Письмо, доставленное на квартиру Марии Берсеневой.

"Доброго дня, душа моя Машенька.
Не сочти, ангел мой, столь ласковое обращение причудой незнакомой тебе особы, однако ж поверь, что есть для того основания, и притом веские.
В нашей жизни, Машенька, порой случаются хитросплетения судеб почище, чем во французских романах. И слава Богу, что не все они завершаются в небытии.
Потому, ангел мой, сколь тебе не покажется удивительным, но прими как истину, что пишет тебе твоя двоюродная тётушка, Потапова Глафира Ильинишна.
Понимаю, что и помыслить такое весьма странно, однако ж факт сей есть непреложный. Батюшка твой, Андрей Алексеевич, известен был не только учёностью своей, однако ж и нелюдимостью. А уж когда матушка твоя почила в бозе и вовсе склонность свою к бирючеству не скрывал нисколько. Потому, душа моя, видеть мне тебя довелось лишь отроковицей, когда память детская, ещё настолько непостоянна, что упомнить всего не может, тем паче, ежели встреча с родственниками длится не более получаса.
После того, как я прослышала, о кончине твоего батюшки, хотела было ехать к тебе, ангел мой, однако ж времена, Машенька, наши лютые, тому не поспособствовали. Господа большевики поначалу всех выпускали, а потом видимо пришли к мысли, что могут вовсе одни остаться, тут и выезд за пределы городов поужесточили.
А беда, Машенька, одна не приходит. Не успела я оплакать братца двоюродного, как от тифа скончался сынок мой, Павлуша.
Так что я теперь как перст одна, да и здоровье пошаливает. А на врача толкового средств не хватает. Спасибо, что пенсион господа большевики не конфисковали.
Потому, душа моя, ежели не сочтёшь письмо сие бредом помешавшейся старухи, не окажешь ли воспомоществование? Только я не денег у тебя прошу, а ежели сможешь, приедь, голубушка, проведай тётушку. Может статься, последние мы из всей семьи остались. А уж я тебя привечу.
За сим остаюсь в ождании и уповании на доброту твою, твоя двоюродная тётушка
Потапова Г.И. "

Обсуждение

«Чёрт возьми, жаль, что дневник вести нельзя. Если туда записать всё, что со мной произошло за последние 3 года, получился бы неправдоподобный фантастический рассказ, который наверняка стал бы шедевром мировой литературы и разошелся бы на ура во всех странах мира и даже за океаном на новой земле. Скоро в моей голове не поместится всё, что я должен запомнить и ни в коем случае нигде не записывать». Очень хотелось выпить, но Бауэр лишь бродил по вагону туда-обратно, погруженный в раздумья. Всему есть предел, в конце концов. Да, лицо латышского стрелка, но сколько, чёрт возьми, можно? Чё-ё-ёрт возьми. Чё-ё-ёрт возьми. Раскричался, как баба. Сколько нужно поручик, сколько нужно. Есть задание, и есть приказ, нет информации вообще никакой…почти никакой, полный туман в голове, а нужно думать и делать выводы, покуда жив еще. Прорвемся, поручик, ведь везло же - и сейчас должно повезти. Выберемся и заживем. Бауэр вел мысленную беседу сам с собой. Когда его вызвал к себе лично Дроздовский и передал приказ Деникина, Евгению сначала захотелось выть, потом истошно смеяться, но он смог сдержаться. Одно ему было непонятно больше всего – каким образом судьба его находит так четко, как пули, находившие его сослуживцев на Германском фронте? Поручик остановился. «В купе», - скомандовал себе Евгений, - а то еще бдительный проводник доложит куда следует на ближайшем перегоне о странном гражданине, истоптавшем нервной поступью вагон мчавшегося к Москве поезда.

     "Весьма странно..." - Олег механически постучал гильзой папироски о серебряный портсигар. Трескнул кремень "фронтовой" (сделанной умельцем-денщиком из гильзы от "трехлинейки") зажигалки. Лично Александр Васильевич, подчеркну, лично, пожал руку и пожелал доброго пути. Хоть и занятные, и как водится смертельные и чудесные приключения в пропитанных кровью, ложью и страхом тылах красной сволочи к делу при всей своей фантастичности касательства не имели. Он прибыл, и... Не был расстрелян на месте. О "приват-доценте" знали - это было, чего уж лукавить, приятно. Краткая встреча с кавалером Георгия второй степени и нечеловечески усталым полковником, и полученный от него билет до Рязани, где "все прояснится" - вот и все предпосылки.
     Олег Юрьевич глубоко затянулся. - "Весьма..." - По счастью, соседом по купе нелепо-неловкого "ученого из Петербурга выкинутого из привычной жизни дешевой большевистской опереткой" оказался немного нервный, но по счастью молчаливый прибалт, некто - Евгений Карлович Бауэр, 1896 году рождения. Ротмистр Бутурлин, в своем видавшем виды драповом пальто, с куцей бородкой, в неуместной летней шляпе с крымского курорта, саквояжем, томиком Некрасова и неизменной жирной курицей в левацкой газетенке вызвал у него гримаску презрения. Это невольно вызвало уже с его стороны симпатию, но... Олег последний раз затянулся, стрельнул окурком в заоконную тьму и вернулся в купе.
Устроившись на месте, он чуть улыбнулся и на неуловимое мгновение сверкнул взглядом в сторону соседа. Полез в саквояж, извлек тускло блеснувшую крутым боком бутылку коньяка и пару рюмок, наполнил их и открыл томик "великого гражданина" на предварительно загнутой странице, и то ли улыбаясь, то ли ухмыляясь, продекламировал.
     - Я книгу взял, восстав от сна, и прочитал я в ней: "Бывали хуже времена, но не было подлей" - Евгений Карлович, не находите, что эта цитата из "Современников" весьма современна. Не беспокойтесь, пейте, это настоящий, "Кизлярский", приобрел по случаю...

Марья Андреевна Берсенева, сидя в прохладном, чуть сумрачном нутре купе, размышляла о странном письме, неожиданно весьма перевернувшем ее привычный уклад. Загадочная тетка Глафира Ильинишна, явившаяся из небытия, оказалась для мнившей себя круглой сиротой Машеньки неожиданным сюрпризом. Право решать, приятным ли был тот сюрприз, девушка оставила за собой до скорого знакомства.
Вообще Машенька не была столь уж затворницей, сколь считали ее многочисленные знакомцы по предшествующим жизненным перипетиям. Однако девушка сама упорно формировала в окружающих ее людях подобное представление. Вообще в жизни девушки была одна, но пламенная страсть: химия. Отец слишком рано оставил ее, однако Марья Андреевна оказалась блестяще подкована в естественных науках благодаря его живейшему участию в ее образовании. Дочь часто ассистировала Андрею Берсеневу в его опытах, и после кончины отца тщательным образом изучила его неопубликованные записи, найдя в них много для себя интересного. Господа ученые не воспринимали девушку всерьез, однако в столице оставалась надежда войти в круг бывших знакомцев отца, адреса которых она знала. Если в Петербурге взгляды на участие женщины в науке не столь зашорены, сколь в родном городе, то...
Мечтания Машеньки были грубо попраны появлением нового соседа. Он был явно из тех, пролетариев, прямо хоть сейчас на агитплакат. И по его взгляду было явно заметно, что он увидел и оценил барыньку и готов к решительной атаке.
Он по-хозяйски развалился на полке напротив и нахально сверкал кошачьими глазами. Через пару минут ему, по-видимому, надоело подобное времяпровождение, и он начал сальным тоном:
- Эй, красивая, чего же ты одна путешествуешь? Попутчик не нужен?
Машенька кротко вздохнула и отвернулась к окну, за которым расчерчивали обочину верстовые столбы...

«Кизлярский, конечно, какой же может быть еще? За флягу Шустовского, на худой конец Прасковейского здесь бы расстреляли» - Бауэр взял бутылку в руки. «Напиться и заснуть?» - Евгений поднял глаза на соседа по купе и поймал себя на мысли, что он ведь ничего не знает про своего попутчика, а гражданин более чем странный. «Ладно, выпьем - поглядим», - поручик уверенным движением открыл бутылку.
- Вы только не цитируйте слишком громко, мне кажется, не мы одни догадываемся про современников, многим не нравится отражение свиного рыла в зеркале и - более того - не нравится, что его видят все вокруг, – Бауэр приподнял бутылку.
«Почему он еще жив и едет вот здесь, со мной, а не иммигрировал в союзную Францию? Может, еще не понял, что, как только покончат с нами, возьмутся за них? Многие еще не поняли, однако озарение и отрезвление придёт быстро».
- В Москву едете? Дела? Или наоборот возвращаетесь домой после трудов праведных? – Бауэр завел привычную беседу, чтобы скоротать томительные часы пути. А вот закуски как всегда под рукой не оказалось.
- Пожалуй, стоит продолжить в вагоне-ресторане, вам не кажется? - Бауэр, пропустив первую «Кизляра», поморщился и занюхал рукавом.

     Посмотрев на неожиданно пролетарское для "тевтона", как он окрестил соседа про себя, занюхивание рукавом, Олег улыбнулся, но тоже, разумеется, про себя: "Во-первых, или не пил совсем, или предпочитает московские. Во-вторых, сам жест как таковой странный. Интересно..." - Мимика при этом работала параллельно.
     - Трудов?! - Непонимающе встрепенулся доцент. - Вы что предполагаете... - Совершенно в данном случае открыто и искренне и не противореча легенде, Олег улыбнулся и, притворно передернувшись и поморщившись, опрокинул рюмку. Он лично всегда имел слабость к дагестанским коньякам, возможно покойный, царствие ему небесное, денщик-аварец приучил.
     - Нет. До Рязани, даст Бог. А там обратно - в Моршанск. Как-нибудь, на перекладных - за невестой... - Прилично помолчав и, на счастье попутчика, "поборов" естественное желание продемонстрировать ему пасторальную фотографию (которая понятно имелась) своей гипотетической моршанской пассии, Олег обвел взглядом уныло холостяцкий столик купе и согласился.
     - Вы правы. Закусить не помешает. Дерут там втридорога, но один раз живем! - По-гусарски, не в смысле как настоящие гусары, а так как о них судила почтенная публика, сверкнул глазами Олег и, прибрав бутылку с собой, поднялся. - А вы, Евгений Карлович, ведь из военных, да? Выправка вас выдает, я, знаете ли, физиономист... - Прищурился лукавым прищуром "знатока" Бутурлин. - Гвардейский офицер и тоже за невестой!

Станция Нечаево.Павел Игоревич Истомин.

От мелкого, секущего дождя укрыться было решительно негде. Даже небольшой деревянный навес давал лишь частичную защиту - ветер дул прямо в лицо, и сухой в таких условиях могла остаться разве что голова.
"Ну и погодка нынче!" - мрачно думал Павел Игоревич Истомин, зябко кутаясь в брезентовый плащ-палатку, надетый поверх ничем не примечательного гражданского костюма. - "В самый раз к таким временам!"
Было холодно и сыро, у штабс-капитана давно затекли ноги, единственным способом согреться, да и то, весьма спорным, была трубка, единственной защитой от сырости - плащ, да ещё отличные сапоги, а поезд всё не торопился явить себя из-за дождевой завесы. На станции Истомин был одинок, что не мудрено: кто ж в такие времена, да по такой погоде поедет куда без крайней надобности? Верно, никто. И штабс-капитан не поехал бы, да только надобность его и впрямь была крайняя.
Истомин в очередной раз проверил сохранность объёмистого кожаного саквояжа, что сиротливо притулился у его ног. В этом потрёпанном жизнью, но все ещё крепком саквояже помимо смены белья и одежды, опасной бритвы, куска мыла и прочих необходимых в дороге лежало кое-что очень важное, и именно из-за этого "кое-чего" Истомин мёрз и с трудом удерживался от ругани на станции Нечаево в ожидании поезда...

Алабино, Подмосковье.
Секретный объект ОРОС.

Когда послышалось гудение мотора и шум с трудом преодолевающих непролазную грязь колес, Андросов вышел из-под козырька и под мелко моросящим дождем направился к воротам - встречать гостя. По-хорошему, гостя этого должен был бы встречать командир роты Мацхава - как-никак старый его знакомый, еще по тифлисским делам - но тот неожиданно куда-то уехал, оставив на хозяйстве комиссара. Именно ему и предстояло теперь показать все это жутковатое хозяйство высокому начальству. Начальство, конечно, не прямое и приехало, видать, больше из любопытства. Но, какой ни есть, а все-таки нарком, хотя и всего лишь по делам национальностей.
Когда ротный комиссар подошел к воротам, с другой стороны к ним как раз подъехал черный "Паккард", и шофер нетерпеливо просигналил. Стоявший у ворот красноармеец торопливо открыл ворота, после чего вытянулся по стойке "смирно". Автомобиль въехал в ворота и остановился возле Андросова.
Из машины вышел человек, отпраздновавший уже сорокалетний юбилей, но выглядящий весьма молодо, обладатель задорной улыбки и густых черных усов.
- Здравствуйте, товарищ Андросов, - проговорил он с сильным грузинским акцентом. - Как обстоят дела на вашем объекте?
Комиссар тоже поздоровался и доложил, что все идет в штатном режиме, и рота будет подготовлена к намеченному сроку, если только не удастся сделать это раньше. После этого он пригласил гостя пройти непосредственно в рабочие помещения и осмотреть все на месте.
Первое рабочее помещение, куда два комиссара (один - ротный, другой - народный) попали, миновав предбанник и коридор, более всего напоминало прозекторскую. На каменных столах лежали трупы, над которыми несколько человек в белых халатах совершали какие-то малопонятные непосвященному человеку операции. Это были отнюдь не патологоанатомические исследования: например, работавший ближе всех к дверям стройный молодой человек в очках был занят тем, что загонял под кожу трупа какие-то черные узкие штыри и наблюдал за тем, как они ведут себя под кожей. А вели они себя довольно активно: попав в тело, начинали внутри извиваться и чуть ли не сами норовили вылезти назад.
- Здесь производится первичное исследование материала, - пояснил Андросов. - Большая часть, к сожалению, отбраковывается. Мы еще не знаем до конца, что именно делает тот или иной материал пригодным для использования в наших целях. Вероятно, поисками ответа на этот вопрос нужно будет заняться после победы Революции. Сейчас же перед нами поставлена задача как можно скорее сформировать роту. Пойдем-те дальше.
В следующем помещении находились клетки для прошедших первичную обработку неупокоенных (в официальной переписке их обычно именовала "восставшими" - в целях конспирации). Еще не приучившиеся воспринимать ментальные команды своих повелителей, они проявляли дикую животную агрессию - бросались на решетку, грызли ее, тянули руки к вошедшим. Вой и скрежет зубов наполнили помщение, придавая ему сходство с адом. Андросов мельком скосил глаза на начальство: не хлопнулось ли в обморок с непривычки. Но нарком оказался не робкого десятка, не в пример некоторым своим товарищам по ЦК, которых отсюда приходилось выносить. Глаза грузина выражали не страх, а скорее интерес, смешанный с омерзением.
- И много их тут у вас? - поинтересовался он.
- Двадцать семь, почти полный взвод, - ответил Андросов. - Еще один взвод уже сформирован, проходи обучение.
- Обучение? - заинтересованно уточнил нарком. - Разве их можно чему-то научить?
- Нет, я не совсем правильно выразился, - поправился комиссар. - Обучение проходят, конечно, не они, а командир взвода, который будет их контролировать в бою. Он налаживает ментальные связи, добивается четкости и синхронности выполнения команд. Почти как в обычной армии. Пойдемте, посмотрим - сейчас как раз время тренировки.
Из жутковатого помещения, где содержались завывающие мертвецы, они вышли на улицу - во внутренний двор здания. Там оказался обычный тренировочный плац, на котором действительно тренировался взвод. Существа, которых издали можно было принять за людей, маршировали, вполне прилично попадая в ногу. Такой синхронности движений и от обычных солдат можно было добиться далеко не сразу, особенно в нынешнее неспокойное время, когда под ружье гнали всех без разбору. Иллюзию обычной строевой тренировки нарушало лишь то, что не было слышно команд. Зато у края плаца на мокрой траве сидел, обхватив голову руками, светловолосый молодой человек в шинели с одним квадратом в каждой петлице. Сидел он не шелохнувшись и, казалось, даже не дышал. Когда комиссары подошли поближе, стало видно, что управление мертвецами дается ему ценой нечеловеческих усилий: все тело кго было напряжено до предела, а по лицу крупными каплями сочился пот.
- Ну, как, Ефимка, получается? - добродушно поинтересовался Андросов, положив ладонь парню на плечо.
Тот отреагировал не сразу: лишь через несколько секунд понял, что тут кто-то есть, после чего вздрогнул, поднялся, пошатываясь, и уставился на комиссаров мутными глазами только что разбуженного человека. Ряды неупокоенных при этом сразу развалились и смешались.
- Д-да, - выдавил, наконец, взводный из себя. - П-получается. Только тяжело очень.
- Ничего, взводный, - столь же добродушно ответил Андросов. - Тяжело в учении, легко сам знаешь где. Революция выбрала тебя для крайне ответственного дела, и ожиданий ее нельзя не оправдать. Продолжай дальше.
Произнеся эту немудрящую речь, он снова взглянул на наркома. Тот переводил взгляд паренька на сбившихся в кучу зомб и обратно.
- Совсем заигрался Троцкий. Плохо все это может кончиться... - произнес тот себе под нос.
- Что-что? - переспросил не расслышавший его Андросов.
- Ничего, - мрачно ответил комиссар по делам национальностей. - Пойдемте, я, кажется, все посмотрел.

- Гвардейский… - согласился Бауэр и вздохнул несколько уныло.
- Только, знаете ли, нет у нас сейчас офицеров и гвардии тоже нет. Распустили за ненадобностью, – Евгений шагал в направлении ресторана и, постоянно оборачиваясь, растолковывал собеседнику его догадку.
Полковые офицеры долго думали, как замаскировать поручика и какую легенду ему лучше всего использовать. Предложения были самые разные, и потешились сослуживцы вволю, прежде чем стало
окончательно понятно, что актер из поручика никудышный и лучше всего обойтись минимальными изменениями - выглядеть они будут вполне естественно, а шанс провала значительно снизится. Таким образом, поручик Бауэр стал краскомом Бауэром, едущим набирать себе пехотный полк рабоче-крестьянской красной армии в нечерноземной полосе России в одну из формировавшихся дивизий для истребления казачье-белогвардейских ошметков, засевших на юге России.
Подпись на мандате и приказе самого Троцкого должна была придать весу «краскому» и поумерить пыл проверяющих. В остальном новоиспеченному «латышскому стрелку» была выдана форма модели «оборванец» - типичной для краскомов без нашивок и каких-либо опознавательных знаков. Парабеллум Бауэр сохранил, да и пара обойм к нему имелась, хоть и вопил штабс-капитан, что погорит он со своей моделью, нету у большевиков такого – наганы и маузеры самое
ходовое среди их управленцев оружие. Однако поручик бил в ответ не менее метко и в конце концов штабс-капитан сдался – наградным пистолет не был и компрометирующих надписей на своем нутре не содержал… В остальном - своей шкурой рискуешь.
Так неспешным шагом Евгений достиг вагона-ресторана и занял первый пустующий столик.

(с Иннельдой Ишер)

- Однако, Мария Андреевна, не ласковы вы, к господам пролетариям. Эдак, вы, сударыня и до Петербурга, то есть простите, Петрограда, по-нынешнему, не доберётесь!
Тон и даже тембр голоса «господинчика» изменился. А к облику его, чуждое и противоречащее всему прочему внешнему виду, добавилось пенсне, в тонкой золотой оправе.
Машенька, изрядно посуровев, смотрела на неожиданного собеседника. «Он знает мое имя, значит…» Значить это могло все что угодно, однако природная интуиция, как-то обострившаяся за время пройденных невзгод и не успокоившаяся в относительно мирный период существовании Марьи Андреевны, вновь подняла голову и шептала, что дело тут непростое.
- Мы, кажется, не представлены друг другу, това… господин? – девушка вопросительно изогнула бровь.
- Прошу извинить! – несмотря на тесноту купе, господин поднялся. – Дозвольте представиться – подполковник Добровольческой Армии Бестужев-Дольский Дмитрий Фёдорович. Имел честь быть знакомым с вашим батюшкой. Вы уж, Мария Андреевна, за маскарад, да изначальное наше, знакомство, столь безнравственное, зла не держите. Конспирация. К тому же дело чрезвычайной важности. Дозволите присесть?
- Вы и так уже присели, уважаемый, - Машенька явно не собиралась сдаваться на милость неизвестного доброхота, который явно мог назваться хоть самим императором Николаем Александровичем и глазом не моргнуть. – Интересно мне, какое дело у вас может быть к бедной сироте, путешествующей с приватной целью.
- Понимаю вашу суровость, Мария Андреевна. Однако ж сразу хочу объясниться. Дело в том, что никакая тётушка вас в Петрограде не ждёт. Понимаю, что новость эту приятной, не назовёшь, однако ж это так. Письмо на ваше имя написано было в канцелярии нашей. У вас конечно есть все основания считать наши действия недостойными, но, поверьте, сделано это было исключительно для возможности побеседовать с вами приватно. Ибо речь идёт, возможно, о будущем России. Что ж до трат ваших, то будьте покойны, все они будут возмещены немедля по вашему возвращению в Екатеринодар. Что касаемо разговора, вынуждающего к таким, с позволения сказать, кульбитам, то, как я уже имел сообщить, знаком был с вашим покойным батюшкой. Мои искренние соболезнования, Мария Андреевна, – достойнейший был человек. Патриот. И для науки российской потеря невосполнимая. Вы знаете, над чем Андрей Алексеевич в последнее время трудился?
- Я знаю… А вот знаете ли вы, господин Бестужев-Дольский Дмитрий Фёдорович, - Маша особо отчетливо произнесла имя человека, которого для своего удобства решила называть про себя Посланцем, - это еще большой вопрос.
- Знаю, Мария Андреевна. И полагаю, что знаю больше вашего. Однако ж дело в том, что Андрей Алексеевич имел касательство к военной разведке. В которой состоит и ваш покорный слуга. И одна из работ его касалась выделения веществ, вызывающих полную и окончательную гибель белка. Иногда, поверьте, необходима именно такая вот окончательная гибель, – подполковник потёр переносицу, так что на миг стала видна красная полоска от дужки пенсне. – К великому сожалению, работу эту Андрей Алексеевич на практике до результата не довёл. А в скором времени… Потому ответьте мне, Мария Андреевна, честно, ибо от ответа вашего зависит больше, чем можно предположить изначально, особенно сквозь призму недоверия, – подполковник невесело улыбнулся – не осталось ли у вас какого-нибудь батюшкиного архива? Может записи, какие-нибудь?

(С Момусом)

Маша и готова была бы бросить гордое «да» назойливому кавалеру от разведки, однако печальная действительность состояла в том, что у нее действительно не было ни одной записи отца – вследствие спешного отъезда из родного дома в великой печали она не захватила ничего из химической библиотеки отца. Однако тоненькая ниточка, подобно концу клубка Ариадны, уже увлекала девушку в таинственный лабиринт.
- Бумаг нет, - откровенно ответила она, - однако я знаю, где они могут быть. Но кто сказал вам, что я могу вам доверять в таких деликатных вопросах? Откуда мне знать, может быть, маска ваша не та, что внешне сидит на вас, как лайковая перчатка, а именно эта, что сейчас передо мной?
- Согласен, сударыня. Доверять вы мне не можете. Однако ж мы такой вариант предполагали. Потому вот, взгляните, сделайте милость.
На стол перед Машенькой легла фотография. По тому, то глянец ещё не стёрся до конца, по тому, как аккуратны были уголки её, имеющие свойство загибаться и покрываться от этого сеточкой трещин, ясно становилось, что сделана она недавно. На фото запечатлены были трое – собственно подполковник Бестужев-Дольский при форме и неизменном пенсне, незнакомый Маше военный, с лицом скорее усталым, нежели задумчивым и…Андрей Алексеевич Берсенев. На обороте же характерным отцовским почерком, с витиеватым ятем, шла наискосок надпись: «Несвятая троица в день Святой Троицы!»
- Хорошо… - Маша медленно подняла глаза на собеседника. – Я подскажу вам, где могут быть записи отца. Но я не слишком уверена в их местонахождении. Надеюсь, вы не опуститесь до пыток, если окажется, что я заблуждалась?
- Помилосердствуйте, Мария Андреевна, зачем вы так. Я всё прекрасно понимаю, люди моей профессии симпатии не вызывают, однако ж мы не Антихристы. Я вам предлагаю совсем иное. Не согласились бы вы сами съездить за отцовскими бумагами? Допускаю, что там имеются документы, имеющие касательство до вас одной. Однако ж, если там есть интересующая нас информация, вы найдёте способ её нам вручить. По нашим, разумеется, инструкциям. Все неприятные моменты, с этим поручением связанные, будут вам компенсированы, как и дорожные расходы. А дальше – рапоряжайтесь своею жизнью, как сочтёте нужным. При том, что в случае надобности ведомство наше всегда окажет вам и поддержку, и всевозможное содействие. Более того, в случае вашего согласия, вы будете не одна - у вас, Мария Андреевна, будет сопровождение из лучших офицеров, специально отобранных для этой цели. Они армейцы, гвардейцы, штабисты, так что презренных шпионов средь них не будет. Разве что один. Однако дело это спешное - и крайне. Потому и ответ я прошу вас дать мне немедля. Так как, согласны?
- Да, - выдохнула Берсенева. Жить с каждым моментом становилось все интереснее.

Для Светозара

Алабино. Подмосковье.
Территория секретного объекта ОРОС

Ночь опустилась на лес рваными клочьями туч и мелкой моросью. Среди древьев уже в трёх шагах не было видно ни зги. С фонарём - в пяти. Лишь тропинка белела.
Тишину нарушали разве что шелест капель, да редкие пронзительные, от того жуткие, крики грачей.
Мацхава возник в луче фонаря неожиданно, как чёртик... хотя какой там чёртик - чёртище; Андросов, аж поёжился от сравнения.
И бесшумно, как и всегда, заставив вздрогнуть от неожиданности.
- Пиравадил дарагого гостя? - по-русски Мацхава говорил изрядно, однако иногда, когда настроение было хорошее, изображал из себя дикого горца, коверкая язык. - Ну и хорошо. Гость он хоть и дорогой, а делать здесь нечего. Каждому своё.
Командир улыбнулся блеснув крепкими белыми зубами.
- Пойдём, коммисар, чачи выпьем. А то я группу особую тренировал. Промок. И набегался...как собака.
Мацхава как-то, по собачьи же встряхнулся обдав Андросова брызгами.
- Пойдём, заодно и указания руководства обсудим.
Командир улыбался, но в глаза ему коммисар старался лишний раз не смотреть. А то сразу вспоминалось, что одно из прозвищ Мацхавы - Бесноватый.


Для Оррофина

Станция Нечаево

Стемнело неожиданно споро. Что же до дождя, то он не только не соизволил прекратиться, но и вовсе наоборот - зарядил не на шутку.
Поезд опаздывал. Что было тому причиной, Истомин не ведал. Могло статься, что и нападение - времена не спокойные.
Мокнуть однако ж становилось утомительно и бессмысленно. Следовало подумать об ужине. Не помешало бы и обсохнуть. А уж бокал подогретого вина с корицей и вовсе оказался бы кстати. Павел Игроревич ещё раз взглянул во тьму, в тщетной надежде узреть огни приближающегося поезда, после чего повернулся и зашагал к вокзальной ресторации

Перешагнув через порог заведения, Истомин с трудом подавил желание как следует отряхнуться, как это делают собаки, когда их шерсть намокает, и огляделся. Ресторация оказалась протопленным, но не слишком чистым помещением, освещаемом несколькими тусклыми керосиновыми лампами.
"Для вокзала - вполне достойно", - решил Павел Игоревич, двигаясь к облюбованному столику.
Заказав чай, н некоторое время пытался понять, что же не так в происходящем, что выбивается из нормальной картины мира? Осознание как всегда пришло с запозданием - запах. Лампы располагались достаточно высоко, чтобы их чад не ощущался человеческим носом, однако, Истомин едва удержался, чтобы не чихнуть от керосиновой вони. В сочетании с плохим настроением, это было ясным признаком приближающегося времени.
Как и всегда, в такие моменты, душу Павла Игоревича холодными когтями коснулся страх, но тут же ушёл, спугнанный ощущением слежки.
"Меня кто-то ждал!" - понял Истомин, решив пользоваться обострившимися чувствами, пока можно.

     - Ах, Женя, Женечка... - "Захмелевший" (вообще-то, "Кизлярский" Олег мог потреблять без преувеличения - литрами) и ставший от этого несколько фамильярно-панибратским приват-доцент, отправил остаток канапе с осетровой икрой в рот, проделал характерный жест гарсону "повторить", и разлил остатки из хрустального графина по рюмкам. - Голубчик, и вот еще что... - Швырнув очередную порцию цветастых керенок на стролик, что-то зашелестел на ухо появившемуся стюарту Бутурлин. - Не беспокойтесь это... - Снова ш-ш-ш... и наконец вновь обратился к Бауэру.
     - Простите мою замшелую буржуазность, но некстати эта всеми нами прогрессивными гражданами долгожданная революция приключилась. Мне ведь кафедра светила в Университете, через пару лет... - А сейчас, простите, непонятно что... Вся эта реакционно-золотопогонная сволочь на Юге и, pardon mon ami, пархато-большевистская сволочь в Москве... И куда вы прикажете податься честному русскому интеллигенту? А?! Я понимаю, вы - красный командир и вправе меня за эти речи расстрелять, но ведь вы тоже, вижу, не очень рады...
     За окном вагона-ресторана проплыла белая надпись на сетчатой табличке - "НЕЧАЕВО". Олег проводил ее пьяно-запотевшим взглядом, она для него ровным счетом ничего не значила, и по жизни и по легенде, и поднял рюмку.
     - За нашу победу! - В этот момент скромно притаившиеся в углу ресторации напольные часы заиграли Российский гимн, тот который на слова Василия Андреевича Жуковскаго. Бутурлин к подобному повороту сюжета похоже был готов и даже не моргнул, внимательно при этом изучая лицо собеседника...

- Да вправе, вправе даже за меньше, даже если бы молчали я бы тоже мог вас расстрелять, за то что молчите, значит, что то скрываете от народа или наоборот - за то, что слишком много говорите: болтун - находка для шпиона, ведь так? – Евгений улыбнулся уголком губ и пристально посмотрел на собеседника: «Нет, всё же слишком у него живой ум для профессора, пусть и будущего», – и именно потому я не стану выводить вас в расход, потому как такой подход меня и не устраивает, – закончил фразу краском и залпом всадил в себя коньяк. И зачем он начал пить? От безнадеги? Снять напряжение? Да пока что и не было ничего, что хоть мимолетно предвещает беду. И всё же ситуация незримо накалялась.
Хороший тост, а главное, сказан правильно, и мелодия заиграла подходящая, и в нужный момент… Краском уже искал глазами в толпе кутящей в ресторане публике, ну же, кто еще кроме этого приват-доцента? Что дальше? Это знак? Рука сжала парабеллум… Секунды и ничего, только ошалелые взгляды. Шутка? Ну что ж мой выход кажется. Выстрел оборвал мелодию, где то в районе «…Всех утешителю — Всё ниспошли!...».
Пробормотав проклятие, Евгений запрятал парабеллум за пояс и вновь, подняв глаза на профессора будущего, спросил:
- Вы-то с кем воевать собрались? Вам в Париже давно место забронировано, и на кафедре Сорбонны вас ждут… Пойду постою на перроне, свежего воздуха глотну, взор яснее, мысли чище – рекомендую и вам того же, – Евгений подмигнул и направился к выходу.
НЕЧАЕВО. Уже совсем близко, а его до сих пор ведёт как щенка французского бульдога на поводке, какой-то незримый режиссер, и ничего-то он не знает, ну или почти ничего.
Сварить кашу из топора – таково крылатое выражение, как метко подмечено - именно то, чем он пытается сейчас заниматься, если провести аналогии. Угадать картину по одному фрагменту невозможно, даже если это Сикстинская Мадонна Рафаэля. Мучительное и глупое занятие. Остается запоминать и откладывать в памяти, но что подмечать, какие детали характерны? Всё запомнить невозможно, а нужны будут именно детали, именно они могут пригодиться в дальнейшем, чтобы быть чуть-чуть впереди всех остальных.

Звук выстрела весьма неделикатно вывел Машеньку из глубоких раздумий о будущем. Каким-то образом следовало добраться до Москвы... Ладно, не Машенькина это беда - господин Бестужев-Дольский вроде как обещать изволили поддержку в лице некоих господ офицеров. Только где она, эта помощь?
Резкий звук привлек внимание девушки сразу же, но она не торопилась вскакивать с места или визжать, подобно манерной девице в лиловом за соседним столиком: сколько раз в их с отцом лаборатории что-то с треском и грохотом взрывалось - не пересчитать.
Она лишь внимательно посмотрела в сторону странной пары, наделавшей столько шума. Воистину, судьба и революция сводят вместе и не таких людей.
Бесцветный блондин, явно литвин или немец, убирал за пояс парабеллум. А его спутник, высокий темноволосый господин, которому абсолютно не шли борода и усы, наблюдал за действиями своего визави с беспристрастным выражением лица. Несмотря на очки, венчавшие нос второго незнакомца, в этот момент он отчего-то показался юной Берсеневой острой и не знающей жалости мизерикордией, которая нащупывает слабину в окружающем ее мире. Мимолетное прикосновение темных глаз ожгло кожу девушки, оставив несмываемый след румянца на щеках. Мария Андреевна отвернулась. Что-то густело в воздухе, зарождалось, подобно грозовому фронту, и бывшая сестра милосердия, коснувшись разгоряченного лба ручкой в ажурной перчатке, с тоской поняла: началось.

Покинув темный и мрачный двор объекта, Андросов почувствовал облегчение. Вот уже несколько месяцев он служил (слово "работал" ему не очень нравилось - как в силу дворянско-офицерского прошлого, так и потому, что свое занятие он считал именно служением - Революции) здесь, а по большому счету так и не привык. Его, прошедшего через ад войны и подвергавшегося множетву опасностей в ходе подпольной работы, порой охватывал здесь какой-то иррациональный ужас. Именно иррациональный: в эти редкие минуты он боялся не диверсии белогвардейцев или Антанты, не бунта своих жутковатых подопечных, не закрытия проекта с последующим уничтожением его участников. А чего? Этого он и сам не знал. Не божьей же кары за глумление над тайной жизни и смерти! Полноте! В Бога он давно не верил: мир по его мнению был слишком несправедлив и хаотичен, чтобы быть творением какого-то всеблагого и мудрого существа. Разве Бог допустил бы власть одних людей над другими, все это глупое и мерзкое стяжательство, на котором вертелся прежний мир? Нет, конечно. Значит, надо самому стать Богом, и создать такой мир, в котором всего этого не будет.
Эта идея засела в Андросове давно и прочно, словно гвоздь в голове. Разрушить, сломать прогнивший насквозь мир грабежа, взяток, подлого раболепия, гнусного предательства. Когда она впервые пришла ему в голову, невыполнимой мечтой, утопией. Но потом... Тогда, в волынских окопах, он впервые почувствовал, как на востоке, в столицах и прочих не затронутых войной районах зреет ЧТО-ТО. Грозное и пока еще тихое-тихое, как часовой механизм, прикрепленный к динамитным шашкам. Это что-то позвало его, и вот - после нескольких лет скитаний и смертельного риска он здесь - делает страшное, но нужное дело.
И все-таки, иногда он боялся. Сам не зная, чего...
Они вошли в освещенный не особенно яркой лампой кабинет, и Андросов приготовился слушать. По тону своего начальника он догадывался, что разговор предстоит интересный.

ВНИМАНИЕ



Алабино. Подмосковье. Секретный объект ОРОС.

Изба, в которой обретался командир, стояла наособицу. И протоплена была жарко, от мокрых плащей потянулись вверх струйки пара.
Избу поставили недавно и от того, выступали, на не до конца высохших брёвнах, янтарные слёзы смолы.
- Садись, коммисар - Мацхава скинул плащ швырнув его к печке, и в воздухе сразу повис лёгкий, но ощутимый запах мокрой псины.
Стол уже был накрыт.
На чистой холстине скатерти соседствовали чугунок с варёной картошкой, запотевший графин с водкой, бутыль с чем-то коричневым, видимо с означенной чачей, тарелка с малосольными огурцами, пара луковиц, краюха ржаного хлеба и, в отдельной миске кусок варёного мяса, как бы не из борща.
- Садись, коммисар - повторил командир - угощайся.
Сам он плеснул в простую чашку чачи, выпил, не закусывая и не дрогнув ни единым мускулом.
- Ты думаешь, Хромой зачем приезжал? Посмотреть на что деньги тратим, революцией выданные?! Он на перспективу посмотреть приезжал. Ты его, коммисар, бойся. Хромой власть любит. Больше всего власть любит. Больше мамы, папы. Больше революции власть любит. Больше себя. Он уже сейчас прикидывает, как бы Лейбу свалить. И свалит.
Мацхава плеснул и выпил ещё. Глаза его заблестели и побагровели.
- Он и меня свалит, если мешать стану. даром, что в одном дворе жили. Он и - тут Мацхава пристально посмотрел на Андросова,но видимо что-то решив продолжил - Ленина свалит, если понадобится. Наймёт кого-нибудь, а потом расстреляет. А к нам он приехал, потому что мы власть куём. Ты подумай, два батальона из наших мертвяков и Лейба, с его армией и таллантами стратегическими не нужен никому.
Но не один Хромой подсчитывать умеет.
Командир ОРОСа достал из нагрудного кармана кителя бумажку, сложенную вчетверо и швырнул на стол.
- Передислоцируемся мы, коммисар. Поближе к белым. Собак знаешь, как тренируют? Им на расправу кого-нибудь кидают. Вот и мы будем, солдат наших, ко вкусу крови белогвардейской приучать. Ознакомься и если вопросы возникнут, то задавай.


Нечаево.
для Истомина


Дальний угол ресторации, был совсем тёмным. Лампочка светила тускло, подобно умирающему солнцу, да к тому же дым сигаретный видимо имел тенденцию именно в этом углу собираться, отчего воздух казался сизым.
Пара восседавшая за столиком, показалась Истомину в высшей мере странной - господинчик средних лет, с лысинкой и пузиком. И маленькими кружками пенсне на круглой физиономии, отчего казалась она беззащитной по детски. И... О таких женщинах принято говорить лишь восторженно. А пить за них полагается стоя. Яркая, резкая, цыганская какая-то красота, бросающаяся в глаза сразу же. Из-за таких стреляются безусые гимназисты. И было в ней ещё что-то, чего Истомин сразу распознать не мог, но отчего интерес ко всему прочему утратил мнгновенно. И когда Она встала, он будто ведомый незримым поводком, двинулся за ней, с удивлением распозновая в себе признаки желания мучительного и страстного. Которое хотелось удовлетворить прямо сейчас, повалив её на ковёр и ттеряя остатки разума, забыв о чести и достоинстве, задрать платье, оголяя...
Он дёрнулся, стряхивая с себя наваждение. Животные инстинкты. Чутьё звериное, не помогло, но сыграло злую шутку - у дамочки были... нечиста вобщем была дамочка, и звериное начало отреагировало. как и должно.
Однако, оценивая обстановку, поздно спохватились, господин Истомин, обратился он сам к себе.
Коридор был пуст, если не считать человека прислонившегося к двери в нумер. И смотрел человек в упор и с лёгкой улыбкой. Но что более всего настораживало, так это то, что от человека не пахло. Ничем. Вообще.
- Сдаётся мне сударь, что вы запыхались слегка. Нешто это дело?! Да уж, сударь мой, лучше задыхаться от одышки, чем от скуки. Разве нет?


Для Бутурлина и Бауэра

Околотничий, а на этой забытой Богом станции они видать ещё сохранились, возник из темноты. Был он усат, розовощёк и быть старался обходительным. Однако же выходец, судя по всему из крестьянской семьи. был и по крестьянски упрям.
- Дозвольте, господа препроводить вас к начальнику вокзала, для разбирательства касаемо нарушения тишины, и покоя гражданского населения. Стало быть жалобка на вас, господа. Из пистолета стрельба была, потому, будьте любезны проследовать. А за поезд не переживайте. Задержится, сколько следует.

Кабинет начальника станции находился на втором этаже. Из окна были видны подсвеченные редкими фонарями бока вагонов, да блестели кой где рельсы.
Самого же начальника в кабинете обнаружить не удалось. Как впрочем испарился и околотничий. А вот кого удалось обнаружить, так это плотного субъекта с серыми глазами и лицом со следами усталости от бесконечного недосыпа.
- Лучше задыхаться от одышки, чем от скуки - заметил субъект

Фигурально выражаясь, шерсть на загривке Истомина встала дыбом. Нет, субъект не сказал ничего особенного, просто он всегда напрягался, когда кто-то незнакомый произносил пароль. Сразу появлялись неприятные, гадкие мыслишки о перебежчиках, красных шпионах и так далее.
"Интересный господинчик-с", - подумал Истомин, осторожно, чтобы это не было заметно принюхиваясь, и ответил:
- Да-с, сударь мой, в наш век, когда принципы пахнут щёлочью, а истины -кровью, заскучать трудно.
Он улыбался. Вежливой, приятной улыбкой, как учили в кадетском корпусе: "не выказывая зубов", что сразу делало его внешность более располагающей.

- Всё верно, товарищ, - литовец прошел в кабинет и осмотрелся. Он подошёл к окну с краю, чуть выглянул наружу, хмыкнул и, проследовав обратно, со всей своей пролетарской решительностью упал на стул.
- Лучше сгореть в пламени революции, чем замерзнуть в степи близ Екатеринодара - продолжил Бауэр и, чуть помедлив, добавил, - ведь принципы пахнут щёлочью, а истины - кровью, не так ли? - человек ухмыльнулся и взглянул на попутчика и встречающего. Хм, а ведь пасьянс сходился мало помалу. Неспроста, стало быть, гимн заиграл, да и попутчик этот тоже неспроста... может быть, а может, случайность? Бауэр сидел, постукивая пальцами по столу, то ли скучая и ожидая, то ли размышляя над чем то важным... На самом деле Евгений наблюдал за реакцией двух людей, застывших в проходе. Встречи он ожидал чуть позднее, не случилось ли чего? Много вопросов, а ответов по прежнему нет.

- Евгений Карлович! - Какой-то гнусно подрыгивающей, спекулянтской и вместе с тем резонерской походочкой из пара из-под колес паровоза образовался рядом с Бауэром Бутурлин - Нервишки советую поберечь... Комиссары любят пострелять, не спорю, но время и место знают... А на деятеля Бубнового валета вы, при всем моем уважении, не тянете...
Все эти искрометные речи невежливо прервал какой-то толстовский путеец-мужичок, настолько толстовский и настолько путеец, что это вызывало невольные опасения. Оказавшись, стараниями вышеупомянутого путейца, кстати, в некоем невзрачно-серовато-ужасающем помещении Олег отметил странную собранность и выдержку Бауэра. Это немного не вязалось с выходкой прибалта в вагоне-ресторане, но... все мы люди, в конце концов, и нервы не железные. Затея с часами, - Олег неохотно, но признал таки это перед самим собой, - тоже явилась следствием взвинченности нервов и... хотя теперь об этом и не жалел, коньячку он все-таки перебрал, похоже...
Но! С ясной беззаботной улыбкой, сунув руки в карманы штанин (Там ничего, собственно, кроме дозволенного любыми властями не было. Да и вообще, Олег весь этот досужий шум, всю эту пинкертоновщину, стрельбу и беготню по крышам не признавал) и (Он видел, как это делал этот, как его... подававший надежды когда-то... Володька, Маяковский) растопырив ножонки, благополучно пропустив все трогательно-зашифрованные пароли и отзывы мимо ушей, и себялюбиво расширив горло, бодро продекламировал.
- В зубах - цыгарка, примят картуз, на спину б надо бубновый туз! - И неспешно прикурив, представился. - Александр Блок, революционный поэт!.. Вы нас с товарищем Бауэром не задерживайте... Он товарищ латышский, горячий... Лично с Львом Давидовичем знаком... Шлепнет и не заметит! Так то! - И мрачновато закончил - То-ва-рищ...

Прижавшись лбом к прохладному вагонному стеклу, Машенька задумчиво смотрела, как двое мужчин, которых она заметила в вагоне-ресторане, входят в домик в сопровождении станционного служителя. Вцепившись в ручку несессера, она еще некоторое время пыталась побороться с неким снедавшим ее чувством, однако совсем скоро решительно отложила рукоделие и вышла из вагона. Пройти несколько саженей до дверей станционного помещения оказалось нелегко, потому что кто-то испуганный донельзя внутри нее вопил, мобилизуя остатки благоразумия, что нужно вернуться в безопасное купе.
Однако упрямства Марье Андреевне было не занимать, и она, взойдя на крыльцо, со всей решимостью толкнула дверь.
- Шлепнет и не заметит! Так то! То-ва-рищ... - услышала она.

Бауэр посмотрел на вошедшую несколько отрешенно, дробь пальцами прекратилась. В комнате начинало происходить что-то, чего поручик не мог понять, следовательно предугадать, просчитать вероятный ход развития событий не представлялось возможным. Это Бауэру не понравилось еще больше. Словно некто сунул его в темную комнату и наблюдает, что он станет делать дальше. От нахлынувших мыслей произошла неловкая заминка, и поручик встал со стула с явным опозданием, впрочем, быстро опомнился. Комкор вообще не должен соблюдать правил этикета, а ведь именно комкором он являлся сейчас. Являлся ли или уже нет?
- Ого, – только и сумел выдавить из себя поручик, прислонившись плечом к стене и нащупав парабеллум за поясом.

Станция Нечаево.

- Любопытство, сударыня, как известно сгубило кошку - ежели на лице сероглазаого господина и отразились какие либо эмоции, уловить сие, смог разве что опытный физигномист - Однако ж рад, Мария Андреевна, что любопытство это, оказало мне не малую услугу приведя вас сюда.
Обведя взглядом всех присутствующих, господин удовлетворённо кивнул. Представляться он и недумал, словно считая само собой разумеещимся, что может себе это позволить. Да и приказывать людям находящимся к комнате тоже.
- Полно, Олег Юрьевич - обратился он к Бутурлину. - Недовольство ваше на лице написанно. Понимаю, что вам, человеку военному, игры наши шпионские, не всегда приятны. Однако ж вы и сами по секретам работали и принимать должны, что пароль вещь хоть и не надёжная, но, меж тем необходимая.
Что же до задания вашего, то Марию Андреевну, я полагаю, госпдин Бестужев - Бельский, уже просветил. До вашего же сведения господа, имею донести следующее. С этого момента, вы секретная группа, выполняющая задание важности необычайной. Цель задания - сопроводить госпожу Берсеневу до Первопрестольной, оберегая всячески, дабы помочь ей в получении документации её отца. В случае успеха, обеспечить возвращение и документации и госпожи Берсеневой в Екатеринодар. В противном же случае...
Сероглазый тяжело вздохнул
- Вы уж извините, Мария Андреевна и вы, господа, однако ж дело и впрямь очень серъёзное. Командиром группы, до последующих распоряжений, назначается ротмистр Бутурлин.
Группа же ваша будет пополнена штабс-капитаном Истоминым. Найдёте его в ресторации станционной. Пароль и отзыв - те же. Поезд оставить.

Станция Нечаево. Для Истомина

- Извините, господин штабс-капитан, что пришлось вас вести, столь...экзотическим способом. однако ж дело спешное. Группа, к которой вам надлежит присоединиться, уже на станции. Командует группой ротмистр Бутурлин. Пароль и отзыв - те же. Ждите их внизу, в ресторации.
После чего, не растеряв свой улыбки человек плавно перетёк за дверь, точно расстаял.

"Итак, похоже, что все собрались, - подумал Истомин, потерев вспотевшей ладонью затылок. - Интересно, кто они?"
Как и всегда в такие моменты, он воспринимал мир и людей, в частности, скорее как запахи, и теперь принюхался. стремясь определить...нет. Слишком чадят керосиновые лампы. слишком сильны алкогольные пары, за годы пропитавшие это помещение. Обоняние штабс-капитана было слишком нагружено этими острыми запахами. чтобы различать те тончайшие оттенки, которые говорят об эмоциях людей...или те малоуловимые эманации, что говорят о не совсем людях.
Потерев, видимо для симметрии, ещё и подбородок, Истомин направился к лестнице и спустился обратно в зал.

Бауэр обрадовался наступившей хоть в чем-то ясности и определенности. Совсем другое дело. Теперь и точка опоры есть, от которой можно отталкиваться и на которую можно опираться в своих размышлениях и суждениях. Правда, услышанное, вызвало лишь кислую ухмылку. Группа офицеров для сопровождения столичной дамочки, с целью забрать какие то семейные документы. Поручик встречал такое и раньше. Родственничку высокого чина надумалось выехать из штаба и прогуляться недалеко от передовой, ради медали и возможности рассказывать на светских раутах, как пули свистели у виска, а он вел гвардию в атаку. Десятки снятых с боевых позиций офицеров крайне необходимых на передовой выделяются для сопровождения, выведенные из резерва войсковые части, которые могут понадобиться фронту в любой момент, обеспечивают безопасность поездки на всем протяжении пути… Тщеславие и фанфаронство. Бауэр ненавидел такие мероприятия всей душой и презирал генералов, которые занимались подобным панибратством, вместо того, чтобы ясно дать понять графам, герцогам и баронам, что их место на войне в родовых усадьбах. Вот и сейчас, барышня, страдающая сентиментальностью, слезами, а может и не только слезами, выбила из самого Деникина возможность прогуляться по Москве, побродить по папенькиному имению, забрать фотографические карточки семейного архива. А он боевой офицер, вместо того, чтобы быть сейчас там, на юге, в самой гуще событий, определен ей в сопроводители, боже мой, какая честь. То, что их расстреляют при первой же несуразице с документами, подозрению в дворянском происхождении, да мало ли, чему ещё, ей конечно и в голову не приходит. Об этом должны думать они – боевые офицеры, для того и выделены. Существовало, конечно, и другое объяснение – важная миссия, секретные документы, крайне важные ставке, но причем тут тогда эта дамочка, на роль проводника или эксперта она явно не тянула. Бауэр сплюнул на пол сквозь зубы от досады. Попал, что и говорить. Сплюнул и остался у стены, командир группы обозначен, остается ждать его дальнейших приказов. Необходимо было покончить со всем этими делами поскорее и вернуться на юг, туда, где Бауэр был действительно полезен, где, по его мнению, разворачивались наиболее интересные и судьбоносные события.

Очень жаль, но прикл закрыт по истечению сроков. Amen.