Брр, дождь-то какой! И ветер, до самых печенок выхолащивает. Да вы не стойте на пороге, заходите быстрее! Вот так.
В аптеке тепло, сухо, пахнет травяным сбором и отваром tyzanne, а еще при входе вы задели легкие трубочки "поющего ветра", и он какое-то время переливает хрустальный голос по полочкам мгновений. Аптекаря нет.
Да вы присаживайтесь! Да, чай и песочное печенье с корицей для вас. Или кофе?
Аптекарь появляеся из внутренних недр под тот же стеклянный перезвон, и улыбается вам, немного вскользь, как старому знакомому.
- Что сегодня? снова начальник на работе? или поссорились с друзьями?
При этом он уже тянется к нужной ступке, чтобы бросить туда трав и растолочь для вас единственное лекарство.
- О ком сегодня ты хочешь услышать? О рыцаре и драконе? О старом ключнике и девочке с веточкой вербы? Говори. Может, не от меня, от кого-то, кто заглянул или заглянет, - аптекарь, седой эльф в цветастой бандане ловко толчет пестиком в ступке, - Ты не стесняйся. Просто назови, что и от кого.
а пока... расскажи-ка мне сказку. о Темном маге.

Полная старуха грузно опустилась на стул - тот жалобно пискнул - и запустила руку в корзинку с печеньем.
Голос ее зазвучал необычно тихо, без профессиональных нищенских ноток:
- Помоги, сынок. Да, нужно лекарство. Именно сейчас.
Старуха глянула на чашку чая в своей руке так, словно пыталась понять, что это такое.
- Ты же знаешь, я слоняюсь из мира в мир. Но последние годы прижилась в одном местечке. Не сытно там было и не уютно, а все-таки спокойно. Ночью ложишься спать - не думаешь о том, что будет завтра. А ведь годы мои не молодые, покой - он душу в ладони берет, мягко гладит, заставляет обо всем звбыть... Ну, и успокоилась я, пустила если не корни, то корешки. А тут...
Бабка Гульда резко поставила на стол полную чашку.
- Я их понимаю... бедность проклятая... а только стали там все какие-то злые, друг другу в рот глядит - как бы лишнего куска кто не съел. Не то чтобы меня обижали, а просто злость в воздухе висит. Вот и решилась я снова в путь пуститься.. В первый раз, что ли? А вот - страшно. Неужто годы берут свое?
Старуха с мольбой обернулась к аптекарю
- Помоги! Дай такое лекарство, чтоб бродяжий ветер засвистел в ушах! Чтоб руки сами к посоху потянулись, а назад оборачиваться на хотелось! А уж я за ценой не постою. Хочешь - для тебя вспомню какую-нибудь историю, мало ли я их на веку слышала? Хочешь - другого кого с лекарством выручу... Помоги, а?

Рыцарь в полном латном доспехе, скрипя перемычками - или суставами, кто знает, не разболелись ли от холода в такой железяке? - вошёл в аптеку следом. Отряхнул у порога вымокший плащ, устало прислонился к стене, не поднимая забрала.
- О помощи не прошу... Говорят иногда, что у нас, у рыцарей, не только доспехи - но и души тоже железные. Стоим, не гнёмся, других согнуть не даём. А тяжело это, ох тяжело, ну да сами взялись - не след отступаться. Хоть и души у нас живые, и сердца не из камня, а держимся... Ээх, о тёмном маге, так о тёмном маге. Вот дозвольте спросить, не слыхали ли вы такой истории? Мне её один старый знакомый рассказывал. Давненько я с ним не виделся... Позволите, бабушка?
Рыцарь устало вздохнул и продолжил:

Было это давно. Но точно было.
В далёком-далёкой земле, за семью горами, за тремя морями и четырьмя лесами, лежала маленькая, но очень счастливая страна. Там все были счастливыми - просто потому, что иначе быть не могло и никогда не бывало. Там жили народы, о которых теперь уже многие не помнят, а если и помнят - то только по легендам. И правили там, конечно же, эльфы - потому что кто ещё может править маленькой страной так, чтобы все в ней были счастливы?
А эльфами, конечно же, правил король. Он был высок и красив, был мудрым и справедливым, очень любил и свой народ, и другие народы своей страны, и всегда старался, чтобы в его государстве не было зла, не было обид и ссор.
А у короля было двое детей. сын и дочь.
Сын короля эльфов был высоким, красивым, светлоглазым и светловолосым. Он был благороден и честен, и никогда не лгал, потому что эльфы никогда не лгут. Так учил его отец.
А дочь его была тихой, нежной и доброй. И она искренне любила весь мир и всех, кто в нём жил - потому что не понимала, как их можно не любить, ведь все они так прекрасны.
И всё было хорошо. До поры.
В один прекрасный день ко двору короля пришёл бродячий старец в длинном белом одеянии и сказал, что он - великий маг. Король эльфов поверил ему сразу - ведь старец был благообразен и смотрел на короля прямо, как и подобает честному человеку. И тогда отец, вспомнив, что дети его выросли и только-только готовились встать каждый на путь, что поведёт их дальше по жизни, спросил у мага: "не предскажешь ли ты мне, о мудрый чародей, какова будет судьба моих детей? Мне очень хотелось бы знать это, чтобы оградить их от бед!" И колдун ответил: "Отчего же нет? Я предскажу их судьбу!"
И великий маг сказал королю: "твой сын, подобно мне, станет чародеем. Подобно мне он овладеет даром прорицания и будет повелевать стихиями. Подобно мне, он будет владыкой заклятий и таинств... Пока однажды не придёт тот, чьи глаза серы, и не поднимет свою длань над всей твоей страной. И тогда твой сын поднимет голову и посмотрит в его серые глаза - и не выдержит взгляда, и его собственные глаза навеки наполнятся огнём и кровью".
В ужасе король эльфов прошептал: "А моя дочь? Что будет с ней?" Маг в ответ говорил такие слова: "А дочь твоя, о король, будет самой прекрасной из женщин, рождавшихся на этом свете. И все будут любить её - все, даже те, кто ненавидит всех в этом мире. Но когда придёт тот, чьи глаза серы, и наполнит огнём глаза твоего сына - твоя дочь устрашится его и кинется искать спасения. Но обретёт его лишь из рук того, кого боятся все - и спасение её станет её проклятьем, а лицо её навек скроет чернота!"
И король эльфов содрогнулся при мысли, какая тяжкая доля уготована двум его детям, которых он любил больше всего на свете. "И во всём этом будет повинен тот, чьи глаза серы?" - в ужасе спросил он у мага. "да, о король. Но послушай мудрого совета - не пытайся изменить предначертанное. Верь в добро, будь справедлив. И тогда, может быть, ты сумеешь спасти своих детей".
И маг, низко поклонившись, ушёл из королевского дворца, и никто не видел его в королевстве с тех пор.
Король эльфов был опечален и напуган -первый раз в жизни, потому что король обязан ничего не бояться. Но разве может ничего не бояться тот, чьим детям угрожает опасность? И король в страхе повторял себе весь день: "Сероглазый. Придёт сероглазый!".
В ту ночь король не смог уснуть.
А наутро в королевстве был отдан приказ - узнать, сколько в нём сероглазых. И верные дворцовые стражи короля бросились исполнять его приказ, хоть никто из них и не знал, зачем это нужно их государю.
Три дня и три ночи ездили стражи, пока не объездили всё королевство - оно ведь было очень маленькое. И, когда вернулись они, то доложили государю, сколько живёт сероглазых в его государстве. И узнав, как их много - тех, у кого глаза серые или хоть немного отливают серым, король тяжело опечалился. Но ночью вновь явился ему во сне старый маг, и снова слышал он, как тот говорит о Сероглазом, и видел своего сына с заполненными кровью и огнём глазами, и видел дочь, которую скрывает от мира чернота. И король плакал во сне - как плакал и каждой следующей ночью.
Шло время, и король эльфов пытался, как мог, остановить карающий меч судьбы. Он издал указ, который запрещал его сыну заниматься колдовством. Но сын ослушался отца - так велика была его тяга к знаниям. И юный принц продолжал тайно изучать магию.
Король повелел также своим детям трудиться наравне с простолюдинами везде и всегда, не зная отдыха - ибо так надеялся, что тяжкий труд хоть немного угасит красоту его дочери, для её же спасения. Но это не помогло - принцесса лишь хорошела с каждым днём, затмевая собой и подруг, и всех женщин в королевстве, а вскоре и сами звёзды ночью и солнце днём.
И тогда король, видя, что всё исполняется так, как предначертано, отдал своим стражам страшный тайный приказ. Под покровом ночи, одев чёрные маски, повелел он им истреблять всех, у кого глаза серы, во всём королевстве. И каждый из стражей, хоть и был доблестным воином, ибо только такие могут защищать свою родину и своего короля везде и всегда - каждый ужаснулся отданному приказу. Но ни один не ослушался - так они были верны и так верили в своего короля, который никогда прежде не совершал несправедливости.
И приказ был отдан, и каждую ночь стали воины в чёрных масках появляться где-то в королевстве. И каждую ночь убивали они всех, у кого были серые глаза. И вскоре уже ни одного сероглазого не осталось во всём королевстве, а вместе с ними не осталось и счастья, не стало и справедливости.
И никто уже не любил никого в этом королевстве, потому что никто не знал, кто были те чёрные воины, и все подозревали друг друга. И только одна лишь принцесса продолжала любить всех, и утешала тех, кто потерял родных, и обещала помочь. Потому что её брат, несмотря на запреты отца, стал великим волшебником - и только сестре поверил тайну своего умения и своего дара, и она обещала хранить её и никогда никому не выдавать. И ни в чём не было ей отказа у брата.
И великий волшебник, сын короля эльфов, ночью, тайно, произнёс величайшее из заклинаний, чтобы открыть, кто же был виновен в гибели всех сероглазых в королевстве. И заклинание указало ему на его собственного отца и на его верных стражей. Принц был глубоко опечален, но он никогда не лгал, был всегда прям и честен. И потому следующей ночью он пошёл к стражам отца и застал их одевающими чёрные маски, чтобы идти на поиски новых сероглазых и безжалостно убивать их.
И спросил юноша: "зачем вы делаете это? Ужели вы забыли себя? Ужели забыли о том, как верно служили моему отцу и охраняли королевство? Не заколдовали ли вас? не подкупили ли враги нашей страны?" И командир стражей отвечал ему: "Мы не забыли себя, юный принц. И служим твоему отцу мы верно. Наречено тебе и твоей сестре судьбой быть погубленными Сероглазым. И потому отец твой жаждет уберечь тебя любой ценой, а мы - верные его слуги и с господином нашим эту цену делим на всех". И ответил им принц: "Сегодня ночью вы не пойдёте убивать. Я запрещаю вам. Дозвольте мне поговорить с отцом, и всё кончится". "Мы не можем ослушаться приказа короля", - отвечал, опустив глаза, командир стражей.
И тогда принц, также опустив глаза, промолвил: "Тогда королём стану я, и отменю приказ отца. Я заставлю его уступить мне трон - этой же ночью!"
И принц пошёл в палаты отца - потому что он никогда не лгал. И отцу лгать он также не желал - и решил прямо сказать, что хочет занять его трон, дабы отменить жестокий приказ.
И когда принц вошёл в покои своего отца, то нашёл короля спящим, и лицо его было мокрым от слёз. Но сын, хоть и удивился, но не забыл, зачем пришёл к отцу, и разбудил его, и спросил: "Отец, правда ли, что ты виновен в кошмаре, что поразил наше королевство? По твоему ли приказу убивают по ночам всех, чьи глаза серы?" "По моему, - отвечал король эльфов. Отвечал, потому что король не станет лгать своему сыну, которого сам научил не лгать никогда. - Я делаю это, чтобы спасти тебя". "Мне не нужно спасение такой ценой!" - прокричал в гневе принц. - "Отец, отдай мне трон и корону, и я остановлю это!" "Нет, - тяжело произнёс в ответ король эльфов. - Я слишком люблю тебя, сын мой. И твою сестру я слишком люблю. И если я сумею спасти вас от Сероглазого, это будет мне оправданием".
И принц, понимая, что ничто не остановит его отца, кроме силы, решился воззвать к своему искусству. Он был могучим чародеем и верил, что колдовство поможет ему. Но принц не знал, что отец его, как и всякий король эльфов, владеет магией намного лучше любого из живших в королевстве. Не имея дара прорицания, король не видел будущего - но защититься от сыновних чар было ему по силам. И началась битва.
И длилась битва двух чародеев день, и ночь, и день, и ночь, и на третий день силы принца начали иссякать. И когда отец одолел сына и бросил его на колени, тот лишь прошептал имя сестры и упал без чувств - ибо никого он не любил больше сестры своей и всё время думал лишь о ней.
И король эльфов, сдерживая слёзы и скрепя сердце, вышел к народу королевства, что собрался у его дворца на звуки битвы и ждал день, и ночь, и день, и ночь, и ещё день. И король возвестил народу, что сын его злоумышлял против него, и тайно изучал колдовские искусства, дабы лишить его трона. И ни слова не было сказано правды о чёрных масках и о том, кто виновен в гибелях сероглазых. И тогда народ, что так любил принца, опечалился - но не было больше в их сердцах доброты, не было милосердия, и о справедливости они забыли. И потому вознегодовали, и потребовали, чтобы пала на сына короля кара за измену. И избрали карой вынуть его глаза, углями горящими наполнив глазницы.
И когда принц пришёл в себя, то был он закован в цепи. И спросил король сына, чего желает он, кого хочет увидеть последним в жизни своей, а сын отвечал, что хотел бы видеть свою сестру - потому что больше в жизни никого не любил, чем её.
И король эльфов позволил им увидеться.
И пришла сестра его, заплаканная и несчастная, и спросила, что случилось с ним, и кто помутил его разум, наставив лишить трона отца. И принц рассказал сестре всё, что знал. Сперва принцесса не пожелала верить брату, но тот взглянул ей прямо в глаза и произнёс: Я никогда не лгал тебе, потому что не лгу никому. Но и сейчас я не лгу, потому что слишком люблю тебя, о сестра". И принцесса поняла, что все слова его - правда.
И наутро следующего дня, перед дворцом, на глазах у жителей королевства, принца отдали палачу. Палач тот был зван из королевства соседнего - ведь даже теперь, когда не было в стране ни счастья, ни справедливости, ни милосердия, не было в ней и палача, ибо старые времена умирали медленно и без охоты. И когда палач тот раскалил свои щипцы и свой острый нож, принц в последний раз взглянул на отца и спросил его: "Лгал ли я тебе когда-нибудь, отец?" "Нет, никогда," отвечал король эльфов. "ты выплакал все глаза, отец. Очи твои стали серыми" - произнёс принц. И король побледнел, и еле устоял на ногах. Но не дрогнул и смотрел, как исполняет палач приговор. И глаза сына его были вырваны, а набиты вместо них горячие уголья.
Была на казни брата и принцесса, что пожелала увидеть, как он простится со светом. И, когда казнь завершилась, все ушли, и лишь она одна смотрела на обезображенное лицо брошенного на площади брата, едва жива.
Тогда к принцессе подошёл палач и произнёс: "Кто он тебе?" "Брат, " отвечала она. - "Моя отец покарал его за собственные грехи, свершив неправедный суд". "Почему же ты остаёшься здесь? Брось такого отца", - рассмеялся палач. "Мне некуда идти. Все боятся его теперь, моего отца", - произнесла принцесса. - "Он везде найдёт меня, и никто меня не спасёт". "Я его не боюсь. Хочешь, я увезу тебя?" - предложил палач. "Увезёт меня тот, кто неправо покарал моего брата? разве могу я пойти на это?" - ужаснулась принцесса. "Выбирай: я или никто", - зло ухмыльнулся палач. И, вспомнив о брате, вспомнив о том, что рассказал он ей, принцесса согласилась. И то же ночью, укрыв своим чёрным плащом и её, и слепого принца, которого принцесса не пожелала бросать даже теперь, палач увёз их из королевства, где не осталось справедливости, счастья и милосердия, а на троне сидел сгорбленный, поседевший и неподвижный сероглазый король эльфов.
И палач вёз сестру и брата три дня и три ночи. И она не спрашивала, куда они едут, и брат её молчал, ничего не видя. Лишь на четвёртый день подняла принцесса глаза, полные слёз, и увидела, что едут они по узкой горной дороге, которой она никогда не видела. "Что это за дорога?" - спросила она палача. Но палач ничего не ответил.
Трижды ещё спрашивала она палача, куда едут они и где пролегает их путь, и трижды не получала ответа, а дорога всё уходила и уходила в горы, с каждым шагом - выше и круче. И вот наконец, когда поднялись они на вершину высочайшей горы из тех семи, что лежат от нашей земли до их королевства, палач обернулся к принцессе и, смеясь, произнёс: "А знаешь ли ты, что отец твой от горя обратился камнем, не вынеся разлуки с тобой?" "Нет, я не знала этого," - безжизненным голосом промолвила принцесса. "Помнишь ли ты всё, что сотворил он?" - спросил палач. "Да", - отвечала принцесса. "Любишь ли ты его, как и прежде?" - "Да", - отвечала принцесса.
И тогда палач на глазах принцессы обернулся старцем в длинном белом одеянии. И старец промолвил: "Хочешь ли ты, чтобы отец твой снова ожил? Хочешь увидеть и обнять его? Или ты хочешь, чтобы брат твой снова видел? выбирай!" "Как могу я выбрать между братом и отцом?" - еле слышно отвечала принцесса. "Помнишь ли ты, как твой брат хотел лишить отца трона?" - спросил старец. "Да, помню", - отвечала принцесса. "Так выбери отца!" Но принцесса молчала. "Помнишь ли ты, как твой отец лишил твоего брата глаз?" - спросил старец. "Помню", отвечала принцесса. "Так выбери брата!" Но принцесса снова молчала.
И три дня и три ночи молчала она, слушая холодный ветер, леденея до костей, но не в силах выбрать между братом и отцом. И когда старец в тридцать третий раз спросил, кого она выбирает, она даже не подняла головы. И тогда старец промолвил: "Знаешь, что будет, если ты выберешь брата? Он вернётся и займёт трон отца. Но в сердце его не будет места милосердию теперь, когда милосердия не даровали ему. И никогда больше не будет мира и покоя в вашей стране, и счастья не будет". 2Я боялась этого", - ответила принцесса. "Если же ты выберешь отца, ни на миг не усомнится он в том, что был прав и справедлив. И тогда жестоким и кровавым будет его правление - хуже, чем уже было. И не будет в вашей стране счастья и мира". "Я догадалась об этом", - отвечала принцесса. "Так кого же ты выбираешь?" - последний раз спросил старец. "Никого. Я люблю их одинаково", тихо промолвила принцесса и закрыла глаза...
... и когда открыла их снова, то была она во дворце своего отца. И сидел на троне король эльфов, живой и здоровый, и глаза его не были серыми. И рядом с не стоял на коленях её брат, и по щекам его текли слёзы - ведь там, где пылали ожоги, снова смотрели на мир живые глаза. И лишь только она увидела это, как все услышали голос старца в последний раз: "Изменив себе, не переделать судьбы. Злом не спасти добра. Добром же можно исправить любое зло".
И счастье с тех пор не оставляло эту страну, а в сердцах короля и его детей никогда не иссякали ни любовь, ни справедливость, ни милосердие. И лишь сероглазых в той стране не рождалось никогда - потому что не было слёз, что размывают глаза.


- Вот такая история, - снова вздохнул рыцарь. - А если будет дозволено и мне попросить... Не расскажет ли кто о доблести и справедливости? Настоящих, без лишнего лака и лоска, да без зверства и одержимости? таких, от которых загораются глаза и сердца стучат, как кузнечные молоты, потому что веришь, что зло будет наказано, а добро победит...

- Жаль, что такие лекарства сейчас не в чести.
Новый посетитель, незаметно вошедший во время рассказа рыцаря, прислонился к стене и весело сверкнул синими глазами с вертикальными зрачками. И, сложив руки на груди зеленого костюма, продолжил:
- Но я могу поделиться кое-чем из некогда услышанного...

Было это в мире, где о чести и доблести попросту забыли. Удар в спину там был обычным, слово "друг" означало разве что того, с кем в данный момент на одной стороне, браки по любви практически исчезли, а слово "рыцарь" означало лишь "дворянин", не больше. Вот, правда, рыцарские доспехи были хороши - особенно же хороши были забрала, чья пластина выполнялась в виде лица хозяина. Признаком же магического мастерства считалась Звезда Тьмы - заклинание, черпавшее силы не из обычных источников, а из души чародея, отражавшее его суть... и создающее черную звезду, пьющую из всех вокруг жизнь и силы и вливающую их в мага. А среди людей бытовал обычай скрывать свое имя - дабы никто ни порчу не навел, ни разузнал чего-нибудь нелестного. Ну а боги были под стать миру - и от них нисходили на землю лишь демоны, жаждущие крови. И часты в том мире были банды наемников, воевавшие за тех, кто заплатит, не заботясь о том, сколько и кого придется убивать.
В одной из таких банд сражался Фламберг - молодой талантливый мечник, взявший имя в честь своего любимого оружия, наносившего ужасающие раны. Был он таким же, как и его соратники по отряду, разве что предпочитал прямой бой уловкам и знал, что такое благодарность.
Случилось так, что во время одной битвы отряд его погиб полностью. Остался бы на поле битвы и Фламберг, раненный и обессиленный - но в последний момент, когда на него уже опускался топор врага, смертельный удар отразил мечом кто-то, неожиданно подошедший. Отразил - и отбросил другого бойца в сторону.
Вид его поразил Фламберга - это был рыцарь, но доспехи его были серыми, ничуть не похожими на обильно украшенные латы других рыцарей. И забрало его было гладким, лишь с двумя прорезями для глаз. А главное - меч его едва различимо сиял.
Поразило наемника и то, что безликий рыцарь не стал добивать отброшенного врага; вместо того он вложил меч в ножны и молча вынес Фламберга с поля битвы - так легко, словно наемник был невесом. Принеся его в ущелье, что было неподалеку, рыцарь коснулся ран Фламберга - и те зажили, словно и не было кровавого боя.
С трудом поднявшись на ноги, спросил наемник - зачем Безликий спас его?
- Ты был ранен и умирал, - ответил рыцарь, и Фламберг рассмеялся, приняв это за шутку. Но, взглянув в глаза спасителю, оборвал он свой смех - понял, что даже и не думал тот шутить.
Тогда наемник спросил - что рыцарь хочет в плату за это?
Ничего не ответил Безликий, лишь покачав головой. Молча вскочил он в седло своего коня и поехал прочь, оставив Фламберга в недоумении.
Несколько месяцев после этого странствовал мечник, размышляя над странным поступком рыцаря. Было бы просто счесть его скорбным разумом и забыть - но что-то не давало Фламбергу так поступить.
А дальше случилось так, что он забрел в давно разрушенный город, и, спасаясь от непрекращающегося ливня, укрылся в первом попавшемся здании. Из любопытства заглянул в подземную часть - где нашел много книг. Язык этот Фламбергу был знаком; чему только не выучишься в наемном отряде. А поскольку дождь и не думал переставать, наемник от скуки раскрыл книгу, лежавшую сверху.
Кончился дождь. Потом вновь начался. Потом вновь прекратился. А наемник все читал, отрываясь только затем, чтобы достать из сумки немного еды.
В этих книгах были стихи - странные, непривычные Фламбергу стихи о древних временах, о любви, о дружбе... Может, ранее он бы и отбросил такую книгу, посмеявшись, но сейчас ему казалось, что в этих страницах отражается то же самое, что он видел в глазах Безликого.
Чувство, что тут он может найти разгадку, и заставляло мечника читать все дальше и дальше - постепенно пропитываясь старыми словами.
Положив очередную книгу на место, он с трудом он заставил себя не брать новую, а двинуться дальше, повторяя про себя эти стихи. Память у него всегда была хорошей.
Но, встретившись в ближайшем городе с отрядом, в который решил записаться, он пожалел об этом - потому что, когда он повторил вслух кое-что из запомнившегося, над ним посмеялись, и ославили на весь город, отказав принять в отряд. А когда Фламберг встретил другой отряд - то оказалось, что и до них дошли слухи о чудачестве мечника, и они присоединились к насмешкам.
Ощущая, как новое знание возвело стену между ним и привычным миром, Фламберг проклинал Безликого и почти возненавидел его. А вскоре случайно вновь встретился с таинственным рыцарем - увидев, как тот, стоя на скале, молча смотрит на битву двух королевств.
Придя в ярость, наемник атаковал его - бесшумно подойдя со спины и обрушив удар своего любимого меча. Одним легким движением отразил огромный клинок Безликий, и ответным выпадом отшвырнул Фламберга - так, что тот ударился о камень и потерял сознание. Очнулся же мечник когда битва уже кончилась, а рыцаря и след простыл.
С той поры Фламберг решил отыскать Безликого, сделав это своей целью. Он сумел найти рыцаря, следуя дороге слухов... странных слухов о рыцаре, который не сражается со слабейшими его, и убивает лишь в самом крайнем случае. Найдя же, разумно решил не скрещивать клинки, а выстрелить сзади из тяжелого арбалета.
С легкостью Безликий поймал болт, даже не глядя в сторону выстрела.
Тогда мечник, охваченный яростью, отбросил арбалет, и кинулся к рыцарю, занеся меч и вызывая его на бой. Спешился Безликий и обнажил свой клинок.
И очень быстро гнев Фламберга прошел, сменившись изумлением. Ибо Безликий бился с великим искусством, но не было ни следа той колоссальной мощи, с которой он встретил ранее удар в спину, и скорости, с которой поймал арбалетную стрелу. Не понимая, что же происходит, отступил Фламберг, держа меч наготове - но рыцарь, видя, что противник не атакует, опустил оружие.
Тогда наемник спросил:
- Почему ты, словно демон, был неуязвим ранее - и теперь сражаешься с обычным искусством сейчас?
Неспешно ответил Безликий:
- Ранее ты бил меня в спину; но меня нельзя убить подлостью. Сейчас же ты бросил мне вызов и вышел со мной лицом к лицу.
Долго смотрел в гладкое забрало Фламберг, ощущая, как угасает и окончательно развеивается его злость. Спокойно кивнул Безликий, и, вновь забравшись в седло, поехал прочь.
Но мечник спросил вслед:
- Я встретился с тобой - и теперь не могу жить как прежде. Что мне делать теперь?
И Безликий ответил:
- Слушай сердце и ищи таких же, как ты.
Немало времени размышлял над этим напутствием Фламберг, странствуя и осознавая, что и в самом деле не может жить по-старому. Но в конце концов встретил знакомого наемника - с которым когда-то были в одном отряде. Был он столь же могуч и крепок телом, как и Фламберг, но любил не меч, а молот, и потому звался Чеканом.
Именно с ним мечник поделился тем, что случилось - потому что ранее они ладили, и Чекана Фламберг мог назвать таким же, как он сам.
Задумался боец, опираясь на молот, и спросил:
- Но если найдешь - то что делать дальше?
- Я понял нечто новое для себя, - ответил Фламберг. - Хочу, чтобы и другие это поняли.
Любопытство пробудилось в душе Чекана, и он решил пойти с мечником дальше - потому что хотел посмотреть, что же получится.
И каждый день их странствий Фламберг удивлял спутника - тем, что старался не лгать, тем, что был учтив, насколько мог, тем, что старался избегать боев. Окончательно же Чекан поразился, когда в одном городе молодой наемник случайно опрокинул кувшин вина на одежду Фламберга; за подобное часто вызывали на смертельный бой. Но мечник посмотрел на побледневшего юношу и сказал:
- Кувшин не стоит жизни.
Юноша, сперва испытав облегчение, потом почувствовал себя оскорбленным - что даже поединка не стоил; подогрели это мнение и его спутники. И потому он прямо спросил - почему Фламберг его не вызвал?
Мечник ответил:
- Ты мне уступаешь по мастерству, по опыту, по силе, длине клинка... Это был бы совершенно нечестный бой.
Расхохотались другие наемники, но промолчал молодой воин. Промолчал и Чекан, погрузившийся в раздумья; но когда на следующий день Фламберг случайно взглянул спутнику в глаза, то заметил там тот же блеск, что видел и в собственном взгляде.
А потом в странствиях увидели они громадного, закованного в доспехи демона, сражавшегося с хрупкой девушкой, вооруженной алебардой. Легко побеждал он ее... а когда пожелал добить - то Фламберг не смог не вмешаться, хотя и понимал, что силы неравны.
В самом деле, демон с легкостью отражал его удары собственным мечом, лишь смеясь; но потом Фламберг вспомнил то, как сражался Безликий, и что за чувства пробуждали в нем старые стихи.
И удар его сумел сокрушить оборону противника, разбив доспех и ранив демона в руку. Легкой была эта рана, но отступил демон, глядя с изумлением.
- Тысячелетия прошли с тех пор, как я впервые назвал себя Орендором Вечным, но лишь четыре раза я был ранен, и единожды - побежден, - сказал он. - Сегодня я был ранен в пятый раз... и ты, человек, не разочаровавший меня, уйдешь живым, а я буду надеяться, что мы еще встретимся.
- Живой уйдет и девушка, - сказал Фламберг.
- Наш бой прерван, но не закончен, - покачал головой Орендор, - и она умрет.
Тогда мечник встал между демоном и девушкой, подняв оружие; и то же самое сделал Чекан.
Орендор уже было поднял собственный меч, но посмотревл мимо наемников и глаза его расширились от изумления. Оглянувшись, увидел Фламберг на холме рядом неподвижно стоящего Безликого.
Молча вложил меч в ножны Орендор, прошептав: "Вот даже как..." Усмехнулся, и двинулся прочь; Фламберг же, не выдержав, спросил:
- Постой! Ты знаешь его?
Но Орендор исчез, лишь тихо повторив: "Единожды я был побежден..."
И Безликий исчез, стоило отвести от него взгляд.
Девушка же, которую они спасли, носила имя Игла. И была она почти ученицей Орендора. Почти - потому что демон, веками искавший достойной его битвы, давно стал находить воинов с огнем в душе и помогать им становиться мастерами - чтобы потом скрестить с ними клинки, радуясь схватке с сильным бойцом.
Игла была исполнена ненависти ко многому, но вместе со Фламбергом ее удержало желание узнать - как мечник сумел ранить Орендора. И, пытаясь научиться тому же, она менялась - незаметно для себя, медленно, но верно.
Следующей же к ним присоединилась лучница по имени Лань. Так получилось, что она прослышала о наемниках со странными принципами, и, встретившись с ними в небольшой деревне, завела разговор об их целях. Выслушав же Фламберга, покачала головой:
- Ты хочешь сделать мир светлее? Бесполезно. Безумие. Людей уже ничем не переделаешь.
Ничего не ответил Фламберг - но лишь улыбнулся и показал на окно ближайшего дома, где двое мальчиков вместе ухаживали за больной матерью.
- Пока я вижу такое, то надежда есть, - сказал мечник.
Долго смотрела Лань в это же окно. А потом пошла вместе с тремя воинами.
И последним к ним присоединился чародей по имени Сакиар - высокомерный, язвительный, гордый своим мастерством и особенно умением творить могучие Звезды Тьмы. Поначалу они просто встретились, когда Фламберг и его друзья - теперь уже настоящие друзья - охраняли торговцев в пути, а маг странствовал с тем же караваном. Намерения мечника вызвали у чародея любопытство, и он решил какое-то время понаблюдать за этой четверкой.
Он подвергал сомнению и критике все, чему успел научиться Фламберг. Он обрушивал массы примеров из жизни и цитат из книг, опровергающих то, что мир возможно изменить к лучшему. Он критиковал стихи, запомнившиеся мечнику. И в конце концов однажды маг насмешливо сказал:
- Ты ощущаешь себя в долгу перед Безликим, и потому ведешь себя как он. Но почему ты не можешь поступать как я - делать то, что тебе хочется? Это ведь так просто.
- Но, Сакиар, - с улыбкой ответил Фламберг, - я ведь именно это и делаю.
После этого маг почти перестал насмехаться, много времени проводя в раздумьях.
А потом случилось так, что они вызвали гнев влиятельного вельможи, и тот, со своими воинами, настиг пятерых странников. Вельможа знал Сакиара, и обратился к нему:
- Из них только ты нормален. Отойди, Сакиар, и можешь ехать куда захочешь.
- Захочу... - задумчиво ответил маг. - Я знаю, чего хочу.
И обрушил на солдат свои молнии, помогая маленькому отряду прорваться сквозь окружение.
Сакиар никому не сказал, о чем думал все это время и что нашел в собственной душе. Но с тех пор он в желании сделать мир лучше не уступал Фламбергу... хотя и прятал это за маской насмешливости и высокомерия.
Постепенно и мир начал меняться от их деяний. Они сами не замечали этого - но силы, более чуткие, чем люди, не могли пропустить такие изменения.
Потому по следу пятерых странников отправились демонические воители - из тех, кто мог уничтожить сотню человек каждый. Но когда они настигли пятерку - то были изумлены тем, как сила их духа передается оружию.
Из пятерых демонов трое погибло - но и люди получили тяжелейшие раны. Четверо из них были почти мертвы, на ногах оставался один Сакиар, но и у него закончились волшебные силы. Последние два демона ощутили, как он собирает душевную силу для заклинания Звезды - и рассмеялись, поскольку Звезда Тьмы им не могла повредить.
Но смех их оборвался, когда в руках мага вспыхнуло то, чего в этом мире не видели десятками веков - яркая, сияющая Звезда Света.
Которой можно излечить других, жертвуя собой.
Так и поступил Сакиар - залечив раны и восстановив силы своих друзей; сам же он рухнул там, где стоял.
И прежде чем демоны успели опомниться от увиденного, Фламберг со слезами ярости обрушил свой меч на одного из них, убив на месте. Второй же, скрестив с ним клинки, опомнился и призвал силу дарованных ему для этого дела амулетов, окружив себя барьером, который можно было сокрушить лишь волшебством.
Однако, стоило ему почувствовать себя в безопасности, как пылающий клинок прошел сквозь его тело, а четверо людей в изумлении смотрели на того, кто помог им - ибо это был Орендор Вечный.
- Лишь в Свете я могу найти противника, достойного себя, - так объяснил демон свой поступок. - И потому вы должны жить.
- Ты можешь встать на нашу сторону, - предложил Фламберг.
- Нет, - покачал головой Орендор, - тогда я не смогу сразиться с тобой. А я этого хочу - но позже.
И он исчез. А четверо воинов похоронили своего товарища, и над его могилой назвали друг другу свои настоящие имена. С тех пор они более не прибегали к прозвищам, и в памяти людей остались их подлинные имена - Веларан, Гельвиль, Астея и Кейтана.
Дальше же было многое, очень многое - то, как они собирали единомышленников (и одним из первых оказался юноша, которому Веларан некогда отказал в поединке), то, как убеждали простых людей и правителей в своей правоте, как сражались с демонами, как место темных божеств занимали те, кому была омерзительна кровь...
И всегда рядом, иногда наблюдая, иногда помогая, был Безликий. Кем же он был? Это мне неведомо. Говорили о великом герое далекого прошлого, сохранившем душу в любимом доспехе. Говорили о могучем повелителе демонов, отрекшемся от своих сородичей. Говорили о боге, что был в начале мира.
Говорили о многом, но ни Безликий, ни Веларан никогда не подтверждали никаких догадок.
Да и зачем? Главное-то не в этом.

- Вот такую историю мне довелось услышать, - развел руками дракон. - Конечно, она выглядит незаконченной... так это потому, что не закончена она и до сих пор, несмотря на века, прошедшие с тех времен. Я могу сказать только одно - пусть даже подлость все еще сильна в том мире, но он стал гораздо, гораздо чище и лучше.

Задрал голову и в тихой панике прослушал две предыдущие истории. Вот как после этого рассказывать что-то своё? А, ладно. Сделаю вид, что глухой, немой и вообще первый раз в приличном обществе.
- Лекарства ведь разные бывают. Правда? Может, кому пригодится и такое. Это не слабительное и не слезлительное, но и храбрина в нём немного. И всё же.

Однокурсники никогда не показывают напрямую, что завидуют удачному ответу одного из своих. Или успешно полученному зачёту там, где остальные сидят в болоте и пытаются вычитать что-то сокровенное из методичек. Да и когда один из них с ходу отвечает на вопросы, которые остальные и без выпитого полулитра пива не сообразят, тогда тоже бывает завидно.
Только это не показывают. Общество выработало универсальный механизм сдерживания эмоций. Талантливый счастливчик услышит в свой адрес шквал подколок, улыбок, многозначительных комплиментов и, как ни странно, будет ими совершенно доволен. Ведь не известно, что будет в следующий раз.
И личина преподавателя, одемониченная по самой своей сути, будет в какой-то момент представляться в виде необоримой силы зла, с которой может справиться герой, если несёт он в сердце светлый огонь упрямства (и цель получить эту дуру-оценку в зачётку) и идёт не с пустыми руками (головой… гм, во всех смыслах), и воля его такова, что даже гневный рык не заставит храбреца отвернуться от цели, пережидая лето, пока гнев чудовища схлынет.
В этой чёткой системе есть единственный образ, в равной мере несчастный, к какой бы стороне он не примкнул. Это круглые отличники. Если же пользоваться несколько иной терминологией, то это адепты зла, тёмные волшебники, которые отринули светлый путь борьбы и во всём покорно следуют демоническим наставлениях, с ходу или путём кропотливых исследований постигая весь их зловещий смысл.
Так сэру Персифалю (в миру, Владимиру Крамнику) не повезло. Попавшись в момент совершения самого страшного колдунства (блестящей сдачи экзамена на высший из возможных баллов при злом, невыспавшемся, отхвативших вожжу под хвост демоном), он был захвачен и приговорён к немедленному сожжению на костре в ближайшем скверике на лавочке.
И пытали его, вытягивая секреты страшные, и за дровами тёмными да светлыми, взамен сгоревших, в ближайший магазин бегали, да только не смогли вернуть заблудшую душу к свету.
Сам же маг тоскливо принимал очередное полено и тихонько про себя мечтал, чтобы это всё поскорее закончилось. Он не знал, правильно ли поступает, ведь, по сути, кроме этой преданности тёмным силам, ничем он не отличался от остальных своих товарищей. И в будущем не эти знания станут его подспорьем, уж скорее умение лавировать меж демонических огней окажется вернее. Просто это его суть. И там, после очередного костра, когда уставшие руки сжигателей наконец-то опустятся в изнеможении, он просто поднимется, вежливо попрощается со всеми собравшимися и пойдёт домой, создавать мир, в котором стараются не признаваться даже самим себе все остальные. Ведь в сказочном мире на костре не гибнут даже самые злые герои. Их просто поворачивают к свету. Или оказывается, что они сами по себе очень светлые, только этого в начале не заметно.

Аптекарь поздоровался улыбкой с рыцарем, благодарно принял бутылочку микстуры.
- Scorpion(Archon), спасибо тебе. Я немного подержу в темном месте, чтобы настоялась? И, ты не против, если я поделюсь ею?

Шарики чудного лекарства от V - Z ведой эльф аккуратно положил на блюдечко, накрыл салфеткой, передал рыцарю.

- А вот и твое лекарство. Подойдет? Или поискать еще чего-нибудь?

Затем он повернулся к своим колбочкам и ретортам, где начинало закивать лекарство для бабки Гульды.
- Вот, посмотрите. Я старался выдержать на солнце и добавил одуванчиков для цвета и подорожника для вкуса, надеюсь, вам поможет.


Под босыми ступнями карниз был нагретый и неудобно впивался известковой крошкой. И солнце гладило закрыты веки красными ласковыми пальцами, и в груди расправил крылья ветер, а под ногами – город.
- Саюки - трусиха.
Не смешно. Одно дело – смотреть, как смелые одноклассники срываются с парапета, отдаваясь распластанным дельтапланом на руки ветра, и со всем другое – самой сидеть на крыше.
- Саюки – трусиихааа.
А почему земля вертится? Потому что Саюки дышит, вдох-выдох, и еще немножко подвинулось по синей чаше солнце.
- Ты так и будешь здесь сидеть?
Она уткнулась в колени. Да. Так и буду. Умру здесь. Или вечно буду сидеть, как гербарий. Стану статуей. А если толкнут, она упадет, точно-точно.
- Ну как хочешь, а мы купаться пойдем.
Саюки сидела. Плавился летний день. Назад она не пойдет, но и вперед нет. Нетнетнет!
Она шаркнула ножкой, крошка посыпалась вниз. Плащевые крылья дельтаплана легонько колыхались. Ребята ушли.
Саюки встала, отряхнула ноги от известняка, отошла от края. Откинула голову, щурясь. Небо медленно опрокидывалось в куда-то в солнечное сплетение. Туда падать вязко и нестрашно, только голова кружится, а небо куда глубже асфальта под пятнадцатью этажами. Саюки зажмурилась, завизжала и разбежалась с хорр-рошего прыжка.
Ветер принял бережно неумело раскинутые руки, наполнил серую плащовку. Саюки открыла глаза. Сердце билось, Саюки дышала, вертелась земля, и солнце текло по чаше неба.

Господин Сейден, вы думаете, что вас обойдет Аптекарь? С ухмылкой эльф вытер руки чистым вафельным полотенцем, что висело с внутренней стороны стойки на железном гладком поручне, выбрал чистую пробирку и ссыпал полученное лекарство в нее, немедленно закрыв плотной пробкой, как только последняя частичка упала мягко к остальным.
- Благодарю. Наверняка оно скоро понадобится. Только мне нечем вам заплатить. Разве что... не хотите ли еще чаю?

Старуха улыбнулась.
- А и впрямь - славное лекарство! Давно меня, старую, солнышко за собою не звало! Вот и отправлюсь в путь. А пока немного посижу у тебя, внучек. В уголке, тихонько, я не помешаю... А глядишь, и сама помогу состряпать лекарство для кого-нибудь... кто знает?

Скользнув в едва приоткрытую дверь – чтобы до уютного тепла не добралась ни одна холодная капля дождя – в аптеке появилась девушка. Скинув плащ, оставляя за собой вереницу мокрых следов и брызг, она неуклюже села на дубовый стул в углу аптеки.
- Добрый вечер, - она благодарно улыбнулась Аптекарю, поставившему перед ней кружку с душистым отваром, откинула с лица прилипшую к щеке влажную прядку и, на пару секунд замерев в нерешительности, заговорила. – Промокла до нитки! В такую погоду любой путник с тоской подумает о своем доме, пусть даже самом нелюбимом., а торговцы не преминут помянуть недобрым словом осень..
- А ведь осень, она бывает совсем другая, - глоток горячего липового отвара отдался теплом в кончиках пальцев. –Солнечная, звонкая, с паутинками в волосах и охапками рыжих листьев. Вы не расскажете про такую? И немножко про веру.

- Я могу рассказать, - в аптеку вошла невысокая худенькая девушка. Впрочем, с первого взгляда понять, что это именно девушка, было сложно - из-за широкой, явно не по размеру, армейской куртки и коротко остриженных светлых волос. - Меня зовут Мари... Мария. И это историю я слышала от одного знакомого. Вернее, даже не слышала... он прислал мне письмо.
Из рукава она вытащила сложенный вчетверо, пожелтевший от времени листок, исписанный неровными буквами - как будто писавший очень торопился рассказать что-то важное.
- Я прочитаю. Только не с начала... начала вы не поймете. Да и не стоит здесь... здесь много света, который не должен потускнеть.

"...Мы пробыли там все лето. Когда пришла осень, листья на деревья начали желтеть. Я знаю, так всегда бывает, но почему-то только этой осенью я задумался - отчего так?.. Учебники по биологии (да, я еще помню, что это такое) авторитетно утверждают, что все дело в хлорофилле и хлоропластах, однако мне показалось, что если бы в листьях все было так сложно устроено, то оно ни за что не стало бы работать - тем более, из года в год, неизменно...
Одной ночью я вышел на улицу - бесцельно побродить по городу... по развалинам города. Ты знаешь, со мной бывает.
У старого, высохшего клена - там, где раньше была главная аллея, - столкнулся с девочкой в красной куртке(ночью! это очень насторожило меня). Она ойкнула и поспешно спрятала что-то за спину.
- Ты меня не видел, - сказала она. - Давай ты меня не видел, а?
- Хорошо, - согласился я. - А кого именно я не видел?
- Осень, - загадочно сказала она. - Я еще не закончила... я скоро, мне еще две ночи, не больше!
И она показала мне недокрашенный кленовый лист и коробку карандашей - оранжевых, красных, желтых...
Я вспоминаю ее - иногда как сон, иногда - как причудливое видение, и очень хочу думать, что это была правда. Марийка, я знаю, ты..."
Девушка замолчала.
- Наверное, хватит. Знаете, я тоже пришла сюда, чтобы... найти лекарство. Говорят, время лечит... а я ищу лекарство от времени.

- Сложно...., - Аптекарь задумался. Пробежался пальцами по стеклянным бутылочкам с этикетками из пластыря и без этикеток. Нет, не то. А может?... он нырнул под стойку, вылез с мисочкой в ладонях. На дне мисочки - высушеный кленовый лист, ровный, только один краешек загнулся. - Попробуйте заварить? может, поможет.... не уверен....

Земляника.
- Хей, Рё, смотри – земляника!
- Заткнись.
Ёши тем временем упал на колени перед полянкой, не думая о зеленых и красных пятнах, что непременно останутся на ослепительно-белых одеждах. Лорд Инея всегда был немного неряха.
- Тьфу, зеленая совсем. Покушали ягоды.
-Я попросил заткнуться!
- Хорошо, прости.
Прозрачно-мраморные пальцы с сожалением нависли над кустиками земляники, но рвать незрелые ягоды Лаэррим не решился. Талико-е грузно сел, ободрав спину о кору ясеня, бросил бессильные руки на колени. Серебро серег на кончиках длинных ушей и то потускнело.
- Так. Вот еще только тоски нам не хватало!
-Ёши, - Ресикё шипел сквозь зубы, не поднимая головы, - Если ты не закроешь свой лаэримский рот хотя бы на семнадцать вздохов, я лично его тебе зашью!
- Чем? – лорд Инея встал на четвереньки, выглядывая под листиками хоть одну спелую ягодку. Рё зарычал, сжимая кулаки до белых пятен. – Ты издеваешься??!!
- Ага, - да, нашел! Чуткие пальцы сняли с ножки крохотную стрелку ягоды. – Хочешь?
- НЕТ!! Ёши, может, хватит??? Ты… как ты можешь?? Наш.. твой народ, твоя княгиня, твоя дочь, все, они..
Ягодка отправилась в рот.
- Как хочешь. Да. И твоя дочь. И твоя Рингиль. И твое племя, внук Белого Волка. Все они ушли. А мы с тобой остались. И по иронии – продолжаем жить, или нам снится, что продолжаем, какая разница? Земляника от этого не перестала зреть.
- ты..
- Перестань. Что нам теперь, пойти и утопиться в водах Виригвиль?? А потом что? Что – потом? Скажи мне, вождь Талико-е ройя? Молчи лучше. Потом ничего не будет. Вот, я еще одну нашел, правда, немного белая, но ерунда. Все ерунда. От твоей тоски никому легче не будет.
Рё стиснул в руке пучок травы, прожигая друга взглядом. Ёши отвечал взглядом открытым, ожидающим; на протянутой ладони - ягодка, красная, но не цвета крови.
- Ёши.
- Да.
- Пойдем. Я был здесь с дедом. Там подальше ее целые луга.
Белый воин улыбнулся, складывая ладонь, с улыбкой осмотрел деревья. Показалось? Или вернулась иволга?....

Аптекарь тепло улыбнулся, наливая в фарфоровую узкую чашку без ручки ароматного tyzanne.
- А это - сказка для Велы.

Он на ладони подал девушке отвар.

Просто так.

- Девочка…
Она послушно обернулась.
- Девочка, как пройти на улицу Карла Маркса?
Обстоятельно объясняет.
- Спасибо.
Дергает уголками губ, рисуя обязательную улыбку. Прохожий проходит по своим делам.
- Девочка..
Да что такое!
- Ты не потерялась тут? – Это полная кудрявая женщина в светоотражающем жилете ДПС, - Такая маленькая.. где ты живешь?
Терпеливо называет адрес и маршруты городского транспорта. Женщина досадливо поджимает накрашенные губы, уходит, тоже мимо.
«Раз, два, три, четыре… сбилась. Этот считала или еще нет?»
- Девочка…
Девочка. Да. двенадцать лет. Две косы, красный берет, сумка с лекарствами для больной бабушки и книжкой Саган. На французском. Банты, помпошки на гетрах, игрушка-мохнашка на молнии сумки.
- Девочка, а куда ты идешь.
Рассказывает. Если спросил – наверное, интересно.
- Девочка, не ходи через фабрику, там перекопано все, иди лучше парком.
Да, но парком дольше.
- Зато там сухо.
Соглашается.
«раз, два, три… сбилась».
- А ты меня не боишься разве?
Нет. Пожимает плечами. «Раз, два..»
- а если, пока ты идешь длинной дорогой, я пойду и съем твою бабушку?
«..два, три, четыре..».
-Ну и дура.
«…восемь, девять, десять, одиннадцать…»
Под ноги ложились мокрые от недавнего дождя, помятые ногами безликих прохожих листья. Она их считала.
Просто так.

Самым главным желанием на данный момент у Авеса было - пройти к аптекарю незамеченным.... Но когда у тебя прямо из макушки растет большая такая поганка, с хищными глазенками(!) и жутким зубастым ртом(!?!?) незамеченным не пройдешь... Да плюс постоянно пригибаться надо, когда заходишь в помещение... Да еще и молчать эта сволочь отказывалась..

..-Здравствуйте... Я тут... Опять с заклинаниями напутал. Мне бы (-"мозгов, дядя Гудвин" ) что - нибудь от рассеяности и забывчивости. Или может вообще мне нужно лекарство, которое может избавить меня от хронического невезения... А то вот представляете... Хотел вот избавиться от сорняка или что это такое( -"Сам дурак") ии... вот. А я же правда, старался... Но похоже одного старания не всегда достаточно..

Волшебник уже в которых раз за день вздохнул.. Поганка мерзко захихикала...

- А если меня избавят от этого комментатора, я с удовольствием отплачу вам не только золотой монетой но и хорошей историей(-"Ну- ну....)

Девушка, держа обеими руками фарфоровую чашку с душистым отваром, благодарно улыбнулась откликнувшимся.
- Спасибо, это.. Это правда было чудесно, - на лице появилась теплая улыбка. – Чуть позже я отвечу и вам, Мария, и вам, господин Aves.
На секунду задумавшись, достав аккуратно сложенный двойной листок в клетку, исписанный мелким убористым почерком.
- Но это вам, Аптекарь. Это всего лишь страничка из дневника, притом, не моего. Я подумала, что вы поймете. Что вам стоит это показать..


«…ведь ты настоящий.

15 сентября

Будто бисеринки на нитку нанизываются твои слова. Так же красиво, но в то же время просто, незамысловато. Кусочки стекла, зато полные жизни. Меня это всегда поражало – когда сила в открытости. Ты ничего не прячешь, будто говоришь: «Вот оно, рядом, возьми, я дарю тебе!». Однако, мало кто осмелится подойти, и на самом деле взять. А вот тайком утащить, прихватив заодно кусочек твоей души – это запросто.
А все эти маленькие жесты, кажется, родились с тобой. Только по наитию так можно плести узоры, играть цветами, или так тепло касаться ладонью плеча. Не зря я тебе шептала ночами, что ты настоящая, теплая, что о тебя так по-осеннему остро пахнет хризантемами. Ведь на всем, к чему ты когда-нибудь прикасалась и прикоснешься, останется твой след.

23 сентября

«Сейчас, или никогда» - и ты бросаешься с головой в омут событий, не боясь принимать решения, не боясь говорить о том, о чем думаешь. И все это с чувством собственного достоинства, своей правоты. С гордо поднятой головой, если хочешь. Пусть лучше не поймут, убегут от тебя, чем ты будешь обманываться притворной жалостью, убеждать себя в том, что кто-то там может быть и прав… Ты ведь помнишь, что их правда никогда не совпадет с твоей? Так зачем же калечить себя, впустую перекраивая по их лекалу? Они этого никогда не оценят. А пусть даже оценят и поймут – это опять будет только снисхождение, а ты ждешь отнюдь не этого.
Не бойся боли, глупая. У тебя ведь есть силы с ней справиться, ты даже не представляешь, как мало ты должна уделять ей внимания. Перешагни и иди дальше, к той цели, которую у тебя никто не сможет отобрать. А если ты действительно этого хочешь – то удержи.

1 октября

Ты однажды меня уже спасла. Вытащила из окружающей меня пустоты, снова показала, как нужно жить. Помнишь, мне тогда было очень плохо, но ты была рядом? После первой же улыбки бесцеремонно схватила меня, сказала, что я легче пушинки? Я до сих пор улыбаюсь этому. Потом были слова, много слов.. Рассказы, воспоминания, удивленные обсуждения того, что было вокруг, снова воспоминания… Нас связывает только одна тонкая ниточка, но я счастлива, если хоть немного похожа на тебя.

Ноябрь.. »

Девушка улыбнулась.
- А еще я бы хотела остаться у вас подольше.

Двое с невыражающими лицами сидят на воздухе. Мужчина с лицом зверя, темнокожая женщина с глазами-камерами.
- На самом деле это не мы.
- На самом деле это все она.
- Украдено.
- Взято взаймы.
- Это сказка, которая никого не лечит. Тот, кому она назначена, знает об этом.
- Но может быть, иногда нужно выколоть себе глаза.
- Расскажите нам взамен о темных попутчиках.
- Да. О темных попутчиках рядом с каждым из нас.


Это шаги. Пересыпаются змейкой песка по ступеням - слитно, мягко и осторожно, не давая различить соприкосновения ног с холодным полом. Как будто ползет сороконожка. Большая, пустая внутри, обнюхивающая все вокруг своими вибриссами пушистая сороконожка.
Я не могу видеть.
Она входит, прикасаясь ладошками к двустворчатым дверям, она ступает на ощупь - крохотная леди, выкрашенная в темно-коричневый. Здравствуй, спящий замок. Здравствуй, королева-пряха, ужаленная веретеном.
Она касается лица старика, которое выглядит так умиротворенно, словно единственный раз ему удалось выспаться. Невидящее лицо девочки выглядит восковой маской - и только усики-пальцы, скользящие по коже, ощупывают каждую морщинку и волосок на седеющей голове. Это сокольничий. Птичий человек, хозяин и мастер двух десятков ловчих птиц, готовых по его указанию растерзать полевую мышь или глаза врага короны. Он добрый человек, не обидит и мухи, но в обучении ястребов он безжалостен, хоть у него и до сих пор вздрагивает сердце, когда он стягивает птицам глаза колпачками. Бедный старый Уильям. Спасибо этой злой ведьме, что дала ему немного отдохнуть от безумной скуки - принцесса не любит охоту, и птицы вместе с их мастером страдали от слепоты.
Она касается гладкой кожи и точеного носа - нет, это совсем не Спящая Красавица, пусть обмануться и легко - но пальцы слепой куда умнее даже пальцев пианиста, и скользя по коже, она видит мальчика-пажа. Ах, Рэдви, он так устал, разнося блюда посреди бесконечного праздника и несмело улыбаясь придворным дамам. Где твоя мама-фрейлина, пристроившая тебя ко двору? Она так занята, и пусть ты ни за что не признаешься, что тебе нужно ее видеть, но все-таки в каждом встречном лице ты пытаешься увидеть ее черты... Сейчас ты спишь и видишь ее, верно? Иначе все это не имело бы никакого смысла.
Она касается холодного металла, переходя пальцами к теплой, грубоватой коже и витых усов. Стражник. Все стражники безымянны - они даже не заметили, как уснули. Им было приказано охранять пиршественный зал, и даже сейчас, повалившись на пол, они скрещивают алебарды - никто не пройдет сюда, никто не потревожит покой спящих. Правда, последнее - вина не только и не столько доблестных стражей: крохотная иголка, омотанная нитью, сделала больше, чем десятки железных людей. Но спите, добрые стражи, и будьте спокойны - никто не пройдет к вам.
Кроме меня.
Она касается хрустальной крышки гроба. Здравствуй, хозяйка, любительница прялки и отравленных яблок. У тебя тоже нет имени - это наказание за все, что случилось из-за тебя, слишком красивая.
Она с ненавистью смотрит в собственное отражение в стекле, не видя его, но слишком хорошо зная.
Слишком красивая.
Пальцы судорожно сгибаются, стараясь прорости когтями и вскрыть гладкую крышку, но бесполезно.
Всегда бесполезно. И надо уходить. Прощайте, милые, прощайте, сокольничий и паж, прощайте, часовые и фрейлины, кухарки и подметальщики. Спите спокойно.
Все, кроме тебя, зрячая, гордая, прекрасная.

- Господи, Лэнди. Кто опять пускал дочку смотрителя в морг?

Дождь снаружи усилился, свет увял и повис грязной намокшей ватой. Аптекарь без суеты обошел все столики, зажигая на каждом свой светильник, затем запалил свечи в зеркальных мягкого зеленого цвета фонарях, развешеных вдоль стен.
- Вот так повеселее, - улыбнулся он.
Понимающий кивок и теплая улыбка для Вель.
- Спасибо.. тебе, - стопка листов исчезла за отворотом его хаори. Затем Аптекарь кивнул мужчине и женщине, собрав по крупицам в реторку черный кристаллический порошок их лекарства, похожий на магний или марганец.
И только бережно убрав реторту в защищенную от света нишу за плотной циновкой, он взял дощечку и вывел на ней неровными буквами фармацевта.
"Заявки

- лекарство от рассеянности и забывчивости. в капсулах по 50 млг, три раза в день (для Aves)

- история о темных попутчиках каждого. однократно (для Черон)"

Пряча чуть виноватую улыбку, аптекарь вывесил табличку на дверь.
- Простите, я пересмотрел все свои склады, но пока у меня для вас ничего нет. Может быть, бродячий лекарь или странствующий целитель, что знает тайны потоков энергии дзынь.. - он отошел за россыпь занавески из деревянных подвесок. Скоро раздалось ворчание закипающего чайника.

Зашла, поздоровалась, села в уголке. Сложила ладони на укрытых длинной юбкой коленях, попросила прощения, что мало принесла с собой, а потом вытерла лицо рукавом свитера...
- Я послушаю о чем вы говорите? Может быть, вдруг, в моей сумке однажды найдется нужная микстура? Нет, что, я не больна, просто устала немного делать и исправлять ошибки.
С волос воды натекло на свитер, и руки хочется согреть дыханием.
- Тепла бы капельку... или фантазии.

Слева шепчет море, справа, неподвижный, лежит лиман. Между ними, по узкой полосе, идут дети, мальчик и девочка.
Под ногами звонко сталкивается галька.
- Похожа на яйца динозавров, - важно замечает мальчик.
- Плоская, немного, правда, - с сомнением отзывается девочка.
Они начинают искать голыш идеально овальной формы.
- Смотри, в этом – точно, - мальчик подносит камень к уху. – Сейчас проверим.
Девочка садится рядом на корточки, а он пытается разбить голыш:
- Сейчас, сейчас… - обстукивает его галькой, - надо только найти особую точку!
Девочка тоже берет камешек.
В детских руках голыш раскалывается, и к небу поднимается дракон.

Ну вот, хорошо, волосы почти высохли.

Под потолком метериализовалось нечто сильно ободранное и смачно плюхнулось на пол. Существо оказалось на поверку обычным ангелом, только сильно побитым и промокшим. Ангел дополз до скамейки и виновато улыбнулся, извинился.
- Такой день непогожий...- рассеяно пожал он плечами. И он начал усилено рыться в складках своей хламиды.
- Вот, мне без надобности, а пригодится может...- бормотал ангел, выгребая откуда- то разные штучки. Из его руки на стол выкатились бубенчики, рассыпав пшеном звон по комнате.
- Это при... - улыбнулся ангел, не закончив фразу...

Шут бежал по залам дворца, подрыгивая на ходу, за ним со всех ног неслась любимая гончая хозяина Гарна. Звонко повизгивая, от радости, большой щенок предвкушал что-то необыкновенное.
По всему дворцу разносился звон бубенцов, собачий лай и визг.
На всем ходу парочка вломилась в главный зал, где уже собрались гости и что-то деловито и настороженно обсуждали с хозяином. Шут, проломив закрытые двери плечом, влетел в зал и тут же растянулся на полированном полу, словно морская звезда, смешно раскинув руки и ноги. Но скорость его была такова, что он еще и проехал на пузе до самого хозяйского кресла. Гарна не отставала от своего дружка ни на секунду, сопровождая каждое позвякивание его бубенцов свом заливистым лаем.
Гости дружно расхохотались и напряжение, висевшее в комнате дамокловым мечом, сразу испарилось.
Шут подпер руками подбородок, и его хитрая рожа излучала полное довольство : " ну не молодец ли я?"

Из лоскутов появились ягоды шиповника и несколько листов мяты. Воздух вокруг наполнился легкой прохладой.

Мамочки, до чего ж дождливо...- мыслила девченка пробираясь сквозь дождь по серому двору. Серый двор и серый подъезд, промелькнули словно картинки в книжке. Бегом-бегом в тепло, в тепло...
Еще несколько шагов и растворяется дверь комнаты, словно дверь между мирами. Заботивые руки стягивают мокрую одежду, закутывают в необьятное и пушистое полотенце. Зажигается зеленая лампа, а в руках появляется горячая кружка с травяным чаем. Комната наполняется обалденным ароматом уюта и тепла. А на столе под лампой разложены осколки стекла, бусины, ленточки. Можно дремать в кресле и наблюдать как умелые руки делают из блестящих обрезков самое настоящее волшебство. А тени на стене тацуют эту сказку...

Ангел зябко укутался в свои лохмотья и, кажется, задремал...

- Ну что же вы! - аптекарь подхватил ангела и полуувел-полуутащил за ширму, куда-то в сухую деревянную комнату. - Вот тут вам есть таз, горячая и холодная вода и большое махровое полотенце. Вообще-то, это не мое дело, скажем, я просо не люблю грязных посетителей.
Вернулся он с влажной тряпкой в руке. Не то чтобы аптекарю улыбалось убираться при посторонних, но разливать на всех липовый отвар или заваривать кристаллы кхенда от чахотки нравилось еще меньше.
Аптекарь вдруг подумал о чем-то.. чем-то важном, быстро нырнул под стойку, не глядя, выставил две пиалы на высокой ножке, вернулся с узкогорлой бутылью, наполненной жидкостью цвета золота и бордового бархата. Привстав на цыпочки и заведя вытянутую руку с бутылью за голову, он осторожно наполнил пиалы тонкой струйкой, льющейся из отверстия в пробке.
Отставил бутылку в сторону. Пододвинул пиалы к краю стойки.
- Для Соуль и Вель. Это.. мне захотелось так.


В его ладонях всегда как будто горели огоньки. Он брал в пригоршню воду, и та искрилась, и он смеялся, и смеялось солнце, плескаясь в этой воде.
- Ну что же ты, - надламываются брови. – Хорошо. Смотри.
Он чуть опускает и внезапно подбрасывает вверх сложенные горстью ладони. Цельная гладь воды подлетает к небу, прозрачность к прозрачности, хрусталь к хрусталю, пронзенный радужным стеклом солнечного света, и застывает идеально ровными крупными шариками. Она следила так жадно, будто взглядом могла поглотить их и не дать упасть, еще повисеть в безвременьи, еще…
Вода опадает на землю. Она закусывает нижнюю губу.
- В следующий раз получится. В следующий раз…
Он снова смеется, и она обиженно убегает, пообещав в следующий раз так его удивить, так удивить, что он только рот раскроет и не сможет сказать ни слова! И восхищение и гордость за нее будут гореть в его глазах.
Он вытирает руки о полы рубахи, глядя ей вслед с теплотой. Колдунья, дочь забытого бога. Не в том волшебство, чтобы заставить капли повиснуть в воздухе, как никто сделать не сможет. Не дано воде над ветром замирать. Не дано птице в клюве угли-солнце проносить от зари до зари. Не дано, маленькая, глупая.
Не в том волшебство, чтобы остановить взлетевших. А в том, чтобы дать им взлететь.

Выросла девочка. Темной богиней стала. Позабыла отца. Но про то – совсем другая сказка.

Иногда, в сонный полдень, он черпает в ручье светлую воду в горсти и улыбается ей: смотри. А затем подбрасывает вверх.

- Благодарю, - теплый аромат настойки защекотал ноздри, заставил на минуту забыться, потеряться в золотистом свечении. – Это просто чудесно!
Только тут девушка заметила отсутствие аптекаря и маленькую записку у нее в руке. Быстро прочитав, она сказала неожиданно громким голосом:
- Неотложные дела заставили нашего уважаемого аптекаря отлучиться. В его отсутствие он поручает аптеку мне…
Тут она сбилась, но тут же спешно добавила:
- Я не уверена, что справлюсь, но все же у меня есть кое-что, - девушка достала из-под плаща небольшой мешочек с травами. - Это лекарство больше подойдет для Соуль , но у него нет побочных эффектов, и каждый может попробовать немного.

Юность? Вздымающаяся волна. Позади ветер, впереди скалы.
В. Вордсворт

Сквозь мутное, забрызганное серой краской окно вагона бьет яркое солнце. Конец апреля, поезд, плацкарта, чуть больше десяти утра. Совсем немного осталось до прибытия, не дольше пятнадцати минут. За стеклом уже давно мелькают одноэтажные домики пригорода, а проход в вагоне загроможден сумками нетерпеливых пассажиров. «Чудаки – еще целых десять минут, а они уже как на иголках, постоянно смотрят на часы, звонят по телефону, в который раз проверяют, все ли на месте, все ли молнии застегнуты,» - думает про себя девушка, натягивая на ладони рукава толстого вязаного свитера. Рядом с ней нет тяжелого чемодана, как у остальных, только небольшой черный рюкзак. На нем значок с именем «Юлия», брелок в виде мягкой игрушки, накладной карман на липучке... Девушка улыбается.
Она знает, что на вокзале ее никто не встретит, что можно не торопиться занимать очередь на выход, сойдет быть и последней. Зато Юля еще раз, не торопясь, скажет спасибо улыбчивой проводнице, немолодой женщине лет сорока пяти, с тонкой сеточкой морщин вокруг глаз, утихомирившей вчера ночью ее разошедшегося соседа. «И откуда это пошло – пить в поездах? А завтра утром ведь обычным человеком снова будет, как только из поезда выйдет,» - тяжело вздыхая, шептала она тогда в темноту.
Но это неважно, это все мелочи, главное – что там, впереди. Всю ночь, под мерный стук колес превращалась она в то, кем станет сейчас, как только выйдет на платформу. Долгий путь куколки, ради того, чтобы чуть больше дня побыть бабочкой. Юля ощущала себя именно так. Она еще ни разу не была в этом городе и у нее есть время до двух часов завтрашнего дня, чтобы познакомиться с ним. До 14.15 – так написано в обратном билете, на тонкой розовой бумаге. Сухо, строго, по-канцелярски точно. На целый город – всего двадцать восемь часов, и ни минутой больше.
Просто нужно вернуться в понедельник рано утром, успеть на пары в университет, почти что прямо с поезда. Глупое обещание родителям, с неохотой отпустившим ее на выходные в другой город. Глупое, но наполняющее жизнь смыслом. Очередная маленькая цель.
Но об этом завтра, снова в поезде, ночью, под стук колес. Теперь она не хотела думать ни о своих заботах и проблемах, ни о людях, с которыми она знакома, ни даже о себе самой. Через пять минут это все перестанет существовать, она станет чем-то новым, никому не известным. Песчинка, свободный электрон, не связанный ни с кем ни обязательствами, ни временем. Весь день она, Юлия, будет без цели бродить по незнакомому городу, пытаясь его понять. Ведь как это грубо – осмотреть за полчаса местный собор, узнать историческую справку в сжатом виде, игнорируя то, что на протяжении веков люди здесь открывали свою душу богу. Вера в цветном буклете.. Нет, это не для нее.
Поезд ползет с черепашьей скоростью. На узкой полоске перрона встречающие, вытягивая шеи, пытаются разглядеть своих. Здесь, на вокзале, уже так трудно поверить, что где-то идут поезда. Солнце, конец апреля, клейкие почки на деревьях.
- Здравствуй город, теперь я с тобой.


Девушка неуверенно скользнула за стойку, поправила табличку с заявками и смущенно улыбнулась.

С ведома аптекаря.

В теплый уют аптеки на несколько мгновений ворвались шум дождя и влажный холодный воздух. Вместе с ними вошла и тихо прикрыла за собой дверь невысокая фигура в золотистом плаще – чудесная ткань играла зеленоватым светом ламп, собирая изумрудные искорки на изгибах лимонных складок.
- Здравствуйте, - женский голос, доносившийся из-под капюшона, звучал хрипловато и немного искусственно. Так говорила бы машина, заклятая своими создателями одинаково приветствовать и светлейшего из паладинов и темнейшего из некромантов.
Гостья подождала, пока не затих последний перелив потревоженного ею «поющего ветра», а затем направилась к ближайшему столику. Двигалась она очень медленно. Так порой ходят сильно уставшие люди: шаг за шагом, шаг за шагом... Опустившись на стул, женщина тяжело подняла руку и скользящим движением сбросила капюшон, позволив золоту с шуршанием опасть ей на плечи. Серое, изможденное лицо посетительницы неуловимо напоминало циферблат давно остановившихся часов.
- Знаете, так бывает… - продолжила она с той же механической интонацией. - Вначале идешь, потом переходишь на бег, взлетаешь… А следом, уже в воздухе, понимаешь, что всякий полет имеет конец. Недавно я одержала победу в битве с одиннадцатью магами, но не имею сил этому радоваться. Мне очень помогло бы лекарство от опустошения…если такое есть.
Окончив говорить, женщина замерла, словно волшебный самоцвет из древних сказок, отдавший все свое могущество и ставший просто мутной безделушкой в вычурной, никому не нужной оправе.
Молчала она недолго.
Ведь даже мертвый артефакт помнит сотни историй.
Просто случай кому-нибудь их поведать выпадает нечасто.

Для Aves.

В комнате было темно и пыльно.
На книжной полке выстроились в ряд маленькие пластмассовые солдатики, покрытые серебристой кожицей грунта для акриловой краски. Они ждали его. Того, кто бережно, с осторожностью матери поселит в каждом из них трепетный огонек души, даст цвет их одеждам и лицам. Маленькие фигурки не хотели признавать, что тот, кого они ждут, никогда не придет.
Рядом, около шкафа, устало прислонилась к стене гитара. Ее покатые плечи покрывал толстый слой седой пыли, а чрево было черно и беззвучно. Она во всем винила себя. Наверно, ее струны были слишком грубы и резали ему пальцы. Наверно, она потеряла былое очарование, а запах ночного костра, когда-то впитавшийся в ее деревянную кожу, навсегда выветрился. Гитара чувствовала, что тот, кому она дарила свой голос, никогда не прикоснется к ней.
За диваном в стылом забвении валялся растрепанный блокнот, бережно хранящий на своих разлинованных листках множество стихов, коротких деловых записок и телефонов. Когда-то он смел даже сердиться на того, кто порой записывал в нем совершенно ненужные вещи и от нечего делать портил красивые ровные поля кривыми набросками кошек, похожих на тараканов. Теперь же старый блокнот жалел о своей горячности. Ведь у него остались еще чистые страницы… А тот, кто мог заполнить их, никогда не извлечет своего давнего друга из его унылого убежища.
В комнате было темно и пыльно.
Нет. Тот, кого, несмотря на угасшую веру, так ждали солдатики, гитара и блокнот, не умер. Он просто забыл о них и не вспоминал на протяжении вот уже многих и многих лет.

- Я не знаю, может ли этот короткий очерк излечить кого-нибудь от рассеянности и забывчивости… вообще хоть от чего-нибудь. Но я старалась, - виновато пожала плечами женщина.

Девушка тепло улыбнулась женщине, поднесла ей кружку с горячим чаем, пахнущим корицей и небольшую пиалку с медом.
- Уверена, для вас найдется лекарство, просто с этой суматохой все сами не свои, - она неопределенно махнула рукой.

А в Аптеке тоже чувствовался праздник. На каждом столике стояли венки из сосновых веточек с зажженными свечами, тут и там виднелись бокалы из-под глинтвейна, а у горящего камина были разбросаны подушки, на которых можно было уютно устроиться. Настоящей елки в помещении не было, однако, на полках поблескивали елочные игрушки, да и густой запах трав был ничуть не хуже аромата хвои. А сама помощница аптекаря была в нарядном праздничном платье с накрахмаленным белым передником и красными чулками, с хлопушками и серпантином в каждом кармашке.
- Дорогие посетители, - бегающая между столиками девушка на секунду замерла в центре зала. – Я сейчас, конечно, повешу табличку, но все же не премину напомнить, что Аптека работает и в праздничные дни! К тому же, в течение некоторого времени здесь можно будет оставлять подарки для своих знакомых и близких. Вы ведь знаете как с этими праздниками: кто-то обязательно прибежит за порошком от головной боли, или за микстурой от переедания – тут то мы и передадим ему подарок.
Помощница указала рукой на небольшую коробочку на подоконнике, где витиеватым почерком было написано «Для подарков».
- Но это совсем ненадолго, так что поторопитесь! – девушка лукаво подмигнула.


*Также подарки можно посылать анонимно (сюрпризами), отправив их перед этим мне в личку.

Аптекарь благодарно улыбнулся Вель, тайком кивнул с одобрением. На нем был дорожный кэса цвета дождя в сосновом лесу.
- У меня совсем не осталось порошков, придется отлучиться на несколько дней - фармацевт и алхимик живут по ту сторону гор. Но, я думаю, без меня вы справитесь. Вот, - он вытащил из кармана сверток, зашуршавший, как высушеные листья финиковой пальмы, протянул Bes/smertnik, - попробуйте заварить, только осторожно с дозой, иногда, - без улыбки посмотрел он, - это может быть и яд.


Оазис

Сирокко взревел, и демоны-джинны сильнее натянули цепи, сдерживавшие его. Хлестнул огненный бич, еще два, песчаный пес с грохочущим рыком огрызнулся, плеснул широким черным хвостом. Темно.
Пустыня плакала, бессильна помочь сыну, сухие слезы ее застывали зеркалом солончака, колючими звездами соли, пустыня плакала, джинны хлестали, сирокко ревел и рыл когтями рыхлый песок, свистел песок, скрипел на зубах, ты спи… Спи, но не засыпай, тебе завтра надо проснуться….

Айсылу поднялась, пошатываясь, оперлась о жесткий бок верблюда. Темно в глазах, шайтановы огни пляшут. Улеглась же буря? Но как сухо во рту…
Она отряхнула платок, потянула за поводья верблюда – что из зыбучих песков черный камень Каабы вытаскивать. Издох. Отдохнуть бы. Губы шершавые, и песок, песок всюду. Голова гудит медным котлом.
- Айсылу-ханым! Поторопись! Надо прийти в Эль-Уэбб до заката!
Два тюка из полосатой дерюги, седло, бурдюк, с павших верблюдов на живых, люди двигаются плавно, словно тени на ладонях солнца, в белом безмолвии жара.
- Айсылу-ханым!
Нет-нет, голова закружилась, все уже хорошо. Всего половина дневного перехода до Эль-Уэбб, а там зеленая мякоть листьев и та, о которой даже думать нельзя.
Всего.
Половина.
Дневного….

О Аллах, и Муххамед, пророк Твой, не дойду. Падает горизонт, как из рук падает стрекало, высушена, словно инжир, словно ветви анчара, сдамся. Караван плывет, как до него тысячи, как тысячи после него, а я упаду здесь, и мои кости станут песком. Я стану шерстью в хвосте сирокко-пса, стану родной матери-пустыне, не дойду. Иссохло сердце, выхолощена вера.

- Айсылу-ханым..

Нетерпеливо-грубоватая коснулась губ, сорвала песчаную маску забытья. Она протянула к небесам руки, и на лицо ее снова брызнули благие капли, сначала призраками влаги, затем крупными чистыми слезами, и ожили, поднялись из богатого чернозема души первые робкие побеги веры.
Небо синее. И ветер не режет осколками звезд, и смех хрустальных струй фонтана слаще песен райских гурий, дошли? До Эль-Уэбба дошли? Слава Аллаху, слава!

- Айсылу-ханым..
- Оставь, Шахрият. Пойдем, надо успеть до заката…

Сирокко сложил устало голову на мохнатые лапы, шевельнул хвостом. Золотистую шерсть гладило солнце, опускаясь вниз, к горизонту, за которым прятался благословенный оазис.

Дождь, дождь, что может быть романтичней и, одновременно, противней. Особенно, если хочется вам больше сидеть в тепле, обняв ладонями чашку с чаем, а не бегать по скользким и серым улицам, где лужи собираются захватить мировое господство и то и дело норовят ухватить вас за лодыжки.
В узкую щель приоткрывшейся двери норовит проскользнуть стылый уличный холод, мокрые капли, хулиганский ветер. Но их нахально пододвигают локтем и захлопывают дверь перед носом этих вредных и, поверьте, совсем не дружелюбных созданий природы.
- Уф! - под промокшей насквозь газетой, над которой только поплакать теперь можно, обнаруживается нечто не менее промокшее, кошкоухое и улыбающееся.
Да-да, аптека - это ведь именно то, что нужно. В аптеках пахнет всегда так таинственно, чуточку загадочно - травы и микстуры, горькие пилюли и сладкие сиропы, зверобой, ромашка, валериана....о, может, даже корни мандрагоры есть, упрятанные далеко-далеко, чтобы их скрипящие голоса не распугали посетителей. Кошкоухое качает головой в такт своим причудливым мыслям, аккуратно складывает газету возле порога и деловито потирает ладони, пытаясь все же придумать, что нужно в этом чудесном и теплом месте. А, может, предложить что-то свое. Это ведь чертовски неожиданно, да и, пожалуй, в таком чудесном месте не обидятся на такой поворот сюжета.
Ах, где же, где же эти строчки, уютные, кажется, и простые. Как ромашковый чай с каплей меда. Ведь можно будет, правда-правда? - при мысли о чае кошачьи уши радостно приподнимаются - попросить потом, после истории, кружечку... Можно даже не чая и не меда, а просто горячей воды.

- Ты пахнешь болотом, - Кристин смешно наморщила острый, лисий носик.
- Листьями, - Джиен качнул головой, и на его широкие плечи из волос посыпалась древесная труха.
- Болотом, - упрямо повторила девочка, - и если ты будешь спорить, я не приглашу тебя во свой дворец.
Джиен вновь покачал головой, и темное, словно покрытое древесной корой, лицо, прорезала улыбка. Узкие, зеленовато-карие глаза смеялись.
Кристин скрестила руки на груди; она стояла, и Джиен - сидел, и все же их глаза были на одном уровне.
- Как тебя зовут? - требовательно спросила девочка.
- Меня называют Другом.
- Кто?
На раскрытую, широкую и узловатую, ладонь, опустилась ярко-оранжевая, с каплями алого, бабочка.
- Они.
- Бабочки - не говорят! Все ты врешь, врешь! И болотом пахнешь!
- Болотом пахнет Яилэна, - покачал лохматой головой Джиен.
- Кто такая Яилэна? - Кристин огляделась.
- Она живет на болоте; как я - в лесу. И пахнет топкой водой, тростником и утонувшими историями.
- Ты говоришь глупости. Истории не могут пахнуть.
- А бабочки - могут говорить?
Кристин нахмурилась. Над её головой тихо покачивались ветви деревьев, шелестела свежая, весенняя листва. Откуда-то из далека доносилась голоса. Взрослые. Они все-таки нашли её. Девочка вздохнула.
- А ты мне еще расскажешь про Яилэну? - хитро посмотрев на Джиена, спросила она. Тот пожал плечами, слегка поерзал на месте - качнулась усыпанная заплатками накидка, потянуло почему-то чуть горьковатым запахом травяного дыма.
- Если прийдешь...
- Прийду!
- Принцесса Кристин? Принцесса!?
Девочка вздохнула и, отвернувшись от Джиена, обиженно посмотрела на пол десятка взрослых, высыпавших из кустов.
- Вы мне помешали! Я разговаривала с новым другом!
Леди Альена, тетя принцессы, оглядела небольшую, покрытую травой и мелкими, золотисто-красными цветами, полянку в окружении старых, сучковатых деревьев. Кроме маленькой, светловолосой девочки на ней никого не было.
- С кем, дорогая?
- С Джиеном, - Кристин повернулась туда, где сидел - еще совсем недавно - её новый знакомый. Леди Альена покачала головой, глядя на широкий, сучковатый пенек, усыпанный трухой и прошлогодними листьями; девочка читает слишком много сказок, подумала она.
Глупые взрослые, подумала Кристин. Не хотят видеть Джиена, не верят, что он тут есть.
А Джиен - улыбался и подставлял сучья-ладони оранжево-алым бабочкам.

История такая наивная, да? Ну, вот ромашковый чай тоже наивен, зато пахнет летом, и, кажется, что когда заглядываешь в его золотистую глубину, видишь поляны с бело-желтыми цветами.
По крайней мере, кошкоухое так думает.

На один из столиков с тяжелым стуком завернутого в кожу металла упал вышитый цветными ремешками мешочек.
- Это травяной сбор для Черона, - больше Аптекарь не оглядывался и вышел в дождь.

Она распахнула платье. Я увидел то, что скрывал синий шелк: по ее гладким ключицам тек песок, сыпался вниз, в туфельки, на чистый линолеум с паркетным узором. Она смотрела на меня, мне хотелось отвернуться, и еще – нестерпимо – курить. Но золотистый прах драгоценной плоти притягивал взгляд, он бежал непрерывно, и как будто брался ниоткуда. Она свободно опустила руки, платье соскользнуло вниз.
Прекрасна.
Я не отрывал от нее взгляда, ни на долю секунды, и на моих глазах она оседала на пол мельчайшими золотыми песчинками – ее округлые плечи, ее изящные руки, ее тонкий нос, ее глаза… в этом не было ничего безобразного, и ужас безвозвратности терялся где-то между «вот-вот сейчас» и « только что». Я смотрел на пологую кучу песка и полузарытый в ней синий шелк. Курить хотелось до тошноты, но я поймал себя на мысли, что пальцы сами будто избегают зажигалки в кармане. Кощунство.
Надо убрать тут.
Кощунство.
Я не мог сдвинуться с места, стоял и смотрел на нее. Надо убрать.
Выкинуть?
Ее?

А куда? Смести в урну и сентиментально хранить, изредка поливая искусственными слезами памяти?

Речь идет о ней, встряхнул я головой и заставил себя сжать зажигалку. Курить.
Потом. Как-нибудь. Само.

У этой истории нет конца. Но с тех пор я ни разу так и не закурил.

Сказка для Серины

Серебристый месяц. Хэйру ткут покрывала.
Два лиса, рыжий и белый, в шелковых халатах цвета земли. Бесшумно работают над станком лапы. Звенят бубенцы, которыми обшиты рукава – тоненько так звенят. Хэйру ловят ими ветер и вплетают в ткань.
Слева лес, густо-темная полоса. Медленно плывет желтый светляк - бумажный фонарь. Хэйру цвета ночи носит его на ореховой палке, к другому концу которой привязана темно-синяя лента с черной каймой. Лента задевает метелки тимофеевки.
У ночи бьется сердце – это в лесу глухо и задумчиво махава-Агары Трейр стучит ладонями в свой кожаный тамтам с тремя перьями и беличьими хвостами. Трейр камлает сон тем, кто может спать. Когда она уснет, в самый темный час, перед рассветом, хэйру зажгут над ней сон, махава – Агары тоже хочет видеть сны о птицах с огромными белыми крыльями, обнимающих небо.
Серебристая лапа касается воды – по воде идут круги. Кицунэ реки Тарим услышат и придут. Завтра будет совет, и они отнесут решение в горы, госпоже Лазоревых Облаков. Но принять решение должны лисы.
Недавно в заводи Утраченной Жемчужины нашли обломки живого тела, дышащего предсмертным огнем боя. Сломанные крылья его не двигались, из пробитого бока змеилась горючая жидкость, лениво расползаясь по стоячим водам. Хэйру поймали запутавшийся в бамбуке ветер и от него узнали, как падало, крича, крылатое чудовище, как горело фениксом и не могло взлететь, как стлался за ним большой черный хвост дыма. Ветер рассказал, что нырял под крылья, что упирался чудищу спиной в нос – но только ярче развевались красные одежды.
Потом чудище упало, поднятые им воды накрыли ветер, и он не смог улететь, так и болтался между бамбуковых стеблей забытой лентой.
Иллис завтра достанут чудовище из мутных вод, очистят от гари и копоти, и лисы станут судить. Завтра.

Сон травы (говор для кыси)
стеклянный шарик, закатившийся в травы, легко отблескивал на солнце, а медленно движущийся рядом олень тяжело переваливал с травинки на травинку. тяжело лишь на первый взгляд - остроногое создание ступало, неспешно собирая невесомую пыльцу бахромой ног и ощущая тепло справа, а прохладу слева, ткало вязь следов, отмечающих путь, сообразно; бережно относясь к постепенно собирающемуся в движении радовании.
шарику было чуть проще и - чуть тяжелее - его сборы не зависели более от стремительного первоначально движения, в сборе не было запахов, привычных оленю, колыхания трав и особенно - волны тепла и прохлады улавливало стеклянное творение. а однажды упавшая к нему капля росы вызвала звонкую дрожь, всколыхнувшую и смешавшую искры воспоминаний...
шел день.
время смеялось, смещаясь к полудню, когда отдаленный говор идущих (невидной отсюда тропою) людей незаметно вплелся в неумолчный, слышимый стоящему в стороне от стекла и оленя орешнику, как бы назвать это, пряди бесед, притчи природы, назовем это гомон песчинок в траве. вчера просто был дождь.
шел день...

(ничего, что без спроса? *робко)

Дарина зашла в аптеку и осторожно прикрыла за собой дверь. грустно вздохнула и тихонько шмыгнула носом... Опустив голову, села в уголочке.
- Добрый... день? Вечер? Не знаю, я сама уже запуталась... Извините, что вот так, без приглашения. Хотелось бы что-нибудь рассказать, но грустные истории под Новый год - это как-то слишком.
Она подняла голову и грустно посмотрела на аптекаря.
- Если можно, расскажите, пожалуйста о любви. А может быть, о дружбе? Или о чудесах? Ох, я сама не знаю, что мне нужно... Расскажите что-нибудь, ладно? - она чуть-чуть приподняла уголки губ.

Немного погодя звякнул колокольчик на входной двери. Мизери вошла низко опустив голову. Присела рядом с последней гостей, осторожно отодвигая полы набрякшего плаща. От усталости закрывались глаза. Она сбросила капюшон, откинула мокрые пряди со лба и бесцветно спросила:
- Есть ли у вас что-нибудь обезболивающее? Мне для души...

недели три назад я проспорил Некропехоте руку, печень и почки рассказ. Вот, кажется, я его написал.
Сюжетка мне не нравится, но мир чем-то таким блеснул. Впрочем, это только мое впечатление)

тема - "Опустевший дом". Но она очень неявная

- Майор, письмо.
Сквозь толстую ткань перчаток не чувствуется, какое оно тонкое и прохладное, в грязи и штемпелях, это письмо. Как трепещет нетерпеливой голубкой.
Майор равнодушно рвет, не вскрывая, аккуратно складывает треугольнички с пушистыми краями и поджигает. Лейтенант Шай бы сказал, что слова непроизнесенные воспарили с дымом.
- Ну вот ты и получишь свое письмо, Шай, - майор бросает остатки догорать в пепельницу.

Вчера из соседней деревни приковыляли две дурочки, из местных «партизан», мало не в лаптях и с ржавым пулеметом. Говорят, что еле поймешь, но глазами стреляют.
- Вот и стреляйте глазками по своим парням. А железо – металл мужской.
Девчонки обиделись. Сама, шепчутся, в погонах ходит, а других гоняет. Соперниц боится!
Майор закуривает плохую сигарету, давится горьким дымом, похожим на дым сожженных писем. Железо мужской металл, женщина должна сидеть дома.

Она получила погоны не за какие-то выдающиеся способности или невероятные подвиги перед отечеством, и родственников особо богатых и влиятельных у нее нет. Закончила академию, как и все, выпустилась лейтенантом, была отправлена на фронт. Попали в окружение, приняла командование – повышение до капитана. Потом – майор, за ту операцию для седьмой мотострелковой в Ивлице. Ну, седые волосы, морщины, невроз, остеохондроз и трещины в зубах – это как водится, без этого никуда; таких, как она, было немного, но они были и не гордились своей исключительностью.


- Товарищ майор, птицы Рух ВПП просят.
- Посадите их.
- Есть!
Адъютант, будущий капитан инженерных войск и красавец, убежал, коротко отдав честь. Инга неспеша сложила в пепельницу окурок. Птиц любили и уважали все, не смотря на то, что они редко приносили хорошие вести. Да и ссориться с невольными почтальонами никому в голову не приходило.

Три огромные птицы с железным шумом приземлились на вытоптанную площадку перед лесом, пробежали несколько шагов и остановились, сложив крылья. Из седел на землю спрыгнули три подтянутых юных офицера. Клином, старший впереди, двое остальных за его плечами, они направились к вышедшей им на встречу Инге.
- Здравия желаю, товарищ майор. Капитан Ланц ван Арэль, третий летучий полк воздушной связи, с посланием от генерала Нарвица. Едва нашли вас!
- Да, наши шаманы знают цену своему хлебу. Пройдем в штаб, капитан? О ваших птицах позаботятся.

Ван Арэль и два лейтенанта воздушной связи, принимая приглашение Инги, устроились в жестких высоких креслах вокруг стола.
- Чашку чая?
- Благодарю, не откажусь. И могу я ознакомиться с картой левого берега Втлары в районе Лууньи?
- Конечно.
Синеглазый адъютант принес поднос с чашками, чайником, белыми салфетками и небольшой фарфоровой тарелкой изящных бутербродов с маслом и рыбой. Пока голодные летчики справлялись с блеском в глазах и неумеренным слюноотделением, Инга достала свиток карты. Ван Арэль бросил алчный взгляд на хлеб, очевидно, убедился в отсутствии у него крыльев и желания немедленно исчезнуть и отодвинул поднос, освобождая место.
- Вот здесь, - длинный палец с обломанным ногтем обвел область, - в двух километрах от вас вниз по течению резервный батальон пехоты будет совершать форсирование водной преграды. Они идут на помощь Карвансу. Вам нужно сделать им хорошо и сухо
- Понимаю.
- Они на другом от вас берегу
- Догадываюсь
- Расчетное время прибытия – послезавтра, в три пополудни.
- Позагорают… - Инга поднялась, нависла над картой. – Выпейте чаю, капитан. Я осмелюсь предположить, довольно продолжительное время вы не могли себе позволить роскоши трапезы.
Инга не чувствовала ни материнской заботы к мальчишкам – летчикам, ни купеческого женского гостеприимства. С птицами Рух не ссорились, для них держали в ледниках масло и рыбу – на них, как на deus ex machina надеялись и молились в самом отчаянном бою – и редко когда напрасно.
А задачка была серьезная. Два километра вниз, до реки дойти, дотащить оснастку, плюс болото. Там рубить лес придется, и много леса, чтобы мосты, понтоны, настилы… а леса мало, лес загнивает и чернеет в этой бесконечной войне. И птиц мало, так мало, тяжеловозов и вовсе единицы, ни одной – в Земгале. Опять-таки, сколько он сказал там людей? Батальон? Чудесная шутка.
- Вот что, господа офицеры, - Инга выпрямилась. – Не смею вас задерживать, но сегодня ночью обещали сильный дождь с шквальным ветром.
- Майор?
- У нас найдется ангар для трех Рух, если синоптики в кои-то веки вдруг окажутся правы. А сейчас прошу меня простить, - коснувшись виска, она вышла, скатывая шершавый лист карты.


В каждом полку был специальный запасной техник – птицевод, специально обученный смертельно опасному и жизненно необходимому искусству: снимать электрическое напряжение с железных перьев Рух. Поэтому звено ван Арэля издали с удовлетворением понаблюдали за тем, как под навесом ангара чернявый худой юноша прыгает вокруг птиц, и вернулись в штаб: синоптики не ошиблись.
Шквальный ветер и ливень обрушились стеной ровно в 19.03 – аккуратно в тот момент, когда робкая надежда летчиков заночевать в тепле и внимательной заботе почти потухла.
- Втлару разнесет, - признес ван Арэль, стоя у мутного полиэтиленового окна палатки.
- Разумеется, - Инга дорисовывала основной план. Птиц из-под дождя убрали, палатки окопали, в часть летчикам телеграфировали, лейтенантам с карандашами задание выдано. Ничего не забыли?
- И как вы.. успеете, за полдня?
- Руками.
Инга чувствовала, что капитан настроен на романтическую философию, каждым вздыбленным волоском на теле она ощущала его лирическое настроении, и понимала, что невольно ему поддается. Но если летчикам сейчас, в дождь и после фактически выполненного задания могут хоть водку пьянствовать, хоть в преферанс играть на единственную симпатичную санитарку части, у нее, майора инженерного полка, голова только начинала болеть.
- Я отвлекаю Вас?
- Нисколько.
Она подняла голову от чертежа. Капитан смотрел на нее смущенно, полуобернувшись. Инга заставила длдщ.себя улыбнуться с забытой женской грацией.
- Право же, капитан, если бы Вы мешали мне, я нашла бы предлог, чтобы остаться одна.
Он просиял, совсем по-мальчишески. Она вернулась к плану, удивляясь про себя, зачем оставила рядом с собой незнакомого, постороннего? Зачем подчиняется странной очищающей магии дождя? Почему дождь – это магия?
- Бред какой-то, - пробормотала Инга вслух.
- Вы никогда не задумывались, что будет, когда война закончится, майор?
- Простите?
- Когда мы победим. Что будет?
- Нну…- план закончен, свернут и убран в прозрачный тубус. Она поднялась, позвонила в колокольчик. Адъютант прибежал почти сразу и молча, как будто осознавал свою лишнесть и стремился остаться на полях, скрылся за пологом палатки. Инга вернулась в свое кресло. – Будет большая пустота, прикрытая маской ликования, а потом долгие годы серьезной работы.
Он кивнул.
- Я тоже так думаю. Об этом думаю. До войны в нашем замке, в верховьях Шушевицы, было несколько этажей, на каждом – комнаты, залы, ковры, мебель из дорогого дерева, портьеры… каждый предмет создавался годами бессонных ночей. Три этажа снесены при артобстреле, ковры пошли на попоны, мебель на дрова… Нас было пять братьев – осталось двое. Насколько я знаю, двое.
Инга не знала, чего от нее хочет юный капитан, но не перебивала.
- И так – по всей стране. Дома пустеют. Сердца пустеют. Разрушить быстро, но сколько потребуется, чтобы заново наполнить?...
- Вы рассуждаете, как праздный филосов прошлого века
- Вам смешно?
- Нет, что Вы! Я Вас понимаю, наверное. В какой-то мере. Но сейчас мы должны думать о том, как прогнать захватчиков и прекратить разрушать, разве нет?
- _Сейчас_ мы должны только жить.
Глаза у капитана были черные, блестящие, как будто таящие несказанный вопрос. А вокруг глаз – морщинки, много.
- Года два назад, - он снова отвернулся к дождю, - мы защищали Коцкоу, маленький такой городок недалеко от столицы. Я знал там женщину… аристократку из древнего, но до крайности обнищавшего рода. У нее только и было, что стены родового имения, голые, как… - он не нашел сходу нужной метафоры и бросил фразу незаконченной, - Она приютила наш полк в своем замке, там есть очень высокие залы, их использовали для птиц. Она….
- А я думала, это просто присказка такая, когда говорят, что все летчики – поэты.
Он улыбнулся через плечо. Ее реплика дала ему необходимую паузу, чтобы собраться с мыслями.
- Она была настоящей дочерью Кааталы, той спелой, солнечной Каатавы, которую изображают на патриотических плакатах как символ нашей несчастной страны. Она совершенно не умела жить в бедности, не умела опускать глаза и просить милостыню. И еще она говорила, что стены Кааталы – это смелость ее мужчин. А сердце Кааталы – красота ее женщин. Что все беды наши от того, что никто огня не поддерживает в очаге…, – он оборвал себя прежде, чем Инга успела возразить, и с виноватым смехом добавил – она так говорила, а сама не умела даже спичку зажечь. И погибла нелепо, замерзла прямо на полу собственного дома. Глупости я говорю, простите.
Он вытер скулу ребром ладони. Инга молчала.
- Последний раз, когда мы виделись, она попросила нас – каждого - во что бы то ни стало сохранить нетронутой часовенку на краю. Мол, непростая это часовенка, когда все закончится, с этой часовенки начнется возрождение Коцкоу, и дальше – всей страны. Мы дали ей слово. Мы положили двух птиц, мы стояли двое суток под огненным ливнем, от Коцкоу не осталось ничего – только эта, робкая закопченная часовенка. Как звездочку, как снежинку в кулаке, держали мы ее, и она нас вела, давала нам какие-то невероятные силы стоять, как стояла сама.
Неприятеля мы отбросили. Вам известно, почти год столица в нашем глубоком тылу, там не идут бои, там.. мы с товарищам, теми, кто уцелел с той битвы, воспользовавшись затишьем, взяли свой законный отпуск и слетали туда.
- Что же Вы там нашли?
- Ничего.
Инга сама не заметила, как закурила.
- Ничего, - повторил ван Арэль. – Местные жители, те, кто выжил и спрятался, превратили часовенку в таверну. Вот и все.

Раннее утро, Инга проснулась прежде солнца. Готовые к маршброску, выстроились ее люди. Чертежи проверены и подписаны, данные разведки занесены на карту. Офицеры воздушной связи стояли рядом со своими отдохнувшими громовыми птицами.
- Прощайте, майор.
- Прощайте, капитан. Чистого Вам неба. Разрешите мне больше ничего не говорить?
- Конечно, майор. Я все Вам скажу, когда мы победим.
Три птицы Рух взлетели над лесом, в их начищенных перьях отразились первые лучи восходящего солнца.

Дождь на улице все не утихал, будто дракон и впрямь уронил опору небесного полога, обрушив на город Императора все воды прошлые и будущие, всех рек, озер и океанов. Снаружи кто-то постучал деревянными подошвами о доски пола, сбивая грязь; несколько раз прошуршал встряхиваемый зонт, и в сухое помещение вошел мокрый, но довольный путешествием Аптекарь.
Он кивнул присутствующим в знак приветствия, пристроил зеленый бамбуковый зонт в подставку, натянул рукава вниз, чтобы осушить кисти, и весело произнес:
- А вот и я. Смотрю, вы совсем без меня тут все запустили, паутиной обросли, пылью, - Аптекарь пересек приемный зал, на ходу едва не запнувшись о пару скелетов неудачливых больных. – Ну ничего, сейчас я что-нибудь вам заварю, а там будем разбираться с каждым.
И беловолосый хозяин аптеки «Ландыш», мокрый чуть более, чем вынырнувший из глубин океана лис-утопленник, скрылся за занавеской из душистых деревянных бусин.
Через некоторое время послышался шум закипающего чайника, потом потянуло тонким ароматом жасмина. Аптекарь снова показался в зале, бережно держа через рукава большой заварочный чайник, который был со всей торжественностью устроен на подставке.
- Мой чай – ваши чашки, - Аптекарь сиял непривычным для себя весельем, - так, ну а теперь, пока я готовлю лекарство, я бы попросил кого-нибудь хотя бы вытереть здесь пыль.

Дверь аптеки приоткрылась, впуская протяжный шелест дождя и блестящий черный нос. Нос принюхался, недовольно фыркнул и исчез. Из-за двери послышалось многократное выразительное чихание. Дверь приоткрылась вновь и, немного помедлив, распахнулась, в грубой деревянной раме проема явив изящный белый звериный силуэт. Силуэт, выразительно очерченный на темном полотне дождя, выказывал явные лисьи черты: небольшие остроконечные ушки и пушистый хвост. Хвост взметнулся, задержался на долю мгновения в крайней точке и с силой опустился на пол. Пол в аптеке едва заметно вздрогнул, оттолкнул от себя пыль и, послушный неслышному приказу, передал вибрацию полкам, столам и стульям - всей прочей аптечной утвари. Утварь, не в пример светской даме, не заставила себя долго ждать - отряхнулась, освобождаясь от одежд пыли. Пыль густым туманом стекла к центру залы и, повинуясь манящим взмахам лисьего хвоста, серой рекой поплыла к выходу. Дверь захлопнулась за последней каплей.
Пара щелчков отряхиваемого плаща.
В аптеку "Ландыш" вошла посетительница - молодая темноволосая и светлоглазая девушка, в дорожном платье, высоких сапогах, с сумкой на плече и плащом на согнутой в локте руке.
- Доброго времени, - тепло улыбнулась пришедшая. - Простите за вторжение. Я надеюсь, вы примете меня на время... Да хотя бы на время этого дождя.
Девушка легкими танцующими шагами двигалась через зал.
- Я люблю дождь, но даже его бывает много. А когда дождя много, ничего не бывает лучше, чем закутаться в плед с чашкой ароматного чая и слушать его шелестящие сказки. Вы не находите?
Проворные пальчики выудили из недр сумки большую, похожую на пиалу, чашку и протянули аптекарю.
- Прошу...