- И даже не думай возвращаться, слышишь?
Лис кричал с причала, встав передними лапками на металлический гриб кнехта. На корабле его наверняка даже не замечали. Корабль уходил в плавание, длинный гордый красавец-драккар, с круглыми щитами вдоль бортов, с полосатыми крыльями-парусами.. или, нет, крыльями были весла, слаженно взмахивающие вверх и падающие в серо-стальную воду, толкали его вперед по седой груди северного моря. Хмурое небо, хмурое море, хмурый хныкающий ветер.
Лис и не думал плакать, нет-нет!
Лис собирался вернуться домой и свернуться клубочком на краешке карниза, убаюканный тихим позвякиванием бубенцов, в теплом домашнем уюте, где так сладко спится после болезненного ветра пристани.
Сел потерянно на шершавые холодные доски, обернув лапы хвостом. Отвести взгляд от корабля не получалось, а он скользил легко и весело в нервную хмарь открытого моря.
Уйду, сейчас уйду, в следующую секунду, думал лис и сидел, не шевелясь. Секунда тянулась медленно, дул ветер, давно под ребра пробрался холод, лис крупно дрожал, но не уходил.
В следующую. Следующую секунду. Сейчас эта закончится, и уйду.
По пустому причалу не ходили матросы, не носили перевязанных бечевой пакетов и не катили бочки с солониной. Все были на корабле и под ровный стук барабана дружно ложились на тяжелые весла, поднимая лопастями море.
Шерстка намокла, лежала в облипку, а секунда все не кончалась и не кончалась.
Ньёрд был не в духе, и чинила свои сети Ран, напевая древнюю, как скалы Альтон-фьёрда, песню. Лис подумал, что эти ее сети могли сегодня подобрать и того, кому кричал он не возвращаться, от этого стало еще холоднее и захотелось забраться на теплую печку и послушать какого-нибудь скальда, в дреме, понимая и не понимая его слов.
Не слышно чаек, и четкий треск барабана уже не слышен, только плеск моря, как шумное дыхание спящей змеи Ёрмунганд.
А еще их может забрать Хель, подумал лис. Нежные подушечки лап онемели, он не чувствовал их и поэтому больше не беспокоился. Хотя, нет, вряд ли. Если не успеют подобрать валькирии, Ран уж своего не упустит.

А может, и вернутся еще.

Лис вздохнул, поперхнулся, долго драл горло лающим кашлем. Уши болят.
Драккар совсем пропал среди медленно и величественно танцующих волн, редко-редко мелькал вдалеке бело-красный парус. Потом не видно стало ничего.
Лис еще раз вздохнул, осторожно. Поднялся и, оглядываясь, ушел с пристани. Что было дальше, он не знал.

______
Потаня

«Мы опять уходили в поход. Ради кого, зачем? Не знаю… Наверное, просто чтобы возвратиться.
Уплывая вдаль, мы редко держим в голове худое, но в битве – попробуй, подумай думу о том, что никто не ждёт больше на берегу, никому не нужно ни солнца подземелий, ни красивых колец, ни плеча крепкого в доме, ни тепла, ни слова доброго – и опускаются руки. Так и ищут девы небесные себе женихов: навевая недобрые, отчаяния полные мысли. Только тот не бережет себя, кого никто не бережет.
А сейчас есть лишь весло в руках, да десятков таких вёсел плеск, да ветер, играющий в парусах. И голосок Лиса до сих пор звучит в ушах…
- И не думай возвращаться…
А ветер уже и не играет в парусах, а словно порвать хочет, бесится, и хлещет вода через борт, и с неба падет… Добрая работа спасет от холода и сырости, да и от тоски излечит под вечер, когда падешь кулем на палубу, укрывшись полотнищем, да забудешься желанным сном. «От бури лишь крепче руки, и парус поможет, и киль»… Завывает ветер… Не простудилась бы Лисонька, забыв о времени на дощатой пристани, провожая взглядом ненавистный, наверное, корабль. «Мы в ответе за тех, кого приручили…», да только приручил ли я Лиса, или просто она играет, посмеиваясь надо мной? Всё равно! Не хочу, чтобы простыла!»

Отчаянно ходило в руках весло, взрыхляя волны. Одежда парня курилась на холодном ветру. Было ему жарко под порывами холодного ветра. Стук не давал сбиться с ритма, да только лучше была песня, звучавшая в душе каждого воина:

На чужих берегах - переплетение стали и неба,
В чьих-то глазах - переплетение боли и гнева;
Эй-ох! - взрезаны вихри узорами крылий;
В вое ветров мы слышали песни последних валькирий…

Неведомый скальд, и когда – неведомо, сложил песню на неведомом здесь языке, да только каждый на драккаре знал, зачем он сложил её…
«А еще он забывчивый. Вернусь с добычей да подарками, а он и не вспомнит, как звать меня… А я и не обижусь – на что я нужен ей!.. А в следующем походе Ран позовёт к Ньёрду во двор корабельный Ноатун, а повезёт если, встретит Одногазый у ворот Вальхаллы».
Вдруг в сознание парня ворвался нестройный рёв мощных голосов, викинги на вёслах пели:

Но когда солнца первый луч заскользит над холодной водой,
Встречайте нас, верные, - мы вернулись домой!
Мы вернулись домой, мы вернулись домой,
Встречай своих воинов, Один, - мы вернулись домой!

На душе вдруг стало легко, словно солнце глянуло из-за туч. Продолжал лить дождь, но больше не хлестал по щекам, гладил щетину, как гладили борта доверчивые волны, льнули к кораблю. Стих барабан, а песню продолжал напевать ветер…

...стали и неба...боли и гнева...светом и ветром...на север, вы в сером, вы
звери, на север...*

«Мы вернемся домой…»

_________________
* Мельница

Вдохнув, лис нехотя перекинулся. Рев в неуверенности потеребила кончики рыжих кос, на лбу перетянутых ремешком. Коса зацепилась за фибулу, пришлось отцеплять, волоски запутались, совершенно ни на что не похожа стала коса. Рев раздраженно закусила губу, но менять решение не стала.
В углу огонь на каменном очаге бросал тени на идолов – Один, Тор, Фрейр. Не они сегодня нужны лису. Рев вышла в другое помещение, дрожащими от волнения и озноба руками разожгла костер перед изображением Фригг. Рано.. да и вообще, придется ли к жене Одина обращаться? Услышит ли? Не к Фрейе ли печаль нести?
Обманула однажды Фрейя, не льется масло в ее костер в доме лиса, не поются в ее честь хвалебные драпы.
Рев принесла асинье жертву, долго с жаром молилась, выпрашивая кораблю – не успеха - защиты, словно невзначай упоминая весь хирд, без имен. Сама поймет мудрая мать Бальдра, кому еще не время принимать рог меда из рук валькирий.

По крови Имира конь волн за волосами Сив бежит, ищет землю Фафнира, да звона славы хранителю страны.
оставил клен огня Хоара на море лосей липу рун Свари. Стала Свари Сэта, не стать бы Хель, как отшумит непогода Скёгуль, как опадет листва ладьи, как переломится огонь крови и ран у тополей Одина.
Сын Свасад уснул, крадется к зерну души убийца змей, нет вестей от птицы уз островов. не нужны липе рун иглы Глисира, не нужны льдины ладоней. Нужно покрывало прекрасной в слезах богини, нужно солнце домов. Послала липа рун брата Эгира и огня – молчит сокрушитель деревьев, не приносит вестей. Не греет липу рун дочь Мундильфари, коли не покрытыми остались косы. остыла широколицая невеста Бальейга, и потемнела дорога луны. Снегопад ресниц на жертвенный костер принося госпоже асов, просит пламя норы защиты для жениха валькирий, чтобы в буре копий не коснулся его дождь оружия Эгира, чтобы земля мечей не раскололась, чтобы отдавал девам битвы врагов прут сражений,чтобы вернулся на дно чертога ветров невредимым ясень вьюги аса воронов.

Так ..
Так каждую ночь.
Трижды солнце садилось за горизонт, трижды поднималось из моря, но не возвращался драккар в родной хейм. Трижды перекидывался лис в Рев, под светом луны и очага ворожа над рунами. Молчали норны, не давали ответа иноземке.
Злится Ньёрд. Злится Ран. Ворочается во сне дочь Локи. Лис приходит на пристань, садится продрогшим комочком на выступ скалы, что высоко висит над сердитым морем, и смотрит, смотрит вдаль.
Не ждет, нет! Кого ждать оборотню? Лис потянулся. Девушки хейма – да, ждут, подарков ждут, вестей о славе ждут, любимых ждут под родные крыши, чтобы снова звенели кубки. Лису ждать некого… да и… мало ли в чужих землях красавиц, лебяжье-белых, синеглазых, веселых?
Зверь снова вытянул лапки, поскреб тонкий слой земли, пару раз царапнув когтями камень под ней. Нет, не ждет лис.
Просто просит у асов защиты. И, если возможно, победы.
А еще тайком вышивает рубашку. Ни к чему. Чтобы была.



- Смотришь?
Ракке тронул сестру за белую кисточку. Лис недовольно отдернул хвост, продолжая лежать на скале. Ракке присел рядом, оперся на отставленные назад руки, запрокинул голову, подставив загорелое обветренное лицо солнцу, зажмурился. Кончики толстых рыжих кос, круглыми крюками забирающие вверх, свалились с литых узких плеч.
День выдался теплым, после трехдневной бури особенно казался желанным и приятным. Жители хейма старались все дела перенести на улицу, под ласковые лучи, улыбались, улыбались друг другу не переставая, без причины.
Хмурился только лис. И то, не хмурился, а тосковал очень, да и не понять человеку по черной мордочке, что думает зверь.
- Перекинься, позагорай хоть, бледная поганка, - не открывая глаз, Ракке снова дернул за хвост сестру, но удостоился лишь сердито дернувшегося уха. Не объяснять же, в самом деле, что в звериной форме намного легче переносить болезнь.
Зря ворожила, зря асов тревожила, если урусские сестры-лихорадицы трясут. Сотни раз накрепко наказывала старая Сигню, объясняя девочке язык рун: не тронь богов, когда печаль да болезнь снедает, хуже только сделаешь.
Доплясалась по верхушкам жертвенного пламени, доигралась с камешками гладкими рун – сухой нос, горячий, на глазах пленка, лапы ломит.. и сидела бы себе у очага, грелась в родном тепле – ветру только подставь спинку, да еще на открытой скале, да еще над самыми волнами – вмиг все здоровье выдует, кости выхолостит, мясцо высушит.
Лис чихнул. Нет, хватит уже себя жалеть, ne!, как говорят на родине. Далекой-далекой родине, почти забытой. Лис поднялся, с трудом переставляя больные лапы, оттолкнувшись от коленей, по груди забрался брату на плечи, свернулся вокруг теплой шеи, стал греться, по-прежнему не отрывая взгляда от моря. Когда-то же этот корабль должен прийти!
Ракке больше любил человеческую форму, и сестру любил, потому за ней и пришел. Поглаживая дрожащую мохнатую спинку, сказал тихо:
- А я ведь пришел за тобой. Вэнь-Юаньшуай послал. Говорит, хватит тебе гулять, возвращаться пора.
- Ругался?
- Куда без этого.
- Не могу я уйти. – Лис помят пальцами лап плечо брата, снова положил на них голову. – Дождаться надо. Тогда пойдем.
- Глупая ты. А если не вернутся?
- Вернутся. Фригг не Кун-цзы, помочь должна.

_______
*старинная английская песня
**"Мельница"

«Драккар тот был не больше нашего, да на парусах синели полосы. Враги нашего конунга были на том корабле, хирдманны Альдунга-ярла… Не сулила битва большой добычи, да только в ином бою слава важнее».

Сегирд молча вздевал шлем, тащил с борта круглый щит, а стук всё учащался – скоро корабли сойдутся. Уже свистели в воздухе вражьи стрелы, да многие воины на палубе натягивали луки, посылая в ответ оперенную смерть. А на ум всё шли другие мысли…
«Как там Рев? Не корит ли себя почем зря за невольно брошенные слова? Часто ли оборачивается да на скале сидит, откуда весь фиорд взглядом окинуть можно, мерзнет почем зря, хвостом обернув лапы… »
Стрела врезалась в борт около самого весла, Сегирд прикрыл гребца-сменщика щитом:
- Вздевай кольчугу, я буду грести!
И сел на скамью, пригнувшись, взялся грести. Умелый кормщик Олав направил корабль в скулу вражьего драккара, уходя от прямого столкновения, а Рагнар-хёвдинг, метнул копьё с носа, поразив стрелка, что натягивал тетиву, метя в грудь ему.

Ветер попутный нам и смерти!

Корабли столкнулись, затрещали ломаемые крепким форштевнем доски, Сегирда приложило об весло, в глазах вспыхнуло, а когда мир вновь обрел цвет и звуки, парень увидел, что из вражьих воинов на ногах устояло не больше десятка. Побратимы же, кто на веслах не сидел, прыгали уже с носа на чужой драккар с боевым кличем, призывая валькирий, и с вступали в схватку. Стих стук, уступив мезго звону клинков и криков боли. Сегирд поспешил на нос, на ходу доставая острый меч и щит взвешивая на руке. «Тяжел больно, не допрыгнуть с ним». Круглый выпуклый щит полетел на палубу, парень разбежался и перемахнул на вражью палубу, где побратимы наседали на воинов Альдунга. Сам же ярл, что бился со своими людьми, в бой покамест не лез, копье тяжелое к бою приготовив.
- Р-р-р-ев! – с таким кличем кинулся Сегирд в сечу, там где к носу прорывались викинги, и помощь более всего была потребна. Удары сыпались со всех сторон, не ото всех клинков увернуться поспевал, и сам рубил… в руку ранил вражьего война, другого, что, очухавшись, из под скамьи оружие достал, крепким пинком отправил ничком на палубу – коли победят ярла, пленник будет у хирда.
Рядом рубился Рагнар-вождь, сразу двое насели на него, но одолеть викинга не могли. Вот один из них рухнул, израненный, другой же отступил. Поглощенный схваткой, хёвдинг не заметил, как прищурился Альдунг на носу, вскинув копьё… Тяжелый окованный наконечник полетел Рагнару в грудь, рассекая воздух. Не было щита, вождя заслонить от напасти! Сегирд кинулся к вождю и толкнул его к борту…
Потом что-то толкнуло его в плечо, опрокинув на палубу. Парень рванулся встать, но тяжесть копья придавила его к доскам, кровь густо лилась на палубу, вновь потемнело в глазах. Не было боли! Девы битвы спешили забрать викинга к себе, и он улыбнулся им. И, непослушными губами попрощался с миром живых:
- Рев…

В темноте призывные голоса пели песню, но слов было не услыхать… А потом прозвучали грозные слова:
- Куда вы ведёте его? Неужто не знаете, что мой он - пока дева защиты просит ему? Неужто Одноглазому не достанет сегодня иных славных воинов?
Не смели валькирии перечить богине из рода ванов, утихли их голоса, растаяла зовущая песня. Лишь одна чуть слышно произнесла:
- Не дева она, оборотень… а он – викинг, всё равно наш будет…

О, могущественный Один, повелитель рун,
И мудрая Фригг, богиня Наилучшего и Хорошего,
Прошу вас, направьте мои руки и мои мысли,
Чтобы руны не обманули меня,
Ибо ныне я весьма нуждаюсь
В знании и утешении.
Направьте меня своей дланью
И силами Ветра, Огня, Земли и Воды.
Да будет так!*

Рев рассыпала, не глядя, на белой ткани камушки рун. Все перевернутыми оказались, кроме одного - маленький косой крест двумя белыми черточками по глади камня.
Наутиз.
Спрашивать дальше не было смысла. Она не спеша спрятала руны в мешочек, убрала место. Может, прав Ракке, не вернуться уже кораблю?
Тенью в дом скользнул второй лис, перекинулся, у самого капища поймал сестру за руки.
- Хватит. Иди спать.
Мотнула головой, только сил не хватило высвободиться. Ракке подхватил ее на руки, в дом отнес, на теплые шкуры, липовым отваром с медом отпаивал, всю ночь чем-то своим, кицунским, над сестрой колдуя.
Утром стало легче.
Утром не болели уши, не ныли кости в запястьях. Устало улыбнувшись, Ракке погладил растрепанную голову девушки, жестом согнал со шкуры, лег сам, накрывшись по самый нос. Рев встала, собрала брату на стол и привычно направилась к пристани.

Выйти бы солнечным утром, а у причала стоит драккар, и драконья голова с носа снята, и тросы к кнехтам накрепко привязаны, а хирдманы стоят на досках да посмеиваются над сонными своими подругами, что не встречают героев. Раз бы так выйти.
Нет, пуст причал, одиноко море, оскаленное клыками-утесами.
Невольно рисовала Рев пальцами по земле короткие палочки. Молния изломанная, палочка прямая, ровный крестик…
Сегирд.
Заметила, прочитала, покраснев, смела рисунок, засмеялась чему-то, себя сдерживая. Снова на волны фьорда перевела взгляд. Почти дошита рубашка, пурпурная, шерстяная, по вороту и рукавам вышиты, осталось только руну заветную нанести.
Нашить четыре Турисаз вряд – и пропадет воин, с головой пропадет, не будет ему покоя без зеленых лисьих глаз… да только это ли надо лису? Рев нахмурилась. Есть еще время оберег сотворить, успеется и с выбором.
- А ты опять здесь.- Ракке протянул сестре пиалу, полную молочно-белых продолговатых зернышек, улыбнулся смущенно восторженно-вопросительному взгляду, ладонью накрыл мешочек на поясе. Мол, мы, да без риса, и за ворота не выйдем. – Зачем оно тебе? – сел рядом, спиной к спине. – Он тебя спас, ты за него молилась – уплачен твой долг.
- Мой долг неоплатен, - тихо сказала кицунэ, опуская взгляд. Не перекинься она той ночью в рыжевласого парнишку, да не вытащи ее Сегирд из крепких рук тонущего корабля – плавать ей сейчас вместе с дочерьми Ньёрда.
Внезапно оцепенело все в груди, съежилось, ни вдохнуть, ни выдохнуть, только сердце болит.. остановилось словно сердце. И будто ветер издалека принес, по макушками волн, слышно едва..
- Рев…
Секунда, две, три. Отпустило. Растерянно переглянулись лисы. Да и было ли, не послышалось? Отвернулась Рев к морю, всматриваясь. Беззвучно шевельнулись губы: «Сегирд». Нет, не полетит ветер с ответом, лег, свернувшись, под скалой.
Ракке ладонью обнял плечо сестры.
- Теперь видишь? Некому возвращаться. Пойдем.
Рев кивнула, глаз от волн не отрывая.
- Пойдем.
___
*из умной книжки )

Тяжко, тошно - когда точит болезнь тебя изнутри, отнимает силы, заставляет думать лишь об одном - о боли. Неделю не вставал Хельги с бледно-снежных простыней своего ложа, неделю плакала мать его и сестры. А на восьмой же день, когда отплыли драккары, когда отправились достойные мужи на войну, Хельги поднялся, шагнул вперед, порогу навстречу; шагнул - и увидел ее.
Ах мерзавка, ах ведьма! Сердце лисье у тебя, видно. Зато как взгляд завораживает, как манит, манит-дурманит, к себе зовет...
Ведьма.
Она на пристань каждое утро ходить будет, корабль ждать с возлюбленным своим. Хельги знавал того счастливца... только все равно ему было, любит ли ведьма кого, не любит. Главное - то, что ему, Хельги, в душу запала эта плутовка.
Каждое утро следить за ней будет он от своего порога - и дальше, провожать взглядом, полным страдания и боли...
И вожделения.
Чем любовь лучше болезни? Чем болезнь хуже любви? Для Хельги все едино - и от того больно, и от другого больно, душа болит, сердце ноет, одного просит - избавления. А избавление - либо умереть, либо... Либо выздороветь.
"Подкараулю ее", решил Хельги, "хоть силой, хоть обманом, но станет она моей".

------
* - Ольга Волоцкая (Jam)

Пик горы, казалось, упирался в самое небо, и вокруг него курились и рвались на ветру толи тонкие перистые облака, толи молодые белые драконы. Ни один смертный не мог подняться на вершину, без позволения Тайшань нян-нян, а матушка горы Тайшань редко кого жаловала подобной милостью. Как и всегда, сидела она на своем красном троне, богато украшенном жемчугом и кованым золотом, в головном уборе в виде трех птиц с распростертыми крыльями; сидела, скучающе положив подбородок на кулачок, локтем упираясь в подлокотник.
У нее опять просили. Детей просили, урожая. Некоторые даже смели выпрашивать удачи в любовных похождениях. Бися Юанцзюнь досадливо зевнула, прикрыв коралловые губы узкой ладонью. У нее пропали две лисы, двое рыжих веселых кицунэ, и никто пока не вознес молитву и не возжег курения с предложением помочь. Нет, просят, просят, просят!
- Бай Цзэ! – позвала госпожа Лазоревых облаков. Огромный белый лев, ступая важно и неслышно, вышел из-за трона, склонил голову. Фея погладила мягкую пушистую гриву. – Скажи, Бай Цзэ, все знающий о духах, где мои лисы с реки Тарим?
- Далеко, Госпожа, в стране, где люди мохнаты, как обезьяны, рогаты, как туры и свирепы, как голодные тигрицы.
- Так почему до сих пор не вернул их Вэнь? Почему не послал за ними дракона?
- Далеко слишком, не долетит дракон, растеряет все пальцы, еще и моря не достигнув.
- Феникса Фэнхуань пусть отправит.
- Холодно слишком в той суровой стране. И солнца там нет.
Матушка горы Тайшань потерянно оглядела зал. И вдруг ее взгляд упал на Саньчжушу - волшебное жемчужное дерево с тремя стволами.
-Скажи мне, Бай Цзэ, знающий все о духах, а взяли ли мои лисы жемчужину возвращения?
Лев улыбнулся желтыми выпуклыми глазами.
-Да, моя госпожа. Теперь я вижу – у них есть две жемчужины.
- Слава Тянь-Ди! – фея от радости захлопала в маленькие ладошки, мелодично зазвенели браслеты из яшмы на точеных запястьях. – Но! Все-таки надо бы для уверенности кое-что сделать… Позови-ка мне Янь-Гуна – в его ведомости корабли и мореплаватели, по его недосмотру пропали лисы.

Солнце осеннее жаркое, печет зло, будто листы раскаленные к щекам прикладывает, а веер до костей пробирает, и понять невозможно, жарко ли, холодно ли.
- Иди. Я с землей попрощаться хочу.
Раке кивнул, разматывая пояс.
Шагах в пятидесяти, если идти от нависшей над волнами скалы вверх, растет старая сосна, корявая настолько, что трудно определить, где же ствол ее, где ветви, где узловатые корни. Туда пошла кицунэ с хеймом прощаться, обняла дерево ласково, как старушку-мать, прижалась головой к жесткой коре. Тихо катились по щекам рисинки-слезы.
Как пересело солнце с верхушки сосны на веточку пониже, пришел за сестрой Раке, протянул на ладони две жемчужины.
- Ты первая.
Рев зажала жемчужину в кулачке. Ракке поиграл матовой слезой моря в пальцах, пошевелил губами и пропал вдруг.
А Хельги шел вперед, ступал бесшумно, прятался за деревьями: выглядывал между ними ведьму-лису с ее братом. Куда уходили, зачем - не знал, но боялся, что не увидит плутовку больше, а если не увидит - то и дальше будет сердце его кровью обливаться, болеть, а если будет сердце болеть - то не выдержит попросту, разорвется.
"Поймать бы ее, удержать бы..."
Вот оно, непрошеное счастье его, незваная беда. Вот она, у дерева. Вот и брат - где же... Исчез? А она - осталась. Смотрит Хельги на девушку, не отрывая взгляда...
Он незаметно, тихо хотел выйти из-за дерева, может, даже и напугать ее, застать врасплох. Но хрустнула ветка под ногой - и откуда ей там взяться?
Девушка обернулась, от неожиданности выронила жемчужину - та даже на солнце не блеснула, пропала в траве.
- Здравствуй, ясень копья! Ищешь чего или просто солнышка на высоком утесе больше?
- Ищу.
Вздохнул Хельги - прерывисто, судорожно, как будто вновь болезнь ожила в нем. Шагнул вперед, бледнея, руку протянул хотел - не смог.
- Тебя ищу, ведьма.
Чутьем лисьим поняла она - опасен воин, спиной в дерево вжалась.
- Зачем я тебе? Пришлая, страшная, да ведьма к тому же? Валькирию приворожить хочешь или оружие зачаровать?
Бледная стоит, потерянная, да в уголках зеленых глаз бегают хитрые искорки.
- Не нужна мне валькирия, и оружие безразлично мне теперь, - взглянул в глаза ее лисьи, и отразилось в них все страдание его. - Видно, впрямь колдовать ты мастерица, коли сердце мое похитить сумела, к себе привязать. Скажи, плутовка, зачем ты душу мою украла? Ни сна я не знаю теперь, ни покоя, о тебе все мысли...
Уже не слова, а быстрый шепот с губ его срывался.
Хельги верил почему-то, что она не убежит. Шаг. Два. Три.
- Ведьма, - с нежностью - и ненавистью - произнес он, пальцами коснувшись почти белой ее щеки.
Девушка вроде бы в испуге скребла пальцами кору. Некуда убежать, спрятаться некуда, и на помощь позвать - кто услышит? Далеко брат, в заоблачном дворце матушки горы Тайшань, а больше и нет опоры у кицунэ.
НО - только коснулся ее Хельги - смехом вспыхнули зеленые глаза. Смотрит он - не девушка перед ним, а воин, да еще и .. сам он! Сам на себя смотрит! или…
Рука вытянутая тонкая, белая, зеленая рубашка обручьем схвачена. А кицунэ стоит в его плаще, в его рубашке расшитой и смеется в лицо ему.
Отшатнулся он, как от призрака - а может, и впрямь то призрак был? Назад отступив, споткнулся, упал на землю.
Ужасом наполненный взор, крик, который так и не вырвался из горла, - вот что такое Хельги сейчас, вот все, что у него осталось.
- Ведьма! - кричит он, глядя на самого себя, на локтях приподнявшись от земли. И чувствует страх... Едва ли не первый раз в жизни.
Кицуне наклонился, руку ему подавая.
- Ведьма, а не знал ты разве? Вот теперь тебе мой ведьмин наказ: дождись драккара, передай привет Сегирду. А еще посмеешь за лисьим хвостом следить - до конца жизни будешь хангерок носить! - рассмеялся зло, голосом Хельги. - А если послушаешь меня, все сделаешь - в тот миг и спадет с тебя чужая личина!
- А как же... что мне теперь... да как ты смеешь такое вытворять!
Вскочил он, не помня себя от злости, и бросился на колдунью... или на себя?
Смеясь, кицунэ шагнул чуть в сторону, присев, легко увернулся, и снова перекинулся. Худой рыжий Ракке одним прыжком забрался на вершину утеса.
- А тебе не надо ничего делать, воин! Только дождись корабля, только отдай Сегирду рубашку, что сестра вышивала - и снова за меч берись, грозу и погибель врагов! Как отдашь - с личиной сестры и грезы о ней из сердца твоего пропадут...

(вместе с Сигрид)

С трудом подняв пудовые веки, Сегирд огляделся, не поворачивая головы. Над собой он видел тёмную от влаги доску скамьи и кусочек синего неба. Плеска вёсел не было слышно,только шумел ветер, надувая широкий парус.
Парень попробовал шевельнуться, боль пронзила плечо, стянутое тугой перевязью: "ишь чего захотел!". Если честно, вставать Сегирду совсем не хотелось, было хорошо, вот только в горле пересохло, да во всём теле словно не осталось ни капли влаги.
Парень раскрыл рот чтобы попросить воды, но смог издать только сиплый хрип. Никого не было рядом - видно рана его была столь страшной, и так долго не приходил он в себя, что сочли его чужим в мире живых...
"Ну уж нет, старуха Хель, меня ты не получишь!" - викинг с трудом, превозмогая боль повернулся набок и увидел...
Под каждой второй скамьей в ряду лежали раненные, многие были без сознания, многие стиснув зубы терпели телесные муки. Негоже воину стонать на палубе своего корабля!
- Зашевелился Сегирд! Неужто Одину ты не понадобился? Тогда старый хитрец прогадал, а ты останешься хирдманном на моем корабле! – над парнем склонился сам хёвдинг. Рагнар улыбался и протягивал парню чашу воды. Сегирд взял чашу слабой рукой и опорожнил до дна. Глотки отдавались толчками боли в груди. А еще больнее было парню вспоминать страшный сон, который видел он, пока бредил… Лучше было думать, что злые валькирии наслали его – в том сне видел Сегирд, что вернувшись на берег не встретил свою Рев, а только Хельги, которого болезнь свалила перед походом, живой и здоровый стоял на берегу и зло смеялся над ним. Если же сон тот был вещим - для того ли Фрейя помогала ему?
- Альдунг в плену у нас, а драккар его на дне морском. Отдыхай, набирайся сил – домой идём! - Рагнар хлопнул парня по здоровому плечу и пошел дальше вдоль скамей – ободрять раненых. Лучшей вестью для них было возвращение домой.
Полтора десятка осталось воинов в живых – чуть меньше половины. И каждого из оставшихся на берегу кто-то ждал, кто-то любил.

Драккар вошел во фьорд.
Словно зверь после яростной схватки явился в свою берлогу – зализывать раны. Викинги налегали на весла – ветер стих, и корабль подходил к берегу в безмолвии, под тихий плеск воды.
На берегу раздавались радостные голоса – бежали навстречь кораблю жены и сыновья, и каждый воин высматривал кого-то среди людей, высыпавших на берег Альтон-фьорда. Смотрел и Сегирд…
В стороне от всех - и в тоже время вместе со всеми - стоял и Хельги: мрачный, понурый, словно изнутри почерневший. Почерневшая. В руках держала рубашку - ту самую, мысленно проклиная Рев-ведьму и ее братца-лиса.
Вот викинги, на палубе мелькают. рады живыми вернуться... Не свали Хельги хвороба, он вместе с ними бы возвращался сейчас, встречали бы его сестры да мать. А тут - он стоит. Встречает. Да вон, кажется Сегирд... Еще больше помрачнев, ближе к берегу пошел Хельги.
Корабль замедлил бег, приближаясь к берегу. Сидевшие до того на скамьях викинги повставали и, махая руками, приветствовали своих близких. И видели те, кто на берегу: победили войны, да только тяжелой кровью обошлась та победа…
«Она здесь… Она меня ждала!».
Тяжкая рана по-прежнему мешала двигаться, но Сегирд тоже махал рукой – ей, которая дождалась его и встречала, забыв про нанесенную обиду. Тревожная льдинка кольнула сердце – парень гнал прочь недавний сон, суливший беду, но чувство тревоги возвращалось снова и снова. Вот сейчас бы ему рассеяться, пропасть – ведь здесь она, Рев, идет к нему навстречу…
Корабль ткнулся носом в прибрежный песок – теперь на катках закатывать его в корабельный сарай, до следующего лета. Уже перекидывали через борт сходни, Рагнар же, по старой традиции, ловко сошел на берег по веслу, не оскользнувшись. Стали сходить на берег и другие войны – здоровые помогали раненным и вели нескольких пленников. Первым Альдунг-ярл сошел на берег, опустив голову - длинные волосы закрывали лицо. Рагнар череном копья заставил его вскинуть подбородок – и люди увидели кого пленили храбрые походники. Толпа восторженно ахнула, но вскоре люди забыли о пленнике – на берег сходили викинги, и люди бросались к ним. Те улыбались счастливо и устало, передавали раненых заботе близких, и обнимали своих жен.
Сегирд шел сам – навстречу Рев. И улыбался несмело, не знал, что сказать ей.
- Здравствуй, Сегирд, - не глядя в глаза тому, Хельги произнес глухо. Протянул холстину, вчетверо сложенную: - Вот рубашка тебе.
Жалко Хельги было парня этого, он-то небось думает, любимая вышла, дождалась его. Но еще больше себя жалел Хельги.
Прямо в милое лицо глядел Сегирд, но взгляд поймать не умел - Рев отводила глаза...
- Прости, коли обидел тебя, Лисонька... Спасибо тебе. А я и подарка не привез - всего-то и нажил, что еще один шрам на теле. Нужен ли я тебе теперь такой? - парень виновато улыбнулся, принимая рубашку.
И в тот же миг Рев исчезла, как будто не было ее - точнее, не исчезла, а стала Хельги. Люди не обратили внимания, были заняты, встречали милых, родных, теперь уже не таких далеких...
- Привет тебе от лисичек, - совсем тихо произнес юноша.
А Сегирд и не смотрел на него вовсе, потому, наверное, и не вскрикнул, и за оружие не схватился, когда колдовство рассеялось. Одно - рассеялось, другое - свершилось. Улыбка исчезла с лица воина возвратившегося, и глаза не так уже сверкали. Рубашка...
Хельги, усмехнувшись, повернулся, побрел прочь.
Долго Сегирд смотрел на вышитую рубаху в своих руках, не понимая, отчего так колотится сердце. Потом обернулся на берег, где любимые встречали любимых... Один он вернулся живым из тех кого на берегу никто не ждал. Почему? Не ответит никто ему теперь.
Сегирд зашагал к дружинному дому, а в груди его льдинка не таяла, а росла, превращаясь в осколок льда...

(Сержик, Хакэ)

--------
*- Мельница

Морская соль и луговые травы.
Кицунэ доплела треугольную шляпу их тростника, заправила старательно кончик, надела на голову, кокетливо за поля повертела.
- Ну как, хороша?
- Хороша, - хмуро ответил брат, не глядя на нее.
Широка река Тарим, а все – не бурное варяжское море, холоден ветер, но силы северной в нем нет. И солнце другое совсем, и небеса не синие, и драконы-облака бледные, как покойники.
Опостылела лисе земля отчая.
Вместе вздохнули брат с сестрой.
- все сделал, как я просила?
- Да, все. Выкупил Ян Гун твоего Сегирда у Ньерда за три пригоршни жемчуга. Да за Хельги яшмовую шкатулку отдал – чтобы легок был морской путь. Не найдут они смерти в волнах, заповеданные они теперь.
- А мы с тобой – здесь будем?
- Да, как госпожа повелела. Камыш будем слушать, путникам одиноким шутки устраивать, на свирели играть… как и раньше.
- как и раньше.. – эхом повторила.

Морская соль и луговые травы.
И шепчет старая кривая сосна важным, как драккар конунга, облакам, что у корней ее лежит волшебная жемчужина - все еще лежит, врастая в землю, и под корой течет густая прозрачная смола, которой стать янтарем – солнечным камнем, а еще видит сосна – все море видит со своего утеса, последней провожает и первой встречает тех, что детьми по ветвям ее лазали. И сам Иггдрасиль где-то рядом проходит….

(конец, можно закрывать))