Марк
Тиберий не хотел всего этого, так он не хотел. Одежды белые-белые, одеяние цвета правды и справедливости – теперь и он стал недостоин их. Предавший друга во имя гордыни – чем лучше того, кто предал свой народ? Да смилостивятся над ними двумя боги… Если бы только не слова Марка, ужасные и циничные слова – был ли он здесь сейчас? Видел ли эти лица – не лица, а оскалы зверей, только подобных человеческим? Белоснежные тоги – обличие свободных - разорванные, залитые своей и чужой кровью? Наблюдал ли эти кулаки, высохшие в бессилии старости, но потрясаемые жаждой убийства? А ослепленный раб Марка на каменных ступенях – тот старик с пустыми и вытекшими глазницами? Безумцы! Вокруг безумцы! Да он безумен и сам… Тиберий тихо застонал от непереносимой душевной боли, нетвердыми руками оперся на холодный мрамор скамьи трибунов – ничего не поправить и ничто уже не вернуть.
Теплый апрельский ветер игриво трепал волосы человеку, лежащему в траве. Эта черная непослушная грива и голубые с прищуром почти не мигающие глаза делали пришельца так похожим на героев. Быть может, Эней отдыхал сейчас в тени раскидистых деревьев в окружении сильфов и сильфид? Волевое не слишком приятное лицо, на котором выделялись широкие дуги бровей и длинный тонкий нос, дополнялось тощим жилистым телом. Небрежно обмотанная грязная хламида окончательно разочаровывала – нет, не потомок славных воинов этот чужак на лесной опушке. Он тяжело встал, стряхнув с одежд сухие травинки - впереди было поле, а за ним река, и неизвестный город за рекой. Город, в который совсем не хотелось идти.
Марк Октавий не помнил, как оказался здесь. Он с удовольствием забыл бы всё остальное, но сделать память девственной, как те нетронутые стилусом таблички в школе, под силу лишь богам… Восковые таблички… Марк усмехнулся, вспоминая.
- Где ты сейчас, верный друг? Тиберий Семпроний Гракх! Ласковый Тиберий, податливый и мягкий, пугливый, как нетронутая женщина… - его рот наполнился горечью и Марк сплюнул кровавую слюну на траву. Вчерашний день накатил на него, словно буря.
Они часто сидели на балконе дома прекрасной Корнелии – матери Тиберия – сидели вот так же, бок о бок, читали вслух, болтали ни о чем или обсуждали проекты. Вино из гранатовых яблок, гроздья спелого винограда на блюде и маленький надоедливый Гай - все это было как раньше, как месяцы и годы назад. Тиберий хотел обсудить свое детище – закон «пятиста югеров», как он его называл.
- Найдя дохлого осла, - улыбнулся Марк, - зашей в его чрев распутницу, оставив наружу голову. Она будет задыхаться от зловоний, не в силах пошевелить ни одним своим членом, ни убить себя, чтобы прекратить эти муки. Солнце сожжет её, коршуны выклюют глаза, а жирные черви будут жрать голое тело. Правда, хорош будет такой фаршированный осел! – он снисходительно потрепал друга по светлой макушке.
- Как… твои опыты? – с ледяной вежливостью ответствовал Тиберий, вспыхнув до самых корней волос, чем действительно напомнил юную девицу. Речь шла о смеси селитры и угля, это в последнее время интересовало Октавия. – Ты же всегда был со странностями!
- А ты был и остаешься с ними, - спокойно парировал тот, наполнив свой кубок, - Ну хоть взять твой закон, в поддержку которого лишь твоя мать, да, пожалуй, младший брат.
- Ложь!
- Неприятная правда, дружище, и я не верю в твой успех, - он жестом заставил вскочившего юношу умолкнуть и поднялся сам, сутулый и худой, ироничный как всегда.
- Я не верю в успех, потому сделаю все, чтобы его не было.
Пурпур на лице Тиберия сменился бледностью мертвеца, он слушал Марка, часто мигая и тот видел слезы обиды в его глазах.
- Твой закон вреден всем, рано или поздно они восстанут против тебя же. Он лишает меня земли, но тебя он лишит самой жизни, а ты так молод и глуп, что никак этого не поймешь! - левая бровь Марка вздернулась, - Он хорош лишь для плебеев, но и в добродетельности знай меру! Сегодня перед трибунами я использую свое право вето, а ты, милый, еще скажешь спасибо…
Память, словно темная вода, сомкнулась над брошенным камнем. Всколыхнулась новым воспоминанием, но его Марк не принял, не захотел принимать. И тот беснующийся и воющий волчицами зал, и откровенный с пылающими щеками Тиберий, его восторженный голос «так может ли оставаться трибуном тот, кто идёт против народа?» и расширенные ужасом глаза слуги, открывающего рот, словно беззубая рыба.
- Гос…подин… всех богов ради… спасайте себя…
…И эта глупая, глупая ошибка! Он шел, задевая рукой налитые колосья. Утренние лучи уже коснулись их, осушили росу. Водная гладь недалекой реки искрилась плавленым золотом, городок за рекой возвышался чужо и неприступно. Марк шел вперед, хоть он не хотел этого, хоть он и не хотел так. Он не знал, что всё прошедшее для него уже становилось далеким-далеким прошлым.
p.s.
Народный трибун Тиберий Гракх был убит в Капитолии метко брошенным обломком скамьи спустя год после этих событий. Сенатская аристократия противостояла ущемлению земельных интересов, фактически для Тиберия его детище стало тем самым ослом, уничтожившим его самого. Со смертью Гракха земельный закон отменен не был, младший брат убитого основал комиссию, действовавшую в течение пяти лет и существенно увеличившую число крестьян-землевладельцев .
от автора
