовательных кусков, каждый из которых идёт в собственной реальности со своими расами, магиями и ипритами. И пунктирная мысль о том, что нет разницы, воюют ли му-эли или зулусы.